Здесь и далее ссылки на литературу даются в тексте в квадратных скобках. Первое число означает номер, под которым произведение значится в списке литературы, помещенном в конце книги, а второе (курсивом) – страницу. При необходимости римской цифрой обозначается том.
В последние годы идет жаркая борьба за первенство установления рождественской елки между латышами и эстонцами. Так, латыши убеждены в том, что впервые она была установлена в Риге в 1510 году, в то время как эстонцы утверждают, что первая елка появилась на Ратушной площади Таллинна в Рождественский сочельник 1441 года.
Здесь: тсуга – разновидность хвойных деревьев.
Сохранились сведения (хотя и чрезвычайно редкие) об устройстве елок в русских дворянских семьях в самом начале XIX века. Так, по воспоминаниям современника, дед М. Ю. Лермонтова Михаил Васильевич 2 января 1802 года организовал в Тарханах для своей дочери Машеньки маскарад с елкой [см.: 517: 55].
Впоследствии «Щелкунчик» многократно переиздавался, став одним из любимейших рождественских произведений юных читателей [см., например: 412].
Единственное признание в нелюбви к елке и даже в ненависти к ней встретилось мне в мемуарах Нины Берберовой: «К тому, что я всем сердцем ненавидела, относились елки, рождественские елки, с хлопушками, свечками, обвисающей с веток фольгой… Я ненавидела бумажных ангелов с глупыми розовыми лицами <…> Все это не имело для меня никакого смысла, кроме одного: в квартире вдруг оказывался центр, где надо было быть, вместо того чтобы быть свободной… надо было сидеть и смотреть, как горят свечи, и делать вид, что любуешься ангелами и ждешь подарков… то есть делать то, что, по моему тогдашнему пониманию, приводило взрослых в состояние совершенно непонятной и чем-то неприятной мне искусственной экзальтации… Зато какое бывало счастье, когда эту мертвую, раздетую елку наконец уносили вон» [46: 49]. Это демонстративно «антиелочное» высказывание соответствует тому образу, который создает о себе Берберова в своих мемуарах, – образу человека, пренебрегающего ритуалом, стремящегося к постоянным жизненным изменениям, переменам. Неудивительно поэтому, что, говоря о своей ненависти к любого рода церемониям, писательница снова вспоминает о своем неприязненном отношении к елке: «…я ненавижу их еще сильнее, чем ненавидела в детстве елку…» [46: 385].