ЭПИЛОГ

В одиннадцатой палате хирургического отделения окружного госпиталя находились трое пациентов. Михаил Гольдин, Костя Ветров, Николай Горшков. Первые двое лежачие, Колян же относился к категории ходячих. После ожесточенных боев у Косых Ворот прошло несколько недель, и ребята шли на поправку. Сегодня начальник отделения полковник Старча на утреннем обходе объявил, что завтра раненых посетят высокие гости во главе с полномочным представителем президента в нашем округе и командующим военным округом. Приказал навести идеальный порядок в палате. Колян, который уже трижды был замечен в употреблении спиртных напитков и числился у медперсонала в потенциальных нарушителях, был предупрежден персонально.

— Не дай тебе бог, Горшков, что-нибудь сегодня выкинуть. Мне не хватало счастья представлять больного с опухшей от похмелья рожей. Контроль за тобой особый, и я отдал распоряжение в случае каких-либо выкрутасов с твоей стороны закрыть тебя в кладовку, несмотря на все заслуги.

— А я пожалуюсь.

— Да? И кому же?

— Командующему, кому же еще?

— И на что конкретно?

— На беспредел ваш, госпитальный. У меня после Чечни психика, можно сказать, расшатана окончательно. И, естественно, нет-нет да и требует успокоения. Че, сто граммов нельзя по-тихому принять?

— Солдату срочной службы даже пробку нюхать нельзя, неужели не знаешь? И ладно, черт с тобой, если бы по-тихому, но ты же все отделение на уши ставишь под градусом!

— Кто сказал?

— Весь медперсонал, которому посчастливилось лицезреть тебя пьяным.

— Наговаривают, товарищ полковник. А если кому и сказал что, то не со зла же и не зря. Не задевай!

— Ты смотри, какая персона? В общем, довольно разговоров, я тебя предупредил. Упал на кровать и из палаты ни ногой. Иначе посажу под арест. Ты меня знаешь. Хоть пример бы с друзей брал.

— Это че? Лежачим быть? Здесь уж вы, товарищ полковник, к «чехам» претензии выставляйте, что не уделали меня как следует.

— Короче, Горшков, я предупредил тебя.

Поэтому вечером Колян чувствовал себя неуютно. Надо же так получиться, именно сегодня он сговорился с одним прапорщиком из соседнего отделения раздавить полбанки. Получался облом. Старча шутковать не будет. Если сказал закроет, значит, закроет.

— Когда этот беспредел кончится? Сколько еще тут торчать? Никакой жизни, в натуре. Быстрее бы в отпуск. Вот где оторвусь так оторвусь и Глобе нашей все стекла побью – напророчила, плесень лавочная.

— При чем тут старушка? – спросил Костя.

— Как это при чем? Кто нагадал, что ждет меня смерть высокая, громкая? Она! Не я же? Вот и попал, с ее подачи, под пули.

— Она смерть тебе нагадала, а ты жив. Значит, все ее расклады – фуфло, – поддержал разговор Гольдин.

— А ты знаешь, почему я жив остался? А? Костя знает, а тебе объясню. Когда эта старая волчица мне судьбу рассказала, тут же потребовала, чтобы я ей яйца принес.

— Чьи яйца?

— Ну не мои же? Ты че, Голь, в натуре, чердак свой на высоте оставил? Ясно чьи. Куриные. Принеси, говорит, два десятка, а то ничего не сбудется. Понял, нет? Я, понятно, не понес, вот и результат – ее предсказания сбылись наполовину. В переделку-то я попал, но остался все же живой. А отнес бы я тогда эти проклятые яйца? Че было бы? А то, что меня первого и грохнули бы, и лежал бы я сейчас в гробу цинковом, где-нибудь под развесистой ивой. У нас их на погосте, ив этих, полно.

— Коль? Ты серьезно веришь в то, что говоришь? – спросил Костя.

