Русская драматургия XVIII – XIX вв.

Светает!.. Ах! как скоро ночь минула!

Вчера просилась спать – отказ.

«Ждем друга». – Нужен глаз да глаз,

Не спи, покудова не скатишься со стула.

Теперь вот только что вздремнула,

Уж день!.. Сказать им.

Господа,

Эй! Софья Павловна, беда:

Зашла беседа ваша зá ночь;

Вы глухи? – Алексей Степаныч!

Сударыня!.. – И страх их не берет!

Ну, гость неприглашенный,

Быть может, батюшка войдет!

Прошу служить у барышни влюбленной!

Да расходитесь. Утро. – Что-с?

Который час?

Всё в доме поднялось.

Который час?

Седьмой, осьмой, девятый.

Неправда.

Ах! амур проклятый!

И слышат, не хотят понять,

Ну что бы ставни им отнять?

Переведу часы, хоть знаю: будет гонка,

Заставлю их играть.

Ах! барин!

Барин, да.

Ведь экая шалунья ты, девчонка.

Не мог придумать я, что это за беда!

То флейта слышится, то будто фортопьяно;

Для Софьи слишком было б рано??..

Нет, сударь, я… лишь невзначай…

Вот то-то невзначай, за вами примечай;

Так верно с умыслом.

Ох! зелье, баловница!

Вы баловник, к лицу ль вам эти лица!

Скромна, а ничего кромé

Проказ и ветру на уме.

Пустите, ветреники сами,

Опомнитесь, вы старики…

Почти.

Ну, кто придет, куда мы с вами?

Кому сюда прийти?

Ведь Софья спит?

Сейчас започивала.

Сейчас! А ночь?

Ночь целую читала.

Вишь, прихоти какие завелись!

Всё по-французски, вслух, читает запершись.

Скажи-ка, что глаза ей портить не годится,

И в чтеньи прок-от не велик:

Ей сна нет от французских книг,

А мне от русских больно спится.

Что встанет, доложусь,

Извольте же идти; разбудите, боюсь.

Чего будить? Сама часы заводишь,

На весь квартал симфонию гремишь.

Да полноте-с!

Помилуй, как кричишь.

С ума ты сходишь?

Боюсь, чтобы не вышло из того…

Чего?

Пора, судáрь, вам знать, вы не ребенок;

У девушек сон утренний так тонок;

Чуть дверью скрипнешь, чуть шепнешь:

Всё слышат…

Всё ты лжешь.

Эй, Лиза!

Тс!

Ушел… Ах! от господ подалей;

У них беды себе на всякий час готовь,

Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь.

Что, Лиза, на тебя напало?

Шумишь…

Конечно, вам расстаться тяжело?

До света запершись, и кажется всё мало?

Ах, в самом деле рассвело!

И свет, и грусть. Как быстры ночи!

Тужите, знай, со стороны нет мочи,

Сюда ваш батюшка зашел, я обмерла;

Вертелась перед ним, не помню, что врала;

Ну что же стали вы? поклон, судáрь, отвесьте.

Подите, сердце не на месте;

Смотрите на часы, взгляните-ка в окно:

Валит народ по улицам давно;

А в доме стук, ходьба, метут и убирают.

Счастливые часов не наблюдают.

Не наблюдайте, ваша власть;

А что в ответ за вас, конечно, мне попасть.

Идите; целый день еще потерпим скуку.

Бог с вами-с; прочь возьмите руку.

Что за оказия! Молчалин, ты, брат!

Я-с.

Зачем же здесь? и в этот час?

И Софья!.. Здравствуй, Софья, что ты

Так рано поднялась! а? для какой заботы?

И как вас Бог не в пору вместе свел?

Он только что теперь вошел.

Сейчас с прогулки.

Друг. Нельзя ли для прогулок

Подальше выбрать закоулок?

А ты, сударыня, чуть из постели прыг,

С мужчиной! с молодым! – Занятье для девицы!

Всю ночь читает небылицы,

И вот плоды от этих книг!

А все Кузнецкий мост, и вечные французы:

Оттуда моды к нам, и авторы, и музы:

Губители карманов и сердец!

Когда избавит нас Творец

От шляпок их! чепцов! и шпилек! и булавок!

И книжных и бисквитных лавок!

Позвольте, батюшка, кружится голова;

Я от испуги дух перевожу едва;

Изволили вбежать вы так проворно,

Смешалась я.

Благодарю покорно,

Я скоро к ним вбежал!

Я помешал! я испужал!

Я, Софья Павловна, расстроен сам, день целый

Нет отдыха, мечусь как словно угорелый.

По должности, по службе хлопотня,

Тот пристает, другой, всем дело до меня!

Но ждал ли новых я хлопот? чтоб был обманут…

Кем, батюшка?

Вот попрекать мне станут,

Что без толку всегда журю.

Не плачь, я дело говорю:

Уж об твоем ли не радели

Об воспитаньи! с колыбели!

Мать умерла: умел я принанять

В мадам Розье вторую мать.

Старушку-золото в надзор к тебе приставил:

Умна была, нрав тихий, редких правил.

Одно не к чести служит ей:

За лишних в год пятьсот рублей

Сманить себя другими допустила,

Да не в мадаме сила.

Не надобно иного образца,

Когда в глазах пример отца.

Смотри ты на меня: не хвастаю сложеньем;

Однако бодр и свеж, и дожил до седин,

Свободен, вдов, себе я господин…

Монашеским известен поведеньем!..

Осмелюсь я, судáрь…

Молчать!

Ужасный век! Не знаешь, что начать!

Все умудрились не по лéтам,

А пуще дочери, да сами добряки,

Дались нам эти языки!

Берем же побродяг, и в дом, и по билетам,[76]

Чтоб наших дочерей всему учить, всему —

И танцам! и пенью́! и нежностям! и вздохам!

Как будто в жены их готовим скоморохам.

Ты, посетитель, что? ты здесь, судáрь, к чему?

Безродного пригрел и ввел в мое семейство,

Дал чин асессора и взял в секретари;

В Москву переведен через мое содейство,

И будь не я, коптел бы ты в Твери.

Я гнева вашего никак не растолкую.

Он в доме здесь живет, великая напасть!

Шел в комнату, попал в другую.

Попал или хотел попасть?

Да вместе вы зачем? Нельзя, чтобы случайно.

Вот в чем, однако, случай весь:

Как давиче вы с Лизой были здесь,

Перепугал меня ваш голос чрезвычайно,

И бросилась сюда я со всех ног…

Пожалуй, на меня всю суматоху сложит.

Не в пору голос мой наделал им тревог!

По смутном сне безделица тревожит;

Сказать вам сон: поймете вы тогда.

Что за история?

Вам рассказать?

Ну да.

Позвольте… видите ль… сначала

Цветистый луг; и я искала

Траву

Какую-то, не вспомню наяву.

Вдруг милый человек, один из тех, кого мы

Увидим – будто век знакомы,

Явился тут со мной; и вкрадчив, и умен,

Но робок… знаете, кто в бедности рожден…

Ах! матушка, не довершай удара!

Кто беден, тот тебе не пара.

Потом пропало все: луга и небеса. —

Мы в темной комнате. Для довершенья чуда

Раскрылся пол – и вы оттуда,

Бледны, как смерть, и дыбом волоса!

Тут с громом распахнули двери

Какие-то не люди и не звери,

Нас врознь – и мучили сидевшего со мной.

Он будто мне дороже всех сокровищ,

Хочу к нему – вы тащите с собой:

Нас провожают стон, рев, хохот, свист чудовищ!

Он вслед кричит!.. —

Проснулась. – Кто-то говорит:

Ваш голос был; что, думаю, так рано?

Бегу сюда – и вас обоих нахожу.

Да, дурен сон; как погляжу,

Тут все есть, коли нет обмана:

И черти, и любовь, и страхи, и цветы.

Ну, сударь мой, а ты?

Я слышал голос ваш.

Забавно!

Дался им голос мой, и как себе исправно

Всем слышится и всех сзывает до зари!

На голос мой спешил, за чем же? – говори.

С бумагами-с.

Да! их недоставало.

Помилуйте, что это вдруг припало

Усердье к письменным делам!

Ну, Сонюшка, тебе покой я дам:

Бывают странны сны, а наяву страшнее;

Искала ты себе травы,

На друга набрела скорее;

Повыкинь вздор из головы;

Где чудеса, там мало складу. —

Поди-ка ляг, усни опять.

Идем бумаги разбирать.

Я только нес их для докладу,

Что в ход нельзя пустить без справок, без иных,

Противуречья есть, и многое не дельно.

Боюсь, судáрь, я одного смертельно,

Чтоб множество не накоплялось их;

Дай волю вам, оно бы и засело;

А у меня, что дело, что не дело,

Обычай мой такой:

Подписано, так с плеч долой.

Ну вот у праздника! ну вот вам и потеха!

Однако нет, теперь уж не до смеха;

В глазах темно, и замерла душа;

Грех не беда, молва нехороша.

Что мне молва? Кто хочет, так и судит,

Да батюшка задуматься принудит:

Брюзглив, неугомонен, скор,

Таков всегда, а с этих пор…

Ты можешь посудить…

Сужу-с не по рассказам;

Запрет он вас, – добро еще со мной;

А то, помилуй Бог, как разом

Меня, Молчалина и всех с двора долой.

Подумаешь, как счастье своенравно!

Бывает хуже, с рук сойдет;

Когда ж печальное ничто на ум нейдет,

Забылись музыкой, и время шло так плавно;

Судьба нас будто берегла;

Ни беспокойства, ни сомненья…

А горе ждет из-за угла.

Вот то-то-с, моего вы глупого сужденья

Не жалуете никогда:

Ан вот беда.

На что вам лучшего пророка?

Твердила я: в любви не будет в этой прока

Ни вó веки веков.

Как все московские, ваш батюшка таков:

Желал бы зятя он с звездами да с чинами,

А при звездах не все богаты, между нами;

Ну, разумеется, к тому б

И деньги, чтоб пожить, чтоб мог давать он бáлы;

Вот, например, полковник Скалозуб:

И золотой мешок, и метит в генералы.

Куда как мил! и весело мне страх

Выслушивать о фрунте и рядах;

Он слова умного не выговорил сроду, —

Мне все равно, что за него, что в воду.

Да-с, так сказать, речист, а больно не хитер;

Но будь военный, будь он статский,

Кто так чувствителен, и весел, и остер,

Как Александр Андреич Чацкий!

Не для того, чтоб вас смутить;

Давно прошло, не воротить,

А помнится…

Что помнится? Он славно

Пересмеять умеет всех;

Болтает, шутит, мне забавно;

Делить со всяким можно смех.

И только? будто бы? – Слезами обливался,

Я помню, бедный он, как с вами расставался. —

Что, сударь, плачете? живите-ка смеясь. —

А он в ответ: «Недаром, Лиза, плачу,

Кому известно, что найду я, воротясь?

И сколько, может быть, утрачу!»

Бедняжка будто знал, что года через три…

Послушай, вольности ты лишней не бери.

Я очень ветрено, быть может, поступила,

И знаю, и винюсь; но где же изменила?

Кому? чтоб укорять неверностью могли.

Да, с Чацким, правда, мы воспитаны, росли;

Привычка вместе быть день каждый неразлучно

Связала детскою нас дружбой; но потом

Он съехал, уж у нас ему казалось скучно,

И редко посещал наш дом;

Потом опять прикинулся влюбленным,

Взыскательным и огорченным!!.

Остер, умен, красноречив,

В друзьях особенно счастлив.

Вот об себе задумал он высоко…

Охота странствовать напала на него,

Ах! если любит кто кого,

Зачем ума искать и ездить так далёко?

Где носится? в каких краях?

