Рубежи свободы

И Логачев здесь, со своей Танечкой, счастливые. Через три дня должны в квартиру въехать (в жилотделе мне клятвенно обещали). Жаль немного ту семью с тремя детьми, что уже заселиться успела – но Иван Семенович заслуг имеет больше, и на заводе седьмой год, а те лишь пять месяцев, как из деревни приехали, и им положено не раньше чем через год, при отсутствии замечаний по работе. Так что по справедливости все и по закону!

Я считаю себя русской коммунисткой. Но и остаюсь итальянской католичкой. В Москве еженедельно хожу на исповедь к отцу Серджио, послу Святого престола в СССР – я знаю его с весны сорок четвертого года, когда он был легатом церкви на территории красных гарибальдийских бригад и сыграл очень большую роль в том, что я стала женой моего рыцаря, лучшего из всех мужчин. Теперь же отец Серджио милостливо согласился принять обязанности моего духовника. А так как о многих конкретных вещах я говорить не могу, подписку давала (и надеюсь, Господь меня простит, ведь в сокрытом мной нет зла), то беседуем мы обычно на общие темы. Например, обсуждаем сходство между коммунизмом и прочими религиями.

– Если принять, что коммунизм как вера, – говорю я, – во главе всего вера в рай, только земной, который надлежит нам самим построить. Именем этой веры правят ее служители, то есть партия – они, и только они решают, что по вере правильно, а что есть ересь. Которая вовсе не чужая вера, а извращение веры своей. Если и та инквизиция с еретиками боролась – но не с мусульманами, например, это уже не в ее компетенции было. Так и Нелин – это коммунистический еретик! Придумал собственную ересь по отношению к утвержденной коммунистической вере – и показал себя еретиком закоренелым, упорствующим, не желающим раскаяться и признать свою неправоту, когда Аня, представитель инквизиции, высший авторитет в вопросе веры в том месте и в тот момент, прямо указала ему на ошибочность его мнения. Тогда инквизитор должен, с печалью в сердце, квалифицировать степень ереси как безнадежную, изгнать еретика из своей веры и церкви и передавать светским властям для последующего наказания. Что и было сделано.

– Позвольте уж, товарищ Смоленцева, адвокатом дьявола побыть, – усмехнулся Пономаренко. – «Капитал» – это, значит, как Святое Писание, ну а кто отступит, того на костер? Что девять лет назад в Ватикане Муссолини сожгли, это ладно – но тогда выходит, «не сметь свое суждение иметь»? А это линии партии никак не соответствует!

– Неправильно! – говорю я. – Во-первых, бездумное поклонение книге, а не слову служителя, – это не католический Святой престол, а протестанты: у них заведено, что правда не в проповеди священника, а в том, что было написано в Библии две тысячи лет назад – в других совсем условиях, вне контекста, зато прочесть может каждый сам, без посредника-церкви. А католическая церковь оказалась более гибкой, поскольку служители все же под время и место подстраивались, в этом ее преимущество. Во-вторых, наказанию подлежит не слово, а дело. То есть спорить не возбраняется, ведь даже в самое средневековье святая инквизиция диспуты как таковые не запрещала. Но делом вредить нельзя – чем Нелин и занимался!

– Положим, инквизиция и за книги жгла. Или за слова перед людьми.

– А слово становится делом, когда не на диспуте истину ищут в узком круге своих, а толпу призывают к чему-то. Пока церковью не одобрено – нельзя!

– Так это демократический централизм выходит, как в уставе партии, – заметил Пономаренко, – обсуждение между своими, принятие общего решения, а когда приняли, то следовать ему, не отклоняясь. Ну а кто не послушает, того на костер, с пастырским напутствием и любовью.

– Именно так! – поддержал меня мой муж. – «Линия партии устарела» – да кто он такой, чтоб о том судить? Даже на войне инициатива нужна, когда не противоречит прямому приказу. Я бы вообще выкинул этого Нелина из партии с формулировкой «за глупость, как безнадежного идиота», как Маркс кого-то там, из Первого Интернационала. Если образования и ума нет, так и нечего пытаться свое родить, вместо того чтоб поступать по уставу. Воля, характер, идейность – это все хорошо, но к ним в дополнение и мозги надо иметь!

У меня на душе покой – и нет сомнений. Я взяла от веры – веру в то, что мир, в котором я живу, справедлив, красив и гармоничен – а если это где-то в чем-то не так, то исключительно по воле Творца, высшего замысла которого мы просто не видим. А от идеи – стремление построить эту гармонию здесь, на земле, и если не сейчас, то в обозримом будущем. Страна мечты – это не сказка, а быль. В моем понимании, все люди – равны и не равны, одновременно. Равны в том, что Творец каждому от рождения вложил свою искру, которую можно и должно разжигать. А не равны – в том, что этот высший дар кто-то сбережет, поддержит и разовьет, на счастье и себе, и людям, а кто-то пренебрежет, или распорядится во зло. И мне рассказывали, что Ленин, самый первый из русских коммунистических вождей, сказал: «Наша цель – обеспечить трудящимся высокий уровень жизни? Нет, это и капиталисты дать могут. Наша цель – обеспечить каждому полное развитие его духовных, умственных и физических способностей, в меру его таланта». Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл был такой.

И советские в этом преуспели. Когда мы с Анной были в Ленинграде, моя подруга и наставница на Невском проспекте обратила мое внимание на красивое здание с башней, рядом с Гостиным двором.

– Бывшая Государственная дума, это как парламент был еще при царе. А вот там, позади башни – музыкальная школа, хотели меня туда отдать учиться, но слуха не оказалось. Эту школу для талантливых детей открыли в 1918 году по просьбе питерских рабочих. Она не закрывалась даже в блокаду.

А я вспоминаю, как моя мама, работая прислугой в Риме, покупала мне книжки – каждый раз выбирая между ними и лишней булкой, или куском сыра, или бутылкой молока! Маркс прав – что для капиталиста идеальными работниками были бы придатки к машинам, чапековские «роботы», а не люди; образование им нужно лишь столько, чтобы выполняли работу (и лучше – меньше, дешевле будет платить). А в СССР я видела, как людей всячески побуждали получать образование, заниматься в каких-то кружках – понятно, что иные из них были важны для армии: как водить машину, нырять с аквалангом, метко стрелять, знать радиодело. А к чему тогда отнести организованные походы рабочих с заводов в театры, экскурсии в музеи? Не говоря уже о том, что само образование тут очень доступно!

У нас в Италии человек из низшего сословия не мог и мечтать поступить в университет. Не только из-за того, что на него бы смотрели там как на плебея – но и потому, что у него не было денег заплатить за обучение. В СССР высшее образование пока что не бесплатно, но стоимость его (за год) меньше месячного заработка рабочего. И существуют многочисленные льготы, как, например, полная отмена платы для награжденных орденами и медалями (а таких среди советских мужчин после войны немало), или половинный размер для отслуживших в армии или отработавших после школы на производстве[8]. В целом же жизнь в СССР организована так, что каждый может развить свой талант, имея к тому желание. Что это, как не высшая справедливость?

– Так принципы не нами придуманы, – поддержал меня Валя Кунцевич. – Так же, как республику в Древней Греции изобрели. В церкви высший авторитет – это папа, или патриарх, а в партии вождь – товарищ Сталин. За ним идут архиепископы, или члены ЦК, ну как вы, Петр Кондратьич. Ниже – уже главноответственные на местах. И вниз по иерархии. Не может же любой мирянин веру толковать – зачем тогда священнослужители нужны? Так же, как в армии, – прав был Суворов, что «каждый солдат должен знать свой маневр», а не быть болванчиком, как у Фридриха Прусского, но что бы началось, если бы каждый рядовой командовать пытался? Ты свободу имей – но в пределах своей компетенции и образования. А уж от слов к делам переходить, линию партии извращая – это уже уголовно наказуемый поступок!

– Однако же кое-что он угадал? – спросил Пономаренко. – Про то, что через сорок лет случится. Значит, не такой уж и дурак.

– Так еще хуже: не дурак, а хунвейбин, – сказал Валя. – Перестройка – это страшно, только Пол Пот еще хуже. Уж лучше тогда наши девяностые – по крайней мере, три восьмых населения мотыгами насмерть не забьют. Нет, такие бешеные, как Нелин, тоже нужны – но на коротком поводке. А если сорвался – то извините, такого пристрелить проще, чем вразумить. Пассионарий, блин – это как раз и есть то, что в этнологии называется «пассионарным перегревом».

– Ну, хунвейбины были скорее «суб», – задумчиво произнес Пономаренко, – сродни нашим черносотенцам. Бей, громи, можно. Когда власть или вождь дозволяют. Но такие, как Нелин, действительно проблемой могут стать. Если их много. Кстати, вы для них предатели и оппортунисты – у которых не примат общего над личным, а по справедливости, наравне, «как все ко мне, так и я ко всем» – знаю, что в своем времени вы так привыкли. В войну это не так заметно было, мобилизовываться вы не разучились еще, ну а в мирное началось. Еще, для вас революция и Гражданская – это давняя история, ну а у нас многие товарищи вживую зверства «их высокородий» видели, и слова «Красная империя» для них как такая же тряпка для быка. Это ведь истина, что белое офицерье творило – колчаковцы «партизанские» деревни жгли так же, как немцы Хатынь. И сами старались, и под руку с японцами, а ваш «великий полярный исследователь» на полном серьезе пытался своим ближним сподвижникам в крепостничество земли, деревни и крестьян раздавать, это в Сибири-то, где крепостного права и при царях не ведали. И нэп тоже все помнят – что он не потому умер, что его Сталин волюнтаристски отменил, а потому, что не обеспечил решение задачи, экономический подъем страны, выходило помаленьку да понемножку, и страшно подумать, что было бы с бухаринскими ситцами и кулаком, да в сорок первый год.

– Можно представить! – сказал Валя. – Читал я какую-то книжонку в девяностые. Ситец, кулаки, аграрная страна – и немцы доходят до Поволжья, а дальше тоже вязнут. И тяжелейшая война на измор, а году, кажется, в сорок восьмом американцы сбрасывают атомную бомбу на Берлин, высаживаются в Европе и устанавливают всеобщую демократию. Мечта либераста, «вот жили бы мы как в ФРГ», не понимая, что если бы гансы не нужны бы были Америке как противовес СССР, то получили бы не экономическое чудо, а план Моргенау. И нас бы то же самое ждало при любом формате союзной победы. Так что в итоге получили бы то, что в Китае сейчас. Нет у нас в этом мире друзей, кто бы нас вытянул, если сами слабину дадим. Это лишь мы там могли тех же китайцев тянуть на своем горбу, и то, что получили взамен?

– Так в итоге что вы можете предложить?

