Роза в цвету

Глава 1

Баллинашилз, Аргайллшир

17 июня 1826 года

– Что вы здесь делаете, хотел бы я знать?

Дункан Родерик Макинтайр, третий граф Стратайр, ошеломленно смотрел на гибкую фигуру, наклонившуюся над табуретом у фортепьяно в гостиной его дома. Дункан был потрясен. Он не верил своим глазам. Он застыл на пороге.

Роуз Миллисент Маккензи-Крэддок, его погибель, самый надоедливый, неискоренимый шип в его теле, подняла голову – и улыбнулась той слегка кривой улыбкой, которой поддразнивала его не один десяток лет. Ее большие светло-карие глаза блеснули.

– Доброе утро, Дункан. Я слышала, что вы приехали.

Ее мягкий, едва различимый шотландский акцент подействовал на Дункана точно нежная ласка. Поза, в которой стояла Роуз, позволяла видеть часть ее груди цвета сливок. Взгляд остановился на ней, и Дункан окаменел с ног до головы. Собственная реакция так же удивила его, как и то, что он нашел Роуз здесь, – и удивила так же неприятно. Губы его сжались. Пальцы стиснули дверную ручку, он помешкал, потом нахмурился, шагнул в комнату, закрыл дверь. И крадущимися шагами двинулся на свою Немезиду.

Когда он приблизился, Роуз выпрямилась, держа в руках нотные листы, разборкой которых она была занята, и удивилась, почему это ей стало трудно дышать. Почему она не может отвести глаз от Дункана, от его глаз. Словно они играют в салки, и она должна прочесть его намерения в прохладной синеве этих глаз, все еще вызывающих у нее озноб, как вода в покрытом рябью озере, расстилающемся под окнами гостиной.

Они уже далеко не дети, но Роуз с полной определенностью почувствовала, что страшная игра между ними продолжается. Роуз охватили волнение и какое-то непонятное предчувствие.

Комната была просторная, длинная, и, не сводя взгляда с лица Дункана, Роуз успела оценить общие перемены, которые произошли с ним за прошедшие двенадцать лет. Начать с того, что он стал крупнее – гораздо крупнее. Плечи стали шире. Он стал крепче весь, с ног до головы. Он казался опасным – Роуз прямо-таки чувствовала исходящую от него опасность. Казалось, аура мужской агрессивности окутывает его; аура эта ощущалась в его походке, в напряжении, охватившем всю его высокую фигуру.

Залихватский завиток черных волос на лбу, резкая асимметричность лица с упрямым подбородком, мужское высокомерие в синих глазах были теми же, что и раньше, но теперь стали гораздо четче и определеннее. Как будто время содрало с Дункана поверхностную мягкость и открыло таившуюся под ней твердую, как гранит, суть.

Он остановился в двух шагах от Роуз, сердито сдвинув черные брови.

Вынужденная поднять взгляд, она вскинула голову и снова скривила губы.

Кажется, Дункан рассердился еще больше.

– Повторяю, – он словно отрубал слова, – я хотел бы знать, что вы здесь делаете?

Роуз улыбнулась еще шире, и в голосе ее задрожал смех.

– Разумеется, я приехала сюда на Иванов день.

Дункан не сводил с нее глаз; он уже не сердился, а только хмурился.

– Вас пригласила матушка.

То был не вопрос, но она все же ответила:

– Да. Но ведь я всегда приезжаю сюда, каждое лето.

– Вот как?

– Ну да. – Она опустила крышку табурета, потом, не глядя, собрала ноты и положила их на фортепьяно.

– Должно быть, я не попадал сюда одновременно с вами.

Роуз подняла голову.

– В последние годы вы не часто сюда приезжали.

– Я занимался делом.

Роуз кивнула и с трудом подавила желание отойти к окну, чтобы не стоять рядом с ним. Раньше она никогда не боялась Дункана; неужели теперь она почувствовала страх перед ним. Роуз откинула голову и посмотрела ему прямо в глаза.

– Так я и слышала. Вы живете в Лондоне, восстанавливаете состояние Макинтайров.

Он пожал плечами:

– Состояние Макинтайров в полном порядке и полностью восстановлено. – Его взгляд стал резче. – Я не забыл, что вы натворили двенадцать лет назад.

Двенадцать лет назад. Тогда они виделись в последний раз. Он был невыносимо модным двадцатитрехлетним молодым человеком, с самыми высокими воротничками и туго накрахмаленными кружевами на рубашке, какие только можно увидеть к северу от шотландско-английской границы. И даже к югу от этой границы. И Роуз не выдержала. За полчаса до того, как он поднялся наверх, чтобы одеться к Охотничьему балу, который давала его матушка, она проскользнула в комнату Дункана и отпарила все его воротнички. Пришлось ему появиться на балу немного не таким безукоризненным. До сих пор не раскаявшаяся в содеянном, Роуз усмехнулась:

– Если бы вы только видели себя…

– Не напоминайте. – Он окинул взглядом ее лицо, потом снова прищурился. – Вам двадцать семь лет – почему вы не замужем?

Роуз, не уклонившись, встретила его взгляд и холодно подняла брови.

– Разумеется, потому что я еще не нашла того, за кого хотела бы выйти замуж. Но вам тридцать пять, и вы тоже еще не женаты – хотя, насколько я понимаю, это скоро изменится.

Дункан раздраженно вспыхнул, сжал губы.

– Возможно. Я еще не решил.

– Но вы пригласили ее сюда вместе с родителями, не так ли?

– Да… нет. Их пригласила матушка.

– По вашему указанию.

Не получив никакого ответа – он только еще сильнее сжал губы, – Роуз осмелилась насмешливо хмыкнуть. Она не была уверена, что это безопасно – играть в старые игры, но кажется, старые шутки все еще действуют. Перемена в его поведении была почти не заметна, но все же в ответ на ее улыбку Дункан насторожился.

Роуз знала его буквально всю жизнь. Она была единственным ребенком немолодых и богатых родителей, и в детстве ее баловали и ласкали, но строгих запретов было немало. Как наследницу, ее холили и всячески охраняли, и только летом, в долгие блаженные недели, что она проводила здесь, в Баллинашилзе, ей позволялось быть самой собой. Дикой, беспечной девчонкой-сорванцом. Ее мать была близкой подругой и родственницей матери Дункана, леди Гермионы Макинтайр; в детстве Роуз вместе с родителями проводила у Макинтайров каждое лето, наслаждаясь драгоценной свободой. Мать умерла пять лет назад, но Роуз казалось вполне естественным и дальше приезжать сюда, с отцом или без него; леди Гермиона заменила ей мать, и Роуз глубоко любила это пристанище, которое, по ее мнению, слишком часто руководствовалось чувствительностью.

