Россия и русские. Книга 1

Равнина Северной Евразии не только географическое место расположения России, но и фактор, во многом определивший ее историческую судьбу. От Карпатских гор на западе до Большого Хингана на востоке простирается обширная равнинная территория, которая, в свою очередь, делится на четыре природные зоны. На юге находится пустыня с оазисами у рек, берущих начало в горах и текущих вдоль южной и восточной границ. Далее находится степь — территория с умеренной влажностью, покрытая травами и кустарниками, иногда прерываемыми оврагами и речными долинами. Севернее тянутся хвойные леса, сменяющиеся лиственными; лишь к западу от Уральских гор полоса смешанного леса превращается в обширную и изолированную природную зону. Наконец следует тундра: болотистая малонаселенная территория с очень холодным климатом. По тундре текут широкие реки, впадающие в Северный Ледовитый океан и большую часть года покрытые льдом.

Всю вышеупомянутую территорию можно отнести к «Внутренней Евразии», состоящей из земель, входивших до 1990 г. в состав Советского Союза, а также из Монголии и района Синьцзян. Окруженное горами на востоке и юге и океаном, постоянно скованным льдом, на севере, это пространство не имело естественных границ на западе. С другой стороны, Уральские горы, расположенные на западе и образующие условную границу между Европой и Азией, были слишком низки и легкопреодолимы, то есть не могли служить серьезным барьером для проникновения извне. Полноводные и протяженные реки России — подобные редко встречаются в мире — протекали преимущественно по открытой равнинной территории и являлись удобным транспортным путем. Азиатские торговцы, заплывавшие в Волгу из Каспийского моря, полагали, что такая величественная река должна брать начало в высоких горах. На самом же деле ее исток находится на скромной Валдайской возвышенности, расположенной южнее Новгорода.

Два самых южных природных пояса, особенно степь, представляли собой типичное для кочевников место обитания. Редкая растительность, малое количество осадков и открытость территории сделали эти регионы неблагоприятными для сельского хозяйства, несмотря на высокую плодородность большей части их земель. Без использования систем орошения земледельцы собирали очень скудный урожай. К тому же они постоянно подвергались набегам кочевников. А стада, крупного рогатого скота, овец, коз и кое-где верблюдов могли кормиться травой и листьями, передвигаясь с места на место. Кочевники пользовались продуктами скотоводства, например, молоком, мясом, кожей, но это не обеспечивало всех их потребностей. Поэтому кочевники были вынуждены сотрудничать с обитателями оазисов, вступать в контакт с иными культурами, находящимися за пределами их пастбищ. Внутренней Евразии приходилось вступать в контакт с Внешней Евразией. Но, торгуя с земледельцами и ремесленниками, скотоводы оказывались в менее выгодном положении, ибо они могли предложить весьма ограниченный выбор товаров — лишь то, что получали от своих стад. А эта продукция пользовалась небольшим спросом, так как производилась и оседлыми народами. В результате кочевникам-скотоводам оставалось лишь совершенствоваться в военном, деле, дававшем им возможность обеспечить себе нормальное существование за счет подчинения других народов.

Чтобы защищать свои земли и стада, родственные этнические группы кочевников (числом от пятидесяти до ста) объединялись, уделяя самое серьезное внимание военной подготовке наездников и лошадей. Особенный ужас конница кочевников стала внушать своим врагам после изобретения стремени, примерно в середине первого тысячелетия нашей эры. Стремя позволило искусному наезднику освободить обе руки для действия оружием — копьем или луком со стрелами^{1}.

Кочевники оказались непревзойденными воинами, но плохими строителями. (История могущественной Монгольской империи вполне может служить тому подтверждением — постройки были весьма непрактичными и недолговечными и начинали рушиться еще до окончания их возведения.)

Первое государство восточных славян было основано на юге Восточно-Европейской равнины, с центром в Киеве, второе на севере — в Москве. Цель их создания — защита от набегов кочевников. Особенно хорошо справлялась с защитной функцией Москва, что, возможно, и определило в дальнейшем ее доминирующую роль. В целом же расположение России — «прочнейшей» империи Внутренней Евразии — на крайнем ее западе, к западу от Волги, кажется вполне естественным.

Первое восточнославянское государство сформировалось благодаря главным образом внешней торговле. Через его земли с севера на юг проходили торговые пути из Скандинавии в Византию. Они пересекались с маршрутами, шедшими с востока на запад, то есть из Персии, Индии и Китая в Западную Европу. Эти пути были небезопасными из-за кочевников. Отчасти поэтому с XI по XIII в. центр восточнославянской цивилизации передвигался на северо-восток, в район с неблагоприятными для сельского хозяйства условиями. Однако этот недостаток компенсировался возможностью заниматься рыбной ловлей, пчеловодством, лесозаготовками и торговлей мехом.

Государство, пришедшее на смену племенным союзам, обладало качествами, обусловившими его долговечность: обширной территорией, богатыми ресурсами и выгодным стратегическим положением. Благодаря этому правители и их подданные могли стойко выживать, без конца отступая, и продлевать свое существование, используя слабости соседей и не особенно страдая от собственных.

Территория, на которой создавалось Российское государство, имела и свои недостатки. Большая ее часть была неплодородной и отрезанной от моря (а следовательно, и от внешнего мира); существовали также препятствия для развития внутренних коммуникаций. Все это затрудняло передвижение людей и материальных ресурсов. Кроме того, границы России оставались уязвимыми и незащищенными, а ее территорию заселяли многочисленные народности, говорившие на разных языках, имевшие различные традиции, обычаи, законы и вероисповедания. Создать государство, которое смогло бы ассимилировать их всех, соединить в единое целое, казалось делом нелегким и временами практически безнадежным.

Парадоксальная комбинация необычайной силы и практически фатальной слабости обусловила характерные особенности Российской империи.

1. Из всех важнейших мировых империй Россия занимала самую обширную и самую разнообразную территорию. Ее границы охватывали тысячи километров. Она могла в равной степени завоевывать и быть завоеванной — и в течение веков поочередно страдала от нападений и нападала сама. За исключением нашествия монголов в XIII в., Россия более всего претерпела от вторжений с запада. В то же время с юга и востока исходила постоянная угроза, обусловленная «открытыми воротами» между Каспийским морем и Уралом. Тысячелетиями Россия была вынуждена тратить огромные усилия и средства на защиту границ: с XVI по XVIII в. как минимум половину своих войск она держала на засечной черте — укрепленной южной границе в степи. Используя относительную слабость разобщенных племен кочевников и даже больших этнических групп, Россия завоевывала и поглощала их территории. Это впоследствии ослабляло ее собственные границы и открывало дорогу для завоевания русских земель. С исторической точки зрения ситуация, складывающаяся в России с 1989 г., не является беспрецедентной. Во все времена люди, проживающие вдоль границы, от башкир и казаков до поляков, неоднозначно относились к самой идее империи. Соседи были то добрыми и преданными друзьями, то сдержанными союзниками, то ярыми противниками. В этой связи вышеупомянутый период — не отклонение от привычного пути, а, наоборот, проявление приверженности исторически типичному образцу.

2. Россия всегда была полиэтническим государством, не имела доминирующей нации, по крайней мере до попыток в XIX в. превратить русских в господствующий этнос. В стране сложилась династическая система правления, основанная на привлечении к государственным делам аристократии разных народов. Несравнимая ни с одной империей (может, единственное исключение — Британская) с точки зрения этнических и религиозных различий, Россия успешно управлялась многонациональным главенствующим классом, образованным из многих, если не из всех, подчиненных национальностей. К тому же такой подход обеспечил возможность разграничить внутреннюю и внешнюю политику России, помогая властям добиваться определенных целей на международной арене. Национальная терпимость и отсутствие дискриминации были позже унаследованы Советским Союзом, который до 1943 г. осуществлял связь с другими странами частично через Народный комиссариат иностранных дел и частично через Коминтерн, отпрыск коммунистической партии. Недаром один историк назвал Сталина «последним степным политиком»^{2}.