— Ладно, умник, знаю, что сказать хочешь. У тебя свой котелок, у меня – свой. И в че я верю, а в че нет, никого не колышет.

В палату просунулась чья-то голова.

— Ну чего, Коль? Погнали? Пойло уже на месте.

— Не-е, Вить, не выйдет, – с сожалением отказался Николай.

— Что так?

— Да не могу. Сестра укол впорола, говорит, со спиртным не совместимый. Мол, выпьешь, так скрутит!

— А-а! Это они могут. Дряни у них всякой полно. Ну ладно. Пойду летуна-соседа разведу, не пить же одному?

— Иди, Вить, иди, не трави душу.

Когда дверь закрылась, Гольдин язвительно спросил:

— Чего не пошел? Тебе же на всех положить?

— Голь? И че ты за урод, а? Так и норовишь человеку подлянку кинуть! Выживают же такие?

— Зачем тогда со склона меня вытаскивал?

— Дурак был. Не подумал, вот и рюхнулся за тобой, мерином. Сейчас бы ни за что не полез бы, отвечаю.

— Хватит вам гнать ерунду. Вместе же воевали, а теперь собачитесь, как будто ничего не произошло и не было боев, не было крови, не было гибели стольких пацанов. Может, хватит?

— Ладно, проехали. – Колян подошел к окну, вздохнул. – Спать, что ли, завалиться?

— Телевизор посмотри.

— Ну его! Буду спать. Завтра лампасов понаедет. А че едут? Не знаешь, Кость?

— Откуда я знаю? Проведать, наверное.

— Не-е, просто проведать мы им не нужны, здесь че-то другое. А в общем, какая разница?

— Мне тут, Коль, пацаны из школы книгу принесли, про разборки бандитские, возьми, почитай.

Колян посмотрел на Гольдина так, словно тот предложил по меньшей мере проглотить жабу.

— Сказал тоже, книгу. Я их в жисть не читал, кроме одной, да и ту не до конца.

— Не любишь книги? – удивился Гольдин.

— Нет! – отрезал Николай.

— А что за произведение ты все же пытался прочитать?

— «Мешок яблок».

— Кто автор?

— Да че пристал? Откуда я знаю? Это в детстве было.

— И после этого так ничего и не читал?

— Нет, не читал… – Колян отвечал на вопросы автоматически, думая о чем-то своем, – или все же принять на грудь? А, пацаны?

— Не стоит, лучше уж ложись спать.

Николай еще немного побродил по палате, наконец махнул рукой, приняв окончательное решение. Упал на кровать, повернулся к стене и быстро, как умел, наверное, он один, уснул.

Трудовое утро следующего дня в госпитале началось задолго до официального «подъема» личного состава. И хотя посещение высокими чинами планировалось в одном отделении, но, кто знает, может, свита решит обойти весь комплекс. Тем более что представитель президента – сам в недавнем прошлом командующий военным округом и непосредственный руководитель боевых операций в Чечне. Да и нынешний командующий – человек строгий и дотошный. Эти люди вполне могли посетить все объекты.

В отделениях накануне заменили постельное белье, выдали новые пижамы. Сейчас заканчивали наводить марафет на территории госпиталя, который вообще-то всегда поддерживался на уровне.

Полковник Старча зашел в палату, поздоровался и внимательно посмотрел на Горшкова. Тот встал.

— В порядке я, товарищ полковник.

— Вижу, молодец! Так, ребята, насколько я знаю, высоких гостей интересуете в первую очередь вы, военнослужащие легендарной пятой роты. Вам будут вручать награды, подарки, снимать для телевидения. Вы уж приведите себя в порядок, на всю страну покажут. И пободрее, чтобы родные успокоились. Им уже сообщили о том, что вы живы, и, думаю, совсем скоро пожалуют в гости. Так что сами понимаете.

