Руны

Глава 1. СТРАСТИ ПО РУНАМ

Десять лет назад в научных кругах Германии разгорелся скандал. Казалось бы, для этого не было даже повода. Зимой 2003–2004 года из печати вышла книга Манфреда Гернера, посвященная символам и знаковым образам, сокрытым в фасадах фахверковых построек. По своему содержанию эта работа в значительной мере напоминала выходившие ранее книги того же самого автора, напечатанные в 1983 и 2000 годах. То есть речь шла о дополненном переиздании. Как говорится, ничто не предвещало ужасного. Однако кто-то из досужливых умов указал директору Германского национально музея на то, что работа М. Гернера по сути своей опиралась на разработки, которые в свое время предпринимались в недрах эсэсовской исследовательской организации «Наследие предков» («Аненербе»). Надо отметить, что Манфред Гернер этого особо и не скрывал — он указывал на это как в примечаниях, так и в списке использованной литературы.

Однако плох тот политкорректный немец, что на пустом месте не устроит скандал. В научных кругах сразу же вспомнили о том, что издательство, выпустившее книгу Гернера, принадлежало обществу «Фрауэнхофер», а то, в свою очередь, «считалось организацией с безупречной научной репутацией». Сразу же было обозначено, что любое использование разработок «Аненербе» являлось сомнительным с академической точки зрения. Озабоченное развитием событий общество «Фрауэнхофер» тут же устроило нагоняй издательству IRB, которое «посмело» опубликовать работу, основанную на столь «сомнительных подходах». К процессу обсуждения этой «возмутительной выходки» сразу же подключился еженедельный немецкий журнал «Шпигель» («Зеркало»), который не поленился нанять для оценки книги профессора Биндинга (Кельн). Однако с зубодробительной рецензией журнал опередила «Южнонемецкая газета», в которой был опубликован уничижительный отзыв профессора Сабины Деринг-Мантойфель. После этого издательство IRB решило отозвать книгу Гернера из продажи. Тираж был оперативно изъят, после чего столь же оперативно уничтожен. Руководство общества «Фрауэхофер» было довольно, хотя бы потому, что ему не приходилось более отвечать на вопросы докучливых журналистов.

Есть в пословице «Свято место пусто не бывает» своя сермяжная истина. Как только издательство IRB, следуя всем принципам трусливого конформизма, изъяло из продажи книгу Гернера, как в дело включилось «Немецкое издательство», та самая структура, что выпускала ранние версии этой работы в 1983 и 2000 годах. В высшей мере странная реакция научных и академических кругов на книгу Манфреда Гернера «Формы, украшения и символика фахверковых домов» (ранее она называлась «Руны и символы») стала лучшей рекомендацией для читателей. «Немецкое издательство» в течение двух лет выпустило два тиража этой работы, которая не то чтобы попала под запрет (в данном случае ни о каком переиздании и речи не могло быть), но излишне агрессивно третировалась представителями немецких ВУЗов. Когда книга все-таки стала доступна широкой публике, то независимая пресса буквально взорвалась восторженными рецензиями. Несмотря на то что авторами этих отзывов были не академики и даже не профессора, но все-таки лица, неплохо разбирающиеся в истории и проблемах культуры. Напрасно ранее критиковавшие книгу Гернера представители академических структур публиковали меморандумы о «безответственности», которую себе позволяли все подряд: издатели, решившиеся на новый вывод книги на рынок, читатели, ее покупающие, журналисты, дающие положительные рецензии. В этой связи невольно напрашивается вопрос: что все-таки немецкую профессуру смущает больше, сомнительность полученных в итоге исследования результатов, или все-таки то, что в этих исследованиях автор книги опирался на теоретические построения, сделанные сотрудниками «Наследия предков»?

Когда заканчиваются сугубо научные доводы, в ход идут политические обвинения. Нечто подобное можно было наблюдать в связи с событиями, которые разворачивались вокруг книги Гернера. Например, осенью 2005 года Свободный университет Берлина и Германский национальный музей провели специальный симпозиум (!!!), на котором обсуждались отнюдь не тезисы и положения работы Гернера, а меры, направленные на противодействие распространению его книги. Также обсуждались возможности создания системы, которая бы могла воспрепятствовать использованию идей и построений, сделанных сотрудниками «Наследия предков», равно как и любыми другими исследователями, которые формально могли относиться к фелькише-организациям. Комментарии излишни. Речь шла не просто о формировании цензуры, а о создании системы ограничения доступа к научным сведениям, относящимся к сфере гуманитарных наук. Попытки участников «инквизиционного» симпозиума представить использование упомянутых выше научных проектов и их составляющих как катализатор политического радикализма являются нелепыми. В конце концов, представителям германских академических кругов пора бы определиться: либо они апеллируют к «научной несостоятельности», либо же используют в качестве аргумента «условную близость к ультраправым кругам».

Так все-таки о чем же вел речь Манфред Тернер в своей книге, вызвавшей столь неоднозначную реакцию? Книга о «глубоком погружении в суть зодчества» — так первоначально значилось в рекомендации, которую давало общество «Фрауэхофер» своему издательству. Надо отметить, что общество «Фрауэнхофер» — это не какая-то оккультная структура с репутацией общества «Туле», а респектабельная исследовательская организация, которая до того момента, как опубликовала книгу использовавшего наработки «Наследия предков» М. Гернера, пользовалась исключительным влиянием в Германии. Например, президент этого общества профессор Ганс-Йорг Буллингер был советником канцлера ФРГ по вопросам перспективного развития науки. Хотя бы по этой причине сторонники академических подходов задавались возмущенным вопросом: как можно было рекомендовать к публикации книгу, которая была посвящена отнюдь не проблемам строительства фахверковых домов, а «мнимому значению декоративных и инженерных конструкций, находящихся на фасадах этих домов». Между тем в своей аннотации издательство IRB рекомендовало книгу читателям следующим образом: «Она может быть наглядным руководством, оказывающим бесценную помощь в распознавании и понимании разнообразных образных форм на фасадах фахверковых домов. Знаки, понятия и символы приводятся в алфавитном порядке. Многочисленные примеры богато иллюстрированы. Полноцветные вклейки с иллюстрациями облегчат идентификацию символов и элементов орнамента». На первый взгляд нет ничего преступного в том, чтобы все желающие смогли разобраться в символике фахверковых построек. Подход, предполагающий, что фахверковые дома можно читать как открытую книгу, хотя и считается устаревшим, но тем не менее все-таки имеет право на жизнь. В данном случае здание (в первую очередь фахверковая постройка) воспринималось не столько как дом, сколько как носитель символов, которые были сокрыты в нем строителями или заказчиками. Мыслилось, что поиск и изучение подобных символов позволяли понять истинное предназначение здания или мотивы, которые двигали людьми, его создававшими. Надо отметить, что подобной точки зрения придерживались не только сотрудники эсэсовской организации «Наследие предков», но и многие германские исследователи. Хотя бы по этой причине повод для скандала был явно надуманным. Более того, Гернер сам отметил в своей книге, что отказался от того, чтобы считать символы, запечатленные на фасадах фахверковых домов, рунами в их классическом понимании.

Нельзя отрицать тот факт, что все неизвестное, таинственное, сложно поддающееся трактовкам в одинаковой мере притягивает и специалистов, и дилетантов. Руны принадлежат к числу подобных притягательных объектов. Их трактовки бывают настолько невероятными, что в некоторых случаях авторы, обычно принадлежащие к числу не слишком-то хорошо образованных мистиков, даже не удосуживаются хоть как-то аргументировать собственные выводы. Скорее всего, считается, что раз речь идет о мистике, то разумные доводы и аргументы совершенно неуместны. Однако комбинирование фахверка и рун является очень сложной темой, которую невозможно списать исключительно на причуды дилетантов и сумасбродов от эзотерики. И руны, и узоры, образованные фахверковыми конструкциями, являются исторической реальностью. Оспаривается лишь возможность их гармоничного сочетания. Одни видят в фахверке сугубо инженерные конструкции, другие — нечто вроде средневековых письмен. Одной точки зрения придерживаются скептики из академических кругов, другой — широкий спектр исследователей, от опальных профессоров до тех, кого действительно можно назвать дилетантами. Последних обычно винят в том, что они восприняли тезисы, которые на рубеже веков развивались в фелькише-кружках, а затем в недрах «Наследия предков». В данном случае слово «Аненербе» («Наследие предков») звучит едва ли не как приговор, который «окончательный и обжалованию не подлежит».

О рунах написано слишком много, чтобы еще раз пересказывать сотни или даже тысячи страниц, посвященных этой проблеме. Ограничимся очень кратким обзором того, что собой формально являют руны. «Академисты» придерживаются точки зрения, что руны — это всего лишь форма ранней письменности, предшествующей появлению букв. Руны были распространены в Центральной и Северной Европе. Опять же «академисты» категорически отрицают, что из рун можно было образовать хотя бы какое-то подобие алфавита. «Однако во всех локальных вариантах ключевые знаки и их значение были стабильными», — заявляют они. Подобные выводы кажутся весьма острожными, если не сказать, и вовсе трусливыми. Отрицание четкого рунического строя, характерного для разных стран, кажется вдвойне большей нелепицей, нежели признание факта его наличия. В любом случае рунические знаки были распространены не только в Скандинавии, Исландии и Англии, но на всем континентальном пространстве от Германии до России, от берегов Северного моря до Средиземноморья.

Научный интерес в отношении рун наметился в XIX веке, когда по большому счету и стали формироваться современная лингвистика и современная историческая наука. На тот момент руны ассоциировались исключительно со Скандинавией. Тогда была выдвинута версия, что руны были письменными знаками, созданными на основе латинского и греческого алфавитов. Аргументируя в пользу того, что руны не образовывали специфического алфавита, «академисты» говорят об их кратком бытовании в Северной и Центральной Европе — VI–VII века. При этом «академисты» обходят стороной тот факт, что в Скандинавии руны в качестве письменности использовались вплоть до XVI века. Надо обратить внимание, что рунические знаки можно было найти на предметах быта, в захоронениях, на украшениях и т. д. Сторонники «апокрифического» руноведения, которое развивалось в период с 1880-х по 1940-е годы, придерживались мнения, что эти знаки были особым выражением «германской культуры». Поскольку эти письменные знаки предшествовали латинскому алфавиту, то это якобы должно было доказать исключительную силу германского духа. Руны могли являться не просто письменными знаками, прототипами современных букв, но каждый из этих знаков обладал особым смыслом, а сложенные из рун символы могли трактоваться либо как целые фразы, либо как некие заклинания.

В конце XIX века в среде фелькише-группировок и немецких националистических организаций можно было наблюдать проявление повышенного интереса к рунам. Предпринимаемые исследования в большинстве случаев носили поверхностный характер и основывались на мистических предположениях и сложно доказуемых гипотезах. Однако именно работы этого периода сформировали повышенный интерес к теме, которая позже был подхвачена в исследованиях, предпринимаемых сотрудниками «Наследия предков». В основу большинства построений была положена гипотеза, что на территории Северной Европы существовала высокоразвитая цивилизация, использовавшая в качестве письменности рунические знаки. Указанная цивилизация в свое время дала начало античным государствам, равно как и государствам всего средиземноморского региона. Руны как бы являлись доказательством того, что нордическая цивилизация превосходила и предшествовала цивилизации античной. Среди исследователей рун можно выделить трех человек, которые хотя и по-разному, но все-таки внесли в свой вклад в формирование «мистической концепции» их трактовки. Это был Гвидо фон Лист (1848–1919), Филипп Штауфф (1876–1923) и Карл Теодор Вайгель (1892–1953). Предметом их исследований была не только древняя письменность и рунические знаки, но также любые проявления германского духа в повседневной жизни, символы, запечатленные на зданиях, предметах быта, в ландшафте и т. д. Именно эти символы, в том числе обладающие формой рун, считались своего рода тайными посланиями, точнее, проявлением древних знаний, которые были утрачены.

Надо отметить, что в задачи эсэсовского исследовательского общества в том числе входил поиск подобных знаний, а потому попытки интерпретации, которые Вайгель предпринял еще до прихода к власти национал-социалистов, оказались востребованными. Одним из направлений его исследований был поиск и интерпретация древних символов на фасадах домов фахверковой постройки. Инженерные конструкции превращались в книгу, позволявшую черпать из нее «тайные знания». Нельзя сказать, что подобная идея была впервые предложена именно Карлом Теодором Вайгелем. В начале XX века подобные мысли (хотя и различной форме) были высказаны и создателем ариософии Гвидо фон Листом, и активистом «Германского ордена» («Германенорден») Филиппом Штауффом. Они исходили из того, что носители мудрости древних германцев (арманы) сокрыли свои знания в переплетениях и орнаментах фасадов фахверковых домов. Таким образом, фахверк превращался в «носителя знаний о дохристианских верованиях германцев». Кроме всего прочего Гвидо фон Лист заявлял, что посредством рун и тайных символов смог обнаружить потоков «арманов» и повелел им сохранять расовую чистоту. Ариосфоия всегда была связана не только с поиском тайных знаний, но и с мистико-расистскими идеями, которые в целом строились на комплексе представлений об избранности «германской расы».

С расистскими организациями был связан и Филипп Штауфф. Его еще в начале 1911 года привлекли в общину «Молот», которая действовала в Мюнхене. Штауфф уже был известен не только своими публицистическими талантами, но и антисемитизмом. Кроме всего прочего он давно вынашивал планы по созданию «арийской ложи», что нашло полное одобрение в антисемитском движении Фрича. Однако первым, кто осуществил этот замысел, был все-таки не Штауфф, а предводитель магдебургской общины «Молот», которого звали Герман Поль. Именно он 5 апреля 1911 года основал в родном Магдебурге ложу «Вотан». Десять дней спустя последовало создание так называемой «Большой ложи», гроссмейстером шторой был избран сам Теодор Фрич. Однако название «ложа» смущало многих антисемитов, так как оно апеллировало к масонской традиции. Именно по этой причине весной 1912 года «Большая ложа» была переименована в «Германский орден». Однако это не значило, что Поль прекратил агитацию за свою идею. До конца 1911 года он разослал множество писем по всей стране. Отчасти это возымело действие — в 1912 году на севере и востоке Германии возникло несколько «арийских лож».

После раскола «Германский орден» оказался представлен Бернхардом Кернером, Эрвином фон Хаймердингером и доктором Геншем. По большому счету с этого момента деятельность «Германского ордена» переместилась на север страны, в Берлин, где организации не давала окончательно умереть активность Филиппа Штауффа и Эберхарда фон Брокхузена. На тот момент Филипп Штауфф окончательно утвердился как последователь идей Гвидо фон Листа. Он даже вошел в состав «Общества фон Листа», которое было создано не без его участия в Берлине. Однако известность Штауффу принесли все-таки не его рунологические изыскания, а его антисемитская публицистика. Именно он издавал множество брошюр по заказу пангерманских и антисемитских объединений. В частности, речь шла о знаменитой «Семи»-серии («Семи-гота», «Семи-альянс», «Семи-кюрхнер»), которая являлась своеобразным справочником «Кто есть кто?». В данном случае речь шла о наличии евреев в сфере культуры, экономики, армии. Отдельно Штауфф занимался поиском еврейских корней у немецких дворян.

Если же говорить о фахверке, то принято считать, что он делился на несколько направлений: «саксонский», «франконский», «алеманский» и т. д. То есть облик фасадов фахверковых домов во многом зависел от ландшафта и племени, которое этот ландшафт в свое время заселяло. Однако именно Штауфф обратил внимание на то, что на фасаде зданий можно было обнаружить символы, трактовкой которых он и занялся. После публикации его книги «Рунические дома» в Германии началось повальное увлечение поиском символов на фахверковых зданиях и их расшифровкой. В рамках «Наследия предков» эта деятельность была упорядочена, некоторые ее направления были сокращены, в общую идейную картину пытались внести ясность. Например, в эсэсовской организации категорически отказались от наследия Гвидо фон Листа, полагая его «фантазером», но тем не менее исследование рун, равно как и символов в целом, было продолжено — этим знакам придавалось особое значение.

Задача этой книги состоит в том, чтобы, с одной стороны, рассказать о деятельности «Наследия предков», в частности о попытках изучения символов и их «особого значения». Сразу же спешу разочаровать читателя — в деятельности «Аненербе» почти не было ничего мистического, как это принято показывать в популярных и не совсем научных телевизионных передачах. Работа была во многом рутинной. Тем не менее мы позволили себе привести текст оригинальных докладов, которые в свое время были подготовлены тремя начальниками отделов «Наследия предков». Минуя поздние интерпретации, хотелось бы показать оригинальные наработки, созданные сотрудниками «Наследия предков», что позволит читателю понять — есть ли в них что-то сомнительное и таинственное, что вызывает, например, у германских «академистов» столь бурное неприятие любых научных работ, в которых хотя бы в незначительной мере были использованы итоги работы сотрудников «Аненербе».

Глава 2. КАК ВОЗНИКАЮТ ЗАГАДОЧНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ?

Лето 1935 года в Германии не было богато на громкие политические события. Открытие второй и самой крупной на тот момент школы СС, располагавшейся в Брауншвейге, едва ли можно было отнести к таковым. На этом мероприятии из заметных персон Третьего рейха присутствовал только лишь рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Сразу после этого, 1 июля 1935 года, он направился в Берлин, чтобы участвовать в событии, которое и вовсе не освещалось немецкой прессой. Речь шла об основании небольшого культурного учреждения. Зачем это потребовалось рейхсфюреру СС, тем более что культура не входила в его служебные обязанности? Что же это была за структура, ради которой он решил пожертвовать общением с Гитлером, который в указанное время посещал Мюнхен? В тот день, 1 июля, Гиммлер присутствовал на учредительном собрании Исследовательского общества древней истории «Немецкое наследие предков».

Одним из учредителей этого общества (а фактически его создателем) являлся частный исследователь Герман Вирт. Он, полуголландец-полунемец, родился в 1885 году в семье учителя в нидерландском городе Утрехт. В юности Вирт проявлял интерес к гуманитарным наукам. После изучения в Лейпциге и в родном Утрехте философии, германистики, истории, теории музыки он вместе с этнографом Джоном Мейером издал работу «Закат народных голландских песен». Уже тогда молодой талантливый ученый был ярым приверженцем идей пангерманизма, разделяя идеалы романтическо-националистических организаций, планировавших трансформировать всю Европу. Начало Первой мировой войны застало его в Берлинском университете, где он преподавал голландскую филологию. Не задумываясь, он ушел добровольцем в кайзеровскую армию. Заметив молодого специалиста, германское командование направило его на создание «фламандского движения». Скорее всего, он служил германским офицером при так называемых «фламандских активистах». Эти люди, являясь сепаратистами, уже давно мечтали о разрыве культурных и политических связей с Валлонией, ориентированной на Францию. До сих пор остается неясным, какую роль во всем этом должен был сыграть Вирт. Сам он позже невнятно писал о ставке на Германию и Фландрию. Его биографы замечали, что в это время он являлся последовательным приверженцем великогерманского мышления. Эта фраза вряд ли что объясняла. Вероятнее всего, Вирт тогда являлся поборником идеи «Великих Нидерландов», в которую он добавил немецкий «фелькише» элемент. Но, видимо, «великоголландские федералисты», именно так именовали себя поборники этой идеи, не прислушались к своему немецкому земляку. Об этом говорил хотя бы тот факт, что в сентябре 1916 года кайзер Вильгельм II лишил почетного звания титулярных профессоров всех голландских «вальдойче» (людей, ставших добровольно немцами), так как те пропагандировали сепаратистские идеи. Вирт разделил судьбу этих голландцев.

Можно рискнуть предположить, что в свое время Вирт входил в организацию «Landbond der Dietsche Treckvogel» — «Союз голландских перелетных птиц», аналог немецких «Вандерфогель» («Перелетные птицы»), консервативного молодежного движения, проповедовавшего возврат к природе и романтический национализм.

Что же делал Вирт в 1917–1918 годах? Одно время он преподавал в Брюссельском университете фламандский язык. Но почему пангерманист Вирт не вернулся обратно в Германию, предпочитая зарабатывать хлеб преподаванием, что особого дохода тогда не приносило? Причина, наверное, кроется в том, что после крушения монархии республика решила отказаться от реакционных специалистов, тем более тех, кто был иностранцем. В Германию Вирт вернулся лишь только в 1923 году. Он поселился в Марбурге и, не найдя достойной работы, занялся частными исследованиями. Именно здесь он начал работать над своей книгой «Происхождение человечества». Она была опубликована в Йене пять лет спустя. Но все-таки основной темой его исследований осталась германистика. Здесь его научные интересы переплетались с националистическими убеждениями, создавая гремучую смесь. Его научные и политические цели, фактически совпадая, состояли в том, чтобы возродить и усилить чистую немецкую духовность, которую он противопоставлял Веймарской республике и либеральной науке. В отличие от многих публицистов того времени, находившихся в лагере «фелькише», Вирт старался, чтобы его теории имели достаточное научное обоснование. Впрочем, сейчас его система доказательств может показаться некоторым академическим исследователям более чем сомнительной. Уже в своей диссертации он писал, что забвение народных голландских песен было предопределено развитием всемирной экономической системы, что космополитизация хозяйственной системы вела к трагическому крушению культуры Нидерландов. Создавая собственное видение мира, он решил опираться на весьма оригинальную методику. Обобщая письменные системы средиземноморских народов, символику североафриканских племен, наречия индейцев Северной Америки и эскимосов, он пришел к выводу о существовании культурной общности народов североатлантического бассейна. В подтверждение этого он почему-то приводил письменные памятники, найденные в Юго-Западной Европе, а не на севере континента. Опираясь на подобные документы, он вывел существование древней единой монотеистической религии. Теперь он стал преследовать более высокую цель, нежели просто романтический национализм. Он захотел воссоздать ту древнюю религию, которая должна была послужить толчком к возрождению нордической расы и освобождению ее от «проклятия» цивилизации, зла, заставившего забыть свои истинные корни.

Вирт решил начать с малого. Освобождение от «проклятия цивилизации» стало претворяться в жизнь прямо в Марбурге, где Вирт объединил вокруг себя фанатичных сторонников, проповедуя им «нордическое вегетарианство». Свой нордизм Вирт пытался показать окружению, восстанавливая древнегерманские костюмы, в которых ходили он и его супруга Маргарет. Позже, после прихода нацистов к власти, он приписывал себе сотрудничество с НСДАП уже в начале 20-х годов. Уже в то время он якобы считал эту партию той силой, которая могла восстановить истинно немецкий образ жизни. Реальные же контакты с гитлеровцами были куда более скромными. В августе 1925 года, когда НСДАП возродилась после «пивного путча», Вирт стал национал-социалистом, но уже в июле 1926 года он покинул стан гитлеровцев. В 30-е годы он объяснял свой поступок тем, что в качестве беспартийного деятеля он мог бы сделать гораздо больше для национал-социалистического движения и якобы его выход санкционировал сам Гитлер. На самом деле его шаг был предопределен тем, что он не хотел портить отношения с евреями, которые спонсировали его исторические исследования. В действительности с Гитлером он познакомился лишь в 1929 году, когда читал в Мюнхене лекции. Фюрер, не употреблявший в пищу мясного, проявил живой интерес к «нордическому вегетарианству» Вирта. Сам же Вирт однозначно заявил о своих симпатиях к национал-социализму только в 1931 году в своей работе «Что есть немецкое?». В ней он провозгласил свастику не просто символом германской древности, а сделал ее знаком обновления и подъема, на который, как пелось в национал-социалистической песне, «взирали миллионы, полные надежды»[1]. Более того, для Вирта свастика была отнюдь не мертвым политическим символом — он наделял ее душой и особым смыслом.

После прихода нацистов к власти в январе 1933 года Вирт издал работу «Признаки и суть свастики», в которой он восхищался Гитлером и национал-социализмом. Гитлер ознакомился с этим произведением и высказал свое письменное одобрение, в котором даже упомянул раннюю работу Вирта «Происхождение человечества». Скорее всего, с этой книгой он мог познакомиться у партийного издателя Гуго Брукмана, которому ее преподнес лично Вирт. Вирт, обладавший тонким политическим чутьем, еще до прихода к власти национал-социалистов решил связать с ними свою судьбу. В октябре 1932 года он принял приглашение национал-социалистов из Мекленбурга создать в городке Бад-Доберан «Исследовательский институт духовной истории древности». Он не просто охотно откликнулся только на это предложение, но даже оставил созданное им в Берлине «Общество Германа Вирта» и своих многочисленных фанатичных сторонников. Именно в Бад-Доберане он основал структуру, которой суждено было стать предтечей «Аненербе». Получая государственное субсидирование, здесь он был полностью свободен в осуществлении собственных идей, а самое главное — не был доступен для критики остальных германистов. Последние, в большинстве своем преподававшие в высшей школе, по мнению Вирта, были резко настроены против него. Причиной этого он считал свою беззаветную преданность немецкому народу и Германии. Вирт не преувеличивал и не сгущал краски. В германских университетах господствовала консервативная наука, которая презрительно относилась к радикальным научным течениям и популяризаторам в стиле фелькише. С другой стороны, Вирту, как и всем фелькише-исследователям, было присуще определенное чувство собственной неполноценности, которое мешало им приобрести научное признание. Несмотря на то что Вирт имел академическое образование и ряд научных работ, двери университетов оставались для него закрытыми. Причиной этого были преимущественно не признанные официальной наукой методики исследования древней истории. В итоге он был просто вынужден работать в рамках своего полугосударственного исследовательского центра. Справедливости ради заметим, что Вирта, свято верившего, что изыскания рано или поздно принесут ему грандиозный успех, такое положение устраивало гораздо больше, чем полное отсутствие государственной поддержки.

Его негативное отношение к немецкой профессуре было продиктовано не только научным тщеславием, но и дискуссиями о научной ценности работ Вирта, которые не утихали в высшей школе. Но тут он предпочитал, что называется, грести всех под одну гребенку, хотя далеко не все ученые скептически относились к полученным им результатам. Так, например, один из ведущих философов того времени Альфред Боймлер был принципиально не согласен с ироничной критикой и насмешками в адрес Вирта. В 1933 году во введении к книге «Что же значит Герман Вирт для науки?» он изложил точку зрения, согласно которой противоречия между Виртом и немецкими учеными были предопределены не научными, а общественно-политическим взглядами непризнанного исследователя. В той же самой книге известный германист Густав Некель писал, что Вирт сам осознавал собственные ошибки, что он пытался занимать независимую позицию, в то время как многие ученые были увлечены модными теориями, за что и попали под огонь критики этого исследователя.

Но вопреки заступничеству известных ученых и исследователей Вирт был отвергнут научным миром. Мнение научных кругов в целом сошлось на том, что его методы не имели ничего общего с наукой, а его теория, говорившая о том, что в каменном и бронзовом веках люди поклонялись Небу-отцу и Земле-матери, — абсолютно абсурдна. В это время к нему и поступило предложение из Меклебурга.

Помогать Вирту должны были несколько ассистентов. Но даже при частичной государственной поддержке он не мог рассчитывать на значительный успех, будучи отвергнутым научным миром. Основным направлением работы нового исследовательского института стало копирование наскальных рисунков германских первобытных стоянок. Уже в 1932 году мекленбургское правительство дало согласие на то, чтобы Вирт инсценировал в естественном интерьере свой доклад «Северная мать народов и заветы предков». Но этой постановке не было суждено сбыться. Причина этого была банальной — отсутствие денег. Финансирование не появилось даже после прихода к власти нацистов. Сам Гитлер относился к «нордическому мировоззрению» Вирта без особых симпатий. Он говаривал: «Эти профессора и мракобесы, которые создают собственную нордическую религию, портят мне абсолютно все. Почему я допускаю это? Они вносят сумятицу. А всякая сумятица плодотворна».

Подобное отношение со стороны нового имперского правительства стало для Вирта тяжелым ударом. Он вынужден был прекратить все свои исследования в Бад-Доберане, так как его научные проекты оказались финансово не обеспеченными. Хотя новый режим сделал небольшой реверанс перед исследователем — в 1933 году Вирту «за утверждение германского духа» был пожалован титул профессора и предоставлено место преподавателя в Берлинском университете Фридриха-Вильгельма с ежемесячным окладом в 700 рейхсмарок. Для того времени эта сумма была достаточно крупной, чтобы Вирт мог отказаться от подработок в качестве секретаря и домашнего учителя и посвятил себя только исследованиям. Жалованье преподавателя было для него отнюдь не единственным источником финансирования. С 1933 года он являлся директором передвижной выставки, посвященной древней истории нордической расы. Кроме этого Вирту оказывали достаточно щедрые пожертвования поклонники его теории: Матильда Мерк из Дармштадта, сенатор Розалиус из Бремена, принцесса Мари-Адельхайд Рене, представители индустрии и торговых домов. Так, например, Розалиус оказал активное содействие в организации передвижной выставки, проходившей сначала в Берлине, а затем в Бремене. Вопреки целому ряду неудач, Вирт не отказался от идеи исторического костюмированного действа. Он хотел, чтобы его сторонники смогли убедить прусского министра культуры Бернхардта Руста в необходимости этого мероприятия. Организация представления, естественно, должна была быть оплачена государством. Но убедить министра не удалось ни принцессе, ни сенатору — проект в очередной раз потерпел неудачу.

Чтобы привлечь к себе внимание, Вирт решил использовать свой последний козырь — он издал перевод старофризского документа, более известного как «Хроники Ура-Линды». Этот документ содержал в себе историю фризской семьи Овер де Линда, начиная с VI века до нашей эры. Эти хроники уже исследовались в 1872 году голландским ученым Оттемом. Годом позже, в 1873 году, другой голландец, Бекеринг-Винкерс, заявил, что эта рукопись является исторической фальшивкой. По его мнению, признаками этого являлись следующие факты: во-первых, рунический строй оригинала был явно заимствован из латинского языка; во-вторых, язык оригинала являлся искаженным старофризским либо же переделанным на старофризский манер голландским языком; в-третьих, бумага рукописи была изготовлена в 1850 году, а затем ей был предан более древний вид.

Вирт, естественно, придерживался совершенно иного мнения. Сам он начал изучать этот документ в 1923 году, но только спустя десять лет рискнул вынести итоги исследований на суд общественности. «Настоящим я ручаюсь за достоверность так называемой „фальшивки“», — писал Вирт в предисловии к своей книге, а затем обосновывал свою точку зрения. По его мнению, эта рукопись не могла быть фальшивкой, так как она передавала высокое мировоззрение народов региона Северного моря в период каменного века и излагала их мировую миссию в прежние времена. Искусственное старение бумаги Вирт объяснил тем, что она хранилась рядом с камином, а потому потемнела от дыма. Подобные заявления вызвали немалое возмущение академической публики — от него отвернулись все, даже те, кто как Густав Некель, после войны говорили о необходимости объединения с Виртом в единый фронт. В 1933–1934 годах только ленивый не пнул Вирта в связи с «Хрониками». Большинство ученых считало, что правдоподобность этой гипотезы была настолько мала, что «здание теории Вирта просто обречено на обвал».

Не остался в стороне от дискуссий и главный идеолог нацистской партии Альфред Розенберг. Свое недовольство Виртом и его деятельностью он выражал уже в 1930 году в своей книге «Миф XX века»[2]. Об этом он вспомнил в 1934 году в одной из своих речей. В ней он подчеркнул, что имя Вирта и его исследования стоит вычеркнуть из истории Германии. Но не стоило полагать, что ведомство Розенберга собиралось запретить «Хроники» — это явное преувеличение. Высказывание Розенберга надо трактовать как мысль о том, что нельзя ставить знак равенства между идеологией партии и взглядами Вирта. В целом же партийные структуры, в том числе комиссия по цензуре, никак не прореагировали на появление «Хроник»: официальная точка зрения об этой книге так и не была высказана.

Но факт остается фактом: в период с 1933 по 1934 год Вирт находился в изоляции, став для всех ученых поводом для насмешек. Ситуация изменилась, когда писатель-пропагандист Йоханес фон Леере познакомил опального историка с рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. В личном разговоре с фон Леерсом Гиммлер заявил, что для него научное признание вовсе не являлось каким-то показателем, и он внимательно следил за работами Вирта. Беседа закончилась обещанием шефа СС использовать Вирта в будущем для решения отдельных исследовательских проблем.

Основные факты биографии Генриха Гиммлера достаточно хорошо известны. Гиммлер родился в 1900 году в Мюнхене в семье учителя. Гебхардт Гиммлер — так звали отца будущего рейхсфюрера СС — был директором гимназии, имел чин тайного советника по ведомству просвещения. К тому же Гиммлер-отец являлся воспитателем принца из королевского баварского рода Виттельсбахов. Династия эта так и не стала правящей, хотя баварские сепаратисты возлагали на нее какие-то надежды. С юности Генрих мечтал о карьере офицера и в конце 1917 года даже вступил добровольцем в пехотный баварский полк, но на фронт он так и не попал. В 1919 году, как и многие фронтовики, Гиммлер зачислился в «добровольческие корпуса», а затем присоединился к национал-социалистам.

В 1923 году, во время «пивного путча», устроенного Гитлером, Гиммлер являлся знаменосцем мятежников. В 1924 году, после запрета НСДАП, он присоединился к действовавшему в Нижней Баварии «Национал-социалистическому освободительному движению», которое возглавлял Грегор Штрассер. В этой организации он отвечал за предвыборную агитацию. В 1925 году он возвратился в ряды вновь воссозданной НСДАП, где являлся секретарем Штрассера. Одновременно со всеми политическими перипетиями Гиммлер не отказывал себе в удовольствии разводить кур на ферме (в 1919 году Гиммлер поступил в Мюнхенский технический университет на факультет сельского хозяйства, закончил его и получил соответствующий диплом). Политической карьере Гиммлера можно было только позавидовать: в 1927 году (в 27 лет!) он стал исполняющим обязанности рейхсфюрера «охранных отрядов» партии; в 1929 году он был окончательно утвержден на этой должности, а в 1935 году получил под свой контроль всю политическую и уголовную полицию. После проведения в 1934 году акции устранения неугодных Гитлеру фигур, более известную как «ночь длинных ножей», Гиммлер превратился в одну из могущественнейших фигур Третьего рейха.