3. Российское государство было экономически неразвитым. Причина этой отсталости объяснялась расположением в природной зоне с экстремальными температурами, а также удаленностью с XV в. от основных мировых торговых путей. Из-за обширности территории государству с трудом удавалось мобилизовать и в полном объеме использовать все ее разнообразные и обильные ресурсы. Относительная экономическая отсталость обуславливалась не только природными недостатками (иначе отсталой могла бы быть и Канада), но и характерной для России цикличностью исторического развития. Огромные земельные и людские средства тратились на содержание армии и громоздкой политической верхушки. Экономический рост достигался скорее за счет расширения территории, чем внедрения новых технологий, которые в большинстве своем заимствовались за границей.

4. Российская империя находилась на стыке двух (по другой версии — трех) цивилизаций. Административное структурирование напоминало азиатскую империю, похожую и на китайскую, и на древние «степные» империи. В духовной и культурной областях Россия представляла собой по крайней мере в течение трех последних веков европейское государство, заимствуя многое у протестантских и католических стран. Религией же России являлась православная форма христианства, пришедшая в страну из Византии — восточной части Римской империи, более не существующей, но оставившей свой след на карте Европы. В разное время московские цари выбирали различные формы правления в соответствии с этими тремя элементами. Например, в XVI в. Иван IV был одновременно ханом (азиатским правителем) и базилевсом (христианским императором) и сопротивлялся искушению поддаться одной из крайностей. Так, он настороженно отнесся к концепции «Третьего Рима» как основы внешней политики государства, ибо ее принятие могло спровоцировать недовольство среди мусульманского населения страны.

Сочетая эти три цивилизационные традиции, Россия нередко уязвляла своих соседей. Московия в XVI в. описывалась одним путешественником-европейцем как «жестокая и варварская страна» и была вычеркнута из списка христианских государств, возглавляемых Ватиканом. В конце XVIII в. Россию осуждали за вмешательство во внутренние дела Польши с целью подорвать ее строй и уничтожить это государство (подобная стратегия часто использовалась при борьбе со степными соседями начиная с Казанского ханства). Однако недовольство Россией не помешало Пруссии и Австрии вместе с ней участвовать в разделах Польши, поэтому эти возмущения кажутся несколько лицемерными^{3}.

Из-за огромной территории и уязвимости границ Россия нуждалась в авторитарном режиме. На практике же размеры страны и неразвитость экономики приводили к тому, что большинство населения оставалось без государственного контроля. Да и правительство нередко формировалось при неблагоприятных обстоятельствах, а следовательно, в спешке, что приводило к ненужности создания постоянных законов. Зато появлялась возможность переписывать их каждый раз под новый установленный личной властью порядок. В этом отношении Россия несколько напоминала Древний Рим, правители которого были вынуждены руководить огромной империей посредством военной силы, укреплением личной зависимости и патернализма (однако законность и гражданские права были в Древнем Риме развиты сильнее, нежели в России)^{4}. Подобные отношения были характерны для системы «дружины» и «кормления» в Киевской Руси" и Московии, феодального крепостничества в имперской России и «номенклатурной» (назначение на должность) системы в Советском Союзе. Основная функция князя/царя/генсе-ка сводилась к уничтожению независимых личностей, обладавших определенной силой и влиянием; и Иван Грозный, и Сталин посредством террора пытались или истребить их, или установить над ними полный контроль, но все попытки оказались безуспешными^{5}.

В результате в российском обществе сложилась сильная власть, являющаяся его фундаментом, но обладающая слабыми политическими институтами, зависящими в основном от конкретных лиц. По мнению многих исследователей, в России отсутствовало «гражданское общество». Появление структур, используемых государством для набора рекрутов и сбора налогов, ухудшало обстановку, истощая ресурсы и ослабляя потенциально независимые институты. Даже сегодня, когда стратегическое положение России вызывает куда меньше опасений, отдельные структуры и в целом менталитет нации, связанные с прошлым страны, стали определенной помехой для установления рыночной экономики, гражданского общества и функциональной демократии. С политической, социальной и экономической точек зрения Россия до сих пор является страной, опутанной сетью патерналистских отношений, действующих по принципу «хозяин и слуга». В этом заключается причина трудностей постсоветской России, мешающая ей сформировать свое понимание гражданского сообщества.

Россию окружали страны, меньшие по площади, но влиявшие на ее развитие и являвшиеся сердцевиной (по выражению Ханфорда Маккиндора) других цивилизаций: 1) Скандинавия, сначала занятая викингами, потом датчанами, затем шведами; 2) Польша; 3) Турция (или Османская империя); 4) Персия; 5) Китай. В результате миграций и экспансии славянские племена, а затем и население Руси освобождались от чужеродного влияния этих территорий, образовывая свое государство и свою народность. Благодаря уникальной способности к выживанию Россия могла пережидать периоды слабости этих стран, занимать их окраинные территории или даже центр, как вышло в случае с Польшей. Сама же Россия пережила татаро-монгольское иго (XIII–XV вв.), нападения поляков и шведов в начале XVII в. Однако после этих ударов Русь/Россия поднималась на ноги, набирая все большую и большую силу. Россия доказала свою способность выживать в самых трудных ситуациях, смогла выстоять даже в период падения империи в начале XX в.

Россия выбрала политику централизации власти, призванную обеспечить стабильность, мирную торговлю и дипломатические отношения в стране. Слабая же власть на границах являлась одновременно и угрозой, и благом: угрозой потому, что создавала потенциальный вакуум или центр беспокойства, который мог уничтожить границы; благом — так как могла способствовать расширению территории государства. Для того чтобы избежать угрозы, но и не упустить блага, Россия должна была тесно сотрудничать с племенными и этническими лидерами, находившимися в зоне беспокойства, — получать нужную информацию, а затем влиять на них или приводить к раздору, потом объединять некоторых из них или же всех и, наконец, если возможно, подчинять себе. Таким образом, российская экспансия приводила к укреплению принципа «хозяина и слуги» в пограничных областях^{6}.

Сельское хозяйство, жилье и пища

Задача центра — обеспечивать мощную экономическую базу и налаженные связи внутри страны. В этом плане евразийский центр был далек от идеала. Он всегда оставался малоперспективным, хотя и не безнадежным, для развития. Более плодородные южные территории подвергались засухе, что приводило к неурожаю в неудачные годы. Кроме того, именно эти регионы были наиболее открыты для набегов кочевников. Северная же зона, покрытая густым лесом, оказалась менее уязвимой, но с холодным климатом, болотистыми и неплодородными почвами. Вообще можно сказать, что только широкий пояс лиственных лесов к западу от Урала позволил Руси стать колыбелью цивилизации. На этой территории можно было без труда вырубать деревья. Несмотря на тонкость подзолистого слоя, почва здесь была плодородной, так как палая листва образовывала достаточное количество гумуса. Первое восточнославянское государство, Киевская Русь, расположилось в лесостепи на юге страны. Однако со временем стала очевидной его чрезмерная уязвимость перед нападками кочевников. Именно поэтому центр Руси был перенесен на северо-восток, на территорию ополий, необычно плодородных для этой зоны земель. Располагалась эта территория между реками Клязьмой и Волгой, где появились города Владимир, Ростов и Суздаль. Москва, будущий центр Руси, лежала между последними двумя городами, но ближе к северной границе зоны.

