Российские самодержцы. Екатерина II. Иван Грозный

Наследие и задачи

Неторопливо и неуклонно, почти не прерываясь внутренними распрями и войнами, вырастало Московское княжество. Иван I (ум. в 1341 г.), внук великого Александра Невского, победившего шведов на Неве (1240 г.) и немецких рыцарей Ливонского ордена на льду Чудского озера (1242 г.), в результате жестоких сражений с соседним Тверским княжеством впервые получил титул «великого князя». Ему удалось добиться у хана Золотой Орды в Сарае (на нижней Волге) полномочий на сбор «татарской дани». С 1240 года все древнерусские княжества и города должны были платить ее регулярно. Поначалу дань взимали татарские сборщики налогов, которые селились в городах вместе со своими боевыми дружинами, и впридачу к тому, что требовал хан, получали и собственную контрибуцию. Переход их полномочий к великому князю московскому, разумеется, не освободил города от дани, но избавил от присутствия незваных чужеземных гостей, чреватого любыми неожиданностями. В результате этого авторитет Ивана I среди многочисленных родичей в малых и больших удельных княжествах, составлявших прежнюю Киевскую Русь, значительно возрос, да и торговые республики Новгородская и Псковская охотнее имели дело со «своими людьми». Бережливый, носивший прозвище «Калита» (денежный мешок), Иван оставил в наследство фундамент государства, над строительством которого упорно и ревностно трудились его потомки.

Почти все они были рассудительными и хитроумными политиками и всеми силами, стремились к укреплению, сохранению и приумножению своих владений. В текстах сохранившихся восемнадцати завещаний, в том числе и тех, что принадлежали Ивану IV, находит отражение эта подчас прямо-таки доморощенная форма государственного правления, а также умение чрезвычайно ловко избежать возможных споров между наследниками. Посредством хорошо продуманной системы участия наследников в управлении было достигнуто такое положение, при котором любое изменение состава собственности могло иметь место лишь при взаимном согласии всех наследников. Иван I ввел правило, согласно которому каждый наследник мужского пола, кроме удельного княжества в Москве и близлежащих окрестностях, должен был получить и имущество (дворы в Кремле и ремесленных или купеческих слободах у его подножия, в так называемом «Большом посаде», деревни в непосредственной близости от Москвы, права и постоянные доходы). Таким образом, каждый наследник имел долю в Москве, и одновременно не оспаривалось преимущество старшего сына, сохранявшего титул великого князя. Того же принципа придерживались последующие поколения. Это придавало весьма реальный вес призывам завещателей к согласию и единству наследователей. Правда, власть старшего на данный момент наследника постоянно возрастала — не в последнюю очередь вследствие того обстоятельства, что братья или племянники великих князей, имеющие равные с ним права наследства, зачастую умирали раньше их. Лишь в середине XV века произошел серьезный внутренний кризис, который был единственным в своем роде и потряс сами основы великого княжества. Временами казалось, что Москва может распасться на отдельные, соперничающие и враждующие друг с другом удельные княжества и вследствие этого утратить свое значение подобно тому, как это случалось со многими другими древнерусскими княжествами, начиная с XII века. Правда, в ожесточенной борьбе между великим князем Василием II и его двоюродным братом Дмитрием (Шемякой) акценты были расставлены несколько по-иному, ибо речь шла о господстве над Москвой, да и мятежный кузен не оставлял сомнений в том, что после завоевания города принципы Ивана I Калиты будут вновь восстановлены. Великому князю, несмотря на жестокое обращение со стороны кузена, лишившего его зрения, удалось восстановить центральную великокняжескую власть и усилить централизованное правление, корни которого уходили в XIV столетие. Благодаря его несгибаемой воле удалось склонить гордую и независимую Новгородскую республику на Волхове, которая сама себя называла «государем» и повелевала территорией, служившей, в основном, поставщиком сырья и охватывавшей весь европейский север России вплоть до Урала и за его пределами, к заключению договоров, которые положили начало подчинению города. Незадолго до смерти он со своим наследником Иваном появился в Новгороде — первый за несколько столетий великий князь, увидевший город в пределах его крепостных стен.

Сын Василия II, Иван III (1462–1505 гг.), продолжая политику отца, предпринял против Новгорода несколько походов (1471, 1478, 1479, 1488 гг.) и сумел присоединить к Московскому государству гордую торговую республику, которая преграждала московским купцам путь к Балтийскому морю и контролировала торговлю в этом регионе. Весь верхний слой новгородцев: бояре, купцы, то есть те, кто располагал состоянием и опытом, были переселены частью в Нижний Новгород на Волге, частью в Москву. Прежде всего Иван III отдал приказ о перенесении в Москву символа городского самоуправления, вечевого колокола, созывавшего народ на вече — народное собрание, — на котором принимались решения о будущей судьбе города. Новгород превратился в незначительный провинциальный город московского государства. Его богатства были разграблены, а великокняжеская казна пополнилась множеством сокровищ, вывезенных из стран Запада. Огромными земельными владениями Новгорода, которые дали великому княжеству территориальное преимущество не только перед всеми остальными древнерусскими княжествами, но и перед западными соседями, управляла теперь Москва.

Западный сосед, Великое княжество Литовское, с 1385 года объединенное с Польшей, в течение XIV столетия завоевало большую часть бывшего киевского княжества вместе со столицей Киевом, «матерью городов русских». Это было весьма своеобразное политическое образование, в котором литовцы не только были великими князьями, но и составляли высший слой, осуществлявший политическое руководство. Однако в то же время весьма важным являлось то обстоятельство, что большинство населения состояло из восточных славян и было православным; государственный язык Великого княжества Литовского представлял собой восточнославянский диалект с древнебелорусскими элементами и большим количеством литовских заимствований, а православной церкви Литвы неоднократно удавалось на время выделиться из Киевской епархии, в 1328 году перенесенной в Москву. С момента перехода великого князя Ягелло и его кузена Витовта в римско-католическую веру она проникла и на территорию Литвы. Это ускорило принятие окончательного решения о присоединении к западному миру. В весьма своеобразном симбиозе объединились литовцы-католики и православные славяне под властью Ягелло и его последователя Казимира IV. Хотя церковная уния, заключенная во Флоренции и Ферраре (1439 год) византийским императором и патриархом Византии перед лицом смертельной угрозы со стороны турок, была резко осуждена не только в Москве, но и в Литве, все же литовское княжество представляло собой шлагбаум, отделявший Москву от западного мира, подобно ливонским владетельным князьям на севере, архиепископу Риги, епископам Дерпта и Эзель-Вика и ливонской ветви немецкого Ордена, городам Риге и Ревелю.

Иван III после покорения Новгорода и его территорий начал экспансию на запад и вскоре угрожал как литовцам, так и ливонцам. Однако энергичную и в равной степени искусную политику он начал проводить и на востоке в отношениях с татарами. В 1480 году он впервые отказался платить дань хану Золотой Орды и этим извлек выгоду из начинающегося распада некогда столь мощной степной империи. На Волге, в Казани, то есть в непосредственной близости от Москвы, в Астрахани, у впадения Волги в Каспийское море, и в Крыму возникли ханства, из которых особую угрозу для Москвы представляло собой Крымское, ибо находилось под защитой турецкого султана. При подобном развитии событий ханы Золотой Орды, продолжавшей существовать как государство, были обречены на полную утрату власти. Хан Ахмет в 1480 году попытался сохранить господство над древнерусскими княжествами, предприняв поход на Москву. На реке Угре, притоке Оки, неподалеку от московско-литовской границы татары встретились с войском Ивана III во главе с его старшим сыном Иваном. Однако битвы не произошло. Когда наступил мороз и Угра замерзла, оба войска отступили. Ни москвитяне, ни татары не были заинтересованы в сражении, и Ахмет без всякой борьбы отказался от взыскания ордынской дани. Позднее, в 1502 году, он был убит. В результате пришел конец оплоту татарского владычества в Восточной Европе, и татарское иго было ликвидировано без всякого военного вмешательства. С начала 90-х годов XV века Москве удавалось оказывать влияние на внутренние распри в Казанском ханстве, так что была устранена опасность угрозы и с этой стороны. Был также заключен союз с Крымскими татарами, который продолжался и после смерти Ивана III.

На отношения с западным соседом Иван III стремился оказывать влияние путем заключения в 1494 году брака между дочерью Еленой и литовским великим князем Александром, сменившим отца, Казимира IV. Кроме того, он надеялся ослабить, а возможно, и полностью разрушить союз, существовавший между Литвой и Польшей, — в Польше королем был избран старший брат Александра, Иоганн Альбрехт. Отправной точкой такой политики было то обстоятельство, что на литовских территориях, населенных православными восточными славянами, бояре пытались уклониться от централизации правления и юрисдикции, которая была вначале исключительной, а затем все более усиливалась в интересах магнатов, живших на исконных литовских землях. К 1494 году под управление Москвы перешло немало мелких и мельчайших удельных княжеств, многие из которых представляли собой не более чем крупные поместья. Москва пыталась наступать в двух направлениях: на Смоленск и на Киев, чтобы овладеть Днепром, служившим важной транспортной артерией. В 1500–1504 году на границе между Литвой и Москвой бушевала война. После заключенного в 1504 году перемирия Москва продолжала продвигаться вперед и присоединила к себе значительные территории. Иван III, после подчинения себе Новгорода ставший соседом Литвы, был полон решимости продолжать жесткую политику и в отношениях с ней, свидетельством этого стало сооружение крепости Иван-город, напротив замка немецкого Ордена и города Нарвы. В 1501 году магистр Ливонского ордена Вольтер фон Плеттенберг заключил оборонительный союз с Литвой и 15 сентября 1502 года разбил армию москвитян на озере Смолина южнее Пскова. Перемирие, заключенное в 1503 году, было не более чем передышкой. В последующие 50 лет это перемирие постоянно продлевалось и если не предотвратило катастрофу Старой Ливонии, то отодвинуло ее.

В своих внешнеполитических связях Иван III пошел гораздо дальше, чем все его предшественники. Наряду со Швецией, с которой Москва после присоединения Новгорода имела общую границу, в поле зрения московских политиков оказалась Дания как желанный партнер в борьбе против Швеции. Начиная с 1482 года Иван поддерживал отношения с Маттиасом Корвинусом Венгерским. В 1488 году были также установлены отношения с императором Максимилианом I[6]. а в 1489 году посол москвитян присутствовал на рейхстаге во Франкфурте. Максимилиан I искал союзников для сопротивления усиливающейся власти Ягеллонов, и великий князь московский показался ему подходящей фигурой, поскольку Казимир IV недавно способствовал восшествию на престол в Богемии своего старшего сына Владислава, намеревавшегося завоевать Венгрию. Впрочем, император не колебался ни мгновения, когда в 1491 году представилась возможность заключить союз с Ягеллонами, и с тех пор тактика сдержанности, недоверия и выжидания по отношению ко всем предложениям Запада для политиков Москвы стала обычной. Иван III не в последнюю очередь стремился заключить также и матримониальные связи с Западной Европой, поэтому, когда вначале такой возможности не представилось, он выдал дочь Елену замуж за литовского соседа, а в 1482 году женил сына Ивана на дочери молдавского князя Стефана.

Сам он в 1472 году женился вторым браком на племяннице последнего византийского императора, принцессе из дома Палеологов Зое-Софье. Она получила воспитание в Риме. Кардинал Виссарион, грек по национальности и один из организаторов потерпевшей неудачу Флорентийской церковной унии 1439 года, ускорил заключение брака, поскольку надеялся, как и папа Сикст IV, на то, что Иван III займет видное место в большой христианской Лиге, направленной против турок. Однако Иван III и не помышлял о том, чтобы дать вовлечь себя во враждебные Турции планы, вынашиваемые папой. Главным было для него усиление влияния собственной семьи. Кроме того, Зоя-Софья привезла с собой в Москву греков и итальянцев, и прежде всего художников, которые вскоре совершенно изменили внешний вид дворца великого князя в Кремле. Софья, по-видимому, не оказывала ни политического влияния на Ивана III, как это неоднократно утверждалось, ни сколь-нибудь значительного воздействия на государственную идеологию Москвы. В первые десятилетия брака она даже отступила на задний план по сравнению с Еленой, дочерью Стефана и супругой Ивана младшего, которая в 1482 приехала в Москву и в 1483 году родила сына Дмитрия. Тот факт, что преемником отца станет Иван младший, казалось, не подлежал сомнению, несмотря на то, что Софья родила своему супругу шестерых сыновей. В 1490 году молодой Иван, которого летописцы уже начиная с 70-х годов наделяли титулом великого князя, скончался. 4 февраля 1498 года Дмитрий, достигший 15-летнего возраста, был коронован великим князем. При этом впервые была использована «шапка Мономаха», головной убор из золота, который якобы был прислан в XI веке императором Константином IX Мономахом своему зятю, сыну киевского князя, Всеволоду. В этом нашла свое вещественное выражение идея исторической преемственности, которая привела к возникновению теории о том, что Москва станет «Третьим Римом». Теперь же шапка была возложена не на старшего сына гречанки Софьи, а на внука Ивана III от первого брака, который по своему происхождению, в том числе и с материнской стороны, не имел ничего общего с Византией. По-видимому, Софья и ее сын Василий на некоторое время покинули московский двор. Между тем, несколько лет спустя произошел поворот в диаметрально противоположную сторону. 11 апреля 1502 года Иван III приказал арестовать Елену и престолонаследника Дмитрия, а 14 апреля Василий был назначен преемником и получил титул великого князя. Не будет ошибкой предположить, что это решение в пользу Софьи и ее старшего сына объяснялось внешнеполитической ситуацией, войной с Литвой и позицией Стефана, правителя Молдавии и отца Елены. Таким образом, Софья, в большинстве позднейших хроник называемая «царевной», оказывала большое влияние на Москву, однако скорее косвенное, чем непосредственное. Доказательств тому несколько: введение обращений и титулов по образцу византийских и новых придворных церемониалов, признание царского титула соседями (например, ливонцами), изображение византийского двуглавого орла на государственном гербе, впервые документально подтвержденное в 90-х годах. Впрочем, если бы не осмотрительная и дальновидная внутренняя политика Ивана III, все это осталось бы лишь пустой формальностью.

Внутренняя политика на протяжении 44 лет правления Ивана III не обходилась без конфликтов. В частности, отнюдь не всегда безоблачными и дружескими были его отношения с четырьмя младшими братьями. Софья, казалось, некоторое время даже симпатизировала деверям. Иван III сознательно ограничил власть братьев и в конце концов окончательно лишил их таковой. Удельные князья, подчинявшиеся Москве, поначалу сохраняли свои родовые владения, однако постепенно отлучались от них, переселялись в другие земли великого княжества или привлекались ко двору. Таким способом Иван III пытался создать однородный, зависимый от милости царя слой аристократии и устранить весьма значительные различия, существовавшие между отдельными труппами, и, кроме того, сознательно поддерживал мелкое служилое дворянство. Формирования сплоченной боярской оппозиции и тем более возникновения сословий не произошло, поскольку высший слой аристократии был истощен борьбой, связанной с иерархической системой, «местничеством», и при этом все больше попадал в зависимость от великого князя. Свод законов, судебник 1497 года, кодификация действующего права, был создан не только с целью введения единообразия судопроизводства в московском государстве в целом. Он подчеркивал, что верховная судебная власть сосредоточена в руках великого князя, а наместники по его указанию вершат суд и управление. Право свободного передвижения и повсеместного проживания крестьян уже ограничивалось, однако пока еще не отменялось.

Среди крупных сооружений, которые были возведены в Кремле при Иване III, собор Успения богородицы (Успенский собор), созданный Аристотелем Фиораванти, занимает особое место, поскольку высшие круги московского государства явно воспринимали его как символ победы над Новгородом. Исключительность положения московского великого князя еще отчетливее проявляется в роскоши Грановитой палаты, которая была построена по образцу итальянских палаццо и весьма выгодно отличалась от старых домов великого князя, его братьев и других жилищ представителей знати, которые были расположены на территории Кремля.

