Русская фантастика 2010
Повести
Людмила и Александр Белаш
Пылающий июнь
Взгляд 1
Девушка, сошедшая с ума
Я недаром вздрогнул.
Не загробный вздор.
В порт, горящий, как расплавленное лето,
разворачивался и входил…
Теплоход.
Я недаром вздрогнул.
События того лета сохранились отрывочно, фрагментами. Похоже на эпизоды из давно виденного фильма: какие-то куски, яркие сцены, а между ними — полосы темного беспамятства.
Да, именно с видеозаписи все это и начиналось…
— Хочу купить штурмовую винтовку, — заявила Ласса, глядя на сверкающие воды залива.
У огненно-белого горизонта смутно темнел аванпорт. Ближе к берегу высились доки, на грузовых терминалах поворачивались черные согнутые краны — как силуэты марабу. Зной размывал пейзаж гавани белесым маревом.
В прозрачной тени руки Лассы мерцали смуглым атласом. Ее лицо было грустным и усталым. Пальцы поглаживали армейский бинокль, лежавший перед ней на столике.
— Тебе новую вещь в заводской упаковке или сойдет подержанная? — механически спросил долговязый. На нем были поло и шорты, дальше раздеваться некуда. Дальше только плавки. Он развалился на хлипком стуле, вытянув волосатые костлявые ноги и созерцая запотевший стакан с пивом.
— А что лучше?
— Автомат Калашникова. Недорогой, надежный. Зачем тебе большая пушка, Ласси? Попадешься — будет забот по горло.
— Нужна винтовка. Она мощнее.
— Очертенеть. — Долговязый блаженно хлебнул ледяного пива. — Со мной будет тепловой удар.
— Сколько стоит винтовка?
— Возьми металлический макет. На вид не отличишь. Припугнешь — любой в штаны наложит. Отдам за так, только приди ко мне.
Ах, Ласса! Есть на что поглядеть, особенно в коротком и открытом платье из тончайшей «мокрой» ткани. Рост отца-норвежца и прелесть мамы-таитянки. Метр восемьдесят пять плюс каблуки. Накачана суровой жизнью на холодных островах.
«Вроде баб на буровые платформы не берут. И на траулер тоже. Однако развилась — кобыла несговорчивая! Таким прямая дорога в охрану».
— И не жди. Давай к делу. Сколько?
— «Калаш» стоит тысячу триста, с комиссионными — полторы. Доставят через неделю.
На оградку террасы, пыхтя, навалился грудью заросший музыкант — и уронил к туфлям Лассы платок, которым только что обтирал свою потную физиономию.
— Хай! Жарища, верно? — Он перегнулся через загородку, силясь уцепить платок, не достал и для утешения схватил стакан долговязого.
— Поставь на место, свинья! — возмутился тот.
— Да брось, не жмись. — Музыкант утопил нос в пене. — Я немножко. Горло засохло.
— Ты, ВИЧ-инфицированный, мигом плати за мое недопитое!..
— Я справку принесу, что здоров. Завтра.
По горящему зеркалу залива медленно двигались суда, издавая горестные трубные звуки.
— Если река еще обмелеет, — музыкант вернул стакан, — остановят ядерный реактор в Милиане. Ему, блин, нужна вода. Останемся без света! А ты куда глядишь? Хочешь парня? Вот он я.
— Арто так и не нашли? — лениво спросил долговязый. Ласса промолчала, изучая гавань в бинокль.
— Царство небесное. — Музыкант грузно закинул бычью ногу на ограду; загородка жалобно скрипнула. — Помянем! Закажите мне коктейль. Вот не ждал, что ты водишься с этим спекулянтом!
— Полегче, борода. — Долговязый снова повернулся к Лассе. — Так ты берешь?
Подошел анундак. От него за метр пахло желтой полынью, позвякивали колокольцы на косичках, а в круглом вырезе цветастой рубахи-дашики щерилось ожерелье из чьих-то зубов.
— Товар можно брать у меня, — предложил он музыканту. — Наши привозят регулярно. Я тут сяду. Хакей?
— Беру. — Ласса отодвинулась от африкоса.
И вдруг что-то изменилось. Словно в мир жаркой истомы вторглось нечто постороннее, тревожное. Девушка с испугом огляделась — что? почему? — и вновь подняла бинокль.
Вот оно.
Из-за мыса, вытянувшегося в простор гавани, выворачивал большой сухогруз. Мрачная плавучая скала в море огня. Давящий свет смазывал детали, но Ласса несколько раз нажала сенсоры настройки, и в расплывчатом поле зрения проступили угловатые тяжелые буквы: «ГОЛАКАЛА».
«Голакала», — вспомнила она, — «Черный шар». Прикатился… Значит, уже скоро».
— А быстрей… быстрее можешь? — поспешно и тихо спросила она долговязого.
«Все, кто приходит ко мне, — пациенты психбольницы. — Энгеран глядел с седьмого этажа на мутный серо-зеленый канал, где катера прикипели к причалу. — Тем более сейчас. Я сочиняю предисловия к их историям болезни. У всех жар и тиф. Тиф значит «туман». Людям туманит мозги: они слышат голоса из стен, видят мальчиков с крыльями, красных пауков в ванной — и спешат рассказать мне. Может, это воспаленное тщеславие? Да, и оно тоже. Увидеть свою рожу в рубрике «Необъяснимые явления» — прелесть! «Покойный муж говорит со мной из микроволновки»… Вот телефон, обратитесь туда — там вас поймут, вам помогут… Но где брать новости для колонки? И этот чертов блог!.. Приходится терпеть».
Он с ненавистью посмотрел на свежую наклейку, прилепленную над стенным пультом: «КАЖДЫЙ, КТО ВКЛЮЧИТ КОНДИЦИОНЕР, — ПРЕСТУПНИК! ТЫ МОЖЕШЬ ВЫЗВАТЬ ПЕРЕГРУЗКУ АТОМНОЙ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ!»
По кромке подоконника бесконечной и деловитой цепочкой бежали фараоновы муравьи — малюсенькие, бледно-желтые, полупрозрачные.
«О, проклятые твари, опять!.. Три раза травил, в ноль вывел, так нет же — воскресли. Они жрут мой сахар, — обреченно думал Энгеран, тихонько давя неистребимых врагов пальцем. — Метят лапками дорожку, крадут по крупинке и гадят в сахарницу. Ненавижу».
Пора обратить внимание на гостью! Если она принесла что-нибудь занятное, горячее…
«…я продам это в «Маэн Фрейнгорд», — обласкала его розовая репортерская мечта, — и срублю пару тысяч. Или тысчонку в издании поплоше».
— О чем таком необычном вы хотели мне рассказать?
Женщина красиво и опрятно утерла лоб платочком. Легкая одежда, плетеная белая шляпа с широкими полями, антиперспиранты — все напрасно. От жары нельзя избавиться, как рыбе — вылезти на сушу.
— Вы не должны упоминать мою фамилию и место работы.
— Жаль. Я беру подлинную информацию. Без анонимов.
— Так вы обещаете? И никаких фото.
— Боюсь, мы не договоримся.
— Но ведь вам нужны истории о всяких странных делах?
— За день я выслушиваю их с десяток. Уж поверьте, я найду, что вставить в очередной выпуск.
Снисходительно взглянув на женщину, Энгеран вдруг понял, что она не уступит. Эта дебелая строгая дама смотрела твердо и властно. Намеки, увертки — об нее все разбивалось, как волны об утес. Каменное лицо матроны, глаза удава. Она просто ждет, когда случится неизбежное: подвижный элегантный парень подчинится и скажет: «Да, мамочка».
— Полагаю, наш разговор окончен, — упрямо отрезал Энгеран.
«Засиделась ты здесь, мамочка. Сваливай скорее!»
Как бы не так. И бровью не повела. Напротив, перешла в атаку:
— У нас в городе творятся жуткие вещи. Я видела запись — одна девушка сняла на телефон пришельцев. Свидетельницу я знаю лично, могу ее назвать, но — только на моих условиях. Все достоверно. Это марсиане. На Марсе глобальное похолодание, они летят к нам. Вы смотрели фильм «Война миров»?.. Так оно и есть. Американский марсоход тоже передал: «Весь Марс завален черепами». А еще на Марсе есть громадное лицо, оно смотрит на Землю…
«Не марсоход! — чуть не взорвался Энгеран. — Это я, я написал про черепа! Боже, они всему верят…»
— Зеленые человечки сильно упали в цене, их никто не купит, — сказал он вместо этого. — Что там, в записи?
— Хотите посмотреть — сначала соглашайтесь.
— Хорошо. — Он начал сдаваться. — Даю десять секунд — изложите суть дела. Если будет интересно, продолжим. Итак, время пошло.
— Девушку арестовали за незаконное владение оружием. Она стреляла и снимала тех, кто на нее напал. Говорит, что ей до сих пор угрожает опасность. Как там время?
— Вы уложились. — Он оторвал глаза от часов. Пальба, арест, видеозапись — это уже факты, есть за что уцепиться. — Теперь подробности.
— Сперва гарантии. Я не хочу лишиться работы. По закону это запрещено разглашать.
— Будь по-вашему. — Энгеран делал уступку за уступкой, негодуя сам на себя. — Имя, фамилия, должность и внешность останутся в тайне.
— А мое вознаграждение? Наличными. Сейчас.
Пересчитав деньги, она осталась довольна.
— Итак, я купил информацию. Давайте по порядку — что за девушка, какое оружие, в кого стреляла?
— Ласса Йонсен. Она с прошлого года в Борденском доме, на строгом режиме.
Энгеран мигом представил себе психушку в Бордене. Старое доброе учреждение для умалишенных. Каменная стена, глухие белые корпуса, тотальное слежение. Всего-то край города, семь минут на электричке.
Ему доводилось там бывать, добившись разрешения на встречу с пациентами. В Бордене содержат интереснейших людей! Правда, наедине с ними лучше не оставаться.
«Она хорошенькая?.. Если заснять, репортаж выйдет изумительный. Подавленная транками, с потухшими глазами, в блеклой униформе с номером… а еще лучше в наручниках! Или в ножных кандалах. Оч-чень фотогенично. Но и фигурка не помешает».
— Она купила русский автомат. Такой короткий, складной, помещается в кейсе. А вот фильм, — дама многозначительно показала карту от мобильника, зажав ее в пальцах. — Пришельцы гнездятся в гавани. Очень противные, настоящие чудовища. Я, молодой человек, многое видела, но такого… Ума не приложу, как она сберегла карту.
— Вы медсестра из Борденского дома, — Энгеран твердо посмотрел в глаза женщине.
Строгая дама не ответила.
— Ладно, давайте запись.
Как любое видео, сделанное телефонной камерой, фильм обладал всеми пороками любительской съемки. Мечущийся луч суматошными всплесками обрисовывал какое-то обширное и темное помещение вроде склада, штабели контейнеров, ряды канистр. Между рядами грузов и в проходах что-то бегало, мелькало, вспыхивало. Аудиодорожку напрочь, до оглушения микрофона, забивал прерывистый грохот выстрелов. Когда автомат делал паузу, слышались низкие глухие звуки вроде утробного мычания.
Вернуть к началу, замедлить воспроизведение, увеличить резкость и яркость.
Картинка стала лучше, но ненамного. Он видел перевернутые тазы или пылесосы, которые ползали по полу, волоча хвосты, и моргали голубыми огоньками. Это — марсиане? Не смешно. Скорее, большие телеуправляемые игрушки.
Потом заметил воду — порой вода мерцала на краю кадра, отблескивая в случайно упавшем луче.
«На монтаж не похоже. Стрельба… Ерунда какая-то».
— Эта девушка… Запись — хорошо, но сама она что-нибудь рассказывала?
— Купила оружие и ночью начала стрельбу на дебаркадере. Плавучий причал в Глетской заводи, знаете? Там никого не нашли, кроме нее, но она расстреляла несколько магазинов. Когда попала к нам, просила увезти ее как можно дальше, в горы.
Медсестра из Бордена говорила сухо, почти без выражения.
— Ее история болезни, — тотчас переключился Энгеран. — Сможете скопировать? Пронести с собой флешку очень просто. Или вас обыскивают?
— Я смотрела ее файл. Там основные обстоятельства, анализ состояния и вывод: «Параноидная шизофрения».
— Но хоть какие-нибудь факты? Описание бреда?
— Поначалу она говорила о контрабанде, требовала встречи с сотрудниками ДНБ, потом замкнулась.
Энгерана начал захватывать охотничий азарт. Он почуял запах сенсации и готов был взять след. Да тут черт-те что наворочено! Разобраться в деле до конца — инстинкт репортера. Даже Департамент национальной безопасности замешан, это круто… и свойственно многим бредовым историям.
Но запись! Что она снимала, когда стреляла?
— Люди ДНБ посещали ее в Бордене?
— Вы полагаете, их визит отмечают в истории болезни?
— М-да…
— Ласса сказала, — после паузы проговорила медсестра, — что могла бы довериться надежному человеку. Я — не тот человек. Я дорожу своим местом.
— Отлично. Помогите мне встретиться с ней.
— Даже не надейтесь. Меня у вас не было, я вам ничего не говорила.
— Не желаете помочь — так передайте ей наедине, чтобы ждала. Я приду. И еще: назовите мне точку отсчета. Дату. Когда была схватка на дебаркадере?
— В июне минувшего года. Хотя… теперь все годы одинаковы.
Разбирать личные видеозаписи — словно смотреть чужие сны. Какая-то серая комната, наезд, все окрасилось сиреневым — баланс не держит. Затем: канал, вода, приближение — все дыбом и наперекос. Глухой голос: «Это картина из моего окна». Сильный стриженый малый; вид со спины. Оборачивается, выбрасывает вперед руку — лица не разглядеть. Смех. «А это мой парень!» Куски, обрывки, ценные только для тех, кто стремится заснять их. Слепки чужой жизни. Тут нужен толмач, переводчик. Если бы заговорила Ласса, ее память… Что же произошло тогда?.. Что?
Я недаром вздрогнул…
Ласса мучилась в удушливом городском зное. Она снимала дешевую квартиру в Йонгхавене, в дряхлом доме у самого моря. Кондиционер то и дело вырубался от жары, а из ремонтной фирмы вязким голосом отвечали: «Ждите. У нас очень много заявок».
Приняв душ, Ласса натиралась кремом от загара.
— Сдайте ваши путевки! — выкрикивал телевизор. — Город стал курортом! Море кипит от купальщиков! Испания или Греция? Рай гораздо ближе — шесть остановок на метро! Зеленый парк, желтый песок, все загорают топлес!
Стены рдели от нагрева, тротуары и мостовые обжигали, как горячие противни. Колеса продавливали борозды в размякшем асфальте. Все стремились к реке, к морю, к желанной прохладе.
Публика лезла в воду даже в Йонгхавене, сжатом между контейнерным терминалом, гремучей путевой развязкой и каналом, где вовсе не было пляжа. Теплоходы ревели от удивления, видя между бакенами и каменной стенкой притопленные «лягушатники» на поплавках — будто плавучие кастрюли с людским супом. «Глубина — 1 МЕТР. Безопасно. ½ часа — 5 талеров». Машины ползли по набережной, отжимая к парапету живой поток, красный от солнечных поцелуев.
Жара и толпа угнетали Лассу. Никогда раньше она не видела такого множества людей, стиснутых стенами улиц.
— Европа этого не вынесет, — пытался пророчествовать спекшийся ханурик в поезде надземки, нацелив длинный нос в ложбинку между грудей Лассы. — Хм-м-м, это убийство.
Изобразив плевок на кончики пальцев, Ласса приложила их ко лбу носатого:
— Пш-ш-ш.
— Вы… ты… — опомнившись, судорожно отшатнулся малый. — Что вы пристаете?!
— Лихо, — одобрил коротко стриженный высокий парень, стоявший справа.
— Помогите ребенку, — с душой обратилась к нему Ласса. — Мальчик заблудился.
Улыбаться в большом городе опасно, особенно когда все головы раскалены. Носатый поспешил выйти, зато стриженый прилип.
— Хотите, угадаю — откуда приехали?
— Попытайтесь, — снизошла она. Малый подходил ей по росту, вел себя сдержанно, вежливо. Люди общаются сначала взглядами, потом словами, верно?
— Южные территории?
— Тепло.
— Саксемберг? Гранд?..
— Нет. — Она тихо посмеивалась.
— Сдаюсь!
— С вас мороженое.
— Готов, хоть сейчас. Вы свободны? Так все-таки — откуда?
— Аврора, поселок Варгенборд.
— Не может быть! — чистосердечно изумился он, выдавливаясь вместе с нею из вагона. Поверить невозможно, что такая тропическая краса рождается у оледеневших гор, под крик пингвинов.
Над вазочками с мороженым (очень уместное лакомство!) она и познакомилась с Арто. Сравнили биографии — ничего выпуклого, проблемы одинаковые, но у Лассы на одну больше — нет работы. Зато масса перспектив.
— Иди в охрану. Ты сильная…
Ласса кивнула и согнула руку, выпукло обозначив бицепс.
— Стрелять умеешь?
— Средне. Тюленей и пингвинов у нас бить нельзя — Гринпис…
— Уже неплохо. Курсы охранников — два месяца, потом набираешь стаж.
Вечером, когда палящий жар сменился духотой сумерек, они уже гуляли по Висельному берегу, мимо пирсов и плавучих пристаней. Нагромождения пакгаузов, гудки, тяжеловесное движение груженых фур и тягачей с ролл-трейлерами соседствовали через ограду с террасами и витринами кабачков, где отдыхал портовый люд.
— Вот мой дебаркадер, «Сентина», — гордо представил ей Арто место работы. Громадный понтон с высокими стенами и гофрированной крышей походил на ангар для дирижабля. — С воды через портал входит даже корыто на тысячу тонн, представь!
И погнал, и погнал — как заглублено дно у берега, какой внутри кран, какие платформы въезда-выезда. Ласса держала его за руку и смеялась. Такой здоровенный парень, а восхищается железками, как маленький!
Белые светила на высоких мачтах озаряли акваторию порта словно днем, доставая своими лучами до далеких молов.
«Может, все-таки посмотришь на меня?» — мысленно спрашивала она парня.
— Я помню суда по именам, — показывал Арто в сторону терминалов. — Вон «Поларис», панамский, старая ржавчина. Слева «Брекватер» из Роттердама, классная посудина. А этот из Индии, «Голакала»…
— Что? — Ласса сжалаладонь замолчавшего Арто.
— По-индийски — «черный шар». Он всегда приходит летом. Индусы что-то выгружают на «Сентине» со спитсов. Какие-то у них дела… Когда наймешься — лучше не встревай в то, чем занимаются клиенты. Нравится, не нравится — они платят, и точка. Зайдем в кабачок, а?
Там, в шумном заведении, они случайно поцеловались. Как-то вдруг потянуло друг к другу, оно и случилось. Лассе стало стыдно. Встала и ушла, не попрощавшись; добиралась на Йонгхавен с последним поездом метро, почти до рассвета злилась и маялась, еле заснула под утро. Когда неистовое солнце вновь зависло над Маэном, заливая город прожигающим жаром, она отправилась в школу охранников. Ее приняли.
Арто объявился через неделю — встретил с цветами после тренировки. «Прости, ты не так поняла. Я не нахал, ты великолепная» и дальше, дальше — обычные байки, но до чего их сладко слушать!..
Когда она закончила учебу, Арто помог устроиться.
После ночи вдвоем он стал рассказывать ей про «Сентину». Ласса считала, что приятель дико гонит.
Потом Арто исчез.
— Стреляли? Когда? — хмуро переспросил человек в робе цвета болотной тины. — Не было такого.
— С год назад. Одна девчонка сбрендила и начала палить из штурмовухи. Ей казалось, отовсюду лезут щупальца, — бойко сочинял репортер.
— Спроси еще кого-нибудь, — отвернулся работяга, возвращаясь к своему унылому занятию. — Я тут недавно, не слыхал.
«Облом», — констатировал Энгеран, тотчас потеряв интерес к портовому труженику.
Но Глетская заводь — метров шестьсот, тут всего десяток дебаркадеров. Не мог же за год персонал смениться целиком! Или речь шла о пристанях на другой стороне заводи?..
Он прищурился, изучая противоположный берег. Вряд ли. Там какие-то мелкие сооружения; их в ночную смену можно окучить одним-двумя сторожами наружного охранения плюс патруль на катере.
Визит в портовую полицию (сколько у нас полиций! пальцев на руках не хватит сосчитать!) принес одни огорчения. Тоже поголовная амнезия. Как сговорились все забыть! О проверке архива новостей и толковать нечего — полный ноль. Весь прошлый июнь — драки в кабаках, тепловые удары, скоропостижные смерти, бытовой мордобой, кражи и ничего огнестрельного.
— Да что вы, месьер! Длинные пушки носят стрелки военизированной охраны. Остальные — пистолеты или субмэшин-ганы. Тем более частные охранники… Вот когда грузят судовую кассу, бывает кордон посерьезней.
День разгорался, как пожар. Где скрыться от зноя?
Над стойкой полупустого кабачка сипел и моргал переносной телевизор;
— По всей стране мобилизованы службы «Скорой помощи». Врачи советуют не выходить из дома с полудня до четырех часов. Пересыхают реки и озера, выходят из строя системы ирригации, нарушается судоходство. В ближайшие дни может быть остановлена работа производств, использующих воду…
— Пить, — попросил Энгеран сомлевшую официантку. — Что угодно.
Она сменила ценник. Охлажденная вода без газа на глазах подорожала вдвое.
— Вы фокусница, — заметил он со злобным восхищением.
— Месьер, нам подняли цену за ток, — жалобно ответила девица. — Иметь холодильник и кулер — роскошь. Знаете, сколько теперь стоят бочата для кулера?..
Он вспомнил, как вялые волны возили взад-вперед пивные банки и лохмы полусгнившего мусора у гранитной стенки набережной. Даже память об этой тошнотворной воде вызывала новые приступы жажды. Как рвотный рефлекс.
Когда и где это было?.. Точно! В армии, в «колониальной пехоте», тухлая вода так же сочеталась с жаждой. Дизентерия и молниеносный гепатит ждут тебя в любой луже — лакай!
— Черт, скоро я перестану бояться и напьюсь из реки — с четверенек, по-собачьи. Наливайте!.. А что это вентилятор не крутится?
— Налог на вентиляторы в частных заведениях, месьер. Сегодня с утра передали из ратуши.
— Они хотят нас убить. Солнце взбесилось, следом магистраты. — Энгеран пил холодную благодать медленно, наслаждаясь каждым глотком. Выпитое сразу выступало каплями на коже, впитывалось в одежду и уходило в воздух. — Послушайте, а чем вы моете посуду? Может, удобнее вылизывать? Дешевле выйдет.
Заморенная официантка невольно рассмеялась. Этот стильный и бойкий малый ей нравился, его блестящие глаза ласкали ее, словно пушистый хвостик. Здорово отличается от тех угрюмых рож, которые заваливаются сюда после работы, чтобы отвесить ей вагон похабных комплиментов.
— Для мойки есть плохая вода, денатурат.
— Из радиаторов сливаете? — Энгеран облокотился о стойку, поближе к кабацкой красотке. Та гибко качнула станом, чтобы повыгодней показать бюст и талию. Чисто машинально. Нравиться так приятно!
— Купили с распродажи. Тут напротив, на «Сентине», была неприятность — охранница сошла с ума и…
Сделать гримасу неподдельного сочувствия и кивать в такт словам. Энгеран слушал ее с вниманием кота, замершего у мышиной норки.
— …канистры по двадцать литров. Разбирались, кто хозяин, но никто не объявился. Ну, портовое управление пустило на продажу как конфискат. Мой хозяин взял оптом. Канистры хорошие, а вода никудышная, даже цветы поливать нельзя.
— Почему так?
— Вянут!
— Значит, не вода. Наверно, кислота или раствор какой-то.
— Нет, без запаха. Собака полакала и не сдохла. Но больше пить не стала. Так канистры и стояли, на всякий случай, а сейчас понадобились для мытья.
Ушлый репортер помнит все. Слово «контрабанда», промелькнувшее в рассказе медсестры, тоже запечатлелось в памяти и теперь сработало.
— Люблю диковинки. Продайте мне литр этой… бесхозной воды. — Он выложил перед девицей десятку.
— Да хоть с канистрой, — улыбнулась она. — Все равно я увольняюсь — платят мало, публика дурная, надоело. Только вы ее не пейте, ладно?
— Обещаю! «Сентина» — которая пристань?
— Вот, прямо и чуть вправо. Там охрана, вас не пустят. — Девушка угадала, куда он стремится.
— Ой, а вы сказали — ничья.
— Была ничья, потом ее опять купили. Кажется, индийцы.
Покидая берег Глетской заводи с канистрой, Энгеран не мог отделаться от странного впечатления. Казалось, что со стороны понтона, похожего на плавучий эллинг, ему в спину направлен чей-то цепкий взгляд.
Остановиться и будто от усталости перехватить канистру из руки в руку.
Энгеран вполне естественно посмотрел назад.
У закрытых ворот дебаркадера, выходящих на набережную, стоял смуглый тип в маскировочной летней форме коммандос — бермуды, рубашка с коротким рукавом, шляпа с опущенными узкими полями. На поясе — кобура.
— Хочу заняться торговлей. Вода — самый ходовой товар, — объявил он знакомому из аналитической лаборатории, оставшись с ним наедине. — Но что-то мне поставщики не нравятся. Проверь эту жидкость, годится ли в продажу. Есть всякие санитарные нормы, стандарты…
— Что касается бактерий, это не ко мне. Но химические примеси могу определить. Пятьдесят талеров. За ответом придешь через пару дней — работы много, сразу образец в дело пустить не смогу.
По пути, завернув в публичный туалет, Энгеран рискнул лизнуть загадочной воды. Она оказалась теплой, противной и безвкусной — но и только. Впрочем, проглотить ее он не решился, погонял во рту и сплюнул в унитаз.
Теперь в Борден!
У вокзала танцевали счастливые кришнаиты, распевая свое «харе, харе!». Позавидуешь этим блаженным: то ли мозги в Индию уплыли, то ли Индия сюда пришла, накрыв их веселящим газом.
— Ешьте масло, ешьте творог! Молоко! Чистый рис! Пойте, пойте имена священные!
Отснять сектантов для блога. В руки сунули флаер: «Ночь Ракхи Пурнима! Соверши праздничное омовение! Щедрая ярмарка в Йонгхавене: органик-продукты, ручная работа, освежающий бетель. Тебя благословит Варуна, бог океана. Разбей кокос — исполнится желание!»
Подавший листовку юнец жевал и улыбался, прозрачно глядя сквозь Энгерана. Губы обметаны алой слюной. Бодрящий бетель! Словно чахоточный с горловым кровотечением… Тропический жар мутил сознание, вокзальная площадь колебалась и плыла.
«Скорее в тень!»
Хоть бы тучка с моря приползла, хоть бы на минуту заслонила этот генератор пекла, по ошибке называемый солнцем. Вагон надземки нагрет до белого каления. Вытерпеть проезд пары станций означало коротко познакомиться с адом, куда попадут репортеры сенсационной хроники.
Стражи Борденского дома строго блюли изоляцию цитадели безумия от доброго мира. Энгерана выспросили — кто он, с какой целью намерен посетить Лассу Йонсен, не имеет ли при себе запрещенных предметов?
Извольте, вот карточка журналиста. А вот — удостоверение на участие в акции «Пресса помогает». Довольны?
Он приготовил подарки — фруктовый йогурт, яблоки, печенье, свежий номер «Mi Not-Virgin». А что делать? Журнал «Я Не-Девочка» охотно платит за аномальных младенцев с двумя головами. Истинный писака гребет деньги всюду, где дают.
«Тазы и сковородки атакуют девушку! Тазы с хвостами: десант чудовищ в Маэне!.. Чушь все это. Дешевка. Тьфу. Выдумываю, словно плохой воды опился… Реально вела огонь. По-настоящему в дурку загремела. Специально снимала нападающих, чтоб кому-то что-то доказать. Готовилась. Значит, заранее знала, что случится? Откуда? Кого отсняла, наконец?»
— Она очень опасна?
— Вас будут сопровождать.
Несколько шлюзов из решетчатых дверей. Здешние коридоры не изменились с позапрошлого века, когда в гиблом месте между морем и болотами возвели эту гробницу для сломавшихся умом. Лишь замки стали кодовыми, а окна — плитами из небьющегося стекла.
Чистые проемы в рамах, никаких железных прутьев, небо, солнце — полная иллюзия свободы. Даже шорохи леса слышны, и доносится запах воды. Она рядом, совсем близко — молчаливые озера-зеркала в оправе зыбких берегов, вечный мерный шум прибоя.
— Здравствуйте, Ласса. Я Энгеран Мариоль из «Маэн Фрейнгорд». Возьмите, это вам. Я услышал вашу историю в Глетской заводи. Моя редакция готова помочь. Можем объявить над вами патронаж…
«…как над бенгальским тигром в зоопарке», — проглотил он автоматически выскочившую фразу.
Девушка будто спала с открытыми глазами. Волосы чистые, причесаны, но… манекены в витринах тоже регулярно моют, чтобы привлекательно смотрелись. А уж покойников из похоронного бюро выносят — загляденье! Волосок к волоску, рот улыбается…
— Спасибо, — тихим безучастным голосом ответила она, медленно переворачивая страницы. У Энгерана, привыкшего к разным видам сумасшествия, и то сердце защемило. Такая деваха! Видно и стать, и плоть, а воля улетучилась, огонь погас. Живая руина. Вот что бывает, если покой насильно впрыскивают человеку в кровь.
Наконец добралась до страницы с его материалом. Увидела портрет: «У нас в гостях Энгеран Мариоль». Подняла глаза, сравнила.
— Ваша беда поправима, — вкрадывался он в душу, стараясь не отпускать ее взгляд. — Мы поддерживаем тех, кто приезжает с дальних островов. Трудно приспособиться к новой среде, иному ритму жизни. Бывают срывы. Если выяснить все обстоятельства, дело можно повернуть иначе… Разумеется, с вашего согласия.
— Нет. Благодарю вас. Я не готова, — тускло говорила она, прерывая его фразы, опустив глаза. — Я не чувствую себя здоровой. У меня до сих пор… до сих пор бывают странные состояния. Особенно по ночам, когда слышно море… Еще раз спасибо за гостинцы… и заботу. Я не читаю таких журналов, простите. Они меня нервируют. Я могу уйти в палату? Мне нехорошо.
— Да, Ласса, конечно, — охранник тотчас оказался рядом с ней, помог подняться с табурета и передал в переговорное устройство: — Внимание, посетитель уходит. Открыть внешнюю дверь.
«М-да… Вот и поговорили».
Только на станции электрички, убедившись, что за ним никто не следит, Энгеран открыл журнал, возвращенный ему Лассой.
«Умница. Молодчина. Все-таки ей не свернули мозги!»
Между страницами, у самого корешка журнала, он нашел тонкую бумажку, скрученную трубочкой и сплющенную:
«Моя квартира. За наличником двери ванной, наверху».
Взгляд 2
Темные дела
Мы живем, зажатые железной клятвой.
— Сколько берете за эту конуру? — Энгеран озирал жалкую однокомнатную квартирку.
— Восемьсот в месяц. — Агент домовладельца сделал слащавую гримасу. Он был коричневый, щеки синеватые после бритья, волосы черней мазута, а глаза как вишни в шоколаде. Говорил агент с чудовищным акцентом, половину слов не понимал, на «талер» и «платить» оживленно потирал ладони — такие светлые, словно отбелены хлоркой.
«Думаешь, я тут поселюсь? С моим-то статусом?»
Высохший воздух застыл в мертвом оцепенении. Лучи, пробившиеся между шторами, лезвиями пронизывали пустоту, и в их узких плоскостях волнами плавала светящаяся пыль.
Жилье угнетало своим ничтожеством. Потертая старая мебель, выцветшие стены, исцарапанный пол. В ванной — гробовая темень. Вспышка лампы озарила убогий вид: выбоины на эмали раковины, потеки ржавчины на стенках маленькой шершавой ванны, длинное рыжее пятно и лужица на ее дне. Из облупившейся стены торчали трубы — краска шелушилась, как короста, металл покрылся бурой чешуей, темной от сырости. Там, где трубы уходили в стену, штукатурка намокла и походила на влажно разбухшую глину.
