Россия в глобальной политике. Новые правила игры без правил (сборник)

Под возвышением Китая понимается процесс его динамичного развития, благодаря которому страна вышла на позиции одного из мировых лидеров по масштабам экономики и геополитическому влиянию. Уже в настоящее время КНР воспринимается как де-факто держава номер два в мировой иерархии, уступающая по комплексной мощи лишь Соединенным Штатам и имеющая шансы опередить их в обозримой перспективе.

Опираясь на достаточно успешное осуществление «четырех модернизаций» в последнее двадцатилетие ХХ века (а ВВП КНР к 2000 г. вырос в 6,4 раза по сравнению с 1980 г. при планировавшемся росте в 4 раза), китайское руководство поставило цель максимально эффективно использовать первое двадцатилетие XXI столетия. Его рассматривали как «период стратегических возможностей» для дальнейшего наращивания экономической, оборонной, внешнеполитической мощи и выхода на качественно новые позиции в мире. В частности, поставлена задача увеличить ВВП в 2020 г. в четыре раза по сравнению с 2000 г. и обеспечить построение общества «малого благоденствия» – «сяокан», то есть выйти на среднемировой уровень потребления.

Высокая норма накопления, умелое использование возможностей мирового рынка после вступления во Всемирную торговую организацию в конце 2001 г. и сравнительных преимуществ страны как крупнейшей на планете фабрики позволили Китаю не только сохранить динамику экономического роста, но и качественно нарастить вес в мировой экономике.

ВВП КНР в 2013 г. в сопоставимых ценах вырос в 3,43 раза по сравнению с 2000 г. и в 2,91 раза по сравнению с 2002 г., когда на XVI съезде КПК были сформулированы основные цели развития до 2020 г. В долларовом выражении ВВП Китая вырос с примерно 1,2 трлн. долл. до 9,18 трлн. долл. при пересчете из юаней в доллары по текущему курсу и с 3 до 13,4 трлн. долл. при расчете по паритету покупательной способности национальной валюты. Доля КНР в мировом валовом продукте увеличилась с 3,66 % в 2000 г. до 12,4 % в 2013 г. при пересчете по текущему курсу и с 7,04 до 15,4 % по паритету покупательной способности. Важно констатировать, что доля ВВП Китая от ВВП США поднялась с 11,65 % в 2000 г. до 54,65 % в 2013 г. (в долларах по текущему курсу), а в случае расчетов по паритету покупательной способности – с 29,3 до 79,7 %.

Экономический подъем поддерживался и сопровождался еще более динамичным ростом внешнеторгового товарооборота Китая. С 2001 г., перед вхождением в ВТО, он составлял 509,6 млрд. долл., а в 2013 г. достиг 4,16 трлн. долл., что позволило КНР опередить Соединенные Штаты (3,91 трлн. долл.) и стать крупнейшей торговой державой с долей в мировом экспорте 14,7 % и в мировом импорте 12,9 %.

От «возвышения» к «мечте»

Высокие темпы роста и быстрое увеличение масштабов китайской экономики неизбежно должны были рано или поздно поставить вопрос о конвертации экономической мощи Пекина и существенном увеличении его политического влияния в международных отношениях. Хотя подобная трансформация отражала не только субъективные желания лидеров Китая, но и объективно возросшие возможности, в Пекине предприняли попытки упредить и по мере сил нейтрализовать возможную негативную реакцию мирового сообщества. В 2003 г. выдвинута концепция «мирного возвышения», призванная убедить мир, что Китай как поднимающаяся, восходящая держава не собирается идти путем Германии и Японии первой половины ХХ века, не склонен вести игру с «нулевой суммой» и не стремится к конфронтации или враждебности с какой-либо «нисходящей державой». Однако сам термин «возвышение» априори содержал элемент вызова, и название вскоре заменили на «мирное развитие», причем акцент на исключительно мирном характере действий на международной арене был подкреплен выдвинутой в 2005 г. концепцией строительства «гармоничного мира». В то же время в практической политике усилившийся Китай стал со второй половины 2008 г. демонстрировать большую напористость и даже жесткость, особенно в защите «коренных интересов» и «интересов развития», в том числе в подходе к решению территориальных споров, борьбе за региональное лидерство и т. п.

При этом Пекин избегал конфронтации с США, несмотря на антикитайский подтекст и контекст декларированного Вашингтоном «возвращения в Азию» и укрепление системы союзов Соединенных Штатов в Восточной Азии. В Китае ясно осознают, что только США способны если не сорвать, то серьезно затормозить процесс дальнейшего возвышения страны. Кроме того, резким движениям препятствует значительная взаимозависимость в экономике. Так, в 2013 г. доля Соединенных Штатов во внешней торговле КНР составила 12,52 %, в том числе 16,67 % в экспорте и 7,82 % в импорте. У США на Китай пришлось 13,3 % общей торговли товарами, в т. ч. 9,66 % экспорта и 15,8 % импорта.

Пришедшее к власти в конце 2012 – начале 2013 г. пятое поколение руководителей КПК и КНР во главе с Си Цзиньпином всецело солидаризировалось с идеей продолжения поступательного возвышения, выдвинув собственный амбициозный лозунг осуществления «китайской мечты». В самом общем плане под этим понимается «возрождение китайской нации» в два шага – к столетию КПК (2021 г.) достичь уровня «средней зажиточности», а к столетию КНР (2049 г.) войти в число развитых государств мира.

«Китайская мечта» – понятие комплексное, оно охватывает разные аспекты функционирования государства. В КНР превалирует мнение, что еще рано говорить о возрождении китайской нации как о событии свершившемся. Для этого необходимо прежде всего восстановление единства китайского государства и китайской нации, то есть восстановление юрисдикции Пекина над Тайванем. Кроме того, по ретроспективным расчетам Агнуса Маддисена, в начале XIX века доля Китая в мировом валовом продукте составляла одну треть. Возможно, достижение такого уровня может рассматриваться как своеобразный критерий возрождения страны и нации.

Известный ученый из Университета Цинхуа Ху Аньган прямо отождествляет реализацию «китайской мечты» с тем, чтобы стать «первыми в мире». Он полагает, что «это позволит покончить с длительной гегемонией США» и будет иметь «большое позитивное международное значение». Симптоматично, что по прогнозу Ху Аньгана, опубликованному в 2011 г., Китай к 2030 г. должен завершить переход от общества средней зажиточности к обществу всеобщего процветания и стать экономической сверхдержавой, инновационным государством, обществом всеобщего благосостояния и высокого уровня человеческого развития, а также «зеленой страной». При этом он превысит показатели США по ВВП и доле в мировой экономике в 2,2 раза (см. таблицу 1).

Таблица 1. Доли стран и групп государств в мировом валовом продукте (по паритету покупательской способности, %)

Источник: Ху Аньган, Янь Илун, Вэй Син. 2030 Чжунго майсян гунтун фуюй. [Китай 2030 – к всеобщей зажиточности]. Пекин. Чжунго жэньминь дасюэ чубаньшэ. 2011, с. 30.

С приходом к власти Си Цзиньпина фокус разрабатываемых в КНР прогнозов сместился на ближайшее десятилетие 2014–2023 гг., т. е. на период пребывания нынешних лидеров у власти и предполагаемой передачи эстафеты следующему, шестому поколению руководителей. Последний известный нам фундаментальный прогноз, подготовленный в Центре исследований проблем развития при Госсовете КНР, предполагает увеличение номинального объема ВВП КНР за десятилетие в 2,7 раза в ценах 2013–2014 гг. (т. е. с учетом инфляции реально несколько меньше) при постепенном снижении годовых темпов прироста ВВП с 7,5 % до 5,5 % (см. таблицу 2).

Таблица 2. Оценка экономического роста КНР в 2014–2023 гг.

Источник: Прогноз экономического роста Китая на десять лет (2014–2023). Гл. ред. Лю Шицзинь (Чжунго цзинцзи шинянь чжаньван). Пекин. 2014, с. 41. В расчетах использованы курсы юаня и доллара на осень 2014 г.

В пересчете из юаней в доллары по нынешнему рыночному курсу ВВП КНР в 2023 г. вырастет до 28,4 трлн. долл. и может несколько опередить аналогичный показатель Соединенных Штатов. А по объему ВВП, оцененному по паритету покупательной способности национальных валют, такое опережение, согласно прогнозу МВФ, произойдет уже в 2019 г. (см. таблицу 3).

Таблица 3. Прогноз Международного валютного фонда о динамике ВВП Китая и США в 2014–2019 гг.

Источник: база данных World Economic Outlook, April 2014. http://www.imf.org/external/pubs/ft/weo/2014/01/weodata/index.aspx Дата обращения 26.04.2014

Таким образом, у Китая есть шансы в обозримой перспективе превзойти США по объему ВВП. Пока это только прогноз, реализация которого отнюдь не предопределена. Как остроумно заметил несколько лет назад журнал The Economist, «для продолжения подъема Китаю необходимо отойти от той модели, которая служила ему столь хорошо». Жизненно важный сдвиг модели экономического роста от накопления и экспорта к потреблению и научно-техническому прогрессу требует огромных затрат и длительных неустанных усилий по подъему науки, созданию собственных технологий, ресурсосбережению, более равномерному распределению доходов в обществе, внедрению всеохватывающего социального обеспечения населения. Не гарантирован Китай и от попадания в «ловушку средних доходов». Серьезным вызовом для Пекина может стать целенаправленная политика многих стран по избавлению от чрезмерной «китаезависимости», т. е. высокой доли КНР в их внешней торговле, а также по развитию интеграционных форматов без участия Китая (таких как Транстихоокеанское партнерство).

Пожалуй, главным неизвестным остается способность или неспособность Китая совершить в обозримой перспективе качественный технологический рывок, перейти от главенства заимствованных технологий к опоре на разработки, базирующиеся на своей интеллектуальной собственности. В последнее время в России неоднократно высказывался тезис, что после 2020 г. США уверенно продемонстрируют преимущество в сфере НИОКР и уйдут в отрыв от Китая. В частности, бывший президент Киргизии, ныне профессор МГУ Аскар Акаев полагает, что ключевое значение будет иметь способность тех или иных стран нарастить долю технологий нового цикла – «нано-био-инфо-когнио» (NBIC), а здесь Китай заметно отстает от Соединенных Штатов и ведущих государств Европы. В то же время китайские ученые спокойно реагируют на такого рода прогнозы, ссылаясь на действующую программу развития новых стратегических отраслей, в значительной мере базирующихся на новейших технологиях, и на практические успехи в развитии интернет-экономики, создании новых материалов и т. п. В любом случае, однако, реальные достижения Китая в космической программе в целом и лунной в частности, в глубоководных океанских исследованиях, в развитии низкоуглеродных технологий, активном использовании возобновляемых источников энергии позволяют предположить, что отставание КНР от других держав в научно-технической сфере существенно сократилось.

Несомненен и произошедший за последнее десятилетие рост «мягкой силы» Китая. Наиболее очевиден он, пожалуй, в культуре. Здесь, разумеется, присутствует элемент интенсивной, а подчас и назойливой рекламы, исходящей от самого Пекина, но есть и объективные факты, свидетельствующие о привлекательности бренда «китайская культура» в мире. Это, в частности, рост популярности китайского языка, современного китайского искусства, прежде всего живописи, присуждение Нобелевской премии по литературе писателю из КНР Мо Яню.

Что касается такого важного компонента «мягкой силы», как дипломатия, то присутствие Китая в мировой политике стабильно растет. Ширится география стратегических интересов, множится число инициатив по вопросам экономического сотрудничества, разрешению кризисных ситуаций и т. п.

КНР все увереннее ведет себя на международной арене как одна из ведущих мировых держав. Каковы бы ни были те или иные современные расчеты комплексной мощи Китая, в общественном мнении большинства государств он устойчиво воспринимается как держава номер два, уступающая лишь США.

Выход из тени

Внешняя политика Китая в первые полтора года пребывания у власти пятого поколения лидеров представляет интерес не только сама по себе, но и с точки зрения того, насколько она позволяет судить об особенностях и приоритетах курса Си Цзиньпина – Ли Кэцяна на мировой арене на весь период до 2023 года. Возникает естественный вопрос о «чертах преемственности и новизны» во внешней политике Пекина после XVIII съезда Компартии Китая.

Очевидна преемственность с предшествующим периодом в общей конфигурации приоритетов взаимодействия КНР с внешним миром. Основным из них остаются отношения с великими державами, при этом в подавляющем большинстве комментариев китайских политологов поставленная съездом задача формирования между державами отношений нового типа понимается как выстраивание Китаем конструктивного партнерства с Вашингтоном на основе равноправия и взаимного уважения. В отдельных публикациях в категорию «междержавных отношений» включаются и отношения КНР с Россией. Последовательная политика добрососедства приобретает особую важность в свете того обстоятельства, что наблюдавшаяся в предыдущие несколько лет повышенная жесткость Китая в отношении ряда государств-соседей поколебала имидж Пекина в регионе.

Наконец, КНР продолжает позиционировать себя на мировой арене в качестве прежде всего развивающейся страны, подкрепляя соответствующие декларации налаживанием связей с новыми партнерами и укреплением связей со старыми друзьями в Африке, Азии, Латинской Америке. Китай, как и ранее, умело использует памятные даты – круглые годовщины установления дипломатических отношений, 60-летие провозглашения Китаем и Индией принципов мирного сосуществования, 50-ю годовщину визита Чжоу Эньлая в африканские страны (1964) и т. п.

Вместе с тем в разъяснениях и комментариях китайских официальных лиц и политологов акцент делается не на преемственности, а на новизне внешнеполитического курса пятого поколения лидеров. Показательна в этом отношении статья Ян Цзечи, члена Госсовета КНР, курирующего в правительстве внешнюю политику, «Инновации в теории и практике дипломатии». По его словам, «будучи более комплексной и лучше сбалансированной, дипломатия Китая в новых условиях демонстрирует такие черты, как богатство идей, ясные приоритеты, твердая позиция, гибкие подходы и самобытный стиль». Это позволило, полагает Ян Цзечи, «добиться в короткие сроки крупных прорывов», в числе которых – выдвижение понятия «китайская мечта», начало строительства новой модели отношений с США – неконфликтной, неконфронтационной, основанной на принципах обоюдного выигрыша и взаимного уважения и т. д.

Один из ведущих специалистов по современным международным отношениям Китая профессор Ван Ичжоу из Пекинского университета особо подчеркнул, что Си Цзиньпин и Ли Кэцян представляют первое поколение лидеров, родившихся после основания КНР в 1949 году. В силу этого они «несут меньшее историческое бремя, чем их предшественники, и обладают иным мироощущением – более уверенным, амбициозным и предприимчивым». И в самом деле, отличие внешнеполитического стиля Си Цзиньпина от манеры поведения в международных делах его предшественника бросается в глаза и проявляется буквально во всем – от динамичности и диапазона действий до большей эмоциональности. Очевидно, что команда Си Цзиньпина – Ли Кэцяна демонстрирует готовность к большей, чем у предшественников, активности, а подчас и жесткости внешнеполитического курса, к расширению диапазона и более гибкому использованию дипломатического инструментария.

Обращает на себя внимание употребление в статье Ян Цзечи понятия «красная черта» (bottom line) в контексте декларируемой решимости Китая защищать свои законные интересы. Симптоматично и обещание «не уклоняться в дипломатической работе от споров и проблем любого рода».

В этом плане показательно изменение подхода Китая к разногласиям с рядом соседних государств по поводу линии границы. Если раньше данная тема особо не обсуждалась, то теперь открыто признается, что у Китая, граничащего с 14 государствами по суше и с 8 по морю, имеются «споры о суверенитете» с 10 из них. Нередко положение о приверженности «защите суверенитета и территориальной целостности» подается в связке с задачами «качественного совершенствования национальной обороны» и «превращения Китая в мощную морскую державу». Примечательно и то, что Пекин начал чаще использовать потенциал экономической дипломатии, регулярно прибегая к методам не только «пряника», но и «кнута». В частности, в 2013 г. это почувствовали Япония и Европейский союз.

В то же время Пекин демонстрирует жесткий подход далеко не везде, где имеются трения и несовпадение позиций. Так, больший, чем в предшествующие годы, настрой на поиск компромиссных решений просматривается в отношениях Китая с Индией и Вьетнамом. Можно сказать, что в целом внешняя политика Пекина становится более тонко нюансированной и дифференцированной.

В экспертных кругах набирающего и все более явственно ощущающего собственную силу Китая достаточно активно обсуждаются возможные параметры и качественные характеристики внешнеполитического курса страны на среднесрочную перспективу. Совокупный прогноз китайских политологов ориентирует на повышение международной ответственности, рост влияния как «твердой», так и «мягкой силы» и поступательное наращивание вклада Китая в общемировые процессы. В целом международная деятельность Пекина объективно выходит за рамки ограничительных по своей сути заветов Дэн Сяопина. При новом руководстве какие-либо упоминания о них прекратились. Китай, в противоположность главному завету Дэна, окончательно «вышел из тени» и все более активно проявляет себя во всех регионах мира и сферах международной жизни.

В предстоящее десятилетие китайско-американские отношения будут по-прежнему напоминать маятник, движущийся от сотрудничества к соперничеству и обратно. Пекин не лезет на рожон, вполне осознавая отставание от Соединенных Штатов в военной мощи, однако и на какие бы то ни было принципиальные уступки Вашингтону по проблеме Тайваня и другим аспектам суверенитета и территориальной целостности не пойдет.

Имеются объективные предпосылки для дальнейшего углубления китайско-российских отношений. В предыдущие год-два в условиях нараставшего окружения Китая со стороны США и их союзников китайские политологи не раз ставили вопрос о необходимости повышения отношений с Россией до уровня союзнических. Фронтальное наступление Запада на права и интересы России после событий зимы-весны 2014 г. на Украине увеличивает потребность Москвы в более тесном взаимодействии с Пекином. Шансы на его достижение заметно растут вследствие ослабления в России позиций сторонников стратегической ориентации на Запад. В настоящее время любой непредвзятый человек гораздо лучше, чем раньше, осознает, что сегодняшняя и завтрашняя угроза для России от реального Запада гораздо больше и опаснее послезавтрашней гипотетической угрозы от набирающего мощь Китая.

Можно ожидать, что при благоприятном развитии событий российско-китайский договор 2001 г. о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве будет в 2021 г. не только продлен, но и трансформирован в формат, близкий к союзническому если не по букве, то по духу. Так что в обозримой перспективе маловероятно сохранение равноудаленности России от США и Китая в формируемом тремя странами геополитическом треугольнике.

Поворот России к Азии – это не возможность, которой страна вольна воспользоваться или нет, а объективная необходимость. Содержанием поворота должны стать ускоренное перераспределение торгово-экономических связей и потоков, дипломатических усилий и человеческих контактов в сторону государств Восточной, Юго-Восточной и Южной Азии. Результатом – новая роль России в мире, соответствующая потребностям ее внутреннего развития и требованиям внешнего мира. Наиболее фундаментальный сдвиг можно ожидать в массовом сознании россиян, и нужно способствовать ему – необходимо начать жить своим умом, открыться миру и, пользуясь выражением отца китайского экономического чуда Дэн Сяопина, «освободить свое мышление» об этом мире.

Этот поворот происходит в условиях постепенного изменения всей парадигмы развития Азиатского региона. В одних случаях (Китай, Малайзия) оно уже началось, в других (большинство стран АСЕАН) – близится переход от модели «Азия – всемирная фабрика» к модели «Азия – гигантский рынок». Стремительно растут темпы внутрирегиональной и внутристрановой торговли, увеличиваются города и численность горожан-потребителей. Начинают размываться остатки колониальной системы эксплуатации производительных сил Азии. Более того, сами азиатские государства уже переносят производство и инвестируют в Африку и Латинскую Америку. Не исключено, что новый тип азиатского развития бросит вызов и регулятивной силе Запада – его монопольному пока праву сертифицировать качество товаров и услуг, развивать одни инновации и тормозить другие.

Поворот России на Восток и качественная интенсификация первоначально политических, а затем и торгово-экономических отношений со странами Азии уже стал одной из важнейших составляющих национальной стратегии. Смещение центра мировой экономики и политики в АТР происходит объективно, а потенциал сотрудничества со странами Азии для реализации национального проекта XXI века – подъема Сибири и Дальнего Востока – колоссален.

В ближайшие годы стратегия России в Азии будет формироваться и осуществляться под воздействием трех важнейших факторов международно-политического характера. Во-первых, достигнута – впервые с конца 1980-х гг. – относительная определенность намерений и практической политики России и Запада, в первую очередь США. Они вступили в достаточно продолжительный период «новой холодной войны». В ближайшие годы поведение сторон будет характеризоваться стремлением «отсекать щупальца» и «заполнять пустоты» на региональном – в Евразии, но отчасти и на глобальном уровне. При этом конфронтационная линия в отношении России с попытками всячески ограничивать ее возможности сохранится в Соединенных Штатах на 5 – 10 лет независимо от партийной принадлежности вашингтонской администрации.

В американской политике по отношению к России традиционно шла борьба между двумя стратегиями, которые условно можно назвать по именам наиболее ярких их представителей – Киссинджера и Бжезинского. Первая была основана на прагматичном понимании того, что после исчезновения в 1991 г. идеологической составляющей противостояния Восток – Запад отношения с Россией медленно, хотя и не без конфликтов, двигаются к сближению. Как на ценностном, так и на регулятивном и экономическом уровне. Вторая – «стратегия Бжезинского» – последовательно вела дело к тому, чтобы «дожать» Россию, окружить союзниками США и в конце концов добиться ее разоружения, а то и расчленения. В конце 2013 г. возобладали сторонники идей мыслителя польского происхождения, и Соединенные Штаты начали новый раунд холодной войны.

Результатом этого стратегически ошибочного решения станет в современных условиях не победа США, а их ослабление. Однако консенсус в отношении России, сформировавшийся в качестве реакции американской элиты на события вокруг Украины, не может быть пересмотрен в обозримом будущем. Вашингтон будет вновь и вновь провоцировать дипломатические и даже военные кризисы, вмешиваться в зоны российских интересов. Поворот к Азии необходим России для обретения достаточной степени уверенности и снижения собственной уязвимости перед этими агрессивными выпадами.

Вряд ли у нас появятся и возможности для качественного улучшения отношений с Европейским союзом. Хотя в данном случае России скорее всего удастся избежать деградации торгово-экономической составляющей взаимосвязей. Европейцы продолжат торговать с Россией, покупать ее энергоресурсы и продавать ей товары высокой степени переработки – вплоть до вооружений. Однако станут последовательно ограничивать российские международно-политические возможности и доступ к современным технологиям и инновациям.

Во-вторых, стратегическая деградация политических, а затем, возможно, и торгово-экономических отношений между Китаем и Соединенными Штатами приняла необратимый характер. Она ведет к конкуренции в сфере международной безопасности, выдвижению альтернативных и взаимоисключающих интеграционных проектов, производным от этого негативным последствиям для мира и стабильности в АТР.

Несмотря на сохраняющийся объем взаимозависимости между США и Китаем, основа для которого была заложена в «золотую эру» отношений между 1971 и 1989 гг., и широкую сеть контактов в бизнесе, науке и образовании, сторонам едва ли удастся преодолеть растущее недоверие. Соединенные Штаты будут в среднесрочной перспективе склоняться к защите своих интересов в АТР все более традиционными способами – путем укрепления отношений с союзниками и создания новых военных партнерств. Пока наиболее вероятно, что Вашингтон будет подталкивать к активизации военно-политического сотрудничества Вьетнам. Начался процесс милитаризации Японии.

Китаю, в свою очередь, придется искать способы если не прорыва стратегического окружения на востоке и юго-востоке, то компенсации его последствий. Не способствует региональной стабильности и давление КНР и США на средние и малые страны АТР, из-за чего они окажутся перед необходимостью выбора стратегического союзника. Они будут пытаться играть на противоречиях между гигантами, но с каждым новым обострением избежать эскалации труднее.

Все это неизбежно способствует росту взаимной заинтересованности Россией и КНР, стремлению к тому, чтобы совершенствовать умение достигать компромисса, расширять зону доверия и сотрудничества, в первую очередь в отношении региона Центральной Азии, Монголии и Северной Кореи. Появятся возможности по-новому структурировать отношения Москвы и Пекина в сфере торговли и инвестиций.

И, наконец, третьим фактором является то, что запрос на системную и комплексную государственную политику реализации национального проекта XXI века – подъема Сибири и Дальнего Востока – носит объективный характер.

Современный подъем Сибири и Дальнего Востока впервые за всю историю вхождения этих земель в состав России не связан с конъюнктурными соображениями или субъективными представлениями отдельных политических деятелей. Весь комплекс правительственных решений и мероприятий, направленный на качественное изменение к лучшему социально-экономической ситуации в Зауральской России, имеет целью становление всей страны в качестве полноценно и всесторонне развитого живого организма.