Роуз совершенно была не склонна к чувствительности, и этот факт Дункан мог подтвердить. Будучи на восемь лет старше ее, он был единственным ребенком в доме в те давно прошедшие лета; и естественно, Роуз привязалась к нему. Будучи нечувствительной – или, точнее, упрямой, своенравной, нелегко поддающейся запугиванию, – она не обращала внимания на все его попытки избавиться от нее. Роуз следовала за Дунканом по пятам; она была твердо уверена, что знает о нем больше, чем кто-либо еще.

А это означало, что больше, чем кто-либо еще, она была осведомлена о владевшей им навязчивой идее – быть лучше всех, показать себя соответствующим высочайшим требованиям, достичь лучшего во всем; одним словом, им двигало стремление к совершенству. Человек совсем иного склада, Роуз не могла устоять перед искушением поддразнить Дункана, уколоть и подначить всякий раз, когда его навязчивая идея приобретала очертания, выходившие за пределы четкого здравого смысла.

Шутки над Дунканом Совершенным стали сначала игрой, а потом вошли в привычку. За многие годы Роуз усовершенствовала свое мастерство, и теперь ее способность успешно пробивать бреши в ею защитных сооружениях была самым ярким воспоминанием, которое каждый из них хранил о другом.

Именно это объясняло мрачный вид и внимательную настороженность Дункана. Но все же Роуз не могла объяснить, почему он так напряжен, от этой его напряженности натянулись нервы, она мешала ей дышать, по коже пробегали мурашки. Все это было совершенно внове.

Он все еще стоял рядом, хмуро глядя на Роуз сверху вниз. Она надменно вскинула брови:

– Полагаю, в последние годы вы добились успехов; судя по всему, что я слышала, у вас есть основания для самодовольства.

Слегка пожав плечами, он пропустил эти слова мимо ушей – на это усилие, как она понимала, ушел остаток энергии после последних десяти лет.

– Все стало на свои места. Будущее Баллинашилза теперь обеспечено. Именно этого я хотел достичь – и достиг.

Роуз улыбнулась тепло и искренне:

– Вы должны наслаждаться успехами. Не много найдется поместий в Шотландском нагорье, так удачно застрахованных от краха.

Унаследовав титул и поместье, Дункан решил, как и еще кое-кто из ему подобных, что каменистая земля Аргайлла может обеспечить только средства к существованию, не более того. Как и было ему присуще, он, движимый желанием преуспеть, закусил удила и ринулся в дело. По мнению знатоков, он был теперь сказочно богат, имел солидный доход от торговли с Индией и ощутимые сбережения на черный день, пополняемые за счет умелой игры на бирже. Роуз это вовсе не удивляло. Зная преданность Дункана своему наследному имению, а также его врожденное чувство ответственности, Роуз даже гордилась его достижениями. В то время как многие поместья в Шотландском нагорье разорялись, Баллинашилз благоденствовал.

За это она была ему искренне благодарна. Все еще не сводя с него глаз, упрямо игнорируя внутренний голос, твердящий, что перед ней опасность, Роуз наклонила голову набок, и ее глаза осветились радостным пониманием.

– Теперь, когда Баллинашилзу ничто не грозит, не пора ли вам обзавестись женой?

Его подбородок дернулся, глаза сузились. Дункан старался сосредоточиться на ее словах, пытаясь найти в них какое-то язвительное замечание, чтобы поставить Роуз на место или, еще лучше, чтобы вынудить ее уехать из его дома. Но мысли в голове у него кружились, и он не мог ничего придумать. Дункан никогда не понимал, что значит «быть ошарашенным», – теперь он это понял. И виновата в этом Роуз.

Он не знал, следует ли ему испытывать ужас при этом открытии или, памятуя об общем прошлом, этого следовало ожидать. С того момента, когда, склонившись над табуретом, она взглянула на него, в голове все смешалось. И вероятно, в этом нет ничего удивительного. Вряд ли многие мужчины смогут сохранить ясность мысли, увидев такое сияние женственности.

Роуз, его маленькая колючка, выросла. Он не отрываясь смотрел ей в глаза. Но это не помогало. Все равно он четко видел мягкие выпуклости ее грудей, теплые холмики цвета сливок, соблазнительно приоткрытые глубоким круглым вырезом утреннего платья. Это платье из мягкого светло-зеленого муслина с узором из крошечных золотых листочков облегало ее пышные бедра и длинные стройные ноги. Потребовались воистину гигантские усилия, чтобы не позволить своему взгляду скользнуть ниже и выяснить, насколько длинны эти ноги; непокорный ум настойчиво напоминал, что Роуз всегда была высокого роста.

И всегда была нескладехой. Неуклюжей нескладехой. Она была тощим гадким утенком с огромными мягкими карими глазами, слишком большими для ее лица; слишком большеротой; ее непослушные волосы обычно походили на сорочье гнездо; прямые каштановые брови были слишком строгими для женщины, а нос – слишком вздернутым и слишком дерзким, чтобы считаться красивым. А еще у Роуз был острый язычок, который жалил Дункана слишком часто.

Стараясь сохранить на лице прежнее выражение, Дункан мысленно выругался. Кто бы мог вообразить, что все эти несоразмерные черты с годами создадут видение, представшее перед ним сейчас? Глаза у нее были большие, как и раньше, но теперь они соответствовали лицу и прекрасно выражали неизменно прямой взгляд. Брови остались такими же прямыми, бескомпромиссными, но их линия была теперь смягчена волосами, которые по-прежнему слегка вились, но стали такими густыми и богатыми по цвету, что любой мужчина, у которого в жилах течет кровь, а не вода, возжелал бы запустить в них руки. Роуз заплела волосы в нетугие косы и свернула в пучок, и Дункану страшно захотелось узнать, какой длины ее пряди.

Голос здравого смысла настойчиво повелевал ему отойти от нее на какое-то расстояние, чтобы не чувствовать запах духов – то была легкая смесь фиалки и розы. Но ведь если он отойдет от нее, вряд ли не поддастся настоятельному желанию насладиться зрелищем ее фигуры, которая теперь вовсе не была худенькой. Каждый изгиб ее тела был пышным, спелым, возбуждающим. А эти ноги… воображение уже пустилось во все тяжкие, но вместе с тем появилось смутное ощущение, что реальность может оказаться еще интереснее.