И, наконец, период правления Ивана III отмечен религиозными распрями, которые имели весьма далеко идущие последствия. Секта так называемых «жидовствующих» выступила вначале в Новгороде, а потом в Москве, где, по-видимому, встретила значительную поддержку влиятельных лиц. Речь шла об антитринитариях, происхождение которых неизвестно; это могли быть отголоски гуситского движения или движения богомилов, распространенного на Балканах; учение объединяло в себе всевозможные противоречащие друг другу элементы, подверженные, по-видимому, значительному влиянию иудейской философии. Еще в 1487 году новгородский архиепископ Геннадий пытался принять меры против сектантов. Он встретил поддержку у дворянина Иосифа Санина Волоцкого, который основал в Волоколамске богатый монастырь, вскоре ставший известным своими строгими порядками. Иосиф Волоцкий немедленно выступил против сторонников лжеучения. Однако московские соборы 1488 и 1490 годов решились подвергнуть еретиков лишь довольно мягкому осуждению. Иосиф вступил в ожесточенный конфликт с митрополитом московским, назвал его «волком в овечьей шкуре» и отказался уплатить наложенные на него церковные штрафы. Он обратился к Ивану III как главе церкви. Великий князь отнесся к Иосифу с большой симпатией, ибо тот дал теологическое обоснование неограниченной власти московского правителя над церковью.

Уже в 1495 году приход нового митрополита ознаменовал начало новой политики по отношению к «жидовствующим». В 1503 году состоялся третий собор, осудивший «жидовствующих», причем Иосиф Волоцкий выступил здесь и с теологическим обличением, и в роли прокурора. Теперь против обвиняемых были введены строжайшие санкции. Впрочем, на соборе решались и другие спорные вопросы. Активным и смелым противником крупного монастырского землевладения стал анахорет Николай Майков[7] (1433–1508), монах Кирилле-Белозерского монастыря, который некоторое время провел на горе Атос, а затем основал скит на реке Сорке, близ Кирилло-Белозерского монастыря. В соборе 1503 года он принимал участие в качестве духовного лидера движения нестяжательства, вновь возрожденного в среде древнерусского монашества. При решении вопроса о дальнейшей судьбе монастырского землевладения Нил Сорский резко отвергал любое вмешательство монастырей в светскую сферу и высказывал требование «духовного совершенствования» через аскетизм и доброжелательную снисходительность по отношению ко всем введенным в заблуждение, которых следовало наставить на праведный путь. Монахам подобают занятия утешением и наставлением, а не «излишеством», то есть светской собственностью или, тем более, делами государства.

Этот конфликт между «иосифлянами» и последователями Нила Сорского уже тогда привел к расколу московской православной церкви на два враждебных лагеря — сторонников аскетизма и скитской жизни и приверженцев огосударствления церкви.

27 октября 1505 года Иван III умер в возрасте 67 лет. В 1504 году его преемником стал объявленный им по завещанию наследником старший сын от второго брака, Василий III. Завещание отца сделало его обладателем около 85 % владений великого княжества, в первую очередь всех вновь присоединенных территорий, то есть всех северных, восточных и западных приграничных земель. Пяти младшим братьям было установлено достаточное содержание, однако им было отказано в каком-либо влиянии на управление государством. Василий получил исключительное право чеканки монеты и торговли, а также юрисдикции, в том числе и над людьми, проживающими во владениях братьев. Такое положение, казалось, исключало любую опасность для существования государства со стороны братьев Василия.

К этому моменту Василию III было 27 лет, и он был женат на Саломее Сабуровой, принадлежавшей к московскому боярскому роду татарского происхождения. Брак был заключен в 1504 году, после неудачных попыток заполучить в жены иностранную принцессу. Среди внешнеполитических проблем, занимавших вновь вступившего на престол великого князя, на первом месте стояли отношения с Казанью, с которой после неудавшегося нападения было заключено перемирие. Александр, великий князь литовский и король польский, надеялся после смерти Ивана III освободиться от давления восточного соседа. Он решился на нападение, которое, по-видимому, преследовало единственную цель: освободить Дмитрия, внука Ивана III и племянника своей супруги Елены — она была дочерью Ивана от первого брака с тверской принцессой и поэтому находилась в очень теплых отношениях с удерживаемым в заточении Дмитрием, — и в случае, если попытка свержения Василия III увенчается успехом, вернуть литовские земли, отошедшие к Москве. План остался неосуществленным, ибо магистр Ливонского ордена Вольтер фон Плеттенберг отказался принимать в нем участие, а великокняжеская рада (объединение советников) согласилась на его проведение весьма неохотно. Александр умер в августе 1506 года, и правление Польшей и Литвой перешло к младшему из его братьев Сигизмунду I (1506–1548). Однако теперь Василий III заявлял о своих притязаниях на всю Литву целиком, и в Литве нашлись силы, на которые он смог опереться. Во главе их стоял близкий друг покойного Александра, князь Михаил Глинский, объездивший многие страны и получивший классическое образование. Его позиция встречала враждебное отношение со стороны рады. Сигизмунд, побуждаемый радой, вновь вынашивал план нападения на Москву, каковое и произошло в 1507 году. К этому времени Глинский установил связи с Кремлем и предпринял попытку организации восстания православных восточных славян против Сигизмунда I. Предприятие не увенчалось успехом. Глинский, его семья и сторонники перешли на сторону Москвы и поступили на службу к Василию. Война не принесла Сигизмунду существенных результатов, но, тем не менее, благодаря перемирию 1508 года было на некоторое время остановлено продвижение москвитян на запад.

Василий воспользовался периодом мира с востоком и западом для того, чтобы уничтожить небольшую Псковскую республику. Он действовал так, как его отец в Новгороде. Вначале был снят вечевой колокол. Затем Василий торжественно вошел в город (1510 год). Псков и его земли перешли в подчинение Москве, представители верхних слоев населения выселены и частично заменены московскими семьями, которые разместились в центре города. Одновременно были усилены укрепления, поскольку город находился непосредственно на ливонской границе. Это расширение границ Москвы заставило Сигизмунда I польского и литовского вновь, как и в 1507 году, заключить союз против Москвы с крымским ханом. В 1512 году между соседями разразилась новая война, и в 1514-м Василию III удалось завоевать и удержать за собой город и крепость Смоленск на Днепре, несмотря на то, что немного позже, 8 сентября 1514 года, москвитяне потерпели тяжелое поражение под Оршей. И в Смоленске великий князь московский выселил непокорных ему жителей и заменил их москвитянами. Война продолжалась еще в течение нескольких лет, но ни одна из сторон не одержала решительной победы. Только в 1522 году было заключено перемирие, рассчитанное вначале на пять лет, в результате которого граница 1508 года была в значительной степени восстановлена, однако Смоленск остался в руках Москвы. Попытки Василия выйти из затруднительного положения с помощью конкретных договоренностей с императором Максимилианом, магистром Ливонского ордена, герцогом Альбрехтом фон Бранденбург-Ансбахом, с Ганзой, которые принесли бы ему облегчение, потерпели неудачу. На «Венском конгрессе» 1515 года император пришел к соглашению с Ягеллонами. Посол императора Сигизмунд фон Герберштейн, который в 1516 году прибыл в Москву и воспоминания которого стали источником многих ценных сведений, теперь взял на себя посредничество, которое, однако, успеха не имело. Преемник Максимилиана Карл V, вступивший на престол в июне 1519 года, взял посредничество на себя, и в конце концов оно привело к прямым переговорам и заключению мира между соседями. Впрочем, Василий III был разочарован тем, что император больше не поддерживал его. Когда польско-литовское государство принудило магистра Ливонского ордена поставить Пруссию в ленную зависимость от Польши, а Сигизмунд сделал своего племянника Альбрехта фон Бранденбурга первым герцогом секуляризованных земель Ордена, Василий III с тревогой заметил, что власть польско-литовского государства возросла, а в 1529 году оно присоединило к себе последние остатки земель ленного герцогства Мазовии. Поэтому он согласился продлить заключенное в 1522 году перемирие лишь до Рождества 1533 года.

Во внутренней политике Василий придерживался курса, начатого отцом. Его также не миновали распри с собственными братьями. Наиболее честолюбивый среди них, Юрий, князь Дмитровский, как и двое старших братьев, поддерживал связи с Литвой. В 1521 году Василий, брак которого оставался бездетным, был вынужден назначить его престолонаследником, поскольку юный Дмитрий, удерживавшийся в заточении, умер. Однако московское высшее боярство и митрополит уговорили его пойти на развод. В январе 1526 года Василий III женился на Елене Глинской, дочери князя Василия Глинского и племяннице князя Михаила. 25 августа 1530 года она родила сына, который был назван в честь деда Иваном (Иоанном, как он сам себя всегда называл), а в 1532 году второго сына, Георгия (Юрия). Так было обеспечено престолонаследие. Князю Юрию Дмитровскому пришлось распрощаться с надеждой стать великим князем.

В сентябре 1533 года великий князь во время путешествия на север своего царства заболел, с большим трудом смог вернуться в Москву и после пострижения в монахи умер 3 декабря 1533 года. В течение 28 лет своего правления он сумел, в основном, сохранить наследие своего отца, присоединением Смоленска расширил свои владения, а внутри государства укрепил также великокняжескую власть. Василий не входит в число наиболее видных московских великих князей, однако он все же полностью справился со своими историческими задачами.

Детство и юность

К моменту смерти великого князя Василия III его старшему сыну и наследнику Ивану едва минуло три года. Умирающий не подумал о том, чтобы составить письменное завещание. Составленное ранее завещательное распоряжение, утратившее смысл после его повторной женитьбы, было отменено и уничтожено, а обсуждению вопроса о новом завещании положила конец смерть великого князя. Сообщалось лишь об устных высказываниях, в которых Василий III вручал великую княгиню и обоих малых сыновей покровительству прежде всего князя Михаила Глинского. Тотчас же после смерти правителя митрополит Московский Даниил, присутствовавший у смертного одра, привел обоих братьев покойного, князя Юрия и князя Андрея, к присяге на верность юному наследнику, Ивану IV. В Благовещенском соборе, в присутствии митрополита, духовенства, бояр и большой массы народа, под звуки хоралов мальчик был торжественно провозглашен новым московским правителем и благословлен митрополитом.

Власть взял в свои руки совет регентства во главе с великой княгиней Еленой. Он продолжал внутренний и внешнеполитический курс Василия III, однако имели место и некоторые значительные изменения. Прежде всего, митрополит совместно с боярской думой способствовал освобождению князей Ивана и Андрея Шуйских, заключенных в тюрьму еще при Василии. Никто не мог предположить, что эти двое, а также их родные и сторонники составят клику, которая вскоре будет играть значительную роль на политической арене и в ходе последующих десятилетий принесет Москве немало бед. В то время как митрополит, решившись на подобную меру, надеялся обеспечить правительству и малолетнему великому князю поддержку со стороны всех существовавших в государстве сил, оба князя Шуйских немедленно после освобождения начали плести интриги, в которые втянули деверя регентши, князя Юрия. Андрей Михайлович Шуйский проговорился о состоявшемся заговоре великой княгине Елене в надежде завоевать этим ее доверие. Попытка не увенчалась успехом, и Андрей Шуйский был вновь заключен в тюрьму. Это была не единственная интрига при великокняжеском дворе. Различные боярские группировки враждовали между собой, а все вместе пытались поколебать позиции Михаила Глинского, ставшего наиболее влиятельным государственным деятелем. Одному из них, князю Овчине-Телепневу-Оболенскому, удалось приблизиться к великой княгине и завоевать ее симпатию. Предполагается, что орудием была при этом его сестра Аграфена Челяднина, нянька и воспитательница малолетнего Ивана IV, и это представляется вполне вероятным. Отношения между Михаилом Глинским и Оболенским обострились до такой степени, что Елена была вынуждена сделать выбор между двумя соперниками. Она выбрала Оболенского. Злые языки утверждают, что она состояла с ним в связи. В августе 1534 года Михаил Глинский был арестован и вскоре умер. Елена приняла меры и против других высокопоставленных лиц. После бегства князя Семена Бельского в Литву она отдала приказ об аресте его брата Ивана и других членов семьи, в том числе бывшего близкого друга Василия III, богатого боярина Михаила Воронцова. Ее деверь, князь Юрий, также был арестован. Даже самый младший брат Василия, князь Андрей, игравший наименее значительную роль, в преддверии угрозы вооруженного столкновения был вместе с женой и сыном Владимиром арестован при драматических обстоятельствах, а ряд его сторонников были казнены. Впрочем, уже полгода спустя Андрей был освобожден из тюрьмы, однако содержался под строгим надзором. Все подобные меры предпринимались с целью подавить и запугать внутреннюю оппозицию и положить конец интригам и групповщине, поскольку ситуация становилась небезопасной и для внешнеполитического положения великого княжества.

Возможность бегства представителей высшей знати, таких, как князья Бельские, в Литву существовала всегда. Бельские происходили из дома Ягеллонов и были вполне способны склонить короля Сигизмунда I к нападению на восточного соседа. Период перемирия между соседями истек к Рождеству 1533 года, никакого договора между ними не существовало, и ситуация была чревата опасностью. Сигизмунд I по своей натуре не был воинственным и не стремился к новым вооруженным столкновениям. Однако надменный тон, взятый Москвой по отношению к польско-литовским послам, возможно, под влиянием Михаила Глинского, первоначально игравшего в стране роль вершителя судеб, вызвал раздражение литовских магнатов. Именно они принудили Сигизмунда нанести удар. Летом 1534 года крупный литовский полководец Георг Радзивилл совместно с крымскими татарами перешел в наступление на московские приграничные земли. Это послужило началом третьей за четверть века войны между двумя соседями. Впрочем, она протекала отнюдь не так, как предполагали литовцы. Города и крепости оказывали сопротивление; лишь сельские земли подвергались разграблениям и пожарам. Москвитяне не только объединились для сопротивления, они, со своей стороны, нападали на литовские территории. То же самое повторилось и в 1535 году. Литовцам, которые были вооружены и экипированы лучше, более современно, удалось занять некоторые небольшие города, среди них Гомель. Однако москвитяне со всей поспешностью возвели несколько крепостей и к началу 1536 года были в состоянии отражать литовские атаки. Литовским завоевателям пришлось распрощаться с надеждой на возврат Смоленска и в феврале 1536 года начать мирные переговоры. Переговоры растянулись на целый год. 17 февраля 1537 года было заключено новое перемирие, вначале на пять лет. Москва сохранила за собой Смоленск. Что же касалось прочих земель, то было достигнуто соглашение об установлении новой границы, которая давала некоторый выигрыш в территории. Москва утвердила свои позиции. Не могло быть и речи о том, что опекунство было слабым.

Наоборот: на востоке Елене и Оболенскому удалось поставить во главе татарского Казанского ханства угодного им хана, который признавал главенство Москвы. С северо-западным соседом, шведским королем Густавом Вазой, в 1537 году был заключен договор о нейтралитете. Перемирие, заключенное с владетельными князьями в Ливонии, было продлено. Не были разорваны и связи с императорским двором. Постоянно велись работы по усовершенствованию оборонительных сооружений, в 1535 году на востоке сооружены Пермь и другие пограничные крепости. Был положен конец инфляции, усилившейся еще при Василии III, и посредством жестких мер достигнута стабилизация валюты. При этом изображение на монетах, маленьких кусочках серебра, стало иным: место всадника с поднятым мечом занял всадник с копьем. От русского слова «копье» произошло название мелкой монеты (копейка).

Происходили изменения и в социальной сфере. Издавна представители мелкого служилого люда («боярские дети») или «кабальные» люди из низших слоев благодаря своим способностям и доверию великого князя поднимались на самый верх. Однако путь в боярскую думу был для них закрыт. В период регентства Елены и эти представители придворной знати (дворяне) получили впервые доступ в боярскую думу, так что еще до начала самостоятельного правления Ивана IV в верхних эшелонах власти московского государства возросло значение придворной аристократии, принадлежность которой к элите определялась не землевладением или благородным происхождением, а важностью занимаемой должности при дворе.

Совет регентства во главе с Еленой и ее советником князем Оболенским в трудные годы после смерти Василия сумел не допустить кризиса в государстве, усилить обороноспособность против внешней угрозы и подавить внутренние оппозиционные силы. Не подлежит сомнению, что умная и энергичная великая княгиня Елена пользовалась авторитетом. Она скончалась внезапно 3 апреля 1538 года. Императорский посол Сигизмунд фон Герберштейн утверждает, что она была отравлена, на что указывают и историографы. В результате Иван IV, достигший восьмилетнего возраста, и его младший брат Георгий (Юрий) лишились не только матери, но и покровительницы, которая защищала их от произвола боярских группировок, соперничающих друг с другом. Кроме того, московское государство поразил глубокий кризис.

