Рубиновый лес

3 Вознесение

Из наполненной до краёв ванны и чугунной печи в центре купальни поднимался душистый травяной пар. Вода окрасилась в светло-розовый от плавающих в ней лепестков незабудок, дикой мелиссы и макового масла, впитываясь в разрумяненную кожу вместе с горько-сладким ароматом ушедшего лета. Я позволила телу обмякнуть, свесив руки с деревянных бортиков, и закрыла глаза, представляя, что раскачиваюсь на волнах безмятежного Изумрудного моря, – даже своими формами и размерами ванна походила на рыбацкую лодку. А звук, с которым Маттиола подливала из кадки горячей воды, отдалённо напоминал шум прибоя, который можно было услышать из восточной части замка по утрам. Мою иллюзию портила лишь сама Матти – она суетилась, перебегала с места на место, не зная, что ещё сделать, дабы привести меня в надлежащий вид.

– Не дёргайся.

Скребя пестиком по месиву из растёртого зверобоя и голубой глины, Матти нависла надо мной и растёрла вязкий нагретый бальзам почти по всему моему лицу.

– Ой-ой, жжётся!

– Сказала же, замри! По-другому эту гематому не убрать.

Я притихла, стиснув зубы. Никто бы не захотел сердить Матти дважды, если бы пережил то, что пережила я по возвращении из Лофорта в Столицу. При виде меня, побитой и грязной, она закатила такую истерику, какой предавалась на моей памяти разве что в детстве на похоронах крольчонка Ярла Белая Шёрстка, которого Мидир однажды поймал нам на охоте. Однако даже тогда Матти успокоилась гораздо быстрее, чем сегодня.

– Ты была такой красивой! Такой красивой! – причитала она, рыдая в три ручья и прыгая передо мной, как цапля, когда я, едва держась на ногах после нескольких часов полёта, брела в зал Руки Совета. – В какой ужас превратилось твоё личико теперь! Твоё бедное, бедное личико… Это конец!

– Матти, ты говоришь так, будто мне лицо разъела хворь. Это всего лишь синяк и пара ссадин.

– Синяк и ссадины прямо накануне Вознесения! Хуже и быть не может!

За Маттиолой и прежде наблюдалась склонность к драматизму, поэтому я надеялась, что она успокоится к тому моменту, когда я поговорю с отцом и вернусь в покои, чтобы полноценно подготовиться к пиру. Так оно и оказалось: всего за час, что мы с Солярисом пробыли у короля Оникса и советников, Матти собрала целую тележку со склянками, мазями и припарками, готовая драться за мою красоту не на жизнь, а на смерть.

– Сегодня все будут смотреть на тебя, будущую королеву девяти туатов. Ты обязана сиять! – всё ещё в слезах, но решительно заявила она, хватая с тумбы бархатистые полотенца. – Я не позволю тебе быть уродиной!

– Что? По-твоему, я сейчас уродина?..

– Марш в купальню!

И вот я здесь – терплю десятую процедуру подряд в попытках Матти свести с моего лица следы недавних приключений, от которых всё ещё голова шла кругом. Одна мазь сменяла другую, горчица чередовалась с птичьим помётом, а со лба Матти капал солёный пот… И всё-таки это было приятнее, чем допросы и лекари, которые наводнили зал Совета, стоило мне сообщить, что я побывала в сердце Красного тумана.

– Истинный господин, наверное, пришёл в ярость, – поёжилась Матти, когда я закончила рассказывать ей всё то же самое, что рассказала отцу, и даже чуточку больше.

– Отец скорее испугался, – ответила я, немного подумав. Мои веки были плотно сомкнуты, и я чувствовала пальцы Матти в своих волосах. Она тщательно втирала мне в кожу головы апельсиновое мыло, вычищая грязь и дурные мысли. – Если он на кого-то и разозлился, то только на Соляриса. Сразу выгнал его из зала, стоило мне дойти до той части доклада, где мы упали. Будто он в чём-то виноват… К счастью, мой последующий рассказ так шокировал Совет, что отцу стало не до Сола. Никто, даже Ллеу, не понимает, почему туман нас не забрал.

– Ну главное, что не забрал, так ведь? Пускай мой братец сам голову ломает, это ведь работа сейдмана. – Матти фыркнула мне на ухо, и я почувствовала, как с кончиков волос побежала вода, когда она опрокинула очередную кадку мне на голову. – Ты уже отдала Ллеу тот пузырёк, наполненный туманом, да? Значит, твоя задача выполнена. Теперь побеспокойся лучше о празднике.

– Эх, вот бы у меня и впрямь не было других поводов для беспокойства, кроме праздника…

Приоткрыв один глаз, я нашла пальцами рубиново-красную прядь волос, спутавшуюся с остальными. Даже на ощупь она словно отличалась от других: какая-то жёсткая, непослушная. На цвет локон был ещё неприятнее, будто перепачканный в крови, которую не сумело отмыть даже мыло. Этот цвет тянулся до самых корней волос, из-за чего прядь, пусть и была шириной всего в указательный палец, ярко бросалась в глаза.

– Может, отрезать ее? – предложила Матти, многозначительно щёлкнув швейными ножницами, которыми ещё пятнадцать минут назад подрезала нити на моём новом платье, давая мне время спокойно полежать и отмокнуть в цветочной ванне.

– Сол велел не трогать, – напомнила я не столько Матти, сколько самой себе, ведь мне тоже жутко хотелось это сделать. Мысль, что нечто пометило меня, была почти невыносима. – Неизвестно, что произойдёт, если мы её отрежем.

– Хм, тогда я спрячу локон под заколкой с рубинами. Она хорошо замаскирует его. И прекрасно подойдёт к платью!

– Спасибо, Матти.

Меня восхищали жизнерадостность Маттиолы и её способность исправить любую проблему, от побитого лица до проклятия. Я села в ванной, разгоняя по воде мыльные круги, и сложила на груди руки, пока Матти втирала соляной скраб в мои лопатки и позвоночник – те тоже покрывали чернильные синяки. Мне пришлось закусить нижнюю губу, чтобы вытерпеть это, особенно когда она взялась за мочалку из жёсткой шерсти с деревянными бусинами и принялась со всей душой соскребать с меня грязь.

– А что истинный господин сказал о твоём видении? – продолжила расспрашивать Матти.

– Об этом я ему не говорила, – честно призналась я, снова морщась, когда к соляному скрабу присоединилась зола.

– Почему?! – Матти с грохотом поставила кадку на каменный пол. – Я понимаю, по какой причине ты не рассказала господину о красном локоне, но, по-моему, уж о видении ему стоит знать. Если ты правда видела королеву Неру…

– Я не уверена в том, что видела. – Я вдохнула в себя густой пар и опрокинулась спиной в воду, чтобы смыть скраб. Брызги случайно попали на Матти, и та отскочила в сторону, громко ойкнув. – Моя бабушка, прабабушка, какая-нибудь тётя… Эту фибулу с лунными ипостасями мог носить кто угодно до меня и мамы. Я ведь даже не помню, какого цвета волосы у неё были… Отец давно попрятал все портреты. Любое упоминание о королеве Нере для него – стрела, пущенная в самое сердце. Представь, что будет с ним, если я вдруг скажу, что видела её воочию. Вот почему я сначала сама хочу во всём разобраться. Только ты и Солярис знаете об этом красном локоне и о том, что я видела тогда у священного тиса. Пусть пока оно так и остаётся.

Матти широко улыбнулась, водрузившись на бортик ванны, пока я тщательно тёрла мокрым полотенцем лицо, избавляясь от остатков липкого бальзама. Румяная и влажная от пара, она даже не пыталась скрыть, насколько польщена моим доверием. Ровно настолько же я была польщена тем, что могла поделиться с Матти чем угодно и не бояться за сохранность своих тайн.

– А что сам Сол думает о произошедшем? Он ведь гораздо старше нас, даже старше истинного господина! Может, у него есть какие-нибудь мысли на сей счёт…

– Хотела бы я знать, – вздохнула я, швыряя полотенце в сторону. – Солярис не из тех, кто делится своими мыслями. Даже со мной.

Сол действительно ничего не сказал мне ни насчёт видения, ни насчёт красной пряди, пока я рассказывала ему в полёте всё как на духу, не сумев дотерпеть до замка. На Совете Солярис молчал тоже. Впрочем, там это было уместно: пускай лицо отца и скрывала маска из тиса, распускающая по залу терпкий аромат наперстянки, я знала, что он смотрит на Соляриса не моргая, уже заведомо виня его во всех приключившихся со мною бедах. Попробуй Сол выступить, отец бы не ограничился одним изгнанием из зала и приказал бы либо выпороть его, либо снова нацепить на Сола ошейник из ядовитого чёрного серебра.

– Я отнесла Солярису в башню парадный костюм, пока вас не было, – сообщила Матти, когда я выбралась из ванны, шагнув через бортик на расстеленное полотенце. Она тут же подорвалась и завернула меня в точно такое же, только сухое и чистое. – У меня сохранились его старые мерки, так что я передала их портнихе вместе с заказом на твоё платье. Костюм удался на славу! Надеюсь, Сол не откажется надеть его. Праздник-то не весть какой, а Вознесение!

– Пусть надевает что угодно, лишь бы вообще пришёл, – пробормотала я, вспоминая, что, когда вышла из зала Совета, Соляриса, который должен был дожидаться меня снаружи, уже и след простыл. Я не рискнула идти за ним в башню, потому что знала: – Не повезло же мне родиться в ночь с тридцать третьего дня месяца воя на тридцать четвёртый… Спустя несколько часов после начала Мора. Солярис никогда не рассказывал, кого именно потерял тогда в драконьем городе, когда казнили дядю Оберона и началась бойня, но, думаю, именно из-за этого он всегда уходит в себя во время моих дней рождения. Утренний полёт отвлёк его, но, стоило нам вернуться, как он снова погрузился в тишину. Так что я не жду от него многого, тем более что мой отец не рад присутствию Сола на празднествах так же, как и на советах. Хотя, возможно, черничные тарталетки вполне могут убедить Соляриса рискнуть…

– Поверь, он придёт, и не ради тарталеток, – насмешливо протянула Матти из-за моей спины. Не дав мне обернуться, она резко усадила меня на высокий стул и, поглядывая на песочные часы на очаговой полке, приступила к сборам.