Лечился, говорят, на кислых он водах,

Не от болезни, чай, от скуки, – повольнее.

И, верно, счастлив там, где люди посмешнее.

Кого люблю я, не таков:

Молчалин за других себя забыть готов,

Враг дерзости, всегда застенчиво, несмело…

Ночь целую с кем можно так провесть!

Сидим, а на дворе давно уж побелело,

Как думаешь? чем заняты?

Бог весть,

Сударыня, мое ли это дело?

Возьмет он руку, к сердцу жмет,

Из глубины души вздохнет,

Ни слова вольного, и так вся ночь проходит,

Рука с рукой, и глаз с меня не сводит. —

Смеешься! можно ли! чем повод подала

Тебе я к хохоту такому!

Мне-с?.. ваша тетушка на ум теперь пришла,

Как молодой француз сбежал у ней из дому.

Голубушка! хотела схоронить

Свою досаду, не сумела:

Забыла волосы чернить

И через три дня поседела.

Вот так же обо мне потом заговорят.

К вам Александр Андреич Чацкий.

Чуть свет – уж на ногах! и я у ваших ног.

Ну, поцелуйте же, не ждали? говорите!

Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.

Удивлены? и только? вот прием!

Как будто не прошло недели,

Как будто бы вчера вдвоем

Мы мочи нет друг другу надоели;

Ни нá волос любви! куда как хороши!

И между тем, не вспомнюсь, без души,

Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,

Верст больше седьмисот пронесся, – ветер, буря;

И растерялся весь, и падал сколько раз —

И вот за подвиги награда!

Ах! Чацкий, я вам очень рада.

Вы рады? в добрый час.

Однако искренно кто ж радуется этак?

Мне кажется, так напоследок,

Людей и лошадей знобя,

Я только тешил сам себя.

Вот, сударь, если бы вы были за дверями,

Ей-богу, нет пяти минут,

Как поминали мы вас тут.

Сударыня, скажите сами.

Всегда, не только что теперь. —

Не можете мне сделать вы упрека.

Кто промелькнет, отворит дверь,

Проездом, случаем, из чужа, из далёка —

С вопросом я, хоть будь моряк:

Не повстречал ли где в почтовой вас карете?

Положимте, что так.

Блажен кто верует, тепло ему на свете! —

Ах! Боже мой! ужли я здесь опять,

В Москве! у вас! да как же вас узнать!

Где время то? где возраст тот невинный,

Когда, бывало, в вечер длинный

Мы с вами явимся, исчезнем тут и там,

Играем и шумим по стульям и столам.

А тут ваш батюшка с мадамой за пикетом;

Мы в темном уголке, и кажется, что в этом!

Вы помните? вздрогнём, что скрипнет столик, дверь…

Ребячество!

Да-с, а теперь

В седьмнадцать лет вы расцвели прелестно,

Неподражаемо, и это вам известно,

И потому скромны, не смотрите на свет.

Не влюблены ли вы? прошу мне дать ответ,

Без думы, полноте смущаться.

Да хоть кого смутят

Вопросы быстрые и любопытный взгляд…

Помилуйте, не вам, чему же удивляться?

Что нового покажет мне Москва?

Вчера был бал, а завтра будет два.

Тот сватался – успел, а тот дал промах.

Все тот же толк, и те ж стихи в альбомах.

Гоненье на Москву. Что значит видеть свет!

Где ж лучше?

Где нас нет.

Ну что ваш батюшка? всё Английского клоба

Старинный, верный член до гроба?

Ваш дядюшка отпрыгал ли свой век?

А этот, как его, он турок или грек?

Тот черномазенький, на ножках журавлиных,

Не знаю, как его зовут,

Куда ни сунься: тут как тут,

В столовых и в гостиных.

А трое из бульварных лиц,

Которые с полвека молодятся?

Родных мильон у них, и с помощью сестриц

Со всей Европой породнятся.

А наше солнышко? наш клад?

На лбу написано: Театр и Маскерад;

Дом зеленью раскрашен в виде рощи,

Сам толст, его артисты тощи.

На бале, помните, открыли мы вдвоем

За ширмами, в одной из комнат посекретней,

Был спрятан человек и щелкал соловьем,

Певец зимой погоды летней.

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,

В ученый комитет который поселился

И с криком требовал присяг,

Чтоб грамоте никто не знал и не учился?

Опять увидеть их мне суждено судьбой!

Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен?

Когда ж постранствуем, воротимся домой,

И дым Отечества нам сладок и приятен!

Вот вас бы с тетушкою свесть,

Чтоб всех знакомых перечесть.

А тетушка? все девушкой, Минервой?

Всё фрейлиной Екатерины Первой?

Воспитанниц и мосек полон дом?

Ах! к воспитанью перейдем.

Что нынче, так же, как издревле,

Хлопочут набирать учителей полки,

Числом поболее, ценою подешевле?

Не то, чтобы в науке далеки;

В России, под великим штрафом,

Нам каждого признать велят

Историком и геогрáфом!

Наш ментор, помните колпак его, халат,

Перст указательный, все признаки ученья

Как наши робкие тревожили умы,

Как с ранних пор привыкли верить мы,

Что нам без немцев нет спасенья!

А Гильоме, француз, подбитый ветерком?

Он не женат еще?

На ком?

Хоть на какой-нибудь княгине,

Пульхерии Андревне, например?

Танцмейстер! можно ли?

Что ж? он и кавалер.

От нас потребуют с именьем быть и в чине,

А Гильоме!.. – Здесь нынче тон каков

На съездах, на больших, по праздникам приходским?

Господствует еще смешенье языков:

Французского с нижегородским?

Смесь языков?

Да, двух, без этого нельзя ж.

Но мудрено из них один скроить, как ваш.

По крайней мере, не надутый.

Вот новости! – я пользуюсь минутой,

Свиданьем с вами оживлен,

И говорлив; а разве нет времен,

Что я Молчалина глупее? Где он, кстати?

Еще ли не сломил безмолвия печати?

Бывало, песенок где новеньких тетрадь

Увидит, пристает: пожалуйте списать.

А впрочем, он дойдет до степеней известных,

Ведь нынче любят бессловесных.

Не человек, змея!

Хочу у вас спросить:

Случалось ли, чтоб вы, смеясь? или в печали?

Ошибкою? добро о ком-нибудь сказали?

Хоть не теперь, а в детстве, может быть.

Когда всё мягко так? и нежно, и незрело?

На что же так давно? вот доброе вам дело:

Звонками только что гремя

И день и ночь по снеговой пустыне,

Спешу к вам голову сломя.

И как вас нахожу? в каком-то строгом чине!

Вот полчаса холодности терплю!

Лицо святейшей богомолки!..

И всё-таки я вас без памяти люблю. —

Послушайте, ужли слова мои все колки?

И клонятся к чьему-нибудь вреду?

Но если так: ум с сердцем не в ладу.

Я в чудаках иному чуду

Раз посмеюсь, потом забуду;

Велите ж мне в огонь: пойду как на обед.

Да, хорошо – сгорите, если ж нет?

Вот и другой!

Ах, батюшка, сон в руку.

Проклятый сон.

Ну выкинул ты штуку!

Три года не писал двух слов!

И грянул вдруг как с облаков.

Здорово, друг, здорово, брат, здорово.

Рассказывай, чай, у тебя готово

Собранье важное вестей?

Садись-ка, объяви скорей.

Как Софья Павловна у вас похорошела!

Вам, людям молодым, другого нету дела,

Как замечать девичьи красоты́:

Сказала что-то вскользь, а ты,

Я чай, надеждами занесся, заколдован.

Ах! нет, надеждами я мало избалован.

«Сон в руку» – мне она изволила шепнуть.

Вот ты задумал…

Я? Ничуть.

О ком ей снилось? что такое?

Я не отгадчик снов.

Не верь ей, все пустое.

Я верю собственным глазам;

Век не встречал, подписку дам,

Что б было ей хоть несколько подобно!

Он всё свое. Да расскажи подробно,

Где был? Скитался столько лет!

Откудова теперь?

Теперь мне до того ли!

Хотел объехать целый свет,

И не объехал сотой доли.

Простите; я спешил скорее видеть вас,

Не заезжал домой. Прощайте! Через час

Явлюсь, подробности малейшей не забуду;

Вам первым, вы потом рассказывайте всюду.

Как хороша!

Который же из двух?

«Ах! батюшка, сон в руку!»

И говорит мне это вслух!

Ну, виноват! Какого ж дал я крюку!

Молчалин давиче в сомненье ввел меня.

Теперь… да в полмя из огня:

Тот нищий, этот франт-приятель;

Отъявлен мотом, сорванцом;

Что за комиссия, Создатель,

Быть взрослой дочери отцом! —

Петрушка, вечно ты с обновкой,

С разодранным локтем. Достань-ка календарь;

Читай не так, как пономарь,

А с чувством, с толком, с расстановкой.

Постой же. – На листе черкни на записном,

Противу будущей недели:

К Прасковье Федоровне в дом

Во вторник зван я на форели.

Куда как чуден создан свет!

Пофилософствуй – ум вскружится;

То бережешься, то обед:

Ешь три часа, а в три дни не сварится!

Отметь-ка, в тот же день… Нет, нет,

В четверг я зван на погребенье.

Ох, род людской! пришло в забвенье,

Что всякий сам туда же должен лезть,

В тот ларчик, где ни стать, ни сесть.

Но память по себе намерен кто оставить

Житьем похвальным, вот пример:

Покойник был почтенный камергер,

С ключом, и сыну ключ[77] умел доставить;

Богат и на богатой был женат;

Переженил детей, внучат;

Скончался; все о нем прискорбно поминают.

Кузьма Петрович! Мир ему! —

Что за тузы в Москве живут и умирают! —

Пиши: в четверг, одно уж к одному,

А может, в пятницу, а может, и в субботу,

Я должен у вдовы, у докторши, крестить.

Она не родила, но по расчету

По моему: должна родить.

А! Александр Андреич, просим,

Садитесь-ка.

Вы заняты?

Поди.

Да, разные дела на память в книгу вносим:

Забудется того гляди.

Вы что-то не весёлы стали;

Скажите, отчего? Приезд не в пору мой?

Уж Софье Павловне какой

Не приключилось ли печали?

У вас в лице, в движеньях суета.

Ах! батюшка, нашел загадку,

Не весел я!.. В мои лета

Не можно же пускаться мне вприсядку!

Никто не приглашает вас;

Я только что спросил два слова

Об Софье Павловне, быть может, нездорова?

Тьфу, Господи прости! Пять тысяч раз

Твердит одно и то же!

То Софьи Павловны на свете нет пригоже,

То Софья Павловна больна.

Скажи, тебе понравилась она?

Обрыскал свет; не хочешь ли жениться?

А вам на что?

Меня не худо бы спроситься,

Ведь я ей несколько сродни;

По крайней мере, искони

Отцом недаром называли.

Пусть я посватаюсь, вы что бы мне сказали?

Сказал бы я, во-первых: не блажи,

Именьем, брат, не управляй оплошно,

А, главное, поди-тка послужи.

Служить бы рад, прислуживаться тошно.

Вот то-то, все вы гордецы!

Спросили бы, как делали отцы?

Учились бы, на старших глядя:

Мы, например, или покойник дядя,

Максим Петрович: он не то на серебре,

На золоте едал; сто человек к услугам;

Весь в орденах; езжал-то вечно цугом;

Век при дворе, да при каком дворе!

Тогда не то, что ныне,

При государыне служил Екатерине.

А в те поры все важны! в сорок пуд…

Раскланяйся – тупеем[78] не кивнут.

Вельможа в случае – тем паче:

Не как другой, и пил и ел иначе.

