Руки вверх! или Враг №1.

Глава № 1 Ночные крики Толика Прутикова и их причины

Была у Толика Прутикова мечта. Эх, какая это была мечта! Пальчики оближешь! Волосы дыбом встанут! Мороз по коже! Вот какая мечта! Не то что у некоторых!

Проснётся ночью Толик, весь трясётся от радости, кричит на всю квартиру:

— Поймал, поймал! Честное слово, поймал!

— Ну и хорошо, — сквозь сон отвечает бабушка Александра Петровна. — Ну и молодец. Раз поймал, значит, можно дальше баиньки.

А Толик сидит на кровати, весь трясётся и ничегошеньки не соображает. Сидит Толик, сидит, трясётся Толик, трясётся и понемножку начинает соображать.

Соображает он, соображает, да и баиньки, сначала сидя баиньки, а потом — лежа.

Пройдёт какое-то время — и снова на всю квартиру радостные вопли:

— Поймал! Поймал! Честное слово, опять поймал!

И опять сквозь сон бабушка Александра Петровна говорит:

— Ну и хорошо. Ну и молодец. Раз поймал, значит, можно дальше баиньки.

А Толик сидит на кровати, весь трясётся от радости и ничегошеньки не соображает. Такое у него впечатление, что будто бы он крепко-накрепко спал, а кто-то вдруг заорал на всю квартиру, и он от этого крика проснулся.

Сидит Толик, сидит, трясётся Толик, трясётся и понемножку начинает соображать. Начинает он понимать, что кричал это он сам. И лишь поймёт, сразу уснёт — сначала сидя, а потом — лежа.

И вот так каждую ночь по нескольку раз. Бабушка всё это терпела, как бабушке и положено. А родители не выдержали и однажды ночью вызвали «скорую помощь».

Врач по фамилии Аборкин выслушал рассказ о странном поведении Толика с видимым состраданием, скорбно покачал головой и проговорил горестно:

— К сожалению, в данном случае медицина бессильна. Нет у нас ещё аппарата для промывания мозгов.

— А обязательно это надо? — обеспокоенно и недоверчиво спросила бабушка Александра Петровна. — Может, укол какой сделать или ещё лучше — порошочек бы или таблеточку…

— Не реагируют они на лекарства, — ответил врач Аборкин, — не реагируют, когда в шпионов играют. В это время они невменяемы, то есть совершенно ничего не соображают. Наблюдаются даже нарушения психики.

— Почему же медицина вплотную не займётся этим важным вопросом? — недоумённо спросил папа Юрий Анатольевич. — Если требуется промывание мозгов, значит, они не в порядке? Значит, их надо лечить немедленно! И мозги, и детей!

— Мозги-то у них, может, и в порядке, — всё так же горестно ответил врач Аборкин. — Но они, как и у вашего сына, за-би-ты.

— Чем за-би-ты? — возмущённо и испуганно спросила бабушка.

— Ерундой. Шпионами. Вы даже представить себе не можете, до чего ребёнка этот самый шпионизм довести может… Вот послушайте. — И врач Аборкин рассказал в высшей степени поучительную и грустную историю, которая излагается ниже.

Глава № 2 Разительные метаморфозы (превращения) ребёнка-эталона Власа Аборкина и известного двоечника Петра Пузырькова

— Есть у меня сын Влас. Тоже третьеклассник. Ребёнок был чудо. Образно выражаясь, эталон ребёнка, образец или, коротко, ребёнок-эталон. Учился только на пятёрки. Собирал металлолом, макулатуру. Развивал мускулатуру, то есть занимался спортом. Помогал маме и бабушке по домашнему хозяйству, предварительно выполнив домашние задания. Мыл посуду, полы. Сам себе гладил рубашки и с особенным удовольствием — брюки. Любил я любоваться своим ребёнком.

Приду в школу на родительское собрание, сижу и слушаю следующее:

«Ах, какой у вас замечательный Влас!»

Или:

«Ах, какой у нас показательный Влас!»

Иногда утверждалось и такое:

«Ах, если бы все дети у нас были, как Влас!»

Но однажды на одном из собраний встаёт без разрешения и приглашения один товарищ родитель, отец известного двоечника Петра Пузырькова, и говорит:

— Я лично в вашего Власа не верю, не верил и верить не собираюсь. Таких детей не бывает и быть не может. Получается, что ваш Влас лучше всех наших детей?