Когда же у Гиммлера проснулся интерес к вопросам истории и культуры? Скорее всего, интерес к германской культуре и истории у Генриха возник уже в родительском доме. По мнению ряда исследователей, любовь к истории была вызвана переездом семьи Гиммлеров в 1913 году в замок Траузниц, который произвел на Генриха большое впечатление, равно как и множество картин на историческую тему, находившихся там.

Но тем не менее свои познания в истории Гиммлер начал демонстрировать достаточно поздно — уже после прихода нацистов к власти. В основном это происходило в застольных беседах, разговорах с личным врачом или другими высокопоставленными функционерами партии. Общеизвестно, что Гиммлер считал себя реинкарнацией короля Генриха I (Птицелова). При этом он делал все возможное, чтобы его воспринимали именно как историка-любителя, а не как «доброго малого с приличной долей интеллигентности»[3]. Делая замечания по немецкой истории, Гиммлер никогда не скрывал своего дилетантизма в этом вопросе. Взгляды Гиммлера на историю представляли своего рода коктейль из представлений фелькише, социал-дарвинизма и расизма в стиле X. Чемберлена. В Третьем рейхе особый интерес, как и стоило того ожидать, вызывал нордическо-германский тип человека, который, в соответствии с нацистской идеологией, являлся центром исторического и биологического развития мира. В истории нордической расы Гиммлер видел образец борьбы за высокоразвитую культуру. Именно расовые качества германцев были, по мнению Гиммлера, причиной их превосходства. А потому пропуском в СС должна была стать расовая чистота современных ему немцев. Для шефа СС связь между далеким прошлым и настоящим не требовала никаких доказательств — она была непосредственной и живой, передававшейся сквозь века благодаря расовым характеристикам. Он был весьма заинтересован в изучении духовного потенциала древних германцев, планируя установить эту мифическую связь между предками и СС. Кроме того, изучение прошлого было необходимо для преодоления вековых христианских традиций и создания германской «эрзац-религии». «Как дерево засыхает, потеряв корни, — говорил Гиммлер, — так и народ обречен на гибель, если не помнит своих предков. Важно, чтобы немецкий человек вновь вернулся в вечный круговорот прошлого, настоящего и будущего, круговорот исчезновения, бытия и возникновения, круговорот предков, живущих и потомков».

С какой целью Гиммлер хотел использовать историю, видно из того, что он считал ее слабой стороной. Таковой было отсутствие четкой ориентации на политические цели повседневности. Для Гиммлера наукой было лишь то, что выполняло или способствовало выполнению актуальных задач современности.

Поначалу специфический дилетантизм воззрений Гиммлера объяснялся его образованием, в нем брал верх начинающий агроном с его естественно-научными аргументами. Гиммлер характеризовался своими бывшими одноклассниками как тщеславный и хороший ученик, который тем не менее был абсолютно лишен способности к отвлеченному абстрактному мышлению. Именно это вызывало позже затруднения в его общении с гуманитариями. Сам же Гиммлер предпочитал делать упор на мистико-романтические представления национал-социализма, нередко считая, что биологический расизм только искажал реальные ценности. Как видим, Гиммлеру были чужды традиционные научные методики. «Чтобы исследователю доказать тот или иной тезис, — полагал он, — ему необходимо взять только один из сотен тысяч фрагментов мозаики, из которых состоит космос и складывается общая картина возникновения и развития мира». Если же ученый имел наглость обратиться к общепризнанным методикам и в ходе исследования менял тезис, выдвинутый Гиммлером, то полученные результаты были абсолютно бесполезными для рейхсфюрера. К подобным смельчакам шеф СС испытывал лишь презрительное отвращение. «Это трагическая судьба ученого, — говорил Гиммлер, — всю жизнь проводить исследование, и когда, казалось бы, все закончено, обнаружить, что он шел по ложному пути».

Отношение Гиммлера к ученым было всегда неоднозначным. С одной стороны, он полагал, что они будут благодарны ему за благосклонное отношение. Он пытался привлечь на свою сторону таких корифеев науки, как физик Вернер Хайзенберг. Одновременно с этим он мог вести переписку с мистиками вроде Кирхоффера, который утверждал о раскинувшейся над территорией Европы геомантической сети, коя должна была привести к единению всех германцев. Среди сомнительных исследователей, окружавших Гиммлера, наибольшее влияние имел Карл Мария Виллигут, австрийский мистик, убедивший шефа СС в своих исключительных научных способностях. Об этом говорил хотя бы тот факт, что именно он разработал для Гиммлера проект эсэсовского кольца. «Есть многие вещи, — писал Гиммлер в 1938 году министру Вакеру, — которые мы не в состоянии понять. Но их необходимо использовать, в том числе, силами дилетантов».

Гиммлер совместно с Германом Виртом решил создать новую структуру, которая проводила бы исторические исследования независимо не только от догматичного Альфреда Розенберга, но и от академических кругов. Кроме известных нам Вирта и Гиммлера при создании общества «Наследие предков» присутствовал еще один человек, имперский руководитель крестьян Третьего рейха — Вальтер Дарре. Участие в этом собрании было предопределено всей его карьерой в НСДАП.

Дарре родился в 1895 году в семье берлинского торговца, имевшего свое дело в Аргентине. Раннее детство он провел в этой латиноамериканской стране, а в десятилетнем возрасте вернулся в Германию. В 1914 году он был зачислен в колониальную школу города Вейтценхаузен, где он собирался, подобно Гиммлеру, получить сельскохозяйственное образование. Но изучение аграрных премудростей было прервано, когда его мобилизовали в армию. Ужасы войны, позиционные бои не отбили желания у молодого человека продолжать свое образование. В мае 1919 года он возвратился в колониальную школу. Интересно, на что он надеялся? После поражения в войне Германия потеряла все колонии, и ее выпускники были обречены пополнить гигантскую армию безработных. Учебу Дарре закончить не удалось, и он был вынужден покинуть учебное заведение. До 1922 года он бродяжничал, нанимаясь на сезонные работы в крупные поместья.

В 1922 году Вальтер Дарре направился в Галльский университет, где устроился работать ассистентом генетика Густава Фрелиха. Благодаря этому он все-таки получил в 1925 году диплом о сельскохозяйственном образовании. Правда, в его официальной биографии периода нацистской диктатуры указывалось, что диплом он получил в 1920 году в колониальной школе. Приобретя статус дипломированного специалиста, Дарре с 1925 по 1929 год принимал участие в реализации различных частных и государственных проектов, связанных с сельским хозяйством. Далекий от политики, в 1929 году он решил присоединиться к национал-социалистам. Он симпатизировал НСДАП уже с начала 20-х годов, но, скорее всего, его вступление в партию было последствием ряда профессиональных неудач. Когда Дарре осознал, что его деятельность не приносила желаемых результатов, в мае 1929 года он стал консультантом в одной из многочисленных фелькише-групп. В том же году он издал книгу «Крестьянство как источник существования нордической расы». В своей работе он планировал опровергнуть популярную тогда у националистов теорию Фритца Керна, который пытался изобразить древних германцев кочевыми племенами, занимавшимися скотоводством. Дарре, пребывая под воздействием идей расоведа Ганса Гюнтера, считал кочевников бесполезными паразитами. Германцы же, в его изложении, были оседлыми земледельческими племенами, которые создавали фундамент для будущей немецкой цивилизации.

Романтическое изложение древней истории, представления о расово чистых крестьянах произвели большое впечатление на Гитлера, который ознакомился с книгой Дарре в 1930 году. Фюрер уже давно пытался найти «доказательства» расовой чистоты и полноценности немцев. Гитлер фактически позаимствовал у Дарре идею о «крови и почве». В том же году состоялось знакомство Гитлера и Дарре. Теоретик идеи «крови и почвы» сразу же был зачислен под начало Константина Хирля в пятый отдел («сельское хозяйство») организационного управления партии, деятельность которого курировал лично Гиммлер. В рамках этого отдела Дарре занялся созданием «аграрно-политического аппарата» партии. Партийная карьера Дарре была стремительной — не удивительно, ведь он был любимцем самого фюрера! В 1932 году он возглавил в аппарате партии собственный отдел, все так же подчиняясь лично Гитлеру (подобная почесть доставалась только самым высокопоставленным функционерам партии). Структура Дарре разрасталась как на дрожжах, уже несколько месяцев спустя в его подчинении было несколько отделов. Один из этих отделов, возглавляемый Эрвином Метцнером, в частности, занимался поиском духовных и исторических корней немецкого крестьянства.

8 апреля 1933 года, почти сразу же после прихода к власти Гитлера, Вальтер Дарре был назначен на пост имперского руководителя крестьян. Именно тогда Дарре и Метцнер начали сотрудничать с профессором Берлинского университета Германом Райшле. Это сотрудничество привело к еще большему расширению аппарата, находившегося в подчинении Дарре (летом 1933 в его задачи вошли также вопросы обеспечения продовольствием). В декабре 1933 года Дарре стал главой Имперского продовольственного кабинета, имевшего статус министерства. В задачи новой организации входила пропагандистская обработка немецкого крестьянства. Сам кабинет был сложной структурой с множеством отделов. Один из таких отделов, Штаб имперского руководителя крестьян, возглавил уже упомянутый профессор Райшле. Интерес Дарре к истории, вопросам народонаселения, расовой аграрной политике позволил ему сблизиться с Генрихом Гиммлером. Оба имели сельскохозяйственное образование, оба проявляли интерес к истории, обоих беспокоили вопросы расовой теории. Но их взаимные интересы на этом не заканчивались. Гиммлер, ставший в 1929 году рейхсфюрером СС, планировал превратить свою организацию в биологическую элиту будущего, для чего в 1930 году он привлек к себе Дарре. Ему предлагалось возглавить в рамках СС отдел по изучению вопросов расы и поселений.

Идея о чистой германской расе принадлежала Гиммлеру, идея о крестьянском поселении как основе этой чистой расы принадлежала Дарре. 31 декабря 1931 года Дарре закончил формирование нового отдела. Возглавив его, он получил чин штандартенфюрера СС. Для него не существовало никаких сомнений, что «чистая раса» и «крестьянство» являются идентичными понятиями, словами-синонимами. В 1933 году Дарре объяснял, что ему и рейхсфюреру предстояло вывести новое расово-чистое крестьянство, которому суждено стать новой элитой Европы. Осуществить такой проект в рамках Имперского продовольственного кабинета было весьма затруднительно, а потому Дарре перевел необходимых сотрудников в отдел по изучению вопросов расы и поселений. Именно там они должны были начать формирование новой элиты из имеющегося «человеческого материала», то есть эсэсовцев. Для усиления сотрудничества Гиммлер стал главой «Имперского союза немецких дипломированных специалистов в области сельского хозяйства», который входил в состав Имперского продовольственного кабинета.

Тем временем Гиммлер совершенно случайно познакомился с Германом Виртом. В личной беседе Вирт всячески подчеркивал, что не только является сторонником идеи «крови и почвы», но и все его исследования построены на ее принципах. У Гиммлера не вызывала никаких сомнений подлинность «Хроник Ура-Линды». Он предпочитал не обращать внимания на критику со стороны научных кругов. Поддержка опального исследователя не ограничилась устными заявлениями, Дарре и Гиммлер предложили ему продолжить свои исследования в рамках продовольственного кабинета под непосредственным контролем шефа СС. Уже в апреле 1935 года Вирт получил щедрую поддержку и смог создать в Берлине неофициальное «Собрание народных традиций и древней религии», которое получило неофициальное название «Немецкое наследие предков».

Закрепившись в Берлине, Вирт значительно расширил свою передвижную выставку, а затем сделал ее даже стационарной. В мае 1935 года эту выставку, проходившую под эгидой продовольственного кабинета, открыл сам Гиммлер. Формальная задача экспозиции состояла в том, чтобы дать идеологически обоснованный ответ на вопросы бытия, жизни, народа и Родины. Поскольку выставка должна была способствовать укреплению расового сознания немецкого народа, ее посещение стало обязательным для членов почти всех национал-социалистических организаций (штурмовых отрядов, гитлерюгенда, женских и студенческих объединений).

Как уже упоминалось, создание «Аненербе» в качестве самостоятельного объединения состоялось 1 июля 1935 года. «Наследие предков» учреждалось с целью изучения истории древней духовности. Сам термин «история древней духовности» был почерпнут Виртом из словаря фелькише-организаций. Это позволяло ему думать, что главную роль в организации будет играть именно он. Являясь всего лишь частным исследователем, он претендовал на громкое звание президента общества. Но реальное влияние, как и следовало ожидать, могли оказывать только Гиммлер, назначенный куратором общества, и Дарре, который ввел в правление общества своих представителей. Уже в формальной структуре «Наследия предков», прописанной в Уставе, были изначально заложены внутренние противоречия: общество было представлено тремя сторонами — Гиммлером, Дарре и Виртом. Возьмем хотя бы статус президента и куратора общества — Устав не прописывал, кто кому подчинялся. На словах после бурного обсуждения было решено, что должность куратора является ключевой в деятельности «Аненербе». Кроме этого оставался неясным характер отношений между президентом и заместителем куратора. Гиммлер, став куратором «Аненербе», назначил таковым руководителя Главного управления имперского продовольственного кабинета Германа Райшле. Этот человек сразу же начал оказывать активное давление на общество, прикрываясь интересами рейхсфюрера СС. Не были ясны функции Эрвина Метцнера, который был введен Дарре в президиум «Наследия предков». Позже в президиум общества был введен еще один друг Дарре, сельский врач Вильгельм Кинкелин. Его функции и полномочия были не менее расплывчатыми.

Первый Устав «Аненербе» просто кишел подобного рода неясностями, что весьма раздражало Гиммлера. Он, как рейхсфюрер СС и шеф политической полиции, весьма негативно относился к нарушению формальных юридических норм. То, что Гиммлер согласился с подобным Уставом, могло обозначать только одно — он рассматривал его как временный инструмент и в ближайшем будущем планировал либо изменить, либо вовсе упразднить его. Он не нуждался в Уставе, в то время как остальные учредители пытались увидеть в этом документе определенные гарантии своих полномочий.

Итак, Гиммлер рассматривал «Аненербе» как структуру, подчинявшуюся исключительно ему. Именно этим объясняется то, что летом 1935 года он назначил генеральным секретарем «Наследия предков» 30-летнего кандидата вступления в СС Вольфрама Зиверса. В то время Зиверс выполнял обязанности личного секретаря Германа Вирта. Но это не помешало ему проявить свои недюжинные организаторские способности, а самое главное (для Гиммлера) — безоговорочно подчиняться принципам СС. Этот человек должен был помочь Гиммлеру преодолеть влияние Вирта и Дарре, которые хотели сделать новую организацию заложницей собственных интересов. Именно Зиверсу было суждено стать ключевой фигурой в «Аненербе». Именно он придал ему характер эсэсовского подразделения. Но как удалось подобную роль сыграть обыкновенному секретарю частного исследователя? Что это был за человек, Вольфрам Зиверс?

Вольфрам Зиверс родился в 1905 году в г. Хильдесхайме в семье евангелического органиста. Профессия отца во многом способствовала тому, что Зиверс уже в юности разбирался в сложных религиозных вопросах. Тот же отец привил ему любовь к музыке периода барокко. В 1922 году юноша покинул гимназию, так и не получив аттестата. Причина ухода небезынтересна. На Нюрнбергском процессе Зиверс заявил, что вынужден был оставить учебу из-за бедственного положения семьи и необходимости освоить какую-нибудь практическую профессию. Но в эсэсовской анкете он написал, что покинул школу, дабы присоединиться к деятельности «шутцбундов», военизированных формирований фелькише-группировок. Для такого шага у него были основания — уже с юности он являлся ярым националистом. Так что нет ничего удивительного, что пангерманистские ценности предопределили его дальнейшую судьбу.

Вообще-то Зиверс хотел изучать юриспруденцию, но вынужден был избрать профессию торговца. В течение двух лет он работал учеником-подмастерьем на местной бумажной фабрике. Одновременно с работой он учился в городской ремесленной школе. В 1928 году Зиверс направился в Штутгарт, где устроился продавцом книг в одном из местных издательств. Не желая останавливаться на достигнутом, он посещал лекции в техническом университете. В беседах со студентами он показал себя интеллигентным, но не вполне внутренне сформировавшимся молодым человеком. В Штутгарте он присоединился к молодежным организациям консервативного толка, состоявшим, как правило, из представителей среднего класса. В те годы многочисленные юношеские объединения стали своего рода барометром общественных настроений в Германии — они выступали против либерализма Веймарской республики, обращаясь к идеалам прошлого. Кроме организации «следопытов» («Серебряно-голубое кольцо»), он состоял в «Перелетных птицах» и Младонациональном союзе. Но его политические взгляды начали выкристаллизовываться в других националистических организациях: Вюртенбергском союзе молодых крестьян, позже преобразованном в «Военно-спортивную организацию Ф», и организации «Артаманы», которая уже в конце 20-х годов сделала Гитлера своим почетным членом. «Артаманы», проповедовавшие мистический национализм, были наиболее близки к набиравшему силу национал-социализму. Этот союз был создан в 1924 году для того, чтобы помочь немецким крестьянам вытеснить польских батраков обратно на восток. «Артаманы» развивались как активная правоэкстремистская организация, которая использовала вульгарно-романтические лозунги, такие как «обновление народа при помощи крестьянства», «кровь и почва», «возрождение связи немецкого народа с почвой». Внутренняя структура «Артаманов» имела однозначно тоталитарный характер: жесткая иерархическая структура, безоговорочное подчинение приказам начальства.

Зиверса околдовали мифы о «крови и почве», о создании новой элиты. Одна из целей «Артаманов» состояла как раз в том, чтобы через самоотречение и жертвенность сформировать новую национальную элиту. Но со временем Зиверсу становилось тесно в рамках молодежной организации, которая после внутреннего кризиса фактически распалась. В 1929 году он начал сотрудничество с национал-социалистическим студенческим союзом и даже стал главой местной ячейки Штутгартского технического института.

На основании этих фактов, казалось, можно было предположить, что уже тогда Зиверс был убежденным нацистом. В 1929 году как член НСДАП — членский номер 144983 — он принимал участие в Нюрнбергском съезде партии. Но на самом деле он рассматривал НСДАП как одну из многочисленных организаций, в которых он состоял. Инстинкт подсказывал ему, что надо было оставаться в этой партии, пока она способствовала его карьере. В НСДАП его привлекало отнюдь не массовое движение, а возможность создание новой «холодной» элиты общества. В то время ключевым для него было именно понятие элиты. Как бывший евангелист (в 1931 году он отрекся от церкви), Зиверс проявлял самый живой интерес к этой сфере. В этом и кроется причина того, почему Зиверс никогда не был убежденным национал-социалистом — он не мог найти в нацистском мировоззрении достаточно развитых мистико-религиозных моментов. Показательно, что слушатель технического института охотнее всего посещал лекции по философии, истории и религии. Его понимание религии носило националистический характер: он всегда признавал, что видел в древних германских племенах своего рода Божественный промысел. Это подталкивало его не только к тому, чтобы привести свою историческую концепцию в соответствие с националистическими и мистическими взглядами, но и сформировать «немецкую религию». Атеистическая идеология национал-социализма, естественно, не могла помочь ему в этом. Необходимую базу для собственных умозаключений он нашел лишь у двух людей: Германа Вирта и Фридриха Хильшера. С Виртом мы уже знакомы, но кем же являлся Хильшер?

Фридрих Хильшер родился 31 мая 1902 года в небольшом городке Плауэн в семье галантерейщика. После окончания гимназии юноша присоединился к добровольческим корпусам, которые вели оборонительные бои против польских вооруженных формирований в Верхней Силезии. После этого он решил вступить в рейхсвер. Но его армейская карьера была недолгой. В марте 1920 года Хильшер принимал активное участие в капповском путче. Опасаясь преследований, он был вынужден покинуть ряды вооруженных сил. Теперь он решил связать свою судьбу с наукой. После демобилизации он изучал юриспруденцию в Берлинском университете, параллельно посещая занятия в Институте политики. В 1926 году он защитил диссертацию по теме «Самовластие. Попытка немецкого истолкования юридического термина». Научная работа настолько поразила диссертационный совет, что ему была присвоена научная степень одновременно по двум специализациям: «история права» и «философия права». Перед молодым специалистом открывались двери многих престижных учреждений. Но Хильшеру претила строго регламентированная жизнь бюрократа. Он решил стать писателем.

Ровесник Зиверса, Фридрих Хильшер был, по мнению современников, великолепным публицистом, обладавшим острым умом, хотя и не лишенным определенных причуд. Еще в студенческие годы он присоединился к движению «консервативной революции», которое было представлено такими яркими именами, как Эрнст Юнгер, Франц Шаувекер, Эрнст фон Заломон. Их национализм сочетался с «большевистскими» моментами, точнее говоря, с радикальным антизападничеством и ориентацией на Советскую Россию. Многие из консервативных революционеров затем оказались в лагере национал-социалистов, но в 20-е годы они пытались дистанцироваться от этого «плебейского» движения. Эрнст фон Заломон называл Хильшера «богомилом[4], сражавшимся с драконами», а Эрнст Юнгер вообще отзывался как о «мифическом существе». Презирая Веймарскую республику, Хильшер отвергал национал-социализм. Он был романтиком, и ему был чужд тоталитарный настрой нацистов. Сам он считал необходимым вернуться в историю, «изжив государство до уровня племен и ландшафтов (Франкония, Шлезин, Тоскана, Бретань)». Отрицая все современные структуры, он предлагал воскресить немецкую империю, управляемую немецкими племенами, каждое из которых обладало своими собственными отличительными особенностями. По его мнению, эти уникальные черты были растворены в аморфной массе немецкого народа. Племена должны были объединиться и создать новую империю, по образцу средневековой. Как видно, эти взгляды принципиально расходились с вождизмом нацистов. Созданный на основе того или иного племени союз должен был поклоняться характерным для данной народности священным символам. Племенные союзы должны были создать «сакральные объединения», из которых бы и сложилась будущая элита Германии. Идеал новой элиты существенно отличался от образа обычного немца, на которого делали ставку нацисты. Подобную теорию Хильшер пытался пропагандировать в среде своих друзей, но они считали ее сложной и нелогичной. Его партикуляризм, конечно, содержал близкие для них элементы — «борьба», «мужество», — но все равно оставался непрактичной и умозрительной идеей чудака. Консервативные круги ценили Хильшера прежде всего как публициста: в 20-х годах он активно писал для национально-революционных изданий, таких как «Завтра», «Аминус», «Сопротивление», «Наступление». С 1930 года он начал сотрудничать с газетой «Рейх» (просьба не путать с изданием Геббельса, возникшим несколько позже). Вскоре под таким же названием он опубликовал собственную работу. Она не получила признания и, по мнению современников, была полна темной меланхолии. Эта работа примечательна тем, что на ее страницах он подверг резкой критике фелькише-группировки, за что сразу же заработал неприязнь со стороны нацистов. Розенберг питал к нему просто враждебные чувства. В 1930 году в «Национал-социалистическом ежемесячнике» он обрушился на Хильшера с самыми чудовищными обвинениями.

Но тем не менее фанатизм, изящный стиль и мрачный романтизм Хильшера нашли благоприятную почву, которой стала немецкая молодежь. Уже с середины 20-х годов молодой идеолог консультировал множество консервативных и национал-революционных молодежных организаций. Особое влияние его идеи оказали на студенчество. Во время диспута в одном из университетов Хильшер познакомился с Зиверсом.

Это знакомство, ставшее для Зиверса судьбоносным, произошло в 1931 году в Штутгартском институте, где Хильшер предполагал прочесть серию лекций. Зиверс, как уже говорилось выше, возглавлял тогда местную ячейку Национал-социалистического союза студентов. Что же привлекло Зиверса в Хильшере? Скорее всего, это были мистический национализм, оригинальная концепция новой элиты и идея о создании германской религии. Новая религия стала для Хильшера, по сути, делом всей жизни. Новая культовая структура получила название «Независимая свободная церковь». О ее существовании знали только очень близкие Хильшеру люди. Так, например, Эрнст Юнгер сообщил о ее существовании в своих дневниках только в 1943 году. Из осторожности называя высокопоставленных лиц псевдонимами: Бого — это Хильшер, Книболо — Гитлер, он писал следующее: «В эпоху, такую бедную оригинальными умами, Бого — одно из тех знакомств, над которыми я много размышлял, так и не сумев составить окончательного суждения. Прежде я считал, что он войдет в историю нашей эпохи как личность малоизвестная, хотя и наделенная исключительной тонкостью ума. Теперь я знаю, что он сыграет более значительную роль. Многие, если не большая часть молодых интеллектуалов поколения, возмужавшего после Великой войны 1914 года, были затронуты его влиянием и прошли через его школу… Ныне подтвердилось мое давнее подозрение, а именно: он основал Церковь. Сейчас он отошел от догматической части и уже очень далеко продвинулся в создании литургии. Он показал мне серию песнопений и цикл праздников „языческий год“, включающий в себя и точный распорядок богов, животных, цветов, блюд, камней и растений. Например, 2 февраля празднуется посвящение свету».

Это было как раз то самое, что Зиверс искал в многочисленных объединениях и союзах в последние годы: радикальный национализм, который он нашел в НСДАП, элитарное сознание, присущее «Артаманам», а самое главное — религиозная мистика. В апреле 1932 году восхищенный Зиверс сделал перед своими друзьями доклад «Прошлое и будущее рейха», который базировался на построениях Хильшера. «Его произведение — это первое историческо-философское обоснование национализма, — писал Зиверс в конспектах доклада, — он показал подлинную, своего рода единственную историю империи… Он смог дать немцам восхитительную идею. В своих категоричных выводах… он дает исчерпывающие ответы на вопросы современности».

Но все-таки Хильшер не смог удержать Зиверса в своей церкви. Они разошлись именно в вопросах религии. Хильшер при создании новой религии опирался исключительно на германское наследие, игнорируя христианство. Это не устраивало Зиверса. Он не мог понять, почему Хильшер отвергал христианский пласт истории. Делясь своими переживаниями с дневником, он полагал, что Гитлер никогда не станет избавителем немецкого народа, так как он отвергает религию. Здесь же он подчеркивал, что его не устраивало и то, что Хильшер даже не думал возрождать немецкие традиции в христианском духе.

Именно тогда Зиверс обратил внимание на учение Вирта, который видел в молодежи носителей новой немецкой культуры. В своих работах Вирт претендовал на то, чтобы установить тесную взаимосвязь древних культов с христианской религией. Зиверс увидел в Вирте очередного выразителя собственных настроений. Личные симпатии привели Зиверса к частному исследователю, и он поселился у него в Марбурге, где стал работать личным секретарем. Он помогал Вирту в проведении его исследований, организации лекций и выставок. За короткий период он настолько увлекся древней историей, что к 1932 году приобрел богатейшие знания в этой сфере. В ноябре 1932 года вместе с Виртом он переселился в Бад-Доберан. Скорее всего, там между ними произошла ссора, вызванная политическими разногласиями, и в начале 1933 года Зиверс покинул Вирта. Сам Вирт объяснял это бесперспективностью молодого ассистента. В апреле 1933 года Зиверс оказался в Лейпциге, где до сентября занимался изданием полицейского листка «Немецкая нация». Осенью он перешел в мюнхенское издательство НСДАП. И здесь он не задержался. Год спустя он уже поступил в издательство Гуго Брукмана. Но и тут он проработал недолго. Летом 1935 года Вирт (стоит заметить, человек совсем незлопамятный) предложил его кандидатуру на пост генерального секретаря «Аненербе». Этот шаг удивителен хотя бы тем, что в то время Зиверс производил впечатление дилетанта, а его профессиональные неудачи сделали его психику более чем неуравновешенной. Чтобы решить свои личные проблемы, Зиверс даже начал изучать астрологию и основы магии.

Оказавшись в национал-социалистическом окружении, Зиверс вновь проявил интерес к взглядам Хильшера. Насколько Вирт привлекал его своими религиозными постулатами, настолько же и отталкивал идеями об элите аморфного «народного сообщества». Кроме того, Зиверс стал более терпим к религиозным воззрениям Хильшера. Видимо, сказались почерпнутые у Вирта познания в области древней истории германцев.

К 1935 году Зиверс окончательно отказался от христианского мировоззрения. О приверженности Зиверса новой германской религии говорил тот факт, что в конце 1934 года он справил со своей невестой Хеленой Зибер языческую свадьбу, обряд которой был разработан лично Хильшером.

События 1935 года полностью изменили жизнь Зиверса. С этого момента его дела идут в гору. Вирт пригласил его в новую организацию, хотя Зиверс совершенно не общался с ним почти два года, а его дружба с Хильшером была как никогда крепка. И самое странное, Зиверс согласился присоединиться к «черному ордену» нацистов, к СС, о которых всегда отзывался с презрением, полным сарказма!!! Начало работы в «Аненербе» и желание вступить в СС иначе как предательством собственных идей назвать нельзя. Впрочем, этот шаг обеспечил ему не только карьерный рост, но и собственную безопасность. Его друг Хильшер уже столкнулся с «прелестями» нового режима — его разыскивали штурмовики, а книга «Рейх» была запрещена цензурой. Хотя ряд партийных деятелей продолжали обсуждать ее и после ее запрета.

Глава 3. КТО БЫЛ ДОПУЩЕН К СЕКРЕТАМ «НАСЛЕДИЯ»?

Германа Вирта вполне устраивало намерение превратить исследовательское общество в научный центр СС, хотя такая возможность и не была предусмотрена в Уставе. Для того чтобы претворить это решение в жизнь, у «Аненербе» не хватало научно подготовленных кадров и высококвалифицированных специалистов. Не признанный официальной наукой Герман Вирт мало способствовал их появлению. Гиммлер прекрасно осознавал это. Он понимал, что сомнительная репутация Вирта лежала клеймом на всем исследовательском обществе «Наследие предков». К тому же Вирт совершил одну ошибку — он продолжал поддерживать тесные связи с Дарре. Развивая принцип «крови и почвы», Вирт обратил внимание Дарре на специфический правовой обычай немецкого крестьянства, более известный под названием «Одал». Дарре положил этот обряд в основу «наследственного крестьянского права». По мере того как крепла дружба Вирта и Дарре, у рейхсфюрера росла неприязнь к исследователю. Подобные чувства к президенту «Аненербе» питали и многие его подчиненные. В декабре 1936 года, когда стало ясно, что отставка Вирта являлась всего лишь вопросом времени, Райшле заявил, что необходимо пересмотреть его наследие Вирта.

В то время Вирт действовал в рамках «Аненербе» не только как президент общества, но и как руководитель отдела по изучению письменности и символики. В рамках этого отдела он продолжал свои прежние исследования: изучение культовой утвари, одежды и украшений. По инициативе Вирта был даже разработан проект мастерской, в которой должны были изготавливаться дубликаты наиболее ценных и интересных экспонатов. Также он планировал создать киностудию, чтобы в специально созданных декорациях снимать фильмы о древних германцах. В рамках своих исследований он предпринял разорительные для «Аненербе» экспедиции в Скандинавию. Первая из них состоялась осенью 1935 года, а вторая — в августе 1936 года. На эти поездки он возлагал большие надежды. В ходе их он копировал наскальные знаки, после чего изучал их в Берлине. Гиммлер еще надеялся, что новое произведение Вирта «Священный протоязык человечества» будет опубликовано в приемлемом для научного мира виде. Теперь Гиммлер полагал, что все предыдущие работы Вирта были лишь бездоказательными утверждениями. Находясь под давлением рейхсфюрера, Вирт проводил все свое время, прорабатывая литературу и источники, — и это не ускользнуло от Гиммлера.

Как уже говорилось, тучи над головой Вирта сгущались давно. В сентябре 1936 года Гиммлеру сообщили, что Вирт закончил рукопись книги под названием «Одал». Это произведение являлось своего рода путеводителем по источникам и письменным памятникам, которые затрагивали обряд «одал». Вирт клятвенно утверждал, что эта книга будет носить сугубо научный характер. И тут Вирт перестарался. Гиммлер никак не мог поверить, что один человек в течение двух месяцев мог написать книгу объемом в 600 страниц. Подозревая, что исследователь просто водил его за нос, он принял решение отделаться от него. Рейхсфюрер начал в «Аненербе» систематическую травлю Вирта. Он дал ясно понять, что тот, как президент общества, не имел права вести какую-либо переписку и переговоры, предварительно их не согласовав с ним. На протесты Вирта Гиммлер заметил, что президент сам нарушал не только дисциплину, но и Устав «Наследия предков».

Желая доконать провинившегося исследователя, Гиммлер отдал приказ изолировать его от любых профессиональных и служебных контактов. Вирт попал под запрет. Его идеи о киностудии, ландшафтных представлениях были провозглашены политически бессмысленными и финансово нерентабельными. В декабре 1937 года шеф СС намекнул упрямому исследователю, что его первейшей задачей являлось обеспечение деятельности рейхсфюрера СС. И лишь затем он мог заниматься свободной исследовательской деятельностью. Гиммлер решил поставить точку. Он отказался осуществлять проекты Вирта, а «Аненербе» превратил в институт СС, где не могло идти и речи о наследии этого ученого.

Сложные взаимоотношения между Гиммлером и Германом Виртом стали причиной того, что в «Аненербе» появился новый человек — профессор Вальтер Вюст. Без всяких сомнений, его можно было назвать одним из самых одаренных индогерманистов того времени. Вюст родился в семье учителя евангелической школы Пфальца. В 1923 году он защитил диссертацию, а через три года стал приват-доцентом в Мюнхенском университете. Шесть лет спустя, в 1932 году, он уже работал штатным профессором этого университета. Гиммлер знакомился с Бюстом как с ученым, но политическая судьба последнего была не менее впечатляющей, нежели научные таланты. Он примкнул к нацистам еще в 20-х годах. В начале 30-х годов он являлся не только референтом местной организации Национал-социалистического союза учителей, но и лектором окружной партийной организации и тайным агентом СД в Мюнхенском университете. Став в 1935 году деканом философского факультета, Вюст заявил о себе как о наиболее реальном претенденте на место ректора Мюнхенского университета. Его научное влияние было помножено на партийный авторитет. Уже в 1933 году он держал под контролем все баварские учебные заведения. Вюста и Гиммлера познакомил генеральный секретарь «Аненербе» Вольфрам Зиверс — он был знаком с ученым еще со времен своей работы в издательстве Брукмана. Эта историческая встреча произошла в январе 1936 года. Вюст произвел самое благоприятное впечатление на рейхсфюрера. Шеф СС решил привлечь молодого профессора-нациста к участию в «Празднике Генриха»[5], проводимому силами СС в замке Кведлинбург. Празднество посвящалось тысячелетию короля, и Генрих Гиммлер планировал провести его с большой помпой. Сначала мероприятие хотели провести в соборе замка Кведилнбург, где находилось предполагаемое захоронение короля. Но позже возникли сомнения. «Останки величайшего немецкого вождя покоятся не в гробнице, и где они находятся, мы не знаем», — сообщали рейхсфюреру устроители праздника.