До XVIII в. русские крестьяне жили по большей части в лесу или около него, как можно ближе к обильным запасам древесины. Именно из-за этого почти весь домашний скарб делался из дерева, за исключением топора, считавшегося ценнейшим орудием. Плуги и бороны были деревянными, хотя иногда их оковывали железом. Вся мебель также делалась из дерева, без гвоздей и шурупов, равно как и утварь: ложки, миски, тарелки и корыта. Телеги, сани и лодки — основные средства передвижения и перевозки — тоже изготавливались из древесины. Само жилище крестьянина — изба — строилось из бревен, тщательно отобранных, обрубленных, вытесанных, подогнанных под нужную форму, плотно сложенных и скрепленных друг с другом по углам дома. Обычно на окнах у избы были расписные или резные наличники. Даже после расселения крестьян в безлесной степи в XVIII в. основа жилища оставалась деревянной. Снаружи дом обмазывался глиной, смешанной с соломой, и был выбелен. Такая конструкция называлась хатой^{7}.

Печь, единственная недеревянная часть дома, являлась самой важной его составляющей. Если все в жилище строилось членами семьи, то печь выкладывалась специалистами, так как ее неисправности могли серьезно осложнить жизнь всех обитателей избы. Обычно она делалась из кирпича или глины и занимала довольно много места в доме. В этом было свое рациональное зерно — печь использовалась не только для приготовления пищи, но и для сна. Один путешественник, посетивший Россию в XVIII в., описывал русское жилище таким образом:

«Крестьянские дома целиком и полностью сделаны из дерева, без применения камня, металла или стекла. У них удивительно широкие печи, занимающие четверть комнаты. Печь растапливается и закрывается вечером, и вся семья ложится на нее спать (и нужно сказать, довольно сильно обжигается). Если все они на печи не помещаются, то под потолком есть специальные полки, на которые и ложатся. На полу никто никогда не спит»^{8}.

До XVIII столетия города на Руси тоже возводились из дерева. Энтони Дженкинсон, английский купец, посетивший русский север в 1557 г., сообщал, что в Вологде, «большом городе… дома построены из ели, без железа и без камня. Снаружи они покрыты березовой корой». Даже боярские городские дома и дворцы строились из дерева. Именно поэтому они не дожили до наших дней. Для сооружения церквей использовались кирпич и камень, но сохранились и старые деревянные церкви. Особенного внимания заслуживает потрясающая по красоте церковь Преображения в Кижах, расположенная на берегу Онежского озера. Украшена церковь двадцатью двумя небольшими куполами, установленными в несколько рядов друг над другом и венчающимися вверху куполом большего размера.

Скудная земля России тем не менее давала урожаи. Изначально сельское хозяйство носило скорее экстенсивный, чем интенсивный характер. Лесной покров уничтожался путем вырубки и сжигания, и из почвы за короткий промежуток времени «выжималось» все, что возможно. Затем земля истощалась, и сельскохозяйственные работы переносились на другой участок по соседству. Для возделывания земли крестьяне использовали соху, деревянный плуг (иногда с металлическим наконечником), который разрыхлял лишь верхний слой почвы, но зато вспахивал за день достаточную площадь земли. Этот метод приносил скромные результаты — обычно три колоса пшеницы на каждый посеянный, чего вполне хватало для пропитания. Однако в случае неурожая запасов не оставалось. А лето в России было коротким и непредсказуемым. Так, например, в Вологодской губернии в XIX в. время вызревания посевов длилось всего лишь с 8 июня до 20 июля (с 20 июня до 1 августа по григорианскому календарю). Сезон сбора урожая мог затянуться, но в любом случае морозы были неизбежны. Они могли повредить урожай или даже полностью уничтожить его. А скудные запасы приводили к тому, что в следующем году просто нечего было сажать^{9}.

Наряду с голодом свирепствовали эпидемии болезней, усилившиеся после переселения части жителей на открытую Евразийскую равнину. Бубонная чума оставалась серьезной проблемой до конца XVIII в. Особенно тяжело пришлось русским людям в периоды с 1654 по 1656 и с 1770 по 1771 г. Последняя эпидемия чумы уничтожила почти 20 процентов населения Москвы и прилегавших к ней земель. После ослабления чумы появилась холера, унеся четверть миллиона жизней в 1830–1831 гг. и миллион жизней в 1847–1851 гг. Жертвами таких болезней, как тиф, туберкулез, пневмония и дизентерия, становилось очень много людей. Особенно тяжелыми были эпидемии в городах, где крайняя перенаселенность усугублялась плохой системой водоснабжения и частично загрязненными водными источниками. Заражение нередко происходило через грязную воду. С 1770 г. государство пыталось принимать профилактические меры, но практически безрезультатно. Сказывались и отсутствие достаточных средств, и подозрительность крестьян, с опаской относившихся к «гигиеническим» нововведениям, которые противоречили их традиционным представлениям и воспринимались как факторы, обострявшие болезнь^{10}.

Если учесть постоянную угрозу пожаров в городах и деревнях, то можно сказать, что в стране складывалась крайне тяжелая ситуация. Едва ли вызывает удивление, что в ту пору русские крестьяне устраивали свою экономическую и социальную жизнь так, чтобы снизить риск и заручиться помощью и поддержкой сородичей. Для этого и существовала община с ее круговой порукой или'совместной ответственностью, с совместным принятием решений о земельных полосах. В земледелии существовала система чересполосицы, получившая особенное распространение в XVII и XVIII вв. в связи с ростом государственных налогов. Земля делилась между жителями деревни, а с течением времени перераспределялась. Таким образом, многие факторы, мешавшие развитию экономики, явились результатом тяжелых природных условий, что, в свою очередь, вело к попыткам крестьян всячески избегать риска и решать только насущные экономические проблемы^{11}.

Основную часть рациона русских крестьян составляли зерновые культуры, в первую очередь рожь (в некоторых регионах известная под названием жито, которое произошло от русского слова «жизнь»), растущая в основном в прохладной и влажной почве. Из ржаной муки пекли вкусный, питательный и несколько сыроватый хлеб, который стал традиционным дополнением к любому русскому блюду. Пшеница же и ее главное производное — белый хлеб считались роскошью даже после того, как в конце XVIII в. сельским хозяйством стали заниматься и в южных степях. Повсеместно выращивали гречиху, из нее варили кашу, до сих пор служащую гарниром к мясным блюдам. Овес предназначался для корма скота и для каш. Все зерновые культуры использовали для приготовления клепок и блинов, а также для загущения супов и для тушеных блюд. Из льна и конопли, в обилии растущих на севере страны, делали масло и ткани.

В отличие от Китая и некоторых западноевропейских стран в России не регулировались цена и качество злаковых культур. Правда, в конце XVI — начале XVII в. постоянная угроза голода приводила к попыткам это сделать, чтобы поддержать общественный порядок. По указу, вышедшему в 1734 г., в обязанности землевладельцев входила помощь своим крестьянам в случае неурожая. Но на практике мало кто поддерживал крепостных в тяжелое для них время. В середине XVIII в. граф Шувалов предложил государству создавать зернохранилища на случай голода и в целях обеспечения армии, а также чтобы сдерживать рост цен на хлеб во время его нехватки. Но ничего не было сделано либо из-за трудностей, связанных с созданием хранилищ, либо потому, что землевладельцам высокие цены были на руку. В неурожайные 1785 и 1786 гг. отмечались случаи, когда люди питались листвой, сеном и мхом. Более эффективные меры по борьбе с голодом начали приниматься с 20-х гг. XIX в. Однако страшный голод повторялся и в 1891, 1932–1933, 1946–1947 гг. В XX в. положение ухудшилось, в первую очередь из-за политического режима в стране. Сказывалась и вечная проблема недостаточного количества скота, вынуждавшая русских крестьян делать ставку только на зерно как на основной объект купли-продажи. К тому же для удобрения земли постоянно не хватало навоза^{12}.