– А что предлагать, сказано верно, – тут Валя взглянул на меня, – вера так вера, не хуже других. Как были страны католические и прочее, ну добавятся к ним еще и коммунистические, всего делов. И пропаганда нужна, чтобы веру разъяснять, ну а кто не послушает и впадет в ересь – с теми по закону. Конечно, задача не быстрая, никак не выйдет кавалерийским наскоком из мозгов выбить. Если у светила нашего будущего, Аркадия Стругацкого, что он с братом на пару напишет про «Понедельник в субботу», искренне ведь, что даже в Новый год отдыхать предосудительно, в отпуск на машине едва ли не криминал, ровно в шесть по трудовому законодательству с работы лишь отрицательные персонажи уходят, и вообще, трудовые будни – это праздники для нас. Ну а народ читал, посмеивался – и по-своему поступал. Любую самую лучшую идею можно довести до абсурда – заставь дурака богу молиться, он ладно бы себе, не жалко, тебе лоб расшибет! Как у Райкина, «чего крутится – привяжите к ноге динамо», где-то на компе должно быть, да вы ведь видели. Я же кому угодно, хоть вам, хоть товарищу Сталину скажу – на одном энтузиазме и сознательности далеко не уедешь, экспериментально установлено нашей историей. И уж совсем погано, когда энтузиазмом пытаются компенсировать руководящую дурь. Личное и общее должно быть в равновесии, это и называется диалектический подход. А вот разъяснять это массам – ну, в США к девяностым сумели даже внушить, что негры – это очень уважаемые люди.

– Товарищ Кунцевич, вы учиться собираетесь? – спросил Пономаренко. – Кстати, ознакомьтесь и подпишите. Ваше заявление о поступлении в Академию, которое вы забыли подать в установленный срок. Ну, эта беда невелика, место за вами зарезервировано. С осени и приступайте! Без отрыва от прочей работы – у наших прекрасных дам спросите, как они справляются, даже будучи обремененными семьей и детьми.

А как мы справляемся? Святая Бригита, мне ведь сегодня опять придется конспекты добывать – лекций, которые пропустила! И на экзамене в конце семестра знать все без поблажек! С осени пятьдесят первого, уже два курса, мы – Анна, я, мой муж, только Валя Кунцевич злостно уклоняется – учимся в Академии. Прежде это были просто курсы по подготовке сотрудников ВЧК, основанные сразу после русской Гражданской войны – в пятьдесят первом их не только переименовали, но и реорганизовали. Тогда и появился в Академии наш факультет.

– В двадцатые у чекистов, случалось, даже начального образования не было, если из крестьян. Потому первой задачей было дать хоть школьный курс, – объясняла мне Анна, – а сейчас в СССР семилетка обязательна, а сюда учиться фронтовики приходят, с практическим опытом оперативно-следственной работы. Ну, а если и попадется кто необразованный, для таких есть подготовительный факультет.

– Но даже в наше время, в будущем, готовили лишь контрразведчиков, оперсостав, переводчиков, технических специалистов, – дополнил слова Анны мой муж, – а такого факультета не было, это уже Пономаренко заслуга.

Политический факультет. Все для стабилизации своей власти и дестабилизации враждебной! Как осуществить революцию простую, или «бархатную», как это назовут в будущем, или «ползучую» (прототип второй из названных, термин товарища Грамши) – как «раскачивать лодку», нагнетая общественное мнение, грамотно вести пропаганду, проталкивать нужных политиков, вступать в политические союзы и, конечно, сочетать легальную деятельность с тайной, вплоть до террора, убийств. Соответственно – как грамотно играть на стороне власти, пресекая подобную деятельность противника. Как учитывать местные особенности – классовый состав населения, его религию, обычаи, экономику. Проведение избирательной кампании «своего» кандидата и срыв таковой у противника. Ну и контроль в спокойное время – отслеживание общественного мнения, выявление причин недовольства, персоналий, организации. Работа с различными «общественными объединениями», как направлять их деятельность мягко, но ненавязчиво, в нужную сторону. И непосредственно подрывная деятельность – у любого общества есть свои болевые точки, в массовой психологии, социальной сфере, экономике. Любая, самая лучшая идея может быть доведена даже не до абсурда, а до своей противоположности – русский великий химик Менделеев говорил: «Не бывает вредных веществ, бывают вредные концентрации». К примеру, американцы стремятся к свободе, это альфа и омега их представлений о правильном устройстве общества. Что же, это прекрасно – результатом вдумчивой работы может стать резкое противопоставление представлений о свободе в разных социальных и территориальных группах населения. Или – противостояние отдельных штатов и федерального правительства. Или отказ некоторых социальных групп под флагом личной свободы от исполнения своих обязательств перед обществом. Конечно, для реализации таких задач нужно время – и очень хорошие знания по психологии, индивидуальной и массовой, истории, музыке, медицине, страноведению. И все это тоже нам преподавалось!

Музыка тут при чем? Вот не знаю – но кто-то из ученых считает, что басовые ритмы, точнее низкие частоты, снижают активность коры головного мозга. Так что внедрение и продвижение соответствующей музыки может нанести недружественной стране куда больший урон, чем дивизия террористов. А если сделать частью молодежной моды потребление легких наркотиков, той же марихуаны, то в долгосрочном плане это может нанести больший вред, чем проигрыш противником немаленькой войны. В общем, современное воплощение древнего римского принципа «Разделяй и властвуй».

– Это было сильной стороной нашей партии большевиков, – говорил нам преподаватель, – когда эсэры замыкались на терроре, а меньшевики и прочие буржуазные партии на парламентаризме, именно большевики развивали комплексную программу. Даже враги говорили, что «большевистская пропаганда – главное их оружие». Ленин еще до революции 1905 года учил «не увлекаться лозунгами, не брезговать и малыми делами, повышающими авторитет партии в глазах масс». Ну, а его труд «Задачи отрядов революционной армии», написанный в девятьсот пятом на злобу дня, мы вчера подробно разбирали. Наша победа в Октябре не была случайностью. В Петрограде, всего за три дня до штурма Зимнего, контрреволюция пыталась организовать казачий крестный ход – который должен был перерасти в погром «безбожников», засевших в Советах под руководством «германского шпиона» Ленина. Заплатили атаманам, выдали водку рядовым станичникам, проинструктировали полковых попов. Казачьи полки должны были идти в полном вооружении, верхом, даже с артиллерией! Все было готово к шабашу – конечно, казаков было мало, в сравнении с численностью питерских рабочих, солдат запасных полков и матросов Балтфлота – но это были фронтовые части с боевым опытом и религиозным фанатизмом; надо было знать тех, дореволюционных казаков, их усердие в вере, чтоб понять, каково было большевистским агитаторам, посланным в казачьи казармы. Однако это удалось – казаки против революции не выступили. И мы победили!

Анна рассказывала мне, чем они занимались на Севере, обеспечивая информационную дымовую завесу вокруг подлодки из будущего. Как кормили американца мистера Эрла дезинформацией[9], и про операцию «Русские женщины – это наше национальное достояние», против падких на развлечение морячков с союзных торгашей. А что мы делали в Киеве (тоже ведь была пропагандистская война) и в Ленинграде в пятидесятом?

– Ваши таланты – это хорошо! – сказал Пономаренко. – Но система всегда будет лучше кустарщины. И как напишет ваш приятель товарищ Стругацкий, «долго внушать голодному, что он сыт, нельзя, не выдерживает психика». Вообще диалектика выходит: тактические вопросы решить можно «пожарной командой», а чтоб всерьез и надолго, нужна правильная стратегия и ресурс – которые без должного умения станут пустой тратой материала.

Факультет уже получил среди своих целых два неофициальных названия – «мадридский двор» и «иезуиты». Студенты – как бывшие «песцы» Северного флота, или ребята, на фронте служившие в СМЕРШ, так и девушки из наших училищ. Война осиротила многих – и если для мальчиков, оставшихся без родителей, учреждены (как и в иной истории) суворовские и нахимовские училища, то здесь придумали и для девочек-сирот особые школы ввести. И те из них, что в Москве и Ленинграде, находятся под особым патронажем «инквизиции» – а официально, нашего РИМа, Дома русско-итальянской моды (безобидная вывеска, ну а что за ней, посторонним знать не обязательно). И ведь вполне оправданно, что в старших классах воспитанниц обучают помимо прочего и актерскому мастерству – объясняя это для непосвященных тем, что по достижении семнадцатилетия (совершеннолетия, по советскому закону) лучшим из них будет предложена работа манекенщицами в РИМе (а это не только показ мод, но и театр – что позволяет под видом актерских курсов и мальчиков обучать).

Ну, а самым перспективным будет предложено продолжить учиться в Академии. Где будут, кроме социологии и психологии, и чисто боевые дисциплины – исходя из здравого рассуждения, что подобная деятельность вызовет у оппонента большое желание ее пресечь, не стесняясь в средствах. Контрразведывательная и диверсионная подготовка – это не наш профиль, но знать ее мы обязаны. Физкультура – гимнастика и бег, для разминки, в зале, на стадионе и на природе, бег по пересеченной местности «волчьим шагом», или совсем новое – с психорегуляцией, когда группой бежишь долго-долго и не устаешь[10]. Плавание, рукопашный бой, холодное оружие (как нож, так и, например, палка и нунчаки), стрельба (как в тире, так и при прохождении лабиринта, или дуэль красящими шариками). Причем мы, девушки, приемы отрабатывали и в своей обычной одежде, не только в спортивных костюмах – «а мало ли когда вам придется». Хороших платьев было жалко – и мы шили тренировочные, такого же фасона (приталенное, юбка-клеш), но из толстой ткани и с застежкой спереди до низа (мой муж, увидев, сказал, «стиль сафари» – после как-то вышло, что и на улице я стала замечать женщин, так одетых). Нас учили быстро выхватить оружие и сразу стрелять, с бедра, не целясь (и даже руку за спину заложив и ствол из-под левого локтя выставив – конечно, так лишь совсем накоротке). Инне с первого курса это умение и на практике применить случилось, когда ее поздно вечером пытались ограбить, так было – две пули и два трупа, и поскольку личности были быстро опознаны как рецидивисты, по наколкам и отпечаткам пальцев, то от милиции к нашей Инночке была лишь претензия: «Зачем в головы стреляла, нам они для допроса были бы полезны». Так напугалась сильно – тогда действовала на автомате, а после чуть со страху в обморок не упала. «Это как же, если учили тебя в скоротечных огневых контактах бить в корпус – а попала одному в лоб, второму в висок, а если бы мимо? Ну, повезло тебе». Хотя вспоминаю, как в Киеве в сорок четвертом, когда бандеровцы меня и Анну хотели убить, и мне страшно до ужаса стало, уже когда завершилось все и трупы выносили.

И партийно-политическое воспитание! Пономаренко сказал – если его упустить, то при успехе проекта получим страшное: беспринципных авантюристов, профессионально обученных брать власть. Нам только кадры будущей перестройки готовить не хватает! Что также подразумевает процесс творческий – слышала я, что в будущем изучение марксизма-ленинизма было поставлено так, что вызывало лишь отвращение. А нам искренне верящие в успех коммунизма нужны!

– Кадровый резерв даже не для партии, а для высшего руководства, – сказала Анна. – Те, кто завтра, возможно, на самые высокие посты.

Это – путь к власти? И я когда-нибудь стану, как Анна – как бы ее ранг на итальянский перевести: чуть ниже министерского? Но еще я научилась, от Анны же, что власть – это не только и не столько права и пряники, сколько ответственность и тяжкая ноша. И дело тут не только в том, что в случае ошибки последует кара (ну а в случае, когда кто-то умышленно решит своим долгом пренебречь, то, как сказал Пономаренко, лучше этому гражданину сразу застрелиться). Но и в том, что я заглянула в будущее – и мне стало до ужаса страшно.

Там, в реальности двадцать первого века, под маской так называемой «толерантности» процветают самые гнусные пороки! Европейские города заполнили толпы грязных дикарей (я вовсе не расистка – но ведь есть разница между человеком, стремящимся к культуре, и тем, кто сознательно не желает подняться выше обезьяны?). Семьи объявлены пережитком. Дети мечтают стать бандитами и проститутками. Святые отцы – педофилы. Уголовные преступники – депутаты парламента. И продается, и покупается – абсолютно все (о святая Лаура, я вовсе не монашка и не аскет – но надо же и меру знать, нельзя измерять человека исключительно кошельком!).

