Рука Кассандры

16

Старшина милиции Петр Иванович Толстиков медленно ехал на мотоцикле по ночным улицам своего участка и думал о завтрашнем футбольном матче. Он, конечно, не Лев Яшин, но верховые мячи его не беспокоят. Низовые, те, конечно, коварнее. Стенку выстраивать поаккуратнее. Ну да с таким свободным защитником, как капитан Зырянов, чувствуешь себя уверенно.

Вдруг на мостовую выскочил старичок в длинном пальто и шапке-ушанке и замахал руками.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант… – больше от волнения ничего, очевидно, сказать не мог и лишь показывал рукой на магазин «Игрушки», у которого остановился мотоцикл.

– Во-первых, гражданин, я не лейтенант, а старшина, – сказал с достоинством Толстиков, и любому должно было стать ясно, что звание старшины – это тебе не фунт изюма, – а во-вторых, успокойтесь и скажите, что случилось.

– Там, там… – старичок смотрел на темные витрины, уставленные ленивыми плюшевыми зайцами и пластмассовыми Чиполлино с луковками на голове, – там…

– Что же там?

– Человек! Грабитель. Я сторож, я слышал. Он то ходит, шаги слышно, то останавливается.

– Как же вы его проморгали?

– А я не моргал, – обиделся сторож. – Замок цел, окна тоже.

– Понятно, – кивнул старшина. – Спрятался в магазине до закрытия. Старый трюк. Только это не профессионал. Трюк-то любительский, да и магазин небогатый.

– Как это небогатый? – снова обиделся старик. – У нас знаете какой оборот…

– Ну да ладно, – вздохнул старшина, – будем брать.

– Как – брать? Что именно?

– Преступника. Ключи у вас есть?

– Вот.

– Где выключатель?

– Какой еще выключатель?

– Да внутри, в магазине.

– А, этот… Не знаю, товарищ старшина.

Старшина Толстиков нащупал в кармане электрический фонарик и начал отпирать замок.

– А если стрельнет? – шепотом спросил сторож.

– Не стрельнет, – уверенно сказал старшина. – Такие не стреляют. – Он осторожно открыл дверь, прислушался и вошел.

– Слава богу! – сказал мужской голос из темноты. – А я уж думал, что придется сидеть здесь до утра.

«Силен, бродяга, – восхищенно подумал старшина, – во дает! Слава богу… Ишь ты!»

– Сидеть, наверное, действительно придется, гражданин, только не здесь.

В неярком луче фонарика перед старшиной стоял молодой человек лет тридцати в помятом костюме. Еще бы, прятался, наверное, в подсобке, под ящиками. Известное дело.

– Вы не знаете, где выключатель? Я его в темноте никак не мог найти, – сказал человек. Голос у него был печальный. Да и то верно, веселиться вроде не из-за чего.

– Так прямо и искали? – саркастически спросил старшина, направляя желтое пятно луча на стены. – Да вот же он. Рядом с соцобязательствами.

Старшина включил свет и внимательно посмотрел на вора. Тот, казалось, о чем-то задумался и смотрел, не мигая, на игрушечных деревянных коней на колесиках.

– Как проникли? – с интересом спросил старшина. – Спрятались до закрытия?

– Кто проник? – вздрогнул человек.

– Не я, конечно. О вас речь идет.

– А я не проник…

– Я и спрашиваю: спрятался?

– Нет…

– А как же?

– Не знаю…

– И зачем вы здесь, тоже не знаете?

– Не знаю…

– Сколько вы вчера выпили, в таком случае?

– Вчера? Вчера… Вчера… Странное какое слово, если вдуматься, "ч" как зловеще звучит.

– Гражданин, – нахмурился старшина, – у нас тут не семинар, а задержание преступника.

– Преступника? – рассеянно переспросил гражданин в мятом костюме. – Ах да… понимаю… Это, наверное, я.

– Это вы совершенно точно заметили. Давайте в коляску, и поедем.

– Как это в коляску? – спросил взломщик и посмотрел на батарею игрушечных колясок, стоявших в углу.

– Так. В мотоциклетную.

В отделении злоумышленника усадили перед дежурным, который шумно вздохнул и обреченно положил перед собой протокол допроса.

– Имя, отчество, фамилия, место рождения, место жительства, должность, место работы… Как вы говорите? Младший научный сотрудник? – Дежурный заметно оживился и с интересом посмотрел на Куроедова. – Что же это вы, Александр Васильевич, деятель, можно сказать, науки и так некрасиво влипли? Когда вы вошли вчера в магазин?

– Я не входил… – сказал Куроедов и замолчал. Говорить ему было тяжело, и мысли все время путались. – Вчера я вообще не был в городе.

– Где же вы были? – Дежурный положил авторучку на стол, откинулся на спинку стула и вынул из пачки сигарету.

– Видите ли… это не совсем обычная история… Я вряд ли сумею объяснить…

– Понимаю, понимаю, – кивнул дежурный. – История у всех бывает необычная. По ошибке залез в чужой карман. Сам не знает, почему дал по морде. Прямо мистика какая-то. Где же вы были вчера, Александр Васильевич?

– В Трое…

– Где, простите, в Троицком?

– Нет, в Трое… Я же вам говорю, это не совсем обычная история.

– В Трое? – У дежурного округлились глаза. – Древние греки?

– Да, – тихо сказал Куроедов и опустил голову на грудь.

– И как там? – Дежурный подмигнул старшине. – Как жизнь?