Земледельцы слишком сильно зависели от урожая зерновых культур. Случался то переизбыток хлеба, то недостаток. Это бы не так сильно отражалось на жизни крестьян, если бы молочные и мясные продукты играли большую роль. С наступлением зимы в лесу исчезали грибы и ягоды, меньше становилось овощей. Это вынуждало крестьян рассчитывать лишь на зерно и на то, чем удалось запастись на зиму^{13}.

Государство пыталось разнообразить пищу крестьян путем «введения» картофеля (достоинством этого нового для России овоща являлась его питательность). Однако выращивание картофеля требовало больших и постоянных физических затрат, к тому же для земледельцев проблема заключалась даже не в нехватке земли. Они не хотели отказываться от привычных сельскохозяйственных работ в пользу новой культуры. Тогда их стали силой заставлять сажать картофель, что вызывало крестьянские бунты^{14}.

Любопытен тот факт, что впоследствии его все же стали выращивать в центре и на севере России, притом абсолютно добровольно. Возможно, это было связано с острой нехваткой земли во второй половине XIX в., а картофель давал больший урожай, чем зерновые. Восстания же вспыхивали на востоке и севере, где земли было вдоволь^{15}.

Основным овощем в течение многих веков оставалась репа, которая являлась своеобразным эквивалентом картофеля, пока последний не был завезен в Россию. В избытке выращивали свеклу и капусту, из которых варили супы. Капусту солили для длительного хранения; такая капуста называлась кислой. Солили также и огурцы. Чеснок и лук использовались для придания различным блюдам особого вкуса и запаха, которые многим иностранцам казались неприятными. В XVII в. Адам Олеарий заметил о русских: «Они часто добавляют в еду лук и чеснок. Поэтому во всех домах, даже в царских хоромах в Кремле, пахнет для нас, немцев, невыносимо!»^{16}

Яблоки, груши и сливы издавна выращивали повсюду, в то время как вишни — в основном во Владимирской области. Леса изобиловали грибами и ягодами; многие русские и по сей день гордятся своим умением их собирать, несмотря на то что они постепенно исчезают из лесов вокруг больших городов из-за загрязнения воздуха.

Многочисленные реки и озера обеспечивали свежей речной рыбой, которую можно было солить, надолго сохраняя ее пригодной для еды. Рыбачили даже зимой: проделывали отверстие во льду и опускали туда удочку. Рыба была основным компонентом закуски, например селедка; из рыбы варили супы. Простые люди редко видели мясо на своем столе. К тому же Православная церковь запрещала есть мясо в посты, которые занимали почти полгода, разрешая есть рыбу практически круглый год.

Веками русские крестьяне держали в личном хозяйстве коров и коз. Благодаря этому у них была возможность изготовлять различные молочные и кисломолочные продукты: сметану, творог, варенец, простоквашу.

Традиционный напиток — водка — появился в середине XV в. после посещения московскими священнослужителями Ферраро-Флорентийского собора. За границей они познакомились с технологией изготовления очень крепкого спиртного напитка и легко ее переняли. Водка делалась на основе зерна, и употреблять ее начали именно в русских монастырях.

В течение XV в. в Московии получила распространение система трехполья, благодаря которой повысились урожаи зерновых. Излишки же шли на изготовление спирта^{17}.

Кроме водки, русские пили брагу, медовуху, мед для которой собирали на лесных пасеках, а также квас, который изготовлялся из слегка забродившего зерна.

Государство и Церковь были в равной степени заинтересованы в монополии на алкогольную продукцию частью из-за потенциальной прибыли, частью чтобы не упускать из виду общественные беспорядки. Они всячески использовали тягу русских людей к спиртному.

В древней летописи приводились слова князя Владимира, объяснявшие его отказ от принятия ислама как государственной религии: «Руси есть веселье питие, не можем без того быть»^{18}. В монастырях алкоголь употребляли в умеренных количествах, но простые люди во время семейных торжеств пили много. И порой не могли остановиться. Закон, принятый в середине XV в. и распространявшийся на зависимых крестьян, гласил: «Если у кого-то в деревне праздник, туда могут идти только приглашенные. Выпившие гости не должны оставаться ночевать в доме хозяина»^{19}.

К XVI в. церковные служители были крайне обеспокоены увеличением числа посетителей кабаков. По мнению священников, русские попойки заканчивались недопустимым с точки зрения христианской морали поведением их участников. К тому же празднества с употреблением алкоголя очень напоминали им языческое «беснование». «Мужчины и женщины предаются преступным удовольствиям, не знают меры в питье дурманящего напитка. Затем все начинают кощунствовать и святотатствовать, поют непристойные песни, играют на разных инструментах. Звучит дьявольская музыка и затеваются позорные игрища, выходки, шутки. И каждый мужчина наливает чужой жене и целует ее, а она одобряет это. Вокруг праздные разговоры и дьявольский разврат»^{20}. И это были не единственные последствия чрезмерного употребления алкоголя. В XIX в. стали проводиться серьезные социологические исследования, которые доказывали, что тяга к спиртному вела как к мелким, так и очень серьезным преступлениям. Кроме того, у любителей выпить развивалась своего рода зависимость, в жертву которой приносилось все — благополучие, здоровье, семья^{21}…

Хотя государство и разделяло озабоченность Церкви, оно никогда не пыталось ограничить продажу алкоголя или радикально бороться с пьянством. Причина этого очевидна — деньги, вырученные за продажу спиртного, составляли немалую долю государственного дохода. Как заметил Александр I в начале XIX столетия: «Никакие деньги не поступают в казну так регулярно, пунктуально и легко, как прибыль от продаж алкогольной продукции; благодаря постоянной ежемесячной прибыли проблема затрат на различные нужды практически отпадает». В XVIII в. «пьяный» доход составил чуть ли не половину всех налогов, а в течение почти всего XIX в. — около трети или немного менее^{22}.

В течение нескольких веков кабаки сдавались в аренду концессионерам или целовальникам, официальным лицам, которые обслуживали также двор, полицию и собирали налог на соль. Они, в свою очередь, отдавали казне часть прибыли. Система эта, конечно же, была далеко не идеальной. Она давала широкие возможности для обмана, так как во времена примитивных коммуникаций средства для проверки были довольно скудные и недобросовестные владельцы питейных заведений могли и извлекали громадные прибыли от утаивания истинных доходов или от продажи спиртного по завышенным ценам. При обнаружении обмана арендаторы давали назойливым чиновникам взятки и тем самым улаживали дело. Так, в 1805 г. губернатор Самарской области докладывал, что «все полицейские чины и большинство государственных регулярно получали деньги… от держателей питейных заведений»^{23}.

Позже государство пыталось связать налогообложение непосредственно с экономикой, испытывавшей недостаток денежных средств. Однако эти попытки вызывали лишь недовольство и не решили проблемы пьянства в России. В XVIII–XIX вв. землевладельцы были основными производителями спиртных напитков и, используя крепостной труд, получали приличную прибыль^{24}.

Чрезмерное употребление алкоголя являлось не только следствием гнета высоких налогов, но и результатом приверженности традициям. С давних времен восточные славяне пили во время празднеств. Возможно, такой ритм жизни был продиктован и климатическими условиями — долгий период тяжелейшего труда сменялся не менее долгим периодом бурного отдыха. Пьянство помогало русским людям забывать о трудностях и монотонности их жизни, хотя, возможно, это мнение людей XX в. о совершенно отличном от нас мире. Алкоголь играл немаловажную роль и в жизни общин. Люди сближались, выпивая вместе. Русские мужчины считали алкоголь обязательным атрибутом общения, независимо от того, что по этому поводу думали их жены и дети.