Лишь семь дней спустя после смерти Елены Оболенский по приказу братьев Василия и Ивана Шуйских был арестован и умер в тюрьме от голода. Его сестра Аграфена была сослана в дальний монастырь. Малолетний Иван IV лишился няньки, которая относилась к нему по-матерински. Шуйские полностью захватили власть, хозяйничали в стране и при дворе по своему усмотрению, сместили митрополита Даниила и назначили на его место игумена подмосковного Троице-Сергиева монастыря Иоасафа (Скрипицына), которого считали своим сторонником. Князь Андрей, дядя Ивана IV, не только был освобожден из-под надзора, но и приближен ко двору (1541 год), восстановлен во всех своих владениях и правах (в том числе набор служилых людей), однако вскоре удалился в Коломну, в назначенный ему отцом удел великого княжества.

Впрочем, Шуйские были вынуждены освободить из заключения не только собственных родственников, к примеру, Андрея Шуйского, но и других бояр, арестованных Еленой и Оболенским, в их числе князя Ивана Бельского. После возвращения Бельского в Москву в июле 1540 года он и его сторонники немедленно начали борьбу за власть с Шуйскими. Митрополит Иоасаф перешел на сторону Бельского. Тем не менее, вначале Шуйские были более сильны. Дело дошло до стычек и жутких сцен. Митрополита Иоасафа сторонники Шуйских забросали камнями, и тот спасся бегством в спальню малолетнего Ивана IV. Шуйские, не обращая на это внимания, схватили его в присутствии мальчика. Он был отправлен в Кирилло-Белозерский монастырь. Преемником Шуйские определили архиепископа Новгородского Макария; Шуйские издавна поддерживали связи с новгородцами и надеялись обрести сторонника на московском патриаршем троне. Князь Иван Бельский вновь был арестован и заключен в тюрьму. В руках Шуйских сконцентрировалась неограниченная власть. После смерти Ивана Шуйского она перешла в руки его родного брата Андрея и их кузенов Ивана и Андрея. Боярская дума вначале подчинилась.

Единственная опасность, угрожавшая власти Шуйских, исходила от самого подрастающего великого князя Ивана IV. Среди многочисленных царедворцев, окружавших мальчика, немного было тех, кому он мог доверять. Один из таких людей — Федор Воронцов, брат Михаила, который был арестован по приказу его матери. Чтобы исключить для юного великого князя всякую возможность объединить вокруг себя желательных для него лиц, Шуйские применили силу. Трое Шуйских в присутствии мальчика и митрополита схватили Воронцова, избили его до

так называемый «китай-город». Великий князь, который с момента коронации носил титул царя, отправился вместе с молодой женой в село Воробьеве. Он отдал приказание о следствии касательно причин пожара. Шуйские и их сторонники воспользовались ситуацией для того, чтобы запугать молодого царя: они обвинили семейство Глинских в организации поджога и натравили на них массы народа. Дядя Ивана IV, князь Юрий Глинский, был линчеван. Толпа, подстрекаемая Шуйскими, двинулась в Воробьево и потребовала от царя выдачи его бабки, старой княгини Анны Глинской, и ее второго сына Михаила. Иван приказал жестоко наказать главных зачинщиков и этим обратил бунтовщиков в бегство, однако несмотря на это Михаил Глинский, его дядя, не чувствовал себя в безопасности при дворе, предпринял попытку бежать в Литву, но был схвачен. Наказание было мягким, однако теперь Глинские утратили всякое влияние в окружении Ивана IV.

Попытка Шуйских еще раз с помощью насилия прийти к власти, предпринятая в союзе с другими боярскими семействами, в числе которых был и один из Захарьиных, дядя молодой царицы, потерпела поражение. Иван IV, на которого пожар Москвы произвел глубокое впечатление, извлек из этих событий для себя урок: по возможности не пользоваться услугами боярских семейств. Уже довольно давно продолжалось его знакомство со священником Сильвестром, который происходил из Новгорода и служил в Кремле в Благовещенском соборе. Митрополит Макарий, который, по-видимому, первым стал всерьез заботиться о духовном развитии и религиозном образовании Ивана IV, стал инициатором этого знакомства, и мальчик проникся доверием к Сильвестру. Еще одним близким другом Ивана IV в молодые годы был Алексей Федорович Адашев, сын княжеского слуги-холопа, который впервые появляется в окружении царя лишь во время его свадьбы. Вскоре он стал важнейшим советчиком Ивана, наряду с царицей Анастасией, митрополитом Макарием и Сильвестром. Этим одновременно было фактически отстранено от принятия решений существующее боярское правительство. Иван IV сам выбирал себе советников и перестал быть игрушкой в руках придворных клик. Пожар Москвы положил конец «временам хаоса».

Первый период правления

Воля молодого царя одержала верх быстрее и безоговорочнее, чем он сам, по-видимому, отваживался надеяться. В стране снова был правитель, даже если поначалу этот правитель в своих мыслях и поступках и находился под влиянием узкого круга советчиков.

Господствующей фигурой этого круга был, очевидно, митрополит Макарий. Поэтому не случайно в первые годы самостоятельного правления Ивана IV вопросы жизни церкви и ее внутренней реформы выдвинулись на передний план. На важных церковных соборах 1547 и 1549 годов было выработано и закреплено решение о самобытности и самостоятельности московской православной церкви, в том числе по отношению к константинопольскому патриархату. Был также принят единый канон почитаемых святых для сферы распространения православной церкви восточного славянства, действующий таким образом и на польско-литовских территориях, и составлены их жития. Впрочем, гигантское сочинение, возникшее в результате, — «Четьи-Минеи» («чтения ежемесячные») — не было полностью опубликовано и до наших дней. Эти ежемесячные чтения были составлены в подражание византийским образцам и представляли собой весьма объемное собрание расположенных в календарном порядке текстов из Ветхого и Нового Завета с комментариями, трудов отцов церкви, жизнеописаний святых и других традиционных религиозно-литературных источников, знание которых считалось необходимым для представителей духовных и светских сословий. Этот энциклопедический труд должен был стать одновременно вспомогательным и указующим и предоставить необходимый материал для обучения в форме, утвержденной собором. Чрезвычайно характерно, что в 1549 году были начаты и «Степенная книга», и так называемая Никоновская летопись, наиболее объемное по содержанию хронологическое собрание материалов по древней русской истории. Это были новые исторические повествования, в центре которых стояли Москва и московская династия. «Степенная книга» положила конец принципу подразделения, принятому в русской анналистике, и содержала лишь биографии сменявших друг друга московских правителей. Примечательно, что оба труда предлагали вниманию читателя известные и официозные «истории государства».

К тому времени относятся и целый ряд литературно-педагогических сочинений, разумеется, рукописных, например, «Домострой», идеализированное изображение типичной московской семьи середины XVI века. Недоверие Ивана IV к боярам, основывающееся на впечатлениях детства, усилилось благодаря неким литературным откровениям, о которых достоверно известно, что Иван имел их и читал. Это были сочинения Ивана Пересветова, одного из тех авантюристов, которые в те времена появлялись повсюду в Европе на ролях то разносчиков политических сплетен, то посредников, действующих на свой страх и риск, то публицистов. Личность Пересветова частью окутана мраком. Он принадлежал к семье мелких служилых людей, происходившей из пограничных с Литвой московских земель, повидал мир, состоял сначала на польско-литовской службе, побывал в Молдавии, пограничной с Турцией областью, а в 1538 году поступил на московскую службу. В своих закамуфлированных под исторические трактаты политических посланиях Ивану IV Пересветов в качестве примера истинного властителя восхвалял турецкого султана, который опирался прежде всего на военные круги, а не на неблагонадежных богачей и вельмож, которых, напротив, держал в узде. Таких взглядов, превозносящих абсолютную власть царя, придерживался не он один. Раздавались и другие голоса, в том числе и архиепископа Новгородского Феодосия, также призывавшие Ивана IV положить конец произволу бояр и проявить суровость. В то же время монах из Пскова Ермолай-Еразм, существование которого в окружении митрополита Макария документально доказано, напротив, призывал правителя не только к суровости, но и к милосердию и справедливости и советовал ему заботиться в особенности о нижних слоях народа, прежде всего, об угнетенных крестьянах. И он так же, как Пересветов, выступал против тех, в чьих руках были сосредоточены богатство и власть, но только осторожнее и благоразумнее, и нарисовал картину идеального в социальном отношении государства.

Справедливость — с таким требованием обратился Иван Пересветов к царю. Не подлежит сомнению, что это требование молодой царь встретил с пониманием, поскольку и сам он в период опекунского правления познал, что это значит, когда в государстве право уступает место произволу. Очевидно, он еще в юном возрасте принял решение положить конец действиям бояр. Уже в 1549 году в Москве был созван земский собор. Сообщается, что 27 февраля Иван IV выступил на нем с речью. Царь провозгласил собравшимся, среди которых были, по-видимому, только бояре и представители низших кругов аристократии, мелкого служилого люда, указ о помиловании, политической амнистии за все совершенные правонарушения. Однако это было еще не все. Непосредственно за этим был провозглашен царский указ, согласно которому мелкий служилый люд, так называемые «боярские дети», выходили из-под юрисдикции великокняжеского наместника в провинциях и городах и таким образом не подчинялись более произволу местных правителей, которые все без исключения принадлежали к боярам. Это привязывало мелкое служилое дворянство, которое еще во времена регентства Елены приобрело больший вес, исключительно ко двору и к особе царя. Разумеется, было бы ошибочным считать, что эта мера была направлена на «демократизацию», однако порой такое мнение имеет место. Для Ивана IV было важно создать в стране преданное ему и надежное окружение. Здесь могло сыграть роль то обстоятельство, что его ближайший советник по светским вопросам Алексей Адашев сам происходил из этих кругов. С уверенностью можно сказать только одно: все силы, заинтересованные в поддержании спокойствия, порядка и справедливости в московском государстве, в том числе и семья молодой царицы, однако прежде всего духовенство и мелкая придворная знать, стремились к тому, чтобы окончательно положить конец боярскому произволу. О том, насколько мало эти устремления носили характер «классовой борьбы», свидетельствует тот факт, что честные и благоразумные представители высокопоставленных боярских семейств сами участвовали в этих реформах.

Спустя год после земского собора, который в хрониках называется также «собор примирения», Иван IV издал новый свод законов (царский судебник). Судебник явился заменой сборника законов Ивана III, изданного в 1497 году, и действовал ровно 100 лет. Он представлял собой лишь кодификацию действующего права, однако служил для того, чтобы укрепить единство московских земель, в том числе и вновь присоединившихся (Псков, Рязань, Смоленск), и упрочить авторитет царя. Можно предположить, что здесь, как и в других сферах, стимулирующее действие оказал пример литовского соседа, ибо в 1529 году король Польши Сигизмунд I, действуя в качестве великого князя Литвы и по настоянию литовских магнатов, ввел в действие Первый Литовский устав. Как устав, так и судебник не представлял собой рационально систематизированного и подразделенного на части собрания законов, а объединял в себе массу определений государственного, гражданского, уголовного и административного права, относящихся к отдельным конкретным случаям.

Можно предположить, что царь лично принимал участие в работе соборов 1547 и 1549 годов. Возымело свое действие то обстоятельство, что в трудные времена митрополит Макарий заботился о мальчике и в лице священника Сильвестра приставил к нему своего рода домашнего учителя. Сильвестр дал своему разносторонне одаренному, имевшему широкий круг интересов воспитаннику начальное образование, которое Иван позднее самостоятельно существенно расширил за счет чтения. Разумеется, это образование имело пробелы, знания были односторонними и носили во многом случайный характер, в зависимости от того материала, который имелся у него под рукой. Однако благодаря познаниям он был в состоянии самостоятельно давать оценку происходящему.

В 1551 году митрополит Макарий вновь собрал в Москве собор. Это был собор реформ, решения которого были занесены в так называемый «Стоглав», сборник, содержащий 100 глав. Этот московский Стоглавый собор, разумеется, лишь случайно совпал с началом второй сессии Тридентского (Триентского) собора. Тем не менее, целевые установки удивительным образом совпадают. На Стоглавом соборе речь точно так же шла об установлении или утверждении литургии и обрядов восточно-славянской православной церкви. Одновременно речь шла о повышении нравственности и образования, о дисциплинированности священнослужителей, и, таким образом, об обновлении и активизации жизни общины и т. д. Решения собора были облечены в литературную форму 100 ответов на 100 «царских вопросов» церковному собранию. Они были расположены не согласно определенной схеме, а в произвольном порядке и касались различнейших проблем повседневной жизни. Даже если система в их расположении и отсутствовала, они все же имели теологическое обоснование, и это обстоятельство не в последнюю очередь играло для царя важную роль. Если, например, в вопросе десятом рассматривалась проблема возможности выкупа пленных, то царь настоятельно требовал ответа, должен ли он для этой цели ввести новые налоги, чтобы освобождать христиан из рук неверных (имелись в виду татары). Утвердительный ответ на вопрос давал ему такую возможность. Однако решения Стоглавого собора касались и вопросов, актуальных для духовного сословия. В ответах на вопросы 4 и 12 с грубой откровенностью, принятой в древнерусских юридических текстах, указывается на падение нравов в монастырях. Весьма важен был вопрос о монастырской собственности. Со времен больших распрей между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким эти направления придерживались резко противоположных позиций. В то время как Максим Грек, Вассиан, старец Артемий высказывались за отказ от монастырских владений, иосифляне[8] настаивали на том, что они неприкосновенны, а расширение их угодно богу. Стоглавый собор избрал тщательно продуманный и угодный царю путь компромисса. Было установлено, что собственность церквей и монастырей неприкосновенна, однако те имения, которые были переданы монастырям без разрешения царя или как возмещение долгов, подлежат возврату. Покупка земель монастырями также должна совершаться с разрешения царя. Этим ясно сказано, что монастыри не только принадлежали крупнейшим землевладельцам московского государства, но и получали прибыли в виде денежных пожертвований. Здесь за царем было признано право вмешательства, которое он позднее сам расширял и в значительной мере использовал.

Реформаторская деятельность внутри государства не препятствовала молодому царю активно действовать на внешнеполитической арене. Уже в декабре 1547 года он предпринял поход против соседней Казани, который закончился неудачей из-за начавшейся оттепели. Зимой 1549/1550 года кампания была повторена, и снова безуспешно. Татары ответили разорительными набегами на московские территории летом и осенью 1550 года. Для защиты от подобных нападений царь приказал соорудить против Казани крепость Свияжск, которая должна была стать опорным пунктом военного и колониального назначения. С апреля 1551 года царь готовился к походу, имевшему целью покорить Казань. Армию крымских татар, наступавшую с юга, удалось остановить и отбросить, и ничто теперь не препятствовало ему в разгроме ненавистного врага. В августе 1552 года он стоял под стенами Казани, а 2 октября торжественно входил во взятую штурмом крепость. Это было первым внешнеполитическим и военным успехом молодого царя, а одновременно и первым завоеванием татарского княжества москвитянами, и на современников это произвело глубокое впечатление. Хотя в последующие годы и пришлось в ходе кровавых сражений покорять племена, принадлежавшие к Казанскому ханству, но с падением крепости восточные славяне получили возможность не только перейти Волгу и начать колонизацию в восточном направлении, но и расширить торговлю Москвы в юго-восточных областях. Началось наступление Москвы на восток, на Азию — ворота для этого раскрыл, несомненно, Иван IV.

В декабре 1533 года, сразу же после взятия крепости, миссионерская деятельность государственной церкви началась крещением лично митрополитом Макарием последнего хана Казани'. У подданных-язычников она имела больший успех, чем у магометан. Впрочем, ряд знатных татар приняли христианство и вскоре переселились в Великороссию. Иван IV пригласил вновь обращенных ханов к своему двору, выделил им жилье в Кремле и во всем уравнял их с другими служилыми князьями. Они сохранили и титул «царь», которым древнерусские хроники обычно называли только византийских императоров и татарских ханов. Один из ханов, Едигер-Магмед, при крещении получивший имя Симеон, в результате женитьбы на представительнице боярского рода Кутузовых имевший тесные связи с московской высшей знатью, позднее сыграл зловещую роль.