И если тот мир одержит победу и здесь, в этой истории, это будет проигрыш не только Советов, но и моей Италии. Не только коммунизма, но и веры (значит, мир не справедлив, не гармоничен, и Творец отвернулся от него). Может, я говорю ересь, как с точки зрения коммунистической идеи, так и Святой Церкви? Но я так вижу картину – и не умею иначе.

И я пока не сделала ничего, чтобы отвратить торжество сатаны! Я не совершала подвигов, которые мне приписывают – это лишь в советско-итальянском фильме «Битва за Рим», о событиях сорок четвертого года, где меня играет некая Софи Шиколоне (еще не ставшая Лорен), я просто ангел мщения, убивающая немцев сотнями (мой муж сказал, «как Терминатор») и причастная решительно ко всем славным событиям! А ведь я еще не была партизанкой, когда повстречалась в Риме с моим рыцарем, он не отбивал меня от банды пьяных эсэсовцев в римском кафе, я не присутствовала с ним на исторической встрече в Ватикане, не высаживалась с подводной лодки на остров Санто-Стефания, спасать его святейшество из немецкой тюрьмы! И в поезде Гитлера не я спасла жизнь своему мужу, а он из-за меня там едва не погиб! Лишь наше венчание в соборе Святого Петра, по королевской церемонии, проводимое самим папой, было как в фильме (и даже платье у меня такое же). Но что в реальности, а не в кино я совершила полезного – кроме того, что в Киеве тогда застрелила двух бандеровских убийц? Даже не думая, что делаю, а лишь на автомате, «как учили» – а после был жуткий страх.

– Вы живые, они мертвы, – ответил мне муж, когда я рассказала ему, что чувствовала тогда, – а прочее неважно.

Я изнуряла себя тренировкой – готовясь к священному бою Света против Тьмы. Хорошо, что мой муж отнесся к этому с полным пониманием, сказав: а вдруг мне самой придется защищать свою жизнь? И он учил меня всему, что умел сам (хотя до его таланта мне далеко): стрельба из самого различного оружия, на скорость, из неудобного положения, по быстро движущимся и внезапно появляющимся мишеням, рукопашка, нож, бой в лесу, в здании, плавание и ныряние с аквалангом (до десяти метров – глубже мне было запрещено, «норматив для матросов-срочников, а ниже уже особенности есть»). Конечно, я всегда буду слабее противника-мужчины – но мой муж сказал, у меня отличная скорость и ловкость движений, «а при правильной технике большая сила и не нужна». Я тренировалась, мечтая, что буду прикрывать спину своему рыцарю. А он категорически отказывался даже слышать – чтобы я с ним вместе, и в бой! И до сих пор думает, что я не знаю, как он четыре года назад в Ташкенте чуть не погиб – мне после рассказывал про обычную командировку. А у меня чуть сердце не разорвалось, когда я узнала от… Нет, выдавать не стану – у женщин тоже есть свои секреты!

Я все-таки уговорила его дозволить мне прыгнуть с парашютом. И поняла, насколько он боится – он, не страшащийся абсолютно ничего! – что я как-то пострадаю! Он заставил меня пройти весь курс подготовки со всем тщанием – после медосмотра, признавшего меня абсолютно здоровой. Сначала был даже не самолет, а кусок кабины с люком, стоящий на козлах, чтобы научиться выпрыгивать правильно – упереться в края руками и ногами, затем резко оттолкнуться, максимально вперед, не коснувшись плечом края люка (иначе тебя может закрутить в прыжке). После меня подвесили на стропах в полуметре над землей, чтобы я научилась, за что тянуть, управляя куполом. Затем я спрыгивала с помоста (где-то с высоты моего роста), учась правильно приземляться, сразу на обе ноги, сведенные вместе, и падать на бок. Я выучила действия при нештатных ситуациях – если не отделится вытяжной фал, если основной парашют не раскроется, если тебя навалит на чужой купол (ногами пробежаться по нему в сторону), если тебя несет на крышу или стену дома (так же успеть пробежаться, пока твой купол не погас), и множество других случаев. А когда настал тот день, мой рыцарь лично проконтролировал укладку моих парашютов, основного и запасного, был в самолете рядом, сам прикрепил мне фал, и был за выпускающего, когда я прыгала. Было ли мне страшно тогда – нет, я абсолютно доверяла, что он сделал все, как если бы прыгал сам, ну а мне лишь лететь до земли! Самолет был Ан-2, условия самые простые – день, отличная видимость, почти безветрие, высота шестьсот метров, внизу ровное поле от горизонта до горизонта. И я оттолкнулась, как учили (не дожидаясь пинка или затрещины, которыми, как я слышала, инструктора выталкивают замешкавшихся новичков). «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», – рывок, и надо мной раскрывается купол, все было так, как мне рассказывали – а дальше лишь разворачиваться по ветру и смотреть, куда несет. И когда я приземлилась, то, к моему удивлению, мой рыцарь уже ждал меня там – после он сказал мне, что прыгал последним, как положено, но без фала, «чуть затяжным», и обогнал всех. А после в автобусе мы все (кроме меня и мужа прыгали еще шестеро) дружно пели «белый купол», и по рукам ходила фляжка – я, конечно, лишь пригубила.

Второй прыжок был труднее. И отчего-то было страшнее. Но я все же прыгнула – и полетела не вниз, а вслед за самолетом, болтаясь на фале! Дернуть за кольцо – нельзя, можно и себя, и самолет погубить!

Мой муж, стоя в люке, показал мне стропорез. Я кивнула, но вряд ли он мог это заметить. Он ударил по натянутому фалу, и я освободилась. «Пятьсот один, пятьсот два, пятьсот три», – и надо дергать кольцо, ведь принудительного раскрытия уже нет. Приземлилась нормально. Причиной происшествия было (к этому выводу пришла «комиссия по расследованию», тут же собранная на аэродроме), что вытяжной фал должен сначала оборвать некую предохранительную деталь внутри ранца, и лишь затем выводить парашют – считается, что веса парашютиста достаточно, чтобы развить требуемое усилие, но я оказалась слишком легкой! А надо было прыгать третий раз!

Для чего? Как сказал мой муж, значок парашютиста дают не за один, а за три прыжка, не просто так. Первый, на адреналине, легкий. Второй – там бывает по-настоящему страшно. Ну а третий – как показывает опыт, кто на него решился, тот так же легко прыгнет и в четвертый, и в десятый, и в сотый – без разницы.

– Нет, вы можете отказаться, товарищ Смоленцева!

Отказаться? Тогда выйдет, что и первые два раза будут напрасны, раз они «не в счет»? Да, было страшно. Но победа над собой – столь же важная победа. Так появился у меня значок с парашютиком – которым я горжусь не меньше, чем орденом Святого Сильвестра, полученным из рук самого папы за участие в поимке Гитлера. Ну а мой рыцарь хорошо знает, как погасить мое недовольство – вот отчего стоит ему меня коснуться, и я могу думать лишь об одном?

В сорок пятом у меня родились Петя и Анечка. В феврале пятьдесят первого – снова двойня, Сережа и Марк. Как я совмещала семью с тренировками и работой? Благодаря нашей «домоправительнице» Марье Степановне, приставленной от Пономаренко ко мне и Анне, двум нашим домработницам, тете Паша и тете Даше, и воспитательницам из детского сада, что находится в нашем же доме на первом этаже – и они часто сами утром забирали детей, а вечером приводили обратно. Ну и еще мы использовали «адмресурс», как выразился Пономаренко, привлекая в помощь девушек из упомянутых мной школ. Наш кадровый резерв, а еще (слова Анны) будущий клуб образцовых советских жен, которые уж точно не станут такими, как некая Боннэр! Их отчего-то «смолянками» зовут – знаю, что так было при царе!

– Смоленцевки, – поправила меня Анна. – Прости, Люся, но придется тебе быть на виду одной за нас двоих, я к известности точно не стремлюсь. И неужели тебе не нравится быть экспонатом истории? Кто у нас звезда киноэкрана, кандидатка в итальянские королевы и лицо «русско-итальянской моды», с фотографиями что в «Комсомолочке», что в ленинградском «Силуэте», прямо как у Ильфа и Петрова дочь Вандербильда? Ну а кто-то сокращает и до «смолянок», кому привычнее – ведь с тех пор и сорока лет не прошло.

И добавила с улыбкой:

– А иные, как наш Валя, наших девушек «лючиями» называют. Или ты не знала?

Что, серьезно? Я уже на улицу не выхожу, лицо вуалью не прикрыв – а то оглядываются, узнают! Даже когда с детьми гуляю, возле нашего дома. Поскольку детям свежий воздух нужен и движение, так врачи говорят. А я хочу, чтобы у моих детей было идеальное здоровье. Петя и Аня большие уже, прошлой осенью в школу пошли в первый класс, да и младшие из коляски выросли, ножками бегают. Дома я (с помощью Марьи Степановны и домработниц) справляюсь, ну а на прогулке иногда приходится кого-то из девушек просить на обед приехать и заодно помочь за нашим «детским садом» уследить: у меня четверо, у Ани трое, – а вдруг потеряются, разобьются, под машину попадут? Святая Мария, это выходит, что у меня уже и прислуга есть, как у какой-нибудь графини или герцогини? А как это с советскими принципами сочетается?

– Нормально сочетается, – ответила мне Анна. – Как, например, есть в Советской Армии такой генерал Петров, дважды Герой, важный пост сейчас занимает. А так как ранен был и обеих рук у него нет, то трое солдат-ординарцев при нем, для обслуги. Так и мы с тобой, Люся, пока важным делом занимаемся для советского государства, то и СССР заинтересован, чтобы нас домашние хлопоты не отвлекали. Есть особый приказ, что мы имеем право воспитанниц для стажировки привлекать – так что пользуйся!

Стараюсь не злоупотреблять – а лишь когда Марья Степановна с тетей Пашей и тетей Дашей справиться не могут. Мечтала когда-то в университет попасть, глядя на веселую и беззаботную жизнь римских студентов – а у меня сейчас минуты лишней нет! Кроме учебы и тренировок, еще и работа в РИМе – как заметил Пономаренко, в той истории мы свой советский стиль не создали, бездарно все возможности упустив, а это задача важнейшая, и в плане изживания у наших людей низкопоклонства перед западом и пропаганды советского образа жизни; а кроме того, есть идея провести отслеживание общественного мнения, «социологический эксперимент», а попросту – новые веяния моды как быстро будут распространяться и в каких общественных группах? Даже детям своим приходится тепло урывками отдавать. И попробуй объяснить это девчонкам, когда они видят на обложке, как я, нарядная, позирую, открывая дверцу «Победы»-кабриолета! После чего эти открытые «Победы» в России стали «лючиями» называть – забыв, что это имя предполагалось дать «Победам» итальянского выпуска. Нет у меня собственного автомобиля, хотя водить я обучена и по деньгам могу себе позволить – но зачем, если за мной всегда казенная машина заезжает? А как бы я в широкополой шляпке села в открытую машину, где даже шелковый шарф с головы сдувает? Однако фотография получилась эффектная. Перепечатанная и за границей, и не только в Италии, но и во Франции и США – как ответ на утверждения их газетеров, что в Советском Союзе женщины ходят исключительно в валенках и ватниках.