Таким образом, пагубное взаимодействие народных обычаев, тяжести налогов и заинтересованности помещиков и государства в прибыли приводило русских людей к постоянному пьянству. Нужно отметить и некоторые крайности самого процесса пития — русские предпочитали употреблять или очень крепкие напитки (водку), или совсем легкие (квас), вместо того чтобы отдавать предпочтение чему-то среднему, например вину или пиву, как было в большинстве европейских стран. Квас изготовлялся в домашних условиях из солода или хлеба, содержал менее 2 процентов алкоголя и был повседневным напитком простого населения. Водка же производилась с помощью определенного перегонного оборудования и требовала некоторых затрат. Фигурально говоря, она являлась роскошью. После употребления водки опьянение наступало очень быстро, особенно если сразу выпивался целый стакан. Отказ составить компанию воспринимался (да и сейчас воспринимается) как оскорбление. Квас пили каждый день, водка предназначалась для особых торжеств. Именно таким образом проводилась четкая линия между буднями и праздниками в жизни русских крестьян.

К концу XVIII в. в России стал распространяться чай, пришедший из Китая и составивший альтернативу алкоголю. Поначалу чаепитие считалось элементом мещанского быта и служило как бы мерилом, отличавшим богатых купцов от аристократии. С середины XIX в. на Черноморском побережье Кавказа, в Грузии, появились уже свои плантации, напиток сильно подешевел и стал доступен практически каждому. Существует мнение, что первым эти плантации завел некий шотландец, взятый в плен в период Крымской войны и не представлявший жизни без чашечки чая. Самовар же (который, несмотря на то что считается квинтэссенцией русского быта, кажется, произошел от английского или голландского кофейника) стал символом домашнего уюта. К концу XIX в. самовар превратился в важнейший атрибут жилищ простого народа как в городе, так и в деревне. Церковнослужители и социальные реформаторы надеялись, что чаепитие сможет хоть немного отвлечь людей от распития водки^{25}.

Другим важным составляющим русской пищи являлась соль. Она использовалась как приправа, но больше всего ценилась ее способность консервировать продукты. Это имело особенное значение в случае длительных переездов и в те времена года, когда овощи почти не росли. Соли всегда было достаточно, к тому же это простой минерал, получить его — дело несложное, и добыча соли стала одной из наиболее важных сфер несельскохозяйственной деятельности вплоть до XVIII столетия. Например, для этого использовались морская вода или соляные растворы, выкачиваемые из-под земли. Жидкость подвергалась кристаллизации и последующему испарению на солнце. Эта техника была известна еще с древности по всему побережью Белого моря. Соловецкий монастырь являлся тогда важнейшим производителем и поставщиком соли. Помимо побережья, минерал получали на территориях вдоль рек Сухоны, Вычегды, Северной Двины и на большом протяжении Камы и Волги.

В XVI в. у этих регионов появились конкуренты — район низовья Волги и Астрахани, где располагались соляные озера. Как отмечал Олеарий, «соль находится в озерных лагунах и соляных топях. На поверхности под воздействием солнца выступает слой чистейших кристаллов соли толщиной в палец… Русские делают на этом неплохие деньги: отправляют соль в большом количестве к берегам Волги, грузят ее там и везут по всей России»^{26}. Великие князья облагали торговцев солью налогом. Его размер варьировался в зависимости от времени и места, но в целом был небольшим. Когда в середине XVII в. царь Алексей Михайлович попытался значительно повысить его в военных целях, это вызвало массовые народные восстания.

Менталитет. Ключевые понятия — «мир» и «правда»

Проживание в зоне рискованного земледелия, к тому же уязвимой для врагов, сформировало ряд особенностей русского менталитета, который стал кардинально меняться лишь на пороге XXI в.

Вопрос шел о выживании. Во время посевов и сбора урожая крестьянам приходилось работать на износ. Весь комплекс сельскохозяйственных работ назывался страда (возможно, именно от этого слова произошло более позднее — страдания). С другой стороны, в течение шести-семи месяцев в году земледелие становилось невозможным из-за погодных условий: мороза и снега. Чтобы как-то прожить, крестьянину приходилось заниматься чем-то еще, кроме сельского хозяйства: делать мебель, шить одежду, мастерить какие-то вещи для дома или на продажу на местных рынках. Идеальным стал тип разносторонне развитого, Гибкого, энергичного, но необязательно готового к постоянному труду человека. Как отмечал историк XIX в. Василий Ключевский: «Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс, но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии»^{27}. Разносторонняя развитость и выносливость при очень тяжелом труде частично объясняют то, что при хорошем руководстве русские становились прекрасными солдатами.

Следует отметить, что любая, даже интенсивная или долговременная работа, могла оказаться безрезультатной. Случалось это из-за неблагоприятных природных условий, когда, например, обильные дожди и град уничтожали посевы и весь непосильный труд земледельцев оказывался напрасным. Крестьяне стремились избежать подобных неожиданностей, изучая «сигнальную систему природы» — изменения неба, солнца, луны, то, как качались деревья и текли потоки воды. Вообще языческая вера в духов леса, полей и рек довольно долго сохранялась на территории России. Но как бы умело ни распознавали крестьяне знаки природы, они были бессильны перед внезапным несчастьем. Русские люди не стремились планировать все заранее, просчитывать возможность неудачи в каждом деле. Они предпочитали надеяться на судьбу и вместе с тем боялись «злых духов», способных навредить в любой момент.

Во время страды любые помехи — болезнь, потрава, пожар, обязанность работать на барина — могли стать угрозой для всей хозяйственной продукции за целый год. Крестьяне нуждались в общине. У семьи было больше шансов выжить, если в экстренном случае она могла рассчитывать на чью-то помощь и соответственно помогать соседу в трудную минуту. Обычай «помочи» сложился не из-за всеобщего альтруизма, а в результате осознания крайней необходимости взаимовыручки. Крестьяне участвовали в постройке чужого сгоревшего дома или в сборе урожая для ослабленного больного. Если это было возможно, тот, кто принимал помощь, угощал тех, кто ее оказывал. Таким образом, работа переходила в празднество: распитие водки, танцы, пение. Если семья была слишком бедна для того, чтобы устраивать торжества, она обязывалась, в свою очередь, оказывать любую помощь^{28}.

Взаимоподдержка была необходима не только в экстренных случаях. Ограниченность средств существования вынуждала односельчан искать соглашения по различным вопросам. Например, договариваться об использовании лесов, общих земель, дорог, мостов и водных ресурсов, а также о праве на сбор колосьев после жатвы. Конфликты могли угрожать жизни не только отдельных людей, но и существованию всей общины. Не случайно крестьянская община называлась мир — это слово обозначало ее главный идеал. В Англии «королевский мир» устанавливался «сверху», через шерифов и королевский двор. В средневековой Руси князь был слишком далек от народа, а общины слишком бедны. В результате они сами обеспечивали свой внутренний порядок. Источники не сообщают об используемых ими методах самоуправления, хотя регулярные собрания глав семей могли являться одним из них. Эти собрания помогали решать многие проблемы и находить согласие в спорных вопросах, стараясь не слишком ущемлять личные интересы. Общая ответственность (круговая порука) существовала в качестве обычая задолго до ее закрепления в форме закона. В XVII в. она использовалась для сбора налогов, а затем и для рекрутского набора^{29}.

Внутри общины довольно часто случались конфликты между бедными и зажиточными крестьянами, молодежью и стариками, мужчинами и женщинами. Простой народ, опиравшийся на принципы равенства, господствовавшие в общине, с подозрением относился как к очень богатым, так и к очень бедным людям, так как бедные жили за счет помощи других, а богатые просто ни в ком не нуждались, кроме себя. Народная пословица гласит: «Богатство — грех перед Богом, бедность — перед людьми»^{30}. Таким образом, равноправие и всеобщая гармония оставались недостижимыми идеалами для жизни общины.