А дядя! что твой князь? что граф?

Сурьезный взгляд, надменный нрав.

Когда же надо подслужиться,

И он сгибался вперегиб:

На кýртаге[79] ему случилось обступиться;

Упал, да так, что чуть затылка не пришиб;

Старик заохал, голос хрипкой;

Был высочайшею пожалован улыбкой;

Изволили смеяться; как же он?

Привстал, оправился, хотел отдать поклон,

Упал вдругóрядь – уж нарочно,

А хохот пуще; он и в третий так же точно.

А? как по-вашему? по-нашему – смышлен.

Упал он больно, встал здорово.

Зато, бывало, в вист кто чаще приглашен?

Кто слышит при дворе приветливое слово?

Максим Петрович! Кто пред всеми знал почет?

Максим Петрович! Шутка!

В чины выводит кто и пенсии дает?

Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, – ну-тка!

И точно, начал свет глупеть,

Сказать вы можете, вздохнувши;

Как посравнить да посмотреть

Век нынешний и век минувший:

Свежо предание, а верится с трудом;

Как тот и славился, чья чаще гнулась шея;

Как не в войне, а в мире брали лбом,

Стучали об пол не жалея!

Кому нужда – тем спесь, лежи они в пыли,

А тем, кто выше, лесть, как кружево, плели.

Прямой был век покорности и страха,

Всё под личиною усердия к царю.

Я не об дядюшке об вашем говорю;

Его не возмутим мы праха;

Но между тем кого охота заберет,

Хоть в раболепстве самом пылком,

Теперь, чтобы смешить народ,

Отважно жертвовать затылком?

А сверстничек, а старичок

Иной, глядя на тот скачок

И разрушаясь в ветхой коже,

Чай, приговаривал: ах! если бы мне тоже!

Хоть есть охотники поподличать везде,

Да нынче смех страшит; и держит стыд в узде;

Недаром жалуют их скупо государи.

Ах! боже мой! он карбонари![80]

Нет, нынче свет уж не таков.

Опасный человек!

Вольнее всякий дышит

И не торопится вписаться в полк шутов.

Что говорит! и говорит, как пишет!

У покровителей зевать на потолок,

Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,

Подставить стул, поднять платок.

Он вольность хочет проповедать!

Кто путешествует, в деревне кто живет…

Да он властей не признает!

Кто служит делу, а не лицам…

Строжайше б запретил я этим господам

На выстрел подъезжать к столицам.

Я, наконец, вам отдых дам…

Терпенья, мочи нет, досадно.

Ваш век бранил я беспощадно,

Предоставляю вам во власть:

Откиньте часть,

Хоть нашим временам в придачу,

Уж так и быть, я не поплачу.

И знать вас не хочу, разврата не терплю.

Я досказал.

Добро, заткнул я уши.

На что ж? я их не оскорблю.

Вот рыскают по свету, бьют баклуши,

Воротятся, от них порядка жди.

Я перестал…

Пожалуй, пощади.

Длить споры не мое желанье…

Хоть душу отпусти на покаянье!

Полковник Скалозуб.

Тебя уж упекут

Под суд, как пить дадут.

Пожаловал к вам кто-то на дом.

Не слушаю! под суд!

К вам человек с докладом.

Не слушаю, под суд! под суд!

Да обернитесь, вас зовут.

А? бунт? ну так и жду содома.

Полковник Скалозуб. Прикажете принять?

Ослы! сто раз вам повторять?

Принять его, позвать, просить, сказать, что дома,

Что очень рад. Пошел же, торопись.

Пожало-ста, судáрь, при нем остерегись:

Известный человек, солидный,

И знаков тьму отличья нахватал;

Не по летам и чин завидный,

Не нынче-завтра генерал.

Пожало-ста при нем веди себя скромненько…

Эх! Александр Андреич, дурно, брат!

Ко мне он жалует частенько;

Я всякому, ты знаешь, рад.

В Москве прибавят вечно втрое:

Вот будто женится на Софьюшке. Пустое!

Он, может быть, и рад бы был душой,

Да надобности сам не вижу я большой

Дочь выдавать ни завтра, ни сегодня;

Ведь Софья молода. А впрочем, власть Господня.

Пожало-ста при нем не спорь ты вкривь и вкось

И завиральные идеи эти брось.

Однако нет его! какую бы причину…

А! знать, ко мне пошел в другую половину.

Как суетится! что за прыть!

А Софья? – Нет ли впрямь тут жениха какого?

С которых пор меня дичатся, как чужого!

Как здесь бы ей не быть!!.

Кто этот Скалозуб? отец им сильно бредит,

А может быть, не только что отец…

Ах! тот скажи любви конец,

Кто на три года вдаль уедет.

Сергей Сергеич, к нам сюда-с.

Прошу покорно, здесь теплее;

Прозябли вы, согреем вас;

Отдушничек отвéрнем поскорее.

Зачем же лазить, например,

Самим!.. Мне совестно, как честный офицер.

Неужто для друзей не делать мне ни шагу!

Сергей Сергеич, дорогой!

Кладите шляпу, сденьте шпагу;

Вот вам софа, раскиньтесь на покой.

Куда прикажете, лишь только бы усесться.

Ах! батюшка, сказать, чтоб не забыть:

Позвольте нам своими счесться, —

Хоть дальними, – наследства не делить;

Не знали вы, а я подавно, —

Спасибо, научил двоюродный ваш брат, —

Как вам доводится Настасья Николавна?

Не знаю-с, виноват;

Мы с нею вместе не служили.

Сергей Сергеич, это вы ли!

Нет! я перед родней, где встретится, ползком;

Сыщу ее на дне морском.

При мне служáщие чужие очень редки;

Всё больше сестрины, свояченицы детки;

Один Молчалин мне не свой,

И то затем, что деловой.

Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку,

Ну как не порадеть родному человечку!..

Однако братец ваш мне друг и говорил,

Что вами выгод тьму по службе получил.

В тринадцатом году мы отличались с братом

В тридцатом егерском, а после в сорок пятом.

Да! счастье, у кого есть эдакий сынок!

Имеет, кажется, в петличке орденок? —

За третье августа; засели мы в траншею:

Ему дан с бантом, мне на шею.

Любезный человек, и посмотреть – так хват;

Прекрасный человек двоюродный ваш брат.

Но крепко набрался каких-то новых правил.

Чин следовал ему: он службу вдруг оставил,

В деревне книги стал читать.

Вот молодость!.. читать!.. а после – хвать!..

Вы повели себя исправно,

Давно полковники, а служите недавно.

Довольно счастлив я в товарищах моих,

Вакансии как раз открыты;

То старших выключат иных,

Другие, смотришь, перебиты.

Да, чем кого Господь поищет, вознесет!

Бывает, моего счастливее везет.

У нас в пятнадцатой дивизии, не дале,

Об нашем хоть сказать бригадном генерале.

Помилуйте, а вам чего недостает?

Не жалуюсь, не обходили,

Однако за полком два года поводили.

В погонь ли за полком?

Зато, конечно, в чем другом

За вами далеко тянуться.

Нет-с, стáрее меня по корпусу найдутся,

Я с восемьсот девятого служу;

Да, чтоб чины добыть, есть многие каналы;

Об них как истинный философ я сужу:

Мне только бы досталось в генералы.

И славно судите, дай Бог здоровье вам

И генеральский чин; а там

Зачем откладывать бы дальше,

Речь завести об генеральше?

Жениться? Я ничуть не прочь.

Что ж? у кого сестра, племянница есть, дочь;

В Москве ведь нет невестам перевода;

Чего? плодятся год от года;

А батюшка, признайтесь, что едва

Где сыщется столица, как Москва.

Дистанции огромного размера.

Вкус, батюшка, отменная манера,

На всё свои законы есть:

Вот, например, у нас уж исстари ведется,

Что по отцу и сыну честь;

Будь плохенький, да если наберется

Душ тысячки две родовых —

Тот и жених.

Другой хоть прытче будь, надутый чванством,

Пускай себе разумником слыви,

А в сéмью не включат. На нас не подиви.

Ведь только здесь еще и дорожат дворянством.

Да это ли одно? Возьмите вы хлеб-соль:

Кто хочет к нам пожаловать, – изволь,

Дверь отперта для званых и незваных,

Особенно из иностранных;

Хоть честный человек, хоть нет,

Для нас равнёхонько, про всех готов обед.

Возьмите вы от головы до пяток,

На всех московских есть особый отпечаток.

Извольте посмотреть на нашу молодежь,

На юношей – сынков и внýчат,

Журим мы их, а если разберешь, —

В пятнадцать лет учителей научат!

А наши старички?? – Как их возьмет задор,

Засудят об делах, что слово – приговор, —

Ведь столбовые всё, в ус никого не дуют,

И об правительстве иной раз так толкуют,

Что если б кто подслушал их… беда!

Не то, чтоб новизны вводили, – никогда,

Спаси нас Боже! Нет. А придерутся

К тому, к сему, а чаще ни к чему,

Поспорят, пошумят, и… разойдутся.

Прямые канцлеры в отставке – по уму!

Я вам скажу: знать, время не приспело,

Но что без них не обойдется дело. —

А дамы? – сунься кто, попробуй, овладей;

Судьи́ всему, везде, над ними нет судей;

За картами когда восстанут общим бунтом,

Дай Бог терпение, – ведь сам я был женат.

Скомандовать велите перед фрунтом!

Присутствовать пошлите их в Сенат!

Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна!

Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна!

А дочек кто видал, – всяк голову повесь…

Его величество король был прусский здесь;

Дивился не путем московским он девицам,

Их благонравью, а не лицам.

И точно, можно ли воспитаннее быть!

Умеют же себя принарядить

Тафтицей, бархатцем и дымкой,

Словечка в простоте не скажут, всё с ужимкой;

Французские романсы вам поют

И верхние выводят нотки,

К военным людям так и льнут,

А потому, что патриотки.

Решительно скажу: едва

Другая сыщется столица, как Москва.

По моему сужденью,

Пожар способствовал ей много к украшенью.

Не поминайте нам, уж мало ли крехтят:

С тех пор дороги, тротуары,

Дома и всё на новый лад.

Дома новы́, но предрассудки стары.

Порадуйтесь, не истребят

Ни годы их, ни моды, ни пожары.

Эй, завяжи на память узелок;

Просил я помолчать, не велика услуга.

Позвольте, батюшка. Вот-с – Чацкого, мне друга,

Андрея Ильича покойного сынок:

Не служит, то есть в том он пользы не находит,

Но захоти – так был бы деловой.

Жаль, очень жаль, он малый с головой,

И славно пишет, переводит.

Нельзя не пожалеть, что с эдаким умом…

Нельзя ли пожалеть об ком-нибудь другом?

И похвалы мне ваши досаждают.

Не я один, все так же осуждают.

А судьи кто? – За древностию лет

К свободной жизни их вражда непримирима,

Сужденья черпают из забыты́х газет

Времен Очаковских и покоренья Крыма;

Всегда готовые к журьбе,

Поют всё песнь одну и ту же,

Не замечая об себе:

Что старее, то хуже.

Где, укажите нам, отечества отцы,

Которых мы должны принять за образцы?

Не эти ли, грабительством богаты?

Защиту от суда в друзьях нашли, в родстве,

Великолепные соорудя палаты,

Где разливаются в пирах и мотовстве

И где не воскресят клиенты-иностранцы

Прошедшего житья подлейшие черты.

Да и кому в Москве не зажимали рты

Обеды, ужины и танцы?

Не тот ли, вы к кому меня еще с пелен,

Для замыслов каких-то непонятных,

Дитёй возили на поклон?

Тот Нестор[81] негодяев знатных,

Толпою окруженный слуг;

Усердствуя, они в часы вина и драки

И честь и жизнь его не раз спасали: вдруг

На них он выменил борзые три собаки!!!