Правление молодого царя, столь успешно начавшееся, было внезапно прервано опасным заболеванием весной 1553 года. Он сам сомневался в своем выздоровлении и просил своих доверенных людей, прежде всего митрополита Макария, Сильвестра и Адашева, присягнуть на верность его малолетнему сыну Дмитрию и дать согласие на регентство царицы Анастасии. Бояре опасались повторения бунта и установили связь с двоюродным братом Ивана, князем Владимиром Андреевичем, который жил северо-западнее Москвы, в Старице, центре своего удельного владения. Отношения между Иваном и Владимиром после освобождения, еще в период регентства, были, по-видимому, хорошими, по крайней мере, пока жив был еще князь Андрей, дядя Ивана и отец Владимира. Теперь же Владимир и его мать Ефросинья, которая считалась весьма честолюбивой, решили использовать возможность и склонили часть членов боярской думы присягнуть им. Иван был в особенности удручен тем, что Сильвестр и Адашев не спешили признать наследником малолетнего и болезненного Дмитрия. Вопреки всем ожиданиям, царь выздоровел и осенью 1553 года смог снова в полной мере приступить к исполнению своих обязанностей правителя. Вначале он не подавал вида, однако так никогда и не смог забыть измены и неблагонадежности своих ближайших доверенных лиц. Еще летом 1553 года маленький Дмитрий умер, вскоре после попытки заставить признать его наследником, и вопрос о наследнике вновь оказался открытым. 28 марта 1554 года Анастасия снова родила сына Ивана, за которым 31 мая 1555 года последовал еще один, Федор, так что теперь престолонаследование было обеспечено.

Ничто более достоверно не говорит о решимости Ивана IV принять меры против высшей московской аристократии, чем ряд административных реформ, которые определили характер первого периода правления. Права великокняжеских наместников, происходивших из высшей аристократии, то есть из группы служилых князей и московских бояр, были ограничены еще в 1549 году. Вручение грамот, налагающих на органы местного самоуправления определенные задачи полицейского, административного и юрисдикционального характера, что иногда имело место в период регентства, означало сужение сферы деятельности наместников. Однако они получили свои должности в качестве «корма». На практике это, разумеется, означало, что они эксплуатировали население подчиненных им территорий, вымогали взятки и т. п. Уже в 1551 году Иван IV издал грамоту для крестьян одной волости во Владимирском уезде на Клязьме, в которой им разрешалось за счет твердой повинности (оброка) центральному правительству самостоятельно выбирать своих старост, судей и присяжных (целовальников), которые и будут взыскивать налоги и подати, уплачиваемые населением государству. Эти зачатки местного самоуправления уже в 1552 году получили свое развитие в законодательных актах общего характера. Тем не менее, к осуществлению своих намерений Иван IV подошел лишь в 1555 году. Города и сельские общины были наделены правом выхода из-под надзора и юрисдикции великокняжеских управляющих посредством откупа. Денежные поступления должны были использоваться для выплаты жалования наличными тем мелким служилым людям, которые до настоящего времени находились на «кормлении». Наместники из числа представителей высшей аристократии упразднялись вообще.

Если бы эта новая система провинциального и городского самоуправления смогла развернуться полностью, то была бы достигнута переструктуризация, предполагающая участие, при этом с полной моральной ответственностью, самых низших слоев в управлении государством. Однако в центре не были намерены полагаться лишь на честность выборных сборщиков податей и добрую волю налогоплательщиков. Уже в 1551 году сбор налогов в особых случаях поручался двум московским купцам и двадцати гражданам данного города, которые несли за это ответственность в размере суммы, в два раза превышавшей их собственное состояние. Этим, кстати говоря, уже нарушалась новая административная система. Была достигнута лишь централизация управления, и путем отмены системы «кормления» упразднены наместники-аристократы.

Вследствие этой реформы возросло значение существующей центральной власти, которая не только укрепилась, но и расширила свои полномочия. В годы правления Ивана утвердилось ее название, «приказ», как признак институционализации государства в XVI веке. Приказы существовали как для отдельных отраслей деятельности, так и для территорий. Например, «посольский приказ» соответствовал министерству иностранных дел. Его значение росло по мере оживления и расширения связей с иностранными государствами. В этом приказе работал Адашев. Для вновь завоеванной Казани был создан Казанский приказ, который занимался всеми вопросами, связанными с присоединенными областями на востоке. В этой центральной администрации, где существовала обширная переписка, решающая роль принадлежала «дьякам», даже если во главе стояли преимущественно бояре, а все приказы подчинялись боярской думе как органу, осуществляющему надзор. Вследствие расширения центральной администрации, с одной стороны, и надзора Москвы за самоуправлением на местах, с другой стороны, были не только упразднены наместники из числа высшей аристократии, но и исключены особые притязания регионов.

Административной системе соответствовала и система организации армии. Уже в 1550 году Иван IV приказом запретил ведение споров за чины и звания во время походов против внешнего врага. В 1555 году он издал «Уложение о службе», которое точно определяло служебные обязанности в зависимости от размеров земельных владений. Очевидно, что царь стремился к увеличению числа мелких и средних вотчин. Кроме того, были созданы первые объединения состоящих на жаловании безземельных, объединенных в гарнизоны пеших воинов (стрельцов), а также соответствующих подразделений артиллерии. Это были зачатки регулярной армии, которая должна была обеспечить царю полную независимость от дворянского призыва старого образца. Царь предпринял попытку создать мобильную личную охрану из мелких служилых людей, осевших вокруг Москвы уже к 1550 году и представлявших собой отряд кавалерии. К этому прибавлялось все большее число татар, поступавших на московскую службу как в одиночку, так и целыми группами, а также казаков, вольных воинов различного социального и национального происхождения, преимущественно беглых крестьян, которые селились на территориях, граничащих с «Диким полем» — степью на юге и юго-западе, где колесили кочевники. На Дону и Днепре возникали казачьи поселения с более или менее жесткой организацией, во главе с выборным гетманом или атаманом; казаков брали на службу лишь от случая к случаю. Кроме того, на южных границах московского государства несли службу так называемые «городские казаки» — объединенные в гарнизон вспомогательные части для защиты границ. Казачество было не только в социальном отношении новым явлением в Москве и на сопредельных западных территориях — днепровские казаки находились под литовско-польским верховенством, — но и представляло собой определенную опасность, поскольку в условиях усиления гнета свободного крестьянства и ограничения его права свободного передвижения могло стать очагом возможных беспорядков, побуждающих к бегству и мятежу. С другой стороны, казаки, представлявшие собой мобильные кавалерийские отряды, постоянно совершали набеги на татар, прежде всего крымских. Мы еще встретимся с казаками-первопроходцами, осваивавшими восточные земли.

Реформы должны были не только лишить власти высшую аристократию, но и в первую очередь повысить боеспособность армии, ибо начиная с 1555 года велась подготовка к походу на Астрахань. В августе 1556 года и это татарское ханство было завоевано и присоединено к московскому государству. Таким образом, Волга, являвшаяся воротами торговых центров Средней Азии, на всем своем протяжении полностью находилась в руках Москвы. Уже за год до этих событий хан Едигер, властитель Западной Сибири, добровольно признал верховенство Москвы, направив туда своих послов. Иван IV отправил своего уполномоченного, который должен был определить размер дани в зависимости от числа крестьянских общин. Одновременно во всех бывших татарских ханствах создавались условия для деятельности христианских миссий. Уже в 1555 году по приказу Ивана в Москве состоялся собор, на котором было принято решение о возведении захваченной Казани в ранг христианского архиепископства и о создании монастырей. Иван приказал всем архиепископам и епископам оказывать вновь назначенному архиепископу Казани и вновь основанным монастырям помощь деньгами и продуктами. Началась огромная миссионерская работа древнерусской православной церкви в Азии. Неудивительно, что лишь несколько лет спустя (1564–1569 гг.) «Повесть об истоках Казанского царства, о победоносных сражениях московских великих князей с казанскими царями и о завоевании Казанского царства» восхваляла Ивана IV как прославленного православного царя. Еще около 1510 года монах псковского Елизарова монастыря Филофей в послании Василию III сформулировал позднее получившую известность теорию третьего Рима: «Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть». Разумеется, это была чисто теоретическая преемственность Рима и Византии. Теперь действительность, казалось, подтверждала эту преемственность. Иван IV, побеждавший неверных и насаждавший христианскую веру на обширных восточных и юго-восточных землях, олицетворял собой христианскую власть нового типа на востоке. Сам же властитель придерживался преподносившихся ему современниками легенд, согласно которым он вел свое происхождение от некоего Пруса, якобы являющегося братом императора Августа, а поэтому стоит выше всех остальных властителей, и равны ему лишь римские императоры Западной Европы.

Притязания надменного монарха вначале ощутили соседи: Швеция, короля которой Густава Вазу, избранного сословиями в 1523 году, он не считал равным себе по рождению, как и его сыновей, Эриха XIV и Юхана III, или же Сигизмунд II Август, с 1548 года король польский и великий князь литовский. От императора[9] Карла V он требовал признания своего императорского (царского) титула и ссылался на грамоту, в которой Максимилиан I когда-то якобы титуловал Великого князя Московского «императором и самодержцем всех россов»; правда, это был текст договора, которому императорский посол Йорг Шнитценпаумер поверил, но император не ратифицировал.

Однако для Ивана IV наибольшее значение имели даже не вопросы престижа, какое место они ни занимали бы в его мыслях и поступках. Гораздо важнее было для него распространение власти Москвы за пределы государства и собственное единовластие внутри него. После завоевания Астрахани он не пошел на решительную борьбу с крымскими татарами, как советовали прежде всего боярская дума, а также Сильвестр и Адашев, а уверенно обратил взор на запад. По-видимому, он не строил никаких иллюзий относительно возможностей Москвы оказать решительное сопротивление крымским татарам и их верховному правителю, турецкому султану, поскольку в техническом развитии Москва отнюдь не шла в ногу со временем. Основное внимание царь уделял совершению переворота в этой сфере. На помощь ему пришел случай. В 1553 году группа английских мореплавателей обогнула на парусном судне мыс Нордкап, с тем чтобы исследовать возможности торговли с востоком и обойти датские таможни в Зундском проливе, а также воспрепятствовать притязаниям ливонских городов на монопольную торговлю с Россией. Они высадились при впадении Северной Двины в Белое море, в том месте, где находились небольшой рыбачий порт Холмогоры, а напротив — Михайло-Архангельский монастырь (Архангельск!). Капитан Ричард Ченслор был доставлен в Москву, получил аудиенцию у Ивана IV и услышал, что царь готов открыть свою страну для английских купцов, если в обмен на сырье они будут поставлять ему металлы, оружие, сукна. Уже в 1555 году в Москве была вторая английская экспедиция. Вновь основанная Muscovy Company получила торговые привилегии. Впрочем, именно в переговорах с англичанами постоянно обнаруживалось, насколько невыгодным для Москвы было географическое положение Ливонии, которая преграждала выход в Балтийское море. С другой стороны, ощущался недостаток наличных денег. Его можно было устранить, если бы Ивану удалось найти новые источники средств, например, в Ливонии.

Уже в 1554 году он потребовал от Дерптского епископства дань немецкими деньгами, ссылаясь на то, что Дерпт, в то время крепость Юрьев, был основан в XI веке одним из его отдаленных предков, великим князем Ярославом Мудрым, на месте крепости эстов, и оттуда взималась дань через эстов-язычников. «Историческое» обоснование возникло не из воздуха, однако русская крепость Юрьев просуществовала короткое время и вскоре была разрушена эстами.

С немецким епископством Дерптским, в 1225 году ставшим рубежом империи, она не имела ничего общего, кроме места. Однако Ивану это обстоятельство послужило отправной точкой для того, чтобы использовать внутреннюю раздробленность Ливонии в собственных целях и совершить нападение на нее. Хозяева страны — архиепископ Риги, епископы Дерпта и Эзель-Вика, ливонской ветви Немецкого Ордена, сословия (то есть рыцарство епископств и земель Ордена в Харриене и Вирланде на севере Эстонии) и, наконец, крупные города (Рига, Ревель, Дерпт) зачастую проводили политику, никоим образом не отвечающую интересам страны в целом, поскольку реформация уже охватила города, часть рыцарства и даже Ливонский Орден. Магистр Ордена на ландтагах имел обыкновение, как правило, объединять разрозненные интересы и говорить об интересах страны в целом, однако после смерти Вольтера фон Плеттенберга (1535 год), в период пребывания у власти его преемников Германа Брюггенея, Генриха фон Галена и Вильгельма фон Фюрстенберга авторитет Ордена снизился. Об этом настолько хорошо были информированы в Москве, что ливонских послов, прибывших поздней осенью 1557 года, забросали упреками за то, что они не доставили денег. Иван был раздражен таким «непослушанием» и через Адашева передал, что считает Ливонию «наследством отцов», принадлежащим ему по праву. «Таким образом, великий князь, император и правитель всех россов есть справедливый (то есть законный) христианский император, не требующий ничего другого, кроме права, не склонный проливать христианскую кровь, поскольку Вы хотите объясниться (то есть оправдаться) во всех делах, — заявил Адашев ливонским послам. — Так, Его императорская милость на этот раз помиловал Вас и требует прежде всего военные расходы и восьмикратный (то есть за восемь последних лет) дерптский налог». Была истребована очень высокая сумма, подлежащая выплате в венгерских гульденах чистым золотом, и, кроме того, ежегодная дань в размере одной марки серебром за каждого жителя епископства Дерптского. Поскольку послы не имели при себе денег и не отважились пойти на поставленные условия, Иван IV отдал приказ о продолжении подготовки к войне и о подтягивании своих войск через Новгород к ливонской границе. Еще 26 января ливонские послы были в Новгороде, а в это время москвитяне, среди которых находились и татарские полки, уже перешли ливонскую границу. Поначалу они удовольствовались разграблением приграничной сельской местности. 11 мая была взята Нарва, 29 июня укрепленный замок дерптского епископа Нойхаузен, стоящий у дороги из Пскова в Ригу. 18 июля город и крепость Дерпт были сданы без боя. Командующий русскими войсками князь Петр Иванович Шуйский торжественно вошел в город. Последний дерптский епископ Герман II был взят в плен и вместе с частью гражданского населения Дерпта депортирован в Москву. Большая часть Дерптского епископства оказалась под контролем захватчиков.

В следующем 1559 году войска Ивана вторглись в архиепископство Рижское. Вассалы архиепископства были не в состоянии оказать сопротивление. Сельская местность существенно пострадала от грабежей и пожаров. В феврале 1560 года пала крепость Ливонского ордена Мариенхаузен, 2 августа было уничтожено войско Ордена, которым командовал маршал Филипп Шалл фон Белл. 21 августа пала крепость Ордена Феллин; старый, отрекшийся в 1559 году магистр Ливонского ордена Вильгельм фон Фюрстенберг был взят в плен и доставлен в Москву. Войска москвитян, действовавшие небольшими подвижными отрядами, дошли до Вейдена[10], резиденции магистра Ливонского ордена, до Ревеля и Пярну. Поздней осенью они отошли, — под постоянной оккупацией остались только восточные районы страны — однако и без того незначительное сопротивление ливонских сил теперь полностью прекратилось.