Гнутая виселица душа, плаксиво капающий кран… Энгеран попытался завернуть его — напрасно. Открыть — тоже.
— А утечка воды за чей счет?
— Мы починим, — заверил агент. Гадая, из какой бывшей колонии он явился, Энгеран брезгливо и придирчиво изучал скудный интерьер. Полочка, мутное зеркало…
«Как Ласса помещалась в этой ванне? Здесь нельзя наслаждаться. Ни даже ощущать себя красивой… О, дьявол! Опять они!»
Фараоновы муравьи проложили тропу к мокрому месту у крана. Их шевелящиеся бледно-желтые цепочки текли по неровной стене. Проследив путь, Энгеран нашел под зеркалом начало дороги — крошечные существа уверенно бежали к трещине и пропадали, а другие возникали из нее и спешили к водопою, перебирая лапками.
«Сколько в Маэне муравьев? Миллионы?… миллиарды? Да их целый народ или страна, как Китай. Нас уже оккупировали! Где они гнездятся? Наверное, у них свой чайнатаун, жирная королева, мадам Вонг, кладки яиц, казармы, планы завоевания: захватить острова, форсировать реку и… Нет, река — пройденный этап, раз они живут у меня дома. Может, написать о муравьях? Сотен шесть за них дадут».
— Смотрите, насекомые. Паразиты. Надо бы скинуть полсотни.
— Мы позаботимся. — Агент имел свой план: ни цента скидки! Развалюха на берегу должна приносить максимум дохода без всяких вложений.
Оттеснив агента, Энгеран провел рукой по широкой щели за наличником. Больно наткнулся пальцами на что-то твердое, плоское и угловатое. Рядом нащупал плотно сложенную квадратиком бумагу.
«Игра энкаутер, — игриво пришло в голову. — Брожу по городу и нахожу коды. Каждый код выводит на новый этап. Ну-ка, что там на сей раз?»
Находка оказалась жестким обломком густой серо-черной сетки из металлических волосков, покрытых окалиной. На вес обломок был удивительно тяжел. Бумагу Энгеран разворачивать не стал, тем более что агент засуетился и порывисто засучил руками:
— Вам ничего не брать! Тут все собственность! Так нехорошо!
— Здесь жила девушка, — проворно спрятав находки, Энгеран извлек карточку журналиста жестом, каким достают пистолет, и предъявил ее агенту чуть ли не в упор. — Ее обвинили в незаконном владении оружием и других тяжких преступлениях. Еще вопросы? Или ты хочешь прозвучать в прессе? Вместе со своим вонючим домом, текущим краном и паразитами? Сейчас я отсниму халупу, и ты прогремишь.
Агент пятился, делая умоляющие жесты. Энгеран напирал:
— А вдруг тобой заинтересуется иммиграционная полиция? У тебя есть вид на жительство? Р-раз, и его аннулируют. Права на работу, социальные пособия — тю-тю. Высылка в двадцать четыре часа. Не спорить со мной!
Он покинул дом почти счастливым. Агент семенил за ним до дверей. Даже кланялся вслед, сложив ладони у груди — «Намасте! Намасте!» — а потом провожал глазами, вслепую набирая номер на мобильнике.
«Вам придется подмести в своей развалине! Пора привыкать к цивилизации — здесь не пасут коров на улицах».
Снаружи из фургонов выгружали свернутые тенты, связки шестов с кронштейнами. Муравьями мельтешили коричневые рабочие с голыми руками, перекрикиваясь на чужом языке. Часть набережной уже отгородили красными лентами: «ПРОЕЗДА НЕТ. ИЗВИНЯЕМСЯ ЗА ВРЕМЕННЫЕ НЕУДОБСТВА». Пешеходы, пробираясь вдоль стены, недобро и устало косились на строительный бедлам. Смех и голоса черноголовых рабочих перекрывали урчание буксиров на реке.
— Цирк приехал? — спросил Энгеран у полицейского. Тот истекал потом в форме, не рассчитанной на тропики; под мышками, на спине и груди расплывались мокрые пятна, потемнел лиловый околыш фуражки.
— Щедрая ярмарка, — выдохнул патрульный, приподняв козырек и утирая лоб, — в честь морского бога. Подходит сухогруз из Мумбаи. Беспошлинная торговля в пределах порта. Скоро тут не протолкнешься, будто в Азии. Им-то легко, они выдерживают!
За компанию с полисменом Энгеран вытащил из пачки бумажный платок, обтерся и спрятал в карман. Пусть агент посмотрит издали, как надо обращаться с мусором.
Трокиль — седьмая станция «лимонной» линии метро. Дотерпеть до момента, когда можно уединиться под колпаком уличного телефона, и развернуть сложенную записку. Каков код следующего этапа?
«Голакала». Стоянка 6–8 суток, в Ольденхавене. Груз 3,7 тонны, на «Сентину».
Ломая голову над тем, что бы это значило, он поднялся в лабораторию к другу-химику. Здесь царила прохлада: аналитические приборы требовали ровной температуры, иначе дадут сбой. В холодке думалось куда привольнее, но дело ясней не становилось.
«Речь явно идет о грузовых операциях в порту. Положим — героин, оружие. Это не мой профиль, лучше продать ребятам в уголовную хронику. Но тазы!.. К тому же вздумай Ласса палить по контрабандистам, в живых бы ее не оставили. Железяку к ногам, и привет. Одним трупом больше в заливе… Почему не обратилась в полицию? Там не все продажные, честных тоже хватает».
Друг встретил его неприветливо. Молча взял за руку, завел в свой кабинет и заговорил, лишь убедившись, что дверь плотно закрыта:
— Энге, зачем ты занялся таким бизнесом? Тебе жить надоело? Ты соображаешь, во что ввязался?
— О чем ты? — с наивным видом спросил Энгеран. Новая записка убедила его: дельце пахнет криминалом. Если в истории замешан русский автомат, ДНБ и грузы с конкретным весом, скорее всего, это не галлюцинации.
— Забирай свою воду, — химик со стуком выставил на стол знакомую бутылку, — и убирайся вместе с ней. Больше ничего подобного не приноси или забудь сюда дорогу.
— Я как раз хотел попросить тебя об одолжении… — пропустив отповедь мимо ушей, Энгеран полез было за куском металлической сетки, но приятель остановил его жестом:
— Даже видеть не желаю.
— Какие проблемы?.. Чем тебе моя вода не понравилась?
Химик разглядывал репортера с большим сомнением:
— Ты… вообще знаешь, что принес на анализ?
— Воду.
— Ах, воду! Тогда взгляни сюда, — приятель достал из ящика стола лист распечатки и резким движением подал Энгерану. — Ни подписей, ни данных исполнителя, ни организации здесь не указано. Это делали по моей просьбе, в другом учреждении. Делал человек, которому я доверяю. Читай.
«Чем дальше, тем чаще все делают по секрету и только доверенные лица. И все отпираются: «Не хочу в этом участвовать!» А на следующем этапе? — Энгеран пробежал глазами по буквам, цифрам и значкам. — Чертова алхимия. Мы с технарями говорим на разных языках, никогда друг друга не поймем».
— Тут опечатка.
— Где?
— Вот. Дэ два о, а надо аш два о.
— Никаких опечаток. Все точно. D2O. Ты принес мне тяжелую воду. Причем очень высокой чистоты, хоть сейчас заливай в ядерный реактор. Если ты знал об этом — ты рисковый парень, Энге! А если не знал, ты полный идиот.
— Ну, вот этих слов не надо. Тем более таким тоном. «Идиот» значит просто «невежда», — растерянно отпирался Энгеран, пытаясь понять, откуда в портовом кабачке взялись канистры с тяжелой водой. Ну да, с «Сентины». А туда их кто доставил? — Каюсь, — раскрылся он. — Мне вода показалась странной, только и всего. Поэтому я пошел к тебе. Тяжелая… Значит, она дорого стоит?
— Много ее у тебя? — Друг перестал держаться настороже, даже сел.
— Литров пять.
— М-м-м… Не густо. По рыночной цене примерно тысяча восемьсот талеров.
— Ого! Как коньяк! Где это можно продать?
— Нигде. — Теперь химик торжествовал, гордый своими познаниями. — Ее круговорот в природе — на строгом учете. МАГАТЭ и разведки следят, чтобы она не доставалась Ирану, Северной Корее или другим изгоям. Тебе придется объяснять, где ты ее раздобыл. Затем: литрами не продают. В реакторах она служит замедлителем нейтронов и теплоносителем, но для заполнения одного котла нужно от ста до двухсот тонн.
— А они ею посуду моют… — пробормотал Энгеран.
— Кто?! — Химик едва не подпрыгнул на стуле.
— Идиоты. Ладно, полсотни за науку — плевые деньги. Спасибо, что просветил.
— Главное, не пей и цветы не поливай.
— Знаю, завянут.
— Они и это пробовали?
— А как же. Чистая водичка, дефицит в нашем загрязненном мире… Но слушай — ведь вода! Почему вянут?
— Не усваивается. Какие-то грибки и водоросли умеют отделять ион дейтерия, но это жутко древние организмы, от зари времен. И все-таки, где в Маэне раздают тяжелую воду?
— Почему раздают? Я купил пять литров за десятку.
— Ушам не верю! Там еще осталось, как я понял? За такую цену…
— А тебе она зачем? Ты не атомный реактор.
— О-о, мы найдем ей применение. — Химик азартно потер руки. — Дэ два о — лучший растворитель в спектроскопии протонного магнитного резонанса…
— Чур меня! Без терминов!
— …то есть в небольших количествах она нам пригодится.
— Пожалуйста. Бери за полцены. Девять сотен, и вода твоя.
— Хорошо, проехали, — посерьезнел химик. — Но я тебя предупредил. Все акции с оборотом тяжелой воды делятся пополам — легальные и нелегальные. Ты заехал в область вне закона, берегись. Запомни, ты ко мне с бутылкой не приходил, а я тебе анализ не делал.
— Если мы не встречались и беседуем где-то вне мира, у меня вопрос: кто возит тяжелую воду контрабандой?
Аналитик нахмурился, просчитывая в уме всякие возможности.
— Литрами, даже десятками литров — никто. Проще купить на рынке. А тоннами… тот, кто бурно развивает ядерную энергетику. К примеру, Индия, Китай или Бразилия. Но продавец должен иметь море электричества, то есть это сильная страна, или… знать способ дешевой добычи дэ два о. Хотя бы вдвое дешевле обычного. Тогда это зверски выгодно — можно демпинговать рынок, обрушить цену. Догадываешься, что будет дальше?
— Эмбарго, блокада, бойкот, военная операция НАТО, — скороговоркой выпалил Энгеран, ярко представив последствия такого бизнеса.
— Логично. Торговца, который продает воду кому попало, долго не потерпят.
— А дешевый способ? Это реально?
— Гипотетически. Русские предлагали искать подземные воды с высоким содержанием тяжелой, но пока ни до чего не докопались. В Штатах делали расчеты — якобы дэ два о может скапливаться в углублениях на дне морей при температуре, близкой к точке замерзания. Однако цена стабильна, вброса на рынок не заметно.
— Значит, поглядишь этот образчик? — пользуясь возникшей вновь взаимностью, Энгеран как бы невзначай протянул тяжелый кусок металлической сетки.
— Опять нелегальщина? — строго взглянул химик.
— Просто любопытно. Шел, подобрал… Возьми! Чувствуешь вес?
Подбросив обломок в руке, химик озадаченно поджал губы.
— Какие у тебя все время странные находки… Ты их притягиваешь, что ли?
— Не забыл, какие рубрики в журналах я веду? Это профессиональное. Ищешь, ищешь, потом оно само тебя находит… Долго ждать результат?
— Час. Потерпишь? Не нравится мне, какие ты вещицы подбираешь!..
— Чем же?
— Для начала проверю на радиоактивность, — уставился приятель на кусок металлической сетки в ладони.
Свой час Энгеран высидел почти спокойно. Он вывалил на стол книги и журналы из шкафа, изучил их и выяснил много интересного о тяжелой воде. Например, что тяжеловодные реакторы канадского типа использует в основном Индия. Какой-то заслуженный индус-атомщик докладывал: его мудрая страна продвинулась и сэкономила уйму денег на производстве дэ два о.
Едва журналист занес в наладонник эти интригующие сведения, как явился химик с видом еще более хмурым, чем по приходе Энгерана:
— Ты надо мной издеваешься, да?
— Спокойно! Без рук! Я все расставлю по местам.
— С каких пор ты стал аферистом?
— Сначала объяснись, потом бей.
Друг швырнул на стол перед репортером обкромсанный кусок серо-черной решетки:
— Конечно, ты искренне считаешь, что это обломок радиатора старой газовой колонки. Не так ли, Энге? Или фрагмент летающей тарелки? Само собой, они валяются под ногами, их тьма-тьмущая на пляже или я не знаю где!
— У тебя есть ответ на мой вопрос?
— Да. Захвати это вместе с бутылкой и уматывай. В следующий раз перед тем как войти, вывернешь карманы, вытрясешь сумку и поклянешься: «Я ничего не принес».
— А насчет радиоактивности?
— Безопасно. Опасно другое — если ты знаешь, где еще лежит много таких кусков. Хочешь добрый совет?
— Давай.
— Сгреби их все, продай, измени фамилию и внешность, а потом уезжай на край света. Потому что те, чьи это штучки, обязательно захотят с тобой встретиться. Они ищут тебя. Как в песенке:
Вот уже он поднялся по лестнице
Вот уже он поднялся по лестнице
Добрый маленький Кунла
— Да скажи наконец, что ты выяснил!
— Платина, — склонившись к Энгерану, тихо промолвил химик. — Техническая платина с примесью родия.
— Такая черная?.. — вырвалось у репортера.
— Сказал же — техническая. Из нитей делают сетки. Катализатор, ясно? Лучший катализатор в производстве азотной кислоты. Сетка служит год-полтора, наполовину выгорает, и ее отправляют на аффинажный завод для регенерации. Тяжелая вода — чушь. Цивилизация стоит на этих сетках. Химикаты, удобрения — все через них.
— Я думал, это ювелирное, — неуверенно проговорил Энгеран. — Белое золото и все такое прочее…
— Капля в море. — Химик поморщился от слов невежды.
— Почти всю платину съедает промышленность. Ты ездишь на машине?
— Да, когда выбираюсь за город. Лень платить налог за езду по улицам. Это мой вклад в экологию.
— В моторе стоит платиновая проволочка. Катализатор дожига выхлопных газов. Без нее твою тачку арестуют и расстреляют за нарушение Киотского протокола. Десятки тонн металла уходят на одни только проволочки.
— Тонн… сколько стоит тонна?
— Унция, ты хотел сказать? А… у тебя припасено много тонн?
— Скажем, три с половиной.
— Здравствуйте, месьер миллионер. Ты выиграл джекпот, сорвал банк в Монте-Карло. Шестьдесят с чем-то миллионов — твои. Ну, за вычетом шлака и нагара — пятьдесят. Ты хорошо запомнил, что делать? Забыть меня, свое имя, купить остров в Тихом океане, зарыться в песок и тихо коротать остаток дней. Нет, ты действительно решил пуститься в махинации? Тебя не пугает собственный размах? Энге, может, объяснишь свои находки?
— Нет, — искренне ответил Энгеран. — Просто оно плывет ко мне в руки. Я случайно зацепил одну ссылку…
— …и посыпалось, как порносайты.
— Хочешь верь, хочешь нет. Кто может тоннами возить старые платиновые решетки?
— Тот, кто тоннами сжигает их в реакции окисления аммиака. Производитель мегатонн удобрений.
— А покупать?
— Тот, кому отчаянно их не хватает. Говорю же — лучший катализатор. Под давлением платина способна подстегивать даже те реакции, которых мы еще не выдумали. Может, сшивать металлы с белками без участия ферментов. Откуда мне знать? Я всего лишь химик начала двадцать первого века. Энге, прошу — брось эти затеи. Они дурно пахнут и ведут в могилу.
— Или в сумасшедший дом…
— Это лучший вариант. Обещай мне вылить воду и выкинуть обломок в реку. Ты славный малый, зачем тебе умирать раньше срока?
Но Энгерана всерьез заело. Ему приоткрылась часть замысловатого плана, вроде проекта муравьев по захвату мира, и даже выпуклые его части — тяжелая вода, решеточная платина — выглядели мелочами. Дело замыкалось на непонятном эпизоде из июня минувшего года: ночь, высокая сильная девушка на дебаркадере «Сентина» лупит из русского автомата по нелепым игрушкам вроде перевернутых тазов с хвостами, а тазы ползут к ней, моргая голубыми огоньками.
— Обещаю не делать резких движений, — уклончиво сказал он химику.
А про себя решил: «Я не отступлю».
— Приходи сейчас, — настаивала подруга. Она жужжала в гарнитуре на ухе. Муха, да и только. Милая Муха. — У меня эксклюзив, ты раньше не видел.
— Быть не может. — Энгеран утер лоб сто двадцатым за день бумажным платком. Шестая пачка кончилась! Надо срочно купить еще. Вот так мы погубим леса на планете.
— А я говорю — да! Я была на та-а-акой распродаже!.. Отборная публика, бомонд, элита. Теперь у меня красный билет и свой номер. Это шикарно, Энге, этого нет ни в одном магазине. Понимаешь?
— Господи, разве есть что-то, чего нельзя купить в Маэне?
— Вещи прямо с привоза, без пошлины, для понимающих людей. Я проникла. Их выложили сразу, как растаможили. Цены были бешеные, торговались до хрипа, полный восторг. Все натюрель, пахнет как живое, с ума сойти!
— Это едят или надевают? — терялся Энгеран в догадках. Прихоти гламурных дам невозможно вычислить заранее. Они хотят того, чего нет. Могут намазать волосы глиной с обезьяньим салом, если она натурально замешана ногами голых папуасок. Еще, глядишь, подерутся, кому первой достанется.
— Приходи, увидишь, — по-королевски пригласила Муха.
— По-моему, я видел в этой жизни все. Неужели удивлюсь?
— Короче, беги ко мне. Хватит, третий день пропадаешь. Ни одна статья не стоит столько времени. Ты же их выдумываешь на лету!
— Муха, я серьезно. Занимаюсь тайнами природы и истории, все они — настоящие.
— Не бредь. Главное, чтобы за них по-настоящему платили. Когда ты мне покажешь натурального пришельца, я упаду ниц и расцелую тебе ноги. А сейчас у тебя — азотная кислота или что-то другое?..
Он наврал про новую тему. Напустил тумана, Муха даже подружкам не сможет проболтаться. В голове кружились цифры, клочья цитат, сводки, справки. Кое за что пришлось платить — личные базы данных, портовые реестры и списки грузов доступны не всем.
И, как назло, Муха живет в столь изысканном районе, куда без пересадок не доедешь. Трамваем быстрее, но чего это стоит в дни солнечной казни!
Посеревшее от накала небо, гул города, слепящее сияние. Солнце отражалось во всех стеклах, и мощь его словно умножалась. Рекордные продажи прохладительных напитков. Рекордное число упавших в обморок. Самый низкий уровень воды в реке за сто лет.
Вода, всюду вода… Три моста, три канала надо пересечь, прежде чем окажешься у дома Мухи. Здесь в глаза бросается речная ширь, мерцает волнистая рябь, в ушах шелестит влажный плеск. Маэн пронизан каналами, городская карта синеет плесовыми озерами, от воды нельзя уйти — река, море, каналы, озера; все окружено водой, везде ее запах и звук, все окна смотрят на воду. Люди лезут купаться, топятся, живут в домах-баржах. Вода мало-помалу становилась наваждением Энгерана, мысли то и дело возвращались к ней — дэ два о, аш два о, грязные волны Глетской заводи, душная ночь под железной крышей дебаркадера, темнота с голубыми огнями, грохот «Калашникова»…
— Когда будет материал, Энге? Ты обещал…
— Скоро, шеф. Уже близко. Где-нибудь неделя, дней десять…
— Дай пока что-нибудь легкое, на полполосы. Раскопки могильника в парке — почти у тебя под окном. Там что, ничего не случалось?
Он увлеченно читал справки и материалы, обливаясь потом. Ласса Йонсен, Аврора, поселок Варгенборд, 2130 жителей. Как там можно жить? Поговорить не с кем, от скуки сдохнешь… Геофизическая и радиолокационная станции… Станция океанологов… Ласса подрабатывала там, хо! Даже получила свидетельство — «помощник океанолога, обучение на месте службы».
Постепенно складывалась информационная мозаика, как головоломка-пазл. Индия, тяжеловодные реакторы, быстро растущая азотная химия и горы, целые Гималаи удобрений, чтобы всадить их в почву. Прокормить миллиард голодных муравьев можно, только без остановки сжигая платиновые решетки. Где тут связь?
Раздвигая уплотнившийся от жары воздух, он дошел до двери, нащупал ключом ямку магнитного замка. Уф-ф! Тень рухнула, поглотила его своей липкой полутьмой. Подъезд. Теперь в лифт. Муха, ты охладила литра два воды? Готов выпить залпом.
Она звонко закричала из комнат:
— Идхар айе! Арам серахийе! Санкоч чхорийе!
Он вздрогнул. Ему почудилось, что он ошибся дверью и домом, опять вошел в то обшарпанное строение, где гостей встречает обманчиво вежливый агент цвета корицы. «Извините, я не к вам», и прочь отсюда. Но навстречу выскочила Муха — тонкая, цветущая и гладкая, в незримом облачке восточных ароматов:
— Привет! Намасте! Я практикуюсь.
— Ой. А я подумал — перегрелась.
— Так надо, котенок. — Она бегло чмокнула его, растопырив пальчики, блестящие от крема. — Сегодня в моде экзотика. Садись, закрой глаза и жди. Для тебя — спецпоказ.
Послушно сев, Энгеран вперился в бормочущий телевизор. Муха не одинока, она сутки напролет на связи с миром, чтоб не проворонить последний писк моды. Экран там, экран тут; они живут, пищат, трепещут, излучая информацию. Все схвачено системой: процессор вовремя включает сериалы, каналы «от кутюр», обучение, шоу, фестивали или вдруг прерывает показ — от подружки с Багам пришло видео.
Стрекотал новостной поток:
— …погода без дождей и жара, местами превышающая сорок градусов по Цельсию. Европе грозит отсутствие воды, еды и электричества, массовая гибель людей…
— Служба защиты лесов и жандармерия пытаются остановить пожары, бушующие на востоке Кольдена. Вертолеты ищут и вывозят туристов, оказавшихся в зоне огня. Около ста человек, в том числе дети…
— Два дайвера погибли ночью в Глетской заводи, предположительно попав под винт буксира. Молодые люди решили на спор проплыть из Гальгаборда в Ольденхавен, хотя дайвинг в заливе строго запрещен. Спасатели обнаружили их тела сегодня утром…
— Началась ярмарка Ракхи Пурнима в Йонгхавене. Натуральные продукты привлекают тысячи горожан…
— Ты закрыл глаза? — крикнула Муха из соседней комнаты.
— Почти! — Энгеран орудовал дистанционным пультом, фиксируя кадры и ссылки почасовой хроники. Блеск и ужас. Стена огня, черное одеяло дыма над горами, бегущие фигуры в шлемах с респираторами и желтых несгораемых комбинезонах, дохлые коровы, иссохшие поля, гирлянды цветов, яркое веселье ярмарки, разодранные трупы — клочья мяса в обрывках гидрокостюмов, вжик! — зрелище сияло миг и тотчас застегнуто «молнией», мешок уезжает в покойницкую.
— Закрой сейчас же!
— Да, Муха!
Зажмурившись, он вслепую набрал номер. Сигнал полетел в Барселону. Там доктор Криер заседал на симпозиуме — о, мученик погоды, я разделяю твои страдания! почему ты не в холодной Исландии?.. Неумолимые электромагнитные волны принялись облучать мозг Энгерана, приближая смертный час.
— Мариоль? Что у вас?
— Один вопрос, мэтр. Помощник океанолога — чем он занимается на станции? Где-нибудь на островах.
— Обычно это местный житель, любознательный до всяких червячков и голотурий. Ученые используют его энтузиазм в корыстных целях. Вроде раба. Во время отлива он напяливает сапоги и хлюпает по жиже, выуживая из нее морских гадин. И радуется: «Я служу науке». Вы довольны?
— Вполне. Скоро вернетесь?
— Послезавтра. Как жара?
— Ждет вас. Конца не предвидится.
Приоткрыв украдкой глаз, вызвонил отдел уголовной хроники:
— Кто ведет тему дайверов, попавших в мясорубку?.. Ты отснял эту живодерню? Молодец, будешь редактором. Что говорят криминалисты?.. Нет, просто меня зажгло. Такие потроха под летним солнцем!.. Не винт? При чем тут борона?..
— Так нечестно, ты подглядываешь! — обиженно возопила Муха, высунувшись из-за двери.
— Все! Не смотрю!
В красной темноте мелькали, затухая, отблески солнечного света, пожары в горах, кровавые останки дайверов. «Разодрало как бороной». Глетская заводь. Ночь.
— Можно открывать! — запела рядом Муха, довольная собой почти до экстаза.
Открылись веки, в глаза хлынул обжигающий поток фотонов. Из черно-красной мглы Энгеран вынырнул в алое пламя комнаты. Посередине изящно и вычурно, словно баядерка, подбоченилась Муха с подносом на пальцах, в ожерельях и браслетах. Поверх топика и длинной узкой юбки она от плеч до щиколоток обернулась чем-то вроде газового шарфа, и все это полыхало, багрово рдело, переливалось, будто факел.
— Пылающий июнь! — Энгеран с восторгом послал ей воздушный поцелуй. — Картина Лейтона.
— Какого Лейтона? — Милая рассмеялась, соблазнительно качая бедрами. — Это настоящее сари! Я тренируюсь его носить.
— Сари? Красное, им посыпают рис?..
— Посыпают — карри, сколько тебя учить, — терпеливо разъяснила Муха, показав тарелку на подносе. — На, ешь. Руками! Рис едят щепотью. Сначала вдохни аромат.
— Похоже на хмели-сунели.
— Это шафран! Священная пища раджей и брахманов! У мужчин нет нюха.
— Ты внимательно осмотрела пачку? Там нигде не написано «Made in China»? А ложки ты уже выкинула, будешь есть руками?.. Палочками было гигиеничней. И, по-моему, кимоно делает тебя более эротичной и загадочной.
— Кимоно осталось в прошлом, его забыли. Есть пластиковые вилки, дать? На первый раз прощу, но ты должен это освоить. Когда пойдем на вечеринку, наденешь дхоти…
— …и китель Раджива Ганди. А террористка с пластидом в программу входит?
— Таков дресс-код, придется обвернуться юбкой.
— Заворачиваться в простыню, будто в турецкой бане? Я смущаюсь. Тебе знакомо чувство, что кто-то норовит заглянуть под юбку? То же самое ждет и меня. Мужчины в дхоти, еда пальцами, голые факиры лопают пепел из крематория, обгорелых мертвецов кидают в речку крокодилам… Могла бы ты удариться во что-то более цивилизованное?
— Надо уважать их традиции! Это древняя мудрость.
— Ну да! А в топку за мной прыгаешь? Англичане еле отучили их жечь вдов и душить людей во славу божию — кто больше удавит. Кто-то там недавно зарубил в храме пару детей — подарок идолу.
— Надо есть рис, избегать мяса и читать Веды, — поучала Муха. — Тогда поймешь глубину всемогущего сознания Брахмы.
— Только не записывайся в кришнаиты! Это болезнь.
— Чудной ты, котенок. Это сти-и-иль, — ласково протянула она, — а в стиле можно все.
— Надеюсь, дальше стиля не пойдет. Потом ветер переменится, нагрянет что-то новое. Главное, чтоб без людоедства. Вот, картинка! — Энгеран показал на стену. — Чудище с детками. Ему надо молиться?
На красочной олеографии скалился одноглазый урод с огромным пузом и тремя ногами, а вокруг толпились раки или скорпионы, разинув пасти и подняв кривые лапки.
— Изучай мифологию. Взяла на распродаже — бог богатства и его гухьяки, хранители сокровищ. Он посылает в дом деньги, рис и пряности. Есть еще лист, я дам тебе на счастье, повесишь в кабинете.
— Лучше я повешу Лейтона. Может, его дева напомнит тебя.
— Что-то сексуальное?
— Найди в Интернете. Это надо видеть.
Вспомнив картину, Энгеран понял, на кого похожа натурщица. На Лассу. Рослая, сильная и гармоничная, будто античная богиня. В сонном забытьи на фоне зеркально-сверкающего моря, манящая совершенством тела, едва скрытого краснооранжевым газом. Жара. Июнь. Глетская заводь.
— Ага, весь рис подмел! — Муха ликовала. — По законам дхармы теперь следует омыться.
Но кран только икнул, засипел, а затем издал гортанное бульканье, всасывая воздух.
— Конец цивилизации! — раздраженно объявил Энгеран, выходя из ванной с руками, выпачканными шафраном. — Осталось вырубить свет, перекрыть газ — и можно поклоняться гухьякам, запускать коров на улицы.
Он с тоской выглянул за окно. Машины, парапет — и привольно плещущая река, целая река, дальше — море, а краны пусты, в унитазе застой, мойка на кухне умерла, хоть бери с собой дэ два о в канистре. Телевизор выбрасывал очередную порцию торопливых вестей:
— Огонь в Кольдене распространяется на север. Есть опасность, что пожар затронет исторический лес Рансвельд. Ситуация осложняется нехваткой воды. Пожарные самолеты вынуждены летать за триста километров, чтобы зачерпнуть из обмелевшего…
Пламя взвивалось, пожирая деревья, превращая их в черные скелеты. Оно заполняло весь экран. Энгеран вновь повернулся к окну:
— Кругом вода, а мы горим. Какая глупая смерть!..
— Я запасливая, — Муха шла на подмогу с десятилитровой бутылью из-под минералки. — Все-таки, о чем будет твой ударный материал? Прошлый раз ты всех пришиб эльфийским родом, который жив до сих пор. Как они ворожат над цветами и кошками. Менеджер, скульптор, студентка — эльфы! Ты сделал им рекламу. А теперь? Об азотной кислоте ни слова — это увертки, я вижу. Клянусь, никому не выдам.
— Могильник, — таинственно молвил Энгеран. — Могильник в парке. Там происходят жуткие вещи. Древнее зло расползается из вскрытого холма. Наш старый национальный мертвец даст фору любому гухьяку. Днем они покоятся в земле, а ночью восстают и движутся на запах и тепло живых тел. Перед ними сами открываются двери, слышны только скрипучие костлявые шаги. Ты спишь, твой сон тревожен, душно. В прихожей раздается странный шорох. Все замки сдались, едва тень дунула на них своим леденящим дыханием…
— Ласса? Йонсен? — переспросил долговязый малый в шортах, глядя на заводь.
Похоже, он был завсегдатаем террасы, где продавали пиво, орешки и соленые сухарики. Энгеран умел отслеживать людей, которые прижились на каком-то месте города, пустили корни, тихонько сосут пивко и информацию. Главное, развязать им языки, тут и польется первосортный материал.
— Да, высокая девушка с классной фигурой. Приезжая, с Южных территорий.
— Такой не было, — буркнул плотный бородатый малый, почесав заросшую волосами грудь. — Мы тут всех знаем.
— Кажется, какая-то кобыла ходила, — беспечно бросил анундак, благоухающий пьяной полынью. Африкос с колокольчиками на косичках тоже был своим на террасе и удобно вписывался в злачное местечко.
Энгеран поймал быстрый и злой — даже угрожающий — взгляд долговязого, брошенный на анундака, хотя выражение лица у парня в шортах почти не изменилось.
— Их много бродит! — подмигнул африкос, дав понять, что намек понят. — Разные славные телки.
— Да, — подтвердил долговязый, изучая далекий берег. — Есть кого уложить.
— Жаль, — сказал журналист. — Меня просили передать ей деньги…
— Сколько? — твердо и прямо взглянул долговязый. — Меньше чем за сотню я со стула не встаю.
— Полтораста, — набавил Энгеран, чувствуя, что рыбка клюнула.