Принцип общей ответственности накладывал отпечаток на деятельность всех социальных институтов, на законы, власть, традиции, собственность крестьян. Особенно это было заметно в отношении к земле. Крестьяне воспринимали землю как нечто принадлежащее Богу, а не человеку. Она являлась источником существования для всех, кто возделывал и был готов ее возделывать. В некоторых регионах с XVII в. мир воплощал эту идею в жизнь, перераспределяя полосы земли между членами общины и отдавая большие участки большим семьям, меньшие — меньшим. Налоги разделялись соответственно. Даже там, где этот принцип не действовал, оставалась вера в землю как в источник жизни. Когда во второй половине XIX в. в России стала утверждаться рыночная экономика, эта вера не помешала крестьянам продавать и покупать наделы. Крестьяне продолжали верить в то, что в случае войны, революции или голода они получат необходимый им минимум земли или она вся будет востребована общиной^{31}.

В постсоветской России отношение к земле остается противоречивым. В то время как президент и правительство выступают за возможность свободной продажи земли, Госдума и немалая часть общества продолжают считать частную собственность на землю аморальной.

С тех пор как образовалась крестьянская община, русский народ начал разделятьлюдей на тех, кто входил в нее, и тех, кто был вне общины. Разница между мы и они являлась довольно значимой, а суждение он не наш было сродни проклятию. Слова «у нас» (а нашей деревне, на нашей работе, в нашей стране) употребляются очень часто, а русские обычно удивляются, узнав, что в английском языке нет соответствующего эквивалента.

В каком-то смысле деревенская община была демократической, так как все ее члены принимали участие в принятии того или иного решения. Но, по сути, демократии, как мы сейчас ее понимаем, там не существовало. Все решения принимали главы семейств, доминирующие в общине старшие мужчины. Более юные представители мужского пола и женщины исключались или играли второстепенную роль в деревенской жизни. Принадлежность к общине предполагала самоконтроль, воздержание от конфликтов, которые могли бы ослабить семью или подорвать ее экономическое положение. Нарушение же норм пагубно отражалось на положении семьи и вызывало злые сплетни. И Православная церковь, и крестьянские обычаи предусматривали строгое соблюдение поста и целомудрие. Это обуславливалось как бедностью, так и необходимостью поддерживать моральные ценности общины^{32}.

Эти ценности объединялись в понятие правды, довольно широкое, обозначавшее все праведное: справедливость, мораль, закон Божий, совесть. Правда являлась главным критерием в принятии общиной того или иного решения. Она была коллективной мудростью, накопленной многими поколениями. Вся жизнь рассматривалась как борьба правды с неправдой, кривдой. Правда отождествлялась с красотой и порядком, с чистым и аккуратно прибранным домом, засеянными полями и вовремя снятым урожаем. Неправдой являлся мир беспорядка и скверны, где в семьях случались постоянные конфликты, дом был грязным и неаккуратным, поля пустыми, а люди голодными. Правильный мир создавался Богом и находился под покровительством святых, в неправильном царила нечистая сила, дьявол. Государственные деятели оценивались общинниками по тому, в какой мере их поведение соответствовало понятию правды. Царь — помазанник Божий — был призван олицетворять собой правду. Если же он этого не делал, то воспринимался в народном сознании как лжецаръ, что приводило к поискам настоящего правителя^{33}.

Строгие нормы общественной жизни вызывали у крестьян подсознательное желание вырваться из-под их гнета и начать новую жизнь, полную воли. Многие молодые люди так и поступали: меняли семейный уклад или вообще покидали родное селение, отправляясь на границу, дабы пополнить ряды разбойников или примкнуть к казакам (слово «казак» происходит от тюркского «вольный человек»; казаки действительно были свободны от крепостной зависимости). В результате в стране росла миграция. Воля — это не то, что можно отнести к ценностям современного демократического общества (для этого существует слово свобода), а скорее отсутствие любого принуждения, возможность скакать в широкой степи, диком поле и жить там не смиренным трудом, а рыбалкой, охотой, иногда разбоем и грабежом. Воле нельзя найти эквивалент: это свобода кочевников, а не граждан. Ученый Дмитрий Лихачев увидел в ней «свободу плюс открытые пространства». Это определение помогает понять, почему так быстро вошла в состав России Сибирь, земля, по словам писателя Валентина Распутина, «сложившаяся из беглых крестьян и казаков»^{34}.

Члены общины нуждались не только друг в друге, но и во внешнем защитнике, представителе элиты, который смог бы предоставить им хотя бы минимальные средства к существованию, помочь в случае несчастья и немилости властей. Возможно, причиной крепостного права в России стало то, что в нем нуждались как помещики, так и крестьяне. Однако не все владельцы крепостных душ справлялись со своей ролью. Некоторые просто эксплуатировали и мучили своих крестьян. Вместе с тем они были заинтересованы в том, чтобы их работники жили и трудились. Часть душевладельцев содержала амбары с едой, чтобы накормить крестьян в случае голода, или давала работу бедным нетрудоустроенным жителям деревни. Связь между хозяином и его крепостными осуществлял избранный староста. Он рассказывал барину о нуждах крестьян, передавал приказы помещика и следил за их исполнением^{35}.

Миграция и колонизация

Трудности в ведении сельского хозяйства, с которыми сталкивались русские люди в центре государства, были обусловлены открытостью границ; к тому же безжалостные требования сборщиков налогов и вербовщиков на военную службу привели к тому, что с XVI в. многие крестьяне стали покидать родные места и отправлялись искать счастья на юг и восток. В течение веков этот нескончаемый поток, то ослабевавший, то усиливавшийся, представлял собой сильнейший двигатель имперских завоеваний и в немалой степени способствовал перенесению центра России в восточном и южном направлениях. Ключевский называл миграционный и колонизационный процессы «основной характерной чертой» российской истории^{36}.

Согласно налоговой записи, произведенной в 1678 г., около 70 процентов крестьян проживали на территориях Московии, сформировавшихся до XVI в., в то время как двумя веками позже, в 1897 году, там находились лишь 40 процентов, а около 60 процентов переселились на земли, осваиваемые с середины XVI в. (Центральное Черноземье, средний и нижний бассейны Волги, Южный Урал и Сибирь). В ходе этого перемещения люди, покидая общину, отправлялись в длительное и трудное путешествие. Крестьяне уезжали из леса в степь, где почва была более плодородной, а жизнь — более опасной (всегда оставалась угроза набегов кочевников). Переселенцы оказывались в регионе, связь которого с Русским государством вольно или невольно была менее прочной.

По прибытии крестьянам приходилось осваивать новую технику ведения сельского хозяйства. Почва действительно была лучше, но и намного тяжелее: соха, предназначенная для разрыхления легкой северной земли, не могла справиться с черноземом. Вот почему ее место занял плуг. Одновременно потребовалась тягловая сила (волы), что влекло за собой развитие скотоводства. Лес здесь был крайне редким, так же, как рыбный промысел, поэтому выращивание зерновых было основой земледелия. Крестьяне, привыкшие к заболоченной почве, осознали, что засуха несет с собой куда большую угрозу. Но постепенно труд стал приносить неплохие результаты: появились урожаи пшеницы, кукурузы, подсолнечника, сахарной свеклы, табака, которые можно было продать намного выгоднее, чем рожь и овес, выращиваемые на севере^{37}.