Развитие Сибири и Дальнего Востока сейчас – это повышение качества всего Российского государства, а не отдельной его географической составляющей. Оно невозможно без открытия для Азии, создания новых для российской практики условий работы зарубежных и отечественных инвесторов, повышения уровня доверия в политических взаимоотношениях России с азиатскими странами, качественного расширения возможностей для человеческих контактов. И оно необходимо, чтобы сохранить устойчивость на случай долгосрочного противостояния с Западом.

Подводя итог оценке нового стратегического контекста, необходимо подчеркнуть, что внешние и внутренние условия еще никогда не были настолько благоприятными для рывка к полноценному становлению России в качестве азиатско-тихоокеанской державы. Необходимо воспользоваться этими возможностями – выступить в качестве надежного балансира в сложной геостратегической ситуации АТР, снизить риски и угрозы из-за океана и реализовать уникальный инвестиционный потенциал Сибири и Дальнего Востока, ориентируя его на рынки стран Азии.

Что уже сделано и не сделано

Последние полтора-два года Россия постепенно, но последовательно перестраивалась на азиатский вектор. Знаковым стало заявление президента Владимира Путина на Петербургском международном экономическом форуме в июне 2013 г., что форсировать рост Россия сможет, лишь ориентировав свой экспорт на расширяющиеся азиатские рынки. Отношение к азиатскому вектору российской внешней политики и к развитию Сибири и Дальнего Востока среди российской политической и интеллектуальной элиты начало меняться.

Раньше возможный поворот на Восток нередко воспринимался как продукт авторитарного инстинкта российской власти, противоестественный для политической и культурной традиции страны. Но теперь практически общепринятым стало осознание того, что использование возможностей азиатского роста в интересах восточных регионов и России в целом необходимо. Обвальное ухудшение отношений России и стран Запада в первые месяцы 2014 г. будет, несомненно, способствовать повороту к Азии.

Важным символическим шагом стал саммит АТЭС 2012 г. во Владивостоке. Принимающая сторона предложила амбициозную повестку, предполагающую ускоренную интеграцию во многие экономико-политические процессы АТР. На саммите взят курс на либерализацию торговли в регионе и, в частности, разработан список из 54 наименований экологических товаров, которые будут торговаться в регионе практически беспошлинно. Россия готова взять на себя функции одного из ключевых игроков в обеспечении продовольственной безопасности этой части мира. Достигнуты договоренности в сфере развития транспорта и инновационного сотрудничества, построения единого образовательного и научного пространства.

Ряд инициатив получили развитие в 2013 году. Так, на следующем саммите АТЭС на Бали принято обязательство воздержаться от внедрения каких-либо протекционистских мер в отношении торговли и инвестиционного сотрудничества до 2016 года. Выработан механизм торговли экологическими товарами (тарифы по ним к концу 2015 г. должны быть снижены до 5 % или более низкого уровня). На Восточноазиатском саммите в 2013 г. продолжилось обсуждение затронутой во Владивостоке темы продовольственной безопасности. Расширенная трактовка Россией сотрудничества в сфере инноваций, предложенная на АТЭС-2014, с акцентом на развитие человеческого капитала и рост образовательных обменов получила развитие во время Брунейской сессии Восточноазиатского саммита в 2013 году.

Однако дипломатические успехи пока не сопровождаются экономическими. Доля экономик АТЭС в товарообороте России достигла в 2013 г. рекордных 24,8 %, хотя этот рост во многом компенсационный и обусловлен снижением доли ЕС, болезненно проходящего период восстановления после кризиса и снижающего спрос на импортные товары. Абсолютная величина торгового оборота России с экономиками АТЭС выросла на 9 % по сравнению с 2012 г. (23,9 %), это пока все еще слишком мало для того, чтобы можно было говорить о прорыве, и все еще более чем в два раза отстает от доли стран Европейского союза (49,7 %).

Российский экспорт в экономики АТЭС в 2013 г. остался на уровне 2012 года. Эта доля медленно растет, но в основном за счет увеличения импорта товаров широкого потребления из этих стран. Российские производители промышленной продукции (за исключением ВПК) на азиатские рынки практически не вышли – основу экспорта составляет сырье. Заключенные в 2013–2014 гг. новые соглашения о поставке энергетических ресурсов в Японию и Китай лишь усугубят сырьевой перекос в российском участии. В инвестиционных отношениях России со странами Азии отсутствует пока и ярко выраженная положительная динамика, на общем фоне выделяется Южная Корея, которая только в 2012 г. нарастила объем инвестиций в российское машиностроение с 0,78 до 0,95 млрд. долларов.

Непросто складывалась ситуация вокруг реализации политики развития Сибири и Дальнего Востока, которая была заявлена в Послании президента Владимира Путина как «наш национальный приоритет на весь XXI век». Провал первого этапа был открыто признан осенью 2013 г., что стало поводом для серьезных кадровых решений. Пост министра по развитию Дальнего Востока занял молодой и талантливый управленец Александр Галушка. На должность заместителя председателя правительства и полномочного представителя президента в Дальневосточном федеральном округе (ДФО) назначен Юрий Трутнев.

Новая модель развития восточных территорий России обозначена в октябре 2013 года. Наконец заявлено, что единственным перспективным способом развития данных территорий является поддержка производств, ориентированных на экспорт в АТР, а также открытие региона для иностранных инвестиций. Для стимулирования их притока предполагается организация территорий опережающего развития, предоставляющих инвесторам благоприятный инвестиционный, налоговый и административный режим.

Для оптимизации взаимодействия с инвесторами Минвостокразвития будет располагаться в нескольких городах: столице ДФО Хабаровске, крупнейшем городе округа Владивостоке, а также в Москве. Самый большой штат предполагается во Владивостоке, но ни один из офисов не будет обозначен как центральный. Кроме того, для облегчения работы министерства создается ряд новых ведомств – ОАО «Дальний Восток», занимающееся организацией территорий опережающего развития, Агентство по привлечению инвестиций и поддержке экспорта Дальнего Востока, которое будет работать с инвесторами и экспортерами, а также Агентство по развитию человеческого капитала Дальнего Востока.

К лету 2014 г. правительству удалось определить, где конкретно будут организованы территории опережающего развития, а также выпустить все правовые нормативные акты. Прорабатывается возможность переноса на восток офисов некоторых госкомпаний (главный претендент на переезд – «Русгидро», но речь также идет о «Роснефти», «Транснефти» и «Росгеологии»). Решение нацелено на пополнение региональных бюджетов и будет иметь большое символическое значение – дать знак талантливой молодежи Сибири и Дальнего Востока, что карьеру можно сделать и на своей малой родине, не уезжая в Москву или за границу. На это же направлен и начавшийся перенос на Дальний Восток некоторых федеральных ведомств (первым из них стало Росрыболовство). На Дальнем Востоке в перспективе образуется де-факто третья федеральная столица.

Приоритеты и средства российской политики

Несмотря на описанные сложности, правительство активизировало и улучшило государственную политику по гармоничному социально-экономическому развитию востока России и построению там экспортно ориентированной экономики. Стратегия в Азии в данном контексте должна быть сосредоточена на решении трех групп задач.

Во-первых, повысить уровень доверия и доверительности между Россией и странами Азии на государственном, корпоративном и человеческом уровне. Без доверия не будет инвестиций, а без инвестиций не будет развития.

Во-вторых, необходимо качественно, кратно увеличить масштаб участия в региональных делах, ответив на сформировавшийся в последние годы «запрос на Россию». Пока Москва делает гораздо меньше, чем от нее ожидают региональные игроки, особенно из числа средних и малых государств.

В-третьих, планомерно снижать издержки – политические и экономические, включая технологии и финансы, – от качественного ухудшения в отношениях России и Запада. Многие технологии и ресурсы, доступ к которым будет ограничен в ближайшие годы на Западе, Россия может получить на Востоке.

С целью реализации этих трех политик в новых стратегических условиях приоритетами должны стать практические шаги по целому ряду направлений и сюжетов.

В первую очередь в оптимизации нуждается вся сложившаяся система сотрудничества с Китаем. Это подразумевает еще более твердый курс на укрепление стратегического партнерства с КНР, разрешение существующих и потенциальных проблем и недопониманий – в сфере энергетики, вокруг Центральной Азии, по поводу реализации потенциала Шанхайской организации сотрудничества (ШОС). Необходимо наращивать сотрудничество в рамках региональных диалоговых площадок и форумов – таких как АРФ, СМО АСЕАН+8, ВАС и СВМДА. Более четкая позиция России по вопросам, которые вызывают обеспокоенность Китая на море, может помочь снять взаимную обеспокоенность на суше.

Государственный визит в Китай президента Путина уже ознаменовал новую эру. Фактически Россия переориентировала стратегию экспорта энергоносителей на АТР, и в перспективе тенденция будет лишь укрепляться. Можно ожидать, что объем российских поставок газа лишь в Китай будет через 10–12 лет сопоставим с поставками в Европу. Это не только выведет на новый уровень российско-китайское стратегическое партнерство, но и укрепит роль России и КНР в АТР и мире в целом.

Перспективным направлением станет дальнейшая разработка и детализация такой темы, как «наращивание взаимосвязей». Это один из приоритетов китайского председательства в АТЭС, отражающий уже упоминавшийся в начале этой статьи «поворот Азии к Азии» – укрепление именно внутрирегиональных торгово-экономических связей. Со своей стороны, Россия уже приступила к разработке этого направления на экспертном уровне. Это откроет дополнительные возможности российско-китайского сотрудничества, в частности в Юго-Восточной Азии. «Десятка» стран АСЕАН с 2010 г. проводит реализацию мероприятий в рамках «Мастер-плана АСЕАН по наращиванию взаимосвязей», усматривая один из факторов успеха в расширении сотрудничества с внерегиональными партнерами. Развитие транспортной инфраструктуры – основная составляющая стратегии взаимосвязей – полностью отвечает долгосрочным российским интересам в отношении Сибири и Дальнего Востока. Необходимо серьезно отнестись и к идее «нового шелкового пути», которую продвигает Пекин.

Целесообразно максимально снизить негативные эффекты от вынужденного присоединения Японии и Южной Кореи к санкциям Запада в отношении России. Совместно с японскими и южнокорейскими партнерами необходимо в ходе формальных и неформальных консультаций искать способ того, как вывести набирающие темпы двусторонние отношения из-под удара «санкционной лихорадки» США. И хотя многое зависит от того, как будут складываться отношения Токио и Сеула с Вашингтоном, их взаимодействие с Москвой отмечено тенденцией к отделению политики от экономики.

Несмотря на присоединение Японии и Республики Корея к антироссийским санкциям, их бизнес-круги не только не снизили, но даже расширили и диверсифицировали сотрудничество с Россией. Возможно, для укрепления торгово-экономических отношений с Южной Кореей и Японией России стоит использовать институты и механизмы Таможенного союза, а с января 2015 г. – и Евразийского союза. Этому может способствовать и «евразийская стратегия» Сеула, выдвинутая осенью 2013 г., и при творческом отношении со стороны России инициатива «новый шелковый путь», продвигаемая сейчас Китаем.

Требуется системный подход к участию в региональных интеграционных объединениях и инициативах. Нужна серьезная работа по оценке потенциала всех интеграционных объединений и инициатив в АТР, имея в виду вероятность их использования, а при определенных условиях и подчинения задаче осуществления трех политик в Азии. Необходимо конкретизировать стратегические и тактические цели участия в заседаниях таких многосторонних форматов, как Региональный форум АСЕАН, Совещание министров обороны АСЕАН+8, Восточноазиатский саммит и Расширенный морской форум АСЕАН+8.

Не менее важно уточнить целесообразность заключения Зоны свободной торговли с АСЕАН, а через нее – присоединения к Региональному всеобъемлющему экономическому партнерству с точки зрения экономических и геополитических последствий. Наконец, России стоит просчитать выгоды и издержки своего возможного присоединения к Соглашению о региональном сотрудничестве в борьбе с пиратством и нападением на суда в Азии.

Необходимо дальнейшее совершенствование дипломатического подхода России к Азии и, где возможно, повышение роли российского фактора в урегулировании региональных конфликтов и споров. Потенциалом обладает Механизм обеспечения мира и безопасности в Северо-Восточной Азии – Рабочая группа, созданная участниками Шестисторонних переговоров. Ее заседания можно проводить и без участия КНДР. Потребность очевидна: отдельную проблему безопасности Северо-Восточной Азии невозможно решить без общего оздоровления обстановки в субрегионе, где обострились погранично-территориальные проблемы, китайско-американские противоречия по системе ПРО, будущему американских альянсов и пр. В таких условиях Механизм обеспечения мира и безопасности в СВА может стать форумом, где эти и иные проблемы получили бы освещение, укрепляя доверие между пятью ведущими государствами Северо-Восточной Азии. Повестку переговоров будет определять Россия как формальный председатель Рабочей группы.

Особенно важно обеспечить участие России в грядущем открытии Северной Кореи, что требует расширения торгово-экономических и инвестиционных связей между Россией и КНДР. В планах Москвы и Пхеньяна – довести ежегодный объем взаимной торговли до миллиарда долларов к 2020 г. с нынешних 80 – 120 млн. долларов, перейти на расчеты в рублях, наладить межбанковское взаимодействие, а также реализовать ряд проектов по модернизации горнодобывающей промышленности, энергетики и гражданского автомобилестроения КНДР.

Россия должна внести вклад в снижение остроты противоречий, связанных с Южно-Китайским морем и свободой судоходства. Это можно сделать, нарастив поставки нефти и газа претендентам на спорные архипелаги Парасельский и Спратли, а также развивая собственные транспортные коридоры – Транссибирскую магистраль и Северный морской путь, тем самым снизив интенсивность грузопотока, проходящего через Малаккский пролив.

Россия способна предложить участникам Восточноазиатского саммита принять документ, регламентирующий поведение стран региона на морских пространствах АТР, в том числе в Южно-Китайском море. В качестве модели стоит обратить внимание на отдельные положения Соглашения о предотвращении инцидентов в открытом море и в воздушном пространстве над ним, заключенного между СССР и США в 1972 году.

Чтобы придать новой азиатской стратегии больший вес и содержательность, России нужно выдвинуть несколько крупных стратегических инициатив в экономической области.

● Создание специализированной региональной площадки многостороннего сотрудничества по обеспечению энергетической безопасности АТР. Это стало бы логическим продолжением разворота российского экспорта энергоносителей. Перспективный проект – «Региональное энергетическое кольцо Северо-Восточной Азии» (Northeast Asia Regional Electric System Ties, NEAREST), нацеленный на строительство новых мощностей электроэнергетики в Сибири и на Дальнем Востоке и экспорт электроэнергии в страны АТР.

● Строительство на Дальнем Востоке нефтеналивного хаба, сопоставимого по масштабам с сингапурскими или южнокорейскими мощностями.

● Совместно с участниками Восточноазиатского саммита – создание Восточноазиатского зернового фонда в рамках Восточноазиатского саммита (по аналогии с Восточноазиатским рисовым фондом в АСЕАН+3). Параллельное выстраивание в Сибири и на Дальнем Востоке инфраструктуры зернового экспорта в АТР.

● Выдвижение «Мастер-плана наращивания взаимосвязей между участниками Восточноазиатского саммита». В настоящее время тему наращивания взаимосвязей активно прорабатывают АСЕАН и АТЭС. Между тем Ассоциация является субрегиональной диалоговой площадкой с достаточно узким составом участников, а АТЭС – напротив, широким. В этой связи наращивание взаимосвязей между участниками Восточноазиатского саммита, куда входят ключевые субъекты региональной политики и безопасности, стало бы логичным и своевременным шагом, отвечающим духу предложенной Россией концепции «неделимой безопасности».

● Формирование региональной системы мониторинга продовольственной ситуации для сбора и анализа информации. Россия могла бы предложить партнерам в АТР свои возможности в сфере космических технологий – ГЛОНАСС и иные навигационные системы, дистанционный мониторинг объектов инфраструктуры и пр. Эта задача тем более актуальна, что АТР – регион повышенной сейсмической активности, и во время стихийных бедствий нужно своевременно обеспечить продовольствием большое количество людей.

Реализация новой стратегии России в Азии – дело непростое, оно столкнется с многочисленными препятствиями внутри страны и вовне. Однако есть и одно неоспоримое преимущество – хотя Россия остается великой военной державой, достижение целей и задач отечественной политики не предполагает вступления в гонку за региональное превосходство в Азии.

В свои лучшие времена СССР был готов конкурировать за военно-политическое доминирование и с Китаем, и с США. Москва поддерживала коммунистические партии и повстанцев, опиралась на верных союзников, среди которых центральное место занимал Вьетнам. В наши дни Вашингтон и Пекин хотя и по-разному, но стремятся к расширению присутствия и усилению контроля над решениями и действиями средних и малых государств Азии.

Россия, со своей стороны, не нуждается в создании зоны военно-политического доминирования. Россия, которая исторически является военной державой, впервые имеет шанс выйти в Азиатско-Тихоокеанский регион как фактор мира. И именно поэтому она может стать уникальным, необходимым для региона игроком, который сможет сбалансировать Азию в XXI веке.

В условиях западных санкций крупнейшие российские компании ищут новые возможности в Восточной Азии. Основные надежды связаны с Китаем – второй экономикой мира и самым близким политическим партнером Москвы. Несмотря на это, частный бизнес и топ-менеджеры госкомпаний видят в возросшей зависимости от КНР немало потенциальных проблем и рисков. Их минимизация потребует совместных усилий предпринимательского сообщества и государства.

Санкции на дружбу

«Есть очевидный тренд к сближению позиций с азиатскими партнерами, обусловленный и экономическими, и политическими причинами. Китай заинтересован в российском рынке. Китайские компании готовы инвестировать в комплексное освоение российских месторождений, в энергетику, инфраструктуру, автопром и авиастроение. Есть обратный интерес у российского бизнеса, и не только сырьевых компаний… Я думаю, западные санкции могут серьезно ускорить наше сотрудничество», – сообщил миллиардер Геннадий Тимченко газете «Коммерсантъ» в интервью, опубликованном 15 сентября 2014 года. Заявления бизнесмена, обладающего, если верить Forbes, шестым состоянием в России (его активы оцениваются в 15,3 млрд. долларов), отражают настрой, который российская политическая и деловая элита транслирует внутри страны и во внешний мир после введения западных санкций. Начиная с апреля 2014 г. чиновники и бизнесмены не устают повторять, что развитие партнерства со странами Азии, и прежде всего с могучим Китаем, станет ответом на политику ЕС и США. Периодически руководители государства корректируют этот сигнал, утверждая, что разворот России на Восток начался задолго до украинского кризиса, однако демонстративный характер российско-китайской дружбы бросается в глаза.

Геннадий Тимченко – наиболее показательная фигура в этом процессе. 20 марта 2014 г. он попал во второй «черный список», подписанный президентом США Бараком Обамой в ответ на действия России на Украине. Уже 29 апреля Тимченко стал сопредседателем в Российско-китайском деловом совете, сменив на этой должности руководившего советом десять лет Бориса Титова. В ходе майского визита в Шанхай Владимир Путин на встрече с российскими олигархами сказал, что Тимченко теперь в его глазах – «главный по Китаю». А 4 августа в интервью агентству ТАСС бизнесмен демонстрировал, что избавился от международных карточек Visa и MasterCard и перешел на китайскую систему UnionPay: «Как санкции ввели, сразу ее оформил. Отлично работает! И принимают карту во многих местах. В некотором смысле надежнее, чем Visa. По крайней мере, американцы не дотянутся».

Будучи теперь официально главным специалистом по Китаю среди крупных бизнесменов, Геннадий Тимченко может позволить себе публично рассуждать и о рисках партнерства. «Риск проиграть более сильному конкуренту всегда есть, но мне кажется, не он должен доминировать в вопросе наших отношений. Надо учитывать перспективы, которые открывает сотрудничество с азиатскими партнерами, с точки зрения привлечения капитала и технологий. В китайском языке, как известно, понятия «риск» и «возможность» можно передать одним иероглифом. Если мы объединим наши возможности, бизнес выиграет гораздо больше, чем потеряет», – заявил он «Коммерсанту». Впрочем, столь оптимистичный взгляд разделяют далеко не все российские бизнесмены и высокопоставленные чиновники.

Китайский поворот

В последние годы тема рисков постоянно присутствовала в дискуссиях на высшем уровне о расширении торгово-экономического сотрудничества с Китаем. Во многом это объясняется наследием 1990-х гг., когда торговля с КНР не была для российского государства и нарождавшихся олигархов приоритетом. Если в 1992 г. Китай по инерции был третьим торговым партнером России (сказывался задел, созданный в результате нормализации советско-китайских отношений в конце 1980-х гг.), то уже в 1993 г. он откатился на десятое место. За десятилетие после развала СССР главными чертами экономических отношений стали контракты в сфере ВПК (во многом именно китайские заказы поддержали находившуюся в кризисе оборонную промышленность России), хаотичная приграничная торговля и попытки китайцев приобрести сырьевые активы в Сибири и на Дальнем Востоке. При этом к началу 2000-х гг. КНР была лишь шестым торговым партнером РФ, товарооборот немногим превышал 40 млрд. долларов в год.

После прихода Владимира Путина отношения с Китаем упорядочились. На политическом уровне достигнуты немалые успехи: в 2001 г. стороны подписали договор о дружбе, в 2004-м – дополнение к соглашению о российско-китайской границе, которое официально закрыло территориальный вопрос (РФ уступила КНР 337 кв. км спорных земель), началось оформление «мягкого альянса» во внешней политике, прежде всего – за счет совместных действий на площадке Шанхайской организации сотрудничества и голосований в СБ ООН.

Однако в экономике на сотрудничество с КНР были наложены неформальные ограничения: присутствие китайского бизнеса на Дальнем Востоке и в Сибири сокращено, заморожены планы совместных инфраструктурных проектов в Приморье, постепенно снизились объемы военно-технического сотрудничества, китайские компании не допускали к сырьевым активам и подрядным работам на мегастройках вроде саммита АТЭС во Владивостоке. В то время Москва была всерьез озабочена намерениями Пекина в отношении российского Зауралья. (Основным аргументом в пользу экспансионистских устремлений, якобы существующих у китайцев, был дисбаланс демографических потенциалов северо-востока КНР и российского Дальнего Востока.) Кроме того, Россия не желала превратиться в сырьевой придаток быстрорастущего соседа, Кремль хотел видеть страну донором технологий для большинства азиатских партнеров, включая и КНР. Наконец, Москву беспокоила проблема несанкционированного копирования российской техники, особенно вооружений. В результате, несмотря на 4,2 тыс. км общей границы и взаимодополняемую структуру экономик, объем торговли РФ и КНР никак не мог пробить планку в 60 млрд. долларов. Сделки вроде контракта 2004 г. «Роснефти» с Китайской национальной нефтегазовой корпорацией (CNPC) о поставке 48 млн. тонн нефти (6 млрд. долларов предоплаты от китайцев российская госкомпания использовала для покупки активов ЮКОСа) были исключением.

Изменения начали происходить в 2009 г. – в разгар мирового кризиса. Столкнувшись с дефицитом ликвидности на западных площадках, российские компании устремились за деньгами в Китай. Самой крупной стала нефтяная сделка: «Роснефть» и «Транснефть» на 20 лет заняли $25 млрд. у Банка развития Китая на строительство нефтепровода в КНР – под залог поставок 15 млн. тонн нефти в год. По итогам 2009 г. Китай стал первым торговым партнером России, обогнав Германию, и с тех пор удерживает эту позицию (89,2 млрд. долларов в 2013 году). Несмотря на это, многие неформальные ограничения на инвестирование сохранялись. До недавнего времени китайцам не удавалось получить доли ни в одном крупном газовом месторождении, бюрократические барьеры возводились на пути создания совместных предприятий в машиностроении и автопроме (Москва опасалась, что китайские предприятия быстро захватят внутренний рынок за счет демпинга). Ограничивалось и присутствие финансовых институтов КНР в России. Например, китайские банки в отличие от западных не были допущены к розничному рынку. Даже те структуры, которые формально создавались для наращивания китайских инвестиций в экономику России (вроде совместного фонда China Investment Corporation и Российского фонда прямых инвестиций), ограничивались при вложении денег в «чувствительные» для Москвы отрасли.

Правда, уже в 2013 г. подход начал меняться. Китайской CNPC удалось купить 20 % в проекте «Ямал СПГ» (контролирующий акционер – НОВАТЭК, совладельцами которого являются Леонид Михельсон и Геннадий Тимченко), а «Роснефть» заключила соглашения о привлечении многомиллиардных авансов за будущие поставки нефти от CNPC и Sinopec. Новый подход объяснялся падением темпов роста российской экономики (1,3 % по итогам 2013 г.) и опасениями Кремля относительно возможности финансировать долгосрочные расходы вроде майских указов президента, влияющих на лояльность избирателей.