И более волнующей.

А этого он хотел меньше всего; от этого Дункану стало не по себе.

Но вряд ли возбуждение его уляжется, если он будет стоять так близко, что можно протянуть к ней руку. Ее губы, несмотря на насмешливую кривую улыбку, были воплощенным искушением. Они уже не были слишком крупными, они были щедрыми – не женственными, но женскими, их пышные изгибы обещали всевозможные чувственные восторги. А что же до насмешливого вызывающего блеска ее глаз… жгучее желание обуяло его – желание обхватить ее лицо руками, поцеловать, ощутить вкус этих губ…

Это была дорога к безумию. Это ведь Роуз, шип в его теле.

Ее слова наконец пробились через туман похоти, окутавший разум; Дункан мысленно застонал. Ничего не изменилось.

А это означало, что он попал в беду. В серьезную беду.

Он вернулся в Баллинашилз, пригласив сюда свою предполагаемую невесту, и увидел…

– Интересно, а почему вы не замужем? – Тогда она оказалась бы за пределами его досягаемости и усложняла бы жизнь другому человеку, а не ему. – Где же вы провели все эти годы, уж не в монастыре ли?

Как и следовало ожидать, Роуз усмехнулась, слегка скривив губы – такие усмешки могут поставить мужчину на колени, – и плавно скользнула мимо него.

– Ах, у меня было много женихов, но никто не задел моего воображения.

Дункан с трудом удержался, чтобы не фыркнуть; можно себе представить. Роуз – богатая наследница; поклонников у нее, должно быть, целый легион. Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, остановившуюся у окна, – да, ноги длинные… длинные, длинные, длинные… Он сглотнул. И нахмурился.

– Ваш отец слишком снисходителен к вам. Ему следовало выдать вас замуж уже много лет назад.

Она чуть заметно пожала плечами:

– Последние девять сезонов я провела в Эдинбурге и Глазго – вряд ли я виновата, что джентльмены там не соответствуют моим требованиям.

Полуобернувшись, она бросила хитрый взгляд в его сторону; взгляд этот с его сапог медленно – очень медленно – поднялся вверх. К тому времени, когда взгляд добрался до лица, Дункан уже испытывал желание придушить Роуз. То есть сначала овладеть ею, а потом придушить.

Он поспешно повернулся к ней спиной, отчаянно надеясь, что она не заметила его реакции, к несчастью, очевидной благодаря тому, что, готовясь к встрече со своей будущей невестой, он надел облегающие брюки.

– Я иду навестить матушку. – И, обернувшись, увидел, что Роуз высоко вскинула брови. – Как долго вы здесь пробудете?

Она обдумала его слова; потом пожала плечами:

– Мы еще не решили. По меньшей мере до Иванова дня.

Дункан нахмурился.

– Ваш отец здесь?

Она помедлила, потом кивнула.

Дункан ответил коротким кивком и пошел к двери.

– Увидимся позже.

Ему хотелось бы никогда больше не видеть ее, но он знал, что это маловероятно.

Когда дело шло о Роуз, судьба ему не благоволила.

– Ради всего святого, матушка, зачем вы пригласили Роуз?

Дункан захлопнул дверь в туалетную комнату матери с силой, которая была совершенно излишней.

Леди Гермиона Макинтайр, сидевшая за туалетным столиком и накладывающая на щеки румяна, прищурилась, глядя на его отражение в зеркале:

– Право, дорогой мой! Что за странный вопрос! Маккензи-Крэддоки всегда бывают у меня летом; кому и знать это как не вам.

Она снова занялась своими щеками, ничуть не взволновавшись при виде того, что ее отпрыск зашагал у нее за спиной, точно леопард в клетке. Спустя мгновение леди Гермиона пробормотала:

– Вам же хотелось, чтобы здесь собрались члены семьи и друзья, тогда приезд мисс Эдмонтон и ее родителей не покажется чем-то особенным. По крайней мере у меня создалось такое впечатление.

– Да, все верно, но я просто не думал найти Роуз, украшающую собой вашу гостиную. – «Склоненную над табуретом у фортепьяно».

Леди Гермиона нежно вздохнула.

– Милая девочка предложила мне навести порядок в нотах – они были в полном хаосе.

– Она навела порядок, – резко сказал Дункан. И поколебала при этом его самодовольство, и послала к черту все его планы.

– Я, право, не понимаю, – продолжала леди Гермиона, поднеся к губам помаду, – почему присутствие Роуз вызывает у вас такое волнение.

Дункан мысленно произнес молитву в знак благодарности хоть за эту маленькую милость. Проницательного взгляда, брошенного матерью в его сторону, он не заметил.

– Кроме того, – продолжала она, – учитывая сложившиеся обстоятельства, мне хотелось познакомиться с мистером Пинквиком.

– Пинквиком? – Дункан нахмурился и остановился. – Кто это?

Леди Гермиона удивилась:

– Как же, это тот джентльмен, за которого собирается замуж Роуз. Разве она вам не сказала?

Дункан почувствовал, что на лице у него выразилось смущение. Потом он вспомнил слова Роуз о замужестве. И бросил на мать резкий взгляд:

– И что, она собирается принять его предложение?

– Вот именно. – Леди Гермиона кивнула. – Она была бы дурой, если бы не приняла его, – а Роуз никогда не была дурой.

– Хм! – И Дункан снова зашагал по комнате. Спустя некоторое время он спросил: – Итак, кто же он, этот Пинквик?

– Мистер Джереми Пинквик, сын Джошуа Пинквика, кузена герцога Перта. Мистер Пинквик-старший – единственный наследник герцога, а это означает, что со временем Джереми унаследует герцогский титул. Так что Роуз нужно принять решение. Не каждый день девушкам предлагают герцогский титул вместе с богатством и прочным положением в обществе, Насколько я понимаю, Перт – человек очень состоятельный.

– Хм. – Дункан ходил, устремив взгляд на ковер. Леди Гермиона положила на столик кисточку и посмотрела на себя в зеркало.

– Вам ни к чему опасаться, что вам предложат вынести суждение о мистере Пинквике. Роуз вполне в состоянии решить все сама.

– Учитывая, что ей двадцать семь и она еще не замужем, я удивлен, как это вы не считаете нужным подтолкнуть ее к этому поступку. – И Дункан посмотрел на мать.

Та повернулась на табурете и спокойно встретила его взгляд.