Ни один пир прежде не имел такого значения, как этот, когда ради меня съедутся все восемь ярлов, включая их семьи, хирды и приближённых. Прекрасно помня об этом, целых два часа Матти вертела меня на стуле и так, и эдак, причёсывая и иногда щипая за щёки, чтобы не дать мне заснуть. В какой-то момент она просто впихнула мне в руки зеркало, и я обомлела: бесчисленные лечебные мази оказались вовсе не бесполезны! Тон лица улучшился, длинная царапина вдоль подбородка побледнела и почти слилась с кожей, а синяк на виске чудодейственным образом рассосался. О недавнем падении напоминала лишь корочка крови, оставшаяся над уголком брови, но Матти ловко спрятала её, распустив мне чёлку. Точно так же она спрятала рубиново-красный локон, вплетя его в одну из четырёх кос. Те покоились у меня на плечах, в то время как остальные волосы лежали за спиной, распущенные. Голова ныла и невольно кренилась вбок от количества заколок и драгоценных камней.

– Может, хотя бы сегодня наденешь нормальные серьги? Желательно сразу две, – саркастично предложила Матти, легонько дёрнув меня за изумрудную серьгу в правом ухе, на что я яростно затрясла головой. – Ладно-ладно, как скажешь. В новом платье ты всё равно всех затмишь. Ах, недаром портнихи из Ши считаются самыми лучшими! Недаром!

В чём в чём, а в этом Матти точно была права: заказанное ею платье не только сидело идеально, точно вторая кожа, но и выглядело безупречно. Лишь мастерицы из самого южного туата на краю континента могли так искусно подобрать цвет на стыке лазурного и аквамаринового, совместив тяжёлый дамаст с шёлковым кружевом. Из первого был сшит подол, закрывающий даже ступни, а из второго – всё остальное, включая обтягивающие рукава с золотыми пуговицами и ворот с разрезом до ключиц. Матти затянула широкий пояс так туго, что мне стало нечем дышать. Я невольно скосила на него глаза, читая руническую вышивку как пожелание и завет: турисаз, ансуз, кеназ. Власть, мудрость, воплощение задуманного.

– У меня есть одна просьба, – сказала Матти, когда закончила втирать мне в губы сок шелковицы и покрыла ресницы тонким слоем сажи. К тому моменту в часах уже заканчивался песок, а на небе за стрельчатым окном висела полная луна. – Можешь кое-что сделать ради меня сегодня?

– Что именно?

– Прошу, как следует повеселись на пиру.

– Ты это серьёзно?

– Да. Я хочу, чтобы твоё Вознесение запомнилось тебе навсегда, иначе у тебя совсем не останется иных воспоминаний о юности, кроме Соляриса и однотонных дней в библиотеке. Будь принцессой, но хотя бы на один вечер перестань быть наследницей.

Я не стала спорить. Только кивнула и села ждать, пока Матти сама примет ванну и принарядится. У неё это, в отличие от меня, заняло не больше получаса, но выглядела она не менее великолепно: серебряные фибулы в её забранных чёрных волосах смотрелись как звёзды на ночном небе, а благородное серое платье из парчи подчёркивало глаза такого же цвета, кошачьи, как у Ллеу, но совсем бесхитростные.

– Принцесса Рубин из рода Дейрдре! – торжественно вскричал Гвидион, стоило мне переступить порог Медового зала в сопровождении Маттиолы. Скрип десятков отодвинутых скамей больно резанул слух, когда все присутствующие разом повскакивали со своих мест.

Если уж советник Гвидион и умел делать что-то лучше, чем пополнять казну, так это готовить праздничный чертог. Всё утопало в пёстрых атласных лентах, свечах и красно-чёрных знамёнах с гербом, похожим одновременно и на щит и на круглый драгоценный камень с восемью гранями. Медовый зал мог вместить в себя порядка тысячи человек, а в ночь Вознесения здесь собралось и того больше. Девять длинных столов – по одному для каждого из туатов – ломились от яств в серебряной посуде, над которыми кухонные мастера корпели всю неделю: жареная макрель с пряностями и лесными орехами, рагу из кабана с брусникой, вымоченная в чесночном масле треска, копченые колбасы, сладкий бисквитный рулет… В огромном бронзовом чане я заприметила даже бурлящий молочный суп из моллюсков, добыть которых в месяц воя было так же непросто, как пересечь Кипящее море на деревянном плоту.

По краям каждого стола возвышались головки козьего сыра с лоханками скира[8], а в центре – несколько графинов с медовухой и тёмным элем. В углу стояло ещё около сотни дубовых бочек с крепкими напитками, но, прекрасно помня поговорку «Короткий пир – короткая слава», я сомневалась, что и этого хватит. Пиры в честь Вознесения длились минимум семь дней, а Вознесение отца, согласно летописи, и вовсе продолжалось две недели. Я могла лишь догадываться, сколько же в таком случае будет длиться моё. Возможно, в замке успеет закончиться не только эль, но и свечи с поленьями: у каждой стены в отдельной нише, расширяющей зал, располагалось по четыре камина, и все они полыхали, как владения Дикого. Зато в зале было невозможно замерзнуть – ни в шелках, ни голышом.

– По завету королевы Дейрдре празднование Вознесения наследника начинается в тот час, в который он родился. А ваш час уже настал, госпожа, – произнёс Гвидион, и, подтверждая это, из Столицы донёсся звон колоколов, извещающий о полуночи и напоминающий раскаты грома. Гвидион первым склонился передо мной в поклоне, придерживая рукой пузо и полы кожаного плаща. Весь зал поклонился тоже, даже барды и филиды, разгуливающие по залу с инструментами наперевес и развлекающие гостей своими балладами да предсказаниями. – В этот час Надлунный мир отворяет двери для великих героев, а боги снисходят на землю. Так снизошли к нам и вы восемнадцать лет назад. С днём рождения, принцесса Рубин! Да будет драгоценным ваш век! Пусть Совиный Принц хранит вашу удачу, Кроличья Невеста указывает вам путь, Медвежий Страж бережёт вас от напастей, а Волчья Госпожа дарует вам свою мудрость. Долгих лет жизни и многих веков славы!

– Долгих лет жизни! – вторили гости со всех сторон.

– Благодарю, – ответила я, незаметно оглядывая присутствующих боковым зрением в попытках найти знакомые лица. – Мой отец, истинный господин, уже прибыл?

– Король Оникс увяз в государственных делах, поэтому велел начинать без него… Но он обязательно прибудет позже.

На гладко выбритом лице Гвидиона горела улыбка, которую я читала лучше слов. Отцу снова нездоровилось, и это объясняло, почему я не увидела среди гостей ни его, ни Ллеу, которого с его женственной красотой и тягой к вычурным нарядам было невозможно не заметить. Это же объясняло и тот странный шепоток, что я уловила сразу же, как вошла в зал.

Принцесса вошла без короля.

– Да начнётся пир! – объявил Гвидион во весь голос. Повсюду зазвучали громогласные поздравления и стук увесистых кубков, когда он повёл меня через весь зал к помосту, стоящему в конце зала вместе с Т-образным столом, предназначенным для королевской семьи и высокородных господ.

Именно там находилось место Гвидиона с уже наполненной мясом тарелкой, и оттуда же открывался лучший вид на всё и всех. По традиции званых пиров, лица салютующих мне и уже изрядно захмелевших гостей были разукрашены на манер туата, откуда они прибыли: мой туат Дейрдре, занявший центральный стол, подводил глаза двумя полосами алого цвета; богатый туат Фергус рисовал точно такие же полосы, но мерцающей жёлтой краской, похожей на то золото, которое они добывали в своих шахтах. Представители воинственного туата Немайн, чьё оружие ценилось так же высоко, как золото Фергуса, закрашивали половину лица металлически-серым – от бровей до контура губ. Хоть и самый маленький, но сказочно плодородный туат Найси ограничивался зелёными зигзагами на щеках, а туат Ши – оранжевыми, как песок их каньонов. Происхождение некоторых гостей было уже невозможно разобрать: они перемазались во всевозможных цветах, братаясь с соседними столами, ведь пускай официально пиры и открывал король или советник, но чаще всего они начинались задолго до этого, ещё на подъезде к городу.

– Ваш мёд, драгоценная госпожа.

Гвидион сам наполнил мой кубок, такой массивный и тяжёлый, что его можно было использовать в качестве оружия. Он сидел через место слева от меня, в то время как Матти устроилась рядом справа. Остальные стулья, принадлежащие отцу, Ллеу и Мидиру, пустовали. Места для Соляриса не предполагалось вовсе, поэтому я всматривалась в кучкующиеся у каминов толпы, надеясь где-то да заприметить жемчужную шевелюру. Но такой не было – лишь неизвестные мне хирдманы, хускарлы, богатеи со всех уголков континента, множество юных наследников, красивые наряженные женщины… И, конечно же, ярлы.

– Славься, драгоценная госпожа! – произнёс первый ярл Олвен из туата Керидвен – тучный мужчина лет пятидесяти с золотой диадемой в седых волосах – и подошёл к помосту вплотную, чтобы явить мне свой дар. На его вытянутых руках лежал плащ из лоснящегося песцового меха с рубинами вместо пуговиц, а за спиной стоял огромный сундук, набитый роскошными нарядами. Недаром Керидвен – самый северный туат континента, где месяц воя отказывался уходить почти половину Колеса года, – славился своими охотничьими угодьями и меховыми изделиями.

Я кивнула в знак благодарности, и ярл Керидвена тут же уступил место следующему. В детстве я, может, и любила получать подарки на свой день рождения, но теперь эта традиция не вызывала у меня ничего, кроме скуки, ведь всё, что мне дарили, так или иначе уже было в моём гардеробе. А иногда…

– Зачем тебе золотые сани? Ты что, пятилетний ребёнок? – прошептала Матти мне на ухо, обгладывая оленьи косточки, когда ярл туата Фергус с гордостью вручил мне свой «щедрый» дар. – Ох… А свора охотничьих собак тебе на кой?! Ты же даже на охоту не ходишь! – продолжила возмущаться она, когда пришёл черёд ярла из Медб.