Звезда экрана – это преувеличение. Пока что я в кино снялась всего дважды. Первым был «Иван-тюльпан», где я Жерара Филипа в плен беру, мы с ним на шпагах сражаемся, а после катаемся по лесу верхом на медведях – по секрету скажу, это лошадки были, на которых нацепляли попоны, как шкуры, и медвежьи морды, только чтоб лап в кадре было не видно. А во втором фильме мы с Анной вместе были. Товарищи с киностудии считают, что у меня есть актерский талант – так что хотелось бы продолжить. А то даже обидно, что в русском фильме «Молодая гвардия» Любу Шевцову сыграла сама Люба Шевцова (в этой истории Краснодон был освобожден еще в декабре, так что молодогвардейцы все живые – а Сергей Тюленин так и вовсе под командой у моего мужа служит), ну а в «Битве за Рим» вместо меня какая-то Софи! Хотя мой рыцарь говорит, что я красивее ее и двигаюсь гораздо лучше! Конечно, если она в жизни, а не на экране, никогда не тренировалась, как я, не прыгала с парашютом, не ныряла с аквалангом, не стреляла из всех видов пехотного оружия – русского, немецкого, итальянского. И она, если и звезда, то в самом начале восхода, пока еще даже не Лорен, а Шиколоне! Уж в СССР я точно более известна сейчас, чем она! Это грех гордыни? Было бы грехом – как сказал мне муж, если бы я возгордилась. То есть сочла себя абсолютным совершенством, которому не надо дальше работать над собой.

Хорошо, что лето скоро. И каникулы у нас предусмотрены – может, даже удастся куда-нибудь съездить отдохнуть!

Когда-то в Британии, среди высшего общества, был распространен «сельский стиль жизни». Поскольку Лондон викторианских времен был ну очень грязным местом – оттого и любовь англичан к черным зонтикам и одежде, чтоб не была заметна оседающая на ткани жирная копоть, составляющая основной компонент лондонских туманов – и джентльмены предпочитали жить в своих поместьях, приглашая гостей. День проходил в прогулках по свежему воздуху, сдобренных развлечениями, вроде игры в крикет или стрельбы в цель, затем надлежало за обеденным столом оценить искусство хозяйских поваров. И конечно, попутно велись беседы – иногда праздные, а иногда и влекущие за собой принятие в парламенте нового закона, заключение торгового союза или объявление войны. Эпоха таких великосветских раутов завершилась с началом первой Великой войны – после которой очень немногие из британских аристократов могли содержать большие поместья с огромным штатом вышколенных слуг. Но эстафету подхватили за океаном – что стало не по карману английскому герцогу или графу, было вполне доступно американскому миллиардеру. И конечно, остался главный смысл подобных сборищ – обсудить, оценить и решить, вдали от чужих ушей (особенно репортеров).

– Итак, джентльмены, в наличии две новости, хорошая и плохая, – сказал хозяин, – касающиеся всех нас вместе взятых. Хорошая: наша сборная команда вышла в финал. Плохая: кто проиграет в финале, теряет все. При том что противник очень силен – и это я еще не принимаю в расчет возможные тузы в его рукаве.

– Цифры точные? – спросил второй из присутствующих. – А то, знаете, есть истина, есть ложь, и есть статистика, хе-хе! Русские ведь вполне могли и туману подпустить.

– Мои аналитики стоят денег, что я им плачу, – ответил первый. – Погрешность допускается, но не влияющая на главный вывод. Советы стабильно показывают экономический рост десять процентов в год, и это еще предельно осторожная оценка. Наш же показатель известен. Итог – лет через двадцать русский лагерь сравняется с нами по промышленной мощи и богатству. И дальше пойдет таким же темпом. Не боясь кризиса перепроизводства – этого не будет при советской плановой экономике. Где у нас возникла бы депрессия – русские просто направят избыточный продукт в долгосрочные проекты, великие стройки, развитие науки – да хоть снаряд на Луну запустят, как у месье Жюль Верна. Все это было бы прекрасно – вот только тот мир уже не будет нашим.

– Нет ли тут преувеличения? – спросил третий джентльмен. – Все ж слабо верится в русское вторжение через океан. Как и в то, что кто-то может вытеснить нас с наших традиционных рынков Нового Света, «зоны Монро». А уж в одном из вариантов, предложенных вашими аналитиками, сравнение нас с мелкими хозяйчиками, процветающими до прихода монополий полвека назад – не выдерживает никакой критики, если не прямо оскорбительно. Как вы представляете – распространение русских правил игры в нашей зоне? Не говоря уже о том, что американский дух индивидуализма совершенно не примет советской «колхозной» системы.

– Это одна из версий, – ответил хозяин. – Как пойдут события, когда будет пройдена «точка невозврата». Пропасть вроде той, куда уже вот-вот готова рухнуть Британская империя. Вам напомнить, что в начале века кузены были даже больше, чем мы сейчас – признанная всеми первая держава с ведущей экономикой и мировой валютой. И было лишь одно облачко на ясном небе – превосходство немецких товаров, при их лучшем качестве и дешевой цене, Германия экономически догоняла Британию так же, как сегодня русские – нас. Именно этот факт был главной причиной первой Великой войны – причем англичане оказались в лагере победителей, но это им не помогло. Джентльмены, я не буду повторять основные положения документа, с которыми вы все уже ознакомились. Я лишь констатирую факт, что фитиль под нами зажжен и отмеряет время. Пусть в конце будет даже не катастрофа (хотя и она не исключена), а «мягкая посадка», разница в данном случае не принципиальна.

– Наша экономическая помощь Европе? – спросил второй. – Или Маршалл ошибался, рассчитывая на каждый потраченный доллар получить пять?

– Если бы его план был применен ко всей Европе, – ответил первый джентльмен, – ну, может, кроме ее нищей восточной окраины, Польшу с Румынией можно было и Советам отдать, это непринципиально. Но русские подгребли под себя большую часть, с Германией и Италией. Что остается нам – Франция и Англия, которые все еще трепыхаются, пытаясь вести свою игру (та история с биржей показала, что даже лягушатников рано сбрасывать со счетов), Испания, что категорически отказывается идти на политические уступки, желая, вот ужас, самой распоряжаться в своих внутренних делах – лавируя между нами и Советами с Ватиканом. Выходит, что мы в полной мере можем гра… «помощь оказать» лишь мелочи – Бельгии, Голландии, Дании, огрызку Норвегии и Португалии. Этого не хватит для успешного решения наших проблем!

– Все ж верится слабо, – сказал второй, – чтобы русские, и превосходили нас в товарной массе, в удовлетворении потребностей рынка?

– Вот это привезено из СССР, – ответил хозяин, доставая и ставя на стол предметы. – Ничего секретного, продаются в магазинах в Ленинграде и Москве, и, наверное, не только там. Это – транзисторный радиоприемник. Вам напомнить, когда была запатентована сама возможность заменить лампы кристаллами? Телевизор русского производства не привезли, но прошу поверить на слово, они есть, и качеством нисколько не хуже наших. Или взгляните на эту фотографию – русские парни ездят по своей тайге и колхозным дорогам вот на этом.

– Похоже на самые первые наши автомобили, – заметил второй. – Мотоциклетное седло на моторе и четыре колеса. А это на «жестяную Лиззи»[11] похоже, только ужатую вдвое и открытую. Зачем русским эти недоделки?

– Затем, что они пройдут там, куда даже на джипе не сунуться, – сказал хозяин. – Причем зимой передние колеса могут лыжами заменяться. Или же на все четыре ставят шины-поплавки, тогда это еще и плавает, или ходит по болоту. И стоит гораздо дешевле, чем джип. Такие «квадроциклы», как удалось узнать, у Советов не только в продажу идут, но и в армию. И важно, что русские до самой идеи додумались сами, а не переняли у нас. А как вам вот такая игрушка для взрослых – кубик с разноцветными гранями, которые можно крутить! Попробуйте, джентльмены – и подумайте, какие миллионы заработал бы у нас тот, кто это придумал? И вот это – пластиковая кукла, которую можете купить там в любом киоске. Что в ней революционного, помимо пропорций – не ребенка, а взрослой женщины? Да то, что они делаются в разных образах – и дети будут не играть с одной, раз купили, и рынок затоварен, а требовать от родителей коллекцию собрать, покупать новые. Гениальнейшее маркетинговое решение! И поверьте, таких идей у русских много. Собственных – а не подражание кому-то. У нас на глазах русский медведь сбрасывает шкуру и превращается в кого-то еще более опасного – столь же сильного, но также и быстрого, ловкого, умного.

– А может быть, если известная вам гипотеза справедлива, это влияние тех, из-за Двери?

– Может быть, – сказал хозяин, – но вряд ли решающее. «Короля играет окружение» истинно не только в политике. Если даже и так, то все русское общество оказалось в целом готово принять и подхватить привнесенное. Но тогда – так ли уж важно, что дало первый толчок? А существенно – что русские нас обгоняют. Даже в том, что мы считали своим.

– Я прочел все очень внимательно, – сказал четвертый джентльмен, – но не понял главного: какой вывод? Вы бьете тревогу, но не предлагаете, как потушить пожар. Или это то, о чем я подумал? Действительно, не стоило сейчас писать, что единственным выходом будет новая великая война – по крайней мере, пока в строй не встанет новое поколение, этой войны не видевшее.

– Нет, – ответил первый джентльмен, – война не исключена, но на самый последний выход. Ведь глупо начинать, когда нет полной уверенности в победе – иначе можно кончить как германский неудачник.

– Тогда что остается? – задумчиво произнес второй. – Если причина – это слишком быстрый русский рост, значит, его надо замедлить. Для чего вовсе не обязательна война «горячая» – конкурентная бывает не менее жестока. Только, пожалуйста, не надо авантюр, как три года назад – а ведь я тогда вас предупреждал! Зачем состязаться с противником на его поле в том, в чем он силен? О нет, я вовсе не призываю к пацифизму, военная сила будет нужна, чтоб воспользоваться нашим перевесом, снять плоды победы, но ни в коем случае не для первого сокрушающего удара. Эта китайская война и вызванный ею интерес ко всему восточному… Может, они были и желтые макаки, но с головой – и отлично понимали, что когда враг силен, надо сначала разложить его изнутри, поколебать его веру. Русские не тот противник, кого можно голой силой сломать – а вот то, что они уже больше двух веков, со времен их Петра, равняются на Европу и видят в ней пример для подражания, это уже их слабость!

– Уже нет, – сказал третий, джентльмен лощеного аристократического вида. – Они раскопали Аркаим. И усиленно проводят пропаганду и внутри себя, и вовне. Что «мы не Запад и не Восток, мы Север». Должно быть, Сталин тоже понял то, что заметили вы.

– Но пока они еще не сумели полностью перевернуть свое мышление, – ответил второй, – не говоря уже, что для многочисленного слоя их интеллигенции, то есть наиболее активной части электората, мы по-прежнему являемся образцом. Так что этот факт говорит лишь, что нам надо действовать быстро и решительно. Пропаганда наших ценностей, нашего образа жизни должна стать таким же значимым нашим оружием, как Бомбы! И лично я намерен сделать крупные вложения в Голливуд, раз этот бизнес приобретет в ближайшие годы такой вес…

– Вам не привыкать, – съязвил первый. – Сколько вы заработали на прокате русского «Индианы Джонса»?

