Руки прочь, профессор

7. Наваждения 2.0

– Иванова, – горячий шепот заставляет кожу покрыться мелкими мурашками. Я чувствую тяжесть чужого тела, чувствую, как расползается молния на спинке платья.

Почему я в постели в длинном блестящем платье – это, конечно, другой вопрос. Хотя… Платье и платье. Отлично в нем спится. А что еще в нем делать, ходить, что ли?

– Иванова-а, – мягкий вкрадчивый голос снова превращает мои мысли в густой кипящий кисель. Я понимаю, что твердые костяшки ведут мне по спине, а потом – и вовсе ныряют под платье и сжимаются на груди.

Приятно, черт. Выгибаюсь призывно, требуя не останавливаться, подставляю шею раскаленным губам.

– Молодец, Иванова, – одобрительно шепчет голос, заставляя меня чуть ли не замурлыкать, – зачетку давай.

Зачетку?!

Ледяной душ и тот не заставил бы меня проснуться так быстро, как этот отголосок праведного ужаса, что ярким заревом озарил пустоту в моей голове.

Я сижу на кровати, жадно хватаю воздух ртом, и по-прежнему явственно ощущаю следы прикосновений на коже. Там, где жадные, грубые руки прикасались и мяли меня во сне. Так приятно было…

Чтобы привести себя в чувство – закусываю зубами тонкую кожу с тыльной стороны кисти. Только боль вытесняет фантомные ощущения, только боль заставляет кожу на шее гореть огнем в тех местах, где меня во сне целовали.

Молодец, Иванова, давай зачетку!

Господи, ну я ведь ошибаюсь, да? Ройх ведь мне не снился? Не снился мне опять? Это просто ужас какой-то!

Падаю обратно, на кровать, пытаюсь снова заснуть. Вот только – хрен мне, а не сон. Кровь в венах шумит, бурлит, кожа пылает, а еще… Это противное чувство внизу живота. Мучительная, тянущая, жгучая пустота.

Господи, как же от этой дряни избавиться?

Переждать?

Сейчас это кажется таким нестерпимым. Недостижимым. Ладно, может, тогда…

Зубы закусывают уголок подушки, пальцы ныряют вниз, под тонкую резинку, поглаживают-похлопывают такую горячую, такую ставшую вдруг чувствительной плоть.

Эй? Ты там с ума сошла, сестренка? Давай-ка уймись уже. Нам бы всем поспать, и тебе, и мне… Завтра сложные лекции. И номер для воскресного выступления хотелось бы прорепетировать. И к маме заехать!

Нет. Моя собеседница не хочет думать о каких-то там проблемах. Она хочет, чтобы я закрыла глаза и глубже нырнула под одеяло. Там, под одеялом, можно и грудь под тонкой футболкой пальцами сжать. И представить, что это не мои пальцы стискивают сосок. А другие. Грубые, жадные, почти жестокие…

Сжать, закусить губу, зажмуриться до ярких, оранжевых точек под темными веками.

А потом, осознав, чем именно занимаюсь, с грацией мешка с картошкой свалиться с кровати. Только ударившись коленями об пол, слегка прихожу в себя. На всякий случай – отвешиваю себе пощечину. Не сильную, но ощутимую.

– Ты с ума сошла, мать? – шепотом себя спрашиваю. – Серьезно, что ли? Других проблем нет? Обязательно надо подрочить в три часа ночи? Да еще и этого козла при этом представлять?

Можно, конечно, прикинуться, что я не понимаю, кого именно представляла, чей хриплый шепот так хотели услышать уши, чей бесцеремонный напор вызывал все эти настроения. Но уж сейчас, в три часа ночи, когда моя соседка сопит рядом, я могу быть откровенной хотя бы с самой собой?

Нет, это просто…

Он меня за шлюху держит! А я его держу – только за озабоченного козла, которому сначала моя подруга не дала, потом я не дала – вот он теперь и бесится.

Организм же мой – какой-то кретин. Вот прямо сейчас требует вернуться под одеяло, снова закрыть глаза и продолжить начатое.