Тут встал я и тоже заговорил:

— Как же так — нашего Власа быть не может? Он уже есть. Он ест, спит, живёт, одним словом, существует. Учится только на пятёрки. Собирает металлолом, макулатуру, развивает мускулатуру. Помогает маме и бабушке…

— Это мы слышали! — перебивает моё выступление гражданин родитель, отец известного двоечника Петра Пузырькова. — Это мы слышали одну тысячу раз, какой у вас замечательный Влас. Но мы вам не верим.

— Хорошо, — говорю я, хотя в этот момент мне было очень плохо. — Мне вы не верите. А учительнице? Нашей глубокоуважаемой Зинаиде Петровне? Тоже не верите?

И этот гражданин родитель ответил:

— Тоже не верю. Даже очень.

Тут была вынуждена заговорить учительница, наша глубокоуважаемая Зинаида Петровна. Заговорила она следующим образом:

— Гражданин родитель Пузырьков, если ваш сын растёт ленивым тунеядцем, то это никак не даёт вам морального права полагать — даже в порядке теоретического предположения, — что дети других родителей — хотя бы тоже в порядке теоретического предположения — не могут расти замечательными. Правда, — подчёркиваю, — такое бывает крайне редко, в исключительных случаях, но — бывает! Великолепный пример у нас — Аборкин Влас. Обратите внимание на вот этот плакат, так любовно выполненный первоклассниками.

И все посмотрели

на

огромный красочный плакат, висевший под

портретом Власа:

Зинаида Петровна вслух и с выражением прочитала текст плаката, а отец Петра Пузырькова не постеснялся стукнуть, извините, кулаком по ученической парте и крикнул:

— Не верю! И плакату не верю! Сочинили вы Власа! Придумали! Из головы выдумали! Очки вы своим Власом втираете! Людей вы своим Власом пугаете!

Наступила тишина.

Такая тишина наступила, что слышно было, как текли слёзы обиды и возмущения по щекам нашей глубокоуважаемой учительницы Зинаиды Петровны.

А мы, родители, все, кроме отца Петра Пузырькова, сидели неподвижно, скорбно опустив головы, в которых было много тяжёлых мыслей.

— Вы просто завидуете мне, — вынужден был я сказать правду прямо в глаза этому родителю известного двоечника. — Но теперь всем, по крайней мере, стало ясно, почему у вас растёт такой сын.

— Какой это такой?

— Ленивый тунеядец.

— Согласен. С этим мы боремся. По мере сил, конечно. Но предупреждаю от всей моей души: подведёт вас Влас. Опозорит. Скандал устроит. Осрамит вас Влас показательный.

Тут зашумели все родители, да так шумно зашумели, как будто бы всем школьникам объявили, что все каникулы навсегда отменены.

Мы гневно спросили гражданина отца Петра Пузырькова:

— На каком таком основании вы обидели учительницу наших детей, нашу глубокоуважаемую Зинаиду Петровну? Раз. На каком таком основании вы не просто обидели, а даже оскорбили Власа и его родителей? Два. Как вы смеете не верить плакату, одному из средств наглядной агитации? Три. И четвёртое: что вы конкретно намерены предпринять, чтобы из вашего ленивого тунеядца-двоечника сделать хотя бы нормального троечника?

Родитель долго молчал, видимо, думал и ответил:

— Троечника мы из него когда-нибудь соорудим. Мы на него рационом кормления воздействуем. Он у нас без солёных огурцов жить не может. Так вот, даю собранию слово, что Пётр ни одного солёного огурца не получит, пока в нормального, как тут правильно заметили, троечника не превратится. Перед вами и глубокоуважаемой Зинаидой Петровной я извиняюсь, если требуется. С плакатом я оплошку дал. Плакат — дело серьёзное, а я как-то не подумал. Теперь опять о Власе. От всей моей души сочувствую его несчастным родителям и даже родственникам. Как они, бедные, не могут понять, что не способен ребёнок длительное время быть замечательным? Сил у него на это не хватит. Надорвётся. Здоровье не позволит. Нервы сдадут. Вот увидите! Ведь растет у них не ребёнок, а попка. То есть попугай. Или мартышка. Делает только то, что ему взрослые и плакаты советуют. А где же самостоятельность? Инициативность где, в конце концов? Вот мой Пётр вчера что отчебучил? Компот вилкой ел! Надо же было самостоятельно до такого додуматься! Всей семьёй хохотали. А вашему Власу скоро надоест попкой быть или мартышкой жить. Попадёт он обязательно под дурное влияние. И не узнаете вы своего Власа. Станет он хуже моего лоботряса.

