Розовое гетто

14

Когда я добралась до квартиры, Уэнди и Флейшмана не было. Встречал меня только Макс. Рухнула на диван, он быстренько туда забрался и розовым липким язычком лизнул подбородок. Сил мне хватило только на то, чтобы рукавом стереть его слюну.

Я порадовалась тому, что соседей нет дома. Час или около того бродила по квартире, с ужасом думая о том, что завтра нужно идти на работу. Представить себе не могла, как смогу пережить день, не убив Касси. И не сомневалась, что за убийство сослуживицы меня точно уволят. С другой стороны, меня и так наверняка уволят. Мерседес очень холодно приняла мои заверения в том, что я не имею никакого отношения к истории с визитными карточками. Я сильно сомневалась, что она мне поверила.

Несомненно, мне предстоял тяжелый понедельник.

Наконец, выпив вина и проглотив две таблетки бенадрила, я крепко заснула.

Наутро вылезла из постели в полной уверенности, что в обозримом будущем так рано мне приходится вставать в последний раз. Надела любимый прикид из гардероба матери Флейшмана. Хотелось выглядеть как можно лучше, когда меня будут выводить из здания.

По квартире я старалась передвигаться бесшумно: ночью блудные соседи вернулись и, когда я уходила, спали крепким сном.

В подземке по дороге на работу я думала только о Касси. Никак не могла решить, то ли наорать на нее, то ли сразу прикончить. Я не склонна к насилию, но происшедшее в Далласе не оставляло мне другого выхода. К тому времени, когда я добралась до лифта, присяжные, которые выносили вердикт в моей голове, меня оправдали.

Я вошла в кабину, а там стоял он. Красавчик. Улыбнулся мне. Касси тут же вылетела из головы. Я улыбнулась в ответ.

Полагаю, конструкторы лифтовых кабин должны были предусмотреть что-то такое, что могло бы занять людей. Скажем, телевизор. Человек, застрявший в аэропорту, всегда может посмотреть новости по каналу Си-эн-эн. А если человек застрял в лифте?

И, едва эта мысль мелькнула у меня в голове, как пол, казалось, ушел из-под ног, меня бросило вперед, и я впечаталась лбом в стенку над панелью с кнопками.

Красавчик поддержал меня.

— Вы в порядке? — спросил он, его пальцы сжимали мои локти.

И у меня сразу появились две причины лишиться чувств. Во-первых, я безумно испугалась. Во-вторых, неминуемо оказалась бы в объятиях Красавчика.

— Я… я в-в порядке, — промямлила я, гадая, подогнутся ли у меня ноги, если он меня отпустит. Ситуация выглядела бы очень эротичной, если бы мое тело не сковал жуткий страх. Отключили электричество? Почему? Что происходило за пределами лифтовой шахты? Атака террористов? Кто-нибудь знает, что мы здесь?

— Что нам делать? — Дрожь в моем голосе была неподдельной. В критический момент я всегда терялась.

Он нажал кнопку экстренного вызова технической службы. Для нас ничего не изменилось. Но я очень надеялась, что где-то в здании раздался сигнал тревоги.

— К сожалению, это все, что я могу придумать.

— Меня бы и на это не хватило, — призналась я.

Он улыбнулся. И, должна признать, пусть охватившая меня паника никуда не делась, от улыбки мне стало спокойнее. Он выглядел таким уверенным в своем строгом темно-синем костюме. Можно сказать, антидепрессант для глаз. Я перестала задыхаться, хотя и опасалась, что по подбородку стекает слюна. Теперь мне уже не терпелось рассказать об этом происшествии Андреа. При условии, что выйду из лифта живой. В голове зазвучала мелодия «Мечта о мечте»[73].

Мой спутник склонил голову.

— Вы что-нибудь слышите?

На мгновение я испугалась, что запела вслух.

— Стук, — уточнил он.

— Стук? — Я прислушалась. — Нет.

Он вновь нажал на красную кнопку.

— Наверное, мне очень хотелось его услышать.

Теперь, справившись с рвотным рефлексом, я попыталась взглянуть на ситуацию философски.

— Не уверена, хочу ли я сегодня выйти из лифта. — Глаза мужчины округлились. Я сразу поняла: он воспринял мои слова как желание навсегда остаться с ним в этой кабине. Так, разумеется, оно и было. Но было и другое. — Этим утром я пришла на работу только для того, чтобы меня уволили.

Его брови в тревоге взлетели.

— Но вы недавно начали работать. Что произошло?

— Едва ли вам это интересно…

Он рассмеялся.

— Так уж вышло, что у меня появилось свободное время. — Он сунул руку в белый бумажный пакет и достал бублик. — Вы сможете мне все рассказать за завтраком, который, надеюсь, разделите со мной.

Я замялась. Конечно, мне не очень-то хотелось рассказывать Красавчику эту историю с визитными карточками. А с другой стороны, то, что мне хотелось, случалось только в голливудских фильмах.

— С корицей и изюмом. — Он разломил бублик и предложил мне верхнюю половину, как всем известно, лучшую. Настоящий джентльмен.

Я взяла и откусила, как я надеялась, маленький кусочек.

— Так за что вас могут уволить? — спросил он.