– Вздор, дорогой мой. Возможно, Роуз и двадцать семь, но вряд ли ее можно считать безнадежной старой девой. И если я правильно все понимаю, вряд ли она когда-нибудь превратится в таковую.

Сердце сжалось, и Дункан сказал себе, что это предчувствие, предчувствие того, что Роуз вскоре станет шипом в теле другого человека.

– Но хватит о Роуз. – Леди Гермиона улыбнулась. – Леди, которой вы собираетесь сделать предложение, может приехать с минуты на минуту. Вот о чем вам следовало бы подумать.

Об этом он и думал – о приезде мисс Клариссы Эдмонтон и обо всех сокрушительных событиях, которые могут произойти после ее приезда. И произойдут, скорее всего, потому что Роуз здесь и потому что Роуз такая, какая она есть. Она может окончательно преуспеть в своем стремлении довести Дункана до помешательства; кажется, это всегда было главной целью ее жизни.

Скрипнув зубами, Дункан подошел к окну и отвел в сторону кружевную занавеску. И заметил вспышку отраженного света. Мгновение спустя он увидел, что тяжелая дорожная карета огибает противоположный берег озера.

– Приехали.

Он проговорил эти слова так, словно предсказал судьбу приехавших; мать снова спокойно повернулась к зеркалу.

Дункан смотрел на приближающуюся карету; он отбросил дикие планы, которые начал было строить, – планы о том, как избавиться от Роуз и ее беспокойного присутствия. Судьба не оставила ему ни времени, ни места для маневрирования. Ему придется приветствовать свою предполагаемую невесту и решить, является ли она той леди, которую он хочет взять в жены, а Роуз Миллисент Маккензи-Крэддок, которая приводит его в смятение в десять раз успешнее, чем когда-либо раньше, будет все это наблюдать. И можно не сомневаться – с большим удовольствием.

Что он сделал, чем заслужил такую участь? Непонятно.

К тому времени, когда карета остановилась у парадного крыльца, Дункан уже был внизу.

Чарлз Эдмонтон, низенький круглый человечек, пожал ему руку, и лицо будущего тестя явно повеселело, когда он окинул взглядом великолепие Баллинашилза. Дункан, пряча циничную усмешку, учтиво поздоровался с ним, а потом подал руку миссис Эдмонтон, чтобы помочь ей выйти из кареты.

Почтенного вида дама, одетая по последней моде, подняла глаза и быстро оценила богатство замка; выражение ее лица было еще более откровенным, чем у ее мужа. Окинув быстрым взглядом длинный фасад, она просияла и посмотрела на Дункана:

– Могу сообщить вам, милорд, что ваш дом – самый импозантный из всех, которые я видела.

– Очень любезно с вашей стороны. – Дункан благополучно передал даму ее мужу и повернулся, чтобы подать руку видению, заполнившему собой дверной проем кареты.

Мисс Кларисса Эдмонтон, одетая в синее платье и походившая на принцессу, была воплощением женственного совершенства. Тонкая и стройная, с глянцевитыми светлыми волосами, аккуратно уложенными на затылке в модный шиньон. Среднего роста, она была красива классической красотой, с правильными, замечательно симметричными чертами овального лица. Кожа безукоризненно алебастровая, глаза такого же василькового цвета, что и платье.

Кларисса встретилась глазами с Дунканом и улыбнулась мило и скромно. Потом посмотрела на дом. Она рассматривала дом гораздо дольше, чем ее родители; у Дункана создалось впечатление, что Кларисса подсчитывает количество окон.

Потом она улыбнулась.

– Ах, какой он большой, я и не думала… – Изящный жест довершил фразу.

Дункан улыбнулся ей в ответ и предложил руку.

– Матушка ждет вас в гостиной.

В гостиной леди Гермиона ждала их в обществе по крайней мере половины гостей, которых она созвала, чтобы отпраздновать Иванов день.

– Я так рада, что вы смогли к нам приехать, – поведала леди Гермиона Эдмонтонам. И любезно улыбнулась Клариссе. – После всего, что мне наговорил Стратайр, мне положительно не терпелось познакомиться с вами. Надеюсь, вы хорошо проведете здесь время. Вечером накануне Иванова дня у нас будет бал – в наших краях это самый главный праздник.

Дункан слушал болтовню матери, радуясь, что она воздержалась от описаний подробностей праздника. Танцы вокруг праздничного костра – традиционное занятие всей молодежи, а если – когда костер погаснет – кое-кто улизнет в тень, ну что же… такова жизнь. В августе и сентябре можно ждать большого количества неожиданных свадеб – и опять-таки такова жизнь. Жизнь в Шотландском нагорье – стремительная, смелая, простая.

Середина лета – время, когда свадьбы устраивают по самым естественным причинам.

Но его свадьба будет устраиваться совсем не так; а то, что сейчас середина лета, так это простое совпадение.

Мать представила Эдмонтонов родственникам и друзьям дома. Дункан слушал вполуха, пока дело не дошло до Роуз. Внезапно сосредоточившись, он увидел, что Роуз уверенно и спокойно улыбается Клариссе.

– Вот нежданное удовольствие, мисс Эдмонтон. – Отпустив пальцы Клариссы, Роуз улыбнулась еще шире. – Хотя, наверное, я могу называть вас Клариссой, а вы меня – Роуз, потому что мы здесь, судя по всему, единственные незамужние леди.

Она подняла взор на Дункана; только он заметил в ее глазах насмешливый блеск. Оторвав взгляд от Роуз, Дункан обвел глазами комнату и услышал, как стоявшая рядом с ним Кларисса ответила:

– Я очень рада познакомиться с вами, мисс… то есть Роуз.

Просто удивительно, подумал Дункан, как это его мать, которая во всем так хорошо разбирается, не подумала пригласить никого из более молодых родственников, чтобы те служили прикрытием для него и Клариссы. Дункан опустил глаза – и весьма вовремя, потому что увидел, что Кларисса мило улыбается Роуз.

– Я думаю, вы хорошо знаете этот дом, и хочу обратиться к вам за помощью. Проводите меня, если можно.

Роуз улыбнулась:

– Право….

– Кларисса, – вмешался было в разговор Дункан.

– Роуз!

Этот возглас заставил всех обернуться. Подошел стройный джентльмен лет примерно тридцати. Он был одет со спокойной элегантностью, волнистые каштановые волосы, мягкий женственный рот и беззаботное лицо создавали вполне приятное впечатление.

Роуз переадресовала свою улыбку этому джентльмену.