– А вы что-то имеете против? – с вызовом ответил второй. – И замечу, что герой фильма – это американский парень Индиана, а не русский Иван! Не знаю, на что надеялись русские, снимая в своих фильмах, и не в одном, а в трех, такого героя – если только не предположить, что гипотеза «из будущего» и в самом деле правда. Кстати, даже в таком случае есть приятное следствие: в том мире Америка существует и не побеждена! По крайней мере, так было в годах семидесятых-восьмидесятых этого столетия.

– Отчего же не раньше? – спросил третий. – А вдруг фильм снят, например, в шестьдесят третьем? А Третья мировая началась через пару лет?

– Я не напрасно плачу своим экспертам, – отрезал второй. – Они просмотрели кадры, всех актеров этих фильмов, включая второстепенные роли. С задачей найти кого-нибудь из живущих сегодня – пусть и постаревшими на десять, двадцать лет. И не только наших – всех, уже сколько-то известных в мире кино. Не обнаружили никого! Зато нашли нечто другое.

И он выложил на стол две пачки фотографий, как колоды карт.

– Это – кадры из русских фильмов про Индиану. А вот это снято уже на местности, моими людьми. Если актеры, игравшие в фильмах, могли еще и не родиться, то места, где велись натурные съемки, вполне могут уже существовать? Так и оказалось: вход в храм Грааля – это сокровищница Эль-Хазне, древний город Петра в Трансиордании. Внутренние интерьеры не соответствуют, очевидно, их снимали в другом месте, но и входа достаточно. Набатейский храм эпохи эллинизма – как видите, изображения храма и даже окружающих скал почти идентичны, что не удивительно: и сам храм целиком вырезан из скалы! Разница лишь вот в этой разрушенной колонне, которая в фильме целая, ну и еще в некоторых мелочах. Эксперты, исследовавшие каждый дюйм изображений, уверены, что это абсолютно одно и то же здание, только в фильме оно показано после реставрации! Возможна, конечно, мастерски точная копия, но зачем? Туристы и археологи посещают сокровищницу довольно давно, еще в 20-х годах рядом был построен отель. Однако никаких съемок фильма и работ по реставрации здесь никогда не проводилось – установлено достоверно!

Далее. Венеция. Вот Гранд-канал. Вот это – собор Санта-Марии де Салюта XVII века. Загадочная библиотека – это церковь Святого Варнавы XVIII века. Кадры совпадают даже во многих деталях, но и здесь никаких съемок русские до войны не проводили, тем более про Индиану Джонса. Хотя вообще в Венеции нередко снимали кино, но делать это тайно, под другим названием, какой в этом смысл? Однако же вывод, джентльмены – если Дверь существует (а теперь вероятность этого существенно возросла), то она ведет в гораздо более позднее время, чем двадцать-тридцать лет вперед. Что оставляет нам надежду.

Допустим, русские хорошо умеют воевать, так уж исторически сложилось. Зато кто в мире сильнее нас в искусстве рекламы, в умении продать даже лед эскимосам или песок бедуинам? Мы должны теперь сделать все, чтобы убедить электорат соцлагеря в сладости жизни людей свободного мира! Фильмы, радиопропаганда, реклама наших товаров – да что угодно, черт побери! Тем более, это еще и расширит наш рынок.

– Останется лишь убедить в том русских, – ухмыльнулся третий, – чтобы они пустили нас на свою территорию.

– А не вы ли когда-то убеждали нас, что при должных затратах на рекламу можно даже протащить ниггера в Белый дом? – ответил второй. – Учитесь у кузенов, джентльмены! Я не понимаю, каким местом думали ослы в Госдепе, когда в ультимативной форме требовали от Советов не только открыть свои рынки для наших товаров, но и гарантировать их обязательную квоту, «не меньше такой-то доли от всех». Это можно предлагать тем, о кого вы ноги вытираете – а русские пока что от того далеки! И так уж сложилось, джентльмены, что из всех присутствующих мне больше всех довелось общаться с советскими. Так я заметил одну важную особенность: когда на них с нажимом, с угрозами, это их не пугает, а мобилизует – зато наше показное дружелюбие может размягчить. Оттого, если мы не хотим проиграть, то должны категорически отказаться от оскорблений в их адрес, не дразнить медведя, или дракона, да какая разница! Пусть уж этим занимаются маргиналы – но ни в коем случае не наши официальные лица! Тезис, что «славянская раса – это не белая, а более низшая раса», приводит к тому, что нас уже сравнивают с Гитлером, и не коммунистические, а вполне респектабельные европейские газеты. А этот идиот месье Фаньер уже дошел до того, что и у нас в Штатах ищет зараженных коммунистическим зомбовирусом – представляю, как аплодируют этому в Кремле. Высокомерие есть грех, джентльмены, для пользы дела бывает полезно назвать лучшим другом самого грязного и вонючего дикаря.

– Зачем самому мараться? – спросил третий. – Можно поручить своему дворецкому или секретарю. Чтобы он озвучил вашу волю названной вами неуважаемой персоне.

– Я не случайно привел вам пример британцев, – сказал второй. – Газетные передовицы с фотографиями «Мухаммад Идрис принят в Букингемском дворце». Голозадый бандит из ливийской пустыни, пусть самый наглый из тамошних главарей, под которым ходит больше головорезов, чем под прочими, – был принят как монарх цивилизованной державы! Перелет на реактивной «комете» из Каира в Лондон, прием у самой королевы, и маневры британской армии, где перед этим дикарем вывели в поле сотню танков и пару тысяч солдат. Как думаете, усомнится ли он, с его кругозором, кто в мире самая сильная держава – те, кто его принимали, чью мощь видел он лично, или какие-то русские и итальянцы? Его доставят обратно, на такой же «комете», и подарят кучу оружия, включая десяток легких танков «Стюарт», три десятка броневиков, сотню грузовиков и джипов, а также какое-то барахло лично для него. Взамен даже не попросят об услуге, а искренне удивятся, отчего столь великая фигура еще не правитель суверенной Ливии – которая пока что, по чудовищной несправедливости, принадлежит итальянцам, которых храбрые англичане десять лет назад в тех же песках били, как шакалов, целыми акрами считая итальянских пленных. Что будет дальше, продолжать? Информация точная, даже по части количества и состава подарков – передана моими людьми из Лондона. Вот как надо работать, джентльмены!

– Что ж у тех же кузенов так обломилось в Афганистане? – спросил первый. – Точно так же раздавали деньги и оружие вождям местных дикарей, подбивая их к набегам на советскую территорию. Вот только те, кто послушали, назад не вернулись – после чего благоразумные соседи тотчас разделили меж собой их земли, стада, женщин. Теперь афганцы охотно принимают от англичан дары, но идти через русскую границу не спешат, придумывая самые разные отговорки. Вы уверены, что когда этого Мухаммада убьют, на его место найдется другой – или будет как в Афганистане?

– А нам какая разница? – вмешался четвертый. – Расходы небольшие. Лично мне ливийский проект кузенов кажется очень перспективным – особенно если подтвердится информация о богатстве нефтяных месторождений Киреинаки. Но применительно к Советам? После того, как они успешно подавили партизан в своих западных землях, сделав то, что и немцам в войну не удалось. Может, клопиные укусы через границу и нанесут русскому медведю какой-то урон – но вряд ли критический. А скорее, лишь разозлят!

– Отчего же клопы? – удивился второй. – Бациллы и вирусы еще мельче, однако могут свести в могилу самый здоровый организм. Думаю, что внутри советского лагеря можно найти недовольных. Забыл, кто из европейцев, Макиавелли или Борджиа, изрек, что чтобы уничтожить вашего врага, не обязательно нанимать убийцу, а достаточно устроить, чтобы у врага вашего врага под рукой вовремя нож оказался.

– Джентльмены, это все хорошо, но слишком длительно, – заявил первый. – Нам же сейчас крайне необходима информация. Есть ли за столом еще один игрок, причем с очень сильными картами, или же мы имеем дело с чрезмерным воображением наших экспертов плюс блеф Советов? Я полагаю, что полученный ответ будет стоить даже некоторых потерь, как политических, так и материальных. И если нам действительно представляется такой случай – когда интересующие нас фигуры будут пребывать в нашей относительной досягаемости, то грех будет упустить такой шанс!

– Даже ценой возможной войны с Советами? – спросил второй. – И помнится, вы нечто подобное говорили три года назад, и чем это кончилось, Шанхаем? А в этот раз?

– В самом худшем случае электорат будет недоволен, если еще пара десятков тысяч американских парней вознесутся на небеса в жареном виде, – усмехнулся первый, – но строго говоря, нам-то до того какое дело, мы ведь не собираемся бороться за голоса избирателей, в нашей самой справедливой политической системе? Или вы полагаете, что лишь в шахматах оправдана жертва ради последующего выигрыша, или даже просто ради улучшения позиции?

– А вы, простите, себя видите игроком, а не фигурой на доске? – ответил второй. – А если у кого-то на сей счет другое мнение? «Своей крови не прощаем никому» – у советских ведь не было раньше этого правила, у кого они его взяли, уж не у тех ли, кого мы пытаемся вытащить на свет? И если в ответ что-то подобное шанхайскому подарку, даже не на Манхеттен, а нам на головы прилетит? Если мы узнали, где соберутся интересующие нас лица – то думаете, на той стороне не могут аналогично?

– Вам подойдет объяснение: я устал бояться? – сказал первый. – Играть с чувством, что сейчас придет кто-то и вышвырнет из-за стола. Или, если вам ближе шахматы – тринадцать лет назад, отдыхая на Кубе, я имел честь побеседовать с самим Капабланкой. И мне запомнилась его фраза: «Самое неприятное для меня, когда ход противника мне непонятен. Когда я точно знаю, что играю с мастером – и его даже внешне безобидный ход пешкой может означать мат через десять ходов, но я не вижу его замысла, хотя достоверно, что таковой есть». Мы сейчас в таком же положении, джентльмены, пусть вас не успокаивает отсутствие видимых прямых угроз! Советы развернули бурную деятельность, и каждый их ход – это приближение нашего конца, а если мы этого не видим, то тем хуже для нас. Даже в ближней перспективе – как строить бизнес-планы при наличии неопределенности?

– Если Дверь есть, то нам это пока не слишком мешает, – произнес третий. – Если принять за правду, что Джо совместно с теми, или без них, предпочитает мирное, конкурентное состязание, то мы еще не проиграли! И кстати, тогда выходит, что мы ошибались с версией «Лазарев – это аналог нашего Хэллси, отправленный в тысяча восемьсот какой-то год», если русские не считают войну неизбежной?

– «Что было бы, если Нимитца, Хэллси, Спрюэнса, или хоть Одзаву отправить в год 1904-й, при том что там ему дадут карт-бланш и все ресурсы на создание флота – с каким счетом и в чью пользу будет Ютланд», – повторил первый. – Логично тогда, что послали моряка, а не сухопутного, если нацеливались не на эту, а уже на Третью мировую, которая по определению будет прежде всего морской. И если Лазареву по официальной биографии было чуть за сорок, когда он совершал свои подвиги против немцев, то пятьдесят пять, даже шестьдесят – это самый расцвет для главкома. Дальше уже перебор – но считаем, что до 1965 года он вполне на своем месте. Ну, а факт, что Сталин упорно не желает нас допускать до Двери, говорит лишь о том, что ни он, ни его партнеры не допускают возможности с нами договориться. То есть твердо взяли курс на войну. Как это сочетается с их на вид миролюбивой политикой? Да очень просто, джентльмены: если в их плане стоит не нападать самим, а сделать что-то такое, что мы вынуждены будем объявить войну первыми? Альтернативой чему будет наш полный упадок. Нас теснят не стреляя, а когда мы возмущаемся, то… У меня лично стойкое ощущение, что мы сейчас в положении индейцев, подписавших с бледнолицыми очередной договор о вечном мире. Не знаю, как вы, но я устал думать, что, возможно, над нашими головами подвешен топор. Как там было в записке на имя президента: достоверный ответ может быть получен лишь в непосредственной беседе с кем-то из «пришельцев»? Я очень хочу его получить, чтобы дальше жить спокойно!