Вся моя трудовая деятельность в «Кэндллайт», вроде бы столь богатая на события, уложилась в несколько минут. Когда я закончила, мы уже съели бублик, а на лице Красавчика отразилось недоумение.

— И какая она, эта Касси?

— Блондинка.

Он широко раскрыл глаза.

— Та, что выглядит как Джессика Симпсон[74]?

— Нет. — Он говорил про Маделайн. Тут я подумала: а может, мой Красавчик тоже грезил о том, чтобы подниматься в лифте с девушкой своей мечты? В любом случае он показал, что неплохо знаком с сотрудницами «Кэндллайт».

— Тогда как Джэн Брейди[75], — догадался он.

Его проницательность поразила меня.

— Андреа права. Вы шпион.

Он рассмеялся:

— Ну что вы. Всего лишь бедный юрист.

Судя по костюмам, который он носил, бедностью тут и не пахло.

— Корпоративное законодательство?

— Завещания и имущество. «Маколпин и Эттинг», двенадцатый этаж.

— Вы — Маколпин или Эттинг?

Бумажной салфеткой он вытер пальцы и протянул мне руку.

— Люк Рейберн, младший партнер.

Я тоже представилась, про себя удивившись тому, что у нашей с Андреа грезы, оказывается, есть конкретные имя и фамилия.

— Меня всегда интересовало дело, которым вы занимаетесь. — Он привалился к стенке. — Я думал, как это все-таки странно: сидеть в кабинете и разбираться с завещаниями старушек, а все романтическое происходит внизу, под тобой…

— Теперь вы знаете. Ничего романтического нет и в помине. — Так оно и было. Если не считать моего глупого телефонного воркования с Дэном и «собеседований» Троя с его моделями. — Обычные конторские интриги.

На его лице читалось сомнение.

— У нас, конечно, тоже есть интриги, но они не идут ни в какое сравнение с выходками Касси.

Внезапно у меня в голове сверкнула роскошная идея.

— Вы думаете, я могу подать на нее в суд?

— Скорее можете рассчитывать, что возмездие так или иначе настигнет ее.

— Такого может и не случиться.

— Я сомневаюсь, что вам удастся доказать обвинение, если, конечно, она не напишет признания.

И почему я сама до этого не додумалась?

— Послушайте, отличная идея! — В этот момент кабина дернулась, и я сразу поняла, что у меня не будет никакой возможности реализовать только что намеченный план. — Господи!

— Не паникуйте. Думаю, сейчас все закончится.

Я решила, что он говорит про нашу неминуемую смерть, и полностью с ним согласилась. Поэтому не запаниковать не могла. Уже видела нас в свободном падении, потом удар — и мои родители оплакивают свою младшую дочь, разбившуюся насмерть.

Перед мысленным взором еще мелькали эти «картинки», когда я вдруг осознала, что кабина не летит вниз, а, наоборот, плавно поднимается. Все действительно закончилось.

Люк успокаивающе мне улыбнулся, а потом двери разошлись на моем этаже.

— Мы выкарабкались! — воскликнул он.

Я еще не пришла в себя. Пятью минутами раньше выкладывала ему мои горести в полной уверенности, что мы умрем в самом ближайшем будущем. Теперь предстояло возвращаться к повседневным делам.

— Спасибо за завтрак.

— Пустяки. Удачи вам.

Я попятилась из кабины и улыбнулась Красавчику, когда двери уже начали сходиться.

Потом повернулась. Почему-то думала, что встречать меня будут как маленькую Джессику Макклер[76]. Такое событие не могло обойтись без толпы зевак, собравшейся, чтобы заглянуть в лифтовую шахту, на дне которой лежала искореженная кабина с изувеченными телами. Неужели никто не слышал сигнала тревоги?

Но в холле не было ни души. Мое пребывание между жизнью и смертью прошло незамеченным.

Не было даже Мюриэль. За ее столом сидела сильно накрашенная, с черными вьющимися волосами незнакомка. Она жевала резинку, чего Мюриэль терпеть не могла.

— Что случилось? — спросила я.

— Случилось с чем? — бесстрастно полюбопытствовала женщина.

— С лифтом! — взвизгнула я. Странно, но теперь, оставшись в живых, я вдруг снова занервничала. — Мы застряли в кабине на четверть часа.

В густо намазанных тушью глазах не сверкнуло ни искорки интереса.

— Не понимаю, о чем вы. Двадцать минут назад, когда я поднялась сюда, лифт работал нормально.

— А где Мюриэль?

— Кто?

— Секретарь-регистратор.

— Не знаю. Я тут временно.

Почувствовав, что никакой полезной информации мне от мисс Макс Фактор не получить, я поплелась в ту часть этажа, которую занимал сектор «Пульс». По пути к своему кабинету завернула к Андреа.

— Ты не поверишь тому, что случилось! — воскликнула она.

Я изумилась. Подруга будто сняла эту фразу у меня с языка.

— Подожди, пока я расскажу тебе, что случилось со мной. Догадайся, с кем я только что застряла в лифте?

— Не знаю. — Ее это совершенно не интересовало. — С Джорджем Клуни.

— Тепло! С Красавчиком!

Она не отреагировала.