Впрочем, после оккупации Дерпта немедленно начавшаяся торговля Москвы через Нарву полностью изменила ситуацию на Балтийском море, на что балтийские державы не могли взирать безучастно. Магистр Ливонского ордена Вильгельм фон Фюрстенберг и сильная партия в епископстве Эзель-Вик во главе с фогтом[11] Вика, Кристофом фон Мюнхгаузеном, братом епископа, рассчитывали на помощь Дании, которой, однако, не последовало. Коадъютор Фюрстенберга, Готтхард Кеттлер, и архиепископ Риги Вильгельм, брат герцога Альбрехта Прусского и кузен короля Польши и Литвы Сигизмунда II, вели переговоры с литовцами. Кеттлер принудил Фюрстенберга уйти в отставку и сам стал магистром Ордена. В августе 1559 года был заключен оборонительный союз, в соответствии с которым литовцам отходили в качестве залога важные укрепленные замки в южной части страны. Попытка Кеттлера выбить москвитян из Дерпта с помощью завербованных наемников успехом не увенчалась. Литовцы вели себя сдержанно, поскольку не принимали участия в ливонских событиях. В сентябре 1559 года епископ Эзель-Вика Иоганн, который одновременно был администратором епископства Курляндского, продал свои епископства брату датского короля Фридриха П герцогу Магнусу фон Гольштейну, который весной 1560 года высадился в Аренсбурге на Эзеле. Епископ Ревеля, который не имел территорий, продал ему свою многочисленную столовую утварь. Этим, казалось, был создан базис для дальнейшего завоевания земель в Ливонии, тем более, что отношения между Данией и Москвой, с учетом общего врага — Швеции, — были довольно хорошими. Однако Ревель и рыцарство Харриена и Вирланда 4 июня 1561 года перешли под власть Швеции, которая направила войска в Эстонию. Готтхард Кеттлер и архиепископ Риги Вильгельм совместно с рыцарством епископства 28 ноября 1561 года совершили переход под польско-литовскую власть. Курляндия стала самостоятельным герцогством под польским верховенством. Первым герцогом стал последний магистр Ливонского Ордена Готтхард Кеттлер. Только владения епископа Курляндии были пока еще недосягаемы, ибо были проданы Дании. Из всех ливонских властных структур только город Рига пока сохранил независимость.

Распад Ливонии и вмешательство Швеции, Дании и Польши с Литвой воспрепятствовали дальнейшему продвижению Ивана IV. Царю не удалось предотвратить вмешательство соседних держав ни угрозами, ни переговорами. Это была первая явная внешнеполитическая неудача, которую не могла компенсировать расцветающая торговля через Нарву.

Кризис

7 августа 1560 года умерла царица Анастасия. Не так уж много было, по-видимому, людей, которых любил Иван IV. К этой женщине, которая одновременно была его доверенным другом, он был явно очень привязан и так никогда и не оправился после ее ранней кончины. «Почему вы разделили меня с моей женой, — спрашивает он в 1577 году в своем втором письме князю Курбскому. — Если бы вы не забрали у меня мою молодую жену, не было бы стольких жертв». Эти фразы свидетельствуют об уверенности царя в том, что Анастасия была отравлена. Такого мнения он и придерживался. Следует предположить, что молодая царица, достигшая на момент свадьбы всего 15–16 лет и подарившая супругу 6 детей, из которых три дочери и престолонаследник умерли в раннем детстве, была хрупкого здоровья. Ее совершенно изнурили частые поездки супруга на богомолье в монастыри, прежде всего в Троице-Сергиев монастырь, а также и в более отдаленные, например, в Кирилло-Белозерский, или же на охоту, в которых должны были принимать участие и она, и дети, как бы малы они ни были, поскольку царь не желал с ними расставаться. Едва ли может идти речь о яде, однако теперь у овдовевшего царя, который считал себя преданным теми, кому доверял, имелась причина принять против них меры, и прежде всего отомстить ненавистной высшей аристократии.

Смерть Анастасии вскрыла кризис, который в эти годы обрушился на Ивана IV и на Москву. Ливонская кампания оказалась сложнее и продолжительнее, чем он первоначально предполагал. Легкой победы, как в Казани и Астрахани, здесь было не добиться. Те, кто предупреждал и предостерегал его, в первую очередь, Сильвестр и Адашев, оказались правы. Теперь им пришлось за это поплатиться. Сильвестр был сослан в отдаленный монастырь. Адашев, который совместно с князем Петром Шуйским командовал русскими войсками и уже поэтому был удален из непосредственного окружения царя, в Дерпте был арестован и умер там. Его младший брат Данил, отличившийся во время похода на Казань и при взятии Нарвы, в 1561 году был обезглавлен. Это были первые удары той яростной борьбы, которую Иван с невиданным дотоле размахом повел против высшей аристократии и которая со всей очевидностью продемонстрировала его жестокость. Петра Шуйского сменил князь Андрей Курбский, однако он в 1564 году бежал в Литву и в том же году обратился к Ивану IV с первым резким посланием. Ответом царя стал трактат о достоинстве и власти царя, который как никакой другой документ обнаруживает полнейшую озлобленность этого человека.

Ярость царя была направлена, в первую очередь, против родственников, друзей и приверженцев «изменников» Сильвестра и Адашева. Вся родня последнего, и мелкие служилые люди, и породнившиеся с ними представители высшей знати, например, князья Козельские, были умерщвлены вместе с женщинами и детьми. Первыми жертвами среди высшей аристократии стали дядя царя князь Василий Михайлович Глинский, сын человека, который в период регентства Елены некоторое время был первым лицом в государстве, и князь Иван Бельский. Царь вначале не решился вынести обоим смертный приговор, а приказал искалечить и казнить их слуг. В 1564 году князь Александр Воротынский был насильственно пострижен в монахи и отправлен в монастырь, а его брат Михаил сослан. Мотивы подобных поступков зачастую остаются неясными. Стереотипное обвинение в «измене», часто выдвигаемое лишь вследствие принадлежности к сторонникам Сильвестра и Адашева, подчас уличает во лжи самого царя. Так, в, первом послании Курбскому он пишет, что князь Дмитрий Курлятев позволяет себе покупать своим здоровым дочерям дорогие заграничные ткани, а его собственные дочери умерли. «И многую еще боль вы мне причинили, которую нельзя вынести!» Здесь проявляется еще один мотив террора, осуществлявшегося Иваном: зависть. Здоровье, счастливая семейная жизнь, здоровые дети, богатство — этого было достаточно, чтобы вызвать подозрения Ивана. Не иссякал поток беглецов в Литву и Швецию; некоторые пытались укрыться даже в Турции.

К тому же 31 декабря 1563 года умер митрополит Макарий. Он также пытался оказать влияние на Ивана в момент, когда были повержены Сильвестр и Адашев. Бесстрашно и совершенно бескорыстно он приложил немалые усилия для того, чтобы удержать Ивана от бессмысленных проявлений ярости. Царь назначил его преемником протоиерея Благовещенского собора Афанасия, который совместно с выборным собором, заседавшим в Москве, также пытался смягчить царя. Иван даже согласился дать обещание обеспечить стране полгода передышки. Таковая действительно наступила, поскольку царь отправился в длительное путешествие, а после возвращения в Москве его ожидали шведские послы и посольская миссия хана Бухары. Однако в мыслях у Ивана было нечто другой, более страшное.

17 декабря 1564 года он со своей второй женой, дочерью черкесского князя Марией Темрюковной, и сыновьями Иваном и Федором покинул Москву, не дав обычных указаний на период своего отсутствия. Через Троице-Сергиев монастырь он отправился в Александровскую слободу (Коломенское). Это была укрепленная великокняжеская резиденция, служившая, в первую очередь, базой для охоты в близлежащих лесах. Впоследствии Иван расширил ее, соорудил большую церковь и перенес туда знаменитые бронзовые ворота из новгородского Софийского собора. Отсюда царь 3 января 1565 года направил грамоту митрополиту, а другую — боярской думе; в них он назвал всех бояр и всех членов приказов «изменниками» и пригрозил отречением от престола. В Москве началась полная неразбериха. Как сообщает летописец, бояре, приказные чиновники, а также простое население призывали митрополита предпринять какие-либо меры. «… Мы гибнем! Кто будет нашим защитником в войнах с иноплеменными? Как могут быть овцы без пастыря?… царство да не останется без главы! Он наш владыка, богом данный: иного не ведаем»[12]. Эти робкие слова, вложенные летописцем в уста тех, кто осаждал митрополита просьбами хоть что-то предпринять, одновременно отражают и настроения, царившие, по всей видимости, в Москве: всеобщая растерянность, заставившая обратиться к митрополиту, ибо его считали единственным, кто мог побудить царя к возвращению. Еще свежи были в памяти волнения, период борьбы честолюбивой аристократии за власть, чтобы забыть, какими опасностями чревата всеобщая анархия. Все государственные дела замерли. К тому же Иван, который явно подготовил этот театральный трюк заранее, по-видимому, оставил в Москве агитаторов, которые планомерно разжигали панические настроения.

Митрополит принял решение отправиться в Александровскую слободу во главе делегации духовенства, бояр и представителей всех московских социальных слоев. Еще за 25 километров до цели они были остановлены вооруженными постами и лишь по категорическому приказу царя в сопровождении вооруженной охраны доставлены к нему. Выяснилось, что Иван IV, не предавая это огласке, мобилизовал расселенных им вокруг Москвы мелких служилых людей, собрал стрельцов и, кроме того, принял на службу наемников. Александровская слобода превратилась в крупный военный лагерь. Кроме того, было положено начало формированию особой административной системы. Прибывшим митрополиту и депутации от Москвы царь выставил следующее условие: ему предоставляется полная свобода править согласно собственной воле и рассчитаться с «изменниками». Кроме того, он потребовал одобрить организацию опричнины[13]. Лишь в случае, если москвитяне безоговорочно согласятся на это, он готов вернуться к управлению государством.

Перед лицом ситуации, в которой находилось государство, депутация выразила готовность принять условия. В ответ на это Иван IV возвратился в Москву и издал «Указ об опричнине». Наряду с существующим государственным аппаратом, включающим в себя царский двор, боярскую думу и приказы, был учрежден опричный двор с особыми опричными приказами, созданными по образцу уже имеющихся. Им поначалу поручалось снабжение и продовольственное обеспечение опричников, то есть войска, которое Иван IV формировал из людей самого различного происхождения, действовавших только в соответствии с его волей и выдвигавшихся лишь благодаря старательной службе. Очень скоро их задачей стало и управление теми землями, которые Иван IV конфисковал, или отчуждал, или выводил из-под управления земства. С возвращением Ивана в Москву суд над мнимыми «изменниками» начался в полную силу. Царь считал, что теперь он сможет искоренить власть высшей аристократии. Вначале под управление опричнины переходили весьма обширные территории, все представители класса аристократии сгонялись с них и переселились на земли, остававшиеся в ведении существовавшей до настоящего времени администрации (земщины). Напротив Кремля, на месте двора князей Черкасских был создан Опричный двор. Генрих фон Штаден, сын бюргера из Алена в Вестфалии, который с 1560 года жил у родственников в Риге, а в 1564 году поступил, на царскую службу, где и дослужился через некоторое время до должности командира опричников, дает точное описание этого двора: по приказу царя были снесены дома и подворья, и возникла большая четырехугольная площадь, окруженная высокой каменной стеной. В ней было трое надежно укрепленных ворот. Северные ворота украшали два льва и черный двуглавый орел с разинутым клювом и распростертыми крыльями. Внутри опричного двора такие же орлы «грудью к земским» были и на зданиях. Здесь Иван IV распорядился устроить для себя жилье. В течение всех семи лет, пока просуществовал этот двор, царь обычно жил здесь, наезжая в Москву из Александровской слободы, которая была в эти годы его любимым местом пребывания и второй резиденцией.

Создание опричнины ввергло московское государство в тяжелый внутренний кризис. Среди опричников были отнюдь не только иностранные наемники и всякий пришлый сброд, но и люди, отобранные Иваном из числа его прежней свиты, из приказов и боярской думы, в том числе и представители высшей аристократии. Они представляли собой банду злобных и жестоких разбойников, которая наводила страх на всю страну. Молодчики в черных одеждах, с метлой и собачьей головой на седле, знаком их принадлежности к опричнине, стали бичом всей страны. Чрезвычайно наглядно Генрих фон Шаден изобразил свирепость опричников, которая отнюдь не всегда была направлена лишь пробив высшей аристократии: «У всех крестьян страны зимой, в Юрьев день, был свободный выход; они могли принадлежать, кому хотели (то есть могли сменить помещика). И тех, кто не хотел по-хорошему (то есть добровольно) уйти из земщины под опричнину, забирали силой в любое время. После этого их дома грабились и сжигались. Многие тысячи богатых купцов и многие бояре и богатые торговцы (то есть торговавшие с дальними странами) из земства, не состоявшие на воинской службе, вместе с наследством, чадами и домочадцами и всем, что имели, отправлялись к тем опричникам, с которыми были знакомы, продавали им свои наследственные имения и считали, что свободны от всех других опричников (то есть искали защиты). А когда те же опричники их грабили, то говорили им: «Мы не можем вас больше содержать, ведь вы знаете, что мы не хотим иметь ничего общего с земскими, да и клятву мы давали; идите, откуда пришли!» И они благодарили Бога, что вырвались целыми и невредимыми. Опричники прочесали всю страну, города и села, относящиеся к земству, чего великий князь не одобрял. Они сами отдавали себе приказы, как если бы великий князь распорядился того или другого представителя знати, у которого предполагались деньги, убить вместе с женой и детьми, а их деньги и добро забрать в казну великого князя. Много в земстве творилось убийств и избиений, всего и не описать».

Земли, отданные опричнине, в конце концов включили в себя, наряду с небольшими областями к западу от Москвы, вокруг Вязьмы, Белева, Козельска и Перемышля, вокруг Можайска и Старицы, также огромные территории между Белым морем, Ладожским озером и верхней Волгой. Под контролем опричников были, в первую очередь, торговые пути, ведущие на запад и север. В 1569 году Иван приказал убить в Старице ненавистного двоюродного брата Владимира Андреевича и его мать. Митрополит Афанасий отказался от сана (1566 год), его преемник Герман, который потребовал от Ивана отмены опричнины, был немедленно смещен, и его место занял настоятель Соловецкого монастыря на Белом море Филипп. Но и он воспротивился переменам, введенным Иваном, и отказал ему в церковном благословении. Разъяренный царь 8 ноября 1568 года избил его и заставил послушный ему собор сместить Филиппа и сослать в монастырь. Там он был убит опричником, стяжавшим наиболее дурную славу, Малютой Скуратовым. «Этот был самым большим баловнем», — с иронией говорит о нем Генрих фон Штаден. Та же судьба постигла двух новгородских епископов и многочисленных других представителей духовенства. Царь, который сам много занимался вопросами религии и вел беседы на религиозные теми с зарубежными теологами, не только допустил это, но и устраивал со своими опричниками оргии в монастырских стенах, во время которых сам выступал в роли «игумена».

О свирепости опричников, вспышках безудержного гнева у царя, правовом нигилизме, от которых страдали и иностранные торговцы, вскоре заговорили не только у соседей, но и по всей Европе. Однажды опричники захватили английский корабль, следовавший вверх по Волге, и полностью разграбили его. Это повредило торговым отношениям, к которым так стремился Иван. Неспокойная обстановка внутри страны заставляла крестьян бежать в приграничные районы, в результате чего центральные районы России в значительной степени обезлюдели! Опричники-иностранцы (кроме Генриха фон Штадена среди них были и другие немцы, ливонцы и вестфальцы) пытались покинуть службу после того, как Иван начал преследование руководящей верхушки опричников. В народе считали, что ответственность за все беды периода кризиса лежит на царице Темрюковне. Однако это была просто ненависть к кавказцам, которая после смерти царицы, последовавшей в 1569 году, была перенесена на ее брата Михаила. В течение некоторого времени он играл значительную роль в окружении Ивана, но в 1571 (или 1572) году был казнен. В летописи целые страницы занимают списки тех, кого царь приказал казнить или сослать… Никто не был уверен в своей безопасности.