В палату вошли четверо. Представитель президента, командующий округом – их лица и имена были известны всей стране, начальник отделения, полковник Старча и, что приятно удивило ребят, подполковник Смирнов, их бывший командир, он был в штатском и с тростью. Начальник отделения представил больных. Костя с Гольдиным лежа поприветствовали высоких гостей, Колян стоял навытяжку возле кровати. Представитель президента поинтересовался: как здоровье героев? Ответил Старча. Все внимательно выслушали.

— Значит, на поправку идем? Ну и добро. Давай, Геннадий Сергеевич, – обратился он к командующему. Тот достал Указ президента и зачитал его. В нем говорилось о том, как доблестно сражалась пятая рота, до конца выполнив свой воинский долг. В конце шел список награжденных…Орденом Мужества наградить сержанта Гольдина Михаила Андреевича…

Представитель президента подошел к Гольдину, передал коробочку с наградой, пожал руку.

— Благодарю за службу, сержант!

— Служу Отечеству!

Вошедшая с цветами женщина положила на постель букет. Затем такая же процедура с Ветровым.

Пока проходило вручение наград, Николай стоял, словно забытый всеми. Ему стало обидно, пронзила мысль – а если его не наградят? Но представитель президента обратился к нему:

— Ну что стоишь угрюмо? Думаешь, забыли тебя? А, Горшков? Обиделся?

— Да нет, товарищ генерал, че обижаться-то?

— Вижу, что обиделся. Но не прав ты, Николай. Таких, как ты, не забывают никогда. Это он прикрывал отход?

— Так точно! Вместе с рядовым Ветровым. Десантники в последний момент успели спасти Горшкова. Держал в руке гранату без кольца, не хотел живым сдаваться.

Представитель президента, боевой, заслуженный генерал, задумчиво посмотрел на невзрачного с виду паренька, который сделал то, на что решиться могли далеко не многие.

— Дай-ка я тебя обниму.

Колян не отстранился. Ему было очень неловко.

— Рядовой Горшков, – официально продолжил представитель президента, – за мужество и героизм, проявленные во время выполнения специального задания правительства, Указом Президента Российской Федерации вы удостоены высокого звания Герой России. Награду вам будет вручать в Кремле лично Владимир Владимирович Путин.

Теперь Николай выглядел ошарашенным. До него еще не совсем дошло сказанное.


— Что задумался, Горшков? По-моему, ты забыл что-то ответить?

— А? Служу Отечеству!

— Вот так. Ну что же, перейдем в другую палату?

— Один вопрос можно, товарищ представитель президента? – обратился Костя.

— Спрашивай!

— Ребят всех наградили?

— Всех! Большинство, к сожалению, посмертно.

— А Герои есть среди тех, кого посмертно?

— Геннадий Сергеевич, что там у нас в графе «посмертно»?

— Так, Героями стали капитан Егоров и сержант Голиков, остальные орденами и медалями.

— А Доронин? – спросил Колян. – Ему что, Героя не присвоили? Он же командовал всеми, огонь на себя вызвал, а?

— Доронин? Геннадий Сергеевич – ответь!

— Старшему лейтенанту Доронину, как мне известно, тоже присвоили Героя и капитана, но вы спрашивали о тех, кого посмертно, а Доронин жив.

— Жив? – в три голоса крикнули Гольдин, Колян и Костя.

— Ну да. Покалечен, правда, но жив точно. Он сейчас в Москве.

— Но как же это так? Нам на второй день сообщили, что командир погиб.

— Да, сначала, когда десант вышел на высоты, выбил противника и выдавил его на открытое пространство, Доронина вместе со всеми посчитали погибшим. Живыми считались те, кто ушел с высот. Остальных – павшими. Но через день ваш ротный вдруг подал признаки жизни. В общем, отправили его сразу же первым бортом в Москву. Это все, что мне известно.

— Дела!

— Разрешите? – обратился к высоким чинам Смирнов.

— Пожалуйста.

— Жив Доронин остался, но лишился обеих ног и левой руки, полный инвалид, в общем.