Или вон тот еще, который для затей

На крепостной балет согнал на многих фурах

От матерей, отцов отторженных детей?!

Сам погружен умом в зефирах и в амурах,

Заставил всю Москву дивиться их красе!

Но должников не согласил к отсрочке:

Амуры и Зефиры все

Распроданы поодиночке!!!

Вот те, которые дожи́ли до седин!

Вот уважать кого должны мы на безлюдьи!

Вот наши строгие ценители и судьи!

Теперь пускай из нас один,

Из молодых людей, найдется – враг исканий,

Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,

В науки он вперит ум, алчущий познаний;

Или в душе его сам Бог возбудит жар

К искусствам творческим, высоким и прекрасным, —

Они тотчас: разбой! пожар!

И прослывет у них мечтателем! опасным!! —

Мундир! один мундир! Он в прежнем их быту

Когда-то укрывал, расшитый и красивый,

Их слабодушие, рассудка нищету;

И нам за ними в путь счастливый!

И в женах, дочерях – к мундиру та же страсть!

Я сам к нему давно ль от нежности отрекся?!

Теперь уж в это мне ребячество не впасть;

Но кто б тогда за всеми не повлекся?

Когда из гвардии, иные от двора

Сюда на время приезжали, —

Кричали женщины: ура!

И в воздух чепчики бросали!

Уж втянет он меня в беду.

Сергей Сергеич, я пойду

И буду ждать вас в кабинете.

Мне нравится, при этой смете

Искусно как коснулись вы

Предубеждения Москвы

К любимцам, к гвардии, к гвардейским, к гвардионцам;

Их золоту, шитью дивятся, будто солнцам!

А в Первой армии когда отстали? в чем?

Всё так прилажено, и тальи все так узки,

И офицеров вам начтем,

Что даже говорят, иные, по-французски.

Ах! Боже мой! упал, убился! —

Кто?

Кто это?

С кем беда?

Она мертва со страху!

Да кто? откудова?

Ушибся обо что?

Уж не старик ли наш дал маху?

Кому назначено-с, не миновать судьбы:

Молчалин нá лошадь садился, ногу в стремя.

А лошадь на дыбы,

Он об землю и прямо в темя.

Поводья затянул. Ну жалкий же ездок.

Взглянуть, как треснулся он, грудью или в бок?

Помочь ей чем? Скажи скорее.

Там в комнате вода стоит.

Стакан налейте.

Уж налит.

Шнуровку отпусти вольнее,

Виски ей уксусом потри,

Опрыскивай водой. Смотри:

Свободнее дыханье стало.

Повеять чем?

Вот опахало.

Гляди в окно,

Молчалин на ногах давно!

Безделица ее тревожит.

Да-с; барышнин несчастен нрав:

Со стороны смотреть не может,

Как люди падают стремглав.

Опрыскивай еще водою.

Вот так. Еще. Еще.

Кто здесь со мною?

Я точно как во сне.

Где он? что с ним? Скажите мне.

Пускай себе сломил бы шею,

Вас чуть было не уморил.

Убийственны холодностью своею!

Смотреть на вас, вас слушать нету сил.

Прикажете мне за него терзаться?

Туда бежать, там быть, помочь ему стараться.

Чтоб оставались вы без помощи одне?

На что вы мне?

Да, правда, не свои беды́ – для вас забавы,

Отец родной убейся – все равно.

Пойдем туда, бежим.

Опомнитесь! куда вы?

Он жив, здоров, смотрите здесь в окно.

Смятенье! обморок! поспешность! гнев! испуга!

Так можно только ощущать,

Когда лишаешься единственного друга.

Сюда идут. Руки не может он поднять.

Желал бы с ним убиться…

Для компаньи?

Нет, оставайтесь при желаньи.

Воскрес и невредим, рука

Ушиблена слегка,

И, впрочем, все фальшивая тревога.

Я вас перепугал, простите ради Бога.

Ну! я не знал, что будет из того

Вам ирритация.[82] Опрóметью вбежали. —

Мы вздрогнули. – Вы в обморок упали,

И что ж? – весь страх из ничего.

Ах! очень вижу, из пустого,

А вся еще теперь дрожу.

С Молчалиным ни слова!

Однако о себе скажу,

Что не труслива. Так, бывает,

Карета свалится, – подымут: я опять

Готова сызнова скакать;

Но все малейшее в других меня пугает,

Хоть нет великого несчастья от того,

Хоть незнакомый мне, – до этого нет дела.

Прощенья просит у него,

Что раз о ком-то пожалела!

Позвольте, расскажу вам весть:

Княгиня Ласова какая-то здесь есть,

Наездница, вдова, но нет примеров,

Чтоб ездило с ней много кавалеров.

На днях расшиблась в пух, —

Жокё[83] не поддержал, считал он, видно, мух.

И без того она, как слышно, неуклюжа,

Теперь ребра недостает,

Так для поддержки ищет мужа.

Ах! Александр Андреич, вот —

Яви́тесь, вы вполне великодушны:

К несчастью ближнего вы так неравнодушны.

Да-с, это я сейчас явил

Моим усерднейшим стараньем,

И прысканьем, и оттираньем;

Не знаю для кого, но вас я воскресил.

Вы вечером к нам будете?

Как рано?

Пораньше: съедутся домашние друзья

Потанцевать под фортопьяно,

Мы в трауре, так балу дать нельзя.

Явлюсь, но к батюшке зайти я обещался,

Откланяюсь.

Прощайте.

Ваш слуга.

Молчалин! как во мне рассудок цел остался!

Ведь знаете, как жизнь мне ваша дорога!

Зачем же ей играть, и так неосторожно?

Скажите, что у вас с рукой?

Не дать ли капель вам? не нужен ли покой?

Пошлемте к доктору, пренебрегать не должно.

Платком перевязал, не больно мне с тех пор.

Ударюсь об заклад, что вздор,

И если б не к лицу, не нужно перевязки;

А то не вздор, что вам не избежать огласки:

На смех, того гляди, подымет Чацкий вас;

И Скалозуб, как свой хохол закрутит,

Расскажет обморок, прибавит сто прикрас;

Шутить и он горазд, ведь нынче кто не шутит!

А кем из них я дорожу?

Хочу – люблю, хочу – скажу.

Молчалин! будто я себя не принуждала?

Вошли вы, слова не сказала,

При них не смела я дохнуть,

У вас спросить, на вас взглянуть.

Нет, Софья Павловна, вы слишком откровенны.

Откуда скрытность почерпнуть!

Готова я была в окошко к вам прыгнýть.

Да что мне до кого? до них? до всей вселенны?

Смешно? – пусть шутят их; досадно? – пусть бранят.

Не повредила бы нам откровенность эта.

Неужто на дуэль вас вызвать захотят?

Ах! злые языки страшнее пистолета.

Сидят они у батюшки теперь,

Вот кабы вы порхнули в дверь

С лицом веселым, беззаботно:

Когда нам скажут, что хотим,

Куда как верится охотно!

И Александр Андреич, – с ним

О прежних днях, о тех проказах

Поразвернитесь-ка в рассказах:

Улыбочка и пара слов,

И кто влюблен – на всё готов.

Я вам советовать не смею.

Хотите вы?.. Пойду любезничать сквозь слез;

Боюсь, что выдержать притворства не сумею.

Зачем сюда Бог Чацкого принес!

Веселое созданье ты! живое!

Прошу пустить, и без меня вас двое.

Какое личико твое!

Как я тебя люблю!

А барышню?

Ее

По должности, тебя…

От скуки!

Прошу подальше руки!

Есть у меня вещицы три:

Есть туалет, прехитрая работа —

Снаружи зеркальцо и зеркальцо внутри,

Кругом всё прорезь, позолота;

Подушечка, из бисера узор;

И перламутровый прибор:

Игольничек и ножинки, как милы!

Жемчужинки, растертые в белилы!

Помада есть для губ и для других причин,

С духами сткляночки: резéда и жасмин.

Вы знаете, что я не льщусь на интересы;

Скажите лучше, почему

Вы с барышней скромны, а с горнишной повесы?

Сегодня болен я, обвязки не сниму;

Приди в обед, побудь со мною;

Я правду всю тебе открою.

Была у батюшки, там нету никого.

Сегодня я больна и не пойду обедать.

Скажи Молчалину и позови его,

Чтоб он пришел меня проведать.

Ну! люди в здешней стороне!

Она к нему, а он ко мне,

А я… одна лишь я любви до смерти трушу.

А как не полюбить буфетчика Петрушу!

Дождусь ее и вынужу признанье:

Кто, наконец, ей мил? Молчалин! Скалозуб!

Молчалин прежде был так глуп!..

Жалчайшее созданье!

Уж разве поумнел?.. А тот —

Хрипун,[84] удавленник, фагот,

Созвездие маневров и мазурки!

Судьба любви – играть ей в жмурки,

А мне…

Вы здесь? я очень рад.

Я этого желал.

И очень невпопад.

Конечно, не меня искали?

Я не искала вас.

Дознаться мне нельзя ли,

Хоть и некстати, нýжды нет:

Кого вы любите?

Ах! Боже мой! весь свет.

Кто более вам мил?

Есть многие, родные.

Все более меня?

Иные.

И я чего хочу, когда все решено?

Мне в пéтлю лезть, а ей смешно.

Хотите ли знать истины два слова?

Малейшая в ком странность чуть видна,

Веселость ваша не скромна,

У вас тотчас уж остротá готова,

А сами вы…

Я сам? не правда ли, смешон?

Да! грозный взгляд, и резкий тон,

И этих в вас особенностей бездна;

А над собой гроза куда не бесполезна.

Я странен, а не странен кто ж?

Тот, кто на всех глупцов похож;

Молчалин, например…

Примеры мне не новы;

Заметно, что вы желчь на всех излить готовы;

А я, чтоб не мешать, отсюда уклонюсь.

Постойте же.

Раз в жизни притворюсь.

Оставимте мы эти пренья,

Перед Молчалиным не прав я, виноват;

Быть может, он не то, что три года назад:

Есть на земле такие превращенья

Правлений, климатов, и нравов, и умов;

Есть люди важные, слыли за дураков:

Иной по армии, иной плохим поэтом,

Иной… Боюсь назвать, но признаны всем светом,

Особенно в последние года,

Что стали умны хоть куда.

Пускай в Молчалине ум бойкий, гений смелый,

Но есть ли в нем та страсть? то чувство?

пылкость та?

Чтоб, кроме вас, ему мир целый

Казался прах и суета?

Чтоб сердца каждое биенье

Любовью ускорялось к вам?

Чтоб мыслям были всем и всем его делам

Душою – вы, вам угожденье?..

Сам это чувствую, сказать я не могу;

Но что теперь во мне кипит, волнует, бесит,

Не пожелал бы я и личному врагу.

А он?.. смолчит и голову повесит.

Конечно, смирен, все такие не резвы́;

Бог знает, в нем какая тайна скрыта;

Бог знает, за него что выдумали вы,

Чем голова его ввек не была набита.

Быть может, качеств ваших тьму,

Любуясь им, вы придали ему;

Не грешен он ни в чем, вы во сто раз грешнее.

Нет! Нет! пускай умен, час от часу умнее,

Но вас он стоит ли? вот вам один вопрос.

Чтоб равнодушнее мне понести утрату,

Как человеку вы, который с вами взрос,

Как другу вашему, как брату,

Мне дайте убедиться в том;

Потом

От сумасшествия могу я остеречься;

Пущусь подалее простыть, охолодеть,

Не думать о любви, но буду я уметь

Теряться пó свету, забыться и развлечься.

Вот нехотя с ума свела!