— Мы просидели в кабине пятнадцать минут, и я рассказала ему о нашем издательстве все, что могла. Он поделился со мной своим бубликом. — И вот тут я поняла: мой лепет Андреа совершенно не интересует. А если ее не интересовал мой Красавчик, он же мистер Неотразимый, значит, произошло что-то ужасное. — Что случилось? — спросила я.

— Касси! — выкрикнула она.

— Вот об этом я как раз и собиралась тебе сказать. — Я действительно хотела поделиться с Андреа идеей Красавчика. Если Андреа не смогла бы под пыткой вырвать признание у Касси, никто бы не смог. — Люк… мужчина в лифте, так его зовут, сказал, что мне нужны улики. Ее признание, записанное на пленке или на бумаге.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, но если хочешь получить признание у Касси, забудь об этом. Ты опоздала.

На мгновение у меня перехватила дыхание.

— Почему опоздала?

— Она ушла. Уволилась.

— После того, как подменила мои визитные карточки?

— Она украла мою работу! — взвизгнула Андреа.

Я пришла в полное замешательство.

— Тебя уволили?

Андреа закатила глаза:

— Дай договорить, Ребекка. Не эту работу. Я бы не возражала, если бы эта засранка заняла мое место здесь. Но нет! Она получила мою работу в «Газель букс»! Увела у меня из-под носа!

Я застыла с раскрытым ртом.

— «Газель»? Она уходит?

— Ушла! В пятницу собрала вещи. Пока мы были в Далласе… И сегодня уже сидит там, где должна была сидеть я.

У меня вновь возникли те же ощущения, что и в кабине лифта, когда пол ушел из-под ног. Пришлось сесть.

— Невероятно!

— Если бы! — Андреа скрестила руки на груди. — Мерседес в ярости. Ты насчет увольнения можешь не волноваться. Теперь она поверит всему, что ты скажешь ей о Касси.

— Много же ей для этого потребовалось времени, — пробормотала я.

Андреа фыркнула, потом чуть ли не всхлипнула.

— Это так несправедливо! Маленькая крыска! Почему ей удалось сбежать отсюда, а не мне? Я рассылала так много резюме!

Бедняжка Андреа.

— Может, есть причина, по которой судьба привела тебя сюда, — предположила я.

Она оглядела заваленный бумагами стол, горы рукописей, еще не раскрытый номер «Санди таймс».

— Я обречена гнить здесь. Умру раздраженной старой девой в студии в Куинсе, и на могилу положат список моих долгов из двухсот пунктов. — Она откинулась на спинку стула. — Взять хотя бы тебя! Четыре месяца — и ты уже застреваешь в лифте с мужчиной моих грез. Не говори мне о судьбе. Жизнь несправедлива.

Я промолчала.

— Он дал тебе бублик? — спросила она после короткой паузы, изогнув бровь.

— Половину.

— Верхнюю или нижнюю?

— Верхнюю.

Она вздохнула:

— Какой галантный.

— Его зовут Люк Рейберн. Он адвокат, Завещания и имущество.

Она нахмурилась:

— Скучно, однако.

— Зато доходно, — возразила я.

В раздражении она хлопнула рукой по столу:

— Да, черт побери! Он красивый, богатый, благородный, и теперь он твой. В этом месте разбиваются даже мои грезы.

— Он не мой, — заверила я.

— Знаешь, нет никакой радости грезить о парне, с которым застревает в лифте кто-то еще. А кроме того, не нравится мне имя Люк. Напоминает мне о Люке Скайуокере, парне с вьющимися волосами из мыльной оперы восьмидесятых. — Андреа застонала. — Я в полной заднице. До скончания веков просижу здесь.

— Неужели здесь так плохо?

У нее дрогнули губы.

— Спроси лабораторного кролика из соседней клетки.

Я лихорадочно рылась в голове в поисках ответа, когда вновь открылась и тут же закрылась дверь кабинета Андреа. К нам присоединился Трой, улыбающийся во весь рот.

— Все счастливы? — воскликнул он.

Мы вытаращились на коллегу.

— Я только что узнал новости — и сразу к вам!

— Касси досталась работа, на которую нацелилась Андреа, — объяснила я. — В «Газель букс».

Трой отпрянул.

— Нет, девочка! Не нужно лить из-за этого слезы. Я там работал.

— И что? — спросила Андреа.

— Сумасшедший дом. Хуже только на галерах. И модели… безусловно, второго сорта!

Андреа рассмеялась. Настроение ее улучшалось прямо на глазах.

— Правда? Вы думаете, тут лучше?

— Конечно! Насчет того варианта печалиться нечего. А кроме того, я только что проводил собеседование с моделью, и он сказал мне, что вроде бы открывается вакансия в «Венус».

Андреа ахнула.

— Правда?

— Я у него уточню.

— И ты еще не открывала «Санди таймс», — напомнила я ей, указав на лежащую на столе газету. — Там могут быть интересные предложения.

Андреа совершенно переменилась.

— Конечно.

— Вот и славненько. А теперь, в честь Касси, давайте споем: «Динь-дон, колдунья мертва!»

Мы начали петь, и буквально на второй строке прибежала Лайза и присоединилась к нам. К тому времени, когда мы исполнили три куплета (Трой знал их все), компанию нам составляли все сектора, которые находились в пределах слышимости. У меня не было уверенности, что все знали, почему поют, но никто не отказал себе в удовольствии что-то там отпраздновать. А может, люди просто радовались возможности отвлечься от работы.