— Прогуляемся, — не предложил, а скорее приказал завсегдатай в шортах, поднимаясь.
— Не лез бы ты… — уныло начал бородач, но долговязый цыкнул на него:
— Заткнись.
Отошли недалеко — в ближайшее каффи, где было жарче, но уютней и не так людно.
— Деньги вперед, иначе разговора не будет, — сразу приступил к делу долговязый. — Для легавого ты чересчур бойкий. Откуда?
— Пресса.
— У Лассы был парень. — Долговязый убрал купюры в нагрудный карман. — Арто. Честный малый. Ни разу в грязь не наступил. Но стал следить за кораблями, за грузами… и пропал без вести. А Ласси попала в Борден. Какой вариант выбираешь для себя?
— Успех.
— Не будет. Читал про дайверов, которые под винт попали?
— Есть другая версия — без винта?
— А кто тебе скажет?.. Нырни, узнаешь. Глетская заводь — паршивый омут. Я… — начал было долговязый и осекся. — Не оглядывайся, — быстро шепнул он, склонившись к столу.
Энгеран слышал — вошли двое, иностранцы. Они громко говорили между собой, потом один с сильным акцентом спросил бутылку лимонада.
— За тобой шли? — недовольно спросил долговязый, когда чужие покинули каффи. — Хвост заметил?.. Старайся не отсвечивать. И не шныряй у дебаркадеров. Лучше встретимся в городе.
Жители Висельного берега считали себя островитянами, а все, что за каналами, — Большой землей, материком, хотя их отделял от Маэна только широкий мост.
— Арто следил за «Голакалой»? — напрямик спросил Энгеран, не торопясь разрывать полезный контакт.
— Зачем? — лживо улыбнулся долговязый. — «Голакала» — это пряности, органик-продукты, модные вещички. А Ласси… да, умная была деваха. С учеными водилась. Наши смеялись — что за наука, рыбок линейкой обмерять, их жарить надо. Она записывала…
— На камеру? На телефон? — Энгеран нажимал.
— Не в курсе. Но блокнот вела. Сейчас пишут на клавишах, а она по старинке…
— Он у тебя, — наугад сказал репортер и тотчас понял, что попал в десятку. Слишком равнодушно долговязый воспринял эту фразу.
— На меня не ссылаться, — начал ставить условия информатор, в точности как раньше медсестра. — Ни имени, ни фото, вообще никак. А если продашь… Здесь народ резкий, мы болтунов не любим.
— Сколько за блокнот?
— Ничего. Я обожаю денежки, но Ласси… Знаешь, я ее хотел. И не мог. Слишком она хороша для такого, как я. Ни за что девку засадили, она в своем уме. Мне за нее обидно. Если вытащишь из Бордена, я твой должник.
— Что произошло тогда, в июне?
— По-честному? Не знаю и знать не желаю. Мне нравится вести свои дела, пить пиво, тусоваться с висельниками. Пожить бы так еще лет тридцать. Но чтобы завтра нырнуть и не всплыть?..
— Ты ведь читал блокнот.
— Ну и что? Вот я суну тебе книжку по электронике — ты много там поймешь? Надо быть спецом или говорить на их языке, чтоб разобраться.
Они условились о встрече и расстались.
Возвращаясь к станции метро, Энгеран невольно выполнял инструкции из пособия «Если за вами следят». Возбужденно-вздернутое настроение сменилось тревожным, люди на улице стали казаться другими, их взгляды — косыми и враждебными. Чтобы заметить слежку, он прикинулся усталым — жара выматывает даже при простой ходьбе — и облокотился о перила моста, поводя головой то вправо, то влево.
Вроде никого… Или «хвост» прошел мимо, потом отзвонился следующему: «Клиент сделал передышку, подхвати его».
Начинало смеркаться. Солнце, палач всей Европы, нехотя опускалось за портовые строения, а на востоке поднималась синяя вечерняя тень. «Прохлада — NO! Духота — YES!»
Энгеран достал камеру, открыл экран, поймал береговой пейзаж и сделал несколько кадров. Урбанистический закат человечества…
Убаюкивающе плескалась у опор вода.
«Рыба», — подумал Энгеран, проследив движение под водой — в прозрачной тени скользил силуэт, похожий на ската. На поверхности за ним едва заметно расходились углом волны.
Из воды приподнялся гладкий горб с шишками выступов — он ровно плыл вперед, волна от него стала сильней.
«Черепаха? Тюлень?» — заработала мысль.
Здесь не водятся тюлени, а черепахи тем более.
«Дельфин? Немцы их замечали в Балтике — море потеплело, стали заплывать дельфины…»
Энгеран машинально захватил цель видоискателем и повел, включив запись. Пригодится!
Словно ощутив слежку, горб беспокойно приподнялся; мелькнули какие-то полосы, похожие на изогнутые щитки жалюзи, на миг вскинулся гибкий плоский хвост, вроде сплющенного позвоночника, сужающегося к концу, — и все без всплеска ушло в глубину.
Обмерев, Энгеран стоял у перил с камерой в руках, с каждой секундой все яснее понимая: «Тазы… Год назад их снимала на «Сентине» Ласса. Они здесь. Они в Глетской заводи».
«Слушай… это живое или техногенное? Не-ет, таких животных не бывает! Водоплавающий робот… Военные разработки? Типа беспилотника, только подводный. Удобно для разведки. Ставить мины, охотиться за диверсантами… А тяжелая вода? платина?.. Уложусь я с материалом в десять дней? То есть — уложусь ли вообще?..»
Взгляд 3
Ступени познания
В наших жилах — кровь, а не водица.
Проходили ночи без отдыха — давящие, потные, изнуряющие, словно подневольная работа. Серо-красное зарево колеблющимся куполом стояло над ночным Маэном, затуманивая звезды, а луна в этой призрачной пелене обретала ядовитый химически-желтый оттенок.
Город лежал как коралловый риф, обсохший в отлив, — пористая плоская громада с лужицами озер и ручейками каналов. Фосфоресцирующими червями скользили по трещинам улиц цепочки машин. Уходили по эстакадам в депо поезда надземки — белые змеи с огненными глазами. Люди маялись и извивались в порах квартир — тягостная безысходная истома, влажная нагота, полусон-полуявь в объятиях удушливых кошмаров.
Нагретые за день мостовые и стены отдавали воздуху скопившееся в них тепло. Некуда бежать, негде укрыться от всепроникающего жара. Даже вода, остывая, усиливала гнетущее действие ночи.
«Теплоемкость воды в 10 раз больше, чем железа». — Нагнув пониже колпак лампы, Энгеран читал блокнот Лассы, постепенно теряя понятие о том, где он и зачем сидит над этими записками. Рядом светился наладонник.
Муха спала голышом, блестящая от испарины, бессильная и трогательная; постанывая во сне, она переворачивалась то на живот, то на спину.
«Океан покрывает 71 % поверхности Земли. Это пустыня, там никого нет. Судов много только в портах, а в океане они как пылинки и ходят по изученным маршрутам. Давно никто не блуждает в поисках. Есть районы шириной в тысячи миль, где судно проплывает едва ли раз в десять лет. Считается, что спутники все видят с орбиты, поэтому искать нечего».
Который час? Оглядевшись, Энгеран осознал, что утратил чувство времени. Половина второго? Или третьего?.. Серое свечение в окнах не менялось, время без солнца замерло. Оно оживет утром, когда машины зашумят по набережной, а красный столбик термометра поползет вверх.
Открыл окно. Сейчас можно. Колеса перестали вздымать пыль, а выхлопную гарь унес ленивый бриз. В темные комнаты проник мягкий шелест волн. Вода шлепала по береговому граниту как живая, будто хотела по нему взобраться, растечься амебой, затопить город.
«Шельф, или материковая отмель, занимает 25 % дна океана. Это больше половины всей суши. Глубина до 200 метров, дальше идет континентальный склон».
Безумие двинулось в путь. Оно путешествует ночью, как тени могильника. Когда пациенты в Бордене спят, бред покидает их и просачивается наружу. Галлюцинации собираются на станции электрички — смутная толпа неясных образов, патлатых и горбатых, с шепотом и хихиканьем, — и белый поезд открывает перед ними двери. Они едут вербовать новеньких в свою компанию. Станция за станцией — и вот прозрачная Ласса неслышно идет к дому Мухи, чтобы слиться с воспаленным разумом репортера, одержимого бессонницей.
«Первый метровый слой воды поглощает 60 % солнечных лучей. На глубине 100 м темно, как у арапа в желудке, здесь виден лишь 1 % света. На 1000 м свет улавливает только специальный фотоэлемент. Дальше лежит полная тьма. Там ад. Холод, мрак и голоса. Давление растет, на 5 км оно составляет 500 атмосфер и плющит доску до толщины фанеры».
Скованная тишина дома дала едва заметную трещину. Сквозь дыхание реки за окном и спертую влажность комнат еле-еле послышался скрип. Словно когти скребутся в дверь. Оторвавшись от блокнота, Энгеран оцепенел, вслушиваясь — что там?
«Наверное, так и случается. Никто потом не рассказывает, как оно начиналось. Психи поступают в клинику готовенькими, с развернутым богатым бредом, потеряв причины и концы. Вся жизнь, вся память кажутся им только подготовкой к приступу шизофрении — будто они родились, чтобы сойти с ума. Однажды к тебе сквозь стену входит поющая девушка, парень в татуировках, хромой старик, берет за руку и уводит твою душу в клинику. Тело бесится, ловит пауков, звонит в ООН и в ДНБ, слушает приказы марсиан из розетки, а потом круг замыкается — приезжают сильные молчаливые мужчины и воссоединяют душу с телом в камере Бордена. Там, на игле, ты находишь себя и успокаиваешься».
Строки в блокноте звучали как колдовские заклинания. Чем дольше их читаешь, тем сильнее разгорается потусторонний ночной свет, а собственная статья о могильнике уже не кажется смешной. Тот, кто дочитает блокнот до последней страницы, попадет в дурку. А тот, кто его написал, попал туда первым.
«Водоросли живут до 200 м, в среднем до 100 м. Это самый насыщенный жизнью слой. Глубина недоступна. Любой дурак может взлететь на 2 км в корзине с шаром и газовой горелкой. А чтобы опуститься на 2 км, нужна тяжелая сложная техника. Мы знаем дно океана хуже, чем Луну».
Царапающий звук повторился. Энгеран вскочил и быстро подошел к двери. Экран видеофона пуст. Снаружи — никого. В смысле, нет человека, стоящего перед «глазком». А если гость ползает? Движется горизонтально?..
Он не решился даже прикоснуться к ручке. Стоял и ждал, стараясь не думать о том, что может быть за дверью. Зачем-то взял длинную ложку для обуви, взял тихо-тихо, медленным плавным движением. Все-таки старая, железная, на меч похожа.
А может, это не за дверью? Где-то в стене? Или за окном?
Вернулся на цыпочках к столу и погасил лампу.
«Можно подумать, оно идет на свет!.. Ты идиот, Энге. Темнота — как водка, она дурманит, поднимает изнутри все потаенное».
Выждав и успокоившись, он вновь зажег лампу и сел к блокноту. Но краткие сводки о жизни в океане путали, морочили его, не наводя ни на какие мысли. Энгеран напрягал мозг, отцеживая из текста полезные крохи.
«Давление, — занес он в наладонник. — 5 км = 500 атм. В промышленной химии создается искусственно, увеличивает затраты. На дне оно бесплатное, само по себе. Реакции с катализаторами при высоком давлении? Платина».
Потом еще:
«По теории тяжелая вода накапливается в глубоких донных впадинах. Концентрация? Выгодна ли добыча? Стоимость разведки?»
Сверху послышались скрип и шорох. Он вспомнил — выше только крыша. Положил руку на ложку для обуви и зашептал:
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Добрый маленький Кунла
«Я — колдую? Заклинаю?.. Если утро не настанет — что со мной будет? Смогу ли я выйти ночью из дома? Даже выглянуть в окно?.. Ночь. Жара. Июнь. «Голакала» приходит в июне. В это время пропал Арто. В июне устроила стрельбу Ласса. Она год прятала карту телефона! И передала ее в газету именно сейчас… А я стал нарезать круги у Глетской заводи, увидел таз с хвостом. Куда идти — к техногенщикам или ботаникам? Это похоже на какой-то механизм — обтекаемый корпус, двигатель… хвост! Рулевой плавник, антенна? Шишки на спине… Видеокамеры? Оно заметило меня и погрузилось. Сенсация. Кому продать? Кто это возьмет? Или в блог задвинуть?.. Но почему долговязый так боится? При встрече все время вертел головой. Два дайвера…»
«Кормовая база есть, — продолжала мудрить о рыболовстве Ласса, готовившаяся к бою на дебаркадере. — Большие площади шельфа в высоких широтах. Антарктические воды мало освоены, срок путины ограничен. Морская вода при 0° C — 7,97 мл кислорода на литр. Пресная при +30 °C — 5,57 мл, то есть его достаточно, если перейти барьер солености».
Это было последнее, что запомнил Энгеран перед тем, как свалиться в обморочный сон. Но прежде он закрыл окна, проверил дверные запоры, а в постель с собой взял ложку для обуви и шипастый молоток для отбивки мяса. Утром изможденная Муха очень удивилась, обнаружив рядом с собой железки. Кроме того, нашелся тайный арсенал под подушкой — баллончик со слезоточивым газом.
— Если под голову сунуть наручники, приснится садо-мазо? Котенок, кто из нас перегрелся? Хочешь пикантно поиграть — так и скажи, я это обдумаю.
При свете солнца полусонный Энгеран тупо взирал на собранное им оружие. Зачем оно? Надо автомат Калашникова… Он помотал головой, энергично потер лицо ладонями.
— Прости, я заработался. Казалось, кто-то лезет…
— Ты перепутал дома. Мертвецы из холма — это у тебя, на Планте, — нежно напомнила Муха, — а у меня красные монахи и офицеры с военного кладбища. Они мирные. От них помогает веточка рябины. Ты же писал про веточку. Помнишь, тебе иск вчинили — за подстрекательство к поломке насаждений?
— Да, да. И нашли в парке гектар конопли. Тьфу. Я будто обкурился… Никакой травы не надо. Высунул голову в пекло, прокалил макушку — полный бред и отек мозговых оболочек… Не придут к тебе монахи! Повесь на дверь бога с гухьяками как табличку: «Занято».
Доктор Криер вернулся и восседал в своем апартаменте, в южной башне университета Флорион. Окна распахнуты, под стенами река — пускай гуляет свежий ветер!
Ветер — ноль. Ну, пусть хоть что-то дует.
Как у порядочного чернокнижника, кабинет полон черепов и чучел, в банках плавают циклопы и безмозглые уродцы. Однажды доктор для развлечения принял Мариоля, поязвил над ним по поводу лох-несского чудовища и йети, а теперь не мог вытолкать репортера из своей жизни.
— Я уже читал ваш опус, — приветствовал он Энгерана. — Тени могильника, великолепно. Если бы я занимался мистикой, разнес бы в прах.
К счастью, доктор Криер занимался эволюционной физиологией. Само название этой науки заставляло Энгерана млеть и сладко трепетать, испытывая к доктору почти женскую любовь. Вот это гуманитарий высшей пробы, не занюханный физик-ядерщик!
— Садитесь. Наливайте. Охлажденное. С чем пришли?
— Я отснял в заливе чудовище, но без вашей консультации обнародовать запись не могу.
— Вы? Лично? Потрясающе. Наконец сбылась пословица: «На ловца и зверь бежит». То все чужими впечатлениями кормились, а тут самого накрыло. Может, жара?
— Камера была исправна, я — трезв. — Энгерана насмешки не брали.
— Я почему вас не гоню? Отвечу: люблю людей, уважающих мнение специалистов. Вы профан — ну, в большинстве отраслей профан, — но знаете, к кому пойти за советом.
Фильм про таз с хвостом, плывущий под мостом, доктор просмотрел молча, затем безжалостно резюмировал:
— «Прогулки с динозаврами», новая серия. Экскурсия в палеозой. Шедевр видеожабы. Знаете, есть фотожаба, а есть…
— Положим, я повредился в уме, — мягко, как Муха, начал Энгеран, — но факт зафиксирован на носителе. Есть отметка времени… Хорошо, вы отвергаете очевидное. Но скажите хотя бы — если это живое существо, то какого вида? Рыба, земноводное? Если я выложу материал в номер, надо назвать объект близко к истине. Лично я считаю, что видел испытания дистанционного робота. Военная технология. До сей поры делались машины, похожие на крабов с манипуляторами, или ныряющие блюдца. Поиски кладов, мин, работа на затонувших судах…
— Знакомо, — прервал его доктор нетерпеливым жестом. В глазах Криера появился живой интерес. — Вы волнуетесь, словно очевидец. Что, в самом деле наблюдали?.. Мне становится любопытно, Мариоль. Святые небеса! Если вы говорите правду, это будет первый удар со времен находки кистеперых рыб. Значит, техно или био?
— Ваше мнение?
— Момент, — доктор резво выскочил из кресла и метко схватил с полки толстую книгу. Казалось, его пальцы заранее знают, в каком месте открыть том. — Вот, извольте. Похоже?
— Ч-черт… Да, напоминает. Только без хвоста. И… у того меньше насечек на теле. Трилобит, — прочитал Энгеран под рисунком.
— Так точно. Вымершее морское членистоногое. Были и плавающие, и ползающие, и роющие виды. А как вам понравится этот красавчик? — Доктор перевернул лист.
— Жуть! Где это водится? — Рисунок был чем-то схож с гухьяком из свиты бога богатства. «Хранитель сокровищ», — вспомнил Энгеран.
— Водилось в реках и морях двести пятьдесят миллионов лет назад. Ракоскорпион! Длиной до двух с половиной метров. Обратите внимание на клешни. Хищник!
— Тварь что надо. Но это меньше похоже на мой образец.
— Верно. Теперь — главный подозреваемый. Прошу любить и жаловать: американский мечехвост, ныне живущий. Пережил всех в своем подтипе и классе.
— Согласен, этот подходит. Колпак, сзади хвост… но у моего хвост гибкий, как бы из плоских позвонков, а насечек сзади больше.
— Глаза, — словно про себя проговорил доктор, закрыв книгу и сев. — Пара на спинной стороне головогруди, пара где-нибудь на боках. Развитое расчлененное брюшко, переходящее в подвижный хвост. Плавает. А размеры?
— В ширину примерно так. — Энгеран развел руки. — Очень крупный.
— Настоящий гигант. Мариоль, я должен обдумать ваше сообщение. Оно слишком серьезное, чтобы второпях забрасывать его в прессу. Права на запись принадлежат вам… я не могу ею распоряжаться, но убедительно прошу вас: повремените.
— То есть вы уверены — оно живое? Не робот?
— Мариоль, я разозлюсь! Слабое место инженерии — гибкие манипуляторы. Любое щупальце самой последней каракатицы в тысячу раз совершеннее их корявых конструкций.
— Может, лучше не откладывать публикацию?
— Нет, факт следует проверить, подтвердить…
— Вы читали про дайверов, погибших в Глетской заводи?
— Разве кто-нибудь погиб? — Доктор забеспокоился.
— Двоих парней разорвало под водой. Официальная версия — травма винтом буксира, но криминалисты не уверены. Трупы исполосованы чем-то острым… Хищники, вы сказали?
— Нонсенс. Ими руководит инстинкт — пищевое поведение, размножение, охрана территории. Убивать ради убийства может только разумное существо.
Собеседники уставились друг на друга.
— Вы не верите, что… — осторожно начал Энгеран.
— Конечно, нет. Хелицеровые, то есть паукообразные, мечехвосты, ракоскорпионы и морские пауки — примитивные существа с низко развитой нервной системой. Никакого подобия мозга.
— Но ведь выжили за триста миллионов лет!
— Не доказательство. Тараканы тоже выжили. У них блестящая приспособляемость.
— На какой глубине живут те… кого я заснял? — Столкнувшись с упрямством ученого, Энгеран мгновенно сменил тактику.
— В пределах шельфа, полагаю. Глубже им сложнее прокормиться, там меньше биомассы. Этого достаточно, чтобы их не заметили. Сетевой лов не заденет, а донные ловушки не удержат. Одним хвостом разломают. Но в принципе членистоногим глубина безразлична — у них нет плавательного пузыря. Была бы пища, могут опуститься хоть на семь тысяч метров.
— А кислород? Барьер солености? Ведь заводь — устье реки, вода пресная. — Энгеран смело пустил в ход находки из блокнота, теперь четко уяснив, к чему они относятся.
Криер почуял неладное: откуда вдруг у репортера этакая эрудиция?
— Вычитали или сами додумались?
— Вычитал.
— Отлично. Вы растете в моих глазах, Мариоль. Отвечу: есть органы для борьбы с потерей соли. Сколько-то времени морское животное в реке выдержит, хоть и не каждое. Затем: пресная вода лучше растворяет кислород, чем соленая при той же температуре. Довольны?
— Почти. Где самый широкий шельф в Антарктике?
— В море Уэдделла и… — Криер умолк, сердито сверля Энгерана взглядом. — Мариоль, вы давно готовились к визиту, верно? Ваш вопрос о помощнике океанолога на островах…
— И?.. — репортер ждал полного ответа.
— …на восток от Аргентины. Почти до Авроры.
— Есть еще одна запись. Не моя, — решившись, приоткрылся Энгеран. — Там эти твари сняты на суше. Они ходят. Ползают, довольно прытко.
— И вы это скрываете? — Казалось, доктор, обычно ироничный, легко подавлявший одним интеллектом, сейчас бросится на репортера и схватит его за грудки.
— Не моя, — повторил Энгеран. — Я должен получить согласие владельца.
— Антарктида… и Европа. — Доктор погрузился в раздумье. — Разные популяции?..
Пауза затянулась. Энгеран ждал. Криер уходил в экран, команда за командой: «Найти», «Файлы и папки», «Поиск в…», «Слово или фраза в файле». По мановению его пальцев открывались все новые окна, а он сличал и сравнивал. Увлекшись, стал машинально напевать, водя белой стрелкой:
Что же теперь — взять и повеситься?
Вроде не пил — так что же мне грезится
Добрый, маленький Кунла?
Струйки пота стекали по хребту и вниз. Энгеран чувствовал их щекотное движение и сидел не шевелясь. Наконец Криер вынырнул из бездн всемирной паутины:
— Да, у Антарктиды им раздолье — масса корма, мало помех. Если там начнут широко добывать нефть и газ…
— Может, они приплыли сюда, к нам?..
— Зачем? У членистоногих должен быть серьезный повод, чтобы мигрировать, по дну или вплавь. Скажем, нехватка нищи.
— Или торговля. — Куски мозаики сложились в уме Энгерана внезапно, как по наитию. Он увидел все вместе, и его охватил ужас.
«Только автомат Калашникова. Или глубинные бомбы. Или ядерные. Или яды, я не знаю. Океан, кругом вода. Потравимся все на хрен. Что нам делать, господи?»
— Ох, перестаньте, Мариоль! Идея подводной цивилизации нереальна. Без огня ее не построить. Мрак, холод, никаких посевов…
— Без огня? Катализ. Беспламенная химия. Представляете?
— Я не могу рассматривать такую тему, — сварливо отозвался доктор. — Когда вы договоритесь с владельцем второй записи?
— Ума не приложу. Через неделю, две… Но нам обязательно надо осветить вопрос о тварях в заливе. Люди должны это знать. «Кто предупрежден, тот вооружен» — помните? Давайте встретимся… дней через несколько и обсудим общую статью. Меня слушают, вас уважают — пробьемся. Сейчас я уйду, только ответьте: членистоногие могут эволюционировать?
— В теории для этого препятствий нет. Вы отсняли как раз результат эволюции, сильное, развитое существо. Оно явно обгоняет мечехвостов. Но разум!.. Для чего он подводным хищникам? Вдумайтесь!
— Как и нам — для того, чтоб выжить и стать царями природы. Кто кого? У них семь десятых планеты, они там под водой как под щитом — не видно, не слышно. И они — если факты не врут — уже нашли общий язык с кем-то из наших. Не с пауками. С людьми… А, кстати, вот еще вопрос: как справиться с фараоновыми муравьями? Одолели, такие противные…
Сбитый с толку мгновенной сменой темы, доктор моргнул, но быстро обрел обычную твердость:
— Вы можете уничтожить тараканов, а муравьев — нет.
— Почему?
— Потому что они действительно разумны. По-своему. Вы никогда не доберетесь до их мозгового центра, он слишком хорошо укрыт. Каждый раз вы отсекаете периферию. А тараканы хаотичны.
Энгеран покинул Криера, озадаченного до крайности, но и сам был подавлен.
«Могут ходить по земле. Наверное, недолго, но могут. Добывают тяжелую воду и меняют на платину. Как вызволить Лассу из Бордена?.. Уехать в горы… Да, от рек подальше. Реки — их дороги. Куда деваться? Кругом вода…»
Не успел он отойти на пару кварталов, как его поймала по телефону Муха:
— Котенок, когтистый, ты мне обещал! Мы идем на ярмарку Ракхи Пурнима?
Солнце жарило, словно открытая судовая топка. Энгеран ощущал себя кочегаром допотопного парохода — выжатым как лимон, полуголым, скользким от пота и черным от угольной пыли. Только котельной сейчас был весь город, раскаленный обезумевшим светилом и сухой до першения в горле.
Как нарочно, Муха втянула бойфренда в самое скопище народа. На набережных толпились, кричали, торговали, дули в дудки сотни коричневых людей. Их смех казался издевательским, выкрики — оскорблениями, беседы — преступным сговором. Они переглядывались, подмигивали друг другу, ухмылялись и цокали языками — все вишневые глаза на ярмарке провожали репортера и запоминали, чтобы передать своим, куда шагает этот опасный белый сахиб.
Маэнцы увлеченно вились и роились у палаток, вязкой массой ползли вдоль лотков, тянулись к товарам, изъяснялись с продавцами на каком-то исковерканном языке. Часть народа стеклась к низкому лодочному причалу, где важный брахман читал в мегафон заклинания и бросал в реку кокосовые орехи. Рядом поджарые чернявые молодчики в одних дхоти потрясали чучелами гухьяков на шестах. У Энгерана похолодело в груди — да, сомнений нет, вылитые твари из моря. Выпуклый панцирь, хвост, крючья лап, безобразные подобия голов.
— Что он говорит? Ты понимаешь? — Он потряс Муху за плечо.
— Более или менее. — Девушка прикрыла веки, переводя в уме. — Ну, вроде: «Придите, скрытые, принесите нам богатства».
— Кто?
— Гухьяки значит «скрытые».
«Они молятся им прямо у нас на глазах, зовут их сюда. Скрытые. Ну да, под покровом воды… Как они нашли общий язык? Как? Ведь мы абсолютно чуждые — млекопитающие и членистоногие! Все равно что договориться с фараоновыми муравьями. А может… именно эти и поймут гухьяков. У них много общего. Мы тут, в Европе, позабыли слово «голод», а у индусов и хищников в черном аду мозг пульсирует: «Жрать, плодиться. Жрать, плодиться. Жрать, плодиться». Разодрать жвалами рыбину, запихать в желудок, отложить яйцо… Первичный инстинкт. Плюс разум! Опасный коктейль. Если не остановиться, станет тесно, и они хлынут вширь: из Антарктики, из Индии — сюда. И попробуй им объясни, что здесь другие правила. Мы с ними мыслим по-разному, вразрез, наоборот. У нас гламур и «от кутюр», а у них Чингисхан — захват новых территорий полчищами муравьев…»
Идти сквозь тучи одуряюще пряных запахов, нырять под цветочные гирлянды. Энгеран поразился, как бойко Муха выучилась тараторить на инородном языке.
«Какого черта?! Зачем подстраиваться под них, наряжаться? Мы что, мимикрируем, чтоб нас не сожрали?»
— Крипайа ахиста-ахтста болийе, май нахи самаджхта. Йах вали чиз муджхе дикха диджийе. Дусрерангме миле га, кья? Двести талер, ха?
— Главное, — поучала Муха, завладев очередной диковиной, — это повторять «Бхав кучх кам киджийе» — «Уступите в цене». Принято торговаться, запомни. Кожаная сумочка с орнаментом — просят полторы тысячи, дерх хазар, сразу сбавляй вполовину: «Адха!»
Усилием воли — при такой жаре это сложно! — Энгеран попытался вообразить себя членистоногим в глубине океана. Как они мыслят, о чем? Чего хотят?.. Тьма, непроглядная тьма у арапа в желудке… Вот зачем голубые огоньки — это подсветка. Голод. Рыхлый ил. Удар хвостом, взмах перистыми ластами — взлетаешь над илом, рывками поднимаешься к сине-зеленому свечению поверхности. Метнулась прочь рыба. Быстрый разворот, удар ластами, щелчок жвалами, сытость.
«Миграция ползком или вплавь? Не смешите, доктор. Разве они привозят сотни тонн дэ два о в канистрах, на волокуше? У них свои субмарины, наверное, типа дирижаблей. Когда мы изобрели колесо, они придумали гидростат — газовый шар, чтобы всплывать без усилий. Добыть газ, имея в лапках химию — не проблема. А вот с металлами у них загвоздка. Выплавить не могут…»
Он обвел глазами ярмарку. Бурлит. Добрые коричневые люди за талеры продают гостеприимным белым органик-продукты ручной выделки, которые в Индостане стоят плевок. Или два плевка. А гухьякам перепродают платину, добытую в ЮАР или России.
«Им все равно, какому дьяволу молиться. Приплыли белые с пушками — поклонятся. Вылезли ракоскорпионы с хвостами — поклонятся. Многобожие — прекрасная религия. «Скрытые, принесите нам богатства!» «Белые, дайте нам ваши антибиотики, вакцины, технологии и урожайные сорта!» Надо человеческих жертв? Будут. Среди миллиарда всегда найдется сотня тысяч лишних…»
Муха препиралась с торговцем о браслетах из соломы. Энгеран напряженно размышлял об угрозе, нависшей над цивилизацией. В этот момент к нему негромко и вежливо обратился молодой человек, стоявший слева:
— Месьер Мариоль?
Печаль Энгерана мгновенно улетучилась, и вспыхнула гордыня: «Вот она, мирская слава! Меня стали узнавать на улице. Столько трудов, стараний — и наконец-то!»
— Да. Что вам угодно? — ответил он приветливо, но с некоторым оттенком высокомерия.
— На пару слов, — молодой человек кивком позвал его за собой, показав красивый жетон Департамента национальной безопасности в кожаной обложке. Ошибиться невозможно — эмалевый герб, корона Меровингов, скрещенные мечи, личный номер и медные линии кода.
— Спокойно, — сказал Энгеран. Репортеру можно испортить настроение, но смутить его — никогда. — Какие ко мне претензии? Это допрос? Только в присутствии адвоката.
— Нет, просто личная беседа. Очень недолго, — заверил агент ДНБ.
— Привет! — К ним протиснулась Муха, поигрывая купленным браслетом. — Твой знакомый?
— Однополчанин, — широко улыбнулся Энгеран. — Мушка, мы сейчас.
Протолкавшись с агентом в сторонку, он напал первым:
— Что вам надо? Вы мне уже насолили, господа. Сыт по горло. По вашей милости я пробавляюсь аномальными явлениями в пяти изданиях и едва свожу концы с концами. Вам этого мало?!
— Стоп-стоп-стоп! — Агент заслонился ладонями. — Лично я к вашим проблемам не причастен. Дела смежных отделов меня не касаются.
— Да, еще скажите, что в их базу данных не заглядывали! Тайные тюрьмы, Орден Медведей… Мне сорвали журналистское расследование.
— Но кто вас просил освещать работу армии в заморских владениях? Вы давали присягу, подписку, а потом такие публикации… Чего вы ждали, благодарности? Скажите спасибо, что дешево отделались.
— Спасибо, — с неприязнью бросил Энгеран. — А теперь что? Я секретов государства не касаюсь, занимаюсь марсианами и снежным человеком. Мельчаю. Вашими молитвами!
— Нет, идея с могильником мне понравилась. Изящно, актуально…
— Льстить будете своей подружке. К делу, пожалуйста.
— Зачем вы посещали Лассу Йонсен?