В августе 1936 года Вюст встретился с Гиммлером в доме шефа СС, располагавшемся на озере Тегерн. Там они обменялись мнениями о задачах и целях исследовательского общества «Наследие предков». Точное содержание этой беседы неизвестно, но можно предположить, что Вюст «очаровал» Гиммлера своей эрудицией и научной смелостью. Скорее всего, ученый изложил собственное видение задач «Аненербе» в рамках культурно-политической деятельности СС. Гиммлер понял, что получил бы гораздо больше, сотрудничая с Вюстом, нежели сохраняя свои отношения с Виртом. От рейхсфюрера не могло ускользнуть и то, что Вюст подчеркнуто негативно высказывался о Вирте. Подобное отношение Вюст питал к нему не всегда. В начале 30-х годов он, как и многие молодые германисты, был околдован фантастическими идеями этого исследователя. Так, например, в 1934 году, во время диспута о подлинности «Хроник Ура-Линды», Вюст встал на сторону Вирта. Но постепенно его симпатии начали сменяться сомнениями в истинности его теории. Вдобавок ко всему Вюст был разочарован Виртом как человеком и его личными качествами.

Начав сотрудничество с «Аненербе», Вюст очень внимательно следил за тем, чтобы его репутация не пострадала от невольных ассоциаций с именем этого ученого-шарлатана. Во время переговоров о вступлении в «Наследие предков» Гиммлер прекрасно понимал, что профессор Вюст наотрез откажется выполнять какие-либо распоряжения Вирта. Поэтому Гиммлер предложил ему занять привилегированную должность представителя «Аненербе», а самое главное — дал в решении научных вопросов преимущество перед Виртом. Отныне все лекции, читаемые сотрудниками «Аненербе», контролировал именно Вюст. Возглавить одну из структур «Наследия предков» он согласился при ряде условий: во-первых, он не будет зависеть от Вирта; во-вторых, он сможет продолжить в «Аненербе» свои собственные научные разработки, и, в-третьих, он сам сформирует список сотрудников своего отдела. Гиммлер гарантировал, что все его требования будут выполнены. Это отвечало на вопрос, почему Вюст сразу же согласился присоединиться к исследовательской организации Гиммлера.

Вюст, хотя и был молод, но уже к 1933 году был не только профессором, но и корифеем в своей сфере. По мнению бывших сотрудников, его членство в НСДАП было предопределено желанием сохранить свободу научного поиска. Подобно многим историкам, он находился в весьма натянутых отношениях с Розенбергом и его представителями. Тем не менее ведомство Розенберга пыталось заманить талантливого ученого в свои ряды. Этому должен был поспособствовать профессор Вольфганг Шольц, представитель «Союза борьбы за немецкую культуру» в Мюнхенском университете. Когда в 1936 году Гиммлер только начинал переговоры о вхождении Вюста в «Аненербе», Шольц предпринял активную обработку ученого с целью склонить его к сотрудничеству с Розенбергом. В этих условиях Гиммлер был просто вынужден предоставить Вюсту научную независимость, чтобы тем самым обеспечить его присутствие в «Аненербе». Как видно, СС в отличие от других нацистских структур давали любому ученому, готовому к сотрудничеству, возможность продвинуться вверх по партийной лестнице. В октябре 1936 года Вюст был назначен главой отдела «Аненербе», который отвечал за лингвистические исследования. Эта структура находилась в Мюнхене. Гиммлер сдержал свое слово — он не стал мешать Вюсту преподавать в университете и заниматься собственными исследованиями.

В целом работа «Аненербе» внутри СС могла вестись только в двух направлениях. Оно могло заниматься идеологическими разработками и обучением, которые должны были вылиться в своего рода «секуляризованною религиозность». Практические научные результаты, полученные «Наследием предков», можно было использовать для формирования не просто элиты, а мировоззренческого авангарда национал-социалистического режима. Так, исследования «Аненербе» стали важнейшими общественно-политическими задачами. В то время любые проекты «Наследия предков» были подчинены одной цели — мировоззренческому обучению. Даже раскопки, начатые СС в 1938 году, не имели для «Аненербе» собственно археологической ценности. Все находки — посуда, украшения, остатки жилищ — должны были быть подтверждением новой картины мира.

Пока «Аненербе» раздиралось внутренними противоречиями, пока Вирт пытался обосновать свои непривычные для многих идеи, не могло быть и речи о том, чтобы доклады и лекции были как-то стандартизированы и упорядочены. Гиммлер, слабо разбиравшийся в истории, также не мог подготовить какой-либо целенаправленный и комплексный план. В 1937 году Вюсту самому предстояло привести в порядок лекторскую деятельность «Наследия предков». За несколько месяцев до того как вступить в «Аненербе», профессор делал доклад по актуальной тогда теме — «„Майн кампф“ фюрера как зеркало индогерманского мировоззрения». Как рассказывали очевидцы, это сообщение получило положительный отзыв у студенчества и преподавательского корпуса. Уже находясь в составе «Аненербе», Вюст, подработав свой доклад, выступал в структурных подразделениях СС с серией лекций по этой тематике. Он говорил о гитлеровском понимании героизма, о духовном опыте «Майн кампф» и, естественно, о духовной базе национал-социализма, основополагающих идеях расизма. Надо сказать, лекции Вюста пользовались успехом. После первых же выступлений он с энтузиазмом говорил, что надо обязательно продолжать доклады.

Не ограничившись лекторской деятельностью, в начале 1937 года Вюст предложил Гиммлеру создать в «Аненербе» отдельное подразделение, которое бы занималось изучением мегалитического комплекса Экстернштайн. Эти скалы являли собой некий символ германского духа. Начиная с XIX века, этот комплекс как магнит притягивал к себе различных мистиков и историков-дилетантов. Во время расцвета германского романтизма об Экстернштайне писали, как о проявлении народных верований, характерных для дохристианской эпохи. Этому мнению противостояла другая точка зрения, которая предполагала, что Экстернштайн был тесно связан с христианской традицией. В «магический» центр Германии он превратился гораздо позже, в эпоху крестовых походов, став своего рода отражением Иерусалима, перенесенного на берега Рейна. Националистическая трактовка истории, присущая Коссине, опиралась на первую трактовку мегалитов. Фелькише-исследователи, поклоняясь этим скалам, создали определенный древнегерманский культ, который после Первой мировой войны приобрел невероятные размеры. Он базировался на самых различных мотивах: романтизме, национализме, расовых идеях, немецком идеализме.

Существовали многочисленные примеры того, что, базируясь на эсэсовской идеологии, «Аненербе» пыталось выстроить новое, более глубокое мировоззрение, которое должно было стать обязательным для каждого эсэсовца. Начав с обучающих лекций и докладов, исследовательское общество Гиммлера постепенно перешло к изучению культовых форм и практик. Важнейшим инструментом для осуществления «религиозных» обрядов СС должна была стать «сакральная» символика, которая была призвана укреплять «веру» эсэсовцев.

К концу 30-х годов рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер не просто создал собственную политическую армию, он снабдил ее собственной религиозностью, которая лежала за рамками церковных традиций. Вполне очевидно, что это не могло произойти сразу же после прихода нацистов к власти — большинство эсэсовцев было воспитано в христианских семьях. Но постепенно они отошли от христианства, приняв новое религиозное мировоззрение, которое уходило корнями в древнее германское прошлое. Последовательное развитие этой конфессиональности должно было привести к вытеснению христианства. Нет сомнения, что «Наследию предков» в этой деятельности отводилась ключевая роль. Исследовательское общество должно было фактически разработать с нуля религиозные взгляды, обосновав их с точки зрения вероисповедания. Но до конца 30-х годов «Аненербе» не афишировало собственной деятельности, передавая свои наработки непосредственно Гиммлеру. Эта закрытость общества привела к тому, что непосредственным «разработчиком» эсэсовской религиозности стал Фриц Вайтцель, человек, который не имел к исследовательскому обществу никакого отношения. В 1938 году по поручению Гиммлера он издал две книги: «Церемонии в СС» и «Празднование ежегодных торжеств в семье эсэсовца». В основу обеих работ были положены наработки, вышедшие из недр «Аненербе». Вайтцелю удалось не просто стать «пророком» новой религии, но и добиться того, чтобы его подчиненные и коллеги из СС были обращены в новую веру.

О том, что идеи, изложенные в книгах Ф. Вайтцеля, были разработаны в «Наследии предков», говорят многие факты. Возьмем хотя бы «Юльлейхтер», ритуальный светильник для языческого празднества, которое должно было заменить в эсэсовских семьях христианское Рождество. Для «Аненербе» были характерны идеологические спекуляции на культовых вещах прошлого и их внедрение в современную жизнь. Примером этого являлось использование в новой обрядности старосаксонских «выпуклых урн» V века нашей эры, которые послужили основой для юльских светильников.

Сотрудник «Аненербе» Карл Теодор Вайгель подробно изучил оригинал урны в Ганноверском земельном музее. Несколько месяцев спустя на фарфоровой мануфактуре «Аненербе» в г. Аллахе началось производство копий этих урн. Вскоре сторонники новогерманского культа уже могли приобрести светильники в берлинской лавке на Герман-Геринг-штрассе. Этот светильник являлся выражением крестьянского аристократизма, применялся вместе с туей, которая заменила рождественскую елку. В древнегерманской мифологии туя являлась символом живительной силы, символизируя в целом благословение германских богов. Эскизы светильника были предоставлены генеральному секретарю «Наследия предков» В. Зивресу в июле 1936 года. В январе 1937 года «Аненербе» передало Гиммлеру каталог рун и символов, которые должны были символизировать праздник Юль. Это издание также должно было объяснять использование юльского светильника в новых обрядах. Эти факты ярко показывают, что «Аненербе» все больше и больше становилось ведущей организацией в сфере культурной деятельности СС.

Но к 1937 году «Аненербе» еще не приобрело характер окончательно оформившейся структуры. В «Наследии предков» продолжали господствовать не признанные наукой специалисты, а университетский профессор Вюст выглядел среди них «белой вороной». Надежды Вюста поднять «Наследие предков» до уровня университетской структуры оказались тщетными. С одной стороны, он, конечно, настаивал на объективности исторических исследований, но, с другой стороны, несмотря на изоляцию Вирта, в «Аненербе» господствовали псевдонаучные представления о «мировом льде» и т. п. Объективность, к которой так стремился Вюст, оказалось мифом, и к концу войны наиболее смелые критики заявляли, что «Наследие предков» не являлось академической структурой, представляя собой скорее «колдовскую кухню рейхсфюрера». Сам же Гиммлер не видел этого внутреннего противоречия — для этого он не был достаточно образован. Он не мог проникнуть в суть большинства исследований, хотя знал, какие цели они должны преследовать. Он полагал, что все проблемы решатся, когда он заменит дилетанта Вирта образованным Вюстом, не понимая, что большинство исследований, подчиненных идеологическим установкам, казались шизофреническим бредом. К таковым относилось не только «учение о вечном льде», но попытки раскрыть исторические личности языческих богов Тора и Тюра.

11 марта 1937 года Гиммлер решил, что «Наследию предков» необходим новый Устав. Этим решением рейхсфюрер ускорил внутреннее развитие «Аненербе», начатое в 1936 году. То, что новый документ не обсуждался, а был спущен в виде предписания рейхсфюрера, говорило о том, что Гиммлер окончательно утвердил свои позиции в «Аненербе» и избавился от соперников в лице Дарре и Вирта, превратив исследовательское общество в структуру СС. Однако не стоило списывать со счетов Германа Вирта, который, хотя и был отстранен от реальной деятельности, но все-таки занимал мифический пост почетного председателя «Аненербе». Статус этой должности не был даже обозначен в новом Уставе. Вирт с трудом перенес переименование «Аненербе» из «Общества духовной истории древности» просто в «Исследовательское общество». Он, как уже говорилось, считал себя изобретателем термина «духовная история древности» и очень гордился этим. Но еще сложнее было пережить изоляцию. Все это фактически раскололо членов «Аненербе» на два лагеря: с одной стороны — единомышленники Вирта, а с другой — Гиммлера, Вюста и Зиверса. Каждый из трех лидеров второго, наиболее авторитетного, лагеря имел свои личные основания для того, чтобы избавиться от неугодного Вирта. К этому добавились слухи о том, что Вирт начал сотрудничество с Розенбергом. В 1937 году Гиммлер как никогда твердо заявил, что не намерен терпеть фантастов в сфере гуманитарных наук. К началу 1938 году Гиммлер окончательно потерял доверие к Вирту. Он более не верил в его способности историка-исследователя. «Хроники Ура-Линды» остались непризнанными научным миром, как, собственно, и большинство работ Вирта. Это не мешало рейхсфюреру в личной переписке с друзьями заявлять, что он не сомневается в подлинности «Хроник», так как в них содержатся факты, которые подтверждаются многими устными преданиями. Но, видимо, сомнения, терзавшие шефа СС на этот счет, взяли верх, и он попросил уважаемого профессора-германиста Отто Маузера провести экспертизу «Хроник Ура-Линды». В 1938 году Маузер дал ответ Гиммлеру, в котором заявил, что не нашел ни одного факта, который мог бы подтвердить их подлинность.

Кроме всего прочего, Вирта отличало своевольное использование финансовых средств. Часть из них он весьма нерационально якобы тратил на исследования, другие, не скрываясь, пускал на личные цели. Для щепетильного на этот счет Гиммлера этого было вполне достаточно, чтобы невзлюбить исследователя. Не имея никаких финансовых полномочий, Вирт тем не менее в 1935–1936 годах фактически растранжирил весь бюджет «Аненербе» и окончательно запутал бухгалтерию. Для Генриха Гиммлера марбургский историк стал невыносимой обузой. Однажды рейхсфюрер вышел из себя, когда узнал, что Вирт занимал деньги у частных жертвователей, прикрываясь его авторитетом. Кстати, деньги Вирт так и не вернул. Кредиторы обратились лично к Гиммлеру с просьбой погасить долг. Примечательно, что Гиммлер вернул долги Вирта, которые не только не вычел из его жалованья, но обеспечил ему шикарное финансирование. В 1937 году он получал ежемесячно 800 рейхсмарок от «Аненербе» и 700 рейхсмарок от Берлинского университета (1500 рейхсмарок — по тем временам сумма почти фантастическая).

Зиверса в фигуре Вирта не устраивало очень многое. Например, прошлые контакты, когда он был фактически подчинен исследователю, что Зиверс, как честолюбец, очень тяжело переживал. Вообще крайне напряженные отношения, которые сложились к 1937 году между Виртом и Зиверсом, можно объяснить только при помощи психологического анализа их неясных связей накануне создания «Аненербе». Несомненно, при создании «Наследия предков» Вирт рассчитывал на поддержку Зиверса. Только этим можно объяснить восстановление отношений, разорванных в 1933 году. Эго подтверждало его письмо, в котором Зиверс писал своей будущей жене, что он вынужден был согласиться на более тесные взаимоотношения с ученым, так как это могло сделать его полностью независимым. Но договоренность с Виртом осталась только словами. С первых же дней работы в «Аненербе» Зиверс начал выступать на стороне Гиммлера. Он прекрасно осознавал, какие возможности давал его пост в решении административных проблем, и собирался использовать его как можно эффективнее. Зиверс пришел в «Аненербе» восторженным романтиком с идеалистичными представлениями о будущей элите Германии. Но постепенно он стал меняться. К 1938 году он превратился в «холодного эсэсовского технократа», чему способствовали его частые встречи и непосредственное подчинение рейхсфюреру СС. Не являясь сторонником эсэсовской идеологии, Зиверс представал в виде расчетливого функционера, готового ради своего карьерного роста поддерживать любую, даже самую бесчеловечную, идею. Он презирал наивную романтику Генриха Гиммлера. Но вместе с тем он полностью отказался от мечтательных теорий Хильшера и мифологических конструкций Вирта. Отныне он руководствовался лишь своим ненасытным честолюбием, а элитарность понималась им исключительно как личные успехи.

Кроме этого, Зиверс был лично заинтересован в том, чтобы избавиться от Вирта, которому он до сих пор продолжал формально подчиняться. Он хотел предать забвению отдельные страницы из прошлого, о коих Вирт был более чем осведомлен. Ранее он был открытым, не определившимся с жизненными ориентирами юношей, который хотел, чтобы Вирт, авторитет для многих молодых людей, сделал его своим учеником. По мере того как Зиверс врастал в структуру СС, он все чаще ловил себя на мысли, что его юношеские увлечения были минутной слабостью. Он цинично решил, что необходимо во что бы то ни стало избавиться от свидетеля его «юношеских заблуждений», пока Вирту самому не пришла в голову мысль использовать эти знания в собственных целях. Зиверсу удалось нанести первый удар, когда в 1936 году он предложил свои услуги для подготовки молодых эсэсовцев. Он мотивировал этот шаг тем, что как никто знал взгляды Вирта, а потому мог легко заменить его.

Это оскорбление Вирт так и не смог никогда простить своему бывшему ассистенту.

Зиверс, сначала как генеральный секретарь, а затем как имперский руководитель общества (организационный руководитель) был в курсе всех дел «Аненербе», к тому же Гиммлер доверял ему. Это был хороший стартовый капитал для карьеры внутри СС. Он полагал, что был просто предназначен для того, чтобы заменить Вирта. Устав 1937 года дал ему возможность осуществить свою мечту. Заручившись поддержкой президента (Вюста), Зиверс начал интригу. Он стал распускать слухи, что назначение его на пост почетного председателя было бы логичным шагом в развитии «Аненербе». Вюст, присутствовавший на этих разговорах, подчеркивал, что это было бы не просто логично, но и целесообразно. Даже Райшле, который когда-то благожелательно относился к Вирту, вторил, что прошли все сроки для того, чтобы образумить нынешнего почетного председателя Вирта. К январю 1938 года Вирт сдал последние позиции в «Наследии предков». В это время Вюст совместно с Зиверсом планировали будущую работу «Аненербе», предоставляя свои наброски лично рейхсфюреру СС. Раньше подобные задачи были сферой деятельности Вирта, к которой Зиверса даже не подпускали.

Пик кризиса в «Аненербе» пришелся на май 1938 года. Тогда Вюст и Зиверс написали Вирту нелицеприятное письмо, в котором заявили, что его чудачества противоречили научным и культурным целям рейхсфюрера СС. Авторы письма с «неподдельным» ужасом обнаруживали, что Вирт не понимал ни структуры, ни важнейших задач, ни объема работ, предстоящих «Аненербе». Вюст и Зиверс приходили к уничижительному выводу, что он подменял цели и задачи «Наследия предков» своими собственными научными и исследовательскими интересами. Далее Вирту было даже заявлено, что и свое свободное духовное творчество он должен был согласовывать с руководством СС. В последних строках письма Вюст и Зиверс подчеркивали, что в сложившихся условиях они как представители «Аненербе» наотрез отказались ходатайствовать перед Имперским министерством воспитания и образования о присуждении Вирту научной степени. Не имея возможности продолжать свою работу в рамках «Наследия предков», Вирт теперь потерял всякие надежды и на научную карьеру. Он был подавлен.

Это письмо как никакой другой документ того времени показывало, что Вирт мог продолжить свою исследовательскую деятельность только в одном случае. Он должен был оставить все посты и покинуть «Аненербе». Это шаг он сделал в декабре 1938 года.

Бурные «разборки» между Виртом и новым руководством «Аненербе», как ни парадоксально, фактически никак не отразились на деятельности «Наследия предков». После того как в 1938 году рухнули надежды Вирта создать собственную кафедру в Берлинском университете и получить титул профессора, он отправился в своей дом в Марбурге, где вел жизнь отшельника. Надо подчеркнуть, что он не таил зла на рейхсфюрера и по мере возможности поддерживал с ним контакт. Этому способствовало и то, что, покинув «Аненербе», Вирт все-таки остался хауптштурмфюрером СС, подчиненным лично Гиммлеру. Проведя несколько лет в изоляции, Вирт все же защитил в 1941 году диссертацию и получил звание «профессора — исследователя истории древней символики и религиозности». Этот факт можно было бы не упоминать, если бы после войны не всплыли документы, говорящие о том, что Гиммлер лично противодействовал этому. Получалось, что отношение Гиммлера к нему не изменилось даже после того, как сын Вирта вступил в СС, а у себя на родине, в Голландии, ученый как пособник нацистов был объявлен вне закона. В 1944 году Герман Вирт получил в Геттингене кафедру этнографии, но покинул ее из-за конфликта с местной профессурой.

Но не стоило полагать, что в это время «Аненербе» занималось только лишь идеологической обработкой членов СС. Другой, не менее важной, задачей были геральдические исследования и изучение сакральной символики. Эта работа «Наследия предков» базировалось на желании Гиммлера создать родословную каждого высокопоставленного эсэсовца, которую должен был венчать собственный герб. Подобное намерение вписывалось в общую концепцию создания специфических национал-социалистических традиций, которые начинали прививаться начиная с 1933 года. Чтобы поспособствовать этому начинанию, Гиммлер поставил перед «Аненербе» задачу возвратить в обиход старые ритуальные знаки. Тщеславие рейхсфюрера выражалось не только в том, что он собирался прославить собственных предков, но и в том, что он был намерен выстроить запутанное генеалогическое древо самого Гитлера. Занимаясь составлением родовых гербов Поля и Гейдриха, «Аненербе» неожиданно обнаружило, что свастика использовалась не только в домашнем гербе Гитлера, но и Гиммлера. По их версии, семья Гиммлера стала применять этот символ в 1523 году, то есть почти на век раньше Михаэля Гитлера. Интересно то, что этот Михаэль Гитлер автоматически зачислялся эсэсовскими исследователями в предки фюрера, однако для этого не было никаких оснований, а после войны данный вывод был вообще признан ошибочным.

Политическая направленность исследований была очевидной. Когда Гиммлер ставил перед «Аненербе» научные задачи, то подразумевал, что их выполнение должно было способствовать созданию нового германского мира, причем СС рассматривались как краеугольный камень этой цивилизации. Мифологические выдержки, увязанные с утилитарной идеологией, должны были вылиться в специальные эсэсовские поселения, своего рода питомник для новой германской расы. Мифология между тем начала выходить за рамки чисто практических задач. Гиммлер поручил «Аненербе» исследование похоронных обрядов древних германцев. Внимание рейхсфюрера привлек обряд изготовления гроба из дерева, которое выбиралось еще при жизни человека. По мнению Гиммлера, этот обряд, если бы он вновь укоренился в традициях немецкого народа, мог стать основой для нового религиозного культа. Христианство было для шефа СС неполноценным хотя бы потому, что оно предельно исказило языческие обряды, в которых якобы крылись его истинные корни. Примитивные взгляды Гиммлера вряд ли можно было назвать стройной религиозной системой, скорее они являлись обожествлением живой природы. Тринадцатимесячный древнегерманский календарь являлся не итогом изучения язычества, а всего лишь подтверждением «учения о мировом льде».

Именно из этой «гремучей смеси» наивной интуиции и поверхностных знаний начали возникать новые, более конкретные задачи «Аненербе». Например, Гиммлер обратил свой взгляд на Античность. В конце 1937 года, находясь в Италии, рейхсфюрер прислал Вюсту большое письмо, которое повлекло за собой значительное расширение деятельности «Наследия предков». Музеи Италии содержали бесчисленное количество экспонатов, которые привлекли внимание рейхсфюрера с точки зрения арийства. Не без оттенка высокомерия Гиммлер писал в этом письме, что сами итальянцы не уделяли им никакого внимания. Он захотел устранить этот недостаток и поручил Вюсту создать в «Аненербе» подразделение, задачей которого являлся поиск индогерманских корней в Италии и Греции (!). Эта задача была очень важна для Гиммлера, так как, по сути, обозначала пересмотр всех имеющихся археологический сведений. Двумя месяцами позже в «Наследии предков» была создана новая структура — отдел классической филологии и Древнего мира. Во главе его встал берлинский антиковед, доцент-латинист Рудольф Тилль. Его задачей было показать влияние (причем не просто значительное, а определяющее) германского нордического компонента на Средиземноморье и Античный мир.

В целом в «Наследии предков» существовало три уровня работы. На первом, высшем, уровне Гиммлер ставил задачи (нередко совершенно абсурдные) перед руководством исследовательского общества. Здесь требовался особый талант, чтобы придать им научно обоснованную форму. Первые лица делали все возможное, чтобы наклонности главы СС окончательно не дискредитировали «Аненербе» как научно-исследовательское общество. Йозеф Отто Плассманн, редактор издания «Аненербе» «Германия», глава исследовательского отдела германской культуры и местного фольклора, вспоминал после войны: «Если Гиммлер ставил совершенно глупые задачи, то мы пытались предельно тактично дать негативный ответ, либо вообще затягивали с ним». Как следует из документов, второе случалось намного чаще, нежели первый, более рискованный вариант. Ориентируясь на дилетантские задания рейхсфюрера, «Аненербе» рисковало скатиться до уровня организации, занимавшейся псевдонаучными изысканиями. Таковым фактически с самого начала был «магический» отдел метеорологии и астрономии, к которому Зиверс и Вюст относились с изрядным скепсисом. Надо понимать, это не мешало Гиммлеру возлагать на него значительные надежды.

На втором уровне происходила идеологическая обработка научных знаний. Именно здесь сухим научным фактам придавалось политическое значение. В этом неблагодарном деле участвовали почти все исследователи общества. Даже самые талантливые ученые были вынуждены отказываться от собственных научных взглядов, превращаясь в обычных политических агитаторов. И здесь очень трудно провести грань между обычной наивностью и банальным оппортунизмом. У каждого исследователя были самые различные устремления и собственные мотивации. Еще сложнее ответить на вопрос: кто конкретно из ученых нес ответственность за узурпацию науки политикой? Или в этом виноваты все вместе? Неким оправданием могло стать то, что Гиммлер принимал все мыслимые меры, чтобы склонить ученых к согласию с идеологическими требованиями режима. С функциональной точки зрения этот компромисс был бесполезен для тоталитарного режима («В нашем рейхе все люди в политике»…). Но для главы СС он имел особое, личное значение. Этот шаг позволял ему повысить свой авторитет в среде ученых, так как его покровительство служило своего рода защитой от доктринерства отдельных партийных деятелей, которые требовали немедленной унификации и перекройки традиционной науки. В качестве примера можно привести хотя бы того же А. Розенберга. К тому же не стоило забывать, что учеными мог двигать обыкновенный карьеризм. Рискуя лишиться своих рабочих мест, подвергаясь нападкам догматиков, они выбирали из двух зол наименьшее. По крайней мере, им тогда казалось, что это — Гиммлер. Пойдя на компромисс, они надеялись, что смогут свободно проводить в «Аненербе» свои исследования, хотя бы в той области, где они совпадали с интересами рейхсфюрера. Полуофициальное учреждение, находившееся под покровительством Гиммлера, не контролировалось ни Немецким исследовательским обществом, ни Имперским министерством воспитания, ни какими-либо другими партийными и государственными структурами. Только «Аненербе» могло найти для исследователей деньги, вмиг предоставить защиту от не в меру рьяных сторонников нового режима.

Что же еще двигало учеными? Историки из научно-исследовательского общества, например, могли без всяких трудностей выехать за рубеж. При этом «Аненербе» как бы демонстрировало, что поездка ученого — не просто научное мероприятие, но личное задание рейхсфюрера СС. А самое немаловажное — казалось, что это общество могло снабдить экспедицию техникой, оборудованием, провизией и деньгами. Большинство современников считало, что, только будучи эсэсовцем, можно сохранить хоть какую-то свободу научных исследований. Как бы кощунственно и парадоксально это ни звучало, но это действительно было так. Многие ученые, например Рудольф Тилль, рассматривали «Аненербе» как своеобразный «заповедник», попасть в который можно было только присягнув на верность Гиммлеру. Не надо забывать и о том, что в те годы Гиммлер не делал членство в СС обязательным условием для вступления в «Наследие предков».

Рудольф Тилль, человек с мировым именем, был необходим «Аненербе» хотя бы для того, чтобы за ним последовали и другие талантливые ученые. Речь шла, прежде всего, об ученых «старой» закалки. И это сыграло свою роль — в подчинении Тилля оказались многие выдающиеся исследователи. Среди них был сын знаменитого невропатолога из Бонна, 30-летний Отто Хут. Еще в 1932 году в своем родном городе он защитил диссертацию по истории религии. Свою политическую деятельность он начал еще в 1922 году, присоединившись к студенческой организации нацистов. Позже он проявил повышенный интерес к теориям Г. Вирта, а с 1934 года вместе с Вальтером Вюстом начал работать на НСДАП. В «Аненербе» он попал в марте 1937 года — его пригласил туда лично Зиверс. С одной стороны, его привлекала идея возрождения национальных корней, но с другой — работа в «Аненербе» давала ему гарантированный заработок. Последний аспект был для О. Хута наиболее важен. В 1936 году закончилась стипендия, которую ему выдавало Немецкое исследовательское общество. Тогда ему показалось, что «Наследие предков» могло бы стать трамплином для его научной карьеры, — тогда так полагали многие. Вначале он выполнял множество функций: помогал Плассману издавать журнал «Германия», работал в отделе Вирта по изучению письменности и символики. Хут уже скептически относился к его проектам. Кроме этого, он сразу же стал важнейшим сотрудником отдела по изучению народных легенд, сказок и саг. Там он отвечал за составление библиографии «Собрания немецких народных сказок» и выявление сказочных элементов в доисторических памятниках и обрядах. Отдел Плассмана при содействии Хута настолько успешно справлялся с поставленными задачами, что в 1938 году получил в свое ведение контролируемый Немецким исследовательским обществом «Центральный архив немецких народных сказаний».

В 1938 году по совету Вюста к «Наследию предков» присоединился этнограф из Кенигсберга Генрих Гармянц, 34-летний ученик Вальтера Зимерса. Он примкнул к исследовательскому обществу Гиммлера вовсе не потому, что искал средства к существованию. Он имел неплохую работу. С апреля 1937 года он трудился в Имперском министерстве воспитания, и кроме этого руководил реализацией дорогостоящего проекта по составлению «Атласа немецкой этнографии», осуществляемого при содействии Немецкого исследовательского общества. Как видим, ему не требовалась поддержка Гиммлера, чтобы реализовать собственные планы. Тем более что осенью 1938 года он стал заведовать одной из кафедр Франкфуртского университета. Так почему же он присоединился к «Наследию предков»? Скорее всего, причина крылась в том, что он опасался А. Розенберга, которого за глаза называл Розенцвергом[6]. Гармянца всерьез испугали угрозы отобрать у него выгодный и престижный проект — «Атлас немецкой этнографии». Видимо, поэтому Гармянц, как и многие другие, решил искать защиту у рейхсфюрера СС. Сейчас известно, что Генрих Гармянц не просто был лоялен новому режиму — он был убежденным нацистом, который вполне искренне симпатизировал СС. В эту организацию он вступил еще в конце 20-х годов. В 1931 году он был одним из 14 руководителей «охранных отрядов» в Кенигсберге. После прихода к власти Гитлера Гармянц по непонятным причинам покинул ряды «черной гвардии» Гиммлера. Осенью 1938 года он вступил в СС во второй раз. Подобные действия позволяют предположить, что Гармянц был не просто ученым, а одним из видных представителей нацистского режима. Последующие события покажут, что это не просто предположение. Но в 1938 году он видел в «Аненербе» всего-навсего научную организацию. Сотрудники «Наследия предков» очень хорошо отнеслись к новому коллеге. Он показался им «очень привлекательным, слегка расхлябанным и абсолютно небюрократическим типом». Сам же Гармянц с честью справился с задачей по созданию нового отдела немецкой этнографии и фольклористики, который он объединил с собственной кафедрой во Франкфурте-на-Майне. На этот процесс очень сильно повлиял Вюст, который планировал во что бы ни стало ввести Гармянца в дирекцию «сказочного» отдела «Аненербе». Об уровне влияния Гармянца в «Наследии предков» говорило то, что, по мнению многих сотрудников общества, именно он избавил их от «надуманных фантазий» Вирта.

Остается только задаваться вопросом, почему, стараясь приобрести научную респектабельность, исследовательское общество продолжало нанимать людей, которые по своим способностям и потенциалу были весьма далеки от нового идеала образованного эсэсовца? Они скорее походили на дилетантов из окружения Германа Вирта. Ответ кроется в том, что «Наследие предков» с самого начала не ставило перед собой сугубо академических задач, напротив, оно пыталось извлечь на свет весьма специфические темы.

В марте 1937 года в «Аненербе» пришел штурмбаннфюрер СС Карл Теодор Вайгель, до этого возглавлявший в Немецком исследовательском обществе Управление по изучению символики. Он представлял тип исследователя, который хотя и не имел академического образования, но успешно использовал собственную интуицию. Это помогало ему написать несколько популярных работ, доступных для рядового читателя. Вайгель даже не был аналитиком, скорее всего, он был собирателем сведений — в своих полевых экспедициях он пользовался только фотоаппаратом. При грамотном научном руководстве он мог быть вполне неплохим техническим ассистентом. Для подобных людей в «Аненербе» всегда находилось место. Вступление Вайгеля в «Наследие предков» привело к тому, что он получил в свое ведение все архивы отдела по изучению письменности и символики, который раньше возглавлял Вирт. Вместе с Вайгелем в этот отдел были переведены также его сотрудники из Немецкого исследовательского общества. Это, конечно, не способствовало налаживанию дружеских отношений между Виртом и Вайгелем. Их отношения обострялись еще и потому, что Вайгель претендовал на место руководителя отдела. Но об этом не могло быть и речи. Даже после изгнания Вирта он занимался только фотосъемкой ландшафтов и каталогизацией имеющихся сведений. Научную обработку собранных материалов должны были осуществлять профессиональные ученые.