Когда песнопения закончились, я заглянула в кабинет Касси, который выглядел точно так же, как и раньше, разве что со стола исчезла фотография в рамке (я не сомневалась, что теперь она стоит на столе в «Газель букс»). Она проработала здесь (чего там, практически прожила) четыре года, но если бы Андреа не сказала мне, я бы не заметила ее ухода. Могла обратить внимание лишь на то, что исчез человек, который пытался порушить мою карьеру.

Вернувшись за стол, я удивилась, что продолжаю нервничать. Моя Немезида покинула издательство. Теперь мне ничто не грозило. Мерседес как будто не собиралась меня увольнять (во всяком случае, на этой неделе).

Так почему же я не могла расслабиться?

Я все еще раздумывала над этим вопросом, когда зашла Линдси и плюхнулась на стул. Очень взволнованная. Впрочем, она всегда находила повод для волнений.

— Ты можешь поверить насчет Касси?

— Все еще пытаюсь свыкнуться с этим. И ты не знаешь, что произошло на конференции. Касси украла мои визитки и…

Она остановила меня взмахом руки: «Все уже знают!» — давая понять, что я сообщаю ей новости прошлого месяца.

— Касси действительно ушла, хлопнув дверью. Даже интересно, как чувствуют себя те люди, что взяли ее на работу. Нет ли у них сомнений, что они не допустили ошибку?

— Все поймут за неделю.

Линдси развернулась и закрыла дверь.

— Как ты думаешь, каковы мои шансы?

Я не поняла, о чем она.

— Шансы?

Она посмотрела на меня как на безнадежную тупицу.

— На повышение.

— Ага. — Я втиснулась в спинку стула, чтобы не выпасть. — Не знаю…

Она отпила кофе и кивнула:

— Я понимаю, ты считаешь, что у меня нет честолюбия. Но не могу же я вечно оставаться помощницей Риты.

— Нет… я понимаю, это не самая лучшая должность.

— И потом, посмотри на других женщин, которые здесь работают. Посмотри на…

«Посмотри на себя», — мысленно закончила я за нее.

Конечно, я не собиралась наживать себе еще одного врага. Тем более на ровном месте.

— Я тебя понимаю.

Линдси энергично кивнула.

— Поговоришь с Ритой о моем повышении?

— Я? — пискнула я.

— Рита тебя любит.

— Ну… — Мне не хотелось настраивать против себя Линдси, но в голове вертелось: «Хрен тебе». От этой истории я бы предпочла держаться как можно дальше. — А почему бы тебе не поговорить с ней самой?

— Но она терпеть меня не может.

Линдси, увы, была права.

— А как насчет Андреа? Она проработала здесь больше, чем я.

— Я у нее уже была.

— И что она ответила?

— «Хрен тебе».

И разве мне в голову не пришло то же самое?

Линдси наклонилась вперед:

— Буду у тебя в долгу.

— Не такая уж это хорошая работа, — начала отговаривать я ее. — Нет, ничего плохого в ней нет, но разве тебе не нравится место помощницы? Ответственности меньше, нет такого напряжения.

— Не говоря уж о том, как я ее выполняю. И потом, мне надоели маленькие промахи, которые я постоянно допускаю. Я уже доросла до больших промахов.

Я покачала головой и кивнула. Логика в словах Линдси была, разумеется, если встать на ее позицию.

— А кроме того, — продолжила она, — повышение несет с собой увеличение зарплаты. Имея больше денег, я, возможно, смогу убедить Роуди, что мы можем позволить себе снимать две квартиры.

Когда аргументом становятся деньги, спорить бесполезно.

— Попытаюсь что-нибудь сделать, — наконец согласилась я, подозревая, что в этом мне еще придется раскаяться. Но я не была такой прямолинейной, как Андреа. И мне нравилась Линдси.

Я попыталась вернуться к работе. На столе лежала рукопись новой, не имеющей литературного агента, авторши: пятьсот страниц о разведенке, влюбившейся в своего учителя рисования. В сопроводиловке указывалось, что учителя рисования звали Джексон Поллак и жил он в Лоренсе, штат Канзас. Я собралась просмотреть первую страницу, внутренне уже настроившись отправить опус в «отказную» стопку, но взгляд зацепился за первый абзац:

Я рассмеялась, а поскольку прошло уже немало времени с тех пор, как что-то могло меня рассмешить, продолжила чтение. И читала, пока Линдси вновь не сунула голову в мой кабинет.

Разумеется, она не могла ожидать, что я так быстро поговорю с Ритой. И потом, официально меня еще никто не простил. Я в любую минуту ожидала вызова на ковер к Мерседес или Мэри Джо. Может, и к Рите.

— Мерседес собирает на совещание всю редакцию.

Как мне показалось, народу в конференц-зал набилось больше, чем обычно. Впервые после Далласа я показалась на людях, но, судя по всему, история с моими визитками никого не волновала. Все знали, что меня подставила Касси. Говорили только о ней.

Даже Мэри Джо встретила меня доброжелательно, когда я уселась рядом с ней: других свободных стульев у стола уже не было.