Все тяжкие думы, терзавшие Энгерана, восстали и завладели сознанием. Захотелось выкрикнуть в лицо агенту: «Пока вы отираетесь по ярмаркам, в заливе хозяйничают гухьяки!» Но крик застрял на уровне бронхов, не вырвавшись наружу.
«У меня мало доказательств. Два коротких фильма, оба что-то вроде «Чужих» или «Прогулок с динозаврами», тайком снятых на телефон в кинозале. Картинки из книги Криера — не довод. Пока есть одни домыслы, видео, канистра и обломок сетки. Два дайвера?.. Надо добраться до протоколов с описанием их травм. Прочесть выводы эксперта. В конце концов, с чего я должен отдавать ДНБ свою сенсацию? Они ее засекретят, а я не получу ни талера, не говоря уж о пиаре… Однако ДНБ все еще интересуется Лассой! Год прошел; они должны либо принять меры, либо поверить психиатрам и забыть о девушке…»
— Узнал о ней, решил проведать, спросить — не помочь ли чем? — как по писаному отбарабанил Энгеран.
— Вам знаком порядок оказания помощи. — Агент говорил жестко. — Если издание берет на себя заботу о пострадавшем, это визирует шеф-редактор. Вы задания не получали, никому в редакции о Лассе не сообщали. Действовали по своей инициативе, прикрываясь карточкой журналиста и акцией «Пресса помогает». Что вам известно о происшествии с этой девушкой?
— Незаконное владение оружием, стрельба в служебном помещении. Встречный вопрос: как часто вы берете на контроль случаи параноидной шизофрении? Сумасшедшие могут перегрузить вас работой…
— Пассивный контроль не перегрузит. Но если что-то изменяется, нам сообщают. Она требовала встречи, мы пришли; о таких полагается помнить.
— А… что изменилось? — насторожился Энгеран.
— Может, поделимся информацией? — улыбнулся агент. — Взаимно. Вы — мне, я — вам. Откровеннее, месьер Мариоль. Ведь вы как-то заинтересованы в судьбе Лассы?
Энгеран сохранил спокойное выражение лица, хотя внутри его ожила тревога:
— Мне нечего сказать.
Выждав, не расколется ли клиент, агент нанес свой удар:
— Минувшей ночью она исчезла из клиники.
Ночь. Июнь. Царапающий звук. Энгерану едва не стало дурно от пронизывающего страха — стоя среди толчеи на шумной людной ярмарке, под палящим солнцем, он вдруг ощутил себя оцепеневшим у двери в темной квартире. В руке — железная ложка для обуви, за дверью — скребущие когти невидимого врага, за спиной — невинно спящая голая Муха. Сейчас в дверь ударят со страшной силой, и внутрь прыгнет…
— Вот как, — деревянно вымолвил он с безмятежным видом. — Сбежала, что ли?
— Трудно сказать, — ушел агент от прямого ответа.
Энгеран едва сдержался, чтобы не спросить: «В Бордене есть труба к ближнему водоему? Дренажный сток?»
Конечно, есть. Обязан быть.
«Месть тазов? У них есть понятие мести?.. Тогда почему ее не убили на дебаркадере? Ведь убивать они умеют. Хищники. Арто, дайверы… — Горькая тоска охватила Энгерана, а вместе с ней — решимость: — Завтра же принесу Криеру черновик статьи. Будем сидеть, пока не согласуем позиции».
— Должен предупредить, месьер Мариоль, за вами установят внешнее наблюдение.
— Это противозаконно. — Энгеран очнулся от мрачных мыслей.
— Отнюдь. Пока сьорэнн Йонсен не обнаружена живой или мертвой, она считается сбежавшей и притом опасной. Ситуация такова, что вы — единственный человек, посещавший ее в клинике. У нее нет родственников в метрополии. То есть никого нет. Она одиночка.
— Слишком много возни из-за шизофренички и репортера аномальных новостей, — пробурчал Энгеран. — Вам что, заняться нечем?
— Это работа для крипо. Пасти всех сумасшедших в стране у нас людей не хватит. Однако если что… вот визитка. Звоните.
Хоть немного от души отлегло. Криминальная полиция — уровнем ниже ДНБ и такого раздражения не вызывает. Служаки, их забота — выследить и доложить.
Агент растворился в толпе, будто его никогда и не было, словно он пригрезился от жары.
«Месяца два буду чувствовать за спиной крипо, — устало подумал Энгеран. — Потом им надоест, и меня снимут с наблюдения. Обычная процедура. Как все гнусно… Ласса исчезла. Вслед за Арто. Дай им бог встретиться в раю. Надо сменить квартиру. Не могу больше видеть воду за окном. Где-нибудь в Маркассене, от реки подальше…»
Муха подергала друга за рукав:
— Спишь стоя? А на одной ножке — сможешь? Как аскет. Если простоишь тысячу лет, боги дадут приз — власть над миром. Смотри, какая отличная ожерелка… Этот малый — хочешь из него статью сделать?
— Как бы он из меня статью не сделал. Впрочем, теперь у него не получится. Все сгорело, волноваться не о чем. Кругом вода, а мы горим… Глупо. Бесконечно глупо…
— Он сказал что-то плохое? Ты расстроен?
— Почти ничего. Я в порядке. Просто наш мир горит.
Энгеран не ожидал, что наступление сумерек вызовет у него такое беспокойство.
Тень над каналом сгущалась. Белые катера внизу стали серыми, блики на воде погасли, воздух наливался синевой, дома за каналом темнели. Последним угас крест на церкви Сан-Лоренс, медно пылавший в пламени Заката. Ночь. Июнь. Седьмой этаж.
Слежки у дома Энгеран не заметил, хотя крипо умеет искусно скрываться от тех, за кем наблюдает. Он вынул из мобильника аккумулятор. Зачем оказывать крипо бесплатные услуги? Пусть позиционируют вручную и глазами, без локатора.
Он обследовал домофон и запор на двери подъезда. Исправны. Лифт вне подозрений. Изучил квартиру на предмет следов обыска. Вещи на своих местах. Выглянул в окно, измерил глазами высоту. Старый дом, гладкая стена, метров двадцать. Канал… канал обманчиво тих, но полагаться на его спокойствие нельзя. Съемка с моста доказала, что под водой могут скрываться очень странные существа.
Теперь оружие. Кухонные ножи. Выложить на стол, рукоятками к себе. Молоток. Отвертка. Пластиковая ложка для обуви была отвергнута. Китайский секач! Удобный, тяжелый и острый. Наконец, главный козырь — травматический пистолет.
Как следует зашторить окна. Свет минимальный, чтобы не был заметен снаружи. Повернуть монитор, уменьшить яркость.
Изготовившись к нападению извне и сев наконец за компьютер, Энгеран понял, что не в состоянии набрать ни строчки. По пути домой статья кипела в уме, наливалась яростью, форматировалась в четкие фразы, а теперь увяла, стала хламом из каких-то неуместных, кучей сваленных слов. Энгеран ощутил себя одиноким, потерявшимся в пустыне, ненужным человеком.
Все, напрямую прикоснувшиеся к тайне дебаркадера «Сентина», исчезли без следа. Другие, знающие о ней косвенно, — запуганы, всего боятся. Криер решительно не верит, отказывается вести любой разговор о подводном разуме — только о больших мечехвостах, в рамках привычной биологии. ДНБ, запомнивший слова о контрабанде, знает лишь свое — выявить экспорт или транзит особо опасных грузов.
А единственный в городе — или в мире? — кому было явлено видение грозно шевелящихся на дне орд членистоногих, сидит на седьмом этаже старого дома и вслушивается в шорохи.
Скрип.
Шуршание.
Что-то цокнуло.
Взяв пистолет и сняв его с предохранителя, Энгеран погасил лампу и монитор. На цыпочках, прижимаясь к стене, подошел к окну. Затем ко второму. Неслышно перешел в другую комнату.
«Тьфу, затвор передернуть забыл! Нет патрона в патроннике».
Руки привыкли к автомату, по-солдатски. Все-таки пистолет — оружие офицеров…
Металл, казалось, лязгнул так, что слышали на пятом этаже.
Пальцем чуть отодвинув штору, Энгеран выглянул в образовавшуюся щель. Дом за каналом мирно светился огнями. Внизу лежала тьма. Темная, бездонная вода.
«Ночь — их время. Если у гухьяков нет век, чтобы закрывать глаза, они должны ненавидеть солнце. Зато в темноте видят превосходно, куда лучше нас. В полной тьме зажигают голубые огни. Что еще? Им тяжело ходить, но они сильные. Много цепких конечностей. Жабры? Видимо, внутри тела, под панцирем, в каких-нибудь мешках с водой. Как сказал Криер: «Блестящая приспособляемость». Уж если кто взялся за эволюцию, тот развивается по полной программе — мозги, руки, хождение по суше… Потом выйдут на землю. Скорпионы были вначале морскими, но переселились сюда. Интересно, долго мы против них продержимся? В частности я?..»
Следом пришла новая, оригинальная мысль:
«Шизофрения. Не заметил, как подкралась. Тут видение, там открытие — и я уже забаррикадировался, жду неизвестно кого, готов стрелять. Все это вызрело в моей башке. Я сошел с ума. Не критичен к своему поведению…»
Он готов был захохотать.
И задержал дыхание.
Шорох и скребущий звук за окном стали явственными.
Затем глухой стук…
…на балконе!
«Зачем я взял квартиру с балконом?! Готовая платформа для десанта! Они пришли…»
…по крыше. Лестница, лифт — не нужны. Хватит креплений водосточных труб. С их-то десятком лап!
Спустились на балкон сверху.
«Все правда. Я в своем уме. Они существуют, они реальны…»
Энгеран крался к балконной двери, почти не чувствуя ног. Рот ссохся, сердце колотилось, рукоять пистолета стиснута в потной ладони, палец застыл на спусковом крючке.
«Стрелять в брюхо. В нижнюю часть тела. Панцирь не пробьешь. Лишь бы гадина поднялась на дыбы. Внизу они уязвимы… может быть. Или в голову. Где у них голова?.. Звонить в полицию? Поздно. Умру дураком… Бей же!»
Он резко отдернул штору, выбросил вперед руку с оружием, чуть не ударив стволом в стекло…
…и едва не нажал на спуск.
На балконе стоял человек. Силуэт, освещенный сзади фонарями с набережной.
— Энгеран, — приглушенно раздалось из-за стекла, — откройте. Это я, Ласса. Не зажигайте свет.
Взгляд 4
Будем знакомы
За кормой лунища. Ну и здорово!
Залегла, просторы надвое порвав.
Будто навек за собой из битвы
коридоровой
тянешь след героя, светел и кровав.
— Химикат, которым дубят кожу, — призналась девушка, доев бутерброд. — Алюминиевые квасцы. Я их купила центнер и носила на «Сентину» понемногу. Дебаркадер устроен так, — она нарисовала вилкой на столе фигуру П. — С открытой стороны через портал заплывает спитс, а погрузка-разгрузка — с носовой аппарели и правой платформы, где кран. Слева ходят вагонетки для сыпучих грузов, они давно в простое. Я наполнила вагонетку водой из магистрали, сделала раствор квасцов. Когда… гухьяки, да?… когда гухьяки погрузились, вылила это в бассейн. Там прямо закипело! — Ее лицо осветилось жестокой радостью. — Жаберный яд. Их жабры свернулись, как листья в огне. Кто не успел хорошенько вдохнуть, мигом полезли обратно; тут я их и встретила.
Пробираясь из Бордена, она почти сутки не ела и теперь судорожно насыщалась. Трескала все, чего девушки обычно избегают, соблюдая фигуру.
— Ты здорово раскусил их, Энге. Можно звать тебя так? Где ты учился?
— После армии, в Хартесе. На газетном деле.
— Молодец, показал мне статью с телефоном. И журнальчик выбрал попохабней — я таких в руки не беру.
— Для денег опубликуешься где угодно.
— Тебя сумасшедшие не осаждают?
— Даже ночью в окна лезут. Несмотря на седьмой этаж.
Ласса рассмеялась. Слышать ее смех Энгерану было необычайно приятно, а видеть красивое веселое лицо — еще приятней.
«Жива. Слава богу. Теперь есть с кем поговорить откровенно».
— Чуть не сорвалась, пока забиралась. По крыше ползком. А когда взглянула вниз, едва назад не повернула. Пропасть! Дома я лазила по скалам — за сбор лишайников много платили… Плохо — диплом альпиниста там некому выписать.
— Чудо, что ты не сверзилась!.. А транки? Наверняка напичкали.
— Это можно преодолеть, — утирая губы, Аасса посуровела. — Кроме ножей и пистолета что-нибудь есть?
— Только голова и руки.
— Надо уматывать. Ночи короткие, гухьяки ходят только в темноте. Если тебя вычислили — нападут до рассвета. А здесь канал под окнами…
— …и крипо в придачу. Из ДНБ предупредили: полиция будет следить.
— Чудак, крипо ночью спит. ДНБ днем приходил? Значит, слежка начнется с утра. Я не арабская террористка, просто полоумная.
— Что предлагаешь?
— Отсидеться в безопасном месте. Уйдет «Голакала» — уйдут и гухьяки. По-моему, им нужен крупный порт, чтоб потеряться в толчее. По науке гухьякам в Мазне тошно — вода теплая, пресная, кислорода мало. Хотя… я видела их снаряжение, вроде плоских ранцев. Наверное, как наши акваланги, впрыскивать кислород в жабры.
— Какое у них оружие?
— Не замечала. — Ласса отрицательно покачала головой. — Если разрядное, по типу как у скатов, то на суше оно бесполезно. Метательное… это пострашнее. Вода в тысячу раз плотней воздуха, здесь их пули будут мощнее наших.
— В тебя не стреляли. Хотели когтями…
— Мало ли! Было три стрелка, квасцов наглотались. Вообще им от меня досталось по-крупному — часть на дно полегла, остальные пометались и отхлынули. Похоже, замести следы им было важнее. Ну что, уходим вместе? Тебе здесь нечего ждать, кроме гухьяков. Утащат, как Арто.
— ДНБ дали мне свой телефон. — Энгеран поискал в кармане.
— И что ты скажешь? — начала сердиться Ласса. — Твари из моря торгуют с индусами? В Бордене есть свободные палаты, койка для тебя найдется. Заодно меня вернут, все довольны. Пока ДНБ развернет свои щупальца, обмен закончится, «Голакала» выйдет за двенадцатимильную зону. Ну, будет скандал с контрабандой тяжелой воды. В следующий раз выберут другой порт, в какой-нибудь богом забытой стране. Есть много портов, где на все закроют глаза. В конце концов, станут перегружаться в открытом море. Энге, скажи: лично ты чего добиваешься? Зачем я вышла на тебя, зачем сбежала?..
«Действительно, я-то что делаю в этой путанице?..»
После недолгого замешательства Энгеран нашел точный ответ:
— Я хочу разоблачить махинации, хотя это не главное. Мы с тобой знаем, что в океане созревает чуждая нам сила. Разумные членистоногие развивают свою технику. Им нужны катализаторы, которых не добудешь под водой. Теперь гухьяки будут жить за наш счет. Боюсь, им это понравится. Если мы откажемся, нам объявят войну — легко! Морской транспорт, подводные трубопроводы… Надо что-то делать, пока все не зашло слишком далеко. И если не мы, то кто?
— Тогда бежим. Немедленно. — Ласса встала, провела ладонями по талии. — Ой, кажется, я объелась. Быстро бегать не смогу. Зачем не остановил меня на третьей порции?.. Кожа от пота зудит… Быстро принять душ. У нас мало времени. У них тоже.
Из были — в небыль. Достаточно смочить рот тяжелой водой, как ты переходишь на другую сторону мира. Погружаешься в жидкое стекло задыхающихся улиц. Все вокруг уродливо изменяется: в пустыне удушливого полумрака проносятся живые монолитные авто, по тротуарам одиноко бредут фигуры или движутся парочки — но это ложное впечатление, призраки ночи, бродячие духи из психушки. У них нет глаз, только влажные рты и чуткие носы.
Вспыхивают и переливаются огни вывесок — кого и куда зазывают они?..
Молчи и прячься! Пользоваться мобильником нельзя — сразу охватит паутина бдительных антенн, тебя запеленгуют, поведут в перекрестье прицела.
Поймали такси. Вдоль реки и по мостам надо двигаться в закрытой скорлупе автомобиля — ни следов, ни лица, ни тени на тротуаре.
Вихрем по Планте, полной ночных заведений.
Каждый расцвеченный огнями портал — как врата дебаркадера, где шуршат и ползают тазы с хвостами. Молодцеватые швейцары встречают гуляк, прилетающих из темноты на машинах, в переливах клубной музыки, с дымком дурмана. Десятки глаз ловят и провожают авто. Звонят. Кому?
Проскочили мост. Вдоль канала — к Ганзейскому устью. Все меньше людей, все слабее и реже огни. Смотри в оба! Тьма — друг членистоногих.
Короткая ночь. Июнь. С крыши по стене сползает на балкон приплюснутая тварь с шишками глаз на панцире. Огибая стулья, движется по комнатам. Под хитиновым колпаком, словно в кулере, булькает воздух, продуваясь сквозь жаберные мешки. Приподнимается на лапах. Спереди из-под колпака выдвинулись хелицеры. Голова без глаз, губ, ушей — одна пасть и челюсти. Пш-ш-шик — пустила облачко водяной пыли. С-с-ск — втянула, собрав частицы запахов. Еще двое влезли в балконную дверь.
Энгеран ясно представлял, как они там возятся, ищут, утробно мычат. Или воображение разыгралось?..
«Мы угодили в затмение разума. Надо выбраться на свет. Это не наш мир. Тут столица — Борден, король — главный врач, хранитель списка галлюцинаций. Если нас туда впишут — больше не увидим солнца. Они слышат, что мы посторонние. Надо как-то сообщить…»
Расплатился. Ласса поманила за собой: скорее!
— Два моста, и мы на месте.
Ночь выжимала из тела испарину страха. Нащупав пачку в кармане, Энгеран достал платок, утерся, смял и бросил рыхлую бумагу. Тотчас Ласса метнулась, подхватила комок, со злостью сунула ему:
— Больше так не делай. И плевать не вздумай. Все в карман!
— Почему?
— Ты им дорожку прокладываешь. Слюна, запах пота — следы. Тише, — зашептала она. — Быстро в тень!
Они нырнули в зону тьмы, как в воду. Пустынная набережная тянулась вдаль, сливаясь там с призрачным мерцанием портовых огней. Хорошее местечко для ночного грабежа — удар по голове, обшарить тело и свалить через парапет в мутную заводь.
— Ближе, — произнесла Ласса одними губами. — Не топай, иди на цыпочках.
Пригибаясь, Энгеран очень осторожно выглянул за перила. Его дыхание почти остановилось — внизу, в прозрачной зеленоватой воде, беспорядочно ползали, плавали, сбивались и расплывались созвездия голубых огоньков. Бесшумные, как фонари в тумане. Десятки парных огней. Вот задергались, стали моргать — их слившийся тусклый свет неясно обозначил резкое движение, рывки крючковатых лап, изгибы членистых хвостов. Словно на дне кого-то раздирали на куски и жрали.
— Уходим, — потянула девушка замершего репортера. — Могут всплыть…
— Боже… да их там прорва, — Энгеран бормотал, то и дело оглядываясь. — Они кишмя кишат. Сколько же их в заводи?
Ему казалось, что он увяз в затянувшемся кошмарном сне. Смутные образы, скользившие по краям поля зрения, обретали плоть, из мыслей превращались в твердые панцирные существа, шевелящие множеством ножек.
Они здесь. Сон стал явью, а реальность ослепительного дня исчезла, растворилась в темноте. Выхода нет. Хотелось орать: «Свет! Включите свет! Пусть эта сволочь исчезнет!»
Черта с два. Жгучее солнце пройдет небесный круг и ухнет в море, а когда остынет кровь заката, глубина оживет и поднимется из бездны голубыми огоньками. Хозяева подводной ночи осваивают новые угодья.
— Ты что, до сих пор не верил? Ведь ты расследовал… видел, снимал…
— Конечно, верю. Со вчерашнего дня. — Энгеран вновь оглянулся, проверяя, не бежит ли следом ужас на лапках, волоча хвост. — Но чтобы так много… целая армия! Почему их никто не замечает?
— Мы живем днем, они выходят ночью. И солнце… днем вода отражает, вдобавок река грязная, залив как отстойник.
Они шли мрачными улочками, погружаясь в лабиринт Висельного берега.
— На Авроре я видела одного гухьяка. Он был мертв. Лежал у самой полосы отлива. Я далеко забрела и вдруг поняла, что это не подводный камень, а… Слишком неудобный, чтобы унести. Мне пришлось бы бросить весь собранный материал. Я вернулась, добежала до станции. Когда мы пошли обратно с видеокамерой и волокушей, было уже поздно — начался прилив. Этот случай даже не попал в отчеты. Нечем доказать.
— Беда всех аномальных находок. Таких случаев не счесть. Одно сгнило, другое выкинули, третье потеряли…
— Арто говорил про индусов — они молятся огромным ракам, говорят с ними, чем-то меняются. Я решила — очередной гон, морская травля. Потом задумалась. А после, когда он пропал… решила проверить. Слишком подозрительно. Но я не догадывалась, что там — настоящий ад. — Она остановилась и глубоко вдохнула, раскинув руки вверх и в стороны: — А-ах! Ты понимаешь, как тут здорово? Ни стен, ни слежки, ни-че-го!.. Борден — тюрьма. Даже мысли запирают — в карцер, на замок. А я изо всех сил думала: вытащить уродов, багром — и на свет.
Пока она дышала свободой, Энгеран поглядывал туда-сюда, оборачивался — все ли в порядке? Тревожное ожидание играло с ним — вот пошевелилось что-то, тенью шмыгнуло в сторону, пропало на ровном месте. Кошка?.. Невольно он стал выговаривать шепотом:
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Добрый маленький Кунла
Висельный берег, тут всякое бывает. Кладезь сюжетов для рубрики. Здесь под тяжестью повешенных скрипели глаголи, меч палача разрубал шейные позвонки. Кругом старинные кладбища — Голодное, Чумное. Какова слава Гальгаборда, таковы и жители — словно кости разбойников из-под земли зовут родню вить гнезда на проклятом месте.
На память Энгерану вмиг пришли статьи, написанные им о темном острове у Глетской заводи. Казалось бы, из пальца высосал! Так нет же — тени лезут, сгущаются, угрожают. Когда долго работаешь с этим, поневоле начинаешь верить.
Но он уже перешагнул рубеж. Жизнь понеслась бегом; призраки сдувало, как пушинки с ветрового стекла мчащейся машины. Опасность слишком реальна, отвлекаться некогда. Сзади нагоняет смерть. Можно только вперед, к чертям все поверья. В любом случае это надежней, чем сжиматься от страха в запертой квартире и ждать.
«Доигрался с аномалиями. Сперва ты ловил их, теперь они ловят тебя».
Дома, дома — хмурые, облезлые — плотно стиснули извилистые переулки. Кабачки с ночной лицензией выглядели до странного тихо. Беззвучно полыхая голубой мигалкой — как гухьяк! — проехала машина портовой полиции. Ласса толчком заставила спутника спрятаться в нише подъезда.
Вблизи послышался запах воды — несвежий, затхлый, словно за утлом лились помои.
— К самой заводи пришли, — выругался Энгеран, разбирая во мгле название на облупленной эмалевой табличке: «Соляной причал, дом 40». — Ближе некуда.
— Зато удирать удобно, — возразила Ласса, набирая код. — Все чердаки соединяются, есть выход к лодкам, разные лазейки. И жилье дешевое. Ты говорил, он жив?
— На днях был жив, когда блокнот передавал.
Сверху открыли без спроса: «Кто, зачем?» Должно быть, для разных людей здесь разные коды.
Взбираться на этаж пришлось почти ощупью. Узкая грязная лестница — Энгеран оценил — давала массу преимуществ осажденным, если завалить проход любым шкафом.
В прихожей встретил долговязый — заспанный, босой, в одних полосатых трусах до колен. Почесав щеку, поросшую бледной двухдневной щетиной, он длинно вздохнул:
— Вырвалась.
— Без моей помощи, — уточнил Энгеран. — Ты не в долгу.
— Врет, — возразила девушка. — Он дал наводку.
— Все-таки пришла. — Долговязый обнял Лассу. Она ответила тем же, но поцелуй был короткий, касательный.
— Нам нужно оружие, машина и ты, — запросто объявила девушка, словно речь шла о пустяковом одолжении.
— Куда везти?
— Пока в Коронные горы, дальше посмотрим.
— Ого! А мои дела?
— Обождут. Скажи всем, что ушел в бессрочный отпуск.
— Ничего себе!..
Ласса настаивала, долговязый возмущенно препирался. Энгеран прошел в квартиру, тщательно осмотрел ее, особенно окна с видом на залив. Приоткрыв одно, внимательно изучил заводь, лежавшую внизу. Пока ничего странного. Пока… Небо едва начинало светлеть; в густой синеве еще блестели звезды, по черному заливу ползали огни буксиров, барж и спитсов. Голубых светлячков под водой не заметно.
«Может, они гасят фонарики для маскировки?.. Они там. Я точно знаю — гухьяки рядом».
— Вы все мне рушите! — рычал долговязый, отдернув засов под кроватью и откидывая свое ложе. Гостям открылся небольшой арсенал. — Жил, никого не трогал! Мне было нормально! А теперь бизнес — к свиньям!.. Журналист, стрелять умеешь?
— Шестой отдельный батальон морских стрелков. — Энгеран обозначил только род войск и часть, без подробностей. Если наш небритый друг смотрит ТВ, он в курсе, кого и за что зовут «колониальной пехотой».
— Держи. — Долговязый дал ему буллпап «бакерман». — Магазины и патроны — сколько унесешь.
— Тактический глушитель есть?
— Ну, пижон!.. — Хозяин протянул толстую трубку.
Себе долговязый взял русский «АК-102». Второй «калаш» подхватила Ласса.
— Как из города поедешь? — Отомкнув магазин, Энгеран снял пушку с предохранителя, передернул затвор, вхолостую нажал спуск — курок исправно щелкнул.
— Короткой дорогой — через Глету и вокзал на Борден…
— Спасибо, а то я давно Бордена не видела, — ядовито вставила девушка.
— Сказал же — мимо! Свернем на южную дамбу и — махом… Кстати, подельники, от кого бежим? Конкретно — жандармы, полиция?
— Ты не поверишь.
— Контрабанда ядерных компонентов тебя устроит? — спросил Энгеран, укладывая буллпап в просторную спортивную сумку. Ноутбуку пришлось потесниться.
— В смысле заняться — или уклоняться? Я скромный человек, по-крупному не налетаю…
— Уже налетел, — поздравила его Ласса. — Извини, так получилось. Пока твой телефон не на прослушке, договорись — пусть кто-нибудь приглядит за квартирой.
— Эх, как вы ловко распорядились мной, ребята!.. — злобно восхитился долговязый.
— Да, телефон, — вскинулся Энгеран от потяжелевшей сумки. — Дай-ка мне, надо точки над «i» расставить.
Чтобы поговорить с доктором Криером, он вышел на кухню.
— Знаю, что поздно. То есть рано. Простите, но другого случая может не представиться. Есть согласие владельца на показ первой записи членистоногих. Мою запись тоже можно передать на телевидение. Особенно если я не вернусь. Именно так.
Недовольный, сонный голос Криера смолк, а после паузы стал взволнованным. Кажется, доктор почувствовал: находка Мариоля вышла далеко за рамки спора о мечехвостах. А репортер нажимал и слышал — доктор поддается.
— Как угодно добейтесь экранного времени. Завтра, в вечерних новостях. Я пока должен кое-что сделать… Вы огласите мою версию. Да, настаиваю.
Что-то едва заметно шевелилось на столе. Адреналин в крови вздернул организм, обострил слух и зрение, но все-таки кошачьей зоркости глаза не обрели. Пришлось свободной рукой зажечь свет.
Так и есть. Посланцы муравьиной цивилизации прокладывают путь к съестным припасам долговязого. Непобедимые!
«Где ваш мозговой центр, малютки?.. Молчите? Ну да, мы говорим на разных языках… Запах сахара. Бремя белого человека — кормить прожорливых гостей. Жрать, плодиться, гадить… Племя фараоново. Вас не остановишь…»
— Доктор, смотрите мой блог. Больше ничего. Я не могу сказать. Все гораздо серьезней, чем мы с вами думали. Нет. Не знаю. До встречи.
Взяв щепотку сахара, Энгеран насыпал по столу тонкую дорожку из блестящих песчинок, покапал вдоль нее водой. Бледно-желтые полупрозрачные мураши забеспокоились, забегали вокруг мокрых сладких пятен, пробуя их усиками — и побежали по новой тропе. Энгеран с удовольствием нарисовал круг струйкой уксусной эссенции, отрезав муравьиному отряду все пути.
Вернувшись, он бросил мобильник хозяину — тот уже влез в штаны, обулся и был готов к организованному бегству: полный затаенного бешенства, азарта и того чувства неопределенности, которое известно только игрокам.
— Я выйду у Бордена, — объявил Энгеран. — Подходящее место, чтобы начать отсчет.
— Как? — Ласса растерялась. — Мы… должны ехать вместе.
— Кто это сказал? Я остаюсь в городе, у меня дела.
— Они идут по следу, — напомнила она негромко. — Пока светло, надо убраться подальше от воды.
— Интересно, когда крипо возьмет мою кредитку на контроль? Или они не следят за съемом наличных?..
— В шесть утра, — поделился опытом долговязый. — Смотря в чем замешан. Если афера солидная, ты уже под микроскопом, а если плевая — слежение с шести утра.
— Тогда к ближайшему банкомату Национал-Кредит.
— Энге, — Ласса взяла его за руку и строго посмотрела в глаза, — разве я плохо объяснила? Это не люди. Они вообще не задумываются, а сразу едят. Я видела их челюсти.
— Это у вас не заразное? — Долговязый засомневался. — Какие челюсти, ребята?
— Запираем квартиру и быстро уходим, — подвел черту Энгеран, высвободив руку из захвата. — Растолкуй человеку: не плеваться, не сморкаться, туалетную бумагу уносить с собой. Чем скорее он войдет в колею, тем лучше.
— А… может, у тебя есть девушка? — спохватилась Ласса на лестнице. — Она в курсе?
— Нет. И не вздумай с ней связываться.
Выходя из дома, Энгеран с неожиданной легкостью понял, что ночные страхи отступили. Может, их прогнал бодрящий свет зари. Или схлынула тревога. Что-то изменилось, шаг стал твердым и широким, вес оружия в сумке прибавлял уверенности.
Переступить черту. Рассудок ясен, нервы натянуты, мышцы в готовности. Все минувшее исчезло. Он ощущал это раньше — в армии, перед атакой. И когда писал статьи о «колониальной пехоте», за которые поплатился.
Город посерел, со стоном сжимаясь перед восходом беспощадного светила. Снова солнце!..
Бело-золотые лучи ударили по робким кисейным облачкам, испарив их. Засиял ствол телебашни, зеркальным огнем заблистали кресты на церквях, солнечное дыхание овеяло столпы высотных зданий — и улицы зашуршали, наполняясь людьми и машинами.
Тепловой обморок ночи сменился мучением жаркого дня. Тягучий и ленивый ветерок затягивал белое небо вялой дымкой. Солнце приобрело цвет желтка с кровью; замечая это, люди тупо поднимали глаза, пожимали плечами и продолжали путь: «В новостях скажут, почему так». Над головами и крышами плыло, зыбилось знойное марево. На растопыренных ветвях деревьев тряпками висела грязная листва.
Говор экранов — в магазинах, барах, каффи — звучал голосом потного, перегретого мира:
— …взорвавшиеся электроподстанции, падеж скота, выжженные поля…
— Пожары, возникшие на севере Коронных гор, в ближайшие часы вызовут задымление…
— Вон оно, дотянулось уже, — раздвинув жалюзи, продавец посмотрел на улицу. — А я-то хотел в горы, повыше. Ну как, выбрали? — обернулся он к Энгерану.
— Да, я возьму все.
«Далеко ли они уехали?.. Наверное, проезд ограничен».