Что притворяться?

Молчалин давиче мог без руки остаться,

Я живо в нем участье приняла;

А вы, случась на эту пору,

Не позаботились расчесть,

Что можно доброй быть ко всем и без разбору;

Но, может, истина в догадках ваших есть,

И горячо его беру я под защиту.

Зачем же быть, скажу вам напрямик,

Так невоздержну на язык?

В презреньи к людям так нескрыту?..

Что и смирнейшему пощады нет!.. чего?

Случись кому назвать его:

Град колкостей и шуток ваших грянет.

Шутить! и век шутить! как вас на это станет!

Ах! Боже мой! неýжли я из тех,

Которым цель всей жизни – смех?

Мне весело, когда смешных встречаю,

А чаще с ними я скучаю.

Напрасно: это все относится к другим,

Молчалин вам наскучил бы едва ли,

Когда б сошлись короче с ним.

Зачем же вы его так коротко узнали?

Я не старалась, Бог нас свел.

Смотрите, дружбу всех он в доме приобрел:

При батюшке три года служит,

Тот часто бéз толку сердит,

А он безмолвием его обезоружит,

От доброты души простит.

И между прочим

Веселостей искать бы мог;

Ничуть: от старичков не ступит за порог;

Мы рéзвимся, хохочем;

Он с ними целый день засядет, рад не рад,

Играет…

Целый день играет!

Молчит, когда его бранят!

Она его не уважает.

Конечно, нет в нем этого ума,

Что гений для иных, а для иных чума,

Который скор, блестящ и скоро опротивит,

Который свет ругает наповал,

Чтоб свет об нем хоть что-нибудь сказал;

Да эдакий ли ум семейство осчастливит?

Сатира и мораль – смысл этого всего?

Она не ставит в грош его.

Чудеснейшего свойства

Он, наконец: уступчив, скромен, тих,

В лице ни тени беспокойства,

И на душе проступков никаких,

Чужих и вкривь и вкось не рубит, —

Вот я за что его люблю.

Шалит, она его не любит.

Докончить я вам пособлю

Молчалина изображенье.

Но Скалозуб? вот загляденье:

За армию стоит горой

И прямизною стана,

Лицом и голосом герой…

Не моего романа.

Не вашего? кто разгадает вас?

Сударыня, за мной сейчас

К вам Алексей Степаныч будет.

Простите, надобно идти мне поскорей.

Куда?

К прихмахеру.

Бог с ним.

Щипцы простудит.

Пускай себе…

Нельзя, ждем нá вечер гостей.

Бог с вами, остаюсь опять с моей загадкой.

Однако дайте мне зайти, хотя украдкой,

К вам в комнату на несколько минут;

Там стены, воздух – всё приятно!..

Согреют, оживят, мне отдохнуть дадут

Воспоминания об том, что невозвратно!

Не засижусь, войду, всего минуты две,

Потом, подумайте, член Английского клуба,

Я там дни целые пожертвую молве

Про ум Молчалина, про душу Скалозуба.

Ах! Софья! Неужли́ Молчалин избран ей!

А чем не муж? Ума в нем только мало:

Но чтоб иметь детей,

Кому ума недоставало?

Услужлив, скромненький, в лице румянец есть.

Вон он на цыпочках, и не богат словами;

Какою ворожбой умел к ней в сердце влезть!

Нам, Алексей Степаныч, с вами

Не удалось сказать двух слов.

Ну, образ жизни ваш каков?

Без горя нынче? без печали?

По-прежнему-с.

А прежде как живали?

День зá день, нынче, как вчера.

К перу от карт? и к картам от пера?

И положённый час приливам и отливам?

По мере я трудов и сил,

С тех пор как числюсь по Архивам,

Три награжденья получил.

Взманили почести и знатность?

Нет-с, свой талант у всех…

У вас?

Два-с.

Умеренность и аккуратность.

Чудеснейшие два! и стоят наших всех.

Вам не дались чины, по службе неуспех?

Чины людьми даются,

А люди могут обмануться.

Как удивлялись мы!

Какое ж диво тут?

Жалели вас.

Напрасный труд.

Татьяна Юрьевна рассказывала что-то,

Из Петербурга воротясь,

С министрами про вашу связь,

Потом разрыв…

Ей почему забота?

Татьяне Юрьевне!

Я с нею не знаком.

С Татьяной Юрьевной!!

С ней век мы не встречались;

Слыхал, что вздорная.

Да это, полно, та ли-с?

Татьяна Юрьевна!!! Известная, – притом

Чиновные и должностные —

Все ей друзья и все родные;

К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам.

На что же?

Так: частенько там

Мы покровительство находим, где не метим.

Я езжу к женщинам, да только не за этим.

Как обходительна! добра! мила! проста!

Балы дает нельзя богаче,

От Рождества и до поста,

И летом праздники на даче.

Ну, право, чтó бы вам в Москве у нас служить?

И награжденья брать и весело пожить?

Когда в делах – я от веселий прячусь,

Когда дурачиться – дурачусь,

А смешивать два эти ремесла

Есть тьма искусников, я не из их числа.

Простите; впрочем, тут не вижу преступленья;

Вот сам Фома Фомич, знаком он вам?

Ну что ж?

При трех министрах был начальник отделенья;

Переведен сюда…

Хорош!

Пустейший человек, из самых бестолковых.

Как можно! слог его здесь ставят в образец!

Читали вы?

Я глупостей не чтец,

А пуще образцовых.

Нет, мне так довелось с приятностью прочесть,

Не сочинитель я…

И по всему заметно.

Не смею моего сужденья произнесть.

Зачем же так секретно?

В мои летá не должно сметь

Свое суждение иметь.

Помилуйте, мы с вами не ребяты;

Зачем же мнения чужие только святы?

Ведь надобно ж зависеть от других.

Зачем же надобно?

В чинах мы небольших.

С такими чувствами, с такой душою,

Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!

Эй, Филька, Фомка, ну, ловчей!

Столы для карт, мел, щеток и свечей!

Скажите барышне скорее, Лизавета:

Наталья Дмитревна, и с мужем, и к крыльцу

Еще подъехала карета.

Не ошибаюсь ли!.. он точно, по лицу…

Ах! Александр Андреич, вы ли?

С сомненьем смотрите от ног до головы:

Неужли так меня три года изменили?

Я полагала вас далёко от Москвы.

Давно ли?

Нынче лишь…

Надолго?

Как случится.

Однако кто, смотря на вас, не подивится?

Полнее прежнего, похорошели страх;

Моложе вы, свежее стали;

Огонь, румянец, смех, игра во всех чертах.

Я замужем.

Давно бы вы сказали!

Мой муж – прелестный муж, вот он сейчас войдет.

Я познакомлю вас, хотите?

Прошу.

И знаю наперед,

Что вам понравится. Взгляните и судите!

Я верю, он вам муж.

О нет-с, не потому;

Сам по себе, по нраву, по уму.

Платон Михайлыч мой единственный, бесценный!

Теперь в отставке, был военный;

И утверждают все, кто только прежде знал,

Что с храбростью его, с талантом,

Когда бы службу продолжал,

Конечно, был бы он московским комендантом.

Вот мой Платон Михайлыч.

Ба!

Друг старый, мы давно знакомы, вот судьба!

Здорово, Чацкий, брат!

Платон любезный, славно.

Похвальный лист тебе: ведешь себя исправно.

Как видишь, брат:

Московский житель и женат.

Забыт шум лагерный, товарищи и братья?

Спокоен и ленив?

Нет, есть-таки занятья:

На флейте я твержу дуэт

А-мольный…

Что твердил назад тому пять лет?

Ну, постоянный вкус в мужьях всего дороже!

Брат, женишься, тогда меня вспомянь!

От скуки будешь ты свистеть одно и то же.

От скуки! как? уж ты ей платишь дань?

Платон Михайлыч мой к занятьям склонен разным,

Которых нет теперь – к ученьям и смотрам,

К манежу… иногда скучает по утрам.

А кто, любезный друг, велит тебе быть праздным?

В полк, эскадрон дадут. Ты обер или штаб?

Платон Михайлыч мой здоровьем очень слаб.

Здоровьем слаб! Давно ли?

Всё рюматизм и головные боли.

Движенья более. В деревню, в теплый край.

Будь чаще на коне. Деревня летом – рай.

Платон Михайлыч город любит,

Москву; за что в глуши он дни свои погубит!

Москву и город… Ты чудак!

А помнишь прежнее?

Да, брат, теперь не так…

Ах! мой дружочек!

Здесь так свежо, что мочи нет;

Ты распахнулся весь и расстегнул жилет.

Теперь, брат, я не тот…

Послушайся разочек,

Мой милый, застегнись скорей.

Сейчас.

Да отойди подальше от дверей,

Сквозной там ветер дует сзади!

Теперь, брат, я не тот…

Мой ангел, Бога ради,

От двери дальше отойди!

Ах! матушка!

Ну, Бог тебя суди;

Уж, точно, стал не тот в короткое ты время;

Не в прошлом ли году, в конце,

В полку тебя я знал? лишь утро: ногу в стремя

И носишься на борзом жеребце;

Осенний ветер дуй хоть спереди, хоть с тыла.

Эх! братец! славное тогда житье-то было.

Князь Петр Ильич, княгиня! Боже мой!

Княжна Зизи! Мими!

Какий фасон прекрасный!

Какие складочки!

Обшито бахромой.

Нет, если б видели мой тюрлюрлю атласный!

Какой эшарп[85] cousin[86] мне подарил!

Ах! да, барежевый!

Ах! прелесть!

Ах! как мил!

Сс! – Кто это в углу, взошли мы, поклонился?

Приезжий, Чацкий.

От-став-ной?

Да, путешествовал, недавно воротился.

И хо-ло-стой?

Да, не женат.

Князь, князь, сюда. – Живее!

О-хм!

К нам нá вечер, в четверг, проси скорее

Натальи Дмитревны знакомого; вон он!

И-хм!

Вот то-то детки;

Им бал, а батюшка таскайся на поклон;

Танцовщики ужасно стали редки!..

Он камер-юнкер?

Нет.

Бо-гат?

О нет!

Князь, князь! назад!

Ах! grand’maman![87] ну, кто так рано приезжает?

Мы первые!

Вот нас честит!

Вот первая, и нас за никого считает!

Зла, в девках целый век, уж Бог ее простит.

Мсье Чацкий! вы в Москве! как были, всё такие?

На что меняться мне?

Вернулись холостые?

На ком жениться мне?

В чужих краях на ком?

О! наших тьма, без дальних справок,

Там женятся и нас дарят родством

С искусницами модных лавок.

Несчастные! должны ль упреки несть

От подражательниц модисткам?

За то, что смели предпочесть

Оригиналы спискам?

Eh! bon soir! vous voilá! Jamais trop diligente

Vous nous donnez toujours le plaisir de l’attente.[88]

На завтрашний спектакль имеете билет?

Нет.

Позвольте вам вручить, напрасно бы кто взялся

Другой вам услужить, зато

Куда я ни кидался!

В контору – все взято,

К директору, – он мне приятель, —

С зарей в шестом часу, и кстати ль!

Уж с вечера никто достать не мог;

К тому, к сему, всех сбил я с ног;

И этот, наконец, похитил уже силой

У одного, старик он хилый,

Мне друг, известный домосед;

Пусть дома просидит в покое.

Благодарю вас за билет,

А за старанье вдвое.

Платон Михайлыч…

Прочь!

Поди ты к женщинам, лги им и их морочь;

Я правду об тебе порасскажу такую,

Что хуже всякой лжи. Вот, брат,

рекомендую!

Как эдаких людей учтивее зовут?