Окончательный перелом произошел весной 2014 г. после введения санкций. По мере того как западные санкции становились комплексными (от «черных списков» США и Евросоюз перешли к запретам занимать деньги для ключевых российских банков и госкомпаний, а также к блокированию технологического сотрудничества в стратегических для России областях вроде ТЭКа), росла и потребность во внешнем противовесе. С учетом того, что Япония также объявила о санкциях (как член G7 и союзник США), а Южная Корея заняла выжидательную позицию, на роль главного спасителя России, естественно, выдвинулся Китай. Майский визит Путина в Шанхай принес около 40 соглашений, еще 38 были подписаны во время октябрьского визита премьера Госсовета КНР Ли Кэцяна в Москву. Как признают высокопоставленные чиновники, с апреля 2014 г. неформальные ограничения на экспансию китайского капитала фактически сняты. Теперь Россия пытается компенсировать влияние западных санкций за счет получения от Китая рынков сбыта, инвестиций, прямых банковских кредитов, доступа к финансовым площадкам, а также критически важным технологиям. При этом и чиновники, и бизнесмены убеждены: углубление партнерства с КНР по всем этим направлениям сопряжено с проблемами уже сейчас и несет для России риски в будущем. Какие же проблемы и риски видит российская элита?

Скрытые угрозы

Главная проблема в сотрудничестве с Китаем, которую идентифицируют многие чиновники и бизнесмены, – в коротком и среднем горизонте контакты с КНР не смогут целиком восполнить потери от разрыва с Западом даже при наличии большого желания со стороны Пекина. По общему признанию, Китай не готов обеспечить доступ к внешним источникам заимствований в объеме, достаточном, чтобы полностью заменить западные кредиты и возможность размещать акции в Лондоне и Нью-Йорке. КНР не удастся быстро стать для России источником критически важных технологий. А в случае, если Европейский союз сможет значительно сократить потребление российских углеводородов, китайский рынок не в состоянии заместить выпавшие доходы ни компаниям, ни бюджету. Правда, отказ Европы от российских энергоносителей в среднесрочной перспективе кажется невероятным.

Для значительной части элиты перспектива того, что главным экономическим партнером России станет КНР, связывается с целым набором специфических рисков. Часть из них являются производной от внутреннего устройства Китая, как его понимает (или не понимает) российский правящий класс. Другая часть связана с проблемами организации взаимодействия с Пекином, которая существует внутри России.

Во-первых, отечественной элите не ясны стратегические намерения Поднебесной в отношении России. В частных беседах первый и главный вопрос, который задают друг другу чиновники и бизнесмены: «Кто мы для китайцев? Чего они от нас хотят?» Многие убеждены, что долгосрочная цель Китая – колонизация России, а в основе нынешнего сближения Пекина с Москвой лежит желание в будущем поставить под контроль ресурсы Сибири и Дальнего Востока. В основе подобных представлений – достопамятный пограничный конфликт 1969 г., смутная информация о росте национализма в КНР, логика жесткого контроля над более слабым партнером, присущая многим представителям правящего класса России и проецируемая ими на китайскую элиту.

Пожалуй, один из главных факторов, который по-прежнему заставляет многих в Москве искать скрытую угрозу в желании Китая сближаться, – разница демографических потенциалов в приграничных районах РФ и КНР. Если в Дальневосточном федеральном округе, занимающем 36 % территории России (около 6,2 млн. кв. км), проживают 6,2 млн. человек (около 4,3 % от всего населения страны), то в трех северо-восточных провинциях Китая (Хэйлунцзян, Цзилинь, Ляонин) на территории 804 тыс. кв. км живут почти 110 млн. человек. Подобные цифры заставляют вспомнить о концепции «желтой угрозы», популярной в конце XIX века. К тому же взгляды многих представителей элиты на Китай сформированы, как ни странно, западными авторами вроде Збигнева Бжезинского, открыто говорящего о риске колонизации китайцами зауральской России.

Страху добавляет и слабое владение статистикой о китайских мигрантах на российской территории. Хотя, по данным официальной переписи 2010 г., количество китайцев не достигает 30 тыс. человек, а по экспертным оценкам (например, демографа Жанны Зайончковской из НИУ «Высшая школа экономики»), составляет до 400 тыс. человек, многие бизнесмены и чиновники оперируют представлениями о «прозрачной границе» и «миллионах тайных мигрантов» за Уралом. Примечательно, что некоторые представители российской элиты в частных разговорах проецируют ситуацию в Крыму и на востоке Украины на российский Дальний Восток – якобы при расширении сотрудничества с КНР в регион неизбежно хлынет поток китайцев, которые потом объявят «народную республику» и постараются отделиться от России. Именно поэтому российские чиновники и бизнесмены столь нервозно воспринимают любые предложения китайской стороны об использовании ее рабочей силы при реализации совместных проектов.

Второй риск – отсутствие альтернатив в ходе поиска азиатских партнеров, вызванное санкциями. Нынешняя внешнеполитическая ситуация вокруг России, в том числе в Восточной Азии, дает Пекину козыри при обсуждении совместных с Москвой экономических проектов. В итоге Россия вынуждена выбирать варианты, максимально привязывающие ее к Китаю и лишающие возможности арбитража за счет сотрудничества с другими партнерами. Если до кризиса на Украине Москва обсуждала многие проекты на Дальнем Востоке не только с китайскими компаниями, но и с представителями Японии и Южной Кореи, то после санкций многие японские и корейские инвесторы отказались от проектов или взяли паузу. Как следствие, российским участникам, которым запуск того или иного проекта нужен для поддержания своего положения, ослабленного санкциями и почти нулевым ростом ВВП России, приходится ориентироваться исключительно на китайский спрос.

То же самое касается и государства. Например, если раньше Министерство по развитию Дальнего Востока, власти субъектов федерации в Дальневосточном федеральном округе старались максимально диверсифицировать круг контактов среди инвесторов из АТР, то теперь основные контрагенты – именно китайцы.

Особенно ощутимо это отражается на инфраструктурных проектах. Раньше Россия, во многом опоздавшая к бурному росту энергетического рынка АТР, стремилась наверстать упущенное за счет проектов строительства экспортной инфраструктуры на своем тихоокеанском побережье с возможностью выхода к широкому кругу клиентов (прежде всего заводы по сжижению природного газа, которые собирались строить в Приморье «Газпром» и «Роснефть»). Теперь же речь идет в основном о трубопроводах в КНР, ведь даже если Япония и Южная Корея будут готовы покупать российский СПГ, то они не смогут обеспечить кредиты на стройку или необходимые технологии из-за вероятной реакции США, а своих денег и технологий у российских компаний нет. Именно поэтому подписанный в мае 2014 г. контракт между «Газпромом» и CNPC о поставках 38 млрд. кубометров газа в год в КНР по газопроводу «Сила Сибири» (ресурсной базой станут Ковыктинское и Чаяндинское месторождения) почти наверняка лишил перспектив проект «Владивосток СПГ», об отказе от которого менеджмент российской газовой монополии говорит почти как о решенном вопросе. Привязка же ресурсов Восточной Сибири и Дальнего Востока исключительно к Китаю через наземные трубопроводы создает ситуацию, при которой Россия попадает на рынок с монополией покупателя, вольного диктовать условия.

Отсутствие диверсификации тем более опасно, учитывая весьма специфическое отношение компаний КНР к подписанным договорам – отличительные особенности юридической культуры китайцев воспринимаются российской элитой как очередной риск, проистекающий из отсутствия альтернативы.

Классический пример данного риска в российско-китайских отношениях уже продемонстрировали следующие события. В 2011 г. между «Роснефтью», «Транснефтью» и CNPC разгорелся спор о цене поставок российской нефти по отводу Сковородино – Мохэ от трубопровода Восточная Сибирь – Тихий океан (ВСТО). Китайская сторона явочным порядком снизила платежи примерно на 10 долларов за баррель нефти, ссылаясь на то, что транспортное плечо от Сковородино до границы с КНР меньше, чем до конечного участка трубы в бухте Козьмино – недоплата должна была компенсировать китайцам эту разницу. «Роснефть» и «Транснефть» апеллировали к контракту, в котором четко фиксировался единый сетевой тариф на всей протяженности ВСТО, так что забирать разницу за прокачку нефти от Сковородино до Козьмино китайская корпорация была не вправе. Россияне грозили китайцам судом, однако даже в случае выигрыша перед ними маячила крайне мрачная перспектива – в случае разрыва контракта «Роснефть» и «Транснефть» остались бы с построенной на китайский кредит трубой в никуда и долгом в 25 млрд. долларов на двоих, который пришлось бы возвращать живыми деньгами, которых не было. В свою очередь, CNPC теряла существенно меньше, поскольку поставки нефти из России были для нее важны, но не критичны.

В итоге российским компаниям повезло: началась «арабская весна», и на фоне нестабильности на Ближнем Востоке Пекин решил не портить отношения с одной из двух стран (помимо Казахстана), поставлявших нефть в Китай по земле, а не по уязвимым морским маршрутам. И все же россиянам пришлось дать китайцам скидку в 1,5 доллара на баррель, что привело к потерям примерно в 3,5 млрд. долларов на весь период действия контракта.

Еще один риск – невозможность получить финансирование в Китае на столь же выгодных условиях, что в Лондоне и Нью-Йорке. На крайнюю жесткость позиций китайских банкиров на переговорах жалуются все бизнесмены, пытающиеся найти финансирование в КНР, особенно когда речь идет о сложных и дорогих проектах с долгим сроком возврата инвестиций. Легче ситуация у стратегических госкомпаний вроде «Роснефти» и «Газпрома», которые могут рассчитывать на гарантии со стороны государства. Ситуация в финансовой сфере во многом напоминает риски, связанные с безальтернативным положением Китая как покупателя российских ресурсов, поставляемых через наземные маршруты. Теоретически потенциальным российским заемщикам будет легче избавиться от жесткого китайского займа (взяв где-то кредит на более выгодных условиях или получив поддержку государства), чем компании – бросить проект, связанный со строительством физической инфраструктуры. Но на практике из-за санкций и осторожности банкиров и инвесторов из других азиатских стран китайские финансовые институты оказываются в крайне выгодном положении – внутренних источников кредита в России на всех не хватит (банки из-за проблем с ликвидностью кредитуют все менее охотно, ЦБ печатный станок не включает, ресурсы Фонда национального благосостояния ограниченны).

Эта ситуация усугубляется сочетанием факторов, которые значительно усложняют доступ россиян к китайским деньгам. Поворот России к Китаю в свете украинского кризиса совпал с масштабной антикоррупционной кампанией в КНР, затронувшей банковский сектор. Пришедший в 2012 г. к власти генсек Компартии Китая Си Цзиньпин начал бороться со своим оппонентом, бывшим постоянным членом Политбюро ЦК КПК Чжоу Юнканом, курировавшим силовиков и энергетический сектор (в 1990-е гг. он возглавлял CNPC). Для сбора компромата на Чжоу была развернута масштабная проверка всех энергетических компаний с госучастием, а также кредитовавших их банков. В итоге многие топ-менеджеры госбанков были арестованы за выдачу невыгодных для государства кредитов, а новые руководители стараются теперь выдавать займы на максимально жестких условиях, чтобы не быть впоследствии обвиненными в неэффективном управлении госсобственностью. Российские потенциальные заемщики уже столкнулись с последствиями чисток – многие переговоры затормозились, а позиции китайцев ужесточились.

Второй негативный для россиян фактор – консерватизм китайских частных фондов и их нежелание вкладывать в Россию, связанное с традиционно слабым интересом частников к российскому рынку (основной поток инвестиций идет в развитые страны, Юго-Восточную Азию и Африку), а также с репутационными издержками. Китайцы обращают внимание как на низкие уровни России в рейтингах вроде Doing Business, так и на такие негативные прецеденты, как разгром Черкизовского рынка в Москве в 2009 г., в ходе которого китайские компании понесли многомиллиардные потери. Наконец, ограниченны и возможности использования россиянами фондовых площадок КНР. Биржи Шанхая и Шэньчжэня пока закрыты для иностранных эмитентов, их либерализация, впервые обещанная финансовыми властями КНР еще в 2007 г., постоянно откладывается. В Гонконге же у российских компаний неважная репутация из-за IPO «Русала» в 2010 г., когда после размещения котировки компании обвалились (вслед за ценами на алюминий в Лондоне). Учитывая, что размещение лоббировал тогдашний глава исполнительной власти Гонконга Дональд Цан, а значительную часть эмиссии выкупили российские госбанки (ВЭБ и Сбербанк), местные инвесторы теперь воспринимают любые IPO или размещение облигаций связанных с Россией компаний как политические акции, а потому относятся к ним настороженно.

Возможность формирования технологической зависимости от Китая тоже воспринимается в России как риск. Прежде всего эти опасения связаны с реализацией инфраструктурных проектов вроде строительства высокоскоростной железнодорожной магистрали Москва – Казань, меморандум о котором был подписан в октябре 2014 г. в ходе визита Ли Кэцяна в Москву. Документ предусматривает использование китайских технологий в обмен на предоставление финансирования, что может включать в себя, например, китайскую ширину колеи (в КНР она составляет 1435 мм вместо принятой у нас колеи в 1520 мм). Побочный риск – угроза российским производителям оборудования в случае, если китайцы будут жестко настаивать на использовании своих технологий в совместных проектах на российской территории (например, строительство электростанций), а также получат возможность возводить свои заводы в центральной России (особенно велики риски для автопрома). Специфические риски безопасности может нести и замена существующей телекоммуникационной инфраструктуры, где пока доминирует американская Cisco, на продукцию китайских компаний Huawei или ZTE. Чиновники и представители спецслужб полагают, что «закладки» американских спецслужб просто поменяются на «жучки» китайских, а отечественный технологический уровень не позволит их идентифицировать. Отдельный риск технологического сотрудничества – копирование российских технологий с последующим выходом китайцев на рынки третьих стран, где у них будет преимущество перед россиянами за счет демпинга и мер господдержки (договоры вроде подписанного в 1996 г. соглашения об охране интеллектуальной собственности пока не помогли решить эту проблему).

Враг внутри

Помимо рисков сотрудничества с КНР, связанных с внешнеполитической обстановкой вокруг России или особенностями самого Китая, российский бизнес идентифицирует проблемы взаимодействия, причины которых внутри страны. Главной считается недостаток экспертизы по Китаю как на уровне государства, так и на уровне бизнеса, а также неправительственного сектора. У этой проблемы несколько составляющих.

Во-первых, дефицит экспертизы на уровне самих компаний. В силу незначительного объема контактов до недавнего времени как государственные, так и частные корпорации ограничивались наймом переводчиков с китайского. Многие бизнесмены отдавали и эти компетенции на аутсорсинг. В результате внутри компаний не появилась критическая масса экспертов, в тонкостях владеющих особенностями работы на китайском рынке, обладающих широкими связями, глубоко понимающих систему принятия решений в КНР или правовую казуистику. Те компании, которые заняты воспитанием кадров для работы с Китаем, делают это недавно – в них не появилось топ-менеджеров со знанием китайского языка и китайской специфики. Руководство компаний не способно правильно оценить перспективы развития того или иного сектора, упуская возможности (так произошло с «Газпромом», который не воспользовался в 2000-е гг. шансом выйти на китайский газовый рынок на выгодных условиях). Кадровый дефицит непросто заполнить из-за особенностей российского китаеведческого образования: в нем традиционно уделяется большое внимание языку и освоению традиции и крайне плохо преподаются прикладные дисциплины. Как следствие, компании рискуют набирать с рынка либо экономистов с очень низким уровнем знания китайского языка, либо китаистов со слабыми компетенциями в области экономики (не говоря уже об узких отраслях) – и тех и других приходится растить внутри. Учитывая растущее значение Китая для российского бизнеса, это может стать источником проблем на переговорах, поскольку китайские компании, напротив, имеют обширные штаты специалистов по России.

Во-вторых, это неразвитость рынка внешней экспертизы по Китаю. Если глобальные компании способны привлечь для консультаций большое количество высококлассных консалтинговых структур, а также использовать компетенции западных университетов и аналитических центров для учета политических или макроэкономических рисков, то российские компании в значительной степени лишены такой возможности. В условиях кризиса финансирования после развала СССР компетенции академических и университетских специалистов, связанные с пониманием современного Китая, особенно применительно к потребностям бизнеса, были во многом утрачены. Из-за низкой приоритетности китайского направления в предыдущие годы государство и бизнес не вкладывались в развитие рынка внешней экспертизы. В неудовлетворительном состоянии и организации, призванные стать провайдерами услуг для компаний, вроде Российско-китайского делового совета (под эгидой ТПП) или существовавшего под крышей РСПП Российско-китайского центра торгово-экономического сотрудничества. Ни одна из этих структур, по признанию бизнесменов, не готова эффективно осуществлять полное и результативное сопровождение крупного проекта в КНР.

В-третьих, недостаточный уровень знаний о Китае и опыта работы с ним в госаппарате. Единственное ведомство, обладающее широким штатом китаистов – это МИД, но его сотрудники мало приспособлены к взаимодействию с бизнесом и продвижению его интересов. Китаисты в штате Минэкономразвития (ему подчинено и торгпредство) малочисленны и загружены формальной бюрократической работой. Всплеск интереса к Китаю со стороны российских корпораций практически парализовал эти структуры – бизнесмены жалуются на отсутствие помощи от дипломатов, а те в ответ сетуют на большое количество непрофильных запросов от бизнеса. На уровне же министров экономического блока и вице-премьеров, курирующих отношения с КНР, практическая экспертиза отсутствует полностью.

Дополнительная проблема – крайне сложная бюрократическая конструкция взаимодействия с Китаем, сложившаяся в российском правительстве. В отличие от работы с другими странами, где существует одна межправительственная комиссия, в российско-китайских отношениях таких форматов четыре – и все курируются вице-премьерами. Меньше всего бизнес заботит диалог по социальным и гуманитарным вопросам, который с российской стороны возглавляет вице-премьер Ольга Голодец, а с китайской – зампред Госсовета Лю Яньдун.

В то же время компетенции трех других форматов пересекаются. Прежде всего существует межправкомиссия во главе с вице-премьером Дмитрием Рогозиным (его визави – вице-премьер Ван Ян). Ведется стратегический диалог в сфере ТЭК, начатый в 2009 г. вице-премьером Игорем Сечиным (ныне – президент «Роснефти») для концентрации полномочий по энергетическим переговорам с Китаем. В 2012 г. этот формат перешел по наследству к новому куратору ТЭКа в правительстве – вице-премьеру Аркадию Дворковичу (его визави – первый вице-премьер Госсовета Чжан Гаоли). Наконец, в сентябре 2014 г. по просьбе Владимира Путина создана российско-китайская межправкомиссия по приоритетным инвестиционным проектам, которую от КНР возглавил Чжан Гаоли, а от России – первый вице-премьер Игорь Шувалов. Полномочия комиссий, как и компетенции вице-премьеров, пересекаются, а координация по китайскому направлению не налажена. Это создает проблемы для компаний, которые вынуждены согласовывать свои действия с аппаратами сразу двоих, а то и троих вице-премьеров. Вдобавок влияние на ряд проектов имеет и курирующий Дальний Восток вице-премьер Юрий Трутнев.

К победе гармонизма

Хеджирование многих из описанных рисков не под силу российскому бизнесу и отвечающей за российско-китайские связи части правительства. Прежде всего, потому что российское руководство не намерено отказываться от политики в отношении Украины. А значит, скорого примирения с Западом, которое расширило бы пространство для маневра в сотрудничестве с КНР, ожидать не приходится. Впрочем, даже в заданных жестких рамках немало пространства для того, чтобы повысить эффективность организации работы с Китаем, что позволит снять хотя бы часть проблем, беспокоящих российскую элиту.

Москве стоит выработать долгосрочную стратегию в отношении Китая и других стран Восточной Азии, основанную на фактах и реалистичных прогнозах развития ситуации в регионе, а не на предрассудках и сиюминутных интересах отдельных внутренних игроков. Следует ответить на вопрос, каковы задачи России в регионе и может ли она сейчас претендовать на что-то большее, чем роль сырьевого придатка растущих азиатских экономик. Учитывая, что структура торговли России с Китаем похожа на структуру торговли с Евросоюзом (очень грубо ее можно уложить в формулу «российское сырье в обмен на иностранные машины»), изменить состав товарооборота возможно только в результате модернизации экономики. Пока же, ограничивая китайские инвестиции в освоение сырья, Россия скорее всего лишает себя источников экономического роста и бюджетных поступлений, которые можно было бы потратить на развитие – например, вложившись в человеческий капитал (образование и здравоохранение). Следует проанализировать все геополитические риски, исходя из того, что Россия является ядерной державой, а в войне обычными средствами Народно-освободительная армия Китая и так уже имеет по крайней мере паритет с дальневосточной группировкой Вооруженных сил России. В нынешних условиях, вероятно, следует сконцентрироваться на вопросах миграционной политики, привлекая китайскую рабочую силу только на временной основе с условием возвращения в КНР (положительный опыт такого рода накоплен во время строительства объектов к саммиту АТЭС), и организации эффективного контроля границы.

Необходимо изучить потенциал развития китайского рынка и выбрать ниши, которые обеспечат диверсификацию российского экспорта и дадут высокий доход. Самый очевидный путь – воспользоваться ростом среднего класса и городского населения, меняющего рацион и потребляющего все больше калорий. Плодородные земли в Приморье открывают и возможности экспорта продовольствия.

Наконец, России следует обязательно диверсифицировать контакты в регионе, работая с Японией и Южной Кореей, играя на страхах российско-китайского сближения (в том числе в США), не упуская из внимания перспективы развития Юго-Восточной Азии с ее 500 млн. населения и ростом потребления ресурсов.

В целях решения всех трех задач необходимо в короткие сроки нарастить экспертизу по Восточной Азии. От государства и бизнеса потребуются сравнительно небольшие инвестиции в обучение чиновников работе с Китаем и другими азиатскими странами, развитие рынка независимой экспертизы и повышение качества востоковедческого образования (в том числе за счет расширения международного сотрудничества университетов и большей интеграции бизнеса в процесс подготовки кадров). Развитие экспертных компетенций потребует времени и не улучшит в одночасье переговорные позиции России в торге с Китаем (тем более в условиях санкций). Но в будущем позволит Москве проводить более дальновидную политику в регионе, который сохранит свое стратегическое значение для будущего страны даже после примирения с Западом.

Украинский кризис конца 2013 – начала 2014 г. вывел КНР в центр мировой политики без каких-либо усилий со стороны Пекина. Китай еще в прошлом десятилетии превратился в альтернативный Западу полюс мировой экономики. Теперь же, сохраняя сдержанную и отстраненную позицию, он самим фактом своего существования оказал решающее влияние на развитие кризиса. Китайские официальные власти предпочитали избегать развернутого изложения мнения, но даже мельчайшие оттенки интонации заявлений китайских дипломатов были предметом пристального внимания на Западе и в России.

Сдержанная политическая поддержка российской позиции и неприятие Пекином санкций против России содействовали тому, что Москва чувствовала себя достаточно уверенно. «Если один экономический партнер с одной стороны света накладывает санкции, мы обратим внимание на других партнеров в другой части мира. Мир не однополярен, мы сконцентрируемся на других экономических партнерах», – заявил пресс-секретарь российского президента Владимира Путина Дмитрий Песков в интервью BBC 19 марта.

В речи по случаю принятия Севастополя и Крыма в состав России глава государства сказал: «Мы… признательны народу Китая, руководство которого рассматривало и рассматривает ситуацию вокруг Украины и Крыма во всей ее исторической и политической полноте, высоко ценим сдержанность и объективность Индии». Быстрый экономический рост КНР и в меньшей степени других стран БРИКС означает, что ни одна страна теперь не может быть подвергнута изоляции и сильному экономическому давлению без их участия. Это радикальным образом увеличило возможности крупных сырьевых экономик, к числу которых принадлежит и Россия, в противостоянии политике Запада.

Многочисленные высказывания американского президента Барака Обамы об «углубляющейся изоляции» России и ее «противопоставлении международному сообществу» показывают, что новая реальность, предопределившая ход украинского кризиса, еще не вполне осознана в Соединенных Штатах. В то же время страх перед возникновением прочного российско-китайского союза был, вероятно, одним из сдерживающих факторов усиления западного давления на Россию. Тихоокеанские союзники США, прежде всего Япония, ограничились лишь символическими санкциями. Контакты с японскими коллегами показывают, что интерес к развитию связей с Россией сохраняется в полной мере, а перспектива слишком быстрого сближения Москвы и Пекина вызывает опасения.

Эквилибристика Китая

Китайская политика по отношению к украинскому кризису формировалась под влиянием нескольких противоречивых факторов. В их числе:

● возможное негативное влияние крымского прецедента на решение проблемы Тайваня;

● негативное отношение КНР к поддерживаемым США «цветным революциям» и необходимость противостояния западному влиянию;

● – влияние кризиса на внешнюю политику и международное положение России и последствия этого для Китая;

● интересы КНР на Украине.

Остановимся на первом пункте. Референдум по вопросу о самоопределении долгое время был важным пунктом в программе сепаратистской Демократической прогрессивной партии Тайваня. Пекин жестко отреагировал на попытку президента Тайваня Чэнь Шуйбяня в первой половине 2000-х гг. сформировать правовую базу для проведения подобного референдума. Само рассмотрение в Законодательном юане (парламенте) закона о референдумах в 2003 г. вызвало серию жестких заявлений со стороны китайских руководителей, обвинивших Тайбэй в «провокациях». Китайские политические деятели не раз отмечали, что плебисцит о статусе острова сам по себе может являться основанием для воссоединения Тайваня с материком военным путем. Закон КНР «О противодействии сепаратизму», принятый в 2005 г., дает китайскому руководству право провести военную операцию, если Тайвань предпримет шаги по изменению своего статуса в сторону формального объявления независимости.