— Кошмар! — Она так доверительно прошептала это слово, что у меня не возникло и мысли, будто мне опять выставляются какие-то претензии. — Подумать только, я не поверила, когда ты сказала, что тебя подставила Касси. А она в это время уже сбегала с корабля! Предательница!

— Я до сих пор в шоке, — отозвалась я.

Мэри Джо придвинулась.

— Скажи, ведь это Касси виновата в том, что моя кружка разбилась, правда?

Кто ж отказывается от таких подарков?

— Не хочу ни на кого указывать пальцем, Мэри Джо…

Она хлопнула ладонью по столу.

— Я так и знала!

Я принялась быстро соображать, каких еще собак можно повесить на Касси.

Откровенно говоря, меня несколько удивляла та ярость, которую вызвал у начальства уход Касси. Насколько я знала, редакторы увольнялись из издательства постоянно, их места тут же занимали другие люди. Вроде меня. Но когда Мерседес, с развевающимся шарфом, решительным шагом вошла в конференц-зал, села и постучала молотком по столу, я начала соображать, что к чему.

Если бы Касси просто ушла, никто бы и ухом не повел. Но она ушла внезапно, и на своих условиях.

— Полагаю, вы все слышали новость, — заговорила Мерседес. — Пока мы были в Далласе, Касси нас покинула. Перешла в «Газель». Как вам известно, сделала это самым отвратительным образом.

— Но в своем неподражаемом стиле! — ввернула Андреа.

Мерседес поджала губы, дожидаясь, пока стихнут стоны и смешки.

— Она взяла с собой картотеку. Мы должны связаться со всеми ее авторами и убедиться, что они по-прежнему с нами. — Она вздохнула. — И вновь обязаны удвоить усилия в стремлении увеличить нашу долю рынка.

— Из-за Касси? — вырвалось у Энн.

Мерседес пронзила ее взглядом.

— Будьте уверены, об этом инциденте станет известно. И мы должны всеми силами убеждать авторов, что именно в «Кэндллайт» они найдут наилучшие условия для творческого роста. Вот почему необходимо неустанно искать новые проекты. Кто-нибудь может что-нибудь предложить?

Странный она задавала вопрос, учитывая, что несколько последних дней мы все провели не в кабинетах, а совсем в другом месте.

Но к собственному удивлению, я же и вскинула руку.

— У меня есть рукопись, пришедшая самотеком. Авторша рассчитывала на «Почерк мастера»…

— Эта серия для известных авторов, — напомнила Мэри Джо.

— Я помню и сомневаюсь, что книга для этой серии. Но я прочитала несколько глав. У автора действительно сильный голос. История не совсем обычная, но, думаю, в одну из серий она подойдет… скажем, «Девушка в городе».

— Отлично, — кивнула Мерседес. — Именно об этом я вас и прошу. Держите глаза широко открытыми. Как только прочитаешь книгу, Ребекка, принеси ее мне, s'il vous plait. И не забудь про букву «Н».

Она шумно выдохнула и оглядела сидящих в конференц-зале. Взгляд ее задерживался на всех, начиная от заведующих секторами и заканчивая помощниками редакторов, которые сидели у стены.

— Работа — это ад, не так ли? — Вопрос повис в воздухе, словно она действительно ожидала получить ответ. Но все, ясное дело, остолбенели, решаясь лишь бросить короткий взгляд на кого-нибудь из соседей. — Работа высасывает из нас все соки. Мы встаем, едем на общественном транспорте, сидим в кабинетах и кабинетиках восемь часов, едем домой, и потом остается лишь пара часов для себя, после чего мы ложимся спать, чтобы наутро заново начать весь процесс. Се ля ви. Нам, конечно, повезло больше, чем рабочим, которые жили за несколько поколений до нас, — а особенно работницам, — но это не значит, что труд не становится перемалывающей нас мельницей. И это так, я знаю. Возможно, кто-то из вас сидит в кабинете, мечтая о другой работе, о том, чтобы продолжить образование.

Я не отрывала глаз от блокнота, чтобы не взглянуть на Андреа.

— Какая белка не мечтает о том, чтобы в конце концов выпрыгнуть из проволочного колеса? — продолжила Мерседес. — Вы все устаете от одинаковых дней, от одних и тех же лиц. От моего, возможно, больше всего.

За столом нервно захихикали. Воцарившееся в конференц-зале напряжение вызывалось общей мыслью: у Мерседес поехала крыша.

— Кое-кому, возможно, представляется, что вас тут недооценивают. Вы слышите наши слова о том, что мы — одна семья, и посмеиваетесь над ними. Думаете, что за этими словами ничего нет, но это не так. Мы действительно семья. Поэтому, пожалуйста, если вы чувствуете, что готовы взорваться и пулей вылететь из-за стола, как это сделала Касси, — пожалуйста, сначала зайдите ко мне. Я серьезно. У нас, конечно, большое издательство, но мы действительно хотим, чтобы каждый чувствовал себя здесь членом семьи.

Умолкла Мерседес, молчали и остальные. Рядом со мной всхлипнула Мэри Джо. А потом Мерседес стукнула молотком по столу.

— Ведущие редакторы — в мой кабинет. Быстро.