Нежнее? – человек он светский,

Отъявленный мошенник, плут:

Антон Антоныч Загорецкий.

При нем остерегись: переносить горазд;

И в карты не садись: продаст.

Оригинал! брюзглив, а без малейшей злобы.

И оскорбляться вам смешно бы,

Окроме честности есть множество отрад:

Ругают здесь, а там благодарят.

Ох, нет, братец! у нас ругают

Везде, а всюду принимают.

Легко ли в шестьдесят пять лет

Тащиться мне к тебе, племянница?.. Мученье!

Час битый ехала с Покровки, силы нет;

Ночь – света преставленье!

От скуки я взяла с собой

Арапку-девку да собачку;

Вели их накормить ужо, дружочек мой,

От ужина сошли подачку.

Княгиня, здравствуйте!

Ну, Софьюшка, мой друг,

Какая у меня арапка для услуг,

Курчавая! горбом лопатки!

Сердитая! все кóшечьи ухватки!

Да как черна! да как страшна!

Ведь создал же Господь такое племя!

Черт сущий; в девичьей она;

Позвать ли?

Нет-с; в другое время.

Представь: их, как зверей, выводят напоказ…

Я слышала, там… город есть турецкий…

А знаешь ли, кто мне припас?

Антон Антоныч Загорецкий.

Лгунишка он, картежник, вор.

Я от него было и двери на запор;

Да мастер услужить; мне и сестре Прасковье

Двоих арáпченков на ярмонке достал;

Купил, он говорит, чай, в карты сплутовал;

А мне подарочек, дай Бог ему здоровье!

Не поздоровится от эдаких похвал!

И Загорецкий сам не выдержал, пропал.

Кто этот весельчак? Из звания какого?

Вон этот? Чацкий.

Ну? а что нашел смешного?

Чему он рад? Какой тут смех?

Над старостью смеяться грех.

Я помню, ты дитёй с ним часто танцевала,

Я за уши его дирала, только мало.

Ждем князя Пётра Ильича,

А князь уж здесь! А я забился там,

в портретной.

Где Скалозуб Сергей Сергеич? а?

Нет; кажется, что нет. – Он человек

заметный —

Сергей Сергеич Скалозуб.

Творец мой! оглушил, звончее всяких труб!

Сергей Сергеич, запоздали;

А мы вас ждали, ждали, ждали.

Моя невестушка, которой уж давно

Об вас говорено.

Вы прежде были здесь… в полку… в том…

в гренадерском?

В его высочества, хотите вы сказать,

Новоземлянском мушкетерском.

Не мастерица я полки-та различать.

А форменные есть отлички:

В мундирах выпушки, погончики, петлички.

Пойдемте, батюшка, там вас я насмешу,

Курьезный вист у нас. За нами, князь! прошу.

Ух! я точнехонько избавилась от петли;

Ведь полоумный твой отец:

Дался ему трех сажень удалец, —

Знакомит, не спросясь, приятно ли нам, нет ли!

Я вашу партию составил: мосьё Кок,

Фома Фомич и я.

Спасибо, мой дружок.

Ваш шпиц – прелестный шпиц, не более наперстка,

Я гладил всё его: как шелковая шерстка!

Спасибо, мой родной!

Ну! тучу разогнал…

Нельзя ль не продолжать?

Чем вас я напугал?

За то, что он смягчил разгневанную гостью,

Хотел я похвалить…

А кончили бы злостью.

Сказать вам, что я думал? Вот:

Старушки все – народ сердитый;

Не худо, чтоб при них услужник знаменитый

Тут был, как громовой отвод.

Молчалин! – Кто другой так мирно всё уладит!

Там моську вовремя погладит,

Тут в пору карточку вотрет,

В нем Загорецкий не умрет!

Вы давиче его мне исчисляли свойства,

Но многие забыли? – да?

Ах! этот человек всегда

Причиной мне ужасного расстройства!

Унизить рад, кольнуть; завистлив, горд и зол!

Вы в размышленье.

Об Чацком.

Как его нашли по возвращеньи?

Он не в своем уме.

Ужли с ума сошел?

Не то, чтобы совсем…

Однако есть приметы?

Мне кажется.

Как можно в эти леты!

Как быть!

Готов он верить!

А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить,

Угодно ль на себе примерить?

С ума сошел!.. Ей кажется… вот на!

Недаром? Стало быть… с чего б взяла она!

Ты слышал?

Что?

Об Чацком?

Что такое?

С ума сошел!

Пустое…

Не я сказал, другие говорят.

А ты расславить это рад?

Пойду, осведомлюсь; чай, кто-нибудь да знает.

Верь болтуну!

Услышит вздор и тотчас повторяет!

Ты знаешь ли об Чацком?

Ну?

С ума сошел!

А, знаю, помню, слышал,

Как мне не знать? Примерный случай вышел;

Его в безумные упрятал дядя-плут…

Схватили, в желтый дом и нá цепь посадили.

Помилуй, он сейчас здесь в комнате был, тут.

Так с цепи, стало быть, спустили.

Ну, милый друг, с тобой не надобно газет,

Пойду-ка я, расправлю крылья,

У всех повыспрошу; однако, чур! секрет.

Который Чацкий тут? – Известная фамилья.

С каким-то Чацким я когда-то был знаком. —

Вы слышали об нем?

Об ком?

Об Чацком, он сейчас здесь в комнате был.

Знаю.

Я говорила с ним.

Так я вас поздравляю:

Он сумасшедший…

Что?

Да, он сошел с ума.

Представьте, я заметила сама;

И хоть пари держать, со мной в одно вы слово.

Ah! grand’maman! вот чудеса! вот ново!

Вы не слыхали здешних бед?

Послушайте. Вот прелести! вот мило!..

Мой труг, мне уши залошило;

Скаши покромче…

Время нет!

II vous dira toute l’histoire.[89]

Пойду спрошу…

Что? что? уж нет ли здесь пошара?

Нет, Чацкий произвел всю эту кутерьму.

Как, Чацкого? кто свел в тюрьму?

В горах изранен в лоб, сошел с ума от раны.

Что? К фармаза нам[90] в клоб? Пошел он

в пусурманы?

Ее не вразумишь.

Антон Антоныч! Ах!

И он пешит, все в страхе, впопыхах.

Князь, князь! Ох, этот князь, по палам, сам

чуть тышит!

Князь, слышали? —

А-хм?

Он ничего не слышит.

Хоть, мошет, видели, здесь полицмейстер пыл?

Э-хм?

В тюрьму-та, князь, кто Чацкого схватил?

И-хм?

Тесак ему да ранец.

В солтаты! Шутка ли! переменил закон!

У-хм?

Да!. в пусурманах он!

Ах! окаянный волтерьянец!

Что? а? глух, мой отец; достаньте свой рошок.

Ох! глухота польшой порок.

С ума сошел! прошу покорно!

Да невзначай! да как проворно!

Ты, Софья, слышала?

Кто первый разгласил?

Ах, друг мой, все!

Ну все, так верить поневоле,

А мне сомнительно.

О чем? о Чацком, что ли?

Чего сомнительно? Я первый, я открыл!

Давно дивлюсь я, как никто его не свяжет!

Попробуй о властях, и ни́весть что наскажет!

Чуть низко поклонись, согнись-ка кто кольцом,

Хоть пред монаршиим лицом,

Так назовет он подлецом!..

Туда же из смешливых;

Сказала что-то я – он начал хохотать.

Мне отсоветовал в Москве служить в Архивах.

Меня модисткою изволил величать!

А мужу моему совет дал жить в деревне.

Безумный по всему.

Я видела из глаз.

По матери пошел, по Анне Алексевне;

Покойница с ума сходила восемь раз.

На свете дивные бывают приключенья!

В его лета с ума спрыгнýл!

Чай, пил не по летам.

О! верно…

Без сомненья.

Шампанское стаканами тянул.

Бутылками-с, и пребольшими.

Нет-с, бочками сороковыми.

Ну вот! великая беда,

Что выпьет лишнее мужчина!

Ученье – вот чума, ученость – вот причина,

Что нынче, пуще, чем когда,

Безумных развелось людей, и дел, и мнений.

И впрямь с ума сойдешь от этих, от одних

От пансионов, школ, лицеев, как бишь их;

Да от ланкартачных[91] взаимных обучений.

Нет, в Петербурге институт

Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут:

Там упражняются в расколах и в безверьи,

Процессоры!! У них учился наш родня,

И вышел! Хоть сейчас в аптеку, в подмастерьи.

От женщин бегает, и даже от меня!

Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник,

Князь Федор, мой племянник.

Я вас обрадую: всеобщая молва,

Что есть проект насчет лицеев, школ, гимназий;

Там будут лишь учить по-нашему: раз, два;

А книги сохранят так: для больших оказий.

Сергей Сергеич, нет! Уж коли зло пресечь:

Забрать все книги бы да сжечь.

Нет-с, книги книгам рознь. А если б, между нами,

Был ценсором назначен я,

На басни бы налег; ох! басни – смерть моя!

Насмешки вечные над львами! над орлами!

Кто что ни говори:

Хотя животные, а все-таки цари.

Отцы мои, уж кто в уме расстроен,

Так все равно, от книг ли, от питья ль;

А Чацкого мне жаль.

По-христиански так, он жалости достоин;

Был острый человек, имел душ сотни три.

Четыре.

Три, судáрь.

Четыреста.

Нет! триста.

В моем календаре…

Всё врут календари.

Как раз четыреста, ох! спорить голосиста!

Нет! триста, – уж чужих имений мне не знать!

Четыреста, прошу понять.

Нет! триста, триста, триста.

Вот он.

Шш!

Шш!

Ну, как с безумных глаз

Затеет драться он, потребует к разделке!

О Господи! помилуй грешных нас!

Любезнейший! ты не в своей тарелке!

С дороги нужен сон. Дай пульс. Ты нездоров.

Да, мочи нет: мильон терзаний

Груди от дружеских тисков,

Ногам от шарканья, ушам от восклицаний,

А пуще голове от всяких пустяков.

Душа здесь у меня каким-то горем сжата,

И в многолюдстве я потерян, сам не свой.

Нет! недоволен я Москвой.

Москва, вишь, виновата.

Подальше от него.

Гм, Софья! – Не глядит!

Скажите, что вас так гневит?

В той комнате незначущая встреча:

Французик из Бордо, надсаживая грудь,

Собрал вокруг себя род веча,

И сказывал, как снаряжался в путь

В Россию, к варварам, со страхом и слезами;

Приехал – и нашел, что ласкам нет конца;

Ни звука русского, ни русского лица

Не встретил: будто бы в отечестве, с друзьями;

Своя провинция. – Посмотришь, вечерком

Он чувствует себя здесь маленьким царьком;

Такой же толк у дам, такие же наряды…

Он рад, но мы не рады.

Умолк. И тут со всех сторон

Тоска, и оханье, и стон.

Ах! Франция! Нет в мире лучше края! —

Решили две княжны, сестрицы, повторяя

Урок, который им из детства натвержён.

Куда деваться от княжён! —

Я одаль воссылал желанья

Смиренные, однако вслух,

Чтоб истребил Господь нечистый этот дух

Пустого, рабского, слепого подражанья;

Чтоб искру заронил он в ком-нибудь с душой,

Кто мог бы словом и примером

Нас удержать, как крепкою вожжой,

От жалкой тошноты по стороне чужой.

Пускай меня отъявят старовером,

Но хуже для меня наш Север во сто крат

С тех пор, как отдал всё в обмен на новый лад, —

И нравы, и язык, и старину святую,

И величавую одежду на другую,

По шутовскому образцу:

Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,

Рассудку вопреки, наперекор стихиям;

Движенья связаны, и не краса лицу;

Смешные, бритые, седые подбородки!