Таким образом, китайская позиция по тайваньскому вопросу, который остается одним из центральных для внешней политики КНР, полностью исключает возможность формального одобрения итогов крымского референдума. Такой шаг создал бы крайне нежелательный прецедент и лишил Китай правовых аргументов против проведения аналогичного референдума на Тайване. Независимо от содержания украинского кризиса и характера отношений с его участниками Пекин должен был выразить формальную поддержку суверенитета и территориальной целостности Украины (заявление МИД КНР от 28 февраля) и проигнорировать решения крымского референдума. Любая другая последовательность действий была бы для КНР самоубийственной.

Но насколько Китай не мог позволить себе признать законность проведения сепаратистского референдума, настолько же он не желал дать даже минимальные поводы для ухудшения отношений с Москвой. Комментарий официального представителя МИД КНР Хун Лэя от 17 марта в связи с прошедшим на полуострове референдумом заключался в том, что «Китай придерживается честности и объективности в украинском вопросе… Мы надеемся, что все стороны проявят сдержанность и как можно скорее найдут политическое решение путем диалога, должным образом разрешат крымский вопрос, основываясь на уважении к обоснованным опасениям и законным правам и интересам всех сторон». Китай неоднократно и определенно выступал против санкций в отношении России и воздержался при голосовании в СБ ООН по предложенной Соединенными Штатами резолюции по крымскому вопросу. В разгар крымского кризиса начала марта министр иностранных дел КНР Ван И, выступая на проходившей в Пекине сессии Всекитайского собрания народных представителей, подчеркнул, что российско-китайские отношения переживают «свой лучший период», а Китай и далее будет прилагать усилия для развития стратегического партнерства.

Можно вспомнить, что аналогичными факторами определялись и подходы КНР к вопросу статуса Абхазии и Южной Осетии после российско-грузинского конфликта 2008 года. В тот период Китаю также пришлось действовать в рамках жестких ограничений, которые накладывало на него наличие неурегулированного тайваньского вопроса. И тогда, и сейчас многие западные обозреватели хотели выдать желаемое за действительное и заявляли о расхождениях, якобы проявившихся между Москвой и Пекином из-за экспансионистских действий России.

В реальности, однако, конфликт с Грузией не омрачил российско-китайских отношений; партнерство скорее стало еще более тесным. Что касается отношения к непризнанным территориям, то в Пекине уже продолжительное время работает почетный консул Республики Абхазия, оказывающий китайским бизнесменам содействие в оформлении документов и организации визитов в республику. С точки зрения китайского законодательства этот человек, разумеется, остается частным лицом, однако никаких мер для предотвращения его деятельности не принимается (несмотря на протесты грузинского посольства). Абхазию регулярно и совершенно открыто посещают китайские бизнес-делегации; китайцы испытывают к ней интерес с точки зрения организации совместных производств ввиду особого режима торговли между Абхазией и Россией. Представители неправительственных структур КНР присутствовали в качестве наблюдателей и на референдуме в Крыму, и, очевидно, полуостров не останется без внимания китайского делового сообщества. Китай на официальном уровне придерживается линии на неприятие инспирированных Западом «цветных революций», тем более что сам опасается стать жертвой подобной вспышки нестабильности. На заседании СБ ООН 4 марта при обсуждении «крымской» резолюции представитель КНР Лю Цзеи, воздав обязательную дань территориальной целостности Украины, подчеркнул вместе с тем, что конфликт был порожден «внешним вмешательством». Осуждение этого постоянно присутствовало в китайской официальной риторике.

В то же время Пекин выдвинул собственные инициативы для разрешения украинского кризиса. 15 марта представитель КНР в ООН Лю Цзеи предложил план из трех пунктов: создание международного механизма политического урегулирования; отказ всех сторон конфликта от шагов, ведущих к его эскалации; срочное оказание международными финансовыми организациями помощи Украине. Это позволяло продемонстрировать активный и ответственный подход к украинской ситуации, не становясь явным образом ни на одну из сторон. По своему содержанию китайские предложения скорее отвечали интересам России, поскольку исключали дальнейшее введение санкций.

Что касается официальных СМИ «высшего ранга», таких как газета «Жэньминь жибао» (которую в России часто путают с входящим в тот же холдинг сайтом «Жэньминьван»), а также агентство «Синьхуа», там неприятие очередной «цветной революции», восхищение действиями России, давшей ей максимально жесткий ответ, и злорадство по поводу бессилия Запада проявлялись очень явно. Редакционные статьи «Жэньминь жибао», как и комментарии «Синьхуа», являются признанными трибунами для выражения официальной линии руководства КПК.

Первые материалы в китайской прессе с выражением одобрения линии Москвы еще можно было понимать как точку зрения неких «консервативных» и «антизападных» сил. Но серия схожих высказываний в различных ведущих официальных источниках не оставляет возможности для подобной интерпретации. Например, агентство «Синьхуа» в сообщении от 7 марта подчеркивает, что раскол Украины стал результатом «грубого и эгоистичного поведения Запада», а российское руководство проявило решительность и проницательность при защите «легитимных интересов», что привело к «поражению Запада на Украине».

Опубликованный за день до этого комментарий в «Хуанцю Шибао» подчеркивал, что Путин «преподал «цветным революциям» урок», его борьба имеет большое значение для КНР, а взаимодействие с Россией необходимо для обеспечения мирного развития Китая. Если крупнейшие официальные СМИ рассматривают проблему Украины с точки зрения большой стратегии, то в менее крупных изданиях можно встретить рассуждения и о практических выгодах, которые принесет Китаю поворот России на Восток под влиянием западных санкций. Например, указывается, что в новых обстоятельствах Пекин получит более благоприятные условия для контрактов по закупке российского газа, приобретению российских военных технологий. А финансовые санкции со стороны США создают возможности для расширения присутствия в России китайской платежной системы Union Pay (статья в газете «Шицзе Синьвэнь Бао» от 01.04.2014).

В целом из заявлений представителей руководства и комментариев ведущих медиа можно сделать вывод, что Пекин намерен использовать кризис для укрепления стратегического партнерства с Россией на более выгодных для себя условиях. Значение России для Китая в новой ситуации, когда Москва продемонстрировала силу и способность противостоять «цветным революциям», только повышается. Наоборот, падение нынешнего российского режима под западным давлением рассматривается как крайне нежелательная ситуация, чреватая стратегическим окружением КНР. Китай придерживается подобного подхода к России, даже несмотря на крайне серьезное дипломатическое давление Запада, о котором свидетельствовали опубликованные данные о динамике телефонных переговоров китайских руководителей с американскими и европейскими коллегами в разгар кризиса.

Житница и кузница?

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос об интересах Пекина собственно на Украине. Эта страна занимала особое место в китайской политике в Восточной Европе. По итогам визита Виктора Януковича в 2010 г. стороны договорились о повышении статуса двусторонних отношений до стратегического партнерства. Начиная с раннего постсоветского периода, Украина была важнейшим, возможно, вторым по значению после России поставщиком в Китай технологий военного и двойного назначения. Роль Киева в модернизации оборонной промышленности признается и в китайской литературе. По мере распада украинского промышленного потенциала и развития собственной промышленности роль китайско-украинского ВТС снижалась. Тем не менее в ряде сфер (авиационные и судовые двигатели; моторно-трансмиссионные отделения для танков; военная электроника; корректируемые боеприпасы и др.) оно продолжалось.

Помимо традиционного военно-технического сотрудничества, на новую активизацию которого правительство Януковича возлагало определенные надежды (состоявшийся уже в ходе начавшегося кризиса визит в Китай в декабре 2013 г. сопровождался подписанием долгосрочного плана ВТС), растущее значение приобретало взаимодействие в агросекторе. В 2013 г. Китай был вторым после России торговым партнером Украины с товарооборотом более 10 млрд. долларов, опережая Германию. Украинское руководство имело серьезные планы превратить страну в основной плацдарм для продвижения китайских производителей на европейские (в случае подписания ассоциации с ЕС) либо на российские рынки.

Общие китайские экономические интересы на Украине были, очевидно, весьма значительны. Известный китайский эксперт-международник, экс-посол в ООН Дин Юаньхун в комментарии на сайте «Хуанцю ван» отметил, что общий ущерб КНР на Украине составил более 10 млрд. долларов (вероятно, сюда входят и не выполненные украинцами поставки зерна, что привело к китайским заявлениям о намерении подать иск на 3 млрд. долларов). Судя по всему, по масштабам ущерба от революций для китайских инвесторов Украина стоит на втором месте после Ливии, где только строительные компании, по данным Министерства коммерции КНР, потеряли 16,6 млрд. долларов.

Украинский кризис вновь продемонстрировал, что глобальная китайская бизнес-империя растет намного быстрее, чем военно-политические возможности Пекина. Очевидна потребность в новой, более активной китайской политике по защите национальных интересов, и это уже заметно, по крайней мере на уровне экспертных комментариев. Что касается китайских подходов к новым властям Украины, Пекин не изменил обычной практике отношений с постреволюционными странами. Уже 25 февраля, вскоре после бегства Януковича в Россию, МИД КНР заявил о готовности Китая и далее развивать с Украиной «отношения стратегического партнерства на основе равенства и взаимной выгоды». Однако общее ухудшение инвестклимата в сочетании с уходом с арены многих украинских политиков и бизнесменов, выступавших партнерами китайцев в таких чувствительных сферах, как недвижимость и строительство, позволяют предположить, что значение Украины для китайской внешнеэкономической стратегии заметно снизится.

Профессиональным военным, историкам, конфликтологам, специалистам по международным отношениям еще предстоит детально проанализировать обстоятельства украинского кризиса. Однако уже сейчас можно выявить его важнейшие военно-политические и военно-технические особенности и влияние на аналогичные вооруженные конфликты, особенно на постсоветском пространстве.

Война, «гибридная» во всем?

«Вполне благополучное государство за считаные месяцы и даже дни может превратиться в арену ожесточенной вооруженной борьбы, стать жертвой иностранной интервенции, погрузиться в пучину хаоса, гуманитарной катастрофы и гражданской войны». Это выдержка из научного доклада начальника Генерального штаба ВС России генерала армии Валерия Герасимова на собрании Академии военных наук в феврале 2013 года. Фактически еще за год до операции в Крыму и последующих событий главный российский военачальник почти пророчески представил то, что случилось на Украине.

Генерал Герасимов отметил особенности будущих вооруженных конфликтов, напрямую перекликающиеся с событиями в Крыму и на юго-востоке Украины. «Акцент используемых методов противоборства смещается в сторону широкого применения политических, экономических, информационных, гуманитарных и других невоенных мер, реализуемых с задействованием протестного потенциала населения. Все это дополняется военными мерами скрытого характера, в том числе реализацией мероприятий информационного противоборства и действиями сил специальных операций. К открытому применению силы зачастую под видом миротворческой деятельности и кризисного реагирования переходят только на каком-то этапе, в основном для достижения окончательного успеха в конфликте». Чем не сюжет из новейшей истории постсоветского пространства или процессов на Ближнем Востоке?

Доклад начальника российского Генштаба вплоть до начала операции в Крыму привлек внимание лишь немногих военных экспертов. Но после известных событий он стал широко цитироваться, особенно в западной печати, выступая удобным аргументом, позволяющим причислить украинский кризис к так называемым «гибридным войнам», сочетающим политические, экономические, информационно-пропагандистские (формально невоенные) меры с дозированными и/или скрытными действиями военного характера. Военная составляющая «гибридных войн» преимущественно реализуется силами специального назначения и элитными подразделениями или же, наоборот, иррегулярными, «квазигосударственными» или частными вооруженными формированиями.

При этом надо подчеркнуть, что концепция «гибридной» («нелинейной», «асимметричной», «неконвенциональной») войны – не изобретение генерала Герасимова или исключительно российская военная разработка. Концепция «гибридных войн» в последние годы достаточно активно разрабатывалась и на Западе, просто именно России удалось апробировать ее в таких масштабах.

Впрочем, вряд ли можно предполагать, что российский Генштаб реально готовил взятие Крыма, а тем более последующие события на юго-востоке Украины еще в феврале 2013 года. Даже если в недрах его Главного оперативного управления конвертик с надписью «Крым» действительно лежал по соседству с планом реагирования на возобновление боевых действий в Карабахе или на гипотетический кризис в Арктике. Такова специфика работы военных профессионалов. Если они хорошо знают свое дело, то пытаются приспособиться к новым видам и формам войн и вооруженных конфликтов на самых различных театрах военных действий. Однако обычно генералы готовятся к прошедшей войне. Но это в лучшем случае – в худшем лишь к парадам и бюджетным баталиям.

К примеру, готовься почти четверть века украинские генералы хотя бы к прошедшим войнам (чему их учили еще в советских военных училищах и академиях), то они все равно не нашли бы ответа на «гибридные» или асимметричные операции в Крыму или осаде Славянска весной 2014 года. Но к широкомасштабной «антитеррористической операции» (или гражданской войне, в зависимости от политических пристрастий) против пророссийских ополченцев ЛНР/ДНР украинская армия была бы готова намного лучше. Ведь примерно с конца июня, возобновившись после инаугурации Порошенко, АТО по своему характеру фактически приобрела характер классических боевых действий, т. е. того, чему хотя бы в теории учили нынешних украинских генералов или полковников в советских или уже «незалежных» военных училищах.

Украинский кризис как исключительно «гибридную войну» корректно рассматривать применительно лишь к первому этапу его военной фазы: операции в Крыму и действиям Стрелкова-Гиркина в апреле – июне на Донбассе. Далее масштабы стали другими. «Гибридная война» комбинировалась с почти рутинными войсковыми операциями и существенным даже по мировым меркам использованием бронетехники и артиллерии, хотя и с относительно небольшим вовлечением авиации.

Одна из особенностей украинского конфликта – его беспрецедентно быстрая эскалация. Буквально за несколько недель операция специального назначения российских войск в Крыму переросла, через акции гражданского неповиновения на юго-востоке Украине, в локальную полурегулярную операцию на северо-западе Донбасса (осада Славянска и окрестностей). Затем вооруженный конфликт вылился в масштабные бои между регулярной украинской армией и полупартизанскими отрядами ДНР/ЛНР. Наконец, уже в середине августа произошло практически нескрываемое вовлечение регулярных российских войск, которые силами нескольких мотострелковых и воздушно-десантных батальонных тактических групп окружили южную группировку украинских войск в Донбассе с катастрофическими для ВСУ последствиями (Иловайский котел). А это уже что-то большее, чем «гибридная война».

Во многом украинский кризис повторял специфические и концептуальные особенности развития предыдущих постсоветских конфликтов 1990-х и 2000-х годов. Однако, учитывая масштабное военно-техническое вовлечение российской армии, он стал событием глобального значения и фактически поводом для начала новой (или «квази») холодной войны.

Кадры с мест сражений на полях Луганска или городских боев в Донбассе создают ощущение «машины времени», напоминая о «позднесоветских» и «раннепостсоветских» политических процессах конца 1980-х – начала 1990-х годов. Спустя четверть века на Украине по обе стороны линии фронта вновь появляется знакомый по большинству постсоветских этнополитических конфликтов образ боевика-добровольца, зачастую сочетавшего высокую степень идеологизированной и националистической мотивации с не вполне чистой личной биографией и нескрываемыми бизнес-интересами. Феномен днепропетровского губернатора Игоря Коломойского, которому приписывают укомплектование и содержание нескольких украинских добровольческих батальонов, или российского олигарха Константина Малофеева, фактически оплатившего апрельский рейд Стрелкова-Гиркина на Славянск, являются лишь наиболее яркими примерами.

Более того, украинский кризис чем-то напоминает войны позднего европейского феодализма с их частными армиями из разномастных ландскнехтов, наемников и отставных военных самой различной этнической, идеологической и социальной принадлежности. Как и тогда, военная логика конфликта порой подменяется соображениями иного, в первую очередь политического, а также репутационного и пропагандистского порядка, превращаясь в некую «асфальтную войну» за дороги и города или кабинетные игры на картах. Таковым, к примеру, было стремление украинских войск в июне – июле взять Донбасс и Луганск в огромные клещи вдоль российско-украинской границы, чтобы прервать снабжение ополченцев оружием и припасами из России. Эта операция была инициирована не столько украинским Генштабом, понимавшим военные и ресурсные ограничения армии для реализации столь масштабной операции, сколько политическим видением нового руководства страны. Ее результатом стало двойное окружение украинских войск вдоль границ с Россией и образование так называемого «Южного котла» в районе Амвросиевки. Тем самым украинцы повторили ошибку грузин в августе 2008 г., когда военная целесообразность обхода Цхинвали и стремительного прорыва на север с целью блокады Рокского туннеля были принесены в жертву политическим соображениям и желаниям Михаила Саакашвили быстрее водрузить грузинский флаг в столице Южной Осетии.

В условиях отсутствия сплошной линии фронта и четкой идентификации не/лояльности местного населения для конфликтующих сторон важнее становилось уже не столько разгромить противника, сколько поднять знамя в том или ином «ключевом» населенном пункте. Обычно это происходило после долгой и кровопролитной осады, например, Славянска, или штурма Луганска и Иловайска, или же продолжительных попыток пророссийского ополчения овладеть Донецким аэропортом. А затем участники АТО нередко были вынуждены покинуть занятый пункт, чтобы не оказаться в окружении, как это случилось под Иловайском в конце августа.

«Позднефеодальная» стилистика, когда наиболее боеспособными силами являются иррегулярные добровольческие формирования романтиков-националистов или частные отряды олигархов или криминальных авторитетов, не является спецификой украинского конфликта. На постсоветском пространстве у Гиркина, Коломойского и Малофеева были предшественники. Например, известный грузинский криминальный авторитет Джаба Иоселиани. Со своей военизированной структурой «Мхедриони» – важнейшим актором гражданской войны в Грузии в 1991–1992 гг. и грузино-абхазского конфликта 1992–1993 гг. – он был едва ли не главной политической фигурой Грузии начала 1990-х гг., пока Эдуард Шеварднадзе постепенно не прибрал к рукам все нити управления страной. Аналогичный пример – бывший премьер-министр Азербайджана Сурет Гусейнов. До карабахского конфликта он служил директором фабрики по обработке шерсти, а с началом боевых действий на свои средства сформировал мотострелковый полк и даже стал командиром корпуса на начальном этапе войны в Карабахе.

Впрочем, важное отличие украинского кризиса – то, что первоначально этнополитическая компонента в нем не превалировала, хотя уже весной 2014 г. налицо было идейное и идеологическое противостояние антироссийски настроенных жителей западной и центральной Украины и русскоязычных жителей Донбасса. Евромайдан стал благоприятной почвой для зарождения на востоке повстанческого движения скорее в политическом и идеологическом смысле, а не в этнокультурном. Основными факторами оказались фрагментация государства и силовых структур, насильственная смена режима, чувство страха и фрустрация от потери выходцами с востока традиционных рычагов в Киеве и во всей Украине, депрессивные социальные условия. Одновременно по схожим причинам шло формирование вооруженных добровольческих отрядов и на стороне новой украинской власти (преимущественно из-за паралича прежних силовых структур) и укомплектование ими батальонов Национальной гвардии.

«Гибридной войной» (или асимметричным конфликтом, смотря какую терминологию предпочитают использовать исследователи) кризис на Украине явился не только и не столько в силу комбинации скрытых форм ведения боевых действий – вовлечения спецназа или элитных подразделений ВС РФ при поддержке добровольцев и иррегулярных подразделений из лояльного местного населения и бывших сотрудников силовых структур, которые противостояли украинским добровольческим батальонам и регулярной украинской армии. Динамика развития конфликта с самого начала демонстрировала как ресурсную, так и статусную асимметрию участников и вовлеченных сторон: Запад и Украина против России, обвиняющие друг друга в нелегитимности новое центральное правительство и власти ДНР/ЛНР, и т. д. Статусно-ресурсная асимметрия – это вообще одна из особенностей практически всех постсоветских конфликтов.

Ну и наконец, если рассматривать украинский кризис в военно-политических категориях глобального масштаба (равно как в устоявшемся широком общественном восприятии), то это скорее уже не «гибридная», а так называемая proxy или периферийная война (другое употребляемое название – «война по доверенности») между геополитическими центрами. В этом смысле украинский кризис в лучших традициях холодной войны является полем глобального противоборства ядерных сверхдержав – России и США. С учетом фактора взаимного ядерного сдерживания, не позволяющего двум державам столкнуться в прямом военном противоборстве, нынешний конфликт имеет все основания войти в историю как очередная периферийная война, подобно войнам в Корее, Вьетнаме, Афганистане и на Ближнем Востоке. Впрочем, надо также учесть, что в случае с украинским кризисом мотивация России для вовлечения в конфликт существенно больше, чем Соединенных Штатов и стран ЕС, так как Украина воспринимается Москвой как сфера жизненно важных интересов.

Военно-техническая составляющая

По характеру и методам силового противоборства украинский конфликт был «гибридным» как концептуально, так и в чисто военной и военно-технической сферах. Достижения военно-технической мысли последних двух десятилетий – беспилотники, цифровые системы связи, целеуказания и контроля, современные компактные противотанковые и зенитные ракетные комплексы соседствовали с громоздкими бронетанковыми и механизированными подразделениями, плотно насыщенными артиллерией самого различного назначения и калибров (как во время противостояния ОВД и НАТО конца 1980-х гг.).

Это вполне объяснимо: на момент распада Советского Союза Украина с дислоцированными на ее территории стратегическими вооружениями обладала третьим в мире ядерным (после Соединенных Штатов и России) и четвертым конвенциональным военным потенциалом (после США, России и Китая). В составе трех бывших советских военных округов на Украине насчитывалось около 6500 танков, десятки тысяч БМП, БТР, артиллерийских систем, 1100 боевых самолетов. Даже через 20 лет, после массовой распродажи Украиной по всему миру своей военной техники, ее количество все еще впечатляло. На начало 2014 г. в войсках было около 700 единиц выпускавшихся на Харьковском танковом заводе и по этой причине выбранных в качестве основного танка украинской армии Т-64 различных моделей и десяток новых «постсоветских» Т-84У «Оплот» (а также законсервированных на базах хранения порядка 2500 Т-64, Т-80, Т-72 и танков старых моделей), свыше 2500 БМП и БТР и свыше 2000 артиллерийских систем (почти столько же хранилось на складах). По сравнению со многими постсоветскими конфликтами стороны были лучше оснащены бронетехникой и артиллерией.

С украинской стороны в боях принимала участие преимущественно военная техника и вооружение (ВВТ) в лучшем случае выпуска начала 1990-х гг., существенную часть которых составляла техника бывших соединений Советской армии в Восточной Европе, после распада ОВД частично выведенная на Украину. Например, такого рода базой хранения был Артемовск в Донецкой области, куда в начале 1990-х гг. была передислоцирована развернутая мотострелковая дивизия из Венгрии, насчитывающая свыше 220 танков и сотни единиц БМП, БТР и артиллерийских систем. Однако в боях на стороне украинской армии принимали участие раритетные БРДМ-2, БТР-60ПБ, артиллерийские системы Д-30 и Д-20 и иная техника 1960-х и даже 1950-х годов.

Небольшое исключение составляла разработанная или произведенная на предприятиях украинского ВПК уже в постсоветское время военная техника (БТР-3 и БТР-4, танки Т-64БМ «Булат» и Т-84У «Оплот», некоторые виды стрелкового вооружения, противотанковых ракетных установок и гранатометов), являвшаяся модернизацией советских предшественников. Лишь к концу лета на вооружении украинской армии и отрядов Национальной гвардии наряду с импровизированными бронеавтомобилями собственного производства появились современные беспилотники, системы связи, радиоэлектронной борьбы (РЭБ) и целеуказания, а также легкое и стрелковое оружие западного производства.

В начальный период конфликта ополченцы также были вооружены в основном оружием советского производства из военных гарнизонов украинской армии на юго-востоке или поставленным с российских военных складов. Примечательно, что вплоть до середины лета из России по очевидным причинам поставлялось вооружение и военная техника преимущественно тех образцов, которые имелись у украинской армии (например, давно снятые с вооружения российской армии и находящиеся на складах Т-64 – основные танки украинской армии). Однако по мере эскалации конфликта у ополченцев появляются новые образцы современного российского вооружения, например, противотанковые и зенитные установки, гранатометы, бронетехника. С учетом последующего вовлечения армейских подразделений впервые в боевых действиях на Украине были использованы модернизированные российские танки Т-72Б3 и даже Т-9 °C, реактивные системы залпового огня «Смерч» и «Торнадо-Г», БТР-82А и «Тигр», некоторые другие виды ВВТ.

