Россия — родина слонов, или слоники — это наше всё

Семь беломраморных слоников — мал мала меньше — стояли в домах у советских людей поверх расшитых или кружевных салфеток, на телевизорах и комодах. НЭП уступил место эпохе коллективизации — а слоники всё стояли; вспыхнула и отгремела война — а слоники продолжали чинно идти вперёд в немой и сосредоточенной неподвижности; в далёкой неизвестности исчезали враги народа, и пал жертвой ледоруба Лев Давыдович — а слоникам хоть бы хны; Хрущёв колотил башмаком по трибуне, а Гагарин, паря в запредельных пространствах, так и не увидел Бога — но вера в слоников оставалась незыблемой, цементируя, лучше всякой идеологии и религии, всё советское общество вдоль и поперек, по вертикали и горизонтали.

Рабочие и колхозники, пионеры и пенсионеры, левые уклонисты и правые ревизионисты, церковники и безбожники — все они, независимо от своих доходов и расходов, украшали свои жилища слониками, но никогда и никто не смог бы вам объяснить, почему, и мы, ностальгически вспоминая ту прекрасную эпоху, можем только предполагать, догадываться, строить гипотезы.

Начнём с того, что слоны — с тех самых пор, как "по улицам слона водили — как видно, напоказ" — стали для наших соотечественников животными культовыми и, в определённом смысле, тотемными, так что позднейшая советская шутка насчёт того, что Россия — это родина слонов, на самом деле относится к числу шуток с долей шутки — просто потому, что идеологически и культурологически Россия — это и в самом деле родина слонов, испытавших тут у нас своё подлинное возрождение.

В самом деле: зачем ходят дети в зоопарк, кого они там хотят увидеть прежде всего? К кому они там бегут, дёргая солидных отцов за могучие ладони? — Ответ очевиден: олицетворение зоопарка, краса и гордость животного мира — это не царственный лев и не грациозная жирафа, а именно он — огромный, вальяжный, флегматичный, с ногами-тумбами и хоботом, вызывающий у детей непреодолимое желание подёргать и покататься, а у их мамаш — такие ассоциации и коннотации, в которых они стыдятся признаться даже и самим себе.

Вот именно: слон — тотемное животное России, неизвестно как потеснившее привычного медведя. Почему? — Да потому, что слон это символ и нашей географии, необъятной и несоизмеримой, и нашего характера с его основательностью, видимым неуклюжием и не менее видимой мощью, которая, однако, не бахвалится собой и не спешит себя проявлять, разворачиваясь во всю ширь исключительно в экстремальных исторических ситуациях, когда, так сказать, слонница действует эффективнее всякой конницы.

Именно поэтому, наверное, слон и стал нашим национальным оберегом, превратившись в слоника — существо нежное, эфемерное, почти воздушное и уж несомненно домашнее. В качестве оберега слоники вытеснили всё тех же мишек с узоров ткани на детских пижамках. Индийский (хотя, разумеется, всего лишь грузинский) чай со слоном стал нашим основным национальным напитком, вытеснив морсы и квасы; пачка чая со слоном в праздничном заказе простого советского человека шестидесятых-семидесятых служила гарантией благополучия и стабильности несравненно надёжнее, чем ядерный щит Советского Союза.

Слоны в зоопарках и на пачках чая, слоники на пижамках и распашонках, телевизорах и комодах самим фактом своего существования что-то гарантировали — гарантировали столь же прочно и надёжно, сколь и необъяснимо, и потому вера, воплощаемая в слонах и слониках, имела у наших соотечественников атрибуты подлинной веры — столь же неистребимой, неподвластной никаким изменениям, сколь и невыразимой: человек, у которого на полке комода, словно на доске домашнего иконостаса, стояли семь слонов, мог бы с полным правом, не хуже известного христианского апологета, с оптимистической уверенностью сказать: Верую, ибо абсурдно.

Верую — но во что? Во всё — в покой и порядок, в мир и стабильность, в семейное счастье и благополучие. В то, что муж не уйдёт к другой и принесёт домой всю свою зарплату, до копейки. В то, что дети не собьются с пути истинного, не заболеют и не пойдут по дурной дорожке. Вера, воплощаемая изображениями слонов и слоников, многое символизировала, но ничего не объясняла — и именно поэтому она была настоящей верой, не подверженной ни коррупции, ни профанации — в том числе и потому, что у неё не было корыстных жрецов и священнослужителей, которые кормились бы от этого алтаря.

Да, Россия — родина слонов, истинно так, но только где же они, беломраморные и алебастровые, на самом деле рождались? А ведь рождались они, если судить по их поголовью, во множестве, но вот только где? — Увы, даже и это принадлежит, судя по всему, к области религиозной тайны, потому что, пожалуй, ни один из тех, у кого дома были слоники, не мог бы сказать, где именно он их купил. В том числе потому, что, как и всякое сакральное изваяние, единый в семи лицах слоник не мог быть объектом кощунственной, корыстной и, в конечном счёте, грязной торговли. Следовательно, можно даже сказать, что слоники появлялись на свет в результате, так сказать, непорочного зачатия, хотя в реальности они, скорее всего, были побочным продуктом крупномасштабного социалистического производства, формируясь из его отходов. Когда б вы знали, из какого сора растут слоны, не ведая стыда…

…Что, разумеется, тоже исполнено глубочайшего метафизического смысла, согласно которому окружающий нас универсум состоит из двух по всей видимости непроницаемых, но реально взаимосвязанных миров — большого и маленького. В большом мире существует ДнепроГЭС, а в маленьком — пробочные подмышечники. Большой кажется величаво-глобальным, на века, а маленький эфемерным и ничтожным, подверженным колебаниям моды и конъюнктуры. Однако, как показывает опыт истории, зачастую всё происходит с точностью до наоборот: гиганты индустрии уже в следующем поколении приходят в негодность, разрушаясь под воздействием не столько бесхозяйственности и непогоды, сколько в результате социальных революций и эволюций, делающих ненужными целые отрасли промышленности. Итак, гиганты индустрии, шедевры большого мира, практически в одночасье отходят в небытие, тогда как пустяки, мелочи, побрякушки, безделушки, претерпевая череду трансформаций и трансмутаций, бесконечно мимикрируя, живут и торжествуют: гидроэнергетика, приводящая в движение огромные промышленные мощности, отходит в небытие, а подмышечники с каждым новым поколением возрождаются, как фениксы из пепла.

И именно это — круговорот простого человеческого в природе и обществе — символизировали, в течение многих десятилетий, семь беломраморных слоников, количество которых свидетельствовало о воскресной полноте бытия и его преизобильном совершенстве, в то время как их цвет был символом мироздания, то ли ещё не осквернённого грехом, то ли уже очистившегося от оного. Фетиш семи слонов, этот культ неведомого Бога, надконфессиональный и в полном смысле слова экуменичный, был, если вдуматься, подлинной основой нашего общества, которое, выходит дело, рухнуло отнюдь не потому, что был сожжён Белый дом, но потому, что неподвижные в своей вечной устремлённости к счастью слоники грустно покинули этот бренный мир и мерным шагом, словно надев на свои ноги музейные войлочные тапочки, отправились куда-то в нирвану, скорбя от того, что они явились в этот мир, но мир их не познал.

… И всё-таки они вернутся.

Верую, ибо абсурдно.