К этому добавлялись внешнеполитические предприятия, которые делали гнет, обрушивавшийся на страну и население, невыносимым. В 1566 году часть Ливонии, расположенная к северу от Западной Двины и отошедшая в 1561 году к польско-литовскому государству, присоединилась к Литве. Это побудило Ивана IV созвать в Москве земский собор и вынести на его обсуждение вопрос о том, можно ли терпеть вхождение ливонской территории в Литву. Разумеется, собор принял решение, угодное царю. Еще раньше, в январе 1563 года, Ивану удалось молниеносно взять, а затем удерживать крепость Полоцк на Западной Двине, несмотря на все попытки освободить ее. Уже несколько лет тянулась война, опустошавшая приграничные районы Литвы и москвитян. Иван стойко сопротивлялся подписанию мира на основе сложившегося положения.) Его послы при дворе короля Сигизмунда II постоянно высказывали одно и то же предложение, а в Москве он сам повторял его послам Литвы: Катарина, младшая из двух cecтep польского короля, должна была стать его женой, чего он уже добивался в 1560-61 году после смерти Анастасии. В 1562 году Катарина стала женой герцога Юхана Финляндского, сводного брата короля Швеции Эриха XIV. Но и тогда царь требовал, чтобы шведский король отдал женщину, предназначенную ему, и в 1568 году, казалось, достиг цели. Эрих заключил Юхана в Грипсхольм и наполовину уже дал согласие на выдачу невестки царю, но вскоре был свергнут, и на трон взошел Юхан. Та свойственная царю ожесточенная настойчивость, с которой он настаивал на выдаче Катарины, почти бросила польско-литовское государство и Швецию в объятия друг друга. Штеттинский мир (1570 год) не только положил конец шведско-датской войне; вступление Юхана на трон означало также конец шведско-польских раздоров из-за Ливонии. Заключенное соглашение было направлено против планов Ивана. Со свойственным ему упрямством он еще раз предпринял попытку присоединить к себе Ливонию. Для осуществления своих намерений он выбрал герцога Магнуса фон Гольштейна, который в конце 60-х годов несколько отошел на задний план политической жизни. Царь вызвал его в Москву, женил на Марии Владимировне, дочери своего убитого незадолго до этого двоюродного брата Владимира Андреевича Старицкого, и назначил его «королем» Ливонии под верховенством Москвы. Ввиду сложности ситуации в Ливонии Магнус даже получил для сопровождения кое-какую свиту, однако не смог предпринять ничего значительного и уж конечно не смог помешать соглашению между Швецией и польско-литовским государством.

Уже в 1569 году угнанные жители Дерпта смогли возвратиться на родину, поскольку Иван надеялся оживить торговлю, идущую через Дерпт. Возросло значение торговли через Нарву; там приставали корабли, в первую очередь английские, но также и принадлежавшие другим странам. В Балтийском море появились русские суда, построенные в Англии. Тем временем политические, военные и экономические устремления царя оставались неудовлетворенными. В 1570 году разразилась небезопасная приграничная война со шведами, которая была названа «долгой враждой»; на протяжении четверти века она препятствовала восстановлению спокойной обстановки на приграничных территориях и оказала определенное влияние на развитие торговли в районе Нарвы и финско-шведского Выборга.

Старые враги московского государства, крымские татары, осведомленные относительно внутренних распрей в московских землях, еще в 1569 году в союзе с турками предприняли попытку вернуть утраченные татарские ханства, совершили нападение на Астрахань и сумели использовать в своих целях междоусобицы соперничающих друг с другом мелких князей в так называемой Ногайской орде. Москва поступила таким же образом и постоянно пыталась поддерживать одну из двух соперничающих сторон в астраханских степях, с тем чтобы не подвергать опасности свое, в сущности, слабое господство на этих территориях. Крымскому хану Девлет-Гирею удалось не только заручиться поддержкой ногайцев, враждебно настроенных по отношению к Москве, но и склонить на свою сторону черкесов под предводительством князя Темрюка и весной предпринять большой поход на Москву. Иван IV назначил верховным главнокомандующим опричных и земских войск, противостоящих татарам, опричника, князя Михаила Темрюк-Черкасского, а его заместителем — князя Василия Ивановича Темкина-Ростовского, также опричника. Темрюк был отцом умершей в 1569 году царицы Марии, Михаил — ее братом, так что отец и сын противостояли друг другу. В то время, когда наступающие татарские отряды и их сподвижники перешли Оку и приближались к Москве, князь Михаил бесследно исчез. Неизвестно, приказал ли Иван казнить его, движимый недоверием, или же он перешел на сторону неприятеля. Армия москвитян, потеряв верховного главнокомандующего, отхлынула назад. Опричнина показала свою полную недееспособность. Царь бежал в Ярославль, татары же вторглись в Москву. 24 мая 1571 года огонь поглотил пригороды и центральную часть города. Погиб в огне и опричный двор. Выстоял лишь Кремль. Большое количество жителей Москвы уведено татарами в плен. Сопротивление было оказано только со стороны земщины.

Когда Иван IV возвратился в Александровскую слободу, начались поиски виновных в случившейся катастрофе. Из шести воевод территории, находившейся под властью опричнины, трое были казнены, в том числе заместитель верховного главнокомандующего московской армии в сражении с татарами князь Темкин-Ростовский. Это было знаком того, что царь утратил доверие к опричнине.

К тому же царь решил жениться в третий раз. Смотрины невесты, на которых царю по восточному обычаю было представлено свыше 2000 девушек из аристократических семейств, происходили в Александровской слободе. Выбор пал на девушку из старинной семьи придворной знати, Марфу Собакину из дома Ногаев. Однако юная царица скончалась спустя лишь две недели после свадьбы. Теперь Иван обвинил опричников, окружавших его в Александровской слободе в том, что они ее убили. Это событие, по-видимому, заставило Ивана IV после возвращения в Москву распустить опричнину и объединить ее администрацию с земщиной. Из всех предводителей опричников добрую память по себе оставил у Ивана один только Малюта Скуратов, худший из них, который умер в Ливонии от раны, полученной в бою. Когда в 1572 году татары во главе с Девлет-Гиреем вновь двинулись на Москву, верховным главнокомандующим Иван IV назначил князя Михаила Ивановича Воротынского, которому и удалось отразить врага. Этот факт подтвердил, что старая система организации армии более пригодна для защиты границ. Иван IV, находившийся в Новгороде, получил доказательство того, что человек, которого он в период опричнины даже на некоторое время заключил в тюрьму, проявил себя более надежным, способным и отважным, чем опричники, которым царь доверял в течение семи лет.

Теперь опричникам была уготована та же судьба, на которую они обрекали столь многих жителей территорий земщины, сгоняя их с собственных подворий. Иван возвратил все угодья бывшим владельцам конфискованных или отчужденных земель. Теперь опричники и их сподвижники были вынуждены отступить. Подсчитано, что эта новая волна переселений захватила около 15000 семей. В целом опричнина и связанный с нею террор, а также ее ликвидация семь лет спустя затронули в той или иной мере, по-видимому, половину принятых на военную службу москвитян. Разумеется, это решающим образом сказалось не только на экономике, и в первую очередь на крестьянских поселениях, в особенности в центральной России, но и на обороноспособности московского государства.

В этот период, вероятно, непосредственно после нападения татар и горького разочарования, пережитого царем, во время пребывания в Новгороде вскоре после заключения четвертого брака с Анной Колтовской, которая прожила с ним всего три года, — затем она была заключена в монастырь в качестве монахини и пережила его на несколько десятилетий — Иван IV составил набросок завещания. Оно сохранилось лишь в черновом варианте, однако очевидно, насколько потрясли царя события последнего времени. Тот примечательный факт, что наряду со старшим сыном Иваном, назначенным престолонаследником, и младшим, Федором, на слабоумие которого в черновике завещания имеется совершенно недвусмысленное указание, он упоминает и князя Воротынского, свидетельствует о переломе, который произошел в его сознании. Несмотря на то, что и в завещании он не может преодолеть впечатлений, полученных в детстве, и здесь также говорит об окружающих его «изменниках», это означает признание самому себе в том, что с бандой разбойников-опричников можно в лучшем случае устраивать оргии, но не управлять государством или защищать его.

Это позволяет нам говорить о преодолении кризиса в 1572 году и считать последующие 12 лет жизни Ивана IV вторым периодом правления.

Второй период правления

С отменой опричнины обстановка в стране отнюдь не стала спокойнее. Миграция населения, в первую очередь крестьянства, приостановилась. Экономика пострадала чрезвычайно. Множество сел было опустошено и покинуто жителями, сожженные города пришли в упадок, торговле был нанесен серьезный удар. Еще в 1570 году Иван лично возглавил наступление опричнины на Новгород и Псков и отдал оба города на разграбление из-за якобы имевшей место «измены». Всеобщее недоверие всех ко всем обусловило неопределенность и коррупцию в администрации и юстиции. Опричники-иностранцы пытались нелегально вывезти из страны награбленные деньги, — Генрих фон Штаден описывает это очень наглядно — иностранные купцы проявляли сдержанность и были озабочены своей безопасностью. Непредвиденные приступы необузданной ярости царя, которые могли быть обращены против любого, еще больше усиливали неопределенность обстановки. Насилие опять стало обычным явлением.

Иван IV не предпринимал ничего для стабилизации обстановки в стране. Напротив, он способствовал усилению беспорядков, назначив в 1575 году касимовского хана Симеона Бекбулатовича «царем и великим князем всея Руси», а за собой оставил титул великого князя «Ивана Московского». Он даже покинул город и поселился в селе Петровка, где находился великокняжеский двор. Симеон Бекбулатович в действительности лишь сочинял царские грамоты. 30 октября 1575 года Иван отправил ему послание с предложением разделить сферы правления, то есть одну часть предоставить Симеону, а себе оставить другую. Этот проект напоминал времена опричнины. Иван явно не оставлял мысли о свободном использовании части страны в качестве домена, лишь для собственных целей. Можно только предполагать, что здесь примером ему послужил Сигизмунд II Август, который в 1559 году принятием крупного закона о гуфах[14] ввел новый порядок интенсивного хозяйствования в доменах с тем, чтобы не зависеть от денежных ассигнований аристократии. Комедия с Симеоном закончилась уже в 1576 году. Он был отправлен в Тверь в качестве «великого князя».

Внешнеполитическое положение Москвы было в этот период отнюдь не благоприятным. Война со Швецией требовала все новых жертв. Татары после поражения 1572 года в последующее время сохраняли спокойствие, но, тем не менее, все же оставались врагами, которых ни на мгновение нельзя было выпускать из поля зрения. Правда, смерть короля Польши и Литвы[15] Сигизмунда II, последовавшая 7 шоля 1572 года, казалось, освободила Ивана от одного из врагов и открыла ему большие возможности. К нему обратилась группа литовских магнатов. В 1573 году литовская делегация во главе с Михаилом Гарабурдой явилась в Москву, чтобы возложить на него титул великого князя. Однако Иван IV в той же надменной манере, в какой было составлено изобилующее обидными выражениями послание королю Швеции Юхану III после победы над татарами, выдвинул перед литовцами территориальные требования на свое якобы «наследство отцов», то есть области Великого княжества Литовского, населенные восточными славянами. Переговоры расстроились. Когда избранный наконец французский принц через несколько месяцев покинул Польшу и возвратился во Францию, литовские послы вновь обратились к Ивану IV. Тот повторил свои требования и этим окончательно упустил представившийся шанс. В 1575 году состоялись выборы, на которых одна из партий выбрала королем австрийского эрцгерцога, а затем императора Максимилиана II, а другая — семиградского воеводу Стефана Батория; победителем вышел последний.

В лице Стефана Батория, признание которого в Литве встретило некоторые трудности, Иван IV столкнулся с противником, который, в отличие от невоинственного и податливого Сигизмунда II Августа, немедленно твердой рукой вмешался в ход войны с восточным соседом, длящейся с 1563 года. В 1577 году Иван IV, рассчитывая на то, что Стефан испытывает трудности внутреннего характера и не собирается предпринимать какие-либо политические акции, начал новое наступление в Ливонии. Ревель, защищаемый шведами, и город Рига держались стойко. Сельская местность была опустошена, небольшие города, такие, как Пярну, были заняты, а большинство населения угнано. Этот военный поход, впрочем, в большей степени грабительский, не повлек за собой пи решения проблемы, ни военной славы, а принес только добычу и пленных; с учетом положения в московском государстве и то, и другое было весьма кстати. В январе 1578 года Стефан Баторий приказал своему посольству в Москве требовать возврата незаконно захваченных и разграбленных территорий. В этом случае он был готов пойти па перемирие. Однако Иван IV был высокомерен и язвителен и вынудил послов Стефана не солоно хлебавши покинуть страну. Тем временем король добился от польско-литовского сейма выделения средств на новый поход и энергично продолжил подготовку к нему. Летом 1579 года он нанес удар и занял Полоцк, потерянный в 1563 году. В течение следующего года он захватил Великие Луки, расположенные в приграничной московско-новгородской области, и двинулся дальше. В этот период сказались последствия политики, проводимой Иваном IV во время кризиса: его войска уступали войскам Стефана Батория, лучше вооруженным и экипированным. Для защиты центральных территорий страны царь был вынужден отозвать свои войска из Ливонии. Шведы под командованием полководца Понтуса де ла Гардье, зятя короля Юхана III, изгнали москвитян из Эстонии и через Нарву двинулись на восток, то есть пересекли старую восточную границу Ливонии. Им удалось занять Ингерманланд (1580-81 гг.). В период третьего похода Стефан Баторий в 1581 году осадил хорошо укрепленный город Псков, в то время как немного севернее Понтус де ла Гардье вышел к Неве. Одновременно крупный литовский полководец Кристоф Радзивилл нанес удар на Верхней Волге. Мирные предложения Ивана IV Стефан Баторий оставил без внимания.

Еще во время междуцарствия в Польше царь вступил в контакт с императорским двором. Император и рейхстаг также были заинтересованы в подобных контактах. Рейхстаг в Шпейере в 1571 году даже принял решение о посылке в Москву имперской посольской миссии, которая, впрочем, так и не была отправлена. Дело ограничилось лишь такими ни к чему не обязывающими контактами. В 1576 году Иван IV предложил императору Максимилиану II совместно выступить против Стефана Батория, но к моменту прибытия его письма в Вену император скончался. Его преемник Рудольф II ограничился уведомлением о своем восшествии на престол, не пожелав пойти на союз с Иваном. В сентябре 1577 года царь вновь отправил к императору посла, Ждана Вашнина, напомнил монарху о своем предложении заключить союз и задал вопрос о разделе польско-литовского государства в случае победы союзников. Император ограничился тем, что призвал Ивана наконец предоставить ливонцам мир. В марте, 1580 года Иван вновь задал тот же вопрос: желает ли император идти рука об руку с ним. Это произошло уже после падения Полоцка. На случай, если об этом зайдет речь, посол имел инструкцию отговариваться своей молодостью и неопытностью и утверждать, что в точности ему ничего не известно. Если же его будут спрашивать более настоятельно, следовало обвинить Стефана Батория и заявить, что Полоцк занят в нарушение существующего перемирия. Император между тем хранил молчание. В ответ на это Иван IV в августе 1580 года еще раз направил к императорскому двору своего посла, И. Шевригина, и одновременно дал ему задание встретиться с папой Григорием XIII. Обоих следовало просить о посредничестве в войне между Москвой и польско-литовским государством. По-видимому, надменный царь находился в затруднительном положении, если уж решился на подобный шаг. Однако земский собор, который он созвал для обсуждения вопроса войны с Литвой, настоятельно советовал ему ввиду отсутствия средств отказаться от дальнейшего продолжения войны, которая становилась все более неравной. Император продолжал придерживаться пассивной позиции. Лишь папа пошел на предложение Ивана выступить в качестве посредника и отправил священника-иезуита Антония Поссевина с небольшой свитой в Польшу и в Москву в надежде склонить обе враждующие стороны к вступлению в антитурецкую лигу. В Польше Поссевина встретили с большим недоверием, однако при отъезде в Москву летом 1581 года искусному дипломату удалось достоверно убедиться в том, что и Стефан Баторий готов заключить мир. В действительности ему удалось найти компромиссное решение. 15 января 1582 года в Запольском Яме, маленькой почтовой станции юго-восточнее Пскова, был заключен мир. Иван отказался от Ливонии, освободил также епископство и город Дерпт, сдал Полоцк, однако сохранил за собой Смоленск. Мир, основанный на компромиссе, потребовал от Стефана Батория признаний, которые, несомненно, не без труда дались отважному королю. Иван же счел потерянным все то, что ему удалось завоевать для Москвы на западе.

В августе 1583 года Понту с де ла Гардье также вынудил царя к перемирию, которое было заключено на реке Плюссе под Нарвой. Ивану IV пришлось согласиться на то, чтобы признать захваченные шведами эстонские и ингерманландские территории собственностью Швеции. Завоеванные эстонские земли в 1584 году стали герцогством Эстонским и были присоединены к владениям шведской короны. Москва потеряла не только Нарву, теперь она была полностью отрезана от Балтийского моря.