– Ну они хотя бы милые, – ответила я, посмеиваясь тому, как несколько вислоухих щенят тявкают и встают на задние лапы, испытывая прочность поводка и терпение слуг. Жаль, что через стол до них было не дотянуться и не погладить. – А ещё я теперь смогу издеваться над Солярисом.

– Он что, до сих пор боится собак?

– Ага.

Матти ухмыльнулась в свой бокал с вином, изрядно повеселев не то от выпитого, не то от услышанного. Я тоже довольно быстро опустошила кубок, но, увы, не тарелку: ни треска, ни оленина совсем не лезли в горло, пока ярлы вереницей шествовали к нашему столу. Несмотря на то что их было всего восемь, мне казалось, что вручение подарков длится уже целую вечность. Музыка лангелейка[9], волынок и барабанов тонула в гвалте, пока столы спорили, кричали поздравления и ругались между собой. Особенно громким был стол туата Талиесин – основанный легендарным королём-бардом, этот туат породил сотни талантливых музыкантов и стихоплётов, поэтому его представители всегда прекрасно развлекали себя сами. Даже чересчур…

Однако в какой-то момент и стол Талиесина, и музыка стихли. А следом замолкли все, кто был в зале.

– Истинный господин, король и хозяин Круга, Оникс Завоеватель из рода Дейрдре!

Я почувствовала приближение отца ещё до того, как толпы у дверей зала хлынули в разные стороны, расступаясь и падая ниц. Пусть и почти слепой на оба глаза да вдобавок ещё стремительно теряющий слух, мой отец по сей день вселял чувство благоговения и страха. Особенно когда был без маски, как сейчас. Очевидно, Ллеу хорошо постарался, потому что на лице Оникса не осталось ни одной зловонной язвы, а кожа была ровной и белой, как мрамор. Ни возраст, ни даже болезнь не смогли отнять в этот знаменательный день его красоту, прославленную в балладах ровно настолько же, насколько была прославлена его жестокость. Пшеничные волосы, всего на тон темнее, чем мои, волнами скатывались по плечам, а глаза, тоже васильковые, будто светились от подёрнувших их бельм. Единственное, что различало нас с отцом, – это наличие у меня россыпи веснушек и более аккуратные черты лица. Может, это у меня от матери? Должна же я быть хоть в чём-то похожа на неё…

– Отец!

Я подорвалась с места, едва не опрокинув графин с мёдом, и тут же сбежала с помоста. Лишь в этот день, особенно когда отец впервые за долгие месяцы предстал передо мной в полном здравии, я могла позволить себе подобную вольность. Оникс выразил своё разрешение мягкой улыбкой, но быстро стёр её с лица: никто не должен был заметить, что с внутренней стороны его губ зияют чёрно-коричневые раны. Их вид мигом отрезвил меня, напомнив, что никакое это не здравие… Всего лишь его видимость для туатов.

– С днём рождения, дочь моя, – произнёс Оникс. – Вознесение не знаменует переход власти, но знаменует вступление в право наследовать её. С этого дня ты будешь делить со мною не только кровь, но и обязанности, пока не сменишь меня окончательно, как лето сменяет зиму. Отныне мы равны. И в качестве символа этого равенства я пришёл подарить тебе новый трон, не запятнанный кровью и ошибками прошлых правителей, изготовленный по твоему образу и подобию, как изготавливается трон каждого потомка Дейрдре.

Это правило соблюдалось из поколения в поколение безукоризненно: трон отца, выкованный для наследника моим дедом, напоминал массивное кресло из цельного куска чёрного гранита. Мой же трон, который дюжина слуг, распахнув двери, выкатила в центр зала на деревянной платформе, был в два раза меньше… и в дюжину раз прекраснее. Основание из золотого стекла напоминало застывший солнечный свет, а самоцветы, которыми выложили всю спинку и даже подлокотники, складывались в цветочный узор, словно витраж.

Я почувствовала жжение слёз в переносице, глядя на свой будущий трон, который установят в тронном зале сразу после того, как умрёт мой отец. Ведь трон правителя – его отражение. Но в случае Оникса это было отражение его любви ко мне.

– Я клянусь стать достойной этого великолепного трона, мой господин, – сказала я так громко, как мне позволил дрожащий голос, и упала перед отцом на колени, не жалея дамастовой юбки.

– Я в тебе не сомневаюсь, – кивнул он снисходительно. Упрямое лицо Оникса с жёсткими чертами всегда смягчалось и светлело, когда я вела себя столь почтительным образом, будто это его умиляло. – Поднимись, Рубин. Полночь миновала. Пришла пора принимать гейсы.

Оникс взмахнул рукой, безмолвно приказывая вернуть трон в мастерскую. Тем самым он освободил пространство для восьми ярлов, вновь вышедших из-за столов и выстроившихся между нами шеренгой. Среди них, в самом конце, я заметила юношу, который точно не подходил к моему столу прежде. Я тут же принялась вспоминать: один, два, три… Сколько всего ярлов принесли мне дары? Семь? Очевидно, этот юноша был восьмым, проигнорировавшим старые традиции и правила приличия. Он стоял у самого края – не очень высокий, но крепкий и с военной выправкой. Мне толком не удалось разглядеть его лицо за ниспадающими белокурыми волосами, но зато удалось заметить улыбку, когда он, опустившись на одно колено вслед за остальными, вынул из ножен спату[10].

Все восемь ярлов вонзили свои мечи меж каменных половиц рядом с преклонённым коленом и спустили ладони с рукояти на основание клинка.

– Я происхожу из благородного рода мужей, что уважают свои клятвы так же, как уважают матерей и отцов. Я вверяю себя потомку королевы Дейрдре, драгоценной госпоже Рубин, как вверил себя четырём богам. Я пойду за госпожой, куда она скажет, и мой меч станет её мечом. Я добуду все сокровища мира, и они станут её сокровищами. Я содею тысячу подвигов, и все эти подвиги будут во имя её. Такова моя воля. Таков мой гейс. Да изничтожит Дикий меня и мой род, коль я нарушу его. Да будет славен мой век, коль я восславлю век госпожи.

Восемь голосов звучали хором, нараспев. Даже вусмерть пьяные хирдманы молчали, став свидетелями священных обетов. Вместе с последним словом каждый из ярлов сжал ладонью лезвие, обхватив его пальцами; сжал так сильно, чтобы горячая кровь закапала на пол. Я буквально слышала её стук, её шёпот как доказательство гейса и его печать. То, что должно было свершиться, свершилось.

Оникс кивнул, и ярлы поднялись на ноги, поглядывая друг на друга: кто первый даст слабину и бросится перевязывать кровоточащую руку? Краем глаза я заметила, что первым стал тот самый молодой белокурый ярл. Не оглядываясь на остальных, он спрятал окровавленный меч в ножны, грубо перетянул порезанную ладонь хлопковым платком и двинулся к своему столу, где все уже поднимали кружки в его честь, полные эля. Несмотря на платок, за ним протянулась дорожка из красных капель.

– Теперь, дочь моя, – Оникс накрыл ладонью моё плечо, выводя из гипнотического оцепенения, – я хочу, чтобы ты знала…

Он вдруг осёкся и прижал ко рту сжатый кулак, проглатывая кашель. Его ноги подогнулись, и, если бы другая рука не осталась лежать на моём плече, отец бы упал. Я вовремя очнулась и подхватила его, чувствуя мелкую дрожь, которая сотрясала Оникса изнутри. Колючая щека, прижавшаяся к моей, пахла горечью целебных трав… Но этот аромат в мгновение ока сменился кислым запахом всепожирающей гнили. И благородно-бледная кожа Оникса начала расползаться.

– Господин, вернулся ворон с известием от Мидира! Требуется ваше присутствие!

Ллеу возник рядом, словно из ниоткуда. Одетый в двубортную белоснежную рубашку и такие же белоснежные штаны с обилием серебряных цепей, на которых вместо украшений раскачивались ритуальные ножи, Ллеу быстро поклонился мне и так же незаметно придержал Оникса под локоть. Визит отца на праздник должен был пресечь слухи о его немощности, но, чтобы ни сделал ради этого Ллеу, эффект сейда закончился. К счастью, уход отца можно было легко списать на ситуацию с Красным туманом. Именно поэтому, кивнув мне напоследок, Оникс без раздумий покинул зал вместе с Ллеу. Застывшие в уважительном поклоне гости не осмелились смотреть ему в лицо, поэтому никто и не заметил, как то вновь посерело и стало стремительно покрываться язвами.

– Я только что видела Гектора у южного камина. Он, между прочим, тоже работал над твоим троном! Интересно, насколько он удобный? Тебе ведь на нём до старости сидеть. А если стекло или самоцветы треснут?.. Хотя нет, с ответственностью Гектора такого точно не произойдёт! – залепетала Матти, стоило мне вернуться на своё место за королевским столом. Она всегда прекрасно чувствовала моё настроение, потому и принялась болтать невпопад, пытаясь отвлечь меня от болезненного напоминания, что даже сейд не может обратить хворь моего отца вспять. – А ты заметила того ярла, который стоял с краю? Кажется, это был Дайре. Тот самый молодой ярл из туата Дану, помнишь? Я рассказывала про него. Красивый, правда? Только почему он к столу не подходил? Как же дары?..

– И без них обойдусь, не беда, – отмахнулась я, взявшись руками за оленину, раз официальная часть моего праздника наконец-то подошла к концу. Зал снова ожил, зазвучали тальхарпа и барабаны, завыли филиды, делясь своими предсказаниями на следующий год. Все вернулись к еде, песням и весёлым перебранкам. – Матти, а Соляриса ты случайно не видела?

– Нет… Может, послать за ним в башню?

Я покачала головой и, быстро доев то, что лежало на тарелке, снова вышла из-за стола, но в этот раз вместе с кубком медовухи в руках. Матти осталась сидеть на месте, боязливо косясь на компанию мужей в доспехах почти под самым нашим помостом, которые, ухмыляясь, только и ждали, когда к ним снизойдёт столь прекрасная дева. Мужчины часто путали красоту с легкодоступностью, поэтому я не стала настаивать и тащить Маттиолу, мечтающую об одиночестве, за собой.

Несколько гостей из Найси кучковалось у восточного камина, несколько – рядом с дубовыми бочками, сдвинув в круг скамьи, чтобы сыграть в хнефатафл[11], а остальные просто разбрелись по залу. Музыканты тоже дрейфовали по нему, играя прямо на ходу, чтобы музыка ублажила всех и каждого. В отличие от мужчин, которых больше интересовали выпивка и мордобой, женщины уже кружились в свободном пространстве у самых дверей, предназначенном для танцев. Но, конечно, находились и те, кого не интересовали ни игры, ни танцы, ни выпивка – им нужны были лишь сплетни.

– Вы видели королевского зверя?! На прошлогоднем пиру? – ахнула жеманная дама в красном платье и с изумрудами на каждом из пальцев, спрятавшись за колонной вместе с остальными.

– И на прошлом, и на позапрошлом, из года в год… Я, между прочим, частый гость в чертогах истинного господина! – протянул пьяный ярл Олвен, бахвалясь.

– Как он выглядит? Больше человека или меньше? А это правда, что за драконами по полу тащится хвост, даже когда они… ну… пытаются сойти за людей?

– Вздор! Когда драконы сбрасывают чешую, хвоста не остаётся, но вот глаза и волосы выдают их с потрохами. Таких не встретишь у людей. А ещё у них бывают острые зубы и зрачки, как у рептилий… Не все из тварей умеют или хотят маскироваться целиком. Именно по этим признакам мы и вылавливали их, когда патрулировали города. – Ярл выпятил грудь колесом, пускаясь в рассказ о днях былой славы, и несколько женщин, собравшихся вокруг него, восхищённо ахнули. – Некоторые из ящеров жили бок о бок с людьми и отказались возвращаться в Сердце, когда началась война…

– О чём впоследствии горько пожалели, ха, – вставил один из хирдманов, налегая на краник в бочке, чтобы наполнить кубок. – В последний раз я видел дракона лет семнадцать назад. С тех пор как в Рубиновом лесу полёг прославленный хирд короля Оникса, ящеры стали появляться всё реже, а потом и вовсе пропали. Я, конечно, не сомневался, что победа останется за людьми, но всё равно интересно: почему они сдались? Война, которая длится всего год, не война вовсе. Куда сгинул их поганый род? Может, королевский зверь что-нибудь знает об этом?

– Да прячутся небось на своём скалистом острове, как в глубокой древности. Или передохли давно. Одна вёльва ведь, поговаривают, прокляла их, – протянул ярл задумчиво, прихлёбывая эль. – Сгубила тысячу детёнышей за одну ночь в отместку за казнь младшего принца Оберона, прибывшего в Сердце вместе с торговыми караванами. А драконы, я слышал, глупее животных – если потомство гибнет, они сами от тоски в море сбрасываются.

– Как печально… Вот бы самой увидеть одного из них! – тяжко вздохнула дама в красном и, кажется, даже притопнула туфлей. – Неужели нам не покажут королевского зверя? Может, обратиться к юной госпоже?..

Я продолжила путь по залу, прекратив подслушивать, и юркнула за соседнюю колонну, чтобы не стать жертвой бестактных просьб. Если уж кто-то и был более обсуждаемой фигурой в замке, чем я и отец, так это Солярис – ни один пир не обходился без уговоров привести его и показать, точно кобылу на ярмарке. От этого мне хотелось плеваться не меньше, чем от разговоров о Море и геноциде.

Может, Солярису и впрямь не стоит приходить на моё Вознесение…

– Это так бестактно – обсуждать войну и чужое горе на празднике жизни. Лучше бы они обсуждали вашу красоту – уж она точно заслуживает внимания.

Я остановилась на полушаге – прямо возле деревянного кресла-качалки, застеленного мехом и придвинутого вплотную к камину, на котором устроился одинокий юноша. Мне потребовалась всего секунда, чтобы узнать его – светлые волосы, забранные на висках и по бокам в широкие косы, но распущенные сзади до самых лопаток. В них сверкали руны – настоящие, гадальные, выточенные на круглых камешках опала. Ярл туата Дану и впрямь был необычайно молод, старше меня всего на год или два. Вблизи глаза у него оказались тёпло-карими, как фундук, а кожа – неестественно загорелой для зимы. Помимо этого я заметила шрамы на его пальцах, в которых он держал увесистый бурдюк с медовухой, – такие шрамы остаются от тетивы охотничьего лука, если не умеешь с ним обращаться.

– Дайре из рода Дану, пятый сын ярла Ульвика, – представился юноша, поднявшись на ноги с кресла и застыв в низком поклоне, пока я не произнесла:

– Пятый сын? Вы всё ещё представляетесь именно так? Вы ведь уже полгода как сами являетесь ярлом. Отец рассказывал мне о вас.

– Прошу прощения. Всё ещё привыкаю. – Дайре выпрямился и снова улыбнулся. Он оказался с меня ростом, но это не мешало ему держаться так, будто он был выше всех в зале. Понятно, почему до Матти доходили слухи, будто ярл Дайре необычайно красив – так оно и было. Но почему-то эта красота не привлекала меня, а отталкивала. Впрочем, может, дело было вовсе не в ней…

– Расскажите, как же так получилось, что вы стали ярлом в обход своих братьев? – поинтересовалась я, медленно приблизившись к сложенным у камина брёвнам. – Признаюсь, этот вопрос давно меня терзает…

– Боюсь, я не в силах утолить ваше любопытство. Ответ на этот вопрос известен лишь королю Ониксу. Я поражён, что он смог разглядеть во мне нужные задатки, и намерен сделать всё, чтобы не предать его ожиданий. Надеюсь, мне удастся отблагодарить истинного господина за оказанную честь до того, как болезнь возьмёт своё.

Недаром я подошла к камину: лишь благодаря тому, что я наклонилась к нему, чтобы игриво провести рукой над языками пламени, Дайре не увидел, как исказилось моё лицо.

Откуда он знает?!

– Прошу прощения, но о какой болезни вы говорите?

– О наказании за нарушенный гейс, конечно.

Я медленно повернулась. Дайре стоял всё так же у кресла и держал бурдюк перевязанной после ритуала рукой, но не пил. Его взгляд был абсолютно трезвым, но больше не казался тёплым. Вот почему внешность Дайре не действовала на меня – всю красоту губила его двуличность, как червивая земля губит прекрасный сад. Обученная той же двуличности с детства, именно её я почуяла за лигу. И не ошиблась.

– Вы говорите о гейсе королевы Дейрдре не причинять драконам вреда? Гейсе, который она дала в обмен на их изобретения с драгоценностями и обещание не охотиться на человеческих землях, а торговать и учиться, дабы оба народа могли сосуществовать бок о бок? – уточнила я, методично глотая мёд из своего кубка, чтобы смочить быстро пересыхающее горло. – Это было больше тысячи лет назад, да и то всего лишь легенда. А сами гейсы – это просто…

– Сейд, – перебил меня Дайре. – Гейсы – один из ритуалов сейда, вошедший в обиход настолько, что все об этом забыли.

– Неправда. Это обычная формальность, клятвы чести, которые воины приносят своему королю, когда поступают к нему на службу…

– Гейсы отличаются от клятв, – возразил Дайре упрямо, шагнув ближе. Я едва сдержалась, чтобы рефлекторно не отступить назад и не вжаться спиной в барельеф камина.

– Чем же?

– Тем, что их нельзя нарушать. «И будет наказание соразмерно гейсу, принесённому нарушителем» – так написано в книге «Память о пыли». Так сказала ваша прародительница Дейрдре, первая и единственная из королев и королей континента, кто предложил созданиям неба разделить сушу с людьми. Она была великой женщиной… И слова её тоже были великими. Гейсы, обладающие подобной силой, наверняка передаются по крови. Объявив драконам войну, король Оникс нарушил родовой гейс. Это стало его смертным приговором.

– Вы прекрасно знаете, что для объявления войны был весомый повод – драконы убили моего дядю Оберона и перебили всех человеческих торговцев! Я не оправдываю Мор и убийства, но…

– Мор, – Дайре сощурился, не скрывая глумления. – Как думаете, почему день, когда между людьми и драконами началась открытая война, прозвали Молочным Мором? Потому что убили принца Оберона и началась бойня? Вы правда верите, что драконы могли взять и убить принца без веского повода? Да, между людьми и драконами, несмотря на договор королевы Дейрдре, оставалось много поводов для распрей, но…

– Молочным Мором? – переспросила я, искренне не понимая, как обычный разговор при знакомстве вдруг зашёл в такое русло, но волей-неволей заинтригованная этим. – Что ещё за «молочный»? Я не слышала, чтобы кто-то именовал эту трагедию именно так.

– Политически невыгодные термины быстро забываются. Из-за этого вы и знаете так много и так мало одновременно. Подорванное здоровье короля Оникса, ухудшающееся с каждым днём, – справедливая кара за учинённое им зло. Именно такая участь ждёт всех тиранов. Возможно, даже Красный туман ниспослан ему в наказание…

– Тиранов? Вы забываетесь, Дайре, – сказала я таким резким и категоричным тоном, каким, я надеялась, мне ни с кем не придётся говорить в свой собственный день рождения. – Не вздумайте критиковать решения или нрав моего отца в моём присутствии, если не хотите лишиться языка. И не пытайтесь выставить меня глупой, несведущей в истории девочкой. Сами сказали, гейсы не должны нарушаться, так не нарушайте свой. Он ведь ещё совсем свеж.

Я с издёвкой кивнула на его перевязанную ладонь, сжимающую бурдюк, и Дайре послушно склонил голову, будто извиняясь, хотя что-то заставило меня подозревать его в неискренности и здесь. Несмотря на жар, исходящий от четырёх каминов, Дайре не снял чёрной кожаной куртки с геометрической вышивкой. Ромбы, которые она образовывала, напоминали мне что-то…

– Я не хотел сердить вас, драгоценная госпожа. Я лишь подумал, что вам будет интересно обсудить то, что никто другой обсуждать с вами не решается. Прошу, простите меня. Как пятый сын, я не стоял в очереди на трон Дану, потому что всё своё время посвящал изучению истории, но не был обучен политике и светскому этикету. Из-за этого я могу сболтнуть лишнего, – произнёс Дайре, не поднимая головы, и белокурые косы с вплетёнными опаловыми рунами упали ему на щёки. – На самом деле я глубоко восхищаюсь вашим отцом. Сколько всего у него было братьев? Двое, верно? Младшего, принца Оберона, он любил, а вот старшего зарубил топором в семнадцать лет во время охоты, чтобы стать наследником вместо него. Если не ошибаюсь, уже к двадцати пяти годам ваш отец сумел покорить весь континент… Волевой правитель, ничего не скажешь! Только такой и мог объединить все туаты под своим началом, дабы привести их к процветанию, которое мы имеем теперь. Не считая напасти в лице Красного тумана, конечно, который косит нас, простых людей, как саранча пшеницу. Но это всё мелочи, правда же?

Я сжала губы, а вместе с ними и свой кубок, цепляясь ногтями за изумрудную кайму. Кажется, теперь я понимала, почему мой отец назначил Дайре ярлом… Тот говорил, что не был обучен политике, но врал – слова действительно глупого и несведущего человека не звучали бы и как сладкая лесть и как страшное оскорбление одновременно.

– Ещё одно слово – и я действительно прикажу отрезать вам язык.

– У вас очень красивые волосы, – вдруг сказал Дайре вместо очередных оправданий.

– Что?

Я растерянно заморгала и невольно дотронулась рукой до своей причёски: заколки с драгоценными камнями и узкие косы всё ещё крепко держались, вот только… Пальцы нащупали выбившийся локон. Очевидно, одно из креплений Матти ослабло, из-за чего ослабла и коса. Намотав прядь на фалангу пальца, я ничуть не удивилась, завидев, что выпала та самая прядь, рубиново-красная. Совиный Принц, покровитель удачи, никогда не был ко мне благосклонен.

Устало хмыкнув, я молча спрятала прядь за ухо, подтолкнув её ногтем под основание косы, и выжидающе посмотрела на Дайре, никак не собираясь комментировать это.

– Я кое-что вспомнил. – Дайре зачем-то поклонился мне ещё раз, да так низко, как обычно кланяются в благодарность за что-то. Кажется, он и впрямь не очень разбирался в этикете. – Я опоздал на ваше Вознесение, поэтому не вручил дары и не почтил традиции соответствующим образом. Впрочем, привести сюда мой подарок было бы физически затруднительно…

– Что же это за подарок такой?

Дайре улыбнулся так лучезарно, словно не было прошлого разговора и его неслыханной наглости. Карие глаза вновь потеплели.

– Он ожидает вас в королевской конюшне.

– Лошадь? – удивилась я и едва успела проглотить смешок. – Это… славный подарок, спасибо.

– Да, я знаю, о чём вы думаете. У вас есть собственный дракон, зачем вам лошадь? Однако на драконе не отправишься на верховую прогулку так, как я предлагаю сделать вам это завтра после праздника. Вы будете свободны около полудня?

– Вы приглашаете меня? – удивилась я снова.

После странного поведения Дайре это его почти романтическое предложение звучало нелепо. Однако Дайре был абсолютно серьёзен. Он кивнул и, опустив бурдюк на кресло, сложил руки за спиной – традиционный жест незащищённости, открытости. Так же как была открыта его грудь для любого ножа, должно было быть открыто и его сердце.

– Я никогда прежде не бывал в туате Дейрдре и не общался с высшими господами, кроме своей семьи. Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне о своих землях, а я бы в свою очередь поделился с вами своими познаниями в истории. Точнее, не самыми популярными её моментами… – загадочно протянул Дайре, явно играя с моим любопытством, как кошка с мышью. Мне и впрямь пришлось приложить титанические усилия, чтобы прямо здесь и сейчас не начать расспрашивать его и тем самым не выдать свой интерес. – Надеюсь, ваш зверь отпустит вас.

– Вы хотите, чтобы я пришла одна?

– Вовсе нет! Возьмите стражу, как подобает, но вот зверя лучше оставить в замке. Мои истории вряд ли придутся ему по вкусу.

– Как и то, что я пойду куда-то без него, – хмыкнула я мрачно, окончательно убедившись в том, что Дайре приехал в Столицу вовсе не ради того, чтобы поздравить меня с днём рождения. Как, возможно, и ярлом он стал не ради того, чтобы править.

– Значит, это правда? – спросил он вдруг. Его лицо с мягкими и слишком правильными для воина чертами потемнело. – Королевский зверь не просто… зверь, а ваш друг?

– Верно, – кивнула я. – Поэтому, прошу, перестаньте называть его «зверь». У него есть имя – Солярис.

– А то, что Соляриса подарили вам сразу после рождения, как я сегодня подарил вам породистую кобылу, тоже правда?

Устав цепляться за свою маску, я ответила честно и без обиняков:

– Да, и поздравляю, вы только что задали мне самый популярный вопрос, который задают все новые гости в нашем замке. Солярис и я вместе с тех пор, как прошлая королевская вёльва Виланда подарила мне его, заманив во время сражения у Дикого Предела в ловушку. Виланда была близкой подругой моей матери и, видимо, посчитала, что такой подарок на день рождения уж точно никто не переплюнет.

– Прямо у Предела поймала? Это тот, что у Кипящего моря? – спросил Дайре, и я не сразу заметила, что в его голос вновь просочился яд, источник которого, как и цель, был мне неизвестен. – Надо же, как далеко от Столицы…

– Вы говорите о королевском звере?! О вашем драконе, госпожа?

Я не заметила, как допила весь мёд, что был в кубке. Точно так же я не заметила и тот миг, когда наша с Дайре беседа вдруг перестала быть приватной. Одна из дам – та самая в красном платье – встряла в разговор без всяких прелюдий. Щёки у неё горели от выпитого, а глаза возбуждённо блестели.

– Он придёт на пир? Придёт? – принялась допытывать меня она, и я растерялась от неожиданности.

– Должен прийти, но не знаю…

– Не знаете? Разве вы не его хозяйка?

Я открыла рот, чтобы в очередной раз пресечь мнение, будто Солярис мой домашний питомец, но не успела: ещё несколько человек, отвлёкшись от песен барда и настольных игр, случайно уловили нить разговора и обступили меня кольцом, закрыв собой Дайре.

– А это правда, что драконья кровь обжигает как пламя? Слышал, раньше за ней велась настоящая охота. Тот, кто её выпьет, может сам оборачиваться драконом! Если не сгорит в процессе, конечно, – пробормотал молодой хирдман с разукрашенным синей краской и свежими ссадинами лицом.

– А что насчёт их… ну… хвоста? – хихикнула дама помладше, смуглая и темноволосая, как все жители Ши. – Моя бабушка знавала одного дракона в молодости… Она говорила, что чем длиннее у дракона хвост в его первородном обличье, тем длиннее его мужское достоинство в человеческом. Это правда?

– Аника, ты что говоришь такое?! Перед тобой драгоценная госпожа!

Молодой хирдман, как раз делающий глоток из своего бурдюка, поперхнулся. Подобные расспросы и впрямь были обыденностью на пирах, но я до сих пор не научилась правильно реагировать на них. Особенно когда затрагивались столь щекотливые темы.

– Хм, какая интересная параллель между хвостом и достоинством. Никогда не обращал на это внимания… Но, надо признать, хвост у меня действительно длиннее обычного.

Толпа, собравшаяся вокруг меня, разом расступилась. Должно быть, мёд на празднике действительно лился рекой и залил глаза большинству присутствующих, потому что удивительно, почему Сола не заметили ещё до того, как он вдруг возник за моей спиной.

Пусть и всего немного выше, чем большинство людей, он всегда сильно выделялся. Пепельно-жемчужные волосы, отливающие перламутром, в кои-то веки были расчёсаны и даже уложены с пробором посередине. Благодаря этому сквозь них, достающих ему почти до мочек ушей, проглядывали выбритый затылок и такие же выбритые виски – обычно их скрывал беспорядок из прядей. В освещении тысячи свечей кожа Сола приобрела солнечный оттенок, но всё ещё оставалась на порядок бледнее, чем кожа смертных. Оттого золотые глаза и горели на его лице столь ярко, подведённые под ресницами красной чертой – та начиналась с середины глаза и, расширяясь, заканчивалась над уголком. В глубине души я боялась, что Солярис, болезненно переживающий мой день рождения из-за воспоминаний о Море, будет полностью раздавлен, придя сюда… Но нет, он совсем не выглядел грустным. Даже наоборот: у него был свежий, отдохнувший вид, словно он действительно просто припозднился, а не боролся с желанием не приходить вовсе.

Воля Матти тоже исполнилась: Солярис всё-таки надел новый костюм. Шёлковая парча была лишена затейливых узоров, украшенная лишь серебряной вышивкой на широких рукавах и вороте, распахнутом до груди. Но бедность деталей с лихвой компенсировал эмалевый пояс и пустые декоративные ножны из молочной кожи. Приглядевшись, я заметила под каймой туники ещё несколько слоёв длинной ткани – тоже пасмурно-синей, как и весь прочий наряд. Тогда я мельком глянула на собственное платье, лазурно-аквамариновое, и от внезапного осознания прикусила внутреннюю сторону щеки: Матти не просто велела пошить мне и Солярису новые наряды – она велела пошить их вместе. Так, чтобы они дополняли друг друга, словно один костюм – полуденное небо, а другой – спокойное море, которое его отражает.

– Это и есть королевский зверь?

– Какой-то он совсем нестрашный.

– Зато какой красивый…

– Ох, смотри, у него такая же серьга, как у госпожи! Это какая-то дейрдреанская традиция?

Даже ухом не поведя в ответ на послышавшийся шепоток, Солярис молча взял меня под руку и вывел из толпы. Серьга с изумрудным шариком, отражающая свет, действительно раскачивалась над его левым плечом, как моя раскачивалась у меня над правым. Я смотрела на неё, чтобы не смотреть на остальных и не выискивать любопытным взглядом Дайре, растворившегося где-то среди гостей.

– Что-то не вижу черничных тарталеток. Неужели все уже съели? Или их ещё не выносили? – пробормотал Сол вместо извинений за опоздание, нагло таща меня всё дальше и дальше, на другой конец зала, где было тише и просторнее всего. – Интересно, почему человеческих женщин вечно интересуют мой хвост и то, что у меня в штанах…

– Вечно? – не поняла я. – Лично меня спросили о таком впервые.

– Повезло, – усмехнулся Сол. И лишь когда нас скрыли колонна и телега с бочками, он остановился и посмотрел на меня.

– Я уж начала думать, что ты решил не появляться на моём дне рождения, – призналась я, отставляя пустой кубок на каминную полку, чтобы не таскаться с ним в руках. Ну и заодно чтобы не ловить на нём укоризненный взгляд Соляриса, который не переносил запах медовухи точно так же, как и запах чужих людей.

– С чего бы это? – искренне озадачился он. – Я лишь немного припозднился.

– Немного? – Я прыснула со смеху, бросив взгляд на окно. Несмотря на то что песочные часы в зале отсутствовали, махровая темнота за ним подсказывала мне, что середина ночи давно миновала. – Ладно, я готова простить тебя… но только если ты потанцуешь со мной.

Сол, уже вовсю рыскающий взглядом по чужим столам в поисках каких-нибудь сладостей вместо нормальной сытной еды, вдруг рассмеялся. А делал он это до того редко, что я вздрогнула: до чего же звонкий, оказывается, у него смех! Совсем не такой хриплый и утробный, как голос. Я даже успела забыть, что и зубы у Соляриса, как и утверждал ярл Олвен, несколько острее, чем у обычных людей; особенно нижние, словно шесть клыков вместо двух. Сол явно был в хорошем расположении духа… или же просто принял мой ультиматум за шутку, ведь не нужно было быть всевидящим филидом, чтобы понять: Солярис и танцы – вещи несовместимые. А уж здесь, когда собралось больше тысячи людей со всех краёв континента, презирающих драконов точно так же, как и мечтающих поглазеть на одного из них, он не стал бы танцевать и подавно.

Если бы только сегодня не был мой день рождения.

– Пригласи Гектора. Он из сапог от счастья выпрыгнет, – отмахнулся Солярис, уже набив рот сушёными ягодами. Спрятавшись обратно за колонну, он глянул на зал и усмехнулся тому, как забавно вдалеке пляшут пьяные воины в хороводе с краснощёкими женщинами. Где-то там же, рядом с королевским столом и Матти, я заметила фигуру Гектора, но упрямо затрясла головой.

– Нет, я хочу танцевать именно с тобой!

– Сколько мёда ты уже выпила, чтобы настолько осмелеть?

– Недостаточно, – печально вздохнула я и, хотя голова немного кружилась от выпитого, демонстративно протянула Солу руку ладонью вниз, повторяя: – Потанцуй со мной.

Проигнорировав мою ладонь, Солярис доел последнюю сушёную ягоду и принялся лениво слизывать сахар с подушечек пальцев.

– Нет.

– Я попрошу кухонного мастера готовить тебе черничные тарталетки всю следующую неделю!

– Нет.

– А месяц?

– Нет.

– Обещаю больше не будить тебя по утрам. И сможешь карабкаться по крышам замка! Так и быть, выгорожу тебя перед отцом.

– Нет.

– Ну пожалуйста, Сол! Я даже прощу тебя, если ты снова забыл приготовить мне подарок. Только потанцуй!

Солярис продел большой палец за свой эмалевый пояс и, вытянувшись вдоль всей колонны, смерил меня неоднозначным взглядом, но согласия так и не дал. Как, впрочем, и какого-либо другого ответа. Раздраженная тем, что вообще-то это меня должны упрашивать согласиться на танец и завоёвывать моё расположение, я закатила глаза и развернулась к шумному залу.

– Хорошо. Стой здесь и покрывайся пылью, глупая нудная ящерица! Я приглашу Дайре.

– Кого-кого?

– Ярла туата Дану.

– Хм, что-то я его не видел…

– Да, он уже ушёл к тому моменту, как ты появился. Дайре, между прочим, самый молодой из восьми ярлов. И, надо сказать, самый красивый, – процитировала я слова Маттиолы, делая вид, что уже выглядываю Дайре среди гостей. – Он составлял мне компанию на пиру, пока тебя не было, и, думаю, он точно не станет возражать составить мне её ещё раз…

– Стой.

Я до последнего не верила, что этот трюк сработает. Ему меня обучила Матти – она часто проворачивала его с Ллеу в детстве, когда они были ещё дружны, а потом стала проворачивать с любыми юношами, если те отказывались выполнять её просьбу (скажем, перетаскивать тяжеленный сундук или бежать в лес за свежей куропаткой). Мне не хватало смелости опробовать эту уловку на Соле, ведь казалось, он только и мечтает о том, чтобы я нашла другую «игрушку» и оставила его в покое. Но оказалось, мужчины-рептилии так же примитивны в своём самолюбии, как и человеческие.

– Один танец! – прорычал Солярис, когда я, воссияв, вложила свою руку в его широкую и горячую ладонь. Он сжал её, пока мы вместе шли через весь зал к свободной нише у дверей, протягивая за собой шлейфом удивлённое молчание.

На каждом большом пиру, посвящённом великим событиям вроде моего рождения или праздников Колеса года, устраивались танцы… Но ни на одном из них я прежде не танцевала сама. Меня просто не приглашали. Ведь за королевским столом всегда восседал мой отец, и никто не знал, что рассердит его в этот раз – порой было достаточно не вовремя улыбнуться. Пир же в честь моего Вознесения был особенным, и не только потому, что отец не присутствовал на нём. Матти просила меня повеселиться, а Солярис впервые пришёл на праздник полноправным гостем… Разве не воспользоваться подобным не было бы кощунством?

– «Лисья свадьба» для драгоценной госпожи! Живее! – услышала я приказ Гвидиона, подорвавшегося к музыкантам, когда тишина в Медовом зале неприлично затянулась.

Музыка, заигравшая уже в следующую секунду, напоминала бронзовые листья, тяжело стелющиеся на землю по осени. Она была гулкой, как волчий вой, и глубокой, как морской залив. Низкое и тягучее гудение тальхарпы, поющей под умелым смычком барда, задавало ритм остальным инструментам. Барабаны гремели, гусли бренчали, и лишь звонкая флейта жила своей жизнью, перебегая туда-сюда по нотам и привнося в мелодию воздушную лёгкость. Именно она и превращала эту дикую, навевающую мысли о сражениях и неизвестных богах, музыку в один из древнейших парных танцев.

Хоровод, прежде кружащийся в нише, рассыпался, стоило нам с Солом приблизиться. Никто из гостей не осмелился присоединиться к нам, поэтому Солярис бесстрашно занял центр освободившегося пространства и, убрав одну руку за спину, выставил вторую перед собой.

– Все смотрят, – прошептала я, занимая точно такое же положение напротив, но так, чтобы моя вытянутая рука шла параллельно руке Сола и соприкасалась с ней лишь локтями.

– Разве ты не этого хотела? – спросил он дерзко, явно заметив, как я покраснела.

– Нет. Я лишь хотела увидеть, насколько ты неуклюж, чтобы потом глумиться над тобой до конца жизни.

Солярис приподнял брови и ухмыльнулся, явно не ожидая, что я уколю его на эту тему раньше, чем он меня. Когда тальхарпа на секунду смолкла и в мелодию вдруг яростно ворвалась скрипка-гигья, Сол резко отпрянул назад и, хлопнув в ладоши, скользнул обратно. Я повторила его движения, следуя за ним, как нить за иглой. Этот танец недаром происходил от крестьянского «танца ухаживаний»: пускай он и был облагорожен по требованию знати, но сохранил свой рваный, необузданный нрав, свойственный всем дейрдреанским пляскам.

– Где ты научился? – изумлённо спросила я, когда мы с Солярисом снова соприкоснулись локтями, вращаясь по кругу на одном месте. – Не думала, что тебе известны традиционные танцы Дейрдре…

– Ах, значит, пригласила меня на танец, заведомо зная, что я опозорюсь? Бесстыжая, – цокнул языком он, даже не посмотрев вниз на свои или мои ноги. Тем не менее он ни разу не оступился и не запнулся, легко контролируя темп. – Драконам не нужно учиться танцам. Музыка у нас в крови. Ну а ещё, возможно, я прочёл справочник по дейрдреанскому искусству…

Я сделала ровно пять шагов назад, в самый угол, чтобы выстроить между собой и Солярисом дистанцию. «Лисья свадьба» была одним из самых длинных танцев, поэтому заимствовала не только элементы ухаживаний, но и крестьянскую присядку. Однако я бы умерла со смеху, если бы Сол действительно опустился на корточки и принялся прыгать за мной, как утка. Поэтому он лишь поклонился и спокойным, размеренным шагом двинулся обратно ко мне, будто так и задумывалось. Этого следовало ожидать – в конце концов, Солярис никогда не следовал правилам.

– Ай-яй-яй… – начала я, когда мы вновь сошлись в центре зала и широкая ладонь Соляриса обхватила мою.

– Умолкни.

Кажется, я наконец-то поняла, чего хотела от меня Матти и что такое веселье. Именно его я испытывала сейчас, когда, вконец наплевав на последовательность движений, начала двигаться так, как хотела. Боковым зрением я заметила мельтешение за столами: кто-то всё-таки решил присоединиться к нам. Но, не обращая на других людей никакого внимания, я сосредоточилась лишь на Солярисе. На том, каким нежным было его касание, невзирая на сокрытую силу, и том, как он сплетал свои пальцы с моими, когда вёл меня за собой, хотя я не помнила, чтобы танец предполагал столь тесные прикосновения.

– Что означала та твоя фраза «если ты снова забыл приготовить мне подарок»? – вдруг спросил Солярис, когда мы снова сцепили руки и закружились на месте. Его дыхание ничуть не сбилось за время танца, в отличие от моего. – Когда это я забывал про подарки?! Зимний Эсбат десять лет назад не считается! Ты сама не захотела его отмечать!

– Ах, значит, ты всё-таки приготовил мне что-то?

– Да. Планировал показать после праздника.

«После праздника…»

Я едва не спутала шаг, когда вспомнила о том, о чём должна была предупредить Соляриса сейчас, до того, как он узнает об этом сам и захочет перегрызть Дайре горло.

– Только если не будет слишком поздно, а то я хотела бы выспаться. Завтра меня ждёт одно дело…

– Дело? Что ещё за дело?

– Конная прогулка с ярлом Дайре. Кстати, я собираюсь пойти на неё одна, так что ты сможешь валяться в постели до вечера, если пожелаешь.

Ни одна мышца на лице Соляриса не дрогнула, когда он, снова отстраняясь от меня в танце, лаконично произнёс:

– Нет.

– Что значит «нет»? Я не разрешения у тебя спрашиваю.

– Всё равно нет.

– Я твоя госпожа…

– И моя ответственность. Ты ведь помнишь, что сказал твой отец, когда снимал с меня ошейник? – Я понадеялась, что это риторический вопрос, потому что в ту пору, о которой говорил Солярис, мне было пять лет и я мало что помнила, кроме своего исчезновения в Рубиновом лесу и бесчисленных кукол. – Оникс сказал, что отныне я отвечаю за тебя головой. Что отныне я твой сторожевой зверь. Именно поэтому я лично знаю всех ярлов твоего отца в лицо. Кроме одного. Кроме Дайре. Оникс назначил его недавно, так? А мне даже неизвестно, как он выглядит! Пока я не пойму, что он за человек, я не смогу доверить ему тебя. С чего тебе вообще пришла мысль идти куда-то без меня? Он что… – Солярис сморщился, как изюм, – понравился тебе?

– Вовсе нет! – фыркнула я. Тальхарпа почти затихла, но я твёрдо решила, что, пока не закончу разговор с Солом, не закончу и танцевать. – Дайре слишком много болтает, и большая часть его болтовни показалась мне ужасно оскорбительной. Да, он симпатичный, но… Чем ярче у змеи окрас, тем опаснее яд.

– Тогда зачем ты согласилась на прогулку?

– Дайре что-то знает. Он дал понять, что поделится со мной этими знаниями, только если я приду без тебя.

– Знаниями о Красном тумане?

Я нервно ухмыльнулась:

– Дайре, конечно, явный безумец, но не до такой степени. Говорить о тумане на Вознесении запрещено, ты же помнишь, что отец писал в приглашениях на пир…

– Тогда о чём?

– О королеве Дейрдре и болезни отца, – ответила я, сама не зная, почему не стала добавлять следом «и о Море». – Послушай, я не собираюсь отказываться от стражи или запрещать тебе следить за нами! Достаточно будет не показываться Дайре на глаза. Давай проведём его, а? В текущей ситуации, когда у нас каждый день становится на одну загадку больше, лишние сведения не помешают.

– Я не планировал завтра весь день играть в шпиона, у меня тоже одно личное дело есть. – Сол клацнул челюстью и произнёс раньше, чем я успела задать встречный вопрос: – Скажи, Рубин, ты понимаешь, сколько человек хотели бы убить тебя за то, что сделал твой отец?

– Прошло больше тридцати лет, Солярис. Мой отец…

– Покорил туаты, пролив реки крови, – перебил меня он. Сол был уже вторым за вечер, кто прямо называл моего отца убийцей, и пускай это было правдой, подобные слова всё равно резали меня, как любящую дочь, изнутри. – Оникс до последнего младенца вырезал семьи тех королей, которые отказались стать его ярлами и потерять независимость. Тех, кто присягнул ему и поддержал в завоеваниях, он пощадил, но ты правда думаешь, что никто не жаждет мести? Если ты пойдёшь завтра на конную прогулку с Дайре…

– То что? – с вызовом спросила я, потеряв терпение.

Солярис сжал губы в тонкую линию и навис надо мной, оказавшись так близко, как не предполагал ни один танец.

– То останешься без подарка!

Я так растерялась, что даже не нашла достойного ответа. Музыка окончательно стихла, и зал в мгновение ока наполнился смехом и рукоплесканиями, подбадривающими нас с Солом станцевать ещё раз. Но, судя по тому, как он, обогнув меня, вдруг направился к главным дверям, это был его последний танец в жизни. Недаром в «Памяти о пыли» написано, что дракон считается взрослым только по достижении пяти сотен лет: Солярис часто вёл себя как ребёнок. А ещё он напоминал мне стог сена – мягкий и уютный ровно до тех пор, пока не бросишь искру. Вспыхивает мгновенно.

– Гектор!

Пронзительный визг заглушил весёлый гвалт и старинную балладу о возведении гор Мела, начавшуюся сразу после «Лисьей свадьбы». Я резко обернулась, и даже Солярис, продирающийся через толпу к выходу, остановился.

У ножек королевского стола, прямо на полу, сидела Матти, держа на коленях голову Гектора. Вокруг валялось несколько перевёрнутых серебряных блюд и разлитых кубков, но никто, даже слуги, не думал помогать: все только посмеивались, полагая, что малец попросту налакался мёда, как это часто случается на пирах. Однако даже самый крепкий мёд вряд ли сделал бы Гектора столь мертвенно-бледным. И уж точно не мёд заставил его губы посереть в тон костюму, пальцы конвульсивно дрожать, а глаза закатываться в приступе.

– Я разберусь, – сказал мне Солярис, тут же бросившись в противоположную от дверей сторону, чтобы, добравшись до королевского стола и Матти, подобрать её обмякшего брата на руки и поспешно вынести из Медового зала на свежий воздух.

Я замешкалась, разрываясь между желанием помочь друзьям и беззвучными мольбами Гвидиона, машущего руками с дальнего конца зала. Гости тут же столпились вокруг, как по команде, видимо решив, что, пока я осталась одна, самое время распить со мной мёд на брудершафт и войти в доверие. Кто-то всё-таки принялся расспрашивать меня о Красном тумане, нарушив запрет, кто-то снова завёл речь о Солярисе и его происхождении, а кто-то начал настырно сватать мне своего старшего сына. Хватило всего трёх-четырёх таких бестактных вопросов, чтобы я, всё-таки не сдержавшись, стремглав покинула зал.

– Ты уже забыл, зачем взялся изучать сейд?

– Это вовсе не смертельно, в отличие от недуга, которым страдает истинный господин…

– И поэтому ты предпочёл его родному брату?

– Не переходи границы.

– Твоя работа, Ллеу, уже давно не…

– Моя работа касается лишь меня одного. Твоё же дело – ублажать драгоценную госпожу и высокородных господ. Нечего забивать свою прелестную головку серьёзными вещами. Я обязательно исцелю Гектора, просто всему своё время.

– Да неужели? Откуда же тебе узнать, как лечить сахарную болезнь, если ты вечно торчишь в своих катакомбах, играя с несчастными в бога? В последнее время ты ведёшь себя так, будто сама Волчья Госпожа снизошла до тебя и нарекла своим жрецом! Золото, золото, золото… Золото и власть! Думаешь, дорогие костюмы и лучшие инструменты компенсируют Гектору здоровье? Думаешь, я не вижу, во что ты превратился?!

Ещё в детстве история Оникса и двух его братьев научила меня тому, что даже кровные узы можно разрубить топором. Тем не менее, глядя на Матти и Ллеу, я всегда мечтала иметь брата или сестру. То, как они в детстве заботились и друг о друге, и о малыше Гекторе, вселило в меня робкую надежду, что всё-таки существуют семьи, которые крепче стали и человеческих пороков. Но с каждой новой ссорой Ллеу и Матти эта надежда умирала… И теперь она умерла окончательно, когда я, отойдя от дверей Медового зала, остановилась в конце коридора и услышала этот разговор за углом. А вместе с тем услышала и характерный шлепок, поселивший в коридоре мёртвую тишину.

– Я знаю своё место, – произнёс голос Ллеу спокойно. – А ты знай своё.

Отчего-то я оцепенела, не в силах дать знать о своём присутствии. Когда Ллеу завернул за угол и прошёл мимо меня, почтительно кивнув, я смогла лишь кивнуть в ответ, цепляясь взглядом за его лицо. Ни одна из щёк Ллеу не была красной.

Зато покраснела левая щека Матти.

– Он ударил тебя? – спросила я, тут же кинувшись к ней и ухватив за плечи. Матти стояла у резной арки, ведущей в соседнее крыло, и покачивалась из стороны в сторону, будто тоже перепила мёда. Серо-зелёные глаза её были совсем стеклянными, как у тех кукол, в которых мы играли в детстве.

– Нет, – соврала она так нелепо, будто считала меня круглой дурой, и, мягко отняв от себя мои руки, просто двинулась дальше. Когда она повернулась ко мне спиной, я заметила, что подол её платья покраснел от брусничного соуса: видимо, Матти испачкалась в еде, которую Гектор свалил со стола, когда падал. Жемчужные рукава тоже были заляпаны, а волнистые чёрные волосы спутались и упали ей на плечи, лишившись части украшений. – Возвращайтесь на праздник, драгоценная госпожа. Вы обещали мне веселиться.

– А ты куда?

– Надо проверить Гектора… Солярис отнёс его в спальню и сходил за Ллеу, чтобы тот принёс сыворотку, так что всё в порядке. Беспокоиться более не о чем. Гектор просто переволновался и забыл вовремя принять лекарство. Побывать в пятнадцать лет на Вознесении принцессы, в которую ты по уши влюблён, – у кого угодно сердце остановится! Он долго набирался смелости, чтобы подойти к королевскому столу, но, когда подошёл, тебя там не оказалось…

Я упрямо шагала следом за Матти, прекрасно зная, что она так быстро уходит только для того, чтобы выплакаться в одиночестве. Но от её слов у меня закололо где-то в подреберье, и я остановилась. Так ощущался стыд. Я ведь даже не додумалась подойти на пиру к Гектору, хотя прекрасно знала, сколь ценно для него даже моё мимолётное «здравствуй».

– Если бы ты подошла к нему, ничего бы не изменилось. Он бы только раньше в обморок свалился, – попыталась пошутить Матти, оглянувшись, будто прочитала мои мысли. – Извини. Мои слова, должно быть, прозвучали так, будто я упрекаю тебя. Это не так. Если ты хочешь проведать Гектора, – добавила она, заметив, что мы прошли уже половину пути до его комнаты, – он уже спит. Навестишь его завтра, а сейчас ступай на пир. Обещания нужно сдерживать.

– Хорошо, но учти, Маттиола: впредь я не спущу Ллеу с рук такое обращение с тобой. Если нечто подобное повторится, ты расскажешь мне. И это не просьба.

Матти слабо кивнула, потупив взор, и я скрепя сердце оставила её и вернулась в начало коридора.

Ллеу, должно быть, снова отправился в покои к моему отцу, чтобы наложить очередную мазь и присматривать за ним до тех пор, пока тому не полегчает. В Медовом зале же меня ждали негодующий Гвидион и толпа пьяных хускарлов с жёнами и дочерьми, так и норовящими влезть в очередной спор. Я хотела исполнить данное Матти обещание, но знала, что сегодня у меня больше не получится веселиться – настроение отсутствовало настолько, что было бесполезно искать его даже на дне кубка с мёдом. Поэтому, поколебавшись на перекресте коридоров лишь пару секунд, я проскочила мимо праздничных дверей и хускарлов, уже готовящихся открыть их для меня.

В башне Сола, как и всегда, стояла жара. Ничего не изменилось с тех пор, как я побывала здесь утром перед полётом в Лофорт: даже постель осталась незаправленной, напоминая птичье гнездо из подушек и одеял. Хлама и мебели вокруг было так много, что я не сразу заметила их хозяина, устроившегося на подоконнике.

– Я удивлён, – произнёс Солярис, листая лежащую на коленях замшелую книгу. Эмалевый пояс и кожаные ножны исчезли из его костюма, как и верхний слой туники. Не считая штанов, осталась лишь полупрозрачная рубашка из тончайшего голубого льна, сквозь которую прорезались острые ключицы. – Разве ты не собиралась лечь пораньше, чтобы выспаться перед свиданием с молодым ярлом?

– Ты помог Гектору, – сказала я вместо ответной издёвки. Пройдя до того же подоконника, я опустилась на другую его сторону, подмяв подол платья так, чтобы он образовал подстилку на холодном камне. Витражи окон тоже были ледяными, покрытые инеем извне, но лишь с моей стороны – там, где сидел Солярис – стёкла становились матовыми от жара и текли.

– Помог, – кивнул он, перелистывая страницу, но вслепую: он неотрывно смотрел мне в глаза из-под опущенных белоснежных ресниц.

– Я думала, ты его недолюбливаешь…

– И что? Это норма у людей – оставлять человека валяться на полу только потому, что недолюбливаешь его?

Я улыбнулась. В этом был весь Солярис – закрыт в словах, но открыт в поступках. Он продолжал листать книгу, настороженно следя за каждым моим движением, словно я застала его врасплох своим визитом. Но моё скорое появление в башне было предсказуемо – Солу никогда не удавалось отделаться от меня так просто, особенно после таких дурацких перепалок, как та, что произошла в зале.

– Тебе следует вернуться на пир. Ещё не было первого луча рассвета, твой уход примут за слабость…

– Что это там?

– Нет-нет! Уйди!

Солярис рванулся с места, свалив книгу на пол, но я оказалась шустрее. На алтаре в северном углу, вечно пустующем из-за отрицания драконами каких-либо божеств, лежала квадратная деревянная доска карамельно-молочного цвета. Острые углы украшала резьба, а всю лицевую поверхность, лакированную густой смолой, покрывал знакомый узор из золотых и яшмовых клеток. Рядом, в сломанной шкатулке без верхней крышки, как раз лежали фигурки размером с мизинец. Одна половина фигурок была сделана из желтоватой моржовой кости, а вторая – из белоснежной китовой. И те и те – гладкие на ощупь, тоже отполированные и с тонкими гранями, да такими изящными, какие могли выточить лишь острейшие драконьи когти. Вместо привычных фигурок были фигурки различных драконов с открытыми пастями, и у меня не осталось сомнений.

– Ты сделал для меня шахматы? – прошептала я, очертив кончиками пальцев зазубренную корону ферзя. В каждой его детали чувствовался сам Солярис, та аккуратность и нежность, которые были присущи ему точно так же, как упрямство, вредность и страсть к сладкому.

Сол подозрительно долго молчал, и я, прижав ферзя к сердцу, обернулась. Он снова сидел на подоконнике, но с открытым ртом, а на его лице отражалось внутреннее противоборство – желание всё-таки лишить меня подарка против желания получить похвалу. Второе победило:

– Да. Нравится?

– Конечно! Я обожаю шахматы!

– Я знаю.

Последнее прозвучало горделиво. Я тут же смела все фигурки в охапку вместе с доской и, вернувшись на подоконник, принялась расставлять их по местам. Солярис наблюдал за мной с улыбкой – шахматы навевали ему те же приятные воспоминания, что и мне. Это была первая игра, в которую мы сыграли вместе по-настоящему, как только я обучила его азам. Конечно, не считая пряток, когда Солярис клятвенно заверял, что обязательно будет искать меня, а сам возвращался в замок и ложился спать.

– Готов проиграть в семьсот двадцать пятый раз? – поддразнила я, закончив расставлять пешки. – Этим подарком ты обрёк себя на вечные муки. Ты ведь ни разу за все годы меня не обыграл!

– Это я тоже знаю, – вздохнул он тяжко и, подвинув доску вплотную к оконной раме, поднёс руку к пешке, собираясь сделать первый ход, но почему-то передумал. – У меня есть для тебя ещё кое-что. Покажу, если пообещаешь, что никуда не пойдёшь завтра с Дайре.

– Солярис…

– Ладно, всё равно покажу. Но к теме о Дайре мы обязательно вернёмся!

Я скривилась, провожая Соляриса, помчавшегося к постели, вялым взмахом руки. Нагнувшись, он вытащил что-то из-под матраса – нечто длинное и шуршащее, как бумага. Лишь в свете канделябра, который Сол поставил на подоконник вместе со своим подарком, я узнала свёрнутое полотно. Судя по пятнам плесени и желтизны, полотно было очень старым, но тем не менее в приличном состоянии: даже не разворачивая его, я заметила по краям яркие краски. Раз не выцвели, значит, дорогие.

Королевская картина…

– Ллеу дорого берёт за проход в катакомбы. Даже того пузырька с туманом оказалось мало! Алчный человек, – хмыкнул Солярис, оперевшись руками на подоконник и нависнув вместе со мной над полотном, пока я бережно разворачивала его, боясь повредить краску или холст. – Только одну картину нашёл, хотя бродил там часов шесть…

Я почти сумела выпрямить свёрток, когда меня осенило. Подняв глаза к лицу Соляриса, с которым меня разделяло всего несколько дюймов, я заметила, как он нетерпеливо жуёт нижнюю губу, отчего над уголком его рта проступила очаровательная ямочка. Золотые глаза светились в полумраке комнаты. Казалось, Сол и сам вот-вот воспламенится от возбуждения, ведь…

– Ты поэтому опоздал на праздник? – спросила я растерянно. – Потому что всё это время копался в катакомбах? А я подумала…

– Что ты подумала? – Сол наклонил голову вбок, и жемчужные волосы, уставшие лежать в опрятной укладке, упали ему на лоб.

Я замялась, пытаясь подобрать слова, но, не сумев сделать это от усталости и мёда, выпалила как есть:

– Я знаю, что Виланда нашла тебя у Дикого Предела спустя несколько месяцев после Мора. Ты участвовал в сражении вместе с другими драконами, но ведь не просто так, верно? В каждый мой день рождения ты становишься особенно молчаливым, прячешься в башне и если приходишь на праздник, то лишь под конец. Мы никогда не говорили об этом, но, полагаю, ты тоже потерял кого-то в Мор, как я потеряла дядю Оберона. Вот я и решила, что в этот раз ты тоже… скорбишь.

Солярис издал странный гортанный звук, похожий на смешок, отчего я решила, что ляпнула какую-то глупость. Сделав вид, что шахматы целиком и полностью завладели моим вниманием, я задумчиво начала вертеть в пальцах пешку, пока вдруг не почувствовала дыхание Соляриса у себя на лбу – он наклонился ещё ниже.

– Нет, – произнёс Сол таким тоном, что я покрылась мурашками. – Я не скорблю. Твой день рождения – это твой день рождения, Руби. Один из лучших дней Колеса года. А теперь открой полотно. Это ведь она, да? Когда ты сказала о своём видении в Красном тумане, я сразу решил, что надо узнать наверняка.

Почти сразу после моего рождения отец спрятал все портреты королевы Неры. Причина была ясна как белый день – рассудок Оникса и так трещал по швам с самой юности, и в то время как появление моей матери в его жизни склеило эти трещины, её же смерть проломила в нём новые. Когда кубок креплёного вина развязывал Гвидиону язык, он нередко упоминал, что мне повезло уродиться ликом в Оникса, а не в Неру, ведь один её вид на полотнах и гобеленах причинял отцу такую боль, что приводил в неистовство. Смерть в родах казалась ему ничтожной, несправедливой для королевы, как, впрочем, и мне самой. Благодарная хотя бы за то, что ненависть к этой потере не породила у отца ненависть ко мне, я никогда не настаивала на том, чтобы увидеть маму.

Но это не значит, что я не хотела этого.

– Ну что? – спросил Солярис, когда я медленно развернула полотно. Он помогал мне, придерживая пальцами сворачивающиеся углы картины, пока я разглядывала изображённую женщину. Зелёные глаза, светлая-светлая кожа, вздёрнутый нос и волосы рыжие, как языки пламени. Даже здесь фибула с лунными ипостасями была при ней, выглядывая из-за затылка. – Это она?

– Королева Нера, – прошептала я, вспоминая видение и понимая, что мы только что решили одну загадку… и породили новую. – Да, я видела в Красном тумане свою мать.