Защита и мобильность бронетехники советского производства (как и ее модернизированных аналогов), предназначенной для ведения массовых боевых действий в условиях противостояния НАТО и ОВД на центральноевропейском театре, оказались недостаточно эффективными в условиях применения современных противотанковых боеприпасов. По предварительным оценкам, потери бронетехники с украинской стороны составили свыше 100 танков и 200 БМП, БТР и других боевых бронированных машин (ББМ), а также около 80 артиллерийских орудий и РСЗО. Примерно две трети составили безвозвратные потери ВВТ. Не менее серьезными были потери бронетехники и артиллерии у ополченцев и поддерживающих их российских войск.

На этом фоне для украинской стороны серьезную значимость приобретали вопросы логистики и снабжения, особенно ремонт и восстановление военной техники. Несмотря на доставшиеся еще с советских времен крупнейшие производственные мощности по ремонту и производству практически всех видов военной техники, состояние ВПК Украины на начало 2014 г. ненамного отличалось от состояния украинской армии. Лишь к моменту заключения осеннего перемирия украинский ВПК оказался в состоянии не только проводить ремонт и восстановление, но и выпускать мелкими партиями новые образцы ВВТ. У ополченцев была только одна сложность в снабжении – политическая. Частота и объем поставок из так называемого «Военторга» полностью зависели от политических подходов Москвы к развитию ситуации на юго-востоке. Однако когда ВВТ на Донбасс поставлялось, то уже в объемах, вполне достаточных для противодействия украинской армии и отрядам Национальной гвардии.

По уровню использования авиации украинский кризис хотя и превосходил большинство постсоветских конфликтов (в частности абхазский, карабахский, приднестровский), но существенно уступал операции НАТО в Косово в 1999 г. и действиям российской авиации в двух чеченских войнах и августовском конфликте 2008 г. с Грузией. В первую очередь это объяснялось низким уровнем боеготовности и технического состояния украинских ВВС, а также значительными потерями украинской авиации. К началу 2014 г. в строевом составе украинских ВВС насчитывалось 170–180 боевых самолетов (примерно столько же находилось на складах и на консервации). ВВС Украины включали около 80 истребителей МиГ-29 (при этом 46 МиГ-29 базировались в Крыму, были захвачены российскими войсками в марте и впоследствии возвращены в разукомплектованном состоянии), и только четверть из них оставалась в рабочем состоянии. Из примерно 24 истребителей-перехватчиков Су-27 только несколько машин могли подняться в воздух. Аналогичная ситуация и с насчитывающими до 36 машин бомбардировщиками Су-24. Штурмовая авиация была в несколько лучшем состоянии, располагая примерно двумя десятками боеспособных самолетов Су-25. Однако именно Су-25, активно применявшиеся против наземных целей, и понесли наибольшие потери: сбито или потеряно в результате аварий семь или восемь штурмовиков. ВВС Украины потеряли также как минимум один или два бомбардировщика Су-24, два истребителя МиГ-29, один истребитель Су-27, один разведывательный самолет Ан-30, один военно-транспортный Ан-26, а также сбитый над Луганским аэропортом военно-транспортный самолет Ил-76 с десантниками на борту.

Начиная с боев под Славянском, с конца апреля – начала мая было сбито до восьми ударных вертолетов Ми-24 различных моделей и примерно такое же число транспортно-десантных Ми-8. Плотная насыщенность ополченцев ПЗРК и малокалиберными зенитно-артиллерийскими системами привела к большим потерям среди армейской авиации Украины. Во второй половине лета украинские Ми-24 уже почти не принимали участия в боевых действиях, подтвердив высокую уязвимость вертолетов данного семейства в локальных конфликтах. Например, из 12 вертолетов Ми-35М (последняя модификация Ми-24), поставленных с октября 2013 г. Россией в Ирак, уже к октябрю 2014 г. боевиками так называемого «Исламского государства» с использованием ПЗРК было сбито две машины.

Украинский кризис, как и другие локальные конфликты последних десятилетий, доказывает ограниченную эффективность боевой авиации (даже если она имеет абсолютное превосходство в воздухе) против полурегулярных отрядов, оснащенных переносными зенитно-ракетными комплексами (ПЗРК) и зенитной артиллерией. Одним из наглядных примеров была операция Израиля в Ливане летом 2006 года. Сильнейшие на всем Ближнем Востоке израильские ВВС, располагающие современными боевыми самолетами с системами высокоточного оружия (ВТО), так и не смогли сломить сопротивление бойцов ливанской «Хезболла», оснащенных ПЗРК. Однако в ходе боев на юго-востоке Украины в середине июля 2014 г. на вооружении ополченцев появились уже не только ПЗРК, но и зенитные комплексы ближней («Стрела-10», «Оса») и даже средней дальности (известные по истории с малайзийским «Боингом» ЗРК «Бук-М1»).

В отличие от операций авиации США и стран НАТО на Ближнем Востоке и Балканах в ходе украинского кризиса практически не использовалось высокотехнологическое оружие (ВТО), почти отсутствующее у ВСУ и лишь в небольших количествах имеющееся у российской армии. В предыдущих случаях имело место противостояние высокотехнологичных армий с технически отсталым и политически изолированным противником, и т. н. «дистанционная война» с использованием ВТО достаточно быстро и эффективно достигала своей цели. Однако на юго-востоке Украины сталкивались находящиеся примерно на одинаковом технологичном уровне противники, военные организации которых отличались лишь размерами, степенью боеготовности и боеспособности имеющегося у них вооружения, что не позволяет говорить о «дистанционной» или «бесконтактной» войне.

Даже эффективность использования украинской стороной тактических ракетных комплексов «Точка-У», с достаточно высокой точностью и дальностью стрельбы до 120 км, эксперты оценивают неоднозначно. Опыт применения ракетных комплексов «Точка-У» российской армией в Чечне и против Грузии в августе 2008 г., а также в ходе гражданской войны в Йемене или же оперативно-тактических систем «Скад» (с большей дальностью, но худшей точностью стрельбы) на Ближнем Востоке показывает, что эти ракетные системы остаются скорее военно-политическим средством сдерживания, а не реальным инструментом «дистанционной войны».

В украинском конфликте подтвердилась значимость традиционной артиллерии (особенно самоходной) и реактивных систем залпового огня (РСЗО), выступавших в качестве основного средства огневого поражения. Наибольшие потери стороны понесли именно от действия артиллерии. Особенно эффективно она действовала в ходе огневых налетов на находящиеся на марше колонны боевой техники или полевые лагеря противника. Новым словом для постсоветских конфликтов стало активное использование для наведения и корректировки артиллерийского огня современных цифровых систем разведки и целеуказания, а также беспилотных летательных аппаратов в режиме реального времени. Высокую эффективность продемонстрировали крупнокалиберные системы залпового огня «Смерч» и «Ураган», равно как уже давно ставшие одним из символов локальных конфликтов на постсоветском пространстве 122-мм РСЗО «Град».

Военно-стратегические последствия

Несмотря на сравнительную скоротечность боевых действий на юго-востоке Украины, потери в личном составе были очень серьезными. По различным оценкам, военнослужащие регулярной армии, бойцы ополчения и иррегулярных вооруженных формирований потеряли десятки тысяч людей убитыми, ранеными и пропавшими без вести. В результате как минимум для украинской армии серьезной проблемой стало восполнение личного состава, усугубляющееся практически полным отсутствием подготовленных резервистов и системы организационно-мобилизационных мероприятий.

Украинский кризис подтвердил тенденцию продолжающейся профессионализации военного дела, а также значимость уровня боевой и физической подготовки. Усложнение ВВТ требует большей вовлеченности военных специалистов, что не может быть компенсировано контингентом военнослужащих-призывников. С другой стороны, усиление мощи, точности и дальности стрельбы легкого и стрелкового оружия дает возможность даже небольшим подразделениям войск специального назначения (особенно если они хорошо оснащены и мотивированы) решать боевые задачи, которые ранее ставились перед более крупными войсковыми соединениями. Повышается значимость легких и мобильных частей специального назначения, особенно в так называемых конфликтах низкой интенсивности. Естественно, что, как и в любой «гибридной войне», очень важную роль в Крыму и в боях на Донбассе (с российской стороны) сыграли отряды специального назначения и элитные подразделения постоянной готовности.

С другой стороны, украинский кризис (как и российско-грузинская война 2008 г.) продемонстрировал, насколько важно в современных локальных войнах, в условиях их скоротечности и динамики эскалации, правильное соотношение регулярных частей постоянной готовности и массового призыва резервистов и военнообязанных. Эта задача являлась одной из наиболее сложных для украинского руководства, и ее так и не удалось решить вплоть до заключения перемирия, несмотря на несколько «волн» мобилизационного призыва. Тенденция, типичная для нынешнего этапа развития военного дела. Как отмечал в уже упомянутом докладе начальник российского Генштаба, меняющийся характер современной вооруженной борьбы принуждает стороны в случае начала конфликта опираться именно на «созданные в мирное время группировки сил и средств постоянной готовности».

При этом получают новое значение сухопутные войска, более адаптированные как для использования в конфликтах малой интенсивности и локальных войнах, так и в широкомасштабных «классических войнах» с массовым использованием бронетехники и артиллерии. Украинский кризис вынудил признать это даже американцев, традиционно делающих ставку на высокотехнологичную и эффективную при использовании высокоточного оружия боевую, а в последнее время – уже и беспилотную авиацию. Военная фаза украинского кризиса еще не успела завершиться, а на Европейский контингент в ходе совместных натовских учений уже вернулись американские танки «Абрамс», за пару лет до этого выведенные из Германии после расформирования последнего «тяжелого» соединения американской армии, дислоцированного в Европе.

Из других военно-стратегических уроков следует отметить достижение российскими войсками фактора стратегической внезапности в Крыму. Военные историки еще долго будут спорить, что явилось более важным для успеха крымской операции: развал украинской армии в отсутствие военных реформ в постсоветский период или эффективность последней («сердюковской») военной реформы в России. Однако очевидно, что ключевым элементом успеха стала именно стратегическая внезапность, причем достигнутая не столько за счет слаженности и скрытности действий по переброске мобильных элитных подразделений в Крым. В век спутников и электронной разведки столь масштабную переброску войск специального назначения и ВДВ, иногда за тысячи километров из Сибири в Крым, нельзя было скрыть даже под предлогом крупномасштабных учений. Внезапность была достигнута на уровне стратегического мышления как вероятного противника (в данном случае – новых властей Украины), так и внешних акторов, которые могли хотя бы теоретически помешать осуществлению этой операции. Российское военно-политическое руководство добилось «шокового» эффекта, ибо до самого последнего момента никто не мог поверить, что Москва осуществит в Крыму то, что она осуществила.

Глобальные масштабы украинского кризиса высветили актуальность информационного, психологического и пропагандистского измерения вооруженной борьбы. Значимость информационно-пропагандистских войн, в том числе киберопераций как составного элемента вооруженного противостояния, уже давно не подвергается сомнению. Украинский кризис не стал новым этапом развития информационно-пропагандистских войн и по своей значимости не был столь важен, как война в Персидском заливе 1991 г., названная «войной CNN». С другой стороны, информационное сопровождение не имело столь негативного психологического влияния на ход боевых действий, как в свое время кадры погибших американских спецназовцев на улицах Могадишо, которые привели к прекращению операции США в Сомали в 1993 году. В целом украинский кризис фиксирует тенденцию увеличения роли информационно-пропагандистских войн по мере развития и усложнения коммуникационных и цифровых технологий.

Иногда, впрочем, в ходе украинского кризиса создавалось впечатление, что информационная война становится самоцелью, попыткой создать пропагандистский эффект в отрыве от реальных военных и военно-политических целей. Это приводило к тяжелым последствиям, например, уже отмеченные попытки перекрытия украинскими войсками границы с Россией и занятия ключевых городов или же осада ополченцами Донецкого и Луганского аэропортов. С другой стороны, удачно проведенные операции всегда сопровождались своеобразным информационным мультипликатором, как это происходило с действиями Стрелкова-Гиркина в Славянске.

Украинский кризис ознаменовал возврат интереса к «старой доброй» политике сдерживания в контексте противостояния России и США. Причем речь идет о возвращении не только традиционного взаимного ядерного сдерживания, но и конвенционального (с помощью обычных вооружений), в котором будет расти значимость высокоточного оружия. Интерес к феномену сдерживания, даже ядерного, с глобального переходит уже и на региональный уровень. Например, противостояние с Россией стимулировало на Украине активную дискуссию по поводу возврата к обладанию ядерным оружием.

Меняется сама терминология военно-стратегического дискурса. По мере ренессанса НАТО и противостояния с Россией в Брюсселе все активнее используются термины и концепции, заставляющие вспомнить о холодной войне. Например, высказываются идеи возврата альянса к новой политике «гибкого сдерживания» (как реакции на российскую «гибридную войну» на постсоветском пространстве), или проводятся аналогии с концепцией «передового базирования», которыми сопровождаются учения США и их союзников на территории новых восточноевропейских членов альянса.

Наконец, одним из специфических итогов украинского кризиса может стать уход Украины с рынка вооружений постсоветского пространства. Весь постсоветский период Украина была одним из основных поставщиков оружия странам Южного Кавказа (особенно Азербайджану и Грузии). Киев поставил Баку и Тбилиси сотни танков, БМП, БТР, артиллерийских систем (включая крупнокалиберные РСЗО «Смерч» и тактические ракетные комплексы «Точка-У»), десятки боевых самолетов (в том числе истребители МиГ-29 и штурмовики Су-25) и ударных вертолетов Ми-24, большие объемы стрелкового вооружения и боеприпасов. Фактически Украина четверть века занималась распродажей оружия, которое должно было пригодиться ей в боевых действиях на юго-востоке собственной страны. Летом 2014 г. появилась информация о возможной продаже уже Грузией шести штурмовиков Су-25 Украине.

Впрочем, на постсоветском рынке вооружений и так происходит перераспределение экспортеров. Например, в оружейном импорте Азербайджана Украину все более заменяет Россия (по расчетам СИПРИ, если в 2007–2011 гг. Россия занимала 55 %, а Украина – 34 % объема ВТС Азербайджана, то к 2013 г. доля России превысила 80 %).

Украинский кризис позволил апробировать новые и оценить релевантность имеющихся методов и форм вооруженной борьбы. В нем сочетались подходы, типичные для конфликтов на постсоветском пространстве более четверти века назад, с принципиально новыми и современными военно-политическими или военно-техническими элементами. В военно-стратегической и военно-технической сферах украинский кризис не знаменовал собой революцию, а скорее демонстрировал эволюцию способов и методов вооруженной борьбы последних десятилетий, тем самым частично реанимировав некоторые военно-стратегические концепции времен холодной войны.

Наряду с этим в концептуальном плане украинский кризис стал также едва ли не последним постсоветским вооруженным конфликтом. После Украины любые будущие войны на пространстве бывшего СССР будут уже другими.

Сегодня можно с уверенностью сказать, что даже в разгар украинского кризиса и противостояния на Майдане в начале 2014 г. никто из экспертов ни в самом Крыму, ни в Киеве, ни в Москве, ни в Вашингтоне всерьез не предполагал развития событий, которые приведут через полтора-два месяца к известному всем результату. Крым не являлся зоной замороженного конфликта, как Приднестровье, Абхазия или Южная Осетия. Имевшиеся здесь проблемы худо-бедно решались политическим путем. Существовал консенсус всех основных игроков относительно конфигурации постсоветских границ. И все же именно Крым оказался той точкой неустойчивости, где и произошли серьезные геополитические сдвиги. Хотя главные причины следует искать в плоскости глобальной политики, в сфере взаимоотношений России и Запада, ситуация в Крыму также является немаловажной для понимания того, почему стратегия президента Владимира Путина оказалась принципиально реализуемой.

Как завязывался узел

Крымский полуостров, переданный в 1954 г. из состава РСФСР в состав УССР по инициативе тогдашнего главы советского государства Никиты Хрущёва, при распаде СССР и превращении Украины в независимое государство оказался в очень сложной ситуации. Свыше 60 % его двухмиллионного населения составляли этнические русские, но и большинство украинцев являлись русскоязычными и ассоциировали себя скорее с русской культурой, чем с украинской. Хотя, как показал референдум о независимости Украины 1 декабря 1991 г., большинство (хотя далеко не подавляющее – чуть более 50 %) жителей Крыма благожелательно относились к этой идее, в целом в обществе очень настороженно воспринимались некоторые тенденции новой украинской державы: украинский как единственный государственный язык, стремление разорвать экономические и культурные связи с Россией (под видом преодоления зависимости), которое высказывалось целым рядом украинских политиков, и т. д.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что в январе 1991 г., еще при существовании Советского Союза, полтора миллиона жителей Крыма, или свыше 90 % его населения, проголосовали за воссоздание автономии на референдуме, организованном тогдашними, еще коммунистическими, властями полуострова.

После распада СССР в Крыму возникло довольно мощное движение за расширение прав автономии и реинтеграцию Украины с Россией в рамках СНГ. Оно поддерживалось рядом местных партий – коммунистами, республиканцами, русскими организациями. В мае 1992 г. принята новая Конституция Республики Крым, закреплявшая высокую степень самостоятельности региона. На выборах 1994 г. победил избирательный блок «Россия», незадолго до этого президентом Крыма стал его лидер Юрий Мешков, создавший для Киева много проблем своей хаотической деятельностью, интеграционистской и пророссийской риторикой.

Выяснение отношений Симферополя с центром происходило на фоне серьезной напряженности между Россией и Украиной по вопросу о судьбе Черноморского флота бывшего СССР. Первоначально, согласно договоренностям создателей СНГ, предполагалось, что вопрос о контроле над «стратегическими силами», в качестве которых Россия рассматривала и флот, будет решаться в особом порядке. Однако у Киева и Москвы представление о том, что такое «стратегические силы», оказалось разным. Министерство обороны Украины попыталось явочным порядком переподчинить себе Черноморский флот, однако натолкнулось на твердую позицию командующего ЧФ адмирала Игоря Касатонова. Именно Касатонов заставил вмешаться в ситуацию администрацию Бориса Ельцина. Начался сложный и чреватый неожиданностями процесс раздела ЧФ. Для Киева крымская проблема была тесно связана с темой флота, поскольку «крымский сепаратизм» был опасен не сам по себе, а угрозой потенциального вмешательства России. Кремлю, впрочем, на протяжении всех 1990-х гг. было явно не до Крыма. Собственные весьма сложные территориальные проблемы на Кавказе, внутриполитическая борьба сковывали возможности Москвы отстаивать свои интересы в Причерноморье.

Третьей группой проблем, которые проявились в Крыму до и после распада Советского Союза, оказались те, что связаны с репатриацией крымских татар. В 1944 г. татары были выселены из Крыма Сталиным по обвинению в массовом коллаборационизме во время войны. При Хрущёве их не реабилитировали, как это произошло с другими «депортированными народами». Причиной тому были скорее всего внешнеполитические и оборонные соображения. Реабилитация предполагала возвращение крымских татар на родину, чего правящие круги СССР не хотели, опасаясь осложнений с Турцией, ставшей в 1952 г. членом НАТО. Карибский кризис (спровоцированный среди прочего размещением американского ядерного оружия в Турции) окончательно поставил точку в вопросе возвращения крымских татар, и вновь об этом заговорили только в конце 1980-х гг., на волне перестройки.

К тому времени крымское общество было не слишком готово к приему 270 тыс. человек, отличавшихся культурно и ментально от большинства населения полуострова. Массовый характер репатриация приобрела в обстановке крушения Советского Союза, что породило неимоверные трудности и привело к возникновению множества конфликтных ситуаций, вызванных как политическими, так и социально-экономическими причинами.

К началу репатриации крымско-татарское политическое движение оказалось организованным, эффективным и пользующимся поддержкой как либеральных кругов в СССР, так и на Западе. В 1991 г. оно сумело сформировать национальный парламент – Курултай и национальное правительство – Меджлис, которые возглавил известный диссидент Мустафа Джемилев, имевший высокий авторитет среди крымских татар, на Западе и в Турции. С самого начала Меджлис выступил под флагом самоопределения крымских татар на всей территории полуострова и за установление политического режима, гарантирующего им особый статус коренного и титульного населения автономии. Это сразу привело к росту напряженности в отношениях крымских татар со славянским большинством и местной властью, и без того непростых из-за вопросов земли, собственности, рабочих мест и т. д.

Первоначальный период возвращения крымских татар сопровождался многочисленными весьма острыми конфликтными ситуациями. Их пик пришелся на 1995 г., когда в Восточном Крыму возникла угроза массовых столкновений с перспективой перерастания в общий межнациональный конфликт. Центральное украинское правительство небезуспешно использовало крымско-татарское движение в виде своеобразного противовеса т. н. «пророссийскому сепаратизму».

Политический конфликт по линии Киев – Симферополь, проблемы, связанные с базированием Черноморского флота, и репатриация крымских татар стали тремя составляющими запутанного «крымского узла», который так и не удалось окончательно развязать ни одному из украинских правительств.

Становление «украинского порядка»

Почему при наличии столь сложных проблем в Крыму в начале 1990-х гг. не вспыхнул вооруженный конфликт, как это произошло на окружающих Крым территориях от Приднестровья до Нагорного Карабаха? Объясняется это целым рядом факторов.

Следует сказать, что все главные участники событий, в общем-то, отдавали себе отчет в последствиях, которые может иметь неконтролируемое развитие процессов, и предпочитали договариваться. Здесь не было исторических межнациональных противоречий – за исключением проблемы крымских татар, но последние составляли небольшой процент населения. Важным элементом разрешения конфликтов стало воссоздание межнациональной автономии. Нельзя не признать и того, что и Россия и Украина были поглощены вопросами постсоветского становления, преодоления экономических трудностей, а это, безусловно, отвлекало их от сосредоточения на территориальных вопросах и противоречиях (в частности, Ельцин без проблем признал территориальную целостность Украины). В общем, Крым вполне мог бы считаться позитивным примером цивилизованного (хотя и весьма нервного) постсоветского развода. Десятилетие правления украинского президента Леонида Кучмы (1994–2004) было временем относительно успешного решения «крымской проблемы».

Прежде всего в ту пору создана основа для наведения в Крыму «украинского порядка». Ею стал «Большой договор» между Украиной и Российской Федерацией, подписанный в 1997 году. В результате Москве удалось сохранить военно-морскую базу в Севастополе, однако лишь на правах аренды и на ограниченный срок. Согласно поправкам к Конституции Украины, срок базирования флота ограничили 2017 годом. Украина получила часть бывшего ЧФ СССР и возможность создать свои небольшие военно-морские силы. Но самое главное – она удержала суверенитет над всей территорией Крымского полуострова и обрела возможность получать плату за базирование российского контингента, которая осуществлялась в виде скидки по оплате за российский газ.

В марте 1995 г., воспользовавшись внутриполитическим кризисом в Крыму, украинские спецслужбы фактически изгнали с полуострова президента Мешкова и установили полный контроль над деятельностью местных властей. Этот процесс назывался «введением Крыма в правовое поле Украины». Пользуясь острыми противоречиями внутри криминализированной местной элиты, украинские власти успешно проводили необходимые им решения. На втором этапе (с 1998 г.), после вторичного избрания президентом, Кучма ликвидирует в Крыму криминальные кланы и оформляет режим ограниченной автономии. Все это время он удерживает контроль над действиями местной власти, сначала поддерживая и используя конфликт между главой Верховной рады АРК Леонидом Грачом и председателем правительства Сергеем Куницыным, а затем обеспечивая тандем того же Куницына и нового спикера регионального парламента Бориса Дейча.

Относительно успешно Кучме удавалось решать и крымско-татарскую проблему. За прошедшее десятилетие репатриация 270-тысячного народа в основном завершилась. В местах ссылки, преимущественно в Узбекистане, остались те, кто по разным причинам не пожелал возвращаться. Наметившийся в конце 1990-х гг. определенный экономический подъем позволил несколько снизить социальную напряженность в среде репатриантов. В 1999 г. Киев пошел на частичную легализацию органов национального самоуправления крымских татар, создав после серии массовых выступлений Меджлиса специальный Совет представителей крымско-татарского народа при президенте Украины, в который вошли все члены Меджлиса. В этот период начинается массированная инфильтрация крымских татар во власть, идут активные процессы формирования национальной бюрократии и этнической буржуазии.

Итоги первого десятилетия существования Крыма в составе Украины в экономическом отношении были неутешительны: промышленность, за исключением «большой химии» севера полуострова, добычи строительных материалов и элементов судостроения (Керчь), приказала долго жить. Весь ВПК, включая электронику, а также выпуск телевизоров, большая часть судостроения не пережили разрушительных 90-х. То же можно сказать и о сельском хозяйстве, начисто утратившем экспортный характер, однако аналогичные процессы наблюдались повсеместно на территории бывшего СССР, поэтому крымский упадок не имел заметных политических последствий.