Примерно так же дела обстояли с Карлом Конрадом Руппелем, исследователем, не имевшим образования. Он занимался изучением домашних, семейных и родовых гербов. Руппель стал сотрудником «Аненербе» летом 1937 года. В основном собирал и упорядочивал различные германские родовые гербы. Учитывая стремление рейхсфюрера снабдить каждого эсэсовца собственным гербом, этой работе придавалось особое значение. С этого времени он и три его сотрудника занимались исключительно сбором символики германских земель, а после аншлюса Австрии — и австрийских гербов. Осенью 1938 года Вюст как президент общества обратился к общественности, призывая ее подключиться к этой деятельности. Осенью 1937 года Руппель, став начальником отдела геральдики и родовых эмблем, даже претендовал на степень доктора наук. В 1938 году он был назначен также «редактором» исследовательского проекта «Лес и дерево», целью которого было привлечь квалифицированных ученых. Если посмотреть на финансовую сторону этого предприятия, то можно было заметить, что к этому времени большинство организаций рейха должны были всячески способствовать реализации грандиозных планов, которые осуществлялись под научным руководством «Наследия предков». Так, например, книги из проекта «Лес и дерево в арийско-германской духовной истории и культуре» издавались в 1937 году Имперским лесничеством. А вообще грандиозное финансирование этого проекта (250 тысяч рейхсмарок) должно было быть предоставлено в течение трех лет следующими структурами: Имперским лесничеством, Имперским продовольственным кабинетом и Имперским исследовательским советом.

Не стоит полагать, что составлением гербов эсэсовских офицеров, равно как и разработкой ритуальной символики в СС, занималось исключительно «Наследие предков». Кроме исследовательского общества этими проблемами также занимались Карл Мария Вилигут и Карл Дибич, который на тот момент курировал несколько эсэсовских проектов, в том числе создание деревянных резных гербов всех группенфюреров СС, которые должны были располагаться в специальном зале замка Вевельсбург. Дибич считался не только художником, но и специалистом по символике и геральдике. Именно с его подачи «Наследие предков» стало использовать в качестве своего основного символа изображение древней германской святыни — Ирминсула. В данной деятельности он выступал неким «конкурентом» Карла Марии Вилигута. Йохен фон Ланг в своей книге «Адъютант» сообщал: «Среди многочисленных аристократов, которые были обладателями эсэсовского чина группенфюрера, отнюдь не все могли похвастаться наличием фамильных гербов. Такое могли позволить себе только Гейдрих и Вольф, в чем им помог их приятель Вайстор»[7]. К сожалению, в настоящее время не удалось найти проектов фамильных гербов, которые были сделаны Вилигутом для высших офицеров СС. Например, лишь известно, что Вилигут-Вайстор помогал использовать руны группенфюреру Эриху фон Баху-Зелевски при создании подобного рода герба. Однако в 1938 году разработкой герба для группенфюрера СС Освальда Поля должно было заняться именно «Наследие предков». Эта эсэсовская структура опять же выступила в качестве «конкурента» Вилигута, который планировал спроектировать герб для Поля на основании его семейной печати. Кроме всего прочего Вилигут предполагал создать родовое кольцо, которое предполагалось передавать в семье Освальда Поля от отца к старшему сыну. О том, что в данной «конкуренции» хотя бы формально одержало верх «Аненербе», говорит распоряжение Карла Вольфа, которое он в качестве начальника Личного штаба рейхсфюрера СС отдал в конце 1936 года. Оно фактически закрепляло эту сферу деятельности за сотрудниками «Наследия предков».

Глава 4. ГОЛОС ПРЕДКОВ В ПОЛИГРАФИЧЕСКОМ ИСПОЛНЕНИИ

Начальник Главного хозяйственно-административного управления СС группенфюрер Освальд Поль на первый взгляд казался человеком, который не имел ни малейшего отношения к деятельности «Наследия предков». Однако на практике именно ему и его управлению подчинялась деятельность издательства «Нордланд», которое издавало работы сотрудников «Аненербе». Кроме того то же самое издательство занималось выпуском журнала «Германия», который являлся официальным вестником «Наследия предков».

«Издательство „Нордланд“ было основано летом 1933 года в Магдебурге, чтобы полностью поставить себя на службу новому возрождению немецкого человека». Такие короткие строчки содержались в рекламном объявлении фирмы «Нордланд», которая намеревалась посвятить себя издательской деятельности. Фактически сразу же после основания издательство выпустило журнал «Источник», который распространялся в Мюльхейме (Рур). Попытки современных историков обнаружить подробные сведения об этом журнале, чей первый номер увидел свет 15 августа 1933 года, не увенчались успехом. В Мюльхнейме не сохранилось никаких данных об изданиях, которые выпускались «Нордландом». Надо отметить, что в оставшихся от издательства архивах вообще не хватало множества документов. Например, нет протоколов учредительного собрания и соглашения, которое должно было заключаться с Фритьофом Фишером. Эти и другие схожие по своему значению документы помогли бы пролить свет на обстоятельства, связанные с основанием издательства «Нордланд». Однако некоторые детали удалось уточнить благодаря архивам еженедельной газеты «Самооборона», которая распространялась как раз в Мюльхейме.

Учредитель и издатель «Самообороны. Еженедельника духовной свободы, немецкой чести, иерархии и силы» Хуго фон Клюзе летом 1933 года в одном из своих писем сообщил: «Фритьоф Фишер — весьма ловкий литератор, с которым я завел близкое знакомство пару лет назад. Тогда он был приверженцем идей оккультиста Рудольфа Штайнера. Однако он очень быстро смог приспособиться к нашему мировоззрению и нашим взглядам на жизнь. Как это произошло? Не знаю, но он смог написать весьма недурственную передовицу для „Самообороны“. Я опубликовал этот материал, взяв всю ответственность на себя».

Сразу же надо оговориться, что в Германии Фритьоф Фишер был более известен под творческим псевдонимом Вульф Зеренсен. Именно под этим именем он поведал некоторые из подробностей, связанные с историей и целями еженедельника «Самооборона». Он писал: «Хуго фон Клузе был одним из тех, кто весной 1928 года основал в Мюльхейме местное отделение Союза „Танненберг“, в нем практиковались языческие обряды… Когда казалось, что борьба сторонников Людендорфа со дня на день увенчается успехом, генерал, пребывая в радостном воодушевлении, весной 1932 года издал в десяти выпусках свой боевой памфлет. Это был журнал немецкого дела, который назывался „Открытые письма“… Несмотря на то что „Открытые письма“ должны были распространяться бесплатно (но отнюдь не раздаваться в виде подарков), что едва ли позволяло покрыть хотя бы себестоимость их изготовления, количество читателей этого журнала росло не слишком быстро. После этого стало понятно, что молодое издание вряд ли сможет заиметь в ближайшем будущем широкий круг читателей, а потому едва ли сможет оказывать заметное влияние на общество. В силу этого стесненного положения, в борьбе за сохранение достигнутых успехов, обороняясь против угроз и опасностей, сражаясь против порабощения немецкого народа, был основан еженедельник „Самооборона“».

После того как было выпущено чуть более тридцати номеров «Самообороны», журнал был закрыт. Причина этого была проста — издатели не могли рассчитаться по долгам с типографией. Хуго фон Клюзе отмечал по этому поводу: «Печатник Фарби был чужд наших идей. Он был предпринимателем, которого в первую очередь интересовала чистая прибыль». Однако у этой на первый взгляд и вовсе незначительной истории было свое продолжение. 19 июня 1933 года Фарби потребовал у фон Клюзе отказа на издание, требуя, чтобы тот оказал поддержку господину Фишеру. Пару недель спустя Фарби решил, что в качестве взыскания долгов сам мог бы получить права на выпуск еженедельника «Самооборона». То есть очевидно, что летом 1933 года журнал «Источник» (наверное, происходивший от фразы Людендорфа: «В святом источнике — немецкая сила») должен был выходить в «обновленном» издательстве «Самооборона». Если говорить о стоимости издательства, то она едва ли превышала стоимость тиража еженедельника, которую как раз и задолжал фон Клюзе. Видимо, между партнерами сразу же возникли трения, так как 15 августа именно Фарби выпускает номер «Источника, журнала постижения немецкой сути». Сразу же после этого Фритьоф Фишер основывает издательство «Нордланд» («Северная земля»).

15 ноября 1933 года Фритьоф Фишер переводит издательство «Нордланд» в Дюссельдорф, где регистрирует его в торговой палате под номером HRA 9571. Сам Фишер зарегистрирован как розничный торговец собственными изданиями. Проходит чуть менее года, и летом 1934 года Фишер переводит «Нордланд» из Дюссельдорфа в Магдебург. В декабре 1934 года происходит несколько значимых событий. 8 декабря происходит официальное засвидетельствование договора между компаньонами. Издательство «Нордланд» становится фирмой с уставным капиталом 20 тысяч рейхсмарок. Главными партнерами Фишера становятся Пауль Хиршберг (Мюнхен) — его доля в фирме составила 19 500 рейхсмарок, и Бруно Гальке (Пазинг) — с уставной долей в 500 рейхсмарок. У фирмы «Нордланд» одновременно было сразу два коммерческих директора. Ими являлись Фритьоф Фишер и Бруно Гальке.

Чтобы понять логику происходивших событий, как описанных выше, так и тех сведений, что будут изложены дальше, необходимо остановить внимание на фигуре Бруно Гальке. Именно ему Гиммлер в первый год существования «Наследия предков» доверял исполнять обязанности куратора «Аненербе».

Вмешательство Гальке в деятельность «Наследия предков» являлось ярчайшим примером того, что Гиммлер даже не думал соблюдать официальный Устав исследовательского общества. Должности особого представителя рейхсфюрера СС в Уставе «Аненербе» не было прописано, но тем не менее Б. Гальке занимал ее (типичная ситуация для Третьего рейха). С первых дней своего пребывания в «Аненербе» он распространил свое влияние почти на всех сотрудников, включая Райшле, который считался человеком Дарре. Зиверс не только не препятствовал, но всячески помогал ему в этом. Однако власть Гальке не была безграничной, как правило, он воздействовал на сферу организационного планирования «Наследия предков». Чтобы понять, как к нему попали многие нити управления Аненербе, обратимся к некоторым моментам его биографии.

Гальке, дипломированный специалист по торговле, примкнул к СС вместе со своим другом Карлом Вольфом еще в начале 20-х годов. Бруно, почти сразу же ставший адъютантом Гиммлера, при помощи Вольфа возглавил в 1935 году хозяйственное управление СС. До прихода нацистов к власти хозяйственное управление фактически выполняло функции эсэсовской кассы — сюда стекались все взносы и пожертвования. Негласная задача управления состояла в том, чтобы финансировать те проекты, к которым Гиммлер проявил личный интерес, но которые не входили в компетенцию «охранных отрядов», а стало быть, не могли претендовать на бюджет СС. Как и следовало ожидать, в 1935 году в число подобных проектов попало «Аненербе». Первоначально функции Гальке в «Наследии предков» были весьма скромными: он должен был изыскивать из кассы СС субсидии для проведения исследований «Аненербе». Надо сказать, он весьма успешно справлялся с этой задачей. Вскоре многие сотрудники общества пришли к выводу, что Гальке являлся «серым кардиналом» «Аненербе». Так, например, он копировал все документы, включая рукописи, приходившие в «Наследие предков», и отправлял копии лично рейхсфюреру СС. Как представитель Гиммлера он присутствовал на всех, даже закрытых, совещаниях. Гиммлер не только не сдерживал инициативы своего подчиненного, которые все больше и больше выходили за рамки финансовых вопросов, но, напротив, приветствовал их. Осенью 1936 года Гиммлер и Гальке сделали решительный шаг, чтобы ликвидировать влияние Имперского продовольственного кабинета на «Аненербе». Они собирались перевести «Аненербе» в подчинение личному штабу рейхсфюрера СС.

Еще в октябре 1936 года на одном из собраний «Наследия предков» представитель Дарре говорил о поддержке главным управлением по вопросам расы и поселений «Немецкого наследия предков», а несколько дней спустя, 9 ноября 1936 года, оно было уже выведено из подчинения РСХА. Теперь «Аненербе» действовало под непосредственным контролем адъютанта рейхсфюрера, находясь полностью в его юрисдикции. Но этот ход окончательно не ликвидировал влияние Дарре. В «Аненербе» продолжали работать и Райшле, и Метцнер, и Кинкелин. Предполагаемая реорганизация не была проведена — на их место было сложно найти подходящие научные кадры. Имперский продовольственный кабинет продолжал, как и ранее, со-финансирование «Наследия предков». Выгнать людей Дарре из исследовательского общества фактически означало поставить крест на этих финансовых средствах. Гиммлер пока не хотел рисковать. Решение «проблемы Дарре» было запланировано отложить на более поздний период.

Итак, вернемся к сюжетам, связанным с издательством «Нордланд». В феврале 1935 года свой пост в издательстве оставляет Бруно Гальке, который сделал все возможное, чтобы «Нордланд» в перспективе стал специфическими эсэсовским проектом. Фишер по-прежнему остается коммерческим директором издательства. В конце 1935 года Фишера знакомят с Генрихом Гиммлером, с этого момента деятельность издательства «Нордланд» находится под неустанным контролем Освальда Поля. В первый же день только что наступившего 1936 года состоится знаменательное событие: издательство «Нордланд» заключит договор с исследовательским обществом «Наследие предков». На этот раз речь шла об учреждении издательского концерна. Во время подписания партнерского договора интересы издательства «Нордланд» представлял Фритьоф Фишер, а «Наследия предков» — Вольфрам Зиверс. Фактически речь шла о том, что «Наследие предков» получало свой собственный печатный орган. Пока им становился одноименный с издательством журнал «Нордланд». Фритьоф Фишер обязался публиковать в каждом из номеров журнала все материалы, что предоставлялись «Наследием предков». Редакционный совет журнала в начале 1936 года состоял из Фишера, как главы издательства «Нордланд», и Германа Вирта, являвшегося на тот момент президентом «Наследия предков». Кроме этого в работе редакции принимал участие специальный референт рейхсфюрера СС хауптштурмфюрер Дибич.

Проходит чуть более полугода, и в октябре 1936 года будет провозглашено, что журнал «Нордланд» является официальным печатным органам «Аненербе» (впрочем, подобное положение вещей будет сохраняться не слишком долго). По представительству Генриха Гиммлер редактором журнала становится Отто Плассман, на тот момент возглавлявший один из отделов «Наследия предков». «Нордланд» передает «Наследию предков» в безвозмездное пользование типографские машины и фактически все оборудование. При этом достигнута договоренность, что с этого момента главной задачей издательства «Нордланд» является не извлечение коммерческой прибыли, а обеспечение «мировоззренческих интересов рейхсфюрера СС». По причине того, что в сугубо имущественные отношения оказался вовлеченным один из представителей высшей власти Третьего рейха, было решено отказаться от всех ранее заключенных договорных отношений и заняться проработкой нового партнерского соглашения, которое должно было быть составлено в «товарищеском духе». Текст такового был утвержден заинтересованными сторонами 17 ноября 1936 года.

Именно в этот день Бруно Гальке в качестве владельца части уставного капитала издательства «Нордланд» и представитель интересов Пауля Хиршберга в качестве основного акционера фирмы решили освободить от занимаемой должности Фритьофа Фишера. Новым коммерческим директором издательства был назначен сам Бруно Гальке. Все представительские функции были возложены на Курта Григушайта. После этого издательство действовало без каких-либо особых организационных «потрясений» фактически на протяжении двух лет.

Летом 1938 года Бруно Гальке вновь инициирует процесс организационных перестановок. Это было в первую очередь связано с тем, что существенные изменения происходили и в самом «Наследии предков». Во-первых, было решено перенести издательство в Берлин, где располагалось центральное управление «Наследия предков». Во-вторых, было решено избавиться от такого «рудимента», как Артус Ахренс, который формально занимал должность второго коммерческого директора. На его место был поставлен Вольфрам Зиверс. Одновременно с этим от своих обязанностей был освобожден Курт Григушайт. Его заменили Альфредом Мишке. В документах он характеризовался как «дипломированный экономист из Берлина», но на самом деле его назначение было вызвано тем, что он являлся унтерштурмфюрером СС, находившимся в подчинении Освальда Поля. Он был служащим отдела IIIC2 (общее руководство отделом осуществлялось оберштурмфюрером Мауэром). В 20-х числах августа торгово-промышленная палата Берлина регистрирует новые документы издательства «Нордланд», которое располагалось в германской столице в доме № 9 по Раупах-штрассе.

Очередные перестановки произошли в «Нордланде» уже в феврале 1939 года. В связи с возросшими нагрузками в «Наследии предков» свой пост в издательстве оставил Вольфрам Зиверс. Коммерческим директором «Нордланда» был назначен Альфред Мишке, соответственно, исполняющими обязанности доверенных лиц издательства стали работавшие в Берлине Теодор Шустер и Хорст Кляйн. Не проходит и месяца, как издательство официально стало организационной частью «Наследия предков». Несколько позже Бруно Гальке уступит свою часть учредительного капитала фирме «Немецкое хозяйственное предприятие», которая в действительности являлась официальным прикрытием эсэсовского управления, возглавляемого Освальдом Полем. Возникает формальное двоевластие. По организационной линии «Нордланд» подчиняется руководству «Аненербе», но в хозяйственных и в экономических вопросах издательство подчиненно группенфюреру СС Освальду Полю и возглавляемым им структурам. В результате в 1941 году можно было наблюдать некоторую управленческую чехарду. Например, Герхарда Мауэра то назначали коммерческим директором издательства, то освобождали от этой должности.

В силу сложного организационного подчинения и еще более сложной системы взаимоотношений с руководством СС в некоторых моментах не обходилось без своеобразных «курьезов». Например, зимой 1941–1942 года гестапо арестовало некоего Милькера — управляющего типографией, которая принадлежала францисканскому монастырю в Фульде. Почти сразу же было решено продать типографское оборудование издательству «Нордланд» за весьма небольшую сумму — 3 тысячи рейхсмарок. Однако месяц спустя в эти планы пришлось внести коррективы. На типографию положил глаз Гейдрих, который решил бесплатно передать ее в распоряжение руководства офицерской школы Главного управления имперской безопасности.

Если же отвлечься от сугубо организационных проблем, то можно обнаружить, что, несмотря на некоторые недостатки, связанные с многоуровневым подчинением руководству СС, издательство «Нордланд» приобретало ощутимую прибыль. В период с 1934 по 1944 год им было издано 160 наименований книг. По нынешним временам подобный ассортимент может показаться весьма небольшим. Однако надо делать не только поправку на время, но также учитывать тот факт, что некоторые из книг неоднократно переиздавались, причем немалыми тиражами. Например, фактически каждый год сотнями тысяч экземпляров выходила поэма в прозе «Голос предков», автором которой был Вульф Зеренсен. И во времена диктатуры, и даже сейчас некоторые люди полагают, что за этим псевдонимом скрывался Генрих Гиммлер. Однако подобное предложение было ошибочным. Поэма принадлежала перу Фритьофа Фишера, который хотя и лишился поста коммерческого директора издательства, но все равно пользовался в «Нордланде» авторитетом. Опять же название его поэмы не может быть случайным — оно, хотя бы и на условном уровне, но должно было содействовать работе «Наследия предков». Позволим себе привести небольшой отрывок из этого странного литературного произведения.

«Теперь они висят на стене: тысяча шестьсот девятнадцать крошечных табличек, обрамленных в золотистые матовые рамки. И их много меньше, чем должно было быть на самом деле. В верхних рядах представлены только белые листы с именем и парой строчек. Но в нижних рядах таблички становятся более живописными. Это было время, когда началась Тридцатилетняя война. Она еще только начиналась. Мелкие рисунки, тщательно нарисованные осторожной кистью на желтоватом пергаменте. Заметно, что ворс из ласкового куньего волоса не слишком охотно следовал за жесткими движениями, передавая своеобразные черты лица. Видны белые жабо. В те дни слово еще было живым, оно не нуждалось в том, чтобы быть записанным и начертанным (страница вырвана).

В те времена еще не было нарушено живое обращение крови в роду. Она текла к сыну от отца, к отцу от деда, к деду от далекого предка, а тот ее брал от великого первопредка. В те дни (в отличие от нынешних) дух и душа еще не были глубоко-глубоко погребены под залежами чуждых вещей. Сейчас даже самые лучшие из нас в самый тихий час не в состоянии услышать голос предков.

Когда-то прошлое жило в сердцах каждого из людей. И из этого прошлого произрастали настоящее и будущее, тянувшиеся вверх мощными ветвями здорового дерева. Но когда этот великолепный Божественный мир был утрачен для человека, ставшего тщеславным и презрительным, то живое прошлое сначала стало сказанием, а сказание со временем превратилось в детскую сказку.

А сегодня?

Сегодня они смеются над сказками нашего народа и не желают их знать. И все-таки сказки — это единственное, что осталось нам от „далеких-далеких времен, бывших когда-то“. Они — это указующий перст на тысячелетнее прошлое нашего великого народа.

Вы полагаете, что нам нет надобности в том, что когда-то прошло?

Тщеславное пустословие!

Тот, кто не припадает к груди рода, „бывшего когда-то“, тот не может рассчитывать на будущее, которое могло бы принадлежать роду.

Однажды придет тот, кто снова станет учить понимать наши сказки. Он представит их нам так, что породившая нас борьба за свободу земли на самом деле будет продолжением борьбы наших предков, которая велась столетия и даже тысячелетия назад.

Вы наверняка читали о Белоснежке[8] и о злой и тщеславной королеве, которая прибыла из-за гор. Но знаете ли вы, что эти горы, „ultra montes“, „горы потустороннего мира“ — это Альпы? И что именно они отделяют нордический мир от Рима, который люто ненавидит Север? Что вы думаете о знаменитой присказке этой злой королевы:

Думаете ли вы, когда читаете эти строки, о Риме, который без устали готов неистовствовать, до тех пор как не искоренит все светлое, снежное, радостное и нордическое? Знаете ли вы, что он хочет оставить только темное, как та королева из сказки, которая хочет быть самой красивой на свете, так как она погубила весь мир? Все, что пришло из-за „далеких гор“, не намеревается терпеть рядом с собой иного. Оно может лишь лицезреть сломленных людей, которые целуют ему ноги. Эта злобная королева прибыла через Альпы, в первый раз переодевшись расторопной торговкой из дальней страны. Она вручила Белоснежке платье настолько узкое и тесное, что у той перехватило дух, и она упала без сил. Так посланцы Рима хотели удушить нордический дух, заглушив нашу жизнь при помощи своры чуждых понятий и обманных слов.

Но коварному плану не было суждено сбыться. Прибыли добрые духи нашего народа — цверги, и они освободили Белоснежку. Так фризы разбили римских посланцев, которые стремились навязать народу рабское учение, тем самым лишив его жизненной силы. Почти тысячу лет немецкие племена вели борьбу против синайского яда, которым пытались портить чистую кровь.

Тогда злобная и тщеславная королева вновь спрашивала зеркальце, но тем не менее слышала в ответ:

И вновь злобная королева, ведомая беспокойной завистью, направилась через Альпы, чтобы свершить новое коварство. Никогда прежде она не предлагала Белоснежке великолепный гребень в блестящих самоцветах. Это была весьма необычная вещь. Столь же необычная, как римская императорская идея, которая отвлекала немцев от достижения подлинных целей. Вместе с благословленными Римом немецкими императорами прибыли в германские земли нужда и римское право. Они цепями стянули нордическую гордость.

Но все-таки немецкий дух не был сломлен. И в очередной раз злая королева слышала, что она не была самой красивой на свете. И она третий раз направилась к Белоснежке, протягивая ей румяное отравленное яблоко. Откусив его кусок, Белоснежка подавилась и упала замертво. Яблоко — это отбросы собственного народа, которые стали злым роком для немцев.

„Упала замертво“, — говорится в сказке. Но не мертвой, так как известно, что в народе дремлют колоссальные силы. Известно, что когда придет час, то эти силы разорвут оковы Синая.

Не пришел ли этот долгожданный час?

Не только Белоснежка, но и сотни других старых немецких сказок повествуют нам не только о нужде и притеснениях, но также напоминают о мудрости наших предков.

Поскольку римский бич на раз свистел над страной, безжалостно уничтожая все родное, то мудрые предки создавали пестрые образы и выстраивали таинственные слова, которые передавали своим потомкам.

Но Рим смог овладеть этими сказаниями и этими сказками. Он извратил их, придав им выгодный ему смысл. В итоге случилось то, что великий народ более не мог понимать голос предков. Многие столетия прошли во тьме. Народ все больше и больше отчуждался от своей сути, становясь слугой.

Но единственным господином может являться только тот, кто несет в своей широкой груди огонь пламенеющей души. Тот, кто отворачивается от своего рода, становится слугой.

Ключ к свободе кроется в нас самих! Мы должны вновь внимательно прислушаться к голосу предков и отвергать чуждые руки, что хотят врасти в наши души.

Человек, который в состоянии противопоставить насилию свое собственное Я, сильнее многих армий».

Однако издательство «Нордланд» выпускало не только поэтические брошюры и доклады сотрудников «Наследия предков», но и журнал «Германия», являвшийся официальным вестником «Аненербе».

Глава 5. «ГЕРМАНИЯ» ПРЕВЫШЕ ВСЕГО

Подобно многим моментам в истории «Наследия предков», журнал «Германия» стал вестником этой эсэсовской организации во многом случайно. Хотя в итоге подобный симбиоз предопределил интерес «Аненербе» к «культовым скалам» Экстернштайна и символу Ирминсул, теснейшим образом связанному с этими скалами. Интерес у «Аненербе» был настолько велик, что Ирминсул со временем стал эмблемой «Наследия предков».

Сейчас можно нередко услышать утверждение о том, что «дохристианская гипотеза» возникновения сооружений в Экстернштайне была выдумкой либо нацистов, либо эсэсовцев, которые намеревались фальсифицировать историю. Подобные заявления не только нелепы, но и абсурдны. Еще в начале XX века Вильгельм Тойдт опубликовал несколько журнальных статей, посвященных его изысканиям в Экстернштайне. Позже результаты его исследований были объединены в одну книгу, которая называлась «Германские святыни». Она увидела свет в 1929 году. Приблизительно в то же самое время возникло «Объединение друзей германской праистории», которое поставило своей целью популяризовать идеи Вильгельма Тойдта. Эта организация издавала альманах «Германия», который в 1932 году превратился в ежемесячный журнал. Раскопки, предпринятые в 1934–1935 годах, были во многом продиктованы идеями, которые высказывал Вильгельм Тойдт еще в 1925 году. Впрочем, их начало было предопределено причинами самыми что ни на есть банальными и прозаичными. Вблизи от Экстернштайна было решено проложить участок шоссе длиной в полтора километра. При этом не стоило забывать, что на археологических раскопках настаивали не только Тойдт и его сторонники, но и его противники.

Если говорить об упоминаемых нередко в связи с критикой «дохристианской теории» происхождения Экстернштайна национал-социалистах, то надо сразу же оговориться, что поначалу они не проявляли никакого интереса к этим скалам. Лишь со временем Вильгельм Тойдт вошел в состав исследовательского общества «Наследие предков» («Аненербе»), где его исследования сначала были засекречены, а затем и вовсе свернуты. Приблизительно в то же самое время с обложки журнала «Германия» исчез подзаголовок «Учрежден профессором Вильгельмом Тойдтом». В последнее время бытует версия о том, что Вильгельм Тойдт потерял контроль над журналом «Германия», так как испытывал на себе сильнейшее давление со стороны эсэсовского руководства и со стороны «Наследия предков». Дескать, те считали это издание ненаучным, а потому «неприемлемым». На данном сюжете надо остановиться более подробно.

Сам Вильгельм Тойдт на протяжении многих лет высказывал и активно отстаивал мысль, что необходимо было создать специальное учреждение, которое бы занималось изучением германских древностей. В нем должны были работать представители самых различных профессий, которых бы объединяла только целевая установка — изучение духовного мира древних германцев. На самом деле этим грандиозным научным планам не было суждено сбыться. В «Аненербе» Вильгельм Тойдт возглавлял лишь небольшой отдел. Прежде чем оказаться в «Наследии предков», Тойдт встречался в одном из детмольдских отелей с шефом СС, Генрихом Гиммлером. Рейхсфюрер СС за несколько дней до этого прислал немолодому исследователю телеграмму, в которой предлагал обсудить ряд вопросов. Именно во время указанной встречи Тойдту было предложено возглавить одно из подразделений «Аненербе». Исследователь тут же принял это предложение.

Сразу же после того, как Тойдт стал заниматься германо-ведческими изысканиями, он вступил в «Общество немецкой древней истории» (не путать с «Объединением друзей германской праистории»). Впрочем, членом этой организации он пробыл всего лишь несколько лет. В 1929 году Тойдт изложил все свои теории и воззрения в книге «Германские святыни. Доклад о раскрытии древней истории, основанный на Экстернштайне, источниках Липпе и Тевтобурга», которая вышла в «Издательстве Ойгена Дидериха» (Йена). Кроме этого с 1933 года он стал выпускать в лейпцигском издательстве «Колер» ежемесячный журнал «Германия».

Современники по-разному воспринимали почти 70-летнего Вильгельма Тойдта. Его критики позволяли себе такие высказывания: «Он едва ли является научной величиной. Он ставит интуицию выше факта, а веру — выше доказательств и правдивых источников. Он не располагает значительными знаниями ни в исторической, ни в хозяйственной сферах, он очень слабо знаком с литературным материалом. Он предпочитает цитировать старые издания, хотя выходили более новые и дополненные. Он действует не как научный муж, а по наитию». Показательно, что нечто аналогичное говорили и сторонники Тойдта из числа членов «Объединения друзей германской праистории». Так, например, Йозеф Плассман, позже занявший пост начальника одного из отделов «Аненербе», писал: «Если бы у меня не было научного авторитета, то я, наверное бы, продолжил тесное сотрудничество с Тойдтом. В противном случае это ставило меня под удар». Собственно, эти черты характера Тойдт проявлял не только в науке. В 1935 году, уже будучи стариком, он встретился с местным крайсляйтером НСДАП, и тот отметил, что Тойдт был слишком импульсивным, но при этом совершенно политически не подкованным. Сам Тойдт вступил в национал-социалистическую партию только в том же самом 1935 году, хотя выражал симпатии и Гитлеру и его движению очень давно. Не исключено, что старик хотел получить поддержку от новых властей, так как до этого момента он мог рассчитывать только на «Объединение друзей германской праистории» и «Немецкий союз».

Как уже говорилось выше, «Объединение друзей» занималось издательской деятельностью. В 1933 году оно стало издавать свой собственный ежемесячный журнал «Германия».

В момент расцвета, который приходился на 1935–1936 годы, у «Германии» было две тысячи постоянных подписчиков. Если говорить о численности объединения, то к 1933 году она составляла около 500 человек. Из них значительную часть (13 %) составляли преподаватели, затем шли врачи (9 %). Кадровые военные и священники были представлены на тот момент в организации приблизительно одинаковым количеством людей — по 5 %. В 1935 году количество членов «Объединения друзей» увеличилось до 1100 человек. Социальный состав активистов «Объединения друзей» не был слишком оригинален — он приблизительно соответствовал всем краеведческим союзам, которых было в изобилии в Германии тех времен. Показательно, что росту численности «Объединения друзей» отнюдь не мешала критика, которая раздавалась со стороны «профессиональных историков». Большинство противников и конкурентов Вильгельма Тойдта полагали его идеи не научными исследованиями, а неким «сектантским учением», а стало быть, само «Объединение друзей» рассматривалось как некая «историческая секта дилетантов».

Описывая «Объединение друзей» как некую «секту», нельзя не обратить внимание на то, что Вильгельм Тойдт в основных своих чертах почти полностью соответствовал образу «харизматического авторитарного лидера», как он был описан в работах немецкого социолога Макса Вебера. Немецкий историк Ян Кершоу описывал данный типаж следующим образом: «В глазах своей свиты он воспринимается как харизматический лидер благодаря своим героическим качествам и исключительным заслугам, которые, с одной стороны, являлись доказательством его исторического предназначения, с другой стороны — выступали качестве предпосылки для верности свиты этому лидеру». То есть авторитет харизматического лидера мог базироваться не столько на его фактических заслугах, сколько на его субъективном восприятии «свитой». Во времена Веймарской республики «культ вождя» присутствовал почти во всех более-менее крупных националистических союзах и объединениях. В данном случае Вильгельм Тойдт был всего лишь одним из многих «харизматических лидеров».

Однако его лидерство в реальности было ограничено членами «Немецкого союза — общины Германсланд» и «Объединения друзей германской праистории». При попытке выйти на общенациональный уровень (что было в первую очередь связано со стремлением восприятия Экстернштайна через расовую теорию). «Объединение друзей» невольно выступило в качестве конкурента СС и ведомства Альфреда Розенберга. Именно это и привело к его роспуску. Однако благодаря своей харизме Вильгельм Тойдт отнюдь не канул в безвестность. Более того, он смог сплотить своих сторонников в рамках нового объединения. Оно возникло в 1939 году и называлось «Общество Оснингмарк». После смерти своего основателя оно было переименовано в «Общество Вильгельма Тойдта». Поскольку в 1936 году Вильгельм Тойдт передал права на издание журнала «Германия» «Наследию предков», то «Общество Оснингмарк» стало выпускать новое издание — это был журнал «Германский мир». Однако 4 сентября 1941 года журнал оказался запрещен властями. После этого он перешел в «самиздатовский» формат — он отпечатывался на машинке и раз в квартал распространялся среди актива «Общества Оснингмарк».