С XVI в. многие поселенцы направлялись государством на защиту границ, строительство засечных линий — цепей укрепленных городов, крепостей, блокгаузов, сваленных деревьев, крепостных валов и траншей. Эти засеки простирались с юго-запада на северо-восток. В течение последующих трех веков они стали проходить южнее и восточнее. Беглые крестьяне, обедневшие служилые дворяне, разбойники, казаки и даже татары, желавшие иметь земли и источник доходов, ехали туда и беспрепятственно устраивались на защиту границ. Условия службы предполагали некоторое ограничение свободы: нужно было занимать охранные посты, вести дозор и быть готовым присоединиться к конным войскам, отражавшим нападения врагов. За службу полагались земельный надел, защита и прибавка к доходу в случае голода. Некоторым позволялось иметь нескольких крепостных, но крупные крестьянские поселения там так и не сформировались до начала XVIII в., когда граница передвинулась дальше к юго-востоку. Те, кто жил вдали от крепости, собирались в большие деревни со значительным населением. Дома там располагались вдоль дороги, что давало доступ к источнику воды и помогало защищаться в случае нападения. Избы строились не из дерева, а из обожженной глины или кирпича^{38}.

В регионах, где находились поселения оседлых нерусских жителей, велась активная торговля. Там получили широкое распространение смешанные браки. Культурный уровень русских и местных жителей был примерно одинаковым, поэтому религия и образ жизни «туземцев» не казались прибывшим чем-то принципиально новым. В итоге образовалась единая синкретичная культура, с элементами шаманства и анимизма в верованиях, перемешанных с христианскими мотивами. Иногда русские перенимали кухню, одежду и даже язык местных жителей^{39}. Степь соединяла и разделяла людей; нашествие русских не принесло с собой вируса какой-либо неизвестной болезни, которой могли заразиться местные жители. Обратная ситуация складывалась, например, в Северной и Южной Америке с XVI по XVIII в.

Однако процесс колонизации не был безболезненным. Русское государство предпочитало оседлое население кочевникам, так как оно было более мирным и легче уплачивало налоги, и поэтому кочевникам навязывался оседлый образ жизни и делалось все возможное, дабы закрепить за ними земельные участки, одновременно пастбища предоставлялись новым владельцам. Такая политика вызывала жестокую враждебность местных жителей. Особенно яростно против русского вторжения выступали башкиры, которые многократно восставали в конце XVI и в конце XVIII в.^{40} Жители Северного Кавказа, особенно чеченцы, в течение десятилетий упорно воевали против русского господства, пока не были побеждены в 1860 г. Калмыки, вынужденные отдать свои пастбища новым хозяевам, а дома — армии, окруженные линиями укрепления и поселениями, оставили надежду на нормальное существование в низовьях Волги и в 1770 г. попытались в массовом порядке мигрировать на землю предков в Центральной Азии. Но дошла до цели только треть из них. Остальные (около 100 000) умерли во время долгого перехода через пустыню от голода, болезней, жары, холода и нападений кочевников-казахов^{41}.

Парадоксальная ситуация складывалась в центре русских поселений и на их окраинах. Крестьяне, ненавидевшие государство и убегавшие от него, в результате становились его действенной силой. Эти «колонизаторы», которым Ключевский отвел главную роль в истории России, пытались уйти от государства и в то же время искали его поддержки. Мотивы покинувших родные пенаты походили на мотивы англичан, отправившихся в американские колонии: нужно было строить новую жизнь на новых, опасных территориях, родина должна была оказывать им всяческую поддержку, а они — приветствовать эту охранявшую их руку. Процесс миграции влиял на громадный рост населения, в результате которого к XVIII в. русские стали чуть ли не самым многочисленным народом в Европе. К тому же этот рост происходил без повышения уровня развития сельского хозяйства. Как отметил Дэвид Мун: «…осваивая и вспахивая участки леса и степи… большинство русских крестьян продолжало использовать традиционные методы экстенсивного сельского хозяйства и интенсивного труда»^{42}.

Ситуация на российских границах

Открытость, которая благоприятствовала практически безграничной колонизации, делала Россию восприимчивой к различным культурным влияниям, исходившим от всех частей Европы. В первые века своего исторического развития Россия была страной скорее азиатской, нежели европейской, унаследовавшей анимизм и шаманство от Монголии, ислам от Персии и Турции и восточный вариант христианства, возникший на границах Европы и Азии.'

Россия разрывалась между Востоком и Западом по крайней мере начиная с XVI в., что не могло не сказаться на ее политической и культурной жизни. Большинство народных социально-политических институтов сформировалось до этого рубежа по азиатским аналогам. Особенно яркими примерами могут служить системы коммуникации, сбора дани, налогообложения, переписи, воинской повинности. Отдельные черты восточной цивилизации отразились и в деревенской общине с ее духом общей ответственности и взаимопомощи. С XVI в. Россия начала ориентироваться на Западную Европу. Именно с ней она связывала надежды на развитие торговли, одновременно испытывая страх военной угрозы. Русские прекрасно осознавали существование восточно-западного антагонизма, но в XIX и XX вв. излишне упрощали его, отождествляя Запад с уверенностью в своих силах, динамизмом и развитием, а Восток — с суевериями, фатализмом и застоем^{43}.

Позднее культурологи и социологи выявили феномен «двойной природы» русской культуры, ее тенденцию к принятию крайних решений проблем и переходу от одной культурной традиции к прямо противоположной. Три наиболее показательных примера, подтверждающих эту мысль, мы подробнее рассмотрим ниже. Однако стоит сказать, что к ним, несомненно, относятся замена язычества на православие в конце X в., реформы Петра I в начале XVIII в. и революция 1917 г. Постсоветские реформы тоже можно считать подобным примером. В каждом случае новое представлялось как полная замена старого. Абсолютное зло якобы искоренялось и воцарялись справедливость и абсолютное благо. Юрий Лотман и Борис Успенский отметили: «Двойственность и отсутствие компромисса вели к восприятию нового не как продолжения существующего, а как окончательного замещения всего, что было… Естественным результатом такого подхода стало то, что это самое новое вырастало на старом, только вывернутом теперь наизнанку. Таким образом, все перемены повторялись, и все это вело к регенерации архаических форм»^{44}.

В подобном обществе все попытки элиты изменить что-то к лучшему наталкивались на недоверие и консерватизм масс. К тому же в стране с такими тяжелыми климатическими условиями и своеобразным географическим положением любое новаторство и эксперименты могли стать крайне разрушительными. В результате возникал постоянный и неразрешимый конфликт между элитой и массами, между государством и местными общинами. При таких условиях все перемены приводили к насилию, отчуждению и повторению старого, в том числе и старых ошибок^{45}.

Такой социум порождает одновременно и утопии, и антиутопии. Первой утопией стала православная литургия, принятая окончательно и бесповоротно в X в. Русский посол, впервые услышавший ее, сказал, что не знал, был ли «на небе или на земле…». Литургия воплощала идеалы красоты, порядка и правды, которые можно только созерцать со стороны. Прихожане оказывались не участниками службы, а сторонними наблюдателями, притом не всегда внимательными. Во время действа они могли входить и выходить, расхаживать по церкви, ставить свечи, кланяться иконам и даже — хотя это и возбранялось — осторожно переговариваться. Происходящее было театральным представлением, таинством, но никак не обрядом, в котором должен духовно участвовать каждый. Подтверждением может служить тот факт, что все приготовления к литургии проходили за закрытыми дверями.

Слово «икона» обозначает изображение, для православия характерно изображать на иконах святого или событие. Однако это не простое воспроизведение феномена, икона ставит перед собой большую задачу — помочь смотрящему войти в контакт с тем духовным миром, который в ней воплощен. Говоря словами Иосифа Волоцкого, богослова XVI в.: «…рисуя лики святых, мы не благоговеем перед объектом. Созерцая его, наш разум и дух воспаряются к Богу, олицетворению нашей любви и помыслов»^{46}.