В период, когда шли переговоры 1581 года, случилось нечто, о чем современники Ивана IV говорили лишь с содроганием. В ноябре 1581 года царь и его старший сын и наследник престола повздорили друг с другом. Псковская летопись сообщает, что Иван младший упрекал отца в том, что тот не в полную силу пытался отстоять Псковскую крепость. По версии же Антония Поссевина жена Ивана-младшего, которая была на последнем месяце беременности, попалась навстречу царю в одежде, не вполне соответствовавшей чопорным восточным обычаям. Царь избил ее палкой, окованной железом, которую всегда носил при себе. Той же ночью у молодой женщины произошел выкидыш. Иван младший поспешил к царю и призвал его к ответу. В ярости Иван IV набросился на сына, вооруженный той же палкой, и бил его, пока тот не перестал подавать признаков жизни. По-видимому, совершенное убийство повергло самого царя в ужас. Сообщают, что он собрал присутствовавших бояр, — дело происходило в Александровской слободе — сообщил им, что убил своего собственного сына и что не желает больше править, и просил их поразмыслить над тем, кому занять царский трон. Однако бояре, наученные имеющимся опытом, проявили осторожность, поскольку подозревали ловушку. Они заявили, что речь не может идти ни о каком другом наследнике престола, кроме царевича Федора, младшего сына, и просили Ивана IV не отрекаться. Неизвестно, ожидал ли царь какой-либо другой реакции. Во всяком случае, публично он выразил скорбь по убитому сыну и постоянно говорил о том, что осознает всю тяжесть вины, которую взвалил на себя. Не вполне понятно, до какой степени следует принимать всерьез откровения человека, уже явно больного. Впрочем, он, без сомнения, был движим заботой о благе государства. В 1576 году он отправил наскучившую ему четвертую жену, Анну Колтовскую, в монастырь. С двумя следующими женами, Анной Васильчиковой и Василисой Мелентьевой, он не был венчан в церкви, и в источниках они не носят титула «царицы». В 1581 году он женился на Марии Федоровне Нагой, которая происходила из того же рода, что и третья жена, Марфа Собакина. Мария в 1582 году родила сына Дмитрия, с загадочной судьбой которого связан длительный период «смутного времени» в московском государстве. По-видимому, Иван не думал о престолонаследии для малолетнего Дмитрия в связи с неизбежностью регентства.

На долю человека, тяжело больного физически и духовно, чтобы не сказать сломленного, выпало еще одно политическое свершение, имевшее большое историческое значение. Его планы на западе потерпели неудачу, поэтому своего рода компенсацией могла стать экспансия развивающегося русского государства на восток. Еще в 1558 году купец Григорий Строганов получил от царя грамоту на владение землями по ту сторону Камы. Он мог поселиться там, заниматься охотой и рыбной ловлей, подчинить себе еще не покоренные народности и разрабатывать встретившиеся полезные ископаемые. Царь сохранял эту территорию за Строгановыми даже в самые тяжкие времена опричнины, она быстро росла в направлении на восток и вскоре распространилась за Урал. Местные народности были обложены данью, любые восстания и попытки освобождения жестоко подавлялись. Строгановы сформировали собственное войско, с помощью которого держали свои территории в жестком подчинении. С 1579 года они принимали на службу донских казаков, среди которых видную роль играли Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо. Они были первыми казаками, которые ступили на сибирскую землю. Вскоре выяснилось, что она чрезвычайно богата различными дарами природы. Возникли первые рудники по добыче железа, меди, олова и свинца. Кроме того, было обнаружено золото. Иван IV не без удовольствия взирал на зачатки собственной горной промышленности, равно как и на смелое продвижение на восток Ермака, который в 1582 году добрался до Тобола и Иртыша. На Тоболе в 1587 году был основан Тобольск. Несмотря на то, что добываемые в Сибири металлы вначале лишь в весьма незначительной степени могли стать заменой их экспорта с запада, прорыв Ивана на восток имел решающее значение для будущего России.

Иван IV, по-видимому, так и не смог оправиться после убийства собственного сына, которого он, наверное, все же по-своему любил: какие-либо свидетельства этому отсутствуют, однако достоверно известно, что он брал сыновей с собой во все путешествия. Кроме того, в начале 1584 года проявились симптомы болезни, явившейся, видимо, следствием излишеств, которым он предавался в течение жизни. Ходили слухи, что больной давал советы своему сыну Федору, отговаривал его и бояр от ведения военных действий, что он был мягким и добрым. Неясно, в какой степени эти слухи заслуживают доверия. Наверное, царь осознавал, что конец недалек. 18 марта 1584 года, в среду, ему показалось, что наступило облегчение, и болезнь, вызывающая сильные боли и обезобразившая тело, немного отступила, он сел играть в шашки, однако внезапно ощутил приступ слабости. По-видимому, следует предположить, что это был инсульт. Он был спешно облачен в монашеские одежды, как в свое время его отец и дед, принял имя Иона и этим отрекся от мира. Вскоре он умер, не дожив и до 54 лет.

Едва ли кто-то в Москве оплакивал его смерть. Вдова Мария Нагая, по всей видимости, не была слишком близка с ним, а Федор, престолонаследник, теперь ставший царем, по своему умственному развитию вряд ли был в состоянии отдавать себе отчет в происходящем. В образовавшуюся нишу проник в качестве регента его шурин Борис Годунов. Впрочем, его притязания на власть не являлись бесспорными, поэтому за периодом правления Ивана IV последовало то же, что и предшествовало ему: борьба за власть и интриги аристократов.

Личность, характер, образованность

Никто из его предшественников не оставил потомкам высказываний непосредственно о самом себе. Лишь время от времени в документах и завещаниях слышна личная нотка. Иван IV иногда с почти болезненным удовольствием выставлял себя напоказ. Поэтому нас столь хорошо проинформировал о себе он сам, а также близко наблюдавшие его современники-иностранцы, которые прибывали с визитом или состояли у него на службе.

От природы Иван был богато одаренным. Зачастую его представляли себе злобным, физически безобразным гномом. Таким он изображен в фильме Сергея Эйзенштейна. В действительности Иван (при росте 1,90 м) был великаном внушительного вида, наделенным медвежьей силой. Впрочем, крепкой конституцией он не отличался. Тяжелое заболевание, поразившее его в 1553 году, было, по-видимому, не единственным. В период после 1560 года он подорвал здоровье пьянством и пороками. Он имел гомосексуальные наклонности. Одной из его жертв был молодой Федор Басманов, а также его отец Алексей, Малюта Скуратов и Василий Грязной — один из наиболее видных опричников. Басмановы были казнены, вероятно, в 1569 году, когда наскучили Ивану. После смерти Анастасии он вел совместную жизнь с шестью другими женщинами, четверо из которых были его женами, однако, видимо, ни одна не играла в его жизни сколь-нибудь важной роли, в том числе и последняя из жен, Мария Нагая, родившая ему Дмитрия, судьба которого так до конца и не выяснена.

Вместе со своей лейб-гвардией, пользовавшимися дурной славой опричниками он устраивал оргии, на которых алкоголь лился рекой и сексуальные эксцессы были обычным явлением. При этом он не стеснялся рядиться в монашеские одежды и разыгрывать из себя «попа». При всем при том он отнюдь не был безбожником или неблагочестивым. В первый период правления он часто ездил с Анастасией «на богомолье» в Троице-Сергиев или в Кирилло-Белозерский монастырь, бывал и в других монастырях и церквях. В своих сочинениях он признает свою греховность и недопустимость своего поведения. Впрочем, к подобным свидетельствам следует относиться с осторожностью. То, что он делал и говорил публично, в немалой степени было позой, сознательным выставлением себя напоказ. Наряду с сообщениями о его публичных покаяниях об этом свидетельствует чрезвычайно интересное повествование священника-иезуита Иоанна Павла Кампани, сопровождавшего в Москву Антония Поссевина. Кампани еще в большей степени, чем руководитель посольской миссии Антоний Поссевин, имел возможность беседовать с людьми из окружения царя. «Обычно, — пишет он, — когда обсуждается какое-то явление высшего порядка, чего они сами не понимают, или если хвалят красоту или хорошие манеры иностранца, то немедленно, ничего при этом не понимая, ссылаются на великого князя и убежденно говорят: «И все же наш великий князь все это знает, и у него больше людей, он может всех вас победить» (имеются в виду внешние враги), и часто громким и благочестивым голосом говорят: «Бог и наш великий князь все знают». Чрезвычайно удивительно, какую почтительность и преданность демонстрируют все москвитяне по отношению к своему великому князю». То, что Ивану удалось (а свидетельство священника Кампани относится к 1581-82 гг., то есть к последним годам правления) утвердить в глазах подданных представление о себе как о личности премудрой и находящейся в непосредственном контакте с Богом, представляет собой одно из наиболее выдающихся достижений примечательного человека. Его можно понять, если только помнить о том, что анахорет, аскет, богомолец и странник, но в то же время эпилептик и душевнобольной, отмеченный печатью божьей, считался достойным почитания, ибо ему открылся господь. Великий князь с нездоровыми наклонностями, отталкивающе жестокий, одержимый приступами безудержного гнева, вновь и вновь публично кающийся в своих грехах и ищущий благословения священников, отшельников и кудесников, пользовался уважением и тогда, когда рука его всей тяжестью покоилась на спинах подданных.

Можно предположить, что за публичной демонстрацией собственного благочестия и раскаяния в грехах кроется расчет. Ибо Иван был не только умен, но и обладал такого рода хитростью, которая делала его опасным партнером в дипломатической игре. Пока еще неизвестна доля его личного участия в формулировании инструкций, которые получали его послы, отбывающие за границу, поскольку стилистическое исследование документов только начинается. Не подлежит, однако, сомнению, что он не только держал в своих руках все нити дипломатических связей, но и давал своим подданным указания по ведению переговоров. При этом ложь и обман были ему столь же не чужды, как и внезапные и неожиданные переходы к угрозам и брани. Этим он умел произвести впечатление, в особенности на людей слабохарактерных. Впрочем, подданные и иностранные гости имели возможность наблюдать не только проявления его дипломатических способностей, но зачастую и его неожиданные, непредсказуемые, абсолютно безудержные приступы ярости. Тогда миру являлось совершенно другое лицо, скрытое под маской благочестивого царя и умного дипломата. Жестокий деспот, для которого кровопролитие было обычным явлением, а трепет подданных способствовал самоутверждению, не знал милосердия. Его не мог ли остановить ни сан представителя высшего духовенства московской православной церкви, ни честность, проявленная противником на поле сражения, ни родственные отношения. Он не освободил магистра Ливонского ордена Вильгельма фон Фюрстенберга, а позволил этому честному и мужественному человеку умереть в плену несмотря на то, что тот был ему совершенно не нужен. Та же судьба постигла последнего епископа Дерпта. Иван был лицемерным. Он умел настолько ловко скрыть свои истинные намерения, что те, кого он ненавидел и решил погубить, не замечали этого. Ненавистного двоюродного брата, Владимира Андреевича, князя Старицкого, он зачастую удерживал в своем окружении и обращался с ним по-братски. Когда в 1569 году представилась возможность, он приказал убить его. Родной брат Георгий, будучи слабоумным, как и его сын Федор, никогда не представлял для царя никакой опасности. Когда его жалкая жизнь оборвалась, это тронуло Ивана столь же мало, как трогала смерть многих близких друзей, которых он приказывал казнить публично или убить тайно. Нам неизвестно, кто кроме первой супруги Анастасии был по-настоящему близок с ним. Сам он утверждал, что с ее смертью в 1560 году в нем что-то сломалось. По-видимому, это так.

Качества, которые весьма явственно проступают в его сочинениях, — эго его необузданная гордость, неуемное высокомерие и крайне чувствительное и уязвимое самолюбие. Понятно, что пережив унижения в детском возрасте, он впоследствии мстил за это, проявляя крайнее высокомерие. Правда, у него это принимало болезненную и, вопреки его собственному желанию, даже смешную форму. Оба его послания князю Курбскому, в особенности первое, представляющее собой трактат о правах и достоинстве московского царя, являются в немалой степени оправданием собственного высокомерия. Многое указывает на то, что это результат комплекса неполноценности, закрепившегося у него в годы трудной юности. Его разрыв с близкими друзьями Сильвестром и Адашевым также обусловлен причинами психологического характера.

Он стремился освободиться от тех, кто был его опекунами. «… потому что во всем этом не было моей воли, и все шло не по моей воле…», — жалуется он на свое детство в первом послании князю Курбскому. И далее: «Таким образом, и во внешних, и во внутренних делах, даже в самом малом и несущественном, даже при надевании башмаков и во время сна ничто не происходило по моей воле, а только по их воле, а меня они считали ребенком». С тех пор его никогда не покидало подозрение, что его окружение хочет навязать ему свою волю или ослушаться, что оно готово к «измене», то есть к неподчинению, и всячески мешает ему осуществлять собственные намерения. Годами он вынашивал мысль о том, чтобы внутри московского государства с его сложной административной системой управления и подчинения создать уголок, в котором он был бы сам себе господин, где все следовали бы его заповедям и примкнули к нему на основах послушания и верности. Первым таким экспериментом стала опричнина, следующим — назначение несчастного Симеона Бекбулатовича «царем» и предложение «разделить» с ним страну.

Ибо для него было невыносимо, что властитель Божьей милостью может быть чем-либо ограничен в своей свободе принимать решения. В 1567 году королю Польши и Литвы Сигизмунду II через литовского полководца Яна Ходкевича было направлено послание от имени князя Воротынского, — текст и основные идеи, как и формулировки, принадлежали лично царю — в котором были такие слова: «Неограниченное самодержавие наших (то есть московских) великих правителей — это совсем не то, что являет собой ваше жалкое королевство: нашим великим правителям никто не отдает никаких приказов, а тебе твои паны навязывают свою волю; наши же правители — самодержцы Божьей милостью». И далее: «Если ты не можешь свободно принимать решений в собственных делах, то как же ты хочешь управлять государством? Ты заблуждаешься, если думаешь, что можешь навязать кому-то свою волю, когда сам не свободен ни в чем». А во втором послании шведскому королю Юхану III от 1573 года есть фраза: «Если бы у вас было настоящее королевство, то твой отец (то есть Густав Ваза) не называл бы архиепископа (Уппсальского) и советников (то есть членов государственного совета), и всю страну «товарищами», потому что земли носят имена своих великих правителей». Без правителя нет государства, да и самого народа! Иван использует идею, поданную ему Пересветовым и другими, утрирует ее и формирует на этой основе идеологию царя и самодержца, избранного Богом и ответственного лишь перед ним одним. «Сопротивление высшей власти означает сопротивление Богу, — пишет он после цитаты из «Послания к римлянам»[16], — и если кто-то сопротивляется Богу, то его называют «изменником», что есть самый тяжкий грех. И это же следует сказать о всякой силе, даже если она завоевана кровью и в борьбе. Помни, однако, что я получил царство не грабежом. Поэтому тем более: кто противится высшей власти, противится Богу». Послушание, которое надлежит выказывать по отношению к высшей власти, к правителю, следует проявлять и в том случае, если сам правитель не во всем соответствует образу, который создают себе окружающие. Иван с насмешкой напоминает князю Курбскому о судьбе его слуги Васьки Шибанова, который должен был передать царю отказное письмо своего господина, был подвергнут жестоким мучениям и умер под пытками: «…и ты не стыдишься перед лицом благочестия своего холопа, и чураешься сделать нечто подобное для твоего господина (то есть принять на себя его наказание)». «И во времена благочестивых царей встречается много зла, — пишет Иван далее, — Насколько же больше, по твоему малому разумению, следует быть царем, с одной стороны, а с другой — соответствовать требованиям времени? Как только злодеи освободятся от терзаний совести и смогут замышлять еще больше коварных дел, все богатые погибнут в беспорядках и братоубийстве. И приличествует ли пастырю смотреть сквозь пальцы на поверженность своих подданных?» Царя не останавливает даже родная кровь: «Думай о великом Константине, который ради своего царства умертвил рожденного им сына!» (Иван при этом имеет в виду Криспуса, сына Константина от первого брака, который в 326 году был казнен в Поле по приказу своего отца). Кажется, будто автор письма предполагал, что когда-то сам станет убийцей своего старшего сына, и уже предвосхищал оправдание этого ужасного поступка.