Население все же сумело приспособиться к новой капиталистической действительности. Эмигрировал сравнительно небольшой процент жителей. Репатриация крымских татар поддерживала прирост населения, который продолжался в течение всех 1990-х и начала 2000-х годов. Трудовые ресурсы оказались со временем востребованы в сфере курортно-туристических услуг, строительном и другом мелком и среднем бизнесе. Известная стабилизация и даже рост украинской экономики в конце 1990-х – начале 2000-х гг. породили некоторый социальный оптимизм, а относительно мягкая политика украинизации не вызывала массового отторжения и противодействия.

Этнический состав нового, почти двухмиллионного крымского сообщества выглядел следующим образом: 58 % – этнические русские (уникальный показатель для Украины), 24 % – украинцы (преимущественно русскоязычные и тяготеющие к русской культуре) и 12 % – крымские татары, игравшие в политической жизни полуострова благодаря своей пассионарности гораздо большую, чем их процентный состав, роль. Несмотря на взрывоопасный потенциал этого этнического «коктейля», Крыму удавалось избегать серьезных межнациональных конфликтов.

С началом «оранжевой революции» эта кажущаяся идиллия закончилась. Крым в целом враждебно отнесся к первому киевскому Майдану и, по существу, не принял нового президента Виктора Ющенко. Выборы в местный парламент принесли победу Партии регионов, и практически весь период президентского срока Ющенко Крым оставался территорией, находившейся, как и ряд других областей и городов юго-востока, под контролем этой политической силы. Такому положению дел способствовала проведенная в начале 2005 г. политическая реформа, ограничившая возможности центральной власти эффективно влиять на ситуацию на местах. Все это время надежды Крыма связывались с Виктором Януковичем как кандидатом в президенты от Партии регионов, представлявшим интересы русскоязычного и промышленного юго-востока Украины. Крым являлся наряду с Донбассом основой электоральной базы Януковича (за него готовы были проголосовать свыше 70 % избирателей).

Однако в этот период происходит и становление других оппозиционных Киеву политических сил, в частности русских групп и организаций. Активно заявили о себе Русская община Крыма (Сергей Цеков), движение «Прорыв», организация «Русское единство» (Сергей Аксёнов) и др. Эти организации выступали с критикой украинизации и в особенности с протестами против героизации деятелей украинского националистического движения середины ХХ века. Кроме общей атмосферы противодействия радикал-националистическим силам на Украине, оживление русских организаций после упадка второй половины 1990-х – начала 2000-х гг. было связано с новым вызовом, который в это время стал исходить от крымско-татарского движения.

Земельная реформа, затеянная Кучмой, спровоцировала в середине 2000-х гг. массовые самозахваты земли крымскими татарами, первоначально отстраненными от процесса приватизации угодий бывших колхозов и совхозов. Ослабление центральной и местной власти во время первого Майдана привело к тому, что активисты крымско-татарских организаций захватили под индивидуальное строительство тысячи гектаров земли, в основном вокруг крупных городов и на Южном берегу Крыма. Своего пика самозахваты, организацию которых возглавил, разумеется, Меджлис, достигли в 2006 г., породив массу конфликтных и взрывоопасных ситуаций. По сей день проблема узаконивания захваченных тогда земельных участков не нашла адекватного разрешения.

Другой важной тенденцией в крымско-татарской среде в этот период стал рост влияния политического ислама. Духовное управление мусульман Крыма, как и подавляющее большинство мусульманских общин, традиционно находилось под контролем Меджлиса – националистической, светской и прозападной организации. Однако к середине 2000-х гг. широкое распространение получают т. н. «независимые» общины, находящиеся, как правило, под влиянием зарубежных исламистских центров (к настоящему времени свыше 10 % всех общин являются «независимыми»). Исламистские настроения прослеживались в крымско-татарском движении и ранее, но во второй половине 2000-х гг. происходит политическое размежевание между Меджлисом и различными исламистскими группами. Широкое распространение получает деятельность международной партии «Хизб-ут-Тахрир», появляются местные ваххабитские организации, например «Себат» и др. Эти партии и группы критикуют Меджлис за недостаточное внимание к сохранению традиций и заботу не о народе, а о собственном благосостоянии. Рост влияния исламистов на крымско-татарскую умму вызывает глубокую озабоченность славянского большинства полуострова.

Вообще при Викторе Ющенко показательно-дружественная риторика по отношению к России кучмовского периода сменилась глубоким охлаждением в отношениях между Кремлем и Киевом. Антироссийские позиции администрации Ющенко сыграли немалую роль в формировании отрицательного имиджа его режима в глазах абсолютного большинства жителей Крыма.

На президентских выборах 2010 г. крымчане предсказуемо отдали большинство голосов лидеру Партии регионов, в то время как основная масса крымских татар по призыву Меджлиса голосовала за Юлию Тимошенко.

Наследие Партии регионов

Период 2010–2014 гг. оставил противоречивое наследство. С одной стороны, в Крыму благожелательно восприняли нормализацию отношений с Россией (подписание т. н. Харьковских соглашений по Черноморскому флоту), принятие Закона о региональных языках, общую политическую и экономическую стабилизацию, с другой – растущее недовольство вызывала бюрократизация, повсеместная коррупция, переделы собственности, которые принесло с собой правление Януковича.

С самого начала деятельности новой власти в Крыму произошла довольно последовательная зачистка местного политического поля. Опираясь на поддержку большей части электората, видевшего на начальном этапе в ПР защитника от «оранжевых», «регионалы» осуществили массированное «десантирование» в Крым управленцев – выходцев из Донецкого региона (т. н. «македонцы» – макеевско-донецкие, как их называли в Крыму). Оба премьер-министра Крыма этого периода – Василий Джарты и Анатолий Могилёв – представляли интересы этого могущественного бизнес-политического клана.

Прежде всего была произведена рокировка центров политического влияния. Верховному совету АРК во главе со спикером Владимиром Константиновым оставили декоративные функции. Принятие кадровых и экономических решений сосредоточилось в Совете министров республики, тесно связанном с администрацией президента Украины. Во-вторых, произошло вытеснение на периферию политической жизни и маргинализация всех остальных политических сил Крыма – как со стороны оппозиции, так и из числа политических союзников. Посредством экономического и судебного давления были выведены из строя структуры БЮТ (Андрей Сенченко). Фрагментирована за счет подпитывания внутреннего конфликта местная и весьма сильная организация КПУ (Леонид Грач), минимизирована активность партии «Союз» (Лев Миримский), ограничено влияние «Русского единства» (Сергей Аксёнов).

Вследствие этого, когда в 2013 г. администрация Януковича решила осуществить фатальный поворот Украины к ассоциации с Евросоюзом, курс не встретил какого-либо противодействия, хотя и был очень настороженно воспринят большинством населения. Это обстоятельство также можно считать показательным в плане того, что произошло с политическими элитами и обществом за совсем недолгий период пребывания у власти Януковича и Партии регионов.

«Регионалы» также проводили политику, направленную на сокращение влияния Меджлиса в АРК. Она состояла прежде всего в отлучении Меджлиса от распределения бюджетных средств, которое осуществлялось через их ставленников в государственных структурах АРК, и в попытках создания противовеса влиянию Меджлиса путем поддержки альтернативных организаций – «Милли-Фирка», «Себат» и др. На этом направлении в 2013 г. была произведена замена представителей Меджлиса во власти в лице крупных чиновников (Ремзи Ильясов) на более лояльные фигуры (Васви Абдураимов и др.). С другой стороны, власти при поддержке президента Януковича пошли на переформатирование созданного еще при Кучме «совета представителей» крымско-татарского народа при президенте Украины, введя в него лидеров оппозиционных групп (Лентун Безазиев, Васви Абдураимов и др.), после чего представители Меджлиса прекратили участие в этом органе.

В то же время Киев делал и крупные уступки крымским татарам, узаконив часть самозахватов, а также разрешив муфтияту строительство большой соборной мечети на спорной территории. Подобная политика оказалась серьезным испытанием для Меджлиса прежде всего потому, что эти шаги крымской (и отчасти киевской) власти совпали с внутренним кризисом движения, связанным с ослаблением авторитета Меджлиса в крымско-татарской среде и со сменой поколений в его руководстве.

На протяжении последних десяти лет аналитики фиксировали прогрессирующий упадок влияния Меджлиса. Это было связано с постепенной бюрократизацией организации, а также отсутствием реальных улучшений в жизни основной массы народа. В связи с этим в адрес Меджлиса раздавалась все более громкая критика, а возле него возникали оппозиционные организации (хотя и немногочисленные), находившие благожелательное отношение крымских властей. Бессменный лидер Курултая и Меджлиса в течение многих лет Мустафа Джемилев неоднократно заявлял о намерении оставить пост председателя организации и уйти на покой, что с течением времени стало восприниматься как своеобразная форма политической игры. Однако в 2013 г. ему пришлось это сделать из-за инцидента с сыном-наркоманом, застрелившим по неосторожности человека. Трагедия нанесла еще один удар по престижу самопровозглашенного национального органа. Вместо Джемилева Курултай избрал своим лидером его заместителя Рефата Чубарова, который, однако, при всех достоинствах не обладает авторитетом своего предшественника (Джемилев остался в движении в роли почетного главы) и более восприимчив к сигналам, посылаемым властью.

Эта политика, притом что она носила явно незавершенный и не всегда последовательный характер, принесла плоды во время острого политического кризиса на Украине в конце 2013–2014 гг. Хотя и Джемилев, и Чубаров поддержали Евромайдан, Меджлис воздержался от активного участия в киевских событиях, по-видимому, не имея достаточного кредита доверия большинства народа и опасаясь ответных шагов власти. За все время украинского кризиса Меджлис вывел своих бойцов для силового противостояния только один раз – 26 февраля 2014 г., в день, который оказался поворотным в новейшей крымской истории…

Однако действия власти, представленной ПР, по «зачистке» политического поля в 2010–2013 гг. имели и другие последствия, печальные для самой власти. Сделав ставку на административный ресурс, исключив потенциал гражданского общества, как центральная, так и крымская администрации оказались лицом к лицу с силами Евромайдана при отсутствии активной поддержки гражданских антимайданных сил. Ставка на политических наемников, прозванных «титушками», оказалась битой.

Ослабленным общественным и политическим организациям, таким как «Русское единство», пришлось спешно мобилизовывать сторонников уже в условиях стремительного крушения власти в Киеве. Всю слабость «заасфальтированных» (этот жаргонный термин лучше всего характеризует состояние политэлит) до этого «македонцами» организаций крымского гражданского сопротивления выявили события 26 февраля в Симферополе. Тогда активисты Меджлиса заблокировали здание Верховного совета АРК, и депутатам не удалось провести сессию, на которой предполагалось заявить о непризнании решений тех, кто накануне захватил власть в Киеве.

Крымская политическая элита также оказалась не готова противостоять Евромайдану. Уже 22 февраля, после бегства Януковича из Киева, глава крымского правительства Могилёв заявил о легитимности решений Верховной рады и готовности подчиняться им. Значительная часть депутатского корпуса республики заняла выжидательную позицию. Целый ряд депутатов ВР Украины от Крыма прямо или косвенно поддержали переворот. Если бы не твердая позиция членов президиума Верховного совета Крыма во главе с Константиновым, не решительность лидера «Русского единства» Аксёнова и не поддержка со стороны России, можно не сомневаться, что Крым не устоял бы перед победившим Евромайданом.

В результате разочарования политикой Януковича крымское общество также оказалось расколотым и деморализованным в момент серьезных испытаний. Наряду с теми, кто был готов к активному сопротивлению националистическим силам и вошел в состав «народного ополчения», значительная часть людей просто пассивно ждала прихода «победившей оппозиции», готовясь к ухудшению своего положения.

То, что произошло ранним утром 27 февраля в Симферополе, создало совершенно новую ситуацию и для крымской элиты, и для всего крымского сообщества. Изменение даты референдума и формулировки вопроса показывают эволюцию политических ожиданий. Первоначально крымские парламентарии не шли дальше требований расширенной автономии в составе Украины. Лишь ухудшение ситуации и ужесточение риторики новой киевской власти в отношении «крымских сепаратистов», а также, конечно, четкая и определенная позиция России привели к выработке однозначной политической стратегии. Она получила весомую поддержку большинства населения, чьи пророссийские настроения никогда не затухали и обрели по-настоящему второе дыхание вследствие киевских событий. В референдуме приняли участие 82 % избирателей, проголосовали за вхождение Крыма в состав РФ – 97 %, причем есть все основания считать эти результаты близкими к реальным настроениям.

Если говорить о причинах такого выбора, то ими были:

● сохранение исторического тяготения и симпатии большинства населения к России и, что очень важно, к России Путина;

● глубокое разочарование в «европейском» выборе Украины и главным образом страх перед издержками национализма, которыми этот выбор сопровождался.

Итак, из всего вышеизложенного следует достаточно парадоксальный вывод – политика ПР и Януковича в Крыму была относительно успешной. Удалось решить вопросы, связанные с базированием ЧФ, полностью взять под контроль крымские политические элиты, создать в целом достаточно благоприятный образ новой власти, сделаны важные шаги по диверсификации политического влияния Меджлиса. Еще пять-семь лет подобной политики могли бы привести к полной интеграции полуострова в политическую и культурно-идеологическую систему Украины.

Однако системная ошибка режима Януковича, связанная с внешнеполитическим вектором развития страны, оказалась фатальной и для него лично, и для Украины, и для ее территориальной целостности. Спровоцированный этой ошибкой политический кризис, стремительное крушение режима, приход к власти националистических сил реанимировал страхи и опасения Крыма. Неожиданно четкая политика России, серьезно поддержавшей, в общем-то, только начавшее формироваться и еще довольно слабое крымское движение, а также благоприятный образ России, сложившийся в Крыму к середине 2010-х гг., привели к тому результату, который был продемонстрирован референдумом 16 марта.

Сегодня существуют разные трактовки того, что произошло с «крымским узлом» вследствие радикального поворота в судьбе полуострова, который произошел в ходе «русской весны»-2014. Был ли он разрублен или, наоборот, еще туже затянут? Как бы то ни было, России теперь придется иметь дело с теми результатами, к которым привело 23-летнее развитие Крыма в составе Украины. Это время, разумеется, не могло пройти бесследно для крымского сообщества. Сформировалась крымская политическая и бизнес-элита со своими ценностями, системой связей и отношениями. Возникло довольно обособленное крымско-татарское движение с собственным опытом внутрикрымского диалога. Выросло целое поколение русскоязычных молодых людей, для которых Россия является не Родиной, а исторической родиной их предков. Всё это делает политические процессы в Крыму весьма и весьма непростыми. Таким образом, в каком-то смысле нам и дальше придется развязывать «крымский узел», опираясь теперь уже на немалый опыт Российской Федерации.

Когда летом 2007 г. на дне Северного Ледовитого океана был установлен российский флаг, увенчавший Северный полюс, а ледовый покров уменьшился до рекордного уровня за всю историю наблюдений, западные СМИ запестрели громкими заголовками. Статьи под названием «Таяние арктических льдов», «Новая холодная война» и «Захват Арктики» были сфокусированы на действиях России и подпитывали на Западе дух соперничества, ощущение конфликта и кризиса. Претензии России на арктическое дно и контроль над новыми морскими путями интерпретировались в устаревших геополитических терминах XX века, усиливая ощущение конфликта.

Эти публикации возымели эффект, поскольку строились на геополитических стереотипах более чем столетней давности, тех, что господствовали с конца Российской империи, на протяжении всего советского периода и в начале истории современной России. Все это время западная геополитическая мысль была одержима идеей естественного конфликта между центральной частью Евразии и западными морскими державами. Арктика играла в этой парадигме существенную, хотя и непризнаваемую роль «северной стены» в стратегии взятия в кольцо и сдерживания крупнейшей материковой державы мира – России. Однако в конце XX века от внимания Запада ускользнули изменения в мировых технологиях, экономике, климате и праве, подорвавшие арктические теории геостратегов прошлого.

Указанные изменения служат гарантией того, что геополитика XXI века будет отличаться от воззрений эры империй и периода конфликтов последних двух столетий. Возрастающая доступность Арктики с ее энергетическими и природными ресурсами, новыми зонами рыбного промысла, более короткими морскими путями и возможностью судоходства по рекам между Арктикой и центральной частью Евразии будет не препятствовать, а, напротив, способствовать превращению России в крупную морскую державу. В то же время эти изменения приведут к более тесной интеграции России в глобальную торговую и финансовую сеть, к появлению у нее возможности привлекать иностранных партнеров, а также участвовать в международных соглашениях и организациях, которые гармонизируют международное судоходство, безопасность и защиту окружающей среды.

Арктика в геополитике XX века

В начале XX века вышел в свет геополитический труд Альфреда Тайера Мэхэна «Проблема Азии». В нем автор обращается к проблеме соперничества между Российской империей и колониальными и торговыми державами, интересы которых распространялись на всю периферию Азиатского континента – от Ближнего Востока до Китая.

Мэхэн рассматривал Россию как материковую державу с ограниченной возможностью использовать свою мощь на «спорных территориях», которые отделяли Россию от западных держав, в частности Британской империи и Соединенных Штатов. В сочетании с мощным флотом и морской торговлей это обстоятельство могло обеспечивать их доминирование на всей протяженности азиатского побережья. Сохранению господства Запада в Южной Азии благоприятствовала неспособность России открыть морской фронт с юга в дополнение к потенциальным сухопутным подходам с севера. Чтобы бросить вызов Западу, России требовался либо свободный доступ к морю из собственных портов, либо сухопутный маршрут в другие порты. Именно эти устремления положили начало «Большой игре» XIX века и стали причиной вооруженных и политических конфликтов в Афганистане и Иране в XX столетии.

Оценивая доступ России к морю, Мэхэн подчеркивал ограничения, создаваемые географическим положением. Из Санкт-Петербурга российские суда должны были проходить через Балтику, где могли столкнуться с военным флотом северных стран в Финском заливе и Датских проливах. В Черном море суда следовали из Крыма через Дарданеллы и далее либо через Гибралтарский пролив, либо по Суэцкому каналу. Выход в океан из дальневосточного порта Владивосток был свободен, но его отдаленность от экономического, политического и военного центра России, а также растущая морская мощь Японии делали этот форпост незначительной угрозой интересам Запада в Азии.

Спустя четыре года после публикации работы Мэхэна Хэлфорд Маккиндер выступил в Королевском географическом обществе с лекцией «Географическая ось истории». Он определил юго-западный регион Российской империи как исторический перекресток силовых линий между Восточной Азией и Западной Европой. Здешние степи и равнины он рассматривал в качестве магистрали, по которой материковая держава с внутренней сетью коммуникаций может прийти к доминированию на территории «полумесяца» – от побережья Китая и Южной Азии на запад через Балканы и вверх до Ла-Манша.

Маккиндер полагал, что такое техническое достижение как железные дороги увеличивает мощь материковой части и усиливает историческую роль степей Центральной Азии, по которым пролегали пути древних завоевателей из Азии в Европу. Регион, богатый сельхозугодьями и промышленным сырьем в сочетании с возможностями, которые предоставляли железные дороги, Маккиндер видел в качестве оси, вокруг которой разворачивается конфликт между материком и «полумесяцем» морских держав.

Сдерживание России и ее евразийского центра стало основой геостратегии второй половины столетия. В начале 1940-х гг. теорию Маккиндера доработал профессор Йельского университета Николас Спайкмен. Он умер в 1943 г., но идея взятия в кольцо и сдерживания России была реализована на практике в послевоенный период в ответ на советскую экспансию в Восточной Европе и непродолжительный альянс с Китаем. Спайкмен, как Мэхэн и Маккиндер до него, не рассматривал вопрос доступа России в Арктику. На значимость этого упущения указывает та роль, которую сыграл порт Мурманск как пункт доставки грузов с Запада в годы Второй мировой войны, а также факт создания Северного флота ВМФ СССР на Баренцевом море в 1933 г. и растущее значение морских путей, связывающих арктическое побережье Евразии с такими крупными портами, как Мурманск и Владивосток.

Еще в 1997 г. Збигнев Бжезинский (помощник президента Джимми Картера по национальной безопасности в 1970-е гг.) представил идею взятой в кольцо России, которая ограничена Европой на западе, бывшими советскими республиками на юго-западе и Индией, Китаем и Японией на юге и востоке. Хотя он скорректировал оценку геополитической ситуации с учетом распада СССР, его геостратегическим подходом по-прежнему оставалось окружение и сдерживание России в условиях новых отношений, которые США и НАТО строили с бывшими советскими республиками и странами-сателлитами. Роль Арктики в качестве недоступной «четвертой стены» окружения предполагалась, но не рассматривалась детально – XX век завершался все с тем же «белым пятном», что возникло столетием раньше.

В конце XX столетия казалось, что геополитическая стратегия взятия в кольцо и сдерживания России выдержала испытание временем. Но в Арктике назревали изменения, и «стена» с севера начала разрушаться.

Арктика: море и суша

Российская Арктика включает северные моря, острова, континентальный шельф и прибрежные районы евразийского континента. Арктическое побережье России тянется от границы с Норвегией на Кольском полуострове до Берингова пролива. Побережье омывается Баренцевым морем на западе, Карским морем, морем Лаптевых, Восточно-Сибирским и Чукотским морями на востоке. Из них только Баренцево море свободно ото льдов почти круглый год в результате влияния Гольфстрима, протекающего из Атлантического океана в Северный Ледовитый.

Широкий континентальный шельф России простирается на север далеко за пределы 200-мильной Исключительной экономической зоны (ИЭЗ). Протяженность береговой линии вдоль Северного Ледовитого океана достигает почти 40 тыс. км (включая береговую линию северных островов). Площадь водосбора арктического побережья составляет 13 млн. кв. км – почти три четверти суши России, что превышает территорию любого государства.

При обсуждении потенциальных преимуществ потепления в Арктике и таяния полярных льдов внимание главным образом было сосредоточено на экономическом потенциале шельфовых запасов нефти и газа, а также на экономии времени и топлива благодаря новым трансарктическим морским путям. Эти преимущества значительны, но интересы России распространяются и на другие не менее важные аспекты, связанные с расширением доступности Северного Ледовитого океана, включая обеспечение безопасности границ в Арктике и увеличение доступа к сибирским рекам, которые текут в глубь страны. Эти интересы группируются по четырем направлениям: безопасность, океанические и береговые ресурсы, северная транспортная инфраструктура и региональное экономическое развитие в бассейне Северного Ледовитого океана.

Безопасность и северные моря. Северный флот России базируется на Кольском полуострове (юго-западное побережье Баренцева моря) с 1933 г. Сегодня это крупнейший и самый мощный компонент ВМФ России. Подлодки Северного флота, оснащенные баллистическими ракетами, спокойно перемещаются под арктическими льдами. В случае крупного конфликта с НАТО Северный флот мог бы оказаться в ловушке в Арктике, но в остальное время российские военные корабли, базирующиеся в Мурманске, имеют свободный доступ к Мировому океану. Удобное расположение Северного флота также позволяет его военным кораблям круглогодично бороздить Атлантику, а также сопровождать коммерческие суда в порты на северо-западе России.

В то время как некоторым западным геостратегам четвертая стена окружения России представлялась сплошным белым пятном, другим еще до Второй мировой войны был очевиден таящийся в ней огромный потенциал. Так, в 1938 г. Харри Питер Смолка в журнале Foreign Affairs провидчески описал возможные действия России в Арктике. Он обратился к вопросу создания Северного флота на Кольском полуострове и рассмотрел роль недавно учрежденного Главного управления Северного морского пути (ГУСМП) как ведомства по развитию азиатской части арктического побережья. Более того, он даже сравнивал ГУСМП с британской Ост-Индской компанией. Смолка определил преимущества развития Севера с военной точки зрения, реконструировав идею Мэхэна о том, что России не хватает выходов в Мировой океан. Он утверждал, что флот, базирующийся в Мурманске, получит такой доступ: «В результате останется только три стороны, с которых Россия будет блокирована: с запада, юга и востока. Но на севере – и только там – существует независимая, непрерывная и полностью российская никому не доступная береговая линия».

Океанические и береговые ресурсы. Россия долгое время является крупным производителем нефти и газа из ресурсов, добываемых на суше. В последнее время ресурсы континентального шельфа Арктики привлекают все больше внимания. Запасы в Баренцевом море уже разрабатываются, разведанные запасы в Баренцевом и Карском морях рассматриваются на предмет будущего освоения. Однако большая часть месторождений пока не разведана. По оценкам Геологической службы США за 2008 г., более 60 % неразведанных запасов нефти и газа в Арктике находится на российской территории и эквивалентно 412 млрд. баррелей нефти. Лишь небольшой их процент доступен с берега или находится в пределах ИЭЗ России. Наибольший потенциал сокрыт в бассейне Карского моря, перспективны также море Лаптевых и Восточно-Сибирское море.

Таяние полярных льдов открывает доступ к освоению обширной береговой линии и прибрежных вод. Поэтому возникает вопрос об управлении доступом и регулировании освоения шельфовых ресурсов. Береговая пограничная охрана России отвечает за мониторинг морской деятельности у берега и в ИЭЗ, следит за исполнением норм и правил национального морского законодательства. Это небольшая служба, включающая обычные фрегаты и корветы, приписанные к Тихоокеанскому и Черноморскому флотам, несколько рыбоохранных судов и судов для патрулирования ИЭЗ, а также легкие буксиры для операций у берега. Лишь небольшое количество плавучих средств подходит для условий Арктики и льдов. По всей видимости, возможности России вести мониторинг все более доступной ИЭЗ в Арктике не соответствуют темпам летнего таяния льдов.