Для неграмотного большей частью населения визуальное воздействие было очень важным, как например, в наши дни телевидение или реклама. Различные иконы стали неотъемлемой частью богослужения в церкви. Более того, их обычно вешали и в домах, даже в крестьянских избах. Иконе отводился угол, называвшийся красным, то есть красивым. Находился он в лучшей из комнат, где обычно принимали гостей и отмечали семейные празднества. Многие люди имели небольшие складные образки, которые можно было всюду носить с собой наподобие талисмана. Делалось это для защиты от несчастья. Таким образом, икона являлась не просто картиной, а представляла скорее очень важную часть жизни русских людей и огромную духовную ценность.

Церковное здание также являлось святыней, в том смысле, что оно зрительно передавало священные истины и продолжает делать это по сей день. В строительстве храмов получила распространение крестово-купольная композиция. Прихожане заходили внутрь через нартекс, или притвор, находившийся с западной стороны и служивший местом, где мирское и священное сосуществуют. Входя непосредственно в церковь, или среднюю ее часть, посетитель видел самую светлую часть строения, расположенную под главным куполом. Вокруг на колоннах были развешаны иконы, освещаемые свечами, поставленными верующими, которые хотели помолиться или кого-нибудь помянуть. По бокам располагались нефы, или приделы, менее освещенные, но с большим количеством икон.

Напротив входа находился иконостас — ряд икон с изображениями патриархов и пророков, апостолов и святых, библейских сказаний и церковных праздников. В центре помещалась фигура Христа, благословляющего паству. С одной стороны от него — Дева Мария, с другой — Иоанн Креститель. Вверху, на самом куполе, изображался Христос Пантократор (Вседержитель), Властитель всего на свете, взирающий вниз на прихожан. В центральной части иконостаса располагалась двустворчатая дверь — врата. За ними находилось особое место в церкви — алтарь — святилище, где приготовлялась чаша для причастия. Эти врата носили название царских, или святых, и открывались только в самый торжественный момент службы, когда принималось причастие. По словам Павла Флоренского, теолога начала XX в.: «Иконостас есть граница между миром видимым и миром невидимым, и осуществляется эта алтарная преграда, делается доступной сознанию сплотившимся рядом святых, облаком свидетелей, обступивших Престол Божий, сферу небесной славы, и возвещающих тайну»^{47}.

Внутреннее расположение церкви также свидетельствовало, что слово здесь значило меньше, чем в западных церквях, особенно протестантской. Для прихожан не делалось скамей, а проповедь произносилась с амвона — небольшого возвышения перед алтарем. Службы длились долго, и выстаивать их до конца было довольно утомительно. Музыкальное сопровождение обычно осуществлял регент, который нараспев произносил слова Писания, а хор их подхватывал. Прихожане к хору не присоединялись, не было в православном храме и органа, так как считалось, что только человеческий голос мог возносить хвалу Богу. Внутренность храма, закрытые врата, хор, благовония — все говорило о том, что прихожане являлись свидетелями божественного действа, а не его участниками. Они должны были скорее восхищаться, наслаждаться, достигая духовного умиротворения и молитвенного состояния, в процессе богослужения, а не рационально воспринимать или привносить в нее что-либо.

Несмотря на то что мы, представители западной цивилизации, постепенно привыкли к иконам, их суть мы понять так и не смогли. Фигуры на иконах были удлиненными, а жесты неестественными. Задний план не всегда было возможно определить — неясно, стояли ли персонажи на земле или нет, а их лица были тщательно выделены и резко очерчены. Свет на иконе был чистым, однородным, лучистым. Однако источник этого света не виден. Перспектива смещена — ее линии, казалось, сходились в точке перед картиной, а не на ней самой, что было свойственно постсредневековому западному искусству. Все эти приемы говорили о том, что человеческая фигура изображалась для вовлечения зрителя (обратная перспектива) и для утверждения неких истин за пределами человеческого понимания.

Как уже говорилось, русская культура опиралась на противопоставление правды неправде. Последняя, в лице нечистой силы, могла «напасть» в любом месте и в любое время. Особенно могущественна она бывала в лесах и болотах, в темное время года, в период беременности и деторождения, то есть в тех местах и условиях, в которых и при которых человек оказывался наиболее уязвимым. Нечистая сила даже имела своеобразный плацдарм — баню, бревенчатое строение, расположенное неподалеку от жилища. Банник (банный дух), если его обидеть, мог стать особенно опасным. Он был способен наслать пожар, который перекидывался и на дом. Боясь его, люди предпочитали не ходить в баню поодиночке и ночью, а также в знак благодарности оставляли для банника мыло, дрова и немного воды^{48}.

Народные песни и сказки также свидетельствуют о представлениях русских людей. Трагедийный или комедийный сюжет базировался на контрасте между миром порядка и культуры и миром бедности, лишений, голода и пьянства. В последнем, «кромешном мире», церковь заменялась кабаком, одежда — лохмотьями, правильная речь — косноязычием и непристойностью, благонравное поведение — пьяными скандалами. Однако эти две системы в жизни были смещены и перевернуты. Сцены, жесты, речь из антимира использовались для раскрытия правды о том мире, который мы привыкли понимать в качестве правильного. Эту функцию носителей правды выполняли шуты и скоморохи, против которых выступала церковь, но простой народ их любил. Они вызывали смех, который помогал бороться со страхом перед нечистой силой, насмехались над представителями элиты. Как известно, даже цари (Иван IV, Петр I) внимательно прислушивались к шутам как к носителям правды об истинных ценностях^{49}.

Парадоксальную связь между двумя мирами представляли юродивые. Обычно это слово переводится на английский как «блаженные дураки». Феномен юродивых наблюдался лишь в Византии и России с XV по XVII в. Это были «святые люди», которые могли ходить по улицам в лохмотьях или голыми, иногда с грязными лицами, в веригах (цепях), с язвами на теле. Они противоречили всем людским представлениям о человеческой привлекательности и даже приличиях. Юродивые нередко поступали аморально — богохульничали, бросались камнями, непристойно и жестоко шутили. Московский юродивый Василий, с именем которого связан Покровский собор на Красной площади, однажды ослепил нескольких девушек, хотя впоследствии восстановил их зрение. Это был странный и удивительный аскетизм — отказ от красоты, комфорта, жизненных условий, иногда даже морали и разума.

Подобное самоотречение привлекало внимание и вызывало определенную симпатию среди бедных и угнетенных людей. Юродивые приставали к прохожим, просили милостыню, пели псалмы или пророчествовали. Они пользовались своей отрешенностью от любых иерархий и лицемерия для того, чтобы разоблачать пороки богачей и сильных мира сего. Люди, следовавшие социальным условностям, не могли позволить себе подобного. Блаженные же использовали приемы мира тьмы, чтобы пролить свет на мир приличий и условностей. Это была сложная и опасная задача, которая, кстати, не одобрялась Церковью. С другой стороны, аскетизм и приверженность правде приводили к тому, что некоторых юродивых чтили и даже возводили в ранг святых^{50}.

Юродивые, возможно, являлись результатом открытости России (как и Византии) для религиозных влияний Востока. Эти люди чем-то напоминали шаманов, бродяг-аскетов, собиравших различные железные предметы, делавших предсказания и совершавших безнравственные и кощунственные действия^{51}. Однако русский юродивый не был лишен индивидуальности, занял определенное место в русской культуре и был единственным посредником между миром порядка и миром тьмы.

Биполярный мир нашел свое отражение в русской политике и культуре, в поведении царей, планах реформ, мечтах революционеров, в произведениях искусства и литературы. Лишь немногие оказались способны существовать между этими двумя полюсами. Жесткое противопоставление правды неправде, «нас» — «им», государства — общине во многом определило ход русской истории^{52}.