Может, такой уж выдался день, но слова Мерседес дошли до моего сердца. В отличие от обычных разглагольствований о том, что каждая корпорация — большая семья. Возможно, причину следовало искать в моих утренних переживаниях в кабине лифта, когда я уже попрощалась с жизнью, но скорее дело было в другом: в признании, что ей известно, какова цена тех долгих часов, которые мы проводили в редакции. И когда я думала о том, сколько часов отсидела в издательстве сама Мерседес… не говоря уже про Мэри Джо, Риту, даже Андреа… Они провели здесь больше времени, чем я могла себе представить, прилагая все силы к тому, чтобы книги приносили радость читателям и деньги — авторам и компании. Работа эта не бросалась в глаза. Но она что-то значила для многих и многих.

Мне не пришлось долго раздумывать над тем, как восприняла эту речь Андреа. Она всунулась ко мне в кабинет и издала рвотный звук.

— Ну кто поверит этой ханжеской болтовне? Или слезам Мэри Джо?

Я не стала присоединяться к ее фырканью, потому что сама была готова расплакаться.

— Она пыталась дать нам понять, что в курсе наших каждодневных страданий.

— Точно. Чувствует нашу боль. Только я ей не верю! Если бы она действительно чувствовала мою боль, то я получила бы достойную прибавку.

— Почему бы тебе не пойти к ней и не попросить достойной прибавки?

Андреа вытаращилась на меня:

— Ты рехнулась? Думаешь, она говорила именно об этом? Господи, да ты точно с дуба рухнула!

Я слышала, как Андреа смеялась, возвращаясь в кабинет и раскрывая страницу с объявлениями о приеме на работу «Нью-Йорк таймс».

Я же вернулась к чтению рукописи, о которой сказала Мерседес. Писательница, без сомнения, обладала немалым потенциалом, пусть сюжет иногда и давал слабину. Но я чувствовала, что это не смертельно. У меня загорелись глаза. Наверное, подобные чувства обуревают фермера, выращивающего призовой помидор.

Конечно, тот факт, что рукопись расписали мне, объяснялся исключительно везением. И тем не менее я видела себя повивальной бабкой, которой предстояло помочь этому «младенцу» появиться на свет божий.

Рита втиснулась в мой кабинет с грудой толстых папок.

— Это что? — спросила я.

— Твоя доля рукописей Касси. Мы делим их между собой.

Я нахмурилась, глядя, как прогибается полка под дополнительным грузом.

— А мы не собираемся взять на работу новую Касси?

— Только через какое-то время. Арт приказал затянуть пояса.

— Ясно. — Ну и ну! Больше работы за те же деньги. И тут я сообразила. — У меня возникла мысль… — Я покачала головой. — Но наверное, вы не захотите на это пойти.

Рита заглотила наживку.

— На что я не захочу пойти?

— Ну… почему бы не повысить Линдси?

Рите пришлось опереться о стену, чтобы устоять на ногах.

— В этом секторе и так достаточно проблем.

— Одна из проблем — нехватка рабочих рук. — Я пожала плечами. — Да ладно. Я уверена, у вас нет ни малейшего желания заниматься поисками новой помощницы.

А вот эта идея (найти себе новую помощницу) очень ей приглянулась. У Риты загорелись глаза.

— Думаешь, она готова?

— Вы всегда можете натаскать ее. А если хотите, я помогу ей с редактированием первых книг.

— Ты действительно поможешь? — спросила она.

Я посмотрела на ломящуюся от папок с рукописями полку.

— Конечно, если это пойдет на пользу общему делу.

Через минуту после ухода Риты я сняла с полки четыре папки и отнесла их на стол Линдси.

— Готовься к переезду.

Она вскинула на меня широко раскрывшиеся глаза:

— Ты с ней поговорила?

— Да. Прочитай эти рукописи и скажи, что о них думаешь.

— Bay! Спасибо!

Ее восторженная реакция на дополнительную нагрузку не могла не порадовать. Действительно, людям хочется подниматься по карьерной лестнице. Но до чего приятно, если твою работу делает кто-то другой, да еще и благодарит тебя за это!

— Где ты была? — спросил Флейшман, едва я переступила порог.

Я задержалась на работе, дочитывая книгу о пятидесятилетней ученице, берущей уроки рисования. Мерседес оставила записку на моем столе, в которой указывалось, что она хочет видеть меня с самого утра. Завтра я намеревалась прибежать на работу, отпечатать внутреннюю рецензию с рекомендацией взять рукопись и отнести ей. Возможно, этот текст мог стать книгой в рекордный для издательства «Кэндллайт» срок.

— Я думал, ты вернешься на час раньше. Ждал тебя, чтобы отпраздновать.

— Отпраздновать что? — Я повода не находила. Особенно в той части моей жизни, которая касалась Флейшмана.

— Во-первых, твое возвращение.

— Да уж, вернуться домой с работы — огромное достижение.

Он раздраженно покачал головой:

— Не с работы — из Далласа.

Я очень сомневалась, что мое возвращение откуда бы то ни было могло вызвать у Флейша желание посетить ресторан. Причину следовало искать в другом. Оставалось только ждать, пока он откроет ее мне.

Может, я все усложняла. Может, он просто заскучал, сидя дома. «Может, Рената сегодня вечером занята», — с горечью подумала я.