Северный морской путь. Северный морской путь (СМП) включает маршруты, пересекающие Северный Ледовитый океан от Новой Земли до Берингова пролива. Он служит как для обеспечения региональных морских линий, так и в качестве трансарктического прохода. Естественная преграда – полуостров Таймыр – отделяет Карское море на западе от моря Лаптевых на востоке. Это самая северная оконечность Азии, которая открывается последней во время летнего таяния льдов.

Проход сужается в месте пролива Вилькицкого, отделяющего материк от архипелага Северная Земля. Небольшая глубина и долгое сохранение льдов летом ограничивают транзит между востоком и западом в зависимости от размера судов и времени года. Региональные маршруты остаются судоходными, даже когда транзиту по всему Северо-Восточному проходу препятствует замерзание узких проливов.

Северный морской путь обеспечивает доступ к таким региональным портам, как Новый Порт в устье реки Обь, Диксон, Дудинка и Игарка (порты на реке Енисей, которые служат пунктами погрузки минеральных ресурсов и древесины) и Тикси в устье реки Лена. Эти порты также поддерживают каботажное судоходство в летний период, как только ледовый покров достигает своего минимума.

Кроме обеспечения внутреннего маршрута, соединяющего северные порты и связывающего их через реки с континентальной частью страны, СМП также представляет интерес для мировых судоходных компаний в качестве альтернативы более протяженным южным маршрутам между Дальним Востоком и Европой. Путь из Йокогамы в Роттердам может благодаря СМП сократиться на 4 тыс. миль. Даже при низкой скорости судов по Северному морскому пути сокращение расстояния приведет к экономии времени и расхода топлива, что позволит транспортным компаниям сберечь значительные финансовые средства.

В настоящее время период навигации в Арктике имеет непредсказуемую продолжительность и зависит от различных климатических факторов. Для преодоления этого маршрута требуется особая подготовка судов. СМП не будет привлекать крупные судоходные компании как регулярный маршрут, пока не накоплен необходимый опыт, а маршрут не оснащен современными навигационными средствами, портовыми сооружениями и поисково-спасательным оборудованием. Вне зависимости от дальнейшего отступления полярных льдов постепенная работа в этом направлении позволит сделать Северный морской путь более привлекательным маршрутом для международного судоходства.

Судоходность зависит от мощных ледоколов, которые прорываются сквозь льды и сопровождают суда даже летом. Шесть атомных ледоколов, четыре тяжелых класса «Арктика» и два с малой осадкой класса «Таймыр», обеспечивают функционирование СМП. Кроме того, крупные коммерческие компании начали приобретать собственные ледокольные грузовые суда. В 2009 г. на долю флота компании «Норильский никель» приходилось около 1 млн. тонн грузоперевозок из Дудинки по Карскому морю на Кольский полуостров. За успехом «Норникеля» последовало введение в эксплуатацию подобных судов для транспортировки нефти и природного газа в Арктике без сопровождения.

Арктический бассейн. Российский арктический бассейн включает евразийскую материковую часть и северные береговые районы и составляет почти две трети территории России. Этот бассейн богат природными ресурсами. Южная часть Западной Сибири – очень плодородный сельскохозяйственный район, также богатый нефтью и углем, а реки Обь и Енисей обеспечивают работу ГЭС. Крупные залежи железа и боксита – сырье для производства стали и алюминия.

Среднесибирское плоскогорье на севере – база «Норильского никеля», крупнейшего мирового производителя никеля и палладия. Река Лена дает доступ к золотым и алмазным рудникам. Там расположены и крупнейшие в мире леса, простирающиеся с северо-запада до юго-востока Сибири.

Огромные расстояния, неровный рельеф, промерзшая почва и суровый климат препятствовали строительству автотрасс и железных дорог на севере и северо-востоке. Тем не менее крупные речные системы, в особенности Обь, Енисей и Лена, пронизывают бассейн от Уральских гор на западе до Монголии и Казахстана на юге и горных районов, граничащих с Тихим океаном, на востоке. В прошлом этим потенциалом можно было пользоваться лишь несколько месяцев в году в летний период.

Климат евразийского побережья – один из самых экстремальных и негостеприимных в мире, зимой температура достигает минус 40 градусов по Цельсию, а толща морских льдов превышает два метра. Суровый климат отрицательно сказывается на портовых объектах, вызывая резкие колебания глубины и течения рек в период летнего таяния льда. Снабжение населенных пунктов во время долгих зим обходится дорого. Затраты, которые рассматривались как расходы на безопасность в период холодной войны, сегодня должны оправдываться коммерческой целесообразностью. В результате за последние 20 лет многие старые объекты были разрушены или заброшены и требуют восстановления практически с нуля. Сохранение объектов в регионе затрудняет сезонное потепление, которое вызывает колебания в таянии и замерзании почвы в зоне вечной мерзлоты, что делает ее структуру нестабильной для строительства. Только у наиболее прибыльных коммерческих предприятий есть экономические стимулы для поддержания объектов на реках, таких как инфраструктура в Дудинке (которая обслуживает «Норильский никель»).

Изменения в Арктике и перемены геополитики

Последние несколько лет изменения в Арктике стали источником как воодушевления, так и тревоги. Открытие канадского Северо-Западного прохода и российского Северного морского пути дало возможность прогнозировать сокращение торговых маршрутов – на тысячи миль и значительное количество дней в море – между Европой и Дальним Востоком. Перспективы огромных, пока даже не разведанных, запасов нефти и газа заставило опасаться за суверенность территорий, безопасность и устойчивость развития региона. Изменения в Арктике идут по четырем направлениям – в сфере технологий, экономики, климата и права.

Технологические изменения. В XX веке произошел прорыв в борьбе с арктическим ледовым покровом. Развитие шло по линии укрепления стального корпуса корабля, способного пробиваться сквозь льды. Энергия, вырабатываемая атомными реакторами, позволила ледоколам патрулировать всю протяженность арктического побережья. В результате создания новых конструкций кораблей с двойным корпусом появились коммерческие грузовые суда и танкеры, не нуждающиеся в помощи ледоколов. За этим последовала разработка новых технологий, предназначенных для освоения месторождений нефти и газа на большой глубине и в полярных условиях.

Экономические изменения. В последние десятилетия XX века растущий спрос на энергию в Западной Европе положил начало партнерству добывающих предприятий Советского Союза с рынками в Европе, что разрушило его экономическую изоляцию, которая возникла после Второй мировой войны. Распад СССР еще больше расширил доступ Европы к российским энергетическим ресурсам. Было признано, что российское сырье не только диверсифицирует источники энергии, но и открывает инвестиционные возможности для Запада. Заявление Геологической службы США о том, что в недрах Арктики, возможно, хранится до четверти мировых неразведанных запасов углеводородов, подстегнуло интерес европейских, а также восточноазиатских и американских рынков к потенциальному освоению ресурсов российской Арктики.

Изменение климата. Возросшая доступность Арктики стала результатом кумулятивных изменений климата в последние 30 лет. Зимний ледяной покров уменьшился почти на 10 %. Летние наблюдения 2007 г. показали, что площадь льдов сократилась на треть по сравнению со средним уровнем 1979–2000 гг. Подобные тенденции продолжатся в ближайшие десятилетия. В докладе Гидрометеорологической службы России Межправительственной группе экспертов по изменению климата за 2008 г. содержался прогноз, в соответствии с которым к 2040 г. зимняя температура на арктическом побережье увеличится почти на 4 градуса и на 2–3 градуса летом. Зимы станут менее суровыми, а реки и прибрежные районы будут свободными ото льдов более продолжительный период.

В течение нескольких десятилетий изменения претерпит флора региона, леса сместятся еще дальше на север, увеличатся периоды роста на юге. Особенно важно, что климатические аномалии и глобальное потепление будут способствовать доступности центральной части России и укреплению ее связи с остальным миром.

Изменение правового режима. В 1926 г. Советский Союз предложил разбить арктическую зону на сектора по линиям, проходящим от Северного полюса к восточному и западному оконечностям северного побережья СССР. Однако из-за недоступности Арктики это предложение не имело большого значения. Лишь на Третьей конференции ООН по морскому праву был поднят вопрос о границах национальной юрисдикции в море и было достигнуто всеобъемлющее соглашение.

Конвенция ООН по морскому праву 1982 г. закрепила новые правила демаркации прибрежных государств на шельфе. В 1997 г. Россия присоединилась к Конвенции, определяющей суверенность ее территории в Арктике, в которую входит 12 морских миль акватории и 200-мильная ИЭЗ, уходящая в глубь побережья и включающая острова Северного Ледовитого океана. В Конвенции давалось комплексное определение континентального шельфа, открывавшее перспективу присоединения большей части морского дна, претензия на которое была заявлена в соответствии с секторным принципом 1926 г.

В предвкушении открытия новых ресурсов арктического дна право на юрисдикцию, в соответствии с указанным секторальным принципом, признавалось приоритетным. В 2001 г. Россия обратилась в Комиссию по границам континентального шельфа с предложением закрепить ее рубежи на основании географических и геологических особенностей своего континентального шельфа, указанных в Конвенции. Комиссия посчитала представленные данные недостаточными для вынесения постановления. Сейчас Москва собирает дополнительные материалы и подаст очередную заявку с учетом новых данных.

Государственная политика и геостратегия в Арктике

В основе эволюции России из сухопутной державы в морскую лежит не только государственное планирование, но и технологические, экономические, климатические и правовые изменения. Все последние политические инициативы России в сфере безопасности, развития, океанологии и транспорта включают планы освоения Арктики. Совет безопасности РФ в сентябре 2008 г. подтвердил, что Арктика должна стать основной стратегической ресурсной базой России, и призвал воинские подразделения, в особенности пограничные войска, быть готовыми к защите государственных интересов в Арктике. Нефтяной и газовый потенциал региона уже продемонстрирован. Благодаря Норильску Россия стала крупнейшим мировым производителем никеля и палладия, мало кому уступая и в производстве меди, кобальта и платины. Дополнительный потенциал полезных ископаемых существует на Среднесибирском плоскогорье и на внутренних территориях, где уже добывают уголь, железо, алюминий, золото и алмазы.

С 2000 г. Северный морской путь вновь стал национальным приоритетом. Детальные рекомендации по строительству новых ледоколов и модернизации морских и речных портов включены Министерством транспорта в «Транспортную стратегию до 2030 года». Три новых атомных ледокола будут построены для замены устаревших – таким образом, ледокольный флот по-прежнему сможет обеспечивать круглогодичное функционирование СМП. Новые дизельные ледоколы планируется задействовать для обслуживания портов и шельфовых энергетических объектов, небольшие ледоколы предназначены для прибрежных и поисково-спасательных операций. Возрождение Северного морского пути должно сопровождаться развитием крупных рек как транспортных артерий. В этом отношении политика России в Арктике будет воздействовать на экономическое развитие всего арктического бассейна. Развитие рек откроет доступ не только к ресурсам крупнейших в мире лесов, но и запасам полезных ископаемых. Это также будет способствовать росту торговли сельскохозяйственными и промышленными товарами из южных районов арктического бассейна.

Экономическое развитие Арктики, безусловно, не обойдется без затрат. Появятся проблемы сточных вод и другие издержки сельского хозяйства, а также отходов промышленных предприятий и переработки древесины, увеличится загрязнение, связанное с жизнеобеспечением. Окружающая среда пострадает, если одновременно с новыми разработками не будут вводиться меры защиты от загрязнения и практика рационального использования земельных ресурсов.

Учитывая предстоящие затраты, в официальной программе развития Арктики особое внимание уделяется сбалансированному подходу. В 2006 г. Россия представила свой взгляд на устойчивое развитие в Арктическом совете. Эта политика и далее прорабатывается Министерством регионального развития.

У России также есть международные обязательства по защите качества воды и морской среды. Конвенция ООН по морскому праву включает обязательства по борьбе с источниками загрязнения на суше посредством принятия и исполнения национального законодательства. Развитие СМП связано с угрозой загрязнения от судов даже при нормальных условиях эксплуатации, не говоря уже о катастрофах.

В Конвенции ООН по морскому праву детально проработан вопрос ответственности в сфере борьбы с загрязнением от судов. Прибрежным государствам предоставлены широкие полномочия по применению недискриминационных и научно обоснованных стандартов в покрытых льдом районах соответствующих ИЭЗ для защиты морской среды. Более того, Россия взяла на себя обязательство регулировать использование СМП, а ее морская политика официально признает «общепринятые нормы международного права и международные договора Российской Федерации в осуществлении морской деятельности».

Внешняя политика России направлена на признание Арктики зоной мира и сотрудничества. Этот принцип включен в двусторонние соглашения о границе с США и Норвегией, в Илулиссатское соглашение между арктическими государствами, в приложение Конвенции ООН по морскому праву, в документы Арктического совета, Международной морской организации (ММО) и других международных организаций.

С ростом морской торговли Россия будет проявлять все больший интерес к поддержанию свободы навигации на мировом уровне и обеспечению безопасности своих прибрежных вод. Продвижению российских геополитических интересов в Арктике будет способствовать стратегия расширения ее возможностей как морской державы посредством участия в Арктическом морском партнерстве, включающем единые нормы и принципы безопасности, науки, обмена информацией, разработки океанических ресурсов, защиты и сохранения окружающей среды. Такое партнерство подразумевает взаимовыгодное морское сотрудничество и способствует тому, чтобы географическая ось Арктики стала зоной мирной кооперации, не позволяя зоне конфликта сместиться с юга и запада Евразии на север.

Элементы такого партнерства включают:

Укрепление верховенства права. Россия и США должны показать пример соблюдения правовых норм в Арктике. Москве следует наконец ратифицировать Соглашение о морской границе с Соединенными Штатами, а США – присоединиться к Конвенции ООН по морскому праву. Твердая приверженность единому пониманию Конвенции по морскому праву поможет арктическим государствам разрешить спорные вопросы и ввести нормы управления территорией Арктики, которые будут приняты другими странами, заинтересованными в арктическом транзите, освоении ресурсов и проведении научных исследований.

Надзор за деятельностью и политикой в Арктике. Арктический совет необходимо рассматривать как основной форум для обсуждения вопросов политики в Арктике, даже если определенные действия проводятся в соответствии с полномочиями и под надзором других организаций (например, переговоры по кодам конструкции арктических судов в ММО).

Военное сотрудничество и действия в чрезвычайных ситуациях. Повышение оперативности всех арктических стран на случай стихийных бедствий и техногенных катастроф. Нет нужды, чтобы у каждого государства имелся весь спектр судов, самолетов, спутников и станций наблюдения, а также спасательного оборудования. Обмен информацией об имеющихся средствах, совместное планирование и подготовка операций принесет пользу всем арктическим странам, обеспечив взаимопомощь и взаимодействие.

Морская безопасность и согласование действий. Арктические государства во главе с Россией и Соединенными Штатами должны быть готовы к чрезвычайным ситуациям в море – от поисково-спасательных операций до крупных катастроф, включая повреждение судна и разлив нефти. Лидерство арктических государств в ММО поможет избежать разнобоя в судовых конструкциях, а порой явного несоответствия в применении норм использования трансарктических судов. При этом сотрудничество в сфере регионального рыболовства обеспечит устойчивый промысел и позволит избежать сверхнормативного вылова. Соглашение между Россией и США о разделении трафика и мониторинге в Беринговом проливе является важным шагом в обеспечении безопасности в Арктике.

Обмен информацией. Поддержание морской безопасности. Управление ресурсами и защита морской экологии посредством сбора, анализа и открытия доступа к точной своевременной информации, касающейся деятельности человека, состояния океана, ледового покрова и климата. Совместное наблюдение и слежение за кораблями и самолетами, их идентификация (особенно не принадлежащих арктическим государствам) будут необходимы для достижения максимальной эффективности ограниченных средств мониторинга в Арктике.

Наука об Арктике. Проведение исследований всеми заинтересованными сторонами и обмен результатами будет только приветствоваться. Прибрежные государства должны облегчить процедуру апробации иностранных научных исследований в пределах их ИЭЗ, обеспечивая взаимодействие и обмен данными. Успешные полярные научные программы многостороннего характера заслуживают поддержки из национальных источников, им следует обеспечить доступ к данным, не касающимся безопасности и коммерческой тайны.

Интерес к Арктике неарктических стран. Привлечение всех сторон к дискуссиям, касающимся их интересов в Арктике. Неарктические страны могут иметь свои интересы, они имеют право бороздить арктические воды. В то же время коренные народы заинтересованы в сохранении и развитии своей культуры, занимаясь традиционными промыслами, торговлей и хозяйственной деятельностью, в частности теми ее видами, которые стали возможны благодаря потеплению в Арктике. Все имеют право на участие в мероприятиях по регулированию деятельности в Арктике, если это затрагивает их существенные интересы, не только в рамках Арктического совета, но и в других организациях и в соответствии с другими соглашениями, касающимися Арктики.

Заключение

Старая геостратегия взятия в кольцо и сдерживания России ушла в прошлое. В XXI веке новое геополитическое видение России позволяет ей занимать достойное место не в качестве изолированного материкового государства, а в ряду других морских держав, которые черпают ресурсы на побережье Северного Ледовитого океана и в огромном арктическом бассейне. К середине века Северный морской путь, вероятно, станет регулярным судоходным маршрутом, вначале сезонным и требующим использования ледоколов, но, возможно, постепенно расширяющимся по мере изменения климатических условий.

Открытие в XXI веке доступа к Арктике позволит России развиваться и расти в качестве морской державы, вначале только региональной – на Севере, но затем ее влияние может распространиться везде, куда торговый флот доставляет российские товары и откуда он возвращается с иностранной продукцией.

Подобное превращение грозной сухопутной державы Маккиндера и Спайкмена в одну из первоклассных морских держав потребует объединенных усилий. Тем самым произойдет встраивание новой, «морской» России в систему сотрудничества и партнерства с другими океанскими странами. Приверженность правовым нормам, обмен информацией, совместные операции по обеспечению безопасности и сотрудничество в разработке политики позволят сохранить Арктику как регион мира даже в условиях необходимости поддержания прибрежными государствами своих военно-морских сил и обеспечения своих прав в регионе.

Вокруг этой новой «географической оси» XXI века не избежать конфликтов, но приверженность нормам международного права и уважение суверенитета прибрежных и отдаленных государств сделают конфликты скорее политическими, чем военными. В отличие от «Большой игры» в азиатской геополитике XIX века, а также противостояния центральной части евразийского континента периферии в XX веке сегодня формируется институциональная база конструктивного сотрудничества. Конвенция по морскому праву, Илулиссатская декларация и Арктический совет заложили основы для мирного развития морских путей в Арктике и признания прав прибрежных держав на использование, разработку и защиту органических и минеральных ресурсов в арктических морях и на их дне. Для вящей пользы региона в отношениях между арктическими государствами сотрудничество должно преобладать над конфронтацией, а морскую политику следует основывать на Арктическом морском партнерстве.

Последнее десятилетие – время взрывного роста интереса к Арктическому региону. Повышение цен на нефть, развитие технологий и свидетельства колоссального ресурсного потенциала арктического шельфа заставили говорить о полярных областях как о крупнейшей в мире кладовой. В Арктике стали видеть едва ли не новый Клондайк, что привело к началу геополитической борьбы за регион и поставило его на грань милитаризации. Затем на смену пришел период сотрудничества – арктические страны наладили мирную и достаточно интенсивную кооперацию. На фоне ухудшения отношений между Россией и Западом риск милитаризации вновь возрос: все планируют расширение военного присутствия.

Борьба за Арктику напоминает схватку за шкуру неубитого медведя – углеводородные запасы едва начали осваивать, а их оценки носят очевидно спекулятивный характер. Если военно-политическое соперничество не выльется в открытую конфронтацию, оно способно даже ускорить освоение региона, подогревая интерес и мобилизуя ресурсы для строительства инфраструктуры. Но в долгосрочном плане интенсивное сотрудничество сулит всем арктическим странам гораздо больше выгод – в первую очередь благодаря транзитным возможностям, связанным с таянием льдов Северного Ледовитого океана и сдвигом центра экономической мощи в Азию.

Освоение Северного морского пути (СМП) открывает России новые перспективы. Характерное для всего постсоветского периода восприятие Арктики как обузы – территорий, непригодных для ведения хозяйственной деятельности и обременительных из-за необходимости содержать население, – должно остаться в прошлом. Благодаря СМП Арктика может и должна стать регионом развития.

Ключевое условие – поддержание мира и атмосферы сотрудничества в регионе, продуманная государственная политика по освоению трассы, основанная на принципах непререкаемости государственного суверенитета над материковой и шельфовой зоной, экологической безопасности и максимального использования международных возможностей.

Перспективы Северного морского пути

Северный морской путь – зона морских пространств между меридианом мыса Желания (на архипелаге Новая Земля) и Беринговым проливом, прилегающая к северному побережью Российской Федерации, в пределах которой на судоходные пути непосредственное влияние оказывает ледовый покров Северного Ледовитого океана. В зависимости от ледовых условий, мощности флота, особенностей проводимых судов протяженность маршрута колеблется от 2,2 до 3 тыс. миль. Необходимость прохода судов с более глубокой осадкой (более 11 м) смещает маршрут к северу – в высокие широты, повышая требования к техническому обеспечению проводки, изменяя ожидаемое время прохода судна и возможные отклонения от среднего срока следования.

В 2010 г. по СМП прошло 4 рейса; в 2012 г. – 46, а в 2013 г. – уже 71. Объем перевозок в 2010 г. составил 111 тыс. т, в 2013 г. – превысил 1,4 млн. т. К 2015 г. поставлена задача довести его до 4 млн. т, а к 2030 г. строятся планы достижения 60–70 млн. т. Большая часть грузов придется на энергоресурсы, особенно с учетом освоения арктического шельфа и развития рынка сжиженного природного газа.

Темпы роста грузопотока будут определяться факторами как эндогенными (эффективностью реализации проектов по строительству СПГ-заводов, обустройству инфраструктуры вдоль трассы и развитию прилегающих регионов, политикой в отношении тарифообразования), так и экзогенными (изменение климата, мировые тенденции в сфере регулирования и обеспечения экологической безопасности, ожидания международных партнеров и их реализация в виде проектов по строительству соответствующих судов и перенаправлению потоков на СМП).

Даже при благоприятном стечении обстоятельств Северный морской путь не превратится в ключевую транзитную магистраль глобального масштаба. Достаточно упомянуть, что перевозки грузов по Суэцкому каналу составили в 2012 г. почти 740 млн. тонн. Это в 10–12 раз больше, чем можно будет требовать от Северного морского пути даже через 20 лет. На настоящий же момент в год по СМП перевозится меньше грузов, чем по Суэцкому каналу в день.

Значение Северного морского пути не в том, чтобы сделать из него новый Суэцкий канал, а в том, чтобы дать импульс развитию обслуживающих производств (преимущественно высокотехнологичных) и прилегающих регионов, а также создать еще одно окно интеграции России в глобальный мир.

Чем хорош СМП

В 2009 г. два теплохода из порта Масан (Корея) с разгрузкой на рейде в Новом Порту (Ямбург) стали первыми судами, совершившими международный рейс по СМП в сопровождении двух атомных ледоколов. Время в пути до выхода из акватории СМП на западной границе составило 21 день.

Северный морской путь позволяет существенно сэкономить время по любому маршруту из Восточной Азии в Северную Европу. При движении из Кобе (Япония) в Мурманск экономия составляет около 19 дней, из Гамбурга (Германия) в Нинбо (Китай) – 6,5 дней. Точность цифр зависит от портов отправки/прибытия, маршрута, по которому обычно идет судно (через Суэцкий канал или в обход мыса Доброй Надежды), а также от условий навигации.

Период безледокольной навигации по СМП составляет в среднем около 50 дней и растет по мере изменения климата. Использование ледоколов позволяет значительно расширить «окно». Однако круглогодично использовать СМП до сих пор могут – даже при ледовой проводке – только суда определенного ледового класса.

Для маршрута Мелкойя (Норвегия) – Йокогама (Япония) за счет экономии на оплате фрахта судна, а также сбережения топлива в расчете на один рейс достигается годовая экономия (при условии трех отправок судна в год) 18–20 млн. долларов (до 21 дня экономии при проходе в одну сторону). Экономия лишь на топливных расходах на рейсе в одну сторону составляет порядка 800 тыс. долларов. Расчеты для маршрута Йокогама (Япония) – Гамбург (Германия) показывают, что в летний период затраты на доставку контейнеров по СМП снижаются на 30–35 % по отношению к стоимости доставки через Суэцкий канал, в зимний период – напротив, повышаются на 25–27 %. Стоимость проводки уменьшается по мере накопления опыта и повышения технологической эффективности. Развитие инфраструктуры также способствовало бы снижению себестоимости.