А может, мне еще и кончить, выдохнув “Профессор” напоследок?

Вопрос задаю себе риторический и, к своему гневному возмущению, понимаю, что эта фантазия мне нравится.

Господи, да что за блядский такой настрой?

Ах, так!

Буквально назло себе – хватаю с батареи полотенце, ноги сую в сланцы и тащу свою задницу в душ. Тут главное, чтобы коменда не проснулась. Она не то чтобы против ночных купаний, но периодически насчет них орет. Но если не застукает и не проснется – тогда история о жестоком обращении со своей озабоченной тушкой останется моим маленьким секретом.

Душ принимаю такой ледяной, такой долгий, что когда возвращаюсь из душевой – почти час лежу под одеялом, лязгаю зубами, пытаясь согреться. Это, конечно, помогает, но не то чтобы очень.

В конце концов, когда Оксанка начинает ворочаться и переводить будильник, оказывается, что я так и не смогла уснуть. Просто лежала гребаных четыре часа в кровати и гонялась за всякой еретичной мыслью чуть ли не с топором.

– Ты чего? – Оксанка удивленно лупает на меня глазами, когда я резко сажусь и начинаю одеваться. – Чего ты так рано сегодня? Тебе ж ко второй паре?

– Похабщина всякая снилась, – сознаюсь честно. Мы вполне нормально общаемся для таких секретов. Если не конкретизировать – можно и объяснить, – как проснулась, так и не могу уснуть.

– Ясно, – Оксанка корчит сочувственную рожицу, – знакомая проблема. Особенно посреди цикла бесят такие штуки. Такая лютая вещь – все эти гормональные перепады.

– И чего с ними делать? – спрашиваю, прежде чем соображаю, что вопрос дурацкий. Соображаю. Поздно. Оксанка уже успевает прыснуть хохотом и даже завалиться обратно на кровать.

– Трахаться бывает полезно, Катюха, – выдыхает она просмеявшись, – как рукой обычно снимает.

– Да ну тебя нахрен, Оксана, – с трудом подавляю желание придушить насмешливую стервь подушкой. Озабоченная дура, блин.

– А ты попробуй, откроешь для себя много нового, – хихикает Оксанка и с демоничным хохотом сама уносится в душевую. Затем она в такую рань и встала, чтобы башку помыть.

А я…

А я задумчиво зависаю.

Не сказать, что я очень уж верю в то, что животворящая дефлорация что-то изменит в моей жизни. Но верю в прикладную психологию, которая неплохо объясняет рефлексы психологической защиты. Просто Ройх слишком долго меня прессует. Это все – стокгольмский синдром, не иначе. Я уже просто не представляю, какой может быть жизнь, в которой нет его пошлостей и унизительных знаков внимания.

Да и гормоны игнорировать просто нельзя. Третий курс и девственница, о таких вещах в нашем веке просто не рассказывают, чтоб не засмеял никто. Помню, созналась Марку, когда он мне предлагал и “дополнительным сервисом” подрабатывать. Как он хохотал – стены шатались.

Может…

Может, если я разберусь с этим вопросом – удастся выселить Ройха хотя бы с территории моих сновидений?

На пары иду, стараясь себя накрутить, как можно сильнее.

Решила – так делай, тем более, как Анька говорит – мне уже давно пора. Прихожу, стараюсь следить за лекцией, но украдкой постреливаю глазами по сторонам. На курсе архитекторов много парней. И из них уже не один ко мне подкатывал, то в кино приглашая, то на тусовку – на что характера хватало, туда и звали. Правда после пары таких тусовок я прослыла лютой динамщицей, но этот имидж мне до сегодняшнего дня не натирал.

А вот сегодня…

Смотришь и думаешь, что, может быть, я это зря, а?

– Эй, ты чего? – Анька толкает меня локтем, и я понимаю, что уже десять минут таращусь на сидящего впереди нас Костю Артамонова. Хороший парень, кстати, серьезный. Правда занят. За те полгода, что прошло с последнего его подката, замутил с Варей. И до того они сладко за ручки держатся, что вклиниваться между ними сможет только откровенная сука.