— И, представьте себе, товарищи Прутиковы, — взволнованно продолжал врач Аборкин, — именно так и случилось. Произошла с Власом метаморфоза, то есть превращение. Увлёкся он этим самым шпионизмом. Вместо школы — кино про шпионов. Вместо домашних заданий — книжки про шпионов. Вместо сбора металлолома, макулатуры и развития мускулатуры — сплошное бегание с выпученными глазами. Рычит. Разговаривает на непонятных языках. И совершенно невозможно определить: то ли он кого-то ловит, то ли его кто-то ловит. Среди ночи, как ваш, вскакивает — и на бабушку с пистолетом. Правда, с деревянным.

Пётр же Пузырьков за это время тоже пережил метаморфозу: в троечники выдвинулся. А мой в двоечники скатился. Это Влас-то! Кошмар плюс скандал с ужасом!

Явлюсь в школу на родительское собрание, сижу и слушаю следующее:

«Ах, какой у вас отвратительный Влас!»

Или:

«Ах, какой у нас отрицательный Влас!»

Иногда утверждалось и такое:

«Ах, как хорошо, что дети у нас не такие, как Влас!»

Плакат и портрет со стены сняли и на склад сдали.

Увы, всё это было лишь началом!

Однажды Влас связал бабушку. Да, да, свою родную бабушку, мою тёщу Валентину Ивановну, привязал бельевой верёвкой к стулу, ходил вокруг и спрашивал:

— Какое получили задание? Квадрат приземления? Явки? Быстро!

Я стою в дверях, от изумления и внутреннего негодования шевельнуться не могу, а бабушка отвечает:

— Задание я получила такое. Как приземлюсь в квадрате, так кормить тебя перестану.

А Влас размахивает пистолетом и несёт уж совсем что-то несусветное:

— Поймите, запираться не имеет никакого смысла. Мы только зря потратим время. Вы же опытная разведчица и должны понимать, что нечего играть с нами в прятки. Ведь мы же встречались с вами в Париже осенью…

— Вла-а-а-ас! — испуганно позвал я. — Опомнись! Это же твоя родная бабушка, мать твоей родной мамы! Какой Париж? Она же дальше Голованово никогда никуда не ездила!

— Руки вверх! — крикнул он мне, родному отцу. — Ни с места! Одно движение — и пуля в лоб! Я стреляю без промаха и без предупреждения!

Поднял я руки вверх, в одной — тяжёлый портфель.

— Эх, по телевизору бы нас показать! — воскликнула бабушка. — Чтоб увидели люди, что в нашей дружной семье творится!

— Молчать! — прямо-таки заорал Влас на неё. — Учтите, что я даю вам семь минут на размышление! Дальше пеняйте на себя!

— Развяжи бабушку, — попросил я.

— Кругом! — прямо-таки заорал и на меня сын. — К стене! Стреляю без промаха и без предупреждения!

— Да он сумасшедший, — сказала бабушка, — связал бы ты его, а меня развязал. Я смирная. Да и мясо в духовке вот-вот сгорит.

«Если он сумасшедший, — подумал я, — то мне нужно вести себя предельно разумно. А если он не сумасшедший, надо его наказать и — строго. Может быть, и выпороть. Я, конечно, понимаю, что детей в принципе бить нельзя. И то место у Власа, по которому придётся бить, к нему, этому месту, ещё не прикасалась рука человека. Рука-то, правда, прикасалась, но не била, а шлёпала. Теперь же надо, по крайней мере, пороть… Надо ли?»

— Я скажу всё, — сказал я. — В Париже осенью вы встречались со мной, только я был переодет женщиной. Дайте мне стакан воды. Я очень устал, пока приземлялся в квадрат.

Хитрость моя удалась. Влас приказал мне не двигаться, ушёл на кухню, а я спрятался за дверью, извините, с ремнём в руке. Рука у меня немного дрожала.

Как врач я хорошо знаю, что самые горькие лекарства часто бывают и наиболее действенными. И когда Влас вернулся в комнату, я немедленно приступил к наказанию его.

Я проводил это сложное для меня и неприятное для обоих мероприятие без всякого энтузиазма и с трудом гасил в себе жалость.

Но бабушка Валентина Ивановна удовлетворённо приговаривала:

— Так ему! Пусть мясо в духовке горит! Так его! Пусть мясо в духовке сгорит! Так ему! Так его!