Одним из ближайших сподвижников Вильгельма Тойдта был Оскар Зуфферт. Он родился в 1892 году в Ганновере. С 1911 по 1921 год он занимался изучением истории, французского языка и философии в Грейфсвальде, Ганновере и Марбурге. В 1922 году в Ганновере сдал экзамены на право преподавания. С данного момента преподавал в различных школах. В 1927 году устроился на должность главного преподавателя в городском лицее Детмольда. С 1934 по 1947 год являлся директором Липпского земельного музея, который располагался в Детмольде.

Если говорить о периоде жизни Оскара Зуфферта с 1927 по 1935 год, то в это время он был одним из самых верных «паладинов» Вильгельма Тойдта. Сам Зуфферт в отличие от своего покровителя имел неплохое академическое образование. Начав обучение в университете в 1911 году, он пошел по стопам своих предков. Однако учеба была прервана начавшейся Первой мировой войной. Во время мировой войны Зуфферт воевал на самых различных фронтах. Несколько раз был ранен. Именно в годы войны (1916 год) Оскар Зуфферт вступил в «Немецкий союз». Свою учебу он смог окончить уже после поражения Германии. Когда Зуфферт в 1927 году оказался в Детмольде, то он сразу же вступил в «Общину Германсланд», а позже стал одним из учредителей «Объединения друзей германской праистории». Он всегда проявлял повышенный интерес к вопросам естествознания и «доисторической археологии». Это привело к тому, что до 1932 года Зуфферт принимал участие в нескольких археологических раскопках. Согласно Зуфферту, именно он выступил инициатором выпуска журнала «Германия», в котором поначалу планировалось публиковать сведения об археологических раскопках, которые осуществлялись на территории Германии. Однако он не смог отстоять свою идею. Несмотря на то что журнал «Германия» все-таки стал выходить, его содержание очень сильно отличалось от того, что планировалось Зуффертом изначально. Дело в том, что значительная часть учредителей «Объединения друзей» не проявляла ни малейшего интереса к археологии. Но тем не менее Зуфферт не оставил своей затеи. Именно он установил контакты с руководителем раскопок в Экстернштайне профессором Юлиусом Андрее, что позволило придать «Объединению друзей» новый импульс в развитии, в частности в увеличении численности организации.

«Объединение друзей германской праистории» пыталось использовать приход Гитлера к власти и общее изменение политической ситуации в Германии для собственных интересов (в этом они не были оригинальными — подобные действия предпринимали многие союзы и группировки). Как следует из источников, уже в феврале 1933 года представители «Объединения друзей» пытались проложить путь в Прусское министерство по делам образования и религии (позднее Бернхардт Руст стал имперским министром воспитания), либо непосредственно в канцелярию Гитлера. Для этого предполагалось задействовать самые различные средства. Члены правления «Объединения друзей» даже выработали специальную тактику. Об этом свидетельствует переписка, которую вел Вильгельм Тойдт. В марте 1933 года он писал «брату Зуфферту»: «Ваше предложение заложить наши идеи в сознание нынешних властителей должно осуществиться при первой же возможности. При этом мы должны избегать назойливости. То, что касается липпских дел, то тут мы можем быть спокойны. Еще в воскресенье у меня был бр(ат) Шпельге и мы с ним все обсудили».

Уже из этого письма видно, что истинным инициатором выхода на верхушку национал-социалистической партии был отнюдь не Вильгельм Тойдт, а Оскар Зуфферт. Что же подразумевалось под «липпскими делами»? Дело в том, что за несколько дней до того, как было написано в процитированном письме, Тойдт обратился с предложением к местным властям. Он попросил обеспечить ему долгосрочное финансирование для того, чтобы в окрестностях Экстернштайна создать «священную рощу». Можно предположить, что речь шла о восстановлении «священной рощи», которая вместе с Ирминсулом была некогда уничтожена Карлом Великим.

После того как Тойдт обратился со своим предложением к местным властям и местным партийным функционерам, в дело вступили другие члены «Немецкого союза». Они попытались обратить внимание на данную инициативу уже ключевых фигур НСДАП, то есть вышли на имперский уровень. Тойдт и Зуфферт уполномочили их разослать имперским министрам и гауляйтерам экземпляр книги «Германские святыни», к которой надо было приложить сопроводительное письмо и один из выпусков журнала «Германия». При этом в своем письме Оскар Зуфферт отмечал: «Крайне необходимо, чтобы министр по делам образования и религии Руст, а также министр пропаганды Геббельс имели их на руках в срок до 20 апреля». Очевидно, расчет был сделан на то, что в день рождения Гитлеру кто-нибудь из верхушки рейха мог сообщить об идеях Вильгельма Тойдта. При этом подчеркивалось, что данное поручение было «сугубо конфиденциальным». Относительно текста сопроводительных писем Зуфферт подчеркивал, что в случае с Рустом акцент надо было делать на преподавании немецкой истории в школе, а в случае с Геббельсом — на значимости древней истории для народного просвещения. При этом надо было подчеркнуть совпадение интересов «Объединения друзей» и НСДАП.

Кроме этого ключевым фигурам рейха было разослано приглашение на ежегодное собрание «Объединения друзей», которое в отличие от прочих годов должно было проводиться не в Детмольде, а в Бад-Пирмонте. Чтобы достичь самых высших инстанций, Тойдт направился в Берлин, чтобы лично побеседовать с Генрихом Гласмайером, который был не только одним из главных сотрудников «Союза борьбы», но и сопровождал Гитлера во время его визита в Вестфалию (выборы в ландтаг 1932–1933 годов). Интересным покажется в этой связи один момент. Именно Гласмайер порекомендовал Гиммлеру использовать замок Вевельсбург в качестве «мировоззренческого центра СС». Позже именно тот же самый Гласмайер порекомендует рейхсфюреру СС в качестве специалиста по реконструкции замков Германа Бартельса, который на протяжении многих лет будет отвечать за реставрацию и перестройку замка.

Попытки Зуфферта и Тойдта не были совсем тщетными. В мае 1933 года стало известно, что министр Бернхардт Руст с интересом ознакомился с книгой «Германские святыни» и на словах выразил готовность поддержать деятельность «Объединения друзей германской праистории». Однако при этом он заметил в ответном письме, что ни он сам, ни кто-либо из персонала в силу предельной занятости не смогут присутствовать на ежегодном собрании «Объединения друзей».

Как видим, для Вильгельма Тойдта было очень важным обратить внимание новых властей на деятельность «Объединения друзей». Кроме этого Тойдт явно спешил. Можно предположить, что хотел опередить в самопрезентации «Общество германской праистории и древней истории», которое возглавлялось Германом Виртом («Общество Германа Вирта»). Дело в том, что один из ближайших сподвижников Вирта, Иоганн фон Леере, занимался приблизительно такой же «рекламной» деятельностью. К слову сказать, данные опасения были отнюдь не беспочвенными, так как именно фон Леере познакомил Генриха Гиммлера и Германа Вирта, после чего было решено создать исследовательское общество «Наследие предков» (более подробно об этом позже). Кроме всего прочего Тойдт полагал, что Иоганн фон Леерс был представителем направления в среде фелькише-группировок, которое не совсем совпадало с деятельностью «Объединения друзей», более того — могло даже дискредитировать саму тему изучения древней истории в стиле фелькише. Дело в том, что Леерс в издаваемом им журнале «Нордический мир» публиковал множество агиток на потребу дня. Страницы журнала пестрили грубыми антисемитскими лозунгами. В итоге «Объединение друзей» хотело во что бы то ни стало опередить своих конкурентов.

Чтобы закрепить свои позиции, Тойдт и его окружение начали форменную акцию протеста против намерения властей Детмольда провозгласить памятник Герману «местом паломничества для немецкой нации». Но в данном случае надо было действовать очень осторожно. Памятник уже появлялся в партийной пропаганде, а потому надо было всего лишь «объяснить», что пропагандистский символ не мог быть «национальной святыней». Естественно, Тойдт опасался, что памятник лишит Экстернштайн статуса «германской святыни».

Таким образом, «Объединение друзей» попало в поле зрения национал-социалистических властей не само по себе, а лишь после активной презентационной деятельности. В этой связи возникла новая линия конфликта. «Объединение друзей» не только окончательно ополчило против себя «академистов», но выступило в качестве агрессивного конкурента «Общества Германа Вирта», Пангерманского союза и даже властей Детмольда. Однако подобная агрессивность принесла ожидаемые плоды. Национал-социалисты стали прислушиваться к «Объединению друзей» и Вильгельму Тойдту. До сих пор не найдено никаких убедительных доказательств, что именно связь с новыми властями стала причиной репрессий в отношении наиболее рьяных противников Тойдта. Хотя подобный вывод напрашивается сам собой. Судя по всему, это было итогом деятельности депутата ландтага, национал-социалиста и сторонника Тойда Шпельге (именно он упоминался в переписке между «братьями» Тойдтом и Зуффертом).

Каковы же были первые последствия сотрудничества сторонников Тойдта с новыми властями? Со своих постов были уволены Кивнинг (директор Земельного архива) и Майер (директор Земельного музея в Детмольде). Был смещен с поста директора гимназии Альтфельд. Аналогичные меры в отношении тех, кто критиковал Тойдта, предпринимались и в Мюнстере. Назначенный в 1929 году смотрителем наземных памятников Август Штирен в один из дней получил письмо следующего содержания: «Мы намереваемся назначить Вас экспертом по раскопкам и охране культурно-исторических памятников, а потому просим Вас рассматривать Вашу деятельность в Липпе в качестве законченной». То есть Штирена в мягкой форме тоже «изгоняли» из окрестностей Экстернштайна, который он безуспешно пытался раскапывать в 1932 году. Обоснование, приведенное в письме, указывает на то, что охрана исторических памятников в Липпе (читай Экстернштайн) должна была быть передана какому-то другому лицу. Из источников следовало, что на эту должность в «Союзе борьбы за немецкую культуру» даже рассматривали Вильгельма Тойдта. Однако данная должность долгое время оставалась вакантной. Впрочем, в случае с «мягкой отставкой» Августа Штирена нельзя исключать возможности, что она была следствием конфликта этого ученого с Юлиусом Андрее. Но в любом случае она была на руку Тойдту, который не один год вел войну против «академистов», и Штирена в том числе.

«Объедение друзей» выбрало, наверное, самый короткий путь для того, чтобы добиться успеха. Оно быстро снискало негласное почтение у национал-социалистов. В итоге Тойдту и его сторонникам как бы давалась возможность реализовать их идеи на практике. При этом само руководство гау Север-Вестфалия и уж тем более имперские чины не вмешивались в конфликт между различными группами. Хотя уже подобная позиция указывает на то, что теории Вильгельма Тойдта во многом были согласованы с новыми властями.

Одним из важнейших итогов первых месяцев 1933 года стало то, что Экстернштайном заинтересовались различные имперские структуры. Но в данном случае Тойдт рисковал стать заложником новой линии конфликта, который разворачивался на фоне «борьбы компетенций», которую вели между собой бонзы Третьего рейха. В данном случае ему предстояло сделать правильную ставку и выбрать «нужного» покровителя. Среди них были: Генрих Гиммлер и Альфред Розенберг. Принимая во внимание тот факт, что при дележе данного куска пирога ему явно ничего не доставалось, Йозеф Геббельс поначалу вообще намеревался запретить журнал «Германия», как издание неподконтрольное ему. Впрочем, до этого не дошло.

Важной вехой в продвижении идей Тойдта стали события 2 июня 1933 года. Тогда в Бремене в торжественной обстановке состоялся так называемый первый «Нордический тинг»[9]. Одним из его организаторов был сенатор Розелуис, который до этого неоднократно оказывал помощь Герману Вирту. На мероприятие среди прочих был приглашен Оскар Зуфферт. Именно в Бремене он лично познакомился с Юлиусом Андрее. Последний делал на «тинге» доклад «Заселение северо-западной Германии в поворотный момент ледниковой эры». К этому моменту Андрее уже не являлся яростным противником Тойдта, так как полагал, что надо было применять острожную тактику искоренения «цветастых фантазий». По этой причине он считал необходимым установить связи и наладить сотрудничество с «Объединением друзей».

Еще в мае 1933 года Андрее проинформировал Ганса Рейнерта о своих намерениях, но тот не проявил никакого интереса к полученным сведениям. И вот на «Нордическом тинге» ему выпала возможность лично пообщаться с Оскаром Зуффертом, правой рукой Вильгельма Тойдта. Состоялась непринужденная беседа, из которой каждая из сторон попыталась извлечь максимум выгоды. В итоге Зуфферт, не консультируясь со своим шефом, пригласил Юлиуса Андрее на ежегодное собрание «Объединения друзей», которое должно было проходить в Бад-Пирмонте. Сам же Андрее был очень доволен тем, что ему без особых усилий удалось наладить общение с одной из крупнейших группировок «дилетантов». В качестве ответной услуги Андрее передал Зуфферту информацию, которая могла быть интересна для всех членов «Объединения друзей»: под руководством Ганса Рейнерта планировалось сформировать группу историков, преимущественно из числа национал-социалистов. Членам «Объединения» предлагалось войти в эту группу. При этом Андрее подчеркивал, что после формирования группы Рейнерта все организации, занимающиеся в Германии проблемами древней истории, будут запрещены.

Это сообщение вызвало у сторонников Тойдта разную реакцию. Так, например, Йозеф Плассман видел все отнюдь не в мрачном цвете. Он полагал, что это был вполне предсказуемый и ожидаемый шаг. Но в любом случае он полагал, что надо было отстаивать интересы «Объединения друзей». Плассман предлагал прибегнуть к традиционной тактике — а именно направить полугодовую подшивку журналов «Германия» гауляйтеру Франконии Юлиусу Штрейхеру, который являлся не только издателем «Штюрмера», но и одной из весомых фигур в НСДАП. Вильгельм Тойдт предпочел направиться к липпскому государственному министру Гансу-Иоахиму Рике, которому в личной беседе сообщил, что «Объединение друзей» готово к активному сотрудничеству с властями и выполнению различных заданий. После этого Тойдт пригласил Рике к «святым местам», что должно было еще усилить впечатление от состоявшейся беседы.

Несколько иначе себя повел Оскар Зуфферт. Он полагал, что «борьба за Экстернштайн должна была вестись не в Липпе, а на уровне рейха». По этой причине он решили сосредоточить свое внимание на Юлиусе Андрее. Он точно знал, что Андрее принадлежит к группе национал-социалистических историков, которые задумали осуществить меры, направленные против «Объединения друзей». По этой причине на протяжении нескольких недель после прохождения «Нордического тинга» Зуфферт поддерживал постоянный контакт с Андрее, исподволь агитируя его. Было решено вовлечь его в состав «Объединения друзей». Для подобного решения существовало несколько причин. Во-первых, он был одним из немногих активистов «Имперской секции праистории», кто достаточно сдержанно, но не негативно относился к Вильгельму Тойдту. Во-вторых, Андрее был специалистом в своей области. В-третьих, он был членом НСДАП.

Когда Андрее получил приглашение посетить ежегодное собрание «Объединения друзей», то он в мягкой форме отказался, направив на него свою супругу. После мероприятия его жена вернулась, полная восторгов. Судя по всему, она попала под харизматическое обаяние Вильгельма Тойдта. При этом Андрее не намеревался афишировать свои отношения с «Объединением друзей», в июне они еще держались в тайне. Но этот секрет нельзя было хранить очень долго. В одной из статей, посвященных ежегодному собранию, промелькнула фраза о том, что заседание закрывалось выступлением руководителя «секции немецкой праистории» при «Союзе борьбы за немецкую культуру». Судя по всему, автор заметки перепутал структуры, подразумевая все-таки «Объединение друзей». Разразился скандал. В любом случае к тому моменту Юлиус Андрее уже отказался поддерживать официальную линию «Союза борьбы». Именно с этого момента можно было говорить о том, что интересы Юлиуса Андрее и «Объединения друзей» во многом совпадали. Зуфферт был чуток к различного рода «намекам» и «сигналам», а потому в одном из писем, адресованных Андрее, он сообщал, что деятельность «Имперской секции праистории» мота легко кооперироваться с работой «Объединения друзей». В качестве некой приманки Андрее намекали, что он мог бы «как специалист» начать раскопки в Экстернштайне, где могли быть найдены следы стоянок эпохи палеолита и мезолита. Лучшей приманки для археолога нельзя было и придумать.

В самой «Имперской секции праистории» данные известия восприняли весьма возмущенно. Курт Такенберг призвал Рейнерта устроить Юлиусу Андрее «взбучку», чтобы «впредь подобного более не повторялось». Но возможность сотрудничества с «Объединением друзей» повергла в форменную панику «академистов» из Ганновера. Курт Такенберг, Якоб-Фризен, Шроллер и другие, еще некоторое время назад полагавшие, что медленно, но уверенно отвоевывают позиции у Тойдта, оказались поставлены перед неутешительным фактом — это было не так. Еще больше их добили сведения, пришедшие из Берлина. Оказывается, стараниями приверженцев Тойдта, которые протоптали себе дорожку в министерство образования, рассматривался вариант о предоставлении «престарелому дилетанту» профессорской кафедры в Лейпцигском университете. Сам Андрее не мог не видеть, что ведет достаточно опасную двойную игру. Впрочем, он не мог не видеть, что «Имперская секция праистории» трещала по всем швам. С одной стороны были ганноверцы, которые после многолетней борьбы наотрез отказывалась сотрудничать с Тойдтом. На другой стороне находилась группа Штампфусса, из которой раздавались голоса, что надо было налаживать продуктивное сотрудничество со всеми, даже «дилетантами».

К лету 1933 года Тойдт и его сторонники смогли достигнуть немалых успехов, что было оценено Юлиусом Андрее. Впрочем, это была тактическая, а отнюдь не стратегическая победа. Осенью 1933 года Вильгельм Тойдт вновь встретился с министром Рике. Перед этим издательство «Дидерихс» направило Рике экземпляр «Германских святынь». Во время встречи Тойдт завел разговор о назревшей необходимости превращения Экстернштайна в «национальную святыню». Поскольку для этого требовались определенные земляные работы, то было бы логично, отмечал Тойдт, сначала провести археологические раскопки у скал. Когда возник вопрос, кто мог бы стать руководителем раскопок, Тойдт не раздумывая назвал Юлиуса Андрее. Эта фигура устраивала всех, тем более что некоторое время назад Герман Бартельс (он еще не стал архитектором Гиммлера и куратором Вевельсбурга) сделал запрос относительно Андрее, который был предпочтителен для выполнения данного задания.

После этого Тойдт сделал еще один выгодный с тактической точки зрения шаг. На осмотр Экстернштайна и обсуждение последующего (после окончания раскопок) благоустройства он пригласил не только министра Рике, но и архитектора Шульце-Наумбурга. Присутствие этого немолодого зодчего не только должно было гарантировать подобающее фелькише оформление «германской святыни», но и являлось залогом повышенного интереса к Экстернштайну со сторону высокопоставленных чинов рейха. Шульце-Наумбург еще с 20-х годов был известен своими симпатиями к национал-социалистам. Кроме этого (что в данной ситуации, наверное, было самым главным) он считался любимым архитектором Гитлера. В разговорах с фюрером Шульце-Наумбург вел себя как равный, что не позволялось никому в Германии.

После того как между «Объединением друзей» и правительством Липпе были улажены все вопросы, стало ясно, что значительные работы по преобразованию Экстернштайна требовали существенных финансовых затрат. Для того чтобы решить проблему финансирования, а также снять некоторые юридические вопросы, 1 апреля 1934 года был учрежден фонд «Экстернштайн». С формальной точки зрения интересы всех партийных функционеров, представителей местных властей и организаций были учтены в уставе фонда. Гауляйтер Майер являлся почетным председателем фонда. Интересы липпского правительства представлял советник Опперман, являвшийся председателем правления. В состав правления были также введены бургомистр Херн и Вильгельм Тойдт. Показательно, что при учреждении фонда «Экстернштайн» никак не были учтены интересы Альфреда Розенберга и Ганса Рейнерта. Вдвойне показательным является тот факт, что в состав правления фонда был приглашен рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Сейчас очень сложно сказать, когда глава СС проявил интерес к Экстернштайну. Не исключено, что именно тогда, когда занимался поисками подходящего замка на территории Вестфалии. Нередко высказывается мысль о том, что Гиммлер оказался в правлении фонда уже в качестве «высочайшего покровителя» Тойдта. Хотя в настоящее время не найдено никаких источников, что Тойдт или один и его сторонников обращались к Гиммлеру, чтобы пожаловаться на «академистов». В данном случае напрашивается вопрос: если Гиммлер не был покровителем Тойдта, то качестве кого он был представлен в правлении фонда, чьи интересы выражал? В архивах сохранился машинописный вариант устава фонда «Экстернштайн», который был датирован 31 марта 1934 года. На этом варианте устава рукой министра Рике внесена поправка в дату, а также сделана подпись о введении в список учредителей рейхсфюрера СС Гиммлера.

Можно предположить, что местные партийные чиновники захотели пригласить Гиммлера в состав правления в качестве «свадебного генерала», то есть как фигуру общеимперского уровня, что должно было придать значимости фонду. Однако в апреле 1934 года Гиммлер не был столь значимой личностью, какой стал позже, — тогда он воспринимался всего лишь как глава одного из вспомогательных подразделений НСДАП, по сути, начальник личной охраны Гитлера. Да, конечно, он имел непосредственный доступ к фюреру. Но в данном случае ситуация была несколько иной. 6 ноября 1935 года Вильгельм Тойдт напрямую обратился к руководству «Наследия предков» с предложением приобрести издаваемый «Объединением друзей германской праистории» журнал «Германия». В «Аненербе» в отличие от «Имперского союза древней истории» сразу же заинтересовались данным предложением. Начались переговоры о том, чтобы получить под свой контроль «Германию».

Дальнейшее развитие событий в документах представлено весьма противоречиво. Согласно документам «Аненербе», переговоры о приобретении журнала шли своим чередом, когда в них 20 декабря 1935 года внезапно попытался вмешаться Ганс Рейнерт, видимо, осознавший допущенную им ошибку. Документы ведомства Альфреда Розенберга рисуют совершенно иную картину. «Объединение друзей германской праистории» как одна из структур, все-таки вошедших в состав «Имперского союза древней истории», вело переговоры о продаже журнала «Германия» именно с Рейнертом. Переговоры были близки к успешному завершению, когда представитель «Объединения друзей», являвшийся ко всему прочему служащим СС, прекратил беседу. Первый вариант истории выглядит более правдоподобным, хотя детали этих событий остаются неизвестными и по сей день. Не исключено, что Вильгельм Тойдт вел двойную игру, предлагая одновременно журнал и «Наследию предков», и «Имперскому союзу древней истории». Если это было так, то значит, что он пытался извлечь максимальную выгоду из продажи своего журнала.

К слову сказать, переговоры о судьбе журнала «Германия» пришлись именно на 75-летний юбилей Вильгельма Тойдта, который получил поздравления не только от Генриха Гиммлера, но и от Ганса Рейнерта. Кроме этого он получил почтенное звание профессора. В данном случае не представляется возможным установить, кто приложил усилия, чтобы Тойдту преподнесли такой «подарок». Вместе с этим Тойдт получил титул, который позволял ему делать к своему имени приставку фон. Впрочем, документы декабря 1935 года не отражают ни одного предписания национал-социалистического руководства о подобном награждении. Дело в том, что только в 1938 году был подписан указ о том, что титул мог присваиваться к юбилею тем людям, которые достигли больших успехов и отличились по своей специальности.

Если возвратиться к переговорам с «Наследием предков», то Тойдт мог считать своим отдельным успехом, что ему удалось добиться назначения на пост начальника одного из отделов «Аненербе». Поначалу отдел назывался, как и книга Тойдта, — «Германские святыни». Позже он был переименован в учебно-исследовательский отдел германистики. Кроме этого Гиммлер пообещал Тойдту, что Экстернштайн станет его «вотчиной», а именно — в Германии будет запрещено издание книг массовым тиражом книг об этих скалах, принадлежавших перу других авторов и исследователей. После этого «Объединение друзей» как бы плавно перетекло из «Имперского союза» в «Наследие предков». Для того чтобы не распускать «Объединение друзей», было принято решение сделать его председателем организационного руководителя «Аненербе» Вольфрама Зиверса, а Вильгельма Тойдта назначить начальником отдела «Наследия предков». Эта рокировка произошла 18 января 1936 года.

Теперь, когда у «Наследия предков» был собственный журнал, надо было решить одну небольшую проблему — изменить его подзаголовок. Полностью журнал назывался «Германия. Ежемесячник древней истории и постижения немецкой сущности». В данной ситуации Вольфрам Зиверс весьма опасался очередных «происков» со стороны профессора Ганса Рейнерта. Дело в том, что после того как Розенберг написал возмущенное письмо Генриху Гиммлеру, оба высокопоставленных национал-социалиста договорились о том, что рейхсфюрер СС не будет вмешиваться в область древней истории, которая приказом Гитлера была отведена в компетенцию «министра без портфеля». Как результат, было решено изменить не только название журнала, но и полное название «Аненербе» (исследовательское общество древней истории «Немецкое наследие предков»), а также подконтрольного «Объединения друзей германской праистории». Так, на свет появилось исследовательское общество «Наследие предков». Организации Тойдта предлагалось несколько названий: «Объединение друзей германоведения» или «Объединение друзей немецкого наследия предков». Сам же журнал стал полностью именоваться следующим образом: «Германия. Ежемесячник по вопросам германоведения и постижению немецкой сущности». Именно под таким названием журнал и стал печатным органом «Аненербе». Примечательным является тот факт, что если верить архивам, то переименование журнала и «Объединения друзей» никак не согласовывалось ни с Генрихом Гиммлером, ни Александром Лангсдорфом.

Получив под свой контроль журнал «Германия», как весьма популярное научное издание, «Аненербе» обретало несколько преимуществ. Во-первых, «Наследию предков» не надо было заниматься регистрацией нового печатного средства массовой информации. Кроме этого эсэсовское исследовательское общество существенно экономило на организационных и кадровых вопросах. Также не стоило забывать, что у «Германии» в 1936 году имелось около 2 тысяч подписчиков (в основном из числа сторонников идей Вильгельма Тойдта). Почти год спустя Гиммлер решил, что «Германия» будет также бесплатно рассылаться всем старшим офицерам СС. Надо также учесть, что вместе с журналом в «Аненербе» переходило и большинство финансовых источников, как государственных, так и частных, за счет которых издавался журнал. По приблизительным подсчетам, эта сумма составляла около 20 тысяч рейхсмарок ежегодно. Принимая во внимание достаточно шаткое хозяйственно-экономическое положение «Наследия предков» в те дни, получение новых спонсоров и жертвователей было отнюдь не лишним.

Глава 6. СИМВОЛЫ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ

После окончания Второй мировой войны часть архивов исследовательского общества «Наследие предков» была передана в распоряжение фольклорного семинара Геттингенского университета. Семинар как отдельная университетская структура возник в 1939 году. Среди переданных ученым и исследователям документов отдельно надо выделить архив, который назывался по имени его основателя — «Архив Карла Теодора Вайгеля». Имя этого исследователя, являвшегося сотрудником «Наследия предков», в настоящее время почти забыто, равно и в научных кругах почти не уделяется внимания его архиву. Подобное предвзятое отношение во многом является несправедливым хотя бы в силу того, что анализ документов, содержавшихся в архиве, мог позволить установить, какие отношения складывались между германской фольклористикой и национал-социалистической идеологией. Некоторое время после 1945 года вообще не предпринималась никаких попыток изучить проблемы, связанные с изучением фольклора в Третьем рейхе. Во многом это было связано с позицией отдельных критиков, которые полагали, что многие из исследовательских проектов прошлого, в первую очередь связанных с национал-социализмом, надо было забыть. В полном соответствии с подобными воззрениями архив Вайгеля оказался в самом «далеком углу» университета Геттингена, где на него почти никто не обращал внимания. В этих условиях не могло быть даже речи о том, чтобы использовать в современной фольклористике наработки, сделанные Вайгелем. Подобная точка зрения нашла свое точное выражение в 1951 году, когда Отто Лауффер осудил в целом все попытки изучения символов и знаков, которые предпринимались в годы национал-социалистической диктатуры. Позже в своем критическом исследовании национал-социалистической фольклористики Герман Баузиндер описал «беспокойный поиск символов» как один из центральных аспектов национал-социалистической этнографии, которая в Третьем рейхе именовалась «народоведением». В заключение своей работы, которая увидела свет в 1965 году, Браузиндер говорил, что «было бы желательным всестороннее критическое изучение исследований символов, которые предпринимались в рамках национал-социалистического народоведения». Подобное требование он обосновывал тем, что «эксцессы Третьего рейха в настоящее время превратились в своего рода академическую пустошь». Почти на протяжении 30 лет этот призыв оставался без ответа. Лишь в 1993 году германский исследователь Ульрих Нуссебк решил обратиться к судьбе Карла Теодора Вайгеля, а также намерился изучить его архив.

Так что же представлял собой архив Карла Теодора Вайгеля? Отвечая на этот вопрос, надо учитывать, что в национал-социалистическом народоведении действительно делался очень сильный акцент на исследовании символов. Во время исследований, предпринимаемых в этом направлении, национал-социалистические ученые, как правило, не принимали в расчет работы, которые появились на свет в годы Веймарской республики. С определенными оговорками это относилось и к научным работам, которые появились в начале XX века. Современные историки оценивают позицию национал-социалистических исследователей как «регрессивную», так как те предпочитали ориентироваться на идеи, присущие в значительной мере XIX веку.

Представители подобных тенденций обнаруживались не столько в университетах, сколько в «честолюбивых полуакадемических кругах». Одна их первых попыток трактовки германских символов была предпринята «Обществом Гвидо фон Листа», которое было создано в Вене в 1905 году. Поскольку члены этого ариософской организации использовали в качестве символа свастику, приветствие «хайль», были убежденными расистами и антисемитами, то некоторые современные исследователи ошибочно зачисляют «Общество Гвидо фон Листа» в предшественники национал-социализма. На самом деле у национал-социалистов вообще и сотрудников «Аненербе» в частности было весьма неоднозначное отношение к наследию Гвидо фон Листа. Однако это не позволяет отрицать того факта, что поначалу Карл Теодор Вайгель оказался околдован идеями Листа, полагая его отцом-основателем «современного исследования символов». Сам Гвидо фон Лист начинал с квазирелигиозного почитания германской старины, после чего стал развивать во многом фантастический метод так называемых «арио-германских иероглифов», через который он намеревался вдохнуть жизнь в утраченное наследие древних германских племен. Для этого требовалось расшифровать забытый германский символьный язык. Используя довольно-таки смелые трактовки этимологии слов, фон Лист создал систему священных символов, глифов, графем и рун. Трактуя эти символы, Гвидо фон Лист полагал, что нашел ключ, который позволял постигнуть и расшифровать «истинную германскую культуру». В своей книге, посвященной иероглифической письменности арио-германцев, он изобразил этот ключ «к благороднейшему народу в форме жертвоприношения». Признаки этого якобы были обнаружены им на геральдических иероглифах, то есть на средневековых гербах. Смысл этой методики может быть понят только через высказывание Гвидо фон Листа, который отрицал необходимость изучения оригинальных исторических источников как первичной предпосылки для исследовательской работы, но настаивал на строжайшем соблюдении принципа новой «познательной религиозности». Он говорил: «Мы должны порвать с ограниченной практикой, которая является действительной только лишь для усидчивых задов, которые таскаются со свитками по зданиям архивов. Мое открытие арио-германской символьной письменности, которая была бережно сохранена в средневековой геральдике, и ее расшифровка позволят нам раскрыть многие исторические загадки. Историк будущего должен будет иметь дело с нашим священный наследием, подобно тому, как современные историки имеют дело с клинописью или египетскими иероглифами».

Подобная «религиозная академичность» очень быстро завоевала популярность среди студентов и некоторых преподавателей высшей школы. Среди них началось почти повальное увлечение интерпретациями германского культурного наследия, что приводило к появлению новых и новых теорий. Примером этого может являться творчество Филиппа Штауффа, который в 1912 году выпустил первое издания книги, посвященной «руническим зданиям». Весьма показательно, что в данном случае книга была посвящена Гвидо фон Листу как «первооткрывателю древней утраченной арминстской мудрости». Для Штауффа и для фон Листа «арманы» и «арманический» были синонимами «арийского языка», который рассматривался как «германский протоязык».

Штауфф в те годы не раз задавался «судьбоносным вопросом»: как германский мир, заново восприняв свои культурные ценности, мог восстановить свою былую мощь? Речь шла не о геополитическом и не хозяйственном положении Германии, но о силе, позволявшей сопротивляться «христианскому и еврейскому влиянию», которые якобы угрожали расово чистому наследию германских предков. Штауфф обнаружил ответы в культурных традициях германского крестьянства, в частности на фронтонах фахверковых зданий, которые в изобилии имелись в немецких селах. Эти здания, возводившиеся с применением кирпича и дерева, являлись для Штауффа осознанным языком форм. Они, здания, обладали предельно ясным «символьным выражением». Реконструируя «символическое значение» этих древних «священных знаков», Штауфф опирался на идею так называемых «каланд», под которыми подразумевались тайные собрания, на которых священнослужители переводили формулы своей мудрости на язык тайных символов, понятный только «посвященным». В случае с фахверковыми домами подразумевалась тайная символьная деятельность германских строителей, их возводивших. Данный подход, конечно же, во многом был дилетантским, однако многие из современников оказались готовы «читать» фронтоны немецких фахверковых домов. В некоторых случаях даже получались вполне связанные фразы. «Приумножение святости, судья в духе Донара, испытание огнем, Священными Фемами, дайте совет согласно древних законам». После того как Германия проиграла Первую мировую войну, и еще в большей степени была оскорблена грабительским Версальским мирным договором, многие из германских исследователей видели спасение в новой религиозности и подспудной, тайной германской культуре.

В 1921 году Филипп Штауфф писал: «Эта важная работа ведется среди нашего крестьянства. Эго делается даже при том условии, что данная деятельность является не всегда понятной и признанной… Сегодня ученые ощущают цветение немецкого духа и используют тоску по германской культуре в немецкой жизни, в немецких законах и в немецком искусстве. Когда они натолкнулись на вещи, о которых рассказывается здесь, то с их глаз спала пелена. Они чувствуют, что будто бы пробудились от длительного кошмарного сна и, наконец-то, ощутили себя… Их с нетерпеливым желанием охватывает жажда постичь эту тайную культуру. И они помогут германскому священному духу одержать победу над всеми теми, кто на протяжении многих лет подавлял его».