– Джереми. – Она позволила ему взять себя за руку. – Разрешите представить вас Стратайру. – Она встретилась глазами с Дунканом. – Мистер Джереми Пинквик.

Будучи обязанным вежливо кивнуть и пожать руку Джереми Пинквику, Дункан подавил внезапное желание отмахнуться от него. У него уже было достаточно источников раздражения, а тут еще пришлось смотреть, как Джереми Пинквик привлек Роуз к себе, словно уже обладал признанными правами на нее.

Понимая, что в этом обществе нельзя злиться ни на Роуз, ни на Пинквика, Дункан был вынужден молчать, пока Кларисса болтала с Роуз. Пинквик вставил в разговор несколько замечаний; Дункан вообще ничего не сказал. Одна часть его «я» страшно хотела быть ведущей в этом разговоре, чтобы отвлечь Клариссу от влияния Роуз, а другая часть – главенствующая – была поглощена совсем другим открытием.

Оказалось немыслимым дать оценку Клариссе, когда рядом с ней находится Роуз, потому что, если Роуз находится хотя бы в мало-мальской близости от него, она поглощает все его внимание.

Девятнадцатилетняя Кларисса, настоящая принцесса, ничего не могла противопоставить притяжению, исходящему от Роуз, притяжению земной чувственности зрелой женщины, усугубляемой – как было в его случае – общим детством, множеством воспоминаний, главным из которых было берущее за душу воспоминание о тембре ее голоса.

Голос этот всегда был хрипловатым, мягким и глубоким, как любовная ласка. С годами голос сирены приобрел совершенство.

И вот Дункан стоял молча и слушал ее голос, впитывая ритмичное произношение, которое, как он внезапно осознал, было для него все равно, что голос родины. Дворецкий Фолторп спас хозяина от полного смятения, объявив, что ленч подан.

Во время ленча, когда Роуз и Пинквик сидели на другом конце стола, Дункан смог заново сосредоточиться на текущем вопросе – то есть на Клариссе. Поскольку она и ее родители были явно в восторге от дома, он воспользовался возможностью и предложил им устроить экскурсию.

Он превратил экскурсию в долгое путешествие. Когда они возвращались через восточное крыло дома, миссис Эдмонтон заявила:

– Это чудовищная громадина; должно быть, зимой ее трудно отапливать.

Дункан беспечно пожал плечами:

– В каждой комнате есть камин.

– Как бы то ни было, мама, – Кларисса улыбнулась матери, – вряд ли Дункан проводит здесь много времени. Ведь существует лондонский сезон, да и дела удерживают его в Лондоне.

Она обратила к Дункану свое оживленное, полное ожиданий лицо; тот ответил спокойной уклончивой улыбкой.

И подумал – не следует ли объяснить, что вопреки ожиданиям Клариссы он теперь, когда будущее Баллинашилза упрочено, намеревается все время жить в объятиях узкой долины, где расположен его дом.

Они прошли мимо большого окна, Дункан выглянул наружу и увидел озеро, покрытую рябью синь под широким небом, увидел высокие скалы, окружающие кольцом плодородную равнину, разрезанную узкой лентой реки, которая и питала, и иссушала озеро. Посреди озера лежал остров, на котором в окружении зеленеющих берез и орешин стояли остатки замка с башнями, первого жилища Макинтайров в этом краю.

Его предки жили в этой долине на протяжении многих веков; он тоже будет жить здесь. С женой и детьми, которые будут здесь расти.

Дункан посмотрел на Клариссу. Она с любопытством рассматривала старинные гобелены, бархатные занавеси, портреты давно покойных Макинтайров. Он избрал Клариссу потому, что она была совершенна – совершенна лицом, совершенна фигурой, совершенна в умении держать себя; можно было не сомневаться – она станет совершенной женой. Он избрал ее в Лондоне, и там она была неоспоримо совершенна.

Но здесь? Подумав о будущем, Дункан отметил, что еще ничего не сказал, не дал никаких обещаний, не взял на себя никаких обязательств. Супружеские пары вроде Эдмонтонов – обладающие хорошими связями, но не богатые – знают, как делаются подобные вещи: если визит подойдет к концу, а он не сделает предложения, они пожмут плечами и займутся следующим подходящим кандидатом.

Никаких драм не будет; он знал вне всяких сомнений, что чувства здесь ни при чем ни с его стороны, ни со стороны Клариссы. Он выбрал ее, понимая и зачтя ей в плюс, что ее чувства к нему никогда не выйдут за пределы простой привязанности, значит, она не станет слишком вмешиваться в его жизнь.

Подумав о будущем, Дункан мысленно вздохнул. Он научился за те годы, когда занимался восстановлением фамильного состояния, решительно расправляться с ошибками, быстро узнавать их, признавать и двигаться дальше. Гости в сопровождении Дункана вышли на верхнюю площадку лестницы; с бесстрастным видом он пошел вниз.

– Все приемные комнаты, не считая бального зала, находятся на первом этаже.

Он показал гостям парадную столовую, потом повел их на экскурсию по своей богатейшей библиотеке. Выйдя через небольшую дверь, направился по боковому коридору. И услышал смех, доносившийся из-за двери в конце этого коридора.

Смех Роуз. Теплый, заразительный – Дункан узнал его мгновенно. За ним тут же последовал раскатистый мужской голос.

Дункан свернул влево и повел Эдмонтонов осматривать оранжерею.

– Ах! – Кларисса всплеснула руками при виде папоротников, пальм и экзотических цветущих растений, искусно расставленных по всему помещению. – Это просто совершенство. Как красиво!

Забавляясь мыслью о том, чем занимается Роуз в бильярдной, Дункан не улыбнулся.

– Боюсь, что эта похвала адресована не мне – это владения матушки.

– Нужно похвалить ее милость. – И миссис Эдмонтон поплыла по длинной оранжерее, восхищаясь всем, что видит. Кларисса пошла за матерью, но не так быстро.

Дункан обратился к мистеру Эдмонтону:

– Если вы не возражаете, я оставлю вас здесь. Меня ждут кое-какие неотложные дела.

Мистер Эдмонтон улыбнулся:

– Конечно, милорд. Вы были так любезны, уделив нам время.

– Ну что вы. – Дункан наклонил голову. – Обед будет подан в семь.

«Дела» повели его прямо в бильярдную. Он открыл дверь – и перед ним открылось зрелище, подобное тому, которое приковало его к месту утром. На этот раз Роуз прислонилась к бильярдному столу, и смех лился из ее ярких глаз, а грудь цвета слоновой кости выступала над глубоким вырезом платья. Рядом с ней стоял Джереми Пинквик, обхватив руками кий, который наклоняла Роуз.

Чего-то такого Дункан и ожидал. А вот чего он не ожидал, так это того, что Роуз будет обучать Пинквика, а не наоборот.

При виде вошедшего улыбка Роуз, как Дункан и ожидал, стала шире; она выпрямилась, немало обрадовав его.

– Дункан Совершенный? Именно вы-то нам и нужны.

Повелительным жестом она велела ему подойти. С запозданием насторожившись, Дункан подчинился. Его так и подмывало уйти; он бы ушел, не будь здесь Пинквика; Дункан привык не доверять этому особому блеску в глазах Роуз.

– Джереми не умеет играть, а я не могу ему показать, как это делается, – он левша. – Говоря это, Роуз подошла к стойке с киями и взяла еще один. Потом она повернулась и, склонив голову набок, посмотрела на Дункана. – Если мы с вами проведем показательную игру, Джереми поймет, как это делается.

Потом глаза ее блеснули.

– Вы готовы?

Дункан стиснул зубы; не успев подумать, он уже подошел к ней. Потом подумал, но это уже было ни к чему – не мог же он не принять ее вызов.

Посмотрев на нее, Дункан взял кий.

– Как будем играть?

Она улыбнулась, и ямочки на щеках заиграли.

– Как обычно.

Они начали игру; он знал, что она играет хорошо, – сам научил ее когда-то давным-давно, когда она еще не вызывала в нем такого возбуждения. А теперь… он смотрел через стол, как она наставляет кий, и напоминал себе, что нужно дышать.

Она загнала в лузу два шара, потом обошла вокруг стола, перегнулась, тонкая ткань платья обрисовала роскошные полушария ее грудей. Во рту у Дункана стало сухо, как в пустыне.

Роуз промахнулась и весело выбранилась; заставив себя смотреть на шары, Дункан подошел к столу, чтобы ударить. Роуз прислонилась боком к столу. Дункан низко нагнулся. Он сжал зубы и сосредоточился на шаре, стараясь не ощущать аромата ее духов и того неуловимого запаха, который принадлежал ей, и только ей. Этот запах проникал в самый мозг.

Руки дрожали, все внутри сжалось.

Дункан промазал.

Роуз подняла брови:

– Хм. – Она исподволь бросила на Дункана вызывающий, взгляд. – Вы, должно быть, мало практиковались в Лондоне.

Она обошла вокруг стола и выбрала шар, а когда наклонилась над кием, то краем глаза увидела, каким напряжением охвачен Дункан. Нахмурившись, она прицелилась, удивляясь его реакции. Она ведь еще не дразнила его, так почему же он так напряжен?

Загнав в лузу три шара, она поняла причину его напряжения, но все равно это не имело смысла. Дункану тридцать пять лет; можно не сомневаться, он за свою жизнь не раз видел женские груди. У нее гораздо больше оснований притязать на звание монашенки, чем у него на звание монаха. Но вывод напрашивался сам собой.

Интересно, что Джереми, несмотря на внимание, с которым он следил за игрой, не выказывал признаков такой же впечатлительности.

Это открытие показалось ей любопытным и совершенно очаровательным.

Она одержала над Дунканом блестящую победу.

Роуз часто говорили, что она впадает в грех любопытства. Раньше это замечание никогда ее не останавливало, не остановит и теперь. Но количество собравшихся в доме гостей и соответствующая этому количеству длина обеденного стола не позволили ей не впадать в свой постоянный грех до тех пор, пока джентльмены не присоединились к дамам в гостиной, закончив ритуальное поглощение портвейна.

Ее жесткое намерение и дальше испытывать неожиданную и удивительную возбудимость Дункана получило, к ее удивлению, помощь и поощрение со стороны Клариссы Эдмонтон. Эта девочка – Роуз не могла назвать ее как-то по-другому, такой юной она казалась – взяла ее под руку, как только появились джентльмены, и повела прямиком к Дункану.

Кларисса мило улыбнулась; улыбка Роуз обещала нечто совсем иное.

– Я подумала, что нам нужно решить, чем мы займемся завтра, – с невинным видом предложила Кларисса.

Дункан посмотрел на нее, лицо у него было непроницаемое. Потом он взглянул на все еще не занавешенные окна, через которые было видно озеро со скалистыми вершинами на заднем плане.

– Спускается туман, скорее всего будет дождь. Не самая хорошая погода для прогулок верхом.

– Ах, – Кларисса проследила за направлением его взгляда. – Но я не имела в виду… – И, обернувшись, она улыбнулась Дункану. – Признаюсь, я не очень хорошо езжу верхом. А окрестный пейзаж немного мрачен, вам не кажется? Вот я и подумала – а что, если нам поиграть в шарады или устроить музыкальное утро, попеть немного?

Она подняла глаза на Дункана. Лицо ее выражало милое нетерпение. Роуз прикусила язык, проглотила смех и с таким же нетерпением посмотрела на Дункана – она, затаив дыхание, ждала его реакции.

Губы у него стали тонкие, лицо жесткое, но голос прозвучал по-прежнему любезно.

– К сожалению, завтра утром меня ждут неотложные дела. Придется вам извинить меня. – Он поднял глаза на Роуз и Джереми. – Но без сомнения, другие с радостью присоединятся к вам.

Роуз это совершенно не устраивало.

– На самом деле, – промурлыкала она, поймав взгляд Дункана и понимающе улыбнувшись, – мне кажется, леди Гермиона намеревается призвать нас к музицированию прямо сейчас.

Эти слова оказались пророческими. Все четверо посмотрели на леди Гермиону. Она заметила это и властным жестом поманила их к себе. Рядом с ней сидела в кресле миссис Эдмонтон.

– Кларисса, дорогая, ваша матушка только что рассказала мне, как замечательно вы играете на фортепьяно, я очень люблю хорошее исполнение. Право, я должна просить вас доставить всем нам удовольствие – сыграть две-три вещицы, чтобы оживить вечер.

– Ах… ну что вы, – вспыхнув, запротестовала Кларисса. Понуждаемый взглядом матери, Дункан любезно присоединился к ее просьбе:

– Общество будет польщено. – Он предложил Клариссе руку. – Пойдемте, я открою фортепьяно.