Никуда идти не хотелось. Я бы с куда большим удовольствием рухнула на диван. Но Флейшман захотел бы услышать мой отчет о конференции в Далласе, и что я могла рассказать? Как мне удалось отличиться уже без его помощи? Как по его наводке я очутилась в объятиях Дэна Уитерби?

Раны были еще слишком свежими, чтобы смеяться над происшедшим с друзьями. Особенно с Флейшманом.

— Ну, не знаю… — Я с вожделением смотрела на диван и телевизор. Именно в этот вечер меня прельщала растительная жизнь.

— Пойдем, ты фантастически выглядишь.

— Правда? — Как-то не верилось, учитывая мое внутреннее состояние.

Но разумеется, на мне был костюм от Шанель его мамаши. Возможно, Флейшман больше ничего и не замечал.

Ему удалось-таки убедить меня, что я готова выйти в свет. Когда мы покидали квартиру, я от усталости не заметила большой конверт из плотной коричневой бумаги, который он захватил с собой, сунув под мышку. Не замечала, пока мы не уселись за столик в греческом ресторане. Заметила, лишь когда Флейшман пододвинул его ко мне по бело-синей клетчатой скатерти.

— Вот! — вырвалось у него. — Ты практически первый человек, кому я это показываю!

Он так волновался, но я не могла упустить случай уколоть приятеля.

— Практически? — переспросила я. Всегда была самой первой.

— Я хотел сделать все как надо, прежде чем показывать тебе. Ты же теперь профессионал!

Я откинула клапан и вытащила из конверта рукопись как минимум в триста пятьдесят страниц. Большинство пьес заканчивались до сто двадцатой.

— Что это? «Долгое путешествие в новое тысячелетие»?

— Это мой большой сюрприз. Совсем не пьеса! — Он выдержал театральную паузу, потом объявил: — Мой первый роман!

— Дамский роман?

Тень пробежала по его лицу.

— Не традиционный дамский роман. Его трудно определить в какую-то категорию…

— Хочешь, чтобы я прочитала его как твоя подруга? — спросила я.

— Разумеется. Но если ты решишь, что в «Кэндллайт» захотят его опубликовать…

От этих слов мне захотелось плакать. Трудно было написать отказ на книгу подруги секретаря-регистратора. А что же тогда говорить о книге близкого друга?

— Это дамский роман с мужской точки зрения, — уточнил Флейшман.

— Но наши книги читают женщины, — указала я.

— И что?

— Им нравится читать о чувствах и ощущениях женщин.

— Абсурд.

— Нет, это естественно. Сколько у тебя знакомых мужчин, которые побегут смотреть новую комедию с Риз Уизерспун или костюмированный фильм о девятнадцатом столетии?

— Я побегу. — В голосе звучала обида.

Это была правда, он уже бегал. Опять же он прилетел на конференцию РАГ. И разумеется, не имело смысла обсуждать роман, который я еще не открыла.

— Я его еще не прочитала, так что…

— Естественно! — рявкнул он. — Ты даже не взглянула на название, а я столько над ним бился.

Я посмотрела на титульную страницу.

— Джека?

— Псевдоним. Думаю, лучше моего настоящего имени. Пусть будет как у нормального человека.

Каковым он не был.

Флейшман наклонился вперед.

— Как думаешь, «Разрыв» — то, что надо? Тебе не кажется, что такое название сразу ловит взгляд? — Убежденный, что иначе быть не может, моего ответа он ждать не стал. — Я меня масса идей насчет обложки. Я представляю себе мужчину и женщину в невесомости, которые держатся за жемчужное ожерелье или за цепь… а еще гигантские ножницы, которые готовы эту цепь разрезать. — Он улыбнулся. — Здорово?

— Не то слово. — Я удивилась, как это он еще не изготовил макет обложки.

— Естественно, я думаю о трейд-сайз[77], не о массовом издании.

— Само собой. Впервые вижу, чтобы ты так кудахтал над своим произведением.

— Ты думаешь, я бы показал тебе этот роман, будь он плох? Он может принести известность и тебе.

Я кивнула:

— Надеюсь.

Флейшман еще сильнее наклонился над столом и чуть склонил голову набок.

— Ты еще не открыла.

— Я собираюсь прочитать твой роман завтра, когда смогу уделить ему должное внимание.

— И не хочешь даже взглянуть на первую страницу?

Я не хотела, а вот он ну очень хотел. Если бы я не прочитала ее сама, он, вероятно, начал бы читать за меня. И читал, читал и читал до рассвета. На следующей странице я увидела только посвящение:

У меня перехватило горло. Как у мужчины, который только что стал отцом и видит через окно родильной палаты появившегося на свет младенца, своего первенца. Глаза наполнились слезами. Флейшман и я знали друг друга так давно, но ни разу он публично не признавал, что я значу для него больше, чем другие.

— Что ты думаешь?

— Спасибо тебе, — ответила я. — Раньше мне никто ничего не посвящал.

— Это правда, знаешь ли. Сама поймешь, когда прочитаешь роман.

Я обещала сделать это завтра. Теперь мне не терпелось его прочитать. Одной строки на первой странице хватило, чтобы я почувствовала себя лично ответственной за успех «Разрыва». И я подтвердила, что название очень даже удачное.