Мир германским символов становился объектом интереса или даже исследования для всех тех, кто видел спасение Германии, ее немецкого наследия в сознательном возвращении к германским древностям и древним обычаям. Их мысли оказались сосредоточенными на постижении солярных символов, «рождественских колесах», которые являлись отголоском древнего праздника Юль (в скандинавской традиции Йоль), на символах «Одал» и «Хагал», которые, соответственно, означали родовую собственность и огороженную собственность. Публика в одночасье оказалась зачарована рунами, многогранными ромбами, символьными росчерками молний, гексаграммами и спиралями, волшебными узлами и «змеями Мидграда», кругами источника Урд и солнечными птицами, «мировым древом» и знаками, приносящими людям удачу. Среди околдованных обаянием таинственных символов был и Карл Теодор Вайгель.

По большому счету германская наука на протяжении долгого времени не рассматривала исследователей символов (речь идет отнюдь не о дилетантах начала XX века, а явлении в целом) в качестве серьезных ученых. Если же в академических кругах их и воспринимали всерьез, то делалось это с множеством оговорок, по крайней мере до середины XIX века. Сами же исследователи символов начала XIX века в значительной мере писали для тех, кто готов был следовать за ними, проявляя любопытство к интеллектуальным безделушкам, под коими как раз подразумевались знаки и символы. Однако ситуация стала в корне меняться после того, как в 1835 году Якоб Гримм опубликовал свою знаменитую «Немецкую мифологию». На страницах этой книги он предпринял попытку выявить древнее языческое ядро германской культуры, которое за прошедшие века обросло христианскими представлениями. Начавшись по большому счету с изучения германской мифологии, исследования символов стали постепенно обретать собственные академические контуры. Почти всем исследователям германских символов была присуща непоколебимая вера в то, что германские традиции, являясь непрерывными, едва ли могли быть связаны с христианскими представлениями. То есть по своей форме и содержанию немецкие обычаи, равно как и символы, могли быть присущими только «германской расе». По мере того как развивалась эта идея, трактовки фольклора под влиянием исследователей символов приобретали все более и более отчетливый расистский характер. Культурная непрерывность в истории стала трактоваться исключительно с расовой точки зрения. Эта теория становилась «убедительной», приобретая все новых и новых сторонников. Она стала едва ли не отличительной герой Германии, вступившей в новый XX век.

В качестве примера можно привести работы искусствоведа Карла фон Шписса, который начался свою творческую деятельность при кайзере, а затем оказался востребованным при национал-социалистах. В его книге «Крестьянское искусство» можно было обнаружить многочисленные следы «древнегерманского влияния». Некоторые из исследователей поспешно предпочитали провозглашать их отголосками языческих идей. Анализируя народные традиции и народное искусство, Карл фон Шписс писал, что «мы можем получить прекрасное представление о них, если будем опираться на древнее арийское мировоззрение». Уже после прихода к власти национал-социалистов Карл фон Шписс стал активным поборником германо-скандинавских «первичных форм», которые должны были представать в народном искусстве в виде символов. Словно следуя примеру фон Шписса, авторитетный и уважаемый историк искусства Йозеф Стшиговский провозглашал символы германского Севера в качестве отдельного объекта исследования. При этом он превозносил их как «идеограмму свободной души». Этот австрийский исследователь писал: «Символы были объектами без воплощения, то есть главным образом не имели человеческой формы. На севере они были единичными, являясь существенными признаками, как мы выражаемся, наполненными внутренней объективацией. На юге им придали черты, характерные для человеческих форм, то есть превратили в аллегории… Это была попытка сокрушить сдержанный метафорический язык индогерманской души».

Однако упомянутые случаи едва ли можно было отнести к примерам самого воинственного настроя специалистов по исследованию символов. Самые радикальные из них достаточно рано предпочли избавиться от масок. Так, например, один из сотрудников «Наследия предков», Вернер Штиф, в выпущенной в 1938 году книге «Языческие символы в христианских церквях и на произведениях народного искусства. „Древо жизни“ и его видоизменение в течение года» открыто атаковал христианскую иконографию. Он пробовал доказать, что изображения животных и орнаменты, которые можно было обнаружить в раннехристианских храмах и культовых сооружениях, могли иметь исключительно индогерманское происхождение, поскольку в истории древних германцев являлись «значимыми символами». Так, например, Штиф писал: «Скандинавские язычники крайне редко использовали фигуративные изображения, отдавая явное предпочтение символам». Никаких доказательств этого не приводилось. Да и едва ли они требовались, так как исследователи вроде Штифа выводили символы, только лишь опираясь на национал-социалистическое мировоззрение. Они вели битву за древние германские символы, выступая сначала против христианской символики, а затем и против классического христианства. Тот же Штиф писал: «Выступая против христианства и его церквей, мы боремся с определенным историческим, противоречащим жизни вырождением, которое претендует на мировую власть, которое родственно иудаизму и которое никак не совместимо с нашим собственным видом». Подобные установки позволяют понять, что исследование символов в Третьем рейхе являлось всего лишь интеллектуальной почвой для возникновения специфической научной дисциплины, национал-социалистического народоведения. Поиск и трактовка символов более не служили делу установления «научной истины», но являлись инструментом ведения религиозной борьбы. В этом случае весьма показательным является то обстоятельство, что ставился знак между «истинным германцем» и сторонником фелькише-идей, на базе которых и возник национал-социализм. Жизнь в Третьем рейхе должна была найти свое символьное выражение в форме существования под знаком свастики, которая, однако, трактовалась не как эмблема большинства фелькише-группировок, но как древний солярный символ.

В национал-социалистическом государстве исследования символов, в частности свастики, стали чем-то вроде популярного явления. Книжный рынок Третьего рейха был совершенно переполнен изданиями, посвященным национальной и народной символике. При этом издававшийся «Наследием предков» журнал «Германия» был не самым убогим по своему научному содержанию. Были куда более вопиющие случаи. Почти каждый из исследователей символов и знаков пытался заручиться поддержкой хоть какой-нибудь партийной или государственной структуры, чтобы иметь возможность опубликовать свои рассуждения на эту тему. Для того чтобы стать исследователем символов, в те годы отнюдь не требовалось получать университетское образование. Для этого в некоторых случаях было достаточно пройтись по сельской местности и сделать несколько наблюдений. На первый взгляд могло показаться, что именно таким путем пошел Карл Теодор Вайгель. Однако в его случае надо было учитывать два факта. Во-первых, «Наследие предков» являлось убежищем для многих талантливых ученых и исследователей, которые страдали от критики догматичного Альфреда Розенберга. Тот полагал, что изучение древней истории относилось к его исключительной компетенции, а потому пытался «задушить» всех, чьи идеи хоть в какой-то мере не соответствовали его представлениям. Во-вторых, Карл Теодор Вайгель не ограничивался только внешними наблюдениями. Он пытался выстроить систему символов, установив между отдельными формами знаков некоторую взаимосвязь. Кроме этого он пытался увязать между собой германские символы и выразительные формы германского народного искусства.

Важно отметить, что, несмотря на большое внимание, которое в Третьем рейхе уделялось исследованиям символов, по сути, они оставались на том же самом уровне, что и многие десятилетия назад. Этими изысканиями, как правило, занимались исследователи-любители. Карл Теодор Вайгель, вне всякого сомнения, выгодно выделялся среди них. Однако это не делало его профессиональным историком. Большую часть своей деятельности он посвятил «фотоохоте» за германскими символами, чьи изображения собирались и обобщались в возглавляемом им отделе «Наследия предков».

Карл Теодор Вайгель родился 3 июня 1893 года в Ордруфе (Тюрингия). Он был дипломированным архитектором, и некоторое время даже преподавал в строительном училище. Однако очень быстро эта профессия наскучила ему, и Вайгель решил стать букинистом. В 1931 году он вступил в национал-социалистическую партию, а в 1935 году в чине хауптштурмфюрера был принят на службу в СС. По собственной инициативе он путешествовал по различным германским землям с фотокамерой в руках, используя сделанные фотоснимки, чтобы положить начало созданию архива рун и символов.

О своей первой попытке заняться исследованиями символов он рассказывал следующим образом: «В 1912 году была издана книга Филиппа Штауффа о „рунических зданиях“. Тогда я входил в ряды одной молодежной организации, придерживавшейся идей фелькише. По этой причине будет несложно понять, почему мы встретили появление этой книги с таким воодушевлением. В этой работе нас восторгало, что мудрость наших предков можно было постигнуть, читая линии на фронтонах фахверковых домов. Поскольку Штауфф разбирал каждую из фронтонных конструкций как отдельную руну, он был в состоянии увидеть в домах следующие высказывания: „Солнце помогает вызвать арманический огонь, который далее передается жильцам дома. Возрастая, дайте солнечный огонь!“ Однако именно такое прочтение весьма смутило меня. Я был архитектором и полагал, что деревянные конструкции, предназначенные для строительства фахверковых домов, не могли являться основой для передачи рун.

В течение каникул 1912 года я брал свой альбом и путешествовал пешком по области, которая была весьма богата деревянными и полудеревянными домами, — по Грабфельду. Я обнаружил там множество интереснейших фронтонов, после чего я сделал в альбоме их наброски, что могло быть также необходимым для строительства. Вместе с тем я нашел огромное количество объектов, которые заслуживали не меньшего внимания. Вновь и вновь я отыскивал некие дополнения к линиям деревянных конструкций, которые сразу же бросались в глаза и повторялись на многих домах, увиденных мною во время своих путешествий. Вскоре я стал замечать, что те же самые знаки, что были увидены мною на фронтонах домов, были вырезаны в лесных чащах. С не меньшим любопытством я обнаружил, что нередко эти знаки повторялись на мебели и на инструментах. Они могли быть инкрустированными, вырезанными или нарисованными. Они также могли появляться на кирпичах, быть нацарапанными на штукатурке или быть вытканными на полотне, которое создавалось немецкими женщинами. Короче говоря, при каждой возможности я занимался поиском материала. Техника выполнения этих знаков позволила мне предположить, что они должны были иметь особое предназначение. Эти знаки не могли являться простым украшением или элементом художественного оформления инструментов и строений. Когда я обнаружил, что аналогичные мотивы встречались в коллекциях доисторических предметов, то это подтолкнуло меня к мысли о непрерывности и преемственности этих символов.

После окончания мировой войны, когда я проявлял повышенный интерес к народным объектам в окрестностях Гарца, то я получил огромный стимул к дальнейшему исследованию символов, когда обнаружил, что ученые также обращали внимание на символы, встречающиеся на экспонатах Немецкого музея. В первую очередь это был Ганс Хане, основатель государственного ведомства народоведческих исследований в Галле. Несколько позже я нашел подтверждение своих идей в работах Германа Вирта. Высказанные им мысли не только подтверждали мои построения, но также говорили о верности еще не высказанных предположений».

О влиянии идей Германа Вирта на конструкции Карла Теодора Вайгеля говорит хотя бы тот факт, что первая опубликованная книга Вайгеля «Живая старина справа и слева от проселочной дороги» в значительной мере была проникнута духом Германа Вирта. Однако Карл Теодор Вайгель и Герман Вирт смогли лично познакомиться достаточно поздно, уже находясь на службе в «Наследии предков». Это исследовательское общество, опекаемое Генрихом Гиммлером, стало стартовой площадкой для многочисленных научных карьер, которые после окончания Второй мировой войны назовут «сомнительными». Подобная оценка во многом была вызвана не качеством осуществлявшихся исследовательских работ, а тем, что «Наследие предков» являлось одним из действенных инструментов проведения в жизнь национал-социалистической политики в сфере культуры и истории. После того как исследовательское общество «Наследие предков» было создано в 1935 году, его первым президентом был назначен Герман Вирт. Он же возглавлял отдел изучения надписей и символов, который располагался в Марбурге. Тем временем Карл Теодор Вайгель самостоятельно продолжал изучение знаков и символов. Его изыскания были высоко оценены «Немецким исследовательским обществом», при котором в 1936 году Вайгель сначала создал, а затем возглавил главный отдел исследования символики. 1 апреля 1937 года «Немецкое исследовательское общество», которое было одним из источников финансовой поддержки деятельности «Наследия предков», решило перевести главный отдел исследования символики в состав «Аненербе». Теперь структура, возглавляемая Вайгелем, именовалась отдел содействия изучению надписей и символов. Из Берлина Карлу Теодору Вайгелю пришлось перебраться в Марбург, где он оказался подчинен Герману Вирту. Вплоть до того момента, когда Герман Вирт оказался «изгнан» из «Наследия предков», Карл Теодор Вайгель работал в Марбурге вместе с доктором Зигфридом Леманом, еще одним сотрудником голландского ученого.

В 1939 году Вайгель был переведен в Хорн-Липпе, где у «Наследия предков» имелось собственное здание. По большому счету этот перевод был всего лишь итогом переименования отдела содействия изучению надписей и символов в исследовательский отдел изучения символов. Начало Второй мировой войны в значительной мере сократило количество исследовательских проектов, которые осуществлялись в рамках «Наследия предков». Однако деятельность Карла Теодора Вайгеля была классифицирована как «военно значимая». Вдобавок Вайгель перенес к тому моменту сердечный приступ, а потому он был освобожден по состоянию здоровья от призыва на фронт. В 1943 года отдел Вайгеля, превратившийся в настоящий исследовательский центр, был переведен в Геттинген, где был слит с центральным отделом исследования рун «Наследия предков», во главе которого стоял известный специалист по изучению рунической письменности Вольфганг Краузе. После объединения этих двух структур возникло учебно-исследовательское управление по изучению рун и символов. Но, по сути, управление, как и ранее, делилось на два самостоятельных отдела. Как и стоило предполагать, Карл Теодор Вайгель возглавлял отдел символов. Буквально накануне поражения Германии во Второй мировой войне ему удалось совершить несколько исследовательских поездок по территории Фландрии и Голландии. Именно в это время его исследования были замечены в академической среде, за что Вайгелю была присвоена ученая степень. Однако надо отметить, что в первую очередь все-таки отмечались не столько научные открытия, к которым пришел Вайгель, сколько его деятельность по собиранию и классификации «германских символов». После окончания Второй мировой войны Карл Теодор Вайгель жил в Хольцхаузене, местечке, располагавшемся буквально под боком у мегалитического комплекса Экстернштайн. Этот факт интересен нам в силу нескольких обстоятельств. Во-первых, скалы Экстернштайна всегда притягивали к себе исследователей «германской старины». Во-вторых, со временем Экстернштайн перешел в ведение «Наследия предков», превратившись в своеобразную «эсэсовскую святыню». Скончался Карл Теодор Вайгель в середине 50-х годов.

Как уже говорилось выше, в 1945 году «архив Вайгеля» перешел в распоряжении Геттингенского университета, оказавшись в фактическом распоряжении фольклористского семинара. Заведовал архивом научный сотрудник по имени Вилль-Эрих Пойкерт. Естественно, это было сделано без ведома Вайгеля. Сам сотрудник «Наследия предков» едва ли мог быть в восторге оттого, что его архив был передан университету. Они никогда не имел в нем множества сторонников, скорее в университете у него было больше противников. По крайней мере, это относится к тому времени, что он работал в Геттингене. Кроме этого Вайгель не раз давал отрицательные характеристики семинару фольклористики, напомним, который был создан еще в 1939 году. Вайгель заявлял, что «фольклористы совершенно игнорировали такую сторону культурной жизни германцев, как символы». Кроме этого он любил говаривать, что они постоянно создавали помехи его деятельности и «насмехались над великими художественными стилями». Действительно, представители семинара видели в факте возникновения символов всего лишь «игровые инстинкты примитивного человека», что никак не могло удовлетворить Вайгеля. Он полагал, что подобный подход не просто сужал, а искажал взгляд на культурную и духовную историю германцев.

Кроме этого надо отметить, что институциализированное исследование символов было сопряжено с множеством трудностей и сложностей. Исследовательская деятельность в Третьем рейхе нередко превращалась в битвы за собственное признание. Отдельные из исследователей и изыскателей должны были постоянно подчеркивать исключительность своих работ. Подобное приходилось делать и Карлу Теодору Вайгелю. Чтобы обосновать значение своих исследований, ему постоянно приходилось ссылаться на национал-социалистическое мировоззрение. «Эти символы — существенная часть мировоззрения нашего народа. Они — это духовное наследие наших предков, начиная с древнегерманских времен. Они — это проявления того, что наши германские предки понимали под мифическим единством».

Исходя из рассуждений послевоенных представителей Геттингенского университета, можно было бы предположить, что Карл Теодор Вайгель не был в состоянии даже гипотетически создать архив, отвечающий строгим требованиям научных стандартов. Однако нельзя не отметить, что за время своих беспрерывных поездок по сельской местности и немецким музеям Вайгель собрал тысячи фотографий, на которых были запечатлены символы и знаки. Этот было не просто собранием изображений. Вайгель не раз намеревался провести «инвентаризацию» опубликованной к тому моменту литературы, чтобы извлечь из работ все упомянутые в них символы и знаки. Благодаря этому он рассчитывал подтвердить правильность идей, которые высказывал Герман Вирт. Впрочем, сам Герман Вирт относился к этой инициативе весьма сдержанно. Еще во время сотрудничества с Вайгелем в Марбурге он не раз говорил, что тому не хватало гуманитарного образования, то есть реальный исследовательский потенциал Вайгеля был не таким уж большим. Когда в 1938 году пути Вайгеля и Вирта разошлись, то настойчивый архитектор не прекратил собирание изображений символов и знаков. Лишившись поддержки Германа Вирта, он планировал самостоятельно получить докторантуру. В своих мечтах он даже рассчитывал на звание «почтенного профессора», полагая, что был в состоянии проникнуть в самые сокровенные тайны германской старины посредством изучения символов и знаков. Так, например, он писал: «Символы будут в состоянии нам дать ключи к пониманию народных отношений, переселений, древних территориальных завоеваний, так как символы являются выразительным средством высочайшего мировоззрения, следы которого можно обнаружить повсюду».

Как на практике Вайгель планировал проникнуть в глубину древних тайн, используя лишь многочисленные фотографические изображения символов, до сих пор остается загадкой. Сам архив являлся собранием образов. Его возникновение было продиктовано наивной верой Вайгеля в непрерывность символьных форм на протяжении тысячелетий. Каждый из запечатленных на фотографии символов, по Вайгелю, должен было обладать своей историей, своей родословной. Изучая эту родословную, можно было спуститься из современного времени в Средние века, затем в германскую эпоху, а затем и в каменный век. Основу архива составляли специальные карточки-формуляры. Размер карточки соответствовал современному формату А5. Они хранились в специальных массивных каталогах, каждый ящик из которых имел длину около метра. Подобные каталоги изготовлялись по специальному заказу Карла Теодора Вайгеля. Всякий формуляр с прилагающимися к нему фотографиями хранился в прозрачной папке, на которую сверху прикреплялся цветной ярлык. По этому ярлыку можно было определить, в каком регионе Германии был обнаружен тот или иной символ. Сам символ был отпечатан в верхнем правом углу формуляра и использовался для того, чтобы можно было сразу же найти подходящий знак. Так, на фотографиях нередко изображалось сразу несколько символов, которые были выстроены в ряд, в формуляре имелась специальная колонка, в которой под символами приводилась дополнительная классификация.

В классификации символов проводились различия между «имеющимися формами» (то есть символами, которые уже были идентифицированы во время исследований) и «возможными формами». Со временем в «Наследии предков» в качестве символа стали воспринимать любые орнаменты и любые встречавшиеся декоративные украшения. Почти никакие из них не смогли избежать попадания в картотеку Вайгеля. В качестве примера можно привести используемую в народном искусстве форму сердца. Вайгель писал по этому поводу: «Судя по всему, сердце принадлежит к группе „вечных символов“. Этот символ может быть верифицирован посредством досконального исследования древних памятников по месту их происхождения. Возможно, этот символ являлся производной от ромба, который через наклонное начертание постепенно превратился в знак любви, так как любовные послания нередко писались курсивом. Нельзя пройти мимо того, чтобы не рассмотреть его в качестве символа Матери-земли. В любом случае символ сердца был уже известен индогерманцам, что однозначно указывает на его древность. Также известно, что вафельницы нередко имеют форму сердца. Эти пирожные прессы в первую очередь связаны с общераспространенными методами действий, и за некоторыми исключениями, почти все они произведены в городе, куда был привнесен этот символ. Таким образом, мы можем найти в этой форме выражение его особого предназначения».

После войны Вайгелю не раз ставилось в вину, что при установлении символического значения некоторых форм он не подвергал их критическому анализу. Однако складывается впечатление, что критики Вайгеля специально подбирали не самые удачные из его интерпретаций, чтобы тем самым (в нарушение всяких законов репрезентативной выборки) доказать его дилетантизм, равно как и научную несостоятельность высказанных им идей. Сразу же надо отметить, что для Вайгеля символы имели значимость сами по себе, а потому он в значительной мере был освобожден от необходимости заниматься исследованиями в рамках устоявшихся академических норм и требований. В некоторых случаях Вайгель мог дать лишь весьма условную интерпретацию символа. Он писал: «Символы очень легко выделить для изучения их студентами. Они являются так называемым орнаментальным украшением народного искусства. В особенности надо выделить те формы, которые весьма часто неорганично появляются в народном искусстве, на предметах домашнего обихода, на шкафах, сундуках, и которые обнаружены в той же самой форме на зданиях и фронтонах домов. Они появляются в виде линий, процарапанных на штукатурке, выложенных сланцем, нарисованных краской или вырезанных на деревянной поверхности».

Специфическую методологию Вайгеля можно объяснить на одном примере. Речь идет о выявленном культурном объекте — здании 1612 года, которое располагалось в «имперском крестьянском городе» Госларе на улице Якоби. Здание было обильно украшено символами. На одном из формуляров была приведена фотография подоконника второго этажа дома, в котором жил ремесленник. На резном подоконнике из дерева обнаруживались символы: «солнечное колесо», семиконечная звезда, шестиконечная звезда и «дерево жизни» в прямоугольнике. На второй карточке говорилось, что фотография и каталог должны были быть отпечатаны и иметься в распоряжении нескольких отделов «Наследия предков». Однако на карточке, которая была посвящена топографическим символам Гослара, эти символы фактически затерялись среди множества знаков. Обычно этот пример приводился в качестве доказательства дилетантизма Вайгеля. Мол, в топографическом каталоге должен был быть проведен анализ и структура развития символов, коих в Госларе было обнаружено великое множество. Однако возникает вопрос: почему, рассматривая отдельно взятую карточку, речь идет о каталоге топографических символов? Даже из внешнего вида карточки однозначно следовало, что работа с ней не была закончена. Об это говорят хотя бы символы, которые были не отпечатаны, а нанесены карандашом. Опять же возникает вопрос, почему западные историки не брали в качестве примера иные, более успешные проекты Вайгеля? Возникает ощущение, что при написании работ они исходили с позиций, что Вайгель не мог быть исследователем, так как он изначально (во многом по политическим причинам) был провозглашен «дилетантом», и доказывать обратное никто не намеревался.

Указания на то, что многие из коллег Вайгеля по «Наследию предков» сомневались в его компетентности, являются голословными и бездоказательными. Тот факт, что Вайгель через «Наследие предков» в 1938 году публикует работу «Символы Баварии», в 1941 году — «Символы Нижней Саксонии», в 1943 году — объемную книгу «Доклад об изучении символов», свидетельствует совершенно об ином: Вайгель числился на хорошем счету у руководства «Наследия предков» и никто не сомневался в его компетентности. Раздававшая критика из так называемых «академических кругов» (о ней мы поговорим чуть ниже) едва ли может рассматриваться в качестве серьезного аргумента, так как она была весьма характерной для университетских деятелей, которые опасались, что «Наследие предков» может превратиться в «имперский университет», тем самым существенно подорвав их собственные позиции. В любом случае Карл Теодор Вайгель ни на минуту не прекращал свою деятельность. К 1940 году в его распоряжении имелось более 35 тысяч фотографических изображений символов. В 1943 году их количество увеличилось до 55 тысяч. К этим десяткам тысяч фотоснимков надо добавить отдельную картотеку, которая насчитывала около 10 тысяч формуляров с цитатами из литературы, в которых описывались те или иные символы. Несмотря на то что большинство фотоснимков являлось любительскими (от Вайгеля никто и не требовал быть профессиональным фотографом), могут впечатлить хотя бы объемы проделанной работы. А они были воистину колоссальными. Сам же Вайгель полагал, что «исследование символов было не мертвой наукой, а живым общением с народом и родной землей». При этом сами символы он понимал как выражение «естественного и глубочайшего благочестия наших предков, которые искали бога через общение с природой».

Когда говорят о критике в адрес Вайгеля, то прежде всего упоминают критический отзыв Вольфганга Краузе. Он появился в 1933 году на опубликованную Вайгелем брошюру «Руны и символы». Действительно, Вольфганг Краузе указал на ряд ошибок, которые допустил в этой работе Вайгель, равно как и высказал пожелание, чтобы оный более никогда не затрагивал проблему рун. Однако в данной ситуации надо учитывать несколько моментов. В указанное время в Германии выходило множество книг и брошюр, посвященных рунам, но Краузе реагировал (пусть даже и негативно) отнюдь не на каждую из них. Уже это обстоятельство указывает на то, что именитый специалист по рунической письменности выделил из общего потока крошечную работу Вайгеля. Во-вторых, несмотря на прозвучавшую критику, Краузе ничто не помешало сотрудничать с Вайгелем в рамках «Наследия предков». В-третьих, в 1933 году Вайгель не имел в распоряжении своего легендарного архива, который, по сути, начал формироваться лишь несколько лет спустя.

В остальном имелось лишь несколько случаев того, что немецкие «академисты» позволяли себе критиковать изучение символов так таковое. В этой связи обычно называется имя гамбургского фольклориста Отто Лауффера, который даже среди университетских коллег слыл известным склочником. По этой причине его критику в адрес книги сотрудника «Наследия предков» Оскара фон Заборски-Вальштетена «Наследие первоотцов в народном искусстве», равно как и использование Ирминсула (в некоторых трактовках символ «мирового дерева») в качестве эмблемы «Аненербе», можно рассматривать как специфическую черту склада характера, а не как стремление к научной объективности. Кроме этого не стоило забывать о том, что нередко критика в адрес изданий «Наследия предков» раздавалась из лагеря Альфреда Розенберга, что было отражением «борьбы компетенций», но отнюдь не критического отношения к национал-социалистической науке. От Лауффера доставалось даже не имевшего никакого отношения к «Аненербе» Фридриху Лангвише, которого гамбургский склочник именовал «герром Интерпретатором Аллегоривише-Мистификаторвише». В любом случае заявления Лауффера о том, что изучение символов «является посмешищем для всей науки», не выдерживают никакой критики. Если их принимать всерьез, то придется поставить крест на такой научной дисциплине, как семиотика. Опять же по меньшей мере является очень странным доказывать несостоятельность научных изысканий, которые предпринимались «Наследием предков», указывая на методики, которые стали применяться уже в 60-е годы XX века.

Ситуация несколько прояснится, если принять в расчет, что уже после поражения Германии во Второй мировой войне тот же самый Отто Лауффер (наверное, в этот раз в пику оккупационным властям) заявил, что собранный Вайгелем фотографический материал являлся «бесценным сокровищем». Ему вторили другие специалисты, которые уже не пребывали под давлением национал-социалистического мировоззрения. Так, например, Адольф Бак заявил в 1960 году: «Часть материала, собранного национал-социалистическими исследователями символов, несмотря на предвзятые интерпретации, обладает огромной ценностью для германской этнографии». Собственно, и сами сотрудники «Наследия предков» отнюдь не исчезли из научной среды. Так, например, упоминавшийся выше Зигфрид Леман оценивал вклад Вайгеля в науку «как огромный прогресс в деле изучения фольклора». В 1968 году тот же самый Леман опубликовал в «Ежегоднике по вопросам изучения символов» большую статью, которая называлась «Крестьянская символика». Кроме этого, когда в 1980 году справлявший свой столетний юбилей Герман Вирт получил один миллион марок на создание специального «музея старины», то это (к досаде многих) даже не рассматривалось в качестве повода для политического скандала.

Глава 7. РАСТЕКАЮЩАЯСЯ ПО ДРЕВУ МЫСЛЬ

Из истории нам известно, что Гиммлера было очень легко спровоцировать на начало новой пропагандистско-исследовательской кампании. Наглядным примером этого может послужить проект «Лес и дерево арио-германской духовной и культурной истории», реализуемый в рамках исследовательского общества «Наследие предков». Толчком для его возникновения стало подарок, сделанный имперской руководительницей женщин, Гертрудой Шольц-Клинк, на праздник Юль 1938 года, который должен был заменить христианское Рождество. А Шольц-Клинк всего лишь преподнесла Гиммлеру печенье, выполненное в виде лося. Весной 1939 года глава «черного ордена» связался с главным егерем рейха Г. Герингом и убедил совместно финансировать исследования профессора Франца Альтхейма, которому предстояло придать мировоззренческое значение народным мотивам с изображением лося и оленя. Но на самом деле это было лишь одним из аспектов глобального исследовательского проекта.

Если говорить о сотрудниках проекта, то в целом их насчитывалось около полусотни человек. В проект они отбирались с учетом восьми критериев, хотя не все они были обязательными:

Член НСДАП;

Служащий СС;

Сотрудник «Наследия предков»;

Публицист, приверженный идеям национал-социализма, что должно быть подтверждено публикациями в журнале «Германия»;

Сотрудник СД;

Протеже известных ученых, близких к национал-социалистам;

Протеже Гиммлера и Геринга;

«Старые бойцы».

Из общего числа сотрудников проекта можно отдельно выделить 32 человека, которые представляют отдельный интерес: Альтхейм, Аппель, Буаэр, Бекер, Бец, Бозль, Корнелиус, Экхардт, Франк, Гармянц, Хауэр, Г. Хек, Л. Хек, Хоффман, Хут, Юнгбауэр, Мантель, Мезингер, Плассман, Рауэрс, Резнер, Рудольф, Руппель, Шютркмпф, Териген, Траттинг, Трац, Траутманн, Ципперер. В рамках этой группы можно провести условную границу между «рядовыми национал-социалистами» и «посвященными» (то есть идеологами). Последние были либо служащими СС, либо сотрудниками «Аненербе», обычно в чине не ниже начальникам отдела «Наследия предков». Таковых можно насчитать полторы дюжины:

Альхейм (1898) — руководитель учебно-исследовательского отдела древнего мира в «Наследии предков»;

Аппель (1904);

Берг (1911) — автор расистского букваря «Облик германского врача на протяжении четырех столетий»;

Гармянц (1904) — ведущий специалист в области археологии из «Наследия предков»;

Хауэр (1881) — руководитель «Движения немецкого вероисповедания», профессор-индолог;

Хоффман (1915) — специалист по истории и культуре Индии;

Хут (1906) — начальник исследовательского отдела индогерманского религиоведения в «Наследии предков»;

Плассман (1895) — начальник учебно-исследовательского отдела сказаний, саг и преданий в «Наследии предков», редактор журнала «Германия»;

Резнер (1910);

Рудольф (1908) — руководитель исследовательского отдела германского зодчества в «Наследии предков»;

Руппель (1906) — руководитель учебно-исследовательского отдела родовых знаков и символов в «Наследии предков»;

Шнайдер (1909) — руководитель проектов «Наследия предков» на территории Австрии и Голландии;

Шютрумпф (1909) — помощник известного историка Штокара, внештатный сотрудник «Наследия предков»;

Теринген (1913);

Тратинг (1911);

Трац (1888);

Ципперер (1898) — автор диссертации «Самосуд», сотрудник отдела германского права в «Наследии предков», консультировал Генриха Гиммлера.

Как видим, средний возраст перечисленных выше персон составлял 35 лет, в то время как средний возраст сотрудников проекта в целом был 48 лет. Если же из списка изъять два «исключения», а именно Хауэра 1881 года рождения и Траца 1888 года рождения, то получится, что средний возраст «привилегированных» сотрудников «Леса и дерева» едва превышал 30 лет. Как видим, «Наследие предков» позволяло сделать карьеру «молодым» специалистам, которые были боле восприимчивы к национал-социалистической идеологии в ее эсэсовской трактовке, нежели представители «старой» научной школы. С другой стороны, именно опора на «молодые кадры» позволяла «Наследию предков» планировать в будущем «научный переворот», в частности в сфере гуманитарных исследований.

Справедливости ради надо отметить, что даже у идеологов из состава «Наследия предков» в рамках этого проекта могли быть самые банальные темы, фактически никак не связанные с идеологией. Например, «Бузина» Аппеля и «Лес в Цейделе». К числу неполитизированных тем можно также отнести «Историю германских лесов на основании сравнительных пыльцовых исследований» (Шютрумпф) и «Лес и лесные растения в медицине» (Берг). Хотя в медицинской тематике сюжеты, связанные с народной медициной, могли все-таки иметь некоторое идеологическое звучание. Притом темы, которые явно обладали «мировоззренческим значением», в рамках проекта могли быть поручены специалистам, которых достаточно сложно отнести к разряду «идеологов». Например, «Лес и дерево в индогерманских преданиях: античность» (Шутце) или «Лес в сказаниях и народных верованиях» (Миллер).