Кларисса одарила его чрезмерно милым взглядом; Дункан с безразличным видом повел ее к фортепьяно, которое стояло между двумя высокими окнами, выходящими на террасу. Он усадил Клариссу на табурет, Джереми открыл крышку, а Роуз подала пачку нот. Гости нетерпеливо собрались вокруг них, передвигая стулья и кресла так, чтобы было лучше видно. Просмотрев ноты, Кларисса выбрала две вещи; Роуз положила остальные ноты на крышку, потом присоединилась к Джереми и Дункану, сидевшим сбоку.

Слегка нахмурившись, Кларисса передвинула табурет, просмотрела ноты, потом снова передвинула табурет. Наконец она положила пальцы на клавиши.

И заиграла.

Игра ее была совершенной, как и следовало ожидать.

Спустя три минуты две тетки Дункана возобновили разговор, тихо перешептываясь. Рядом с Роуз поерзал Джереми – раз, другой, потом он выпрямился и, пробормотав «Прошу прощения», отправился изучать шкафчик, заполненный дрезденскими миниатюрами.

Роуз, столь же неравнодушная к хорошей музыке, как и леди Гермиона, хотела сосредоточиться, но не смогла. Игра Клариссы была технически безупречна, но эмоционально бессодержательна. Каждая нота исполнялась правильно, но ни души, ни сердца не было в ее исполнении; ни единым чувством она не могла оживить музыку.

Подчиняясь неизбежному, Роуз перестала слушать и позволила звукам проплывать мимо ушей; она бросила взгляд на гостей, большая часть которых уже отвлеклась от игры, потом на Дункана, стоявшего рядом.

Как раз вовремя, чтобы заметить, как он подавил зевок.

Роуз едва удержалась от усмешки и придвинулась к Дункану:

– Скажите честно, вы ведь не собираетесь жениться на ней?

Он сквозь зубы ответил:

– Не лезьте не в свое дело.

Тут уж Роуз не стала скрывать усмешку; у Дункана лицо стало еще суровее. Роуз отвела взгляд, устремила его в противоположный конец комнаты – первая пьеса подходила к предпоследнему крещендо. Роуз с умыслом прошла очень близко от Дункана и направилась к креслу леди Гермионы.

Она услышала, как Дункан резко, со свистом, втянул в себя воздух, ощутила, как внезапно напряглись его мускулы грубо и сильно.

Слегка скривив губы, Роуз направилась прямиком в безопасное общество его матери; подойдя к креслу, она кивнула леди Гермионе, потом повернулась и с невинным видом обвела взглядом комнату, старательно избегая Дункана, который все еще напряженно стоял у стены.

Краешком глаза Роуз увидела, что руки у него сжаты в кулаки, что он следит за ней взглядом; он буквально не сводит с нее глаз. Кажется, он представляет себе, как будет душить ее, как сомкнет свои длинные сильные пальцы у нее на шее; именно такие желания обычно вызывали в нем ее поддразнивания.

Роуз очень удивилась, когда он выпрямился и, разжав кулаки, направился к ней.

Она слегка нахмурилась; когда она дразнила Дункана, он, как правило, избегал ее. Он убегал, она преследовала – это происходило обычно так.

Но не на этот раз.

Когда Кларисса закончила первую пьесу, Дункан подошел к Роуз и остановился прямо у нее за спиной. Походка казалась небрежной, но Роуз ощущала его напряженность, ощущала контролируемую стальную силу в каждом движении.

Кларисса взяла последние аккорды, потом убрала руки с клавиатуры. Все вежливо захлопали, Роуз хлопала рассеянно. Дункан хлопал медленно, тихо, прямо за ее правым плечом – у нее создалось отчетливое ощущение, что он аплодирует ее представлению, а не игре Клариссы.

Одарив общество прилично скромной улыбкой, Кларисса посмотрела на мать, потом на леди Гермиону, а потом на Роуз и Дункана. Роуз ободряюще улыбнулась ей, Кларисса снова повернулась к фортепьяно и заиграла вторую пьесу.

Роуз старалась дышать, старалась не обращать внимания на тиски, которые снова сжали ей легкие. Чувства бешено трепетали, ее состояние больше всего походило на панику, мысли были полностью сосредоточены не на музыке, а на Дункане, стоявшем так близко, так неподвижно, так безмолвно.

Первый прилив жара, охвативший шею и плечо, выступающее из открытого платья, застал Роуз врасплох. Она слегка нахмурилась, потом, остыв, согнала с лица хмурое выражение.

Ощущение жара вернулось мгновение спустя – более горячее, более сильное, охватившее на этот раз пространство от плеча до груди над глубоким декольте.

Теперь настала ее очередь быстро втягивать в себя воздух и задерживать его, она чувствовала на себе взгляд Дункана. Дункан был…

Роуз мысленно выбранилась и стиснула зубы, почувствовав, как сквозь нее, разжигая пламя, прошло странное ощущение…

В отчаянии она стала искать утешения. Леди Гермиона сидела перед ней и ничего не видела, гости постарше были заняты болтовней. Даже Джереми бросил Роуз. Теперь он был погружен в дискуссию с мистером Эдмонтоном.

Дункан пошевелился и придвинулся еще ближе.

У Роуз задрожали колени. Она схватилась за спинку кресла, потому что голова вдруг закружилась так, как никогда еще не кружилась.

Пьеса была короткая, и Кларисса доиграла ее быстро. Она отвела взгляд от клавиатуры – и Роуз была спасена. Все зааплодировали, Роуз обрела способность дышать, освободившись от пристального взгляда Дункана.

Он отошел от нее, сразу же к ней подошла Кларисса в сопровождении Джереми. Прежде чем Роуз успела собраться с мыслями, Дункан обернулся и улыбнулся ей и леди Гермионе своей обычной ленивой улыбкой:

– Не будет ли Роуз так добра сыграть нам что-нибудь?

Леди Гермиона немедленно повернулась и ласково улыбнулась Роуз.

– И верно. Роуз, милочка, я не слышала вашей игры целую вечность – будьте добры.

Обычно, заметив ловушку, Роуз была в состоянии понять, как из нее вырваться, но когда остальные повернулись и присоединились к просьбам хозяйки дома, Роуз пришлось улыбнуться и милостиво согласиться. Она взглянула на Джереми:

– Не поможете ли вы переворачивать страницы?

Она обратилась к нему с этой просьбой только для того, чтобы Дункан не маячил у нее за плечом, пока она будет играть. В противном случае ее пальцы непременно запутались бы. Если таков был его план, значит, она разрушила его замыслы.