– Позвольте спросить, а отчего все завязано на одного Лазарева, – спросил второй, – если нам нужен ответ на вопрос, есть Дверь или нет? Ну и картина того мира, в общих чертах. Подойдет любой из членов экипажа субмарины, даже из нижних чинов!

– А вы представляете, как трудно работать в СССР? – ответил первый. – Да, пытались найти не одного Лазарева, я говорил со своим другом из Лэнгли в том числе и об этом. Информация, которая легко может быть получена в любой свободной стране, у Советов требует целой разведывательной операции! Во Франции вы можете просто прийти к тому, кто что-то знает, показать доллары и задать вопрос – ну а в СССР любой землекоп или грузчик позовет милиционера, и если вы с диппаспортом, то вас вышлют, а если вы нелегал, я искренне вам не позавидую. Составляя список экипажа «моржихи», мы потеряли несколько десятков агентов – большей частью из местных, которых не жалко. Но удалось узнать, что еще в войну экипаж К-25 был разбавлен людьми из этого времени (если гипотеза верна). И все, кого нашим людям удалось найти и побеседовать – например, в качестве журналиста из ГДР, собирающего сведения о подвигах русских подводников, – утверждают, что они именно из таких, добавленных. И называют разные фамилии, говоря о своих сослуживцах – головоломка не сходится, установить, кто есть кто, невозможно.

– У каждого человека есть биография, – сказал второй. – Родители, семья. Школа, где он учился. Дом, где он рос, и соседи, друзья. След, который трудно замести или подделать. И которого не будет у пришельцев. Или – если кого-то из экипажа, пришедших из будущего, сочли более полезным использовать на берегу, то явно не на рядовых должностях? Значит, надо смотреть на карьерный рост, не объяснимый иными причинами.

– Думали и об этом, – ответил первый, – но у русских за последние сорок лет творилось черт знает что! Та война, затем революция, Гражданская – когда все перемешивалось и летело к чертям. Чекистские расстрелы, беспризорщина, детские дома – и «кто был ничем, тот станет всем». Да и последняя война весьма способствовала карьере тех, кто талантлив. Как, например, жена Лазарева – достоверно установлено, что она жила до войны в Ленинграде, отец ее был простым рабочим на верфи, и ее саму у нас бы не взяли даже служанкой в приличный дом. Парни из Лэнгли стараются – но это даже не иголку в стоге сена искать, а булавочную головку в огромной куче крапивы, разбирая голыми руками.

– Я бы еще обратил внимание на некоего Смоленцева, – задумчиво произнес второй, – что-то уж очень ему везет.

– Надо знать русских, с их культом героев, – сказал первый. – Обычный головорез, неплохо обученный, кому сначала поручили папу вытащить. Затем кому-то в Москве при подборе кандидатуры охотников на Гитлера, пришла в голову мысль сделать культовую фигуру. Ну, а Гиммлер в пятидесятом пошел уже довеском. Если нам повезет поймать этого героя при какой-нибудь новой его миссии, то будьте уверены, вопросы ему зададим. Ну а пока Лазарев – единственная фигура, в инаковости которой мы не сомневаемся. Я голосую за то, чтобы продолжить нашу игру!

– «Своей крови мы не прощаем», – покачал головой второй. – А если вы правы и это правило не Сталина, а тех, кто за Дверью? Мне еще жить не надоело!

– А разве речь о том идет? – вмешался третий. – Как я понял, предполагается всего лишь нейтрализовать объект. Доставить, получить информацию – ну а после как раз вступить в переговоры, именно с теми, с кем надо, а не с их кремлевской марионеткой.

– И кто ответит при неудаче? – спросил четвертый. – И перед русскими, и перед Конгрессом?

– Коул, заместитель директора ЦРУ, – сказал первый, – в существование Двери не посвящен, но истинный патриот Америки. Знает лишь, что порученная ему миссия чрезвычайно важна для нашей национальной безопасности и при успехе будет столь же щедро вознаграждена. И готов принять, что при провале – он будет ответственным за все. Просит лишь, чтоб даже в этом случае назначили пенсию его семье.

– Тогда принято, – заметил третий, – стоит попробовать. Я за, джентльмены.

– Принято, – сказал четвертый, – стоит попытаться, чем ждать, что проиграем.

– А я воздержусь, – сказал второй. – Как бы не стало, что не только без прибыли, но и не останемся при своих.

Кто на Привозе не был, тот Одессы не знает.

Место, где официально продается все для народа, от хлеба до ботинок. А неофициально можно купить и продать абсолютно все – конечно, если ты знаешь, к кому обратиться, и к тебе относятся с доверием. При царе, красных, белых, немцах с румынами, Советской власти и незалежной Украине – менялись лишь люди и номенклатура предлагаемых товаров, а сам принцип оставался незыблем. А одесские старожилы утверждают, что суржик, который нередко можно услышать на Привозе, это исключительно местный язык, имеющий с западенским суржиком лишь некоторое сходство, не более того (например, нет в языке западенцев слов с греческими или сербскими корнями) – так что Привоз даже на звание микроэтноса может претендовать.

Рассказывают, что году в сорок шестом или сорок седьмом некий селянин здесь пытался продать кому-то танк, «с румын остался, в сарае стоит, хозяйство от лихих людей охранять». Но сначала не сошлись в цене, а затем узнали те, кто надо, примчались и имущество изъяли. Причем хозяин возражал, «что пулеметы закон иметь запрещает – а про танк ничего не сказано». Какая кара в итоге его постигла, история умалчивает – а танк передали на Одесскую киностудию, реквизитом[12]. В конечном счете между уважаемыми людьми Привоза и Советской властью было достигнуто некое согласие – первые не имеют дела с «политикой», а также опасными товарами вроде оружия и взрывчатки, вторая зарывает глаза на что, в УК именуется мелкой спекуляцией (пресечь полностью которую не то чтоб было бы невозможно, но потребовало бы совершенно дикого расхода ресурсов и напряжения сил – а одесской милиции, УГРО и ОБХС и без того было чем заняться).

Так что матрос с французского парохода «Дюшарм», ставшего на разгрузку в Одесском порту, не привлекал ничьего внимания, неспешно прогуливаясь по Привозу в это утро с большой сумкой в руках. Тут таких персонажей было – и если не нарушаешь порядок, не мешаешь другим, никому ты не интересен. Как и факт, что в некоем месте в обговоренное время к нему подошел интеллегентного вида человек в очках, по виду великовозрастный студент (а вот это была личность в Одессе известная, откликающаяся на прозвище Самуилыч, он числился администатором в ресторане «Южная роза», реально отвечал там за музыкальную часть и славился умением откуда-то доставать свежие записи «не нашей» эстрады). Он быстро переговорил о чем-то с французом – после чего из сумки морячка было извлечено с полдюжины пластинок в конвертах с яркими разноцветными этикетками. Один из конвертов был еще и обернут прозрачной пленкой – фирменная упаковка, свидетельствующая о подлинности и свежести товара.

Матрос вернулся на свой пароход довольный – за пустяковое поручение, что дал ему месье Лапорт, свеженазначенный помощник капитана, никогда прежде не бывший в Одессе, он получит дополнительную плату почти как за весь этот рейс, причем в долларах, а не в обесценивающихся франках. А Самуилыч знал лишь, что пластинку в обертке он должен будет отдать тому, кто придет с условленными словами, ни в коем случае не вскрывая упаковку и не пытаясь проиграть музыку.

И никто из названных лиц не знал, что месье Лапорт (личность совершенно неприметная и в Одессе почти не сходившая на берег) в действительности работал даже не на французское Сюртэ, а на американскую разведку. Ну, а эта пластинка еще сыграет свою роль.

Семь часов вечера. Все пришли с работы, толкутся на кухне, готовя обед.

– А мы скоро в отпуск с мамой поедем, – гордо сказал Санька, вертящийся под ногами у взрослых (скучно в комнате одному сидеть). – На корабле поплывем, по Черному морю.

– Саня! – одернула сына Мария Степановна. – Тебе ж сказано было! Болтун – это…

– Находка для шпиона, – уныло повторил Саня. – Мам, так нет их тут! Американские шпионы – это, ну, как Лешка Пыжик из дома десять – на вид мутные, так и высматривают, чего навредить. Это правда, что они нас больными считают – какой-то вирус вдохнули и стали коммунистами? Ну а тут свои все…

– И мы никому не скажем, – подхватила Катя. – Марь Степановна, а там и сама Смоленцева будет? Расскажете потом?

– Если что увижу, – улыбнулась соседка. – Кому отпуск, а кому работа. Чтоб товарищей Смоленцеву и Лазареву быт не отвлекал от государственных забот. Они – люди большие и занятые. Ну а я кто – фельдшер без диплома, почти всю жизнь при муже по заставам, сейчас лишь полегче стало жить.

Катя пожала плечами. Прибедняется соседка – и сама еще ничего, для ее возраста, и одевается у самой Смоленцевой (вместе с Анной Лазаревой, которая аж инструктор ЦК КПСС и самому Сталину докладывает). И муж у нее: был командиром-пограничником, теперь в МГБ служит в немалом чине. Так что при расселении ее очередь первая ехать всей семьей в отдельную квартиру. И будет жалко – во-первых, хоть и не высокомерная она, и будет, наверное, искренне приглашать, «заглядывайте», но это все же не то. А во-вторых, еще неизвестно, кто вместо нее в две смежные комнаты въедет – а вдруг какой-нибудь хам и скандалист?

Затем, и думать нечего, Сеню с Людой отселят. Так как Люда зимой родила (и души не чает в своем Жорике). И ее благоверный Сенечка даже из института ушел на завод (правда, техником, а не к станку), но говорил, под обещание от предприятия жилплощадь предоставить – а семейным сейчас обычно уже не комнаты дают, а однушки в новостройках (хотя в панельных домах и лифта нет, и потолки низкие, и место часто на самой окраине). Но все же свое жилье, не коммуна – не надо в очередь выстраиваться утром у ванной или туалета, и на кухне решать, кто прежде конфорки займет, а кому подождать с готовкой. И тоже вопрос, кого взамен вселят – наверное, каких-нибудь провинциалов, или вообще деревенских.

Ну, а Вера Матвеевна, наверное, в своей комнате до конца жизни останется. Если жила в этом доме еще с прошлого века (тыща восемьсот какой-то год), не барыней, конечно, прислугой. Муж у нее в Гражданскую сгинул, сына еще перед войной убили на Халхин-Голе, дочь за лейтенанта вышла в мае сорок первого, вместе с ним уехала в Белосток, почти на самой границе, так там вместе и пропали. А она хлопочет, на одну пенсию, раньше еще где-то вахтершей сидела, теперь, говорит, ходить далеко не могу. И соседям рада помочь, чем может, – и мы ей тоже, когда нужно было. Хотя бы и с новыми жильцами она так же ужилась!