В то же самое время среди сотрудников проекта «Лес и дерево» можно обнаружить персонажей, которых очень сложно отнести к числу специалистов в какой-либо конкретной теме. Например, у Резнера, кроме фанатичной веры в национал-социализм, не было особых знаний. Но отнюдь не все темы развивались эсэсовскими служащими и «идеологами». К проекту были привлечены специалисты, которых вообще очень сложно было назвать фанатичными национал-социалистами. К числу таковых принадлежали Фабрициус, Фухс, Хильф, Иммель, Зеегер. Также можно упомянуть специализировавшегося на области права и юридических норм, связанных с охотой, Эбнера; специалиста по бортничеству Хаусрата; краеведа Йегеля. Составление «Лесной карты Германии» и вовсе было поручено ушедшему на пенсию в 1938 году Отто Шлютеру, известному тем, что в 1926 году он издал атлас «Болота и поселения Пруссии в орденские времена». Волеб из Фрейбурга был экспертом по историческим аспектам стеклодувного дела. К этой же группе можно причислить и ректора реального училища Марцеля, который считался знатоком этнографической ботаники. Он был учеником именитого немецкого ботаника Бахтольда-Штаубли, перу которого принадлежало множество выдающихся работ, изданных в начале XX века. Кроме этого именно указанный исследователь был одним из соавторов «Словаря немецких суеверий», книги, пользовавшейся большой популярностью среди сотрудников «Наследия предков». Впрочем, границы указанных групп являются достаточно условными, нередко происходило взаимопроникновение. Например, чуждый политике Хуберт Хуго Хильф в 1933 году опубликовал работу «Национал-социализм и немецкое лесоводство». В то же самое время Хауэр, являвшийся одним из идеологов «германской эрзац-религиозности», принимал участие в реализации сугубо научного проекта, которым в свое время руководил Бахтольд-Штаубли.

Еще одной отличительной чертой идеологического костяка проекта «Лес и дерево» было то, что почти все эти люди, хотя и с разной периодичностью, но публиковались в журнале «Германия», являвшемся вестником «Наследия предков». Герман Вирт, Йозеф Плассман и Отто Хут появлялись на страницах этого издания даже тогда, когда журнал еще принадлежал Вильгельму Тойдту и его организации. К числу авторов «Германии» принадлежали в том числе те, кого сложно было назвать идеологами проекта. Например, Мезингер, который в 1938 году опубликовал в «Германии» две статьи: «Майское дерево, деревенская липа и рождественская елка» и «Деревенская липа как мировое древо». За разработку этих тем Мезингер получал доплату от руководства проекта. В 1939 году на страницах журнала появились материалы Альтхейма, Траутмана и Тратинга и Руппеля. Кроме этого «Германия» регулярно публиковала рецензии на книги сотрудников «Аненербе» и участников проекта: «Новогоднюю елку» Отто Хута, «Религиозную историю индогерманцев» Хауэра и т. д.

Проект «Лес и дерево в арио-германской духовной и культурной истории» предполагал, что каждый его участник возлагал на себя серьезнейшие обязанности, фактически отказываясь от любых прав. Договор, который подписывали все участники проекта, фактически позволял «Наследию предков» кардинальным образом переделывать любые рукописи, придавать им «национал-социалистическое звучание», если автор пренебрегал идеологическими составляющими. Однако сроки исследований не были слишком жесткими, хотя и достаточно сжатыми. Например, Отто Хут должен был сдать специальную рукопись, посвященную символьному анализу новогодней елки, к 1 ноября 1940 года, что было предусмотрено соглашением от 27 февраля 1939 года. При этом любой сотрудник проекта был обязан внести изменения и переделки в рукопись «в кратчайшие сроки и безвозмездно». Любые творческие, организационные и финансовые споры решились исключительно рейхсфюрером СС, именно он считался единственной и последней «судебной инстанцией». Президент «Наследия предков» (на тот момент им был Вальтер Вюст) обладал правом исключить из проекта любого сотрудника, если тот не справлялся с поставленными руководством «Аненербе» задачами. В данном случае сотрудник должен был вернуть все финансовые средства, полученные им на исследовательские работы. Если же говорить о деньгах, то денежное содержание сотрудников проекта «Лес и дерево» не было большим — оно составляло около 100 рейхсмарок в месяц. В некоторых случаях руководство «Наследия предков» компенсировало накладные и транспортные расходы. Тот, кто вел одновременно две темы и более, мог рассчитывать на 170 рейхсмарок в месяц. Руководство «Аненербе» рассматривало эти выплаты исключительно как дополнительное вспомоществование ученым, которые и без того имели служебные оклады. И действительно, суммы в размере от 100 до 170 рейхсмарок в месяц едва ли позволяли жить. Самая большая заработная плата в проекте была у штурмбаннфюрера СС Карла Авугста Экхардта, который был известен не только как историк права, но и специалист по генеалогии, знаток германских родословных. Он получал ежемесячно 600 рейхсмарок. Он курировал проект «Лесные и деревянные договоры. Собрание источников». Однако в данном случае он получал финансирование за целую структуру, а именно «Институт немецкого права», являвшийся фактическим подразделением СС.

В октябре 1937 года в рамках проекта «Лес и дерево в арио-германской духовной и культурной истории» предполагалось разработать множество самых различных тем. Приведем их первоначальный список.

— Лес в религиозном переживании и обычаях германского человека;

— Лес в языческих культах германцев;

— Влияние христианства;

— Лес в праве и правовых обычаях германцев до окончания Средневековья;

— История лесных имперских угодий в Нюрнберге;

— История лесных имперских угодий в Бюдингене;

— История священного леса в Хагенау;

— Главный имперский лесничий, имперские лесники, наследственные лесники;

— Хольцграфы пограничных лесов;

— Рощи Рейнской области. Истрия древнегерманского пограничного леса;

— Феодальное право и лесное право в Бертехгадене;

— Германские пограничные леса;

— Немецкие тропы (дороги в пограничных и имперских лесах);

— Дерево в народных верованиях;

— Лес в сказаниях и народных поверьях;

— Лес в сказках;

— Лес в германской поэзии и музыке;

— Лес и дерево в германских языках;

— Упоминания деревьев в названиях населенных пунктов;

— Лес и дерево в арийских преданиях;

— Лес и дерево в немецком искусстве;

— Лес и дерево в скандинавском искусстве;

— Древесина и ее влияние на художественное искусство германцев;

— Дерево и судоходство;

— Свайные работы и деревенский дом как деревянная постройка;

— Лесные животные;

— Зубр, благородный олень, бобр;

— Тур;

— Олень;

— Медведь;

— Положение животных в германском праве;

— Охота в имперских и пограничных лесах;

— Охотничьи сигналы и их история;

— Пограничные столбы;

— Майское дерево;

— Ирминсул;

— Деревенская липа;

— Лещина;

— Тис;

— Береза;

— Дуб;

— Ясень;

— Ольха;

— Бузина;

— Древо жизни в годовом цикле;

— Новогодняя елка;

— Лесные и древесинные договоры. Собрание источников;

— Деревянные знаки;

— Угольщики;

— Лесорубы и паромщики, а также их символы и обычаи;

— Лес, дерево и человек в германском мировоззрении;

— Источники, ручьи и пещеры.

Со временем темы могли модифицироваться, причем как в сторону объединения, так и сторону дробления. Например, были объединены две изначальные темы, дав в итоге «Лес в аутентичных культах германцев. Влияние христианства». В то же самое время тема про Ирминсул была разделена между Хауэром и Йозефом Плассманом. Хауэр был заметной величиной в Третьем рейхе, но специализировался он на индоарийских культах, а Плассман был германистом и рассматривал Ирминсул как часть древней немецкой истории.

Наверное, одним из самых амбициозных участников проекта «Лес и дерево» был сотрудник «Наследия предков» был Отто Хут. Именно он выступал в роли своеобразного редактора проекта «Лес и дерево», одновременно с этим полностью отвечая за разработку темы «Новогодняя елка». Свою карьеру в «Аненербе» Хути начал, помогая Плассману редактировать журнал «Германия», а затем в 1937 году он был назначен начальником отдела, занимавшегося изучением преданий, саг и сказаний. В сохранившихся документах значилось, что должность начальника отдела Отто Хут получил по представлению Плассмана и Германа Вирта.

Вкратце изложим биографию этого исследователя. Отто Хут появился на свет в 1906 году в Бонне. Его отец был известным невропатологом. Уже хотя бы в силу даты своего рождения Отто Хут не принадлежал к числу хтонических пангерманистов, чье мировоззрение обычно ограничивались запасом идей, присущих фелькише-кружкам рубежа XIX–XX веков. Однако это не значило, что Хут не успел проявить себя в радикальном националистическом движении. Являясь продуктом своего времени, Хут пришел к националистическим идеям по совершенно иным соображениями, нежели Герман Вирт и Йозеф Плассман. Хут с ранней юности вдохновлялся национал-социалистическими идеями. В 1922 году, когда ему исполнилось еще только 16 лет, он уже был активистом националистического движения. Будучи школьником, он участвовал в боевых действиях против сепаратистов в Рейнской области. В 1924–1925 году он принимал активное участие в деятельности «Немецко-национального освободительного движения», организации, которая возникла на базе запрещенной после «пивного путча» национал-социалистической партии.

После того как Отто Хут получил аттестат зрелости, он изучал германистику и этнографию в университетах Киля, Бонна и Марбурга. В те годы он уже был последовательным сторонником Гитлера и национал-социалистов, о чем говорит хотя бы то, что студентом Хут вступил в «штурмовые отрады» (СА). Это произошло задолго до того, как Гитлер пришел к власти, — летом 1928 года. В 1934 году он уже состоял в рядах СС. В 1932 году он сдает кандидатские экзамены, после чего в течение двух лет занимается изучением «индогерманских мифов о Диоскурах». В те дни он получал стипендию от Общества вспомоществования немецкой науке. Одновременно со вступлением в СС Отто Хут становится начальником отдела в руководстве «Имперского союза за народ и Родину» (покровителем этой организации был заместитель фюрера по партии Рудольф Гесс). В 1935–1936 годах Отто Хут вновь становится стипендиатом Общества вспомоществования немецкой науке — на этот раз он занимается изучением той части индогерманской мифологии, что касалась огня. В 1937 году Отто Хут становится сотрудником «Наследия предков». Год спустя он уже возглавляет в составе «Аненербе» исследовательский отдел индогерманского религиоведения. Занимая эту должность в «Наследии предков», Отто Хут не раз претендовал на получение докторантуры. В 1939 году Отто Хут направил очередной запрос в университет Тюбингена. Несколько месяцев спустя научный куратор «Аненербе» профессор Вальтер Вюст сообщил рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру, что Хут в первом триместре 1940 года будет читать лекции в Тюбингене, уже в качестве доцента религиоведения (общая теология). Год спустя Отто Хут был назначен профессором в Имперском университете Страсбурга, с чем его сразу же поздравил организационный руководитель «Наследия предков» Вольфрам Зиверс.

Переписка, которую вели между собой Вальтер Вюст и Генрих Гиммлер, показывает, что в СС и в «Наследии предков» Отто Хута очень ценили как исследователя. Достаточно вспомнить тот факт, что Генрих Гиммлер обязал всех офицеров СС ознакомиться с книгой Отто Хута «Новогодняя елка». В некоторых случаях рейхсфюрер СС преподносил эту книгу в качестве подарка на день рождения. У молодого эсэсовского исследователя Отто Хута можно было обнаружить черты, которые ни в коей мере не были присущи ни Вальтеру Вюсту, ни Йозефу Плассману, — многие характеризовали его как весьма надменного человека, весьма честолюбивого, но при этом трудолюбивого, стремящегося во чтобы то ни стало добиться публикации своих работ. Стоило ему только получить степень кандидата наук, как он стал употреблять во всех публикациях в отношении себя форму «Мы» («Мы полагаем необходимым указать…» и т. п.). В некоторых из своих писем он не стеснялся прибегать к откровенным рекламным приемам («Я полагаю эту мою работу настолько важной, что хотел бы просить о том, чтобы она была вручена непосредственно в руки рейхсфюрера СС»).

Кроме всего прочего в 1938–1939 годах Отто Хут по поручению руководства «Наследия предков» составлял список «еврейских ученых или же исследователей, породнившихся с евреями». Подобно многим сотрудникам «Аненербе» Отто Хут активно контактировал с СД — эсэсовской службой безопасности, выполнявшей на территории рейха функции внутренней разведки. После того как Хут перебрался в Имперский университет Страсбурга, он фактически становится штатным сотрудником СД. Перед ним поставлена грандиозная задача — разработать программу национал-социалистического преобразования всех гуманитарных наук в Германии. Кроме этого Отто Хут консультировал РСХА (Главное управление имперской безопасности) относительно «религиозной и церковной обстановки в Эльзасе».

Если говорить о пристрастии Хута к публикаторству, то оно лучше всего характеризуется присущей его письменным материалам фразой: «Хотелось бы отразить положение вещей в этой небольшой статье». Являясь начальником входившего в состав «Наследия предков» исследовательского отдела индогерманского религиоведения, Отто Хут занимался изучением культуры жителей Канарских островов, в связи с чем планировал осуществить публикацию «колоссального собрания источников». Формальным поводом для этого грандиозного и дорогостоящего проекта был «учет всей литературы жителей Канарских островов», так как, по мнению Хута, «не могло быть никаких сомнений в том, что кропотливое и доскональное изучение культуры жителей Канарских островов имело огромное значение для всех индогерманских исследований». На самом деле обычаи и культура Канарских островов были всего лишь отправной точкой для еще более глобального начинания. О Канарах Отто Хут говорит летом 1938 года, а несколько месяцев спустя он рассуждает о публикации исторических источников, которые относится к Армении и Полинезии. В ноябре 1938 года было озвучено намерение заняться «проработкой африканского материала». Проекты и планы множились в голове Хута буквально с каждым днем. Например, он пытается заручиться поддержкой служащих в министерстве иностранных дел, дабы те помогли ему наладить связи с итальянскими научными кругами. На этот раз Хут вынашивает идею осуществления культурно-исторического анализа наследия италиков, предполагая выявить в нем «индогерманское ядро». В этой связи нет ничего удивительного в том, что как только был начат проект «Лес и дерево», Отто Хут стал претендовать на большинство тем, связанных с этим начинанием. Не являясь руководителем проекта, этот исследователь хотел заполучить под свой контроль максимальное количество тем. Список впечатлял: «Лес и дерево в арийских преданиях», «Новогодняя елка», «Лес в религиозном переживании и обычаях германского человека», «Лес в аутентичных германских культах. Влияние христианства», «Дерево в народных верованиях», «Лес в сказаниях и народных верованиях». «Майское дерево», «Ирминсул — священный столб», «Деревенская липа», «Древо жизни в годовом праздничном цикле».

Весной 1941 года Отто Хут направился в «Немецкое исследовательское общество», чтобы обсудить суммы возможных расходов, связанных с изучением перечисленных выше тем. Его запросы были настолько велики, что запрашиваемые суммы были приблизительно в шесть раз больше, нежели могло обеспечить «Немецкое исследовательское общество». Желая угодить амбициозному исследователю, в 1942 году издательство «Нордланд», фактически являясь служебным издательством «Наследия предков», выпускает подготовленные Хутом к печати «Письма молодого Ницше». Тираж книги составляет 30 тысяч экземпляров. По мере того как разворачивались боевые действия, Отто Хут предпочитал пребывать в Страсбурге. После эвакуации он оказался в Тюбингене, где после окончания войны продолжил преподавание в местном университете.

Но вернемся к проекту «Лес и дерево». По мере выполнения заданий и отдельных поручений сотрудники проекта «Лес и дерево в арио-германской духовной и культурной истории» должны были сдавать отчеты. Кроме собственно описания работы по проекту эти справки должны были содержать библиографию, указания на архивные источники. Из сохранившихся отчетов следовало, что значительная часть сотрудников проекта занималась исследовательскими темами беспорядочно, бессистемно. План работы Отто Хута по теме «Новогодняя елка» выглядел следующим образом:

История изучения новогодних елок;

Германское зимнее солнцестояние и немецкое Рождество. История изучения рождественских обрядов;

Древние документы о рождественской и новогодней елке;

Распространение рождественской елки в немецком народном пространстве;

Культовые деревья в прочих праздники и торжествах;

Возраст и распространение деревянных украшений. Символьное значение деревянного украшения;

Цветущее древо и новогоднее елка;

Проблема возраста новогодней елки. Аналогии у германских племен и индогерманских народов;

Индогерманский миф о мировом древе, проблема его изображения;

Прочее.

Результатом этой деятельности стало издание не слишком толстой книги Отто Хута, которая называлась «Новогодняя елка. Германские мифы и немецкие народные обычаи». По большому счету это издание стало пользоваться известной популярностью лишь по причине того, что Гиммлер как рейхсфюрер СС распорядился закупить у «Наследия предков» несколько тысяч экземпляров книги, чтобы она вручалась офицерам СС в качестве подарка на праздник Юль — как иногда называли зимнее солнцестояние.

Но в рамках проекта «Лес и дерево» Отто Хут также переработал сюжеты, связанные с новогодней елкой, в сюжеты о «древе света». То есть со временем Хут хотел расширить базу исследования, собственно, как и трактовку праздничной символики. Поскольку в рамках данной книги приведены отнюдь не все разработки Отто Хута, которые предпринимались им в рамках «Наследия предков», то рассмотрим его культурно-исторические построения более детально. В своей книге Хут не только не ставил знака равенства между новогодней елью и рождественской елкой, но противопоставлял их, делая своеобразными антагонистами. Новогоднее дерево было для него «национальным», а рождественская ель — «христианской и католической». Собственно, вся книга, равно как и соответствующая часть проекта, были посвящены тому, чтобы «доказать», что «древо света» (Lichter-Baum) было проекцией «мирового древа», а рождественская елка (Lichterbaum) — всего лишь поздней «мистификацией». В рамках проекта этой теме было посвящено сразу же несколько разработок. Густав Юнгбауэр занимался проблемой «Леса в сказках», Йозеф Плассман работал над докладом «Ирминсул в германских преданиях». Условным противникам, а именно «католической этнографии», было посвящено несколько вторичных докладов: «Гуманистические и теологические предубеждения ученых», «Этнография без этноса», «Дурная психология без души». Чтобы в итоге не ставить под сомнение собственное университетское образование, Отто Хут использовал «метод вагенбурга»[10], который он позаимствовал у Йозефа Плассмана. Согласно этому методу национальные обычаи, символы и предания могли понимать только те, кто «был причастен к мышлению и переживанию народа». То есть этнография фактически переставала покоиться на сугубо научном фундаменте; она возводилась как дисциплина, предполагавшая необходимость «следования за внутренними культовыми переживаниями народа».

Гуманитарная наука в том виде, как она понималась руководством СС, неизбежно сталкивалась с целым рядом проблем. Это относилось к разработке вопроса, касавшегося «светлого древа». Но Отто Хут был достаточно образованным, чтобы обходить их стороной. К каким выводам можно было прийти, если нельзя было найти следов новогодней елки в Средние века? Отто Хут полагал «неправильным» отказывать елке в германском происхождении только на основании того, что о ней ничего не говорилось в средневековых документах. Автор все равно был убежден в ее сугубо германских корнях. Он видел только две возможности, чтобы доказать «германское происхождение» новогодней елки как праздничного символа. В первом случае, несмотря на христианскую трансформацию символа, новогодняя елка была частью непрерывной традиции. Но тогда получалось, что этот обычай был очень скоротечным. «Он сохранился только в некоторых из отдаленных областей, где время от времени он внезапно получал широкое распространение». Отто Хут назвал это «внешней преемственностью». В этом случае обычай сохранялся, даже если «было утрачено связанное с ним душевное переживание». Другой вариант сотрудник «Наследия предков» назвал «внутренней непрерывностью»: если цепь преданий была разорвана более чем на тысячелетие, но германская новогодняя елка все равно «возникла из психического перво-переживания, того душевного импульса, что когда-то создал эту форму культа».

Подобный подход был характерен для многочисленных эсэсовских научных построений. Что же произошло в конкретном случае с темой Отто Хута в проекте «Лес и дерево»? Отто Хут без проблем подтвердил то, что в Средние века не было новогодних елок. Они появляются в то время, когда христианство глубоко укоренилось среди немцев. В данном случае Хут обращается к «перво-переживанию», древнему духовному импульсу. Несмотря на то что новогодние елки появляются приблизительно в 1650 году, они все равно могут быть исконно германским явлением. Германская суть, сокрытая в недрах расы, могла проявиться в силу различных причин. Такой необычный термин, как «перво-переживание», не был научным, но он позволял использовать научные сведения в нужном для национал-социалистического режима идеологическом направлении.

Если мы обратимся к тексту работы Отто Хута, то неизбежно возникнет вопрос: кто явил немецкому народу новогоднюю елку? Хут исходит из того, что триумфальное шествие новогодней елки по Германии произошло во времена немецкого романтизма, в частности, когда торжествовало литературное направление «буря и натиск». Как ни парадоксально, но именно это обстоятельство приводилось в качестве подтверждения сугубо германского происхождение новогодней ели. Немецкие романтики рассматривались как исключительно германское явление, «свет которого происходил из нашей крови». В итоге немецкий романтизм становился синонимом «перво-переживания». Предлагалась несложная дедуктивная конструкция:

Новогодняя елка = германское явление.

Романтика = германское явление.

Новогодняя елка в период романтики = возвращение германского «перво-переживания».

Глава 8. УКРАДЕННЫЙ СВЕТ РОЖДЕСТВА

В январе 1963 года вышел очередной номер журнала «Викинг-Руф» («Клич викинга»), который издавался бывшим командиром танковой дивизии СС «Викинг» Гербертом Отто Гилле. Это номер примечателен одним в высшей мере интересным материалом. В нем издатель рассказывало том, как был приглашен на праздник, который проходил в ночь с 15 на 16 декабря 1962 года в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер». Речь шла о праздновании Юля. В основном участниками празднества были бывшие служащие ваффен-СС и члены их семей. Всего же их набралось в зале этого «исторического» пивного заведения более 150 человек. Общее руководство мероприятием вел Феликс Мартин Штайнер, в свою бытность являвшийся обергруппенфюрером и генералом войск СС. По левую и правую руку от него сидели старшие офицеры СС, а также те служащие СС, которые смогли сделать себе карьеру уже в послевоенный период. За отдельными столами сидели женщины и дети. Все присутствовавшие на празднике были членами «Общества взаимопомощи служащих СС» (ХИАГ), некоторые из них занимали ключевые позиции в индустрии, бизнесе, но большая часть относилась к так называемому «среднему классу». Впрочем, всех этих людей объединяло еще одно обстоятельство — все они без исключения являлись готт-верующими (именно так назвались приверженцы эсэсовской эрзац-религии). При этом многие из них формально являлись прихожанами традиционных церквей, что указывало на своего рода мимикрию. В разговорах многие из участников празднества подчеркивали, что не намеревались настаивать на том, чтобы их дети принадлежали к традиционным общинам, а потому предоставляли им выбор. Надо отметить, что христианские служители весьма скептически относились к послевоенной деятельности готт-верующих. В частности, приглашенный на празднование протестантский священнослужитель, сославшись на «безотлагательные дела», отказался прибыть в «Бюргербройкеллер».

Когда в зал пивной вошел генерал Штайнер, то все (за некоторым исключением женщин и детей) встали как по команде. Подобная процедура была повторена, когда Штайнер покидал пивную. Собственно религиозная часть празднества началась с зажжения 12 свечей. Этот символический акт осуществлялся двумя бывшими офицерами СС, которые во время зажжения свечей произносили ритуальную стихотворную формулу: «Эта свеча зажигается для матерей, эта — для вдов нашего сообщества, эта — во имя наших жен, эта — во имя павших, эта — во имя тех, кто умер в бесчестье, окруженный ненавистью, эта — в честь пленников, эта — ради всех наших товарищей, которые раскиданы по Европе и миру, эта — во имя немецкого народа». После этого следовало хоровое исполнение песни «Торжественной ночи ясные звезды» (Hohe Nacht der klaren Sterne). Считается, что в этой песне были выражены идеи готт-верующих. Поскольку именно данная песня должна была свое время стать альтернативой классической рождественской песне «Тихая ночь, священная ночь», то ей стоит уделить особое внимание.

«Торжественной ночи ясные звезды» была сочинена в 1936 году референтом Имперского молодежного руководства Хансом Бауманом. Он уже был автором весьма популярной в среде штурмовиков песни «Дрожат дряблые кости старого мира» (1932 год). Всего же в годы национал-социалистической диктатуры Бауман сочинил около 150 песен и хоралов. Впервые текст этой песни был опубликован в сборнике «Мы зажигаем огонь». На музыку она была положена в 1941 году Паулем Винтером, став одной из самой популярных «зимних песен» Третьего рейха. Ее воспринимали едва ли не как «настоящую народную песню». В 1942 году журнал «Имперское радио» назвал ее «самой прекрасной рождественской песней нашего времени». Однако ее содержание было далеко от классического рождественского содержания. Некоторые из обозревателей отмечали, что своим успехом песня была обязана тому обстоятельству, что в ней были слиты «природная мистика, культ матери и идея перерождения». Не случайно многие воспринимали «Торжественную ночь» как песню если не как антихристианскую, то по меньшей мере как нехристианскую. С этим сложно поспорить, если посмотреть на полный текст песни:

Как видим, в первой строфе дается картина природы, которая близка к т. н. «мистике природы», которую можно постигнуть только сердцем. Во второй строфе есть очевидное указание на зажжение огня в праздник солнцестояния, что было одним из национал-социалистических ритуалов. Обновление земли подобно новорожденному ребенку не стоит воспринимать как отсылку к Рождеству Христову, но как указание на идею круговорота в природе, цикличности жизни, что было одной из центральных идей сначала германо-верующих, а затем и готт-верующих. В третьей строфе откровенно читаются мотивы мифические мотивы германского национализма, тесно связанного с культом матери. Как видим, в отличие от христианских песен в «Торжественной ночи» обновление и рождение нового мира связано не с «ребенком», но с «матерью». Не исключено, что именно по этой причине эта песня некоторое время исполнялась в школах и дошкольных учреждениях ГДР.

Но вернемся обратно в 1962 год, в пивную «Бюргербройкеллер». После исполнения «Торжественной ночи» и собственно окончания религиозного ритуала некоторые из собравшихся стали объяснять суть происходившего. Тут имелись «разночтения». В любом случае было указано, что празднование Юля не имело никакого отношения к Рождеству Христову, так как речь шла о зимнем солнцестоянии, о преодолении тьмы суровой ночи, в которой зарождается свет нового дня.

Некоторая схожесть Рождества и Юля, хотя бы по датам этих праздников, породила множество ошибочных трактовок. В среде готт-верующих термин Weihnacht трактовался отнюдь не как Рождество, а в дословном переводе — «священная ночь». По этой причине одновременное использование слов «Юль» и «священная ночь» отнюдь не значило, что Юль был своеобразной германской копией Рождества. Празднование Юля было исключительной инициативой Генриха Гиммлера. Время празднования (декабрь) было тесно связано с названием и сутью праздника — Юль. Дело в том, что в предложенном германском календаре декабрь как раз обозначался как Юльмонд (луна Юля), то есть месяц, когда справляли праздник Юль. В это время Гиммлер многим преподносил специфический подарок — юльский светильник, который являлся одним из ритуальных предметов готт-верующих. Производством юльских светильников занималась фарфоровая фабрика в Аллахе, которая была одним из хозяйственных проектов СС.

Собственно юльский светильник не был 100 %-м новоделом, то есть искусственно изобретенной формой, как это предполагают некоторые из историков. Основой для светильника, который стал одним из предметов эсэсовского культа, послужил «башенный подсвечник», который был совершенно случайно найден в Швеции. Наверное, эта находка никого бы и не привлекла, если бы в 1888 году описание «башенного подсвечника» не появилось на страницах шведского журнала «Руна». Исследователей рунической письменности привлек символ, нанесенный на бок подсвечника. Он напоминал колесо с шестью спицами, или же вписанную в круг руну «хагал». Подсвечник датировали XVI веком, после чего про него забыли на долгие десятилетия.

Лишь в начале 30-х годов XX века «башенные подсвечники», которых за прошедшие десятилетия было найдено еще несколько штук, попали в после зрения Германа Вирта. Именно он впервые дал религиозную трактовку этим находкам. Он объяснял, что эти подсвечники по своей форме повторяли разрушенные некогда «башни народных Матушек». Якобы на этих башнях был нанесен символ круга с шестью спицами. Еще до разрушения в центре этих башен должен был находиться «священный светильник Вечного Света». Речь шла о свете Божества, идеограммой которого был символ «шестилучевого колеса». В этой связи он цитировал отрывок из «Хроник Ура Линды» — «Книгу последователей Аделы», в которой приводились три шестилучевых колеса, на которых значились подписи: «Вральда», «Исток» и «Начало». Они назывались «знаками Юля». «Это — древнейший символ Вральды, а также символ Истока и Начала, из которого взошло Время: это — Кродер, который вместе с Юлом должен вечно вращаться». В итоге был предложен вариант юльского светильника, который должен был стать символом вечного круговорота, происходящего в мире. Образцы первых юльских светильников были изготовлены Германом Виртом для его выставки «Немецкое наследие предков». Позже он предложил их рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Появление первых юльских светильников внутри СС было датировано 1935 годом, то есть сразу после того, как было основано общество «Наследие предков». Первые юльские светильники были разосланы некоторым из офицеров СС в декабре 1935 года. К ним прилагалась открытка, подписанная Гиммлером. В ней говорилось: «Я жалую вам этот светильник. Он воссоздан по древним образам, пришедшим из ранней истории нашего народа». Когда упоминались германские образцы, то подразумевалась вовсе не шведская находка, а светильники из Восточной Фрисландии и образцы из музея Мюнстера.

Если говорить о прилагаемых к юльским светильникам поздравлениях, то они каждый раз были разными. Можно даже проследить изменение их текста, происходившее на протяжении 30—40-х годов. Полный текст упоминавшегося выше поздравления 1935 года выглядел следующим образом: «Я жалую вам этот светильник. Он воссоздан по древним образам, пришедшим из ранней истории нашего народа. Его огонь должен освещать вам наступающий год в ночь с 31 на 1 января. Свет, идущий изнутри светильника, является символом уходящего года, который провожаем в последний час. Но внешний большой свет светильника вспыхнет в то мгновение, когда начнет свою жизнь новый год. В этом древнем обычае кроется глубочайшая мудрость. Пусть каждый служащий СС очистится огнем старого года, чтобы он смог войти с чистым сердцем в новый год, узрев силу его света. Желаю счастья Вам и Вашей семье. Отныне и вовеки. Хайль Гитлер. Генрих Гиммлер». Со временем почти все служащие СС были снабжены юльскими светильниками, а потому дарить их еще не раз не было смысла. В данной ситуации Гиммлер стал дарить специальные юльские свечи. Этот подарок также сопровождался поздравительной открыткой.

— декабрь 1937 года: «Я направляю Вам юльскую свечу, которая осветит наступающий 1938 год. Пусть этот год будет благословенным и счастливым для фюрера, немецкого народа и немецких семей. Я желаю всем нам, чтобы мы были всегда честными и верными долгу СС».

— декабрь 1938 года: «Я направляю Вам юльскую свечу, которая осветит наступающий 1939 год. От всего сердца желаю Вам, Вашим семьям и детям всего наилучшего. Мы все желаем фюреру и сотворенному им великому германскому Отечеству счастья и благословенных дел. В новом году мы хотим быть храбрыми и верными фюреру СС».

— декабрь 1940 года: «Как и ранее, каждый год, я с пожеланиями счастья и благополучия направляю Вам и Вашим семьям юльскую свечу. 1940 год был годом борьбы и славных побед, годом трудных испытаний и великих успехов. Вероятно, в 1941 году нам предстоит предъявить к себе еще большую требовательность. Мы все — мужчины и женщины, юноши и девушки — должны приложить усилия во исполнение требований времени. Пусть в этом году нас ведут: воля к победе, думы о рейхе и вера в фюрера!»

— декабрь 1941 года: «Желая всего самого лучшего в 1942 году, я направляю вам юльскую свечу. Пусть новый год будет для вас счастливым и благословенным. Уходящий 1941 год предъявил к СС и всему немецкому народу большие и более жесткие требования, нежели это было в другие военные годы. 1942 год потребует от нас всю ту же верность, все то же мужество, все то же чистосердечное повиновение. Для СС, сражающихся на фронте, и их семей, оставшихся дома, является священным долгом каждый день и каждый час нового года хранить радость в сердце, что позволит продемонстрировать величие нашего рейха и нашего фюрера Адольфа Гитлера!»

— декабрь 1942 года: «Желая всего самого лучшего в 1943 году, я направляю вам юльскую свечу. Пусть новый год будет для вас счастливым и благословенным. Минувший год уготовил множество испытаний для всего немецкого народа, немецких солдат, и особенно сражающихся на фронте СС. Только благодаря руководству Адольфа Гитлера мы смогли справиться с этими испытаниями. 1943 год потребует от нас еще больше твердости. Мы должны вступить с высоко поднятой головой в 1943 год, будучи верными, повинующимися, смелыми, непреклонными, не падающими духом, хранящими в своем сердца радость. Так мы сможем служить Адольфу Гитлеру и его делу».

— декабрь 1943 года: «Желая всего самого лучшего в 1944 году, я направляю вам юльскую свечу. Пусть новый год будет для вас счастливым и благословенным. За прошедшие двенадцать месяцев немецкий народ, фронт и Родина вновь подверглись тяжким испытаниям. И вновь мы выдержали невзгоды, посланные нам судьбой. 1944 год будет таким же трудным, а может быть, даже более страшным. Мы должны помнить слова Фридриха Великого: „Мы будет сражаться до тех пор, пока не принудим проклятого врага заключить с нами мир!“ Мы, служащие СС и их семьи, хотим быть истинными носителями веры и мужественности, предвестниками победы и величия, людьми, до конца помогающими фюреру Адольфу Гитлеру в исполнении его предназначения».

— декабрь 1944 года: «Желая всего самого лучшего в 1945 году, я направляю вам юльскую свечу. Пусть новый год будет для вас счастливым и благословенным. В 1944 году немецкому народу вновь пришлось столкнуться с тяжелейшими испытаниями, и вновь фронт и тыл справились с ними. Пожалуй, 1945 год станет решающим годом войны. Он пройдет под лозунгом: „Наша победа была обретена благодаря матерям и героям“. Мы храним неколебимую верность посланному нам Богом фюреру Адольфу Гитлеру. Мы приветствуем его и возносим слова глубочайшей благодарности».