Он живо представил патрули жандармов, полосатые загородки поперек трассы, пробки длиной в километры, нервные гудки, лай обозленных шоферов, вой машин «Скорой помощи» и рокот вертолетов в огненном небе, где ветер пожарища несет горячий пепел.
Сумка потяжелела. Здесь продавали не лучший товар, но честно говорили: «Желтая сборка, гарантия — месяц». Соответственно, и цены божеские, можно торговаться вплоть до мелкооптовых скидок.
— Ожидается, что окружные губернаторы Мюнсена и Ландера вслед за Кенгемарком объявят о введении чрезвычайного положения и запросят государственную помощь. Резервные части войск внутренней безопасности уже…
«Если они слушают радио — догадаются свернуть к столице. Обидно, если попадутся. Чертова жара. Нарочно отрезает от гор… Главное, к воде не приближаться».
Он вгляделся в туристическую карту на стене. Десяток рек и три канала. Проезжать на скорости, при свете дня. У них в запасе уйма времени, чтобы забраться в глушь, где нет ни ручейка, одни колодцы.
— Пачку платков, пожалуйста. Нет, две.
— Сегодня мне везет, — балагурил парень за прилавком. — Возьмите сразу упаковку! Уступлю за полцены. Понемногу начинаю верить в счастье… а ночью думал — проснусь идиотом. Представляете — морские черепахи! Штук семь или восемь, с лампочками. Мужики в юбках кидали им мясо, пели. Такое шоу, во сне не увидишь. Я снял телефоном, качество ни к лешему…
— Это где? — с ленцой полюбопытствовал Энгеран, утершись платочком из купленной пачки и уронив его на пол.
— У Ганзейского устья, я на берегу живу. Там индусов целый муравейник, сотни. Помните, они месяц назад магазин громили, чтоб говядиной не торговал? Как друг друга различают — непонятно. Я немного знаю их язык — намасте! алвида! И — арам серахийе! — чувствуйте себя как дома.
— Интересно. Будьте здоровы.
В дверях чуть не столкнулся с коричневым черноволосым человеком, перекосившимся от тяжести громадного баула. Прямо чемодан «мечта оккупанта». Вдобавок из баула капало и пахло морем.
— Свежее с привоза? — походя спросил Энгеран, бросив очередной платок.
— Май нахи самджха, — улыбнулся смуглый.
«Жаль, Мухи нет — перевела бы. Стоп! Не думать о Мухе. И о Лассе тоже. Славное впечатление — будто они на другом континенте, неизвестно где. Все сгинули. Город чужой, я в нем один. Брожу по задворкам, покупаю дребедень. Ищу нору, куда можно забиться. Что мне нужно? Торговый центр поблизости или интернет-каффи, не дальше двухсот метров. И грязный, паршивый, вонючий домишко! Снять квартиру Лассы? Она достаточно плоха. Нет, там я уже засветился… Значит, продолжим рейд по берегам».
Стоило покинуть затененный магазинчик, как жара вновь окутала тело. Потек едкий пот. Платки полетели один за другим, то в урну, то мимо. Энгеран шел сквозь глухо галдящую толпу разомлевших людей, чувствуя, как на нем промокает рубашка. Справа — канал. Не заглянуть ли вниз? Он заглянул, плюнул в грязно-зеленую воду и швырнул туда скомканный платок.
Поднял голову. Жара стирала лица, заливала потом глаза. Набережная сливалась в копошащееся месиво — фигуры покачивались, лбы наползали на глаза, поглощали носы, смыкались с подбородками, — и вот навстречу идут манекены со шляпными болванками вместо голов.
«Послушайте… Как же вас разморило! Глядите вместе со мной, туда, в воду. Вы видите? Это разум глубин. Понимаете? Такое классное изобретение природы. Когда мы были питекантропами, нас осияло по башке, и мы смастерили каменный топор. Разум — страшная вещь. Агрессия в чистом виде. Ум дается для того, чтоб эффективно убивать. Мы всех убили! Тигров, мамонтов, китов — мы их ободрали и сожрали. Теперь природа напряглась и повторила трюк. Причем с такими тварями, которых мы не видим. У них своя планета, больше нашей суши. Какие будут предложения? Сразу пойдем на корм или чуток потрепыхаемся? Эй! Вы правда разумные? Может, я ошибся адресом?»
Отмахав пару кварталов, укрылся от зноя в задрипанном бюро с вывеской «Аренда жилья и складских помещений ДеШЕВО». Здесь уже обзавелись лицензией на продажу прохладительных напитков и предлагали запотевшие янтарные бутылочки. В ящике курился сухой лед, отливая мертвенной белизной.
— Натуральный лед есть, поставки из Гренландии, — подмигивал счастливый менеджер, брюнет цвета корицы, лоснящийся от пота и жира. — С доставкой. От десяти кило. Ледник — удобно, ток не потребляет! Адж гарми хай.
— Джи нахи, — отказался Энгеран. — Дайте схемы жилья. Большие квартиры, можно два этажа. Сниму на неделю.
— Тусовка? Гулянка? — кивал коричный толстяк с пониманием. — Надо напитки? Еда? Юропиян кхана? Хиндустани, руси кхана? Девушки?..
— Много гостей. — Энгеран отвечал туманно, листал большой потрепанный каталог. Адреса. Планы квартир. Телефоны владельцев. Ага! Вот подходящий вариант… Где этот дом? Удобно. С двух сторон упирается в брандмауэры. Настоящая берлога, тупик без выхода, длинные коридоры. Темное логово.
«Хорошо, но мало. Надо еще два-три варианта про запас».
— Лед привезли, пожалуйста.
Снаружи хрюкнул и умолк грузовичок. Смуглые парни проворно сгружали прозрачно-голубые ледяные блоки на тележку, цепляя их острыми стальными крючьями. Оставшийся в кузове толкал блоки ногой к откинутому борту — те, подтаяв, скользили сами, — а потом склонился к высокой и пузатой синей бочке, что стояла у кабины. Постучал, подудел губами — «У-у! у!» — и приложился ухом, будто ему отвечали из бочки.
— Выбрали? — Менеджер светился от предвкушения комиссионных.
— Может быть. Я подумаю.
— Заходите еще, всегда вам рады! Кхуш рахо, пхир милеге!
Выйдя, Энгеран кожей ощутил пристальные взгляды грузчиков. Обтираясь платком, повернулся. Дюжина вишневых глаз настороженно и мрачно изучала посетителя бюро, а стоящий в кузове поглаживал синюю бочку. Что-то невидимое приглушенно стукнуло и завозилось. В кабине?..
Смяв намокший платок, обронил его к ногам.
С кузова, журча, стекали ручейки, разливаясь лужицами по асфальту у коричневых ступней в сандалиях-сланцах. Журчание, плеск канала, холодный пот льдин. Призраки воды и манящая вода — рядом, повсюду. Огненная жажда окружала Энгерана, словно пламя ада.
По дороге он вспомнил девушку с картины Лейтона. Оранжевый газ, льющийся волнами по дивному телу… Отсутствующее лицо, тронутое румянцем тайных грез. Что там изображено — сон или… потеря сознания? Полное расслабление, как при внутривенном наркозе.
«Ты в забытьи, красавица. Проснись! Кругом вода, а мы горим».
В самом деле, избранная им квартира отлично годилась для вечеринки, переходящей в оргию. Старый дом, сложная планировка коридоров, окна, выходящие во дворы-колодцы, даже комнаты без окон. Трещины на потолках, выгоревшие обои.
Левый берег Ганзейского русла застраивался два века назад — поспешно, жадно, чтобы плотнее забить пространство доходными домами. Бордели, кабаки для матросни, мелкие конторы, пахучие лавки колониальных товаров, ночлежки грузчиков…
Когда в подвале загорался склад мануфактуры или вспыхивали бочки с маслом, голые девки и клиенты прыгали из окон — шлеп! шмяк! — распластывались на набережной. По их замершим изломанным телам пожарные тянули брезентовые шланги, а брандмейстер в сверкающей каске орал: «Рукава в реку! Качай!» — и шипящие струи били в окна, извергающие бешеный жар.
Вплотную к реке, отлично. До заката Энгеран обошел все комнаты, проверил двери и запоры. Он набросал достаточно потных бумажек — у подъезда, на лестнице, а во двор-колодец еще и наплевал для верности. Гости должны знать дорожку к цели. Осталось накрыть стол, откупорить бутылки и ждать.
Магазины к автомату заложил в карманы разгрузочного жилета. Обруч на голове надежно держал видеокамеру и микрофон. Связь с ноутбуком, укрытым от случайных попаданий, работала устойчиво. Источник питания — в норме. Компьютер находился в зоне действия WiFi-сети — торговый центр «Ганземарк» совсем рядом. Пора занять позицию.
Он встал плечом к стене, немного отступив от приоткрытого окна, и взял «бакерман» на изготовку. Впереди — коридор, окна смотрят на реку.
Июнь. Жара. Оружие. Все повторяется. Порочный круг снов наяву.
«Лучшее, что меня ждет, — это тюрьма. Спасибо, не Борден!»
— Я Энгеран Мариоль. Начинаю репортаж с левого берега Ганзы. Это запись для блога, права на которую целиком принадлежат мне. Сегодня у меня назначена встреча с представителями иной цивилизации. Скоро вы их увидите. Если они не придут, вы должны знать — мы не одиноки на Земле. Разум проклюнулся у тех, от кого не ждали. Да, мы всегда подозревали, что под водой кто-то живет. Дельфины, кальмары — нам казалось, что они разумны, потому что афалины симпатичные, а у кальмаров много рук и большие глаза. Так вот, мы ошибались. Разумными стали членистоногие твари из рода мечехвостов. Видеозаписи скоро появятся на телевидении; они сделаны в Маэне. Существа, которых я назвал гухьяками, — в нашем заливе, в нашей реке. Они уже убили трех человек — это только те жертвы, о которых мне известно…
Снаружи послышались слабые царапающие звуки. Энгеран на миг высунулся в окно, отмечая местоположение противника. Ага, лезут по стене. Фараоновы муравьи…
Они двигались резво — тазы с покатыми краями, — прижимаясь брюхом к стене, уверенно переставляя лапы, цеплявшиеся за неровности. На всех плоские ранцы.
Трое, карабкавшиеся ниже остальных, по-собачьи несли что-то в хелицерах — вытянутые темные предметы. Не иначе оружие.
— Надеюсь, вы их заметили и сосчитали. Вряд ли я смогу долго болтать, они уже близко. Правда, красавчики? Они здесь торгуют тяжелой водой, продают ее индусам в обмен на платину. Вот что я скажу: на Земле нет места двум разумным видам. Останется один. Разум не терпит конкуренции. Или мы, или нас!
Поставив «бакерман» на стрельбу очередями по три патрона, Энгеран перегнулся через подоконник и снес левого крайнего оруженосца. Тому размозжило безглазую голову — выронив ношу, он оторвался от стены, беспомощно забарахтал лапами и рухнул вниз, размахивая членистым хвостом. У подножия дома чмокнуло с хрустом, словно разбилось громадное яйцо.
Теперь правого.
Стрелки поняли, чем грозит силуэт, появляющийся из окна. Взвились хвосты, вонзаясь в стену концевыми шипами, по очереди — тах-тах-тах, — воткнулись задние лапы, а передние перехватили из хелицер и развернули стволы. Энгеран едва успел отшатнуться — внизу защелкало, с треском раскрошило верх фрамуги и оконного проема. Лицо обожгло секущими осколками, по щеке потекла кровь.
«Чем они лупят? Разрывными, что ли?»
— Даже не надейтесь их понять! Мы с другими людьми-то договориться не можем, а с раками — и подавно! Гуманизм не прокатит.
Он смог дать еще одну очередь, длинную, и услышал снизу сочный хряск упавшего яйца. Авангард гухьяков был в метре от окна. Энгеран отступил к двери, ведущей в комнаты, опустился на одно колено.
Где возникнет контур таза?
За входной дверью раздался частый стук маленьких твердых ножек и шуршание хвостов. Глухое бульканье воды в жаберных мешках. Мычащая перекличка.
Они гораздо умнее, чем кажутся. Атакуют с двух сторон.
Рухнула входная дверь.
Выскочил низкий черный силуэт с нашлепкой ранца на горбу. Прицел — короткой очередью — та-та-та! Силуэт припал к полу, потом вскинулся, забил хвостом, опрокинулся кверху брюхом.
Тут же шевелящаяся чернота закрыла оконный проем. Энгеран вышиб гухьяка вместе с окном, прежде чем тот проломил раму и стекло.
Другие разом ворвались в оставшиеся окна. Один неметко пустил очередь. Сверху градом полетели щепки, куски штукатурки.
Отбросив пустой магазин и вставив новый, Энгеран отпрыгнул в лабиринт квартиры. Пролетел короткий коридор, нырнул за угол; оттуда, развернувшись, прострочил над полом, чтобы достать приземистых врагов.
«Сколько у них зарядов на ствол? Сорок-пятьдесят, вряд ли больше… Кунла, дорогой, не приближайся ко мне. Убью».
Выметнулся, мигом взял ближайшего гухьяка на прицел, но застрекотало оружие тазов. Стукнуло так, что чуть не сшибло с ног. Энгерана отбросило, он зашатался; левое плечо вспыхнуло болью и онемело. Еле удержал буллпап одной рукой. Не целясь, осыпал коридор понизу — хоть как-то сдержать наступающих.
Голова поплыла, мир в глазах закачался. Где-то вдали, в сером мраке, топтались перевернутые тазы.
«Эх, а ведь меня задело. Плохо».
Следом искрой мелькнула мысль — они слышат. Мир тьмы, там важен слух. Звуки перезарядки, ритм дыхания…
«Сейчас ринутся».
Они решились. Первый смельчак появился, высоко держась на лапках и разинув хелицеры. А следом другие, больше не прижимаясь панцирями к полу.
Энгеран из последних сил устремился к тупиковой комнате. Захлопнул дверь, припал плечом, размазывая кровь, с натугой сдвинул щеколду. Добрая старая конструкция, сколько-то продержится.
Полная тьма. Пятясь вдоль стены, отошел в угол. Ох. Можно осесть на пол, спиной привалиться. Боль и слабость. Непослушной рукой едва смог нажать защелку и удалить пустой магазин. Взять с пола другой, от ручного пулемета. Чуть не выронил. Теперь — дослать патрон. Готово.
Кто-то таранил дверь, ударяя, будто кувалдой. Инструментами ломали дерево, подбираясь к засову. Разум рвался к разуму.
«Все. Конец. Загнали» — стучала кровь в ушах. Плечо под жилетом, грудь, рука стали горячими и мокрыми, а лицо почему-то похолодело.
Дверь распахнулась. В темноту комнаты хлынул обвал стучащих друг о друга твердых тел, скребущий шорох, булькающие всхлипы, мычание.
Лишь тогда Энгеран включил свой сюрприз.
Да, товарец желтой сборки. Но на раз годится.
Тридцать маленьких ламп, закрепленных под потолком с проводкой и миниатюрными видеокамерами, дали вспышку в комнате и коридоре, ослепив гухьяков нестерпимым, режущим, парализующим светом. Орава панцирных тел застыла, как моментальная фотография.
Разжав зажмуренные веки, Энгеран нехорошо улыбнулся, потверже упер приклад в подмышку и поднял ствол:
— Познакомьтесь с человечеством.
Горбатые бурые спины-щиты с роговым блеском. Выпученные глаза-шишки без зрачков. Крючья хелицер, разинутые жвала. Ранцы-наросты на лоснящихся ремнях. Черное оружие, грифельно-серые инструменты — узкие фашины из суставчатых стержней.
Разрушение находило их одного за другим.
Дыры в панцирях — раз, раз, раз. Визг рикошетов. Брызги синей крови, осколки колпаков. Стук лапок, бьющихся о пол. Льется кровавая вода.
Десять секунд, чтобы опорожнить магазин.
Чтобы подумать:
«Господи, что же я делаю?!»
Чтобы прокричать:
— Будем знакомы! Мы — хищники! Лучшие хищники на свете!
Я недаром вздрогнул…
Неделя в коме, семьдесят швов на теле. Как бороной!..
Шквал посещений блога, в первые сутки видео скачали пятьсот тысяч человек, сейчас счет просмотревших запись пошел на миллионы.
«Это настоящая сенсация. Однако редакция «Маэн Фрейнгорд» не давала такого задания. Данное расследование является частной инициативой самого…»
«Я в шоке. То, что происходит на экране, — чудовищно. Это должны видеть все!»
«Ученые не пришли к единому мнению. Доктор Криер утверждает…»
«Чушь! Этого не может быть. Видеожаба».
— Энгеран, — ласковый голос мягок и настойчив, — вы слышите? Будьте благоразумны. Мы все забудем — и эту сумасшедшую, и незаконное владение оружием. Выступите с заявлением, что вы инсценировали событие в погоне за славой. Пиар у вас уже есть, он останется с вами…
Как кошмар. Надолго. Навсегда.
— …мы поддержим эту версию…
Не загробный вздор.
Взгляд 1 Девушка, сошедшая с ума
Я недаром вздрогнул.
Не загробный вздор.
В порт, горящий, как расплавленное лето,
разворачивался и входил…
Теплоход.
Я недаром вздрогнул.
События того лета сохранились отрывочно, фрагментами. Похоже на эпизоды из давно виденного фильма: какие-то куски, яркие сцены, а между ними — полосы темного беспамятства.
Да, именно с видеозаписи все это и начиналось…
— Хочу купить штурмовую винтовку, — заявила Ласса, глядя на сверкающие воды залива.
У огненно-белого горизонта смутно темнел аванпорт. Ближе к берегу высились доки, на грузовых терминалах поворачивались черные согнутые краны — как силуэты марабу. Зной размывал пейзаж гавани белесым маревом.
В прозрачной тени руки Лассы мерцали смуглым атласом. Ее лицо было грустным и усталым. Пальцы поглаживали армейский бинокль, лежавший перед ней на столике.
— Тебе новую вещь в заводской упаковке или сойдет подержанная? — механически спросил долговязый. На нем были поло и шорты, дальше раздеваться некуда. Дальше только плавки. Он развалился на хлипком стуле, вытянув волосатые костлявые ноги и созерцая запотевший стакан с пивом.
— А что лучше?
— Автомат Калашникова. Недорогой, надежный. Зачем тебе большая пушка, Ласси? Попадешься — будет забот по горло.
— Нужна винтовка. Она мощнее.
— Очертенеть. — Долговязый блаженно хлебнул ледяного пива. — Со мной будет тепловой удар.
— Сколько стоит винтовка?
— Возьми металлический макет. На вид не отличишь. Припугнешь — любой в штаны наложит. Отдам за так, только приди ко мне.
Ах, Ласса! Есть на что поглядеть, особенно в коротком и открытом платье из тончайшей «мокрой» ткани. Рост отца-норвежца и прелесть мамы-таитянки. Метр восемьдесят пять плюс каблуки. Накачана суровой жизнью на холодных островах.
«Вроде баб на буровые платформы не берут. И на траулер тоже. Однако развилась — кобыла несговорчивая! Таким прямая дорога в охрану».
— И не жди. Давай к делу. Сколько?
— «Калаш» стоит тысячу триста, с комиссионными — полторы. Доставят через неделю.
На оградку террасы, пыхтя, навалился грудью заросший музыкант — и уронил к туфлям Лассы платок, которым только что обтирал свою потную физиономию.
— Хай! Жарища, верно? — Он перегнулся через загородку, силясь уцепить платок, не достал и для утешения схватил стакан долговязого.
— Поставь на место, свинья! — возмутился тот.
— Да брось, не жмись. — Музыкант утопил нос в пене. — Я немножко. Горло засохло.
— Ты, ВИЧ-инфицированный, мигом плати за мое недопитое!..
— Я справку принесу, что здоров. Завтра.
По горящему зеркалу залива медленно двигались суда, издавая горестные трубные звуки.
— Если река еще обмелеет, — музыкант вернул стакан, — остановят ядерный реактор в Милиане. Ему, блин, нужна вода. Останемся без света! А ты куда глядишь? Хочешь парня? Вот он я.
— Арто так и не нашли? — лениво спросил долговязый. Ласса промолчала, изучая гавань в бинокль.
— Царство небесное. — Музыкант грузно закинул бычью ногу на ограду; загородка жалобно скрипнула. — Помянем! Закажите мне коктейль. Вот не ждал, что ты водишься с этим спекулянтом!
— Полегче, борода. — Долговязый снова повернулся к Лассе. — Так ты берешь?
Подошел анундак. От него за метр пахло желтой полынью, позвякивали колокольцы на косичках, а в круглом вырезе цветастой рубахи-дашики щерилось ожерелье из чьих-то зубов.
— Товар можно брать у меня, — предложил он музыканту. — Наши привозят регулярно. Я тут сяду. Хакей?
— Беру. — Ласса отодвинулась от африкоса.
И вдруг что-то изменилось. Словно в мир жаркой истомы вторглось нечто постороннее, тревожное. Девушка с испугом огляделась — что? почему? — и вновь подняла бинокль.
Вот оно.
Из-за мыса, вытянувшегося в простор гавани, выворачивал большой сухогруз. Мрачная плавучая скала в море огня. Давящий свет смазывал детали, но Ласса несколько раз нажала сенсоры настройки, и в расплывчатом поле зрения проступили угловатые тяжелые буквы: «ГОЛАКАЛА».
«Голакала», — вспомнила она, — «Черный шар». Прикатился… Значит, уже скоро».
— А быстрей… быстрее можешь? — поспешно и тихо спросила она долговязого.
«Все, кто приходит ко мне, — пациенты психбольницы. — Энгеран глядел с седьмого этажа на мутный серо-зеленый канал, где катера прикипели к причалу. — Тем более сейчас. Я сочиняю предисловия к их историям болезни. У всех жар и тиф. Тиф значит «туман». Людям туманит мозги: они слышат голоса из стен, видят мальчиков с крыльями, красных пауков в ванной — и спешат рассказать мне. Может, это воспаленное тщеславие? Да, и оно тоже. Увидеть свою рожу в рубрике «Необъяснимые явления» — прелесть! «Покойный муж говорит со мной из микроволновки»… Вот телефон, обратитесь туда — там вас поймут, вам помогут… Но где брать новости для колонки? И этот чертов блог!.. Приходится терпеть».
Он с ненавистью посмотрел на свежую наклейку, прилепленную над стенным пультом: «КАЖДЫЙ, КТО ВКЛЮЧИТ КОНДИЦИОНЕР, — ПРЕСТУПНИК! ТЫ МОЖЕШЬ ВЫЗВАТЬ ПЕРЕГРУЗКУ АТОМНОЙ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ!»
По кромке подоконника бесконечной и деловитой цепочкой бежали фараоновы муравьи — малюсенькие, бледно-желтые, полупрозрачные.
«О, проклятые твари, опять!.. Три раза травил, в ноль вывел, так нет же — воскресли. Они жрут мой сахар, — обреченно думал Энгеран, тихонько давя неистребимых врагов пальцем. — Метят лапками дорожку, крадут по крупинке и гадят в сахарницу. Ненавижу».
Пора обратить внимание на гостью! Если она принесла что-нибудь занятное, горячее…
«…я продам это в «Маэн Фрейнгорд», — обласкала его розовая репортерская мечта, — и срублю пару тысяч. Или тысчонку в издании поплоше».
— О чем таком необычном вы хотели мне рассказать?
Женщина красиво и опрятно утерла лоб платочком. Легкая одежда, плетеная белая шляпа с широкими полями, антиперспиранты — все напрасно. От жары нельзя избавиться, как рыбе — вылезти на сушу.
— Вы не должны упоминать мою фамилию и место работы.
— Жаль. Я беру подлинную информацию. Без анонимов.
— Так вы обещаете? И никаких фото.
— Боюсь, мы не договоримся.
— Но ведь вам нужны истории о всяких странных делах?
— За день я выслушиваю их с десяток. Уж поверьте, я найду, что вставить в очередной выпуск.
Снисходительно взглянув на женщину, Энгеран вдруг понял, что она не уступит. Эта дебелая строгая дама смотрела твердо и властно. Намеки, увертки — об нее все разбивалось, как волны об утес. Каменное лицо матроны, глаза удава. Она просто ждет, когда случится неизбежное: подвижный элегантный парень подчинится и скажет: «Да, мамочка».
— Полагаю, наш разговор окончен, — упрямо отрезал Энгеран.
«Засиделась ты здесь, мамочка. Сваливай скорее!»
Как бы не так. И бровью не повела. Напротив, перешла в атаку:
— У нас в городе творятся жуткие вещи. Я видела запись — одна девушка сняла на телефон пришельцев. Свидетельницу я знаю лично, могу ее назвать, но — только на моих условиях. Все достоверно. Это марсиане. На Марсе глобальное похолодание, они летят к нам. Вы смотрели фильм «Война миров»?.. Так оно и есть. Американский марсоход тоже передал: «Весь Марс завален черепами». А еще на Марсе есть громадное лицо, оно смотрит на Землю…
«Не марсоход! — чуть не взорвался Энгеран. — Это я, я написал про черепа! Боже, они всему верят…»
— Зеленые человечки сильно упали в цене, их никто не купит, — сказал он вместо этого. — Что там, в записи?
— Хотите посмотреть — сначала соглашайтесь.
— Хорошо. — Он начал сдаваться. — Даю десять секунд — изложите суть дела. Если будет интересно, продолжим. Итак, время пошло.
— Девушку арестовали за незаконное владение оружием. Она стреляла и снимала тех, кто на нее напал. Говорит, что ей до сих пор угрожает опасность. Как там время?
— Вы уложились. — Он оторвал глаза от часов. Пальба, арест, видеозапись — это уже факты, есть за что уцепиться. — Теперь подробности.
— Сперва гарантии. Я не хочу лишиться работы. По закону это запрещено разглашать.
— Будь по-вашему. — Энгеран делал уступку за уступкой, негодуя сам на себя. — Имя, фамилия, должность и внешность останутся в тайне.
— А мое вознаграждение? Наличными. Сейчас.
Пересчитав деньги, она осталась довольна.
— Итак, я купил информацию. Давайте по порядку — что за девушка, какое оружие, в кого стреляла?
— Ласса Йонсен. Она с прошлого года в Борденском доме, на строгом режиме.
Энгеран мигом представил себе психушку в Бордене. Старое доброе учреждение для умалишенных. Каменная стена, глухие белые корпуса, тотальное слежение. Всего-то край города, семь минут на электричке.
Ему доводилось там бывать, добившись разрешения на встречу с пациентами. В Бордене содержат интереснейших людей! Правда, наедине с ними лучше не оставаться.
«Она хорошенькая?.. Если заснять, репортаж выйдет изумительный. Подавленная транками, с потухшими глазами, в блеклой униформе с номером… а еще лучше в наручниках! Или в ножных кандалах. Оч-чень фотогенично. Но и фигурка не помешает».
— Она купила русский автомат. Такой короткий, складной, помещается в кейсе. А вот фильм, — дама многозначительно показала карту от мобильника, зажав ее в пальцах. — Пришельцы гнездятся в гавани. Очень противные, настоящие чудовища. Я, молодой человек, многое видела, но такого… Ума не приложу, как она сберегла карту.
— Вы медсестра из Борденского дома, — Энгеран твердо посмотрел в глаза женщине.
Строгая дама не ответила.
— Ладно, давайте запись.
Как любое видео, сделанное телефонной камерой, фильм обладал всеми пороками любительской съемки. Мечущийся луч суматошными всплесками обрисовывал какое-то обширное и темное помещение вроде склада, штабели контейнеров, ряды канистр. Между рядами грузов и в проходах что-то бегало, мелькало, вспыхивало. Аудиодорожку напрочь, до оглушения микрофона, забивал прерывистый грохот выстрелов. Когда автомат делал паузу, слышались низкие глухие звуки вроде утробного мычания.
Вернуть к началу, замедлить воспроизведение, увеличить резкость и яркость.
Картинка стала лучше, но ненамного. Он видел перевернутые тазы или пылесосы, которые ползали по полу, волоча хвосты, и моргали голубыми огоньками. Это — марсиане? Не смешно. Скорее, большие телеуправляемые игрушки.
Потом заметил воду — порой вода мерцала на краю кадра, отблескивая в случайно упавшем луче.
«На монтаж не похоже. Стрельба… Ерунда какая-то».
— Эта девушка… Запись — хорошо, но сама она что-нибудь рассказывала?
— Купила оружие и ночью начала стрельбу на дебаркадере. Плавучий причал в Глетской заводи, знаете? Там никого не нашли, кроме нее, но она расстреляла несколько магазинов. Когда попала к нам, просила увезти ее как можно дальше, в горы.
Медсестра из Бордена говорила сухо, почти без выражения.
— Ее история болезни, — тотчас переключился Энгеран. — Сможете скопировать? Пронести с собой флешку очень просто. Или вас обыскивают?
— Я смотрела ее файл. Там основные обстоятельства, анализ состояния и вывод: «Параноидная шизофрения».
— Но хоть какие-нибудь факты? Описание бреда?
— Поначалу она говорила о контрабанде, требовала встречи с сотрудниками ДНБ, потом замкнулась.
Энгерана начал захватывать охотничий азарт. Он почуял запах сенсации и готов был взять след. Да тут черт-те что наворочено! Разобраться в деле до конца — инстинкт репортера. Даже Департамент национальной безопасности замешан, это круто… и свойственно многим бредовым историям.
Но запись! Что она снимала, когда стреляла?
— Люди ДНБ посещали ее в Бордене?
— Вы полагаете, их визит отмечают в истории болезни?
— М-да…
— Ласса сказала, — после паузы проговорила медсестра, — что могла бы довериться надежному человеку. Я — не тот человек. Я дорожу своим местом.
— Отлично. Помогите мне встретиться с ней.
— Даже не надейтесь. Меня у вас не было, я вам ничего не говорила.
— Не желаете помочь — так передайте ей наедине, чтобы ждала. Я приду. И еще: назовите мне точку отсчета. Дату. Когда была схватка на дебаркадере?
— В июне минувшего года. Хотя… теперь все годы одинаковы.
Разбирать личные видеозаписи — словно смотреть чужие сны. Какая-то серая комната, наезд, все окрасилось сиреневым — баланс не держит. Затем: канал, вода, приближение — все дыбом и наперекос. Глухой голос: «Это картина из моего окна». Сильный стриженый малый; вид со спины. Оборачивается, выбрасывает вперед руку — лица не разглядеть. Смех. «А это мой парень!» Куски, обрывки, ценные только для тех, кто стремится заснять их. Слепки чужой жизни. Тут нужен толмач, переводчик. Если бы заговорила Ласса, ее память… Что же произошло тогда?.. Что?
Я недаром вздрогнул…
Ласса мучилась в удушливом городском зное. Она снимала дешевую квартиру в Йонгхавене, в дряхлом доме у самого моря. Кондиционер то и дело вырубался от жары, а из ремонтной фирмы вязким голосом отвечали: «Ждите. У нас очень много заявок».
Приняв душ, Ласса натиралась кремом от загара.
— Сдайте ваши путевки! — выкрикивал телевизор. — Город стал курортом! Море кипит от купальщиков! Испания или Греция? Рай гораздо ближе — шесть остановок на метро! Зеленый парк, желтый песок, все загорают топлес!
Стены рдели от нагрева, тротуары и мостовые обжигали, как горячие противни. Колеса продавливали борозды в размякшем асфальте. Все стремились к реке, к морю, к желанной прохладе.
Публика лезла в воду даже в Йонгхавене, сжатом между контейнерным терминалом, гремучей путевой развязкой и каналом, где вовсе не было пляжа. Теплоходы ревели от удивления, видя между бакенами и каменной стенкой притопленные «лягушатники» на поплавках — будто плавучие кастрюли с людским супом. «Глубина — 1 МЕТР. Безопасно. ½ часа — 5 талеров». Машины ползли по набережной, отжимая к парапету живой поток, красный от солнечных поцелуев.
Жара и толпа угнетали Лассу. Никогда раньше она не видела такого множества людей, стиснутых стенами улиц.
— Европа этого не вынесет, — пытался пророчествовать спекшийся ханурик в поезде надземки, нацелив длинный нос в ложбинку между грудей Лассы. — Хм-м-м, это убийство.
Изобразив плевок на кончики пальцев, Ласса приложила их ко лбу носатого:
— Пш-ш-ш.