— Ни слова не скажу! Ни слова не скажу! — исступлённо повторял Влас. — Никого не выдам! Никого не выдам!

Опытом по применению ремня в целях воспитания я не обладал, поэтому Влас держался мужественно, а я вскоре выбился из сил. Тем более, что шляпа налезла мне на глаза, и я вообще не уверен, попадал ли ремнём по сыну.

Внезапно мне подумалось, что я нахожусь в глупейшем положении: ведь получалось, что и я сам играю в шпионов!

— Ни слова не скажу! — кричит Влас. — Никого не выдам!

Значит, он не воспринимает наказание в его прямом значении!

Хорошо ещё, что я сумел быстро развязать бабушку.

— Отныне, — сказал я присмиревшему Власу, — за каждую шпионскую выходку получишь.

— Да ещё как, — добавила бабушка.

Не убеждён, что я поступил педагогично, но Влас некоторое время явно старался вернуться от шпионской жизни к нормальной. Однако длилось это недолго.

Снова по ночам он начал вопить:

— Руки вверх! Руки вверх!

Пришлось повторить процедуру применения ремня с целью воспитания. Влас вёл себя мужественно, даже с оттенком некоторого презрения ко мне.

— Больше не будешь? — неуверенно спросил я. — Вспомни, какой ты был замечательный ребёнок. Эталон ребёнка. Тобой гордилась вся школа. Мне завидовал отец Петра Пузырькова. Теперь же я вынужден завидовать ему.

— Хочу быть разведчиком, — твёрдо шептал Влас, — или шпионов ловить.

— Лови себе на здоровье, — согласилась бабушка. — Только зачем меня-то связывать? Бабушки-то, слава богу, шпионами не бывают. И отец родной шпионом быть не может.

— Хочу быть разведчиком, — уже громко и отчаянно проговорил Влас, — или шпионов ловить.

— Да хоть водолазом, хоть парикмахером. Хоть репой на базаре торгуй. Только с ума не сходи.

— Хочу быть разведчиком, — в третий раз сказал Влас, — или шпионов ловить.

И по ночам опять крики:

— Руки вверх! Ни с места! Руки вверх!

Было совершенно очевидно, что применение ремня с целью воспитания не даёт результатов.

Так мы и живём. Иногда Влас ненадолго возвращается к нормальной жизни. Один раз он сдал металлолом, два раза — макулатуру. В конце учебного года едва не догнал по успеваемости бывшего известного двоечника, а ныне никому не известного троечника Петра Пузырькова. А потом опять отстал. И сейчас мечтаем, чтобы Влас учился хотя бы на двойки. Как-никак, всё-таки отметка. Власу же даже единиц в конце учебного года не ставили. Сам он уже портфель не открывал, да и в школу-то иногда заходил только потому, что лень было пройти дальше. Дойдёт случайно до школы, ну и зайдёт. Подумайте над этим, товарищи Прутиковы.

Глава № 3 И всё бы закончилось благополучно, если бы…

Когда врач Аборкин закончил свой, как он полагал, поучительный рассказ, Толик проговорил:

— Я тоже шпионов ловлю.

— Так ведь не хватит на всех вас шпионов-то! — воскликнула бабушка Александра Петровна. — В кино их всё время ловят, по телевизору за ними гоняются, в книжках тоже. Сколько людей за ними и без тебя бегает.

— Сам хочу ловить! — тихо выкрикнул Толик. — Своими собственными руками!

— А своими собственными мозгами ты можешь сообразить, что ничего глупее нельзя придумать? — очень гневно спросил врач Аборкин и мрачно заключил: — Советую вам показать мальчика психоневропатологу.

— Это ещё зачем? — ужаснулась бабушка Александра Петровна. — Ведь не псих он ещё у нас. Своего Власа небось за психа не считаете?

— Мой Влас уже был под наблюдением психоневропатолога, — скорбно отозвался врач Аборкин. — И вам я советую обратиться в клинику. Ничего страшного. Вам просто подскажут, какие надо принимать меры, чтобы…

— Никаких мер принимать не надо! — рассердилась бабушка. — Я своего Толика в обиду не дам! Не такая уж и страшная игра в шпионы-то. Футбол куда страшнее. Про хоккей и говорить нечего.

— Мама, — с упрёком обратился к ней Юрий Анатольевич. — Сколько раз мы договаривались не обсуждать вопросы воспитания ребёнка в присутствии самого ребёнка!