Если посмотреть на структуру и содержание этих посланий, то бросается в глаза их откровенная религиозность. С одной стороны, Гиммлер постоянно прибегал к религиозным терминам и оборотам: отныне и вовеки, благословение, вера. В конце концов он даже упомянул Бога. С другой стороны — поздравления Гиммлера вырабатывались по четкой формуле, каковой обладают, например, пастырские послания. Собственно в том, что поздравления, приуроченные к Юлю, носили религиозный характер, не было ничего странного. Выпуск юльского светильника и начат был именно как культовой утвари. Об этом свидетельствует тот факт, что облик светильника был зарегистрирован в Имперском патентном бюро. В патенте говорилось следующее: «Описываемый образец именуется юльским светильником, который предполагается использовать для празднеств и торжеств, в первую очередь при встрече Нового года. Светильник обладает полой формой, что позволяет размещать внутри его источник света, например, свечу. В верхней части светильника имеется углубление для другого источника света, например, свечи. По своей форме светильник напоминает пирамидку или усеченный конус. В стенках светильника сделаны отверстия, из которых складываются узоры. На прилагаемых чертежах показана форма светильника. На рисунке № 1 изображен продольный разрез, на рисунке № 2 показан общий вид. Светильник обладает конусообразной формой. У основания светильника есть ножки. Светильник является полым. В стенках проделаны отверстия различной формы (b и с). Отверстие b сделано в форме сердца, отверстие обладает формой колеса с шестью спицами. Форма отверстий может варьироваться. В верхней части светильника имеется углубление (d), предназначенное для установки свечи. Еще одна небольшая свеча (f) может быть размещена внутри светильника. Во время торжеств, связанных с наступлением нового года, используются две свечи. Находящаяся внутри светильника свеча угасает, что символизирует собой уходящий год. В момент наступления Нового года зажигается большая свеча, которая устанавливается в верхнее углубление. Подразумевается, что светильник может использоваться для других ритуалов и с иными целями. Вместо свеч могут быть использованы другие источники света, например, промасленные фитили. Светильник делается из обожженной глины, но может изготовляться и из других материалов».

Как уже говорилось выше, первые юльские светильники были изготовлены в 1935 году. Как и стоило предполагать, они должны были использоваться в качестве новогодних подарков, которые от лица Гиммлера вручались эсэсовским офицерам. Кроме собственного светильника и поздравительного письма к подарку прилагалась некая пояснительная инструкция, благодаря которой можно было понять, как и когда надлежало использовать светильник. Год спустя, во время выступления перед офицерами концентрационного лагеря Дахау, Гиммлер произнес сакраментальную фразу: «А еще мне хотелось бы сказать пару слов о юльском светильнике. Я хотел, чтобы он имелся в семье каждого женатого эсэсовца. Тогда их жены смогут отбросить церковные предрассудки, приобретут то, что завладеет их сердцем и разумом».

Несколько недель спустя изображение юльского светильника появилось на обложке декабрьского выпуска журнала «Германия», который к тому времени издавался исследовательским обществом «Наследие предков». Одновременно с этим редактор журнала «Германия» Йозеф Плассман, который одновременно являлся начальником отдела культуры и фольклора «Аненербе», получил задание обосновать не только использование юльского светильника, но и само празднование Юля, которое должно было заметить собой празднование Рождества. К декабрю 1936 года Плассманом был подготовлен доклад «Юльская ночь — священная ночь». Поскольку он является важнейшим документом, то позволим себе привести текст этого документа целиком.

«Нордическо-германская вера Бога живет на протяжении тысячелетий в символах и тех, кто создает эти символы. Символы — это не просто украшение, они больше, чем просо эмблемы.

Символы — это отражение внутреннего переживания, которое было воплощено в форме. Они способны таинственным образом беседовать с теми, кто обладает той же кровью и духом, что и люди, создавшие эти символы некогда в древнее время, будучи движимыми переживанием явленного им мира. Именно поэтому символы до сих пор могут беседовать с нами, поэтому они будят в нас те древние переживания, которые являются вечными и неповторимыми. Эти переживания не поддаются анализу с точки зрения психологии или эволюции, так как они происходят из той части души, в которой человеческая природа соприкасается с Божественным началом.

Самым древним переживанием является рождение света. То, что кажется нам преходящим, казалось древним германцам отражением вневременного Отца всего сущего, давшего начало нашей жизни и бытия. Поэтому смерть и жизнь являются отражением вечности бытия. Однако есть священные дни и священные ночи, в которые нам могут быть явлены отблески этого вечного бытия, именно тогда жизнь и смерть соприкасаются друг с другом. В глубокой древности нордический человек, живший на краю Арктики, ежегодно вновь и вновь был охвачен этим волнением. Когда солнце, давно погрузившееся за горизонт, в первый раз показывалось из-за гор и над кромкой ледяного моря, тогда нордического человека охватывала неслыханная радость. Тогда он устраивал праздник, посвященный возрождению света. Несколько иначе это трактовалось немецкими крестьянами, жившими в горах и долинах. Появление света предвещало им начало новой жизни, нового возрастания. Они чувствовали себя внутренне связанными с рождением новой жизни. Божественная искра разгоралась в душе объятого радостью жизни человека и двигала его к свободному труду.

Этот древний свет освящал германца и заставлял выполнять его свое предназначение. Он светил молодым дружинам народной весны, которые направлялись за светом и жизнью, чтобы обжить новые земли внешнего мира — Утграда. Он светил немецким воинам, которые неизменно шагали к победе, подобно тому, как солнце неизменно двигалось по небосводу. Он светил отважным викингам, когда они бороздили своими дракарами темные воды мирового океана. Он светил тем немецким мужчинам и женщинам, которые искали божественное начало в себе, в стороне от чуждых предрассудков, и обретали его в „крошечной искре“, о которой нам поведал мастер Экхарт. Наш народ, славный своим благочестием, создавал различные образы, в которые закладывал рождение света. Например, это древнейший и прекраснейший образ новорожденного ребенка, который лежит в золотой колыбели, будучи окруженным могилами предков. Это выражение светоносной и божественной жизни, которая заключена в роде. Есть и другой образ — это вечнозеленое дерево, которое хранит свою жизнь даже во время ежегодно наступающей темноты, и готово блеснуть этой жизнью в огнях ее ветвей. Есть и третий образ, воспетый во множестве сказаний и сказок. Это златовласая девушка, которая заперта в темнице. Но после высвобождения из плена она вновь вдохновляется жизнью, появляясь на башне в сияющем ореоле. Эта башня осталась в устном предании, превратившись в один из прекраснейших символов. Она украшена колесом годового цикла (священный Юль) и сердец, которые являются символами германской богопричастности. Снизу башни исходит небольшое свечение — это символ света во мраке. Он продолжает светить до того момента, пока не наступит Новый год, пока не случится большой поворот в мире, тогда на верхней части башни вспыхивает большое сияние.

Так в древние времена горел свет на башнях наших предков, от которых мы получили одно-единственное послание — огромное количество сказаний и преданий, благодаря которым эти башенные светильники закрепились в народных обычаях. В этом символе нашли свое выражение и германское героическое мышление, и глубокая германская духовность. Они до сих пор живут в наших рождественских переживаниях, которые не могут быть вытеснены и подменены инородным духом. Поскольку СС, присягнувшие Адольфу Гитлеру, являются самим выражением немецкой души, то рейхсфюрер СС выбрал юльский светильник в качестве рождественского подарка для офицеров. Он вручил его со словами: „Я жалую вам этот светильник. Он воссоздан по древним образам, пришедшим из ранней истории нашего народа. Его огонь должен освещать вам наступающий год в ночь с 31 на 1 января. Свет, идущий изнутри светильника, является символом уходящего года, который провожаем в последний час“.

Поскольку мы являемся железным пределом, который спасает от инородного вторжения и большевистского разложения, мы должны быть немцами до самой глубины души. Мы должны осознанно и восторженно следовать за самым глубоким переживанием, дарованным в самые древние времена. Это переживание запечатлелось в наших символах и в наших народных костюмах. Чтобы построить новое светоносное будущее, мы должны вернуться к крови и духу наших предков! Рейхсфюрер СС дал старт тому процессу, когда создал общество „Немецкое наследие предков“, которое стало боевым содружеством всех, кто стремится вернуть нам утраченную святость наследия предков. Журнал „Германия“ является боевым изданием этого общества. Он стремится к постижению немецкой самости. Это единственный в Германии журнал, который с 1928 года занимается изучением древности, германского прошлого с целью обоснования нашего будущего. На его страницах можно найти документы и источники, свидетельствующие о богатстве нашего тысячелетнего духовного наследия. Наш журнал находит в этих исторических источниках путь к духовному обогащению и указания на вечную цель, которая была заповедована немцам Отцом всего сущего. Декабрьский выпуск журнала будет посвящен нашим немецким рождественским переживаниям, которые были запечатлены в народных символах и формах, дошедших до наших дней. Все подразделения СС и наши друзья должны услышать радостное послание, которое позволит нам обрести души предков. Оно позволит участвовать в величайшем проекте рейхсфюрера СС — обновлении немецкой души с целью возвращения к ее извечным корням».

Позже этот текст был использован Йозефом Плассманом в его книге «Годичный цикл. Путеводитель по наследию немецких предков». Однако самым доскональным образом использование юльского светильника, собственно, как и сам порядок празднования Юля, был прописан в появившейся в 1939 году работе бригадефюрера СС Фрица Вайцеля «Церемонии в СС. Ежегодные праздники в семье служащего СС». Принимая во внимание биографию Вайцеля, едва ли можно заподозрить, что он сам занимался разработкой этих ритуалов. Родился он 27 апреля 1904 года во Франкфурте. После окончания школы он стал учеником слесаря, позже работая механиком. В 1918 году он, как и многие молодые люди того времени, проявил интерес к политике и вступил в социалистическую молодежную организацию. Но он разочаровался в социалистах и примкнул к гитлеровской партии. 21 сентября 1925 года он вступил в НСДАП, получив членский билет № 18833. Находясь сначала в штурмовых отрядах (СА), он постоянно участвовал в уличных стычках и обратил на себя внимание руководства еще только формировавшихся СС. Его карьерному росту мог позавидовать любой. В 1926 году он возглавил эсэсовцев в родном Франкфурте. Год спустя он уже оказался в руководстве СС, и под его началом был целый штандарт (полк). В 1929 году он уже получил чин бригадефюрера СС. Его деятельность осталась незаметной для многих исследователей СС, но именно его Гиммлер не раз направлял в зарубежные командировки для изучения полицейского опыта других стран. Исследование обрядности и праздников было очередным особым заданием Гиммлера. Нет никаких сомнений в том, что Вайцель не являлся автором работ в этой сфере: 34-летний ученик слесаря, не имевший высшего гуманитарного образования, вряд ли мог ориентироваться в годичном цикле древних германцев, привлекать для аргументации богатый исторический и этнографический материал. Скорее всего, идеи, изложенные в книге Вайцеля, были разработаны в «Наследии предков».

Показательным является не только то, что Вайцель использовал аргументацию, предложенную сотрудниками «Наследия предков», но и использовал древнегерманское, а не традиционное немецкое название месяцев. Он писал: «Когда закончился месяц мертвых Небелюнг (ноябрь) и началось священно-ночное[11] время, когда солнце пробуждается ото сна, возрождается после зимней смерти, а темноте долгих ночей рождается свет. Хотя мы, немцы, больше не живем на Крайнем Севере, мы можем понять чувства наших древних предков через переживание рождения света». Само празднование Юля не предполагалось как единовременное торжество. Оно должно было длиться с 6 декабря (день Св. Николая), которое было провозглашено «днем Вотана», до 6 января (Крещение), которое провозглашалось «днем Фригги». Главное торжество должно было приходиться на зимнее солнцестояние, то есть на 21 декабря. Но в СС было решено подстроиться под ставший традиционным для большинства немцев цикл, а потому главные торжества должны были длиться на протяжении 12 дней — с 24 декабря по 6 января.

На весь декабрь было составлено специальное расписание. В первое воскресенье декабря в семье служащего СС должен был быть изготовлен специальный туевый венок, который вывешивался в гостиной комнате. Он украшался красными лентами и красными свечами. Юльский венок символизировал собой, с одной стороны, «солнечное колесо», с другой стороны — вечнозеленые ветви венка должны были намекать на «дерево жизни», являющееся одним из древнейших символов в индоевропейских религиях. Венок не выкидывался после того, как проходил Юль. Он хранился в подвешенном состоянии на специальной древесной ветке. Этот венок менялся лишь на следующий год, с наступлением нового Юля. Надо отметить, что Генрих Гиммлер тяготел к образам деревьев, однако в данном случае полагал, что традиционные рождественские елки были неуместными в семьях служащих СС. Ни в коем случае юльский венок нельзя было украшать электрическими гирляндами или стеклянными игрушками. На юльском венке должны быть размещены четыре красные свечи, каждая из которых зажигается в очередное воскресенье декабря. Мог быть иной вариант — сначала зажигались все четыре свечи, но затем каждую неделю убавлялось по одной, что должно было символизировать уходивший год.

Регламентировались даже угощения, которые должны были подаваться к столу во время длительного празднования Юля. В обязательный список входили: большой пирог, миндальные бисквиты, формованное печенье. Даже эти угощения должны были иметь символическое значение, быть отражением изменений в мире, которые происходят после зимнего солнцестояния. Супруга эсэсовца должна была разыскать старые рецепты для теста. Даже в отношении печенья были установлены настойчивые пожелания, а именно формы, в которых оно должно было выпекаться. Всего выделялось семь форм: петушок (он возвещает о наступлении утра), кабан (как традиционная германская пища для праздников), Вотан-наездник, Вотан-охотник, Прядильщица (богиня Фригг), древо жизни, пара людей. Корме этого не возбранялась, если бы печенье делалось в формах, имевших рунические надписи.

Вайцель рекомендовал служащим СС во время юльских празднеств больше времени уделять детям. В частности, родители должны были донести до них древнюю германскую историю, рассказанную в виде сказок. Предполагалось, что каждое из декабрьских воскресений будет посвящено одной из знаковых сказок. Первое воскресенье — «Красная шапочка», которая должна символизировать закат солнца. Юная девочка в красной шапочке (Солнце) идет навестить свою бабушку, но в темном лесу ее съедает монстр. Из живота девочку извлекает молодой охотник, убивший чудовище. Второе воскресенье — «Белоснежка». Принцесса оказывается в темном лесу, где находит царство гномов (Мать-земля). Ее убивает злая мачеха. Принцесса спит мертвым сном в стеклянном гробу (зимняя обледенелость), но ее пробуждает молодой герой. Третье воскресенье — «Марлена-златовласка». Принцесса с золотыми волосами (Солнце) заточена в темной башне. Без нее мир становится пустым и мертвым. Ее пытается освободить принц, но ему мешает злая невеста. Он отказывается от злой невесты и привозит домой Златовласку. Четвертое воскресенье — «Спящая красавица». Принцесса в башне засыпает глубоким сном, уколовшись веретеном, которое ей подсунула злая старуха. Мир погружается в сон до того момента, пока принцессу своим поцелуем не разбудил молодой принц (зимнее солнцестояние).

6 декабря Вайцель рекомендовал справлять праздник в честь Вотана, который представал в виде «белого наездника». В данном случае интересно не столько почитание Вотана, сколько обрядовая сторона праздника, которая была связана с так называемыми юльскими тарелками. В ночь на 6 декабря юльские тарелки должны были выставлять на подоконник. Наутро они «чудесным» образом должны были быть наполнены яблоками, орехами и печевом. Персональная юльская тарелка должна была иметься у каждого из членов эсэсовской семьи. Родители получали их уже в зрелом возрасте, дети — после рождения во время обряда имянаречения. Тарелка мота быть оловянной, деревянной или керамической. Не регламентировались и ее узоры. Она мота быть украшена изображением «дерева жизни» или рунической надписью. Эта тарелка должна была использоваться на протяжении всей жизни. На Юль и Новый год она использовалась для печева, на обряде имянаречения — как подставка для свечей, на празднике урожая — как хранения яблок, на свадьбе — как поднос для хлеба и соли, во время похоронной церемонии — как сосуд, в котором гас «Свет жизни».

В отличие от традиционных установок, «священная ночь» в эсэсовских семьях должна была справляться не утром, а вечером. В праздничном убранстве кроме туевого венка должна была присутствовать юльская сосна, но на практике ее нередко заменяли елью, а потому не представлялось никакой возможности провести различие между рождественской елкой и «юльским деревом». На «юльском дереве» должно было быть установлено либо 13 (12 месяцев уходящего года + первый месяц приходящего года) либо 27 (три лунных недели, в каждой из которых по девять дней) свечей. Свечи на праздничном дереве зажигались от юльского светильника, но незажженными должны были быть только три из них. Когда в комнату входили жена и дети, то офицер СС должен был зажечь указанные три свечи и произнести: «Этот огонь горит для наших предков, которые сегодня находятся вместе с нами. Этот огонь горит для всех моих товарищей, погибших на войне. Этот огонь горит для наших миллионов немецких братьев, раскиданных по всему миру». После этого можно было исполнить песню: «О, елочка, о, елочка, как зелены твои иголки…» Затем надлежало выслушать по радио поздравительное слово фюрера. Весь оставшийся вечер семья должна была провести, изучая семейные фотографии и рассказывая семейные истории. Затем на стол водружался юльский светильник, внутри которого горела свеча «прошлого года». Ее каждый раз заново зажигали до Нового года, когда устанавливалась свеча на верхнюю часть этого ритуального подсвечника.

После этого юльский светильник перемещался на специальный алтарь, который должен был иметься в доме каждого служащего СС. По своей сути этот алтарь должен был заменить традиционный «красный угол». Как выглядел этот алтарь? Посередине стола стоял юльский светильник. По обе стороны от него находились юльские тарелки. Задняя часть алтаря должна быть задрапирована тканью с немецкими народными узорами. Там же должна была находиться родовая книга эсэсовской семьи. Над алтарем должен был висеть либо портрет Гитлера, либо Генриха Гиммлера. На некоторые праздники юльский светильник сменялся юльским венком. Подобно юльским тарелкам, он мог использоваться для самых различных обрядов и церемоний. На это указывает посвященная немецким родовым праздникам книга Рудофльа Клодвига, которая также была издана в 1939 году. В ней не упоминается юльский светильник, по постоянно встречаются «семейный светильник» и «свадебный светильник». Есть множество подтверждений того, что подразумевался именно юльский светильник. Например, в одном месте говорилось: «Незадолго до полуночи, когда гаснут последние свечи на праздничной елке, родители ставят на обеденный стол семейный светильник и зажигают большую свечу… Внутри его уже говорит огонь, когда он гаснет, то от него зажигается большая свеча, которая является символом нового огня, нового года, в котором должны сбываться все мечты».

Поначалу юльские светильники производились на фарфоровой фабрике в Аллахе. Однако позже к их производству подключилась фирма «ДЕСТ» (Deutsche Erd und Steinwerke GmbH). Согласно статистике в период с 1935 по 1944 год было произведено около 300 тысяч светильников. Как правило, в личном деле служащего СС ставилась отметка, вручался ли ему юльский светильник или нет. При исключении из рядов СС в особых случаях по решению рейхсфюрера СС светильник мог быть реквизирован у его владельца. Как мы понимаем, юльский светильник вручался офицерам СС только один раз. Позже Гиммлер преподносил в качестве подарка уже специальные юльские свечи. Как правило, они были красного цвета, а длина составляла 16 сантиметров. Их изготовлением занималась фирма «Гауч». За эту работу в 1940 году фирма получила 2159 рейхсмарок, в 1941 году — 3874 рейхсмарки. Несмотря на трудности войны, выпуск юльских свечей не прекратился. Это еще раз подтверждает, что они относились к предметам культового предназначения. Дело в том, что с 1943 года хозяйственное управление Берлина объявило в своем предписании, согласно которому выпуск свечей был разрешен только для культовых целей.

Список использованной литературы

Arvidsson, Stefan. Aryan Idols: Indo-European Mythology as Ideology and Science. University of Chicago Press, 2006. 354 S.

Birn, Ruth Bettina: Die höheren SS- und Polizeifuhrer: Himmlers Vertreter im Reich und in den besetzten Gebieten / Ruth Bettina Bim. — Düsseldorf: Droste, 1986. 430 S.

Blum, Karl, Taube Otto (Freiherr von). Affäre Markus: ein Tatsachenbericht. J. Habbel, 1949. 151 S.

Bollmus, Reinhard, Lehnstaedt, Stephan. Das Amt Rosenberg und seine Gegner: Studien zum Machtkampf im nationalsozialistischen Herrschaftssystem. Oldenbourg Wissenschaftsverlag, 2006. 375 S.

Bouchet, Christian. Karl Maria Wiligut le Raspoutine d’Himmler. Collection Sonnenwende. Avatar Editions, 2007. 95 S.

Boydbearn, Damian, Dean, John, Cox, Stephen B. Thule Society: Aeonic Instigators of the 3rd Reich. Coxland Press, 1996. 52 S.

Bronder, Dietrich. Bevor Hitler kam. H. Pfeiffer, 1964. 446 S.

Carmin, E. R. Das schwarze Reich: Geheimgesellschaften; Templerorden, Thule-Gesellschaft, Das Dritte Reich, CIA. Nikol, 2002. 891 S.

Daim, Wilfrield. Der Mann, der Hitler die Ideen gab: Jörg Lanz von Liebenfels. VMA-Verl., 2000. 330 S.

Dow, James R. The Nazification of an academic discipline: folklore in the Third Reich. Indiana University Press, 1994. 354 S.

Diiwel, Klaus. Runenkunde. Sammlung Metzler. Verlag J.B. Metzler, 2008. 278 S.

Engemann F. W. Wegweiser durch das sippen-, rassen- und wappenkundliche Schrifttum des Fachverlages C.A. Starke in Görlitz: 90 Jahre C.A. Starke, 1847–1937. C.A. Starke, 1937. 480 S.

Flowers, Stephen E, Moynihan, Michael. The Secret King: Karl Maria Wiligut, Himmler’s Lords of the Runes. Dominion Press, 2001. 155 S.

Freckmann, Klaus. Die Sinnbildmanie der dreißiger Jahre und ihr Fortleben in der volkstümlichen Deutung historischer Bauweisen. In: Rolf Wilhelm Brednich, Heinz Schmitt (Hrsg.): Symbole. Zur Bedeutung der Zeichen in der Kultur. Münster, 1997. S. 94—112.

Freund, Rene. Braune Magie?: Okkultismus, New Age und Nationalsozialismus. Picus, 1995. 176 S.

Freundeskreis Geomantie. Kommentare, Berichte, Personalia, Themen und Termine. 1999–2003.

Fritsch, Theodor. Der falsche Gott — Beweismaterial gegen Jahwe. 1921. 246 S.

Fritsch, Theodor. Hammerschriften Nr. 9. Ursprung und Wesen des Judentums. 1922. 26 S.

Fuchs, Theodor. Arminius und die Extemsteine: der Kampf um die Geistesfreiheit Europas. Urachhaus, 1981. 198 S.

Gazin-Schwartz Amy, Holtorf, Cornelius. Archaeology and folklore. Routledge, 1999. 287 S.

Gerner, Manfred. Formen, Schmuck und Symbolik im Fachwerkbau. Fraunhofer-IRB-Verlag, 2003. 196 S.

Giefers, Wilhelm Engelbert. Die Extemsteine im Fürstenthum Lippe-Detmold: eine historisch-archäologische Monographie. Schöningh, 2008. 64 S.

Gilbhard, Hermann. Die Thule-Gesellschaft: vom okkulten Mummenschanz zum Hakenkreuz. Kiessling, 1994. 246 S.

Glowka, Hans-Jürgen. Deutsche Okkultgruppen 1875–1937. Arbeitsgemeinschaft für Religions- und Weltanschauungsfragen, 2003. 126 S.

Goodrick-Clarke, Nicholas. Black Sun: Aryan Cults, Esoteric Nazism, and the Politics of Identity. NYU Press, 2003. 371 S.

Großmann, G. Ulrich. Symbole, Runen und die Fraunhofer-Gesellschaft. Zum überraschenden Wiederaufleben der Runenkunde des SS. Rezension von M. Gemer: Formen, Schmuck und Symbolik m Fachwerkbau. Stuttgart 2003. In: AHF-Mitteilungen 64. 2004. S. 18–23.

Halle, Uta. «Die Extemsteine sind bis auf weiteres germanisch!»: prähistorische Archäologie im Dritten Reich. Verlag für Regionalgeschichte, 2002. 573 S.

Hamkens, Freerk Haye. Der Externstem: seine Geschichte und seine Bedeutung. Verlag der Deutschen Hochschullehrerzeitung, 1971.365 S.

Heinemann, Isabel. «Rasse, Siedlung, deutsches Blut»: das Rasse und Siedlungshauptamt der SS und die rassenpolitische Neuordnung Europas. Wallstein Verlag, 2003. 697 S.

Heller, Friedrich Paul, Maegerle, Anton. Thule: vom völkischen Okkultismus bis zur Neuen Rechten. Schmetterling, 1995. 190 S.

Henze, Usch. Osning die Extemsteine: Das verschwiegene Heiligtum Deutschlands und die verlorenen Wurzeln europäischer Kultur. Neue Erde GmbH, 2006. 215 S.

Hundseder, Franziska. Wotans Jünger: neuheidnische Gruppen zwischen Esoterik und Rechtsradikalismus. Heyne, 1998. 191 S.

Hüser, Karl, Brebeck, Wulff E. Wewelsburg 1933—45, Kultstätte des SS-Ordens. Westfalen im Bild. Landschaftsverb. Westfalen-Lippe, Landesbildstelle Westfalen, 1995. 45 S.

Hüser, Karl. Wewelsburg 1933 bis 1945: Kult und Terrorstätte der SS: eine Dokumentation. Schriftenreihe des Kreismuseums Wewelsburg. Verlag Bonifatius-Druckerei, 1987. 465 S.

Hüser, Karl. Dokumentation Wewelsburg 1933–1945 (neunzehnhundertdreiunddreissig bis neunzehnhundertfuenfundvierzig), Kult und Terrorstaette der SS: e. Einfuehrung / Karl Hueser. Unter Mitarb. von Wulff E. Brebeck…. — Berlin: Dt. Inst, fuer Bildung u. Wissenschaft, 1982.

Huth, Otto. Sagen, Sinnbilder, Sitten Des Volkes. A. Boss, 1942. 137 S.

Kater, Michael H. Das Ahnenerbe der SS 1935–1945: Ein Beitrag zur Kulturpolitik des dritten Reiches. Studien zur Zeitgeschichte. Oldenbourg Wissenschaftsverlag, 2006. 529 S.

Kellogg, Michael. The Russian roots of Nazism: white emigres and the making of National Socialism, 1917–1945. New studies in European history. Cambridge University Press, 2005. 327 S.

Koch, Peter-Ferdinand. Himmlers graue Eminenz, Oswald Pohl: und das Wirtschaftsverwaltungshauptamt der SS. «Das Dritte Reich in Dokumenten». Verlag Facta Oblita, 1988. 333 S.

Koneckis, Ralf. Geheimnis Externstem. Homer Beiträge zur Extemstein-Forschung. Topp und Müller, 1995. 128 S.

Lang, Jochen von, Sibyll, Claus. Der Adjutant. Herbig, 1989. 428 S.

Lange, Hans-Jürgen. Otto Rahn und die Suche nach dem Gral: Biografie und Quellen. Arun, 1999. 271 S.

Lange, Hans-Jürgen. Weisthor: Karl-Maria Wiligut: Himmlers Rasputin und seine Erben. Arun, 1998. 319 S.

Leszczynska, Katarzyna. Hexen und Germanen: das Interesse des Nationalsozialismus an der Geschichte der Hexenverfolgung. Transcript Verlag, 2009. 392 S.

List, Guido von. Die Armanenschaft der Ario-Germanen. 1908, 436 S.

Luhrssen, David. Hammer of the gods: Thule Society and the genesis of Nazism. University of Wisconsin-Milwaukee, 1991. 386 S.

McCloud, Russell. Die schwarze Sonne von Tashi Lhunpo. Arun, 1997. 300 S.

Mees, Bernard Thomas. The science of the swastika. Central European University Press, 2008. 363 S.

Mund, Rudolf J. Wiliguts Geheimlehre — Fragmente einer verschollenen Religion. Books on Demand GmbH, 2002. S. 272.

Mund, Rudolf J. Der Rasputin Himmlers: d. Wiligut-Saga. Volkstum-Verl., 1982. 295 S.

Mund, Rudolf J., Weifenstein, Gerhardt von. Mythos schwarze Sonne. Der heilige Gral und das Geheimnis der Wewelsburg. Books on Demand GmbH, 2004. 45 S.

Olsen, Brad. Sacred Places Europe. CCC Publishing, 2007. 344 S.

Pammer, Leopold. Hitler und seine Vorbilder. Tredition, 2009. 229 S.

Ravenscroft, Trevor. The spear of destiny: the occult power behind the spear which pierced the side of Christ. Red Wheel, 1982. 362 S.

Retschlag, Max. Die Alchimie und ihr großes Meisterwerk, der Stein der Weisen. Hummel, 1934. 175 S.

Rose, Detlev. Die Thule-Gesellschaft: Legende — Mythos — Wirklichkeit. Institut für Deutsche Nachkriegsgeschichte. Grabert, 2000. 284 S.

Ruppel, Karl Konrad August. Die Hausmarke: das Symbol der germanischen Sippe. Deutsches Ahnenerbe. Reihe B: Fachwissenschaftliche Untersuchungen: Arbeiten zur Hausmarken- und Sippenzeichenforschung. A. Metzner, 1939. 86 S.

Russel, Stuart l, Schneider, Jost W. Heinrich Himmlers Burg: das weltanschauliche Zentrum der SS; Bildchronik der SS-Schule Haus Wewelsburg 1934–1945. RVG-Verl.- und Vertriebs GmbH, 1989. 214 S.

Schild, Heinrich W., Gregory, Audrey. Der Nordland Verlag und seine Bücher: eine Bibliographie mit Dokumentation zu Verlagsgeschichte und Verlagsproduktion. Berg-Verlag, 2005. 357 S.

Schulte, Jan E. Die SS, Himmler und die Wewelsburg. Schriftenreihe des Kreismuseums Wewelsburg. Schöningh, 2009, 556 S.

Schweizer, Stefan. «Unserer Weltanschauung sichtbaren Ausdruck geben»; nationalsozialistische Geschichtsbilder in historischen Festzügen zum «Tag der Deutschen Kunst». Wallstein Verlag, 2007, 332 S.

Sebottendorf, Rudolf von. Bevor Hitler kam. 1933, 267 S.

Seitz, Ferdinand. Der Creutzwech bei Oesterholz: Beitrag zur Lösung einer umstrittenen Frage. Beiträge zur Extemsteinforschung. Verlag Hohe Warte, 1954. 26 S.

Seitz, Ferdinand. Rätsel um die Extemsteine. Koch vlg, 1953.12 S.

Sörensen, Wulf. Die Stimme der Ahnen. Eine Dichtung, Magdeburg 1936. S. 36.

Speckner, Rolf, Stamm, Christian. Das Geheimnis der Extemsteine: Bilder eine Mysterienstätte. Urachhaus, 2002. 192 S.

Stauff, Philipp. Runenhäuser. List, 1921. 135 S.

Sünner, Rüdiger. Schwarze Sonne: Entfesselung und Missbrauch der Mythen in Nationalsozialismus und rechter Esoterik. Herder Spektrum. Herder, 2003. 256 S.

Surhone, Lambert M., Timpledon, Miriam Т., Marseken, Susan F. Wewelsburg: Renaissance, Battle of the Teutoburg Forest, Carl Gustaf Wrangel, Seven Years’ War, Karl Maria Wiligut, Betascript Publishers, 2010. 144 S.

Wegener, Franz. Alfred Schuler, der letzte deutsche Katharer: Gnosis, Nationalsozialismus und mystische Blutleuchte. Kulturfoerderverein Ruhrg., 2003. 152 S.

Wegener, Franz. Das atlantische Weltbild: Nationalsozialismus und neue Rechte auf der Suche nach dem versunkenen Atlantis. Kulturfoerderverein Ruhrg., 2000. 158 S.

Wegener, Franz. Der Alchemist Franz Tausend: Alchemie und Nationalsozialismus. Kulturfoerderverein Ruhig., 2006. 165 S.

Wegener, Franz. Heinrich Himmler: deutscher Spiritismus, französischer Okkultismus und der Reichsführer SS. Kulturfoerderverein Ruhrg., 2004. 160 S.

Wegener, Franz. Weishaar und der Geheimbund der Guoten: Ariosophie und Kabbala. Kulturfoerderverein Ruhrg., 2005. 162 S.

Weigel, Karl T. Beiträge zur Sinnbildforschung. Metzner, 1943. 139 S.

Weigel, Karl Theodor. Runen und Sinnbilder. A. Metzner, 1940,81 S.

Weihsmann, Helmut. Bauen unterm Hakenkreuz: Architektur des Untergangs. Promedia, 1998. 1166 S.

Weissmann, Karlheinz. Druiden, Goden, weise Frauen: zurück zu Europas alten Göttern. Herder Spektrum. Herder, 1991. 192 S.

Weitzel, Fritz. Die Gestaltung der Feste im Jahres- und Lebenslauf in der SS-Familie. Schutzstaffel Oberabschnitt West. Volk. Verlag, 1934. 79 S.

Werner, Helmut. Hitlers Alchemisten: die geheimen Versuche zur Goldherstellung im KZ Dachau: Voigeschichte und Tatsachenbericht. Melchior, 2010. 192 S.

Wiedemann, Felix, Rassenmutter und Rebellin: Hexenbilder in Romantik, völkischer Bewegung, Neuheidentum und Feminismus. Königshausen & Neumann, 2007. 465 S.

Wirth, Herman. Der neue Extemsteine-Führer. Europ. Sammlung für Urgemeinschaftskunde, 1969. 130 S.

Wirth, Herman. Europäische Urreligion und die Extemsteine. Volkstum-Verl., Landig, 1980. 240 S.

Young, John K. Sacred sites of the Knights Templar: ancient astronomers and the Freemasons at Stonehenge, Rennes-le-Chateau, and Santiago de Compostela. Fair Winds, 2003. 240 S.