Как платья, волосы, так и умы коротки!..

Ах! если рождены мы всё перенимать,

Хоть у китайцев бы нам несколько занять

Премудрого у них незнанья иноземцев.

Воскреснем ли когда от чужевластья мод?

Чтоб умный, бодрый наш народ

Хотя по языку нас не считал за немцев.

«Как европейское поставить в параллель

С национальным? – странно что-то!

Ну как перевести мадам и мадмуазель?

Ужли сударыня!!» – забормотал мне кто-то…

Вообразите, тут у всех

На мой же счет поднялся смех.

«Сударыня! ха! ха! ха! ха! прекрасно!

«Сударыня! ха! ха! ха! ха! ужасно!» —

Я, рассердясь и жизнь кляня,

Готовил им ответ громовый;

Но все оставили меня. —

Вот случай вам со мною, он не новый;

Москва и Петербург – во всей России то,

Что человек из города Бордо,

Лишь рот открыл, имеет счастье

Во всех княжён вселять участье,

И в Петербурге и в Москве.

Кто недруг выписных лиц, вычур, слов кудрявых,

В чьей, по несчастью, голове

Пять, шесть найдется мыслей здравых,

И он осмелится их гласно объявлять, —

Глядь…

Графини Хрюминой карета.

Ну бал! Ну Фамусов! умел гостей назвать!

Какие-то уроды с того света,

И не с кем говорить, и не с кем танцевать.

Поетем, матушка, мне, прафо, не под силу,

Когда-нибуть я с пала та в могилу.

Мой ангел, жизнь моя,

Бесценный, душечка, Попошь, чтó так уныло?

Признайся, весело у Фамусовых было.

Наташа-матушка, дремлю на балах я,

До них смертельный неохотник,

А не противлюсь, твой работник,

Дежурю зá полночь, подчас

Тебе в угодность, как ни грустно,

Пускаюсь по команде в пляс.

Ты притворяешься, и очень неискусно;

Охота смертная прослыть за старика.

Бал вещь хорошая, неволя-то горька;

И кто жениться нас неволит!

Ведь сказано ж, иному на роду…

Лакей

В карете барыня-с, и гневаться изволит.

Иду, иду.

Кричи, чтобы скорее подавали.

Ну вот и день прошел, и с ним

Все призраки, весь чад и дым

Надежд, которые мне душу наполняли.

Чего я ждал? что думал здесь найти?

Где прелесть эта встреч? участье в ком живое?

Крик! радость! обнялись! – Пустое.

В повозке так-то на пути,

Необозримою равниной, сидя праздно,

Все что-то видно впереди —

Светло, синё, разнообразно;

И едешь час, и два, день целый; вот резвó

Домчались к отдыху, ночлег: куда ни взглянешь,

Все та же гладь и степь, и пусто и мертво…

Досадно, мочи нет, чем больше думать станешь.

Готово?

Кучера-с нигде, вишь, не найдут.

Пошел, ищи, не ночевать же тут.

Тьфу! оплошал. – Ах, мой Создатель!

Дай протереть глаза; откудова? приятель!..

Сердечный друг! Любезный друг! Mon cher![92]

Вот фарсы мне как часто были петы,

Что пустомеля я, что глуп, что суевер,

Что у меня на все предчувствия, приметы;

Сейчас… растолковать прошу,

Как будто знал, сюда спешу,

Хвать, об порог задел ногою

И растянулся во весь рост.

Пожалуй, смейся надо мною,

Что Репетилов врет, что Репетилов прост,

А у меня к тебе влеченье, род недуга,

Любовь какая-то и страсть,

Готов я душу прозакласть,

Что в мире не найдешь себе такого друга,

Такого верного, ей-ей;

Пускай лишусь жены, детей,

Оставлен буду целым светом,

Пускай умру на месте этом,

И разразит меня Господь…

Да полно вздор молоть.

Не любишь ты меня, естественное дело:

С другими я и так и сяк,

С тобою говорю несмело;

Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак.

Вот странное уничиженье! —

Ругай меня, я сам кляну свое рожденье,

Когда подумаю, как время убивал!

Скажи, который час? —

Час ехать спать ложиться;

Коли явился ты на бал,

Так можешь воротиться.

Чтó бал? братец, где мы всю ночь до бела дня,

В приличьях скованы, не вырвемся из ига,

Читал ли ты? есть книга…

А ты читал? задача для меня,

Ты Репетилов ли?

Зови меня вандалом,

Я это имя заслужил.

Людьми пустыми дорожил!

Сам бредил целый век обедом или балом!

Об детях забывал! обманывал жену!

Играл! проигрывал! в опеку взят указом!

Танцовщицу держал! и не одну:

Трех разом!

Пил мертвую! не спал ночей по девяти!

Все отвергал: законы! совесть! веру!

Послушай! ври, да знай же меру;

Есть от чего в отчаянье прийти.

Поздравь меня, теперь с людьми я знаюсь

С умнейшими!! – всю ночь не рыщу напролет.

Вот нынче, например?

Что ночь одна, не в счет,

Зато спроси, где был?

И сам я догадаюсь.

Чай, в клубе?

В А́нглийском. Чтоб исповедь начать:

Из шумного я заседанья.

Пожало-ста молчи, я слово дал молчать;

У нас есть общество, и тайные собранья

По четвергам. Секретнейший союз…

Ах! я, братец, боюсь.

Как? в клубе?

Именно.

Вот меры чрезвычайны,

Чтоб взáшеи прогнать и вас, и ваши тайны.

Напрасно страх тебя берет,

Вслух, громко говорим, никто не разберет.

Я сам, как схватятся о камерах,[93] присяжных,

Об Бейроне, ну об матерьях важных,

Частенько слушаю, не разжимая губ;

Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.

Ах, Alexandrе! у нас тебя недоставало;

Послушай, миленький, потешь меня хоть мало,

Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;

С какими я тебя сведу

Людьми!!! Уж на меня нисколько не похожи,

Что зá люди, mon cher! сок умной молодежи!

Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу?

Зачем? в глухую ночь? Домой, я спать хочу.

Э! брось! кто нынче спит? Ну полно, без прелюдий,

Решись, а мы!.. у нас… решительные люди,

Горячих дюжина голов!

Кричим – подумаешь, что сотни голосов!..

Да из чего беснуетесь вы столько?

Шумим, братец, шумим…

Шумите вы? и только?

Не место объяснять теперь и недосуг;

Но государственное дело:

Оно, вот видишь, не созрело,

Нельзя же вдруг.

Что зá люди! mon cher! Без дальних я историй

Скажу тебе: во-первых, князь Григорий!!

Чудак единственный! нас сó смеху морит!

Век с англичанами, вся áнглийская складка,

И так же он сквозь зубы говорит,

И так же коротко обстрижен для порядка.

Ты не знаком? о! познакомься с ним.

Другой – Воркулов Евдоким;

Ты не слыхал, как он поет? о! диво!

Послушай, милый, особливо

Есть у него любимое одно:

«А! нон лашьяр ми, но, но, но».[94]

Еще у нас два брата:

Левон и Боринька, чудесные ребята!

Об них не знаешь, что сказать;

Но если гения прикажете назвать:

Удушьев Ипполит Маркелыч!!!

Ты сочинения его

Читал ли что-нибудь? хоть мелочь?

Прочти, братец, да он не пишет ничего;

Вот эдаких людей бы сечь-то

И приговаривать: писать, писать, писать;

В журналах можешь ты, однако, отыскать

Егоотрывок, взгляд и нечто,

Об чем бишь нечто?– обо всем;

Все знает, мы его на черный день пасем.

Но голова у нас, какой в России нету,

Не надо называть, узнаешь по портрету:

Ночной разбойник, дуэлист,

В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,

И крепко на руку нечист;

Да умный человек не может быть не плутом.

Когда ж об честности высокой говорит,

Каким-то демоном внушаем:

Глаза в крови, лицо горит,

Сам плачет, и мы все рыдаем.

Вот люди, есть ли им подобные? навряд…

Ну, между ими я, конечно, зауряд,

Немножко постегал, ленив, подумать ужас!

Однако ж я, когда, умишком понатужась,

Засяду, часу не сижу,

И как-то невзначай, вдруг каламбур рожу.

Другие у меня мысль эту же подцепят,

И вшестером, глядь, водевильчик слепят,

Другие шестеро на музыку кладут,

Другие хлопают, когда его дают.

Брат, смейся, а что любо – любо:

Способностями Бог меня не наградил,

Дал сердце доброе, вот чем я людям мил,

Совру – простят…

Карета Скалозуба.

Чья?

Ах! Скалозуб, душа моя,

Постой, куда же? сделай дружбу.

Куда деваться мне от них!

Слух об тебе давно затих,

Сказали, что ты в полк отправился на службу,

Знакомы вы?

Упрямец! ускакал!

Нет нýжды, я тебя нечаянно сыскал,

И просим-ка со мной, сейчас, без отговорок:

У князь-Григория теперь народу тьма,

Увидишь человек нас сорок,

Фу! сколько, братец, там ума!

Всю ночь толкуют, не наскучат,

Во-первых, напоят шампанским на убой,

А во-вторых, таким вещам научат,

Каких, конечно, нам не выдумать с тобой.

Избавь. Ученостью меня не обморочишь,

Скликай других, а если хочешь,

Я князь-Григорию и вам

Фельдфебеля в Волтеры дам,

Он в три шеренги вас построит,

А пикнете, так мигом успокоит.

Все служба на уме! Mon cher, гляди сюда:

И я в чины бы лез, да неудачи встретил,

Как, может быть, никто и никогда;

По статской я служил, тогда

Барон фон Клоц в министры метил,

А я —

К нему в зятья.

Шел напрямик без дальней думы,

С его женой и с ним пускался в реверси,[95]

Ему и ей какие суммы

Спустил, что Боже упаси!

Он на Фонтанке жил, я возле дом построил,

С колоннами! огромный! сколько стоил!

Женился наконец на дочери его,

Приданого взял – шиш, по службе – ничего.

Тесть немец, а что проку?

Боялся, видишь, он упреку

За слабость будто бы к родне!

Боялся, прах его возьми, да легче ль мне?

Секретари его все хамы, все продажны,

Людишки, пишущая тварь,

Все вышли в знать, все нынче важны,

Гляди-ка в адрес-календарь.

Тьфу! служба и чины, кресты – души мытарства,

Лахмотьев Алексей чудесно говорит,

Что радикальные потребны тут лекарства,

Желудок дольше не варит.

Извольте продолжать, вам искренно признаюсь,

Такой же я, как вы, ужасный либерал!

И оттого, что прям и смело объясняюсь,

Куда как много, потерял!..

Все врознь, не говоря ни слова;

Чуть из виду один, гляди – уж нет другого;

Был Чацкий, вдруг исчез, потом и Скалозуб.

Как думаете вы об Чацком?

Он не глуп,

Сейчас столкнулись мы; тут всякие турусы,

И дельный разговор зашел про водевиль.

Да! водевиль есть вещь, а прочее все гиль.

Мы с ним… у нас… одни и те же вкусы.

А вы заметили, что он

В уме сурьезно поврежден?

Какая чепуха!

Об нем все этой веры.

Вранье.

Спросите всех.

Химеры.

А кстати, вот князь Петр Ильич,

Княгиня и с княжнами.

Дичь.

Княжны, пожалуйте, скажите ваше мненье,

Безумный Чацкий или нет?

Какое ж в этом есть сомненье?

Про это знает целый свет.

Дрянские, Хворовы, Варлянские, Скачковы.

Ах! вести старые, кому они новы́?

Кто сомневается?

Да вот не верит…

Вы!

Мсьё Репетилов! Вы! Мсьё Репетилов, что вы!