— Вы… ты… — опомнившись, судорожно отшатнулся малый. — Что вы пристаете?!
— Лихо, — одобрил коротко стриженный высокий парень, стоявший справа.
— Помогите ребенку, — с душой обратилась к нему Ласса. — Мальчик заблудился.
Улыбаться в большом городе опасно, особенно когда все головы раскалены. Носатый поспешил выйти, зато стриженый прилип.
— Хотите, угадаю — откуда приехали?
— Попытайтесь, — снизошла она. Малый подходил ей по росту, вел себя сдержанно, вежливо. Люди общаются сначала взглядами, потом словами, верно?
— Южные территории?
— Тепло.
— Саксемберг? Гранд?..
— Нет. — Она тихо посмеивалась.
— Сдаюсь!
— С вас мороженое.
— Готов, хоть сейчас. Вы свободны? Так все-таки — откуда?
— Аврора, поселок Варгенборд.
— Не может быть! — чистосердечно изумился он, выдавливаясь вместе с нею из вагона. Поверить невозможно, что такая тропическая краса рождается у оледеневших гор, под крик пингвинов.
Над вазочками с мороженым (очень уместное лакомство!) она и познакомилась с Арто. Сравнили биографии — ничего выпуклого, проблемы одинаковые, но у Лассы на одну больше — нет работы. Зато масса перспектив.
— Иди в охрану. Ты сильная…
Ласса кивнула и согнула руку, выпукло обозначив бицепс.
— Стрелять умеешь?
— Средне. Тюленей и пингвинов у нас бить нельзя — Гринпис…
— Уже неплохо. Курсы охранников — два месяца, потом набираешь стаж.
Вечером, когда палящий жар сменился духотой сумерек, они уже гуляли по Висельному берегу, мимо пирсов и плавучих пристаней. Нагромождения пакгаузов, гудки, тяжеловесное движение груженых фур и тягачей с ролл-трейлерами соседствовали через ограду с террасами и витринами кабачков, где отдыхал портовый люд.
— Вот мой дебаркадер, «Сентина», — гордо представил ей Арто место работы. Громадный понтон с высокими стенами и гофрированной крышей походил на ангар для дирижабля. — С воды через портал входит даже корыто на тысячу тонн, представь!
И погнал, и погнал — как заглублено дно у берега, какой внутри кран, какие платформы въезда-выезда. Ласса держала его за руку и смеялась. Такой здоровенный парень, а восхищается железками, как маленький!
Белые светила на высоких мачтах озаряли акваторию порта словно днем, доставая своими лучами до далеких молов.
«Может, все-таки посмотришь на меня?» — мысленно спрашивала она парня.
— Я помню суда по именам, — показывал Арто в сторону терминалов. — Вон «Поларис», панамский, старая ржавчина. Слева «Брекватер» из Роттердама, классная посудина. А этот из Индии, «Голакала»…
— Что? — Ласса сжалаладонь замолчавшего Арто.
— По-индийски — «черный шар». Он всегда приходит летом. Индусы что-то выгружают на «Сентине» со спитсов. Какие-то у них дела… Когда наймешься — лучше не встревай в то, чем занимаются клиенты. Нравится, не нравится — они платят, и точка. Зайдем в кабачок, а?
Там, в шумном заведении, они случайно поцеловались. Как-то вдруг потянуло друг к другу, оно и случилось. Лассе стало стыдно. Встала и ушла, не попрощавшись; добиралась на Йонгхавен с последним поездом метро, почти до рассвета злилась и маялась, еле заснула под утро. Когда неистовое солнце вновь зависло над Маэном, заливая город прожигающим жаром, она отправилась в школу охранников. Ее приняли.
Арто объявился через неделю — встретил с цветами после тренировки. «Прости, ты не так поняла. Я не нахал, ты великолепная» и дальше, дальше — обычные байки, но до чего их сладко слушать!..
Когда она закончила учебу, Арто помог устроиться.
После ночи вдвоем он стал рассказывать ей про «Сентину». Ласса считала, что приятель дико гонит.
Потом Арто исчез.
— Стреляли? Когда? — хмуро переспросил человек в робе цвета болотной тины. — Не было такого.
— С год назад. Одна девчонка сбрендила и начала палить из штурмовухи. Ей казалось, отовсюду лезут щупальца, — бойко сочинял репортер.
— Спроси еще кого-нибудь, — отвернулся работяга, возвращаясь к своему унылому занятию. — Я тут недавно, не слыхал.
«Облом», — констатировал Энгеран, тотчас потеряв интерес к портовому труженику.
Но Глетская заводь — метров шестьсот, тут всего десяток дебаркадеров. Не мог же за год персонал смениться целиком! Или речь шла о пристанях на другой стороне заводи?..
Он прищурился, изучая противоположный берег. Вряд ли. Там какие-то мелкие сооружения; их в ночную смену можно окучить одним-двумя сторожами наружного охранения плюс патруль на катере.
Визит в портовую полицию (сколько у нас полиций! пальцев на руках не хватит сосчитать!) принес одни огорчения. Тоже поголовная амнезия. Как сговорились все забыть! О проверке архива новостей и толковать нечего — полный ноль. Весь прошлый июнь — драки в кабаках, тепловые удары, скоропостижные смерти, бытовой мордобой, кражи и ничего огнестрельного.
— Да что вы, месьер! Длинные пушки носят стрелки военизированной охраны. Остальные — пистолеты или субмэшин-ганы. Тем более частные охранники… Вот когда грузят судовую кассу, бывает кордон посерьезней.
День разгорался, как пожар. Где скрыться от зноя?
Над стойкой полупустого кабачка сипел и моргал переносной телевизор;
— По всей стране мобилизованы службы «Скорой помощи». Врачи советуют не выходить из дома с полудня до четырех часов. Пересыхают реки и озера, выходят из строя системы ирригации, нарушается судоходство. В ближайшие дни может быть остановлена работа производств, использующих воду…
— Пить, — попросил Энгеран сомлевшую официантку. — Что угодно.
Она сменила ценник. Охлажденная вода без газа на глазах подорожала вдвое.
— Вы фокусница, — заметил он со злобным восхищением.
— Месьер, нам подняли цену за ток, — жалобно ответила девица. — Иметь холодильник и кулер — роскошь. Знаете, сколько теперь стоят бочата для кулера?..
Он вспомнил, как вялые волны возили взад-вперед пивные банки и лохмы полусгнившего мусора у гранитной стенки набережной. Даже память об этой тошнотворной воде вызывала новые приступы жажды. Как рвотный рефлекс.
Когда и где это было?.. Точно! В армии, в «колониальной пехоте», тухлая вода так же сочеталась с жаждой. Дизентерия и молниеносный гепатит ждут тебя в любой луже — лакай!
— Черт, скоро я перестану бояться и напьюсь из реки — с четверенек, по-собачьи. Наливайте!.. А что это вентилятор не крутится?
— Налог на вентиляторы в частных заведениях, месьер. Сегодня с утра передали из ратуши.
— Они хотят нас убить. Солнце взбесилось, следом магистраты. — Энгеран пил холодную благодать медленно, наслаждаясь каждым глотком. Выпитое сразу выступало каплями на коже, впитывалось в одежду и уходило в воздух. — Послушайте, а чем вы моете посуду? Может, удобнее вылизывать? Дешевле выйдет.
Заморенная официантка невольно рассмеялась. Этот стильный и бойкий малый ей нравился, его блестящие глаза ласкали ее, словно пушистый хвостик. Здорово отличается от тех угрюмых рож, которые заваливаются сюда после работы, чтобы отвесить ей вагон похабных комплиментов.
— Для мойки есть плохая вода, денатурат.
— Из радиаторов сливаете? — Энгеран облокотился о стойку, поближе к кабацкой красотке. Та гибко качнула станом, чтобы повыгодней показать бюст и талию. Чисто машинально. Нравиться так приятно!
— Купили с распродажи. Тут напротив, на «Сентине», была неприятность — охранница сошла с ума и…
Сделать гримасу неподдельного сочувствия и кивать в такт словам. Энгеран слушал ее с вниманием кота, замершего у мышиной норки.
— …канистры по двадцать литров. Разбирались, кто хозяин, но никто не объявился. Ну, портовое управление пустило на продажу как конфискат. Мой хозяин взял оптом. Канистры хорошие, а вода никудышная, даже цветы поливать нельзя.
— Почему так?
— Вянут!
— Значит, не вода. Наверно, кислота или раствор какой-то.
— Нет, без запаха. Собака полакала и не сдохла. Но больше пить не стала. Так канистры и стояли, на всякий случай, а сейчас понадобились для мытья.
Ушлый репортер помнит все. Слово «контрабанда», промелькнувшее в рассказе медсестры, тоже запечатлелось в памяти и теперь сработало.
— Люблю диковинки. Продайте мне литр этой… бесхозной воды. — Он выложил перед девицей десятку.
— Да хоть с канистрой, — улыбнулась она. — Все равно я увольняюсь — платят мало, публика дурная, надоело. Только вы ее не пейте, ладно?
— Обещаю! «Сентина» — которая пристань?
— Вот, прямо и чуть вправо. Там охрана, вас не пустят. — Девушка угадала, куда он стремится.
— Ой, а вы сказали — ничья.
— Была ничья, потом ее опять купили. Кажется, индийцы.
Покидая берег Глетской заводи с канистрой, Энгеран не мог отделаться от странного впечатления. Казалось, что со стороны понтона, похожего на плавучий эллинг, ему в спину направлен чей-то цепкий взгляд.
Остановиться и будто от усталости перехватить канистру из руки в руку.
Энгеран вполне естественно посмотрел назад.
У закрытых ворот дебаркадера, выходящих на набережную, стоял смуглый тип в маскировочной летней форме коммандос — бермуды, рубашка с коротким рукавом, шляпа с опущенными узкими полями. На поясе — кобура.
— Хочу заняться торговлей. Вода — самый ходовой товар, — объявил он знакомому из аналитической лаборатории, оставшись с ним наедине. — Но что-то мне поставщики не нравятся. Проверь эту жидкость, годится ли в продажу. Есть всякие санитарные нормы, стандарты…
— Что касается бактерий, это не ко мне. Но химические примеси могу определить. Пятьдесят талеров. За ответом придешь через пару дней — работы много, сразу образец в дело пустить не смогу.
По пути, завернув в публичный туалет, Энгеран рискнул лизнуть загадочной воды. Она оказалась теплой, противной и безвкусной — но и только. Впрочем, проглотить ее он не решился, погонял во рту и сплюнул в унитаз.
Теперь в Борден!
У вокзала танцевали счастливые кришнаиты, распевая свое «харе, харе!». Позавидуешь этим блаженным: то ли мозги в Индию уплыли, то ли Индия сюда пришла, накрыв их веселящим газом.
— Ешьте масло, ешьте творог! Молоко! Чистый рис! Пойте, пойте имена священные!
Отснять сектантов для блога. В руки сунули флаер: «Ночь Ракхи Пурнима! Соверши праздничное омовение! Щедрая ярмарка в Йонгхавене: органик-продукты, ручная работа, освежающий бетель. Тебя благословит Варуна, бог океана. Разбей кокос — исполнится желание!»
Подавший листовку юнец жевал и улыбался, прозрачно глядя сквозь Энгерана. Губы обметаны алой слюной. Бодрящий бетель! Словно чахоточный с горловым кровотечением… Тропический жар мутил сознание, вокзальная площадь колебалась и плыла.
«Скорее в тень!»
Хоть бы тучка с моря приползла, хоть бы на минуту заслонила этот генератор пекла, по ошибке называемый солнцем. Вагон надземки нагрет до белого каления. Вытерпеть проезд пары станций означало коротко познакомиться с адом, куда попадут репортеры сенсационной хроники.
Стражи Борденского дома строго блюли изоляцию цитадели безумия от доброго мира. Энгерана выспросили — кто он, с какой целью намерен посетить Лассу Йонсен, не имеет ли при себе запрещенных предметов?
Извольте, вот карточка журналиста. А вот — удостоверение на участие в акции «Пресса помогает». Довольны?
Он приготовил подарки — фруктовый йогурт, яблоки, печенье, свежий номер «Mi Not-Virgin». А что делать? Журнал «Я Не-Девочка» охотно платит за аномальных младенцев с двумя головами. Истинный писака гребет деньги всюду, где дают.
«Тазы и сковородки атакуют девушку! Тазы с хвостами: десант чудовищ в Маэне!.. Чушь все это. Дешевка. Тьфу. Выдумываю, словно плохой воды опился… Реально вела огонь. По-настоящему в дурку загремела. Специально снимала нападающих, чтоб кому-то что-то доказать. Готовилась. Значит, заранее знала, что случится? Откуда? Кого отсняла, наконец?»
— Она очень опасна?
— Вас будут сопровождать.
Несколько шлюзов из решетчатых дверей. Здешние коридоры не изменились с позапрошлого века, когда в гиблом месте между морем и болотами возвели эту гробницу для сломавшихся умом. Лишь замки стали кодовыми, а окна — плитами из небьющегося стекла.
Чистые проемы в рамах, никаких железных прутьев, небо, солнце — полная иллюзия свободы. Даже шорохи леса слышны, и доносится запах воды. Она рядом, совсем близко — молчаливые озера-зеркала в оправе зыбких берегов, вечный мерный шум прибоя.
— Здравствуйте, Ласса. Я Энгеран Мариоль из «Маэн Фрейнгорд». Возьмите, это вам. Я услышал вашу историю в Глетской заводи. Моя редакция готова помочь. Можем объявить над вами патронаж…
«…как над бенгальским тигром в зоопарке», — проглотил он автоматически выскочившую фразу.
Девушка будто спала с открытыми глазами. Волосы чистые, причесаны, но… манекены в витринах тоже регулярно моют, чтобы привлекательно смотрелись. А уж покойников из похоронного бюро выносят — загляденье! Волосок к волоску, рот улыбается…
— Спасибо, — тихим безучастным голосом ответила она, медленно переворачивая страницы. У Энгерана, привыкшего к разным видам сумасшествия, и то сердце защемило. Такая деваха! Видно и стать, и плоть, а воля улетучилась, огонь погас. Живая руина. Вот что бывает, если покой насильно впрыскивают человеку в кровь.
Наконец добралась до страницы с его материалом. Увидела портрет: «У нас в гостях Энгеран Мариоль». Подняла глаза, сравнила.
— Ваша беда поправима, — вкрадывался он в душу, стараясь не отпускать ее взгляд. — Мы поддерживаем тех, кто приезжает с дальних островов. Трудно приспособиться к новой среде, иному ритму жизни. Бывают срывы. Если выяснить все обстоятельства, дело можно повернуть иначе… Разумеется, с вашего согласия.
— Нет. Благодарю вас. Я не готова, — тускло говорила она, прерывая его фразы, опустив глаза. — Я не чувствую себя здоровой. У меня до сих пор… до сих пор бывают странные состояния. Особенно по ночам, когда слышно море… Еще раз спасибо за гостинцы… и заботу. Я не читаю таких журналов, простите. Они меня нервируют. Я могу уйти в палату? Мне нехорошо.
— Да, Ласса, конечно, — охранник тотчас оказался рядом с ней, помог подняться с табурета и передал в переговорное устройство: — Внимание, посетитель уходит. Открыть внешнюю дверь.
«М-да… Вот и поговорили».
Только на станции электрички, убедившись, что за ним никто не следит, Энгеран открыл журнал, возвращенный ему Лассой.
«Умница. Молодчина. Все-таки ей не свернули мозги!»
Между страницами, у самого корешка журнала, он нашел тонкую бумажку, скрученную трубочкой и сплющенную:
«Моя квартира. За наличником двери ванной, наверху».
Взгляд 2 Темные дела
Мы живем, зажатые железной клятвой.
— Сколько берете за эту конуру? — Энгеран озирал жалкую однокомнатную квартирку.
— Восемьсот в месяц. — Агент домовладельца сделал слащавую гримасу. Он был коричневый, щеки синеватые после бритья, волосы черней мазута, а глаза как вишни в шоколаде. Говорил агент с чудовищным акцентом, половину слов не понимал, на «талер» и «платить» оживленно потирал ладони — такие светлые, словно отбелены хлоркой.
«Думаешь, я тут поселюсь? С моим-то статусом?»
Высохший воздух застыл в мертвом оцепенении. Лучи, пробившиеся между шторами, лезвиями пронизывали пустоту, и в их узких плоскостях волнами плавала светящаяся пыль.
Жилье угнетало своим ничтожеством. Потертая старая мебель, выцветшие стены, исцарапанный пол. В ванной — гробовая темень. Вспышка лампы озарила убогий вид: выбоины на эмали раковины, потеки ржавчины на стенках маленькой шершавой ванны, длинное рыжее пятно и лужица на ее дне. Из облупившейся стены торчали трубы — краска шелушилась, как короста, металл покрылся бурой чешуей, темной от сырости. Там, где трубы уходили в стену, штукатурка намокла и походила на влажно разбухшую глину.
Гнутая виселица душа, плаксиво капающий кран… Энгеран попытался завернуть его — напрасно. Открыть — тоже.
— А утечка воды за чей счет?
— Мы починим, — заверил агент. Гадая, из какой бывшей колонии он явился, Энгеран брезгливо и придирчиво изучал скудный интерьер. Полочка, мутное зеркало…
«Как Ласса помещалась в этой ванне? Здесь нельзя наслаждаться. Ни даже ощущать себя красивой… О, дьявол! Опять они!»
Фараоновы муравьи проложили тропу к мокрому месту у крана. Их шевелящиеся бледно-желтые цепочки текли по неровной стене. Проследив путь, Энгеран нашел под зеркалом начало дороги — крошечные существа уверенно бежали к трещине и пропадали, а другие возникали из нее и спешили к водопою, перебирая лапками.
«Сколько в Маэне муравьев? Миллионы?… миллиарды? Да их целый народ или страна, как Китай. Нас уже оккупировали! Где они гнездятся? Наверное, у них свой чайнатаун, жирная королева, мадам Вонг, кладки яиц, казармы, планы завоевания: захватить острова, форсировать реку и… Нет, река — пройденный этап, раз они живут у меня дома. Может, написать о муравьях? Сотен шесть за них дадут».
— Смотрите, насекомые. Паразиты. Надо бы скинуть полсотни.
— Мы позаботимся. — Агент имел свой план: ни цента скидки! Развалюха на берегу должна приносить максимум дохода без всяких вложений.
Оттеснив агента, Энгеран провел рукой по широкой щели за наличником. Больно наткнулся пальцами на что-то твердое, плоское и угловатое. Рядом нащупал плотно сложенную квадратиком бумагу.
«Игра энкаутер, — игриво пришло в голову. — Брожу по городу и нахожу коды. Каждый код выводит на новый этап. Ну-ка, что там на сей раз?»
Находка оказалась жестким обломком густой серо-черной сетки из металлических волосков, покрытых окалиной. На вес обломок был удивительно тяжел. Бумагу Энгеран разворачивать не стал, тем более что агент засуетился и порывисто засучил руками:
— Вам ничего не брать! Тут все собственность! Так нехорошо!
— Здесь жила девушка, — проворно спрятав находки, Энгеран извлек карточку журналиста жестом, каким достают пистолет, и предъявил ее агенту чуть ли не в упор. — Ее обвинили в незаконном владении оружием и других тяжких преступлениях. Еще вопросы? Или ты хочешь прозвучать в прессе? Вместе со своим вонючим домом, текущим краном и паразитами? Сейчас я отсниму халупу, и ты прогремишь.
Агент пятился, делая умоляющие жесты. Энгеран напирал:
— А вдруг тобой заинтересуется иммиграционная полиция? У тебя есть вид на жительство? Р-раз, и его аннулируют. Права на работу, социальные пособия — тю-тю. Высылка в двадцать четыре часа. Не спорить со мной!
Он покинул дом почти счастливым. Агент семенил за ним до дверей. Даже кланялся вслед, сложив ладони у груди — «Намасте! Намасте!» — а потом провожал глазами, вслепую набирая номер на мобильнике.
«Вам придется подмести в своей развалине! Пора привыкать к цивилизации — здесь не пасут коров на улицах».
Снаружи из фургонов выгружали свернутые тенты, связки шестов с кронштейнами. Муравьями мельтешили коричневые рабочие с голыми руками, перекрикиваясь на чужом языке. Часть набережной уже отгородили красными лентами: «ПРОЕЗДА НЕТ. ИЗВИНЯЕМСЯ ЗА ВРЕМЕННЫЕ НЕУДОБСТВА». Пешеходы, пробираясь вдоль стены, недобро и устало косились на строительный бедлам. Смех и голоса черноголовых рабочих перекрывали урчание буксиров на реке.
— Цирк приехал? — спросил Энгеран у полицейского. Тот истекал потом в форме, не рассчитанной на тропики; под мышками, на спине и груди расплывались мокрые пятна, потемнел лиловый околыш фуражки.
— Щедрая ярмарка, — выдохнул патрульный, приподняв козырек и утирая лоб, — в честь морского бога. Подходит сухогруз из Мумбаи. Беспошлинная торговля в пределах порта. Скоро тут не протолкнешься, будто в Азии. Им-то легко, они выдерживают!
За компанию с полисменом Энгеран вытащил из пачки бумажный платок, обтерся и спрятал в карман. Пусть агент посмотрит издали, как надо обращаться с мусором.
Трокиль — седьмая станция «лимонной» линии метро. Дотерпеть до момента, когда можно уединиться под колпаком уличного телефона, и развернуть сложенную записку. Каков код следующего этапа?
«Голакала». Стоянка 6–8 суток, в Ольденхавене. Груз 3,7 тонны, на «Сентину».
Ломая голову над тем, что бы это значило, он поднялся в лабораторию к другу-химику. Здесь царила прохлада: аналитические приборы требовали ровной температуры, иначе дадут сбой. В холодке думалось куда привольнее, но дело ясней не становилось.
«Речь явно идет о грузовых операциях в порту. Положим — героин, оружие. Это не мой профиль, лучше продать ребятам в уголовную хронику. Но тазы!.. К тому же вздумай Ласса палить по контрабандистам, в живых бы ее не оставили. Железяку к ногам, и привет. Одним трупом больше в заливе… Почему не обратилась в полицию? Там не все продажные, честных тоже хватает».
Друг встретил его неприветливо. Молча взял за руку, завел в свой кабинет и заговорил, лишь убедившись, что дверь плотно закрыта:
— Энге, зачем ты занялся таким бизнесом? Тебе жить надоело? Ты соображаешь, во что ввязался?
— О чем ты? — с наивным видом спросил Энгеран. Новая записка убедила его: дельце пахнет криминалом. Если в истории замешан русский автомат, ДНБ и грузы с конкретным весом, скорее всего, это не галлюцинации.
— Забирай свою воду, — химик со стуком выставил на стол знакомую бутылку, — и убирайся вместе с ней. Больше ничего подобного не приноси или забудь сюда дорогу.
— Я как раз хотел попросить тебя об одолжении… — пропустив отповедь мимо ушей, Энгеран полез было за куском металлической сетки, но приятель остановил его жестом:
— Даже видеть не желаю.
— Какие проблемы?.. Чем тебе моя вода не понравилась?
Химик разглядывал репортера с большим сомнением:
— Ты… вообще знаешь, что принес на анализ?
— Воду.
— Ах, воду! Тогда взгляни сюда, — приятель достал из ящика стола лист распечатки и резким движением подал Энгерану. — Ни подписей, ни данных исполнителя, ни организации здесь не указано. Это делали по моей просьбе, в другом учреждении. Делал человек, которому я доверяю. Читай.
«Чем дальше, тем чаще все делают по секрету и только доверенные лица. И все отпираются: «Не хочу в этом участвовать!» А на следующем этапе? — Энгеран пробежал глазами по буквам, цифрам и значкам. — Чертова алхимия. Мы с технарями говорим на разных языках, никогда друг друга не поймем».
— Тут опечатка.
— Где?
— Вот. Дэ два о, а надо аш два о.
— Никаких опечаток. Все точно. D2O. Ты принес мне тяжелую воду. Причем очень высокой чистоты, хоть сейчас заливай в ядерный реактор. Если ты знал об этом — ты рисковый парень, Энге! А если не знал, ты полный идиот.
— Ну, вот этих слов не надо. Тем более таким тоном. «Идиот» значит просто «невежда», — растерянно отпирался Энгеран, пытаясь понять, откуда в портовом кабачке взялись канистры с тяжелой водой. Ну да, с «Сентины». А туда их кто доставил? — Каюсь, — раскрылся он. — Мне вода показалась странной, только и всего. Поэтому я пошел к тебе. Тяжелая… Значит, она дорого стоит?
— Много ее у тебя? — Друг перестал держаться настороже, даже сел.
— Литров пять.
— М-м-м… Не густо. По рыночной цене примерно тысяча восемьсот талеров.
— Ого! Как коньяк! Где это можно продать?
— Нигде. — Теперь химик торжествовал, гордый своими познаниями. — Ее круговорот в природе — на строгом учете. МАГАТЭ и разведки следят, чтобы она не доставалась Ирану, Северной Корее или другим изгоям. Тебе придется объяснять, где ты ее раздобыл. Затем: литрами не продают. В реакторах она служит замедлителем нейтронов и теплоносителем, но для заполнения одного котла нужно от ста до двухсот тонн.
— А они ею посуду моют… — пробормотал Энгеран.
— Кто?! — Химик едва не подпрыгнул на стуле.
— Идиоты. Ладно, полсотни за науку — плевые деньги. Спасибо, что просветил.
— Главное, не пей и цветы не поливай.
— Знаю, завянут.
— Они и это пробовали?
— А как же. Чистая водичка, дефицит в нашем загрязненном мире… Но слушай — ведь вода! Почему вянут?
— Не усваивается. Какие-то грибки и водоросли умеют отделять ион дейтерия, но это жутко древние организмы, от зари времен. И все-таки, где в Маэне раздают тяжелую воду?
— Почему раздают? Я купил пять литров за десятку.
— Ушам не верю! Там еще осталось, как я понял? За такую цену…
— А тебе она зачем? Ты не атомный реактор.
— О-о, мы найдем ей применение. — Химик азартно потер руки. — Дэ два о — лучший растворитель в спектроскопии протонного магнитного резонанса…
— Чур меня! Без терминов!
— …то есть в небольших количествах она нам пригодится.
— Пожалуйста. Бери за полцены. Девять сотен, и вода твоя.
— Хорошо, проехали, — посерьезнел химик. — Но я тебя предупредил. Все акции с оборотом тяжелой воды делятся пополам — легальные и нелегальные. Ты заехал в область вне закона, берегись. Запомни, ты ко мне с бутылкой не приходил, а я тебе анализ не делал.
— Если мы не встречались и беседуем где-то вне мира, у меня вопрос: кто возит тяжелую воду контрабандой?
Аналитик нахмурился, просчитывая в уме всякие возможности.
— Литрами, даже десятками литров — никто. Проще купить на рынке. А тоннами… тот, кто бурно развивает ядерную энергетику. К примеру, Индия, Китай или Бразилия. Но продавец должен иметь море электричества, то есть это сильная страна, или… знать способ дешевой добычи дэ два о. Хотя бы вдвое дешевле обычного. Тогда это зверски выгодно — можно демпинговать рынок, обрушить цену. Догадываешься, что будет дальше?
— Эмбарго, блокада, бойкот, военная операция НАТО, — скороговоркой выпалил Энгеран, ярко представив последствия такого бизнеса.
— Логично. Торговца, который продает воду кому попало, долго не потерпят.
— А дешевый способ? Это реально?
— Гипотетически. Русские предлагали искать подземные воды с высоким содержанием тяжелой, но пока ни до чего не докопались. В Штатах делали расчеты — якобы дэ два о может скапливаться в углублениях на дне морей при температуре, близкой к точке замерзания. Однако цена стабильна, вброса на рынок не заметно.
— Значит, поглядишь этот образчик? — пользуясь возникшей вновь взаимностью, Энгеран как бы невзначай протянул тяжелый кусок металлической сетки.
— Опять нелегальщина? — строго взглянул химик.
— Просто любопытно. Шел, подобрал… Возьми! Чувствуешь вес?
Подбросив обломок в руке, химик озадаченно поджал губы.
— Какие у тебя все время странные находки… Ты их притягиваешь, что ли?
— Не забыл, какие рубрики в журналах я веду? Это профессиональное. Ищешь, ищешь, потом оно само тебя находит… Долго ждать результат?
— Час. Потерпишь? Не нравится мне, какие ты вещицы подбираешь!..
— Чем же?
— Для начала проверю на радиоактивность, — уставился приятель на кусок металлической сетки в ладони.
Свой час Энгеран высидел почти спокойно. Он вывалил на стол книги и журналы из шкафа, изучил их и выяснил много интересного о тяжелой воде. Например, что тяжеловодные реакторы канадского типа использует в основном Индия. Какой-то заслуженный индус-атомщик докладывал: его мудрая страна продвинулась и сэкономила уйму денег на производстве дэ два о.
Едва журналист занес в наладонник эти интригующие сведения, как явился химик с видом еще более хмурым, чем по приходе Энгерана:
— Ты надо мной издеваешься, да?
— Спокойно! Без рук! Я все расставлю по местам.
— С каких пор ты стал аферистом?
— Сначала объяснись, потом бей.
Друг швырнул на стол перед репортером обкромсанный кусок серо-черной решетки:
— Конечно, ты искренне считаешь, что это обломок радиатора старой газовой колонки. Не так ли, Энге? Или фрагмент летающей тарелки? Само собой, они валяются под ногами, их тьма-тьмущая на пляже или я не знаю где!
— У тебя есть ответ на мой вопрос?
— Да. Захвати это вместе с бутылкой и уматывай. В следующий раз перед тем как войти, вывернешь карманы, вытрясешь сумку и поклянешься: «Я ничего не принес».
— А насчет радиоактивности?
— Безопасно. Опасно другое — если ты знаешь, где еще лежит много таких кусков. Хочешь добрый совет?
— Давай.
— Сгреби их все, продай, измени фамилию и внешность, а потом уезжай на край света. Потому что те, чьи это штучки, обязательно захотят с тобой встретиться. Они ищут тебя. Как в песенке:
Вот уже он поднялся по лестнице
Вот уже он поднялся по лестнице
Добрый маленький Кунла
— Да скажи наконец, что ты выяснил!
— Платина, — склонившись к Энгерану, тихо промолвил химик. — Техническая платина с примесью родия.
— Такая черная?.. — вырвалось у репортера.
— Сказал же — техническая. Из нитей делают сетки. Катализатор, ясно? Лучший катализатор в производстве азотной кислоты. Сетка служит год-полтора, наполовину выгорает, и ее отправляют на аффинажный завод для регенерации. Тяжелая вода — чушь. Цивилизация стоит на этих сетках. Химикаты, удобрения — все через них.
— Я думал, это ювелирное, — неуверенно проговорил Энгеран. — Белое золото и все такое прочее…
— Капля в море. — Химик поморщился от слов невежды.
— Почти всю платину съедает промышленность. Ты ездишь на машине?
— Да, когда выбираюсь за город. Лень платить налог за езду по улицам. Это мой вклад в экологию.
— В моторе стоит платиновая проволочка. Катализатор дожига выхлопных газов. Без нее твою тачку арестуют и расстреляют за нарушение Киотского протокола. Десятки тонн металла уходят на одни только проволочки.
— Тонн… сколько стоит тонна?
— Унция, ты хотел сказать? А… у тебя припасено много тонн?
— Скажем, три с половиной.
— Здравствуйте, месьер миллионер. Ты выиграл джекпот, сорвал банк в Монте-Карло. Шестьдесят с чем-то миллионов — твои. Ну, за вычетом шлака и нагара — пятьдесят. Ты хорошо запомнил, что делать? Забыть меня, свое имя, купить остров в Тихом океане, зарыться в песок и тихо коротать остаток дней. Нет, ты действительно решил пуститься в махинации? Тебя не пугает собственный размах? Энге, может, объяснишь свои находки?
— Нет, — искренне ответил Энгеран. — Просто оно плывет ко мне в руки. Я случайно зацепил одну ссылку…
— …и посыпалось, как порносайты.
— Хочешь верь, хочешь нет. Кто может тоннами возить старые платиновые решетки?