Конкурентные преимущества Северного морского пути перед альтернативными маршрутами из Северной Европы в Азию – почти нулевые риски пиратских нападений по сравнению с Аденским заливом и Южно-Китайским морем, отсутствие строгих ограничений по габаритам и водоизмещению (хотя для крупных судов маршрут может удлиняться, отклоняясь к северу), а также отсутствие узких мест на фоне перегруженности других маршрутов.

Транзитные возможности Малаккского пролива практически исчерпаны. Рост количества проходящих по нему судов не предвидится из-за естественных ограничений: соединяющий его с Южно-Китайским морем Сингапурский пролив в самом узком месте достигает ширины максимум 2,8 км.

Пропускная способность Суэцкого канала ограничена двумя факторами. Во-первых, у него лишь одна «полоса» для движения – суда ходят в сопровождении, используя обходные каналы; в результате за сутки в обоих направлениях может проследовать лишь до 80 судов. Во-вторых, в зависимости от разных особенностей лимитируются габариты самого судна: максимальное водоизмещение – 240 тыс. т, осадка – 20 м при высоте над водой до 68 м, ширина – 77,5 м. В результате крупные суда вынуждены перед заходом в канал перегружать часть груза на суда администрации Суэцкого канала.

В Панамском канале требования еще строже: осадка не должна превышать 12 м, а водоизмещение – 80 тыс. т. После завершения проекта по углублению канала в 2014–2015 г. значения увеличатся до 18 м и 120 тыс. т.

Для реализации конкурентных преимуществ Северного морского пути нужны дополнительные работы по разведке дна, разработке перспективных маршрутов, обновлению картографической информации. Гидрографические исследования для обеспечения безопасности и эффективности судоходства необходимы в первую очередь вблизи морских портов, а также на устьевых участках рек Обь, Енисей, Хатанга, Колыма, в судоходных проливах и на высокоширотной трассе Северного морского пути, предназначенной для крупнотоннажных танкеров.

Экономия во времени доставки и потреблении топлива, возможность которой предоставляет СМП, означает и снижение вредных выбросов, в том числе парниковых газов. Сейчас выбросы от транспортировки фактически не учитываются в схемах климатического регулирования. Всем понятна необходимость такого учета, не ведется он преимущественно из-за технических сложностей. Весьма вероятно, что при подписании нового климатического соглашения грузоперевозки станут объектом регулирования. В таком случае привлекательность СМП повысится по сравнению с более длинными (а потому более углеродоемкими) маршрутами. Вопреки распространенному мнению Северный морской путь является наиболее экологически чистым из всех морских трасс, соединяющих Европу и Азию.

Развитие инфраструктуры СМП

В Послании Федеральному собранию в 2012 г. Владимир Путин прямо заявил: «Важнейший приоритет развития – это региональная авиация, а также морские порты, Северный морской путь, БАМ, Транссиб, другие транзитные коридоры… Нам нужно обеспечить в полном смысле транспортную связанность, единство всей российской территории». С тех пор принят ряд документов стратегического характера (Стратегия развития морской портовой инфраструктуры до 2030 г., Стратегия развития арктической зоны до 2020 г., Транспортная стратегия России на период до 2030 г.), где СМП уделяется повышенное внимание. Утверждена государственная программа «Социально-экономическое развитие арктической зоны России на период до 2020 года». Изначально ответственным исполнителем являлось Министерство регионального развития, однако после его расформирования соответствующие функции отходят Министерству экономического развития. Все чаще предлагается и создание специального государственного органа, отвечающего за развитие региона. Таким образом, у государства амбициозные планы по развитию Арктики, однако детали реализации зачастую под вопросом.

Конкурентоспособность СМП снижается из-за неразвитости физической инфраструктуры: необходимы как модернизация существующей, так и строительство новой портовой сети и спасательных пунктов, оснащение спасательного флота, развитие тренажерных центров. Грузооборот едва ли можно увеличить без углубления фарватеров рек и речных портов. Значительное препятствие – слабое развитие мультимодальных комплексов вдоль маршрутов СМП, то есть инфраструктуры в местах стыковки морского и речного, морского и железнодорожного транспорта.

Физическую инфраструктуру Северного морского пути дополняет информационная и интеллектуальная, охватывающие такие механизмы, как координация движения судов, управление, наблюдение за погодными условиями (анализ поступающих данных и составление своевременных прогнозов), мониторинг, информационное обеспечение и оповещение. В основе информационной – также физическая инфраструктура, но это услуги, которые делают транспортировку по СМП не просто возможной, но привлекательной, безопасной и экономически эффективной. Безопасность использования трасс СМП – вопрос особенно острый, что связано с недостаточной координацией соответствующих органов и институтов после распада СССР и созданием заинтересованными компаниями частных систем, отвечающих их потребностям. Необходимо собрать их в единую сеть.

На перспективах развития СМП и проектов по освоению минеральных ресурсов шельфа негативно сказывается избирательность обеспечения на случай поисково-спасательных операций в акватории. Необходимо поисково-спасательное сопровождение мореплавания по СМП, а также предупреждения и ликвидации разливов нефти и нефтепродуктов – в первую очередь инвестиции в модернизацию спасательных средств, повышение эффективности морских спасательных подцентров и координационных центров.

Скорость доставки – краеугольный камень конкурентоспособности Северного морского пути; следовательно, развитие инфраструктуры надо сфокусировать на том, чтобы обеспечить предсказуемость времени прохождения маршрута. Во главу угла следует поставить развитие не только портовой и навигационной инфраструктуры, но и ледокольного флота. Значение последнего хорошо иллюстрирует сам факт перехода к круглогодичной навигации на западном участке СМП именно благодаря вводу в строй (в 1978 г.) мощных линейных атомных ледоколов типа «Арктика».

В настоящее время на трассах СМП действует шесть атомных и девять дизель-электрических ледоколов. Этого недостаточно для того, чтобы существенно увеличить грузооборот. В соответствии с умеренными прогнозами, обеспечение работы одного лишь участка Дудинка – Мурманск требует 10 ледоколов. С ростом грузооборота потребность увеличится: в зависимости от сложности условий ледовой проводки дополнительно необходимо от 10 до 12 ледоколов (с учетом вывода из эксплуатации действующих судов) в срок до 2030 г.

Совершенно особый случай – двухосадочные ширококорпусные атомные ледоколы ЛК-60Я. Три из них планируется ввести в строй в 2018, 2020 и 2021 гг. Они способны работать как на трассе СМП, так и в устьях сибирских рек; от ледоколов, построенных еще в СССР, они отличаются большим водоизмещением, а также большей мощностью атомной установки. Новые ледоколы позволят обеспечивать проводку танкеров типоразмера Aframax (водоизмещением до 120 тыс. т). При определенных погодно-климатических условиях, по оценкам экспертов, возможна проводка и двух судов в сопровождении одного ледокола. Однако в таком случае СМП, выигрывая в скорости, будет проигрывать по такому параметру, как максимальный размер сопровождаемых судов, что критично при транзите контейнерных грузов.

Россия до сих пор обладает крупнейшим в мире ледокольным флотом, а это – важнейшая предпосылка получения прямых выгод от интенсификации транзита. Потенциал необходимо сохранять и приумножать, ориентируясь на закрепление за страной специализации по предоставлению услуг ледокольной проводки. Серьезным препятствием служат идеи о том, что ледокольная проводка уже через несколько десятилетий не потребуется в связи с полным освобождением российской Арктики ото льда. Во-первых, предполагать развитие событий по такому сценарию – не меньшая крайность, чем, наоборот, отрицать тенденцию к климатическим изменениям. Во-вторых, даже в гипотетическом случае его реализации лишь возрастет угроза столкновения судов с айсбергами, противодействие которым также требует привлечения ледоколов.

Кроме развития ледокольного флота модернизация услуг ледокольной проводки требует и работы с кадрами – обучение лоцманов и договоренности с заинтересованными сторонами (в том числе иностранными компаниями, планирующими использовать трассы СМП для транзитных провозок) о требованиях к квалификации лоцманов, капитанов, допущенных на покрытые льдом маршруты.

СМП и другие арктические проекты

Главный региональный проект, судьба которого тесно связана с развитием СМП, – освоение топливно-энергетических богатств полуострова Ямал. Задача реализуется в первую очередь в рамках проекта «Ямал СПГ», сырьевой базой которого является Южно-Тамбейское месторождение мощностью 1,3 трлн. куб. м газа и 40–60 млн. т газоконденсата. В соответствии с этим проектом предполагается строительство первого в российской Арктике завода по сжижению природного газа. Контрольный пакет принадлежит компании НОВАТЭК, по 20 % продано французской Total и китайской CNPC, иностранным инвесторам также планируется продать оставшиеся 10 % минус 1.

Проект «Ямал СПГ» обещает стать прорывным для российского энергетического комплекса. С учетом растущей волатильности цен на топливо продажи энергоресурсов по долгосрочным контрактам теряют привлекательность. На смену эпохе трубопроводных поставок приходит эра СПГ, который больше соответствует новым условиям. Географическое положение, позволяющее быстро выходить и на европейский, и на азиатский рынок, потенциально делает Россию самым гибким в мире поставщиком энергоресурсов. Однако требуется строительство заводов по сжижению природного газа, ориентированных как на Европу, так и на Азию. Промежуточное положение, дающее возможность корректировать региональные приоритеты в ответ на изменение энергетической конъюнктуры, будут занимать арктические проекты. Показательно, что «Ямал СПГ», несмотря на общую ориентацию на азиатские рынки, уже объявил о заключении 25-летнего контракта на поставку 2,5 млн. т газа в год с испанской Gas Natural Fenosa. Оценивать влияние кризиса в отношениях России с Западом на перспективы проекта пока рано, тем более что срок их реализации растянут на десятилетия.

В середине 2012 г. заложен порт Сабетта – окно Ямала в открытый мир. Изначально предполагалось, что он будет узкоспециализированным и рассчитанным лишь на обслуживание проекта «Ямал СПГ». Однако с конца 2012 г. правительство обсуждает возможность строительства многопрофильного порта, из которого могли бы отправляться также грузы лесной и лесообрабатывающей промышленности, минеральные удобрения, уголь и прочее сырье. Рассматривается возможность привлечения в порт грузов и конкурирующих компаний:

– нефти с Новопортовского месторождения «Газпрома» на мысе Каменный; в противном случае потребуется строительство порта на расстоянии 400 км южнее Сабетты, а также железнодорожной ветки к нему (до станции Новый Порт от уже проложенной ветки Обская – Бованенково);

– газа с месторождений северо-западной части полуострова Ямал; газ предполагается экспортировать не только по газопроводу Ямал – Европа, но и через глубоководный порт Харасавэй на северо-западе полуострова, строительство которого также обсуждается.

Реализация всех трех конкурирующих проектов (порт Сабетта, Новый Порт и порт Харасавэй) одновременно не только снизит эффективность выделяемых ресурсов, но и сведет на нет положительный эффект от агрегирования финансовых и прочих вложений заинтересованных компаний.

Развитие морской транспортной инфраструктуры следует рассматривать в совокупности с развитием инфраструктуры других видов транспорта; целесообразно создание транспортно-логистического кластера в масштабах целого региона, где морская часть – СМП – центральный, но не единственный компонент.

Увеличение грузооборота и дальнейшее повышение спроса на перевозки по СМП способствует более интенсивному использованию сибирских рек. Для их интеграции в систему СМП необходимо обеспечить судоходные условия на устьевых участках рек и проведение дноуглубительных работ, в том числе на реках, где технически возможен заход судов типа «река – море».

Строительство Северо-Сибирской магистрали (продолжение БАМа на запад от Усть-Илимска до Сургута) и сооружение на ее пересечении с крупнейшими водными путями – Леной, Енисеем, Ангарой, Обью – мультимодальных транспортных узлов, как ожидается, увеличит потенциал регионов, объем грузопотоков, а следовательно, дальнейшее развитие транспортной сети и углубление интеграции Западной Сибири и Дальнего Востока в сеть евроазиатских транспортных коридоров.

Развитие инфраструктуры, в свою очередь, должно быть тесно связано с ростом промышленности, что позволяет говорить о создании транспортно-промышленных комплексов. Так, правительство Республики Саха планирует использовать СМП как транспортную магистраль для доставки угля с Зырянского угольного бассейна на рынки Европы и Азии. В этих целях строятся баржи и буксиры «река – море», а также реконструируется Зеленомысский морской порт; проводятся дноуглубительные работы на устьевом фарватере реки Колыма. Путь по Колыме до порта Певек без перевалки пока невозможно использовать из-за недостаточности глубин.

Деформирован и устьевой фарватер реки Лены, он препятствует безопасному выходу/заходу судов «река – море» на арктические морские трассы, соединяющие Лену с реками Яна, Индигирка, Колыма, – суда вынуждены работать с двойной или тройной перевалкой.

Особенно важна интеграция в систему Северного морского пути реки Енисей. Связь СМП с материковой частью Средней Сибири позволит по-новому подойти к позиционированию сибирских регионов, в первую очередь Ангаро-Енисейского, на мировом рынке, сформировать базы обслуживания магистрали на границе Западного и Восточного секторов СМП. А главное – позволит преодолеть проклятие Средней Сибири: ее континентальность, ориентирующую регион лишь на российские рынки и не позволяющую интегрировать его в глобальные экономические процессы.

Особое значение для развития СМП может иметь проект строительства Северного широтного хода (СШХ) – железной дороги, которая должна соединить Чум (Коми), Обскую (поселок Лабытнанги, ЯНАО), Салехард (на противоположном от Лабытнанги берегу Оби), Надым, Пангоды, Коротчаево (Новый Уренгой), Игарку (Красноярский край) в единую трансполярную магистраль. Требуется не только реконструкция участков дороги, но и строительство некоторых из них, включая мостовые переходы (в частности, через Обь и Надым). Магистраль должна стать частью подъездной инфраструктуры к порту Сабетта на Ямале и значительно увеличить направляемый через него грузопоток. Кроме того, соединение с Новым Уренгоем даст выход на Ямбург на Тазовском полуострове и на Сургут; Сургут, в свою очередь, является пунктом на магистрали Тобольск – Сургут – Нижневартовск.

Значительная неопределенность в отношении будущего развития Северного морского пути, а также высокая стоимость многих проектов (так, создание СШХ оценивается в 150 млрд. руб.) обуславливают необходимость стратегического партнерства государства и частного сектора, в том числе с привлечением иностранных инвестиций.

От государства ожидается создание условий, делающих инвестиционные проекты привлекательными для бизнеса. Финансовое участие государства необходимо там, куда бизнес либо не пожелает, либо не сможет вкладывать, например, в развитие инфраструктуры по обеспечению безопасности СМП.

Делу развития Северного морского пути способно послужить расширение российского военного присутствия в Арктике. В советское время маршрут разрабатывался во многом для военных целей. А нужная для него инфраструктура и по сей день имеет одновременно и гражданское, и военное назначение. Важно, чтобы рост военного внимания не привел к дестабилизации региона, которая подорвет конкурентные позиции СМП. Атмосфера сотрудничества – неотъемлемое условие того, чтобы полноценно использовать транзитные возможности Арктики.

Роль главного центра координации деятельности компаний и региональных властей должна принадлежать государству. Целесообразно делегировать подобные полномочия администрации СМП и Министерству по развитию Дальнего Востока. Реализация проектов в ограниченном количестве узловых точек значительно повысит для частного бизнеса привлекательность участия в развитии инфраструктуры СМП.

Международное сотрудничество по освоению СМП

Северный морской путь крайне интересен иностранным партнерам. С одной стороны, они нуждаются в транзитных, портовых, информационных и других услугах, которые Россия готова предоставлять в связи с развитием СМП. С другой стороны, являются потенциальными помощниками в создании и модернизации инфраструктуры СМП – своими силами обеспечить достаточный уровень ее развития Россия не сможет или это обойдется много дороже.

Главными игроками выступают ведущие страны Азии – Япония, Китай, Корея. Заинтересована и Норвегия. СМП способен преобразить ее геополитическое положение, фактически закрепив за страной контроль над выходом в Азию из Северной Европы. Кроме того, СМП открывает новые возможности работы на шельфе и экспорта продукции в Азию для норвежской Statoil. Один из лейтмотивов Северной стратегии Норвегии – расширение норвежского присутствия на азиатских рынках. Развитие СМП важно для Осло еще и потому, что российские арктические проекты освоения углеводородов ориентированы на азиатские страны, что в итоге снизит уровень конкурентного давления на норвежские газовые поставки в Европу. Неудивительно, что первым иностранным коммерческим партнером, который осуществил безостановочный транзитный проход по СМП, стала именно норвежская компания, которая поставила железную руду в КНР в 2010 году.

Безусловно, заинтересован в развитии Севморпути Китай. Первый проход там китайский ледокол совершил в 2012 году, тогда же Пекин объявил о планах построить еще один ледокол (формально – для исследовательских целей), он должен быть спущен на воду в 2014 году. С одной стороны, интерес КНР связан с ее участием в освоении нефтегазовых месторождений в российской Арктике, которое еще усилится по мере сворачивания российско-американских арктических проектов. С другой – очевидны и транзитные возможности СМП: по некоторым оценкам, к 2020–2025 гг. по этому маршруту может быть отгружено до 15 % китайского экспорта. Скорее всего оценки завышены, однако серьезность намерений Пекина по развитию транзитных возможностей региона не подлежит сомнению. Основными мотивами служит и возможная экономия, и стремление решить проблему Малаккского пролива, зависимость от которого (как в части импортных поставок топлива, так и экспорта промышленной продукции) слишком велика, особенно с учетом рисков перегруженности и проблем пиратства. В долгосрочном плане одним из важнейших направлений деятельности китайцев по развитию транзита является сотрудничество с Исландией – при условии развития полярной навигации Рейкьявик способен превратиться в порт мирового уровня.

Первое японское судно совершило проход по СМП в 2011 г. – с Кольского полуострова доставлена железная руда в Китай. В 2012 г. компания «Газпром» осуществила первую поставку СПГ в Японию из норвежского порта Хаммерфест в японский порт Тобата. Интересы Токио к СМП в целом аналогичны китайским – использование трассы для получения доступа к ресурсам, преимущественно энергоносителям. В политическом плане страна заинтересована поддерживать безопасность и стабильность в регионе в благоприятных условиях для судоходных компаний.

В сентябре 2013 г. первую проводку нефтяного танкера из России (порт Усть-Луга) совершила корейская судоходная компания Hyundai Glovis. Для проводки использовалось судно шведской компании Stena Bulk. Кроме того, компания Hyundai Heavy Industries еще в 2011 г. начала тестирование нового судна ледового класса – крупнейшего в мире, разработанного специально для работ в Арктике.

Предоставление транспортных услуг и услуг по строительству и обслуживанию судов, способных работать в арктических условиях, – главный интерес Южной Кореи. Обладая крупнейшей в мире судостроительной отраслью и производя больше всех в мире СПГ-танкеров, Корея, безусловно, – главный потенциальный поставщик судов, пригодных для работы в Арктике.

Интересы в Арктике есть и у Индии. В первую очередь страна заинтересована в доступе к энергетическим ресурсам (до последнего времени индийские компании претендовали на оставшуюся свободной долю в проекте «Ямал СПГ»). Сейчас около 70 % импорта нефти и 80 % импорта СПГ поставляется в Индию с Ближнего Востока, и страна остро заинтересована в диверсификации источников поставок. Кроме того, для Дели присутствие в Арктике важно из геополитических соображений. Страна вступила в гонку с Китаем за энергетические ресурсы в разных регионах мира, и движение в Арктику расценивается как один из способов сдержать конкурента. Индия даже объявила о строительстве ледокола стоимостью порядка 166 млн. долларов.

Особая роль в развитии СМП могла бы принадлежать Республике Сингапур, даже несмотря на то, что широкое использование северного маршрута угрожает незыблемости ее позиций как безальтернативного транспортного хаба для большинства торговых потоков в АТР. Но власти страны осознают неизбежность развития СМП и хотят держать процесс под контролем, участвуя в нем напрямую. Тем более что Северный морской путь даже при наиболее оптимистичном сценарии не пропустит количество судов, сколько-нибудь чувствительное для Малаккского пролива. Более того, СМП в ближайшем будущем сможет специализироваться исключительно на балкерных перевозках, Сингапур же обслуживает преимущественно контейнеровозы. Развитие северного маршрута при определенных обстоятельствах может быть даже полезным, так как позволит несколько разгрузить Малаккский пролив.

Потенциально Арктика для Сингапура – один из источников поставок нефти как для внутреннего потребления, так и – главное – для нефтепереработки, составляющей одну из основ экономики. Наконец, республика имеет твердые намерения участвовать в развитии инфраструктуры Севморпути. Опыт планирования и создания портов, управления морскими процессами, предупреждения разливов нефти и ликвидации последствий аварий позволяет Сингапуру выступать одним из потенциально первостепенных участников обустройства маршрута.

Республика Сингапур имеет опыт самого эффективного в мире управления людскими ресурсами (включая иммиграционные потоки) при осуществлении инфраструктурных проектов, а также способна выступать арбитром при решении любых споров. Сингапур – едва ли не единственное (не считая Россию) государство в АТР, лишенное серьезных противоречий со всеми остальными значимыми игроками.

В случае смягчения политических противоречий в среднесрочной перспективе есть возможности сотрудничества и с Соединенными Штатами, хотя Вашингтон менее других игроков в АТР заинтересован в развитии маршрута. Интересы России и США сходятся в акватории, прилегающей к Берингову проливу. При условии развития СМП объект приобретет стратегическое значение, и совместный контроль может послужить основанием сотрудничества как в области безопасности мореплавания, так и обеспечения экологической безопасности (при добыче ресурсов, транзите, рыбном промысле), а далее подстегнуть кооперацию и в не связанных с судоходством областях – например, в обеспечении прав малых коренных народов или в региональном экономическом сотрудничестве между Аляской и Чукоткой. Сотрудничество в акватории Берингова пролива имеет, кроме всего прочего, мощное символическое наполнение: здесь проходит 180-й меридиан – линия перемены дат. «Партнерство вокруг 180-го меридиана» способно стать мощным брендом (см.: Антрим К. Партнерство вокруг 180-го меридиана // Россия в глобальной политике, № 3, май-июнь 2013).

России крайне выгодно максимально использовать возможности совместных проектов. Норвежские технологии навигации в Арктике, корейское судостроение, сингапурский опыт развития инфраструктуры – все весьма кстати в рамках международного партнерства. Вместе с тем во взаимоотношениях с другими странами России важно отстаивать свои принципиальные интересы: безусловный суверенный контроль за СМП, доминирование в предоставлении услуг ледокольной проводки, увязка развития Севморпути с освоением прилегающих к нему территорий.

Для привлечения зарубежных партнеров к освоению СМП требуются серьезные усилия государства. Первостепенная задача состоит в устранении институциональных барьеров. К ним относятся и чрезмерный уровень государственного регулирования (особенно в инфраструктурной сфере, куда частный сектор почти не допускается), и бюрократизация (к примеру, чтобы получить от администрации Северного морского пути разрешение на проход по маршруту, необходимо подать заявку как минимум за 15 дней до захода судна в акваторию. Для сравнения, для прохода по Суэцкому каналу заявку подают за 48 часов).

Необходимы специальные механизмы государственных гарантий, что подразумевает строгое разделение ответственности между инвесторами и государством. С учетом относительно небольшого числа потенциальных зарубежных партнеров (крупнейшие судоходные, судостроительные, логистические и инжиниринговые компании, имеющие опыт работы в арктических водах) следует в том числе привлекать инвесторов «в ручном режиме». Роль лидера должно играть государство – видимо, в лице Министерства по развитию Дальнего Востока. Администрация Северного морского пути, которая также могла бы выполнять функции агентства по привлечению инвестиций, сейчас скорее представляет собой бюрократический заслон. Привлечение к обустройству маршрута даже нескольких игроков мирового уровня позволит сразу резко нарастить грузопоток – крупный бизнес в морском судоходстве, как правило, располагает широкой системой устойчивых связей, действующей на основе долгосрочных контрактов, и приход на Северный морской путь крупной судоходной компании автоматически привлечет капитал ее партнеров из смежных отраслей.

В общественной дискуссии вокруг Северного морского пути по-прежнему преобладают две крайности – чрезмерный оптимизм и стремление видеть в СМП золотую жилу, с одной стороны, и непробиваемый скептицизм, с другой. Оба полюса контрпродуктивны. Северный морской путь – не миф и не утопия. Он принесет стране немалые выгоды, но лишь при условии взвешенной политики освоения маршрута, свободной от эйфории и не предполагающей освоение трассы любой ценой, а основанной на всестороннем анализе выгод и издержек. Роль государства должна заключаться не в предоставлении заоблачных сумм из федерального бюджета, а в снятии барьеров и построении такой системы стимулов для заинтересованных сторон, которая позволит осваивать маршрут при минимальном прямом государственном участии. При таком подходе Северный морской путь станет ключом к исторической миссии моста между Европой и Азией, с которой Россия всегда себя ассоциировала, но которую на практике давно не выполняет.