Ну а мы с Петенькой… Он хочет, чтобы сын был, придется согласиться! Но лучше так, чтоб лето еще можно было отдохнуть, съездить куда-нибудь. На Рижское взморье, как в пятьдесят первом, вместе с Марией Степановной и ее мужем, майором – который всю дорогу за рулем был, а то «москвич» купили, а Петя водить не умеет! Так что лучше поездом, спокойнее так. Или на теплоходе, по Волге – как канал прорыли, от Химок можно до Астрахани плыть!

– Но тогда, Петя, мне надо еще раз к Смоленцевой сходить в «Итальянскую моду», а то мне надеть будет нечего! Ну, Петенька, не морщись, я не бриллианты прошу, как всякие там в мире капитала! Разве тебе не приятно, когда я с тобой рядом буду красивой и нарядной, одетой по последней моде?

– А лучше как в кино, – сказала Люда, заглянувшая на кухню, сама в халате и непричесанная – «муж работает, жена красивая». Только там это слова вовсе не положительной героини?

А что плохого? Ведь дважды два всегда четыре, а не пять, кто бы это ни говорил? Как мы раньше жили – во всем нуждаясь, новые туфли купить было событием! Ну а теперь все налаживаться стало, цены снижают каждый год, жить действительно стало лучше – товарищу Сталину спасибо!

И вдруг все это прекратится – если завтра снова война, и придется всем пояса затянуть? Марь Степановна не только «Комсомолочку» приносит прочесть, толстый такой журнал с «русско-итальянскими модами», но и «За рубежом», где пишут, что о наших советских людях думают в мире капитала. «Славянская раса – это не белая раса», а каково в Америке «не белым», это известно еще по довоенному фильму с Орловой. Или про «коммуновирус», вот даже Санек запомнил – что «коммунизм – это заразная болезнь». А раз их власть дозволяет такое печатать, значит и сама так думает. Как Гитлер, который тоже ведь когда-то притворялся приятелем и даже пакт заключил! Но товарищ Сталин, выходит, знал, раз мы еще с первых пятилеток к войне готовились? И теперь он тоже говорит, что империализм никогда с самим нашим существованием не смирится! Значит, снова будет война, теперь уже с атомными бомбами! Это пока лишь можно чуть отдохнуть, хорошо пожить! Чтоб, даже если до старости, как Вера Матвеевна, не доживем – было, что вспомнить.

– Петенька! Давай вместе наш бюджет посчитаем. Сколько я завтра могу у Смоленцевой потратить?

Кто воевал, имеет право у тихой речки отдохнуть. И пофиг, кто эти слова говорит у Маяковского! Поскольку именно они соответствуют моему настроению сейчас!

Скоро одиннадцать лет, как мы здесь. Из 2012 года попали в 1942-й, в самое пекло войны. Девять нас было, отряд подводного спецназа СФ, прикомандированный к атомной подводной лодке «Воронеж», – куда после бросала нас судьба, приказ и оперативная обстановка, даже перечислить сложно. Никелевые рудники Петсамо, Невские пороги, Днепровский вал. Варшава, Будапешт, Рим. Зееловские высоты за Одером и охота на фюрера. А был еще ночной абордаж в Атлантике – о котором не расскажу никому и никогда, подписку давал.

В год Победы (в этой реальности сорок четвертый, а не сорок пятый) гуляли мы на этом самом месте – перед тем, как снова разлететься в разные края по делам службы. Ленинские горы над Москвой-рекой, откуда вся столица как на ладони. Были мы тут: наш отец-Адмирал, Юрка со своей итальяночкой, я – и она, которая со мной никогда не будет, поскольку не просто «другому отдана», но и искренне того любит. Не догадывается, что я, как краском Иван Варава из неснятого пока здесь фильма «Офицеры» – «Любочка, у меня нет никого кроме вас». Когда меня тут убьют, вдруг я в параллельной реальности воскресну или вселюсь в кого-то, как когда-то в фантастических книжках читал? Хорошо бы в иной год сорок четвертый попасть, до того, как она погибнет, двух недель до освобождения Белоруссии не дожив (и свободная еще). Отобью я ее от фрицев «и будем мы жить долго и счастливо, вместе состаримся и умрем в один день». Тьфу, ну и мысли в голову лезут! Тридцать лет мне (по Кукину), возраст вершины. И пока что я на тренировке, хоть в дуэли, хоть в спарринге, хоть на полосе препятствий, молодым щеглам фору даю. А «молодые» в наших войсках – это минимум год срочной отслужившие «с отличием». Только воевать им уже не пришлось – в строй встали те, кто в Отечественную были еще мальцами.

– Валентин Сергеевич! Что с вами?

Машенька – красавица, комсомолка, спортсменка, а еще сестричка из нашего госпиталя. Когда я спросил из любопытства, как это она с такой легкостью с работы отпрашивается всякий раз, как я за ней заезжаю – время-то сталинское, суровое (хотя даже в реальности за опоздание или прогул в ГУЛАГ не сажают – это было максимальным из предусмотренных наказаний, реально применяемым редко и против злостных нарушителей трудовой дисциплины, «в запой ушел, три дня на работе не появлялся») – то в осадок выпал, услышав от главврача:

– Вы, товарищ Кунцевич, дважды Герой и были ранены и контужены, исполняя интернациональный долг в народном Китае. А потому пусть вас наша медработник сопровождает, как бы не вышло чего. На то и особое распоряжение есть!

Ранение и контузия были, в самом конце того китайского рейда, когда «мустанги» нашу колонну атаковали, и приложило меня слегка осколком (хорошо, в бронике был – отделался легко). Но с тех пор все зажило давно – и сейчас я хоть в космонавты (которых нет пока) или в олимпийскую сборную (если бы дозволили, успел бы, хоть в Лондон в сорок восьмом, хоть в Хельсинки в прошлом году). Вот только, Машенька-Мария, как бы ты мне даже при нужде медпомощь оказывала, если в руках у тебя лишь крохотная сумочка и свернутый зонтик, а не докторский саквояж с аптечкой? Знакомы мы с октября пятидесятого, как я после тех китайских приключений лечился – только встречаемся урывками, когда я в Москве, «сто часов вдвоем» – вот крутятся в голове слова песни из иных времен. А в этом мире женщины ждать умеют – грешен, использовал я возможности нашей Конторы в личных целях, чтобы проследить, нет ли у Марии еще кого-то кроме меня, и сомневаюсь, чтобы в веке двадцать первом девушка стала бы ждать так, третий год уже скоро! Хотя «особое распоряжение» догадываюсь кто отдал и зачем – из всех, кто из будущего попали, я последним неокольцованным хожу, и ясно, что лишь проверенной и надежной дозволят к носителю одной из высших тайн СССР подойти. Так, может, и нет никакой любви, а есть приказ, вот вызвали Машеньку куда надо и сказали: «Или поедешь в Магадан лагерной медсестричкой, или совет да любовь и еще регулярные тайные доклады о благонадежности супруга»? Вот потому я окольцеваться и не спешу.

«Продолжается освободительная борьба китайского народа против империалистических агрессоров и их гоминьдановских пособников. Войска Народно-освободительной армии провели успешное наступление в провинции Хубэй…»

Голос из репродуктора. В будущем времени про эти рупоры на столбах забыли давно (хотя где-то они еще висят, для нужд гражданской обороны), а здесь они исправно работают как радиоточки – новости, музыка, и конечно, когда надо народ о чем-то срочно оповестить. Война в Китае, в иной реальности завершившаяся в сорок девятом, тут идет до сих пор – потому что, разбив японцев в сорок пятом, из Маньчжурии мы не ушли, ее промышленную базу в руки Мао не передавали. И вообще, Маньчжоу-го – это не Китай, а вполне себе государство, признанное СССР еще до сорок пятого – так что сидит в Харбине Пу И «парадным императором», а при нем товарищ Гао Ган, тот самый, что и в нашей реальности предлагал Сталину сделать Маньчжурию союзной республикой СССР, а после волей Мао выгнанный из КПК за «антипартийную деятельность»[13]. И в Пекине правит товарищ Ван Мин (еще один исключенный ревизионист, в иной истории), а вот Мао в тот самый кризис пятидесятого в Сиани[14] под американскую атомную бомбу попал и через четыре месяца от лучевой болезни помер. Не было в этом мире Хиросимы и Нагасаки, поскольку пиндосы с Бомбой к осени сорок пятого банально не успели (в том числе и по нашей вине – когда уран из Конго до их «Манхеттена» не доехал), зато были Сиань, Шанхайский порт и Синьчжун – все в Китае, год пятидесятый, две американские Бомбы, одна наша. После чего Москва и Вашингтон договорились воевать до последнего китайца, но самим непосредственно не лезть. Так и воюют до сих пор.

– А ведь Китай сейчас – это как наша революция и Гражданская! – говорит Маша, заметив, что я прислушиваюсь, и решив поддержать тему. – И через много лет живущие там при коммунизме будут завидовать тем, кто сейчас историю творит!

Эх, Машенька, твое счастье, что ты войну лишь по агиткам представляешь (твой год рождения тридцать второй, и то папа у тебя под Ржевом погиб, а мать в оккупации сгинула, тебя лишь успели эвакуировать куда-то на Урал). А я вблизи видел: Китай – это как бы у нас Гражданская, где большинство составляли бы не «красные» и «белые», а всякие батьки-атаманы, и затянулась до сорок первого года (да и после не стихла бы). Может, и станет Китай когда-нибудь и тут первой экономикой мира – а сейчас там относительная цивилизация лишь у побережья (Шанхай, как в кино про Индиану Джонса). А материковые провинции – это даже не средневековье, нищета жуткая: там деревянными лопатами землю копают, потому что стальная – это такая же ценность, как в мое время в хозяйстве бензопила или мотоплуг. И Дикий Запад по китайской мерке – это образец законности и порядка, а китайская мечта – это «чтоб вооруженный человек не мог тебя убить просто потому, что ему захотелось». Кто про кровавый и бессмысленный русский бунт писал, тот китайского бунта не видел – когда человеческая жизнь дешевле, чем один патрон, и казнят самыми зверскими способами, самый гуманный из которых – это закапывание заживо (зачем убивать, если после все равно хоронить). Но я тебя, Маша, разубеждать не буду – не всем же быть злыми циниками вроде меня? Пусть лучше в пресветлом будущем в памяти лишь светлое остается. Или это особенность лишь нашего менталитета – как Куприн (ни разу не большевик) написал «Тост», возвышенный рассказ, «а как бы прекрасно жить в ту великую эпоху», ну а в Китае это проклятие: «Чтоб ты жил в эпоху перемен».

– А Ли Юншен – это, наверное, как китайский Щорс или Чапаев? И ты видел его, и с ним говорил?