— Выпьем еще вина. — Флейшман поднял руку, подзывая официанта. — Давай закажем бутылку. Я чувствую, что это стоит отпраздновать.

Бутылку мы заказали и выпили, рассуждая об изменениях, которые произойдут в нашей жизни после того, как Флейшман станет богатым и знаменитым писателем. Собственно, речь шла об изменениях в его жизни, пусть даже мое присутствие в ней подразумевалось. Во всяком случае, Флейшман это подчеркивал. Когда пустился в описание, скажем, домика в Тоскане, который собирался купить на потиражные, то, поймав мой неуверенный взгляд, добавил: «Италия тебе понравится! Второго такого места просто не найти!»

Я парила в облаках еще несколько минут, прежде чем начали возникать вопросы. В каком статусе я окажусь в Тоскане? Гостьи? Нахлебницы? Редактора, приехавшего проведать своего лучшего автора?

И будет ли там Рената?

Флейшман пребывал в прекрасном настроении, но я никак не могла назвать этот вечер романтическим. Тем не менее сомнения в том, что в ближайшем будущем мы с Флейшманом разбежимся, уменьшались пропорционально понижению уровня вина в бутылке. Я забыла о горечи, которую испытывала неделей раньше. Внезапно мы вернулись во времена колледжа, когда Флейш и я, плечом к плечу, намеревались покорить мир.

И только по дороге домой, когда роман вновь оказался под мышкой у Флейшмана, в моем затуманенном вином мозгу мелькнула мысль о том, что он не спросил меня ни о поездке в Даллас, ни о Дэне.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, это могло только радовать.

Первый год в Нью-Йорке показывает, что жить там придется совсем не так, как казалось до переезда. Никаких катаний в запряженных лошадьми каретах по Центральному парку. Никаких поездок на пароме на Стэйтен-Айленд. В наш первый Новый год в Нью-Йорке мы с Ренатой даже не пошли на Таймс-сквер, чтобы посмотреть, как падает шар.

Мы собирались пойти. Даже отказались от приглашения на очень хорошую вечеринку, потому что Ренате не терпелось посмотреть на шар. Она купила бутылку шампанского, которую мы собирались спрятать под пальто, и маленькие трещотки.

— Будет клево! — утверждала она.

— Не так уж и клево, — ответил я, полагая, что еще можно отвертеться. — Там будут десятки тысяч туристов, безумцев и еще бог знает кого. И все пьяные.

— Я знаю. Но разве можно устоять и не стать частью всего этого?

Легко. По правде говоря, я идти на Таймс-сквер не хотел. Куда с большим удовольствием пошел бы на вечеринку.

— А кроме того, — добавил я, — там будет холодно. Чертовски холодно.

— Ты не хочешь идти. — Она начала разматывать шарф и расстегивать пуговицы. Вытащила из кармана трещотку и бросила на стол. Лицо стало печальным.

Я почувствовал себя таким виноватым. Но почему? Рената по-прежнему считала, что мы должны держаться вместе, тогда как мне Нью-Йорк представлялся огромной игровой площадкой, на которой хватало и других женщин. Мне было двадцать три года, и я хотел поиграть.

Но меня все еще тянуло к ней, этой женщине, которая не расставалась со мной с тех времен, когда мы учились в колледже в Айове.

— Разумеется, я хочу пойти, — солгал я. — Я же тебе сказал.

— Но ты не хочешь. — Она уселась на диван.

— Пошли. — Я взял ее за руку.

Руку она выдернула.

— Нормально. Я тоже не хочу.

— Рената…

— Нормально. Останемся дома и посмотрим телевизор.

Дома? Мы так не договаривались.

— Разве ты не хочешь пойти на вечеринку?

— Нет.

Я вздохнул. Плюхнулся на диван рядом с ней. Она повернулась ко мне, в карих глазах стояли слезы. Я становился сам не свой, когда она плакала.

— Если ты действительно хочешь, я пойду, — пообещал я.

— Идиот! — ответила она. — Плевать мне на Таймс-сквер. Я хотела быть с тобой… только мы. Вместе.

Вместе со всеми этими пьяными туристами.

— Да, но…

— Неужели ты совсем этого не хочешь?

Ее рука уже сжимала мою. Она по-прежнему привлекала меня. В этот вечер, к примеру, на ней было обтягивающее платье из черного джерси, которое облегало ее как вторая кожа. Возможно, она не отдавала себе в этом отчета. А может, отдавала. Она наклонилась вперед. Эти алые зовущие губы…

На улице было холодно. Если бы я пошел на вечеринку, кто знает, что из этого вышло бы. А тут все было предельно ясно.

Я решил остаться с Ренатой, потому что на улице было холодно и я не хотел идти на Таймс-сквер? Зная, что между нами все кончено, я тем не менее решил остаться с ней, потому что не любил ходить на вечеринки один? Зная, что утром мы оба будем сожалеть об этом, уступил плотскому желанию только потому, что дал себе слово больше не наблюдать за этим гребаным шаром, своим падением отмечающим наступление Нового года в Нью-Йорке?

Не совсем. Я больше не любил Ренату, это так. Но иногда на меня накатывала ностальгия по ней. И можно ли найти для ностальгии лучшее время, чем Новый год?

«Почему нет?» — подумал я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее.