Рубиновый лес. Дилогия

Пролог

Половину жизни Солярис считал, что ненавидит людей. Эта ненависть началась с молока.

– Ты будешь пить, братик?

Юта смотрел на него глазами, полными надежды, и давился голодной слюной так, будто не видел еды месяцами. Несмотря на то что домашний стол всегда ломился от сахарного тростника, инжирных пирогов и прочих сладостей, ничто не могло превзойти вкуса топлёного молока, на поверхности которого ещё плавали несцеженные сливки. Солярис прекрасно знал это, ведь знаменитая драконья слабость к молоку не обошла стороной и его. Однако он караулил разноцветные телеги купцов у главных ворот и отстаивал длинные очереди вовсе не ради себя, а ради того, чтобы сказать:

– Нет, я ведь купил его для тебя.

Юта ахнул и, поколебавшись лишь секунду для приличия, жадно приник ртом к тонкому горлышку, выхватив у Соляриса бурдюк. С его вылупления прошло всего-навсего несколько лет, потому он легко забывался от восторга: внезапно отращивал хвост в приступах радости, а иногда и вовсе не мог совладать с собственными конечностями, будто впервые принял человеческий облик.

Вот и сейчас молоко залило ему всё лицо, скатываясь под ворот рубахи жемчужными каплями, на что Сол рассмеялся, доставая платок: если он вернёт младшего брата в таком виде домой, то им обоим несдобровать!

– И всё-таки люди готовят самое вкусное топлёное молоко на свете, – воссиял Юта, быстро опустошив бурдюк почти до самого дна. – Как хорошо, что они привозят его к нам в Сердце!

Драконий город под названием Сердце существовал больше десяти тысяч лет и, словно настоящее сердце, что билось в груди каждого живого существа, никогда не умолкал. Здесь трещали раскалённые угли под ступнями сородичей, кружащихся в танце, и пахло острыми специями, привезёнными из далёких краёв. Здесь каждый второй норовил напоить тебя медовухой, а каждый третий приходился тебе дальней роднёй. Здесь вращались искусные механизмы, изобретённые Старшими, и сгорали пёстрые ткани, не выдерживая внутреннего жара тех, кто был в них одет. Здесь ковалось лучшее в мире оружие и эхом пела свирель, будящая раньше рассвета. А ещё здесь можно было купить всё на свете – от самого дорогого дейрдреанского льна до вкуснейшего топлёного молока.

Всё это существовало столетиями… Но исчезло за одну ночь.

– Братик… Мне что-то нехорошо…

По лицу Юты больше не текло молоко – по нему текла кровь. Солярис судорожно искал на теле брата раны, но их не было – кровоточил сам Юта, везде и отовсюду сразу. Тёмно-бордовая кровь лилась у него изо рта и носа, сочилась из-под ногтей. Она пузырилась на подбородке и, капая на ступени, шипела на камнях, источая пар. Эта кровь была слишком горячей даже по меркам драконов, в чьих жилах пылал солнечный огонь: Солярис несколько раз обжёгся до волдырей, пытаясь обнять Юту за плечи и остановить то, что остановить было невозможно.

– Смотри на меня, Юта! Я здесь!

Но брат не увидел бы его, даже если бы ещё не потерял к тому моменту сознание: брызжа из-под век, кровь залила ему глаза, окрасив в алый и белки, и золото радужки. Серебряная чешуя порезала Солярису руки: в судорогах Юта лихорадочно покрывался ею то тут, то там. А затем эта чешуя вдруг порвалась на нём, как изношенная одежда, и начала отслаиваться вместе с кожей и мясом от самых костей.

– Юта!

Спустя всего несколько минут Солярис держал на руках уже не брата, а безобразное месиво. Ни лица, ни чешуи, ни золотых глаз – только мокрые язвы, мгновенно разложившаяся плоть и молоко, пролитое из бурдюка вместе с Мором. Таких бурдюков на земле всего города лежало немерено, как и маленьких окровавленных трупов в окружении плачущих матерей.

Ночь Мора, когда тысяча детёнышей сделала свой последний глоток молока, стала самой громкой ночью в истории Сердца. Впервые драконы выли как волки и ненавидели так же сильно, как их, оказывается, ненавидели люди.

Больше Солярис никогда не слышал свирели и не вдыхал аромата острых специй. Всё, что окружало его с того дня, – это лязг мечей и кровь сородичей, в которой утопали тлеющие пёстрые ткани.

«Докажи, что драконов, рождённых в Рок Солнца, недаром считают особенными. Не подведи Старших. Не подведи Юту!»

Пролетая над лесом – последним, что отделяло Соляриса от замка Дейрдре, – Сол едва сдерживал тошноту: сладость бузины смешалась со смрадом смерти. Он видел горящие факелы меж заснеженных деревьев и слышал рёв, с которым драконы вгрызались в воинов королевского хирда. Несколько сородичей погибло прямо на лету, подкошенные снарядами баллист, и Солярис взмыл ввысь, под самые облака, чтобы избежать удара. Как бы он ни хотел помочь, война не его удел.

Его удел – отмщение.

Кожистые крылья отбрасывали маслянистые тени, сгущая темноту, и, слившись с ней, Солярис быстро миновал гудящий лес. Тот стал рубиновым от крови, как и его любимый город.

«Война никогда не закончится, если мы не покажем человеческому роду, каково это – терять своих детей!»

Солярису минуло всего полвека: пускай тело уже окрепло, но едва ли он смог бы задавить и лошадь. На свете жили драконы гораздо крупнее, и если раньше Сол мечтал вырасти до их размеров, то теперь гордился своей худощавой комплекцией: именно она позволила ему пересечь все девять туатов и остаться при этом незамеченным. Благодаря ей же он бесшумно приземлился на синюю крышу башни-донжона, что возвышалась над замком Столицы в туате Дейрдре, сложил крылья и протиснулся в единственное стрельчатое окно.

Витражные стёкла посыпались с башни вместе со снегом.

Люди – жестокие, порочные звери, что хуже болезней… Но в этом крошечном существе, которое Солярис обнаружил в центре башни, не было ни порока, ни элементарных представлений о нём. Она пахла сливками и овсяным печеньем, как сладкое лакомство в зимний Эсбат, и даже не закричала, когда он спрыгнул с широкого подоконника и приземлился перед ней на передние лапы.

Человеческий детёныш. Значит, вот как они выглядят.

В подвесной колыбели, набитой лебяжьим пухом и меховыми подстилками, лежала крохотная девочка трёх месяцев от роду. Несмотря на поздний час, она не спала, но и не плакала тоже. Лишь тянулась ручками к резным фигуркам животных из черёмухи и ольхи, свисающим с жёрдочки. Светлые волосы цвета морского песка топорщились, как петушиный хохолок, а глаза оттенком напоминали васильковые лепестки. Зависший над колыбелью Солярис видел в них собственное отражение – белоснежного зверя, пышущего жаром, из-за которого в башне становилось душнее, чем в городской бане, – но ничего больше. Драконы в этом возрасте не только гораздо крупнее, чем люди, но и умнее – они, по крайней мере, уже умеют бояться.

Солярис встрепенулся, вспомнив о том, зачем он здесь, расправил крылья и медленно занёс когтистую лапу. Дитя-то совсем мелкое, тоньше рыбьей косточки… Одного удара вполне хватит, чтобы рассечь тельце пополам, а хлёсткого удара хвоста – чтобы разломать вместе с кроваткой. Острая чешуя не оставит живого места.

Люди истребляют его род – он истребляет их. Они уничтожили беззащитных детёнышей – он отвечает тем же.

Солярис повторил это про себя несколько раз.

Люди истребляют его род – он истребляет их. Они уничтожили беззащитных детёнышей – он отвечает тем же. Они совершили зло – и он… он тоже совершает зло.

Огонь мира сего, какой же в этом смысл?!

– Схватить его!

На миг Солярис перестал видеть в глазах ребёнка васильковые лепестки и своё отражение – он увидел огонь. Такой же беспощадный, как война, и такой же рубиново-красный, как та кровь, что брызнула из его крыльев и боков, которые обвила стальная цепь.

Что за скверна? Это он принёс её с собой?..

– Сияй, мерило небесное, зажги сердца своих сыновей!

Солярис услышал хруст своих костей, топот дюжины воинов хирда и женское пение, несущее древний сейд. В тот момент боги навсегда отвернулись от него и обернулась судьба. У неё был невинный детский лик, но жилистые женские руки, пропитанные соком священных трав и помеченные ритуальными шрамами. Эти же руки крепко держали веретено, перебирали нити и связывали их так же, как связывали души.

– Пылай, мерило небесное, согрей утробы своих дочерей!

Королевская вёльва кружила вокруг Соляриса, пригвождённого к полу, – босая, погружённая в транс, заляпанная его солнечной кровью и расцвеченная ожогами от неё, как краской. Солярис узнал эту песнь – единственная существующая драконья молитва, воспетая ещё Первым Старшим, которую людям не положено знать.

Но вёльва не просто знала её – она её извращала.

– Скрепляй, мерило небесное, горячее, чем звёзды, крепче, чем закалённая сталь. Как река впадает в море, как за счастьем неизбежно горе, так два становятся одним. Сияй, пылай, скрепляй и будь неразрушим!

Солярис взвился, растягивая лязгающие звенья цепей, и попытался раскрыть крылья, чтобы дотянуться костяными гребнями до навалившихся на крепления воинов. Ярость, скопившаяся в грудной клетке, уже подкатывала к горлу жарким огнём. Он собирался выдохнуть её – выдохнуть и сжечь дотла весь замок раньше, чем вёльва закончит его проклинать, – но костяное остриё веретена оказалось быстрее.

Удивительно, сколь легко вёльва пробила его толстую чешую, которая была не по зубам даже метательным копьям. Солярис рухнул на брюхо как подкошенный: боль прошила всё тело от груди до хвоста и показалась Солу такой сильной, будто в него и впрямь засадили копьё.

Воздух сотряс пронзительный детский плач. Очевидно, костяное веретено настигло не его одного.

– Дракон Солярис, в Рок Солнца рождённый, дарован принцессе Рубин, рождённой в Ночь Мора. Сияй, сверкай, скрепляй!

Вёльва знает не только их молитву? Она знает… его самого?

И тогда Солярис понял: боги не просто отвернулись от него – они уготовили ему участь, что хуже смерти.

– А ты куда меньше, чем я ожидала, – сказала вёльва, склонившись над Солярисом так низко, что, если бы не очередная цепь, обмотавшаяся вокруг его морды после попытки выдохнуть пламя, Сол бы откусил её разукрашенное лицо. – Впрочем, для госпожи так даже лучше.

– Виланда, – позвал кто-то. – Ну что там?

– Я закончила. Её последняя воля исполнена.

Солярис не услышал, что и кому она сказала дальше, – цепи почему-то ослабли, когда вёльва бросила окровавленное веретено на пол. Недолго думая, Сол воспользовался этим: встал на дыбы, подбросил в воздух несколько кричащих воинов и, ударив вёльву наотмашь хвостом, бросился к окну. Затем, не оглядываясь, оттолкнулся от рамы, усыпанной витражными стёклами, расправил крылья в прыжке…

И камнем упал вниз.

1 Короли и боги

В нашем мире сердцами людей правит четвёрка богов. Каждому из них принадлежит своя сторона света.

На Севере восседает Волчья Госпожа – мать холодов и древнего сейда, из которого вёльвы, её верные жрицы, плетут нити человеческих судеб. За Госпожой всегда следует стая верных волков, вскормленных её собственным грудным молоком, а путь им устилают трава-ворожея и животные кости. Поклоняться Госпоже означает поклоняться женской мудрости и тем силам, что должны оставаться недостижимыми для людей.

На Западе звонко смеётся Кроличья Невеста, пробираясь через вербеновые поля, – олицетворение детства, влюблённости и проказливых игр. Она несёт за собою весну, а потому не нуждается в ином одеянии, кроме как в нежном платье из белого льна. Стая кроликов с сияющим мехом следует за ней не менее верно, чем волки за Госпожой. Там, где ступает Невеста, восходят посевы, и её поцелуй хранит новорождённых да бедняков.

На Востоке хозяйничает Совиный Принц – юноша, сияющий ярче алмазных сокровищниц прошлых и будущих королей. Покровитель купцов и художников, путешественников и мудрецов, убийц и воров. Одни молятся ему, чтобы убить, а другие – чтобы не быть убитыми. Готов возложить на алтарь фамильные драгоценности с подогретым клубничным вином – и Принц будет следовать за тобой до рассвета, кем бы ты ни был.

На Юге караулит границы Медвежий Страж – покровитель военных и заступник всех обездоленных, чья сила превосходит силу тысячи свирепых берсерков, а сострадание не знает границ. Сырое мясо и уважение к предкам – единственный бог, который не просит о большем. Страж следит за исходом каждой войны и каждого боя, ибо тот, кто держит в руке меч, держится за руку Стража.

Я не знала, кому из них мне следует молиться, поэтому молилась всем четверым. День ото дня, с утра и до вечера, прося лишь об одном – чтобы отец согласился. На мой тринадцатый день рождения я наконец-то получила его разрешение, а вместе с этим и исполнение своей мечты – мой первый в жизни полёт на драконе.

Даже самые дорогие ткани из Ши, славящегося своими искусными портными и тутовыми шелкопрядами, не ласкали кожу так, как это делал ветер над уровнем облаков. Я навсегда запомнила это чувство, жжение в груди и пульсацию крови в висках. Всё моё существо кричало о том, что небеса не созданы для людей. Чешуя – жёсткая и острая, как маленькие ножи, торчащие во все стороны, – цеплялась за одежду и резала пальцы. А свист, с которым крылья резали воздух за моей спиной, оглушал и напоминал первобытную музыку.

Весь Дейрдре казался крошечным сверху, но ещё меньше казались люди, снующие по нему. Отсюда даже можно было разглядеть Изумрудное море и пики заснеженных гор, напоминающие гребни на спинах уснувших драконов. Между такими же гребнями сидела и я сама, прижавшись к хребту Соляриса животом, когда перед глазами вдруг заплясали чёрные пятна, а воздуха стало катастрофически не хватать. Слишком воодушевлённый первым за тринадцать лет полётом, Сол не услышал мой затихающий голос… А затем, окончательно забыв о моём существовании, нечаянно сбросил меня вниз.

С тех пор у нас с Солярисом появилось два незыблемых правила: никогда не летать без специального ремня, прикрепляющего меня к его гребням, и стараться не подниматься выше облаков, потому что, когда я оказываюсь без сознания от разреженного воздуха, поймать меня в случае падения становится ещё сложнее.

Несмотря на то что с того дня миновала уже тысяча таких полётов, во снах мне всегда являлся самый первый. Правда, в этот раз с моим сном было что-то не так… Вместо Цветочного озера, куда мы с Солярисом упали на самом деле, мы провалились в огненное пекло. Весь Дейрдре полыхал, как погребальный драккар[1] моей матери, и не осталось в нём ни людей, ни животных, ни моего дома – только бесконечный и безжалостный пожар.

Я распахнула глаза и, держась за старые шрамы под рёбрами, резко села на постели. В воздухе больше не пахло гарью и запёкшейся смолой священных тисовых деревьев – только мелисса и лаванда, набитые в подушку моей заботливой няней-весталкой. У меня ушло несколько минут на то, чтобы прийти в себя, исследуя пальцами деревянное изголовье кровати и отметины, оставленные на нём: беркана, соуло, эйваз… Оберегающий став[2], любовно выточенный зазубренным драконьим когтем много лет тому назад. Почему же вы, древние руны, не работаете?

– Матти, ты спишь?

Я осторожно тронула её рукой, зарытую под медвежьими шкурами на соседней подушке. Из-под них выглядывали лишь её ступни в шерстяных носках, наверняка заледеневшие, как и мои. С наступлением зимы камин переставал справляться со своей задачей, а месяц воя и вовсе был самым суровым месяцем в году. Даже растопленный тиковыми поленьями и прикормленный вином для пущего жара, камин затухал и превращался в прах уже к утру, если за ним не следить. Чтобы не подхватить воспаления лёгких, приходилось просыпаться несколько раз за ночь и менять жаровню, снова и снова согревая постель.

Я растёрла замёрзшие ноги и, нащупав под шкурой длинную ручку, вытащила оттуда медную сковороду. К счастью, камин ещё держался. Решив не будить Матти, я сама откопала на его дне несколько тлеющих углей и горячую золу, пересыпала их на дно жаровни и, замотав ту в льняную ткань, вернула в постель. Обнаружив источник тепла, Матти тут же вытянулась и обвилась вокруг жаровни, как змея.

Цварк. Цварк!

Я стряхнула с ладоней копоть и запрокинула голову. Крыша ходила ходуном, но уже спустя минуту эта дрожь, сопровождаемая металлическим лязганьем, сместилась на внешние стены башни.

– Глупая ящерица, – пробурчала я, укутываясь в овчину, и направилась к двери, ведомая не столько бессонницей после кошмарного сна, сколько любопытством.

За семнадцать лет посты хускарлов ни разу не менялись: я знала их расположение наизусть – пожалуй, даже лучше, чем названия покорённых отцом туатов. Тем более за воинами всегда тянулся отчётливый шлейф медовухи, без которой в месяц воя было трудно согреться, – благодаря этому их приближение чувствовалось за лигу[3]. Виляя по каменным коридорам, я быстро пересекла восточное крыло и оказалась в южном, а ещё через пять минут юркнула в пристроенную башню, стоящую особняком от остального замка. В ней гулял ветер, просачиваясь сквозь трещины в камне, а со стен на меня смотрели гобелены паутин. Дойдя до последнего факела в напольном держателе, я тем самым пересекла невидимую границу… и окунулась во тьму.

Несмотря на то что башня состояла всего из одной комнаты, в ней было сложно ориентироваться на память: мебель кучковалась и часто передвигалась, будто никак не могла найти своего места. Выставив перед собой руки, чтобы не убиться о какой-нибудь косяк, я очертила пальцами комод, а затем, шаг за шагом, добралась до письменного стола и нащупала связку свечей. К счастью, серные черенки всегда лежали рядом с ними. Выверенным движением подпалив несколько фитилей, я облегчённо выдохнула, распустив по комнате слабый свет, и огляделась.

– Как холодно, – вырвалось у меня от удивления.

Такой холод был неестественным для местного обитателя. Это настораживало едва ли не больше, чем его непосредственное отсутствие: насколько давно он ушёл, что башня успела так остыть? Я вставила свечи в настенные канделябры возле кровати, а одну взяла с собой, чтобы приблизиться к дырявому креслу, поверх которого лежала открытая книга. Жухлые страницы, затёртая обложка с рунической вязью… В той едва читалось «Память о пыли».

– А я говорил, что твоя весталка абсолютно бестолкова. Она даже не научила тебя стучаться!

Визг поднялся к горлу, но, так как подобное случалось не единожды, я тут же проглотила его обратно и обернулась с раздражённым выражением на лице. Если бы не глаза Соляриса, светящиеся в темноте, как огоньки ещё двух жёлтых свечей, я бы даже не поняла, что он уже здесь. Оказывается, стрельчатое окно, выходящее на утёсы Изумрудного моря, было не заперто: оно бесшумно приоткрылось, впуская Сола, и точно так же бесшумно закрылось на щеколду.

Как жаль, что я не заметила этого раньше и не заперла его на улице в назидание!

– Что ты здесь делаешь? – спросил Солярис, решив, что от испуга я, похоже, онемела. Отчасти так оно и было. – Замёрзла и снова пришла просить, чтобы я подышал огнём в твой камин? Разбуди Матти или оденься потеплее. Мне некогда.

Я осторожно приблизилась и сощурилась, пытаясь разглядеть, что он несёт в руках с серповидными агатовыми когтями, до сих пор покрытых жемчужной ребристой чешуёй. Лунный свет падал на холщовый мешок, явно тяжёлый – Солярис спрыгнул с подоконника не так грациозно, как обычно. Внутри мешка при этом что-то загрохотало.

– Эй, ты слышишь меня? – Солярис сбросил загадочный мешок на постель и выпрямился. Его силуэт удлинился, а глаза – единственное, что было видно при таком освещении, – загорелись ещё ярче. – Иди спать!

– Отец убьёт тебя, если снова увидит пробоины в крыше. Ты ведь знаешь, что карабкаться по замку запрещено! В прошлый раз после твоих «прогулок» на ремонт ушла половина казны.

Солярис зажёг сразу с десяток свечей из разорённой мною связки. Для этого ему даже не пришлось искать черенки – он просто поднёс фитили к губам. В комнате резко посветлело… И потеплело тоже. Тело Сола всегда источало нечеловеческий жар, потому я и находила в его башне убежище – и от холода, и от бессонницы, и от одиночества. Правда, не сказать, чтобы Солярис был от этого в восторге…

– Я не гулял, – сказал Солярис, когда я уже было решила, что он мне не ответит.

– Для дежурств у нас есть хускарлы и хирдманы, – напомнила я.

– Я и не дежурил.

– А что ты тогда делал?

В этот раз ответа всё-таки не последовало.

Несмотря на то что в первородном облике Солярис весил пару тонн, из-за чего крыши под ним частенько проламывались, в человеческой форме он передвигался плавно и тихо, как сам ветер. Даже старые доски, которыми были вымощены полы башни, не скрипели от его шагов так, как от моих, хоть я и была в два раза меньше. Без единого звука Солярис обошёл постель и водрузил капающие свечи на каменные выступы в углах комнаты, что обычно предназначались для алтарей, но сейчас пустовали.

– Солярис… – позвала я, заставляя его повернуться.

Когда зернистый свет растёкся и рассредоточился по комнате вместе с расставленными свечами, глаза Соляриса погасли, сделавшись золотисто-медовыми, как пчелиные соты. В них отражалось не только свечное пламя, но и те невзгоды, что Солу довелось пережить, когда меня ещё не было и в помине. Чешуя окончательно сползла с его фарфоровых рук, выглядывающих из-под закатанных рукавов домотканой рубашки, – так же легко на улице таял снег с приходом весны. Сейчас он таял и в его взъерошенных волосах, тоже жемчужных, как украшения в моей королевской шкатулке. Они никогда не отрастали, не меняли ни цвета, ни длины – Солярис не менялся тоже, застыл на пике своей юности. Внешне он был одного возраста с самым молодым ярлом, назначенным моим отцом в прошлом году, но достаточно было заглянуть в эти красивые светящиеся глаза, чтобы понять – Сол намного старше.

– Если ты соскучился по полётам и первородному облику, то мог бы просто сказать, – прошептала я, даже не пытаясь скрыть вину, которую чувствовала за это. За его жизнь в заточении и неволе. – Моё Вознесение уже завтра. Мы сможем летать столько, сколько захотим. Главное, не нарушай запреты отца и не досаждай ему. Иначе я… не смогу защитить тебя.

В башне пахло старостью и пылью, но, когда здесь находился Солярис, её заполнял запах пергамента, кожаных переплётов, мускуса и сухого тепла. Эти ароматы окутали меня, когда он подошёл вплотную. Я увидела, как смягчилось его лицо со строгими и упрямыми чертами, и уже в тысячный раз поймала себя на мысли о том, какие же у него белые брови и ресницы: те почти сливались с кожей. Зато губы горели ярко, обветренные на морозе.

Когда Солярис нагнулся ко мне, рубаха с широким воротом сползла с одного его плеча, оголяя шею. Тонкая полоса цвета запёкшейся крови, охватывающая её, была шершавой на ощупь. Я точно знала это, потому что собственноручно сняла с Сола тот ошейник из чёрного серебра, который её оставил.

– Рыбья кость, – удручённо вздохнул Солярис, смотря на меня сверху вниз, и я вспыхнула. Теперь он вздумал бросаться глупыми детскими прозвищами?! – Подойди сюда.

Он попятился и возвратился к той стороне постели, на которой лежал холщовый мешок. От близости Соляриса к канделябру по всей спальне рассыпались тени – так мерцала серьга из латуни в его левом ухе. Свет играл на всех тринадцати гранях маленького изумрудного шарика на конце её подвески. Как только я двинулась следом за Солом, теней на полу стало в два раза больше: в моём ухе, только правом, свет приветствовала идентичная серьга.

– Что это? – спросила я, наклоняясь ближе к мешку, и тогда Солярис дёрнул за шнурок, высвобождая его содержимое. – Дикий!

Ругательство само слетело с уст, когда на покрывале передо мной рассыпались черепа. Большинство из них уже начали крошиться, молочно-белые после обжига в ритуальном огне, в котором торжественно сгорала их плоть после смерти. Солярис протянул к ним руку и подхватил один черепок, продев в его глазницу заострённый коготь. В черепе совсем не осталось зубов и даже отсутствовала нижняя челюсть, отчего он выглядел ещё более жутко, чем остальные.

– Где ты их взял? – скривилась я, тронув черепок лишь кончиком указательного пальца, когда Солярис забавы ради протянул его мне как увеселительную игрушку.

– Собрал трофеи после плотного ужина.

– Какого ещё ужина?! Ты сегодня ел пирог с лососем, я же видела.

– Это с позапрошлого.

Я скептически приподняла одну бровь и оглянулась на комнату. Из здешней мебели Солярис использовал только письменный стол, заваленный старыми книгами, и шкаф с одеждой, которую мне регулярно приходилось штопать у портнихи. Всё остальное занимало место коллекции ради: потемневшие зеркала и надколотые витражи, ржавые ремесленные инструменты и резные фигурки, сломанные луки и затупленные мечи… Я считала это сором, а Солярис – своими сокровищами. Он находил особую прелесть в тех вещах, что другие отвергали или считали уродливыми. Наверное, то, что теперь он начал коллекционировать человеческие останки, тоже не должно было меня удивлять.

– Они из склепа Тысячи Потерь, – неожиданно сознался Солярис и выбросил крутящийся на когте черепок обратно в груду прочих.

Нет, всё-таки я удивилась. А ещё почувствовала, как даже в овечьей накидке и рядом с драконом мороз пробрал меня до костей.

– Ты вторгся в склеп хирда, павшего в битве при Рубиновом лесу?! – Я терпеливо дождалась, когда Солярис кивнёт, и только тогда закричала: – Разорять захоронения запрещено точно так же, как и ломать крышу! Если кто-нибудь узнает…

– Не узнает, если перестанешь орать, как кошка, которой на хвост наступили.

– Зачем тебе останки бедных воинов, скажи на милость?

– Вечером я застал возвращение Мидира в замок. Судя по выражению его лица и грязной одежде, Красный туман снова объявился.

– Туман?.. – Я осела на постель в изножье, так, чтобы не касаться разбросанных черепов, и устало помассировала пальцами занывший от перенапряжения лоб. – Дикий. Это поистине дурное известие. Но я всё равно не понимаю… Зачем ты вторгся в склеп хирда? Думаешь, если лес зовётся «рубиновым», а туман – «красным», то у них обязательно должно найтись нечто общее?

Солярис снисходительно цокнул языком и, поставив локти на изножье кровати, посмотрел на меня со смесью умиления и разочарования.

– Красный цвет – цвет потустороннего мира. Недаром кровь и у людей, и у драконов красная. Мы все пришли оттуда.

– И чем, по-твоему, Рубиновый лес и Красный туман могут быть связаны?

Солярис опять ничего не ответил – только моргнул медленно, будто рептилия, которой я часто его дразнила. Возможно, отвечать ему было и нечего – о Красном тумане, уносящем по сотне человек разом в местах своего появления, было почти ничего не известно. Всё, что находили воины хирда, прибывая на место, где успел побывать туман, – это куцые кровавые облачка, стелющиеся низко к земле, словно неаккуратно состриженная овечья шерсть. И абсолютно пустые деревни. Фермерские угодья, домашний скот и даже мебель – туман не трогал ничего, кроме самих людей. Те растворялись вместе с ним так, словно их никогда не существовало. Из-за этого никто толком и не видел, как именно приходил туман и как он исчезал, – за все полгода с момента его первого появления очевидцев набралось меньше, чем пальцев на одной руке.

Рубиновый лес сильно отличался от того, что беззастенчиво сожрало уже четверть туата Талиесин и навело панику на все близлежащие земли. Ведь Рубиновый лес был страшен разве что своей историей, которая насчитывала уже семнадцать зим. Остроконечные изумрудные листья окрасились в цвет потрошённой плоти после того, как на землю пролилась кровь тысячи славных воинов хирда, полёгших в войне от драконьих когтей. Корни деревьев впитали её, а вместе с тем впитали жизнь: отныне даже зима не могла заставить листья посереть и опасть. Лес дышал, потому что его недра согревали неупокоенные души. И всё-таки он был безопасен… В отличие от тумана, который, поглощая, никогда и никого не возвращал.

– Иди спать, – сказал Солярис в который раз. – В такое позднее время даже вёльвы к сейду не взывают. Скоро начнёт светать, а у тебя Вознесение на носу. Тебе тоже не стоит сердить короля Оникса, хоть он тебя и любит.

Солярис знал, на что давить. Я заворчала, неохотно слезая с постели, и одёрнула ночную сорочку под накидкой, нецеломудренно задравшуюся до самых бёдер. Впрочем, Солярис даже бровью не повёл, уже полностью поглощённый книгой, оставленной на дырявом кресле. Что бы Сол ни собирался делать с похищенными черепами, он явно хотел сначала дождаться моего ухода. Попытки провести его, снова расспросить или переубедить не имели смысла: там, где я была просто упряма, Солярис был невыносим.

– Эй, постой-ка.

– А?

– Вот, держи. Только цыц!

Моя ступня уже зависла над порогом комнаты, когда Солярис, как всегда, сменил гнев на милость. Порой он был так же непредсказуем в своём настроении, как месяц синиц, когда Изумрудное море не знало покоя и за одни сутки штиль сменялся штормом, а затем снова штилем. Отложив книгу и подхватив вместо неё с тумбы грушевидную склянку, помутневшую от пыли и времени, Солярис быстро наполнил её своим дыханием и впихнул мне в руки.

– Этого должно хватить, чтобы ты смогла уснуть.

Я опустила глаза на склянку, обёрнутую в лоскут ткани, чтобы я не обожглась: в закалённом стекле плескалось настоящее пламя, только искристо-синее, словно сапфиры, – самый горячий огонь из тех, который умели выдыхать драконы. У меня оставались считаные минуты на то, чтобы добраться до спальни и выпустить его в очаг. Только поэтому я ограничилась улыбкой и шепнула:

– Спасибо. А ты не читай слишком долго! Иначе опять завтра глаз не разомкнёшь.

Солярис молча уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, уткнулся в книгу, будто мне назло. К его счастью, мне действительно нужно было спешить.

Когда я возвратилась в свои покои, по наитию миновав посты стражи точно так же, как и до этого, Матти даже не изменила своего положения на постели. Она всегда спала как убитая и наверняка продолжила бы спать, даже если бы Солярис тогда не ушёл с крыши башни, а постучался в окно и попросил его впустить. Камин же как раз успел угаснуть: я торопливо подбросила в него колбу, побоявшись открывать её голыми руками, и несколько раз стукнула по ней кочергой, пока на стекле не проступила трещина. Голубой огонь полился наружу, и закопчённые поленья вновь вспыхнули, да так ярко и высоко, что едва не подпалили мне брови.

Довольная результатом и волной жара, прокатившейся по студёной спальне, я забралась к Матти под слой сшитых медвежьих шкур. Из дальнего конца комнаты со стороны запада на меня смотрел алтарь: в предрассветный час глаза Кроличьей Невесты всегда наливались жемчужным блеском – согласно преданиям, такого же цвета были шкурки её звёздных крольчат. В месяц воя живые цветы достать было практически невозможно, но вёльвы знали толк в обращении с дарами природы и умели подолгу сохранять их первозданную красоту. Именно поэтому алтарь, сплетённый в пирамидку из живых венков, всё ещё цвёл и благоухал, распуская по комнате приглушённую сладость вербены. Смешиваясь с запахом лаванды, набитой в мою подушку, и запахом Соляриса, оставшемся на моих волосах, он убаюкивал. Я быстро уснула, согретая изнутри.

Правда, спалось мне пускай и сладко, но недолго.

– Драгоценная госпожа!

Сколь бы крепко или мало ни спала Матти, она всегда просыпалась с восходом солнца, будто её в детстве петух клюнул в темечко. Я застонала, пряча голову под подушку, и, кажется, случайно выбила ногой жаровню: что-то металлическое покатилось по полу, грохоча.

– Драгоценная госпожа, сегодня ваш первый Совет, вы забыли? Уже почти семь утра! Драгоценная госпожа… Рубин, Дикий тебя побери, вставай же!

Матти дёрнула на себя медвежьи шкуры и легко перевернула меня на спину.

– Прошу тебя, поднимись! Или я больше никогда не буду гадать с тобой на углях! Из-за этого мы снова легли так поздно…

– Именно так и нужно ложиться накануне Вознесения, – сонно пробормотала я, свешивая с кровати ноги и растирая слезящиеся глаза: Матти уже раздвинула шторы, и за окном оказалось так бело от снегопада, что меня ослепило. – Кто знает, когда ещё мне доведётся провести вечер в компании моей любимой молочной сестры?

Будучи старше меня на четыре года и приходясь мне не только главной служанкой, но и единственной подругой, чья мать стала моей кормилицей, Матти всегда крайне ответственно подходила к своему «титулу». Впрочем, её работа заключалась лишь в том, чтобы следить за моим расписанием, помогать выбирать лучшие наряды и развеивать мою величественную скуку. Матти была со мной почти так же давно, как и Солярис: мы вместе учили арифметику, вместе перечитали половину книг в библиотеке и вместе таскали сливовые плюшки с кухни, а затем так же вместе получали за это нагоняи. Пусть я и не просила об этом, но порой Матти даже брала на себя вину за мои проступки, будь то разбитая ваза или дорожка из капель крови на полу, один вид которой приводил моего отца в неистовство. Будто бы справедливости ради боги наделили Матти не только львиной храбростью, но и соразмерной красотой, подобной красоте Кроличьей Невесты, из-за чего Матти всегда окружали мужчины. Но, какой бы высокородный господин ни приходил к ней свататься, она оставалась предана лишь мне одной.

– В этом платье ты, кажется, была на приёме ярла Олвена… А этому бежевому вообще не место в шкафу! С твоей персиковой кожей ты будешь похожа в нём на бледную моль. Хм… Может быть, винно-красный… Или красно-гранатовый…

Моих нахмуренных бровей было достаточно, чтобы Матти, неловко улыбнувшись, отбросила все красные платья в сторону. Ярлы, посещающие Столицу, считали, что это страшное неуважение – не подарить мне нечто такого же цвета, как камни, в честь которых меня назвали. Именно поэтому при одном лишь взгляде на мой гардероб в глазах рябило от алого цвета, а в каждой шкатулке можно было найти минимум пять рубиновых украшений. Уже в десять лет при виде и того и другого меня сразу начинало тошнить.

– Фиалковое! – озарило Матти, и она вскинула над своей головой фиолетовое платье с аметистовым поясом и типпетами на рукавах из тафты.

Я одобрительно кивнула, глядя на неё с деревянного табурета, на котором сонно раскачивалась всё это время. Цвет платья напоминал мне не фиалки, а чернику, которую мы с Солом добывали на скорость, пробираясь по летнему лесу с плетёными корзинками наперевес. В этой чернике быстро оказывались и наши рты, и наши руки. Такого же цвета было небо, когда мы возвращались домой. Такой цвет был у моего детского счастья.

– Да, согласна. Замечательное платье.

Матти расплылась в улыбке с обворожительной щербинкой между верхними зубами и принялась подыскивать мне башмаки. Сама она уже нарядилась в платье, выгодно выделяющее её пышную грудь и похожее на то, что прежде она отбросила в сторону. В отличие от меня, Матти, с её вороными волосами, очень шли светлые оттенки, а диадема с дымчатыми бриллиантами идеально подчёркивала серые глаза с вкраплениями весенней зелени. Несомненно, Матти знала толк в моде, и потому я безоговорочно доверяла её вкусу.

Подняв вверх руки, я позволила Маттиоле одеть меня сначала в нижнее платье, затем в верхнее. Усыпанное камнями, последнее весило почти как половина меня, и вскоре я почувствовала, как ноют плечи. Когда же на них легла ещё и выбитая накидка из заячьего меха, до того длинная, что волочилась за мной по полу, я едва сдержалась, чтобы не согнуться пополам.

– Зато тепло. И красиво! – как всегда, приободрила меня Матти, и я сдержанно кивнула.

По её мнению, такую красоту было неприлично прятать за длинными волосами, поэтому Матти прилежно расчесала мои локоны гребнем и забрала их на затылке фибулой[4]. Слитая из золота в форме трёх лунных ипостасей, фибула почти терялась в такого же цвета волосах, но зато придавала уверенности – когда-то давно её носила моя мать.

– А ты чем займёшься сегодня? – спросила я напоследок, когда, ущипнув за щёки, чтобы придать им здоровый румянец, Матти подтолкнула меня к двери.

– Подготовкой к пиру, конечно! Нужно забрать твоё платье у портнихи и масло из ветивера для ванны, созвать филидов и проследить, чтобы на кухне с блюдами никто не напортачил. Вечером соберутся все ярлы, в том числе новый ярл твоего отца, Дайре. Самый молодой и, между прочим, самый красивый, если верить слухам. – Матти многозначительно понизила голос, но, не встретив ожидаемой реакции, насупилась: – Тебе что, совсем неинтересно посмотреть на него?

– Почему же? Интересно. Он должен быть очень убедителен и хорош в политике, раз сумел понравиться моему отцу настолько, что обошёл своих старших братьев и родного дядю в очереди на трон.

Матти скривилась так, будто глотнула скисшей браги, а затем бросила задумчивый взгляд на камин, пылающий слишком бодро для зимнего утра и подозрительно отливающий синевой. В огне всё ещё потрескивали осколки разбитой склянки.

– Ох, кажется, я поняла…

– Маттиола, не начинай.

– Слушаюсь, драгоценная госпожа.

Это было моим единственным аргументом, когда речь заходила о Солярисе. Отношения между ним и Матти были чуть лучше, чем его отношения с моим отцом, но не более того. Виной всему был сам Солярис. Иногда мне казалось, что он не просто носит, а хвастается клеймом королевского зверя – привязанного, но не приручённого. Сол делал всё для того, чтобы ненависть к нему не утихла с годами и чтобы его не смогли принять: огрызался, ссорился, преступал закон и даже перевоплощался там, где это было неуместно. Немудрено, что новые сплетни о нём рождались чуть ли не ежечасно. Особенно Солярису нравились слухи из туата Немайн о том, как он пожирает младенцев и спит в гнезде из их изуродованных тел. Видимо, быть покорённым врагом человечества казалось ему престижнее, чем быть его другом. Иногда я задавалась вопросом: Солярис действительно презирает людей? Значит ли это, что в глубине души он презирает и меня тоже?

Почему-то я думала об этом всю дорогу до зала Совета, пока шла в сопровождении трёх угрюмых хускарлов. Наверное, просто думать о Солярисе, неразлучном со мною против собственной воли, было проще, чем размышлять о Красном тумане, с которым я могла сражаться лишь библиотечными фолиантами и пустыми теориями.

Благодаря расположению на пике холма замок в любую погоду со всех сторон заливало солнце. Даже сейчас, в лютую пургу, что забелила весь пейзаж за витражом окон, солнечные лучи обтачивали серые камни и раскрашивали их в шафрановый цвет, отражаясь от специальных зеркал, развешенных под потолком по всему замку. Кованые решётки и высокие своды арок нависали над коридорами, а художественные барельефы на стенах рассказывали истории о божественных сидах и прославленной королеве Дейрдре, которая произошла от них и воздвигла это место.

Зал Совета располагался в самой удалённой части замка. Из-за толстых стен слышимость здесь стремилась к нулю, и, если бы не частичная глухота отца, заставляющая говорить громче и советников, и его самого, я бы точно не смогла подслушивать Совет так, как делала это сейчас, прильнув ухом к расщелине между дверями.

– Мидир, кто-нибудь из ярлов уже в курсе?

– Никто, мой господин.

– О чём речь? Мы снова будем обсуждать туман?

– Уже десятая деревня на его счету. Считаешь, что уместнее было бы обсудить повышение налогов?

– Возможно. Вознесение предполагает минимум семидневное празднество, а это немалые расходы. Запасы драконьих драгоценностей не бесконечны. Пир Темры и так нас разорил…

– Так продай тот золотой слиток, что носишь на груди и называешь брошью. Разве эта вещица не из сокровищницы Дейрдре?

Два мужских голоса, затеявших спор, заглушили моё тяжёлое дыхание и разбегающиеся мысли. Значит, Солярис оказался прав: Мидир и впрямь вернулся с дурными вестями…

– Прикусите языки! – Голос отца, сухой, как осенние листья, но твёрдый, как воля Медвежьего Стража, восстановил порядок и тишину в зале меньше чем за секунду. – Совет ещё не начался, а вы уже сцепились как кошка с собакой. Мидир, пока мы ожидаем, я хочу знать больше…

Голоса снова смешались. В основном я слышала Мидира, но и второй советник, Гвидион, тоже вставил пару слов. Правда, слишком тихих, а оттого неразборчивых. До сих пор молчал только четвёртый советник – за всё то время, что я морально и физически готовилась войти в зал, а заодно собирала полезную информацию, которой со мной могли не решиться поделиться открыто, голос четвёртого советника так ни разу и не прозвучал.

– Где Дикий носит этого крамольца?! – вдруг воскликнул Гвидион. – Уже давно пора начинать!

Так в замке могли обозвать лишь одного человека. Выходит, четвёртый советник до сих пор отсутствует? Тоже опаздывает, как и я? Раз так, то…

– Должно быть, вы захотите войти первой, драгоценная госпожа?

Я вмиг покрылась испариной и отскочила от двери так, будто не имела права здесь находиться. Четвёртый королевский советник, Ллеу, которому прямо сейчас Гвидион беззастенчиво перемывал кости, стоял прямо за моей спиной.

Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, почему именно он опоздал: румяные от пара щёки, запах елового масла и сырого дерева купальни, растянутая рубашка, надетая так спешно, что шнуровка на груди осталась развязанной и обнажала тело до пупка. Левая часть головы, выбритая и расписанная хной, всё ещё блестела от влаги. С правой же стороны вились вороные косы – с них тоже капала вода. Почему Ллеу разгуливал практически голым и мокрым в такую лютую стужу, оставалось для меня загадкой, но в этом и заключалась вся суть Ллеу: чувство холода было чуждо ему точно так же, как пунктуальность или совесть. Во многом благодаря именно этому он и стал королевским сейдманом.

– Тоже увлеклись утренними процедурами и задержались? – Ллеу сложил руки за спиной и по-птичьи склонил голову вбок. – Уверен, на вас не станут серчать так, как на меня.

– Думаю, меня там и не ждут так, как вас, – ответила я, на что Ллеу вновь улыбнулся. Впрочем, улыбаться он, кажется, не переставал даже во сне.

Если бы Ллеу распустил свои косы, прикрыл выбритую часть головы и сгорбился, дабы замаскировать в складках рубахи отсутствие пышной груди, любой принял бы его за Матти. Не только потому, что Матти была его сестрой-близнецом, но и потому, что худощавая фигура, узкие плечи и тонкие запястья действительно делали Ллеу похожим на женщину. Черты лица у него были даже нежнее, чем у меня, а серо-зелёные глаза с кошачьим разрезом напоминали драгоценные камни на манжетах моего платья. Он будто бы всегда немного щурился, глядя на мир сквозь низко опущенные ресницы, как мой отец смотрел сквозь пальцы на его зверские практики в катакомбах. Те были далеки от того сейда, который практиковала их с Матти мать – Виланда, прошлая королевская вёльва, подарившая мне Соляриса, а спустя несколько лет сгинувшая от паучьей лихорадки словно в наказание.

С тех самых пор, как Матти отреклась от наследства вёльвы и сей путь вместо неё избрал Ллеу, в замке стали поговаривать, будто Виланда зачала близнецов от разных мужчин. В одну ночь она разделила ложе сначала со своим мужем, а затем с Совиным Принцем, произведя от первого на свет Матти, а от второго – Ллеу. Мол, только это объясняло, откуда у Ллеу, как у мужчины, такие способности к сейду. И никого не смущало, что вообще-то создательницей всех тайных практик считалась Волчья Госпожа и Совиный Принц не имел к ним никакого отношения. Из-за этого слухи звучали вдвойне нелепо. Так что если я во что-то и верила, то только в одно: Ллеу был крайне талантлив, а талантливые люди не могут быть просты.

– Я подожду здесь, – учтиво произнёс Ллеу, и улыбка, намертво прилипшая к его лицу, натолкнула меня на мысли о лисах. Если они прикрывают морду пушистым хвостом, то это не значит, что за ним не оскалены зубы. – Дам вам несколько минут.

– Благодарю, – кивнула я и, дождавшись, когда Ллеу уйдёт с прохода и спрячется за угол, кивнула хускарлам, дабы те отворили для меня неподатливые двери.

Даже Матти держала с Ллеу ухо востро. Но раз он давал мне возможность явиться на Совет первой и тем самым произвести не такое плохое впечатление, какое я бы точно произвела, явись на него последней…

– Доброе утро, благочестивые господа. Надеюсь, я не слишком припозднилась.

– Драгоценная госпожа!

На поверку зал Совета, где творилась история, представлял собой всего лишь небольшую каменную комнату, похожую на короб, – в пять раз меньше тронного зала, но в два раза больше моей спальни. Прежде я никогда не бывала здесь, но часто подглядывала за заседаниями в замочную скважину. Вблизи легендарный стол выглядел куда внушительнее: из шлифованного белого камня, словно обтянутого рыболовной сетью из яхонта, он служил не только местом заседаний, но и картой. Прямо на его поверхности был выточен весь Круг – девять туатов, названные в честь своих героев-основателей и покорённые Ониксом в ходе десятилетних завоеваний ещё до моего рождения: Найси, Дану, Ши, Немайн, Талиесин, Керидвен, Медб, Фергус и, конечно, сам Дейрдре. Реки, леса, горные хребты и два моря по двум краям нашего необъятного мира, за одним из которых пряталась вымершая драконья обитель, – всё это тоже было здесь. Я едва удержалась, чтобы не начать лапать карту руками: интересно, какая она на ощупь? Вырезанные в камне шпили наверняка острые, а вот что насчёт городов, Столицы и нашего собственного замка? Работа мастера была настолько изящна, что, казалось, в последнем даже можно пересчитать окна…

Кроме стола в зале Совета, увы, больше не было ничего примечательного: лишь пять одинаковых стульев с резными спинками, банки с разноцветными красками для разметки обстановки на карте, вышитые гобелены на стенах и двое крупных мужчин у дверей. Те были такими неподвижными, что походили на часть декора. Парадные золотые пластины, ножны, инкрустированные камнями, и кожаные доспехи с ониксовыми наручами… Тех, кто служил лично королю и кого называли берсерками, от рядовых хирдманов и хускарлов отличала не только лучшая в Дейрдре одежда, но и нечеловеческая сила. Поговаривали, будто лишь благодаря целой армии таких берсерков мой отец и завоевал Круг, ведь они дрались яростнее медведей, а раны у них заживали так же быстро, как на собаках.

Но было в них и ещё кое-что особенное… А именно отсутствие языка в сочетании с незнанием грамоты. В период завоеваний мой отец соблюл все возможные и невозможные меры для того, чтобы ни один его военный план не покинул этот замок. С тех пор ряды берсерков заметно поредели из-за ненадобности, грозные воины даже почти исчезли, но отец по-прежнему держал парочку из них под рукой.

– Драгоценная госпожа! – воскликнул Гвидион снова. – Мы не ожидали вашего визита…

Не обращая на него внимания, я повернулась к стулу во главе стола и, даже не успев толком рассмотреть отца, сидящего на нём, тут же поклонилась так низко, как только позволяли платье и меховая накидка, путающаяся у ног.

– Истинный господин, я прошу дозволения занять своё законное место.

– Законное место?..

– Место дяди Оберона, истинный господин.

Я не видела отца, но кожей почувствовала, как он напрягся и впился пальцами в подлокотники своего стула.

Как на человеческой руке пять пальцев, так и у короля должно было быть пять советников, включая его самого. Мой отец, король Оникс, – указательный палец: куда он показывал, туда и поворачивалась голова всего Дейрдре и остальных восьми туатов. Советник Мидир – большой палец, давящий всех нечестивых и неугодных, нарушающих покой туатов или угрожающих ему. Советник Гвидион – безымянный палец, хранитель казны и мастер торговли. До сих пор отсутствующий Ллеу исполнял роль мизинца – несмотря на скромные размеры этого пальца, рука без него далеко не так проворна, как с ним. Ллеу нёс в себе волю богов, закрывая бреши там, где их не были способны закрыть политика, деньги или убийства. А ещё он следил за здоровьем моего отца… и отсрочивал неизбежное.

Долгое время средним пальцем, ответственным за политику, за которую теперь также вынужденно отвечал Гвидион, был мой дядя по имени Оберон. Но семнадцать зим назад, когда отец потерял своего младшего брата по вине Мора, королевская рука лишилась этого пальца. Все эти годы она оставалась неполноценной, ведь сожми кулак и увидишь – средний палец разделяет все прочие и прижимается к указательному теснее всего. Именно поэтому средним пальцем мог стать лишь тот, в ком текла кровь королевы Дейрдре.

Им могла и должна была стать я.

– Ещё рано. Твоё Вознесение завтра, Рубин.

– Верно, но вы ведь сами дали мне слово, что я приму участие в Совете накануне. А этот Совет как раз последний перед тем, как мне исполнится восемнадцать, – напомнила я и осмелилась приподнять глаза.

Сказать, какие эмоции в этот момент испытывал мой отец, было невозможно: его лицо плотно закрывала деревянная маска из священного тиса. Лишь в прорезях для глаз мелькали васильковые радужки и молочные бельма, а в прорези для рта – плотно сжатые тонкие губы. Вот откуда по коридорам и залу тёк бальзамический травяной запах – с внутренней стороны маска была тщательно смазана настоем из мирта и наперстянки. Без неё здесь бы давно стоял смрад гниющей плоти: хватало нескольких минут на свежем воздухе, чтобы язвы отца снова открылись. Сейчас даже его волосы были спрятаны под капюшоном – от греха подальше.

Молчание неприлично затянулось. Я снова уткнулась взглядом в пол и склонилась ещё ниже. Любому другому на моём месте следовало бы молиться четырём богам о том, чтобы выжить, но я могла позволить себе молиться лишь о том, чтобы не лишиться шанса уничтожить Красный туман. Ведь если меня не допустят…

– Раз дал слово, то садись.

Скрипнул стул, чиркнув ножками по каменному полу. Смахнув чёлку и приподняв глаза, я увидела, который именно: то был свободный стул в конце стола, на который жестом указал отец и который тут же отодвинул для меня Мидир. С сердца будто упал камень. Я наконец-то выпрямилась и торопливо прошествовала к своему месту.

– Добро пожаловать в Совет, драгоценная госпожа, – сказал Мидир, придерживая мою накидку, чтобы помочь усесться. В отличие от Гвидиона, произнёсшего то же самое со скептическим прищуром, он точно поприветствовал меня искренне.

Приходясь кузеном ярлу из Медб и будучи верным цепным псом моего отца, Мидир много недель гонялся за проклятым Красным туманом, как настоящий пёс за парой норок. Я не видела его так давно, что и не признала бы в других обстоятельствах: за время походов каштановые волосы Мидира с сединой и бронзовыми бусинами отросли до мочек ушей, а массивную квадратную челюсть полностью спрятала густая щетина. Красный плащ, надетый поверх лёгких охотничьих доспехов, напоминал о крови, которую тот годами проливал на войнах бок о бок с моим отцом. О том же самом напоминали и шрамы, испещряющие всё его лицо. Когда мы оба устроились на своих местах, оказавшись по соседству, плечо Мидира невольно прижалось к моему: со своей комплекцией он мог в одиночку завалить медведя, а потому едва умещался на одном стуле.

– Раз с этого дня к нам присоединилась драгоценная госпожа, то теперь членов Совета официально пять, – сказал Гвидион, нервно постукивая перстнями по каменному столу. – Это значит, здесь присутствует четверо из них, что даёт нам право начать совет, не дожидаясь Ллеу.

По сравнению с моим отцом и Мидиром, закалёнными в битве и сохранившими статную форму даже на склоне лет, по Гвидиону было заметно, что он никогда не держал в руках оружие. Его лицо было круглым и рыхлым, а тело – щуплым и бесформенным под шерстяной туникой и соболиным мехом. На каждой броши и фибуле, держащих этот мех, красовались руны удачи, благополучия и богатства. В отличие от тех рун, что были высечены на изголовье моей постели, эти руны явно работали – с Гвидионом наш туат поистине процветал. Однако это наверняка стоило ему немало усилий и нервов, поскольку к сорока годам он почти полностью облысел.

– Пятый советник тоже здесь, истинный господин. Прошу великодушно простить меня за промедление!

Ллеу вошёл в зал Совета как никогда вовремя, и я мысленно прикинула, сколько минут прошло – кажется, две или три. Моя фора истекла.

Если в коридоре Ллеу стоял в одной рубахе, то сейчас на его плечах висел плащ из лиловой замши. Каждый шаг Ллеу сопровождался мелодичным перезвоном колокольчиков на его плетёном браслете – всего пять: золотой для Совиного Принца, серебряный для Волчьей Госпожи, бронзовый для Кроличьей Невесты, медный для Медвежьего Стража… И чёрный ониксовый, который звенел громче других, но не принадлежал ни одному из богов. Или я просто не знала, кому он мог принадлежать.

Забавно… В коридоре этих колокольчиков на Ллеу не было точно так же, как и плаща, ведь иначе я бы его услышала. Он снимает их, чтобы передвигаться по замку незамеченным? Интересно, для чего?

– Моё терпение не бесконечно, – произнёс Оникс, и, пускай его лицо было скрыто под маской, я не сомневалась, что оно искажено праведным гневом. – То, что ты владеешь уникальными знаниями сейда, не даёт тебе уникальных привилегий.

– Каюсь, истинный господин. Я виноват.

В зале повисло невысказанное раздражение. Все присутствующие здесь, включая меня, прекрасно знали, что это не первая и уж точно не последняя промашка Ллеу. До того как моего отца подкосили болезни, а Ллеу вдруг изобрёл от них чудодейственные припарки и рунические ставы, я была единственной, кому Оникс прощал ошибки. Чтобы убедиться в этом, достаточно было вспомнить мою первую нянечку: та оказалась голышом на морозе в месяц воя сразу после того, как, подстригая мне волосы, задела моё ухо ножницами. Конечно, обычное опоздание не шло ни в какое сравнение с пролитием священной королевской крови – одним из самых страшных преступлений, по мнению Оникса, – но в молодости тот карал и за меньшее. Однако сейчас всё было иначе, и ни я, ни другие советники не переставали гадать: всё дело в старости, что сточила острые углы его каменного сердца, или же в том, что Оникс был зависим от Ллеу?

Во всём Круге простой кивок моего отца стоял в одном ряду с божественным благословением. Дождавшись его, Ллеу быстро занял своё место на краю стола. Он снова улыбался.

– Теперь можно начинать, – объявил Оникс. – Мидир! Расскажи Совету то, что уже поведал мне.

Мидир резко поднялся, задев и едва не опрокинув мой стул. Прочистив горло, он мрачно оглядел всех собравшихся и на одном дыхании отчеканил то, что обдало меня ужасом, как ледяной водой:

– Как вы уже знаете, шесть месяцев назад мы столкнулись с невиданным прежде явлением – Красным туманом. Впервые он появился на юге, в туате Талиесин, где по вине тумана всего за неделю пропало две деревни вместе с пятьюстами крестьянами. – Мидир наклонился к полке с красками у края стола и окунул два пальца в красноречивый клюквенный цвет, а затем тряхнул рукой, окропляя красными точками то место на каменной карте, о котором говорил. – Скот остался не тронут, дома и хозяйства тоже. Версия о разбое и угоне жителей в рабство для незаконной добычи руды была опровергнута после того, как тот же туман заметили на востоке туата Медб. – Мидир тряхнул рукой ещё раз. – Последствия те же – ни одного человека в поселении. Затем это повторилось ещё в семи местах. Судя по наблюдениям картографов, туман движется хаотично, но расстояние между точками, где он возникает, не превышает трёхсот лиг. А вчера на рассвете туман появился в Найси, почти на самой границе с Дейрдре, в тени Аспидовых холмов…

На карте появилась ещё одна клюквенно-красная точка, и я поёжилась, глядя на то, как близко туман подобрался к моему родному городу.

– Есть основания полагать, что рано или поздно туман появится в Столице? – озвучил мои мысли Гвидион, неуютно заёрзав на своём стуле.

– Если так, то ему достанется более пятнадцати тысяч человек одним махом, – мгновенно подсчитал Ллеу, и его улыбка померкла. – Включая нас…

– Да, это проблема, но не первоочередная, – ответил Мидир, и оба советника уставились на него в недоумении. – Куда важнее то, что туман больше не двигается. Появившись в Найси прошлым утром и обуяв деревню Лофорт, он так до сих пор и не исчез.

– Что? Красный туман всё ещё там?!

Я лишь беззвучно приоткрыла рот и мельком оглядела остальных. Гвидион и Ллеу выглядели такими же ошеломлёнными, ведь если нам и было что-то известно о Красном тумане наверняка, так это то, что он не задерживается на одном месте дольше нескольких часов и исчезает так же быстро, как появляется. Так почему же он теперь стоит на месте?

– Какова площадь участка, который занимает туман? – спросил Оникс, даже не дрогнув. Возможно, потому что Мидир уже лично поведал ему о тумане всё, что знал, а возможно, потому что это было далеко не самое страшное, что выпадало на долю моего отца.

– Около двадцати лиг в длину и ширину.

– Вы отправили группу разведчиков? – в свою очередь спросил Ллеу. – Нельзя утверждать, что жители деревни тоже исчезли, как и все прочие, если туман по-прежнему там.

– Я бы не скакал весь день напролёт в Столицу, если бы уже не сделал всё от меня зависящее! – огрызнулся Мидир, вытирая окрашенные красным пальцы прямо о штанину. Никто не жаловал в Совете Ллеу, слишком юного, а оттого не пользующегося авторитетом, но Мидир не жаловал его больше всех. – Двое моих лучших солдат перестали отвечать уже через миг после того, как скрылись в тумане. Предварительно мы привязали пару верёвок к их поясам, но те будто топором перерубили… Любые попытки войти в туман и узнать, что он прячет, оборачиваются потерями.

– По крайней мере, теперь у нас есть шанс, – подметил Оникс, ни разу не изменив своего положения на стуле с того момента, как я вошла в зал: локти упирались в стол, а спина была натянута как струна. Лишь по этому и по его полуслепым глазам, мелькающим в прорезях, я могла судить, что отец всё-таки не так спокоен, как хочет казаться. – Прежде никому из наших людей не удавалось увидеть Красный туман воочию. Ты, Мидир, теперь главный его свидетель. Однако стоило отправить в туман не разведчиков, а местных вёльв. Если туман – детище сейда, вёльв он не тронет, и те сразу разберутся с ним.

– Это не похоже на сейд, – тихо сказал Ллеу, гипнотизируя взглядом карту из камня. Его глаза были прикованы к месту между скалами на границе двух туатов, которые в реальности оккупировала проклятая напасть. – Тем более…

– Вёльв я отправил следом за разведчиками. Четырёх найденных в округе Найси и ещё трёх из Медб, отправленных моим кузеном, – перебил Мидир. – Сгинули тоже.

Король Оникс резко выдохнул и опустил плечи. Ллеу тут же насторожился и сунул руку под полы плаща, откуда выглядывали склянки и ритуальные ножи. Но нет, моему отцу не было плохо – так выглядела его ярость. Запоздало поняв это, Ллеу убрал руку и притих. Остальные затихли тоже.

– Истинный господин. – Гвидион нарочито откашлялся и чересчур весело предложил: – Может быть, нам стоит отправить туда Ллеу? Даже если туман действительно не детище сейда, возможно, побродив по окрестностям, Ллеу, как опытный сейдман, выяснит его природу…

– Вы прекрасно знаете, что я не могу отлучаться из замка, – парировал Ллеу, и колокольчики на его браслете вызывающе звякнули, словно в подтверждение этих слов. – Я должен поддерживать здравие нашего господина. Это гораздо важнее, чем несколько сотен чумазых землепашцев.

Лицо Мидира вспыхнуло, и он уже во второй раз едва не опрокинул мой стул, рывком поднимаясь на ноги. Пожалуй, именно нежелание лицезреть драку и последующее наказание Мидира подбросило мне те крупицы смелости, которых мне не хватало, чтобы спросить вслух:

– Туман выглядит как стена или как дым? У него есть чёткая граница?

Я бы соврала, если бы сказала, что не задумывалась об этом прежде. Вопрос сидел в моей голове с тех самых пор, как отца впервые известили о загадочном тумане, пожинающем людей, как осенний урожай. Каким был этот туман вживую? Насколько он плотный? Насколько непроницаемый? Что было бы, окажись я рядом с ним или в нём?

Король вскинул ко мне свою маску. Мне почудилось, будто прорезь для рта в ней стала шире, а уголки этой прорези потянулись вниз в недовольстве.

– Граница нечёткая, но она есть, – ответил Мидир, выдержав паузу, чтобы вернуть на место стул, сесть и снова собраться с мыслями. – Там, у деревенского тракта, растёт можжевельник… Туман не заходит дальше него.

– А каков туман в высоту?

– Не выше того самого можжевельника. Шагов двадцать или тридцать…

– Тоже с чёткой границей?

– Не совсем. Там туман рассеивается и становится похожим на дым.

– Значит, пролететь над туманом можно?

Лишь в тот момент Оникс понял, к чему я веду, и, прежде чем кто-либо из советников успел высказаться, поднял свою тяжёлую жилистую руку в ониксовых перстнях и отрезал:

– Ты не полетишь.

Другого ответа я и не ожидала, а потому ничуть не растерялась.

– Разве мы не хотим узнать, что скрывается в этом тумане? Сверху я увижу гораздо больше, чем кто-либо из ныне живущих видел с земли. Это не первый мой полёт, отец. В чём дело? Будь я сыном, то уже прошла бы через десяток битв, – резко заметила я, и взгляды советников оцарапали мою кожу, как камни на манжетах, которые я незаметно трогала под столом, пытаясь унять дрожь, дабы та не передалась моему ровному голосу. – Однако я дочь, поэтому не покидаю замка и даже не спускаюсь в Столицу…

– Отсутствие личного опыта в битвах не делает тебя хуже, как тебя не делает хуже и то, что ты дочь, а не сын, – не менее резко заметил отец, откинувшись на спинку стула. – Каждый правитель силён по-своему. И у каждого правителя есть свои слабости. Для того и нужны советники – они усиливают первое и компенсируют второе. Так что, если ты хочешь аргументировать своё предложение тем, что тебе для полноценного Вознесения и достойного правления обязательно нужно побывать на передовой…

– Нет, я лишь хотела сказать, что полёт на драконе не сравнится с участием в войне, – сказала я, выдержав испытывающий взор полуслепых глаз. – Это мелочь по сравнению с тем, через что пришлось пройти тебе в мои годы. Именно поэтому я прошу позволить мне отправиться к Красному туману вместе с Солярисом. У меня ведь завтра день рождения. Пусть это будет твоим мне подарком.

В детстве я часто видела кровь. Она заливала щели в полу между изразцами, расходилась пятнами по коврам и смешно булькала, когда я прыгала по её лужам в своих блестящих башмачках. Кровь никогда не пугала меня, как не пугал и отец, измазанный ею до кончиков пальцев и держащий такой же окровавленный меч после расправы над теми, кого считал предателями. Забираясь к нему на колени, я делала вид, будто не замечаю, как он откладывает этот меч в сторону и вытирает багряные руки о свои роскошные одежды, лишь бы не испачкать мои.

У каждого правителя действительно есть свои слабости, и главной слабостью Оникса всегда была я.

– Сегодня в полночь соберутся восемь ярлов, чтобы вознести тебе почести и принести свои гейсы, – произнёс отец. – Это лишь первый пир цикла Вознесения, но он важнее прочих, так как именно с него начинается твой королевский путь.

– Граница с Найси пролегает всего в четырёх часах лёта от замка. Столько же времени нужно, чтобы вернуться назад. Я буду дома к заходу солнца, – больше пообещала, нежели констатировала факт я, едва справляясь с волнением.

– Тогда решено. – Оникс поднялся. Все советники, включая меня, рефлекторно поднялись следом за ним. – Моя дочь, принцесса Рубин, полетит на драконе Солярисе к деревне туата Найси, охваченной Красным туманом. Отправляйся прямо сейчас. На всё у тебя есть десять часов.

– Слушаюсь, истинный господин.

Король Оникс первым вышел из зала Совета, держась за учтиво подставленный локоть Ллеу, подоспевшего к дверям и вставшего рядом с немыми берсерками. Я же вышла последней, вопреки правилам приличий, задержавшись у каменной карты. И тут и там на ней виднелись красные отметины – засохшая краска Мидира. На белом камне она напоминала разбрызганную кровь. Я дотянулась до туата Найси и рукавом стёрла с него все красные точки, как собиралась раз и навсегда стереть с лица земли проклятый Красный туман.

2 Туман

На улице вовсю валил снег, будто кто-то выпотрошил облака, как подушки, и осыпал землю лебяжьими перьями. Деревья, сторожевые башни и розовый сад, окружающий замок со стороны утёсов, захлебнулись в них, став безликой частью зимы.

Швырнув на постель аметистовое платье вместе с заячьей накидкой, я невольно задержалась перед окнами, любуясь на творение месяца воя, но быстро опомнилась и вернулась к сборам. К тому моменту, когда я закончила переодеваться и заплетать волосы, солнце уже приближалось к зениту. Угловой алтарь Кроличьей Невесты сиял и искрился в его лучах, усыпанный кристаллами розового кварца и вербеной. Несколько цветков пожухли и осыпались, хотя я была готова поклясться, что, когда уходила, на них не было ни одного признака увядания…

– Оставьте меня, – велела я хускарлам, когда они провели меня через южное крыло замка до обугленных факелов в пристроенной неказистой башне. Независимо от времени суток в ней всё так же царил душный полумрак, и хускарлы даже не стали спорить, молча отступив. Там, где я находила убежище, они видели логово свирепого зверя.

К их счастью, этот зверь до сих пор дрых в своей постели.

– А я ведь говорила не читать до утра!

От звука моего голоса Солярис закопошился и с головой нырнул под шерстяное одеяло, будто я могла не заметить его и уйти. Наружу выглядывали лишь жемчужная макушка да голые ступни, белые, как сама простынь. А на придвинутом к изножью дырявом кресле скучала всё та же книга с пожелтевшими страницами в масляных пятнах. Только закладка в виде шёлковой ленты лежала на другом месте – кажется, на целых три или четыре раздела дальше, чем вчера. Немудрено, что теперь Солярис стонал, ворчал и злился, когда я, не сдаваясь, воскликнула ещё громче:

– Солярис, выбирайся из своего гнезда! У нас важное поручение от короля.

Его спальное место действительно напоминало гнездо: сбитые одеяла, ворох подушек с бахромой, меховые подстилки и размотанные клубки шерсти образовывали воронку. При свете дня в глаза ещё отчётливее бросалось то, сколько же в башне сора. Из-за тумб, деревянных стульев и прочей мебели, кучкующейся вокруг кровати, к ней было не подобраться.

Я цокнула языком и, не дождавшись реакции, решила действовать. В мужских штанах передвигаться было куда удобнее, нежели в юбке, так что я легко перепрыгнула скопление тумб и, не без синяков добравшись до кровати, сдёрнула с Соляриса одеяло. Из-под того выкатились черепа павших воинов хирда, разбросанные прямо между подушек.

Дикий! Он даже не удосужился убрать их с постели, прежде чем лечь спать!

– Хлебнула бесстрашия из фляги Медвежьего Стража, мелочь? – Сол неуклюже смахнул черепа на пол и, закряхтев, перевернулся с живота на спину, до того сонный, что его глаза напоминали две узкие щёлки, а уголок рта блестел от потёкшей слюны. – Если не отстанешь, я откушу тебе лицо.

– Если не встанешь, глупая ящерица, отец откусит его нам обоим!

Я красноречиво нависла над Солярисом, явно не понимающим, насколько я серьёзна. Ему повезло, что он выглядел так мило, когда не пытался перегрызть кому-нибудь горло. Спутанные перламутровые волосы лежали на подушке веером, а кожа, молочно-фарфоровая, будто бы светилась изнутри, как алебастр. Оглядев вмятину от перины на его щеке, я непроизвольно опустила взгляд ниже и внезапно обнаружила…

– Ты голый.

– Я в курсе. Так и должно быть, когда ложишься спать без одежды.

Мне на лицо будто насыпали угля из ночной жаровни: я почувствовала, как оно раскалилось от смущения, и отвернула голову так резко, что услышала, как хрустнула шея. Но, сколько головой ни маши, увиденное уже не забудешь: длинная бледная шея, острые ключицы, плоский живот с рельефными мышцами… и, к счастью, плотная простынь, скрывающая нижнюю половину туловища там, где выпирали угловатые косточки таза и маленькие жемчужные чешуйки. Те собирались гроздями и не исчезали даже тогда, когда Сол перевоплощался. Зато в остальном тело Соляриса напоминало чистый пергамент: ни родинок, ни веснушек, ни шрамов. Безупречная, безукоризненная красота, неестественная для человека. С такой внешностью любая девица из Круга с радостью вручила бы ему своё сердце, если бы он приложил для этого всего капельку усилий. Может, то и была истинная причина, по которой человеческие мужчины ненавидели драконов столь крепко, что охотно вступили с ними в войну, едва подвернулся повод?

– Уже в четвёртый раз… – простонала я, растирая скулы, чтобы побыстрее прогнать с них румянец. – В четвёртый раз я застаю тебя голым! Ну почему нельзя спать в сорочке, как это делают все?! Ты ведь знаешь, что я часто прихожу тебя будить…

– Вот именно. Жизнь ничему тебя не учит.

Услышав скрип кровати, прогнувшейся под весом Соляриса, я облегчённо вздохнула: по крайней мере, он проснулся и даже сел. С чувством выполненного долга перебравшись обратно через тумбы, я подошла к окну и открыла щеколду, выпуская на улицу драконий жар, застоявшийся в башне, чтобы впустить вместо него бодрящую морозную свежесть.

– Так о каком поручении короля ты говорила? Разве могут быть какие-то поручения, когда у тебя сегодня Вознесение?

Я облокотилась о широкий подоконник, застеленный растаявшим за ночь воском, и осторожно посмотрела на Соляриса. Тот уже натянул на себя хлопковые штаны и рубаху, однако его волосы всё ещё смешно топорщились во все стороны, и несколько прядей запутались в изумрудной серьге, раскачивающейся над его левым плечом. На ходу разбирая их пальцами (по непонятной мне причине он ненавидел расчёски), Солярис закрыл платяной шкаф и обернулся. Мне даже не пришлось отвечать на его вопрос, потому что, осмотрев меня прояснившимся после сна взглядом, он тут же задал новый:

– Почему на тебе лётная одежда?

Поразительно, что он не заметил её сразу: по сравнению с моими помпезными платьями, вышитыми золотом и драгоценностями, простой доспех из варёной кожи сразу должен был броситься в глаза. Короткая куртка с песцовым мехом на воротнике, высокие сапоги, перчатки из чёрной замши и коса с лунной фибулой вместо привычно распущенных волос – зная, какими опасными бывают полёты, к каждому из них я одевалась и готовилась даже тщательнее, чем к своим дням рождения.

– Потому что мы летим к деревне на границе туата Найси, где нас ждёт Красный туман, – ответила я таким тоном, будто это было очевидно. – Оказывается, он всё ещё там, и по приказу отца мы должны пролететь над ним, чтобы попытаться разузнать больше.

Пожалуй, умолчать о том, что это я выпросила у отца такой «приказ», было действительно умным решением, потому что лицо Соляриса и без того исказилось. Он выпрямился во весь рост и, едва не стукнувшись лбом о балдахин, в один прыжок пересёк и собственную кровать, и рухлядь, которой её забаррикадировал.

– Ты спятила, Рубин?! Зачем ты вызвалась?

Я невольно щёлкнула языком. И почему Солярис так хорошо меня знает?

– Ты ведь сам хотел исследовать природу тумана. – Я кивнула на постель, по которой раскатились старые крошащиеся черепа, а затем на книгу с красноречивым названием «Память о пыли», повествующую о тех славных днях, когда древний союз королевы Дейрдре с драконами действительно чего-то стоил. – Такого шанса может больше не представиться. Когда ещё туман будет смирно стоять и ждать нашего прихода? Моё Вознесение в полночь, так что времени у нас по горло. А летаешь ты быстро, управимся за полдня. Да-да, я знаю, если со мной что-то случится, то…

«Ты никогда больше не поднимешься в небо», – собиралась сказать я, но Сол сказал совершенно другое, не дав мне закончить:

– Туату Дейрдре придёт конец, а вместе с тем и всему остальному Кругу, который привык полагаться на вас. Ты единственная наследница трона, Руби, а твой отец болен и находится в шаге от могилы. Ты рискуешь не только собой – ты рискуешь всем.

Иногда, когда Солярис открывал рот, мне рефлекторно хотелось осмотреть себя на наличие царапин: он часто выбирал до того острые слова, что они могли порезать физически. Зато Солярис никогда не стеснялся правды. Но почему он озвучил именно эту? Почему выбрал такой повод для беспокойства? Ведь Дейрдре не был его родным краем. Это был не его дом. И здесь жил далеко не его народ. Если меня не станет и туат канет в пасть к Дикому вместе со всеми людьми – разве это не должно сделать Соляриса, потерявшего по их вине абсолютно всё, поистине счастливым?

– Мы не будем соприкасаться с туманом, – пообещала я, выдержав свинцовый взгляд Соляриса. Это было по-настоящему сложно: когда Сол злился, он совсем переставал моргать, отчего казалось, будто смотришь на открытое солнце. – И мы будем осторожны. Я хочу помочь своим туатам, понимаешь? Если не сделать этого сейчас, скоро мне будет нечем править.

Солярис знал, что я права. Он был упрямцем, а не глупцом – с фактами не поспоришь. Фыркнув, Сол снова распахнул дверцы шкафа и, выудив оттуда уже залежавшуюся броню, юркнул за деревянную ширму. Хоть переодевающегося Соляриса и не было видно за ней, я всё равно отвернулась к окну. Расписные витражи на нём покрылись тонким слоем инея с внешней стороны, но тот мгновенно растаял, стоило Солярису выйти и приблизиться ко мне.

– Я готов, – сообщил он, представ передо мной с пугающей решимостью в золотых глазах и в полном обмундировании. Его сборы, в отличие от моих, заняли не больше трёх минут.

В своих лётных доспехах он напоминал фигуру, выточенную из перламутра. И кольчужная рубаха, и наручи, и штаны – всё было выковано и сшито из его собственной драконьей чешуи. Никаких вставок, никаких креплений или пуговиц, ведь лишь чешуя не расходилась по швам и не приходила в негодность, а сращивалась вместе с телом Сола, когда он перевоплощался. Эти доспехи можно было с уверенностью назвать венцом кузнечного искусства. На их создание ушло больше двух лет: помимо того, что чешую крайне сложно пробить и сплавить вместе пластами, её также невероятно сложно отделять. А отделять пришлось прямо от Соляриса наживую – при помощи раскалённых игл из чёрного серебра и щипцов, оставляющих после себя жуткие открытые кровоточащие раны. Пускай Солярис быстро исцелялся, а я не принимала в этой «процедуре» непосредственного участия, она всё равно врезалась в мою память как худшая пытка на свете. Крики Сола много ночей преследовали меня, но таково было его решение, а не моё – выковать броню, что сможет стать ему второй кожей, чтобы больше не пришлось беспокоиться о наготе и новых комплектах одежды, которую он до сих пор прятал по крыше замка то тут то там (на всякий случай вроде вчерашнего).

– Отправляемся, – сказали мы, кажется, одновременно.

Пускай Солярис сохранял невозмутимый вид, но я нутром ощущала его тревогу. Она читалась в быстром шаге, которым он нёсся по петляющим коридорам к заброшенной башне-донжону, и в том, как он то и дело отводил в сторону плечо, будто оно болело. Сол всегда так делал, когда его внутреннему зверю становилось тесно в человеческой ипостаси. В такие моменты я отвлекала или успокаивала его, но сейчас я не могла успокоить даже саму себя: от лежащей на мне ответственности и неизвестности, маячащей впереди, мне было тревожно не меньше.

Благодаря плоской крыше и местоположению вдали от посторонних глаз башня-донжон служила идеальной площадкой для взлётов и приземлений. Когда-то давно здесь располагалась моя детская, но сейчас в башне не осталось ничего, кроме сломанных погремушек, дряхлой колыбели и слишком размытых воспоминаний. Обогнав Соляриса, я без сожалений пересекла внутреннюю комнату и взобралась по короткой винтовой лестнице на крышу, когда вдруг внезапно услышала:

– Драгоценная госпожа! Принцесса Рубин!

Зимний мороз больно кусал за щёки. Зарывшись носом в меховой воротник, я замедлила шаг. Солярис же фыркнул, прошёл чуть дальше и остановился у самого края башни, уперев колено в низкий зазубренный мерлон[5]. Уже по одному кислому выражению его лица я, даже не успев обернуться, поняла, кто именно меня зовёт.

– Гектор? Ты что здесь делаешь?

Запыхавшись от бега, на крышу следом за нами вылез мальчишка. Ветер, свободно гуляющий по вершине башни, тут же сбил его русые кудри в невообразимые колтуны. Несмотря на то что зима была в разгаре и мы все не видели тёплого солнца уже несколько месяцев, веснушки на носу Гектора и скулах по-прежнему горели ярче, чем звёзды на ночном небе в месяц сапфиров.

– Карта, госпожа! – закричал Гектор, укутываясь плотнее в свой шерстяной шарф и пытаясь не дать ногам в лёгкой обувке разъехаться на заледеневшем камне. – Господин Мидир велел передать госпоже карту!

Умилённая решимостью Гектора, я решила умолчать о том, что и без карты знаю расположение всех туатов, городов и деревень, включая то поселение, где остановился Красный туман. В конце концов, к этому меня обязывало положение, и ради этого я проводила за уроками по восемь часов в день с тех пор, как мне исполнилось три года.

– Большое спасибо, Гектор.

– Не за что, госпожа. Вот, держите, госпожа.

– Пожалуйста, перестань называть меня «госпожа» через каждые два слова. Младший брат моей молочной сестры то же самое, что и мой брат. Ты не обязан так пресмыкаться, – сказала я, послушно перенимая из рук Гектора сложенный лист пергамента, когда он всё-таки пересёк крышу и добрался до меня, так ни разу и не поскользнувшись, к досаде Соляриса. – А где сам Мидир?

– Уже ускакал, госпо… Рубин. – Гектор прикусил язык. – Отправился к границе Найси, где Красный туман. Просил передать, что ему жаль пропускать Вознесение, но он обязан присутствовать там лично независимо от того, что произойдёт дальше.

– Чего же он не сказал мне, что тоже поедет? Я бы его подбросила, – ответила я шутливо, и Гектор коротко, но многозначительно хохотнул:

– Ха-ха, смешно.

Даже Солярис, раздражённо притоптывающий ногой в ожидании, ухмыльнулся. Уверена, это было одно из тех воспоминаний, что согревали его в тоскливые дни, – первый и последний полёт Мидира, который закончился для советника в навозной яме, оставив на память мучительный страх высоты. Я до сих пор чувствовала вину за то, что уговорила тогда Мидира полететь, а Соляриса не уговорила всё не испортить.

– О! Чуть не забыл. Брат тоже просил передать кое-что.

Гектор засуетился и просунул руку под свою стёганую накидку, откуда у него выглядывал кожаный фартук и пояс с несколькими крючками для инструментов. Судя по всему, он принёсся ко мне прямо из кузницы: от него ещё пахло горячим железом, полировочным песком и по́том. Под тем же поясом, в маленьком кармашке, притаился продолговатый пузырёк размером с указательный палец, похожий на те, что складировал Солярис в своей башне для красоты и хранения драконьего пламени. Только у этого пузырька стекло шло волнами, будто застыло неправильно, а вместо пробки торчала металлическая крышка с кольцом на длинной цепочке.

– Это какое-то изобретение, оставшееся от драконов? – недоверчиво сощурилась я, забрав пузырёк и сжав его в ладони. Матовая поверхность мешала понять, есть ли уже что-то внутри. – Что оно делает?

– Не знаю. Брат сказал просто открыть его, когда ты будешь рядом с туманом. Думаю, он хочет взять пробу воздуха…

Пробу воздуха?.. Я непонимающе покачала головой, но послушно надела цепочку на шею, а сам пузырёк спрятала под меховой воротник, куда спрятала и карту. Мне никогда не удавалось понять, как устроен сейд, а уж в извращённые практики Ллеу я не хотела вникать и подавно.

– Хорошо, я тебя поняла. Вернись-ка лучше в замок, а то что-то ты совсем бледный… Ты уже принял утреннюю сыворотку, а?

Гектор вздрогнул и посмотрел на меня широко раскрытыми оленьими глазами. Те были зелёными, как свежая трава в месяц зверя, но без единого серого вкрапления, как у Ллеу или Матти. Он ни в чём не походил на близнецов, переняв вместо этого все черты покойного отца-хускарла: слишком светлые и жёсткие волосы, слишком острые черты лица и слишком крепкое телосложение. Хотя последнее, возможно, было результатом его работы в кузнице, где он трудился с ранних лет, пристроенный к королевскому кузнецу подмастерьем. Несомненно, Гектор мог добиться несравненных высот в этом ремесле, но кое-что мешало ему так же, как мне мешал спокойно жить Красный туман.

– Я в полном порядке, – заверил Гектор.

– С сахарной болезнью шутки плохи, дуралей, – бросил Солярис из-за моего плеча и, очевидно, вконец потерял терпение, потому что вдруг начал покрываться чешуёй: его шея, ладони и лицо стали стремительно белеть. – Хватит нянчиться с ним, Рубин. Нам давно пора вылетать.

Солярис никогда не обращался при посторонних, если только не был намерен привести их в бешенство. Или напугать до икоты, как пугал сейчас Гектора, который отличался особенно опасливым нравом. При виде меняющегося Соляриса он незаметно отступил на два шага назад, хотя Сол не был настолько большим, чтобы потеснить нас на крыше. Да, каждый год он становился всё больше в размерах и теперь уже мог сравниться с тремя-четырьмя лошадьми, а не с одной, как было в моём детстве. Но, если верить книжным иллюстрациям, до величия Старших драконов Солярису было ещё далеко. И всё-таки это зрелище завораживало, сколько бы раз ты его ни видел.

Чешуя расползалась на нём всё дальше и дальше, как сумерки перед наступлением ночи. Весь процесс занимал не больше минуты: руки и ноги удлиняются, заострённые ногти становятся серповидными когтями, туловище увеличивается и изгибается, зубы превращаются в клыки, а жемчужные волосы – в такие же жемчужные гребни вдоль всей спины. Хруст костей, низкий утробный рык, золото глаз, что почти ослепляет, вернув себе природную остроту зрения вместе с природным великолепием.

Я заметила, что перестала дышать от восторга, лишь когда в лёгких начало жечь.

– Ладно, – сглотнул Гектор, отворачиваясь от отряхивающегося и разминающего мышцы Соляриса с таким же усилием, как и я. – Ухожу. Только… Последняя вещь…

– Карта есть. Пузырёк есть. Ну же, удиви меня! Что ещё ты принёс с собой, Гектор? Сокровищницу?

– Подарок.

В этот раз Гектору не пришлось долго шарить руками под накидкой – этот подарок был у него наготове, висел на том же поясе за спиной. Буквально через мгновение я увидела роскошные, блестящие от новизны наручи и перестала дышать от изумления уже во второй раз.

– Ты… позволишь мне?

Я вопросительно посмотрела на Гектора и вдруг заметила, как раскраснелись у него щёки, будто измазанные в бруснике. Дождавшись, когда я протяну ему руки вместо согласия, Гектор осторожно закатал рукава моего плаща вместе с кафтаном до самого локтя – сначала правый, затем левый. Пальцы у него были грубые и мозолистые, какими и должны быть пальцы опытного кузнеца, но почему-то они ещё были липкие и влажные. Тем не менее они совсем не дрожали. Отточенным движением Гектор застегнул на моих запястьях наручи. Несмотря на внушительный вид – изящные кованые узоры с россыпью опалов по всему ободу, – наручи были едва ли тяжелее воздуха. Удобные, лёгкие и невероятно красивые, они заставили меня расплыться в улыбке.

– Какая великолепная работа, Гектор! Да тебе впору собственную кузницу открывать! Я обязательно поговорю с отцом на этот счёт.

Гектор ничего не ответил. Только застенчиво переступил с ноги на ногу и, закусив нижнюю губу, надавил указательным пальцем на боковой камень в наруче.

– А как тебе это?

Я услышала механический щелчок, а затем у моего запястья выскочило плоское лезвие, тонкое, как крыло бабочки, но явно острое и жалящее, как язык Дикого. Оно прилегало к моей ладони вплотную и будто становилось её продолжением, достаточно длинное, чтобы, всего лишь взмахнув рукой, рассечь противнику горло.

– Немайнская сталь, – сказал Гектор, пока я вертела подарок перед носом и восхищённо ахала, разглядывая его со всех сторон. – Это Матти купила опалы на своё жалованье и попросила вставить их, так что сей подарок от нас двоих. В каждом наруче я также спрятал по клинку. Нужно ударить по боковым вставкам, чтобы лезвия выскочили. Будь аккуратна, ладно? Не хочу, чтобы ты поранилась. – Гектор посмотрел на меня из-под ресниц, и его пальцы сжали мои запястья, прежде чем отпустить. – Но и чтобы кто-то другой тебя поранил, не хочу тоже. Принцесс не учат сражаться, а эти наручи достаточно просты в обращении… Я собирался вручить их тебе на пиру, но, когда узнал, что ты отправляешься к Красному туману, решил сделать это прямо сейчас. Лишняя защита ведь не помешает, правда?

«Моей защиты ей вполне достаточно!»

Как славно, что вместо ревнивого ворчания Соляриса Гектор услышал лишь звериный рык. Но как плохо, что из-за связующего проклятия Соляриса прекрасно слышала и понимала я.

«Прощайся с ним уже наконец! Мы теряем время».

Сол нетерпеливо раскачивал хвостом, подметая крышу, и раздражённо хлестнул им меня по ногам.

– Спасибо тебе ещё раз, Гектор. Мне нужно идти. Обязательно сходи к брату за сывороткой! И плотно позавтракай! При сахарной болезни регулярные приёмы пищи – самое важное.

Я не услышала, что ответил на мои нравоучения Гектор, потому что мне действительно нужно было спешить. Стряхнув с воротника снег, я ухватилась за гребни на спине Соляриса и подтянулась вверх, усаживаясь между ними. Затем, сняв с пояса несколько металлических колец на прочных ремнях, я буквально приковала себя к этим гребням – мера предосторожности от падений. Ведь стоит мне оказаться в недосягаемости Соляриса, не соприкасаясь с ним хотя бы кончиками пальцев, – и он падает следом, как бы широко ни распахивал крылья. Я не могла позволить себе разбиться, чтобы не позволить разбиться ему.

«А ты сама, к слову, завтракала сегодня?»

Этот вопрос застал меня врасплох. Казалось, голос Соляриса раздаётся прямо в моей голове, вибрируя в висках и затылке. Он звучал ниже, чем обычно, более глубокий, грубый и дикий, где-то на грани между человеческой речью и животным рычанием. Тем не менее я понимала его так же хорошо, как саму себя, и оттого принялась судорожно соображать, что бы такого ответить, не вызвав при этом подозрений.

– Ты тоже не завтракал, – ляпнула я вместо этого и тут же мысленно отвесила себе пощёчину, пытаясь попутно пристроить ноги на боках Сола так, чтобы те не затекли в полёте.

«У меня нет сахарной болезни».

– У меня её тоже нет.

«Есть».

– Она прошла ещё в детстве, Солярис.

«Хочешь, чтобы вернулась? Твои приступы слабости тоже могут стоить нам жизни. Ты должна хорошо питаться. Мне что, печенье с собой таскать?»

– Дикий! Сам же торопил меня. Чего строишь из себя мою бабушку Хризолит? Взлетай давай!

На ощупь его чешуя была такой же острой, какой и выглядела: перчатки в очередной раз порвались на ладонях, пока я устраивалась поудобнее. Зато я успела согреться: в первородном обличье Сол был даже горячее, чем в человеческом. Я замлела от этого тепла, но быстро опомнилась и легла животом ему на спину, когда Солярис взобрался на мерлон башни и, не предупреждая, птицей взмыл ввысь.

Сколько бы я ни летала, каждый раз дыхание у меня перехватывало как впервые. Благодаря жемчужно-белому окрасу Солу было легко слиться с пургой: я не сомневалась, что уже спустя минуту нас стало не разглядеть из замка. Лишь когда Солярис выровнялся и ветер перестал резать мне глаза, я позволила себе выпрямиться и осмотреть тот простор, что раскинулся под нами.

Столица казалась крошечной и какой-то игрушечной, словно та самая карта на столе Совета, вырезанная в мраморе. Замок Дейрдре возвышался над городом, построенный на пике холма, и смотрел на все четыре стороны света, величественный и абсолютно неприступный. Сзади него, прямо под резким обрывом, прорастали острые рифы и скалы, обтачиваемые Изумрудным морем такого же изумрудного цвета. Слева виднелись горные хребты Мела с острыми, как львиные когти, шпилями, пронзающими небо. От них замок отделяли лишь скромный кленовый лес, где мы с Солярисом собирали чернику в месяц зверя, и то самое Цветочное озеро, в котором мне не повезло искупаться на тринадцатый день рождения. А справа от замка цвело бесхозное маковое поле, на противоположной стороне которого и стоял Рубиновый лес. Его красные верхушки даже можно было разглядеть из некоторых окон замка, но суеверные слуги избегали занимать комнаты с таким видом, как и мой собственный отец.

Сам город, Столица, распростирался в низине у подножия замка, обнимая его спереди и с боков, как дитя, тянущее руки к матери. Я уже видела вдалеке крыши из разноцветной черепицы, соломенные навесы хлевов и пёстрые шатры зимней ярмарки. Где-то там же горели костры, вокруг которых собирались замёрзшие горожане, и эхом, наперебой с тальхарпой[6], звучало пение флейты. Удивительно, как в такую стужу у людей не примерзали губы к музыкальным инструментам, но в этом и была вся Столица: несмотря на то что каждый туат насчитывал десятки деревень, поселений и городов, больших и маленьких, лишь в главном городе Дейрдре независимо от суровости и капризности погоды днём и ночью кипела жизнь.

– Поднимись выше, – попросила я Соляриса громко, перекрикивая свист ветра. – Не хочу, чтобы горожане увидели нас. Дракон в небе знатно пугает их.

«Мы не полетим через город, – ответил он и вдруг действительно кувыркнулся в воздухе, разворачиваясь на девяносто градусов. – Прошлым утром у ворот Мидир назвал стражникам деревню, откуда прибыл. Лофорт, верно? Я знаю, где это».

Я хотела возразить, но передумала: если Солярис в чём-то уверен, значит, так оно и есть. В конце концов, он, прожив почти целый век, наверняка знал об окружающем мире побольше моего – даже учитывая моё многолетнее обучение. Я покидала туат Дейрдре всего дважды за свою жизнь – в далёком детстве, во время походов отца на туаты Кердивен и Дану. Правда, тогда он сжёг несколько поселений заживо вместе с их старостами… Так что мне мало что запомнилось, кроме дыма, воплей и огня.

Чем выше поднимался Солярис, тем свирепее становился ветер и тем пуще я радовалась, что перед выходом из комнаты втёрла в губы мёд с маслом – без них мой рот давно бы превратился в кровоточащую рану. Я уткнулась лицом в меховой воротник, крепко держась за костяные гребни, а уже через пять минут увидела над нами цепкие верхушки рубиново-алых деревьев.

– Помнишь, как я потерялась здесь? – спросила я, изрядно развеселившись от нахлынувших воспоминаний.

«Хотел бы я забыть».

Мне было всего пять, когда я, ускользнув из-под присмотра няни-весталки, сбежала в лес и провела там целых три ночи. Длительный голод и холод впоследствии обернулись для меня первой стадией сахарной болезни, из-за которой я до сих пор выглядела болезненно худой на фоне пышнотелых сверстниц, но всё бы закончилось куда плачевнее, не отыщи меня Солярис. Я запомнила немногое, лишь светящиеся в темноте глаза и нахлынувшее чувство безопасности, когда он нашёл меня в куче красных опавших листьев, свернувшуюся клубочком. Кажется, Сол, как всегда, ворчал, неся меня на руках домой, а ошейник из чёрного серебра позвякивал на его шее, разъедая ту до мяса. Уже в том возрасте я понимала, что должна потеряться, если хочу освободить Соляриса. Если хочу закончить его каждодневные истязания и уберечь от участи «ручного зверя». Ведь только так, вернувшись в объятия растроганного отца, я смогла упросить его снять с Соляриса ошейник в качестве благодарности и выделить ему полноценную спальню вместо стойла в конюшне.

Жизнь до этого – вот что Солярис на самом деле, как и я, хотел забыть, а не тот день, когда мы стали друзьями.

«Красный янтарь… В этом году его стало больше».

Солярис отвёл назад крылья, чтобы я, свесившись вниз, смогла разглядеть, как что-то поблёскивает меж деревьев, пробиваясь прямо из трещин в лопнувших стволах. То были застывшие градины разных форм и размеров, сверкающие, как драгоценные камни, – окаменевшая смола, что, в отличие от смолы обычной, напоминала запёкшуюся человеческую кровь.

– Хороший вышел бы урожай для спекулянтов и ювелиров, – сказала я. – Если бы только они не были такими трусами.

Самый настоящий янтарь высшего качества, пусть и красный, и то не мог заманить в Рубиновый лес ни души. Даже ярлы сторонились его и старательно объезжали, пусть из-за этого путь к замку и становился в два раза дольше. Вероятно, мы с Солом были единственными, кого в силу привычки не страшил ни сам лес, ни сказки о нём: полёты над ним были обыденной частью нашего тренировочного маршрута. Почти задевая брюхом верхушки вечно красных деревьев, Солярис свернул от леса на юг и вскоре достиг устья Коралловой реки, за которой нас ждали новые поселения и леса.

«Рубин! Смотри».

Я успела задремать к тому моменту, когда показалась граница туата Найси, потеряв счёт времени после первого часа полёта. Солярис несколько раз подряд взмахнул хвостом и крыльями, встряхнувшись, чтобы заодно встряхнуть и меня. Едва не откусив себе язык от качки, я вскинула голову и часто-часто заморгала, сосредоточивая плывущий взгляд на пейзаже. Но нет, никакого пейзажа там не было и в помине… Как бы я ни моргала, ни очертаний домов, ни деревьев, ни хотя бы снежного покрова невозможно было разглядеть.

Потому что всё пространство впереди, до самого горизонта, застилал Красный туман.

«Мне сесть?» – спросил Солярис.

Прежде чем ответить, я снова свесилась вниз и бегло осмотрела местность. Нас и Красный туман разделяло ещё минимум триста шагов – Солярис летел достаточно медленно, чтобы я успела принять решение. Мидир не соврал: туман и впрямь имел чётко выраженную границу. Она начиналась прямо перед многовековым можжевельником высотой со сторожевую башню, растущим на конце ухабистого тракта. Туман будто упирался в него, как в невидимое стекло. С другой стороны дерева притаилась группа солдат – хирд Мидира, бдящий за туманом, как за диким зверем. Их кожаные доспехи, бронзовые щиты и знамёна пестрели на фоне снега. Посреди дороги на подступах к деревне стояла пустая повозка, возле которой слонялась ещё пара воинов: очевидно, они перекрыли тракт, чтобы не дать случайным путникам или торговцам кануть в небытие.

– Не приземляйся, – наконец-то решила я, когда услышала ругань и проклятия хирда, задравшего головы, когда по земле растеклась, точно дёготь, огромная драконья тень. – Лети сразу к туману.

Солярис не ответил – только набрал высоту, чтобы подстраховаться. Его крылья снова заработали у меня за спиной. Верх-вниз. Взмах. Ещё взмах. Я чувствовала, как Сол напряжён, даже сильнее, чем обычно. Сейчас он напоминал стрелу, выпущенную из арбалета, – ни дюйма в сторону, только вперёд. Уже спустя минуту мы пересекли границу Красного тумана и оказались прямо над ним.

– Не дай лоскутам себя коснуться, – предупредила я, сглотнув мороз, от которого саднило в горле. Сверху туман действительно напоминал дым, тонкий и рассеивающийся, но загустевающий ближе к земле. Я не знала, что именно нужно для того, чтобы исчезнуть в нём, – просто дотронуться хотя бы до маленького завитка или же окунуться полностью, – поэтому на всякий случай поджала ноги.

«Я не тупой. Лучше за собой следи. И смотри в оба».

Так я и сделала: опять легла на спину Соляриса, чтобы свеситься вниз, и попыталась разглядеть под его брюхом хоть что-нибудь. Но увы: туман оказался слишком плотным и сквозь него не просвечивали даже крыши домов, которые, если верить моим познаниям в географии, должны были располагаться аккурат под нами. Никаких скотных дворов и уж тем более никаких людей – сплошь одна хмарь. Вблизи она казалась ещё краснее, прямо как выдержанное гранатовое вино, и пугала куда сильнее, нежели Рубиновый лес. Даже воздух вокруг тумана ощущался тяжелее, словно я вдыхала костровую гарь.

– Пузырёк! – вспомнила я и, расстегнув ворот, выудила оттуда матовую колбу, переданную Ллеу.

«Только не вздумай руки в туман совать!»

Я закатила глаза. И кто кого тут ещё считает тупым?

Сняв пузырёк с шеи, я откупорила зубами железную крышку и свесила его вниз за последние звенья цепочки. Её длина позволяла зачерпнуть туман, как половником, при этом не касаясь его, – похоже, Ллеу всё предусмотрел. Возможно, недаром мой отец полагается на него.

«Руби, что-то не так…»

Пузырёк позвякивал, раскачиваясь в воздухе, и я увидела, как внутри него скапливается туман, проникая через горлышко. Но едва он успел наполниться, как я заметила, что туман стал ближе… и лизнул цепочку в опасной близости от моих пальцев.

– Не опускайся, Солярис!

«Я и не опускаюсь!»

Уже спустя секунду следом за пузырьком с цепочкой в тумане утонула вся моя рука по запястье, и я поняла: Солярис действительно не опускался ниже – это туман поднялся к нам.

– Выше, Сол!

Мне не пришлось повторять дважды. Я едва успела сесть ровно и забросить пузырёк обратно под воротник, когда Солярис изогнулся и подорвался вверх, лихо набирая высоту. Дыхание спёрло от перепадов давления, и, вцепившись пальцами в костяные гребни, я скосила глаза вбок. Туман ничуть не отставал от нас, будто прилип к чешуйчатому хвосту Соляриса.

«Огонь мира! Он пытается поймать нас! Держись крепче, Руби!»

Я вжалась в спину Соляриса и мысленно воззвала к четырём богам, пусть и понимала, что всё бесполезно. Ещё несколько минут назад мы парили над уровнем деревьев, и там кончались владения тумана, но теперь, даже запрокинув голову, я не видела солнца и облаков – туман был почти повсюду. Как бы Солярис ни кружил и ни вилял, тот всегда оказывался впереди, будто предугадывал все его действия. Туман был не просто надоедливым и кровожадным – он был умным и быстрым. Умнее, чем какой-то там дикий зверь, и быстрее, чем моё собственное сердцебиение, отдающееся стуком в висках.

«Нет, нет, нет!»

Не прошло и минуты, как всё перед глазами застелила алая пелена. Всё-таки обогнав Соляриса, туман окончательно сомкнулся над нашими головами.

«Не могу лететь!»

Голос Соляриса надорвался в моей голове, а затем у меня заложило уши: точно так же резко, как только что Солярис устремился ввысь, он вдруг замер и камнем полетел вниз.

От страха я даже не смогла закричать. Только вцепилась ногтями в жёсткую чешую, раздирая пальцы, пригнулась и крепко зажмурилась, готовясь к удару. Это было совсем не похоже на моё первое и единственное падение пять лет назад: тогда я была почти без сознания от нехватки кислорода, а поблизости находилось Цветочное озеро, до которого Солярису удалось донести нас, чудом подцепив меня в воздухе. С тех пор длинные шрамы на рёбрах от драконьих когтей служили мне горьким напоминанием, что по-настоящему упасть с дракона можно лишь один раз в жизни.

Неужели этот раз всё-таки настал?

«Руби!»

Что-то толкнуло меня в грудь, заставив пальцы на костяных гребнях разжаться, и закрутило в воздухе колесом. На секунду разомкнув веки, я увидела белоснежный чешуйчатый хвост, растворившийся в тумане, – нас с Солярисом раскидало в разные стороны красного проклятия.

– Солярис!

Я не поняла, в какой момент достигла земли, и даже не запомнила удар об неё. Только боль волнами растекалась по телу от кончиков пальцев до макушки. Особенно сильно ныли колени, локти и правая щека, которой я проехалась по мелким камням. Однако мне хватило сил не только открыть глаза, но даже сесть. Лишь несколько раз внимательно осмотрев себя и проверив все кости с суставами, я окончательно поверила в это: никаких переломов и смертельных ран. Я была по-прежнему жива и, кажется, даже невредима, если не считать синяков, порванной одежды и разбитого виска, откуда по щеке и шее катилась кровь. Но разве…

Разве такое вообще возможно?

– Солярис! – снова закричала я, когда смогла обуздать панику и негодование. – Сол! Где ты?! А где…

Где я сама?

Хоть сверху туман и казался непроглядным, но здесь, под его толщей, он хорошо просматривался в радиусе десяти шагов. Я обнаружила, что сижу прямо на мёрзлой земле между двумя крестьянскими лачугами с покатыми крышами, тёмными окнами и соломенным настилом. Вокруг проступала обычная деревня: углы соседних домов, деревянные ограды с перегоревшими масляными лампами на крючках, заледеневшие улицы и крытые телеги, брошенные на полпути. Деревня будто застыла, как картинка. Рядом со мной, у крыльца, валялись лошадиная сбруя и седло, словно кто-то случайно обронил их, когда выходил из дома. Неподалёку слышалось ржание лошадей, запах тоже стоял соответствующий, самый что ни на есть сельский – поблизости точно располагался хлев или курятник.

Я медленно поднялась, всё ещё не уверенная в том, что у меня не сломаны ноги, и, обтерев лицо замшей перчатки, двинулась наугад. Во время полёта до Лофорта всю мою накидку и волосы усыпал снег, но здесь, под панцирем тумана, он совсем не шёл. Лишь земля хрустела под ногами как доказательство того, что на улице действительно стояла зима: сугробов в деревне не было тоже. Туман практически не пропускал солнечный свет, из-за чего оставалось только гадать, который сейчас час. Сразу ли я пришла в сознание? Сколько времени уже прошло? И почему…

– Почему я не исчезла? – спросила я саму себя вслух, оглядывая грязные исцарапанные руки, которые затем приставила ко рту, чтобы громко крикнуть: – Солярис!

Мой зов эхом прокатился между домами, и я содрогнулась, когда это эхо вернулось обратно, будто туман ответил мне моим же голосом. Он пах солью, дождём и медью, от которой свербило в носу. Заглядывая в помутневшие от мороза окна домов, я запрыгнула на первое попавшееся крыльцо, открыла дверь и робко просунулась внутрь.

– Эй, здесь есть кто-нибудь?

Но никого больше не было. Я проверила несколько лачуг, и все оказались пусты. Кухонная утварь, закопчённые очаги, мурлычущие на подоконниках кошки и даже остывший хлеб с замёрзшим супом на столе – всё осталось нетронутым, как и утверждал Мидир. Может, туман всё ещё оставался здесь, но людей он уже давно забрал.

– То, что я увидела… Будущее, пламенный кошмар… Это неизбежно?

– Это неизбежнее, чем зима; чем потуги девицы, которая скоро понесёт дитя.

– Но разве не ты учишь людей тому, что судьба изменчива, как погода? Что её можно задобрить и склонить на свою сторону, как разбойники каждый раз склоняют на свою сторону тебя? Скажи мне, что делать, и я всё изменю!

В центре каждого мало-мальски крупного поселения всегда рос священный тис. Точнее, наоборот – это город строился вокруг священного тиса, там, где прорастали семена богов, даруя своё благословение и разрешение обустроиться на их земле. Священное древо неизменно возвышалось на перекресте дорог, и поселение существовало ровно до тех пор, пока существовало и цвело древо. Каждый месяц оно задабривалось всеми жителями, украшалось бумажными гирляндами или раскрашивалось красками из толчёных орехов и ягод. В ответ на подношения и заботу тис оберегал, защищал, объединял… И в Лофорте этот тис тоже был.

Я заметила его в тумане, как раз дойдя до перекрёстка, где обычно разбивался рынок, а вместе с тем увидела и два человеческих силуэта, спорящих между собой под его голыми скрюченными ветвями.

– Эй!

Возле древа туман становился вязким и упругим, как смола. Он почти полностью окутывал обоих людей в кровавые плащи, не позволяя разглядеть что-то, кроме золотых пластин на их одеждах и роста: один ниже, второй выше. Судя по голосам, мужчина и женщина. Однако никто из них не шелохнулся, а затем оба и вовсе растаяли, едва я успела приблизиться к ним.

Весталка рассказывала, что иногда Дикий дурит людей, являя им призраков и страшные видения. Неужели это они и есть?

Я опёрлась рукой о тис: по крайней мере, он точно был настоящим, расписанный зигзагообразными узорами и отпечатками детских ладоней вдоль всего ствола. Вдобавок такой широкий, что потребовалось бы человек пять, чтобы просто обхватить его. Из-за этого я не сразу увидела, что мужчина с женщиной появились вновь, только уже по другую сторону древа.

– Не хочешь, чтоб жар света землю обуял? Чтоб весь мир, в любви его согревшись, навечно замолчал?

Я встрепенулась, но остановила себя на полушаге. Интуиция шептала на ухо, что, если попробую обогнуть древо и подойти к призракам ближе, те снова исчезнут. И неизвестно, вернутся ли. Стоит ли рисковать? Ведь, похоже, это и впрямь не люди вовсе… Но что тогда?

– Как печально и смешно! Я бы посмотрел, хоть это и грешно, – хихикнул мужчина в тумане.

Выглядывая из-за тиса, я прищурилась, но тщетно: мгла пропускала только голоса. Мужской был высоким и медовым, то поднимающийся до звонких нот, то нисходящий на интимный шёпот. Незнакомец говорил с издёвкой, гораздо задорнее и бодрее, чем его собеседница, явно не разделяющая веселья и находящаяся на грани истерики:

– Как я могу вернуться, зная, что мой дом ожидает подобная участь?! Если есть шанс это предотвратить… Я молю тебя, на коленях молю. – И силуэт женщины действительно рухнул наземь. Она склонила голову, почти припав лбом к земле, но мужчина напротив даже не шелохнулся. – Вы, четверо изгнанников, во имя людей отказались от божественной доли. Неужто вы оставите нас теперь? В чём же тогда был смысл вашей великой жертвы?! Молю, мой Принц, молю… Позволь мне хотя бы попытаться!

Мужчина молчал. Долго молчал. На миг я подумала, что видение – или чужое воспоминание? – сломалось и застыло, но нет. Мужчина не наклонился, только немного опустил голову, глядя на павшую ниц женщину сверху вниз… и усмехнулся.

– Как печально и смешно, – повторил он. – Жаль, что, если мир сгорит, никто уже не принесёт вино.

– Это… это значит «да»? У меня есть шанс?

– Шанс есть всегда, но нет пути обратно. Жертва неизбежна так же, как неизбежна плаха.

– Я готова, слышишь? На всё готова!

– Тогда внимай мне: Рок Солнца будет длиться вечность, но коль взрастишь в себе зерно, однажды жизни скоротечность два сведёт в одно…

– Рубин!

Я ахнула и отпрянула от древа. Последний голос принадлежал уже не призракам, а Солярису, чей крик прокатился по улице громовым раскатом. Туман вокруг тут же завибрировал, забурлил от недовольства. Несмотря на то что всё внутри меня требовало броситься Солярису навстречу и заключить его в объятия, я осталась стоять на месте и продолжила смотреть на таинственные силуэты не моргая. Один из них почему-то казался мне смутно знакомым.

– Руби!

Крик Соляриса вдали повторился, и мужчина повернулся к тису спиной, уходя. Женщина сразу последовала за ним. Я рефлекторно подалась вперёд, отчаянно цепляясь взглядом за золотые пластины на её одеждах, которые вдруг засияли слишком ярко, чтобы туман мог скрыть их так, как скрывал лица. Я до последнего надеялась, что он всё-таки приоткроет мне что-нибудь ещё… И он сделал это, расступившись на мгновение: у мужчины – штаны-шаровары, усыпанные драгоценностями так же, как и котта[7] с высоким воротником и странным плащом, напоминающим птичьи крылья. У женщины – длинное платье из тяжёлой ткани с простым, но изящным золотым поясом. Он идеально гармонировал с украшениями в её бронзовых волосах, один вид которых пригвоздил меня к месту, – тройная лунная фибула, как золотая монета в костре. Растущая луна, убывающая луна и полнолуние.

– Руби! Слава солнцу, ты цела!

Солярис схватил меня за руку. Его дыхание сбилось, неизменно фарфоровые щёки впервые приобрели человеческий румянец, а по белоснежной чешуе доспеха ручьями струилась кровь. Он потащил меня следом за собой так резво, что я даже не успела разобрать, откуда та льётся. Видимых ран на теле Сола не было, но я не сомневалась, что они найдутся под его одеждой. То, как Сол сгибался пополам на каждом шаге, снова и снова превозмогая боль, ясно дало мне понять, что для него падение обернулось бо́льшими последствиями, нежели для меня.

Я не знала, куда мы бежим, но, как всегда, безоговорочно вверила себя Солярису. Он ловко ориентировался на незнакомых улицах, петлял меж домами и не сбавлял скорость, даже когда мы оказывались на развилке. Для меня же все тропы выглядели одинаково – красно-белые от тумана, безлюдные и неживые. Я несколько раз оглянулась на священный тис, оставшийся позади, но ничего нового там не увидела.

– Холод… Чувствую холод… Туда!

Солярис ускорился, и я споткнулась, едва поспевая за ним. Его когтистые пальцы, кольцом сомкнутые вокруг моего запястья, точно добавили мне ещё один синяк. Мы миновали облезлые поросли смородины и дикой малины, которыми, как забором, обрастала деревня Лофорт по периметру, а затем Солярис вдруг остановился и толкнул меня вперёд.

Потеряв равновесие, я выкатилась за границу тумана первой. Удивительно, но Красный туман легко отпустил и меня, и Соляриса, выпрыгнувшего следом. Мы будто прошли через плотную завесу дыма: на миг перед глазами всё потемнело, а в следующую секунду я уже стояла под грязно-синим небом в окружении гудящего хирда, подоспевшего к нам на помощь от старого можжевельника, возле которого они разбили лагерь. Там же горел костёр, на котором жарилась пара подстреленных белок. Огонь алчно ловил языком сыплющиеся хлопья снега, который всё ещё шёл здесь, по эту сторону тумана. Но там…

– Принцесса Рубин!

– Госпожа, вы в порядке?

– Это драгоценная госпожа! Позовите лекаря и принесите воды!

Я пробормотала что-то невнятное, вежливо отбиваясь от заботы, хотя вода и впрямь бы не помешала – голова у меня шла кругом. Но не столько от шока или падения, сколько от бега. Лёгкие нещадно пекло, сердце колотилось, и от облепивших меня воинов становилось лишь хуже. Я выставила перед собой руки, расталкивая их, чтобы добраться до Соляриса, сидящего на земле почти у самой границы тумана: он упал сразу же, как переступил через неё. Пускай кровь уже не бежала по его доспеху, он всё равно выглядел неважно: раскрасневшийся, с прилипшими ко лбу волосами и самостоятельно вправляющий себе руку, которая всё это время, оказывается, была сломана.

– Ты как? – спросила я, опустившись рядом. Туман колыхался за спиной Сола, как море, и я следила за ним краем глаза: вдруг снова взбунтуется и попробует подойти ближе? – Давай-ка лучше отойдём…

– Хоть одна твоя хорошая идея за сегодня, – фыркнул он, неохотно опираясь на моё плечо, чтобы подняться на ноги.

Однако едва мы успели сделать пару шагов в сторону разбитого лагеря, как вокруг снова раздались охи и крики:

– Смотрите!

– Оно уходит?..

Один из воинов выронил бурдюк, расплёскивая терпкую медовуху на снег, а затем даже снял с головы шлем, чтобы ничего не мешало ему видеть, как Красный туман уходит туда, откуда пришёл. Я никогда не думала, что это происходит так… обычно. Про́клятый и явно потусторонний, туман тем не менее рассеивался точно так же, как и любой другой: вдруг стал редеть и светлеть, теряя свой насыщенный кровавый цвет, пока окончательно не высвободил деревню из плена. Проступили доски, покатые крыши, сараи и священный тис, возвышающийся в центре… Уже спустя пять минут никакого тумана не было и в помине.

– Уходим, – шепнул мне Солярис на ухо, и, пока все остальные бурно обсуждали, не опасно ли заходить в деревню прямо сейчас, мы под шумок нырнули за кромку леса.

– Эй, ты куда? Лагерь в той стороне! – воскликнула я, указывая пальцем на можжевельник, который Сол без сожалений оставил позади. – Тебе нужно отдохнуть, Солярис!

– Всё, что мне сейчас нужно, как и тебе, – это избежать вопросов и подозрений. Мы оба упали прямо в гущу тумана, а потом вышли оттуда как ни в чём не бывало. Первые за всю его историю, а потому тоже про́клятые, – отчеканил он, не оборачиваясь.

– Проклятые?..

– Люди считают проклятым и опасным всё, чего не понимают. Просто делай, как я говорю.

– Но…

Сол сделал вид, что не услышал мой вялый протест, продолжая пробираться сквозь притоптанные сугробы и ели, раскачивающиеся на ветру. Скрепя сердце я погналась за ним, перелезая через поваленные деревья, которые Солярис просто переступал за один шаг. Может, он был и прав – стоило сбежать от хирда, пока воины снова не окружили меня и не начали допрашивать, а ещё хуже – считать осквернённой.

Ведь Красный туман уносит человеческие души. Почему же он не унёс наши?

– Сол! Я кое-что видела там, у древа… – начала я, и он сразу остановился, но не потому, что внял моему беспокойству, а потому, что впереди показался полузамёрзший ручей, бьющий из горячих подземных вод.

Почти уснувший подо льдом в это время года, он едва слышно и мягко журчал. Этот звук напоминал колыбельную, а сама вода была кристально чистой, как бриллиант. Солярис первым спустился к берегу и удовлетворённо цокнул языком. Наверняка он заприметил этот источник ещё в полёте, учуяв влагу.

– Обсудим всё в замке. Сейчас тебе нужно промыть ссадины, чтобы не занести заразу. Привести себя в божеский вид тоже бы не помешало. Лицо своё видела?

– А ты себя всего видел? – парировала я, сложив руки на груди, пускай колени, как и висок со всей правой щекой, действительно чертовски жгло. Те стянуло коркой из грязи и крови, но мне было абсолютно плевать. – Тебе лекарь нужен, глупец! Давай вернёмся…

– Бо́льшая часть моих ран зажила ещё к тому моменту, когда я тебя нашёл. А только что зажили все оставшиеся.

– Сколько же именно ран ты получил?

– А ты как думаешь? – Солярис посмотрел на меня без привычной насмешки в глазах. Его руки уже пробили лёд и погрузились по локоть в воду, смывая и с кожи, и с брони коричнево-багряный налёт. – Мы упали чуть ли не с высоты Меловых гор, Руби! Я не понимаю, почему ты осталась жива и даже преспокойно разгуливаешь на своих двоих, но безмерно рад этому, потому что лично у меня было переломано больше тридцати костей.

Тридцать… костей?!

Где-то в верхушках елей захлопали птичьи крылья. Солярис хмыкнул и отвернулся к ручью, принявшись умываться. Вода быстро очистила его лицо от нездорового румянца, а жемчужные волосы – от грязи и пота. Отмывать всю броню он не стал: на белоснежной чешуе запеклось так много крови, что проще было нырнуть в этот ручей с головой. Я содрогнулась от мысли, как же, должно быть, Солу было больно… И всё-таки он поднялся, чтобы найти меня. Опять.

– Тебе повезло, что ты родилась в рубашке, а мне повезло, что я молод, – продолжил Солярис, когда закончил приводить себя в более-менее приличный вид, и, выбравшись из мелководья, поднялся ко мне на крутой склон. – Будь я хотя бы на сто лет старше, мне бы неделю себя по кусочкам собирать пришлось.

Я удивлённо хмыкнула, но быстро вспомнила: чем взрослее дракон, тем он крупнее, но и тем больше времени ему нужно для восстановления. Большинство книг о драконах были уничтожены во время войны, поэтому долгое время мои знания ограничивались тем, что драконы умеют летать и извергать пламя, зовущееся солнечным. Несомненно, Солярис мог поведать мне гораздо больше… Жаль только, что он почти никогда этого не делал.

Отряхнув мокрые волосы, Сол нетерпеливо кивнул на ручей, давая понять, что теперь моя очередь. Я послушно спустилась к берегу и села на корточки подле пробитого льда, когда вдруг заметила, что Солярис спускается следом.

– Вот уж умыться я точно сама могу! – воскликнула я, остановив его жестом. – Не маленькая.

Сол лишь пожал плечами и, вернувшись на пару шагов назад, осел под елью, наблюдая, как я стягиваю с рук замшевые перчатки и запускаю пальцы в ледяной поток. Несмотря на то что на улице стоял месяц воя, это было невероятно приятное чувство: холод остудил израненные пальцы, а заодно прояснил рассудок. Без зеркала умываться было сложно, но я на ощупь стёрла с лица всю грязь, не забыв промыть разбитый висок и длинную царапину под самой челюстью – та шла почти от уха до уха. Падение меня не убило, но теперь это наверняка сделает Маттиола.

– Солярис…

– Я же сказал, что мы обсудим случившееся дома, при Совете и твоём отце. Мне надо подумать.

– Я не об этом хотела поговорить. Можешь рассказать о Роке Солнца?

Я услышала, как хрустнули ветки, на которых сидел Солярис, и повернулась, параллельно смывая кровь и прилипший снег с коленей под порванными штанами. Почему-то я не сомневалась, что даже если подвесить Соляриса над обрывом, он и тогда сохранит надменный бесстрастный вид. Эта его способность восхищала меня едва ли не больше, чем его первородный облик. Но вот Солярис повёл плечом, будто стряхивая невидимый плащ, и я поняла – он притворяется.

– Нелепо, – ответил Сол.

– Что нелепо? – спросила я.

– Просить меня рассказать о том, о чём и сама всё знаешь. Не твой ли прадед погиб от последнего Рока семьдесят лет назад?

– Да, так и есть. Я знаю о Роке Солнца, но знаю как человек, поэтому и спрашиваю тебя, дракона. Что вы знаете о нём?

Солярис заколебался, но затем тяжко вздохнул, безмолвно соглашаясь с моей просьбой. Запрокинув назад голову и прижавшись затылком к стволу дерева, он закрыл глаза. Снег оседал на его пушистых и почти бесцветных ресницах, пока он говорил, а я тем временем осторожно плескалась в ледяном ручье, внимательно слушая.

– У нас Рок Солнца любят называть Тысячелетним Рассветом. Тебе повезло, что ты уже умрёшь к тому моменту, когда он повторится снова. Из-за того, что все трое суток солнце не заходит за горизонт и раскаляется до предела, даже камни начинают плавиться. Несчастные люди прячутся в погребах своих замков, а те, у кого замка нет, получают солнечные ожоги и умирают в муках. Животные, которые не умеют рыть глубокие норы и хорошо прятаться, или хрупкие породы деревьев умирают вместе с ними. Для человечества это великая катастрофа, случающаяся раз в тысячу лет, но для драконов – великий праздник, которого мы ждём целыми поколениями. Мы любим жар, поэтому в Рок Солнца чувствуем себя комфортнее всего. Свирель, блюда из сахарного тростника, танцы сородичей и смех молодняка с детёнышами, которые впервые видят, чтобы солнце горело так ярко… Повсюду зажигаются костры, будто на улице недостаточно жарко, и расставляются зеркала, чтобы даже окаменевшие от тоски драконы могли насладиться светом в полной мере. Город не спит все трое суток, гуляет и веселится. Те, кто уже нашёл свою пару, стараются сыграть свадьбу в эти дни, якобы это сулит большое потомство. П-ф…

Когда Солярис говорил, его глаза оставались закрыты, но на губах цвела улыбка, которую он позволил мне увидеть лишь потому, что думал, будто я слишком занята омовением и не смотрю на него. Но я смотрела… И вина, растущая с самого детства, стала скрестись изнутри. Как бы редко Солярис ни говорил о доме, он делал это с любовью, благоговением и грустью. Как бы чопорно он ни выглядел, живя своей новой жизнью, он скучал по старой. Он жутко хотел домой.

– Звучит действительно прекрасно, – слабо улыбнулась я, любуясь им, в кои-то веки безмятежным и замечтавшимся о житейских радостях. – Судя по рассказам, ты тоже праздновал Рок Солнца семьдесят лет назад, да?

– Нет, семьдесят лет назад я родился. Как раз в последний день Тысячелетнего Рассвета.

Я открыла рот, но снова закрыла его, принявшись загибать пальцы и считать. Солярис родился в седьмой день месяца пряжи – я точно знала это, потому что каждый год собственноручно пекла вместе с кухонным мастером его любимые черничные тарталетки с пышной верхушкой из лимонной меренги. И потому что в этот день Солярис ворчал сильнее обычного, становясь совсем несносным. А семьдесят лет назад мой прадедушка погиб в восьмой день того же месяца… Всё сходилось, но оставался последний вопрос.

Почему я столько лет живу с Солярисом, но узнаю` о таких закономерностях только сейчас? И, главное, почему они мне так не нравятся?

«Рок Солнца будет длиться вечность, но коль взрастишь в себе зерно, однажды жизни скоротечность два сведёт в одно».

– Скажи, Солярис… – Я прочистила горло и сделала вид, что очень увлечена кругами, расходящимися по воде, и тем, как дрожат в ней мои вконец обледеневшие пальцы. – А может быть такое, что однажды Рок Солнца будет длиться дольше чем три дня? Может ли он действительно длиться… тысячу лет? Или целую вечность?

– Вечность? – переспросил Сол, и его насмешливый тон немного успокоил меня. – В мире не существует ничего вечного. Кроме твоей непутёвости, конечно.

– Я серьёзно.

– Если бы Рок Солнца длился вечность или хотя бы тысячу лет, Руби, наш мир превратился бы в пепелище. Люди так уж точно. Ты же…

Солярис умолк на полуслове и, распахнув глаза, вдруг подскочил на ноги. Всего за несколько шагов он спустился к ручью и даже не заметил, как случайно погрузился в мелководье по щиколотку, когда навис надо мной. Его плечо снова дёрнулось в сторону, а глаза, золотистые и искрящиеся, забегали туда-сюда по моему лицу так, будто Сол увидел меня впервые. Я занервничала, потянувшись к щеке – может, плохо смыла кровь? – но не успела спросить, что не так.

Солярис протянул руку к моим волосам:

– Нехорошо…

– Что нехорошо?

Кадык Соляриса дёрнулся, а сухие губы, потрескавшиеся на морозе, сжались в тонкую линию. Он аккуратно поддел заострённым ногтем ту прядь волос, что лежала за моим ухом, и вытянул её, накручивая на свой палец так, чтобы я увидела.

– Вот это, – прошептал Солярис, и мы оба уставились на локон, который ещё утром, когда я причёсывалась, был таким же медово-песочным, как и все остальные.

Теперь же он был рубиново-красным.

3 Вознесение

Из наполненной до краёв ванны и чугунной печи в центре купальни поднимался душистый травяной пар. Вода окрасилась в светло-розовый от плавающих в ней лепестков незабудок, дикой мелиссы и макового масла, впитываясь в разрумяненную кожу вместе с горько-сладким ароматом ушедшего лета. Я позволила телу обмякнуть, свесив руки с деревянных бортиков, и закрыла глаза, представляя, что раскачиваюсь на волнах безмятежного Изумрудного моря, – даже своими формами и размерами ванна походила на рыбацкую лодку. А звук, с которым Маттиола подливала из кадки горячей воды, отдалённо напоминал шум прибоя, который можно было услышать из восточной части замка по утрам. Мою иллюзию портила лишь сама Матти – она суетилась, перебегала с места на место, не зная, что ещё сделать, дабы привести меня в надлежащий вид.

– Не дёргайся.

Скребя пестиком по месиву из растёртого зверобоя и голубой глины, Матти нависла надо мной и растёрла вязкий нагретый бальзам почти по всему моему лицу.

– Ой-ой, жжётся!

– Сказала же, замри! По-другому эту гематому не убрать.

Я притихла, стиснув зубы. Никто бы не захотел сердить Матти дважды, если бы пережил то, что пережила я по возвращении из Лофорта в Столицу. При виде меня, побитой и грязной, она закатила такую истерику, какой предавалась на моей памяти разве что в детстве на похоронах крольчонка Ярла Белая Шёрстка, которого Мидир однажды поймал нам на охоте. Однако даже тогда Матти успокоилась гораздо быстрее, чем сегодня.

– Ты была такой красивой! Такой красивой! – причитала она, рыдая в три ручья и прыгая передо мной, как цапля, когда я, едва держась на ногах после нескольких часов полёта, брела в зал Руки Совета. – В какой ужас превратилось твоё личико теперь! Твоё бедное, бедное личико… Это конец!

– Матти, ты говоришь так, будто мне лицо разъела хворь. Это всего лишь синяк и пара ссадин.

– Синяк и ссадины прямо накануне Вознесения! Хуже и быть не может!

За Маттиолой и прежде наблюдалась склонность к драматизму, поэтому я надеялась, что она успокоится к тому моменту, когда я поговорю с отцом и вернусь в покои, чтобы полноценно подготовиться к пиру. Так оно и оказалось: всего за час, что мы с Солярисом пробыли у короля Оникса и советников, Матти собрала целую тележку со склянками, мазями и припарками, готовая драться за мою красоту не на жизнь, а на смерть.

– Сегодня все будут смотреть на тебя, будущую королеву девяти туатов. Ты обязана сиять! – всё ещё в слезах, но решительно заявила она, хватая с тумбы бархатистые полотенца. – Я не позволю тебе быть уродиной!

– Что? По-твоему, я сейчас уродина?..

– Марш в купальню!

И вот я здесь – терплю десятую процедуру подряд в попытках Матти свести с моего лица следы недавних приключений, от которых всё ещё голова шла кругом. Одна мазь сменяла другую, горчица чередовалась с птичьим помётом, а со лба Матти капал солёный пот… И всё-таки это было приятнее, чем допросы и лекари, которые наводнили зал Совета, стоило мне сообщить, что я побывала в сердце Красного тумана.

– Истинный господин, наверное, пришёл в ярость, – поёжилась Матти, когда я закончила рассказывать ей всё то же самое, что рассказала отцу, и даже чуточку больше.

– Отец скорее испугался, – ответила я, немного подумав. Мои веки были плотно сомкнуты, и я чувствовала пальцы Матти в своих волосах. Она тщательно втирала мне в кожу головы апельсиновое мыло, вычищая грязь и дурные мысли. – Если он на кого-то и разозлился, то только на Соляриса. Сразу выгнал его из зала, стоило мне дойти до той части доклада, где мы упали. Будто он в чём-то виноват… К счастью, мой последующий рассказ так шокировал Совет, что отцу стало не до Сола. Никто, даже Ллеу, не понимает, почему туман нас не забрал.

– Ну главное, что не забрал, так ведь? Пускай мой братец сам голову ломает, это ведь работа сейдмана. – Матти фыркнула мне на ухо, и я почувствовала, как с кончиков волос побежала вода, когда она опрокинула очередную кадку мне на голову. – Ты уже отдала Ллеу тот пузырёк, наполненный туманом, да? Значит, твоя задача выполнена. Теперь побеспокойся лучше о празднике.

– Эх, вот бы у меня и впрямь не было других поводов для беспокойства, кроме праздника…

Приоткрыв один глаз, я нашла пальцами рубиново-красную прядь волос, спутавшуюся с остальными. Даже на ощупь она словно отличалась от других: какая-то жёсткая, непослушная. На цвет локон был ещё неприятнее, будто перепачканный в крови, которую не сумело отмыть даже мыло. Этот цвет тянулся до самых корней волос, из-за чего прядь, пусть и была шириной всего в указательный палец, ярко бросалась в глаза.

– Может, отрезать её? – предложила Матти, многозначительно щёлкнув швейными ножницами, которыми ещё пятнадцать минут назад подрезала нити на моём новом платье, давая мне время спокойно полежать и отмокнуть в цветочной ванне.

– Сол велел не трогать, – напомнила я не столько Матти, сколько самой себе, ведь мне тоже жутко хотелось это сделать. Мысль, что нечто пометило меня, была почти невыносима. – Неизвестно, что произойдёт, если мы её отрежем.

– Хм, тогда я спрячу локон под заколкой с рубинами. Она хорошо замаскирует его. И прекрасно подойдёт к платью!

– Спасибо, Матти.

Меня восхищали жизнерадостность Маттиолы и её способность исправить любую проблему, от побитого лица до проклятия. Я села в ванной, разгоняя по воде мыльные круги, и сложила на груди руки, пока Матти втирала соляной скраб в мои лопатки и позвоночник – те тоже покрывали чернильные синяки. Мне пришлось закусить нижнюю губу, чтобы вытерпеть это, особенно когда она взялась за мочалку из жёсткой шерсти с деревянными бусинами и принялась со всей душой соскребать с меня грязь.

– А что истинный господин сказал о твоём видении? – продолжила расспрашивать Матти.

– Об этом я ему не говорила, – честно призналась я, снова морщась, когда к соляному скрабу присоединилась зола.

– Почему?! – Матти с грохотом поставила кадку на каменный пол. – Я понимаю, по какой причине ты не рассказала господину о красном локоне, но, по-моему, уж о видении ему стоит знать. Если ты правда видела королеву Неру…

– Я не уверена в том, что видела. – Я вдохнула в себя густой пар и опрокинулась спиной в воду, чтобы смыть скраб. Брызги случайно попали на Матти, и та отскочила в сторону, громко ойкнув. – Моя бабушка, прабабушка, какая-нибудь тётя… Эту фибулу с лунными ипостасями мог носить кто угодно до меня и мамы. Я ведь даже не помню, какого цвета волосы у неё были… Отец давно попрятал все портреты. Любое упоминание о королеве Нере для него – стрела, пущенная в самое сердце. Представь, что будет с ним, если я вдруг скажу, что видела её воочию. Вот почему я сначала сама хочу во всём разобраться. Только ты и Солярис знаете об этом красном локоне и о том, что я видела тогда у священного тиса. Пусть пока оно так и остаётся.

Матти широко улыбнулась, водрузившись на бортик ванны, пока я тщательно тёрла мокрым полотенцем лицо, избавляясь от остатков липкого бальзама. Румяная и влажная от пара, она даже не пыталась скрыть, насколько польщена моим доверием. Ровно настолько же я была польщена тем, что могла поделиться с Матти чем угодно и не бояться за сохранность своих тайн.

– А что сам Сол думает о произошедшем? Он ведь гораздо старше нас, даже старше истинного господина! Может, у него есть какие-нибудь мысли на сей счёт…

– Хотела бы я знать, – вздохнула я, швыряя полотенце в сторону. – Солярис не из тех, кто делится своими мыслями. Даже со мной.

Сол действительно ничего не сказал мне ни насчёт видения, ни насчёт красной пряди, пока я рассказывала ему в полёте всё как на духу, не сумев дотерпеть до замка. На Совете Солярис молчал тоже. Впрочем, там это было уместно: пускай лицо отца и скрывала маска из тиса, распускающая по залу терпкий аромат наперстянки, я знала, что он смотрит на Соляриса не моргая, уже заведомо виня его во всех приключившихся со мною бедах. Попробуй Сол выступить, отец бы не ограничился одним изгнанием из зала и приказал бы либо выпороть его, либо снова нацепить на Сола ошейник из ядовитого чёрного серебра.

– Я отнесла Солярису в башню парадный костюм, пока вас не было, – сообщила Матти, когда я выбралась из ванны, шагнув через бортик на расстеленное полотенце. Она тут же подорвалась и завернула меня в точно такое же, только сухое и чистое. – У меня сохранились его старые мерки, так что я передала их портнихе вместе с заказом на твоё платье. Костюм удался на славу! Надеюсь, Сол не откажется надеть его. Праздник-то не весть какой, а Вознесение!

– Пусть надевает что угодно, лишь бы вообще пришёл, – пробормотала я, вспоминая, что, когда вышла из зала Совета, Соляриса, который должен был дожидаться меня снаружи, уже и след простыл. Я не рискнула идти за ним в башню, потому что знала: – Не повезло же мне родиться в ночь с тридцать третьего дня месяца воя на тридцать четвёртый… Спустя несколько часов после начала Мора. Солярис никогда не рассказывал, кого именно потерял тогда в драконьем городе, когда казнили дядю Оберона и началась бойня, но, думаю, именно из-за этого он всегда уходит в себя во время моих дней рождения. Утренний полёт отвлёк его, но, стоило нам вернуться, как он снова погрузился в тишину. Так что я не жду от него многого, тем более что мой отец не рад присутствию Сола на празднествах так же, как и на советах. Хотя, возможно, черничные тарталетки вполне могут убедить Соляриса рискнуть…

– Поверь, он придёт, и не ради тарталеток, – насмешливо протянула Матти из-за моей спины. Не дав мне обернуться, она резко усадила меня на высокий стул и, поглядывая на песочные часы на очаговой полке, приступила к сборам.

Ни один пир прежде не имел такого значения, как этот, когда ради меня съедутся все восемь ярлов, включая их семьи, хирды и приближённых. Прекрасно помня об этом, целых два часа Матти вертела меня на стуле и так, и эдак, причёсывая и иногда щипая за щёки, чтобы не дать мне заснуть. В какой-то момент она просто впихнула мне в руки зеркало, и я обомлела: бесчисленные лечебные мази оказались вовсе не бесполезны! Тон лица улучшился, длинная царапина вдоль подбородка побледнела и почти слилась с кожей, а синяк на виске чудодейственным образом рассосался. О недавнем падении напоминала лишь корочка крови, оставшаяся над уголком брови, но Матти ловко спрятала её, распустив мне чёлку. Точно так же она спрятала рубиново-красный локон, вплетя его в одну из четырёх кос. Те покоились у меня на плечах, в то время как остальные волосы лежали за спиной, распущенные. Голова ныла и невольно кренилась вбок от количества заколок и драгоценных камней.

– Может, хотя бы сегодня наденешь нормальные серьги? Желательно сразу две, – саркастично предложила Матти, легонько дёрнув меня за изумрудную серьгу в правом ухе, на что я яростно затрясла головой. – Ладно-ладно, как скажешь. В новом платье ты всё равно всех затмишь. Ах, недаром портнихи из Ши считаются самыми лучшими! Недаром!

В чём в чём, а в этом Матти точно была права: заказанное ею платье не только сидело идеально, точно вторая кожа, но и выглядело безупречно. Лишь мастерицы из самого южного туата на краю континента могли так искусно подобрать цвет на стыке лазурного и аквамаринового, совместив тяжёлый дамаст с шёлковым кружевом. Из первого был сшит подол, закрывающий даже ступни, а из второго – всё остальное, включая обтягивающие рукава с золотыми пуговицами и ворот с разрезом до ключиц. Матти затянула широкий пояс так туго, что мне стало нечем дышать. Я невольно скосила на него глаза, читая руническую вышивку как пожелание и завет: турисаз, ансуз, кеназ. Власть, мудрость, воплощение задуманного.

– У меня есть одна просьба, – сказала Матти, когда закончила втирать мне в губы сок шелковицы и покрыла ресницы тонким слоем сажи. К тому моменту в часах уже заканчивался песок, а на небе за стрельчатым окном висела полная луна. – Можешь кое-что сделать ради меня сегодня?

– Что именно?

– Прошу, как следует повеселись на пиру.

– Ты это серьёзно?

– Да. Я хочу, чтобы твоё Вознесение запомнилось тебе навсегда, иначе у тебя совсем не останется иных воспоминаний о юности, кроме Соляриса и однотонных дней в библиотеке. Будь принцессой, но хотя бы на один вечер перестань быть наследницей.

Я не стала спорить. Только кивнула и села ждать, пока Матти сама примет ванну и принарядится. У неё это, в отличие от меня, заняло не больше получаса, но выглядела она не менее великолепно: серебряные фибулы в её забранных чёрных волосах смотрелись как звёзды на ночном небе, а благородное серое платье из парчи подчёркивало глаза такого же цвета, кошачьи, как у Ллеу, но совсем бесхитростные.

– Принцесса Рубин из рода Дейрдре! – торжественно вскричал Гвидион, стоило мне переступить порог Медового зала в сопровождении Маттиолы. Скрип десятков отодвинутых скамей больно резанул слух, когда все присутствующие разом повскакивали со своих мест.

Если уж советник Гвидион и умел делать что-то лучше, чем пополнять казну, так это готовить праздничный чертог. Всё утопало в пёстрых атласных лентах, свечах и красно-чёрных знамёнах с гербом, похожим одновременно и на щит, и на круглый драгоценный камень с восемью гранями. Медовый зал мог вместить в себя порядка тысячи человек, а в ночь Вознесения здесь собралось и того больше. Девять длинных столов – по одному для каждого из туатов – ломились от яств в серебряной посуде, над которыми кухонные мастера корпели всю неделю: жареная макрель с пряностями и лесными орехами, рагу из кабана с брусникой, вымоченная в чесночном масле треска, копчёные колбасы, сладкий бисквитный рулет… В огромном бронзовом чане я заприметила даже бурлящий молочный суп из моллюсков, добыть которых в месяц воя было так же непросто, как пересечь Кипящее море на деревянном плоту.

По краям каждого стола возвышались головки козьего сыра с лоханками скира[8], а в центре – несколько графинов с медовухой и тёмным элем. В углу стояло ещё около сотни дубовых бочек с крепкими напитками, но, прекрасно помня поговорку «Короткий пир – короткая слава», я сомневалась, что и этого хватит. Пиры в честь Вознесения длились минимум семь дней, а Вознесение отца, согласно летописи, и вовсе продолжалось две недели. Я могла лишь догадываться, сколько же в таком случае будет длиться моё. Возможно, в замке успеет закончиться не только эль, но и свечи с поленьями: у каждой стены в отдельной нише, расширяющей зал, располагалось по четыре камина, и все они полыхали, как владения Дикого. Зато в зале было невозможно замёрзнуть – ни в шелках, ни голышом.

– По завету королевы Дейрдре празднование Вознесения наследника начинается в тот час, в который он родился. А ваш час уже настал, госпожа, – произнёс Гвидион, и, подтверждая это, из Столицы донёсся звон колоколов, извещающий о полуночи и напоминающий раскаты грома. Гвидион первым склонился передо мной в поклоне, придерживая рукой пузо и полы кожаного плаща. Весь зал поклонился тоже, даже барды и филиды, разгуливающие по залу с инструментами наперевес и развлекающие гостей своими балладами да предсказаниями. – В этот час Надлунный мир отворяет двери для великих героев, а боги снисходят на землю. Так снизошли к нам и вы восемнадцать лет назад. С днём рождения, принцесса Рубин! Да будет драгоценным ваш век! Пусть Совиный Принц хранит вашу удачу, Кроличья Невеста указывает вам путь, Медвежий Страж бережёт вас от напастей, а Волчья Госпожа дарует вам свою мудрость. Долгих лет жизни и многих веков славы!

– Долгих лет жизни! – вторили гости со всех сторон.

– Благодарю, – ответила я, незаметно оглядывая присутствующих боковым зрением в попытках найти знакомые лица. – Мой отец, истинный господин, уже прибыл?

– Король Оникс увяз в государственных делах, поэтому велел начинать без него… Но он обязательно прибудет позже.

На гладко выбритом лице Гвидиона горела улыбка, которую я читала лучше слов. Отцу снова нездоровилось, и это объясняло, почему я не увидела среди гостей ни его, ни Ллеу, которого с его женственной красотой и тягой к вычурным нарядам было невозможно не заметить. Это же объясняло и тот странный шепоток, что я уловила сразу же, как вошла в зал.

Принцесса вошла без короля.

– Да начнётся пир! – объявил Гвидион во весь голос. Повсюду зазвучали громогласные поздравления и стук увесистых кубков, когда он повёл меня через весь зал к помосту, стоящему в конце зала вместе с Т-образным столом, предназначенным для королевской семьи и высокородных господ.

Именно там находилось место Гвидиона с уже наполненной мясом тарелкой, и оттуда же открывался лучший вид на всё и всех. По традиции званых пиров лица салютующих мне и уже изрядно захмелевших гостей были разукрашены на манер туата, откуда они прибыли: мой туат Дейрдре, занявший центральный стол, подводил глаза двумя полосами алого цвета; богатый туат Фергус рисовал точно такие же полосы, но мерцающей жёлтой краской, похожей на то золото, которое они добывали в своих шахтах. Представители воинственного туата Немайн, чьё оружие ценилось так же высоко, как золото Фергуса, закрашивали половину лица металлически-серым – от бровей до контура губ. Хоть и самый маленький, но сказочно плодородный туат Найси ограничивался зелёными зигзагами на щеках, а туат Ши – оранжевыми, как песок их каньонов. Происхождение некоторых гостей было уже невозможно разобрать: они перемазались во всевозможных цветах, братаясь с соседними столами, ведь пускай официально пиры и открывал король или советник, но чаще всего они начинались задолго до этого, ещё на подъезде к городу.

– Ваш мёд, драгоценная госпожа.

Гвидион сам наполнил мой кубок, такой массивный и тяжёлый, что его можно было использовать в качестве оружия. Он сидел через место слева от меня, в то время как Матти устроилась рядом справа. Остальные стулья, принадлежащие отцу, Ллеу и Мидиру, пустовали. Места для Соляриса не предполагалось вовсе, поэтому я всматривалась в кучкующиеся у каминов толпы, надеясь где-то да заприметить жемчужную шевелюру. Но такой не было – лишь неизвестные мне хирдманы, хускарлы, богатеи со всех уголков континента, множество юных наследников, красивые наряженные женщины… И, конечно же, ярлы.

– Славься, драгоценная госпожа! – произнёс первый ярл Олвен из туата Керидвен – тучный мужчина лет пятидесяти с золотой диадемой в седых волосах – и подошёл к помосту вплотную, чтобы явить мне свой дар. На его вытянутых руках лежал плащ из лоснящегося песцового меха с рубинами вместо пуговиц, а за спиной стоял огромный сундук, набитый роскошными нарядами. Недаром Керидвен – самый северный туат континента, где месяц воя отказывался уходить почти половину Колеса года, – славился своими охотничьими угодьями и меховыми изделиями.

Я кивнула в знак благодарности, и ярл Керидвена тут же уступил место следующему. В детстве я, может, и любила получать подарки на свой день рождения, но теперь эта традиция не вызывала у меня ничего, кроме скуки, ведь всё, что мне дарили, так или иначе уже было в моём гардеробе. А иногда…

– Зачем тебе золотые сани? Ты что, пятилетний ребёнок? – прошептала Матти мне на ухо, обгладывая оленьи косточки, когда ярл туата Фергус с гордостью вручил мне свой «щедрый» дар. – Ох… А свора охотничьих собак тебе на кой?! Ты же даже на охоту не ходишь! – продолжила возмущаться она, когда пришёл черёд ярла из Медб.

– Ну они хотя бы милые, – ответила я, посмеиваясь тому, как несколько вислоухих щенят тявкают и встают на задние лапы, испытывая прочность поводка и терпение слуг. Жаль, что через стол до них было не дотянуться и не погладить. – А ещё я теперь смогу издеваться над Солярисом.

– Он что, до сих пор боится собак?

– Ага.

Матти ухмыльнулась в свой бокал с вином, изрядно повеселев не то от выпитого, не то от услышанного. Я тоже довольно быстро опустошила кубок, но, увы, не тарелку: ни треска, ни оленина совсем не лезли в горло, пока ярлы вереницей шествовали к нашему столу. Несмотря на то что их было всего восемь, мне казалось, что вручение подарков длится уже целую вечность. Музыка лангелейка[9], волынок и барабанов тонула в гвалте, пока столы спорили, кричали поздравления и ругались между собой. Особенно громким был стол туата Талиесин – основанный легендарным королём-бардом, этот туат породил сотни талантливых музыкантов и стихоплётов, поэтому его представители всегда прекрасно развлекали себя сами. Даже чересчур…

Однако в какой-то момент и стол Талиесина, и музыка стихли. А следом замолкли все, кто был в зале.

– Истинный господин, король и хозяин Круга, Оникс Завоеватель из рода Дейрдре!

Я почувствовала приближение отца ещё до того, как толпы у дверей зала хлынули в разные стороны, расступаясь и падая ниц. Пусть и почти слепой на оба глаза да вдобавок ещё стремительно теряющий слух, мой отец по сей день вселял чувство благоговения и страха. Особенно когда был без маски, как сейчас. Очевидно, Ллеу хорошо постарался, потому что на лице Оникса не осталось ни одной зловонной язвы, а кожа была ровной и белой, как мрамор. Ни возраст, ни даже болезнь не смогли отнять в этот знаменательный день его красоту, прославленную в балладах ровно настолько же, насколько была прославлена его жестокость. Пшеничные волосы, всего на тон темнее, чем мои, волнами скатывались по плечам, а глаза, тоже васильковые, будто светились от подёрнувших их бельм. Единственное, что различало нас с отцом, – это наличие у меня россыпи веснушек и более аккуратные черты лица. Может, это у меня от матери? Должна же я быть хоть в чём-то похожа на неё…

– Отец!

Я подорвалась с места, едва не опрокинув графин с мёдом, и тут же сбежала с помоста. Лишь в этот день, особенно когда отец впервые за долгие месяцы предстал передо мной в полном здравии, я могла позволить себе подобную вольность. Оникс выразил своё разрешение мягкой улыбкой, но быстро стёр её с лица: никто не должен был заметить, что с внутренней стороны его губ зияют чёрно-коричневые раны. Их вид мигом отрезвил меня, напомнив, что никакое это не здравие… Всего лишь его видимость для туатов.

– С днём рождения, дочь моя, – произнёс Оникс. – Вознесение не знаменует переход власти, но знаменует вступление в право наследовать её. С этого дня ты будешь делить со мною не только кровь, но и обязанности, пока не сменишь меня окончательно, как лето сменяет зиму. Отныне мы равны. И в качестве символа этого равенства я пришёл подарить тебе новый трон, не запятнанный кровью и ошибками прошлых правителей, изготовленный по твоему образу и подобию, как изготавливается трон каждого потомка Дейрдре.

Это правило соблюдалось из поколения в поколение безукоризненно: трон отца, выкованный для наследника моим дедом, напоминал массивное кресло из цельного куска чёрного гранита. Мой же трон, который дюжина слуг, распахнув двери, выкатила в центр зала на деревянной платформе, был в два раза меньше… и в дюжину раз прекраснее. Основание из золотого стекла напоминало застывший солнечный свет, а самоцветы, которыми выложили всю спинку и даже подлокотники, складывались в цветочный узор, словно витраж.

Я почувствовала жжение слёз в переносице, глядя на свой будущий трон, который установят в тронном зале сразу после того, как умрёт мой отец. Ведь трон правителя – его отражение. Но в случае Оникса это было отражение его любви ко мне.

– Я клянусь стать достойной этого великолепного трона, мой господин, – сказала я так громко, как мне позволил дрожащий голос, и упала перед отцом на колени, не жалея дамастовой юбки.

– Я в тебе не сомневаюсь, – кивнул он снисходительно. Упрямое лицо Оникса с жёсткими чертами всегда смягчалось и светлело, когда я вела себя столь почтительным образом, будто это его умиляло. – Поднимись, Рубин. Полночь миновала. Пришла пора принимать гейсы.

Оникс взмахнул рукой, безмолвно приказывая вернуть трон в мастерскую. Тем самым он освободил пространство для восьми ярлов, вновь вышедших из-за столов и выстроившихся между нами шеренгой. Среди них, в самом конце, я заметила юношу, который точно не подходил к моему столу прежде. Я тут же принялась вспоминать: один, два, три… Сколько всего ярлов принесли мне дары? Семь? Очевидно, этот юноша был восьмым, проигнорировавшим старые традиции и правила приличия. Он стоял у самого края – не очень высокий, но крепкий и с военной выправкой. Мне толком не удалось разглядеть его лицо за ниспадающими белокурыми волосами, но зато удалось заметить улыбку, когда он, опустившись на одно колено вслед за остальными, вынул из ножен спату[10].

Все восемь ярлов вонзили свои мечи меж каменных половиц рядом с преклонённым коленом и спустили ладони с рукояти на основание клинка.

– Я происхожу из благородного рода мужей, что уважают свои клятвы так же, как уважают матерей и отцов. Я вверяю себя потомку королевы Дейрдре, драгоценной госпоже Рубин, как вверил себя четырём богам. Я пойду за госпожой, куда она скажет, и мой меч станет её мечом. Я добуду все сокровища мира, и они станут её сокровищами. Я содею тысячу подвигов, и все эти подвиги будут во имя её. Такова моя воля. Таков мой гейс. Да изничтожит Дикий меня и мой род, коль я нарушу его. Да будет славен мой век, коль я восславлю век госпожи.

Восемь голосов звучали хором, нараспев. Даже вусмерть пьяные хирдманы молчали, став свидетелями священных обетов. Вместе с последним словом каждый из ярлов сжал ладонью лезвие, обхватив его пальцами; сжал так сильно, чтобы горячая кровь закапала на пол. Я буквально слышала её стук, её шёпот как доказательство гейса и его печать. То, что должно было свершиться, свершилось.

Оникс кивнул, и ярлы поднялись на ноги, поглядывая друг на друга: кто первый даст слабину и бросится перевязывать кровоточащую руку? Краем глаза я заметила, что первым стал тот самый молодой белокурый ярл. Не оглядываясь на остальных, он спрятал окровавленный меч в ножны, грубо перетянул порезанную ладонь хлопковым платком и двинулся к своему столу, где все уже поднимали кружки в его честь, полные эля. Несмотря на платок, за ним протянулась дорожка из красных капель.

– Теперь, дочь моя, – Оникс накрыл ладонью моё плечо, выводя из гипнотического оцепенения, – я хочу, чтобы ты знала…

Он вдруг осёкся и прижал ко рту сжатый кулак, проглатывая кашель. Его ноги подогнулись, и, если бы другая рука не осталась лежать на моём плече, отец бы упал. Я вовремя очнулась и подхватила его, чувствуя мелкую дрожь, которая сотрясала Оникса изнутри. Колючая щека, прижавшаяся к моей, пахла горечью целебных трав… Но этот аромат в мгновение ока сменился кислым запахом всепожирающей гнили. И благородно-бледная кожа Оникса начала расползаться.

– Господин, вернулся ворон с известием от Мидира! Требуется ваше присутствие!

Ллеу возник рядом словно из ниоткуда. Одетый в двубортную белоснежную рубашку и такие же белоснежные штаны с обилием серебряных цепей, на которых вместо украшений раскачивались ритуальные ножи, Ллеу быстро поклонился мне и так же незаметно придержал Оникса под локоть. Визит отца на праздник должен был пресечь слухи о его немощности, но, что бы ни сделал ради этого Ллеу, эффект сейда закончился. К счастью, уход отца можно было легко списать на ситуацию с Красным туманом. Именно поэтому, кивнув мне напоследок, Оникс без раздумий покинул зал вместе с Ллеу. Застывшие в уважительном поклоне гости не осмелились смотреть ему в лицо, поэтому никто и не заметил, как то вновь посерело и стало стремительно покрываться язвами.

– Я только что видела Гектора у южного камина. Он, между прочим, тоже работал над твоим троном! Интересно, насколько он удобный? Тебе ведь на нём до старости сидеть. А если стекло или самоцветы треснут?.. Хотя нет, с ответственностью Гектора такого точно не произойдёт! – залепетала Матти, стоило мне вернуться на своё место за королевским столом. Она всегда прекрасно чувствовала моё настроение, потому и принялась болтать невпопад, пытаясь отвлечь меня от болезненного напоминания, что даже сейд не может обратить хворь моего отца вспять. – А ты заметила того ярла, который стоял с краю? Кажется, это был Дайре. Тот самый молодой ярл из туата Дану, помнишь? Я рассказывала про него. Красивый, правда? Только почему он к столу не подходил? Как же дары?..

– И без них обойдусь, не беда, – отмахнулась я, взявшись руками за оленину, раз официальная часть моего праздника наконец-то подошла к концу. Зал снова ожил, зазвучали тальхарпа и барабаны, завыли филиды, делясь своими предсказаниями на следующий год. Все вернулись к еде, песням и весёлым перебранкам. – Матти, а Соляриса ты случайно не видела?

– Нет… Может, послать за ним в башню?

Я покачала головой и, быстро доев то, что лежало на тарелке, снова вышла из-за стола, но в этот раз вместе с кубком медовухи в руках. Матти осталась сидеть на месте, боязливо косясь на компанию мужей в доспехах почти под самым нашим помостом, которые, ухмыляясь, только и ждали, когда к ним снизойдёт столь прекрасная дева. Мужчины часто путали красоту с легкодоступностью, поэтому я не стала настаивать и тащить Маттиолу, мечтающую об одиночестве, за собой.

Несколько гостей из Найси кучковались у восточного камина, несколько – рядом с дубовыми бочками, сдвинув в круг скамьи, чтобы сыграть в хнефатафл[11], а остальные просто разбрелись по залу. Музыканты тоже дрейфовали по нему, играя прямо на ходу, чтобы музыка ублажила всех и каждого. В отличие от мужчин, которых больше интересовали выпивка и мордобой, женщины уже кружились в свободном пространстве у самых дверей, предназначенном для танцев. Но, конечно, находились и те, кого не интересовали ни игры, ни танцы, ни выпивка – им нужны были лишь сплетни.

– Вы видели королевского зверя?! На прошлогоднем пиру? – ахнула жеманная дама в красном платье и с изумрудами на каждом из пальцев, спрятавшись за колонной вместе с остальными.

– И на прошлом, и на позапрошлом, из года в год… Я, между прочим, частый гость в чертогах истинного господина! – протянул пьяный ярл Олвен, бахвалясь.

– Как он выглядит? Больше человека или меньше? А это правда, что за драконами по полу тащится хвост, даже когда они… ну… пытаются сойти за людей?

– Вздор! Когда драконы сбрасывают чешую, хвоста не остаётся, но вот глаза и волосы выдают их с потрохами. Таких не встретишь у людей. А ещё у них бывают острые зубы и зрачки как у рептилий… Не все из тварей умеют или хотят маскироваться целиком. Именно по этим признакам мы и вылавливали их, когда патрулировали города. – Ярл выпятил грудь колесом, пускаясь в рассказ о днях былой славы, и несколько женщин, собравшихся вокруг него, восхищённо ахнули. – Некоторые из ящеров жили бок о бок с людьми и отказались возвращаться в Сердце, когда началась война…

– О чём впоследствии горько пожалели, ха, – вставил один из хирдманов, налегая на краник в бочке, чтобы наполнить кубок. – В последний раз я видел дракона лет семнадцать назад. С тех пор как в Рубиновом лесу полёг прославленный хирд короля Оникса, ящеры стали появляться всё реже, а потом и вовсе пропали. Я, конечно, не сомневался, что победа останется за людьми, но всё равно интересно: почему они сдались? Война, которая длится всего год, не война вовсе. Куда сгинул их поганый род? Может, королевский зверь что-нибудь знает об этом?

– Да прячутся небось на своём скалистом острове, как в глубокой древности. Или передохли давно. Одна вёльва ведь, поговаривают, прокляла их, – протянул ярл задумчиво, прихлёбывая эль. – Сгубила тысячу детёнышей за одну ночь в отместку за казнь младшего принца Оберона, прибывшего в Сердце вместе с торговыми караванами. А драконы, я слышал, глупее животных – если потомство гибнет, они сами от тоски в море сбрасываются.

– Как печально… Вот бы самой увидеть одного из них! – тяжко вздохнула дама в красном и, кажется, даже притопнула туфлей. – Неужели нам не покажут королевского зверя? Может, обратиться к юной госпоже?..

Я продолжила путь по залу, прекратив подслушивать, и юркнула за соседнюю колонну, чтобы не стать жертвой бестактных просьб. Если уж кто-то и был более обсуждаемой фигурой в замке, чем я и отец, так это Солярис – ни один пир не обходился без уговоров привести его и показать, точно кобылу на ярмарке. От этого мне хотелось плеваться не меньше, чем от разговоров о Море и геноциде.

Может, Солярису и впрямь не стоит приходить на моё Вознесение…

– Это так бестактно – обсуждать войну и чужое горе на празднике жизни. Лучше бы они обсуждали вашу красоту – уж она точно заслуживает внимания.

Я остановилась на полушаге – прямо возле деревянного кресла-качалки, застеленного мехом и придвинутого вплотную к камину, на котором устроился одинокий юноша. Мне потребовалась всего секунда, чтобы узнать его – светлые волосы, забранные на висках и по бокам в широкие косы, но распущенные сзади до самых лопаток. В них сверкали руны – настоящие, гадальные, выточенные на круглых камешках опала. Ярл туата Дану и впрямь был необычайно молод, старше меня всего на год или два. Вблизи глаза у него оказались тёпло-карими, как фундук, а кожа – неестественно загорелой для зимы. Помимо этого я заметила шрамы на его пальцах, в которых он держал увесистый бурдюк с медовухой, – такие шрамы остаются от тетивы охотничьего лука, если не умеешь с ним обращаться.

– Дайре из рода Дану, пятый сын ярла Ульвика, – представился юноша, поднявшись на ноги с кресла и застыв в низком поклоне, пока я не произнесла:

– Пятый сын? Вы всё ещё представляетесь именно так? Вы ведь уже полгода как сами являетесь ярлом. Отец рассказывал мне о вас.

– Прошу прощения. Никак не могу привыкнуть. – Дайре выпрямился и снова улыбнулся. Он оказался с меня ростом, но это не мешало ему держаться так, будто он был выше всех в зале. Понятно, почему до Матти доходили слухи, будто ярл Дайре необычайно красив – так оно и было. Но почему-то эта красота не привлекала меня, а отталкивала. Впрочем, может, дело было вовсе не в ней…

– Расскажите, как же так получилось, что вы стали ярлом в обход своих братьев? – поинтересовалась я, медленно приблизившись к сложенным у камина брёвнам. – Признаюсь, этот вопрос давно меня терзает…

– Боюсь, я не в силах утолить ваше любопытство. Ответ на этот вопрос известен лишь королю Ониксу. Я поражён, что он смог разглядеть во мне нужные задатки, и намерен сделать всё, чтобы не предать его ожиданий. Надеюсь, мне удастся отблагодарить истинного господина за оказанную честь до того, как болезнь возьмёт своё.

Недаром я подошла к камину: лишь благодаря тому, что я наклонилась к нему, чтобы игриво провести рукой над языками пламени, Дайре не увидел, как исказилось моё лицо.

Откуда он знает?!

– Прошу прощения, но о какой болезни вы говорите?

– О наказании за нарушенный гейс, конечно.

Я медленно повернулась. Дайре стоял всё так же у кресла и держал бурдюк перевязанной после ритуала рукой, но не пил. Его взгляд был абсолютно трезвым, но больше не казался тёплым. Вот почему внешность Дайре не действовала на меня – всю красоту губила его двуличность, как червивая земля губит прекрасный сад. Обученная той же двуличности с детства, именно её я почуяла за лигу. И не ошиблась.

– Вы говорите о гейсе королевы Дейрдре не причинять драконам вреда? Гейсе, который она дала в обмен на их изобретения с драгоценностями и обещание не охотиться на человеческих землях, а торговать и учиться, дабы оба народа могли сосуществовать бок о бок? – уточнила я, методично глотая мёд из своего кубка, чтобы смочить быстро пересыхающее горло. – Это было больше тысячи лет назад, да и то всего лишь легенда. А сами гейсы – это просто…

– Сейд, – перебил меня Дайре. – Гейсы – один из ритуалов сейда, вошедший в обиход настолько, что все об этом забыли.

– Неправда. Это обычная формальность, клятвы чести, которые воины приносят своему королю, когда поступают к нему на службу…

– Гейсы отличаются от клятв, – возразил Дайре упрямо, шагнув ближе. Я едва сдержалась, чтобы рефлекторно не отступить назад и не вжаться спиной в барельеф камина.

– Чем же?

– Тем, что их нельзя нарушать. «И будет наказание соразмерно гейсу, принесённому нарушителем» – так написано в книге «Память о пыли». Так сказала ваша прародительница Дейрдре, первая и единственная из королев и королей континента, кто предложил созданиям неба разделить сушу с людьми. Она была великой женщиной… И слова её тоже были великими. Гейсы, обладающие подобной силой, наверняка передаются по крови. Объявив драконам войну, король Оникс нарушил родовой гейс. Это стало его смертным приговором.

– Вы прекрасно знаете, что для объявления войны был весомый повод – драконы убили моего дядю Оберона и перебили всех человеческих торговцев! Я не оправдываю Мор и убийства, но…

– Мор… – Дайре сощурился, не скрывая глумления. – Как думаете, почему день, когда между людьми и драконами началась открытая война, прозвали Молочным Мором? Потому что убили принца Оберона и началась бойня? Вы правда верите, что драконы могли взять и убить принца без веского повода? Да, между людьми и драконами, несмотря на договор королевы Дейрдре, оставалось много поводов для распрей, но…

– Молочным Мором? – переспросила я, искренне не понимая, как обычный разговор при знакомстве вдруг зашёл в такое русло, но волей-неволей заинтригованная этим. – Что ещё за «молочный»? Я не слышала, чтобы кто-то именовал эту трагедию именно так.

– Политически невыгодные термины быстро забываются. Из-за этого вы и знаете так много и так мало одновременно. Подорванное здоровье короля Оникса, ухудшающееся с каждым днём, – справедливая кара за учинённое им зло. Именно такая участь ждёт всех тиранов. Возможно, даже Красный туман ниспослан ему в наказание…

– Тиранов? Вы забываетесь, Дайре, – сказала я таким резким и категоричным тоном, каким, я надеялась, мне ни с кем не придётся говорить в свой собственный день рождения. – Не вздумайте критиковать решения или нрав моего отца в моём присутствии, если не хотите лишиться языка. И не пытайтесь выставить меня глупой, несведущей в истории девочкой. Сами сказали, гейсы не должны нарушаться, так не нарушайте свой. Он ведь ещё совсем свеж.

Я с издёвкой кивнула на его перевязанную ладонь, сжимающую бурдюк, и Дайре послушно склонил голову, будто извиняясь, хотя что-то заставило меня подозревать его в неискренности и здесь. Несмотря на жар, исходящий от четырёх каминов, Дайре не снял чёрной кожаной куртки с геометрической вышивкой. Ромбы, которые она образовывала, напоминали мне что-то…

– Я не хотел сердить вас, драгоценная госпожа. Я лишь подумал, что вам будет интересно обсудить то, что никто другой обсуждать с вами не решается. Прошу, простите меня. Как пятый сын, я не стоял в очереди на трон Дану, потому что всё своё время посвящал изучению истории, но не был обучен политике и светскому этикету. Из-за этого я могу сболтнуть лишнего, – произнёс Дайре, не поднимая головы, и белокурые косы с вплетёнными опаловыми рунами упали ему на щёки. – На самом деле я глубоко восхищаюсь вашим отцом. Сколько всего у него было братьев? Двое, верно? Младшего, принца Оберона, он любил, а вот старшего зарубил топором в семнадцать лет во время охоты, чтобы стать наследником вместо него. Если не ошибаюсь, уже к двадцати пяти годам ваш отец сумел покорить весь континент… Волевой правитель, ничего не скажешь! Только такой и мог объединить все туаты под своим началом, дабы привести их к процветанию, которое мы имеем теперь. Не считая напасти в лице Красного тумана, конечно, который косит нас, простых людей, как саранча пшеницу. Но это всё мелочи, правда же?

Я сжала губы, а вместе с ними и свой кубок, цепляясь ногтями за изумрудную кайму. Кажется, теперь я понимала, почему мой отец назначил Дайре ярлом… Тот говорил, что не был обучен политике, но врал – слова действительно глупого и несведущего человека не звучали бы и как сладкая лесть, и как страшное оскорбление одновременно.

– Ещё одно слово – и я действительно прикажу отрезать вам язык.

– У вас очень красивые волосы, – вдруг сказал Дайре вместо очередных оправданий.

– Что?

Я растерянно заморгала и невольно дотронулась рукой до своей причёски: заколки с драгоценными камнями и узкие косы всё ещё крепко держались, вот только… Пальцы нащупали выбившийся локон. Очевидно, одно из креплений Матти ослабло, из-за чего ослабла и коса. Намотав прядь на фалангу пальца, я ничуть не удивилась, завидев, что выпала та самая прядь, рубиново-красная. Совиный Принц, покровитель удачи, никогда не был ко мне благосклонен.

Устало хмыкнув, я молча спрятала прядь за ухо, подтолкнув её ногтем под основание косы, и выжидающе посмотрела на Дайре, никак не собираясь комментировать это.

– Я кое-что вспомнил. – Дайре зачем-то поклонился мне ещё раз, да так низко, как обычно кланяются в благодарность за что-то. Кажется, он и впрямь не очень разбирался в этикете. – Я опоздал на ваше Вознесение, поэтому не вручил дары и не почтил традиции соответствующим образом. Впрочем, привести сюда мой подарок было бы физически затруднительно…

– Что же это за подарок такой?

Дайре улыбнулся так лучезарно, словно не было прошлого разговора и его неслыханной наглости. Карие глаза вновь потеплели.

– Он ожидает вас в королевской конюшне.

– Лошадь? – удивилась я и едва успела проглотить смешок. – Это… славный подарок, спасибо.

– Да, я знаю, о чём вы думаете. У вас есть собственный дракон, зачем вам лошадь? Однако на драконе не отправишься на верховую прогулку так, как я предлагаю сделать вам это завтра после праздника. Вы будете свободны около полудня?

– Вы приглашаете меня? – удивилась я снова.

После странного поведения Дайре это его почти романтическое предложение звучало нелепо. Однако Дайре был абсолютно серьёзен. Он кивнул и, опустив бурдюк на кресло, сложил руки за спиной – традиционный жест незащищённости, открытости. Так же как была открыта его грудь для любого ножа, должно было быть открыто и его сердце.

– Я никогда прежде не бывал в туате Дейрдре и не общался с высшими господами, кроме своей семьи. Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне о своих землях, а я бы, в свою очередь, поделился с вами своими познаниями в истории. Точнее, не самыми популярными её моментами… – загадочно протянул Дайре, явно играя с моим любопытством, как кошка с мышью. Мне и впрямь пришлось приложить титанические усилия, чтобы прямо здесь и сейчас не начать расспрашивать его и тем самым не выдать свой интерес. – Надеюсь, ваш зверь отпустит вас.

– Вы хотите, чтобы я пришла одна?

– Вовсе нет! Возьмите стражу, как подобает, но вот зверя лучше оставить в замке. Мои истории вряд ли придутся ему по вкусу.

– Как и то, что я пойду куда-то без него, – хмыкнула я мрачно, окончательно убедившись в том, что Дайре приехал в Столицу вовсе не ради того, чтобы поздравить меня с днём рождения. Как, возможно, и ярлом он стал не ради того, чтобы править.

– Значит, это правда? – спросил он вдруг. Его лицо с мягкими и слишком правильными для воина чертами потемнело. – Королевский зверь не просто… зверь, а ваш друг?

– Верно, – кивнула я. – Поэтому, прошу, перестаньте называть его «зверь». У него есть имя – Солярис.

– А то, что Соляриса подарили вам сразу после рождения, как я сегодня подарил вам породистую кобылу, тоже правда?

Устав цепляться за свою маску, я ответила честно и без обиняков:

– Да, и поздравляю, вы только что задали мне самый популярный вопрос, который задают все новые гости в нашем замке. Солярис и я вместе с тех пор, как прошлая королевская вёльва Виланда подарила мне его, заманив во время сражения у Дикого Предела в ловушку. Виланда была близкой подругой моей матери и, видимо, посчитала, что такой подарок на день рождения уж точно никто не переплюнет.

– Прямо у Предела поймала? Это тот, что у Кипящего моря? – спросил Дайре, и я не сразу заметила, что в его голос вновь просочился яд, источник которого, как и цель, был мне неизвестен. – Надо же, как далеко от Столицы…

– Вы говорите о королевском звере?! О вашем драконе, госпожа?

Я не заметила, как допила весь мёд, что был в кубке. Точно так же я не заметила и тот миг, когда наша с Дайре беседа вдруг перестала быть приватной. Одна из дам – та самая, в красном платье, – встряла в разговор без всяких прелюдий. Щёки у неё горели от выпитого, а глаза возбуждённо блестели.

– Он придёт на пир? Придёт? – принялась допытывать меня она, и я растерялась от неожиданности.

– Должен прийти, но не знаю…

– Не знаете? Разве вы не его хозяйка?

Я открыла рот, чтобы в очередной раз пресечь мнение, будто Солярис мой домашний питомец, но не успела: ещё несколько человек, отвлёкшись от песен барда и настольных игр, случайно уловили нить разговора и обступили меня кольцом, закрыв собой Дайре.

– А это правда, что драконья кровь обжигает, как пламя? Слышал, раньше за ней велась настоящая охота. Тот, кто её выпьет, может сам оборачиваться драконом! Если не сгорит в процессе, конечно, – пробормотал молодой хирдман с разукрашенным синей краской и свежими ссадинами лицом.

– А что насчёт их… ну… хвоста? – хихикнула дама помладше, смуглая и темноволосая, как все жители Ши. – Моя бабушка знавала одного дракона в молодости… Она говорила, что чем длиннее у дракона хвост в его первородном обличье, тем длиннее его мужское достоинство в человеческом. Это правда?

– Аника, ты что говоришь такое?! Перед тобой драгоценная госпожа!

Молодой хирдман, как раз делающий глоток из своего бурдюка, поперхнулся. Подобные расспросы и впрямь были обыденностью на пирах, но я до сих пор не научилась правильно реагировать на них. Особенно когда затрагивались столь щекотливые темы.

– Хм, какая интересная параллель между хвостом и достоинством. Никогда не обращал на это внимания… Но, надо признать, хвост у меня действительно длиннее обычного.

Толпа, собравшаяся вокруг меня, разом расступилась. Должно быть, мёд на празднике действительно лился рекой и залил глаза большинству присутствующих, потому что удивительно, почему Сола не заметили ещё до того, как он вдруг возник за моей спиной.

Пусть и всего немного выше, чем большинство людей, он всегда сильно выделялся. Пепельно-жемчужные волосы, отливающие перламутром, в кои-то веки были расчёсаны и даже уложены с пробором посередине. Благодаря этому сквозь них, достающих ему почти до мочек ушей, проглядывали выбритый затылок и такие же выбритые виски – обычно их скрывал беспорядок из прядей. В освещении тысячи свечей кожа Сола приобрела солнечный оттенок, но всё ещё оставалась на порядок бледнее, чем кожа смертных. Оттого золотые глаза и горели на его лице столь ярко, подведённые под ресницами красной чертой – та начиналась с середины глаза и, расширяясь, заканчивалась над уголком. В глубине души я боялась, что Солярис, болезненно переживающий мой день рождения из-за воспоминаний о Море, будет полностью раздавлен, придя сюда… Но нет, он совсем не выглядел грустным. Даже наоборот: у него был свежий, отдохнувший вид, словно он действительно просто припозднился, а не боролся с желанием не приходить вовсе.

Воля Матти тоже исполнилась: Солярис всё-таки надел новый костюм. Шёлковая парча была лишена затейливых узоров, украшенная лишь серебряной вышивкой на широких рукавах и вороте, распахнутом до груди. Но бедность деталей с лихвой компенсировал эмалевый пояс и пустые декоративные ножны из молочной кожи. Приглядевшись, я заметила под каймой туники ещё несколько слоёв длинной ткани – тоже пасмурно-синей, как и весь прочий наряд. Тогда я мельком глянула на собственное платье, лазурно-аквамариновое, и от внезапного осознания прикусила внутреннюю сторону щеки: Матти не просто велела пошить мне и Солярису новые наряды – она велела пошить их вместе. Так, чтобы они дополняли друг друга, словно один костюм – полуденное небо, а другой – спокойное море, которое его отражает.

– Это и есть королевский зверь?

– Какой-то он совсем не страшный.

– Зато какой красивый…

– Ох, смотри, у него такая же серьга, как у госпожи! Это какая-то дейрдреанская традиция?

Даже ухом не поведя в ответ на послышавшийся шепоток, Солярис молча взял меня под руку и вывел из толпы. Серьга с изумрудным шариком, отражающая свет, действительно раскачивалась над его левым плечом, как моя раскачивалась у меня над правым. Я смотрела на неё, чтобы не смотреть на остальных и не выискивать любопытным взглядом Дайре, растворившегося где-то среди гостей.

– Что-то не вижу черничных тарталеток. Неужели все уже съели? Или их ещё не выносили? – пробормотал Сол вместо извинений за опоздание, нагло таща меня всё дальше и дальше, на другой конец зала, где было тише и просторнее всего. – Интересно, почему человеческих женщин вечно интересуют мой хвост и то, что у меня в штанах…

– Вечно? – не поняла я. – Лично меня спросили о таком впервые.

– Повезло, – усмехнулся Сол. И лишь когда нас скрыли колонна и телега с бочками, он остановился и посмотрел на меня.

– Я уж начала думать, что ты решил не появляться на моём дне рождения, – призналась я, отставляя пустой кубок на каминную полку, чтобы не таскаться с ним в руках. Ну и заодно чтобы не ловить на нём укоризненный взгляд Соляриса, который не переносил запах медовухи точно так же, как и запах чужих людей.

– С чего бы это? – искренне озадачился он. – Я лишь немного припозднился.

– Немного? – Я прыснула со смеху, бросив взгляд на окно. Несмотря на то что песочные часы в зале отсутствовали, махровая темнота за ним подсказывала мне, что середина ночи давно миновала. – Ладно, я готова простить тебя… но только если ты потанцуешь со мной.

Сол, уже вовсю рыскающий взглядом по чужим столам в поисках каких-нибудь сладостей вместо нормальной сытной еды, вдруг рассмеялся. А делал он это до того редко, что я вздрогнула: до чего же звонкий, оказывается, у него смех! Совсем не такой хриплый и утробный, как голос. Я даже успела забыть, что и зубы у Соляриса, как и утверждал ярл Олвен, несколько острее, чем у обычных людей; особенно нижние, словно шесть клыков вместо двух. Сол явно был в хорошем расположении духа… или же просто принял мой ультиматум за шутку, ведь не нужно было быть всевидящим филидом, чтобы понять: Солярис и танцы – вещи несовместимые. А уж здесь, когда собралось больше тысячи людей со всех краёв континента, презирающих драконов точно так же, как и мечтающих поглазеть на одного из них, он не стал бы танцевать и подавно.

Если бы только сегодня не был мой день рождения.

– Пригласи Гектора. Он из сапог от счастья выпрыгнет, – отмахнулся Солярис, уже набив рот сушёными ягодами. Спрятавшись обратно за колонну, он глянул на зал и усмехнулся тому, как забавно вдалеке пляшут пьяные воины в хороводе с краснощёкими женщинами. Где-то там же, рядом с королевским столом и Матти, я заметила фигуру Гектора, но упрямо затрясла головой.

– Нет, я хочу танцевать именно с тобой!

– Сколько мёда ты уже выпила, чтобы настолько осмелеть?

– Недостаточно, – печально вздохнула я и, хотя голова немного кружилась от выпитого, демонстративно протянула Солу руку ладонью вниз, повторяя: – Потанцуй со мной.

Проигнорировав мою ладонь, Солярис доел последнюю сушёную ягоду и принялся лениво слизывать сахар с подушечек пальцев.

– Нет.

– Я попрошу кухонного мастера готовить тебе черничные тарталетки всю следующую неделю!

– Нет.

– А месяц?

– Нет.

– Обещаю больше не будить тебя по утрам. И сможешь карабкаться по крышам замка! Так и быть, выгорожу тебя перед отцом.

– Нет.

– Ну пожалуйста, Сол! Я даже прощу тебя, если ты снова забыл приготовить мне подарок. Только потанцуй!

Солярис продел большой палец за свой эмалевый пояс и, вытянувшись вдоль всей колонны, смерил меня неоднозначным взглядом, но согласия так и не дал. Как, впрочем, и какого-либо другого ответа. Раздражённая тем, что вообще-то это меня должны упрашивать согласиться на танец и завоёвывать моё расположение, я закатила глаза и развернулась к шумному залу.

– Хорошо. Стой здесь и покрывайся пылью, глупая нудная ящерица! Я приглашу Дайре.

– Кого-кого?

– Ярла туата Дану.

– Хм, что-то я его не видел…

– Да, он уже ушёл к тому моменту, как ты появился. Дайре, между прочим, самый молодой из восьми ярлов. И, надо сказать, самый красивый, – процитировала я слова Маттиолы, делая вид, что уже выглядываю Дайре среди гостей. – Он составлял мне компанию на пиру, пока тебя не было, и, думаю, он точно не станет возражать составить мне её ещё раз…

– Стой.

Я до последнего не верила, что этот трюк сработает. Ему меня обучила Матти – она часто проворачивала его с Ллеу в детстве, когда они были ещё дружны, а потом стала проворачивать с любыми юношами, если те отказывались выполнять её просьбу (скажем, перетаскивать тяжеленный сундук или бежать в лес за свежей куропаткой). Мне не хватало смелости опробовать эту уловку на Соле, ведь казалось, он только и мечтает о том, чтобы я нашла другую «игрушку» и оставила его в покое. Но оказалось, мужчины-рептилии так же примитивны в своём самолюбии, как и человеческие.

– Один танец! – прорычал Солярис, когда я, воссияв, вложила свою руку в его широкую и горячую ладонь. Он сжал её, пока мы вместе шли через весь зал к свободной нише у дверей, протягивая за собой шлейфом удивлённое молчание.

На каждом большом пиру, посвящённом великим событиям вроде моего рождения или праздников Колеса года, устраивались танцы… Но ни на одном из них я прежде не танцевала сама. Меня просто не приглашали. Ведь за королевским столом всегда восседал мой отец, и никто не знал, что рассердит его в этот раз – порой было достаточно не вовремя улыбнуться. Пир же в честь моего Вознесения был особенным, и не только потому, что отец не присутствовал на нём. Матти просила меня повеселиться, а Солярис впервые пришёл на праздник полноправным гостем… Разве не воспользоваться подобным не было бы кощунством?

– «Лисья свадьба» для драгоценной госпожи! Живее! – услышала я приказ Гвидиона, подорвавшегося к музыкантам, когда тишина в Медовом зале неприлично затянулась.

Музыка, заигравшая уже в следующую секунду, напоминала бронзовые листья, тяжело стелющиеся на землю по осени. Она была гулкой, как волчий вой, и глубокой, как морской залив. Низкое и тягучее гудение тальхарпы, поющей под умелым смычком барда, задавало ритм остальным инструментам. Барабаны гремели, гусли бренчали, и лишь звонкая флейта жила своей жизнью, перебегая туда-сюда по нотам и привнося в мелодию воздушную лёгкость. Именно она и превращала эту дикую, навевающую мысли о сражениях и неизвестных богах, музыку в один из древнейших парных танцев.

Хоровод, прежде кружащийся в нише, рассыпался, стоило нам с Солом приблизиться. Никто из гостей не осмелился присоединиться к нам, поэтому Солярис бесстрашно занял центр освободившегося пространства и, убрав одну руку за спину, выставил вторую перед собой.

– Все смотрят, – прошептала я, занимая точно такое же положение напротив, но так, чтобы моя вытянутая рука шла параллельно руке Сола и соприкасалась с ней лишь локтями.

– Разве ты не этого хотела? – спросил он дерзко, явно заметив, как я покраснела.

– Нет. Я лишь хотела увидеть, насколько ты неуклюж, чтобы потом глумиться над тобой до конца жизни.

Солярис приподнял брови и ухмыльнулся, явно не ожидая, что я уколю его на эту тему раньше, чем он меня. Когда тальхарпа на секунду смолкла и в мелодию вдруг яростно ворвалась скрипка-гигья, Сол резко отпрянул назад и, хлопнув в ладоши, скользнул обратно. Я повторила его движения, следуя за ним, как нить за иглой. Этот танец недаром происходил от крестьянского «танца ухаживаний»: пускай он и был облагорожен по требованию знати, но сохранил свой рваный, необузданный нрав, свойственный всем дейрдреанским пляскам.

– Где ты научился? – изумлённо спросила я, когда мы с Солярисом снова соприкоснулись локтями, вращаясь по кругу на одном месте. – Не думала, что тебе известны традиционные танцы Дейрдре…

– Ах, значит, пригласила меня на танец, заведомо зная, что я опозорюсь? Бесстыжая, – цокнул языком он, даже не посмотрев вниз на свои или мои ноги. Тем не менее он ни разу не оступился и не запнулся, легко контролируя темп. – Драконам не нужно учиться танцам. Музыка у нас в крови. Ну а ещё, возможно, я прочёл справочник по дейрдреанскому искусству…

Я сделала ровно пять шагов назад, в самый угол, чтобы выстроить между собой и Солярисом дистанцию. «Лисья свадьба» была одним из самых длинных танцев, поэтому заимствовала не только элементы ухаживаний, но и крестьянскую присядку. Однако я бы умерла со смеху, если бы Сол действительно опустился на корточки и принялся прыгать за мной, как утка. Поэтому он лишь поклонился и спокойным, размеренным шагом двинулся обратно ко мне, будто так и задумывалось. Этого следовало ожидать – в конце концов, Солярис никогда не следовал правилам.

– Ай-яй-яй… – начала я, когда мы вновь сошлись в центре зала и широкая ладонь Соляриса обхватила мою.

– Умолкни.

Кажется, я наконец-то поняла, чего хотела от меня Матти и что такое веселье. Именно его я испытывала сейчас, когда, вконец наплевав на последовательность движений, начала двигаться так, как хотела. Боковым зрением я заметила мельтешение за столами: кто-то всё-таки решил присоединиться к нам. Но, не обращая на других людей никакого внимания, я сосредоточилась лишь на Солярисе. На том, каким нежным было его касание, невзирая на сокрытую силу, и на том, как он сплетал свои пальцы с моими, когда вёл меня за собой, хотя я не помнила, чтобы танец предполагал столь тесные прикосновения.

– Что означала та твоя фраза «если ты снова забыл приготовить мне подарок»? – вдруг спросил Солярис, когда мы снова сцепили руки и закружились на месте. Его дыхание ничуть не сбилось за время танца, в отличие от моего. – Когда это я забывал про подарки?! Зимний Эсбат десять лет назад не считается! Ты сама не захотела его отмечать!

– Ах, значит, ты всё-таки приготовил мне что-то?

– Да. Планировал показать после праздника.

«После праздника…»

Я едва не спутала шаг, когда вспомнила о том, о чём должна была предупредить Соляриса сейчас, до того, как он узнает об этом сам и захочет перегрызть Дайре горло.

– Только если не будет слишком поздно, а то я хотела бы выспаться. Завтра меня ждёт одно дело…

– Дело? Что ещё за дело?

– Конная прогулка с ярлом Дайре. Кстати, я собираюсь пойти на неё одна, так что ты сможешь валяться в постели до вечера, если пожелаешь.

Ни одна мышца на лице Соляриса не дрогнула, когда он, снова отстраняясь от меня в танце, лаконично произнёс:

– Нет.

– Что значит «нет»? Я не разрешения у тебя спрашиваю.

– Всё равно нет.

– Я твоя госпожа…

– И моя ответственность. Ты ведь помнишь, что сказал твой отец, когда снимал с меня ошейник? – Я понадеялась, что это риторический вопрос, потому что в ту пору, о которой говорил Солярис, мне было пять лет и я мало что помнила, кроме своего исчезновения в Рубиновом лесу и бесчисленных кукол. – Оникс сказал, что отныне я отвечаю за тебя головой. Что отныне я твой сторожевой зверь. Именно поэтому я лично знаю всех ярлов твоего отца в лицо. Кроме одного. Кроме Дайре. Оникс назначил его недавно, так? А мне даже неизвестно, как он выглядит! Пока я не пойму, что он за человек, я не смогу доверить ему тебя. С чего тебе вообще пришла мысль идти куда-то без меня? Он что… – Солярис сморщился, как изюм, – понравился тебе?

– Вовсе нет! – фыркнула я. Тальхарпа почти затихла, но я твёрдо решила, что пока не закончу разговор с Солом, не закончу и танцевать. – Дайре слишком много болтает, и большая часть его болтовни показалась мне ужасно оскорбительной. Да, он симпатичный, но… чем ярче у змеи окрас, тем опаснее яд.

– Тогда зачем ты согласилась на прогулку?

– Дайре что-то знает. Он дал понять, что поделится со мной этими знаниями, только если я приду без тебя.

– Знаниями о Красном тумане?

Я нервно ухмыльнулась:

– Дайре, конечно, явный безумец, но не до такой степени. Говорить о тумане на Вознесении запрещено, ты же помнишь, что отец писал в приглашениях на пир…

– Тогда о чём?

– О королеве Дейрдре и болезни отца, – ответила я, сама не зная, почему не стала добавлять следом «и о Море». – Послушай, я не собираюсь отказываться от стражи или запрещать тебе следить за нами! Достаточно будет не показываться Дайре на глаза. Давай проведём его, а? В текущей ситуации, когда у нас каждый день становится на одну загадку больше, лишние сведения не помешают.

– Я не планировал завтра весь день играть в шпиона, у меня тоже одно личное дело есть. – Сол клацнул челюстью и произнёс раньше, чем я успела задать встречный вопрос: – Скажи, Рубин, ты понимаешь, сколько человек хотели бы убить тебя за то, что сделал твой отец?

– Прошло больше тридцати лет, Солярис. Мой отец…

– Покорил туаты, пролив реки крови, – перебил меня он. Сол был уже вторым за вечер, кто прямо называл моего отца убийцей, и пускай это было правдой, подобные слова всё равно резали меня, как любящую дочь, изнутри. – Оникс до последнего младенца вырезал семьи тех королей, которые отказались стать его ярлами и потерять независимость. Тех, кто присягнул ему и поддержал в завоеваниях, он пощадил, но ты правда думаешь, что никто не жаждет мести? Если ты пойдёшь завтра на конную прогулку с Дайре…

– То что? – с вызовом спросила я, потеряв терпение.

Солярис сжал губы в тонкую линию и навис надо мной, оказавшись так близко, как не предполагал ни один танец.

– То останешься без подарка!

Я так растерялась, что даже не нашла достойного ответа. Музыка окончательно стихла, и зал в мгновение ока наполнился смехом и рукоплесканиями, подбадривающими нас с Солом станцевать ещё раз. Но, судя по тому, как он, обогнув меня, вдруг направился к главным дверям, это был его последний танец в жизни. Недаром в «Памяти о пыли» написано, что дракон считается взрослым только по достижении пяти сотен лет: Солярис часто вёл себя как ребёнок. А ещё он напоминал мне стог сена – мягкий и уютный ровно до тех пор, пока не бросишь искру. Вспыхивает мгновенно.

– Гектор!

Пронзительный визг заглушил весёлый гвалт и старинную балладу о возведении гор Мела, начавшуюся сразу после «Лисьей свадьбы». Я резко обернулась, и даже Солярис, продирающийся через толпу к выходу, остановился.

У ножек королевского стола, прямо на полу, сидела Матти, держа на коленях голову Гектора. Вокруг валялось несколько перевёрнутых серебряных блюд и разлитых кубков, но никто, даже слуги, не думал помогать: все только посмеивались, полагая, что малец попросту налакался мёда, как это часто случается на пирах. Однако даже самый крепкий мёд вряд ли сделал бы Гектора столь мертвенно-бледным. И уж точно не мёд заставил его губы посереть в тон костюму, пальцы – конвульсивно дрожать, а глаза – закатываться в приступе.

– Я разберусь, – сказал мне Солярис, тут же бросившись в противоположную от дверей сторону, чтобы, добравшись до королевского стола и Матти, подобрать её обмякшего брата на руки и поспешно вынести из Медового зала на свежий воздух.

Я замешкалась, разрываясь между желанием помочь друзьям и беззвучными мольбами Гвидиона, машущего руками с дальнего конца зала. Гости тут же столпились вокруг, как по команде, видимо решив, что, пока я осталась одна, самое время распить со мной мёд на брудершафт и войти в доверие. Кто-то всё-таки принялся расспрашивать меня о Красном тумане, нарушив запрет, кто-то снова завёл речь о Солярисе и его происхождении, а кто-то начал настырно сватать мне своего старшего сына. Хватило всего трёх-четырёх таких бестактных вопросов, чтобы я, всё-таки не сдержавшись, стремглав покинула зал.

– Ты уже забыл, зачем взялся изучать сейд?

– Это вовсе не смертельно, в отличие от недуга, которым страдает истинный господин…

– И поэтому ты предпочёл его родному брату?

– Не переходи границы.

– Твоя работа, Ллеу, уже давно не…

– Моя работа касается лишь меня одного. Твоё же дело – ублажать драгоценную госпожу и высокородных господ. Нечего забивать свою прелестную головку серьёзными вещами. Я обязательно исцелю Гектора, просто всему своё время.

– Да неужели? Откуда же тебе узнать, как лечить сахарную болезнь, если ты вечно торчишь в своих катакомбах, играя с несчастными в бога? В последнее время ты ведёшь себя так, будто сама Волчья Госпожа снизошла до тебя и нарекла своим жрецом! Золото, золото, золото… Золото и власть! Думаешь, дорогие костюмы и лучшие инструменты компенсируют Гектору здоровье? Думаешь, я не вижу, во что ты превратился?!

Ещё в детстве история Оникса и двух его братьев научила меня тому, что даже кровные узы можно разрубить топором. Тем не менее, глядя на Матти и Ллеу, я всегда мечтала иметь брата или сестру. То, как они в детстве заботились и друг о друге, и о малыше Гекторе, вселило в меня робкую надежду, что всё-таки существуют семьи, которые крепче стали и человеческих пороков. Но с каждой новой ссорой Ллеу и Матти эта надежда умирала… И теперь она умерла окончательно, когда я, отойдя от дверей Медового зала, остановилась в конце коридора и услышала этот разговор за углом. А вместе с тем услышала и характерный шлепок, поселивший в коридоре мёртвую тишину.

– Я знаю своё место, – произнёс Ллеу спокойно. – А ты знай своё.

Отчего-то я оцепенела, не в силах дать знать о своём присутствии. Когда Ллеу завернул за угол и прошёл мимо меня, почтительно кивнув, я смогла лишь кивнуть в ответ, цепляясь взглядом за его лицо. Ни одна из щёк Ллеу не была красной.

Зато покраснела левая щека Матти.

– Он ударил тебя? – спросила я, тут же кинувшись к ней и ухватив за плечи. Матти стояла у резной арки, ведущей в соседнее крыло, и покачивалась из стороны в сторону, будто тоже перепила мёда. Серо-зелёные глаза её были совсем стеклянными, как у тех кукол, в которых мы играли в детстве.

– Нет, – соврала она так нелепо, будто считала меня круглой дурой, и, мягко отняв от себя мои руки, просто двинулась дальше. Когда она повернулась ко мне спиной, я заметила, что подол её платья покраснел от брусничного соуса: видимо, Матти испачкалась в еде, которую Гектор свалил со стола, когда падал. Жемчужные рукава тоже были заляпаны, а волнистые чёрные волосы спутались и упали ей на плечи, лишившись части украшений. – Возвращайтесь на праздник, драгоценная госпожа. Вы обещали мне веселиться.

– А ты куда?

– Надо проверить Гектора… Солярис отнёс его в спальню и сходил за Ллеу, чтобы тот принёс сыворотку, так что всё в порядке. Беспокоиться более не о чем. Гектор просто переволновался и забыл вовремя принять лекарство. Побывать в пятнадцать лет на Вознесении принцессы, в которую ты по уши влюблён, – у кого угодно сердце остановится! Он долго набирался смелости, чтобы подойти к королевскому столу, но, когда подошёл, тебя там не оказалось…

Я упрямо шагала следом за Матти, прекрасно зная, что она так быстро уходит только для того, чтобы выплакаться в одиночестве. Но от её слов у меня закололо где-то в подреберье, и я остановилась. Так ощущался стыд. Я ведь даже не додумалась подойти на пиру к Гектору, хотя прекрасно знала, сколь ценно для него даже моё мимолётное «здравствуй».

– Если бы ты подошла к нему, ничего бы не изменилось. Он бы только раньше в обморок свалился, – попыталась пошутить Матти, оглянувшись, будто прочитала мои мысли. – Извини. Мои слова, должно быть, прозвучали так, будто я упрекаю тебя. Это не так. Если ты хочешь проведать Гектора, – добавила она, заметив, что мы прошли уже половину пути до его комнаты, – он уже спит. Навестишь его завтра, а сейчас ступай на пир. Обещания нужно сдерживать.

– Хорошо, но учти, Маттиола: впредь я не спущу Ллеу с рук такое обращение с тобой. Если нечто подобное повторится, ты расскажешь мне. И это не просьба.

Матти слабо кивнула, потупив взор, и я скрепя сердце оставила её и вернулась в начало коридора.

Ллеу, должно быть, снова отправился в покои к моему отцу, чтобы наложить очередную мазь и присматривать за ним до тех пор, пока тому не полегчает. В Медовом зале же меня ждали негодующий Гвидион и толпа пьяных хускарлов с жёнами и дочерьми, так и норовящими влезть в очередной спор. Я хотела исполнить данное Матти обещание, но знала, что сегодня у меня больше не получится веселиться – настроение отсутствовало настолько, что было бесполезно искать его даже на дне кубка с мёдом. Поэтому, поколебавшись на перекресте коридоров лишь пару секунд, я проскочила мимо праздничных дверей и хускарлов, уже готовящихся открыть их для меня.

В башне Сола, как и всегда, стояла жара. Ничего не изменилось с тех пор, как я побывала здесь утром перед полётом в Лофорт: даже постель осталась незаправленной, напоминая птичье гнездо из подушек и одеял. Хлама и мебели вокруг было так много, что я не сразу заметила их хозяина, устроившегося на подоконнике.

– Я удивлён, – произнёс Солярис, листая лежащую на коленях замшелую книгу. Эмалевый пояс и кожаные ножны исчезли из его костюма, как и верхний слой туники. Не считая штанов, осталась лишь полупрозрачная рубашка из тончайшего голубого льна, сквозь которую прорезались острые ключицы. – Разве ты не собиралась лечь пораньше, чтобы выспаться перед свиданием с молодым ярлом?

– Ты помог Гектору, – сказала я вместо ответной издёвки. Пройдя до того же подоконника, я опустилась на другую его сторону, подмяв подол платья так, чтобы он образовал подстилку на холодном камне. Витражи окон тоже были ледяными, покрытые инеем извне, но лишь с моей стороны – там, где сидел Солярис, стёкла становились матовыми от жара и текли.

– Помог, – кивнул он, перелистывая страницу, но вслепую: он неотрывно смотрел мне в глаза из-под опущенных белоснежных ресниц.

– Я думала, ты его недолюбливаешь…

– И что? Это норма у людей – оставлять человека валяться на полу только потому, что недолюбливаешь его?

Я улыбнулась. В этом был весь Солярис – закрыт в словах, но открыт в поступках. Он продолжал листать книгу, насторожённо следя за каждым моим движением, словно я застала его врасплох своим визитом. Но моё скорое появление в башне было предсказуемо – Солу никогда не удавалось отделаться от меня так просто, особенно после таких дурацких перепалок, как та, что произошла в зале.

– Тебе следует вернуться на пир. Ещё не было первого луча рассвета, твой уход примут за слабость…

– Что это там?

– Нет-нет! Уйди!

Солярис рванулся с места, свалив книгу на пол, но я оказалась шустрее. На алтаре в северном углу, вечно пустующем из-за отрицания драконами каких-либо божеств, лежала квадратная деревянная доска карамельно-молочного цвета. Острые углы украшала резьба, а всю лицевую поверхность, лакированную густой смолой, покрывал знакомый узор из золотых и яшмовых клеток. Рядом, в сломанной шкатулке без верхней крышки, как раз лежали фигурки размером с мизинец. Одна половина фигурок была сделана из желтоватой моржовой кости, а вторая – из белоснежной китовой. И те и те – гладкие на ощупь, тоже отполированные и с тонкими гранями, да такими изящными, какие могли выточить лишь острейшие драконьи когти. Вместо привычных фигурок были фигурки различных драконов с открытыми пастями, и у меня не осталось сомнений.

– Ты сделал для меня шахматы? – прошептала я, очертив кончиками пальцев зазубренную корону ферзя. В каждой его детали чувствовался сам Солярис, та аккуратность и нежность, которые были присущи ему точно так же, как упрямство, вредность и страсть к сладкому.

Сол подозрительно долго молчал, и я, прижав ферзя к сердцу, обернулась. Он снова сидел на подоконнике, но с открытым ртом, а на его лице отражалось внутреннее противоборство – желание всё-таки лишить меня подарка против желания получить похвалу. Второе победило:

– Да. Нравится?

– Конечно! Я обожаю шахматы!

– Я знаю.

Последнее прозвучало горделиво. Я тут же смела все фигурки в охапку вместе с доской и, вернувшись на подоконник, принялась расставлять их по местам. Солярис наблюдал за мной с улыбкой – шахматы навевали ему те же приятные воспоминания, что и мне. Это была первая игра, в которую мы сыграли вместе по-настоящему, как только я обучила его азам. Конечно, не считая пряток, когда Солярис клятвенно заверял, что обязательно будет искать меня, а сам возвращался в замок и ложился спать.

– Готов проиграть в семьсот двадцать пятый раз? – поддразнила я, закончив расставлять пешки. – Этим подарком ты обрёк себя на вечные муки. Ты ведь ни разу за все годы меня не обыграл!

– Это я тоже знаю, – вздохнул он тяжко и, подвинув доску вплотную к оконной раме, поднёс руку к пешке, собираясь сделать первый ход, но почему-то передумал. – У меня есть для тебя ещё кое-что. Покажу, если пообещаешь, что никуда не пойдёшь завтра с Дайре.

– Солярис…

– Ладно, всё равно покажу. Но к теме о Дайре мы обязательно вернёмся!

Я скривилась, провожая Соляриса, помчавшегося к постели, вялым взмахом руки. Нагнувшись, он вытащил что-то из-под матраса – нечто длинное и шуршащее, как бумага. Лишь в свете канделябра, который Сол поставил на подоконник вместе со своим подарком, я узнала свёрнутое полотно. Судя по пятнам плесени и желтизны, полотно было очень старым, но тем не менее в приличном состоянии: даже не разворачивая его, я заметила по краям яркие краски. Раз не выцвели, значит, дорогие.

Королевская картина…

– Ллеу дорого берёт за проход в катакомбы. Даже того пузырька с туманом оказалось мало! Алчный человек, – хмыкнул Солярис, оперевшись руками на подоконник и нависнув вместе со мной над полотном, пока я бережно разворачивала его, боясь повредить краску или холст. – Только одну картину нашёл, хотя бродил там часов шесть…

Я почти сумела выпрямить свёрток, когда меня осенило. Подняв глаза к лицу Соляриса, с которым меня разделяло всего несколько дюймов, я заметила, как он нетерпеливо жуёт нижнюю губу, отчего над уголком его рта проступила очаровательная ямочка. Золотые глаза светились в полумраке комнаты. Казалось, Сол и сам вот-вот воспламенится от возбуждения, ведь…

– Ты поэтому опоздал на праздник? – спросила я растерянно. – Потому что всё это время копался в катакомбах? А я подумала…

– Что ты подумала? – Сол наклонил голову вбок, и жемчужные волосы, уставшие лежать в опрятной укладке, упали ему на лоб.

Я замялась, пытаясь подобрать слова, но, не сумев сделать это от усталости и мёда, выпалила как есть:

– Я знаю, что Виланда нашла тебя у Дикого Предела спустя несколько месяцев после Мора. Ты участвовал в сражении вместе с другими драконами, но ведь не просто так, верно? В каждый мой день рождения ты становишься особенно молчаливым, прячешься в башне и если приходишь на праздник, то лишь под конец. Мы никогда не говорили об этом, но, полагаю, ты тоже потерял кого-то в Мор, как я потеряла дядю Оберона. Вот я и решила, что в этот раз ты тоже… скорбишь.

Солярис издал странный гортанный звук, похожий на смешок, отчего я решила, что ляпнула какую-то глупость. Сделав вид, что шахматы целиком и полностью завладели моим вниманием, я задумчиво начала вертеть в пальцах пешку, пока вдруг не почувствовала дыхание Соляриса у себя на лбу – он наклонился ещё ниже.

– Нет, – произнёс Сол таким тоном, что я покрылась мурашками. – Я не скорблю. Твой день рождения – это твой день рождения, Руби. Один из лучших дней Колеса года. А теперь открой полотно. Это ведь она, да? Когда ты сказала о своём видении в Красном тумане, я сразу решил, что надо узнать наверняка.

Почти сразу после моего рождения отец спрятал все портреты королевы Неры. Причина была ясна как белый день – рассудок Оникса и так трещал по швам с самой юности, и в то время как появление моей матери в его жизни склеило эти трещины, её же смерть проломила в нём новые. Когда кубок креплёного вина развязывал Гвидиону язык, он нередко упоминал, что мне повезло уродиться ликом в Оникса, а не в Неру, ведь один её вид на полотнах и гобеленах причинял отцу такую боль, что приводил в неистовство. Смерть в родах казалась ему ничтожной, несправедливой для королевы, как, впрочем, и мне самой. Благодарная хотя бы за то, что ненависть к этой потере не породила у отца ненависть ко мне, я никогда не настаивала на том, чтобы увидеть маму.

Но это не значит, что я не хотела этого.

– Ну что? – спросил Солярис, когда я медленно развернула полотно. Он помогал мне, придерживая пальцами сворачивающиеся углы картины, пока я разглядывала изображённую женщину. Зелёные глаза, светлая-светлая кожа, вздёрнутый нос и волосы рыжие, как языки пламени. Даже здесь фибула с лунными ипостасями была при ней, выглядывая из-за затылка. – Это она?

– Королева Нера, – прошептала я, вспоминая видение и понимая, что мы только что решили одну загадку… и породили новую. – Да, я видела в Красном тумане свою мать.

4 Озеро цветов и льда

Первое, что я сделала, открыв глаза наутро после Вознесения, – это выпила рябиновый чай, уже ждущий меня на прикроватной тумбе, потому что голова болела так, будто вот-вот треснет пополам. Приторная медовуха обернулась кислым послевкусием желчи на языке. Я с трудом заставила себя встать с постели и переодеться, ведь, вернувшись в покои лишь с рассветом, как и напутствовал Солярис, рухнула спать, даже не раздеваясь. Выбор нового наряда занял почти полчаса – я попросту не умела обходиться без Матти, которая сейчас, как моя представительница, верховодила кухонными мастерами и слугами, готовя Медовый зал к новой праздничной вехе. Решив, что под плащом из белого заячьего меха Дайре всё равно не разглядит, что на мне надето, я решила предпочесть красоте тепло, укутавшись в несколько слоёв плотной шерстяной ткани. Длинные рукава плаща хорошо прятали наручи Гектора с тонкими лезвиями, которые я надела чисто на всякий случай.

Снегопад за окном наконец-то утих, будто погода благословляла нашу с Дайре прогулку. Вышедшее из-за ватных облаков солнце даже поселило в замке искрящийся свет, отражаясь от зеркал и освещая тёмные закутки. Тем не менее никто не показывал из комнат носа: большинство гостей отсыпались или отмокали в купальне, а некоторые, судя по гвалту из приоткрытых дверей Медового зала, продолжали кутить. Я не осмелилась заглянуть внутрь, боясь снова стать заложницей назойливых расспросов: после того как я завершила шахматную партию с Солом и возвратилась на пир, меня трижды затягивали в танец и четырежды пытались вывести из себя. Уже к закату пир должен был возобновиться, и я была не уверена, что выдержу это во второй раз. Тем более что теперь мне точно было не до веселья: изображение матери всплывало перед глазами каждый раз, стоило мне повести головой и почувствовать вес лунной фибулы в волосах. Приближение встречи с Дайре почему-то лишь усиливало и без того свербящую в сердце тревогу.

Он не назначил мне точного часа, ограничившись словами «около полудня», – значит, моё опоздание априори не может считаться таковым. Именно поэтому перед тем, как отправиться в конюшню, я позволила себе сначала наведаться ещё в парочку мест.

К моему разочарованию, Ллеу, с которым мне не терпелось побеседовать с глазу на глаз, не оказалось в покоях короля. Зато я смогла побыть наедине с отцом пару минут и подержать его за руку, пока он спал глубоким целительным сном, напоённый сонным отваром и в тисовой маске на лице. Из прорезей для глаз торчали его светлые ресницы, а обнажённая грудь тяжело вздымалась. Вместо одеял на Ониксе до самых лодыжек лежали хлопковые повязки, смоченные в изумрудном отваре. Неужели язвы распространились настолько далеко?..

«И будет наказание соразмерно гейсу, принесённому нарушителем».

Если мой отец действительно расплачивался своей жизнью за войну с драконами, то этот процесс, как и последствия войны, уже не остановить.

Следующим местом, которое я посетила, стала комната Гектора. Его, однако, тоже не оказалось у себя: постель, на которой он ещё вчера переживал беспощадный приступ сахарной болезни, была прилежно заправлена и чиста. Лишь на подоконнике пылилась пустая колба из-под сыворотки с тонкой серебряной иглой, а из шкафа выглядывал мятый рукав парадного костюма.

В королевской конюшне, куда я спустилась в сопровождении отряда хускарлов, было даже теплее, чем в моей спальне: конюхи старательно берегли хрупкое здоровье породистых скакунов, свезённых со всего континента. Здесь пахло сухим сеном, овсом и животным мускусом – и этот запах казался мне приятнее ароматических масел, напоминая о раннем детстве, когда я каждый день навещала Соляриса, ночующего в одном из денников.

Несколько лошадей нетерпеливо скребли копытом и громко ржали в ожидании обеда, а ещё несколько попытались зажевать мой рукав, просунув морды в дверные щели, когда я проходила мимо бесконечного ряда стойл. Пускай я и бывала в конюшне нечасто, но отлично помнила, какой конь когда появился – в конце концов, все они когда-то были подарками мне или моему отцу. Я не узнала лишь одну лошадь в самом конце – молодая кобыла-рысак необычайно редкой соловой масти, какая водилась только в туате Дану, по легендам граничащем с потусторонним миром божественных сидов. Этот цвет и впрямь ассоциировался с волшебством, молочно-ирисовый. А уже надетое седло с попоной и шёлковая красная лента, струящаяся по пепельной гриве, только подкрепляли мои догадки.

– Ох, драгоценная госпожа, вы как раз вовремя. Ярл Дану только-только повелел седлать её для вас!

Значит, я не ошиблась – это и есть моя новая лошадь. Но что удивило меня куда больше моей проницательности и щедрости Дайре, так это то, что передо мной стоял Гектор – свежий и румяный без каких-либо симптомов недомогания. Судя по ворсинкам сена в его кудрях и мокрым пятнам на штанинах, он прибирался в стойлах и наполнял поилки, таская вёдра из колодца. Вместо кожаного фартука на Гекторе была простая рубаха с жилетом, а вместо пояса с кузнечными инструментами – ремень со связками ключей.

Заметив моё недоумение, Гектор тут же затряс головой и пояснил:

– Нет-нет, меня не выгнали из кузницы! Просто Фланн так перебрал с выпивкой, которую выклянчил у кухонных мастеров в честь праздника, что до сих пор на ногах не стоит. Всё равно сегодня у меня нет заказов, вот я и согласился подменить его.

Гектор отодвинул щеколду, открывая для меня стойло соловой кобылы, и застенчиво отвёл глаза, когда я продолжила смотреть на него в упор. Лишь эта его робость напоминала мне, что ему всего пятнадцать, ведь внешне Гектор вполне мог сойти за ровесника Дайре, необычайно высокий и широкоплечий. Разве что черты лица оставались округлыми и мягкими, как у ребёнка.

– Эй, погоди. – Я придержала Гектора за рукав, когда он уже подвязал спущенные стремена и взялся за поводья, чтобы вывести кобылу на улицу. – Как ты себя чувствуешь? Я хотела зайти вчера, но Матти попросила тебя не беспокоить. Ты был таким бледным там, в Медовом зале… Я испугалась.

– Испугалась? За меня? – Гектор часто-часто заморгал, наконец-то осмелившись посмотреть мне в глаза, и очаровательные веснушки на его носу стали казаться ярче от такой же яркой улыбки. – Приятно слышать, но я не стою тревог госпожи. Я в полном порядке! Раньше со мной уже случалось подобное. К счастью, мой братишка Ллеу очень заботлив. Он всегда приходит вовремя. А теперь давай выведем лошадь, и я помогу тебе залезть, а то ярл Дайре небось уже заждался.

– Ярл Дайре… Где он сейчас? – Я высунула голову из стойла и оглядела длинные коридоры, застеленные утоптанным сеном.

– Снаружи, у ворот, – ответил Гектор. – Ещё на рассвете он отправился гулять за стены замка, но затем вернулся, сам оседлал рысака и сообщил, что ожидает госпожу… тебя то есть. Это было ещё час назад…

Терпеливость Дайре подкупала, но вот его любознательность в отношении моих владений вызывала вопросы. Решив, что чем дольше я заставляю его ждать, тем больше шансов, что он узнает то, что знать ему не положено, я отошла с прохода и наконец-то позволила Гектору вывести кобылу из конюшни.

– Теперь забирайся, – сказал Гектор, как только мы очутились под жёлто-мраморным небом, из которого вместе с редким снегом сыпались скудные солнечные лучи. Мороз в кои-то веки не кусался, и, надеясь, что такая погода продержится хотя бы пару часов, пока я не разузнаю всё, что нужно, я послушно облокотилась на крепкую руку Гектора, всунула ногу в стремя и подтянулась вверх.

Верховая езда сильно отличалась от езды на драконе. Для полётов с Солярисом мне было достаточно иметь пояс со специальными кольцами. Лошади же предполагали целое обмундирование: глядя на седло, я дивилась количеству ремешков, запонок и стяжек, соединяющих выбитую кожу с тёплой тканью. Если бы Гектор не седлал кобылу заранее, а Фланн так и остался валяться в беспамятстве, я бы никогда не подготовила лошадь самостоятельно.

Подмяв подол платья, чтобы он не путался в седле, я надела варежки и взялась за стёганые поводья левой рукой, почёсывая правой кобылу между ушей. Та, покладистая и ласковая, тут же прильнула к моей раскрытой ладони.

– Дайре не говорил, у неё есть имя?

– Её зовут Солнечная, – улыбнулся Гектор, скармливая ей пару кусочков сахара на раскрытой ладони. – Спокойная, как море в месяц сапфиров! С ней будет легко управляться, может, даже проще, чем с… А где Солярис, кстати? Он что, не придёт?

Только тогда я поняла, почему Гектор не спешит отходить от лошади, придерживая её за уздечку одной рукой. Он глянул на хускарлов, уже седлавших за нами своих лошадей, – четверо плотно сбитых мужчин с выбритыми висками и в позолоченных наручах, что выдавали их принадлежность к лучшим воинам замка. Впервые моя стража состояла исключительно из людей, и это действительно могло шокировать.

– У Соляриса свои дела, – ответила я полуправду, ведь он действительно упоминал нечто подобное на пиру. А во время шахматной партии и вовсе заявил, что не станет сопровождать меня даже тайком, раз я плюю на его мнение. Хотя мы оба знали, что это блеф. А даже если и нет… – Уверена, юный Дайре не сильнее четырёх взрослых хускарлов. Мне нечего бояться.

– Странно, – промычал Гектор задумчиво. – Что тогда Солярис забыл у моего брата в катакомбах? Я думал, он выполняет твоё поручение…

– Ты видел Соляриса в катакомбах? Сегодня?

– Да, буквально полчаса назад, когда ходил за сывороткой.

Я заёрзала в седле, но быстро скрыла беспокойство и от самой себя, и от окружающих. Вряд ли Соляриса и Ллеу могла связывать дружба – и тот и другой всегда руководствовались исключительной выгодой при выборе друзей и партнёров. Интересно, было ли это связано с тем делом, о котором упоминал Сол?..

– Если снова увидишь Соляриса, передай ему, чтобы ждал меня в башне, – сказала я на прощание и, ударив лошадь пятками по бокам, развернула Солнечную в сторону крепостной стены. По замковым улочкам разнёсся гулкий цокот копыт пяти всадников: хускарлы по немой команде последовали за мной, держась на шесть-семь шагов позади.

Петляя между прибывшими из Столицы телегами с праздничным продовольствием и шатрами королевских мастеров, я проскакала рысью до главных ворот и снова остановилась, наблюдая, как стражники суетливо проворачивают колесо, дабы поднять герсу – опускную дверь с острой чугунной решёткой. Дайре ждал меня прямо перед ней. Его караковый конь ярко выделялся на фоне безукоризненно белого снега и тусклых серых стен, но сам Дайре, уже сидящий в седле, выделялся куда больше: всё тот же чёрный костюм с ромбовидным узором, будто прочерченным ножом, и такой же чёрный плащ с волчьим мехом, пристёгнутым к воротнику фибулами. Обе ладони обтягивали замшевые перчатки – похоже, рана гейса, полученная на пиру, ничуть не беспокоила его. Причёска Дайре тоже претерпела несколько изменений – сегодня его волосы, как и мои, были забраны в одну тугую косу, чтобы ветер не швырял их в глаза. Руна беркана, закреплённая в волосах у виска, отбрасывала на снег солнечный зайчик, за которым охотилась пара местных ярко-рыжих котов-крысоловов. Дайре специально вертел головой вслед за солнцем, чтобы зайчик прыгал с места на место и дразнил животных, но, заметив меня, тут же забыл о своей забаве и приосанился.

– Доброе утро, драгоценная госпожа! Отрадно видеть, что вы всё-таки решили почтить меня своим присутствием.

– Признаюсь честно, это решение далось мне нелегко. Вы бы только знали, как болит голова после трёх кубков керидвенского мёда и трёх сотен собеседников за вечер…

Дайре усмехнулся и развернул свою лошадь в сторону ворот, которые, скрипя и лязгая, уже почти полностью поднялись. Краем глаза он оглядел стражу за моей спиной, и увиденное (а именно отсутствие Соляриса в ней) явно его порадовало – Дайре широко улыбнулся.

– В таком случае я польщён вдвойне. Обещаю, мои истории станут хорошим лекарством от головной боли, – произнёс он. – Вот только… Куда мы направимся в первую очередь, госпожа? Может, Китовые утёсы и берег Изумрудного моря? Устье Тихой реки? Легендарный Рубиновый лес? Или спустимся в Столицу?

Я остановила Солнечную бок о бок с конём Дайре и призадумалась, внимательно глядя на горизонт, простирающийся за воротами замка.

К городу, расположенному в низине под крутым холмом, вела широкая грунтовая дорога, спуск по которой занимал минут двадцать, а подъём – все сорок. Как бы мне самой ни хотелось посетить Столицу, я помнила наказ отца – может, это и был единственный город, где короля Оникса не считали вероломным завоевателем и искренне любили, но туда стекались торговцы со всего континента… А потому стекались и бандиты. Посещение многолюдных мест – это всегда риск для отпрыска богатого рода, а без сопровождения Соляриса этот риск увеличивался вдвое.

О прогулке в Рубиновый лес и говорить не стоило – пускай он никогда не вселял в меня страх, но и желание посетить его не вызывал тоже. Изумрудное море – дивное зрелище, но лишь в месяц китов, когда они возвращаются домой из неизвестных нам краёв, где пережидают зиму. В месяц воя же море тускнеет, скатываясь в унылый болотный цвет, и не представляет собой абсолютно ничего примечательного. Устье Тихой реки – тоже скучное зрелище, тем более что путь до неё занимает полдня, а погода нынче весьма непредсказуема. Ещё не хватало, чтобы метель застала нас в дороге!

Значит, остаётся…

– Сами увидите, – сказала я и толкнула Солнечную, уверенно выводя её за ворота и сразу сворачивая влево от тракта.

Там, за некрутым склоном, начиналась тропа, по которой можно было дойти до диких кленовых лесов и прекрасного озера, а затем, минув его, оказаться в подножии Меловых гор. По легенде, то тоже были киты, обращённые в камень принцем Мелом, единокровным братом королевы Дейрдре. Поговаривали, будто ночью, стоя на вершине, можно было услышать, как они поют.

– Итак, я готова, – сказала я, когда конь Дайре поравнялся с моим, а хускарлы немного отстали. Они всё ещё шли достаточно близко, чтобы в случае чего подоспеть на помощь, но достаточно далеко, чтобы наш с Дайре разговор нельзя было расслышать за скрипом снега под копытами лошадей. – Начинайте рассказывать свои истории.

– Вот так сразу? И никакого флирта да болтовни о прекрасных пейзажах? – ахнул Дайре, приложив руку к сердцу.

Я пожала плечами и лениво огляделась. Пейзажи вокруг действительно выглядели чудесно: стоило немного отдалиться от замка, как весь мир побелел, словно состоял лишь изо льда и голых скрюченных деревьев. Летом же здесь всё утопало в зелени, а дорога к озеру становилась практически непроходимой из-за кустов малины и красной смородины, которой можно было наесться досыта. Приставив руку козырьком ко лбу, я внимательно вгляделась в сухие поросли: на сугробах лежали следы маленьких лапок, явно заячьих, а ещё чуть дальше виднелись глубокие норы. Животные не боялись Соляриса, потому мы частенько встречали их на дорогах, однако сейчас вокруг было тихо. Даже ветер улёгся.

– С чего вы хотите, чтобы я начал? – спросил Дайре в лоб, наконец-то перестав притворяться, что его и впрямь интересуют красоты моего туата.

– С Мора, – так же прямо ответила я и незаметно поправила рукава плаща: стоило тем задраться, как блеск камней в наручах ослеплял и привлекал внимание. – На пиру вы назвали Мор «молочным». Я хочу знать почему.

Дайре ухмыльнулся так, будто мысленно делал ставки, какую тему я подниму первой. Пригладив перчаткой растрепавшуюся косу, он посмотрел вперёд – на острые шпили чёрных гор, возвышающихся далеко над можжевеловым лесом, – и произнёс так тихо, что на миг я подумала, будто ослышалась:

– Драконы любят молоко. Любят так сильно, как его не любят даже кошки. Это их слабость.

– Хм, никогда об этом не слышала. Да и Солярис ни разу не пил молоко при мне…

– Неудивительно. Наверняка он был там, в драконьем городе, когда это случилось.

– Когда случилось что?

– Когда люди убили тысячу детёнышей на глазах у их родителей, отравив молоко, которое те пили каждое утро с приходом торговых караванов.

Где-то в лесу хрустнула ветка – видимо, зайцы. Я хотела обернуться, хотела посмотреть на них и засмеяться, как смеялась в детстве, позабавленная пугливостью этих крошечных зверьков… Но вместо этого я во все глаза смотрела на профиль Дайре. Под его загорелой кожей ходили желваки, но он продолжал говорить:

– Люди испокон веков вели торговлю с драконами. Только торговцы в их городе и бывали. Ведь чтобы попасть в Сердце, нужно преодолеть Кипящее море и рифы, которые не смог пережить ни один человеческий корабль. Поэтому драконы сами относили торговцев в свой дом. Обменивали изобретения и драгоценности на вкусную пищу, которая не растёт на их скалистом острове. Молоко – одна из вещей, которые драконы вкусили лишь благодаря людям. Поэтому люди знали, что молоко распродаётся самым первым, ещё на рассвете… Точно так же они знали и то, что драконы – семейные существа. Для них нет ничего ценнее детёнышей. А скверны в молоке было ровно столько, чтобы она убила каждого ребёнка с одного глотка, но оставила в живых взрослых, испивших его. Молоко, как и смерть, предназначалось исключительно для детей.

Я отвернулась и посмотрела на ров, уступы которого соединял мост из сваленной в грозу ивы, оплётшей корнями соседние деревья. Пока мы друг за другом переводили по нему лошадей, у меня было несколько минут, чтобы обдумать услышанное. Вряд ли стоило верить на слово человеку, который каким-то образом обошёл пятерых претендентов на трон туата, а затем начал прилюдно порочить имя того, кто помог ему это сделать. Но отсутствие у Дайре такта не означало отсутствие честности. В конце концов, летописи и книги писали обычные люди – что мешало моему отцу, единовластному правителю Круга, изменить их тексты, чтобы изменить историю? Во время покорения континента Оникс легко избавлялся от целых родов, несогласных с его постулатами. Точно так же он мог избавиться и от всех торговцев с воинами, знающих правду. И от моего дяди Оберона тоже.

– Вы хотите сказать, что драконы не нападали на людей первыми? – заговорила я приглушённо, когда, миновав ивовый мост, мы с Дайре снова седлали лошадей. – И что убийство моего дяди, принца Оберона, было совершено в результате мести и стало лишь предлогом для полномасштабной войны?

– Да, именно это я и хочу сказать.

– Откуда вам всё это известно?

– У нас есть с вами кое-что общее помимо принадлежности к знатному роду, драгоценная госпожа, – сказал он, и его улыбка показалась мне одновременно и грустной, и преисполненной гордости. – Мы оба любим драконов.

Я сощурилась и проследила взглядом за его рукой, поправившей фибулы, что пристёгивали меховой плащ к вороту одежды. Солнце отражалось от глянцевых ромбообразных узоров, которыми был испещрён весь костюм Дайре, будто…

– Чешуя, – озарило меня. – Узоры на вашем костюме похожи на драконью чешую.

– Так и есть, – кивнул он. – Это подарок друга.

– Друга-дракона, не так ли?

Дайре прикрыл глаза и снова улыбнулся. Это и стало мне ответом.

– Не верьте тем, кто говорит, что драконы загнили на своём острове. И их сердца, и Сердце-город по-прежнему полны жизни, просто вдали от людей. Они позволили нам тешить своё самолюбие мнимой победой, чтобы жить дальше. Ради своего будущего и ради оставшихся детёнышей. По-моему, это и есть истинная мудрость, которую нам, тщеславным людям, никогда не познать. Всё, чего хотят Старшие теперь, – это покоя.

– А чего хотите вы? – спросила я, стиснув в пальцах поводья так крепко, что почувствовала швы на них даже сквозь толстые варежки. – Я уже поняла, что вы представляете интересы драконов, с которыми, судя по всему, поддерживаете тайные отношения. Но зачем вы приехали на моё Вознесение? Зачем рассказываете всё это? Хотите, чтобы я, когда сменю отца у власти, исправила его ошибки и снова заключила с драконами союз?

Дайре посмотрел на меня так, как обычно смотрел Солярис, когда я, по его мнению, ляпала какую-то несусветную чушь. Однако если Дайре и хотел рассмеяться в ответ на мои предположения, то очень хорошо сдерживался, потому что слова его прозвучали без какого-либо намёка на шутку:

– Как и Старшие, я тоже хочу покоя. Все люди хотят. Но никакой покой невозможен, пока существует нечто, способное пожрать весь мир. Скажите, госпожа… какой он изнутри, этот Красный туман?

В этот раз я не позволила застать меня врасплох, ведь если Дайре знает сокрытую правду о Море, которую не знала даже наследница престола, то он мог знать о чём угодно. Даже о том, что не должно было покинуть стен Совета, когда я и Солярис вернулись после полёта в Лофорт. Хирд, ставший свидетелем того, как мы двое вывалились из тумана живые и невредимые, был скован клятвой тишины после этого, нарушение которой каралось смертью. Но испокон веков находились люди, ценящие золото выше, чем собственную жизнь. Однако я не могла представить, чтобы такой скользкий человек с двойным дном, как Дайре, пошёл на столь грубые и очевидные методы. А вот то, как уверенно он говорил о воле Старших, заставило меня задуматься…

Возможно ли такое, что кто-то из древнейших драконов, воспетых в молитвах, чей возраст исчислялся тысячелетиями, был другом молодого ярла? Мог ли этот же друг быть его информатором, а значит, и шпионом? Туат Дану неспроста находился прямо у берегов Кипящего моря, разделяющего человеческие земли с драконьими. И неспроста Дайре поднимал столь тревожные, опасные темы… Это были даже не намёки – это был прямой вызов.

– Красный, – хмыкнула я, равнодушно отвернувшись от Дайре и почесав фыркнувшую лошадь между ушей. – Красный туман изнутри очень красный. Удивительно, правда? Хочу напомнить, что сейчас мой черёд слушать истории, а не ваш. И я считаю, что как раз настало время для истории о Красном тумане. Что вам известно о нём?

– Так не пойдёт. – Дайре щёлкнул языком и, накренившись с лошади, навис надо мной, как над провинившимся ребёнком. – Одна достопримечательность – одна история.

– Что?

– Таковы правила, госпожа. – Дайре подмигнул мне. – Иначе наша прогулка закончится слишком быстро.

– Да будет так, – неохотно согласилась я, скрипнув зубами. Тропа начинала расширяться, знаменуя наше неспешное приближение к первой остановке. Ещё десять минут, которые занимал остаток дороги, можно было попытаться провести с пользой. – В таком случае расскажите мне ещё что-нибудь о Море.

– Боюсь, я рассказал вам всё, что знаю сам.

– А что насчёт причин войны? До моего рождения драконы и люди жили в мире, – настойчиво продолжила я, ведь по рассказам моей няни, заставшей былые времена, хотя бы это точно было правдой. – Зачем моему отцу и ярлам убивать их детей?

– Понятия не имею, – сказал Дайре то, что, как я думала, он не скажет никогда в жизни, имея столь глубокие познания в области истории и такое непробиваемое самолюбие. – Вы слышали, о чём сплетничали ваши гости на пиру? По сей день многие верят, будто, испив драконьей крови, можно самому стать драконом. Или обрести способности к сейду, даже если ты не предрасположен к нему от рождения. Глупые байки! Вы знали, что драконам, даже Старшим, недоступен сейд, а их превращения – всего лишь природный механизм? То же самое, как наши дети выплёвывают молочные зубы, чтобы выросли коренные. Мир, заключённый Великой Дейрдре, так и не вдохновил остальных королей и королев на то, чтобы последовать её примеру. Лишь несколько человек присоединились к ней. Большинство же оказались не рады перспективе жить бок о бок с существами в пять раз крупнее и в столько же раз умнее. Керидвен, например, столетиями промышлял тем, что охотился на них и продавал по частям, как норок или зайцев из-за роскошных мехов. А разве алчность и зависть – недостаточные причины для войны?

Дайре ловко перескочил несколько поваленных брёвен, перегородивших тропу, и развернулся, ожидая, когда я и хускарлы сделаем то же самое. Из-за выпавшего за ночь снега лошади шли крайне медленно, но это было как никогда кстати, потому что я могла узнать всё, что хотела.

– Только не пытайтесь обсудить это с отцом. Искусство лгать – искусство королей. Возможно, вам лучше спросить Соляриса, – добавил Дайре, когда я, крепко прижав колени к бокам лошади, чтобы удержаться в седле, всё-таки перепрыгнула препятствие следом за ним. – Хотя он, увы, тоже освоил это искусство в полной мере…

– При чём здесь Солярис?

Дайре закусил нижнюю губу, делая вид, что, свесившись с седла, не избегает моего взгляда, а попросту подтягивает ремешки стремян, опустившихся слишком низко. Интуиция подсказала мне, что я только что задала тот самый вопрос, ради которого, возможно, весь этот вычурный разговор и затевался. Очередная провокация?

Тишина, наступившая от молчания Дайре, казалась мне оглушительной. Лес будто до сих пор не проснулся: здесь не пели птицы и больше не хрустели ветвями животные, как в начале дороги. Зато впереди я уже видела ровные края идеально круглого озера, напоминающего жемчужину. Укрытое не только льдом, но и снегом, озеро практически сливалось с пейзажем и оттого выглядело совершенно непримечательно зимой. Но вот в другое время года…

– Что это за место? – поинтересовался Дайре так, будто моего прошлого вопроса не прозвучало.

Я остановила свою лошадь на верхушке склона, после спуска с которого мы должны были очутиться прямо на берегу, и мечтательно улыбнулась, позволив приятным воспоминаниям отвлечь меня на минуту.

– Это Цветочное озеро.

– Цветочное?

– Его так назвали, потому что летом вокруг распускаются белые ландыши и красные маки. Они застилают собою весь берег от кромки воды до кромки леса и идут вдоль всей дороги до замка, прокладывая путь. К Изумрудному морю довольно сложно спуститься из-за обрыва, поэтому в знойный сезон мы с Солярисом приходим охлаждаться именно сюда. А ещё поговаривают, будто именно возле этого озера Дейрдре решила основать собственный туат, когда её, полукровку, изгнали сиды из своего царства. Здесь же она вступила в брак с влюблённым в неё духом ветра и зачала мой род. Однако я люблю это место по другой причине…

«Я люблю его, потому что однажды оно спасло мне и Солу жизнь», – хотела добавить я вместе с историей о нашем первом падении, но не успела.

– Значит, божественное озеро? Как интересно! Посмотрим поближе? – выпалил Дайре и, поправив меховой плащ, рванул с места.

Его караковый конь перешёл на галоп и оставил меня позади быстрее, чем я успела возмутиться и в который раз напомнить ему о манерах. Солнечная фыркнула в ответ, выражая своё возмущение за нас обеих, ведь всё, что мне оставалось в такой ситуации, – это, закатив глаза и кивнув хускарлам, последовать за Дайре.

– Красиво… – донёсся до меня его шёпот, когда ярл, переведя жеребца на спокойный шаг, без раздумий ступил на замёрзшее озеро.

Там, где конь Дайре оставлял в снегу углубления от подков, виднелся лёд, похожий на витраж окон в моей спальне. Кристально прозрачный, как настоящее стекло, и необычайно странного цвета – одновременно и голубой, и лиловый, и перламутровый. Сквозь него можно было увидеть пёстрых рыб, проплывающих у самой поверхности, но тем не менее лёд был необычайно крепок и даже не хрустел там, где Дайре шагал по нему. И где зашагала я, когда он обернулся ко мне с ехидным прищуром и приглашающей улыбкой.

– Драгоценная госпожа! – услышала я призыв хускарла. – Это может быть опасно.

– Ничуть, – ответила я. – Мы с Солярисом приземлялись здесь прошлой зимой, а лёд даже не треснул. Что ему будет от пары лошадей? В месяц воя из этого льда можно ковать оружие – он прочнее немайнской стали!

И это было правдой, потому я и не боялась, идя за Дайре, который вёл себя точно ребёнок, восторженно охая и крутя головой. Мне нельзя было отставать от него, нельзя было показывать слабость или любопытство, ведь наша прогулка напоминала испытание: кто ведомый, а кто ведущий? Кто первым впадёт в отчаяние и сбросит маску? Поэтому я молча ехала следом, пока Дайре не достиг центра озера и не развернул свою лошадь ко мне. Неожиданно посыпавшийся снег лёг на его чёрный плащ, и я запрокинула голову вверх: кажется, вот-вот начнётся снегопад. Судя по белой пелене, вновь обесцветившей небо, он вполне мог обернуться зверской метелью.

– Ну что, посмотрели на озеро? – спросила я устало. – Мне не нравится погода. Месяц воя непредсказуем, так что, боюсь, нам придётся ограничиться одной достопримечательностью. Лучше вернуться в замок.

– Простите меня, госпожа, – произнёс Дайре вдруг, стягивая замшевую перчатку с правой руки.

– За что? – нахмурилась я. – У вас ещё есть возможность рассказать мне о Красном тумане. Путь обратно тоже займёт время…

Дайре покачал головой. Его перчатка упала в снег, обнажая ладонь – безукоризненно гладкую, без каких-либо намёков на рану, что должна была остаться от меча-спаты, закрепившего принесённый гейс. Ни запёкшейся крови, ни красной плоти, ни шрамов – только ложь.

– Простите меня, – повторил Дайре. – Но я не могу допустить, чтобы весь мир исчез.

– Госпожа!

Я обернулась на хускарлов, чьи лошади тут же ринулись вперёд, силясь преодолеть ту часть озера, что разделяла нас, но было поздно: нечто просвистело в воздухе над самым ухом, и под копытами моей лошади разошлась широкая трещина. В мгновение ока она превратилась в разлом.

Это было невозможно! Я точно знала, что в месяц воя Цветочное озеро замерзает намертво, непробиваемое даже драконьими когтями… И всё-таки лёд треснул, а его обломки, острые, как копья, разлетелись во все стороны. Ледяная вода поглотила нас за секунду. Я почувствовала, как меня тянет вниз под весом собственной одежды и напуганной лошади. Водоворот выбил меня из седла и, закружив, поменял нас с Солнечной местами. Руки запутались в поводьях, ноги зацепились за стремена, а вода обожгла лёгкие. Напоследок я увидела спину стремительно уносящегося чёрного всадника, а затем всё поглотила тьма озёрной глубины, лишив меня зрения и надежды.

Всё, что я слышала, – это ржание тонущих лошадей, крики хирда, уходящего под воду следом, и жуткий треск, распространяющийся всё дальше и дальше по всему озеру. Целую минуту моё тело билось в агонии: грудь жгло и распирало, ноги и руки сводило судорогой от холода, а дикий, животный страх путал мысли, заставляя извиваться и думать лишь об одном: жить, я так хочу жить! Но моя жизнь заканчивалась, прямо здесь, на дне Цветочного озера, где я должна была умереть ещё в тринадцать лет. Видимо, сколько ни убегай от судьбы, она всё равно тебя догонит.

Когда острая боль ушла и агония начала затухать, я поняла, что вместе с тем затухает и моё сознание. В какой-то момент я даже перестала чувствовать холод – только давление толщи воды над собой и то, что меня снова тянет куда-то, но уже не вниз, ко дну, а вверх.

– Руби! Рубин!

Чтобы затухающее сознание снова вспыхнуло, раскалившись добела, мне потребовался всего один удар в грудь. Затем несколько минут меня, перевернувшуюся на бок, рвало водой, пока она полностью не вышла из желудка и лёгких. Солнце казалось ослепляющим после той тьмы, что едва не сожрала меня с потрохами, но глаза Сола, крепко держащего меня за плечи и убирающего мокрые волосы с лица, казались в тысячу раз ярче.

– Вот так, – одобрительно прошептал он, мягко похлопывая меня по спине, пока я выкашливала остатки ледяной воды. – Умница.

Я опрокинулась на спину, восстанавливая дыхание, и повернула голову к озеру, на берегу которого лежала. Льда на нём больше не было: обломки торчали по краям, а вода бежала мелкой волной и странно бурлила, словно переваривала несчастных. Ни здесь, ни на противоположном берегу не было ни лошадей, ни воинов – очевидно, они не смогли выбраться, ведь их некому было спасать так, как Солярис снова спас меня.

– Солнечная… – выдавила я хрипло и не узнала собственный голос: он скрипел, как несмазанные дверные петли, и одновременно булькал от ободравшей горло воды. Но почему-то всё, о чём я могла думать в этот момент, трясущаяся от страха и холода на студёной земле, – это о подаренной мне лошади, утонувшей тоже. Прекрасная соловая кобыла с красной ленточкой в волосах…

– Пойдём отсюда, Рубин.

Солярис поднял меня на руки так же легко, как делал это в детстве. Собственное тело больше не казалось мне тяжёлым и неповоротливым, как там, в воде, и я опустила глаза, чтобы проверить: ни мехового плаща, ни верхнего платья на мне больше не было. Очевидно, Солу пришлось порвать их и сбросить с меня ещё в озере, чтобы облегчить нам всплытие. Остались лишь нижнее платье из льна, наручи и сапоги, из которых тоже сочилась вода. Мокрая ткань облепила грудь и живот, но это мерзкое чувство наготы, холода и дискомфорта немного притупилось, когда Сол прижал меня к себе.

Несмотря на то что он никогда не мёрз, а потому всегда расхаживал зимой в одной рубашке, сейчас на нём было несколько слоёв одежды: туника, стёганый кафтан, шерстяной плащ с капюшоном. В последний Сол и завернул меня, расстегнув нашейную фибулу. Пускай это помогло мало, я всё равно с благодарностью кивнула и сосредоточила плывущий взгляд на его лице. В ломаной линии сжатых губ читалась тревога, а в сощуренных от снегопада глазах – чистая ненависть. Если бы не я, беспомощно висящая у него на шее, Сол, несомненно, уже пустился бы за Дайре в погоню.

Удивительно, что он до сих пор не произнёс ни его имени, ни классического «Я же предупреждал!». Солярис нёс меня через лес в полной тишине, и лишь замёрзшая трава хрустела под его ногами, заставляя меня вздрагивать, – уж больно этот звук напоминал хруст льда. Мои зубы стучали почти так же громко: хоть от Соляриса и исходил нечеловеческий жар, судороги не прекращались.

– Куда ты идёшь? – выдавила я, стараясь не заикаться, когда заметила, что чаща вокруг стала совсем непроходимой, а горы Мела почему-то оказались от нас не с той стороны, с какой должны были быть. – Замок… не там… Мы идём не туда… Сол?

– У тебя губы синие. И снегопад усиливается. Мы не дойдём, – сухо бросил он, перешагивая куст шиповника, и несколько его колючек поцарапали мои болтающиеся в воздухе ноги. – Переждём.

Всего через пару минут показалась пещера. Объятая со всех сторон еловыми деревьями, она явно когда-то была медвежьей берлогой, но теперь служила людям: внутри нас уже ждало несколько заготовленных связок хвороста, холщовых мешков и кострище, выложенное булыжниками. Перед ним даже было уложено сено с отрезом набитой подстилки – на неё Солярис и усадил меня, осторожно пригибаясь, дабы не удариться о низкий свод головой. То, как по-хозяйски он принялся разорять холщовые мешки, сложенные у рельефной стены, заставило меня передумать: нет, эта пещера служила не людям… она служила Солярису.

– Я иногда заглядываю сюда между вылазками, – объяснил он, хотя я не успела ничего спросить, уже сняв сапоги и растирая онемевшие ступни. – Храню здесь то, что в замок лень тащить, или пережидаю смену караула, чтобы вернуться незамеченным. В общем, ничего особенного.

«Ничего особенного, кроме того, что у тебя есть собственная пещера, о которой я даже не знала», – подумала я, но вслух лишь снова клацнула зубами.

Пока Солярис собирал хворост в кучу, стоя на коленях, у меня было немного времени собраться с мыслями и прийти в себя. Ветер за сводом пещеры свистел, рассвирепев, будто злился на предательство Дайре не меньше, чем я или Сол. Впрочем, нет, во мне не было злости – лишь негодование.

Зачем было рассказывать мне правду о Море, если он всё равно собирался меня убить? И зачем убивать меня в принципе? Я бы решила, что это было сделано во имя отмщения – не за свой туат, ведь род Дану сохранил его за собой, а за драконий род, к коему Дайре был столь привязан, – но нет, это не выглядело как месть. Это выглядело как…

– «Не могу допустить, чтобы мир исчез», – вспомнила я, укутываясь плотнее в плащ Сола. Он посмотрел на меня с немым вопросом, сидя перед горсткой сухих веток, и в полумраке пещеры его глаза привычно светились, как у кошки. – Перед тем как лёд раскололся, Дайре сказал мне это. Ох, Солярис… Как я сразу не подумала… Мой локон…

– Что?

– Локон. – Я снова щёлкнула челюстью, не справившись с крупной дрожью, и трясущимися пальцами вытянула рубиново-красную прядь из спутавшихся волос, с которых до сих пор капала вода. – На празднике Дайре сказал, что у меня… красивые волосы. После этого он и позвал меня на прогулку. А ещё Дайре знает, что мы с тобой были в Красном тумане и вышли из него… Похоже, он думает, что я… причастна к туману… Ещё он говорил про Старших драконов. О том, что те живы, что процветают вдали от людей… Старшие…

– Старшие? – Солярис наклонил голову вбок, как делал обычно, когда размышлял. Я едва могла связно думать, не то что связно говорить, и ему наверняка приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы разобрать моё скомканное бормотание. – Старшие – хранители драконьего рода. Они бы не стали связываться с человеком. Ты ведь к этому клонишь, да? В последний раз, когда я видел Старших воочию, Руби, некоторые из них были даже не в состоянии пошевелить рукой, окаменевшие от старости и скуки. Если Дайре и знает откуда-то о Красном тумане, происхождении твоего локона и моём народе, то от шпионов, а не от других драконов и уж тем более не от Старших.

– Дайре сказал, что Красный туман угрожает всем – и людям, и драконам, – прошептала я, почти не слыша Соляриса из-за того, как громко стучала кровь у меня в висках и как болезненно снисходили на меня озарения одно за другим. – Вдруг он прав насчёт меня?

– О чём ты?

Сердце забилось так сильно, что заныли рёбра, и я сглотнула образовавшуюся сухость во рту, чтобы вернуть себе дар речи:

– Мы единственные, кто побывал в тумане и вышел из него. Туман пометил меня. И в нём я видела свою мать, королеву Неру. Если верить данным картографов, Красный туман движется на Дейрдре, на Столицу. Вдруг я действительно как-то связана с ним и Старшие знают об этом, потому и обратились к Дайре как к ярлу самого близкого к их землям туата? Поручили ему убить меня, чтобы спасти всех остальных.

– Если всё так, как ты говоришь, то при чём здесь «вечный Рок Солнца», о котором ты слышала в своём видении, а? – перебил меня Солярис, проглатывая гласные звуки из-за того, что скопившееся раздражение буквально заставляло его рычать. – И как то, что появилось спустя почти восемнадцать лет после твоего рождения, может иметь к тебе хоть какое-то отношение?! А эти ваши картографы, я напомню, тысячу лет считали, что континент круглый, из-за чего его и назвали Круг. Словом, бездари ещё те. Поверь, Рубин, драконам в Сердце, если они ещё там, вообще нет никакого дела до того, что творится на человеческих землях! Скорее всего, они и знать не знают ни про какой туман, потому что не общаются с внешним миром. А твои красные волосы – всего лишь волосы. Дикий… Выдумала невесть что! Может, ты и принцесса, но прекрати думать, будто весь мир вертится вокруг тебя!

Это прозвучало бы грубо и жёстко, если бы на самом деле Солярис просто не пытался меня утешить. Я даже улыбнулась уголком губ, наблюдая, как он, склонив лицо к хворосту, вытягивает губы трубочкой и сосредоточенно выдыхает. Вместе с воздухом из его груди вырвалась тонкая струйка пламени – бирюзовая, как небо, затянутое на улице пургой. Искры вмиг затанцевали меж сложенных веток, и тёмную пещеру озарило тёплым зернистым светом. Я тут же придвинулась к пламени, подставляя бледные руки, пока Сол поддувал ещё огня то справа, то слева, чтобы тот горел равномерно. Затем он встал и принялся снимать с себя одежду.

Я посмотрела на него и вдруг осознала ещё одну важную вещь.

– Почему ты сухой?

По кафтану и рубашке Соляриса расходились мокрые пятна, оставленные мной, но большая часть ткани, как и штаны, была абсолютно сухой. И волосы тоже. Конечно, внутренний жар всегда выпаривал влагу с его кожи за считаные минуты, но в этот раз он высох слишком быстро даже по собственным меркам. А учитывая погоду…

– Потому что я не нырял в озеро, – ответил Сол, уже расшнуровывая рубаху. – Это не я тебя спас.

– Не ты?.. Но кто тогда?

– Не знаю. Ты уже лежала на берегу, когда я пришёл. – Сол пожал плечами и, оставшись голым по пояс, кинул свою рубаху вместе с кафтаном мне в руки: – Вот, сними своё мокрое платье и надень это, пока воспаление лёгких не подхватила. Я отвернусь.

Его признание заставило меня оцепенеть. Там, под водой, в кромешной темноте, я точно почувствовала, как кто-то вытягивает меня на поверхность… Но кто это был, если не Сол? Я настолько привыкла находиться под его защитой, что даже не могла представить, чтобы на его месте оказался кто-то другой. Да и кто мог проезжать мимо Цветочного озера вдали от торгового тракта, а затем, спася принцессу, уйти и не потребовать награды? Разве что меня вытолкнул на берег кто-то из хускарлов, прежде чем утонуть, но…

– Прости, что из своего упрямства я отпустил тебя с Дайре одну, – произнёс Солярис, повернувшись ко мне и к костру спиной. Тени плясали на его голых лопатках и путались в жемчужных волосах, снова непричёсанных и стоящих торчком. Я торопливо разделась, отлепив от перемёрзшего тела мокрую ткань, и, сложив испорченное платье в стороне, нырнула в широкую рубашку Сола. – Я должен был следить за вами с самого начала, но задержался у Ллеу, чтобы… уладить один вопрос. Словом, я виноват. Такого больше не повторится. Ты хотя бы немного согрелась?

Я утвердительно замычала, натянув поверх рубашки шерстяной кафтан, и опустила глаза на свои голые ноги: одежда Соляриса была до того велика мне, что доставала до коленей, а один рукав сползал с плеча. Зато зубы наконец-то перестали стучать, а пальцы, протянутые к огню, вернули себе живой розовый оттенок. Проблемой оставались лишь ступни, всё ещё синие. Я почти не чувствовала их, и Солярис, повернувшись, сразу заметил это.

– Я могу попробовать согреть тебя, – сказал он, и неуверенность в его голосе заставила меня напрячься. – Имею в виду, при помощи своего дыхания. Оно всегда раскаляется перед тем, как появится пламя. Правда, я не ручаюсь за последствия. В процессе ты можешь немного… подкоптиться.

– Подкоптиться?! – переспросила я, вытаращив на него глаза. – Ты в своём уме? Нет уж, спасибо. Воспаление лёгких всяко лучше, чем превратиться в мясной рулет!

– Ну ладно, тогда по старинке.

Солярис хмыкнул и устроился на подстилке рядом, загородив меня собой от сквозняка, тянущегося со входа в пещеру. Он так и остался голым по пояс, а я, пускай и старалась не отводить глаз от языков пламени, всё равно чувствовала, как медленно разгорается лицо. Несмотря на то что Солярис не занимался фехтованием, стрельбой из лука или рукопашной борьбой, его тело имело развитую мускулатуру и чёткий рельеф. Когда-то давно он говорил мне, что полёты для драконов то же самое, что бег для человека: пускай они и не могут представить жизни без них, но мышцы и крылья всё равно работают так усердно, что отваливаются к концу дня. Прямо сейчас фигура Сола доказывала это: плечи у него были почти такие же широкие, как у воинов отцовского хирда, а на руках проступали жилы и вены, кажущиеся синими из-за его фарфоровой кожи. Штаны съехали ему на косточки таза, обнажая пресс и дорожку редких светлых волос, уходящую под них.

Поймав себя на том, куда смотрю, я тут же откинула назад голову, будто потолок пещеры, поросший мхом и грибами, вдруг показался мне очень интересным. Из-за этого я даже не заметила, как Сол, ухватив меня за лодыжки, резко выпрямил мои ноги и положил их к себе на колени. Я ойкнула, почувствовав обжигающий жар, и невольно замлела: Солярис прижал мои ступни прямо к своему животу. В тот момент от удовольствия я, кажется, даже застонала.

– Я нашёл это в обломках льда, пока ты приходила в себя, – произнёс Солярис, заставив меня встряхнуться при виде гибкой сосновой стрелы, которую он вытащил из кармана штанов. С железным наконечником, соколиными перьями и витиеватой резьбой на древке, эта стрела явно не принадлежала колчану королевского хирда – ни герба, ни меди, которой покрывают остриё в нашей кузнице. – Кто-то стрелял с верхушек деревьев под копыта твоей кобыле, чтобы пробить лёд.

– Хочешь сказать, лёд на Цветочном озере пробили стрелами? Сейчас же месяц воя! Лёд…

– Невероятно прочный, да, но они знали, куда метят. По-видимому, одна из стрел угодила точно в сердцевину. Чистая работа.

– Сердцевину? – переспросила я, опираясь руками о подстилку, и Сол задумчиво постучал стрелой по полу пещеры.

– Сердцевиной называют самое уязвимое место, – пояснил он, смотря на пляшущий огонь. – Говорят, оно есть у каждой вещи, какой бы крепкой та ни была. Нужно лишь найти нужную точку и слегка стукнуть по ней – стекло, дерево, металл или любой другой материал тут же разобьётся вдребезги, как от удара молотком. Лёд не исключение. Лишнее доказательство того, что у всего на свете есть своя слабость.

Солярис сжал стрелу в пальцах, и та хрустнула, ломаясь пополам.

– Почему бы Дайре ни пытался убить тебя – ради мести, ради денег или ради мнимого спасения от Красного тумана, – его ждёт смерть, – прошептал он, кроша стрелу над костром. Пламя всколыхнулось, подкармливаемое древесной стружкой с чёрно-серыми перьями. – Король Оникс отправит за ним лучших наёмников, когда узнает о покушении. Надеюсь, они привезут Дайре живым, потому что смерть от воды ничто по сравнению со смертью от огня. Он поймёт это, когда будет гореть заживо в моих когтях.

Сол снова дёрнул меня за лодыжки, так, что мои руки съехали по подстилке и я упала на спину. Он вытянулся рядом, и на этот раз к его голой коже прижались не только мои заледеневшие ступни, но и мои плечи, грудь и даже моё лицо, уткнувшееся в тонкий светло-розовый шрам, опоясывающий его шею. Руки Сол положил мне на талию, но сжал кулаки, будто пытаясь таким образом провести грань между согреванием и объятиями. Невзирая на то что со стороны это всё равно выглядело крайне компрометирующе, в этом не было ни капли пошлости. Поставив подбородок мне на макушку, Солярис просто делился со мной своим теплом. И, не найдя сил смутиться хотя бы ради приличия, я опустила веки, охотно принимая его.

Совиный Принц, как же тепло…

– Нам нужно вернуться в замок до заката, так что у нас есть в запасе часа три. Подождём, пока снегопад уляжется. Можешь немного поспать, а я…

– Почему ты не рассказывал мне про Молочный Мор?

Согретые кончики пальцев и ноги покалывало, как от соприкосновения с жёсткой мочалкой Матти. Тело окончательно разомлело, а вместе с тем разомлел и разум. Я пыталась обдумать произошедшее, распутать клубок, нити которого каким-то образом протягивались между мной, моей матерью, Красным туманом, драконами и Дайре, но от усталости и пережитого этот клубок запутывался лишь сильнее. Всё, что я могла, – это ловить лихорадочные образы и куцые обрывки мыслей. Один из таких обрывков вдруг и сорвался с моего языка, из-за чего в пещере поселилась тишина, напоминающая топкое болото – ни шагу дальше.

Я медленно оторвала лоб от шеи Сола, чтобы поднять лицо вверх и увидеть, с какой нежностью он смотрит на меня. И с каким разочарованием.

– Зачем мне было рассказывать тебе об этом? – спокойно спросил Солярис. – Главную суть ты знаешь – в этот день началась война. Остальное не важно.

– Как может быть не важно то, из-за чего мир раскололся пополам? – возмутилась я, и уголок брови Сола нервно дёрнулся. – Это меняет абсолютно всё, Солярис! Если мой отец напал на вас первым…

– Я не хотел, чтобы ты ненавидела человечество так же, как его ненавижу я, – прошептал Солярис, и его зрачки сузились, став лентовидными, как у ящерицы, словно он был на грани превращения. – Тем более чтобы ты ненавидела родного отца. Я хотел подарить тебе веру в свой народ. Ты ведь принцесса людей, а не принцесса драконов.

Я замолчала. Насколько же тяжело и больно это было – слышать обвинения в том, в чём ты не был виноват даже косвенно? Мириться с клеймом врага и зверя, день изо дня смотреть в глаза одному из них, отныне держащему тебя на поводке, и заботиться о нём вместо того, чтобы придушить во сне подушкой.

– Кого ты потерял тогда? – спросила я тихо, когда в пещере из звуков остались лишь треск костра и наше дыхание.

Так же тихо Сол ответил:

– Младшего брата. Юту… Ему было семь.

– Мне жаль. Если бы я только могла…

– Не ты в этом виновата. Никто, если быть честным, не виноват, кроме короля и ярлов, которым не давало покоя ощущение собственной ничтожности. Даже те торговцы, что согласились отравить молоко, – у них просто не было выбора.

– Как его не было и у тебя, когда Виланда подарила тебя мне, – сказала я, переворачиваясь на спину. Руки Сола, по-прежнему лежащие на моей талии, потяжелели – он крепче сжал кулаки. – Люди берут на себя слишком много, решая чужие судьбы. Знаешь что… Когда я стану полноправной королевой, то обязательно сделаю две вещи.

– Какие же?

– Во-первых, я снова попробую заключить с драконами мир, если они того захотят и если они правда всё ещё живут на том острове. А во‐вторых, я сделаю так, чтобы ты мог жить с ними, если того захочешь. Я сниму с тебя проклятие.

Сол, всё ещё лежащий на боку, приподнялся на одном локте.

– Да-да, конечно, – усмехнулся он, и в его голосе сквозила усталость – не физическая, но моральная. Возможно, он устал от неприятностей, которые сваливались нам на голову одна за другой, а возможно, от разговоров о проклятии, ведь я заводила их каждый год начиная с тех пор, как узнала о нашей с Солярисом связи. Но это больше не было пустыми словами из разряда мечтаний о будущем. Это было обещанием. – Напомнить тебе кое о чём? Проклятие сейда может снять лишь та вёльва, что наложила его. А раз Виланда давно мертва…

– Тогда мне придётся добраться до самой Волчьей Госпожи, чтобы сделать это. – Я улыбнулась Солу изо всех тех сил, что ещё оставались у меня. – После того, что ты для меня сделал, я просто обязана. Ты снова будешь свободно летать, клянусь. Без меня и без кого-либо ещё.

– А что, если я не… – Сол осёкся и, опрокинувшись обратно на спину, уставился в скошенный потолок пещеры. – Ладно. Нужно ещё дожить до той поры, когда ты станешь королевой. С твоим везением не факт, что она вообще настанет. Истинное дитя Мора! Только вы можете быть такими невезучими.

– Ой, ты говоришь так, будто знаешь кучу детей, родившихся в Мор!

– Нет, только тебя, но почему этого должно быть мало?

Я уже хотела рассказать Солярису о существовании логики и закономерностей, но передумала: в пещеру ворвался ветер, заставив меня съёжиться. Дуло с улицы нещадно, и даже пламя костра пригибалось, отчаянно бодаясь с самой зимой.

Оглянувшись на вход в пещеру, Солярис заворчал что-то нечленораздельное, а затем вдруг согнулся пополам. Я услышала треск костей, и пламя костра снова колыхнулось, но уже не от ветра, а от движения кожистых крыльев, раскрывшихся над ним. Покрытые тонкой белоснежной чешуёй по краям, они почти царапали потолок костяными гребнями, будучи в несколько раз меньше, чем когда Солярис превращался целиком, но всё равно больше, чем я и Сол, вместе взятые. Мне и прежде доводилось видеть, как он по частям возвращает себе первозданное естество – то когти, то зубы, то хвост. Но вот крылья…

Сложив одно из них так, чтобы оно не мешало лежать на боку, Солярис расправил второе и накрыл нас им, как одеялом, спрятав от ветра. Я будто оказалась в хитиновом коконе или уютной палатке, только живой и тёплой. От моих прикосновений крыло слегка подрагивало и сжималось, как если бы Солу было щекотно. Судя по его сморщившемуся носу и выразительному взгляду, заставившему меня убрать руки, так оно и было.

– Перевернись на бок, – велел он, немного подтянувшись вверх на подстилке. – Так будет удобнее.

Я кивнула и послушно перевернулась, но, судя по дрогнувшему кадыку Соляриса, не так, как он ожидал: я выбрала тот бок, который позволил мне лежать к нему лицом, а не спиной. В тот момент, когда наши носы соприкоснулись, мне показалось, что белые щёки Соляриса в кои-то веки приобрели человеческий румянец, но то наверняка была лишь игра света – его крыло, полупрозрачное, искажало отблески огня.

– У тебя есть пара часов, чтобы поспать, – напомнил мне Сол, первым закрывая глаза.

– Хорошо, но сначала я хочу спросить…

– Что ещё? – простонал он.

– Ты ведь больше ничего не утаивал от меня, кроме Молочного Мора, правда? Я знаю о тебе всё?

Сол молчал всего несколько секунд, прежде чем ответить:

– Ты знаешь всё, не волнуйся.

Сердце Соляриса билось гулко, заглушая даже метель, свистящую на улице, и я прижалась к правой части его груди, чтобы послушать. Драконы были зеркалом людей абсолютно во всём – от расположения внутренних органов до привычек и ценностей. Может, они и старались походить на нас внешне, но по-настоящему никогда и ни в чём нам не уподоблялись. Они нас только превосходили.

Звук, раздавшийся в тишине спустя минуту после того, как я тоже закрыла глаза, лишний раз это подтвердил. Такой звук не издавали ни люди, ни даже животные – низкий, грудной, нечто среднее между кошачьим урчанием и волчьим гудением. Как колыбельная, этот звук вдруг заставил моё тело налиться свинцом, будто он пробуждал какой-то первобытный инстинкт, что был древнее всего на свете. В животе потеплело, как от пряного мёда, и стало так спокойно-спокойно, словно я лежала у себя в спальне в замке, зная, что Красный туман исчез, моя коронация ещё далеко, а отец в здравии и больше не презирает Сола.

– Сол… – пробормотала я сонно. – Что это за звук? Раньше ты никогда так не делал…

– М-м? Какой ещё звук?

Слишком уставшая, я не смогла понять, притворяется он или же правда не понимает. Но этот звук точно исходил от него: я чувствовала, как грудь и живот Сола слегка вибрируют, а дышит он чаще, чем обычно.

Подумав, что решение этой загадки уж точно может подождать, я прижалась к шее Сола лбом, позволяя себе утонуть в этой странной, мурлыкающей мелодии. Благодаря ей сон пришёл так быстро и легко, что в глубине души я даже немного разозлилась на Соляриса: если бы знала, что он умеет усыплять людей подобным образом, то, быть может, не страдала бы от бессонницы столько лет!

– Дикий, закат! Просыпайся, Руби. Живее, живее!

Почему-то каждый раз, когда мне удавалось в кои-то веки забыться сладким младенческим сном, меня будили толчками и криками. С трудом разлепив веки, всё ещё тяжёлые и неподатливые, я с трудом подняла голову и увидела, как сползает с меня кожистое крыло вместе с рукой Соляриса, обвитой вокруг талии. Целительный умиротворяющий звук больше не рвался из его груди. Зато рвались проклятия и брань, когда он, растирая красные и заспанные глаза, принялся тушить костёр.

Видимо, сладко уснула не я одна.

– Закат! – повторил Солярис так, будто я не поняла с первого раза, и ткнул пальцем за свод пещеры.

Отсюда было не разглядеть уходящего солнца, но я видела участки мраморно-серого неба над верхушками деревьев, ныне раскрашенные полосами апельсинового, шафранового и алого цветов. То действительно был закат. Однако, если меня не подводила память и знания географии, дорога от пещеры до замка не превышала восьми лиг – не так уж и много, чтобы заблудиться, даже если не успеем выйти до темноты. Тем более что Солярис видел в ночи так же хорошо, как и днём, а я знала здешние места как свои пять пальцев. Да и снегопад полностью улёгся…

– И чего ты так суетишься? – зевнула я, садясь на отрезе подстилки и неуклюже стягивая с себя кафтан, чтобы вернуть его законному владельцу. Хоть Солу и не доставило бы труда дойти до замка полуголым, у меня не было никакого желания подвергать его такому унижению. – Отец наверняка уже послал за нами поисковый хирд, так что нам в любом случае достанется. А вот Дайре мы, боюсь, упустили, это да. Но лошадь точно скачет не быстрее, чем летает дракон…

– Помолчи и собирайся! – огрызнулся Солярис, копаясь в холщовом мешке. – Я опаздываю на встречу. Вот, надень это, а то твоё платье ещё не высохло.

Он вслепую кинул мне на колени несколько старых тряпок из грубой сермяги в коричневых пятнах, пропитанных едким запахом плесени, земли и… навоза?

– Воняет, – поперхнулась я, удерживая одежду на расстоянии вытянутой руки кончиками пальцев.

– Знаю, поэтому и не предложил тебе её сразу. Но сейчас у нас нет выхода. Если буду провожать тебя до замка, точно не успею, так что придётся тебе пойти со мной.

Я глубоко вдохнула и, подавив рвотный рефлекс, продела голову в узкий смердящий ворот, а затем завязала более-менее высохшие сапоги. Судя по тому, какими широкими шагами Солярис мерил пещеру и как блестели его глаза, отражая фиолетовые сумерки, спорить с ним сейчас не стоило.

– Что ещё за встреча? Неужто то самое «личное дело», о котором ты говорил вчера?

– Да, оно самое. Мне нужно в Столицу.

От услышанного я тут же забыла про вонь и засобиралась быстрее. Столица! А ведь я только утром думала о том, чтобы прогуляться по ней. Выглядит прямо как подарок четырёх богов мне на день рождения!

Тем временем Солярис застегнул плащ до самой шеи и, присев на корточки перед костром, зачем-то сунул руку прямо в золу, в которой ещё искрился умирающий огонь. Та не обожгла его, но замарала кожу и рукава… А затем замарала и жемчужные волосы, когда Солярис, собрав горсть этой золы в ладони, высыпал её себе на голову.

И тут я поняла: все эти слои одежды, которые удивили меня на Солярисе ещё возле озера, были нужны вовсе не для того, чтобы защитить его от холода, а чтобы он сошёл за обычного человека. Кто из смертных стал бы разгуливать в месяц воя налегке? Точно так же как невосприимчивости к морозу, у смертных не могло быть жемчужных волос и золотых глаз, горящих в темноте.

Старательно растерев золу и уголь между всеми локонами, чтобы не оставить ни пятнышка неестественной белизны, Солярис точно так же закрасил свои брови с ресницами и отряхнул руки. Волосы стали блестящими и сальными, будто он неделю работал в шахте, но зато чёрными-чёрными, как воронье крыло. С ними Солярис выглядел дико, будто потерял самого себя, и я заворожённо уставилась на него, как только втиснулась в грязный наряд.

– А с глазами что делать будешь? – спросила я, и ответом мне стала длинная склянка, которую Солярис вытащил из внутреннего кармана.

Откупорив ту зубами, он запрокинул голову и вылил содержимое по очереди в каждый глаз. Судя по его шипению и сжавшимся кулакам, это было невероятно больно. Зато эффективно: золото потускнело и обратилось в спокойный карий цвет. От этого мне стало ещё больше не по себе. Если бы я увидела Соляриса вот таким на улице, то, наверное, даже бы не признала.

– А Ллеу прямо-таки кудесник, – восхитилась я. – Теперь понимаю, зачем ты заходил к нему утром. А расплатился чем?

– Лучше тебе не знать.

Сол потёр веки и выкинул пустую склянку в пепелище костра. К этому моменту я уже полностью оделась, заплела в косу высохшие волосы, поснимав с них слишком броские и дорогие украшения, и была полностью готова к выходу.

– Ну и с кем именно ты встречаешься? – невзначай поинтересовалась я, когда мы с Солом уже двигались по направлению к городу, спустившись с тропы в овраг, чтобы избежать риска наткнуться на поисковый хирд. Несмотря на глубокий капюшон, ветер всё равно пытался выколоть мне глаза, вынуждая зарываться носом в воняющий воротник. – Ты ведь никогда не ходишь в Столицу. Сам жаловался, как много там людей. Раз согласился на такое, да ещё и мне рассказывать не хотел, значит, встреча важная.

– Это встреча вслепую, – признался Солярис, подав мне руку, чтобы я, спускаясь в овраг, не полетела кубарем. Студёная земля стала ещё более скользкой после метели, ветки шиповника и смородины цеплялись за рукава и грозились порвать одежду, а в сгущающейся темноте было слишком легко оступиться. – Позапрошлой ночью по пути в склеп Тысячи Потерь я заглянул в свою пещеру за кое-какими вещами. Там лежала записка… Очевидно, кто-то выследил меня и нашёл мой тайник, но запах был незнакомым. В записке говорилось, что меня будут ждать в городской таверне на следующий день после Вознесения принцессы, чтобы рассказать правду о виновнике Красного тумана.

– Виновнике?! – Я ускорила шаг и нагнала Соляриса, хотя мы условились идти друг за другом ровно в двух шагах: он прокладывает путь, а я следую за ним. – Ты же понимаешь, что это, скорее всего…

– Ловушка, да. Записка была написана до того безграмотно, что даже мне, дракону, которого учила читать и писать пятилетняя девочка, захотелось плакать. Вряд ли человек, который пишет даже слово «приходи» с ошибками, может знать что-то о самом загадочном в мире явлении. Но я всё равно хочу выяснить, кто такой смелый, чтобы следить за мной. И такой тупой.

Я усмехнулась. Да уж, Солярис никогда не страдал от неуверенности в себе. Руки у меня начали подмерзать, пока мы перебирались через сугробы и непроходимую чащу, но, к счастью, скоро показались заветные огни уютных очагов и костров, разбитых посреди улиц.

Вот она – Столица.

– Не привлекай к себе внимания, – шепнул Сол напоследок перед тем, как мы переступили лесную кромку и очутились за городским амбаром на окраине, где не было сторожевых башен. – И не снимай капюшон. Не думаю, что горожане имеют хоть малейшее представление о том, как ты выглядишь, но у тебя слишком чистые волосы и зубы.

Он вынырнул на людную улицу первым. Несмотря на то что Столицу с замком разделял всего один горный тракт, мне доводилось бывать здесь разве что в раннем детстве, когда Оникса ещё не подкосила болезнь и он мог лично спускаться к подданным Дейрдре. Я помнила лишь то, каким большим и величественным казался отсюда замок… Обернувшись, я убедилась в том, что ничего не изменилось: замок по-прежнему громоздко нависал над городом в низине, закрывая половину неба, и казался даже больше, чем был на самом деле. Только теперь, став взрослой, я понимала, что этот вид далеко не главная прелесть Столицы.

Центральную улицу, которая начиналась как раз за амбаром и пролегала через весь город по прямой, точно мост, обступали деревянные хижины, торговые ларьки из пёстрой ткани и полукрытые повозки. Даже в месяц воя на вожжах восседали мужчины с тальхарпами на коленях, ловко орудуя смычками, хоть те и покрылись инеем. Шум здесь стоял практически невыносимый: прохожие смеялись, музыканты играли, торговцы кричали, размахивая сушёными колбасами, а костры трещали, собирая вокруг народ, одетый в медвежьи шкуры и распивающий брагу из ритонов[12].

Большинство домов не насчитывали больше одного этажа, кучкуясь и тесня друг друга. Все как один из дерева, похожие на ладьи: коньки крыши напоминали корабельный штевень, а дуговые столбы, укрепляющие стены, образовывали своеобразный борт. Определить, кому какой дом принадлежит, можно было по цвету дверей и украшениям, прибитым над ними: у хирдманов и хускарлов – чёрно-красные щиты; у кузнецов – медные таблички с молотом и наковальней; у лекарей – пучки душистых трав, а у вёльв – связки из речных камней и птичьих перьев. Жилища фермеров отличали хлевы, пристроенные к жилому дому, а торговцев – те самые пёстрые ларьки, которые они разбивали прямо у входа в свою хижину. Лишь для торговли форелью, треской и китовой костью, добываемой прославленными дейрдреанскими китобоями из Изумрудного моря, была отведена специальная площадь на причале Тихой реки. Мы спешно миновали её вместе с Солом, зажимая носы от рыбьей вони.

То, как уверенно Солярис ориентировался на людных улицах, лавируя между горожанами и домами, наталкивало меня на мысль, что он ненавидел Столицу лишь на словах. Мне приходилось часто-часто перебирать ногами, чтобы не отставать от него, пока впереди, на углу главного торгового тракта, не показалась таверна. Переполненная людьми, она буквально ходила ходуном: внутри пили, танцевали и наверняка дрались. Привязанных к коновязи лошадей было не сосчитать, а прямо над крышей таверны раскачивались голые ветви священного тиса – мы дошли до самого центра Столицы. По традиции именно рядом с древом строились и неметоны – храмы четырёх богов. Оглядевшись, я действительно заметила один из них прямо напротив. В отличие от прочих городских зданий, неметон был построен не из дерева, а из камня, с круглой крышей, похожей на пуговицу, и без единого окна. Сейчас, зимой, его опутывали сухие кустарники и мёртвые виноградные лозы, но летом неметон должна была обнимать цветущая роща – именно в таких местах боги заповедовали возводить им дома.

Как бы мне хотелось прийти в Столицу летом, чтобы увидеть это лично…

– Здесь, – объявил Солярис, остановившись перед таверной, из которой на карачках выползало несколько пьяных в стельку мужчин. В воздухе висел тяжёлый запах сточных вод и рвоты, по сравнению с которым даже вонь моей одежды казалась сносной. Взъерошив пальцами волосы, будто пытаясь проверить на ощупь, до сих пор ли они чёрные, Сол бросил на меня вопросительный взгляд. Я кивнула, давая понять, что сажа ещё держится – можно не волноваться. – Думаю, тебе будет безопаснее подождать снаружи, я только загляну и сразу выйду. Я ведь могу оставить тебя одну ненадолго, правда?

– Мне льстит, что ты считаешь меня объектом всеобщего вожделения, но, думаю, пару минут я продержусь. По-моему, всем здесь интереснее дешёвое пойло, нежели принцессы.

– Очень на это надеюсь. Прислонись спиной вон к той стене и смотри в оба. Если что, кричи – услышу.

Я кивнула ещё раз, запоминая инструкции, и, подперев одну из стен таверны, как было велено, проводила Соляриса взглядом до дверных створок. Под крышей раскачивалась резная вывеска с изображением пивной кружки, из которой выпрыгивал лосось, расплёскивая пену.

– Как только стану королевой, велю роду Дану взять такой герб, – шутливо пробормотала я и отдёрнула капюшон, сползающий на глаза. Вокруг абсолютно ничего не происходило, пока я, косясь на гудящую таверну, слонялась вдоль стены туда-сюда, пиная лежащие на дороге камни.

Небо, красно-сливовое, стремительно темнело, и на другой стороне города уже маячили факелы – торговцы бродили с ними по улицам, распродавая остатки товара. Со спины Соляриса, парящего в небе, Столица казалась крошечной, как муравейник, но на деле простиралась дальше, чем большинство других городов континента. Да и людей здесь после заката выходило на улицы чуть ли не столько же, сколько днём. Распевающие песни крестьяне, катающиеся на льду дети, гружёные телеги, сторожевые всадники… Жизнь кипела, и пускай из-за этого белый снег превращался в коричневую кашу, а запах диких лесов – в кислый смрад, Столица всё равно была прекрасна.

Но где же Сол и его «я только загляну и сразу выйду»?

– Ой, ах, как же меня угораздило!

Двери таверны открылись нараспашку, выпуская пожилую женщину в лисьих мехах с проплешинами, выеденными молью. Покачивающейся походкой она кое-как спустилась со ступенек, но упала, не сделав и десяти шагов. Из-под её накидки что-то посыпалось, звеня; кажется, медные монеты. Снова ахнув, женщина тут же принялась рыскать по снегу руками, собирая их обратно. Наполовину седые волосы-сосульки упали ей на лицо, морщинистое и разукрашенное чёрными узорами, а сама она зашлась надрывным кашлем, из-за чего все монеты тут же вывалились и раскатились обратно.

– Дикий, мои колени…

Я оглянулась вокруг, но поблизости больше никого не было. Испытывая странное смущение и чувство вины от своего бездействия, я всё-таки оттолкнулась от стены и опустилась на корточки рядом с женщиной.

– Давайте я помогу.

– Спасибо, милое дитя! – Женщина улыбнулась мне почти беззубой улыбкой, и меня задушило облаком перегара. Руки у неё оказались испачканы в чём-то зелёном, но я всё равно заставила себя вежливо вложить в них все собранные монеты, не выказывая брезгливости. – Ты такая хорошенькая, добрая! Такая прелестная! Давай я погадаю тебе взамен? Я умею гадать на рунах…

– Благодарю вас, но не стоит.

– Чего куксишься? – снова ощерилась женщина. – Рун не надо бояться! Надо бояться людей. Вот зачем ты ослушалась своего белобрысого зверька и отошла от стены, дура?

Монеты снова посыпались на снег, но уже не из пальцев женщины, а из моих. Я вскочила, пытаясь отбиться от кого-то, кто, подкравшись сзади, накинул мне на голову мешок, но даже не успела закричать. В нос ударил запах сорной травы и кипреи – вот в чём были перепачканы руки той женщины. Сонный порошок.

Уже второй раз за день я утонула в кромешной тьме.

5 Кочевник, неметон и королевский зверь

Когда я была маленькой, весталка часто рассказывала мне о богах. О тех чудесах, которые они ниспослали людям, и о том наказании, которое понесли за это, навеки изгнанные из родного мира сидов.

Когда ночь была длиннее дня, смерть – длиннее жизни, а гиблая земля давала гиблые плоды, лишь четверо из вечных смиловались над человечеством. Совиный Принц обуздал тьму и стужу, отмерив и тому и другому срок, равный сроку света и тепла. Кроличья Невеста исцелила почву, взрастила сладкие фрукты, которые сделали людей крепче и счастливее. Медвежий Страж прогнал хворь и сразил Дикого – воплощение людских бед и несчастий. Волчья Госпожа обучила людей искусству богов, сейду, чтобы впредь они не уповали на чужую милость и не зависели ни от кого, кроме самих себя.

Все четверо поверили в людской род настолько, что утратили веру в собственный. Нарушение заповеди о невмешательстве божественного в небожественное обернулось замком на дверях в блаженную обитель – так Совиный Принц, Кроличья Невеста, Медвежий Страж и Волчья Госпожа стали считаться недостойными сидов… и великими для людей. Чтобы навечно сохранить память об их жертве, люди облачили её в каменную плоть, отстроив тысячу неметонов по всему свету. Пускай те не могли заменить богам дом, но зато могли дать им временное пристанище – по крайней мере, людям очень хотелось в это верить. Потому в каждом неметоне и жглись благовония из физалиса и амброзии, которыми, по преданиям, пахло на пирах в чертогах сидов.

Ими же пахло здесь – в месте, где я оказалась, похищенная у таверны спустя всего несколько минут после того, как осталась одна.

– Ну и на кой хрен ты припёр её сюда?

– Так это… Кочевник же велел…

– Ты что, слепой? Это же обычная деревенская погань! У любой знати целая свита поваров на побегушках, а ты на эту глянь – худосочная, как рыбья кость! Одета не пойми во что… Ещё и смердит! Корабельные шлюхи и то приятнее пахнут.

Всё, что я видела перед собой, – это ткань холщового мешка, сквозь который едва пробивались скудный свет и несколько бегающих теней. Судя по голосам и звукам шагов, тяжёлым и переваливающимся, вокруг меня собралось четверо-пятеро мужчин. Один из них шепелявил и смешно посвистывал на согласных, явно лишённый половины зубов, а второй говорил с ярко выраженным акцентом, который был присущ некоторым деревням на западе туата Медб. У третьего речь была обрывистой и эмоциональной, из-за чего он то и дело проглатывал гласные – так чаще всего говорили в Талиесине. Четвёртый, который лишь сыпал проклятиями где-то на фоне, однозначно был из Найси – только они каждый раз плевались, произнося имя Дикого. Слишком разношёрстная компания для разбойников – откуда же им всем быть знакомыми друг с другом? Либо кто-то собирал их со всех уголков континента намеренно, либо это вовсе не…

– Слышь, у неё тут на кафтане пятна лошадиного дерьма, что ли?

Чья-то рука грубо дёрнула меня за ворот, едва не свалив со стула, и мне стоило титанических усилий не показать, что я уже пришла в сознание. От сонного порошка голова казалась свинцовой, а во рту было сухо и гадко, как после рвоты. Судя по тому, как сильно ныла спина, я сидела на жёстком стуле со связанными сзади руками не один час. Я незаметно потянула запястья в разные стороны, пытаясь проверить, насколько крепко обвилась вокруг них верёвка… И едва не зашипела от боли – очень, очень крепко! Ещё пару часов – и точно останутся прелые раны. Однако именно из-за этого мои наручи прижаты друг к другу так тесно, что ничего не стоит надавить на опаловые вставки, чтобы выскочили бритвенно-острые ножи. Вот только…

«Женщина – неровня мужчине в физической силе. Пока у тебя есть я, тебе не нужны никакие уловки, но я всё равно хочу, чтобы ты знала: коль окажешься в беде, а меня по какой-то причине не будет рядом – не нарывайся. Помнишь опоссумов, которых мы видели в лесу? Как они притворялись мёртвыми, когда мы ловили их? Делай как они, пока я не приду за тобой. Законы природы везде одинаковы: хищников не привлекает дохлая дичь… Эй, почему ты смеёшься?» Да, тогда я действительно не удержалась от смеха, услышав наставления Сола, однако теперь это не казалось мне смешным. Впервые за всю мою жизнь рядом не было никого, кто мог бы меня защитить.

– Да, точно, навоз… Ты к нам, похоже, обычную пастушку приволок, идиот!

– Да принцесса это, зуб даю!

– Какой зуб? У тебя их нет!

– Кларисса подтвердила, что она с этим… как его… ящером разговаривала.

– Эта старая пьянчужка-то, помешанная на гаданиях и лисьих шубах?! Да она и сына родного принцессой нарядит за пять медняков! И сколько ты ей заплатил?

В помещении разгорелась настоящая ссора. Послышались возня и лязг мечей, не предвещающий ничего хорошего ни для спорщиков, ни для меня, находящейся в центре этого балагана. Смогу ли я продержаться до того момента, пока Солярис или королевский хирд не найдут меня? Как давно я вообще здесь? Что будет, если разбойники поймут, что я пришла в себя? Начнут задавать вопросы, издеваться или пытать? Отпрыски благородных домов считаются неприкосновенными даже для отпетых бандитов – в конце концов, за них, целых и невредимых, дают больше выкупа. Но это правило редко распространяется на женщин… И ещё реже – на дочерей ненавистных всеми деспотов.

– Эй, Йоки… Мне кажется, она шевелится!

Я была готова поклясться, что не двигалась. Неужели заёрзала на стуле, поддавшись нервозности? Сердце билось так сильно и быстро, что его стук казался мне громче, чем голоса окружающих меня мужчин. Они затихли – только силуэты снова забегали за тканью мешка, заставляя проникающий сквозь него свет моргать. А затем тот вдруг потух: что-то загородило его, и я почувствовала запах скисшей браги и табака, которым разило изо рта нависшего надо мной разбойника.

– Хм, неужто сонный порошок выветрился?

– Может, новый мешок на неё наденем?

– Второго такого нет, только этот был смазан сонными травами. Давайте просто его снимем. Вам же, парни, тоже интересно, пастушка она иль всё же принцесса?

– Но Йоки… Кочевник велел…

– К Дикому этого Кочевника! Сниму сам!

Мешок сполз с моей головы раньше, чем я успела сообразить, что делать дальше, поэтому я так и осталась сидеть с закрытыми глазами, откинув голову на спинку стула. Свет ослепил меня даже сквозь плотно сомкнутые веки, а в воздухе, помимо сладости амброзии, повис тяжёлый запах воска – вокруг горела по меньшей мере сотня свечей. Дорогое удовольствие! В тот момент я окончательно убедилась в том, где мы находимся, и теперь желание открыть глаза стало совсем невыносимым. А когда уж потные скользкие пальцы схватили меня за подбородок и принялись вертеть голову то вправо, то влево…

Моё терпение кончилось.

– Убери свои грязные лапы от моего лица.

От неожиданности разбойник не только отдёрнул руку, но и дёрнулся сам. Быстро привыкнув к свету, я сосредоточила взгляд на его лице: относительно молодом, но со следами переломов от драк. Голова у мужчины была полностью выбрита, по левой щеке расползся шрам, как от ожога, а на плечах висела дублёнка кривой выкройки с заплатками из овечьего меха – слишком неаккуратная работа для профессионального портного, но сносная для работяги, которого толком не учили шить.

– Всё-таки не пастушка, – усмехнулся разбойник, которого, судя по всему, и звали Йоки.

Послышались свист и сальные шуточки, которыми принялись обмениваться остальные мужчины, столпившись вокруг моего стула. Перед глазами плясали разноцветные круги, горло сжималось от тошноты и страха, но я заставила себя пересчитать своих похитителей – девять. Больше, чем я думала. В таких же грубо сшитых одеждах, с оскалами на побитых лицах и порочными мыслями в блестящих глазах. На их поясах висели секиры и топоры с деревянными рукоятями и лезвиями из дешёвых сплавов, но острыми, наточенными. В одном из них я разглядела своё бледное, испуганное отражение и отвернулась в другую сторону, решив вместо этого осмотреться.

Неметон. Ну конечно!

Внутри он оказался гораздо краше, чем снаружи. Отсутствие окон компенсировало огромное количество витражей на колоннах и потолках: они будто светились в отблесках свечей, расписывая давящие тёмно-зелёные стены в ягодные и небесные тона. Несмотря на то что неметон был не больше моей спальни, для каждого бога отводился свой угол, чтобы любой человек, независимо от веры, мог принести здесь свои дары и вознести молитвы.

Верхний правый угол, указывающий на запад, принадлежал Кроличьей Невесте – там стоял алтарь из сухих гвоздик и вербены, возле которого возвышались глиняные пиалы с ягодными вареньями. Рядом, смотря на юг, стоял алтарь Медвежьего Стража – пирамидка из обычных камней, перед которой на деревянном блюде лежал одинокий кусок сырого мяса. Напротив, указывая на восток, сиял самый богатый алтарь Совиного Принца: сплетённый из ивовых прутьев и перьев, как птичье гнездо, он собрал вокруг себя кубки с дорогими винами, подносы со сладостями и даже несколько драгоценностей. В последнем углу, глядящем на север, возвышался алтарь Волчьей Госпожи, отбрасывая маслянистые тени, – из сухих веток и животных костей (только не волчьих!), окружённый связками душистых трав и сосудами с молоком.

Над каждым алтарём висели портретные гобелены тех, кому эти алтари принадлежали. Божественные фигуры изображались и на стенах самого неметона, вырезанные прямо в камне, – легенды и предания, переплетающиеся с выдумками людей. Каждый художник и резчик представлял богов по-своему, поэтому они никогда не выглядели одинаково. Но кое-какие черты кочевали из образа в образ: Совиный Принц неизменно изображался в богатых одеждах и с птичьими крыльями за спиной, Кроличья Невеста – в белом платье, Медвежий Страж – в тёплых медвежьих шкурах, а Волчья Госпожа – окружённой стаей волков. И всех их объединяло одно – маски покровительствующих им животных вместо лиц, ибо людям не дано знать, как выглядят настоящие лики богов.

От мысли, что сейчас эти лики безмолвно взирают на то, как шайка мерзких ублюдков оскверняет их дом, мне стало больно. Но от мысли, как близко я, оказывается, нахожусь к Солярису и таверне, у которой меня похитили, эту боль притупила надежда.

– Да мы просто везунчики!

Разбойник Йоки, который по-прежнему сидел передо мной на корточках, снова придвинулся ко мне и бесцеремонно дёрнул за прядь волос на затылке. На миг я подумала, что его заинтересовали мои серебряные заколки – не такие дорогие, как те, которые я попрятала по карманам в пещере, но всё же достаточно ценные, чтобы выменять на них мешок цыплячьих тушек, – однако разбойник не притронулся к ним. Вместо этого он растёр один из моих локонов между чумазыми пальцами, задумчиво хмыкнув.

– Светлые, как липовый мёд, – пробормотал он, к счастью не заметив где-то там же проклятой красной пряди, и посмотрел на меня в упор. – Глаза васильковые. Это и впрямь госпожа принцесса собственной персоной! Я видел её папашу несколько лет назад – один в один эта королевская свинья! Только тому мне хотелось сразу горло перерезать, а с этой я бы сначала поиграл…

– А какие у неё зубы! – ахнул шепелявый, и я тут же рефлекторно сжала челюсти.

– Какие, к Дикому, зубы?! – выругался кто-то из толпы. – Все смотрят на сиськи, а ты, как всегда, на зубы! Достал уже…

– Интересно, почему она не вопит? Бабы же трусливее телят. А эта смотрит и молчит… Не вёльва случаем? А если проклянёт?

– Она молчит как раз потому, что боится, – прошептал Йоки, и его пальцы, всё ещё блуждающие по моим волосам, вдруг соскользнули мне на шею. Каждый раз, когда я сглатывала слюну, они надавливали мне на гортань. – И потому что знает, что чем меньше слов, тем они ценнее. Ждёт своего зверька-спасителя, не так ли? Смотрит на стены неметона… Молится божкам? Наверняка Кроличьей Невесте. Я прав?

– Нет, – ответила я, с трудом подчинив себе срывающийся голос. – Я просто знаю, что внутри неметоны облицовывают базальтом, чтобы праздничные песнопения вёльв горожан не будили. Кричать здесь – то же самое, что кричать из колодца. А не спрашиваю, что вам нужно, потому что это и так понятно – деньги. Единственная наследница дорого стоит на рынке работорговцев, а если попытаться продать её короне – ещё дороже.

– Деньги? – переспросил Йоки, вскинув почти бесцветные брови, и я жалобно пискнула, когда его пальцы сжались вокруг моего горла так крепко, словно он пытался сомкнуть их. – Ты думаешь, мы припёрлись на другой край континента ради денег?! Вы, представители богатых домов, даже на смертном одре думаете лишь о своём золотишке. Всё потому, что вы не знаете, что такое смерть, и не ведаете, что творится на окраинах ваших земель. А ведь это ваши предки клялись оберегать их! Оберегать нас, простых людей! Думаешь, ты здесь ради выкупа, да?.. Вот же безмозглая потаскуха!

В чём-то Йоки был прав: я понятия не имела о жизни за стенами замка. Купаясь в отцовской любви и внимании прислуги, я привыкла чувствовать себя сытой, защищённой, обласканной со всех сторон. Все эти годы я стремилась компенсировать собственную изнеженность железным умом, вгрызаясь в любые книги и знания приезжих учителей. Даже моей любимой игрой были шахматы, а любимой забавой – подслушивать разговоры Совета, прижавшись ухом к замочной скважине. Я была никем, пустым звуком собственного имени и рода, но отчаянно хотела стать кем-то и обрести собственный голос. Стать достойной того прекрасного изящного трона из драгоценных камней и стекла, превзойти отца и поравняться с королевой Дейрдре. А по итогу всё заканчивалось здесь – в неметоне у подножия моего родного замка, в окружении безродных убийц и воров, ненависть которых я заслужила по праву рождения. И что ещё я могла сказать им, кроме как «Давайте я заплачу»? Ничего, кроме власти и денег, у меня за душой и не было. Первое терялось, стоило мне выйти за ворота замка, а второе, по-видимому, разбойников не интересовало. Значит…

– Простите, – сказала я. – В таком случае если вам не нужны деньги короны, то что же вам нужно?

– То, что ты не можешь нам дать. От тебя сейчас только один прок – сидеть и молчать, – сказал кто-то со стороны, на что Йоки как-то странно осклабился.

– А я вот с Гэлди не согласен. Лично мне дать ты кое-что можешь, раз уж пошёл такой разговор…

Я вдруг почувствовала тяжесть на бёдрах и на плечах – Йоки навалился на меня, вперив правое колено между моими ногами, чтобы развести их в стороны. Подобная сцена заставила половину присутствующих мужчин загоготать, а другую половину – замолкнуть от такого же изумления, какое парализовало и меня.

– Эй-эй, не дёргайся! Я всего лишь потрогать хочу.

Всего минуту назад мне была противна эта одежда из вонючего сукна в тёмно-коричневых пятнах, но в тот момент, когда разбойник принялся расстёгивать её на мне, срывая пуговицы и крепления, я возлюбила эту одёжку всем сердцем, так сильно, что согласилась бы остаться в ней навсегда. Лишь бы не без неё!

– Йоки! – выкрикнул мужчина с секирой в руках, выронив точильный камень. – Ты что, совсем спятил?! Это уже не смешно!

– Да что не так-то? Мы разве не должны убедиться, что это и вправду принцесса? А я только один проверенный способ знаю…

– Кочевник башку тебе оторвёт! Прошлый раз ничему тебя не научил?! Йоки!

Посыпались нитки от порванного кафтана и обрывки шнурков на рубахе. Я скосила глаза на собственную грудь и с ужасом увидела, что ещё немного – и та останется совсем обнажённой. Левая ладонь Йоки уже стиснула её до болезненной пульсации, в то время как правая не отпускала шею, заставляя меня откинуть голову назад. Пинаться, брыкаться, извиваться – это всё, что я могла, ударяя Йоки ногой в живот снова и снова, но он, будучи в три раза здоровее, удерживал меня на месте одним лишь коленом. Стул чудом не опрокинулся, когда я, жадно хватая ртом воздух, вспомнила о наручах и принялась тереть их друг о друга, пытаясь нащупать вставки опалов и высвободить клинки.

– Дикий, какая мягкая… Небось у тебя с десяток слуг, которые тебе спинку трут каждый день, не так ли? – спросил Йоки ехидно, и мне стало нечем дышать, до того сильно он придавил меня к стулу, практически обездвижив, пока его руки продолжали нагло исследовать то, к чему не имели никакого права прикасаться. – Надо же, ты даже сейчас молчишь. Дёргаешься вся, но ни звука не издаёшь. Почему? До последнего пытаешься сохранить достоинство? Готов поклясться, ты хочешь позвать на помощь своего зверька. Так давай, зови! Кричи, как кричат те, кого твой папаша обрекает на красную смерть. Кричи же, ну!

«Солярис! Солярис! Солярис!» Это действительно было единственным, что стучало в моей голове. Ни одной другой разумной мысли – сплошь инстинкты и чувства. Будь я драконом, это жжение в груди не было бы бесплотной яростью, а стало бы огнём, сжигающим моих похитителей. Будь я мужчиной, я бы так и осталась сидеть с мешком на голове, дыша сонными травами, чтобы не доставлять хлопот. А будь я простолюдинкой, меня бы не было здесь вовсе. Но я была той, кто я есть, и то, что хуже бесславной гибели, дышало мне прямо в лицо.

– Уйди прочь! – всё-таки не выдержала я, хотя мысленно поклялась себе не доставлять разбойникам удовольствия видеть мою истерику. – Уйди! Не трогай!

– Это всё, на что ты способна? – Ушную раковину обожгло горячее дыхание, а следом – прикосновение скользкого и мокрого языка. Кто-то из разбойников снова засмеялся. – Скажи, мне всегда было интересно, что заставляет женщин отдаваться ящерам? Их большой член? Говорят, до войны многие делили с ними ложе, некоторые даже понесли крылатых уродов после… А ты тоже совокуплялась со своим зверьком?

– Уйди!

Мой голос всё-таки сорвался на пронзительный визг, и гогот, раздавшийся вокруг, отразился от стен неметона эхом. Четверо богов продолжали безучастно смотреть на то, как оскверняли их дом и как оскверняли меня. Даже Кроличьей Невесте, заступнице целомудрия, было всё равно. Никто из них не был готов ниспослать мне одно из своих чудес, поэтому мне пришлось творить чудеса самой.

Я изогнула запястья до хруста, до крови, струйками побежавшей из ран, которые оставляли верёвки, и наконец-то приложила наручи друг к другу, ударив по камням.

Чирк!

– Тупая сука!

На пол священного дома богов закапала кровь, но теперь не только моя – Йоки, отскочив в сторону, закрывал ладонями рассечённое пополам лицо. Гектор не врал, когда нахваливал немайнскую сталь – острее неё и впрямь был только язык Дикого. Она разрезала верёвки быстрее, чем за секунду, стоило обнажённому лезвию всего лишь соприкоснуться с ними. Точно так же легко она разрезала кожу и плоть, когда я, вскочив на ноги, вскинула вверх руки прямо у Йоки перед глазами.

Стул всё-таки опрокинулся назад. Едва не споткнувшись о него, я попятилась от обступающих меня мужчин, но тут же была поймана за горло окровавленной рукой. Глубокая, идеально ровная черта разделяла лицо Йоки на две половины от лба до подбородка. Кровь заливала ему глаза, горящие огнём, и, недолго думая, он приложил меня головой об алтарь Кроличьей Невесты.

– Вот теперь ты точно не отделаешься легко, дрянь!

От вспышки боли в глазах у меня потемнело. По виску и щеке что-то потекло, путаясь в волосах, и я так и осталась лежать на полу, впиваясь ногтями в швы между каменными плитами. В ушах звенело, а силуэтов вокруг становилось всё больше и больше, как и крови, пролитой в неметоне, пока порыв ледяного ветра, ворвавшись с улицы, не затушил часть свечей и не заставил толпу расступиться.

– Эй, живо отошёл! Какого Дикого здесь происходит?! Я не для того задницу в ледяной воде морозил, чтоб вы сами её прикончили!

Мне показалось, что несколько минут ничего не происходило, словно время замерло, смиловавшись надо мной и позволив немного передохнуть. Лишь чувство тяжести в какой-то момент снова обрушилось мне на плечи, а затем я вдруг очнулась на том же стуле, поставленном обратно на ножки, нос к носу с ещё одним мужчиной, которого не видела в неметоне прежде. Но которого будто видела где-то ещё…

Кривая улыбка со сколотыми верхними резцами, выпирающими и острыми, как у горных львов. Горящие голубые глаза, почти прозрачные. Из всех присутствующих лицо было разукрашено лишь у него одного – широкая красная полоса шла горизонтально через переносицу, закрашивая оба глаза. Ещё одна шла вертикально, от точки между бровей до нижней губы. Вместе они образовывали крест, а над скулами располагались ещё три симметричные точки – то был традиционный окрас Медвежьего Стража, который наносили перед охотой или сражением. Из-за него было сложно определить, сколько мужчине лет, но, судя по мускулистой и громоздкой фигуре, жизнь славно его закалила. На голове, выбритой по бокам от зачёсанного хвоста, проступали витиеватые тёмно-синие татуировки – орнамент туата Талиесин. Таким же узором были увенчаны рукоять его топора и медная гривна[13] на жилистой шее под накидкой из бобрового меха.

– Кочевник, мы просто… – проблеял кто-то из толпы, на что мужчина передо мной щёлкнул языком, призывая к тишине, и эта тишина действительно воцарилась за его спиной. Даже Йоки, прижимающий к кровоточащему лицу рукав, отошёл подальше и притих.

Перехватив оба мои запястья одной рукой, тот, кого звали Кочевником, принялся бегло осматривать не то болтающиеся на них верёвки, не то сырые раны. Меня будто снова ударили – от чужого прикосновения я мигом отрезвела и, поддавшись рефлексу, снова дёрнула руку вверх. Лезвие всё ещё торчало из наруча параллельно ладони и точно проткнуло бы Кочевнику шею, не успей он перехватить клинок пальцами в последний момент. На его раскрашенных губах расцвела нездоровая улыбка, и я, опустив взгляд с его лица вниз, вдруг поняла: немайнская сталь ведь, а он даже не порезался!

– Плаваешь как бревно и дерёшься так же, – усмехнулся Кочевник, и, застигнутая врасплох, я даже не заметила, как он меня обезоружил – стянул оба наруча одним ловким движением и отшвырнул их в дальний угол аккурат под алтарь Стража. Звон металла показался мне оглушительным, как и внезапное озарение.

– Это ты спас меня в Цветочном озере?

Не произнося ни слова, Кочевник поправил мою рубашку с оборванным кафтаном, закрыв вырез на груди, а затем поднялся на ноги, оставив мои запястья свободно лежать на коленях. Ростом он, оказывается, был где-то с меня, если не ниже, зато силой и меткостью обладал поистине звериной: подняв одной рукой увесистый бронзовый кубок со стола, на котором обычно подготавливали дары, он вслепую швырнул его в Йоки. Тот упал как подкошенный, с разбитым лбом, и повалил за собой ещё несколько человек.

– А теперь, – вздохнул Кочевник, потирая костяшки пальцев, на которых виднелись свежие мозоли. – Говори.

– Что говорить? – растерялась я.

– Где жители деревень?

– Я не понимаю…

– Не строй из себя дуру! Я о тех деревнях, в которых побывал ваш треклятый Красный туман! Что это за сейд? Зачем несчастные люди нужны королю? Как их вернуть? Отвечай!

Кочевник буквально кричал мне в лицо, уперев руки в спинку стула за моей головой, из-за чего между нашими лицами не осталось ни дюйма свободного пространства. Я смотрела на него широко распахнутыми глазами и впервые не знала, что сказать, хотя слова всегда были главным (и единственным) моим оружием. Однако как разговаривать о том, о чём ты не имеешь ни малейшего представления?

– Ну! – поторопил Кочевник, и мне в лицо ударил сноп опилок: он сжал спинку стула с такой силой, что та треснула пополам. – Не молчи!

– Я не знаю, о чём ты говоришь, – честно призналась я, смело встречая его взор, хотя не была уверена в том, что не пожалею об этом. Отец рассказывал, что смотреть в глаза дикому животному – значит показывать свою готовность к драке. А Кочевник и впрямь походил больше на животное, нежели на человека, – импульсивный, резкий, весь в мехах, с низким, как медвежий рык, голосом и с таким же диким, даже немного сумасшедшим взглядом. Того и гляди вцепится зубами в горло! – Король не имеет к Красному туману никакого отношения. Это такая же проблема для знати, как и для простых людей. Я сама была там, в деревне на границе туата Найси, где видели туман в последний раз, и едва не пала его жертвой!

– Но всё-таки не пала, – весомо заметил он, лишив меня аргумента. – Не смей сравнивать себя с простыми людьми, принцесса! Это ведь не семьи знати исчезают одна за другой. Не ваши дети оставляют в память о себе лишь погремушки и воспоминания об их смехе. Не ваши жёны растворяются за углом собственного дома прямо с младенцами на руках. И не ваши роскошные, большие и хорошо снабжаемые города вымирают один за другим!

– Так вы… – Я осмотрела помрачневших мужчин, которые как один утратили былую надменность и стали выглядеть не только озлобленно, но и скорбно. – Вы жители пропавших деревень?

– Те, кто остался, – процедил Кочевник. – И те, кто никогда не простит короне её безразличие. Мы заставим короля ответить за все его игры с вёльвами и Диким! Мы потребуем плату, но не деньгами, нет, а истиной. Как думаешь, истина стоит столько? – Тяжёлая рука Кочевника, перевязанная ремнями из мягкой телячьей кожи, легла мне на затылок и с нажимом погладила по голове. – Она стоит жизни принцессы? Или ты дешевле её?

Полная картина наконец-то сложилась. Ещё несколько часов назад я удивлялась тому, кто мог вытащить меня из ледяной воды озера и уйти, не потребовав награды, но теперь стало ясно – требование награды просто было отложено на более удобный момент. Утони я тогда, Кочевник не смог бы выдвигать королю свои условия. Моё спасение – всего лишь отсроченная казнь. Но ведь…

– Красный туман не дело рук моего отца, – сказала я, вернув себе самообладание. – И я, и мой отец хотим остановить туман и найти пропавших людей не меньше, чем вы. Все в Столице этого хотят. И именно этим мы с Солярисом и занимались, пока ты, болван, не подбросил ему записку и не начал тратить наше драгоценное время, которого и так ничтожно мало! Отпусти меня, и я клянусь, что найду ваших родных, покончу с Красным туманом и позабочусь о том, чтобы больше никто и никогда не терял близких. Отпусти меня, и ты…

«Выживешь», – хотела сказать я, но не успела.

В неметонах всегда было темно из-за отсутствия окон и душно из-за количества горящих свечей. А ещё здесь было слишком тесно для дракона в первородной его ипостаси, поэтому Солярис явился человеком, дабы не снести колонны и не похоронить нас всех под грудой камней. Он вышиб единственную дверь со второго удара, и та, деревянная с чугунными ставнями, отлетела так далеко, что придавила одного из разбойников. Лязг обнажённых секир и топоров ознаменовал начало боя, но никто не осмелился первым бросаться в драку: мужчины лишь выстроились у противоположной стены, в то время как Кочевник лениво оглянулся через плечо. Из-за того, что он загораживал мне весь обзор, я не видела, насколько Солярис зол, но почувствовала это – в неметоне стало в два раза жарче.

– Приходи, – произнёс он вкрадчивым, недобрым тоном, поселив в неметоне выжидающее молчание. – При-хо-ди. – Солярис повторил это слово ещё несколько раз, сначала по слогам, а потом по буквам. – Так оно пишется. Освой грамоту, бестолочь, прежде чем бросать мне вызов. Ты что, только вчера с гор спустился?

– Я из деревни Хардвик у горячих источников, что в туате Талиесин. Там нет гор, только леса! – прогремел в ответ Кочевник. Он расправил плечи, вытянул шею и принял такую же позу, какую принимает рассвирепевший медведь. – И я прекрасно владею грамотой!

– Правда? – Тон Соляриса сочился сарказмом. – Ну и как же пишется «Талиесин»?

Кочевник замешкался. Можно было подумать, что Солярис, как всегда, издевается над всеми без разбора – даже численное превосходство соперника было для него лишь очередным поводом для презрения, – но я знала правду: он издевается, чтобы отвлечь. Чтобы забрать себе всё внимание разбойников и не оставить ничего мне, сидящей за их спинами без какого-либо оружия и защиты. Отодвинуть меня на второй план – лучшая защита Сола в данную минуту.

– Как ты выследил нас? – спросил Кочевник, снимая с пояса серебряный топор с орнаментом родного туата. – Я же хорошо постарался. Ты должен быть уже в десяти лигах от Столицы и бегать за чужими повозками, как собачонка. Старая карга продалась?

– Нет, просто ты пахнешь лесом. – Солярис наконец-то сделал шаг в сторону, будто намеренно, чтобы я могла его видеть, и повёл по воздуху носом, демонстративно принюхиваясь. – Из-за этого ты сливаешься в окружении деревьев, но не в окружении людей, которые в основном пахнут едой, сточными водами или хмелем. В городе лес тебя выдаёт.

Кочевник нахмурился и, задрав руку, понюхал собственный рукав. Мой взгляд прилип к Солярису, держащемуся степенно. Он даже не смотрел на меня. Из-за этого и я не решилась позвать его по имени, да и знала, что не стоит – «не отвлекай, не дёргайся, не показывай привязанности». Правило для тех случаев, когда столкновение неизбежно. В полумраке арки, что низко нависала над вышибленной дверью, глаза Сола снова горели золотом, а волосы, с которых почти полностью сошла зола, отражали лунный свет и светились серебром. Ни румянца, ни испарины, ни отдышки – Солярис будто просто проходил мимо неметона и решил заглянуть внутрь, как обычный прихожанин. По нему и не скажешь, что он вообще искал кого-то.

– Давайте разделаем его по кусочкам и продадим? – предложил кто-то из толпы. – Слыхал, на чёрном рынке за один драконий хвост можно выручить целый ящик золота…

– Нет! Никакого чёрного рынка, – рявкнул Кочевник. – Медвежий Страж не ради этого наделил меня силой. Я должен следовать его Пути. К тому же я с детства мечтал об этом. – Он закатал рукава, ощерился и демонстративно взвесил в руке свой топор, выступая вперёд. – Завалить ящера! Отец рассказывал мне о битве у Дикого Предела ещё в детстве. Один из ваших оставил его без руки, из-за чего мы полгода жили впроголодь, пока отец не приноровился сносно стрелять из лука, натягивая тетиву зубами. Жаль, он не дожил до этого момента! Но ничего, я возложу голову королевского зверя ему на могилу. Только не поддавайся, ладно? Мне не нужна лёгкая победа. Я хочу, чтобы это было трудно.

– Обещаю, это будет трудно, даже невозможно. – Солярис оглядел разбойников из-под опущенных ресниц, удерживая взгляд на лице каждого по несколько секунд, и, заметив это, Кочевник загоготал:

– Нет, ящер, не надейся. Всё веселье только наше!

Кажется, даже Солярис удивился той самонадеянности и прыти, с которыми Кочевник кинулся на него. Тот относился к сражению так же, как относились ярлы к выпивке на моих пирах: чем больше и крепче, тем лучше. Я была готова поклясться, что видела на лице Кочевника улыбку, когда он размахивал топором направо и налево как одержимый, загоняя уворачивающегося Соляриса в угол. Я помнила его давний наказ никогда не вмешиваться в драки – чтобы, защищаясь, ему не пришлось защищать ещё и меня, – но тело рефлекторно подалось вперёд. К счастью или к сожалению, меня тут же вернули обратно на стул. Подняв голову, я увидела ухмыляющегося Йоки над собой и тут же отвернулась, понимая, что всё, что мне остаётся, – это смотреть и не рыпаться.

Кочевник снова взмахнул топором, и алтарь Медвежьего Стража, которого он так почитал, разлетелся на куски. Кубки с винами и блюдца с едой уже тоже лежали на полу, забрызгав стены, – священный дом богов теперь был не только осквернён, но и разрушен. И Кочевник, и Солярис буквально танцевали на осколках витражей и остатках подношений, лавируя меж колоннами и напольными факелами, снося всё на своём пути.

– Давай же! Убей его, Кочевник! – подбадривали приятеля остальные разбойники.

– Сними с ящера кожу!

– Прикончи гада!

В какой-то момент топор Кочевника оказался к лицу Соляриса так близко, что у меня перехватило дыхание. Несмотря на то что дракон был априори проворнее человека, Кочевник не давал Солу ни секунды продыха, атакуя снова и снова, как воин-берсерк из древних баллад. Солярис парировал удары, и щитом ему служило его собственное тело. Я видела, как мерцает непробиваемая белоснежная чешуя, покрывшая его руки под задравшимися рукавами одежды до самых локтей, и слышала, как звенят длинные серповидные когти, высекая искры при столкновении с металлом. Никакого меча, никакой брони – только истинная сущность.

– Эй, что-то они долго тянут… – раздалось снова над ухом.

– Может, уведём бабу, пока они заняты друг другом?

– Давайте-давайте! За дело!

Чьи-то жёсткие пальцы вцепились мне в волосы, и, решив, что одно из обещаний, данных Солу, всё-таки можно нарушить, я вскочила со стула и ударила стоящего рядом мужчину наотмашь. Несмотря на то что меня снова схватили уже через пару шагов, сделанных в направлении Сола, мне, по крайней мере, удалось вырваться из окружения разбойников и подобраться к нему поближе. Солярис заметил это. Золотые глаза тут же утратили своё бесстрастное ледяное выражение, а искр, летящих из-под его когтей, стало в два раза больше. Взмах руки в белоснежной чешуе – и топор улетел в сторону. Бой остановился так же резко, как начался, потому что остановился Кочевник.

Застыв напротив Соляриса, он схватился за своё перерезанное горло.

– Тес… Тесея…

Это было последнее, что Кочевник произнёс, захлёбываясь в собственной крови. Затем он рухнул плашмя посреди неметона со странной смесью разочарования и блаженства на лице, но без какого-либо намёка на сожаление.

Солярис даже не моргнул. Отряхнув кровь с когтей, он устремил свой взгляд на следующего разбойника – на того, кто стоял ко мне ближе всех, держа за шкирку. Несчастный разбойник тут же в ужасе разжал пальцы, будто прикасаться ко мне было всё равно что прикасаться к проклятой реликвии. Воспользовавшись моментом, я на ватных ногах метнулась к Солу на другой конец неметона и мгновенно оказалась у него за спиной. Половина свечей была опрокинута и затушена, и в доме богов резко потемнело: кто-то из мужчин загородил собою выбитую дверь, тем самым загородив и лунный свет, и путь к отступлению. Несмотря на очевидный страх, читающийся в молчании присутствующих и на их искажённых лицах, никто из разбойников не собирался бежать или отступать. Наоборот, взглянув на тело Кочевника, уже бездыханное и затихшее, они молча переступили его и приблизились, зажимая нас с Солярисом возле стены. Прямо между углом Кроличьей Невесты и Совиного Принца. Как символично…

– Задавим его числом, парни! За Кочевника!

– За наши семьи! Эта тварь живой отсюда не уйдёт!

– Тебе конец, зверёк.

Если у жителей разных туатов и было что-то общее, то только одно – все они скорее приняли бы смерть от рук своего врага, нежели бежали бы от него, как трусы. И эта смерть была неизбежна.

– Прижмись к стене, Руби, – велел Солярис, делая шаг вперёд. С его когтей всё ещё капала свежая кровь, а за спиной Сола я не видела ничего, кроме блеска чужих секир и топоров, некоторые из которых уже начали раскачиваться в воздухе.

– Хорошо, – выдавила я, поступив так, как мне велели.

– Теперь закрой глаза.

– Что? Зачем?

– Просто слушайся меня. Закрой глаза.

– Я не ребёнок, Солярис!

Сол вздрогнул и повернулся ко мне вполоборота. Вместе со свистом первого брошенного топора до меня донеслось:

– Твоё право.

В ту же минуту неметон превратился в пекло Дикого.

Кровь, пузырясь, стекала по подбородку Соляриса – человеческая, а не лисья, как во время нашей летней охоты. Она замарала его плащ, его руки и даже его волосы: из жемчужных с вкраплениями угля они превратились в сплошь рубиново-красные. Я видела ошмётки плоти под серповидными когтями и острыми чешуйками, что резали вываренную кожу доспехов и одежды разбойников так же легко, как бумагу. В этот раз Сол решил не церемониться и вернул облик не только своим рукам, но и челюстям, а затем и вовсе отрастил крылья и хвост. Последний сносил людей с такой силой, с какой сносит катапульта, и даже колонны посыпались крошкой. Острые гребни пронзали, зубы рвали, когти вспарывали и потрошили. Если бы не базальтовые стены и не расположенная рядом шумная таверна, вся Столица сбежалась бы на вопли и визги. Даже в самые тёмные периоды жизни отца, когда у него случались помутнения рассудка, мне не приходилось видеть столько крови. Осколки чудесных витражей сверкали, залитые ею, и напоминали красный янтарь в Рубиновом лесу. Но это не было красиво – это было ужасно.

От разбойников, как и от самого неметона, остались только искуроченные внутренности. Все девять мужчин были беспощадно разорваны на части: ноги, руки, головы валялись по отдельности. Так выглядела смерть, и я впервые узрела её истинное лицо – лицо ещё одного бога, спрятанное за маской моей беспечной роскошной жизни.

Почему же я не закрыла глаза…

Когда мы с Солярисом вышли из неметона, усеянного трупами, я обнаружила, что на улице стоит глубокая ночь. Таверна всё ещё гудела и ходила ходуном, но улицы были пусты и безлюдны, благодаря чему никто даже не заметил нас, быстрым шагом бредущих по центральной улице в сторону замка.

Пока Солярис вдруг не упал.

– Сол!

Он свалился прямо в сугроб на обочине, и я тут же опустилась рядом. После того как мы покинули неметон и Сол глухим голосом велел мне не отставать, мы не обменялись ни единым словом. Он не оборачивался и даже не привёл себя в порядок, несясь через весь город так, будто за нами по-прежнему кто-то гнался. Вывернутый наизнанку плащ скрыл перепачканную одежду, но с волос, лица и рук Сола по-прежнему текла кровь. Если бы не темнота, он бы здорово перепугал своим видом даже вусмерть пьяных крестьян.

– Солярис, ты всё-таки ранен?! – спросила я испуганно, принявшись шарить руками по его телу и пересчитывать пальцами кости. Все они были целы, а ни одной зияющей раны не нашлось, как и других видимых повреждений. В чём же тогда дело? – Что с тобой, Сол? Ответь мне, прошу. Посмотри на меня. Ты слышишь? Сол!

Но он будто действительно не слышал. Отсутствующий взгляд, прерывистое дыхание и крупная дрожь, как при паучьей лихорадке, которая в своё время скосила сотню деревень. Но драконы не были подвластны человеческим болезням – значит, это нечто другое.

Сол опустил глаза на свои окровавленные руки и, вздрогнув, погрузил их в сугроб. Затем собрал в ладони горсть снега и вывалил его себе на голову, умываясь. Сугроб этот тотчас же окрасился в алый.

– Плохо, – прохрипел Сол, скребя снег пальцами, умываясь им снова и снова, продолжая даже тогда, когда крови на нём почти не осталось, а я начала хватать его за руки, чтобы остановить и успокоить. – Мне плохо…

– Что мне сделать для тебя, Солярис? – спросила я, забыв про собственный разбитый висок, про холод, про рваную одежду и про то, что случилось там, в неметоне. Одна догадка перебивала другую: клинок кого-то из разбойников был отравлен? Рана внутренняя, а не внешняя? Может, побочный эффект нашей связи? Другое проклятие сейда? – Как мне помочь? Почему тебе плохо? Ты…

Я не успела договорить, но успела отпрянуть в сторону, когда Соляриса, согнувшегося пополам, вдруг вытошнило на землю.

– Убил, – прошептал он, обхватив себя руками, и всё встало на свои места. – Я убил так много людей…

– Ох, Солярис.

Сердце у меня защемило. Я не нашлась, что ему ответить, но зато наконец-то поняла, что могу сделать: протянув руки, я крепко обняла Соляриса за плечи, и он привалился ко мне спиной.

– Эй, что с теми двумя? Вон там. Погляди!

Ах, просто не могло случиться такого, чтобы мы с Солом остались без внимания! Ведь Совиный Принц и прежде не особо нам благоволил, так с чего ему начать делать это сейчас, после того, как мы разбили его алтарь и разнесли храм по камушкам?

Со стороны ремесленной улицы, где каждый дом имел над дверью вывеску кузнеца, швеи, строителя или ювелира, к нам брела небольшая группа мужчин с факелами в руках. Судя по ярко-красным таблионам[14] на одеждах, городская стража, но не на дежурстве, а прямиком из ещё какой таверны – красные лица и шаткая походка выдавали их. В Столице злачных мест было как минимум пять, и потому бессознательные тела на обочине дорог здесь не вызывали вопросов, но вот мы с Солярисом вряд ли походили на пьянчуг. От снега его волосы очистились, вернув себе жемчужную белизну, а действие капель Ллеу давно прошло, из-за чего глаза Соляриса буквально светились. Я же, прижимаясь к нему, казалась странной априори – кто будет так льнуть к дракону, когда все жители Столицы знают, что дракон поблизости проживает лишь один, ещё и королевский? В лучшем случае меня бы приняли за его любовницу, а в худшем поняли бы, кто я такая. Сейчас никому нельзя было доверять, особенно когда мы сотворили в неметоне такое.

– Надо идти, – прошептала я.

Пришёл мой черёд защищать Соляриса. Я просунула голову ему под руку и, позволив повиснуть на себе, с трудом подняла нас обоих на ноги. Ух, до чего же тяжёлая ящерица!

Несмотря на то что физически Солярис был в полном здравии, он всё равно еле-еле шевелил ногами, будто и впрямь перебрал с мёдом. Его голова болталась, как у шарнирной куклы, волосы упали на лицо, а когтистая рука сжалась на моём плече, опираясь и причиняя тем самым невыносимую боль. Мне оставалось лишь стиснуть зубы и быстро увести нас обоих от неметона как можно дальше, пока небольшой отряд стражи, ищущей приключений на свою голову, не дошёл до нас и действительно не нашёл их.

– Эй, а ну стоять! Это же ты!

Соляриса всего колотило, но стоило одному из стражников всё-таки нагнать нас на углу соседней улицы и преградить путь, как он тут же выпрямился и вскинул голову. Даже если бы его сбросили с башни, а затем подожгли и разрубили пополам, он бы всё равно делал вид, что с ним всё в порядке.

– Ты королевский зверь! – воскликнул мужчина, поправляя двурогий шлем на голове, и поднёс к лицу Сола колышущийся факел. Двое других тут же оказались рядом, присматриваясь к нам сбоку. – Да, это точно ты! О тебе все местные трещат. Вечно шатаешься по Столице. На кой хрен опять припёрся?! Будешь девок наших портить, как вы, ящеры, это любите, – хвост быстренько отрубим!

«Значит, всё-таки соврал, что не бывает в Столице», – подумала я, не сразу заметив, что мне стало подозрительно легко стоять на ногах. Солярис прекратил опираться на меня, но по-прежнему молчал. Вид у него был таким безучастным, а взгляд таким стеклянным, словно он вообще разучился понимать человеческую речь. И эту его растерянность мужчины опрометчиво приняли за беспомощность.

– Господа, мы здесь по очень важному делу! Указ истинного господина Оникса. Шли бы вы своею дорогой, – произнесла я, выставляя руку перед Солярисом так, чтобы ладонь прижалась к его груди. Однако загораживала я не столько Сола от стражи, сколько стражу от Сола. – Негоже так наседать на путников, тем более что одна из них – благочестивая дама. Мы и без того утомились сегодня, так что будем крайне признательны, если вы сопроводите нас до замка или, по крайней мере, отойдёте в сторону…

– А чего это за зверя баба говорит? – фыркнул другой стражник, громко плюнув на землю и растерев место плевка сапогом. – Сам язык, что ли, проглотил? Или удумал что? Может, мы его напугали, а, Данки?

– Похоже на то, – осклабился второй, оглядывая Сола с головы до ног, хоть тот и был выше его почти на голову. – Эх, шума-то сколько было! А на поверку… Ни крыльев, ни рогов, ни чешуи. Должно быть, это шутка, иначе не понимаю, почему вас так все боятся. Ты точно дракон, а не какой-нибудь немой конюх?

– Точно, – ответил Солярис вдруг, и я вздрогнула от того, как глухо, но при этом опасно прозвучал его голос. Мою ладонь, лежащую у него на груди, обожгло даже через слои одежды. – Могу обратиться, и сам убедишься. Люди быстро учатся манерам, когда перед ними тот, кто может перекусить их пополам. Мы ведь драконы и принимаем человеческий облик лишь для того, чтобы вы не наделали в штаны раньше времени. Это главная причина, по которой я не ем людей, – мне не нравится привкус дерьма.

– Ах ты!..

– Меняю драгоценности на проход!

Стражник неуклюже замахнулся – к счастью, кулаком, а не мечом, – и я, тут же вытащив из кармана пару золотых заколок с аметистами, выбросила их в сугроб прямо перед лицом мужчин, чтобы они точно это увидели. Блеск драгоценных камней, обменянных ещё у самих драконов десятилетия тому назад, ослеплял даже ночью, если рядом оставалась хоть искра света.

Один из стражников, как и думалось, тут же среагировал.

– Что это?

– Где? – встрепенулся второй.

– Она выкрикнула «драгоценности» и что-то блестящее выкинула! Фиолетовое!

– Драгоценности?! Ты шутишь, что ли?

Кулак третьего и самого вспыльчивого стражника завис в воздухе. Он отвлёкся и закрутил головой, пытаясь понять, почему двое его приятелей бросились рыться в снегу. Я же, не теряя времени, снова схватила Сола под руку и поволокла вниз по улице, сорвавшись на бег. Он послушно следовал за мной, не произнося ни слова, и когда я уже обрадовалась, что, кажется, Сол наконец-то пришёл в себя, его опять скрутило, пригибая к земле. «Всё нормально, Руби», – донёсся до меня его шёпот, и я удручённо покачала головой, понимая, что он врёт. Длинные фарфоровые пальцы, за которые я цеплялась всё это время, были влажными, липкими и необычайно холодными. Понимая, что такими темпами мы точно не доберёмся до замка, находящегося на вершине горы, да ещё и ночью, я принялась вчитываться в медные таблички на домах. Те подсвечивали зелёные огни в стеклянных коробочках, болтающихся на цепочках, – редкое изобретение драконов, одно из немногих, которые отец согласился оставить в Дейрдре для удобства путников и торговцев, часто прибывающих именно по ночам.

Такие коробочки, развешанные только в самых важных местах города, можно было пересчитать по пальцам одной руки, поэтому очень быстро я нашла надпись, которую искала.

– Самая тихая и дальняя комната, какая у вас есть, – выпалила я, выронив из ладони на деревянную стойку ещё две свои заколки, на этот раз с рубинами.

Трактирщица округлила глаза, развалившись на стуле с пенной кружкой пива и наблюдая за полупустым залом ночных посетителей, приходящих сюда на ночлег после таверны. С грохотом поставив кружку и расплескав её содержимое прямо на пол, она смела заколки и поднесла их к свету, чтобы проверить: настоящие ли? Прекрасно зная, что эти украшения стоят больше, чем весь её трактир, я уверенно встретила испытывающий взгляд женщины, скользнувший сначала по мне, а затем по Солярису. Удивительно, но на нём она глаз почти не задержала. Уже спустя секунду трактирщица пожала плечами и отвернулась, будто не заметила, что он не человек.

– Никому ни слова о нас, если будут спрашивать. Утром заплачу ещё столько же, – добавила я, и трактирщица аж затряслась от восторга, как пугало на ветру.

– Займите комнату в самом конце, ту, что с резной дверью. Она идеально подойдёт! Мне принести что-нибудь вам, госпожа? – донеслось мне вслед слащаво-заискивающим тоном, пока я, подталкивая Соляриса в спину, взбиралась по лестнице, что вела к жилым комнатам наверху. – Может, подать горячий ужин или…

– Два ведра горячей воды, – вспомнила я, задержавшись на последних ступеньках. – А ещё какую-нибудь одежду и любые чистые тряпки, которые у вас есть. После этого до утра не беспокоить.

– Всё будет сделано в лучшем виде, госпожа! Чувствуйте себя как дома!

«Это уж вряд ли», – хмыкнула я мысленно, косясь на паутину под потолком, но заставила себя улыбнуться. Спален здесь было не так уж много, чтобы заблудиться, – восемь или десять от силы, – поэтому я легко нашла нужную дверь и, затащив Соляриса внутрь, заперла её на засов.

Сол сразу взобрался на постель и без раздумий принялся стягивать с себя одежду – похоже, только этого он и ждал всю дорогу до укрытия. Под вывернутым наизнанку плащом скрывался порванный, пошедший багровыми пятнами кафтан, насквозь мокрый от крови и снега. Рубашка под ним была ничуть не лучше. Солярис швырнул и то и другое на пол не глядя. Когда в дверь постучалась трактирщица, принеся заказанные вёдра со стопкой сухих тряпок, он вслепую выбрал оттуда какие-то штаны и переодел их тоже.

Повесив свой плащ на спинку стула, я мельком оглядела собственную одежду и с облегчением отметила, что ту почти не забрызгало кровью разбойников. Зато и там и тут виднелись прорехи в ткани и торчали нитки: Йоки здорово подрал мне рубаху. Решив, что Солу лучше не знать об этом инциденте, я накинула сверху кафтан из той же стопки трактирщицы и лишь тогда повернулась к Солярису.

– Извини, – сказал он, опередив меня.

Было лишь вопросом времени, когда Солярис начнёт извиняться. Я знала о нём всё на свете, включая то, что он любит, а что не любит. Если список его любимых вещей возглавляли черничные тарталетки, безделушки и старые книги, то в списке нелюбимых однозначно лидировала его собственная уязвимость. Прожив целую человеческую жизнь, чтобы прожить ещё тысячу таких же, он уже во многом познал этот мир, но до сих пор не усвоил одну простую истину: полагаться на кого-то – это вовсе не слабость.

– Извини меня, – повторил он глухо, сидя на краю постели с закрытыми глазами и руками, сложенными на коленях, будто в раскаянии. – Со мной уже всё в порядке. То, что было там, у неметона… Я… не знаю, как это объяснить. Сердце ещё никогда не билось так быстро. Голова болела, желудок тоже, и я будто… будто… умирал сам. Ты не должна была этого увидеть.

В спальне, которую продала нам на одну ночь трактирщица, был минимум мебели: одна большая кровать из берёзовых балок с почти плоским матрасом, но мягкими меховыми одеялами; ночной горшок за бумажной ширмой, заколоченное на зиму окно с широким подоконником, письменный стол, несколько напольных канделябров и уже разожжённый камин. Доски скрипели при ходьбе, а из-за ширмы с ночным горшком несло так, будто его забыли опорожнить после предыдущих постояльцев. Но я наконец-то чувствовала себя в безопасности после всего пережитого. И хотела, чтобы точно так же чувствовал себя и Сол.

Заметив, что его спина, скрюченная, всё ещё мелко дрожит и покрыта запёкшейся кровью у рёбер, я молча развернула и намочила моток чистых тряпок. Затем, сев на постель, приложила ткань к его коже, стирая следы минувшей битвы. Жемчужные волосы, растрёпанные, снова закрыли от меня его лицо, когда он наклонился, инстинктивно избегая прикосновения моих рук.

– Ты прежде никого не убивал? – осмелилась спросить я то, что поняла ещё тогда, на улице, когда Солярис шептал про убийство, балансируя на грани обморока. Те, кому уже доводилось лишать человека жизни, не реагируют подобным образом. – Просто ты столько раз шутил о том, что ешь людей… Вот я невольно и начала допускать мысль, а не мог ли ты и впрямь…

Солярис резко отодвинулся от тряпки, и я прикусила язык. Все эти шутки про людоедство и отгрызание лиц действительно были просто шутками.

Я подтащила к изножью постели ведро и снова смочила моток ткани в тёплой воде. Меня всегда омывала Матти, да и уборкой я никогда не занималась, а потому толком не знала, как держать в руках тряпку. Надеясь, что не сделаю чего-то лишнего, я с ногами забралась на прогнувшийся матрас и, устроившись за спиной Сола, вновь приложила лоскут к его бледной шее. Он вздрогнул, но на этот раз я не дала ему отодвинуться, ухватив за плечо.

– Эй, сиди смирно, большая ящерица! Я должна тебя вымыть, а то ты как чушка.

– Как ты меня назвала? – переспросил Солярис с невесёлым, болезненным смешком. И всё-таки это был смех. – «Большой ящерицей»?

– Да, именно так.

– Хм, а раньше называла «глупой».

Я устало улыбнулась и провела тряпкой вверх, до его выбритого затылка, выше которого струились волосы – их я тоже привела в порядок, ласково расчесав пальцами и уложив на прямой пробор, как на пиру. Солярис по-прежнему сидел ко мне спиной, потому я не видела его лица, но почувствовала, как каменные мышцы расслабились и смягчились под моими пальцами, а мелкая дрожь ушла. Я не умела успокаивать так, как успокаивают драконы, мурлыча и согревая, поэтому я успокаивала по-человечески и по-женски: вытирала, гладила, иногда шептала какую-то беспечную чепуху о том, какие мягкие у него волосы и какая ужасная здесь мебель, скрипящая от каждого нашего вздоха. Солярис покорно принимал мою заботу, и я радовалась этому едва ли не больше, чем тому, что мы остались живы. Я была обязана отплатить ему хоть как-то за ту кровь, в которую он по локоть окунул свои прекрасные фарфоровые руки. Их я гладила тоже: осторожно протёрла костяшки и заострённые когти, вычищая из-под них ошмётки плоти, а затем, поддавшись порыву, осторожно прижала его раскрытую ладонь к своей щеке.

Сол вздрогнул снова и широко открыл глаза.

– Что это?

Его большой палец поднялся до моего виска и обвёл его полукругом. Хлопоча вокруг Сола, я совсем забыла о себе; об ударе о каменный выступ алтаря, о страхе смерти и грязных руках, трогающих меня там, где себя не трогала даже я сама. Тихий стрёкот камина сумел заглушить шум мыслей в голове, а омовение и уход за Солярисом исцеляли нас обоих. Кошмар в неметоне, чехарда покушений, Красный туман и история Кочевника, почему-то оставившая после себя горькое чувство вины… Ни я, ни Солярис не были готовы обсуждать это прямо сейчас, поэтому я ограничилась тем, что сказала:

– Упала, когда сбежать попыталась.

– Ты пыталась сбежать вместо того, чтобы меня дожидаться?!

– Чуть-чуть.

Солярис щёлкнул языком.

– Так и думал… Это явно были повстанцы. – И, прорычав сквозь зубы какое-то проклятие, он медленно опустил руку и сжал её в кулак, но перед этим легонько погладил меня по щеке. От этого в животе у меня растеклось странное тепло. – Их в последнее время много развелось. Прямо как сорняков в крестьянском огороде!

– Насколько много? – встревожилась я, предчувствуя, что у Руки Совета вот-вот появится ещё одна тема на повестке дня.

– Мидир вернулся утром в замок после того, как ты уехала с Дайре, и мы успели обменяться парой слов. Люди, потерявшие близких в тумане, и те, кто боится кануть в нём следующими, устроили несколько погромов в крупных городах Медб и Талиесина…

«А тот разбойник, Кочевник, был как раз из Талиесина», – хотела подхватить я, но сдержалась. Солярис снова поморщился, как если бы у него разболелись зубы, и согнулся в три погибели, отчего его позвоночник стал выпирать под кожей. Всё-таки я не ошиблась: он ещё не готов к таким разговорам, ведь они неминуемо наводят его на самоуничижительные мысли.

– Переждём ночь здесь, – сказала я вместо этого и, повесив тряпку на бортик ведра, похлопала рукой по шкурам, застилающим кровать. – Мне прежде не доводилось ночевать в трактире. Как, впрочем, и спать в пещере… Или купаться зимой в озере, оказываться похищенной, платить кому-то своими заколками. Подумать только, сколько новых впечатлений всего за один день! Ты, кстати, хочешь спать, Сол? Мы же так славно вздремнули перед тем, как отправиться в город, уж и не знаю, смогу ли сама уснуть сегодня. А может, ты голоден? Лично я нет, слишком переела на вчерашнем пиру, да и не хочу растолстеть. Но ты только скажи, и я велю трактирщице принести горячий ужин! Судя по запаху внизу, сегодня у них жаркое или суп с тефтелями. Вдруг там и черничные тарталетки найдутся? Надо будет проверить…

Я всегда начинала много говорить, когда (парадокс) не знала, что сказать. Вот и сейчас, суетливо прибираясь в комнате – возвращая вёдра к двери, вороша кочергой камин, чтобы не потух, кое-как замачивая перепачканную одежду Сола в оставшейся воде, чтобы завтра в ней можно было хотя бы добраться до замка, – я не умолкала ни на секунду. Глупые шутки, несуразные идеи, сомнительные предложения – всё это сыпалось из меня без остановки в попытках хоть как-то разрядить обстановку. Сол тем временем продолжал сидеть на кровати, наблюдая за мной, но в какой-то момент я услышала скрип матраса и, обернувшись, увидела, что он лёг на подушки. Одеяла были ему не особо нужны, однако он всё равно укрылся и, уткнувшись в них носом, вдруг произнёс:

– Говори дальше.

Я застыла с мокрой рубахой Соляриса в руках, из которой пыталась отжать бледно-красную воду, и нервно усмехнулась тому, что уже второй человек за сегодня заставляет меня недоумённо спросить:

– Что говорить?

– Что хочешь. Просто продолжай. Не молчи. Можешь рассказать о пирах, о танцах, о тканях, которые любишь больше всего… Например, почему камвольные ткани нравятся тебе больше шёлка из Ши? Почему ты носишь их даже летом? Они же слишком тёплые и предназначены для холодов… Почему ты обычно выбираешь светлые цвета, хотя они пачкаются уже через несколько часов? Это же непрактично. Ну же… Говори, пожалуйста.

Не знаю, что меня удивило больше – то, что Солярис, оказывается, успокаивался от моей пустой болтовни, или то, что он заметил, какие ткани и каких цветов я люблю больше всего.

Я разложила прополосканную одежду на деревянном стуле и, разувшись, забралась в кровать к Солярису. Под одеялом рядом с ним было жарко, как в печи, но я упрямо обняла его, как обнимал меня в пещере он, – накрыла рукой сверху, будто защитным крылом, и приподнялась на подушке так, чтобы он мог утыкаться не в меховые покрывала, а в мою шею.

– Камвольные ткани приятнее к телу, – прошептала я ему в волосы, прижав его голову к своей груди, и Солярис испустил шумный вздох, смыкая веки. Теперь настал его черёд слушать моё сердцебиение. И мои истории. – Шёлк тоже приятен, только он какой-то… скользкий. Из него выходят отличные простыни, но не платья – чувствуешь себя голой, когда ходишь в них. На некоторые красивые вещи лучше любоваться издалека, согласись. Больше всего мне нравятся сочетания лёгких тканей с тяжёлыми, но такое редко кто может хорошо пошить. А светлые цвета выбираю, потому что они ассоциируются у меня с детством. И с тобой. Особенно белый, бирюзовый и лиловый. Помнишь, как мы в детстве собирали чернику в лесу, соревнуясь, кто быстрее наполнит корзинку?..

Белоснежные ресницы подрагивали, а упрямое хмурое лицо наконец-то разгладилось и стало выглядеть так по-ребячески невинно, будто передо мной лежал не взрослый мужчина и даже не юноша, а мальчик. Его пальцы, несмотря на острые когти и содеянное ими, были бархатными на ощупь, но не изнеженными. Вряд ли изнеженными вообще можно назвать руки, способные поднять тебя над землёй за горло, а затем вырвать его. Я провела по рукам Сола от плеч до запястий, массируя там, где чаще всего прорезалась его чешуя. После этого моя ностальгическая история о пикниках и улыбках, перепачканных в спелой ягоде, сменилась ещё одним рассказом о прошлом – о том, как мы с Солярисом дрались в снегу, когда он впервые назвал меня «рыбьей костью» в осознанном возрасте. Затем я пересказала ему рецепт шоколадного торта с черничной меренгой, который хотела попробовать испечь на его следующий день рождения, поведала о свежих слухах, которые собрала вчера на пиру, и призналась в том, почему мне теперь окончательно разонравился Ллеу. Сол никак не реагировал ни на один мой рассказ, но, уверена, слушал внимательно, пока в какой-то момент не засопел.

В дымоходе свистел суровый ветер, откуда-то снизу доносились пьяный гогот и плач, из-под двери тёк всё тот же запах ароматного супа, а ночь плавно перетекала в утро. Я знала, что уже завтра Солярис придёт в норму и попросит меня забыть обо всём, что было в трактире, но сам при этом забыть не сможет. Поэтому я продолжала разговаривать, как он и просил, и сторожила его сон. А когда мои истории закончились и за окном запели первые петухи, я наконец-то позволила себе тоже немного поспать.

6 Так случаются несчастья

Утро в трактире началось так же, как начиналось каждое утро в замке, – с ворчания Соляриса и тарелки пшённой каши с маслом, которой он, проснувшись раньше, разжился на кухне трактира к моему пробуждению. Засыпая, я лелеяла всего две надежды: что после удара об алтарь у меня не будет снова трещать голова и что Солярис проснётся прежним. Первая надежда, увы, не оправдалась, зато вторая…

Поедая свою порцию пшёнки в изножье постели, Сол живо рассуждал о событиях прошлого дня и оттого практически не жевал кашу, глотая её впопыхах комками. Та была приготовлена на воде, а не на молоке, как у меня, – теперь я невольно подмечала такие вещи, узнав о Солярисе чуть больше тогда в пещере. И ещё больше узнав вчера, когда он, свернувшись калачиком под мехами, прижимался к моей груди и мелко дрожал. Однако стоило солнцу взойти, как уязвимость Сола рассеялась, словно предрассветная мгла, и передо мной вновь предстал мужчина непоколебимого вида и с такими же непоколебимыми помыслами. Всё снова было хорошо. По крайней мере, с ним.

Пока я промывала заживающий висок и собиралась, Сол ждал меня на улице. А вместе с ним ждал и королевский хирд – оказывается, отец отправил целых десять отрядов на наши поиски. Ступая в их сопровождении в замок, я невольно поглядывала на Соляриса, который, в свою очередь, поглядывал на меня. Делал он это почему-то со слабой улыбкой, отчего я невольно возвращалась мыслями в таверну… и испытывала тоску. Вчерашний день был поистине ужасным, а та комната, проданная нам за две заколки с рубинами, на самом деле не стоила и пяти серебреников. Но почему же мне так хочется туда вернуться?

В замке Дейрдре стоял неизменный балаган, который, впрочем, и должен был стоять там во время пира Вознесения. В Медовом зале бренчала тальхарпа, поварята таскали туда-сюда тележки с закусками и брагой, а сами гости, изредка встречающиеся в каменных коридорах, весело приветствовали меня. Похоже, никто из них даже не заметил моего исчезновения – отец наверняка сохранил это в тайне, чтобы не приманивать акул на свежую кровь. Лишь несколько человек, разумеется, были в курсе всего и всегда.

Матти, которая выбежала к нам с Солом навстречу, выглядела бледной и заплаканной, а Гектор молча высунулся из кузницы, когда мы проходили мимо. Только завидев меня, Маттиола приложила руку к сердцу и с облегчением выдохнула, но не успела обменяться со мной и парой слов, как сопровождающий хирд тут же отодвинул её и повёл нас с Солом дальше. Нам даже не дали заглянуть в покои, чтобы привести себя в порядок, – хирд слишком торопился показать меня королю живой и невредимой, чтобы получить щедрую прибавку к жалованью.

Однако, когда мы очутились перед двойными дверями, расписанными орнаментами Круга с золотыми свитками вместо наличников, я вдруг поняла, что хирд так спешит вовсе не из-за жалованья. Дело в чём-то ином… Иначе нас бы не привели именно сюда.

Мы вошли в тронный зал – место, где озвучивались самые важные государственные решения и где людей приговаривали к смерти. Отец никогда не садился на трон без веских причин и никогда не звал меня к себе, чтобы просто обнять. Это было самое красивое помещение во всём замке… и самое жуткое.

В отличие от остальных комнат, где всё было выложено светло-синим камнем, тронный зал был цвета слоновой кости от полов до потолка. Из-за этого он хранил куда больше неприятных историй, чем мне или отцу хотелось помнить: швы между каменными плитами потемнели со временем, окрасившись в грязно-бордовый цвет от той крови, что заливала их из года в год. Кровь проела и стены тоже – пятна на них, будто в насмешку над добродетелью, ныне скрывали золотые гобелены с легендами о великой Дейрдре. Её же нефритовая статуя размером с двадцатилетний дуб располагалась прямо за троном: каменные руки воздеты к небу, а на голове диадема со вставками мелких бриллиантов, которые сияли как звёзды. Что в детстве, что сейчас мне было жаль Дейрдре: как же это, должно быть, трудно – без конца смотреть на зверства, что учиняет сын твоих сыновей, и даже не иметь возможности отвернуться!

Потолок в тронном зале был таким высоким, что казалось, его нет вовсе. По бокам же тянулись узкие витражные окна и зеркальные колонны, благодаря которым солнечный свет достигал даже самых тёмных уголков. Я увидела в их отражении лицо Соляриса, идущего рядом впереди хирда, а затем увидела и то, как оно вдруг помрачнело. Похоже, то, что местом встречи был выбран именно тронный зал, насторожило не меня одну.

– Рубин! Дочь моя!

Королевский трон, установленный на платформе под застывшим взором Дейрдре, напоминал свалившийся с горы гранитный валун. Невзирая на то что изначально сей трон предназначался для старшего брата Оникса, которого он убил и драгоценное имя которого — Оникс – забрал себе, мой отец тоже соответствовал его образу: такой же холодный и с такими же острыми гранями, которые могут ненароком ранить. Сейчас его лицо вновь закрывала тисовая маска, но самочувствие Оникса явно улучшилось, раз он нашёл силы принять нас с Солярисом в столь формальной обстановке. По его правую руку стояли трое советников, а по левую сидел писарь с раскрытой книгой указов.

– Истинный господин! Достопочтенный господин Мидир, господин Гвидион и господин Ллеу, – по очереди поприветствовала каждого я, поклонившись с таким важным видом, будто всё-таки приняла предложение трактирщицы заглянуть в городскую баню перед уходом.

Хоть я и сменила тот вонючий наряд из сукна на её чистый хангерок, но на фоне тронного зала всё равно выглядела нелепо (а пахла, наверное, ещё хуже). В любой другой день отец первым бы сделал мне замечание на сей счёт, но сейчас он молчал, сосредоточившись на борьбе с родительскими чувствами – выражать их к детям на публике даже после неудавшегося покушения в Дейрдре было не принято. Сол, остановившийся рядом со мной, выглядел ничуть не лучше – в плохо отстиранном мною костюме с засохшими пятнами крови и такой взъерошенный, будто я не причёсывала его за завтраком. Правда, в отличие от меня, внешний вид мало его волновал, а ещё меньше волновал этикет: Сол не поклонился и даже не поприветствовал никого из собравшихся. В присутствии высших господ он всегда молчал, словно прикидывался тем самым королевским зверем, которым его все считали. Звери ведь не знают общий язык и не ведают приличий, правильно?

– Драгоценная госпожа, вы так напугали нас! – заговорил Мидир первым. Судя по чистой одежде и в кои-то веки выбритому лицу, он успел хорошо отдохнуть после возвращения с границы Найси. – Когда поисковой хирд доложил, что нашёл на берегу Цветочного озера ваши вещи…

– Мы готовились к худшему, но надеялись, конечно, на лучшее, – подхватил Гвидион, ещё немного пошатывающийся после пира и слишком довольный для того, кто действительно волновался за мою жизнь.

– Новость, что с вами приключилась беда, здорово всех переполошила, – вставил Ллеу, заложив руки за спину, отчего колокольчики на его запястье издали мелодичный звон.

– Уверяю, я в полном порядке. Благодаря Солярису, – ответила я и, даже не видя лица отца за тисовой маской, почувствовала, как он нахмурился. Его руки, лежащие на гранитных подлокотниках трона, расслабились, когда я вошла, но от моих слов он вновь вцепился в них. – Вчера случилось нечто ужасное. Прошу, позвольте рассказать вам всё с самого начала…

И я рассказала. Никто не смел перебивать меня, даже если очень хотел: рты советников иногда приоткрывались от удивления, а сами они переглядывались и даже шептались, но совсем тихо. Отец же сидел неподвижно, внимая каждому моему слову, как и Солярис, по-прежнему безучастный. Он лишь слегка поморщился, когда я упомянула разрушенный неметон – как оказалось, его тоже обнаружили ночью и уже успели очистить от тел. Сол поморщился ещё раз, когда я, закончив пересказывать хронологию прошлого дня, наконец-то добралась до сути:

– Я не виню повстанцев, ведь любой человек, потерявший близких, впадёт в неистовство и отчаяние. Вся вина лежит исключительно на Дайре. Он пытался убить меня, истинный господин, и погубил всех хускарлов, которых я взяла с собой. Ему нет прощения. Нужно немедленно отправить лучших хирдманов в туат Дану и распорядиться, чтобы…

– Нам известно о Дайре, – вдруг произнёс отец, и я осеклась, тут же задавшись вопросом, откуда они могли узнать об этом. Письмо, которое подскочивший писарь тут же учтиво вложил в руку Оникса, послужило мне ответом. – Он сам сознался в содеянном, и за ним уже отправлен отряд моих верных людей. Дайре заочно осуждён, как и виновник Красной напасти. И с тем и с другим разберутся в кратчайшие сроки.

– Виновник Красной напасти?.. О ком ты говоришь, отец?

– Солярис! – Оникс поддел двумя пальцами свою тисовую маску и открыл моему взору лицо, изуродованное гноящимися язвами так же, как и его рассудок. – Ты обвиняешься в государственной измене. Именем Дейрдре, верховного рода девяти туатов и континента я приговариваю тебя к смерти.

Я не успела сказать ни слова и даже обернуться, когда на весь зал раздался сдавленный глухой стон. Именно с таким звуком Солярис принял в свою спину меч, а затем осел коленями на пол, схватившись за живот, из которого торчало блестящее остриё, пронзив его насквозь. По его штанам потекла кровь, капая на пол цвета слоновой кости, и вот тронный зал запечатлел ещё одну тёмную историю.

– Нет! – закричала я, не узнав собственный голос.

Если бы отец правда хотел казнить Соляриса здесь и сейчас, то велел бы хускарлу метить в сердце, а не в живот. Эта же рана была не смертельна для дракона – она предназначалась для того, чтобы застать Соляриса врасплох и обездвижить до того момента, пока на нём не застегнут ошейник из чёрного серебра. Тот щёлкнул под волосами Сола, заключая в плен, из которого я вызволяла его всё детство.

Остальные хускарлы выстроились вокруг Сола кольцом, не позволяя мне приблизиться, и я заметалась по тронному залу, впервые в жизни бранясь вслух. Вряд ли Солярис был удивлён или рассержен поступком Оникса так же, как я. «Ты обиделась? Эй! Я называю тебя рыбьей костью вовсе не всерьёз. На самом деле кость – это я, и я стою у твоего отца поперёк горла. Однажды он меня или выплюнет, или проглотит», – часто говорил Сол. Ненависть Оникса к нему зрела долгие годы. Для него Дикий вовсе не был метафорой, абстрактным воплощением человеческих бед и пороков – для Оникса им был Солярис. Единственное, что не позволяло одному убить другого, – это я, стоящая между ними всё это время.

Но так не могло продолжаться всю жизнь. Я понимала это, однако всё равно оказалась не готова.

– В записке Дайре было сказано, что Солярис состоит в сговоре с выжившими драконами, наложившими на людей проклятие Красного тумана, призванного стереть нас с лица земли, – произнёс Оникс, неотрывно любуясь тем, как Солярис истекает кровью и, согнувшись, стонет, пытаясь вытащить из живота меч и исцелиться. – У нас не было поводов верить предателю и потенциальному цареубийце, но Дайре также написал, что в «башне зверя» мы найдём доказательства его слов. И мы действительно нашли. В кровати Соляриса были обнаружены человеческие черепа… Оказывается, это он разорил склеп Тысячи Потерь, где обрели свой покой воины моего хирда, павшие в битве при Рубиновом лесу. Расхищение могил уже само по себе карается отрубанием обеих рук! Вдобавок Солярис украл портрет твоей матери, королевы Неры, который хранился под замком в месте, куда не должен спускаться ни один человек не нашей крови. По его же вине ты угодила в Красный туман у границ Найси. Почему, думаешь, он вдруг взял и упал? – Оникс выпаливал одно обвинение за другим, не давая ни мне, ни кому-либо другому даже возможности встать на сторону Сола. – Более двадцати жителей Столицы подтвердили, что регулярно видели Соляриса в городе. Что ему ещё делать там, как не связываться с ящерами-сообщниками? Вдобавок на его совести девять убитых крестьян, Рубин! Так что не вздумай выгораживать его и сейчас. Да, он защищал тебя, ибо таков его долг, но как он это сделал! Тех крестьян пришлось собирать по кускам…

– И что?! – вскричала я, не выдержав. – Это сразу делает его творцом Красного тумана?!

– Именно так. Если ты немного подумаешь, то поймёшь, что всё перечисленное – жертвоприношения, продуманные их грязным выводком для истребления нашего рода! Это…

– Бред! – сорвалась я снова, пытаясь не вслушиваться, как Солярис кашляет кровью на полу, а сосредоточиться на том, чтобы его защитить. – Драконам не доступен сейд!

– Кто знает, чему они научились за эти семнадцать лет?

– Ты заблуждаешься, отец. Солярис не виновен! Да, он разорил склеп Тысячи Потерь, но ради благого дела, чтобы понять природу Красного тумана, который может иметь что-то общее с Рубиновым лесом. Это была одна из наших теорий. А портрет моей матери Солярис украл ради меня, потому что я видела её, королеву Неру! Там, в тумане, куда мы упали. Я не стала рассказывать тебе, потому что знаю, как ты реагируешь на её имя и как…

– Замолчи, – прошептал Оникс, приложив пальцы ко лбу, который язвы не пощадили тоже. Из-за них он тут же отдёрнул руку обратно, скривившись от боли. – Не смей.

– Туман явил мне видение, – продолжила я упрямо, даже когда заметила, как опасно сузились полуслепые глаза отца. – Или, возможно, то было воспоминание… Мама спорила с кем-то о погибели мира и Роке Солнца. Я не знаю, как именно, но Красный туман связан с Нерой. И со мной тоже, отец! Солярис здесь абсолютно ни при чём. Я говорю правду. Посмотри!

И, перекинув на плечо волосы, я вытянула из них один локон, красный, как та кровь, что текла по тронному залу. Оникс, на миг позабыв о своём отрицании, нахмурился и наклонился с трона, пытаясь рассмотреть мои волосы сквозь закрывающие зрачки бельма. То же самое сделали и остальные советники – всё это время они молчали, не смея встревать, но на лице каждого было написано недоумение. Похоже, решение отца касательно Соляриса стало для них такой же неожиданностью, как и для нас с ним.

Ллеу вдруг прочистил горло и, спустившись с платформы на одну ступеньку ниже, присмотрелся к моим волосам внимательнее остальных.

– Истинный господин, боюсь, принцесса Рубин… отмечена. – Он сказал последнее слово таким же тоном, каким сообщают о смертельной болезни, и даже у меня мурашки поползли по телу. – То, как озверел туман после полёта госпожи в Лофорт, тоже может являться свидетельством их взаимосвязи.

– «Как озверел туман»? – переспросила я непроизвольно и метнула взгляд на Соляриса, уже нашедшего силы подняться на ноги.

Кафтан его, и без того грязный, превратился в сплошной кровавый лоскут, но руку к животу он больше не прижимал, да и стоял вполне твёрдо. Лицо его, правда, стало в два раза бледнее обычного, губы превратились в тонкую линию, а глаза потемнели и мрачно взирали на короля. На меня он принципиально не смотрел, потому что знал – Оникса это приведёт в ещё большее бешенство, как и если Сол начнёт оправдываться. Раньше, стоило ему просто открыть рот, его лицо тут же встречала плеть или лезвие ножа. Солярис хорошо усвоил этот урок.

Теперь, когда на его шее вновь оказался ошейник, он больше не решал свою судьбу. Решить её могла только я. Или палач.

– С момента вашего Вознесения, госпожа, Красный туман забрал ещё семь поселений, – глухо произнёс Мидир, сжав пальцами свой эмалевый пояс. – И три из них находятся на территории туата Дейрдре.

Казалось, ситуация и так хуже некуда, но нет – на беду пришлась своя беда. В груди у меня запекло, как от проглоченного куска угля, и я снова закружила по залу, пытаясь вернуть себе тот самоконтроль, которому меня обучали с детства, но которого оказалось недостаточно. Пройдя между зеркальными колоннами, я остановилась аккурат перед тронной платформой и подняла глаза вверх, на статую Дейрдре.

Королева Полукровка. Королева Бродяжка. Королева Над Луною. Королева Из Сида… Она нажила больше десяти прозвищ за восемьдесят лет своего правления, но лишь одно из них по сей день гремело на весь континент – Великая Королева Дейрдре. Другие мои предки тоже носили громкие имена – Кварц Луноликий, Опал Светозарный, Эмиральд Законотворец, Оникс Завоеватель или Оникс Кровавый, – но никто так и не смог переплюнуть свою прародительницу. Какое же прозвище могу заслужить я, если мне не по силам заслужить даже право голоса?

– Ты сказал, что отныне я равна тебе, отец. Что я буду учиться править, пока окончательно не сменю тебя на троне, как лето сменяет зиму. Так прислушайся к моей воле: если туман правда связан со мной, то только мне и суждено положить ему конец. Я возложила на себя эту ответственность ещё там, в зале Совета, когда вызвалась полететь к границе Найси, и я не могу отказаться от неё сейчас, ибо «тот, кто бросает слова на ветер, сам развеется по ветру после смерти». Прошу, смилуйся, отпусти Соляриса… Без него мне ни за что не вынести эту ношу.

Я говорила на одном дыхании, цитировала заученную «Память о пыли» – ту её часть, что была написана под диктовку самой Дейрдре, – и даже была готова пасть перед троном отца на колени, если бы это только действительно помогло. Я была согласна на что угодно, но отец не услышал ни одной моей мольбы.

– Довольно, Рубин. Коль не в состоянии нести свою ношу в одиночку – не неси её вовсе. Тебя никто не принуждает. А ты!.. – Он указал на Соляриса рукой в тяжеловесных перстнях, и ряд хускарлов расступился. Сол держал голову высоко поднятой, но шипел сквозь зубы, как шипела его кожа под ошейником, разъедаемая чёрным серебром. – Боги мне свидетели, я и так долго закрывал глаза на твои злодеяния, зверь! Нужно было покончить с тобой с самого начала. Это ты принёс скверну! Обрёк мои земли и моё драгоценное дитя! В тебе нет никакого спасения – в тебе, как и во всех драконах, одна лишь погибель для рода человеческого. Ты ошиблась, Нера, слышишь?! Никогда в жизни двум не стать одним! Никогда!

Оникс горько рассмеялся, и было в этом смехе нечто безумное, болезненное, что преследовало его в молодые годы, когда он выреза`л целые города и жёг их, как солому. Но не от этого я содрогнулась, а от смутного и скользкого, как змея, воспоминания, за хвост которого я ухватилась.

– «Однажды жизни скоротечность два свёдет в одно». Так же сказал мужчина в Красном тумане, с которым разговаривала мама, – прошептала я, и то, как резко замолчал Оникс, услышав это, придало мне смелости. – При чём здесь Нера? Ты знаешь, что за видение пришло ко мне в тумане, не так ли? Поэтому и не хочешь говорить о маме!

Солярис наконец-то посмотрел на меня – посмотрел так, будто и сам что-то осознал в этот миг, – но я заставила себя сосредоточиться на отце. Из-за язв, превративших его некогда прекрасный лик в одну сплошную рану, это было действительно тяжело. Но зато я впервые в жизни увидела, как выглядит отец, когда испытывает не ярость и не королевское безразличие, а обычную человеческую грусть.

– Солярис обязан жизнью не мне, – наконец-то заговорил он, и голос его звучал так надрывно, а губы так скривились, что Ллеу инстинктивно потянулся к склянке с лекарством у себя на поясе. – Он обязан своей жизнью Нере.

– Как это понимать? – спросила я. – Мама ведь была уже мертва, когда Сол…

Отец взмахнул широким рукавом мехового одеяния, заставляя меня замолчать.

– Нера, моя прекрасная Нера… Она сильно изменилась после того, как мы нанесли визит ярлу Дану во время летнего Эсбата, – начал он, устремив взор куда-то вверх, на высокий-высокий потолок, будто сквозь него он видел небо и зарождающуюся метель. – Когда бывший ярл пригласил меня на охоту, Нера тоже изъявила желание участвовать, чтобы попрактиковаться в стрельбе из лука. Она сильно отстала во время преследования дикого кабана и в итоге потерялась. Мы нашли её лишь спустя сутки, без сознания, в яме под тисовым деревом, что рос на окраине того леса. Очнувшись, она заявила, будто побывала в мире сидов и видела гибель нашего мира в солнечном огне. Лекарь сказал, что это последствия удара, но Нера продолжала настаивать на своём, твердила, будто не пройдёт и положенная тысяча лет, как Рок Солнца повторится и сгубит всё живое. К счастью, она забыла об этой глупости, когда узнала, что ждёт дитя. А потом… – Оникс предательски закашлялся, и тут подготовленная склянка Ллеу действительно пригодилась. Лишь залпом выпив её тёмно-зелёное, как болотный ил, содержимое, он сумел продолжить: – В последние месяцы беременности Нера снова начала бредить. Она тайком взяла с Виланды гейс, что та соединит душу нашего ребёнка с душою любого дракона, которого мы сумеем найти. Такой же гейс она взяла и с меня уже на родильном ложе, когда умирала от кровопотери, явив тебя на свет. Оказывается, она с самого начала знала, что умрёт. «Чтобы два стало одним, третье должно уйти». Глупая женщина! Вместо того чтобы попросить Виланду спасти ей жизнь, она попросила спасти весь мир! Не знаю, как именно данный ритуал должен был помочь нам в этом, но мы исполнили её последнюю волю. И пригрели на груди змею. Уверен, если бы я сразу убил эту подлую тварь!..

Я почувствовала, как нити, связывающие меня с событиями прошлого, настоящего и будущего, наконец-то расплетаются и рвутся, высвобождая правду. То, о чём рассказывал отец, случилось ещё до моего рождения, но его рассказ будто погрузил меня в круговерть очередных видений: вот мать переступает грань другого мира в землях Дану – туата, откуда был родом несостоявшийся убийца Дейре и который испокон веков славился как «дверь» в блаженную обитель богов; вот мама плачет из-за будущего, которое узрела там, и кто-то из божеств решает смилостивиться над ней, рассказывая, как предотвратить неизбежное. То, что я видела в Красном тумане, и впрямь было воспоминанием – отголоском прошлого, догнавшим меня, как эхо.

Но как всё это связано с самим туманом? Может быть, мама ошиблась с тем, что должно уничтожить человечество? Может быть, вместо Рока Солнца пришло нечто иное?

Я повернулась к Солярису и вдруг выдохнула со странным, непонятным облегчением. Он вовсе не был подарком королевской вёльвы мне на день рождения – он был попыткой соединить человечество и драконов в единое целое, чтобы предотвратить общую беду.

– Теперь мне стало ясно, отец, почему ты не любишь вспоминать о матери и почему уверен, что она не имеет к Красному туману никакого отношения. Полагаю, ты прав, – сказала я осторожно, взвешивая каждое слово. – Но я всё ещё не понимаю, почему ты винишь во всём именно Соляриса. Ты ведь понимаешь, что он никак не виноват в смерти королевы Неры? То был её выбор. А Солярис защищал меня все восемнадцать лет моей жизни. Только благодаря ему я и прожила так долго! Сол дорог мне точно так же, как и ты. – Оникс раздражённо повёл плечом, услышав это, но я продолжила: – Я готова поручиться своей жизнью, что он точно не призывал Красный туман в человеческие земли и что он не имеет к этому никакого отношения.

– Своей жизнью?.. Ты настолько не ценишь её после того, что я тебе рассказал?! – спросил Оникс, наклонившись ко мне со своего трона. – Что же… Я поведал историю Неры и те причины, по которым Солярис приговорён к смерти, однако я не говорил, что на этом всё. Есть одна вещь, что перевешивает все его бравые подвиги, перечёркивает всю его любовь. Уже этого было достаточно, чтобы я обезглавил его на месте! Давай я расскажу тебе, дочь моя, почему именно Солярис был избран Виландой для ритуала. Расскажу о том, что он поклялся рассказать однажды сам. О том, как он пытался…

– До чего же утомительно!

Эти слова породили такую звенящую тишину, какую я слышала только в крипте, где вместо останков покоились статуи моих предков. Все советники, даже Гвидион, явно сочувствующий Солярису и нервно кусающий губы, тут же резко успокоились и охладели, услышав от него такое.

Это действительно произнёс Солярис. Быстро смирившись с оковами на шее и приноровившись к боли, которая терзала его всё моё детство, он теперь просто покачивался с пятки на носок со скучающим видом, скрестив руки на груди. Я молча затрясла головой, мысленно умоляя его заткнуться и не усугублять ситуацию, но что-то в очередной раз пошло не так.

– Ты ищешь причины убить меня, это и так понятно. – Солярис даже ухом не повёл в ответ на моё красноречивое «Тсс!». – И никакие доводы твоей дочери тебя не остановят. Твоя верность покойной жене достойна уважения, Оникс, но мы оба знали, что всю жизнь ты не продержишься. Восемнадцать лет – и так вполне солидный срок. Давай покончим с этим с недоразумением, как ты того желаешь.

Солярис отвёл глаза, когда я, подавшись к кольцу из хускарлов вокруг него, разъярённо вскричала:

– Ты что такое несёшь?! Ты же на самом деле не…

– Может, я и впрямь виноват. – Сол пожал плечами, по-прежнему не глядя на меня, и я почувствовала, как моё сердце вот-вот разорвётся на части. – Может, я не знал, что несу с собой скверну, когда пришёл в ваш дом… Такое вполне может быть. Драконам не доступен сейд, но кто знает, вдруг это проклятие самого Солнца, ниспосланное вместе со мной? Неумышленное зло – тоже зло.

– Трус, – выплюнул Оникс почему-то и взмахнул своим широким меховым рукавом. Впервые в жизни я, глубоко почитающая отца и мечтающая заслужить его признание, допустила мысль, что, быть может, он заслужил страдания от той боли, которая заставила его застонать и вернуть на лицо тисовую маску.

Соляриса увели – вот так просто, прямо посреди белого дня у меня на глазах. Он не воспротивился и даже не обернулся, ступая в сопровождении целой дюжины вооружённых воинов. Двери захлопнулись за его спиной.

В тот момент я вдруг поняла, почему мне так не хотелось уходить из таверны и возвращаться в замок – я просто предчувствовала беду. Она таилась за углом всё это время, как мелкий воришка, и, выскочив в самый неподходящий момент, вырвала у меня из рук все сокровища моего мира.

– Не гневись, дочка, – произнёс отец так мягко, словно успокаивал меня после мелкой семейной ссоры, пока я стояла там, посреди зала, с низко опущенной головой. Лишь смотря себе под ноги, я могла бороться со слезами и не допустить, чтобы они потекли по лицу. – Не стоит относиться к Солярису столь трепетно. В конце концов, он всегда был лишь твоим ездовым животным.

– Те дети, которых ты приказал отравить в Сердце, тоже были всего лишь животными? Поэтому их было не жалко, да?

Я сказала это раньше, чем успела подумать о последствиях. Но слёзы обернулись огнём в грудной клетке – может, я и не могла выдохнуть его, как дракон, но зато могла раскалить в этом огне свои слова. Правда была в туате Дейрдре такой же редкостью, как спокойные дни. Пришло время положить конец этой дурной традиции.

Однако ни правды, ни элементарного ответа на мой вопрос не последовало. Тогда я подняла голову, выпрямилась, как на уроках этикета или танцев, и развернулась к трону отца лицом. Эта его проклятая маска, скрывающая и лик, и эмоции… Как мне хотелось сорвать её!

– Дайре рассказал мне про Молочный Мор, – продолжила я, надеясь добиться хоть какой-то реакции, но отец лишь вяло переспросил, словно проявлял обычную вежливость:

– Молочный?..

– Так сами драконы прозвали Мор после того, как ты приказал торговцам отравить всё молоко, которое поставлялось драконам и их детям. Тысяча детёнышей сгинула из-за тебя в страшных муках, что положило начало и войне, и расправе над дядей Обероном…

– Я любил Оберона, – перебил меня отец, и в этот раз голос его даже не дрогнул. – Так же сильно, как любил Неру. Лишь они двое были для меня важны, как важна сейчас ты. Я бы никогда не затеял бойню там, где находится мой брат, поэтому всё, что рассказал тебе о Море Дайре, – неправда. Я даже никогда не слышал, чтобы его звали «Молочным». Люди не виноваты в войне. Всё началось с убийства Оберона…

– Опять ты лжёшь мне, отец! Ты убил невинных детей! Младший брат Соляриса тоже погиб там…

– Прикуси язык, дитя! Яд – оружие женщин и слабаков! Я никогда не отравлял ничьих детей. Даже драконье потомство, – по словам отчеканил Оникс и вскочил с трона так резко, что ему вновь понадобилась помощь Ллеу: тот подхватил короля под руку, не давая упасть, и позволил облокотиться о своё худое, узкое плечо. С его помощью Оникс спустился с платформы и остановился рядом со мной, так близко, что я почувствовала запах диких целебных трав, тянущийся из-под его маски. – Однажды лето обязательно сменит зиму, но пока за окном ещё метель. До тех пор ты будешь слушаться меня. Перестань быть такой доверчивой, Рубин, и перестань полагаться на других людей, а уж тем более на зверей. Ты можешь продолжать исследовать природу Красного тумана, но я советую предоставить это Мидиру. Тебе же лучше заняться гостями и своим праздником. На этом всё.

Отец оттолкнул Ллеу и направился к выходу из тронного зала, а следом за ним – все советники, идущие друг за другом в полной тишине. Лишь Гвидион, догнавший короля у самых дверей, всё-таки набрался храбрости заговорить с ним:

– Истинный господин, вам всё ещё нужно решить, что делать с тем мятежным простолюдином…

– Пусть Ллеу оставит его себе, если пожелает. Главное, избавьтесь от него так же быстро, как и от Соляриса. Почтить один рассвет будет достаточно.

Захлопнувшиеся двери скрыли от меня их дальнейший разговор, но и услышанного мне было достаточно. «Почтить один рассвет». Каждому приговорённому к казни отводилось перед смертью четыре рассвета, дабы осуждённый мог успеть попросить заступничества у четырёх богов, написать письма близким (если умел писать) и подготовиться к жизни после жизни. Однако Оникс, конечно же, не собирался предоставлять Солу такой роскоши.

Поэтому его казнят уже завтра.

Родной замок ещё никогда не казался мне таким пустым и бездушным. Я без зазрения совести проигнорировала гостей, которых повстречала по пути в свою комнату, и даже не сразу заметила Маттиолу, караулящую меня у южного крыла. Она тут же принялась тараторить, что видела Соляриса в толпе хускарлов, направляющихся к башне-донжону, и что ей это, само собой, не понравилось. Я ничего не ответила. Особое отношение отца к Солярису прослеживалось даже здесь – вместо того чтобы бросить его в катакомбы, куда бросали всех пленников, Сола заперли в моей старой детской. Ещё одна насмешка. Раньше он ждал в донжоне возможности подняться со мною в небо… а теперь он ждал там свою смерть.

– Руби, ты меня слышишь?.. Ау, Руби!

Рукав хангерока промок, стоило мне приложить его к лицу, но сейчас было не время раскисать и сетовать на жизнь. Времени оставалось лишь на одно – спасти Соляриса. Но как я, имея лишь громкое имя, которое, однако, звучало гораздо тише имени моего отца, могла это сделать?

– Рубин, да поговори же со мной! – взорвалась Матти, вдруг схватившись за мой промокший рукав и буквально повиснув на нём, чтобы я не могла сдвинуться с места. – Ты что, плачешь?.. Почему? Что случилось?! Всё-таки что-то с Солярисом, да? Молю тебя, расскажи! Я хочу помочь! Я же твоя…

– Ты мне не поможешь, – сухо отрезала я и выдернула свой рукав из её тонких пальцев, покрытых мозолями от постоянных стирок да гаданий на углях, которыми Матти развлекала меня с детства. – Иди на кухню и вели мастерам подготовиться к следующей ночи пира. У тебя, должно быть, много дел.

– А как же ты? Ты… ты вся чумазая! Ещё и в крестьянской одежде… Гектор тоже безумно волнуется! Давай я помогу тебе принять ванну, а потом принесу чай и ты расскажешь, что произошло в тронном зале? Вместе мы придумаем, как помочь тебе и Солу, – пролепетала Маттиола, выжимая улыбку, на которую мне даже смотреть было больно. Ещё больнее, однако, было прокричать ей в лицо, изображая ярость:

– Ты снова перегибаешь палку, Маттиола. Забыла, что я твоя госпожа? Оставь меня в покое! И ни слова больше. Поди прочь!

Её округлившиеся глаза, похожие на две серебряные монеты, и руки, отпустившие меня и безвольно повисшие вдоль тела, навсегда врезались в мою память. Она даже побледнела, кожа стала в тон кремовому платью. А затем я, влетев в спальню, захлопнула перед Матти двери и, прижавшись к ним спиной, затаила дыхание, пока с облегчением не услышала её удаляющиеся шаги.

– Прости меня, – прошептала я себе под нос, спрятав влажное лицо в ладонях, и добавила, но уже мысленно, побоявшись произносить это вслух: «И ты, и Гектор, и все прочие должны быть от меня как можно дальше, когда я сделаю то, что собираюсь сделать».

Когда Оникс узнает, что Солярис сбежал, а вместе с ним и я, его подозрения ни в коем случае не должны пасть на моих друзей. А побег – это единственное, что приходило мне сейчас на ум. Как ещё спасти жизнь Солярису, неспособному летать, кроме как со мной в седле? Я должна была увести его отсюда, найти ему безопасное пристанище, а уже затем разбираться с Красным туманом и паранойей отца. Всё по порядку.

С этой мыслью я подошла к шахматной доске, разложенной на моём читальном столике рядом с открытыми книгами, и подобрала с неё фигурку ферзя, переделанного в дракона. В шахматах ферзь, называемый в народе «королевой», был сильнейшей фигурой – последний оплот защиты короля, предводитель его армии и личный страж. Возможно, я так любила шахматы именно по той причине, что они очень напоминали мою жизнь.

Только сейчас король и ферзь поменялись местами.

Думай, Рубин. Думай. Думай!

– Гектор – нет. Маттиола – нет. Мидир – откажет сразу. Гвидион… Пф! Ллеу? Нет, откажет тоже… Кто остаётся? – бормотала я себе под нос, кружа по комнате со страшным осознанием, что мне не к кому обратиться за помощью.

Как справиться одной не то что со стражей на крепостной стене, но хотя бы с охраной башни-донжона? И там и там наверняка сейчас лучшие хускарлы отца – преданные, как цепные псы. Таких не обмануть. Не купить золотом. И не напугать. Будь со мной крепкий мужчина, способный если не вывести их из строя, то хотя бы отвлечь… Главное ведь – это добраться до Сола и взлететь, а дальше поминай как звали!

«Истинный господин, вам нужно решить, что делать с тем мятежным простолюдином…»

Там, в тронном зале, отец сказал, что на совести Соляриса смерть девяти крестьян. Почему девяти, если их было десять?

Не может быть… Их ведь всех разорвали у меня на глазах! Это невозможно… Невозможно же, правда?

– Дикий! – выругалась я, хлопнув себя по лбу. Во мне вспыхнула робкая надежда, но затем… – Только бы это был не Йоки! Только не Йоки!

Мне не хотелось терять ни минуты, но Матти говорила правду – я выглядела не то что слишком неопрятной для принцессы, а просто ужасно грязной. Я привлеку гораздо больше внимания именно в таком виде, нежели в своём привычном. Да и кто знает, когда мне ещё представится возможность нормально помыться?

Высунувшись в коридор, я поймала младшую служанку и велела ей принести в покои ванну, а затем наполнить её горячей водой, чтобы не идти в купальню и не попадаться никому на глаза. Быстро окунувшись, я выбрала из гардероба самое роскошное платье из виссона, увенчанное жемчугом и кораллами со дна Изумрудного моря, а ещё влажные волосы забрала диадемой с лунным камнем на лбу. Увидев меня в таком наряде, никто точно не подумает, что я планирую сбегать куда-либо, кроме как на пир или свидание с очередным молодым господином. Меня мог выдать только лётный пояс, который я использовала вместо дорогого эмалевого, – без него я свалюсь с Соляриса раньше, чем мы поднимемся с башни в небо, – но никто, кроме отца и советников, не разбирался в таких вещах.

За алтарём Кроличьей Невесты, ныне увядшим и неухоженным, я спрятала походную сумку, набив её всем необходимым: мешочек с драгоценностями, на которые можно было выменять целый замок; комплект лётной одежды; наручи Гектора, найденные и доставленные хирдом из неметона; несколько книг, посвящённых искусству войны и истории, которые я не успела дочитать; красные яблоки из фруктовой миски; материнская фибула и шахматная фигурка дракона в качестве талисманов на удачу.

Я думала, отец обязательно приставит ко мне или к моим покоям несколько хускарлов, чтобы я не натворила глупостей, но нет – похоже, он не верил, что я вообще была на такое способна. Не считая опозданий на важные встречи и тот самый побег в Рубиновый лес многолетней давности, за мной не числилось совершенно никаких огрехов. Хоть где-то репутация любящей дочери и ответственной наследницы принесла мне пользу: я без каких-либо препятствий дошла до северного крыла замка и, сняв со стены один из факелов, спустилась вниз по узкой винтовой лестнице, ведущей в кромешную тьму.

Если по пути мне ещё повстречалось несколько воинов и пьяных заблудившихся гостей, то здесь не было ни души: чтобы найти сию лестницу, нужно было прожить в замке по меньшей мере с год или иметь под рукой карту, насколько хорошо она была спрятана меж каменных выступов. Я шагала вниз, придерживаясь за стену рукой, чтобы не упасть, и стена эта была гладкой, отполированная руками королевских вёльв, что ступали по этой лестнице до меня. Их насчитывалось больше сотни за историю Дейрдре: жизнь вёльв всегда была яркой, но, увы, недолговечной – сейд требовал жертв не только на словах.

Там, куда я спустилась, слыша лишь своё дыхание в темноте, меня ожидал ещё один спуск. Замок Дейрдре, расположенный на вершине холма, прорастал вглубь, как дерево, и катакомбы были его корнями. Они уходили так глубоко под землю, как не уходила ни одна крипта с покойными королями и ни одна природная пещера. Именно поэтому там же находилась и темница: худшее место для ожидания смерти – вдали от солнечного света. К счастью, чаще всего темница пустовала: в королевской обители мало кто имел такую смелость или глупость, чтобы преступить закон, ведь если в Столице преступников судили сами люди на городском тинге[15], то в замке Дейрдре воплощением справедливости являлся король. Местные камеры пополнялись либо мелкими воришками из королевского подмастерья, либо опасными предателями и заговорщиками из знати. Впрочем, когда Виланда ещё была жива, пленников здесь почему-то всегда было много… Порой кричали они так громко, что их было слышно даже наверху.

Дойдя до последней ступеньки, я осветила факелом гладкую стену тупика, в котором оказалась, и дёрнула за рычаг сбоку. Стена тут же исчезла, сменившись бронзовой решёткой, которая спустя секунду сама отъехала в сторону, впуская меня внутрь комнаты, такой маленькой, что там поместилось бы максимум три человека. Одновременно с этим раздался скрежет причудливых вращающихся колёс с острыми краями из железа, выглядывающих из расщелин в полу. Я ступила туда, крепко зажмурившись, и непроизвольно ахнула, когда комната, почувствовав мой вес, сама пришла в движение.

Лифт. Так называли это страшное изобретение драконы. Единственное, что после войны уцелело в Дейрдре от их знаний и даров человечеству, не считая сыворотки против сахарной болезни и тех стеклянных факелов в Столице.

Когда факел мигнул от порыва ледяного воздуха, а лифт достиг самого дна замка, я тут же вылетела наружу, едва не снеся решётку. Пускай в катакомбах и стоял бальзамический запах, а из стен на меня глядели пустые черепа несчастных пленников, служащие частью фундамента, здесь всяко было безопаснее, чем в прыгающей туда-сюда коробке!

Повесив факел на стену в ровный ряд таких же, освещающих путь в глубину катакомб, я проследовала по этой тропе из огня, вслушиваясь в капанье воды со стен. Это место было похоже на крипту, тоже выложенное из тёмно-серого камня и тихое, как любое кладбище. Но, в отличие от крипты, где царил дух величия и тоски, здесь витал лишь зловещий дух страданий. Казалось, эти черепа в стенах наблюдают за мной – вот почему в последний раз я спускалась в катакомбы семь-восемь лет назад. Если ты не любишь смерть – ты вряд ли полюбишь катакомбы.

– Драгоценная госпожа! Чем обязан вашему визиту?

Я помнила, что темница находится дальше зала королевского сейдмана, иронично называемого «Безмолвным павильоном», поэтому знала, что встречи с Ллеу мне не избежать, если только он до сих пор не прикладывает различные припарки к язвам отца. Увы, тот уже отпустил его: Ллеу стоял у круглого белого стола из цельного мрамора, похожего на жертвенник, поверхность которого была усеяна чёрными свечами и загадочными приспособлениями из голубого стекла. На соседнем столе валялась целая гора перьев и фолиантов с мятыми страницами, а позади Ллеу, между колоннами, горела костровая чаша. Несмотря на пламя высотой с человеческий рост, она совсем не дымила. В Безмолвном павильоне было полно и других загадок, например алтари: так как сам зал был круглым и не имел углов, все они стояли в один ряд возле стены, но почему-то их было пять. Пятый – чёрно-красный монолит с рогатым оленьим черепом, подле которого лежали незнакомые мне подношения: одна золотая монета, перстень с прямоугольным чёрным кристаллом, пирамидка из еловых ветвей и кусок заветренной плоти, похожий на орган какого-то животного.

Тогда, в тронном зале, я не успела толком рассмотреть самого Ллеу, поэтому не заметила, как плохо он выглядит. На его лице не было ни намёка на привычную улыбку, а под хитрыми прищуренными глазами пролегли глубокие синяки. Больше он не был похож ни на Матти, ни просто на женщину – скорее на старика. Может, Ллеу и мнил о себе слишком много, но действительно работал на износ. Даже одежда под его лиловым плащом была той же самой, что и на пиру, словно он никак не успевал переодеться.

Зато узоры, выведенные хной на выбритой части головы Ллеу, изменились – то были уже не руны, а зигзагообразные знаки, отдалённо похожие на древние сигилы. Остальные волосы с несколькими мелкими косичками свободно лежали у него на плече, такие же чёрные, как тот сейд, который Ллеу практиковал, судя по слухам… И судя по тому, что я видела сейчас.

В левой руке он сжимал нож, а в правой – всё ещё трепещущую тушку освежёванного кролика.

– Я пришла, чтобы спросить тебя о склянке с туманом, – ловко соврала я, вспомнив о её существовании совершенно случайно. Передав свою находку из Лофорта Ллеу на совете, я больше ни разу не заговаривала с ним об этом. – Тебе удалось что-нибудь выяснить? Мне было бы приятно узнать, что мы с Солярисом не зря рисковали жизнями, черпая проклятый туман.

– Неужели вы решили не бросать своё расследование? – удивился Ллеу, кладя тушку на плоское деревянное блюдо с выжженными на нём кольцами звёздного неба. – После того, что произошло в тронном зале, любой бы пал духом, но только не вы, моя госпожа. Я восхищён вашей несгибаемой волей! К слову, хочу выразить соболезнования насчёт Соляриса. Надеюсь, вы не вините меня, господина Мидира или господина Гвидиона, что мы никак не воспрепятствовали решению истинного господина? Боюсь, с вашим отцом бесполезно спорить, особенно когда он… в таком состоянии.

– Я всё понимаю, Ллеу, и не держу ни на кого из советников зла, как и на своего отца, – быстро отмахнулась я. Разговоры о Солярисе не только бередили свежие раны, но и грозили разоблачить меня. Ведь пускай я и владела искусством притворства, как подобает владеть им королевской особе, но и Ллеу тоже был непрост. – Я всего лишь хочу быть полезной. Веселиться на пиру, когда вокруг происходит такое, не по мне. Если я могу сделать хоть что-то…

– Надеетесь успеть докопаться до правды и доказать отцу, что Солярис ни при чём, до того, как его казнят? – догадался Ллеу, но это больше звучало так, будто он сам подкидывает мне отговорки. Я ничем себя не выдала – только кивнула, будто и впрямь верила, что могу разгадать природу исторического феномена всего за одни сутки.

Ллеу улыбнулся одним уголком губ и, отложив нож, обтёр окровавленные руки льняными тряпками. Колокольчики на его плетёном браслете снова зазвенели, и я с удивлением поняла: вот почему их пять – алтарей в Безмолвном павильоне ведь тоже пять. Выходит, Ллеу всерьёз молится не четырём, а пяти богам.

– Я искренне хотел бы помочь вам, но последние дни я только и делаю, что пытаюсь выиграть истинному господину ещё немного времени. У меня толком не было возможности изучить привезённую вами склянку, но… Почему бы нам не сделать это прямо сейчас? Тем более что после вашего заявления в тронном зале у меня появилась любопытная теория!

Я снова кивнула, изображая надежду и воодушевление, хотя внутри зашлась истерическим воплем. Уж чего-чего, а времени на какие-то склянки у меня точно не было! И всё-таки я осталась терпеливо ждать, пока Ллеу обходил соседние столы и копошился в сваленных на них вещах, что-то бормоча себе под нос. Стараясь не смотреть на тот стол, на котором всё ещё трепыхалась окровавленная тушка, я посмотрела на другой, пребывающий в неменьшем беспорядке из-за кучи свитков. Все они пожелтели от времени, а выглядывающая с краёв разноцветная краска пошла мелкими трещинками.

Приблизившись к столу, я осторожно подтащила к себе один из свитков и аккуратно развернула его.

– Это портрет Неры?

На нём мама выглядела точно так же, как и на украденной Солом картине, – женщина с рыжими волосами, зелёными глазами и круглым лицом. Но, в отличие от той картины, на этой она была изображена не одна.

– И дядя Оберон?..

Младшего принца я так быстро признала по другой причине – его портретов и статуй в замке всегда было в изобилии. Как брат Оникса, он очень походил на моего отца – те же васильковые глаза и те же красивые, благородные черты. Только волосы другие – цвета ольхи, отливающие червонным золотом. Оберон был примерно такого же роста, как и Нера, а стояли они плечом друг к другу, но не соприкасались. На обоих красовались стёганые плащи сливового цвета, и оба выглядели не столько серьёзно, сколько игриво, будто едва сдерживали улыбку в тот момент, когда живописец просил их стоять неподвижно и не отвлекаться.

– Ох, похоже, вы нашли один из самых ранних портретов госпожи с принцем! – подал голос Ллеу откуда-то из завалов барахла в углу, и я пригляделась к холсту получше: да, действительно очень старый портрет. Краски выцвели и загрязнились, отчего белая кожа матери стала серой, а волосы дяди отливали зеленью по углам. – Когда истинный господин узнал, что Солярис украл один из портретов королевы, он приказал найти и собрать все остальные. Полагаю, истинный господин хочет перепрятать их…

– Почему они вместе? – спросила я, продолжая разглядывать картину. – Нера и Оберон.

– Слышал, они были очень дружны. Оба любили истории о сидах, имели добродушный нрав и чтили искусство, словно богов. Вдобавок истинный господин часто брал принца вместе с собой и Нерой в походы, поскольку тот не любил бремени власти, когда оставался в замке за главного. Из-за этого ходили слухи, будто принц влюблён в королеву, вот и сопровождает её с мужем повсюду… Ой, г-хм, простите. Последнее явно было лишним. Я, кстати, уже нашёл склянку!

Я встрепенулась и, поколебавшись всего секунду, быстро свернула портрет, а затем просунула его в широкий рукав, пока Ллеу захлопывал ящики. Воровать было недостойно принцессы, но почему-то мне очень хотелось забрать этот холст с собой.

– Посмотрите на меня, госпожа.

Я резко обернулась и вздрогнула, обнаружив ту самую склянку прямо перед своим лицом – держась за блестящую цепочку, Ллеу раскачивал её у меня под носом. Открытую.

– Что вы делаете?! – воскликнула я, отшатываясь назад и ударяясь поясницей о край стола.

Из тонкого горлышка в мою сторону потянулась витиеватая струйка, похожая на осьминожье щупальце. К счастью, не успела я испугаться, как Ллеу ловким движением закупорил склянку, не дав туману покинуть её. Намотав цепочку на указательный палец, он сузил глаза ещё сильнее прежнего, но в этот раз со скептицизмом, а не с лукавством.

– Так и думал.

– Что именно вы думали, выпуская эту неизведанную мерзость мне в лицо?!

– То, что вы действительно связаны. Ваши волосы стали первым доказательством. – Ллеу кивнул на тот мой локон, который я больше не скрывала, позволив ему лежать под диадемой так же, как и остальным. Затем он снова потряс склянкой. – А это – вторым. Не сочтите за обвинение, но… кажется, вот почему Красный туман движется именно на Столицу – он идёт за тем, кого отметил. За вами.

Во рту у меня пересохло. Я и прежде допускала мысль о том, что могу быть каким-то непостижимым образом причастна к возникновению тумана. Думать об этом меня заставила не только красная прядь волос и то, что мы с Солом были единственными, кого туман не тронул, но и те слова Дайре: «Я не могу позволить миру исчезнуть».

Если я была не просто причиной тумана, а его целью, которую он преследовал, то мне тем более следовало бежать из замка! Но не для того, чтобы спасти Соляриса, нет, а чтобы спасти всех. Бежать и не возвращаться, пока я это не закончу.

– Я не думаю, что всё так просто, как считал Дайре. То есть не думаю, что ваша смерть решит проблему с туманом. Это слишком очевидный метод для того, чтобы быть выходом из ситуации. Как правило, такие очевидные методы приводят к ещё большим неприятностям, – промычал Ллеу, будто пытаясь меня утешить. Его пальцы принялись задумчиво перебирать колокольчики на плетёном браслете, и мелодичный звон вернул меня в реальность. – Тем не менее никому больше не следует знать об этой загадочной связи. Постарайтесь не афишировать её и не накручивать себя. Лучше извлеките из этого пользу.

– Какая здесь может быть польза?!

– Ну… Вы ведь уже сталкивались с туманом прежде, так? Если бы он хотел навредить вам, то давно бы это сделал. Значит, вы в безопасности, как, вероятно, и те, кто находится рядом с вами, раз туман не тронул и Соляриса. Вот, возьмите с собой. Сейчас от этой склянки будет больше пользы именно в ваших руках. Только не разбейте! Стекло заговорено сейдом, так что туман не сможет полностью сбежать отсюда, даже если флакон открыть. Считайте, он на привязи, но лучше не рисковать.

Ллеу мягко вложил склянку мне в ладонь, и я опасливо поморщилась, неохотно пряча ту в карман. То, что Ллеу говорил о тумане как о живом и даже разумном существе, совсем не усиливало моё желание держать сосуд с ним так близко к коже.

– Благодарю, господин Ллеу. Есть ещё кое-что, с чем вы можете мне помочь…

– Что угодно, госпожа.

– Перед тем как уйти, я хотела бы взглянуть на нового пленника. Один из простолюдинов, похитивших меня, сумел выжить, верно? Быть может, он знает что-нибудь полезное. Насколько мне известно, всех пленников держат в королевской темнице…

– Так и есть. – Ллеу кивнул, снимая с пояса ритуальный клинок, длинный и изогнутый, будто металл застыл раньше, чем ему успели придать правильную форму. Похоже, Ллеу не терпелось выпроводить меня, чтобы вернуться к своим делам. – К темнице ведёт левый коридор. Я временно отпустил стражу, чтобы поработать в уединении – не люблю зрителей, – поэтому вы сможете пообщаться с пленником без свидетелей. Не думаю, что он сейчас в состоянии хотя бы встать, но всё равно не подходите близко к решётке. Связка ключей вон на том ящике! В конце коридора увидите дверь с тремя замками – отоприте их, и попадёте куда нужно.

Это было так неожиданно, что я обомлела. Хоть мне и не в первый раз старались услужить, ослеплённые моим статусом, подобная сговорчивость всё равно наводила на определённые мысли. Матти всегда учила меня, что за лисьей внешностью Ллеу скрывается лисья натура и кусает он настолько же больно, насколько красив тот мех, под которым прячутся зубы. Наверняка и в этой доброжелательности таился подвох, но у меня попросту не было времени сомневаться. Сумбурно поблагодарив Ллеу за помощь, я схватила с тумбы увесистую связку ключей, каждый из которых был размером с два моих пальца, и быстрым шагом двинулась в нужную сторону.

Ллеу указал на левый коридор, а здесь их было целых пять, проедающих Безмолвный павильон, как черви яблоко. Я задержалась перед развилкой, пытаясь сориентироваться, но быстро поняла, что заблудиться здесь мне точно не грозит – соседний коридор, оказывается, был завален. Правда, не камнями, нет…

То были трупы.

Их здесь было свалено немерено: большинство – уже истлевшие скелеты, но несколько ещё сохранили мясо и кожу на костях и казались свежими. Однако все они выглядели так, будто их вытащили прямо из горящего дома: голые, в ожогах, неузнаваемые и с длинными, искажёнными лицами, изуродованными предсмертным страхом.

– Драконья кровь, – произнёс голос Ллеу над моим ухом, и я непроизвольно отшатнулась, не заметив, как он подошёл ко мне со спины. Его руки снова были в крови по локоть, как и лезвие изогнутого ножа. – Это она делает такое с людьми, если её выпить. Недаром драконью кровь ещё называют «солнечной». Моя мать верила, что она действительно способна превращать людей в драконов… Но, скольким бы людям в рот её ни заливала, все загорались, как факелы. Даже сейд не смог обуздать силу солнечной крови и раскрыть её истинный потенциал. Возможно, если бы у Виланды всё получилось, не было бы никакой войны…

– Почему вы не похоронили останки этих людей? – спросила я.

Ллеу пожал плечами:

– А зачем? Главное, что не воняют. Здесь только пленники, воры да убийцы. Кто будет по ним скорбеть?

– «Предай тело врага своего огню так же, как предал бы огню тело родного брата, а затем погреби кости в утробу земли, как в объятия Кроличьей Невесты, если то не воин, не вёльва и не мудрец». Так звучит заповедь богов. По крайней мере четырёх из них, – напомнила я, не удержавшись. Однако Ллеу пропустил мой намёк на его пятого покровителя мимо ушей и лишь снова пожал плечами. Тогда я перевела взгляд на гору тел и всё же поинтересовалась: – Вон там, справа, лежит несколько… г-хм… человек. Почему они не разложились?

– Не успели. Им всего пара дней, – ответил Ллеу непринуждённым тоном, и я уставилась на него. – Мама прекратила свои опыты с драконьей кровью, потому что она у неё закончилась. Но недавно я раздобыл несколько флаконов. Дело наших родителей ведь должно продолжать жить, не правда ли, госпожа?

«Странно, что Солярис забыл у моего брата в катакомбах?» – удивился Гектор вчера.

«Лучше тебе не знать», – ответил Солярис, когда я спросила, чем он расплатился с Ллеу за капли, меняющие цвет глаз.

«Я отпустил стражу, чтобы поработать в уединении».

Дикий!

Больше не оглядываясь ни на Ллеу, ни на гору трупов, я крепко стиснула в пальцах связку ключей и направилась по левому коридору. После увиденного мне на каждом шагу мерещились тени неупокоенных душ, а из каждого угла слышался перезвон пяти колокольчиков. Потому я почти бежала не разбирая дороги и позволила себе идти медленнее, лишь когда впереди показалась дверь, оббитая железными листами и чугуном. У меня ушло почти десять минут на то, чтобы подобрать ключ к каждому из трёх замков, но в конце концов я всё-таки вошла.

Как я и думала, почти все камеры были пусты. С потолка свисали старые цепи, проеденные ржавчиной, а крысы обгладывали чьи-то позабытые кости в одной из подвешенных клеток. В самом конце туннеля, усеянного камерами по обе стороны, возвышался деревянный стол с горящим канделябром, парой пивных кружек и тарелкой заветренного мяса. Под столом дремал дворовый пёс. Завидев меня, он тут же навострил уши, но остался лежать – только вяло рыкнул пару раз, пока не принюхался к воздуху и не убедился, что я не представляю угрозы. Затем он повернулся в другую сторону, вернувшись к роли тюремщика и к наблюдению за соседней камерой, откуда раздавались подозрительные шорохи.

Только бы не Йоки! Только не Йоки…

– Ах, так вот почему вдруг цветочным полем повеяло… Принцесса! Не иначе как я уже умер и попал в сид!

Голос единственного пленника королевской темницы и впрямь звучал заупокойно, булькающий и скрипящий. Сначала я даже не поверила своим ушам, а потому сняла со стены один из факелов и, сжимая в другой руке связку ключей, подошла к решётке. От сердца у меня отлегло – нет, не Йоки. И даже не его дружки. Всё это время я размышляла, как Солярис мог пропустить кого-то, не добить, когда буквально рвал их всех на части… Случись Солу оказаться таким невнимательным, это можно было бы назвать чудом. Хотя чем не чудо то, что я видела сейчас? Ведь человек, сидящий в темнице, тоже не должен был выжить – ему перерезали горло у меня на глазах.

– В сид попадают только короли и герои, – сказала я, глядя на Кочевника. – Не думаю, что ты один из них.

Он ухмыльнулся, и от этого трещины на его пересохших губах закровоточили. Серое лицо почти сливалось с такими же серыми стенами, на лбу блестела лихорадочная испарина, а голубые глаза будто провалились глубже в глазницы. Но Кочевник всё-таки был жив. Волосы, распущенные, закрывали от меня татуировки Талиесина на его голове, зато узор на лице, пусть и смазанный, остался узнаваем – красные полосы, пересекающие лицо крестом, и по три точки на каждой щеке.

А вот его шея…

Заметив, куда я смотрю, Кочевник поправил плотный слой ткани, обмотанный вокруг неё. На тряпке проступали засохшие пятна крови. Неужели именно эта повязка спасла ему в неметоне жизнь? Он смог сам наложить её? Смог остановить кровь, хлещущую водопадом?! Немыслимо!..

– Меня не так-то просто убить, – осклабился Кочевник с неуместной для его положения гордостью. – Я побратим самого Медвежьего Стража! Силён, как он, и так же вынослив! Покуда я блюду свой гейс, его блюдёт и Страж. Какой-то там зверёныш не положит могучего Кочевника!

– Гейс? – переспросила я с любопытством, искренне заинтригованная. – Ты принёс гейс самому Медвежьему Стражу?!

– А что, у вас в Дейрдре никто так не делает? Ах да, я что-то такое слышал… У вас, дейрдреанцев, гейсы используются как клятвы, правильно? – Я кивнула, вспоминая ярлов на пиру, и Кочевник вдруг харкнул сквозь решётку мне под сапоги. – Тогда никакие это не гейсы! Истинные гейсы – это договор о табу. Лишение в обмен на благословение. Да, ты можешь поклясться в верности, лишившись таким образом возможности поднимать на кого-то меч, а в обмен на это получить земли и всякое такое, но кому это нужно? Гейсы созданы богами для богов! Заключать их с ними куда выгоднее.

– И от чего ты отказался ради силы Медвежьего Стража? – спросила я, подминая подол платья, чтобы опуститься перед решёткой на корточки.

Кочевник сощурился, окидывая меня таким взглядом, будто решал, можно ли довериться мне в последние часы своей жизни. Видимо решив, что можно, он наклонился к решётке и прошептал:

– Я не могу есть овощи.

– Что? – переспросила я, подумав, что он издевается, но Кочевник вполне серьёзно повторил:

– Я не могу есть овощи! Ненавижу овощи. И Медвежий Страж их ненавидит. Поэтому я пообещал не вкушать растительную пищу до тех пор, пока вражеское копьё не пронзит моё сердце. Съем овощи – и сразу потеряю божественное благословение. Потеряю силу. Зато если выпить пива или съесть сочную свиную рульку…

Я хлопнула себя ладонью по лбу, забыв о связке ключей в руке. И этому человеку я собираюсь доверить спасение Соляриса и народов Круга от Красного тумана?!

– Так зачем ты пришла, принцесса? Для того, чтобы о бытии меня расспрашивать? Ты не похожа на летописца или тех, кто приходит поглумиться над врагом после победы, думая, что это сделает её слаще.

Устало вздохнув, я снова посмотрела на Кочевника. Он по-прежнему исходил по́том и, потирая шею в той области, где должен был скрываться длинный порез от драконьих когтей, выглядел крайне паршиво. Но вот взгляд… Взгляд оставался осознанным, решительным, диким. Ни лихорадка, ни отсутствие питья и еды не сломили его. Искать подход к такому человеку – то же самое, что искать его к лесному зверю.

– Тесея, – произнесла я, не найдя иных рычагов давления, и лицо Кочевника переменилось. Лучшее в девяти туатах образование отточило не только мой ум, но и мою память. – Ты шептал это имя в неметоне, когда Солярис ранил тебя. Перед смертью люди не вспоминают кого попало. Тесея – это твоя жена? Это её забрал Красный туман, да?

Кочевник молчал с минуту, и я слышала скрип зубов, с которым он пережёвывал воспоминания о страшной потере и чувство собственного достоинства. Представляю, как унизительно открывать свою душу тому, по чьей вине тебя собирались предать секире палача.

– Да, забрал, – медленно произнёс Кочевник и дёрнул ногой так, что стоящее рядом с ним ведро разбилось на щепки о противоположную стену. Судя по запаху, в ведре была моча. – И нет, это не жена. Сестра. Так ты со мной о Красном тумане поговорить пришла, значит? Пф…

– Не поговорить. Я пришла сделать тебе предложение. – И, не дожидаясь реакции, я выпалила как есть: – Ты спас меня в Цветочном озере, а я не забываю добра. Жизнь должна оплачиваться жизнью. Ты ведь хочешь уничтожить Красный туман и вернуть пропавших людей? Так и я хочу того же! Однако Соляриса, моего друга, схватили сразу после нашего возвращения в замок. Обвинили в предательстве, которого он не совершал. Я должна спасти его, чтобы спасти всех остальных.

– Так в чём проблема? – фыркнул Кочевник. – Ты же принцесса…

– Вот именно. Я принцесса, а не королева. Слово моего отца – закон для всех, включая меня. Вдобавок я не мужчина, не воин. Мне не позволят приблизиться к Солу и на шаг. Ты же выжил после того, как тебе вспороли горло, и имеешь силу самого Медвежьего Стража, берсерка всех берсерков. Однако я сомневаюсь, что ты умеешь отращивать новые головы, а на следующем рассвете тебе придётся попрощаться со своей. Вряд ли ты тогда сможешь вернуть сестру и победить Красный туман.

– Соловей, – сказал Кочевник вдруг, пронзая меня взглядом голубых глаз из темноты своей камеры, и усмехнулся в ответ на мой немой вопрос. – Поёшь так же красиво, как поют соловьи в моём родном лесу. Но эти птицы совсем не годятся в пищу – одни кости, да и мясо безвкусное. Не будь соловьём, принцесса, говори прямо, что тебе нужно. Ты хочешь, чтобы я помог зверьку бежать, так?

– Только если твоего желания вернуться с сестрой в родной лес и вместе слушать пение соловьёв достаточно, чтобы ты объединился со своими врагами против другого врага. Согласись, втроём справиться с неизвестным проклятием всяко легче, чем одному или даже вдвоём.

– Ты себе льстишь, принцесса! – воскликнул Кочевник и зашёлся неприлично громким хрипящим смехом, который напугал даже заскулившего под столом пса. – Не каждый достоин стать моим врагом. А вот твой зверёк… Ух, он должен мне реванш!

– Будет тебе реванш, – сказала я и поспешно добавила, представив, как Сол и Кочевник вгрызаются друг в друга прямо в донжоне: – Но только после того, как разберёмся с его заточением и туманом. А если пожелаешь, то будет ещё и золото…

– Не нужно мне твоё поганое золото! – огрызнулся Кочевник, и я прикусила язык, мысленно поставив заметку, что о деньгах впредь лучше не упоминать. – Мне нужна сестра. И справедливость!

– Значит, ты согласен?

Кочевник молча поднялся на ноги, опираясь локтем о стену, и вдруг прильнул к решётке так резко, что я едва сдержалась, чтобы не отпрыгнуть назад. Похоже, он проверял мою решимость: оскалился в улыбке, обнажая сколотые верхние клыки, и вдруг протиснул массивную ладонь между железными прутьями.

– Даю свой гейс. Так вы, дейрдреанцы, это делаете, да?

Я покачала головой. Перед глазами предстала картина – лёд, раскалывающийся под копытами моей лошади, и Дайре, показывающий раскрытую и невредимую ладонь под замшевой перчаткой. Он тоже приносил мне гейс, но каким-то образом провёл и меня, и всех присутствующих на пиру. А мой отец и вовсе нарушил свой… Чего в таком случае стоят все эти гейсы?

– Не нужен мне твой гейс, – ответила я, возвращая факел на стену и перебирая связку ключей, чтобы выбрать подходящий к тюремной камере. – Я тебе верю. Ты ведь поверил мне.

– Хм, да, поверил, но лишь потому, что я тебя одной левой ушатать могу, если что-то пойдёт не так, – хмыкнул Кочевник, и я замерла с ключом в замке, но было поздно: он уже щёлкнул.

Толкнув плечом решётку, Кочевник вышел из камеры. С замиранием сердца я прижала связку к груди, незаметно зажав между пальцами ключ поострее, но Кочевника куда больше интересовал стол и выдохшееся пиво стражи, нежели я. Пнув вскочившего и зарычавшего пса, он схватил недопитую кружку и залпом осушил её. Я была готова поклясться, что с каждым новым глотком Кочевник начинал выглядеть не только румянее, но и здоровее.

– Так-то лучше! – ухнул он, с грохотом ставя кружку обратно на стол, и обернулся ко мне уже без какого-либо намёка на болезненность. Перерезанная шея, кажется, тоже перестала его беспокоить: он небрежно почесал её прямо в том месте, где под повязкой должна была прятаться рана. – Ну что? Куда идём?

– Наверх. Сначала нужно выбраться из катакомб. Ох, Дикий! Совсем забыла о Ллеу…

Я взглянула на громыхающую связку в руке и поджала губы, прикидывая, пропустит ли он нас, если до этого сам вручил мне ключи от всех дверей. Ллеу ведь не идиот – догадался, зачем я иду сюда и что собираюсь сделать. В том случае, если ему предъявят обвинения, он легко может списать свою ошибку на занятость сейдом или то, что я наследница трона, а наследникам запрещено отказывать. Сколько я помнила Ллеу, он всегда был готов на всё, чтобы защитить Маттиолу и Гектора… А сейчас лучшая защита для них – спровадить меня с Красным туманом и Солярисом подальше от замка.

– Чую выход…

– А?

Я оглянулась, уже стоя у двери в конце коридора, и вдруг обнаружила, что Кочевник не последовал за мной. Он по-прежнему стоял у стола стражи и буквально нюхал стену над ним, прогнав оттуда тюремную собаку.

– Тут есть ещё туннели? Заложенные или потайные ходы…

– Кажется, несколько, – ответила я, припоминая схему замка и истории о том, как мой далёкий предок, король Опал, велел перекрыть часть катакомб после того, как его маленький сын потерялся в них и умер от голода раньше, чем его успели найти. – Один прежде соединял темницу с восточным постом стражи…

– Если сравнивать с главным входом в катакомбы, то это ближе или дальше до места заточения твоей ящерицы?

– Пожалуй, ближе. Стой, что ты собираешься делать? Учти, здесь есть очень важные стены, которые, если их повредить…

– Отлично! – воскликнул Кочевник, не дослушав. – Пойдём напролом!

И, одним движением перевернув стол, он отошёл на несколько шагов назад, разбежался и приложился о стену головой.

– Кочевник! – взвизгнула я, не зная, за что испугалась больше: за его голову, которая, покрывшись каменной пылью, даже не закровоточила, или за стену, которая вмиг пошла глубокими трещинами. – Пожалуйста, не разрушь мой замок! Кочевник!!!

Хватило всего пяти ударов, чтобы стена рухнула, как игрушечная, будто детский песочный куличик сломали, а не древнее здание, сложенное из цельных булыжников тысячу лет тому назад. За стеной действительно оказался проход, узкий, тёмный и извилистый, по которому тёк удивительно свежий воздух. Очевидно, его Кочевник и учуял. Неужели он и вправду зверь?!

– И это я выпил всего полкружки! Знала бы ты, на что я способен от двух! – загоготал он, отряхиваясь от пыли всем телом, как тот сторожевой пёс, который теперь повизгивал, забившись в угол где-то на другом конце темницы.

Забыв про меня, Кочевник перепрыгнул груду камней и понёсся вперёд. Мне не оставалось ничего, кроме как побежать тоже, схватив факел и подобрав подол платья.

– Эй, погоди! А как тебя зовут? – крикнула я Кочевнику в спину, следуя за звуком его тяжёлых шагов. Он бежал так быстро и так уверенно, будто жил здесь дольше меня. – То есть я имею в виду, твоё настоящее имя…

– Для всех, кто не часть семьи, моё настоящее имя Кочевник! – донесло до меня эхо, и я вздохнула, понимая, что, похоже, нажила себе ещё одну проблему.

Не знаю, сколько именно мы бежали, но за это время у меня успели устать ноги, а подол платья, судя по треску ткани, порвался. Однако в какой-то момент у меня заложило уши, и я почувствовала, что мы поднимаемся в гору. Спустя две минуты впереди показался просвет. К тому моменту, как я догнала Кочевника, держась за колющий бок, из пролома, куда он выскочил первым, уже перестали доноситься звуки битвы, сменившись стонами и бранью.

Оказывается, этот туннель действительно соединялся с восточным постом: мы оказались прямо в комнате хускарлов на первом этаже замка, где Кочевник расшвырял всех воинов, которые готовились к дежурству, всего за минуту. Хорошо, что я успела крикнуть ему бить их наповал, а не на смерть. Сила Медвежьего Стража была поистине сокрушительной: на полу лежало целых семь мужчин ростом с боевого коня, в то время как сам Кочевник едва дотягивался до крючка на стене, на котором как раз висело его снаряжение.

Накидка с капюшоном из бобрового меха. Нашейная гривна из меди. Топор, увенчанный орнаментом туата Талиесин. Эти вещи сделали Кочевника ещё сильнее: он снова проломил стену, на этот раз всё-таки несущую, и где-то позади послышался грохот обвалившегося потолка. Молясь всем богам, чтобы нас не придавило где-нибудь по пути, я следовала за Кочевником по пятам и только выкрикивала, в какую сторону сворачивать, чтобы добраться до башни-донжона. Приходилось то и дело уклоняться от хускарлов, летящих во все стороны: Кочевник сбивал их с ног одного за другим, даже не используя топор. Его кулаки, как и улыбка, были залиты кровью. Я до того впечатлилась этим зрелищем, что даже забыла попросить заскочить в мою комнату, чтобы забрать походную сумку.

– Здесь? – спросил Кочевник, остановившись перед покосившимися дверями башни в окружении двенадцати лежащих стражников, на драку с которыми у него ушло минут десять, не больше. Кочевник при этом даже не запыхался. Только лоб снова покрылся испариной, а сам он побледнел, как тогда в темнице, но тем не менее продолжал твёрдо стоять на ногах и улыбаться во весь рот словно умалишённый. – Сносить дверь?

– Не надо! Я открою!

Я трясущимися руками перебрала связку, стащенную из катакомб, и нашла ключ, который должен был открывать все двери в замке, не считая королевских покоев. Дверь башни легко поддалась.

– Рубин?

Ошейник из чёрного серебра на шее Соляриса отбросил несколько бликов при столкновении со светом моего факела. Сердце забилось где-то в горле, но уже не от бега, а от нахлынувших чувств. Сол сидел на ступеньках лестницы, ведущей на крышу, и просто… ждал своей казни. Цепей на нём не было – только узы непонятного мне смирения. Вокруг валялись детские игрушки, пережёванные временем, осколки витражей и деревяшки от моей сломанной детской колыбели. Из разбитого окна тянуло морозом и ветром, из-за которого волосы Соляриса всколыхнулись, когда он встал и шагнул мне навстречу.

– Что ты здесь делаешь?! – прорычал он с такой злобой, словно не был рад меня видеть. Однако Сол всё равно схватил меня за плечо когтями и отодвинул себе за спину, когда в дверях показался Кочевник. – А что здесь делает он?! И, главное, как?

Я сразу поняла, что имеет в виду Солярис – как Кочевник умудрился выжить после неметона. Благодаря этому Сол смотрел на Кочевника не столько враждебно, сколько заинтересованно. Ох, когда я расскажу ему про этот бредовый гейс с Медвежьим Стражем, овощи, пиво и мясо…

– Я пришёл за реваншем, зверь! – ответил Кочевник, демонстративно кладя руку поверх топора, болтающегося у него на поясе. – Ещё никто не побеждал Кочевника! Я спасаю твою задницу только потому, что хочу убить тебя сам! Просто… немного позже.

– Превосходный план, – оценил Солярис, а затем повернулся ко мне и встряхнул за шкирку, как котёнка. – Ты дура?!

Всё, что я сделала в ответ, – это обняла его.

Тёплый, как само солнце, и крепкий, как камень. Он застыл, вскинув вверх руки, словно я прижала к его груди меч, а не свою голову. Раньше Солярис пах старыми книгами и мускусом, но сейчас он пах домом – местом, где меня всегда ждали. Утыкаясь в него носом, я чувствовала себя в безопасности даже здесь, в разрушенной башне, куда вот-вот должна была подоспеть толпа хускарлов с булавами наперевес.

Сровняй Кочевник мой замок с землёй, я бы отстроила новый. Забери туман все города и деревни на земле, я бы нашла способ вернуть их. Исчезни туат Дейрдре с лица континента, я бы основала точно такой же.

Для меня не было ничего невозможного, но только пока Солярис был рядом со мной.

– Руби…

Его рука, такая же мягкая, как и голос, опустилась мне на макушку и ласково погладила по волосам.

– Я никогда тебя не оставлю, – прошептала я, неохотно отстраняясь. – Полетели отсюда. Сейчас же.

– Полетели? – переспросил он, склонив голову набок. – Как?

– Что значит «как»? Так же, как и всегда.

– Рубин… Посмотри на мою шею. Ты видишь, что на ней? – спросил он.

– Да, вижу. На ней ошейник. И что? – растерялась я, искренне не понимая, почему Сол вдруг так помрачнел. – Чем он мешает? Да, будет больно, но когда ты перевоплотишься…

– Я не смогу, – сказал Солярис и подтёр пальцами струйки шипящей горячей крови, снова и снова скатывающейся по шее и пропитывающей воротник рубахи. Чёрное серебро разъедало кожу драконов точно так же, как людскую разъедает долгое пребывание в солёной воде. Оно причиняло боль, мешая заживлять раны, и без конца отравляло. А ещё… – Виланда выковала его для меня после того, как поймала, а металл закалила сейдом. Он не гнётся и не ломается. Попробую перевоплотиться – и ошейник сломает мне шею. Его можно только расстегнуть ключом Оникса.

Земля ушла у меня из-под ног. Я попятилась, но натолкнулась спиной на Кочевника, нетерпеливо притоптывающего ногой в ожидании и без конца спрашивающего, когда же мы двинемся в путь. Но теперь я не знала ответа на этот вопрос – не знала, куда идти и хотя бы как выйти из башни невредимыми. Кочевник был невероятно силён для смертного, но, подоспей сюда весь отцовский хирд с сотней крепких воинов, едва ли он и Солярис справятся с ним. Покинуть замок можно было только с крыши…

Но я забыла об одной детали – ошейнике.

– Тебе было всего пять, когда Оникс снял его с меня, Руби. Нет ничего удивительного в том, что ты не помнишь, как он устроен, – вздохнул Сол, вновь оседая на лестницу под крышей. – Увы, ничего не выйдет. Пожалуйста, Рубин… Вернись в свою спальню и сделай вид, что всего этого не было.

– Я не оставлю тебя, сказала же! – воскликнула я, нависнув над Солярисом. – С каких пор ты так легко сдаёшься?! Мы либо уйдём отсюда вместе, либо не уйдём вообще!

– А я уйду в любом случае, – вдруг встрял Кочевник, потеряв терпение. Сняв с пояса топор, он подскочил к витражному окну, выбил остатки стёкол рукоятью и принялся примеряться, как бы вылезти из него так, чтобы не упасть и не расшибиться с соколиной высоты башни.

– Вот так и доверяй дикарям. Нет чтобы довериться старому другу!

Сол резко вскочил со ступенек, а Кочевник, передумав насчёт окна, обернулся, рефлекторно замахиваясь топором на звук незнакомого голоса. Повезло, что я успела выскочить перед ним, загораживая появившегося в дверях Мидира. Тоже в походной одежде – той самой, в которой разведывал каждый случай Красного тумана, – и с забранными в косу каштановыми волосами, Мидир улыбался уголком губ.

И держал в руке мою забытую походную сумку.

7 Белая кошка в кровавой роще

Когда лес на окраине Столицы вдруг стал рубиновым, объяв весь запад вдоль берега Изумрудного моря, горожане пришли к нему с топорами и факелами. Огонь не брал листья, а топоры раскалывались о стволы, будто были сделаны из стекла. Очень скоро горожане бежали оттуда, перемазанные в красном соке, что сочился из трещин в коре и пропитывал землю. Чтобы успокоить панику, мой отец лично отправился с хирдом в лес, а вернувшись, объявил, что вовсе тот не кровоточит – это лишь вода, которую корни деревьев впитали за лето и которая окрасилась в красный из-за залежей железа под утёсом. Конечно, никто в это не поверил, ведь почему тогда лес так и не опал с приходом зимы и не зацвёл с приходом лета? И почему он стал давать красную воду лишь после того, как корни его удобрили трупы королевских солдат в разгар драконьей войны?

Я свесилась с лошади и чиркнула рукой по стволу клёна с остроконечными рубиновыми листьями, а затем растёрла между пальцами его сок. Ярко-алый, более вязкий, чем вода, и на запах как соль с медью.

– Действительно кровь, – удивилась я и обернулась на пройденный участок леса, что уже скрыл из вида и замок Дейрдре, и Мидира, проводившего нас до самой границы.

Мне до сих пор не верилось, что ему это удалось – вывести наследницу трона, дракона и шумного дикаря за крепостные стены незамеченными. Он сумел даже прокрасться в башню Соляриса перед этим и забрать его броню в придачу к моей походной сумке. Несмотря на то что Мидир не жил в замке на постоянной основе, за тридцать лет службы он изучил его вдоль и поперёк. Ему даже не составило труда провести нас по катакомбам, куда снова пришлось спуститься, дабы миновать стражу. Затем Мидир договорился с конюхом и за пару золотых монет раздобыл трёх гнедых жеребцов якобы для конной прогулки заскучавших на пиру ярлов. Когда мы прощались и Мидир с отеческой заботой надевал мне на плечо походную сумку, я видела, как дрожат его мозолистые руки. Идти против короля с замашками деспота наверняка было невероятно страшно… Но ещё страшнее было идти против друга детства, которому Мидир присягнул на верность ещё в пятнадцать лет.

– Со мной всё будет в порядке, Рубин. Увести Соляриса и остановить Красный туман – вот о чём тебе надо сейчас думать, – сказал он решительно, приподняв моё лицо за подбородок. – В Альвиле, что в пятидесяти лигах от Столицы, живёт моя жена с четырьмя дочками. Даже если я устрою их при дворе, то всё равно не смогу спать спокойно, пока это не закончится. Оникс верит в меня… А я в себя – нет. Зато я верю в тебя и Соляриса. У меня давно нет ненависти к драконам. Сол достойнее многих людей, которых я знаю, а ты достойнее своего отца. Делай то, что считаешь нужным, ибо ты и была рождена для того, чтобы вести, а не быть ведомой. Главное, будь осторожна, договорились? А ты… защищай её так же, как она защищала тебя сегодня.

Последнее Мидир адресовал Солярису, стоящему рядом со своей лошадью. Тот сдержанно кивнул в ответ, впервые в жизни склонив голову в знак уважения, а затем мы с Мидиром расстались. Каждый пошёл своею дорогой: он выдвинулся в очередной поход к Красному туману, чтобы не попасть Ониксу под горячую руку, когда тому доложат о побеге, а мы бросились прочь.

– Вернись, пока не поздно.

И с тех пор я битый час выслушивала одно и то же. Даже когда за спиной сомкнулась целая полоса леса, Солярис продолжал изводить меня своим благородством, ведя лошадь бок о бок с моей:

– Отец любит тебя всей душой. Он простит, если вернёшься и скажешь, что совершила ошибку. Я и сам найду себе безопасное укрытие. Твоё же место в замке, Рубин, на троне. Ты не беглянка…

– И ты тоже не беглец, – отрезала я. – Куда ты, туда и я. К тому же я ведь уже сказала, что сбежала не только из-за тебя.

– Лучше бы не говорила, – буркнул Сол и покосился на Кочевника позади нас.

Наверное, он всё ещё проклинал меня за честность, ведь, как только мы перестали скакать галопом, решив, что уже оторвались от возможных преследователей, я рассказала Кочевнику и Солярису то, что узнала от Ллеу. Всего лишь ещё одна теория, которую было рано проверять, но которую тем не менее я не имела права замалчивать. В моей жизни оказалось столько лжи, интриг, предательств и тайн, что я больше не могла этого выносить. Потому и решила: если Кочевник попробует убить меня, узнав, что это, возможно, остановит Красный туман, то так тому и быть. Однако, к моему потрясению, он лишь скептично хмыкнул и сказал: «Возможность вернуть сотни людей, убив всего одну соплячку, звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой».

– В замке тебе всяко было бы безопаснее, – продолжил ворчать Солярис, и я закатила глаза.

– Ты мой ближайший друг и советник, Солярис, но если ты сейчас же не оставишь эту тему, то, клянусь, я вытолкаю тебя из седла и заставлю идти пешком.

– Да зачем его выталкивать? Он и сам сейчас опять свалится!

Кочевник, которому не нравилась ни наша компания, ни окутанный суевериями Рубиновый лес, заметно повеселел, когда заметил, что Сол едва держится в седле. Кажется, он только поэтому и ехал позади нас, чтобы иметь возможность лицезреть это. Не привыкший к ездовым животным (ведь в каком-то смысле он сам являлся таковым), Солярис не только побаивался лошадей, но и кренился вбок каждые две минуты. Однажды он всё-таки свалился и, зацепившись ногой за стремя, проехался лицом по земле. Мой смех Сол не расслышал только потому, что Кочевник смеялся в десять раз громче.

– Заткнись, собака! – рявкнул Солярис, вцепившись когтями в поводья и почти опустившись на лошадь животом, чтобы в этот раз точно удержаться. Хоть конь и шёл спокойным шагом, Сол каким-то образом снова начал соскальзывать вниз. – Я сижу на лошади впервые за семьдесят лет и упал всего один раз! Один раз! А сколько раз ты падал, чтобы настолько отупеть?! Рубин! Скажи на милость, зачем ты вообще взяла его с собой?

– Ну, это было условием сделки, – ответила я, сердито косясь на Кочевника, который уже свесился со своего седла и подобрал с земли комок глиняной грязи, чтобы залепить им Солярису в макушку. – Я пообещала вытащить его из темницы взамен на то, что он вытащит тебя.

– А с какого перепугу ты пообещала ему участие в нашем расследовании?!

– Мне показалось это логичным, разве нет? И он, и мы с тобой хотим разобраться с Красным туманом как можно быстрее. Чем больше людей занимается этим, тем больше шансов, что у нас получится. Да и кто знает, что ждёт нас в этом походе? Я ведь рассказывала, как Кочевник вышиб десять стен, пока мы добирались до башни! По-моему, он может пригодиться.

Кочевник за моей спиной самодовольно ухмыльнулся, на что Солярис с раздувшимися ноздрями проворчал что-то нечленораздельное. Но даже он понимал, что я права: в Рубиновом лесу, окутанном мифами, как знатная дама шелками, могло таиться что угодно. А именно через этот лес пролегал самый короткий путь до границы Дейрдре с соседним Найси: благодаря ему можно было сбежать из туата, даже не показываясь на королевском тракте. К тому же большинство воинов остерегались Рубинового леса так же, как обычные горожане, а лужи крови, хлюпающие под копытами лошадей, отлично маскировали следы. Здесь было легко заблудиться: все деревья, красные и словно застывшие во времени, выглядели прекрасно, но одинаково и искусственно, как бумажные декорации. Ни о какой протоптанной дороге не было и речи.

Услышав хруст сухих веток за спиной, я обернулась, но увидела лишь пляску красных листьев, подгоняемых ветром по пятам за нами.

Это был единственный звук, который издал лес за всё время, – ни птиц, ни других животных тут, очевидно, не обитало. В нём даже не пахло хвоей и зеленью, как в других лесах. Кровью, правда, не пахло тоже, пускай Кочевник и утверждал обратное. Воздух был сладким и свежим, как в любой дикой местности, но горьковато-цветочные ноты, которые примешивались к нему, никому опознать не удалось. Возможно, так пахли те кусты с крупными блестящими ягодами, похожими на шиповник, мимо которых мы проезжали, – даже цветы в этом лесу имели красные стебли и лепестки. Погода при этом стояла тёплая, как в месяц нектара, а вместо сугробов на земле лежала коричневая грязь и опавшие, но не гниющие листья. Мне даже пришлось снять меховой плащ и повязать его к седлу, чтобы не зажариться. Пока в Дейрдре бушевала зима, Рубиновый лес навечно застыл где-то на границе между летом и осенью.

Я снова наклонилась из седла и, не удержавшись, отковырнула со ствола клёна маленький круглый шарик красной смолы. На ощупь кровавый янтарь оказался точно таким же, как и обычный, но переливался и потому походил на рубин. Не осмелившись взять его с собой (недаром все ювелиры отказались изготавливать из кровавого янтаря украшения), я бросила его на землю и обнаружила, что испачкала руки: янтарь тоже сочился кровью.

– Какое поганое место! Этот лес совсем немой. Я его не чувствую, – выдохнул Кочевник за моей спиной, морщась при виде дерева, покрытого янтарём, как бронёй, – от самой верхушки до выступающих корневищ, сплетающихся с корнями соседних деревьев. – Все они такие, эти жертвоприношения!

– О чём ты? – оглянулась я, немного придержав свою лошадь, чтобы подождать, пока с ней поравняется лошадь Кочевника.

– Про Рубиновый лес во всех туатах легенды ходят. Это ведь здесь драконы, пытающиеся добраться до Столицы, перегрызли весь королевский хирд, да? – спросил Кочевник и снял с пояса серебряную флягу, которой, как и мешком с провизией у его седла, снарядил нас Мидир в дорогу. – Слышал, их была ровно тысяча… Сильное число. Подобные числа часто используют в проклятиях.

– Ого! Ты умеешь считать? – притворно ахнул Солярис и снова чуть не навернулся с коня, будто бы в божественное назидание.

– Нет, не умею, но зато я умею распознавать сейд! – огрызнулся Кочевник, расплескав воду из фляги от злости, и я шикнула на них обоих, уже порядком устав от этих детских распрей за полдня пути. – Красный – цвет потустороннего мира; мира, куда боги изгнали Дикого. Не сид, но и не земля. Междумирье. В этот цвет окрашивается всё, что соприкасается с ним. У меня в деревне тоже было такое место… Там уничтожили целый род из десяти вёльв после того, как в деревню пришла паучья лихорадка. Многие решили, что раз они приехали всего год назад, то они её с собой и принесли. А неподалёку от их мельницы росла старая ива… Там всех вёльв и повесили. Теперь та ива тоже истекает кровью круглый год.

– Так разве для жертвоприношения не нужна вёльва, которая проведёт его? – нахмурилась я.

Кочевник покачал головой.

– Любая смерть сама по себе – это уже дань богам, – сказал он, и впервые я узрела в нём некую мудрость – далёкую от моей или мудрости Соляриса; такую же дикую, первобытную, какую старейшины деревень передают своим детям из поколения в поколение и распевают у костров под музыку тальхарпы. – Поэтому иногда жертвоприношения свершаются сами по себе, если богам так угодно.

Кочевник щёлкнул языком и повёл лошадь резвее, объезжая меня и Соляриса. Я заметила, каким озадаченным взглядом Сол провожает его шею: на той уже не было повязки, как и раны. Только тонкая ровная черта под подбородком – как раз там, где Соляриса продолжал жечь и душить ошейник из чёрного серебра, спрятанный под шарфом. Шрам в одинаковом месте и одинаковой формы – единственное, что у Кочевника и Сола было общего.

– Жертвоприношения… – повторила я, продолжая размышлять, и тронула пальцами свои волосы, которые успела заплести в косу по дороге, чтобы их не растрепал ветер. – Во время Молочного Мора ведь тоже умерла ровно тысяча детей, да?

Судя по проступившим желвакам, Солярис подумал о том же самом, но ничего не ответил.

Десять убитых вёльв породили кровавую иву. Тысяча убитых воинов породила Рубиновый лес. Могла ли тысяча убитых детей породить Красный туман? И если между этим всё-таки была какая-то связь, то почему Красный туман ждал, пока с Мора и жертвоприношений пройдёт восемнадцать лет?

В гнетущем молчании, прерываемом периодическими перебранками Сола и Кочевника, мы проехали ещё двадцать лиг. Когда мы пролетали над Рубиновым лесом, сверху он казался гораздо – гораздо! – меньше. Ни я, ни Солярис никогда не путешествовали по земле, поэтому даже с картой Мидира не могли точно рассчитать, сколько дней займёт дорога до конца леса, а затем через болота, делящие мой родной туат с Найси.

– Мы вообще знаем, куда идём? – спросил Кочевник своевременно, как раз когда я подсчитывала пройденные лиги и потраченные на них часы, а небо окрасилось в апельсиново-винный цвет.

– Для начала нужно покинуть Дейрдре. В чужих туатах хирду отца будет тяжелее нас искать, – объяснила я терпеливо, хотя мне казалось, что мы уже обсуждали это, пока седлали лошадей.

– А потом? – продолжил допытываться Кочевник, и я закатила глаза, подстегнув свою лошадь, чтобы оторваться от него.

– А потом посмотрим.

Больше мне ответить было и нечего. Первое и самое разумное, что мы должны были сделать, – это, конечно, оторваться от Оникса. Но вот что делать после… Разве можно победить туман, не понимая его истинной природы? Пока мне на ум приходила лишь одна идея: отправиться навстречу красному проклятию и снова зайти в него, как тогда в деревне Лофорт. Кто знает, что ещё он решит показать мне? Может быть, тогда я что-нибудь да пойму.

Думая об этом, я инстинктивно косилась на Соляриса. Не было смысла даже предлагать подобное, когда он едва мог свободно дышать. Каждый раз, чтобы поправить ошейник, Сол отворачивался, дабы я не видела, как кривится его лицо. Под обручем из чёрного серебра не смогла бы пролезть даже игла, настолько плотно ошейник обхватывал шею. Металл – сочетание настоящего серебра с сейдом – проедал кожу снова и снова, едва та успевала зажить. И так по кругу. Мучительно и бесконечно.

Не будь на Солярисе этой оковы, мы бы поднялись в небо и уже за сутки преодолели туат Дейрдре, а к концу следующей недели оказались бы на границе Ши – самых далёких и самых южных земель, куда мой отец в былые времена скакал на лошади целый месяц через Золотую Пустошь. Именно поэтому, прежде чем преследовать Красный туман, нужно было как-то освободить Сола. В конце концов, однажды я уже нашла способ сделать это, и тогда мне было всего пять лет. Неужели я не найду способ сейчас?

Когда солнце село, пришло время устраиваться на ночлег. Мы ещё полчаса брели в сумерках, пытаясь подыскать подходящее место, которое не было бы окружено грязью или красными лужами, и в конце концов нашли небольшой пятачок, усыпанный сухими тёмно-гранатовыми листьями. Под ними даже проглядывалась трава, но не зелёная, какой должна была быть, а коричнево-бурая, будто мёртвая. Напомнив себе, что в детстве умудрилась провести здесь целых три ночи и при этом осталась жива, я укротила свою трусость и рухнула на подстилку у подготовленного кострища сразу же, как только Солярис её расстелил.

Наблюдать за тем, как Кочевник пытается на спор заставить его развести костёр дыханием, было почти уморительно. Правда, ровно до тех пор, пока Сол не вышел из себя. Обхватив руками весь хворост, он дыхнул на него так сильно, что тот не просто загорелся, а сгорел. Даже край подстилки Кочевника, сидящего напротив, задымился, и под несусветную брань нам всем пришлось ещё полчаса собирать в темноте новые палки.

– Рубин сказала, что ты ищешь в тумане свою сестру. Как так получилось, что её забрали, а тебя нет? – спросил Солярис не без издёвки, пока мы, наконец-то рассевшись вокруг трещащего костра, делили на троих головку сыра с хлебцами и жарящийся бекон. Точнее, на двоих: Кочевник ел один лишь бекон, поэтому мне досталась от него всего пара подгоревших ломтиков.

– Меня не просто так Кочевником прозвали, ящер! – фыркнул тот, облизывая масляные пальцы, под ногтями которых забилась грязь. – Позапрошлой зимой я остался единственным кормильцем в семье. Дичи в нашем лесу стало мало, поэтому мне пришлось начать выбираться в соседние. Иногда меня месяцами не бывает дома: пока выследишь, пока продашь шкуры, пока накопишь денег… Моей сестрёнке двенадцать, поэтому за ней в это время приглядывают друзья семьи. Моя последняя вылазка закончилась в середине месяца нектара. Я вернулся в деревню, но всё, что нашёл там, – это пустые дома и прялку Тесеи.

– И всё это время ты искал её? – ужаснулась я невольно, вспомнив, что именно в начале месяца нектара и объявился Красный туман. Значит, деревня Кочевника пропала одной из первых, если не самой первой. Чуть меньше чем полгода назад…

Он кивнул и откупорил другую флягу. В отличие от серебряной, в которой была вода, в этой, судя по резкому сахарному запаху, плескалась настойка из мелассы[16]. Кочевник выхлебал её почти до дна, даже не поморщившись, и откинулся спиной на растущее поблизости дерево.

– Я верну её, – прошептал Кочевник, и тень от костра раскрасила его лицо поверх узора Медвежьего Стража. – Я обязательно её верну… Даже если ради этого мне и вправду придётся убить тебя, принцесса.

Услышанное ничуть не испугало меня, в отличие от Соляриса: тот предупреждающе клацнул челюстью, будто Кочевник уже схватился за нож. Я же лишь мягко улыбнулась ему, ведь эта мысль пустила во мне корни ещё в ту секунду, когда Дайре попытался утопить меня в озере.

Готова ли я следовать примеру Дейрдре не только на словах, но и на деле? Готова ли я ради того, чтобы войти в историю под прозвищем Великая, навсегда остаться принцессой?

– Если вдруг выяснится, что по-другому Красный туман действительно не остановить… – ответила я Кочевнику, немного поколебавшись, – сделай это.

Сол ничего не сказал, но метнул на меня такой взгляд, что было проще зажмуриться, чем вынести его. Доев свою порцию сыра, я укуталась в плащ из кроличьего меха и свернулась калачиком на подстилке, повернувшись к костру спиной. Несмотря на то что днём в Рубиновом лесу было тепло, ночью изо рта всё равно шёл пар. Очередной спор Сола и Кочевника на тему того, кто будет дежурить первую половину ночи, действовал усыпляюще, и я быстро закрыла глаза.

– Дикий меня подери! Так мне не показалось!

Я едва сдержалась, чтобы не вскочить и не выдать, что ещё не успела заснуть. Меня накрыло нечто мягкое – судя по запаху мускуса и бархатной тяжести, Солярис отдал мне свой плащ, который всё равно был ему ни к чему. Затем послышалось шуршание ткани: он наклонился и зачем-то скользнул рукой по моим волосам. Его ладонь задержалась на затылке, и пальцы перебрали несколько расплетённых прядок – мимолётное нежное прикосновение, будто пожелание спокойных снов. После этого Солярис молча вернулся на своё место – между мной и Кочевником на другой стороне костра.

Сердце застучало где-то в горле.

– О чём ты? – услышала я усталый голос Сола.

– Вы, зараза, влюблены! Теперь понятно, чего принцесса так шкуру твою спасти рвалась, вон, даже со мной сделку заключить не побрезговала. Ради чего ещё богатая баба станет бросать сытую жизнь в замке и пускаться в бега, если не ради любви? Уж точно не ради простого люда!

– Ты говоришь так, потому что не знаешь её. Я здесь ни при чём. Рубин всегда была такой.

– Какой? Дурной?

– Попридержи язык! – тут же прорычал Солярис, хотя ещё днём он сам обозвал меня дурой. – Это не дурость – это верность. Благородство, которое присуще лишь немногим из людей. Это то, из-за чего я хочу, чтобы однажды она заняла трон своего отца. Как давно ты слышал о высокородных наследницах, рискующих своей жизнью ради того, чтобы помочь таким увальням, как ты?

– А она разве и впрямь помочь хочет? Скорее заслужить уважение отца и признание народа. Все знатные тупицы ведь только ради этого и отправляются туда, где рискуют умереть…

– Вовсе нет. Рубин хочет остановить туман, потому что именно так поступают королевы. В детстве она перечитала все книги в библиотеке о своей прародительнице – королеве Дейрдре… Мне даже пришлось выучить несколько её любимых легенд, чтобы рассказывать перед сном. Больше всего Руби любила историю о том, как Дейрдре одержала победу в войне с королевой Керидвен, сломав её посох Вечных Зим, из-за которого ныне Керидвен прозябает в вечных морозах за горами Мела. Или как она, будучи полукровкой, смогла побывать на Тир-на-Ног – острове вечной юности, где правят сиды, – и вернуться оттуда с душой мертворождённого сына короля Талиесина, дабы его род не прервался. В одной из таких легенд Дейрдре даже превратила своё тело в пшеничное поле, чтобы прокормить свой туат в суровые времена. Конечно, больше половина этих историй – всего лишь сказки, додуманные и приукрашенные за прошедшую тысячу лет, но зерно правды в них дало свой росток. Руби будет следовать воображаемому примеру Дейрдре до последнего вздоха… Только, в отличие от неё, она никакая не мифическая королева с дарами богов, которая может плодоносить пшеницей. Руби из плоти и крови, такой же красной, как у всех нас. И тот, кто прольёт эту кровь, следом прольёт и свою. Мы друг друга поняли?

– И кто здесь ещё образец верности. – Кочевник усмехнулся, и я услышала звуки глотков, когда он явно снова приложился к своей фляге с настойкой. – А ты хорошо переводишь тему, зверь! Мы ведь говорили не о том, почему принцесса за туманом носится, как шавка, а о том, почему она спасла тебя. Стой, подожди…

– Что ещё?

– Ты сказал, что читал ей в детстве сказки? Вы что, с ранних лет знакомы?

– Да, можно сказать и так.

– Но драконы ведь бессмертны, а ты упоминал, что тебе около восьмидесяти…

– Верно.

– Значит, ты фактически вырастил себе жену? Фу, какая мерзость! Скажи, а это вообще безопасно? Как вы, ящеры… ну… спите с женщинами? У вас есть член? Или вы используете вместо него хвост?

– Ты совсем идиот?

После этого я точно передумала показывать, что не сплю, и, зарывшись носом в мех, приложила все усилия, чтобы на самом деле заснуть. Где-то в середине ночи у меня это получилось… И где-то там же мне померещился тот самый звук из пещеры у Цветочного озера – утробное урчание, похожее на кошачье мурлыканье. Возможно, лишь благодаря этому звуку я в кои-то веки проснулась утром свежей и в хорошем расположении духа.

Но только пока не обнаружила, что Кочевник и Солярис дерутся, валяя друг друга в грязи.

Все следующие дни они дрались не меньше дюжины раз, а спорили или хамили друг другу и того чаще. Когда у меня закончились и моральные, и физические силы разнимать их, я решила просто ехать сзади и наблюдать, как они медленно переходят от взаимных оскорблений к тому, чтобы начать швыряться друг в друга чем попало. В какой-то момент этим «чем попало» оказалась я сама: Кочевник буквально взял меня на руки и кинул в Соляриса, из-за чего мы все покатились по сырой земле. Повезло, что уже через час впереди показалось русло какой-то реки.

Из-за отражения красных дубов и клёнов на её поверхности было сложно разобрать, какого цвета сама вода. Остановив лошадь у небольшого спуска, я наклонилась следом за Кочевником и тоже окунула в воду ладонь, молясь всем четырём богам, чтобы она оказалась чистой: в наших флягах было уже почти пусто.

– Хм, кажется, вода в порядке. Повезло так повезло! – изрёк Кочевник, тщательно принюхавшись, а затем зачерпнул воду сразу двумя ладонями и выпил.

Мы с Солярисом замерли, но ничего страшного действительно не произошло. В лесу, где всё истекало кровью и питалось ею, чистая вода вызывала даже больше удивления, чем сама кровь. Приглядевшись к берегу реки, я вдруг заметила, что вокруг неё даже пробиваются клочки травы, да не коричнево-бурые, а ярко-зелёные, свежие. Это место выглядело так, будто что-то – или кто-то – уберегло его от лесной заразы.

Пока лошади напивались вдоволь, я, решив не упускать свой шанс, запретила Солярису убивать Кочевника и скорее понеслась в рощу, дабы отмыться от грязи и пота.

Вода оказалась не только вкусной, но и удивительно тёплой. Погрузившись в неё, я представила, что плаваю в родном Цветочном озере в месяц зверя. Дно устилал мягкий песок, щекочущий ступни. Я тщательно вымыла от грязи волосы, а затем, когда уже думала выходить на берег к своей одежде, сложенной стопкой у кромки деревьев, вдруг услышала крик и всплеск.

– Поберегись!

Мне на голову обрушилась огромная волна. Кажется, меня даже смыло куда-то, волчком закрутив под водой. Всплыв и убрав с лица мокрые волосы, я увидела Кочевника, лежащего спиной на воде с бессовестно довольной мордой и поплывшей на ней раскраской Медвежьего Стража.

– Что ты здесь делаешь?! – взвизгнула я, чувствуя, как в мгновение ока загорелись щёки. Река была достаточно широкой, чтобы Кочевник мог подыскать себе другое место для плавания, но он, конечно же, не стал утруждать себя этим. – Я ведь предупредила, что иду купаться!

– Ты уже присвоила эту реку себе, принцесса? Почему я тоже не могу плавать здесь?

– Потому что это неприлично! Нужно было дождаться своей очереди. Я женщина! И я голая!

– Так я тоже голый. Всё честно.

Я открыла рот, но тут же закрыла его обратно, не найдясь, что ответить. Нужно было не говорить, а действовать: если сюда явится Солярис, вода в этой реке быстро закипит и превратится в суп.

– Ого! – ахнул Кочевник вдруг, глядя куда-то вниз. – А что у тебя там на рёбрах? Шрамы? Дай посмотреть!

Я резко отпрянула назад от его руки и съёжилась в воде под пристальным взглядом голубых глаз, но не столько потому, что стеснялась длинных бледно-розовых полос под рёбрами, оставленных Солярисом во время первого падения, сколько потому, что понимала: если Кочевник разглядел под водой их, то разглядит и всё остальное.

– Кочевник!

– Да что опять-то? У меня вон тоже шрамы есть, и много! Смотри!

Принявшись тереть плечи, чтобы смыть с себя дубовую корку грязи, он повернулся ко мне спиной. Над водой я видела его острые голые лопатки и мускулистые плечи, даже шире, чем у Соляриса, и каждый их дюйм был покрыт мелкими розовыми чёрточками. Мне стало интересно, на кого же он охотился, что заработал себе столько отметин, но после того, как Кочевник умылся, расчесал пальцами длинные волосы и снова повернулся ко мне лицом, у меня возник другой вопрос.

Узор Медвежьего Стража окончательно смылся, а вместе с ним будто смылась и вся суровость Кочевника. Я наконец-то увидела, как он выглядит на самом деле. У него были невероятно тонкие и мягкие, почти женственные черты лица, совсем как у Ллеу. А глаза, не покрытые на веках краской, оказались красивыми и большими, прямо оленьими! Их обрамляли пушистые чёрные ресницы, всего на тон темнее, чем волосы, когда их не слепляла грязь. Румяные щёки, гладкие после бритья топором у костра, и пухлые губы даже вызывали зависть.

А ещё Кочевник выглядел таким… таким… юным!

– Чего уставилась? – спросил он в своём репертуаре.

– Сколько тебе лет, Кочевник?

Он непонимающе нахмурился и шлёпнул по воде рукой, окатив меня брызгами.

– Восемнадцать, а что?

– Восемнадцать?! Ты мой ровесник? Но ты же…

– Поганый коротышка, вот он кто!

Я подняла глаза на Соляриса, стоящего на выступе, где лежала моя одежда. Как я и предполагала, ему увиденное не понравилось: несмотря на каменное лицо, вдоль рук под закатанной рубашкой уже прорезалась белоснежная чешуя. Зрачки тоже сузились, став лентовидными, что всегда предвещало жуткие неприятности.

– Почему эта собака плавает здесь с тобой?!

– Не знаю! – воскликнула я, скрестив ноги и прижав руки к груди. Вода была слишком прозрачной, а ухмылка Кочевника, уже несколько раз нырнувшего с головой, слишком довольной. – Буду благодарна, если ты уберёшь его отсюда. Пожалуйста!

Соляриса не пришлось просить дважды. Не снимая ни обуви, ни одежды, он быстрым шагом зашёл в реку и схватил нерадивого пловца за волосы. Их значительная разница в росте делала ситуацию ещё более несуразной: там, где Кочевнику вода была по макушку, Солу она доходила всего лишь до груди. Он легко вытащил голого Кочевника на берег, и я крепко зажмурилась в этот момент, не желая видеть то, что потом наверняка захочу забыть.

Когда они оба ушли, настал мой черёд покидать реку. Опасливо озираясь по сторонам и прикрывая наготу длинными распущенными волосами, я снова услышала в зарослях треск хвороста, ломающегося под чьей-то поступью. Где-то там же мелькнула белая шкурка. Неужели в этом лесу всё-таки водятся дикие звери? Но прежде чем я успела выяснить это, меня отвлекли брань и лязг железного топора, скрещённого с драконьими когтями. Так звучала очередная драка.

К счастью или сожалению, но уже очень скоро взаимная неприязнь Соляриса и Кочевника перестала быть главной проблемой. Сидя на лошади, которая едва пережила прошлый подъём в высокую гору, а теперь спотыкалась о бурелом, я достала карту Мидира из походной сумки и развернула отсыревшую бумагу, пытаясь понять, где мы находимся. Ведь подходил к концу четвёртый день нашего пути, небо снова расписывали фиолетовые полосы, напоминающие царапины от кошачьих когтей, а Рубиновый лес всё не заканчивался.

– Жертвоприношения! – выплюнул Кочевник, вытащив ногу из стремени и пнув смородиновый куст, растущий на берегу неестественно длинной реки. На землю посыпались спелые пурпурные ягоды, и моя лошадь, идущая позади, опустила морду, подбирая языком несколько. – Неупокоенные души путают нас! Ты сказала, принцесса, что Рубиновый лес тянется до Девичьих Холмов, а я пешком шёл от них до Столицы всего два дня! Мы же на лошадях и то доехать до сих пор не можем! Всё. Это конец. Вот почему нельзя ходить в такие места – из них попросту нельзя выйти. Надо было послать вас к Дикому ещё у замка!

– И что бы ты сделал после этого, а? Побежал к себе домой в Талиесин, бросив сестру и наплевав на свою жажду реванша? – хмыкнул Солярис, на что Кочевник зыркнул на него исподлобья. – Не знал, что ты такой трус.

– Я не трус! Это ты глупец! Я могу убить зверя, человека, дракона… Но как мне убить лес?! От того, с чем не может справиться топор, следует держаться подальше. Это элементарное правило выживания!

– Бесконечных лесов не бывает. Однажды мы куда-нибудь да придём…

– Однажды?! А жрать мы до тех пор что будем? – И Кочевник красноречиво вывернул наизнанку походную сумку, откуда посыпались лишь крошки. – Ничего не осталось! Мне нужно мясо!

– Кто-то там хвалился, что его отец умел охотиться даже с одной рукой, натягивая тетиву зубами… Может, продемонстрируешь семейный талант? Или тебе по наследству только шкура дохлого бобра перепала?

– Смастери мне лук, ящер, и у нас на ужин будет драконья жопа!

Из-за нахмуренных бровей и узора, которым Кочевник снова разукрасил себе лицо, приготовив краску из червей, было сложно поверить, что ему и правда восемнадцать лет. Он выглядел как матёрый воин и опытный охотник, но вот вёл себя и впрямь как мальчишка.

– Угомонитесь оба! – вздохнула я и, свернув карту, внимательно огляделась. Деревья росли плотным рядом, из-за чего лошадям здесь порой было не протолкнуться, но впереди лес немного редел и, кажется, расступался перед небольшой речной поляной. – Уже закат… Завтра решим, что делать.

Солярис первым спрыгнул с лошади, чтобы стреножить её. Я же едва вылезла из седла, настолько сильно у меня затекли и ныли бёдра. Никогда не думала, что буду скучать по Ллеу! Он бы уж точно разобрался, как нам выбраться отсюда.

Флакон с туманом, который Ллеу отдал мне напоследок, было страшно раздавить в походной сумке, поэтому он всегда покоился в моём левом кармане, замотанный в холщовую ткань. Я боялась лишний раз притрагиваться к нему, но сейчас, когда и так была напугана до предела, вытащила и крутила его в пальцах, вглядываясь в матовое стекло. Возможно, так от них отражался умирающий солнечный свет, но мне вдруг показалось, что пойманный клочок тумана выглядит уже не так ярко, как прежде… Почти бесцветный, как самый обычный дым, и подозрительно спокойный.

Пока я разглядывала флакон, стоя у воды, Кочевник носился туда-сюда с причитаниями о Диком и нашей скорой бесславной гибели среди кровавых растений, на корм которым мы и пойдём. Успокоить его, оказавшегося столь суеверным, смогло лишь жалобное урчание в его же собственном животе. Он тут же забыл о риске никогда не выйти из проклятого леса и, облизнув губы, нырнул в глубь чащи.

Проводив Кочевника язвительными замечаниями о том, что кому-то вместо одного мозга досталось два желудка, Солярис принялся самостоятельно подготавливать кострище и раскладывать наши подстилки под сенью дубов, идеально отгораживающих место ночлега от осенней прохлады, которой тянуло с реки по ночам.

– Я помогу.

Солярис по привычке хотел возразить – в замке единственной физической работой, которой я себя утруждала, был летний сбор черники, и то мою корзинку часто таскала за нами Матти, – но кивнул, видимо решив, что сейчас лишняя пара рук не помешает. Тогда я повесила на плечо свою сумку и, проверив лошадей, взялась за поиски подходящего хвороста. Солярис успел научить меня тому, как его отбирать: палки поуже и посуше для розжига я клала в сумку, а в руки сгребала ветки покрупнее и потолще, чтобы костёр смог равномерно гореть до самого рассвета. Увлёкшись процессом, я прошлась вдоль речного берега и уже собиралась возвращаться обратно, как вдруг услышала, что в зарослях снова кто-то бродит.

– Ох, это всего лишь… кошка?!

То действительно была кошка, причём не дикая и не лесная, а явно домашняя: с чистой и белой, как снег, шёрсткой, на фоне которой золотые глаза буквально светились. Какое знакомое сочетание… Протяжно мяукая и разминая пушистые лапки о красные листья, животное выгнуло спину и принялось тереться о мшистые деревья, привлекая моё внимание. Однако стоило мне приблизиться, как кошка тут же встрепенулась и, мяукнув, нырнула в красную рощу.

– Чего стоишь? – раздалось знакомое ворчание из-за спины. – За ней!

От испуга я выронила часть собранного хвороста, а затем побросала и остальной, когда вперёд меня выскочил Солярис и побежал за кошкой. Не понимая, что происходит, я кинулась следом, боясь отпускать его одного куда бы то ни было.

– Сол! – окликнула я, на бегу раздвигая колючие ветви, норовящие выколоть мне глаза. Они цеплялись за одежду и тянули её в стороны, словно не желали пускать дальше. – Эй, постой!

– Нельзя упустить её, если хочешь выйти из леса! – донеслось до меня из сумрака, и я постаралась сосредоточить взгляд на маячащей впереди жемчужной макушке, чтобы не потерять Соляриса из виду. – Это Хозяйка!

– Хозяйка чего?

– Леса!

Моё дыхание сбилось, а затем сбился и шаг.

Я помнила немногое из тех дней, что провела в лесу в пятилетнем возрасте, убежав от весталки через небольшое маковое поле, разделяющее замок с Рубиновым лесом. Всё, что отпечаталось в моей памяти, – это куча опавших листьев, в которой я нашла приют, чешуйчатые руки Соляриса, вытащившие меня оттуда, и жёлтые глаза, что горели в темноте.

Но с чего я решила, что это были его глаза?

– Не отставай, Руби!

Я снова ускорилась, придерживая полы плаща и радуясь, что тогда у озера сменила платье на лётную одежду с мужскими штанами. В них бежать было гораздо удобнее, однако вскоре мне всё равно пришлось остановиться, чтобы не вырвать с корнем волосы – те зацепились за скрюченную ветвь. Беззвучно вскрикнув от боли, я перехватила ветвь рукой и вдруг нащупала на ней какую-то связку… Пришлось распустить косу, чтобы вытащить из неё то, что оказалось треугольным амулетом из совиных перьев и ивовых прутьев, перевязанных джутовыми верёвками. Точно такие же амулеты мы в детстве плели с весталкой, чтобы развесить их у моей детской кроватки и отогнать дурные сны. На кончиках совиных перьев позвякивали маленькие стеклянные бусины, и, оглядевшись, я заметила ещё несколько похожих амулетов на соседних деревьях – некоторые напоминали рыболовную сеть с узелками, а некоторые – плетёных куколок для заговоров и защиты. Все они раскачивались на деревьях, как путеводные знаки, и, когда исчез последний луч солнца, выплеснули свет, что вобрали себя за день, – лес засветился.

– Руби, сюда!

Благодаря амулетам найти выход из рощи не составило труда. Деревья обступали одинокую деревянную хижину с двускатной крышей из глины и белых камней, над которой из трубы распускались клубы дыма. Под крыльцом висел точно такой же амулет, какой я сняла со своих волос, только вместо бубенчиков в том раскачивались кристаллы розового кварца. От ветра они стучали друг об друга и буквально пели.

Покачиваясь ей в такт, у открытой настежь двери стояла женщина средних лет. Прежде мне не доводилось встречать других вёльв, кроме Виланды и Ллеу, но я сразу поняла, что сейчас перед нами, несомненно, стояла именно вёльва. Лохматые чёрные волосы, седые на висках и вокруг лица, были заколоты на затылке украшением из вороньего черепа, а по щекам расходились чёрные узоры, перечёркивающие тонкие синие губы и подводящие глаза. Те были у вёльвы совсем белыми, будто не имели зрачков, и таилось в них нечто такое, чего, не стой рядом со мной Сол, я бы испугалась. Одета она была не просто небрежно, а абы как: грудь закрывала какая-то зелёная тряпка, похожая на отрезанный верх платья, а рваную у подола юбку держал пояс из птичьих косточек и лисьих зубов. Почти такие же зубы были и у самой вёльвы, когда она улыбалась, – острые, заточенные вручную, как зубцы воинских пик. С этой самой улыбкой вёльва шагнула ко мне и Солу навстречу – хоть шла она по грязи босиком, каким-то образом ноги её оставались чистыми.

– Солярис, в Рок Солнца рождённый, и Рубин, рождённая в ночь Мора. Каких интересных гостей ты привела ко мне на сей раз, Хозяйка!

Белая кошка, вынырнувшая откуда-то из-под наших ног, запрыгнула к вёльве на руки и принялась ластиться, потираясь о её щёку розовым носом. Я не поняла, что имел в виду Солярис, пока мы бежали, и кто из этих двоих является хозяйкой Рубинового леса, поэтому на всякий случай поклонилась сначала белой кошке на руках вёльвы, а затем ей самой, одарившей меня в ответ звонким смехом.

– Что за прелестное дитя! Ты так вытянулась и окрепла за эти годы! Даже не чую следов сахарной болезни…

– Простите, мы встречались раньше?

– Конечно! Ты забыла Хозяйку? – Вёльва погладила белую кошку, подмигнувшую мне золотым глазом. – Однажды ко мне забрёл молодой дракон, преисполненный отчаяния. Он без малого три дня искал сбежавшее дитя, но так и не смог найти. А я тогда два дня не могла найти свою Хозяйку… Мы объединили усилия и обнаружили вас в кипе сухих листьев, где она всё это время обогревала тебя, бедную потеряшку!

Я выпрямилась и бросила многозначительный взгляд на Соляриса. Хижина в самом сердце Рубинового леса, который много лет считался непригодным для жизни, должна была как минимум удивить его, но нет: он и впрямь выглядел так, будто бывал здесь прежде. Только щурился, словно вспоминал, изменилось ли что вокруг за прошедшее время. Зная, что серьёзного разговора со мной не избежать, Солярис сознался сразу, выбирая соринки из своих сверкающих волос:

– Это правда. Я не смог найти тебя сам. Этот лес путает не только дорогу, но и след, поэтому Хагалаз помогла мне.

– Хагалаз, – повторила я, и вёльва с кошкой на руках присела передо мной в шутливом реверансе.

«Разрушительный град». Руна стихийного бедствия. Руна неотвратимой судьбы. Я совсем не знала эту женщину, но мне уже казалось, что это имя идеально подходит ей.

– Почему ты не рассказывал? – спросила я Сола.

Он виновато потупился, что случалось с ним совсем нечасто.

– Тринадцать лет ведь прошло! А вёльвы обычно долго не живут. Я думал, она уж померла давно…

– Куда я денусь! – Хагалаз снова рассыпалась в смехе и, наглаживая белоснежную шкурку любимого питомца, развернулась лицом к хижине. – Входите, составьте мне компанию этим вечером! Ко мне редко забредают живые люди. О лошадях не беспокойтесь – лес позаботится о них. Вы, должно быть, уже не первый день в пути…

– Так река в Рубиновом лесу из-за вас осталась чистой? Ваш сейд её защитил? – не удержалась я, и Хагалаз посмотрела на меня через плечо так, будто ей понравился мой вопрос.

– Верно, девочка. Мне же нужно чем-то питаться и что-то пить. Все красные растения в этом лесу имеют мерзкий привкус железа.

– А то, что мы не можем уже четвёртый день выйти из леса…

– А вот это уже не я, это он сам! – Хагалаз шкодливо улыбнулась. – С этим местом сложно поладить. Нрав у него строптивый, воинственный, прямо как у тех, чьи трупы его породили. Правда, мне удалось найти к нему подход. Может, я бы замолвила за вас словечко, если надо. Или же я могу просто снять с дракона эту серебряную побрякушку, чтобы он снова поднялся в небо. Тогда никакое разрешение леса вам и не понадобится. Душит небось, да?

Солярис, как и я, удивлённо приоткрыл рот. Подняв руку, он дотронулся до своей шеи: от бега его шарф упал и затерялся где-то в лесу, из-за чего ошейник из чёрного серебра предстал перед Хагалаз во всей красе. Наверное, она уже видела его прежде – когда Солярис искал меня тринадцать лет назад, – но откуда вёльве было знать, как его снять? Недаром говорят, что чужая душа – потёмки. Так и сейд одной вёльвы, будучи порождением души, навеки оставался тайной для другой. Именно по этой причине никто и не мог снять с Соляриса наше связующее проклятие, кроме покойной Виланды и самой Волчьей Госпожи. Но ошейник…

– Вы правда можете снять его? – спросила я, и Хагалаз кивнула без тени сомнений. – Сколько это будет нам стоить? Точнее, чего?

– За мою помощь платит лишь тот, кто в этой помощи нуждается, – протянула Хагалаз, и белая кошка на её руках лениво зевнула. – И я никогда не прошу ничего, с чем человек не мог бы расстаться. В конце концов, у меня ещё есть совесть.

Пускай все в Дейрдре считали, что Солярис принадлежит мне, но я не имела права принимать такое решение самостоятельно. Поэтому я только повернулась к нему лицом и увидела, как сосредоточенно он разглядывает стоящую на пороге хижины Хагалаз, острая и широкая улыбка которой напоминала серп. В свете развешенных по лесу амулетов её хижина походила на мираж, объятый пламенем красных деревьев, но Солярис выглядел абсолютно спокойным. А я всегда умела отличать, когда он это спокойствие лишь изображает, а когда испытывает на самом деле – и этот раз точно был настоящий. Значит, стоило быть спокойной и мне. Сол, будучи драконом, никогда не ошибался в людях так, как в них порой ошибались сами люди.

– Я согласен, – сказал Солярис и поспешно добавил уже для меня: – По-другому эту штуку всё равно не снять, а я не желаю быть обузой. Я должен заботиться о нас.

Хагалаз выпустила из рук белую кошку, с мяуканьем юркнувшую в открытые двери хижины, а затем взмахнула смуглой рукой, на которой тоже раскачивались амулеты, жестом приглашая нас войти следом. Но прежде чем мы успели это сделать, она с любопытством вскинула голову и посмотрела нам за спину, сощурившись.

– Ох, ещё один! Ну ничего. В тесноте да не в обиде!

Мы с Солярисом замерли на ступеньках, прогнувшихся под нашим весом, и одновременно обернулись. От увиденного Сол поник и испустил разочарованный стон, а я стыдливо зажмурилась, ведь тоже совсем забыла о…

– Где вас кабаны носят?! Смотрите, что я поймал! – воскликнул Кочевник, вынырнув из леса в мокрой одежде и со связкой мелких золотистых карасиков на кожаном шнурке. Вода капала даже с бобрового меха его плаща, а красный узор Медвежьего Стража тёк по лицу, как чернила. Но выглядел Кочевник невероятно довольным. – Рыба ведь тоже мясо, да? Топором заглушил! Целых десять карасей! Чур, мне восемь. Вам с ящером и по одному хватит. Э… А что с вами за бабка страшная?

– Огонь мира сего, – простонал Сол и, развернувшись, молча зашёл в хижину, предоставив разбираться с этим мне.

К тому моменту, когда я всё-таки сумела убедить Кочевника не бросаться на Хагалаз с топором, потому что «хорошие люди в таких местах не живут, живут только приспешники Дикого», и затащила его в хижину, на улице уже окончательно стемнело. Зато внутри было светло, почти как днём, хоть и горел всего один камин. Его пламя казалось белым и прозрачным, точно хрусталь, и сияло в два раза ярче обычного. Само жилище представляло собой одну большую комнату, разделённую бумажными ширмами, что отделяли кровать от ночного горшка с бочками, а бочки – от обеденного стола и кухни. Построенный из массива тёмного дерева дом стонал от ветра и наших шагов, когда мы трое разбрелись по нему, изучая.

В северном углу я заметила алтарь Волчьей Госпожи из венка рубиновых веток, звериных косточек и пучков тлеющей ворожеи. Под потолком висели резные тотемы, затупившиеся серпы с ритуальными ножами, сухие метёлки и связки трав. Я узнала и чабрец, и розмарин, и мелиссу, и зверобой; здесь были даже редкий шафран, который растёт только в дикой местности жаркого Ши, и снежная анемония, растущая на пиках Меловых гор. Вёльва высаживала их саженцы в глиняных горшках вдоль подоконников, душистые и изумрудно-зелёные, как островки лета. Запах трав мешался с запахом раскалённых углей и специй из чугунка, в котором булькала овощная похлёбка. Только завидев её издалека, Кочевник скривился и вгрызся зубами в сырую рыбу, взгромоздившись на табурет у самой двери, будто готовился в случае чего бежать. Скорее всего, без нас.

– А это… хм… что это? – спросила я, так и не придумав, чем может являться странная вещица, подвешенная над очагом. Похожая на весы с двумя блюдцами, но с большой круглой деталью посередине, на которой по чёрточкам двигались железные стрелы.

– Это часы, – ответила Хагалаз, помешивая черпаком булькающий в чугунке суп. – Им не нужен песок или солнце, чтобы показывать время. Драконье изобретение. Крайне бестолковое, на мой взгляд, но раз подарили…

– А вон там что за побрякушка? Выглядит дорогой. Я такие только у торговцев шёлком видел, у которых мы иногда еду отнимали, – брякнул Кочевник и ткнул обглоданной рыбьей косточкой куда-то за бумажную ширму.

Я сложила походную сумку и плащ на скамье у старого ткацкого станка, на котором висели обрывки недотканного сукна, и подошла к ширме, где остановился и Солярис тоже. Он выглядел довольно расслабленным по сравнению с тем, каким был обычно, но лишь до того момента, пока не увидел вышитый золотом гобелен над скромной постелью из соломы, о котором говорил Кочевник.

– Это из королевской сокровищницы, – прошептала я, отодвигая ширму. Пускай рыскать по чужому дому было невежливо, но подобное поведение, на мой взгляд, прощалось, если в этом доме вдруг находились твои законные вещи. – Это же история о королеве Дейрдре и королеве Керидвен! Та самая, где Дейрдре украла и сломала её посох Вечных Зим. Откуда у вас гобелен?

– Оттуда же, откуда почти всё остальное. – Хагалаз замурлыкала точь-в-точь как её белая кошка, которая запрыгнула прямо на обеденный стол и устроилась там, пока вёльва сервировала его всякими яствами и деревянными блюдами. – Я ведь говорила, что не беру больше, чем человек может отдать. А принц был очень щедр…

– Какой ещё принц? – спросил Солярис.

– У меня плохая память на имена, да и было это лет двадцать назад. – Хагалаз взялась за кувшин и принялась разливать по кубкам ягодный сок. Их я тоже узнала – серебряные, с окантовкой из синего кварца. Из точно таких же кубков пили младшие хирдманы на пиру в честь моего Вознесения. – Кажется, его звали Омарейн… или Омерон…

– Оберон? – догадалась я, и Хагалаз щёлкнула пальцами.

– Точно! Оберон!

Солярис посмотрел на меня, я же вновь смотрела на убранство комнаты. За нагромождением веников можно было и не заметить тех сокровищ, которыми полнилась простая лесная хижина. Нефритовые статуэтки, бронзовые подсвечники, книги в обложке из дорогой телячьей кожи… И целых пять дейрдреанских гобеленов! Только за них вёльва могла выручить столько денег, что ей хватило бы на собственный замок, но вместо этого она использовала их как скатерти: под тарелками лежало ещё одно полотно. Хагалаз собиралась ужинать прямо на истории моих предков.

– Значит, ты жила в Рубиновом лесу ещё до того, как он стал таким? – спросила я, и Кочевник, услышав это, настолько воспрял духом, что наконец-то перестал жаться к двери.

– Я здесь с тех самых пор, как был посажен первый его саженец, – ответила Хагалаз, и я нахмурилась, но решила не уточнять, что первый саженец был посажен здесь ещё несколько тысяч лет назад, даже до рождения королевы Дейрдре и появления туатов. – Я была здесь и тогда, когда с неба падали тела небесных созданий, а несчастные мужи захлёбывались в собственной крови у корней моих прекрасных деревьев. Мне больше некуда было идти. Что бы ни происходило с лесом, я – его часть.

– Принц Оберон – мой дядя. Ты правда была знакома с ним? Зачем же он приходил к тебе?

– Чтобы учиться, конечно, – ответила Хагалаз так, будто это было очевидно, и плюхнулась на скамью во главе стола. Вороний череп на её голове, которым были заколоты лохматые чёрные волосы, зацепился за подвешенные пучки трав и заставил их раскачиваться. – Кто, по-твоему, подарил мне те драконьи часы? Тоже один из бывших учеников!

– Чему у тебя учатся? Сейду?

– Да, ему самому. Что тебя удивляет?

– Мужчина, который учится сейду, – не мужчина! – резко вставил Кочевник, сплюнув рыбьи косточки прямо на пол, но Хагалаз на такую невоспитанность и ухом не повела. Наверное, и не такое видала за свою жизнь. Вместо этого она снисходительно ответила:

– Именно поэтому принц и пришёл ко мне. У сейда женское начало, мужчины обычно стыдятся практиковать его. Их считают женоподобными извращенцами…

– Потому что так и есть! – фыркнул Кочевник снова.

– Если бы кто узнал, что принц занимается сейдом, он бы до конца жизни не отмылся от позора, – продолжила Хагалаз, мудро не обращая на Кочевника внимания. – Но принц был любопытен и одарён вовсе не по-мужски. Каких только учеников у меня не было в то время, даже драконы, мечтающие преступить свою природу, приходили ко мне за обучением сейду, но принц превзошёл их всех. У него были гибкий ум и нежное сердце, израненное безответной любовью… Принц учился так быстро и безжалостно, словно от этого зависела его жизнь, и полгода практически не покидал моей хижины. А когда получил всё, что я могла ему дать, ушёл и больше не возвращался.

Это звучало так немыслимо – как чересчур ироничная, злая шутка судьбы, – что я засуетилась, вспоминая, куда дела свою походную сумку. В конце концов найдя её, я выудила оттуда вместе с посыпавшимся хворостом мятую картину, которую украла у Ллеу из-под носа в катакомбах. Руки дрожали, заледеневшие от необъяснимого предчувствия, и я с трудом справилась с холстом, разворачивая его и показывая Хагалаз.

– Это принц Оберон, – сказала я, внимательно следя за её реакцией; за тем, как белые глаза, в которых всё-таки виднелись тусклые-тусклые зрачки, медленно скользят по картине и под чёрной краской на веках проступают лапки задумчивых морщинок. – Это он? Так выглядел юноша, о котором вы говорите?

– Ох, какой красивый принц! Да, это он, точно он! Даже в том же самом возрасте… А что за женщина рядом? Та самая безответная любовь? До чего похожа на тебя, дитя!

Сколько себя помню, я всегда бегала за призраком матери. Только чтобы узнать, что она была дочерью покойного ярла из Керидвена, перешедшего на сторону отца во время его завоеваний, мне потребовалось полгода подслушивать болтовню весталок. А как именно Нера познакомилась с Ониксом, я узнала и того позже, в одиннадцать лет, когда Виланда умирала от паучьей болезни и прощалась со мной после того, как распрощалась с близнецами и Гектором. Она говорила, что любовь моего отца к Нере была роковой и бескомпромиссной, точно проклятие. Сотня подарков, пятьдесят приглашений и десять отказов – столько усилий пришлось приложить Ониксу, чтобы спокойная, благоразумная и нежная Нера ответила взаимностью на чувства того, кому были ведомы лишь насилие и кровь. «Ему было легко в неё влюбиться, – говорила Виланда. – А вот влюбить её в себя… Оникс как-то жаловался мне, что покорить восемь туатов и то было проще, чем эту женщину. Однажды он впал в такое отчаяние, что насильно привёз её в Дейрдре, но после устыдился своего поступка и послал к ней Оберона с извинениями. Кажется, после этого всё пошло на лад».

«Я любил Оберона так же сильно, как любил Неру. Лишь они двое были для меня важны».

Точно так же как я по крупицам узнавала свою мать, я узнавала и прошлое отца. Поговаривали, будто именно Оберон подал тогда Ониксу топор на охоте, чтобы тот раскроил череп их старшему брату и сел на трон вместо него. После этого их доверие друг к другу стало безусловным – настолько, что Оникс больше доверял Оберону в завоевании Неры, нежели самому себе. Учитывая столь тёплые отношения между двумя братьями, кто бы помыслил, что один из них может влюбиться в невесту другого? Могло ли быть такое, что Оберон, помогая влюблённому Ониксу, действительно влюбился сам? А когда Нера всё-таки выбрала не его…

Тысяча драконьих детёнышей, отравленная в Мор. Я, рождённая сразу после этого. Оберон, влюблённый в Неру, годами изучающий сейд и погибший в обители драконов. Красный туман, появившийся спустя годы. Дайре, которому некий дракон велел убить меня, чтобы в этом тумане не сгинуло всё живое.

Я молча ела похлёбку из морковки, лисичек и корнеплодов, но не чувствовала её вкуса, даже невзирая на обилие острых специй. Кочевник плевался и ругался на стряпню Хагалаз, пока она, закатив глаза, не всучила ему утешительный кувшин медовухи, после одного глотка которой тот завалился на бок на лавку и захрапел. Солярис же ел молча, только изредка кивал с несвойственной ему вежливостью, слушая причитания Хагалаз о неплодородной земле и о сломанной прялке, без которой она вынуждена обходиться веретеном, чтобы поддерживать свой сейд вокруг озера. В какой-то момент белая кошка, Хозяйка, вдруг запрыгнула из-под стола ко мне на колени и, распушив хвост, свернулась калачиком. Глаза у неё были жёлтыми, действительно как у Соляриса – может, только поэтому он не смотрел на неё с опаской, как на всех других животных, и даже почесал между ушами.

Ощущение мягкого кошачьего меха, струящегося сквозь пальцы, вернуло мне покой и придало уверенности, чтобы наконец-то произнести:

– Солярис, нам нужно в Сердце.

Сол уронил деревянную ложку в миску и, облизнув испачканные губы, ответил:

– Это плохая идея.

– Других у нас и нет. Дайре ясно дал понять, что убить меня ему подсказал кто-то из драконов. Возможно, этот кто-то также может знать о Красном тумане или грядущем Роке Солнца, который увидела моя мать. Сердце – единственное место, где пересекаются все те нити, за которые мы без толку тянем вот уже сколько времени. Война между драконами и людьми началась именно там. Там же зародилась череда вопросов, на которые ни у кого до сих пор нет ответов. Тебе не кажется, что распутывать клубок всегда лучше с самой длинной нитки?

Солярис понимал, что я права, потому и не спорил. Только безмолвно выказывал недовольство, черпая ложкой пустой бульон с таким же выражением на лице, с каким отказался от стакана молока, который Хагалаз учтиво предложила ему вместо сока. Надеясь, что это прозвучит не просто ободряюще, а как аргумент, я придвинулась по скамье ближе к Солу и мягко задела его локтем:

– Ты ведь восемнадцать лет не был дома, верно? Неужели тебе не хочется увидеть родных?

– Ну, если они всё ещё живы, то, скорее всего, попробуют убить меня, – ответил Солярис таким тоном, будто находил это забавным. – А заодно и тебя.

– Меня – ладно, а тебя-то за что? Ты ведь им ничего не сделал.

– Вот именно. Не сделал, – повторил он шёпотом и, опустив голову, притворился, будто слишком увлечён похлёбкой, чтобы объяснять мне значение этих слов. – Руби, я понятия не имею, что стало с моим народом за эти годы, и если нам не повезёт…

– Ты всегда твердил мне, что драконы сами по себе мирные существа. То, что они спрятались от людей, а не продолжили воевать с ними, лишний раз доказывает это. Да и я в случае чего могу представиться мирным послом Дейрдре. Моя цель ведь не только Красный туман остановить, но и тебя защитить, Солярис, – сказала я, и тот, прежде задумчиво стучавший ложкой по бортику миски, вопросительно приподнял брови. – Кипящее море способен пересечь лишь дракон, так? Значит, в Сердце мой отец тебя не достанет. Так мы выясним, что стало с драконами, что на самом деле случилось в день Мора, а заодно… я посмотрю на твою родину!

– Ах, так вот ради чего ты на самом деле затеяла всё это!

Солярис цокнул языком с беззлобной укоризной, на что Хагалаз рассмеялась, вальяжно попивая медовуху на другом конце стола (в отличие от Кочевника, которому хватило глотка, она прикончила уже половину кувшина). Этот её смех показался мне глумливым, будто бы говорящим: «Пересечь Кипящее море?.. Идея-то, может, и хорошая, но вы кое о чём забыли». И я тут же вспомнила об обещанной помощи и плате за неё. Судя по всему, Хагалаз только этого и ждала – стоило мне посмотреть в её сторону, как она выдернула из-под своей заколки-черепа мелкую заточенную косточку, а затем поманила к себе Соляриса.

– Три склянки солнечной крови, – объявила Хагалаз. – По склянке за каждого гостя!

– Ты же говорила, что платит лишь тот, кто нуждается в помощи, – напомнила я недовольно, сложив руки на груди.

– А ужин и ночлег под моей крышей – это разве не помощь? Я не говорила, что предлагаю всё это бесплатно. – Хагалаз поставила локти на стол, и пламя в камине, белое, как хрусталь, вдруг потускнело. От этого глаза вёльвы показались мне бездонными, как два колодца, куда будешь падать до скончания веков.

– Так Кочевник и на улице поспать может, – ответил Солярис непринуждённо, и я возмущённо пнула его под столом коленкой. – Ох, ладно. Будь по-твоему, вёльва. Мне не жалко своей крови.

С этими словами Солярис закатал рукав и протянул Хагалаз через стол бледную руку, под тонкой кожей увитую лозами голубых вен. Я не сдержалась и поморщилась, когда костяная игла лёгким движением пронзила одну из них. Потекла кровь – такая же красная, как у людей, но настолько горячая, что от неё, закапавшей на стол, в воздух поднялся пар и остались чёрные борозды на скатерти-гобелене. Хагалаз облизнулась от этого зрелища и тут же подставила под маленький ручеёк первую подвернувшуюся склянку. Затем вторую. Затем третью… Они наполнились одна за другой, и лишь после этого Солярис убрал руку. Прокол затянулся раньше, чем кровь успела запачкать его рубаху.

– Вам обоим стоит отдохнуть. Разрешаю занять мою постель, я сегодня всё равно не лягу, – сообщила Хагалаз, вставая из-за стола со склянками, которые лелеяла у груди, как новорождённых детей. – Это будет очень сложный сейд! Уйдёт целая ночь, но уже утром я освобожу дракона.

Сол кивнул, не задавая вопросов, и я не стала задавать их тоже, хотя мне и было дико любопытно, как выглядит ритуал сейда на практике. Обычно вёльвы проводили его без свидетелей, уединяясь и взывая к Волчьей Госпоже, но в такой тесной хижине с одними лишь бумажными перегородками Хагалаз некуда было деться. Впрочем, она, кажется, и не нуждалась в личном пространстве, уже спустя пять минут закружив вокруг обеденного стола, посуда на котором сменилась на ритуальные атрибуты: дымящиеся кадильницы, оловянные серпы, подковы, пряжу и веретено. Укутанная в лоскутное одеяло, я подглядывала за ней с жёсткой соломенной постели, пока у меня в ногах урчал белый кошачий клубок, а за спиной сопел Солярис. Удивительно, но тот не стал ворчать, что на одной кровати со мной ему будет тесно, а просто отнял у меня подушку и отвернулся к противоположной стене.

В какой-то момент Хагалаз вдруг тихо запела:

– Великанов я помню, рождённых из неба. Я помню плоды на ветвях волчьего древа…

Я почувствовала, как меня клонит в сон от её голоса, но запретила себе закрывать глаза. Не прекращая напевать, Хагалаз раздвинула руками дырявые шторы, которыми был завешан её шкаф возле алтаря, и достала с верхней полки большое круглое зеркало в обрамлении золотой лепнины. Вёльва поставила его на пол и села рядом – спиной к постели и боком к белому пламени в камине. Несмотря на то что зеркало помутнело от времени и пошло трещинами по краям, я легко разглядела в нём своё полусонное лицо, но не успела смутиться, как Хагалаз усмехнулась и повернула зеркало чуть правее и выше.

В нём отразился жемчужный затылок Соляриса, лежащего за мной на высокой подушке, а вместе с ним отразился и серебряный ошейник, блестящий на его шее.

– У каждой вещи есть своё прошлое, – прошептала Хагалаз вдруг, и я не сразу поняла, что обращается она ко мне. – Ты можешь расспросить вещь о нём, как расспрашиваешь человека. И пускай у каждой вёльвы свой собственный сейд, неподвластный никому, кроме неё, вещь может рассказать многое. Этих знаний недостаточно, чтобы сломать, но достаточно, чтобы надломить.

Сол за моей спиной беспокойно заворочался. Я услышала тихий стон, будто ошейник начал сильнее стягивать его шею, и Хагалаз, наклонившись к зеркалу, улыбнулась мне в отражение. Затем она подняла руки и показала мне ладони: в правой у неё лежал чёрный гагат, а в левой – соколиное перо.

– Хочешь, я научу тебя? – спросила Хагалаз едва слышно. – Сможешь увидеть, что за история стоит за этой прелестной картиной… или за чем угодно, о чём захочешь узнать правду. Нужно лишь принести Волчьей Госпоже два дара: один – тот, что олицетворяет тайну, которую хочешь разгадать, а второй – что олицетворяет разгадку. Потом тебе нужно посмотреть в зеркало так, чтобы в нём вместе с твоим лицом отразилась твоя тайна, и спеть песню: «Великанов я помню, рождённых из неба. Я помню плоды на ветвях волчьего древа. Я помню, как боги взрастили из гнили цветок. Я помню, как плавились звёзды, когда пришёл Солнца…»

– Хватит. – Песню неожиданно оборвал жёсткий голос за моей спиной. – Рубин не будет заниматься сейдом!

Я не успела даже возмутиться, как надо мной протянулась когтистая рука и, схватившись за край бумажной ширмы у постели, подвинула её так, чтобы полностью отгородиться от происходящего. Когда Хагалаз по ту сторону снова запела и по воздуху потёк приторный запах подпалённой бузины, Солярис насильно перевернул меня на другой бок лицом к себе, как ребёнка, и лишь фыркнул в ответ на моё негодующее ворчание.

– Спи, – велел он, снова смыкая веки и пряча от меня золото глаз, загоревшихся в темноте, что распростёрла над нами ширма. – Нам вставать с рассветом, а ты ерундой страдаешь.

– Сейд не ерунда. Я женщина, а большинство женщин склонны к сейду по природе! – пробурчала я, зарываясь в одеяло.

– Это не игры, Руби, – жёстко сказал Солярис, снова открыв глаза. – Сейд всегда взымает плату, и плата эта – жизнь. К тому же ты не вёльва – ты принцесса. Не стоит мешать одно с другим, иначе можно поплатиться вдвойне.

Я поджала губы, вспомнив об Обероне – принце, решившем стать сейдманом втайне от всех, возможно, даже от моего отца, – и вдруг почувствовала горячее дыхание на кончике своего носа. Между нашими с Солом лицами не было и нескольких дюймов, настолько тесно он придвинул меня к себе, когда ворочал с боку на бок. Его жемчужные волосы запутались и переплелись с моими, раскиданными по подушке, а сильная рука так и осталась лежать на моей талии. Изумрудная серьга в левом ухе соприкасалась с моею в правом. Я подарила её Солу, как Кроличья Невеста в одной из баллад подарила Медвежьему Стражу вербеновый цветок, который он с тех пор носил в качестве броши. В детстве это казалось мне просто милым, но сейчас же я видела в этом нечто большее.

«Вы влюблены!» – воскликнул Кочевник тогда у костра.

Мы влюблены? Нет, я всегда была и буду для Соляриса ребёнком, о котором он заботится – сначала вынужденно, а потом по привычке. Значит, это…

Я влюблена?

Как вообще ощущается влюблённость? Вот так? Или как-то иначе?

– Прекрати пялиться и спи, – повторил Солярис уже не так сердито и уверенно, как прежде, и на миг мне показалось, что он сам чувствует неловкость.

Я кивнула и молча перевернулась обратно на другой бок, но уже не для того, чтобы подглядывать через ширму, а чтобы постараться выровнять учащённое сердцебиение и попытаться уснуть вместо того, чтобы думать о глупостях, которые вдобавок были такими мерзкими. Точнее, должны были быть. Это же неправильно, верно? Влюбляться в того, кто рядом с тобою с рождения, как старший брат?..

В конце концов у меня получилось провалиться в сон, и ни храп Кочевника, ни песнопения вёльвы ни разу не прервали его. Когда же я открыла глаза, из створчатого окна под углом крыши уже тёк солнечный свет, а половина постели, на которой спал Солярис, была пуста. Я рефлекторно потрогала её рукой и, обнаружив, что та едва тёплая, свесила с кровати ноги и отодвинула бумажную ширму. Кочевник уже сидел на той же самой скамье, под которой спал, и остервенело опустошал кувшин с водой, как после бурного пира. Солярис тоже сидел неподалёку, но на полу – там же, где ночью пела вёльва, глядя в помутневшее зеркало. Его спина была сгорблена, а голова опущена вниз, пока руки Хагалаз, стоящей позади, скользили под его выбритым затылком.

Щёлк!

Пальцы вёльвы, позеленевшие от растёртых трав, расстегнули ошейник так же легко, как ключ. Во время одного из перевалов мы с Кочевником несколько часов кряду пытались расколоть ошейник Соляриса топором, из-за чего едва не отрубили ему голову, а Хагалаз будто не приложила для этого ни толики усилий. Но лишь «будто»: вокруг Соляриса была рассыпана морская соль, чёрные камешки гагатов и соколиные перья как доказательство того, что я пропустила нечто поистине завораживающее.

– Оставлю его себе, – ощерилась Хагалаз, подобрав ошейник с пола, пока Солярис растирал шею влажным полотенцем, счищая с неё корку запёкшейся крови. Полоса такого же багряно-розового цвета под ней, однако, не стёрлась – старый шрам, кольцом обхватывающий горло, стал ещё шире и ярче. Но Сол всё равно улыбался, когда повернулся ко мне.

– Полетаем? – сказал он, и я тут же вскочила с постели от знакомого трепета в груди, по которому уже успела соскучиться.

– А? Чего? – Кочевник завертел лохматой головой, ещё не до конца проснувшись. – Не понял. Что значит «полетаем»?

Солярис ехидно посмотрел на него, сузил глаза и зловеще улыбнулся.

8 Через Кипящее море на восток

На пирах гости часто болтали, будто в Диких Землях, что раскинулись за Изумрудным морем, люди едят людей, шьют одежду из человеческой кожи и ходят на четвереньках подобно животным. Конечно, я не верила в это – никому из правителей континента не было дела до тех земель, а вечно пьяным мореплавателям и безумным путешественникам никогда нельзя верить на слово, – и мне даже не было интересно узнать, так ли это на самом деле. Родные девять туатов, большинство из которых я видела лишь на картах, уже будоражили моё воображение.

То, какими красивыми они оказались сверху, потрясло меня настолько, что во время следующего ночлега у Золотой Пустоши я так и не сомкнула глаз. Сама Пустошь, будучи бесплодным и оттого бесполезным краем, не принадлежала ни одному из туатов, а потому лишь разделяла их – Ши и Фергус – подобно стене. Здесь не росло ни травы, ни деревьев, но покоились древние изваяния из белого камня, разрушенные до основания и утонувшие в золотистом песке. Весталка любила рассказывать мне, что до прихода богов в Пустоши тоже жили люди, но Четверо не сочли их достойными помощи, ибо те поклонялись Дикому.

Было это правдой или же нет, но Золотая Пустошь, несмотря на свою трагичную историю, завораживала. Там, где землю не застилал песок, её испещряли глубокие каньоны, которые когда-то были дном ещё одного моря. Звёзды над ними казались ярче, а воздух – суше и теплее, хотя месяц воя только закончился, а месяц синиц ещё не успел полностью вступить в свои права. Жаль, что я была единственной, кто так высоко оценил это место: стоило нам приземлиться на краю Пустоши для привала, как Солярис начал чесаться от мелких песчинок, просочившихся под броню, а Кочевника стало рвать после целого дня полёта.

– Ни за что! – изрёк Кочевник наутро, когда Сол снова покрылся чешуёй поверх белоснежной брони и склонился передо мной, дабы я, ухватившись за гребни, могла забраться ему на спину. – Я больше ни за что на него не сяду! Он пытался меня убить!

«Ложь, – произнёс голос Сола в моей голове. – Я просто хотел показать ему все прелести полёта».

«Прелестями полёта» Солярис называл ту петлю, которую сделал в воздухе, как только мы взлетели над Рубиновым лесом, и которая чуть не отправила Кочевника в самостоятельный полёт. Честно признаться, даже у меня в тот момент заикнулось сердце, что уж говорить о бедном деревенском парне, который никогда не поднимался выше башни-донжона. Кочевник и так с трудом пересилил страх, чтобы забраться на Сола у хижины Хагалаз: никогда не видя драконов вживую, он буквально открыл рот и даже выронил топор, когда Солярис превратился, нечаянно сломав пару красных деревьев. Кажется, в тот миг я увидела восхищение в голубых глазах… Но оно быстро угасло, когда Сол принялся специально елозить под взбирающимся Кочевником, чтобы усложнить ему задачу. Из-за этих «танцев» тот позеленел ещё до того, как Солярис оттолкнулся от земли.

Металлические кольца на лётном поясе надёжно фиксировали меня между острых гребней, а вот Кочевник несколько раз чуть не напоролся на них, соскальзывая, поэтому пришлось пристегнуть и его тоже. Но не к гребням, а к себе, поскольку длины колец хватило только на это. Судя по гортанному рыку, Солярису это не понравилось, потому он и начал паясничать – мол, раз не может скинуть Кочевника на землю, то заставит его возненавидеть небо.

Из-за этого мы потратили лишний час в Золотой Пустоши, убеждая Кочевника в том, что Солярис больше не будет так делать, и ещё два часа, чтобы я могла отмыть одежду от его рвоты у ближайшей реки, когда Солярис всё-таки не сдержал слова.

Через несколько дней под нами зарябили пёстрые рынки, базары и торговые тракты туата Медб, которые мы старались облетать по краю, избегая слишком людных городов, коих в центре континента насчитывалось немало. А спустя ещё трое суток их сменили глыбы неестественно гладких округлых камней, усеявших всю равнину туата Немайн от границы до Двуязычной реки, делящей его на две половины, – теперь так выглядели горы, расплавленные драконьим пламенем во время войны.

Весь путь до туата Дану, что был последним рубежом перед Кипящим морем и драконьим островом, занял у нас больше двух, а то и трёх недель вместе с остановками в мелких поселениях. К тому моменту Кочевник уже свыкся с тем, что он называл «болтаться в воздухе, как птичье дерьмо», и даже приноровился дремать в процессе, привалившись лбом к моей спине. Я же внимательно вглядывалась в горизонт, стараясь не обращать внимания на подпрыгивания собственного желудка. Нет, не от долгого пребывания в небе, а от мысли, что где-то там впереди нас ждёт и Дайре тоже. Туат Дану был его владениями, и если он до сих пор не бежал оттуда или не спрятался в замке под защитой братьев, то мы вполне могли встретиться вновь. Мне не стоило бояться его, покуда Солярис рядом, но воспоминания о ледяной воде, обжигающей горло и лёгкие, были ещё слишком свежи.

«Остановимся в Луге, – сообщил голос Соляриса в моей голове, и я шумно выдохнула, ведь Луг как раз был главным городом Дану, где проживала правящая семья. – Он ближе всего к Сердцу, а через Кипящее море путь долог. Нужно отдохнуть и купить еды».

Я кивнула, глядя, как под нами проносятся уже не трухлявые деревни и заброшенные на зиму поля, а переплетения дорог и трактов, на которых толкаются гружёные телеги. Торговцы запрокидывали вверх головы и приставляли ладони козырьками ко лбу, цепенея при виде маслянистой тени, которую отбрасывали перепончатые крылья. Прежде мы с Солярисом никогда не залетали дальше Найси, а потому большинство жителей континента не видели ничего подобного в небе вот уже семнадцать лет. Я не сомневалась, что весть о драконе, пересёкшем четыре туата и движущемся на восток, уже разлетелась по всему Кругу и достигла моего отца.

Сол разрезал хвостом воздух, взвившись вверх, как воздушный змей, а затем резко нырнул вниз за скалы. Там он мог принять человеческий облик, а заодно переодеться – броня была слишком дорогой и искусной, чтобы не бросаться в глаза. К счастью, прибрежных скал в Дану было немерено, как и лесов: первые обступали город со стороны Кипящего моря, а вторые обнимали его со стороны торговых путей. Я старалась не думать о том, что в одном из тех лесов моя мать и угодила в мир сидов, который навсегда изменил наши судьбы. Сейчас нужно было сосредоточиться на Красном тумане, а не на Роке Солнца, даже если одно связано с другим.

Стоило Солярису начать снижение, как Кочевник тут же проснулся, вскрикнул и вцепился пальцами в мою талию, оставляя под одеждой синяки. К счастью, раньше, чем он успел разораться или снова вытошнить, Солярис уже приземлился. Как только мы слезли, оба покачиваясь от головокружения из-за девяти часов непрерывного полёта, Сол тут же уменьшился в размерах и втянул истинную чешую обратно, оставшись лишь в той, которую сплавил в броню кузнец при помощи солнечного огня.

– Держимся вместе, – строго произнёс Солярис, быстро спрятав свою броню под рубаху свободного кроя и плащ с кожаной отделкой до колен, вытащенные из наших походных сумок. – Во́роны тоже летают быстро. Уверен, все девять туатов разыскивают нас. Скорее всего, им сказали, будто мы с тобой похитили наследницу трона, – обратился он к Кочевнику, поглаживающему серебряный топор под бобровой накидкой. – Заглянем на рынок, а оттуда сразу в трактир. С рассветом выдвигаемся… Эй, ты куда пошёл?! Я ещё даже не договорил!

Кочевник харкнул на песок прямо у ног Сола, тем самым выражая всё, что думает о его плане, и направился к городу, грузно возвышающемуся над берегом Кипящего моря. Я невольно покосилась на блестящую воду: уж слишком покладистым и спокойным было это море для своего названия – тёмно-синее, как пасмурное небо, но едва накатывающее волны на побережье – всего лишь немного пены и волны высотой по пояс. Тем не менее именно это море, по слухам, переворачивало корабли, а шторм в его центре не утихал ни на минуту. Те, кому всё же удавалось преодолеть его, всё равно жили недолго – разбивались о рифы, которыми было окружено Сердце, точно крепостной стеной.

– Шторм не в Дану. Он дальше. Начинается лишь через пару часов полёта, – произнёс Солярис над моим ухом, и я встрепенулась, заметив, что он тоже смотрит на море, с которого дул холодный ветер. – Грозовые тучи висят низко, так что труда пролететь над ними не составит. Об этом нам не стоит беспокоиться.

– А о чём стоит? – спросила я, и Солярис красноречиво посмотрел Кочевнику вслед, сложив руки на груди. Тот насвистывал себе под нос весёлую мелодию, пиная песок, и нам пришлось засеменить следом, чтобы не упустить его из виду. – Ах, это. О Кочевнике не беспокойся тоже. Я с ним вчера уже поговорила, пока ты свежевал куницу. Он не такой злой, каким хочет казаться, и ни за что не причинит вреда драконам.

– Кочевник? Причинит вред драконам? – переспросил Солярис со смешком, и я осеклась, поняв, что мы с ним думали о совершенно разных вещах. – Да что он может им сделать? Разве что какого-нибудь детёныша до слёз доведёт. Просто мы ведь понятия не имеем, насколько драконы всё ещё озлоблены на человечество… Я всегда смогу защитить тебя, но вот кто защитит его?

– Не может быть… Ты что, заботишься о Кочевнике? – ахнула я нарочито громко, и Солярис шикнул на меня, схватив за локоть. Его зрачки сузились, а взгляд вонзился Кочевнику в спину, но, увы, тот ничего не расслышал.

– Не мели чепухи! – проворчал Сол, хорошенько встряхнув меня в назидание, перед тем как отпустить. – Плевал я на этого дикаря! Просто не хочу, чтобы кто-нибудь из сородичей отравился им. Или, того хуже, чтобы он опозорил меня!

– Ты бы лучше о себе подумал, Сол, – сказала я, взбираясь следом за далеко ушедшим Кочевником на узкую тропу, что круто поднималась с берега и вела через жухлую чащу к городским башням и воротам. – Что-то ты совсем худо выглядишь.

И это было абсолютной правдой. Ещё на прошлом ночлеге я заметила, что лицо его осунулось и заострилось, кожа приобрела нездоровый пепельный оттенок, а под глазами пролегли тёмные синяки, кажущиеся чернильными на фоне золотых радужек. Пяти часов сна явно было недостаточно после той нагрузки, которой Сол подвергался всё это время, но он упрямо отказывался от лишних привалов и остановок. Неудивительно, что теперь он едва переставлял ноги, будто всё тело его задеревенело и ныло при малейшем движении. Наверняка так оно и было. Одной лишь ночёвкой в Луге такую усталость не стереть – Солу был нужен как минимум целый день в покое и тишине. В конце концов, мы сбежали из Дейрдре не для того, чтобы он умер от истощения где-нибудь в пути.

Конечно, стоило мне озвучить эти размышления, как Солярис махнул рукой и отвернулся в противоположную сторону, будто бы, перестав видеть его усталость, я сразу забуду о ней. Это упрямство всегда меня раздражало.

– Эй, я с тобой разговариваю, Сол!

Не желая мириться с ним и в этот раз, я остановилась и ловко ухватила Сола за подбородок, заставляя смотреть мне в глаза. Большой палец очертил впалую щёку, вечно гладкую и лишённую румянца… Однако я мгновенно отдёрнула руку, когда он, неохотно поворачиваясь, случайно мазнул сухими губами по моей раскрытой ладони.

– Ты чего? – спросил Солярис растерянно, стоило мне зардеться, словно мы соприкоснулись впервые в жизни, и сделать пару шагов назад.

Кроличья Невеста! Да что это со мной?!

– Ничего, – ответила я невозмутимо. – Мало того что исхудал, так ещё и щека грязная. Была.

– Нет, не была, – сощурился он. – Мне не в чем пачкаться.

– Если говорю, что испачкался, значит, испачкался!

– Но я же не…

– Всё, пошли. – Прочистив горло, я продолжила путь, стараясь сосредоточиться на остроконечных дозорных башнях, перед которыми вдалеке останавливались для досмотра все торговые телеги и всадники. – Нужно будет раздобыть на рынке кое-какие травы. Раньше Матти часто заваривала мне душицу и цикорий, когда я переутомлялась…

Солярис ничего не ответил. Только накинул на голову глубокий капюшон, чтобы спрятать жемчужные волосы и золотые глаза, которые в этот раз ему нечем было маскировать. Оставалось надеяться, что Кочевник перетянет на себя основное внимание: стоило нам подойти к огромным кованым воротам между двумя башнями, как он тут же начал расталкивать людей, чтобы пройти в город без очереди, из-за чего те возмущённо вскрикивали и бранились.

В отличие от Столицы, в которой половину жителей составляли хускарлы или охотники и которая с каждым годом разрасталась всё дальше и дальше, а потому не имела чётких границ и единых стен, город Луг сам по себе представлял крепость. Замок ярла Дану тоже находился в черте города – на другом его конце, – поэтому стены здесь были выстроены из камня и превосходили высотой любое здание в моём родном туате. На зазубренном мерлоне стояли хускарлы с щитами и луками, а вдоль тракта было установлено ещё несколько постов, где и кучковались торговцы с наездниками. Присмотревшись, я вдруг заметила, что никто из них так и не прошёл дальше последнего поста и не зашёл в город: все торговцы выгружали товар прямо у ворот, получали мешочек золота и уезжали, а обычных странников на лошадях разворачивали сразу. Беспрепятственно в Луг впускали лишь пеших путников – так мы трое, держась друг за другом, вошли туда, где родился человек, пытавшийся меня убить.

Возможно, Сол тоже держал это в уме, а потому и оглядывался вокруг столь опасливо, взяв меня в толпе за руку, точно ребёнка, которого боялся потерять. Облачённая в замшевую перчатку, его ладонь держала меня бережно, но твёрдо: Солярис крепко сцепил наши пальцы, и его когти царапнули меня даже сквозь кожаную материю. Кочевник по-прежнему шествовал впереди и, кажется, даже не вспомнил бы о нас, если бы Сол не окликнул его на перекрёстке:

– Эй, я ведь велел держаться вместе!

– Я жрать хочу, – бросил ему Кочевник через плечо. – И ещё мне нужно заточить топор. Я же должен быть готов отрубить тебе башку, когда мы закончим с туманом.

– У тебя разве есть деньги? – удивлённо спросил Солярис, но затем удивился ещё больше, когда Кочевник ответил:

– Нет, а зачем они мне?.. Ладно, увидимся позже. Не боись, я легко вас отыщу, когда закончу. От тебя за лигу воняет самодовольством!

Сол едва успел закатить глаза, как Кочевник уже скрылся за вереницей людей, столпившихся у деревянного помоста, на котором бард с лютней наперевес исполнял «Хроники восьми вассалов». Песнь эта была посвящена битве у Дикого Предела, с которым Луг разделяло всего несколько часов верховой езды. В той битве драконье войско пало, встреченное вёльвами, созванными со всех краёв, и зачарованными ими баллистами. Но, прислушавшись к песне барда, я поняла, что он воспевает вовсе не их, а проигравших; так, будто это драконы победили и будто бы они были истинными героями, достойными восхождения в сид. Людей, пританцовывающих вокруг с флягами мелассовой настойки, переписывание истории ничуть не смущало. Многие даже присвистывали и аплодировали, смеясь.

Разве весь континент не должен ненавидеть драконов?..

– Идём, – дёрнул меня за рукав Солярис, и я послушно последовала за ним по дороге, выложенной разноцветным мерцающим камнем, напоминающим крашеную морскую соль.

Все дома в Луге были сделаны из светлого саманного кирпича и насчитывали по несколько этажей, из-за чего город казался тесным и даже душным, будто нависал над тобой сверху и неустанно следил. Из каждой крыши торчало по два-три дымохода, и даже в самых маленьких и бедных на вид постройках двери покрывал тонкий слой меди, а окна переливались на свету от вставок цветного стекла, делая их похожими на витражи. Первое, что поразило меня помимо причудливой архитектуры, которая в книгах описывалась совсем не такой яркой, какой была на самом деле, – это деление города на ремесленные улицы. Если в Столице каждый торговал тем, чем мог, прямо у порога своего дома, то тут всему отводилось своё место: мы с Солом прошлись по переулку Ткачей, где в глазах рябило от пёстрых тканей и золотых нитей; затем миновали Железный, где ковалось оружие и где в толпе мелькнула знакомая бобровая накидка; а после оказались в сквере Книгочеев, где коллекционеры и филиды дрались за каждого покупателя, способного позволить себе что-то кроме чернил и клочка пергамента.

Солярис замер на полушаге как вкопанный, и несколько человек позади нас выругались, воткнувшись ему между лопаток. Не страшась ни их гнева, ни возможного разоблачения, Сол приподнял капюшон и принялся перебирать взглядом толпу. Желваки на его челюсти ходили туда-сюда, пока Сол не нашёл что искал – троих ребятишек, играющих на пороге одного из жилых домов. Судя по маленьким плетёным куклам у них в руках с кварцевыми бусинами вместо глаз и травой-ворожеей, заменяющей волосы, это были дети вёльв, что торговали травами в конце улицы.

– Эта считалочка… – прошептала я, и Солярис молча кивнул. Его лицо стало каменным – душить эмоции ему всегда было проще, чем показывать их. – Откуда дети туата Дану знают о Молочном Море? Разве мой отец не стёр его из человеческой истории?

Солярис только пожал плечами.

– Молочный Мор! – снова повторила девочка, переводя палец с одного ребёнка на другого, а потом на себя, пока считалочка не закончилась и палец не указал на второго мальчишку. – Ты водишь!

– Не хочу! Я устал искать вас, – проныл тот и вдруг замолчал, обнаружив, что двое подозрительных взрослых – мы с Солом – пялятся на него, застыв посреди улицы.

Всех детей, рождённых со времён войны, учили одной непреложной истине: драконы – это звери. Драконы – это опасность. Но, к моему потрясению, мальчик совсем не испугался и даже не удивился, когда их с Солярисом взгляды встретились. Только расплылся в щербатой улыбке, а затем и вовсе приветливо помахал ему своей плетёной куклой, на что Сол лишь торопливо отвернулся и пошёл дальше. Ещё несколько минут мы шли в полной тишине, не зная, как (и не желая) обсуждать это.

Для торговли мясом, овощами и другими яствами была отведена отдельная площадь, широкая и круглая, как расплющенная монета, и очень тесная: лавки, телеги и навесы из небесно-голубой ткани, которые трепал ветер, стояли на каждом шагу. Из-за обилия продуктов, которые портились раньше, чем их успевали продать, здесь больше пахло гнилью и тухлятиной, нежели сладкими яблоками из Медб или гранатовым вином из Ши. Последнее давали продегустировать каждому прохожему. Пока Сол выбирал, что нам может понадобиться в дороге, я заметила, что торговец предлагает местным вино из одной бочки – добротной и крепкой, – а приезжим из другой – хлипкой и потемневшей от сырости. Отличить первых от вторых было легко: мужчины, рождённые в Дану, носили косы, в то время как женщины предпочитали распущенные волосы. В их одежде также преобладали нежные оттенки и наряды из виссона, какие в Дейрдре носили лишь по праздникам Колеса года, а вместо гривен или фибул они украшали себя латунными амулетами и крупными костяными пуговицами.

Тренируясь угадывать на рыночных толпах, кто из какого туата прибыл, я случайно зацепилась взглядом за стройный силуэт, слоняющийся вдоль прилавка с пряностями. То была женщина, высокая и статная, укутанная в шерстяную шаль благородного синего оттенка. В смуглых руках с острыми серповидными ногтями, увешанных золотыми браслетами, она держала связку острого перца, и никто вокруг не обращал внимания на то, какого цвета у неё были волосы – сиреневые, точно лепестки новорождённой фиалки.

– Солярис… – позвала я, пытаясь вслепую нащупать рукой его плечо, чтобы не отводить глаз от женщины и не упустить её из виду. – Солярис, смотри!

Женщина расплатилась с торговцем парой монет и, сложив покупки в холщовую сумку, обернулась. Глаза у неё были такие же сиреневые, как и волосы, а лицо, хоть и выглядело юным, будто застыло на рубеже двадцати лет, но несло на себе тяжесть прожитых десятилетий. А может, и веков.

– Сол, там дракон!

Я не сдержалась и, всё-таки отвлёкшись, ударила его по локтю.

– Что?

Только тогда он отлип от изучения каких-то колокольчиков и резных статуэток, которые, очевидно, заинтересовали его гораздо больше еды, ради которой мы пришли на площадь. Однако, когда мы оба повернулись, женщины уже и след простыл. Кажется, она юркнула в поток людей, которые всё так же не замечали её неестественной красоты. Будто дракон, разгуливающий по человеческим улицам, не был чем-то необычным. Прямо как двадцать лет тому назад…

Неужели не один Дайре поддерживает отношения с ними – неужели это делает весь его туат? Почему же никто в Круге до сих пор не знает об этом?

– Ты видела дракона? – нахмурился Солярис, глядя на меня из-под своего капюшона, и, решив проверить свою дикую догадку, я сдёрнула этот капюшон вниз. – Дикий! Ты совсем сдурела, Рубин?!

Сол попытался прикрыться в панике, но было поздно: жемчужные локоны рассыпались вокруг его лица. Торговец, отвлёкшись от обслуживания покупателей, обернулся вместе с несколькими из стоящих в очереди. Находясь лицом к лицу с кем-то, чьи глаза горели жёлтым ярче цитринов, сложно было не догадаться, что этот «кто-то» вовсе не человек. Но…

– Им всё равно, – сказала я, когда люди продолжили кричать друг на друга, спорить и торговаться, абсолютно равнодушные ко всему, кроме уценённого хлама и бараньей лопатки помясистее. – В Столице тебя бы уже окружили и устроили допрос, а жители Луга даже не обращают внимания. Почему так, спрашивается? Вариант только один…

– Они привыкли видеть драконов, – прошептал Сол и схватил меня за плечо, оглядываясь. – Где ты видела другого дракона? Там? Кажется, я его чую…

– Это не он, а она. Женщина-дракон… самка… драконица… Не знаю, как их правильно называть, – пробормотала я и едва не откусила себе язык, когда Солярис дёрнул меня за руку и погнался за призраком сородича. Даже удушливое облако ядрёных специй не сбило его со следа: он уверенно проскочил прилавок, за которым торговец пересчитывал отданные женщиной монеты, и без тени сомнения завернул за угол.

Я не знала, что именно так взбудоражило Соляриса – всё ещё не утихший страх быть разоблачённым, любопытство или же тоска по соплеменникам, которых он не видел восемнадцать лет, – но бежал Сол резво, судорожно выискивая в толпе незнакомку со знакомым запахом. Снова поведя по воздуху носом, он свёл брови на переносице и затащил меня в переулок, где мы доселе не были: грязный, узкий, забитый увеселительными заведениями, но, к счастью, немноголюдный, ведь на дворе стоял полдень, а пить днём могли только дейрдреанцы и талиесинцы. Благодаря этому нам удалось разглядеть, как сиреневая шевелюра, всклокоченная ветром, мелькнула в конце улицы.

– Жди здесь, – велел Солярис, отодвигая меня от двери с кованой табличкой в виде пивной кружки. Эта дверь была единственной, куда могла зайти драконица, потому что дальше не оказалось ничего, кроме тупика, заваленного сеном, и поилок для лошадей.

– Ты издеваешься? – прыснула нервным смехом я.

– Что не так?

– Сколько раз меня должны украсть, чтобы до тебя дошло, что оставлять меня у таверны без присмотра – это плохая идея?! Я иду с тобой!

Поджав губы и окинув меня таким взглядом, будто прикидывал, насколько велики шансы, что история с немытыми бродягами и похищением действительно повторится, Солярис неохотно отошёл в сторону и смиренно пропустил меня вперёд.

Слова «Всегда бы так!» встали у меня поперёк горла и были проглочены обратно вместе с тошнотой, когда, переступив порог таверны, я нечаянно вдохнула стоящую там вонь. Всё в зале пропиталось душком пьяниц, которые дрыхли за одинокими столиками по углам, и даже аромат печёной свинины с луком, тянущийся с кухни, не мог перебить смрад рвоты, пота и крови. И как люди только могли есть в таких условиях?! Но, похоже, это мешало одной лишь мне – за дальним столом у стрельчатого окна толпа крепких мужей жадно вонзала зубы в аппетитные говяжьи голяшки. Не считая двух подавальщиц и хозяина таверны, разливающего брагу по железным кружкам, больше в таверне никого не было. Круглая люстра-хорос раскачивалась от впущенного нами сквозняка, отбрасывая блики на ещё один столик, кажется, тоже занятый: на скамье лежала сложенная шаль. Судя по розам, вышитым на пурпурной ткани, женская, но точно не та, в которой от нас убегала драконица.

Кому она принадлежала, если в таверне, кроме подавальщиц, не было других женщин?

– Солярис!

Он инстинктивно обернулся на меня, остановившуюся у двери, но это вовсе не я звала его, хотя чужой голос тоже был звонким, юным и девичьим. Створки кухни, расположенные за барной стойкой, откуда лился свет очага, распахнулись. Оттуда выскочила ещё одна посетительница с двумя длинными косами цвета пепла и широкой улыбкой до круглых ушек с серебряными колечками. Лишь благодаря тому, что я держалась у двери, она не утащила меня за собой, когда с разбегу напрыгнула на Соляриса и повалила его вместе с ближайшим столом на пол.

Мужчины с перемазанными в жиру ртами, поедающие голяшки, повернулись на шум. Девушка визжала и смеялась одновременно, сидя на Соле сверху. Она была щуплой и худой, меньше Маттиолы раза в два, но такой сильной, что Солярис даже не смог скинуть её с себя, беспомощно барахтаясь в окружении щепок и битой посуды.

– Солярис, Солярис! Это правда ты! Выглядишь, правда, неважно, но пахнешь… пахнешь совсем как раньше! Я узнала тебя. Какое же счастье!

– Дышать… не могу… – прохрипел Солярис, и я услышала натуральный хруст костей, до которого девушка стиснула его в объятиях. – Мелихор… Отпусти меня!

– Ой. – Она тут же отпрянула, но осталась сидеть на его торсе, возбуждённо постукивая перламутровыми коготками по деревянному полу у его головы. – Вечно забываю, что ты ещё совсем детёныш! Но, огонь мира сего, как же я рада, что ты жив, ма’рьят!

– Что ты вообще делаешь здесь, Мелихор?!

– А ты?

Оба замолчали, испытующе глядя друг на друга, и лишь когда Сол неловко кашлянул, кивая куда-то вбок, так называемая Мелихор подняла голову и часто-часто заморгала, заметив меня.

– Ой, – обронила она уже во второй раз и, сморщив носик, принюхалась, как это вечно делал Солярис, выискивая чей-то след. – Это же… Неужели… Ты нашёл ширен?!

Я не понимала тех слов, которые уже пару раз вставила Мелихор между фразами на общем языке, но в этот раз речь явно шла обо мне. Лишь когда она смахнула со лба короткую пепельную чёлку, я увидела, что у неё почти такие же глаза, как у Сола, – золотые, но более спокойного, прохладного оттенка, как если бы пелена дыма заволокла рассветное солнце. Подведённые зелёной краской вдоль нижних ресниц, они смотрели с тем же озорством и любопытством, с каким смотрят маленькие зверьки, прежде чем подобраться поближе. Губы же выглядели такими мягкими и красными, что напоминали молодые лепестки маков, которые росли под окнами замка Дейрдре. Несомненно, девушка была прелестна, а ещё очень уверена в себе: как и я, она тоже не стеснялась носить в городе мужские штаны, только прикрывала их сверху персиковой туникой, подчёркивающей такую же персиковую кожу.

Глядя на них с Солярисом, я испытывала странную смесь смущения, восторга и чего-то ещё, что заставило меня безмолвно взирать на них обоих, пока Мелихор наконец-то не встала.

– Ты такая красивая! – пролепетала она, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от меня быстрее, чем я успела моргнуть. Уже спустя секунду наши лица разделяла всего пара дюймов, и я почувствовала запах огня и роз, сидящий на её коже. – Такая… человеческая! Просто прекрасная ширен, Солярис!

Мелихор смешно шепелявила на некоторых согласных, будто ей мешал собственный язык, из-за чего её речь напоминала змеиное шипение. Затем она вдруг обхватила моё лицо ладонями и прислонила к своему лбу, обнажая в улыбке заострённые, как у Сола, зубы. Может, она и говорила странные вещи со странным акцентом, но при этом звучала до того искренне, что я не смогла не улыбнуться в ответ, хоть и понимала происходящее лишь наполовину.

– Веди себя прилично, Мелихор! – осёк её Солярис, уже поднявшийся с пола и отряхнувший полы плаща. – И перестань распускать руки!

– Всё в порядке, – ответила я, терпеливо позволяя Мелихор мять мои щёки, как глину, и изучать со всех сторон, будто это я была редкой диковинкой, а не драконы. – Меня зовут Рубин, я принцесса из Дейрдре, дочь короля Оникса и потомок Великой Королевы Дейрдре, которая…

Солярис так яростно затряс головой и замахал руками в ответ на моё приветствие, что я испугалась и замолчала, дожидаясь реакции Мелихор. К счастью, всё ограничилось тем, что она убрала руки с моего лица и уставилась на меня в упор.

– О-о-о, – протянула Мелихор многозначительно, сложив губы в идеальную форму этого самого «О», а затем обернулась на притихшего Соляриса и начала нервно перебирать пальцами обе косы, лежащие на плечах и доходящие ей до бёдер. Они были заплетены небрежно, будто впопыхах, и несколько прядок торчали в разные стороны, украшенные спиральными бусинами. – Выходит, Старшие всё-таки были правы…

– Не во всём. Это долгая история.

– Я в любом случае не осуждаю тебя, ма’рьят. Даже понимаю… Я бы тоже не смогла. Ох, какой же шум поднимется, когда все узнают!

– Все? – переспросил Солярис, и лицо его посерело от испуга, что мне доводилось видеть нечасто. – Кто ещё здесь с тобой? Вельгар? Осилиал?

– Нет, только Сильтан.

Этот ответ Солу явно понравился не больше, чем его собственное предположение, – зрачки сузились, а глаза забегали по таверне, кого-то ища. Тем временем Мелихор не церемонясь подхватила меня под руку, а затем и Соляриса, потащив нас к круглому столику под хоросом, где лежала сложенная красная накидка. Но Сол позволил усадить себя только после того, как Мелихор рассмеялась, похлопав его по спине с такой силой, что он закашлялся, и сказала:

– Расслабься, Сильтан сейчас на другом конце города. Эй, хозяин, принеси нам поджаристого цыплёнка и чая из сахарного тростника! Ах да, и черничный пирог! Ты же всё ещё любишь сладкое, а, ма’рьят?

Мелихор перегнулась через стол и потрепала его по волосам, отчего Солярису пришлось зажмуриться, дабы один из её когтей не выколол ему глаз.

– Простите, – наконец-то заговорила я, когда чувство собственной неосведомлённости стало действовать мне на нервы. В этот момент подавальщица как раз поставила на наш стол заварочный чайник из латуни и несколько глиняных пиал, разлив по ним душистый настоянный отвар. – Боюсь, я не совсем понимаю, вы… У вас… Г-хм…

– Это моя сестра, – выпалил Солярис тут же, избавив меня от необходимости формулировать столь щекотливый вопрос.

– Старшая, – уточнила Мелихор с деловитым видом, закинув ногу на ногу, и я поперхнулась травяным чаем, глоток которого сделала, чтобы смочить пересохшее горло. Даже ответ, что это бывшая возлюбленная Соляриса, не удивил бы меня так, как удивило это, ведь…

– Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть братья или сёстры. Ну, не считая… – Я осеклась, не рискнув произносить имя Юты, которое могло вскрыть ту рану на сердце Сола, что и без того отказывалась заживать и постоянно гноилась. К счастью, Мелихор перебила меня, не позволив паузе неприлично затянуться:

– Что ты! У него таких, как я, ещё целых пять. И все старшие!

– Пять?! – переспросила я, случайно проглотив веточку мяты, плавающую на поверхности чая вместе с лепестками ромашки и стружкой корицы.

Мелихор усмехнулась и, выставив передо мной перламутровые коготки, принялась по очереди загибать пальцы:

– Самый старший у нас брат Вельгар, потом братья Велиал и Осилиал, потом Сильтан, а потом уже я, единственная любимая сестрёнка, и, конечно же, Солярис. Мы все из одного выводка, только вылупились в разное время, поэтому Вельгару триста семьдесят лет, мне – двести тридцать, а Солярису всего… Сколько тебе там, малявка? Лет сорок?

– Мне семьдесят, дура, – вздохнул Солярис раздражённо, сбрасывая с рук на стол тесные перчатки.

– Ой, извините, пожалуйста! Уже семьдесят лет, какой большой и страшный дракон, – передразнила его возмущённый тон Мелихор, приложив руку к сердцу в правой части груди. – Ты сейчас, должно быть, где-то размером с лошадь.

– Три лошади не хочешь? – огрызнулся Солярис.

– Хм, целых три? А Рубин тебя хорошо кормила!

Завязался жаркий спор о том, с какой скоростью растут драконы и как их правильно измерять, и они оба снова забыли о моём существовании. Пока на кухне готовилось горячее, я решила не вмешиваться и позволить Солу насладиться обществом давно потерянной семьи. Несмотря на то что его лицо морщилось, как изюм, а из груди едва не вырвалось пламя, когда Мелихор вновь пошутила над его размерами, я была готова поклясться, что в глубине души он доволен. Теперь, зная об их родстве, я и впрямь видела, сколь они похожи: те же мягкие черты лица, те же тонкие и нежные (пусть и только с виду) пальцы и даже одинаковая мимика.

Спустив с плеч меховой плащ и поставив рядом походную сумку, я откинулась на спинку стула, понемногу смакуя чай, за горечью которого пряталась медовая сладость. В тот момент в таверну как раз вошли двое мужчин, тоже из Дану, судя по внешнему виду. Без слов швырнув на барную стойку пару серебряных монет, они заняли столик напротив – видимо, были завсегдатаями. За громкой руганью Сола и Мелихор было сложно разобрать, о чём они говорят, но кое-что расслышать мне удалось:

– Слышал, он пошёл на восток, к Золотой Пустоши…

– Надеюсь, там и упокоится. А то такими темпами у нас совсем не останется землепашцев. Слишком много деревень пожрал! Эй, а ты сам будешь крылышки или бёдрышки?..

Я подпёрла щёку рукой и снова сделала глоток терпкого чая. Эти двое, безусловно, обсуждали Красный туман – кто ещё мог лишить Круг туатов землепашцев и деревень? Но если я услышала всё верно и это не просто пустые сплетни, значит, туман больше не движется на Столицу – он идёт на восток через Золотую Пустошь. Неужели Ллеу был прав? Туман следует за мной по пятам?

– Хватит уже! Ответь на вопрос: что ты и Сильтан делаете здесь? – перешёл в наступление Солярис, когда бесполезные препирательства наконец-то ему наскучили. – Мы гнались за тобой от самого рынка! Почему ты…

– Это была не Мелихор, – встряла я, и Сол, так и не притронувшийся к своей порции чая, бросил на меня вопросительный взгляд. – Я не её видела тогда на рынке. У той женщины волосы были как сирень…

– Ничего удивительного. В Луге нынче много драконов водится, – пожала плечами Мелихор и залпом осушила свою пиалу, хотя чай в ней ещё исходил паром, как кипяток. – Иногда мы отправляемся группами, а иногда по отдельности. В этот раз, например, мы с Сильтаном полетели вдвоём: он отвечает за баранину и свинину, а я – за дрожжи и пшено.

– Так вы поэтому здесь? – спросил Сол. – Добываете припасы?

– Да. Ты ведь сам знаешь, как плохо с пропитанием на острове. Пока новые выводки не вылупились, еды хватало, но сейчас снова стало туго.

– Всё это время я думал, что драконы больше не покидают Сердце.

– Так и было до этого года, пока на трон Дану не взошёл молодой ярл Дайре. Жаль, что недавно его объявили преступником и правление перешло в руки одному из других братьев Дану… – протянула Мелихор, играя со своей глиняной пиалой. Я же вся обратилась в слух. Значит, семья отреклась от Дайре после его покушения на меня. Надо признать, это было разумно – мало кто захочет повторить Эпоху Завоеваний. Интересно, его бросили в темницу? Или уже казнили? – К счастью, новый ярл пока не спешит выгонять нас обратно, а большинство горожан помнят, сколько из наших жили в Дану до войны из-за близости туата к Кипящему морю. Здесь к нам относятся с уважением. Всё почти как раньше, не считая того, что нам запрещено залетать дальше Луга. Ради нашей собственной безопасности.

– И ради того, чтобы не допустить слухи, – догадалась я, налив себе ещё чая и устроившись поудобнее на деревянном стуле за грязным, поцарапанным столом, за которым сейчас вдруг оказалось интереснее, чем во время всех наших прошлых путешествий. – Вот почему в город пропускают только пеших путешественников, но не торговцев и всадников, – продолжила я, вспомнив толпы и пункты досмотра у городских ворот. – Все пешие путешественники – бедняки. Вряд ли они быстро разнесут слухи, если в них вообще кто-то поверит.

– А ты умная! – похвалила меня Мелихор, и, не желая огорчать её, я решила не добавлять, что сдерживать подобные слухи всё равно бесполезно. Это лишь вопрос времени – когда они дойдут до моего отца. Если уже не дошли. Но тогда почему он бездействует?.. – В город никого не пускают под предлогом новых реформ и перенаселения. Если вы были на рыночной площади, то видели, что для приезжих торговцев места здесь действительно нет. Продажа лошадей тоже отныне запрещена. Не знаю, сколько эта ложь ещё протянет и не откажется ли от тайного союза новый ярл Дану, но… – Мелихор тряхнула пепельными косами, будто прогоняя прочь мрачные мысли, и спиральные бусины в её волосах звякнули. – Теперь мой черёд спрашивать! Что здесь делаете вы?

В этот момент подавальщица поставила в центр стола деревянное блюдо с цыплёнком в вязкой чесночной подливе, набитым внутри дольками яблок и варёным пшеном. Мелихор тут же облизнулась и схватилась за самую мясистую ножку, пока Солярис, даже не удосужившийся снять плащ, наблюдал за этим со скептично приподнятой правой бровью.

– Красный туман, – проронил он только, но Мелихор и ухом не повела, уже вовсю жуя румяное мясо.

– Это тот, в котором деревни пропадают? – промычала она с набитым ртом. – Да, мы слышали, любимая тема всех пьяниц и пастухов… А вы двое-то здесь при чём?

– Долгая история, но нам нужно в Сердце.

– Погоди, так ты возвращаешься домой?! Навсегда?

– Не совсем… Может быть, однажды…

Мелихор фыркнула и махнула на Соляриса цыплячьей ножкой, отчего тому пришлось вытереть лицо рукавом накидки, чтобы убрать с него капли брызнувшего чесночного масла.

– Почему «однажды»? Что мешает тебе сделать это прямо сейчас?

– Говорю же, это долгая история. Думаешь, я просто так пропал почти на двадцать лет?! Всё не так просто, Мел…

Я молча заёрзала. В груди засвербело чувство вины, будто мерзкого червяка живьём проглотила. Солярис часто напоминал мне, что для драконов восемнадцать лет не срок и они ощущают время несколько иначе, нежели люди. Действительно, что значит даже целая человеческая жизнь для существа, способного жить тысячелетиями? Я знала, что умру ещё до того, как Солярис станет считаться взрослым по меркам драконов, – от старости или же от Красного тумана, не важно. В любом случае наша связь оборвётся, и Сол освободится, вернув власть над самим собой. Он сможет вернуться домой и воссоединиться с семьёй…

Но именно из-за меня он не может сделать этого прямо сейчас.

– Я мешаю, – прямо сказала я, и Мелихор тут же утратила интерес к цыплёнку, резко развернувшись ко мне всем корпусом. – Без меня Солярис не может ле…

– Рубин, – прервал меня он, и в его голосе зазвенело нечто болезненное, похожее на мольбу. – Ты не могла бы спросить у хозяина таверны, может ли он продать нам кое-что из своих запасов, чтобы нам не пришлось тратить время и возвращаться на рынок? Подойдёт солонина, хлеб, сыр… Словом, всё, что не портится и что удобно есть в пути. Пожалуйста.

Даже не пройди я сотню уроков этикета, поняла бы, что Солярис просто хочет от меня избавиться. Не имея ни малейшего желания позволять ему это, но понимая, что дела семьи касаются лишь этой самой семьи, я кивнула и послушно встала из-за стола, оставляя его с Мелихор наедине. Та уже догрызла цыплячью ножку и, вытерев блестящие от масла когти о льняную салфетку, выжидающе приосанилась.