Да как вы! Можно ль против всех!

Да почему вы? стыд и смех.

Простите, я не знал, что это слишком гласно.

Еще не гласно бы, с ним говорить опасно,

Давно бы запереть пора,

Послушать, так его мизинец

Умнее всех, и даже князь-Петра!

Я думаю, он просто якобинец,

Ваш Чацкий!!! Едемте. Князь, ты везти бы мог

Катишь или Зизи, мы сядем в шестиместной.

Княгиня, карточный должок.

За мною, матушка.

Прощайте.

Царь Небесный!

Амфиса Ниловна! Ах! Чацкий! бедный! вот!

Чтó наш высокий ум! и тысяча забот!

Скажите, из чего на свете мы хлопочем!

Так Бог ему судил; а впрочем,

Полечат, вылечат авось;

А ты, мой батюшка, неисцелим, хоть брось.

Изволил вовремя явиться!

Молчалин, вон чуланчик твой,

Не нужны проводы, поди, Господь с тобой.

Прощайте, батюшка; пора перебеситься.

Куда теперь направить путь?

А дело уж идет к рассвету.

Поди, сажай меня в карету,

Вези куда-нибудь.

Что это? слышал ли моими я ушами!

Не смех, а явно злость. Какими чудесами,

Через какое колдовство

Нелепость обо мне все в голос повторяют!

И для иных как словно торжество,

Другие будто сострадают…

О! если б кто в людей проник:

Что хуже в них? душа или язык?!

Чье это сочиненье?

Поверили глупцы, другим передают,

Старухи вмиг тревогу бьют —

И вот общественное мненье!

И вот та родина… Нет, в нынешний приезд

Я вижу, что она мне скоро надоест.

А Софья знает ли? – Конечно, рассказали,

Она не то, чтобы мне именно во вред

Потешилась, и правда или нет —

Ей всё равно, другой ли, я ли,

Никем по совести она не дорожит.

Но этот обморок, беспамятство откуда?? —

Нерв избалованность, причуда, —

Возбýдит малость их и малость утишит, —

Я признаком почел живых страстей. – Ни крошки:

Она, конечно бы, лишилась так же сил,

Когда бы кто-нибудь ступил

На хвост собачки или кошки.

Молчалин, вы?

Она! она сама!

Ах! голова горит, вся кровь моя в волненьи.

Явилась! нет ее! неýжели в виденьи?

Не впрямь ли я сошел с ума?

К необычайности я точно приготовлен;

Но не виденье тут, свиданья час условлен.

К чему обманывать себя мне самого?

Звала Молчалина, вот комната его.

Каре…

Сс!.

Буду здесь, и не смыкаю глазу,

Хоть до утра. Уж коли горе пить,

Так лучше сразу,

Чем медлить, – а беды медленьем не избыть.

Дверь отворяется.

Ах! мочи нет! робею!

В пустые сени! в ночь! боишься домовых,

Боишься и людей живых.

Мучительница-барышня, Бог с нею.

И Чацкий, как бельмо в глазу;

Вишь, показался ей он где-то, здесь внизу.

Да! как же! по сеням бродить ему охота!

Он, чай, давно уж за ворота,

Любовь на завтра поберег,

Домой, и спать залег.

Однако велено к сердечному толкнуться.

Послушайте-с. Извольте-ка проснуться.

Вас кличет барышня, вас барышня зовет.

Да поскорей, чтоб не застали.

Вы, судáрь, камень, сударь, лед.

Ах! Лизанька, ты от себя ли?

От барышни-с.

Кто б отгадал,

Что в этих щечках, в этих жилках

Любви еще румянец не играл!

Охота быть тебе лишь только на посылках!

А вам, искателям невест,

Не нежиться и не зевать бы;

Пригож и мил, кто не доест

И не доспит до свадьбы.

Какая свадьба? С кем?

А с барышней?

Поди,

Надежды много впереди,

Без свадьбы время проволóчим.

Что вы, судáрь! да мы кого ж

Себе в мужья другого прочим?

Не знаю. А меня так разбирает дрожь,

И при одной я мысли трушу,

Что Павел Афанасьич раз

Когда-нибудь поймает нас,

Разгонит, проклянет!.. Да что? открыть ли душу?

Я в Софье Павловне не вижу ничего

Завидного. Дай Бог ей век прожить богато,

Любила Чацкого когда-то,

Меня разлюбит, как его.

Мой ангельчик, желал бы вполовину

К ней то же чувствовать, что чувствую к тебе;

Да нет, как ни твержу себе,

Готовлюсь нежным быть, а свижусь – и простыну.

Какие низости!

Подлец!

И вам не совестно?

Мне завещал отец:

Во-первых, угождать всем людям без изъятья —

Хозяину, где доведется жить,

Начальнику, с кем буду я служить,

Слуге его, который чистит платья,

Швейцару, дворнику, для избежанья зла,

Собаке дворника, чтоб ласкова была.

Сказать, судáрь, у вас огромная опека!

И вот любовника я принимаю вид

В угодность дочери такого человека…

Который кормит и поит,

А иногда и чином подарит?

Пойдемте же, довольно толковали.

Пойдем любовь делить плачевной нашей крали.

Дай обниму тебя от сердца полноты.

Зачем она не ты!

Нейдите далее, наслушалась я много,

Ужасный человек! себя я, стен стыжусь.

Как! Софья Павловна…

Ни слова, ради Бога,

Молчите, я на все решусь.

Ах! вспомните! не гневайтеся, взгляньте!..

Не помню ничего, не докучайте мне.

Воспоминания! как острый нож оне.

Помилуйте…

Не подличайте, встаньте.

Ответа не хочу, я знаю ваш ответ,

Солжете…

Сделайте мне милость…

Нет. Нет. Нет.

Шутил, и не сказал я ничего, окроме…

Отстаньте, говорю, сейчас,

Я криком разбужу всех в доме

И погублю себя и вас.

Я с этих пор вас будто не знавала.

Упреков, жалоб, слез моих

Не смейте ожидать, не стоите вы их;

Но чтобы в доме здесь заря вас не застала,

Чтоб никогда об вас я больше не слыхала.

Как вы прикажете.

Иначе расскажу

Всю правду батюшке, с досады…

Вы знаете, что я собой не дорожу.

Подите. – Стойте, будьте рады,

Что при свиданиях со мной в ночной тиши

Держались более вы робости во нраве,

Чем даже днем, и при людя́х, и въяве;

В вас меньше дерзости, чем кривизны души.

Сама довольна тем, что ночью все узнала;

Нет укоряющих свидетелей в глазах,

Как давиче, когда я в обморок упала,

Здесь Чацкий был…

Он здесь, притворщица!

Ах! ах!

Скорее в обморок, теперь оно в порядке,

Важнее давишной причина есть тому,

Вот, наконец, решение загадке!

Вот я пожертвован кому!

Не знаю, как в себе я бешенство умерил!

Глядел, и видел, и не верил!

А милый, для кого забыт

И прежний друг, и женский страх, и стыд, —

За двери прячется, боится быть в ответе.

Ах! как игру судьбы постичь?

Людей с душой гонительница, бич! —

Молчалины блаженствуют на свете!

Не продолжайте, я виню себя кругом.

Но кто бы думать мог, чтоб был он так коварен!

Стук! шум! ах! Боже мой! сюда бежит весь дом.

Ваш батюшка вот будет благодарен.

Сюда! за мной! скорей! скорей!

Свечей побольше! Фонарей!

Где домовые? Ба! знакомые всё лица!

Дочь, Софья Павловна! страмница!

Бесстыдница! где! с кем! Ни дать ни взять, она,

Как мать ее, покойница жена.

Бывало, я с дражайшей половиной

Чуть врознь – уж где-нибудь с мужчиной!

Побойся Бога, как? чем он тебя прельстил?

Сама его безумным называла!

Нет! глупость на меня и слепота напала!

Все это заговор, и в заговоре был

Он сам и гости все. За что я так наказан!..

Так этим вымыслом я вам еще обязан?

Брат, не финти, не дамся я в обман,

Хоть подеретесь, не поверю.

Ты, Филька, ты прямой чурбан,

В швейцары произвел ленивую тетерю,

Не знает ни про что, не чует ничего…

Где был? куда ты вышел?

Сеней не запер для чего?

И как не досмотрел? и как ты не дослышал?

В работу вас, на поселенье вас:

За грош продать меня готовы.

Ты, быстроглазая, все от твоих проказ;

Вот он, Кузнецкий мост, наряды и обновы;

Там выучилась ты любовников сводить,

Постой же, я тебя исправлю:

Изволь-ка в и́збу, марш, за птицами ходить;

Да и тебя, мой друг, я, дочка, не оставлю;

Еще дни два терпение возьми:

Не быть тебе в Москве, не жить тебе с людьми,

Подалее от этих хватов,

В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!

Там будешь горе горевать,

За пяльцами сидеть, за святцами зевать.

А вас, судáрь, прошу я толком

Туда не жаловать ни прямо, ни проселком;

И ваша такова последняя черта,

Что, чай, ко всякому дверь будет заперта:

Я постараюсь, я, в набат я приударю,

По городу всему наделаю хлопот,

И оглашу во весь народ:

В Сенат подам, министрам, государю.

Не образумлюсь… виноват,

И слушаю, не понимаю,

Как будто всё еще мне объяснить хотят,

Растерян мыслями… чего-то ожидаю.

Слепец! я в ком искал награду всех трудов!

Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко.

Пред кем я давиче так страстно и так низко

Был расточитель нежных слов!

А вы! о Боже мой! кого себе избрали?

Когда подумаю, кого вы предпочли!

Зачем меня надеждой завлекли?

Зачем мне прямо не сказали,

Что все прошедшее вы обратили в смех?!

Что память даже вам постыла

Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех,

Которые во мне ни даль не охладила,

Ни развлечения, ни перемена мест.

Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!

Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,

Мой вид, мои слова, поступки – все противно, —

Я с вами тотчас бы сношения пресек

И перед тем, как навсегда расстаться,

Не стал бы очень добираться,

Кто этот вам любезный человек?..

Вы помиритесь с ним, по размышленьи зрелом.

Себя крушить, и для чего!

Подумайте, всегда вы можете его

Беречь, и пеленать, и спосылать за делом.

Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей —

Высокий идеал московских всех мужей. —

Довольно!.. с вами я горжусь моим разрывом.

А вы, сударь отец, вы, страстные к чинам:

Желаю вам дремать в неведеньи счастливом,

Я сватаньем моим не угрожаю вам.

Другой найдется, благонравный,

Низкопоклонник и делец,

Достоинствами, наконец,

Он будущему тестю равный.

Так! отрезвился я сполна,

Мечтанья с глаз долой – и спала пелена;

Теперь не худо б было сряду

На дочь и на отца,

И на любовника-глупца,

И на весь мир излить всю желчь и всю досаду.

С кем был! Куда меня закинула судьба!

Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,

В любви предателей, в вражде неутомимых,

Рассказчиков неукротимых,

Нескладных умников, лукавых простаков,

Старух зловещих, стариков,

Дряхлеющих над выдумками, вздором, —

Безумным вы меня прославили всем хором.

Вы правы: из огня тот выйдет невредим,

Кто с вами день пробыть успеет,

Подышит воздухом одним,

И в нем рассудок уцелеет.

Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.

Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,

Где оскорбленному есть чувству уголок! —

Карету мне, карету!

Ну что? не видишь ты, что он с ума сошел?

Скажи сурьезно:

Безумный! что он тут за чепуху молол!

Низкопоклонник! тесть! и про Москву так грозно!

А ты меня решилась уморить?

Моя судьба еще ли не плачевна?

Ах! Боже мой! что станет говорить

Княгиня Марья Алексевна!