— Известное дело — бабушки, — сокрушённо заметил врач Аборкин. — Большинство из них не только тормозит, но даже извращает сам смысл процесса воспитания… Я настойчиво советую вам обратиться за консультацией к крупнейшему в нашем городе специалисту по детским нервным и психическим расстройствам Моисею Григорьевичу Азбарагузу. Всего хорошего.

После ухода врача Аборкина все долго молчали.

— А я всё равно поймаю шпиона! — сказал Толик. — Вот увидите! Героем Советского Союза буду! Вот увидите! А может, и двух шпионов задержу! А может, трёх! Четырёх! Пятерых!

— Пятерых и хватит, — ласково остановила бабушка. — Надо, чтобы и другим ребятам кое-что осталось.

— Объясни мне, пожалуйста, — почти грозно заговорил папа, — ты ведь не очень глупый мальчик, вернее, очень неглупый. Ну как это ты сможешь поймать шпиона? Они что, по улицам гуляют? Хорошо, предположим, ты встретишь шпиона. Каким образом ты узнаешь, что это шпион? Далее. Ведь он наверняка взрослый человек. Специально обученный. Вооружённый. Тут как минимум нужна собака. Тоже специально обученная,

— А сколько раз он просил у вас собаку купить? — торжествующе спросила бабушка. — Была бы собака, может, он и шпиона давно словил и успокоился бы, и по ночам не орал бы. Вот и надо сперва ребёнку собаку купить, а потом уж ребёнка к психам тащить.

— Это я с ума сойду… — прошептала мама, которая до сих пор молчала. — Это меня к психоневропатологу придётся вести, а может быть и везти. Как можно с серьёзным видом говорить о чудовищных глупостях? Какая собака? Зачем собака? Кого ловить? Зачем ловить? Когда ловить? Где ловить? Я вам сто раз говорила: у меня нет возможности воспитывать своего собственного сына. Я учительница. У меня в классе таких тридцать с лишним, и к каждому надо найти свой подход.

— Бабушка! Мамочка! Папа! — Толик несколько раз хныкнул, намереваясь громко и долго поплакать, чтобы разжалобить родителей, но хнык в плач не превратился, и мальчик тогда проговорил уже твёрдо: — Никто не имеет права запретить человеку быть бдительным! Служебная собака — не забава, а друг и помощник человека, который хочет поймать шпиона. Ну как вы не понимаете, что если я поймаю вражеского агента, то сразу перестану кричать по ночам?

— Умница ты моя золотая! — нежно прошептала бабушка. — Достанем мы с тобой собаку, не беспокойся. Супом её густым кормить будем. Всё равно супы у нас часто прокисают. Спать она будет на кухне под столом. Всё получается замечательно! Усь шпиона!

— Как хотите… как хотите… — бормотала мама. — Но я не вынесу… не выдержу… Собака под столом!.. Ужас! А если она окажется бешеной?

— Всем уколы сделают, — объяснил Толик. — Штук по двадцать. И ничего страшного.

— Разговор окончен, — очень грозно сказал папа. — Отныне никаких собак и никаких шпионов. Тем более — уколов. С завтрашнего дня начинаю тебя перевоспитывать.

До самого рассвета не мог Толик заснуть! Подумайте-ка внимательнее, войдите-ка в его положение! Была у человека мечта. Эх, какая это была мечта! Пальчики оближешь! Волосы дыбом встанут! Мороз по коже! Не то что у некоторых!

А его за эту мечту, извините, может быть, в психи запишут…

Толик вздохнул так тяжело, что из груди его вырвался стон, а на глаза навернулись слёзы обиды. Проглотив, как говорится, эти слёзы, он с горя чуть не залаял: до того ему захотелось сейчас же, немедленно погладить свою служебную собаку, скомандовать ей: «Ищи!» — и отправиться на задание — ловить шпионов. Но Толик, конечно, не залаял, а лишь вздохнул несколько раз.

— Чего не спишь? — сквозь сон спросила бабушка, услышав, как тяжко вздыхает внук. — Давай уедем в деревню к моей сестре, лови там шпионов сколько хочешь. Никто тебе мешать не будет. Вволю наиграешься.

— Не понимаете вы меня! — жалобно прошептал Толик. — Да не играть я хочу, а по-настоящему я хочу шпионов ловить! Я Родине пользу хочу принести! Настоящего агента иностранной разведки хочу задержать! Врага! Шпиона империалистической державы!