— Лучше бы умер, чем так жить, – вставил грустно Николай, – кому он теперь нужен?

— Не скажи, Горшков. Насколько знаю, сейчас с ним его невеста и Чирков, его друг. А вместо ног – протезы сделать можно. Так что не все у Доронина потеряно. Кроме, пожалуй, армии.

— Вот так, товарищ командующий, – недовольно, с обидой проговорил Колян, – Доронин – Герой, а его в части доставали почем зря, с роты снимали, он увольняться хотел, а в Чечню все одно поехал, говорил: на кого я пацанов своих брошу – сам слышал.

— Это что за дела, Геннадий Сергеевич? – спросил представитель президента.

— Было такое. Я сам недавно узнал. Есть у них в части такой заместитель по воспитательной, подполковник Петр Петрович Куделин – интриган еще тот. Мы сейчас плотно им занялись. На нем много чего: и сокрытие неуставных взаимоотношений, и так называемое кумовство – поделил часть на своих и чужих. Своих, как правило со связями, офицеров продвигал по службе, чужих загонял в угол, добиваясь снятия и увольнения. Из армии мы его как минимум уволим. Дождемся результатов служебного расследования и примем меры.

— Понятно. Насчет Доронина: из армии не увольняй его, Геннадий Сергеевич, невзирая на медицинское заключение. Надо найти ему место где-нибудь в штабе, если, конечно, сам захочет. С министром я решу вопрос.

— Есть!

— Какие еще будут вопросы?

Вопросов больше не было, и группа высокопоставленных чиновников вышла из палаты.

— Ну, чуваки? Вы только прикиньте, Доронин жив? Это новость! И смотри – невеста не бросила, молодец, девка, уважаю. – Колян продолжал оставаться под впечатлением услышанного о судьбе командира. – Нет ног? Это ничего, вон, в школе учили – летчик без ног летал. Протезы сделают, и все будет нормалек, еще до генерала дослужится!

— Да-а, кто бы мог подумать?

Проводив высоких гостей, вернулся полковник Старча.

— Ну, Горшков, не ожидал. Тебе и Героя? Не верится.

— Верится не верится, а факт остается фактом. Надо бы спрыснуть Звезду, а?

— Ты ее еще получи.

— А че? Думаете, не дадут?

— Дадут, раз присвоили. Но тогда и обмоешь.

— Ага! Ждать буду.

— Ладно, Горшков, об этом потом. Я пришел с другим. Я уже говорил, что мы сообщили родителям, что вы у нас. Они начали прибывать. К Гольдину и Горшкову пока никто не приехал, а вот Ветров может встречать гостей.

— Ко мне приехали?

— Да. Они сейчас на улице, можешь в окно посмотреть. После обеда допустим в палату. Распорядок есть распорядок.

Сердце Кости учащенно забилось. Кто? Мать с отчимом? Или Лена?

— Коль! Помоги подойти к окну!

— А встать сможешь?

— Смогу, ты только поддержи.

Костя оперся о плечо друга и прыжками добрался до подоконника. За стеклом окна он увидел мать, отчима и… Лену. Они стояли втроем возле одинокой березы. Увидев сына, мать поднесла платок ко рту. Было видно, что она плачет.

Анна Сергеевна действительно плакала. После того как она узнала судьбу пятой роты и то, что в ее составе дрался ее мальчик, многое перевернулось в душе матери. Она не находила себе места в ожидании вести, жив ли ее Костя или лежит вместе с другими на той высоте? И наконец, узнав, что сын жив, разыскав Лену, бросилась сюда, в госпиталь, и стояла теперь, смахивая слезы, под окнами больничного здания. Увидев, что Костя перевел взгляд на свою возлюбленную, Анна Сергеевна обняла Лену и притянула ее, тоже плачущую, к себе.

А вокруг вовсю кипела весна, светило яркое, мирное солнце, и вся жизнь была впереди!

Загрузка...