Я не настолько беспринципная.

Да я вообще не беспринципная, что уж там. Перед каждой сменой в стрип-клубе чуть не панические атаки ловлю о том, как папа с того света явится и придушит меня за это вот все.

– Да так, ничего, – соображаю, что Анька все еще на меня смотрит, краснею и утыкаюсь в тетрадь. Философичка гневно прокашливается, намекая, что еще чуть-чуть – и возьмет болтающих нас на карандаш. Лучше бы нет – уж больно въедливая тетка.

Впрочем, от Аньки так просто не избавиться. Анька пихает меня локтем и берется за телефон.

«Что-то с мамой?» – прилетает мне в Вотсап.

«Все нормально, – набираю, – мне не звонили из клиники, значит, все в рамках допустимого. В её положении отсутствие негативной динамики – это хорошо».

«Не заговаривай мне зубы, – прилетает в ответ, – я же вижу, что ты мутная какая-то. Чего ты задумала?»

«Да так», – пытаюсь уклониться от ответа, но напору Аньки еще никогда не могла противостоять.

Она атакует меня кучей стикеров и сообщений.

«Говори, говори, говори!»

Если бы меня когда-нибудь спросили, какой птицей стала бы моя лучшая подруга, я бы сказала, что стаей чаек. Эффект примерно тот же. А еще когда её распирает от любопытства – она начинает щипаться. Прямо на лекции. Потому что нельзя так мучить бедную её, которой ужасно интересно.

Такая несносная бывает – прям капец. Но лучшим друзьям прощают такие недостатки. Иначе вообще никого в жизни не останется.

– Скажу, скажу, скажу, – шиплю на ультразвуке, так чтобы философичка не услышала, а Анька наконец успокоилась – все плечо мне уже исщипала.

«Ну?!!» – нетерпеливо подмигивает мне Вотсап и начинает прыгать по экрану озабоченный пингвин.

«Обдумываю кое-что», – отбиваюсь, пытаясь понять, как это вообще сформулировать.

«Что? Что? Что?» – Анькиному напору носорог позавидует.

«Да вот думаю… – приходится зажмуриться, чтобы это озвучить, – думаю, что кое с чем мне надо расстаться».

«С чем?» – сначала Анька не понимает. Приходится два раза состроить говорящую физиономию, двух разных степеней досады. Ну как можно не понять.

«Бооооооже!!!!!!!!!!»

Вотсап должен был просто умереть от такого количества восклицательных знаков, сколько она мне прислала.

«А с кем, с кем, с кем?» – нетерпеливый таран Анькиного любопытства продолжает терзать мои стены.

«Не знаю, – досадливо морщусь, набирая, – это ведь нифига нельзя так вот решить».

«Конечно, можно, – Анька безмятежно отмахивается, – киса, тебе ведь не тридцать лет. Только не говори мне, что ты веришь в эту старперскую чушь про “первый раз только с мужем” и “только по любви”».

Ну, раз ты так просишь, Нюта, я, конечно, не буду это говорить.

«Сексом и для настроения занимаются, – прилетает мне веское сообщение, – относись к этому легче. Как к чистке зубов. Нужно для здоровья».

«Тебе легко говорить, – замечаю я, – ты с Илюхой уже второй год встречаешься».

«Ну так только встречаюсь! – Нюта выделяет последнее слово кучей восклицательных эмоджиков, – и то только потому, что он отлично трахается. Если ты думаешь, что я собираюсь за него замуж, детишек нарожать – зря. Я не настолько дура».

– Иванова! Капустина! Положите-ка телефоны мне на стол, – голос преподши по философии обрушивается на наши головы словно гильотина, – заберете после второй пары.

– Твою мать, – Анька морщится и выключает телефон перед конфискацией.

– Ну, мы и правда охренели в край, – замечаю. Анька морщится, но кивает. Разошлись ведь и вправду.

– Не ссы, подруга, – шепчет она, подталкивая меня локтем, – твое горюшко не горе. Найдем мы тебе мальчика для перепиха.

Эй-эй, что это еще значит “найдем”?