— Это я понимаю, — с большим уважением проговорила бабушка. — Только не знаю, чем бы тебе помочь. Ты, главное, пока хорошо учись. Макулатуру эту самую сдавай с металлоломом. Мускулатуру эту самую развивай. А в свободное время по сторонам смотри. Авось и попадётся тебе шпион какой-нибудь.

«Да, положение, — с тоской подумал Толик, — никто меня не понимает… И ведь что обидно! Вот сейчас, в этот самый момент, где-то недалеко, совсем, может быть, рядом, спокойненько действует шпион. А мне даже из дому выйти нельзя!»

Толик уснул в тот самый момент, когда зазвенел будильник, и, конечно, не слышал, как в комнату вошли родители, как они его, бедного, бранили и как бабушка его, любимого, защищала.

И всё бы ещё закончилось благополучно, если бы в это самое время Толик не закричал на всю квартиру невероятно истошным голосом:

— Руки вверх! Ни с места! Стреляю без предупреждения и без промаха!

— Прекрасно, — сквозь зубы сказал папа. — К психоневропатологу сегодня же, без предупреждения, негодник!

Глава № 4 Страдания пожилого агента ЫХ-000

И ещё одному человеку в этом же городе в это же самое время было тоже очень тяжело.

Опытнейший агент шпионской организации «Тигры-выдры» по имени Фонди-Монди-Дунди-Пэк, зашифрованный под индексом ЫХ-000, вот уже семнадцатые сутки дрожал от страха.

Откуда пришёл этот страх, пожилой шпион не знал.

Ни разу в жизни никого и ничего он не боялся. Его десятки раз сбрасывали кромешной ночью на парашюте, шесть раз в море — с аквалангом; из него, из Фонди-Монди-Дунди-Пэка, врачи извлекли двадцать три пули и одиннадцать осколков; тридцать четыре раза он был в смертельной и сорок два раза в почти смертельной опасности; за ним сотни раз гнались

пешком,

бегом,

ползком,

на четвереньках,

на лошадях,

автомобилях,

мотоциклах,

вертолётах,

самолётах,

подводных лодках…

На его лице врач Супостат, заведующий кабинетом «Ухо, глаз, нос и вся физиономия в целом», проделал одиннадцать пластических операций, и никто не знал, какое же в самом деле было настоящее лицо у ЫХ-000!

И, пережив все эти ужасы, Фонди-Монди-Дунди-Пэк понятия не имел, что такое страх.

А вот теперь, когда он выполнял последнее в своей жизни задание, после чего мог уйти в отставку с очень приличной пенсией, ЫХ-000 почему-то начал дрожать. Начал стучать от страха зубами. Один раз дрожал и стучал зубами так сильно, что выбил себе два передних зуба — верхний и нижний. И не зубов ему жалко было, а самого себя и всей своей жизни.

Он — майор, грудь в орденах и медалях, заслуженный шпион, уважаемый человек… Но кем — уважаемый? Своими же приятелями-предателями. А кто ещё уважать его может?

И за что?

Раньше это Фонди-Монди-Дунди-Пэка нисколько не интересовало. Он рассуждал примерно так: уйду в отставку, куплю себе двухэтажный домик на берегу озера, куплю автомобиль и моторную яхту под названием «ЫХ-000» и буду жить-поживать, телевизор смотреть; в огромном холодильнике всегда вдоволь мороженого всех сортов и сколько угодно фруктовки…

Сейчас же он мечтал лишь об одном: освободиться бы от страха! Но страх одолел до того, что ЫХ-000 сообщил в Самый Центральный Отдел «Тигров-выдров» о том, что он будто бы очень серьёзно заболел, и просил отложить выполнение операции «Фрукты-овощи».

Его начальник и закадычный враг полковник Шито-Крыто приказал ему немедленно выздороветь и вскорости ждать прибытия трёх агентов по кличкам Бугемот, Канареечка и Мяу. Ни одного из этих типов ЫХ-000 и в глаза не видел: наверное, новенькие. Но при одной мысли, что они вот-вот заявятся, Фонди-Монди-Дунди-Пэка начинало мелко и сильно трясти от страха, а зубы начинали выбивать противную дрожь. Унять её не было никакой возможности.