Я его и назначил героем – вот только сказать о том права не имею! Если официально американскую авиабазу брал «китайский партизанский отряд», так после надо публике командира предъявить – я и выбрал самого толкового из наших подручных китаез и прямо на месте, своей властью, произвел в капитаны (как в сорок втором под Ленинградом маршал Говоров нашего Ваську Гаврилова из капитанов сразу в подполковники, при штурме Мги). А дальше – статья в «Правде» с портретом и срочно сочиненная «правильная» биография пламенно-твердокаменного борца за народное дело, и заочный приговор от Чан Кайши, ну а как к своим вышли, то и наша Звезда Героя (первый и пока единственный китаец с этой наградой) и направление в военную академию в Москву, с категорическим указанием «если подготовлен, принять, а если не подготовлен – подготовить и принять»[15]. С учетом того что китайцы-артиллеристы траекторию снаряда рисовали прямой линией и в точке над целью – излом вертикально вниз, «товарищ командир, так правильно – летит, затем устает и падает», задача «подготовить» была не простой – но Юншен справился, и сейчас грызет гранит советской военной науки. Может, и станет китайским Жуковым: если у генералиссимуса Чан Кайши реальное образование и опыт – это лейтенант японской императорской армии (битой нами в хлам), а подавляющее большинство его «генералов» свой чин за деньги купили. Надеюсь, что в этой реальности никакой «культурной революции» и боев на Даманском не будет. Хотя бы в память о том, как в этой реальности мы вместе дрались против общего врага. До сих пор снится мне по ночам – как мы на мосту через Хуанхэ американцев брали в ножи, чтобы путь на тот берег открыть. Или парашюты американского десанта над деревней – а я, наводя ДШК, кричу второму номеру: «Ленту давай, а то приземлятся, и нам хана!»

Ну ненавижу я пиндосов проклятых – за все, что они сделали лично мне в той истории. За разваленный СССР, за нищету девяностых, как мама со мной мыкалась без денег и работы, а отец, профессор и доктор наук, тридцать с лишним лет отработавший в советской оборонке и уволенный по сокращению, должен был сторожем на автостоянке работать, где его в девяносто седьмом задавили пьяные мажоры, которых «не нашли». И не надо мне про «внутренние причины» говорить – ЦРУ ведь тоже к тому руку приложило, «ради государственных интересов США»? Значит, американцы лично передо мной за все ответят, назначил я их для себя виновными, и точка! Поскольку со своими предателями наша Контора разберется, а до врагов забугорных дотянуться могут лишь такие, как я!

Вернулись мы из того рейда – меньше половины тех, кто на ту сторону уходил. Базу ВВС США взяли (не только фрицы могут в «Бранденбург» играть), новейшие и секретные бомбардировщики В-47 в Союз перегнали на изучение (один экземпляр и сейчас в авиамузее в Монино стоит). Назад прорывались по гоминьдановской территории, как Ковпак по немецким тылам. И долг еще за нами, выжившими, остался – когда ту территорию освободят, место найти, где мы своих схоронили в общей могиле, русских и китайцев, и танком проехали, с землей сровняв, чтоб не осквернили – и памятник поставить, в честь той нашей победы. Когда так и не взлетели оттуда В-47 с атомными бомбами на Иркутск, Красноярск, Алма-Ату, Ташкент! И пролился дождь заслуженных наград на всех причастных (включая и тех, кто не ходил, а на связи был или чего-то обеспечивал). Юншену, я сказал уже, Героя и Академию. Летчикам, что трофеи перегоняли, тоже по звезде. Ну а мне, как Федоту-стрельцу из ненаписанной пока тут басни, – «нá тебе пятак на водку, и пошел отсюда вон».

– Товарищ Кунцевич, кто дал вам право творить произвол в захваченных деревнях? Самочинно создавать «комитеты защиты революции», отряды защиты революции, выдавать им оружие и прямо побуждать бедноту к убийствам без суда и следствия? Причем во главе упомянутых «комитетов» нередко оказывались лица с прямо антисоветскими, мелкобуржуазными убеждениями.

– Учитывая, что в данной деревне советская власть на момент вступления в данный населенный пункт моего отряда не была установлена, сознательной пролетариат, устойчиво стоящий на позициях марксизма-ленинизма, отсутствовал как класс, – то власть передавалась срочно избранному комитету из состава беднейшего крестьянства, которое безусловно является одним из вернейших союзников Советского государства. Во главе ставился один из представителей крестьянства, в наибольшей степени выразивший свои симпатии СССР – к сожалению, часто бывало, что в силу малой образованности члены комитета не понимали всех тонкостей политики советского руководства. Комитет, как единственный законный орган власти в настоящий момент в данной деревне, осуждал и ликвидировал представителей класса эксплуататоров и их приспешников. При этом, в силу местной специфики, исполнителями казни допускалась излишняя жестокость.

– Товарищ Кунцевич, вам известно, что решение о полной ликвидации эксплуататорских классов в Китае не было принято ни ЦК ВКП(б), ни ЦК КПК? Так на основании чего вы проводили свой политический курс, без консультации с ответственными представителями указанных органов?

– В связи с острой военной обстановкой и пребыванием нашего отряда в глубоком тылу противника, провести консультации с ЦК ВКП(б) не представлялось возможным. А позиция ЦК КПК и ее лидера Мао Цзедуна на текущий момент вызывает сомнения в плане ее соответствия политической линии СССР.

– Товарищ Кунцевич, вам известно, что самосуды, грабеж и погромы – это методы мелкобуржуазные, кулацко-эсеровские либо левацко-троцкистские, но никак не большевистские. Партия сурово осудила подобные перегибы и не допускает их в практике социалистических преобразований в деревне в освобожденных странах Восточной Европы, в Корее и Маньчжурии. Вы троцкист, или мелкобуржуазный националист?

– Насколько я понимаю, речь идет о территориях, которые находились под контролем вооруженных сил Чан Кайши? Где Советской власти до того не было и нет. Заверяю и могу доказать, что с нашей стороны никаких случаев мародерства и жестокого обращения не допускалось. Воздействие на местное население осуществлялось исключительно методами агитации на собранных митингах. Ликвидировались, или брались под стражу, лишь вооруженные сторонники Чан Кайши – для недопущения их противодействия установлению Советской власти. К сожалению, вновь созданные комитеты защиты революции, в силу незнания последних решений ЦК ВКП(б), неправильного понимания значения социалистической законности и местной специфики, излишне жестоко расправлялись с переданными им представителями эксплуататорских классов. Что нередко происходило уже после ухода отряда из данной деревни – так что противодействовать этому мы физически не могли.

– Товарищ Кунцевич, были частые случаи, когда расправы с «врагами народа и революции» проходили буквально у вас на глазах, чему вы никак не препятствовали. Причем убийствами занимались не только уполномоченные вами члены комитетов и отрядов, но и совершенно посторонние люди!

– Товарищ Пономаренко, это был народный энтузиазм, вследствие привлечения беднейшего крестьянства к активной политической жизни. Когда годами страдавшие бедняки расправлялись с кровососами-мироедами. И мы не препятствовали этому, считая, что, во-первых, местным лучше известна степень виновности каждого, а во-вторых, не желая восстанавливать новосозданные комитеты против Советской власти. Что имело немаловажное значение, так как исключительно с разрешения вновь созданных органов власти мы могли использовать местные ресурсы для пополнения запасов отряда.

Научился я уже, в этом времени – в подтверждение каждого своего дела приводить цитату из классиков и изрекать в свое оправдание, «с видом бодрым и придурковатым». А о чем я тогда подлинно думал, промолчу – пиндосам и чанкайшистам ежа в штаны запустить, чем больше им с мятежом разбираться, тем меньше останется нас ловить. Ну а сколько китайцев при этом поляжет – это судьба, кисмет, иншалла – кому суждено от пули, тот не утонет. И в своей постели не помрет – насчет себя я иллюзий не строю. Юрка Смоленцев, тоже из наших, «будущенцев», ас покруче меня, и Отечественную прошел без царапины, а в сорок пятом, когда «водопроводчиков» генерала Исии брали, уже при отходе, возле самолета, шальной осколок словил – и слава богу, не насмерть, римлянку свою вдовой не оставил. Так что речь идет лишь о том, сколько пиндосов и их прислужников я упокоить успею, пока сам не вознесусь – с государственной точки зрения, хороший выйдет размен, уже больше сотни набралось, а будет и несколько сотен, и за одного меня! В этом смысл своего существования вижу – и когда перед богом предстану, если он есть, то с чистой совестью скажу ему, что сделал мир чище и лучше. Даже если на отдельном этапе это тактические неудобства приносит.

– Валь, ты хоть понял, за что к тебе претензии? – говорил мне Смоленцев. – Дохлых американцев не жалко, но зачем из-за собственной мести весь СССР подставлять? Пономаренко на тебя взъелся, поскольку по твоей вине и американской жалобе дело открыто в Международном уголовном суде при ООН! И подтереться этой бумажкой мы не можем, так как сами учреждение этой конторы пробивали для наказания будущих «лейтенантов Колли», а потому заинтересованы, чтоб у этого суда авторитет был! На кой черт тебе самому зверствовать, да еще чтоб не наши живые свидетели оставались – свалил бы всю грязную работу на Юншена. Спасибо, что твою личность все ж не установили, кто такой «Куницин», в Маньчжурии и белоэмигрантов полно, и «в рейде погиб» прокатило. Но Пономаренко сказал, тебе еще одну Звезду вешать – это все равно что вывести на сцену под прожектора, а так как бюрократию не отменить, то и устроили тебе этот «партийный суд», чтоб притянуть за уши повод. Думай впредь, даже когда святая месть!

Под трибунал не отдали, и то ладно. Со свидетелями и впрямь нехорошо получилось: на будущее учту, что не наши и живые – это не есть гут! Ладно хоть, заплатили не пятак, а все положенное, со всеми надбавками («за фронтовые», за звание, за Героя). При том, что я и так на полном гособеспечении – в командировке, само собой, койка-пайка-продаттестат, но и здесь, в Москве, за роскошную четырехкомнатную квартиру не плачу ни копейки (по закону, даже единожды Герои Советского Союза от этого освобождены). По здешней мерке, отдельные квартиры прежде всего семейным положены, а одинокие, как я, даже с чинами и заслугами, не редкость что и в коммуналке живут – но «вы ведь женитесь когда-нибудь, товарищ Кунцевич, и детей заведете?» Ценят все же в этом времени нас, из будущего гостей – за что мы честно стараемся долг отдать!

А жизнь в сталинском СССР очень даже ничего, хоть по мерке двадцать первого века. Если, конечно, ты перед Отечеством заслуги имеешь. Навороченной электроники и Интернета нет – а все остальное, лично у меня, гораздо выше качеством, чем там. Может быть, у отца-профессора в лучшие времена так было – но я с восемьдесят восьмого года, плохо помню. Положим, что мы, с нашим особым статусом, заслугами и наградами, это случай отдельный – но не верьте всяким там солженицынам и новодворским, что в сталинском СССР было как в казарме с рабами! Вера была всеобщая, что завтра будет лучше, чем вчера, и что мы к самому передовому общественному строю принадлежим и живем не просто так, а ради высшей цели, своим трудом ее приближая – а это дорогого стоит! И видели конкретные подтверждения всего этого – новые дома строятся, и вовсе не партчиновникам там квартиры дают, но и простым пролетариям. Цены снижают первого апреля каждый год, это лишь при Хрущеве у нас отменили (не оттого и пошло про «день дурака»?). В магазинах все новые товары появляются, вполне доступные для народа (одежда, обувь, книги, бытовая техника). Соцкультбыт работает хорошо – медицина, образование, пенсии. И не забудьте, в это время полно еще живых свидетелей, помнивших, как было при царе, а также в разруху при Гражданской и после, и в недавно совсем минувшую войну! Так что изменения к лучшему невооруженным глазом видны – и постоянно новые добавляются. В нашей истории когда это прекратилось, тогда и начался застой. Ну а тут СССР пока еще на взлете, на разгоне. И дай бог, чтоб реализовался второй шанс. Если Сталин и прочие – знают.