Непреклонная суровость — вот в чем видит Иван задачу царя. Уже современники называли его «Грозным». «Гроза» означает в русском языке «непогода», а также «гнев», глагол «грозить» значит «угрожать». Это придает прилагательному истинный смысл: как молния низвергается из грозового облака, так и наказание и гнев царя низвергаются на совершившего проступок. Этим почетным прозвищем называли еще Ивана III. Генриху фон Штадену уже было известно это прозвище, но он сообщает лишь косвенное свидетельство того, что Ивана так называли. Царь, которому многое нашептывали доносчики, явно знал об этом, и в этом видел вызов к действиям столь же суровым, как и прежде, даже в том случае, когда в этом не было необходимости. «Бог повелел не противиться злу», — сказано в первом послании Курбскому, в котором выражены наиболее важные взгляды Ивана на суть царства. «Но ты отверг простое, земное и окончательное прощение, которое обретают невежды, поэтому над тобой даже не подобает петь похоронную песнь».

Суровость, которая может быть и несправедливой, поскольку на этом свете за нее воздается, соединяется с осознанием своего происхождения. Иван очень ясно представляет себе ряд предков из дома Рюриков: Владимир Святой, который окрестил всю Русь (988–989 гг.), Владимир Мономах, сын дочери византийского императора (умер в 1125 г.), Александр Невский, победивший немцев и шведов (1240 и 1242 гг.), и Дмитрий Донской, который в 1380 году впервые одержал победу над татарами, и, наконец, дед, Иван III. В 1573 году он пишет шведскому королю Юхану III: «Ты пишешь нам, что твой отец был коронованным королем, а твоя мать коронованной королевой; но даже если твой отец и твоя мать были коронованы, то твои предки не сидели на троне. И если ты называешь свой род родом властителей, то скажи нам, чьим сыном был твой отец Густав, и как звали твоего деда, и какие владения ему принадлежали, и с какими властителями он состоял в родстве, и из какого владетельного рода ты происходишь?…» Один только римский император равен Ивану по рождению, «а тебя мы не можем назвать братом, поскольку страна Швеция по рангу уступает им» (то есть Ивану, римскому императору и другим крупным властителям). В послании графу Александру Полубенскому, командующему польскими войсками в Ливонии и старосте Вольмара и Зегевольда[17] (к северу от Риги), он пишет: «Это была первая Божья милость: Бог сжалился над слабостью людей и создал царство». Далее следует генеалогия, в которой «доказывается» происхождение Ивана от Пруса, брата Августа. Здесь Иван IV сочиняет миф о происхождении царской власти и царского рода. При этом он руководствуется совершенно определенными намерениями: он прикрывается этим мифом словно роскошным одеянием. Кающийся и сознающий свою вину, смиренный богомолец — одна сторона этого человека, другая же сторона — царь, высоко вознесенный над всеми прочими людьми, равный лишь римскому императору, обязанный быть суровым, ибо его верховная власть ниспослана ему Богом. И именно эта сторона послужила примером всем его преемникам, даже Петру Великому, человеку либеральному до безбожия. Мистическая близость к Богу однажды побудила последнего царя, Николая II, написать Столыпину: «Сердце царя в руке Божьей» (по словам Павла). И здесь чувствуется влияние Ивана IV, простершееся в далекое будущее.

Удивляет широта образования, очевидная из посланий Ивана, в особенности из первого послания Курбскому: его кругозор охватывает Ветхий и Новый Завет, Псалтырь и послания апостолов. Они часто цитируются по памяти, то есть не вполне точно. То же наблюдается и в черновике завещания 1572 года, который содержит также отрывки из литургии. Иван, по-видимому, большое внимание уделял чтению священного писания. Кроме того, он обладает знаниями в области всемирной истории, в том числе Рима и Византии, не говоря уже об истории Древней Руси. В результате примеры и сравнения всегда у него перед глазами. Он искусно использует их, чтобы уличить своего партнера по переписке Курбского в заблуждении или подчеркнуть правильность собственных взглядов. Видимо, он ознакомился с сочинениями Григория Назианзина, Василия Великого, Афанасия Александрийского[18], с историей о Варлааме и Иоасафе, с жизнеописанием святого Савы, сербского архиепископа, и т. п.

Остается неизвестным, каким образом Иван IV приобрел свои знания; пришел ли он к ним, пользуясь сборниками переводов, которых существовало немало, или же имел непосредственный доступ к греческим авторам посредством привлечения представителей духовенства, владеющих греческим языком. Сам Иван едва ли говорил или читал по-гречески; вряд ли можно предположить, что этот язык преподал ему его учитель Сильвестр, имевший, по-видимому, не столь обширное образование. Однако вполне возможно, что с древнерусской хронистикой Иван IV ознакомился самостоятельно. Разумеется, его знания имели пробелы. О западных странах он имел лишь весьма примерное представление. Впрочем, он был готов беседовать с гостями из западных стран, в том числе даже обсуждать вопросы религии, что подтверждает и сообщение о визите священника-иезуита Антония Поссевина. Он не только выслушал его речь в защиту римской церкви, но и подчеркнул свое положительное отношение к папе и проявил интерес ко всему, о чем повествовал Поссевин. Об интересе к иностранцам, посещавшим его, свидетельствует и другой человек; Ричард Ченслор, капитан-англичанин, который волей случая попал на Северную Двину, а оттуда в Москву.

Впрочем, его стремление к учебе постоянно прерывалось периодами враждебного отношения к окружающему миру и затворничества или же примитивных развлечений и вульгарного разврата.

Человек, требовавший от своих подданных слепого подчинения, от иностранцев — строжайшего соблюдения придворного этикета и крайней сдержанности, сам был несдержанным и необузданным, непостоянным и рассеянным. С одной стороны, он с презрением отвергал советы своих подданных и близких, усматривая в них лишь зло и вред, с другой — охотно спрашивал совета, о чем свидетельствуют различные соборы и совещания первого периода правления, а также собрания бояр во время последнего этапа войны против польско-литовского государства. В сущности, это не был характер столь сильный, воин столь отважный и новатор столь жестокий, как его последователь Петр Великий. Его исторически важные достижения совершались словно непреднамеренно. Уже на современников он производил впечатление человека, раздираемого внутренними противоречиями, находящегося не в ладу с самим собой, непредсказуемого и несимпатичного. По-видимому, все эти наблюдения соответствуют истине. Никто не извиняет Ивана-человека со всеми его жестокими и бесчестными поступками. Однако верно также и то, что 18 марта 1584 года обрел покой усталый и озлобленный человек, разочарованный, видимо, и в других, и в себе самом.

Заключение

Человеческие качества Ивана IV становятся очевидными на основе его собственных высказываний, хотя и здесь следует учитывать присущую ему склонность к играм в прятки и маскарадам. Однако ясно, что уже в тот период в московском государстве придавалось большое значение как устному, так и письменному выражению мыслей, возрастала роль отдельно взятой личности. Это является проявлением новых веяний и свидетельствует о том, что в XVI веке в Москве было положено начало большим переменам. Если окинуть взглядом современников Ивана, то среди них найдется немало значительных личностей: Иван Пересветов; албанский грек Максим, живший во Флоренции во времена Медичи, а затем приехавший в Москву и занимавшийся просветительской деятельностью под именем Максим Грек; представитель аристократического семейства Вассиан Косой (Патрикеев), который принадлежал к Гедиминовичам, литовскому правящему дому, был насильственно пострижен в монахи, после смерти Иосифа Волоцкого выступал в защиту его злейшего противника Нила Сорского и неустанно боролся против расширения земельной собственности монастырей; митрополит Макарий; князь Андрей Курбский и некоторые другие. Царь был отнюдь не одинок; разумеется, он был умен и образован, однако находил и собеседников, и партнеров по переписке. Эти «новые люди» общаются и беседуют, они ведут дискуссии, совершенно откровенно и в открытую, пусть даже предметом этих дискуссий будет вопрос о том, как сохранить старое и не дать пробиться новому. Можно было бы говорить о человеке нового типа, однако подобные заявления носят слишком общий характер и очень рискованны. Но не подлежит сомнению, что публицистической деятельностью выдающихся личностей, и в первую очередь царя, было положено начало прорыву за рамки безгласной анонимности в сфере литературного труда, трактующего вопросы теологии и теории управления государством, и этот процесс продолжили в будущем и Борис Годунов, и так называемый Лжедмитрий, один из наиболее странных и интересных персонажей русской истории XVII века, и первые двое из Романовых, и, наконец, Петр Великий.

Уже само имя царя служит поводом для новых наблюдений. Анализ посланий Ивана IV показывает, насколько он был захвачен идеями духовного развития и просвещения, свойственными тому времени. Прогрессивные течения, характерные для духовной жизни Европы, издалека оказывали на него воздействие, в чем он, по-видимому, не давал себе отчета. Впрочем, Реформация остановилась у восточных границ Речи Посполитой. И все же ее влияние ощущается и в Москве в середине XVI века. Правда, в большей степени притягательными для царя были европейская наука и техника, пусть даже поначалу он имел в виду ее практическую пользу для своей страны и армии. Своим впечатлительным умом он понимал, что здесь возникает нечто новое. Такой же подход демонстрировали и его последователи, хотя случались и временные отклонения от общей тенденции. И если Петр Великий был более озабочен внедрением технических новшеств, то Екатерина II предприняла попытку приблизить Россию к Европе во всем, что касалось духовной сферы.

И, наконец, последний вывод, имеющий, может быть, наибольшее значение для грядущих эпох: Иван IV, создавший миф о царе и превративший царя в символ государства, предотвратил вступление России на путь развития, характерного для соседней Речи Посполитой, где место царского самодержавия заняла олигархия семейств крупных магнатов, а затем и анархия «аристократической республики». Это решающим образом определило иной путь Москвы в дальнейшем. И даже если Ивану IV не было суждено создать единое государство, которое, как явствует из его высказываний, виделось ему, все же созданные им идеальные представления сыграли определенную роль в будущем. В своих высказываниях по теории развития государства он шел совершенно оригинальным путем и выделялся среди своих современников-земляков. Тем не менее, он все же был одним из них. Просто XVI век, ознаменованный брожением умов и переворотами, не прошел для Москвы бесследно.

Это видно из примера, который еще раз переносит нас во времена царя Ивана IV. В то время как в Польше уже в XV веке создаются впечатляющие, несомненно имеющие портретное сходство с оригиналом надгробные памятники первым Ягеллонам, среди которых наибольшее значение принадлежит памятнику Казимиру IV, созданному Фейтом Штосом, московская живопись застывает в передающихся из поколения в поколение иконах, вряд ли отражающих личные взгляды живописца. Единственное исключение составляет великий Андрей Рублев. Портреты царей создаются, как правило, за границей и едва ли отражают их индивидуальность. Это же относится и к Ивану IV. Мы располагаем его изображением в грамоте 1577 года, которая послужила образцом для иллюстрации в книге «Ahnenreihe», изданной еще сотней лет позже, в 1672 году. Однако есть еще два изображения, в которых сквозь застывшую форму иконы и фрески просматривается человеческая индивидуальность. Примечательный копенгагенский портрет на липовой доске определенно наделен чертами, свойственными оригиналу. Для проверки правильности этого предположения могла бы послужить фреска в церкви, основанной Иваном IV, в которой, при всей ее стилизованности и типизации, нельзя не заметить сходства с копенгагенским портретом. При сопоставлении копенгагенского портрета с портретом сына Федора, выполненным, очевидно, тем же художником и в той же манере, еще сильно напоминающей иконопись, становится очевидным, что Иван IV был первым из московских царей, чьи достоверные изображения дошли до нас.

Хронологическая таблица

1530 (25 августа) родился Иван IV.

1533 (3 декабря) смерть великого князя Василия III.

1534–1538 опекунское правление во главе с великой княгиней Еленой.

1538 (3 апреля) смерть великой княгини Елены.

1546 (13 декабря) Иван приходит к власти.

1547 (16 января) коронация Ивана IV на царство;

(3 февраля) женитьба на Анастасии Романовне Захарьиной;

(июнь) пожар Москвы; первый Московский собор;

(ноябрь-декабрь) успешный поход па Казань.

1549 (февраль) Земский собор («собор примирения») в Москве; второй Московский собор.

1550 Введение нового свода законов (царского судебника).

1551 Стоглавый собор в Москве.

Подготовка к походу па Казань, отражение нападения крымских татар.

1552 (август) начало осады Казани;

(2 октября) торжественный въезд Ивана в захваченную Казань;

(начало ноября) рождение сына Дмитрия.

1553 (весна) болезнь Ивана.

Высадка английских купцов на Северной Двине.

(лето) смерть младенца Дмитрия.

(осень) визит к царю Ричарда Ченслора; крещение последнего Казанского хана; начало миссионерской деятельности православной церкви на территориях восточнее Волги.

1554 (28 марта) рождение сына Ивана; принятие первых мер, направленных против высшей знати.

1555 уложение о службе;

формирование первых стрелецких отрядов;

ликвидация системы кормлений;

подчинение хана Восточной Сибири;

второе путешествие Ченслора в Москву;

предоставление привилегий «Muscovy Company»;

учреждение в Казани православного архиепископства.

1556 (август) взятие Астрахани.

Безуспешный поход против крымских татар.

1557 (31 мая) рождение сына Федора. 1557–1558 переговоры с ливонскими послами.

1558 (январь) начало Большой ливонской войны;

(11 мая) взятие Нарвы;

(18 июля) взятие Дерпта, захват в плен епископа и части населения. Выделение земель в Сибири Григорию Строганову.

1559 (январь) новое вторжение войск Ивана в Ливонию;

(февраль) взятие Мариенхаузена — крепости Ливонского ордена

(2 августа) уничтожение армии Ливонского ордена под командованием маршала Филиппа Шалла фон Белла;

(21 августа) взятие Феллина; пленение магистра Ливонского ордена Вильгельма фон Фюрстенберга.

1560 (7 августа) смерть великой княгини Анастасии.

(ранняя осень) арест Адашева в Дерпте; ссылка Сильвестра.

1561 (4 июня) Ревель и рыцарства Харриен, Ервен и Вирланд переходят в подчинение Швеции;

(28 ноября) магистр Ливонского ордена Готтхард Кеттлер, архиепископ Риги Вильгельм и рыцарство архиепископства переходят в подчинение Польши.

1562 начало гневных выступлений Ивана против высшей знати.

1563 (январь) взятие Полоцка;

(31 декабря) смерть митрополита Макария.

1564 собор в Москве; назначение протопопа Афанасия митрополитом;

(17 декабря) отъезд Ивана IV в Александровскую слободу.

1565 (3 января) послание Ивана IV митрополиту и боярской думе, угроза отречения, вооружение;

(конец января) возвращение Ивана в Москву, создание опричнины.

1566 отречение Афанасия, назначение и изгнание Германа, назначение Филиппа митрополитом.

Земский собор в Москве.

1569 убийство смещенного митрополита Филиппа.

Борьба против крымских татар.

1570 начало «долгой вражды» со Швецией.

1571 нападение крымских татар; взятие Москвы; бегство Ивана IV в Ярославль; суд над опричниками.

1572 новое нападение крымских татар, разгром их войсками москвитян; ликвидация опричнины.

1573 посещение Ивана литовскими послами во главе с Гарабурдой; безрезультатные переговоры о литовском наследстве.

1575 назначение Симеона Бекбулатовича «царем».

1576 отправка Симеона «великим князем» в Тверь.

1577 наступление Москвы в Ливонии.

1578 переговоры со Стефаном Баторием.

1579 возврат Полоцка московскому государству.

1580–1581 захват Нарвы и Ингерманлапда Швецией.

1581 осада Пскова Стефаном Баторием; мирные предложения Ивана.

1580 отъезд послов Ивана к императору и папе, миссия Антония Поссевина в Польшу, Литву и Москву.

1581 убийство Иваном IV престолонаследника Ивана.

1582 (15 января) Ям-Запольский мир.

1583 (август) перемирие с Швецией на Плюссе.

Поход Ермака Тимофеевича на Тобол и Иртыш.

1584 (18 марта) смерть Ивана IV.