Всё чаще и чаще в седую голову ЫХ-000 стала приходить сладкая мысль — сдаться! А что? Закрыли бы его в камере, и он бы спокойно поспал. Он подходил к зеркалу, поднимал руки вверх и шептал:

— Сдаюсь. Устал. Сил моих больше нету. Дрожу от страха почти круглые сутки. Зубами стучу. Два передних зуба уже вылетели: один верхний, другой нижний. Руки трясутся. Поджилки дрожат. Надоело шпионить. А полковник Шито-Крыто очень плохой тип. Не пожалел старого специалиста.

Несколько дней ЫХ-000 не выходил на улицу, забросив все шпионские дела. Страх не уменьшался, а, наоборот, усиливался, и не только с каждым днём, но и с каждым часом. Уже дёргалась шея, а вместе с ней и голова.

А мальчишки во дворе с утра до вечера играли в шпионов (дурацкая игра, с точки зрения пожилого агента!) и кричали:

— Руки вверх! Руки вверх!

И при каждом таком крике ЫХ-000 подпрыгивал на месте, и его трясущиеся руки как бы сами тянулись вверх, а дёргающаяся вместе с шеей голова втягивалась в дрожащие плечи.

Совсем худо стало Фонди-Монди-Дунди-Пэку, когда он застрадал бессонницей, которой раньше не знал. И ночью ему отныне было ещё страшнее, чем днём.

Вот как-то, именно ночью, он подумал: а ведь страшно ему было всю жизнь, но тогда он умел отгонять страх или делать вид, что будто бы не замечает его. Сейчас же страх, а может быть и ужас, овладел всем существом Фонди-Монди-Дунди-Пэка. Стуча зубами, с трясущимися руками и поджилками (да ещё шея вместе с головой дёргалась), он сидел в комнате, не зажигая света, положив на стол перед собой оружие, и вздрагивал от любого звука.

Он хорошо представлял, что сейчас творится в Самом Центральном Отделе «Тигров-выдров»! Агенты Бугемот, Канареечка и Мяу, конечно, уже доложили, что ЫХ-000 не выходит на связь. Ведь он ни разу не был на условленном месте в городском сквере, а за последние дни не включал рацию…

Ночами он вспоминал свою жизнь, и чем больше вспоминал, тем хуже ему было. Главное, он не видел выхода из создавшегося положения. Ну, хорошо, предположим, он каким-то чудом выкрутится из этой истории, может быть, и задание даже выполнит… А дальше? Уйдёт он в отставку, купит двухэтажный домик на берегу озера, купит автомобиль и моторную яхту под названием «ЫХ-000», будет жить-поживать, телевизор смотреть; в холодильнике мороженое всех сортов, фруктовки вдоволь… Неужели только ради этого он всю жизнь рисковал своей жизнью?!

Ведь лишь сейчас, в эти дни, а особенно в эти ночи, Фонди-Монди-Дунди-Пэк понял, что он абсолютно одинок. Нет у него НИ ДЕТЕЙ,

НИ НАСТОЯЩИХ ДРУЗЕЙ,

НИ ВНУКОВ —

НИКОГО У НЕГО НЕТУ.

«Тигры-выдры» ненавидят детей, и ЫХ-000 их ненавидел, а вот пожилой Фонди-Монди-Дунди-Пэк вдруг полюбил их до того, что ему захотелось стать дедушкой. Тогда бы ему и пригодились и двухэтажный домик, и автомобиль, и моторная яхта, и холодильник… А к чему они ему одному?

Не подумайте, что пожилой шпион испытывал раскаяние или стыд. Нет, пока до этого он ещё не дошёл. Пока ещё только страх перепутал все его мысли.

Чего же страшился Фонди-Монди-Дунди-Пэк? Страшился он бесславного конца своей жизни. Ведь если его схватят, ему несдобровать: наказание будет самым суровым и, конечно, справедливым. Любое наказание он уже заслужил сто раз. Он принёс людям столько горя, что не смеет и думать о пощаде.

Нет, не сама по себе смерть пугала его. Пусть она придёт. Он примет её достойно, какой бы она ни была.

Но ведь никто, ни один человек во всём мире не пожалеет о том, что Фонди-Монди-Дунди-Пэка не стало на свете! Разве что приятели-предатели во главе с полковником Шито-Крыто повоют тридцать секунд будто бы от горя и тут же про него забудут, словно его никогда и не было!

Да, да, как будто его никогда и не было!

— Мама! — прошептал Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Мамочка!