– Я не сержусь на вас, – кривясь, пробормотал Куроедов, – я понимаю, что это звучит дико, но…

– Не сердитесь? Ну и на том спасибо, гражданин Куроедов. Только симуляция безумия – вещь тонкая. К ней готовиться надо, литературу специальную изучить. А вы – в Трое. Нехорошо. Младший научный сотрудник, а говорите, как школьник. Некрасиво.

– Я понимаю, я все понимаю… – Куроедов, казалось, с трудом произносил слова, делая усилие над собой. – Но что я могу еще сказать вам?

– Значит, вы утверждаете, что попали в магазин игрушек номер тридцать три прямо из Трои?

– Да.

– И для чего же, позвольте полюбопытствовать?

– Не знаю. Я ведь уже говорил, что не знаю, как попал туда.

– Ну хорошо, – вздохнул дежурный. – Может быть, вы посидите, подумаете, отдохнете…

– Знаете что? – У Куроедова, казалось, мелькнула мысль. – Позвоните моему научному руководителю Леону Суреновичу Павсаняну. Он заведующий сектором нашего института, доктор исторических наук. Вот телефон.

… Павсанян влетел в комнату, как смерч. Полы его плаща развевались, словно крылья. Под плащом была видна синенькая пижама. Увидев Куроедова, он зарычал и прыгнул на него.

– Саша! – крикнул он и рухнул вместе с младшим научным сотрудником на жесткую милицейскую скамью. – Видел? Не казни меня, Коня видел?

– Позвольте, товарищ Павсанян, – сказал дежурный по отделению, – вы подтверждаете, что это младший научный сотрудник Куроедов?

– Я? Подтверждаю? Дорогой мой, запомните эту минуту! Она войдет во все учебники, это вам говорю я, Леон Павсанян! А сейчас, дорогой, позвольте, Саша, ты видел?

– Видел, – грустно улыбнулся Куроедов. – Конь на площади…

– Ты видел Коня? – со священным ужасом переспросил Павсанян. – Сам?

– Да, Леон Суренович, видел.

Павсанян вдруг как-то бранно уменьшился в размерах, закрыл лицо руками и заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Зачем же вы его так? – укоризненно пробормотал дежурный. – Человек вас опознал, хотел помочь, а вы его каким-то конем…

Но Павсанян уже смеялся. Он выпятил узкую грудь и крикнул:

– Мой бедный маленький Геродюк! Мне жаль его детей, они будут стыдиться отца, который утверждал, что Коня не было.

– Потише, товарищи, – попросил совсем уже стушевавшийся дежурный. – Телефон звонит. Да, товарищ полковник. Все в порядке, нет, ничего особенного не произошло. Задержанный один. Как будто младший научный сотрудник Куроедов. Здесь он, у меня. Что? Как вы сказали? Слушаюсь, товарищ полковник. Выполняю. – Дежурный встал, дико посмотрел на Куроедова. – Полковник Полупанов приказал мне лично расцеловать вас, товарищ Куроедов. Трижды. Разрешите выполнять?

Иван Сергеевич Голубь устало потер веки.

– Так как же будем оформлять, Александр Васильевич?

– Да как хотите. Какая разница?

– Как это – какая разница? Отпуск за свой счет – одно. Командировка – другое. Тем более, если считать суточные по два шестьдесят в день, вам полагается за три тысячи лет, я тут уже прикинул, два миллиона восемьсот сорок семь тысяч рублей. Проверьте.

– Позвольте, для чего мне проверять, если мне этих денег никто, разумеется, платить не собирается. Я вас, Пиан Сергеевич, не понимаю.

– Кроме того, командировка не может быть оформлена, поскольку у вас нет отметки ни о прибытии в Трою, ни об убытии.

И снова уходит куда-то голос, не слышит никого Куроедов, только сухой жар руки Кассандры, только горьковатый запах ее волос, только бьющееся в ней отчаяние.

Махнул рукой, вышел. В коридоре Маша Тиберман. Глаза набрякшие, без косметики. Увидела, всхлипнула, по-детски шмыгнула носом. Абнеос, Абнеос, нежный бородатый ребенок. Ма-ша. Ма-ша. Да и было ли все это?

Их была горстка, чудом уцелевших во время пожара и резни. Они собрались в негустом лесу многохолмной Иды, и в ушах их все еще звучал треск огня и крики. Эней, привалившись спиной к дереву, вытирал пот со лба и никак не мог отдышаться: тащил на плечах дряхлого отца, да и сын висел на руке как гиря.

Сидели, молчали. Многоречива победа, поражение же молчит. Да и что скажешь, когда лица еще пылают от жара огня, а в глазах пустота: что скажешь, кому?

Но надо идти, пробираться как-нибудь к берегу, бежать от богами проклятого пожарища, от тлеющих руин, от пьяных греческих мечей. Ноги – что чужие, кажется, и не встать на них, да надо.

– Вставайте, – негромко говорит Эней, – идем.

Все покорно встают, один бородатый в диковинном костюме не подымается. Смотрит пустыми, далекими глазами. Тряпка, обмотанная вокруг шеи, уже совсем пропиталась кровью. Плох, не дойдет. А тащить некому. И так еле бредут.

Эней подходит к бородатому.

– Сможешь идти? – угрюмо спрашивает.

– Ма-ша, – бормочет запекшимися губами. – Ма-ша…

Легко умирать Абнеосу. Не здесь он, на склоне Иды, а там, в другом мире теперь его душа. В непонятном, но светлом и мягком, в добром мире. И Маша, Маша все смотрит на него так, будто ждет, просит чего-то. А что?

– Идешь? – еще раз спрашивает Эней, так, для очистки совести.

– Ма-ша, – все бормочет бородатый, и вдруг слабая улыбка трогает его лицо.

– Бредит, слово неясное все говорит, – бросает спутникам Эней. – Пошли!