С едва скрываемой гордостью Джереми подвел Роуз к табурету. Дункан, держа под руку Клариссу, пошел следом, но медленнее. Роуз быстро выбрала пьесу – сонату, одну из тех, которые любит леди Гермиона. Роуз поставила ноты на пюпитр, Джереми занял место рядом с ней.

Она глубоко вздохнула, потом положила пальцы на клавиши и расслабила их. Она смотрела в ноты, но играла по памяти; ноты ей были не нужны.

Дункан провел Клариссу вокруг фортепьяно; теперь они стояли прямо перед Роуз и смотрели, как она играет.

К большому облегчению, музыка пришла на помощь, она послужила щитом, и Роуз целиком погрузилась в нее. Зазвучала прекрасная, западающая в память мелодия, она обвилась вокруг Роуз, а потом окутала своим волшебством. И Роуз опустила веки и отдалась музыке, отдалась очарованию девственной природы.

Ни звука не было слышно в комнате, ни кашель, ни шарканье не нарушали волшебства. Роуз держала всех собравшихся в плену, без всяких усилий укрощая силу, с которой Кларисса, при всем ее техническом совершенстве, не могла совладать.

Для Дункана, чьи глаза были устремлены на Роуз, сравнение было неизбежным. Роуз не думала, не взвешивала, она отдавала свое сердце и душу; она играла с эмоциональным самозабвением, которое было ее неотъемлемой частью, частью той Роуз, которую он знал буквально с самого рождения. Это открытие произвело на Дункана сильнейшее впечатление.

Он стиснул зубы, все в нем было стиснуто, непреодолимое желание охватило его. Он хотел ее – жаждал, – подстегиваемый твердой уверенностью, что Роуз и любить будет точно так же. Всей душой и сердцем. С полным самозабвением.

Он втянул в себя воздух и понял – этого недостаточно, чтобы смирить внезапное биение крови. Он попытался отвести от нее глаза и не смог. Помимо воли глаза наслаждались ею – богатством волос, свернутых кольцом, теплой кремовой кожей, мягкими, манящими изгибами, так соблазнительно обтянутыми янтарным шелком.

Как зачарованный, Дункан позволил своему взгляду задержаться на ней и дальше. Ресницы у Роуз дрогнули. Похоть снова взыграла в нем. Мысленно выругавшись, он постарался отвести глаза. Они находились в гостиной его матери под взглядами более чем тридцати родственников, под взглядами его больше не предполагаемой невесты и ее родителей, предполагаемого мужа Роуз и ее отца.

Она доводит его до безумия, но впервые за всю жизнь виновата в этом не только она.

Дункан терпел, стиснув зубы.

Наконец соната подошла к концу. Роуз красиво взяла последний аккорд; по комнате пронесся вздох. Она сняла руки с клавиш, общество вернулось к жизни.

Вернулась к жизни и Роуз. Радуясь, что не покраснела сразу же, она улыбалась, глядя вокруг себя, глядя на что угодно, кроме Дункана. Ей даже удалось обменяться нежным взглядом с Клариссой.

– Роуз, милочка!

Роуз повернулась на табурете и оказалась лицом к лицу с леди Гермионой, которая улыбалась с умоляющим видом.

– Если можно, дорогая, – «Песнь ворона». Вас четверо, вы можете это спеть.

Роуз заморгала, потом кивнула:

– Да, конечно. – Снова повернувшись к фортепьяно, она посмотрела на Джереми: – Вы ее знаете?

Потом она охватила взглядом и Клариссу; и Кларисса, и Джереми кивнули. Дункана Роуз не стала спрашивать – любимая песня его матери впечаталась ему в голову так же, как и ей. Краешком глаза, которым Роуз старалась не упустить Дункана, она видела, как он пошевелился, обошел вокруг фортепьяно и встал слева. Кларисса подошла к ней справа и встала рядом с Джереми.

Роуз положила руки на клавиши. Если Дункан опять начнет с вожделением пялиться на ее грудь, она его ударит. Через мгновение началось вступление. Все запели вовремя и неплохо справились с первым стихом; все четыре голоса звучали слаженно. У Джереми был приятный тенор, сдержанный и легкий; сопрано Клариссы было тонким и пронзительным, слегка дрожащим на высоких нотах.

Певческий голос Дункана была таким, каким Роуз его помнила, – глубокий баритон, богатый и сильный, в котором время от времени звучал рокот морского прибоя. Роуз ни за что на свете не могла запретить собственному голосу – теплому контральто – соединяться, переплетаться, взлетать вверх в лад с его голосом, а потом войти с ним в унисон.

Они певали эту песню вместе, в этой самой комнате много лет назад. Поскольку теперь на воспоминания наложились новые переживания, Роуз могла услышать произошедшие перемены – новую глубину и силу в голосе Дункана, более мягкие, более округлые, более чувственные тона своего голоса, их голоса сливались и словно ткали такой прекрасный, богатый, неотразимый звуковой гобелен, какого им никогда не удавалось создать раньше.

Она сосредоточилась на нотах. Когда они начали последний стих, их голоса стали ведущими, они звучали сильнее, более увереннее, более тверже, чем у Джереми и Клариссы.

Они взяли заключительную ноту, а потом согласно дали ей стихнуть.

Слушатели разразились аплодисментами.

Роуз рассмеялась; улыбаясь, она подняла глаза – и встретилась взглядом с Дунканом. Губы у него кривились, но глаза не смеялись – взгляд их был сосредоточен на ней. Дрожь пробежала по телу, Роуз сказала себе, что виной тому просто оживление да еще одышка. Поворачиваясь к Джереми, она крутанулась на табурете и встала.

И пошатнулась, так сильно закружилась у нее голова.

И Дункан оказался рядом, подхватил ее, загородил от взглядов. Его пальцы схватили ее за локоть – и прожгли, как клеймо. Подняв взгляд, она оказалась в ловушке его глаз, в их холодной синеве, которая теперь пылала миллионом крошечных огненных языков.

Огненных языков?

Роуз заморгала и отвернулась. Она никогда не видела огня в глазах Дункана. Взяв себя в руки, она опять посмотрела ему в глаза.

Он встретил ее взгляд с видом незамутненной невинности.

Никакого огня в его глазах не было.

Роуз страшно захотелось посмотреть на него, прищурившись. Но она сдержалась и обуздала свое любопытство; высвободившись, она напустила на себя беспечный вид – совершенно фальшивый – и скользнула прочь. Стараясь не замечать, как быстро бьется сердце.