— Тот, кто тоннами сжигает их в реакции окисления аммиака. Производитель мегатонн удобрений.
— А покупать?
— Тот, кому отчаянно их не хватает. Говорю же — лучший катализатор. Под давлением платина способна подстегивать даже те реакции, которых мы еще не выдумали. Может, сшивать металлы с белками без участия ферментов. Откуда мне знать? Я всего лишь химик начала двадцать первого века. Энге, прошу — брось эти затеи. Они дурно пахнут и ведут в могилу.
— Или в сумасшедший дом…
— Это лучший вариант. Обещай мне вылить воду и выкинуть обломок в реку. Ты славный малый, зачем тебе умирать раньше срока?
Но Энгерана всерьез заело. Ему приоткрылась часть замысловатого плана, вроде проекта муравьев по захвату мира, и даже выпуклые его части — тяжелая вода, решеточная платина — выглядели мелочами. Дело замыкалось на непонятном эпизоде из июня минувшего года: ночь, высокая сильная девушка на дебаркадере «Сентина» лупит из русского автомата по нелепым игрушкам вроде перевернутых тазов с хвостами, а тазы ползут к ней, моргая голубыми огоньками.
— Обещаю не делать резких движений, — уклончиво сказал он химику.
А про себя решил: «Я не отступлю».
— Приходи сейчас, — настаивала подруга. Она жужжала в гарнитуре на ухе. Муха, да и только. Милая Муха. — У меня эксклюзив, ты раньше не видел.
— Быть не может. — Энгеран утер лоб сто двадцатым за день бумажным платком. Шестая пачка кончилась! Надо срочно купить еще. Вот так мы погубим леса на планете.
— А я говорю — да! Я была на та-а-акой распродаже!.. Отборная публика, бомонд, элита. Теперь у меня красный билет и свой номер. Это шикарно, Энге, этого нет ни в одном магазине. Понимаешь?
— Господи, разве есть что-то, чего нельзя купить в Маэне?
— Вещи прямо с привоза, без пошлины, для понимающих людей. Я проникла. Их выложили сразу, как растаможили. Цены были бешеные, торговались до хрипа, полный восторг. Все натюрель, пахнет как живое, с ума сойти!
— Это едят или надевают? — терялся Энгеран в догадках. Прихоти гламурных дам невозможно вычислить заранее. Они хотят того, чего нет. Могут намазать волосы глиной с обезьяньим салом, если она натурально замешана ногами голых папуасок. Еще, глядишь, подерутся, кому первой достанется.
— Приходи, увидишь, — по-королевски пригласила Муха.
— По-моему, я видел в этой жизни все. Неужели удивлюсь?
— Короче, беги ко мне. Хватит, третий день пропадаешь. Ни одна статья не стоит столько времени. Ты же их выдумываешь на лету!
— Муха, я серьезно. Занимаюсь тайнами природы и истории, все они — настоящие.
— Не бредь. Главное, чтобы за них по-настоящему платили. Когда ты мне покажешь натурального пришельца, я упаду ниц и расцелую тебе ноги. А сейчас у тебя — азотная кислота или что-то другое?..
Он наврал про новую тему. Напустил тумана, Муха даже подружкам не сможет проболтаться. В голове кружились цифры, клочья цитат, сводки, справки. Кое за что пришлось платить — личные базы данных, портовые реестры и списки грузов доступны не всем.
И, как назло, Муха живет в столь изысканном районе, куда без пересадок не доедешь. Трамваем быстрее, но чего это стоит в дни солнечной казни!
Посеревшее от накала небо, гул города, слепящее сияние. Солнце отражалось во всех стеклах, и мощь его словно умножалась. Рекордные продажи прохладительных напитков. Рекордное число упавших в обморок. Самый низкий уровень воды в реке за сто лет.
Вода, всюду вода… Три моста, три канала надо пересечь, прежде чем окажешься у дома Мухи. Здесь в глаза бросается речная ширь, мерцает волнистая рябь, в ушах шелестит влажный плеск. Маэн пронизан каналами, городская карта синеет плесовыми озерами, от воды нельзя уйти — река, море, каналы, озера; все окружено водой, везде ее запах и звук, все окна смотрят на воду. Люди лезут купаться, топятся, живут в домах-баржах. Вода мало-помалу становилась наваждением Энгерана, мысли то и дело возвращались к ней — дэ два о, аш два о, грязные волны Глетской заводи, душная ночь под железной крышей дебаркадера, темнота с голубыми огнями, грохот «Калашникова»…
— Когда будет материал, Энге? Ты обещал…
— Скоро, шеф. Уже близко. Где-нибудь неделя, дней десять…
— Дай пока что-нибудь легкое, на полполосы. Раскопки могильника в парке — почти у тебя под окном. Там что, ничего не случалось?
Он увлеченно читал справки и материалы, обливаясь потом. Ласса Йонсен, Аврора, поселок Варгенборд, 2130 жителей. Как там можно жить? Поговорить не с кем, от скуки сдохнешь… Геофизическая и радиолокационная станции… Станция океанологов… Ласса подрабатывала там, хо! Даже получила свидетельство — «помощник океанолога, обучение на месте службы».
Постепенно складывалась информационная мозаика, как головоломка-пазл. Индия, тяжеловодные реакторы, быстро растущая азотная химия и горы, целые Гималаи удобрений, чтобы всадить их в почву. Прокормить миллиард голодных муравьев можно, только без остановки сжигая платиновые решетки. Где тут связь?
Раздвигая уплотнившийся от жары воздух, он дошел до двери, нащупал ключом ямку магнитного замка. Уф-ф! Тень рухнула, поглотила его своей липкой полутьмой. Подъезд. Теперь в лифт. Муха, ты охладила литра два воды? Готов выпить залпом.
Она звонко закричала из комнат:
— Идхар айе! Арам серахийе! Санкоч чхорийе!
Он вздрогнул. Ему почудилось, что он ошибся дверью и домом, опять вошел в то обшарпанное строение, где гостей встречает обманчиво вежливый агент цвета корицы. «Извините, я не к вам», и прочь отсюда. Но навстречу выскочила Муха — тонкая, цветущая и гладкая, в незримом облачке восточных ароматов:
— Привет! Намасте! Я практикуюсь.
— Ой. А я подумал — перегрелась.
— Так надо, котенок. — Она бегло чмокнула его, растопырив пальчики, блестящие от крема. — Сегодня в моде экзотика. Садись, закрой глаза и жди. Для тебя — спецпоказ.
Послушно сев, Энгеран вперился в бормочущий телевизор. Муха не одинока, она сутки напролет на связи с миром, чтоб не проворонить последний писк моды. Экран там, экран тут; они живут, пищат, трепещут, излучая информацию. Все схвачено системой: процессор вовремя включает сериалы, каналы «от кутюр», обучение, шоу, фестивали или вдруг прерывает показ — от подружки с Багам пришло видео.
Стрекотал новостной поток:
— …погода без дождей и жара, местами превышающая сорок градусов по Цельсию. Европе грозит отсутствие воды, еды и электричества, массовая гибель людей…
— Служба защиты лесов и жандармерия пытаются остановить пожары, бушующие на востоке Кольдена. Вертолеты ищут и вывозят туристов, оказавшихся в зоне огня. Около ста человек, в том числе дети…
— Два дайвера погибли ночью в Глетской заводи, предположительно попав под винт буксира. Молодые люди решили на спор проплыть из Гальгаборда в Ольденхавен, хотя дайвинг в заливе строго запрещен. Спасатели обнаружили их тела сегодня утром…
— Началась ярмарка Ракхи Пурнима в Йонгхавене. Натуральные продукты привлекают тысячи горожан…
— Ты закрыл глаза? — крикнула Муха из соседней комнаты.
— Почти! — Энгеран орудовал дистанционным пультом, фиксируя кадры и ссылки почасовой хроники. Блеск и ужас. Стена огня, черное одеяло дыма над горами, бегущие фигуры в шлемах с респираторами и желтых несгораемых комбинезонах, дохлые коровы, иссохшие поля, гирлянды цветов, яркое веселье ярмарки, разодранные трупы — клочья мяса в обрывках гидрокостюмов, вжик! — зрелище сияло миг и тотчас застегнуто «молнией», мешок уезжает в покойницкую.
— Закрой сейчас же!
— Да, Муха!
Зажмурившись, он вслепую набрал номер. Сигнал полетел в Барселону. Там доктор Криер заседал на симпозиуме — о, мученик погоды, я разделяю твои страдания! почему ты не в холодной Исландии?.. Неумолимые электромагнитные волны принялись облучать мозг Энгерана, приближая смертный час.
— Мариоль? Что у вас?
— Один вопрос, мэтр. Помощник океанолога — чем он занимается на станции? Где-нибудь на островах.
— Обычно это местный житель, любознательный до всяких червячков и голотурий. Ученые используют его энтузиазм в корыстных целях. Вроде раба. Во время отлива он напяливает сапоги и хлюпает по жиже, выуживая из нее морских гадин. И радуется: «Я служу науке». Вы довольны?
— Вполне. Скоро вернетесь?
— Послезавтра. Как жара?
— Ждет вас. Конца не предвидится.
Приоткрыв украдкой глаз, вызвонил отдел уголовной хроники:
— Кто ведет тему дайверов, попавших в мясорубку?.. Ты отснял эту живодерню? Молодец, будешь редактором. Что говорят криминалисты?.. Нет, просто меня зажгло. Такие потроха под летним солнцем!.. Не винт? При чем тут борона?..
— Так нечестно, ты подглядываешь! — обиженно возопила Муха, высунувшись из-за двери.
— Все! Не смотрю!
В красной темноте мелькали, затухая, отблески солнечного света, пожары в горах, кровавые останки дайверов. «Разодрало как бороной». Глетская заводь. Ночь.
— Можно открывать! — запела рядом Муха, довольная собой почти до экстаза.
Открылись веки, в глаза хлынул обжигающий поток фотонов. Из черно-красной мглы Энгеран вынырнул в алое пламя комнаты. Посередине изящно и вычурно, словно баядерка, подбоченилась Муха с подносом на пальцах, в ожерельях и браслетах. Поверх топика и длинной узкой юбки она от плеч до щиколоток обернулась чем-то вроде газового шарфа, и все это полыхало, багрово рдело, переливалось, будто факел.
— Пылающий июнь! — Энгеран с восторгом послал ей воздушный поцелуй. — Картина Лейтона.
— Какого Лейтона? — Милая рассмеялась, соблазнительно качая бедрами. — Это настоящее сари! Я тренируюсь его носить.
— Сари? Красное, им посыпают рис?..
— Посыпают — карри, сколько тебя учить, — терпеливо разъяснила Муха, показав тарелку на подносе. — На, ешь. Руками! Рис едят щепотью. Сначала вдохни аромат.
— Похоже на хмели-сунели.
— Это шафран! Священная пища раджей и брахманов! У мужчин нет нюха.
— Ты внимательно осмотрела пачку? Там нигде не написано «Made in China»? А ложки ты уже выкинула, будешь есть руками?.. Палочками было гигиеничней. И, по-моему, кимоно делает тебя более эротичной и загадочной.
— Кимоно осталось в прошлом, его забыли. Есть пластиковые вилки, дать? На первый раз прощу, но ты должен это освоить. Когда пойдем на вечеринку, наденешь дхоти…
— …и китель Раджива Ганди. А террористка с пластидом в программу входит?
— Таков дресс-код, придется обвернуться юбкой.
— Заворачиваться в простыню, будто в турецкой бане? Я смущаюсь. Тебе знакомо чувство, что кто-то норовит заглянуть под юбку? То же самое ждет и меня. Мужчины в дхоти, еда пальцами, голые факиры лопают пепел из крематория, обгорелых мертвецов кидают в речку крокодилам… Могла бы ты удариться во что-то более цивилизованное?
— Надо уважать их традиции! Это древняя мудрость.
— Ну да! А в топку за мной прыгаешь? Англичане еле отучили их жечь вдов и душить людей во славу божию — кто больше удавит. Кто-то там недавно зарубил в храме пару детей — подарок идолу.
— Надо есть рис, избегать мяса и читать Веды, — поучала Муха. — Тогда поймешь глубину всемогущего сознания Брахмы.
— Только не записывайся в кришнаиты! Это болезнь.
— Чудной ты, котенок. Это сти-и-иль, — ласково протянула она, — а в стиле можно все.
— Надеюсь, дальше стиля не пойдет. Потом ветер переменится, нагрянет что-то новое. Главное, чтоб без людоедства. Вот, картинка! — Энгеран показал на стену. — Чудище с детками. Ему надо молиться?
На красочной олеографии скалился одноглазый урод с огромным пузом и тремя ногами, а вокруг толпились раки или скорпионы, разинув пасти и подняв кривые лапки.
— Изучай мифологию. Взяла на распродаже — бог богатства и его гухьяки, хранители сокровищ. Он посылает в дом деньги, рис и пряности. Есть еще лист, я дам тебе на счастье, повесишь в кабинете.
— Лучше я повешу Лейтона. Может, его дева напомнит тебя.
— Что-то сексуальное?
— Найди в Интернете. Это надо видеть.
Вспомнив картину, Энгеран понял, на кого похожа натурщица. На Лассу. Рослая, сильная и гармоничная, будто античная богиня. В сонном забытьи на фоне зеркально-сверкающего моря, манящая совершенством тела, едва скрытого краснооранжевым газом. Жара. Июнь. Глетская заводь.
— Ага, весь рис подмел! — Муха ликовала. — По законам дхармы теперь следует омыться.
Но кран только икнул, засипел, а затем издал гортанное бульканье, всасывая воздух.
— Конец цивилизации! — раздраженно объявил Энгеран, выходя из ванной с руками, выпачканными шафраном. — Осталось вырубить свет, перекрыть газ — и можно поклоняться гухьякам, запускать коров на улицы.
Он с тоской выглянул за окно. Машины, парапет — и привольно плещущая река, целая река, дальше — море, а краны пусты, в унитазе застой, мойка на кухне умерла, хоть бери с собой дэ два о в канистре. Телевизор выбрасывал очередную порцию торопливых вестей:
— Огонь в Кольдене распространяется на север. Есть опасность, что пожар затронет исторический лес Рансвельд. Ситуация осложняется нехваткой воды. Пожарные самолеты вынуждены летать за триста километров, чтобы зачерпнуть из обмелевшего…
Пламя взвивалось, пожирая деревья, превращая их в черные скелеты. Оно заполняло весь экран. Энгеран вновь повернулся к окну:
— Кругом вода, а мы горим. Какая глупая смерть!..
— Я запасливая, — Муха шла на подмогу с десятилитровой бутылью из-под минералки. — Все-таки, о чем будет твой ударный материал? Прошлый раз ты всех пришиб эльфийским родом, который жив до сих пор. Как они ворожат над цветами и кошками. Менеджер, скульптор, студентка — эльфы! Ты сделал им рекламу. А теперь? Об азотной кислоте ни слова — это увертки, я вижу. Клянусь, никому не выдам.
— Могильник, — таинственно молвил Энгеран. — Могильник в парке. Там происходят жуткие вещи. Древнее зло расползается из вскрытого холма. Наш старый национальный мертвец даст фору любому гухьяку. Днем они покоятся в земле, а ночью восстают и движутся на запах и тепло живых тел. Перед ними сами открываются двери, слышны только скрипучие костлявые шаги. Ты спишь, твой сон тревожен, душно. В прихожей раздается странный шорох. Все замки сдались, едва тень дунула на них своим леденящим дыханием…
— Ласса? Йонсен? — переспросил долговязый малый в шортах, глядя на заводь.
Похоже, он был завсегдатаем террасы, где продавали пиво, орешки и соленые сухарики. Энгеран умел отслеживать людей, которые прижились на каком-то месте города, пустили корни, тихонько сосут пивко и информацию. Главное, развязать им языки, тут и польется первосортный материал.
— Да, высокая девушка с классной фигурой. Приезжая, с Южных территорий.
— Такой не было, — буркнул плотный бородатый малый, почесав заросшую волосами грудь. — Мы тут всех знаем.
— Кажется, какая-то кобыла ходила, — беспечно бросил анундак, благоухающий пьяной полынью. Африкос с колокольчиками на косичках тоже был своим на террасе и удобно вписывался в злачное местечко.
Энгеран поймал быстрый и злой — даже угрожающий — взгляд долговязого, брошенный на анундака, хотя выражение лица у парня в шортах почти не изменилось.
— Их много бродит! — подмигнул африкос, дав понять, что намек понят. — Разные славные телки.
— Да, — подтвердил долговязый, изучая далекий берег. — Есть кого уложить.
— Жаль, — сказал журналист. — Меня просили передать ей деньги…
— Сколько? — твердо и прямо взглянул долговязый. — Меньше чем за сотню я со стула не встаю.
— Полтораста, — набавил Энгеран, чувствуя, что рыбка клюнула.
— Прогуляемся, — не предложил, а скорее приказал завсегдатай в шортах, поднимаясь.
— Не лез бы ты… — уныло начал бородач, но долговязый цыкнул на него:
— Заткнись.
Отошли недалеко — в ближайшее каффи, где было жарче, но уютней и не так людно.
— Деньги вперед, иначе разговора не будет, — сразу приступил к делу долговязый. — Для легавого ты чересчур бойкий. Откуда?
— Пресса.
— У Лассы был парень. — Долговязый убрал купюры в нагрудный карман. — Арто. Честный малый. Ни разу в грязь не наступил. Но стал следить за кораблями, за грузами… и пропал без вести. А Ласси попала в Борден. Какой вариант выбираешь для себя?
— Успех.
— Не будет. Читал про дайверов, которые под винт попали?
— Есть другая версия — без винта?
— А кто тебе скажет?.. Нырни, узнаешь. Глетская заводь — паршивый омут. Я… — начал было долговязый и осекся. — Не оглядывайся, — быстро шепнул он, склонившись к столу.
Энгеран слышал — вошли двое, иностранцы. Они громко говорили между собой, потом один с сильным акцентом спросил бутылку лимонада.
— За тобой шли? — недовольно спросил долговязый, когда чужие покинули каффи. — Хвост заметил?.. Старайся не отсвечивать. И не шныряй у дебаркадеров. Лучше встретимся в городе.
Жители Висельного берега считали себя островитянами, а все, что за каналами, — Большой землей, материком, хотя их отделял от Маэна только широкий мост.
— Арто следил за «Голакалой»? — напрямик спросил Энгеран, не торопясь разрывать полезный контакт.
— Зачем? — лживо улыбнулся долговязый. — «Голакала» — это пряности, органик-продукты, модные вещички. А Ласси… да, умная была деваха. С учеными водилась. Наши смеялись — что за наука, рыбок линейкой обмерять, их жарить надо. Она записывала…
— На камеру? На телефон? — Энгеран нажимал.
— Не в курсе. Но блокнот вела. Сейчас пишут на клавишах, а она по старинке…
— Он у тебя, — наугад сказал репортер и тотчас понял, что попал в десятку. Слишком равнодушно долговязый воспринял эту фразу.
— На меня не ссылаться, — начал ставить условия информатор, в точности как раньше медсестра. — Ни имени, ни фото, вообще никак. А если продашь… Здесь народ резкий, мы болтунов не любим.
— Сколько за блокнот?
— Ничего. Я обожаю денежки, но Ласси… Знаешь, я ее хотел. И не мог. Слишком она хороша для такого, как я. Ни за что девку засадили, она в своем уме. Мне за нее обидно. Если вытащишь из Бордена, я твой должник.
— Что произошло тогда, в июне?
— По-честному? Не знаю и знать не желаю. Мне нравится вести свои дела, пить пиво, тусоваться с висельниками. Пожить бы так еще лет тридцать. Но чтобы завтра нырнуть и не всплыть?..
— Ты ведь читал блокнот.
— Ну и что? Вот я суну тебе книжку по электронике — ты много там поймешь? Надо быть спецом или говорить на их языке, чтоб разобраться.
Они условились о встрече и расстались.
Возвращаясь к станции метро, Энгеран невольно выполнял инструкции из пособия «Если за вами следят». Возбужденно-вздернутое настроение сменилось тревожным, люди на улице стали казаться другими, их взгляды — косыми и враждебными. Чтобы заметить слежку, он прикинулся усталым — жара выматывает даже при простой ходьбе — и облокотился о перила моста, поводя головой то вправо, то влево.
Вроде никого… Или «хвост» прошел мимо, потом отзвонился следующему: «Клиент сделал передышку, подхвати его».
Начинало смеркаться. Солнце, палач всей Европы, нехотя опускалось за портовые строения, а на востоке поднималась синяя вечерняя тень. «Прохлада — NO! Духота — YES!»
Энгеран достал камеру, открыл экран, поймал береговой пейзаж и сделал несколько кадров. Урбанистический закат человечества…
Убаюкивающе плескалась у опор вода.
«Рыба», — подумал Энгеран, проследив движение под водой — в прозрачной тени скользил силуэт, похожий на ската. На поверхности за ним едва заметно расходились углом волны.
Из воды приподнялся гладкий горб с шишками выступов — он ровно плыл вперед, волна от него стала сильней.
«Черепаха? Тюлень?» — заработала мысль.
Здесь не водятся тюлени, а черепахи тем более.
«Дельфин? Немцы их замечали в Балтике — море потеплело, стали заплывать дельфины…»
Энгеран машинально захватил цель видоискателем и повел, включив запись. Пригодится!
Словно ощутив слежку, горб беспокойно приподнялся; мелькнули какие-то полосы, похожие на изогнутые щитки жалюзи, на миг вскинулся гибкий плоский хвост, вроде сплющенного позвоночника, сужающегося к концу, — и все без всплеска ушло в глубину.
Обмерев, Энгеран стоял у перил с камерой в руках, с каждой секундой все яснее понимая: «Тазы… Год назад их снимала на «Сентине» Ласса. Они здесь. Они в Глетской заводи».
«Слушай… это живое или техногенное? Не-ет, таких животных не бывает! Водоплавающий робот… Военные разработки? Типа беспилотника, только подводный. Удобно для разведки. Ставить мины, охотиться за диверсантами… А тяжелая вода? платина?.. Уложусь я с материалом в десять дней? То есть — уложусь ли вообще?..»
Взгляд 3 Ступени познания
В наших жилах — кровь, а не водица.
Проходили ночи без отдыха — давящие, потные, изнуряющие, словно подневольная работа. Серо-красное зарево колеблющимся куполом стояло над ночным Маэном, затуманивая звезды, а луна в этой призрачной пелене обретала ядовитый химически-желтый оттенок.
Город лежал как коралловый риф, обсохший в отлив, — пористая плоская громада с лужицами озер и ручейками каналов. Фосфоресцирующими червями скользили по трещинам улиц цепочки машин. Уходили по эстакадам в депо поезда надземки — белые змеи с огненными глазами. Люди маялись и извивались в порах квартир — тягостная безысходная истома, влажная нагота, полусон-полуявь в объятиях удушливых кошмаров.
Нагретые за день мостовые и стены отдавали воздуху скопившееся в них тепло. Некуда бежать, негде укрыться от всепроникающего жара. Даже вода, остывая, усиливала гнетущее действие ночи.
«Теплоемкость воды в 10 раз больше, чем железа». — Нагнув пониже колпак лампы, Энгеран читал блокнот Лассы, постепенно теряя понятие о том, где он и зачем сидит над этими записками. Рядом светился наладонник.
Муха спала голышом, блестящая от испарины, бессильная и трогательная; постанывая во сне, она переворачивалась то на живот, то на спину.
«Океан покрывает 71 % поверхности Земли. Это пустыня, там никого нет. Судов много только в портах, а в океане они как пылинки и ходят по изученным маршрутам. Давно никто не блуждает в поисках. Есть районы шириной в тысячи миль, где судно проплывает едва ли раз в десять лет. Считается, что спутники все видят с орбиты, поэтому искать нечего».
Который час? Оглядевшись, Энгеран осознал, что утратил чувство времени. Половина второго? Или третьего?.. Серое свечение в окнах не менялось, время без солнца замерло. Оно оживет утром, когда машины зашумят по набережной, а красный столбик термометра поползет вверх.
Открыл окно. Сейчас можно. Колеса перестали вздымать пыль, а выхлопную гарь унес ленивый бриз. В темные комнаты проник мягкий шелест волн. Вода шлепала по береговому граниту как живая, будто хотела по нему взобраться, растечься амебой, затопить город.
«Шельф, или материковая отмель, занимает 25 % дна океана. Это больше половины всей суши. Глубина до 200 метров, дальше идет континентальный склон».
Безумие двинулось в путь. Оно путешествует ночью, как тени могильника. Когда пациенты в Бордене спят, бред покидает их и просачивается наружу. Галлюцинации собираются на станции электрички — смутная толпа неясных образов, патлатых и горбатых, с шепотом и хихиканьем, — и белый поезд открывает перед ними двери. Они едут вербовать новеньких в свою компанию. Станция за станцией — и вот прозрачная Ласса неслышно идет к дому Мухи, чтобы слиться с воспаленным разумом репортера, одержимого бессонницей.
«Первый метровый слой воды поглощает 60 % солнечных лучей. На глубине 100 м темно, как у арапа в желудке, здесь виден лишь 1 % света. На 1000 м свет улавливает только специальный фотоэлемент. Дальше лежит полная тьма. Там ад. Холод, мрак и голоса. Давление растет, на 5 км оно составляет 500 атмосфер и плющит доску до толщины фанеры».
Скованная тишина дома дала едва заметную трещину. Сквозь дыхание реки за окном и спертую влажность комнат еле-еле послышался скрип. Словно когти скребутся в дверь. Оторвавшись от блокнота, Энгеран оцепенел, вслушиваясь — что там?
«Наверное, так и случается. Никто потом не рассказывает, как оно начиналось. Психи поступают в клинику готовенькими, с развернутым богатым бредом, потеряв причины и концы. Вся жизнь, вся память кажутся им только подготовкой к приступу шизофрении — будто они родились, чтобы сойти с ума. Однажды к тебе сквозь стену входит поющая девушка, парень в татуировках, хромой старик, берет за руку и уводит твою душу в клинику. Тело бесится, ловит пауков, звонит в ООН и в ДНБ, слушает приказы марсиан из розетки, а потом круг замыкается — приезжают сильные молчаливые мужчины и воссоединяют душу с телом в камере Бордена. Там, на игле, ты находишь себя и успокаиваешься».
Строки в блокноте звучали как колдовские заклинания. Чем дольше их читаешь, тем сильнее разгорается потусторонний ночной свет, а собственная статья о могильнике уже не кажется смешной. Тот, кто дочитает блокнот до последней страницы, попадет в дурку. А тот, кто его написал, попал туда первым.
«Водоросли живут до 200 м, в среднем до 100 м. Это самый насыщенный жизнью слой. Глубина недоступна. Любой дурак может взлететь на 2 км в корзине с шаром и газовой горелкой. А чтобы опуститься на 2 км, нужна тяжелая сложная техника. Мы знаем дно океана хуже, чем Луну».
Царапающий звук повторился. Энгеран вскочил и быстро подошел к двери. Экран видеофона пуст. Снаружи — никого. В смысле, нет человека, стоящего перед «глазком». А если гость ползает? Движется горизонтально?..
Он не решился даже прикоснуться к ручке. Стоял и ждал, стараясь не думать о том, что может быть за дверью. Зачем-то взял длинную ложку для обуви, взял тихо-тихо, медленным плавным движением. Все-таки старая, железная, на меч похожа.
А может, это не за дверью? Где-то в стене? Или за окном?
Вернулся на цыпочках к столу и погасил лампу.
«Можно подумать, оно идет на свет!.. Ты идиот, Энге. Темнота — как водка, она дурманит, поднимает изнутри все потаенное».
Выждав и успокоившись, он вновь зажег лампу и сел к блокноту. Но краткие сводки о жизни в океане путали, морочили его, не наводя ни на какие мысли. Энгеран напрягал мозг, отцеживая из текста полезные крохи.
«Давление, — занес он в наладонник. — 5 км = 500 атм. В промышленной химии создается искусственно, увеличивает затраты. На дне оно бесплатное, само по себе. Реакции с катализаторами при высоком давлении? Платина».
Потом еще:
«По теории тяжелая вода накапливается в глубоких донных впадинах. Концентрация? Выгодна ли добыча? Стоимость разведки?»
Сверху послышались скрип и шорох. Он вспомнил — выше только крыша. Положил руку на ложку для обуви и зашептал:
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Добрый маленький Кунла
«Я — колдую? Заклинаю?.. Если утро не настанет — что со мной будет? Смогу ли я выйти ночью из дома? Даже выглянуть в окно?.. Ночь. Жара. Июнь. «Голакала» приходит в июне. В это время пропал Арто. В июне устроила стрельбу Ласса. Она год прятала карту телефона! И передала ее в газету именно сейчас… А я стал нарезать круги у Глетской заводи, увидел таз с хвостом. Куда идти — к техногенщикам или ботаникам? Это похоже на какой-то механизм — обтекаемый корпус, двигатель… хвост! Рулевой плавник, антенна? Шишки на спине… Видеокамеры? Оно заметило меня и погрузилось. Сенсация. Кому продать? Кто это возьмет? Или в блог задвинуть?.. Но почему долговязый так боится? При встрече все время вертел головой. Два дайвера…»
«Кормовая база есть, — продолжала мудрить о рыболовстве Ласса, готовившаяся к бою на дебаркадере. — Большие площади шельфа в высоких широтах. Антарктические воды мало освоены, срок путины ограничен. Морская вода при 0° C — 7,97 мл кислорода на литр. Пресная при +30 °C — 5,57 мл, то есть его достаточно, если перейти барьер солености».
Это было последнее, что запомнил Энгеран перед тем, как свалиться в обморочный сон. Но прежде он закрыл окна, проверил дверные запоры, а в постель с собой взял ложку для обуви и шипастый молоток для отбивки мяса. Утром изможденная Муха очень удивилась, обнаружив рядом с собой железки. Кроме того, нашелся тайный арсенал под подушкой — баллончик со слезоточивым газом.
— Если под голову сунуть наручники, приснится садо-мазо? Котенок, кто из нас перегрелся? Хочешь пикантно поиграть — так и скажи, я это обдумаю.
При свете солнца полусонный Энгеран тупо взирал на собранное им оружие. Зачем оно? Надо автомат Калашникова… Он помотал головой, энергично потер лицо ладонями.
— Прости, я заработался. Казалось, кто-то лезет…
— Ты перепутал дома. Мертвецы из холма — это у тебя, на Планте, — нежно напомнила Муха, — а у меня красные монахи и офицеры с военного кладбища. Они мирные. От них помогает веточка рябины. Ты же писал про веточку. Помнишь, тебе иск вчинили — за подстрекательство к поломке насаждений?
— Да, да. И нашли в парке гектар конопли. Тьфу. Я будто обкурился… Никакой травы не надо. Высунул голову в пекло, прокалил макушку — полный бред и отек мозговых оболочек… Не придут к тебе монахи! Повесь на дверь бога с гухьяками как табличку: «Занято».
Доктор Криер вернулся и восседал в своем апартаменте, в южной башне университета Флорион. Окна распахнуты, под стенами река — пускай гуляет свежий ветер!
Ветер — ноль. Ну, пусть хоть что-то дует.
Как у порядочного чернокнижника, кабинет полон черепов и чучел, в банках плавают циклопы и безмозглые уродцы. Однажды доктор для развлечения принял Мариоля, поязвил над ним по поводу лох-несского чудовища и йети, а теперь не мог вытолкать репортера из своей жизни.
— Я уже читал ваш опус, — приветствовал он Энгерана. — Тени могильника, великолепно. Если бы я занимался мистикой, разнес бы в прах.
К счастью, доктор Криер занимался эволюционной физиологией. Само название этой науки заставляло Энгерана млеть и сладко трепетать, испытывая к доктору почти женскую любовь. Вот это гуманитарий высшей пробы, не занюханный физик-ядерщик!
— Садитесь. Наливайте. Охлажденное. С чем пришли?
— Я отснял в заливе чудовище, но без вашей консультации обнародовать запись не могу.
— Вы? Лично? Потрясающе. Наконец сбылась пословица: «На ловца и зверь бежит». То все чужими впечатлениями кормились, а тут самого накрыло. Может, жара?