И заплакал матёрый шпион человеческими слезами, хотя мамы и папы он не видел с тех пор, как ушёл в агенты, не переписывался с ними, денег им не посылал, не поздравлял ни с праздниками, ни с днями рождения, даже с Новым годом не поздравлял — просто забыл. Не нужны были ему они, папа и мама. А сейчас вот рыдал:

— Мама… мамочка…

В таких случаях правильно говорят: раньше надо было маму кричать.

— Всё! Всё! — вытирая трясущимися руками слёзы, сказал Фонди-Монди-Дунди-Пэк. — Надоела мне шпионская жизнь! Осточертела!

Он включил рацию. В эфире жалобно попискивал Бугемот. Потом ещё жалобнее запопискивал Канареечка, а за ним — Мяу… Ага, и вы не спите? Может быть, тоже плачетесь о своей шпионской судьбе? Не знаете, что вам и делать? Куда вы без меня в чужой стране? А кто нас сюда звал? Вот и трясёмся от страха… Тряситесь на здоровье!

И он отключил рацию.

Эх, давно надо было начать соображать! Был бы он сейчас не ЫХ-000, а пожилой хороший человек по имени Фонди-Монди-Дунди-Пэк. С детишками бы в футбол играл. Мороженое бы с ними ел! По телевизору бы мультики смотрел! И хохотали бы все во всё горло!.. А когда бы он умер, похоронили бы его по-человечески — на кладбище, с венками, с духовым оркестром, всплакнули бы все и долго бы его помнили…

И пожилой шпион опять залился человеческими слезами и опять задумался: а ради чего же он всю жизнь прятался, отстреливался, отсиживался, убегал, улетал, уплывал, уползал? Ради чего?

Чего ради?

Грудь в орденах и медалях, на плечах майорские погоны, в банке много денег накоплено, но нет у него

НИ

ПАПЫ,

МАМЫ,

ЖЕНЫ,

ДЕТЕЙ,

НАСТОЯЩИХ ДРУЗЕЙ,

ВНУКОВ И ВНУЧЕК,

ДЕДУШКИ,

БАБУШКИ,

ДЯДИ,

ТЁТИ,

ПЛЕМЯННИКОВ,

БРАТЬЕВ,

СЕСТЁР

БЛИЗКИХ И ДАЛЬНИХ,

ДАЖЕ СВЕРХДАЛЬНИХ

РОДСТВЕННИКОВ...

Никого у него нет, а если даже и есть, то неизвестно где!

Он даже не помнит, какой у него был нос до первой пластической операции, которую ему сделал врач Супостат, заведующий кабинетом «Ухо, горло, нос и вся физиономия в целом»!

А потом нос Фонди-Монди-Дунди-Пэку переделывали много-много раз — то удлиняли, то обрезали… Уши ему не один раз перекраивали. Хорошо ещё, что глаза заменять или переделывать не научились, а то бы и глаза у него были вроде бы как чужие.

Пожилой агент нежно погладил свой, можно сказать, очередной нос и решил, что больше никогда и никому не позволит кромсать свою физиономию. Этот нос будет его последним!

И тут же Фонди-Монди-Дунди-Пэку стало жаль и уши. Он их тоже погладил, и тоже нежно, и тоже решил, что никогда и никому не позволит их перекраивать. Эти уши будут его последними!

(Может быть, кому-то это и покажется смешным, но с каждым днём пожилой агент всё с большей нежностью относился к своему носу и своим ушам, гладил их и даже разговаривал с ними!)

И с каждым днём он всё чаще и чаще, глубже и глубже размышлял о своей жизни и о диверсионной группе «Фрукты-овощи».

Фонди-Монди-Дунди-Пэк чувствовал, что ему не заставить себя выполнять задание. Ведь диверсионной группе «Фрукты-овощи» поручено отравить город через водопроводную сеть… Такого подлого задания он не получал за всю свою подлую жизнь.

Вот ещё почему боялся выходить на улицу ЫХ-000. Ему стало казаться, что люди знают о нём всё…

И ещё Фонди-Монди-Дунди-Пэку стало казаться, что все люди смотрят очень внимательно и очень подозрительно на его нос и уши. Дело доходило до того, что пожилой агент в испуге иногда машинально прикрывал нос ладошкой, а уши прятал под воротник…

Трясущимися руками он включил рацию.

Рация загудела от напряжения: так громко орал полковник Шито-Крыто на своего агента — грозил ему смертью через подвешиванье за левую ногу к потолку…