— Камера была исправна, я — трезв. — Энгерана насмешки не брали.
— Я почему вас не гоню? Отвечу: люблю людей, уважающих мнение специалистов. Вы профан — ну, в большинстве отраслей профан, — но знаете, к кому пойти за советом.
Фильм про таз с хвостом, плывущий под мостом, доктор просмотрел молча, затем безжалостно резюмировал:
— «Прогулки с динозаврами», новая серия. Экскурсия в палеозой. Шедевр видеожабы. Знаете, есть фотожаба, а есть…
— Положим, я повредился в уме, — мягко, как Муха, начал Энгеран, — но факт зафиксирован на носителе. Есть отметка времени… Хорошо, вы отвергаете очевидное. Но скажите хотя бы — если это живое существо, то какого вида? Рыба, земноводное? Если я выложу материал в номер, надо назвать объект близко к истине. Лично я считаю, что видел испытания дистанционного робота. Военная технология. До сей поры делались машины, похожие на крабов с манипуляторами, или ныряющие блюдца. Поиски кладов, мин, работа на затонувших судах…
— Знакомо, — прервал его доктор нетерпеливым жестом. В глазах Криера появился живой интерес. — Вы волнуетесь, словно очевидец. Что, в самом деле наблюдали?.. Мне становится любопытно, Мариоль. Святые небеса! Если вы говорите правду, это будет первый удар со времен находки кистеперых рыб. Значит, техно или био?
— Ваше мнение?
— Момент, — доктор резво выскочил из кресла и метко схватил с полки толстую книгу. Казалось, его пальцы заранее знают, в каком месте открыть том. — Вот, извольте. Похоже?
— Ч-черт… Да, напоминает. Только без хвоста. И… у того меньше насечек на теле. Трилобит, — прочитал Энгеран под рисунком.
— Так точно. Вымершее морское членистоногое. Были и плавающие, и ползающие, и роющие виды. А как вам понравится этот красавчик? — Доктор перевернул лист.
— Жуть! Где это водится? — Рисунок был чем-то схож с гухьяком из свиты бога богатства. «Хранитель сокровищ», — вспомнил Энгеран.
— Водилось в реках и морях двести пятьдесят миллионов лет назад. Ракоскорпион! Длиной до двух с половиной метров. Обратите внимание на клешни. Хищник!
— Тварь что надо. Но это меньше похоже на мой образец.
— Верно. Теперь — главный подозреваемый. Прошу любить и жаловать: американский мечехвост, ныне живущий. Пережил всех в своем подтипе и классе.
— Согласен, этот подходит. Колпак, сзади хвост… но у моего хвост гибкий, как бы из плоских позвонков, а насечек сзади больше.
— Глаза, — словно про себя проговорил доктор, закрыв книгу и сев. — Пара на спинной стороне головогруди, пара где-нибудь на боках. Развитое расчлененное брюшко, переходящее в подвижный хвост. Плавает. А размеры?
— В ширину примерно так. — Энгеран развел руки. — Очень крупный.
— Настоящий гигант. Мариоль, я должен обдумать ваше сообщение. Оно слишком серьезное, чтобы второпях забрасывать его в прессу. Права на запись принадлежат вам… я не могу ею распоряжаться, но убедительно прошу вас: повремените.
— То есть вы уверены — оно живое? Не робот?
— Мариоль, я разозлюсь! Слабое место инженерии — гибкие манипуляторы. Любое щупальце самой последней каракатицы в тысячу раз совершеннее их корявых конструкций.
— Может, лучше не откладывать публикацию?
— Нет, факт следует проверить, подтвердить…
— Вы читали про дайверов, погибших в Глетской заводи?
— Разве кто-нибудь погиб? — Доктор забеспокоился.
— Двоих парней разорвало под водой. Официальная версия — травма винтом буксира, но криминалисты не уверены. Трупы исполосованы чем-то острым… Хищники, вы сказали?
— Нонсенс. Ими руководит инстинкт — пищевое поведение, размножение, охрана территории. Убивать ради убийства может только разумное существо.
Собеседники уставились друг на друга.
— Вы не верите, что… — осторожно начал Энгеран.
— Конечно, нет. Хелицеровые, то есть паукообразные, мечехвосты, ракоскорпионы и морские пауки — примитивные существа с низко развитой нервной системой. Никакого подобия мозга.
— Но ведь выжили за триста миллионов лет!
— Не доказательство. Тараканы тоже выжили. У них блестящая приспособляемость.
— На какой глубине живут те… кого я заснял? — Столкнувшись с упрямством ученого, Энгеран мгновенно сменил тактику.
— В пределах шельфа, полагаю. Глубже им сложнее прокормиться, там меньше биомассы. Этого достаточно, чтобы их не заметили. Сетевой лов не заденет, а донные ловушки не удержат. Одним хвостом разломают. Но в принципе членистоногим глубина безразлична — у них нет плавательного пузыря. Была бы пища, могут опуститься хоть на семь тысяч метров.
— А кислород? Барьер солености? Ведь заводь — устье реки, вода пресная. — Энгеран смело пустил в ход находки из блокнота, теперь четко уяснив, к чему они относятся.
Криер почуял неладное: откуда вдруг у репортера этакая эрудиция?
— Вычитали или сами додумались?
— Вычитал.
— Отлично. Вы растете в моих глазах, Мариоль. Отвечу: есть органы для борьбы с потерей соли. Сколько-то времени морское животное в реке выдержит, хоть и не каждое. Затем: пресная вода лучше растворяет кислород, чем соленая при той же температуре. Довольны?
— Почти. Где самый широкий шельф в Антарктике?
— В море Уэдделла и… — Криер умолк, сердито сверля Энгерана взглядом. — Мариоль, вы давно готовились к визиту, верно? Ваш вопрос о помощнике океанолога на островах…
— И?.. — репортер ждал полного ответа.
— …на восток от Аргентины. Почти до Авроры.
— Есть еще одна запись. Не моя, — решившись, приоткрылся Энгеран. — Там эти твари сняты на суше. Они ходят. Ползают, довольно прытко.
— И вы это скрываете? — Казалось, доктор, обычно ироничный, легко подавлявший одним интеллектом, сейчас бросится на репортера и схватит его за грудки.
— Не моя, — повторил Энгеран. — Я должен получить согласие владельца.
— Антарктида… и Европа. — Доктор погрузился в раздумье. — Разные популяции?..
Пауза затянулась. Энгеран ждал. Криер уходил в экран, команда за командой: «Найти», «Файлы и папки», «Поиск в…», «Слово или фраза в файле». По мановению его пальцев открывались все новые окна, а он сличал и сравнивал. Увлекшись, стал машинально напевать, водя белой стрелкой:
Что же теперь — взять и повеситься?
Вроде не пил — так что же мне грезится
Добрый, маленький Кунла?
Струйки пота стекали по хребту и вниз. Энгеран чувствовал их щекотное движение и сидел не шевелясь. Наконец Криер вынырнул из бездн всемирной паутины:
— Да, у Антарктиды им раздолье — масса корма, мало помех. Если там начнут широко добывать нефть и газ…
— Может, они приплыли сюда, к нам?..
— Зачем? У членистоногих должен быть серьезный повод, чтобы мигрировать, по дну или вплавь. Скажем, нехватка нищи.
— Или торговля. — Куски мозаики сложились в уме Энгерана внезапно, как по наитию. Он увидел все вместе, и его охватил ужас.
«Только автомат Калашникова. Или глубинные бомбы. Или ядерные. Или яды, я не знаю. Океан, кругом вода. Потравимся все на хрен. Что нам делать, господи?»
— Ох, перестаньте, Мариоль! Идея подводной цивилизации нереальна. Без огня ее не построить. Мрак, холод, никаких посевов…
— Без огня? Катализ. Беспламенная химия. Представляете?
— Я не могу рассматривать такую тему, — сварливо отозвался доктор. — Когда вы договоритесь с владельцем второй записи?
— Ума не приложу. Через неделю, две… Но нам обязательно надо осветить вопрос о тварях в заливе. Люди должны это знать. «Кто предупрежден, тот вооружен» — помните? Давайте встретимся… дней через несколько и обсудим общую статью. Меня слушают, вас уважают — пробьемся. Сейчас я уйду, только ответьте: членистоногие могут эволюционировать?
— В теории для этого препятствий нет. Вы отсняли как раз результат эволюции, сильное, развитое существо. Оно явно обгоняет мечехвостов. Но разум!.. Для чего он подводным хищникам? Вдумайтесь!
— Как и нам — для того, чтоб выжить и стать царями природы. Кто кого? У них семь десятых планеты, они там под водой как под щитом — не видно, не слышно. И они — если факты не врут — уже нашли общий язык с кем-то из наших. Не с пауками. С людьми… А, кстати, вот еще вопрос: как справиться с фараоновыми муравьями? Одолели, такие противные…
Сбитый с толку мгновенной сменой темы, доктор моргнул, но быстро обрел обычную твердость:
— Вы можете уничтожить тараканов, а муравьев — нет.
— Почему?
— Потому что они действительно разумны. По-своему. Вы никогда не доберетесь до их мозгового центра, он слишком хорошо укрыт. Каждый раз вы отсекаете периферию. А тараканы хаотичны.
Энгеран покинул Криера, озадаченного до крайности, но и сам был подавлен.
«Могут ходить по земле. Наверное, недолго, но могут. Добывают тяжелую воду и меняют на платину. Как вызволить Лассу из Бордена?.. Уехать в горы… Да, от рек подальше. Реки — их дороги. Куда деваться? Кругом вода…»
Не успел он отойти на пару кварталов, как его поймала по телефону Муха:
— Котенок, когтистый, ты мне обещал! Мы идем на ярмарку Ракхи Пурнима?
Солнце жарило, словно открытая судовая топка. Энгеран ощущал себя кочегаром допотопного парохода — выжатым как лимон, полуголым, скользким от пота и черным от угольной пыли. Только котельной сейчас был весь город, раскаленный обезумевшим светилом и сухой до першения в горле.
Как нарочно, Муха втянула бойфренда в самое скопище народа. На набережных толпились, кричали, торговали, дули в дудки сотни коричневых людей. Их смех казался издевательским, выкрики — оскорблениями, беседы — преступным сговором. Они переглядывались, подмигивали друг другу, ухмылялись и цокали языками — все вишневые глаза на ярмарке провожали репортера и запоминали, чтобы передать своим, куда шагает этот опасный белый сахиб.
Маэнцы увлеченно вились и роились у палаток, вязкой массой ползли вдоль лотков, тянулись к товарам, изъяснялись с продавцами на каком-то исковерканном языке. Часть народа стеклась к низкому лодочному причалу, где важный брахман читал в мегафон заклинания и бросал в реку кокосовые орехи. Рядом поджарые чернявые молодчики в одних дхоти потрясали чучелами гухьяков на шестах. У Энгерана похолодело в груди — да, сомнений нет, вылитые твари из моря. Выпуклый панцирь, хвост, крючья лап, безобразные подобия голов.
— Что он говорит? Ты понимаешь? — Он потряс Муху за плечо.
— Более или менее. — Девушка прикрыла веки, переводя в уме. — Ну, вроде: «Придите, скрытые, принесите нам богатства».
— Кто?
— Гухьяки значит «скрытые».
«Они молятся им прямо у нас на глазах, зовут их сюда. Скрытые. Ну да, под покровом воды… Как они нашли общий язык? Как? Ведь мы абсолютно чуждые — млекопитающие и членистоногие! Все равно что договориться с фараоновыми муравьями. А может… именно эти и поймут гухьяков. У них много общего. Мы тут, в Европе, позабыли слово «голод», а у индусов и хищников в черном аду мозг пульсирует: «Жрать, плодиться. Жрать, плодиться. Жрать, плодиться». Разодрать жвалами рыбину, запихать в желудок, отложить яйцо… Первичный инстинкт. Плюс разум! Опасный коктейль. Если не остановиться, станет тесно, и они хлынут вширь: из Антарктики, из Индии — сюда. И попробуй им объясни, что здесь другие правила. Мы с ними мыслим по-разному, вразрез, наоборот. У нас гламур и «от кутюр», а у них Чингисхан — захват новых территорий полчищами муравьев…»
Идти сквозь тучи одуряюще пряных запахов, нырять под цветочные гирлянды. Энгеран поразился, как бойко Муха выучилась тараторить на инородном языке.
«Какого черта?! Зачем подстраиваться под них, наряжаться? Мы что, мимикрируем, чтоб нас не сожрали?»
— Крипайа ахиста-ахтста болийе, май нахи самаджхта. Йах вали чиз муджхе дикха диджийе. Дусрерангме миле га, кья? Двести талер, ха?
— Главное, — поучала Муха, завладев очередной диковиной, — это повторять «Бхав кучх кам киджийе» — «Уступите в цене». Принято торговаться, запомни. Кожаная сумочка с орнаментом — просят полторы тысячи, дерх хазар, сразу сбавляй вполовину: «Адха!»
Усилием воли — при такой жаре это сложно! — Энгеран попытался вообразить себя членистоногим в глубине океана. Как они мыслят, о чем? Чего хотят?.. Тьма, непроглядная тьма у арапа в желудке… Вот зачем голубые огоньки — это подсветка. Голод. Рыхлый ил. Удар хвостом, взмах перистыми ластами — взлетаешь над илом, рывками поднимаешься к сине-зеленому свечению поверхности. Метнулась прочь рыба. Быстрый разворот, удар ластами, щелчок жвалами, сытость.
«Миграция ползком или вплавь? Не смешите, доктор. Разве они привозят сотни тонн дэ два о в канистрах, на волокуше? У них свои субмарины, наверное, типа дирижаблей. Когда мы изобрели колесо, они придумали гидростат — газовый шар, чтобы всплывать без усилий. Добыть газ, имея в лапках химию — не проблема. А вот с металлами у них загвоздка. Выплавить не могут…»
Он обвел глазами ярмарку. Бурлит. Добрые коричневые люди за талеры продают гостеприимным белым органик-продукты ручной выделки, которые в Индостане стоят плевок. Или два плевка. А гухьякам перепродают платину, добытую в ЮАР или России.
«Им все равно, какому дьяволу молиться. Приплыли белые с пушками — поклонятся. Вылезли ракоскорпионы с хвостами — поклонятся. Многобожие — прекрасная религия. «Скрытые, принесите нам богатства!» «Белые, дайте нам ваши антибиотики, вакцины, технологии и урожайные сорта!» Надо человеческих жертв? Будут. Среди миллиарда всегда найдется сотня тысяч лишних…»
Муха препиралась с торговцем о браслетах из соломы. Энгеран напряженно размышлял об угрозе, нависшей над цивилизацией. В этот момент к нему негромко и вежливо обратился молодой человек, стоявший слева:
— Месьер Мариоль?
Печаль Энгерана мгновенно улетучилась, и вспыхнула гордыня: «Вот она, мирская слава! Меня стали узнавать на улице. Столько трудов, стараний — и наконец-то!»
— Да. Что вам угодно? — ответил он приветливо, но с некоторым оттенком высокомерия.
— На пару слов, — молодой человек кивком позвал его за собой, показав красивый жетон Департамента национальной безопасности в кожаной обложке. Ошибиться невозможно — эмалевый герб, корона Меровингов, скрещенные мечи, личный номер и медные линии кода.
— Спокойно, — сказал Энгеран. Репортеру можно испортить настроение, но смутить его — никогда. — Какие ко мне претензии? Это допрос? Только в присутствии адвоката.
— Нет, просто личная беседа. Очень недолго, — заверил агент ДНБ.
— Привет! — К ним протиснулась Муха, поигрывая купленным браслетом. — Твой знакомый?
— Однополчанин, — широко улыбнулся Энгеран. — Мушка, мы сейчас.
Протолкавшись с агентом в сторонку, он напал первым:
— Что вам надо? Вы мне уже насолили, господа. Сыт по горло. По вашей милости я пробавляюсь аномальными явлениями в пяти изданиях и едва свожу концы с концами. Вам этого мало?!
— Стоп-стоп-стоп! — Агент заслонился ладонями. — Лично я к вашим проблемам не причастен. Дела смежных отделов меня не касаются.
— Да, еще скажите, что в их базу данных не заглядывали! Тайные тюрьмы, Орден Медведей… Мне сорвали журналистское расследование.
— Но кто вас просил освещать работу армии в заморских владениях? Вы давали присягу, подписку, а потом такие публикации… Чего вы ждали, благодарности? Скажите спасибо, что дешево отделались.
— Спасибо, — с неприязнью бросил Энгеран. — А теперь что? Я секретов государства не касаюсь, занимаюсь марсианами и снежным человеком. Мельчаю. Вашими молитвами!
— Нет, идея с могильником мне понравилась. Изящно, актуально…
— Льстить будете своей подружке. К делу, пожалуйста.
— Зачем вы посещали Лассу Йонсен?
Все тяжкие думы, терзавшие Энгерана, восстали и завладели сознанием. Захотелось выкрикнуть в лицо агенту: «Пока вы отираетесь по ярмаркам, в заливе хозяйничают гухьяки!» Но крик застрял на уровне бронхов, не вырвавшись наружу.
«У меня мало доказательств. Два коротких фильма, оба что-то вроде «Чужих» или «Прогулок с динозаврами», тайком снятых на телефон в кинозале. Картинки из книги Криера — не довод. Пока есть одни домыслы, видео, канистра и обломок сетки. Два дайвера?.. Надо добраться до протоколов с описанием их травм. Прочесть выводы эксперта. В конце концов, с чего я должен отдавать ДНБ свою сенсацию? Они ее засекретят, а я не получу ни талера, не говоря уж о пиаре… Однако ДНБ все еще интересуется Лассой! Год прошел; они должны либо принять меры, либо поверить психиатрам и забыть о девушке…»
— Узнал о ней, решил проведать, спросить — не помочь ли чем? — как по писаному отбарабанил Энгеран.
— Вам знаком порядок оказания помощи. — Агент говорил жестко. — Если издание берет на себя заботу о пострадавшем, это визирует шеф-редактор. Вы задания не получали, никому в редакции о Лассе не сообщали. Действовали по своей инициативе, прикрываясь карточкой журналиста и акцией «Пресса помогает». Что вам известно о происшествии с этой девушкой?
— Незаконное владение оружием, стрельба в служебном помещении. Встречный вопрос: как часто вы берете на контроль случаи параноидной шизофрении? Сумасшедшие могут перегрузить вас работой…
— Пассивный контроль не перегрузит. Но если что-то изменяется, нам сообщают. Она требовала встречи, мы пришли; о таких полагается помнить.
— А… что изменилось? — насторожился Энгеран.
— Может, поделимся информацией? — улыбнулся агент. — Взаимно. Вы — мне, я — вам. Откровеннее, месьер Мариоль. Ведь вы как-то заинтересованы в судьбе Лассы?
Энгеран сохранил спокойное выражение лица, хотя внутри его ожила тревога:
— Мне нечего сказать.
Выждав, не расколется ли клиент, агент нанес свой удар:
— Минувшей ночью она исчезла из клиники.
Ночь. Июнь. Царапающий звук. Энгерану едва не стало дурно от пронизывающего страха — стоя среди толчеи на шумной людной ярмарке, под палящим солнцем, он вдруг ощутил себя оцепеневшим у двери в темной квартире. В руке — железная ложка для обуви, за дверью — скребущие когти невидимого врага, за спиной — невинно спящая голая Муха. Сейчас в дверь ударят со страшной силой, и внутрь прыгнет…
— Вот как, — деревянно вымолвил он с безмятежным видом. — Сбежала, что ли?
— Трудно сказать, — ушел агент от прямого ответа.
Энгеран едва сдержался, чтобы не спросить: «В Бордене есть труба к ближнему водоему? Дренажный сток?»
Конечно, есть. Обязан быть.
«Месть тазов? У них есть понятие мести?.. Тогда почему ее не убили на дебаркадере? Ведь убивать они умеют. Хищники. Арто, дайверы… — Горькая тоска охватила Энгерана, а вместе с ней — решимость: — Завтра же принесу Криеру черновик статьи. Будем сидеть, пока не согласуем позиции».
— Должен предупредить, месьер Мариоль, за вами установят внешнее наблюдение.
— Это противозаконно. — Энгеран очнулся от мрачных мыслей.
— Отнюдь. Пока сьорэнн Йонсен не обнаружена живой или мертвой, она считается сбежавшей и притом опасной. Ситуация такова, что вы — единственный человек, посещавший ее в клинике. У нее нет родственников в метрополии. То есть никого нет. Она одиночка.
— Слишком много возни из-за шизофренички и репортера аномальных новостей, — пробурчал Энгеран. — Вам что, заняться нечем?
— Это работа для крипо. Пасти всех сумасшедших в стране у нас людей не хватит. Однако если что… вот визитка. Звоните.
Хоть немного от души отлегло. Криминальная полиция — уровнем ниже ДНБ и такого раздражения не вызывает. Служаки, их забота — выследить и доложить.
Агент растворился в толпе, будто его никогда и не было, словно он пригрезился от жары.
«Месяца два буду чувствовать за спиной крипо, — устало подумал Энгеран. — Потом им надоест, и меня снимут с наблюдения. Обычная процедура. Как все гнусно… Ласса исчезла. Вслед за Арто. Дай им бог встретиться в раю. Надо сменить квартиру. Не могу больше видеть воду за окном. Где-нибудь в Маркассене, от реки подальше…»
Муха подергала друга за рукав:
— Спишь стоя? А на одной ножке — сможешь? Как аскет. Если простоишь тысячу лет, боги дадут приз — власть над миром. Смотри, какая отличная ожерелка… Этот малый — хочешь из него статью сделать?
— Как бы он из меня статью не сделал. Впрочем, теперь у него не получится. Все сгорело, волноваться не о чем. Кругом вода, а мы горим… Глупо. Бесконечно глупо…
— Он сказал что-то плохое? Ты расстроен?
— Почти ничего. Я в порядке. Просто наш мир горит.
Энгеран не ожидал, что наступление сумерек вызовет у него такое беспокойство.
Тень над каналом сгущалась. Белые катера внизу стали серыми, блики на воде погасли, воздух наливался синевой, дома за каналом темнели. Последним угас крест на церкви Сан-Лоренс, медно пылавший в пламени Заката. Ночь. Июнь. Седьмой этаж.
Слежки у дома Энгеран не заметил, хотя крипо умеет искусно скрываться от тех, за кем наблюдает. Он вынул из мобильника аккумулятор. Зачем оказывать крипо бесплатные услуги? Пусть позиционируют вручную и глазами, без локатора.
Он обследовал домофон и запор на двери подъезда. Исправны. Лифт вне подозрений. Изучил квартиру на предмет следов обыска. Вещи на своих местах. Выглянул в окно, измерил глазами высоту. Старый дом, гладкая стена, метров двадцать. Канал… канал обманчиво тих, но полагаться на его спокойствие нельзя. Съемка с моста доказала, что под водой могут скрываться очень странные существа.
Теперь оружие. Кухонные ножи. Выложить на стол, рукоятками к себе. Молоток. Отвертка. Пластиковая ложка для обуви была отвергнута. Китайский секач! Удобный, тяжелый и острый. Наконец, главный козырь — травматический пистолет.
Как следует зашторить окна. Свет минимальный, чтобы не был заметен снаружи. Повернуть монитор, уменьшить яркость.
Изготовившись к нападению извне и сев наконец за компьютер, Энгеран понял, что не в состоянии набрать ни строчки. По пути домой статья кипела в уме, наливалась яростью, форматировалась в четкие фразы, а теперь увяла, стала хламом из каких-то неуместных, кучей сваленных слов. Энгеран ощутил себя одиноким, потерявшимся в пустыне, ненужным человеком.
Все, напрямую прикоснувшиеся к тайне дебаркадера «Сентина», исчезли без следа. Другие, знающие о ней косвенно, — запуганы, всего боятся. Криер решительно не верит, отказывается вести любой разговор о подводном разуме — только о больших мечехвостах, в рамках привычной биологии. ДНБ, запомнивший слова о контрабанде, знает лишь свое — выявить экспорт или транзит особо опасных грузов.
А единственный в городе — или в мире? — кому было явлено видение грозно шевелящихся на дне орд членистоногих, сидит на седьмом этаже старого дома и вслушивается в шорохи.
Скрип.
Шуршание.
Что-то цокнуло.
Взяв пистолет и сняв его с предохранителя, Энгеран погасил лампу и монитор. На цыпочках, прижимаясь к стене, подошел к окну. Затем ко второму. Неслышно перешел в другую комнату.
«Тьфу, затвор передернуть забыл! Нет патрона в патроннике».
Руки привыкли к автомату, по-солдатски. Все-таки пистолет — оружие офицеров…
Металл, казалось, лязгнул так, что слышали на пятом этаже.
Пальцем чуть отодвинув штору, Энгеран выглянул в образовавшуюся щель. Дом за каналом мирно светился огнями. Внизу лежала тьма. Темная, бездонная вода.
«Ночь — их время. Если у гухьяков нет век, чтобы закрывать глаза, они должны ненавидеть солнце. Зато в темноте видят превосходно, куда лучше нас. В полной тьме зажигают голубые огни. Что еще? Им тяжело ходить, но они сильные. Много цепких конечностей. Жабры? Видимо, внутри тела, под панцирем, в каких-нибудь мешках с водой. Как сказал Криер: «Блестящая приспособляемость». Уж если кто взялся за эволюцию, тот развивается по полной программе — мозги, руки, хождение по суше… Потом выйдут на землю. Скорпионы были вначале морскими, но переселились сюда. Интересно, долго мы против них продержимся? В частности я?..»
Следом пришла новая, оригинальная мысль:
«Шизофрения. Не заметил, как подкралась. Тут видение, там открытие — и я уже забаррикадировался, жду неизвестно кого, готов стрелять. Все это вызрело в моей башке. Я сошел с ума. Не критичен к своему поведению…»
Он готов был захохотать.
И задержал дыхание.
Шорох и скребущий звук за окном стали явственными.
Затем глухой стук…
…на балконе!
«Зачем я взял квартиру с балконом?! Готовая платформа для десанта! Они пришли…»
…по крыше. Лестница, лифт — не нужны. Хватит креплений водосточных труб. С их-то десятком лап!
Спустились на балкон сверху.
«Все правда. Я в своем уме. Они существуют, они реальны…»
Энгеран крался к балконной двери, почти не чувствуя ног. Рот ссохся, сердце колотилось, рукоять пистолета стиснута в потной ладони, палец застыл на спусковом крючке.
«Стрелять в брюхо. В нижнюю часть тела. Панцирь не пробьешь. Лишь бы гадина поднялась на дыбы. Внизу они уязвимы… может быть. Или в голову. Где у них голова?.. Звонить в полицию? Поздно. Умру дураком… Бей же!»
Он резко отдернул штору, выбросил вперед руку с оружием, чуть не ударив стволом в стекло…
…и едва не нажал на спуск.
На балконе стоял человек. Силуэт, освещенный сзади фонарями с набережной.
— Энгеран, — приглушенно раздалось из-за стекла, — откройте. Это я, Ласса. Не зажигайте свет.
Взгляд 4 Будем знакомы
За кормой лунища. Ну и здорово!
Залегла, просторы надвое порвав.
Будто навек за собой из битвы
коридоровой
тянешь след героя, светел и кровав.
— Химикат, которым дубят кожу, — призналась девушка, доев бутерброд. — Алюминиевые квасцы. Я их купила центнер и носила на «Сентину» понемногу. Дебаркадер устроен так, — она нарисовала вилкой на столе фигуру П. — С открытой стороны через портал заплывает спитс, а погрузка-разгрузка — с носовой аппарели и правой платформы, где кран. Слева ходят вагонетки для сыпучих грузов, они давно в простое. Я наполнила вагонетку водой из магистрали, сделала раствор квасцов. Когда… гухьяки, да?… когда гухьяки погрузились, вылила это в бассейн. Там прямо закипело! — Ее лицо осветилось жестокой радостью. — Жаберный яд. Их жабры свернулись, как листья в огне. Кто не успел хорошенько вдохнуть, мигом полезли обратно; тут я их и встретила.
Пробираясь из Бордена, она почти сутки не ела и теперь судорожно насыщалась. Трескала все, чего девушки обычно избегают, соблюдая фигуру.
— Ты здорово раскусил их, Энге. Можно звать тебя так? Где ты учился?
— После армии, в Хартесе. На газетном деле.
— Молодец, показал мне статью с телефоном. И журнальчик выбрал попохабней — я таких в руки не беру.
— Для денег опубликуешься где угодно.
— Тебя сумасшедшие не осаждают?
— Даже ночью в окна лезут. Несмотря на седьмой этаж.
Ласса рассмеялась. Слышать ее смех Энгерану было необычайно приятно, а видеть красивое веселое лицо — еще приятней.
«Жива. Слава богу. Теперь есть с кем поговорить откровенно».
— Чуть не сорвалась, пока забиралась. По крыше ползком. А когда взглянула вниз, едва назад не повернула. Пропасть! Дома я лазила по скалам — за сбор лишайников много платили… Плохо — диплом альпиниста там некому выписать.
— Чудо, что ты не сверзилась!.. А транки? Наверняка напичкали.
— Это можно преодолеть, — утирая губы, Аасса посуровела. — Кроме ножей и пистолета что-нибудь есть?
— Только голова и руки.
— Надо уматывать. Ночи короткие, гухьяки ходят только в темноте. Если тебя вычислили — нападут до рассвета. А здесь канал под окнами…
— …и крипо в придачу. Из ДНБ предупредили: полиция будет следить.
— Чудак, крипо ночью спит. ДНБ днем приходил? Значит, слежка начнется с утра. Я не арабская террористка, просто полоумная.
— Что предлагаешь?
— Отсидеться в безопасном месте. Уйдет «Голакала» — уйдут и гухьяки. По-моему, им нужен крупный порт, чтоб потеряться в толчее. По науке гухьякам в Мазне тошно — вода теплая, пресная, кислорода мало. Хотя… я видела их снаряжение, вроде плоских ранцев. Наверное, как наши акваланги, впрыскивать кислород в жабры.
— Какое у них оружие?
— Не замечала. — Ласса отрицательно покачала головой. — Если разрядное, по типу как у скатов, то на суше оно бесполезно. Метательное… это пострашнее. Вода в тысячу раз плотней воздуха, здесь их пули будут мощнее наших.
— В тебя не стреляли. Хотели когтями…
— Мало ли! Было три стрелка, квасцов наглотались. Вообще им от меня досталось по-крупному — часть на дно полегла, остальные пометались и отхлынули. Похоже, замести следы им было важнее. Ну что, уходим вместе? Тебе здесь нечего ждать, кроме гухьяков. Утащат, как Арто.
— ДНБ дали мне свой телефон. — Энгеран поискал в кармане.
— И что ты скажешь? — начала сердиться Ласса. — Твари из моря торгуют с индусами? В Бордене есть свободные палаты, койка для тебя найдется. Заодно меня вернут, все довольны. Пока ДНБ развернет свои щупальца, обмен закончится, «Голакала» выйдет за двенадцатимильную зону. Ну, будет скандал с контрабандой тяжелой воды. В следующий раз выберут другой порт, в какой-нибудь богом забытой стране. Есть много портов, где на все закроют глаза. В конце концов, станут перегружаться в открытом море. Энге, скажи: лично ты чего добиваешься? Зачем я вышла на тебя, зачем сбежала?..
«Действительно, я-то что делаю в этой путанице?..»
После недолгого замешательства Энгеран нашел точный ответ:
— Я хочу разоблачить махинации, хотя это не главное. Мы с тобой знаем, что в океане созревает чуждая нам сила. Разумные членистоногие развивают свою технику. Им нужны катализаторы, которых не добудешь под водой. Теперь гухьяки будут жить за наш счет. Боюсь, им это понравится. Если мы откажемся, нам объявят войну — легко! Морской транспорт, подводные трубопроводы… Надо что-то делать, пока все не зашло слишком далеко. И если не мы, то кто?
— Тогда бежим. Немедленно. — Ласса встала, провела ладонями по талии. — Ой, кажется, я объелась. Быстро бегать не смогу. Зачем не остановил меня на третьей порции?.. Кожа от пота зудит… Быстро принять душ. У нас мало времени. У них тоже.
Из были — в небыль. Достаточно смочить рот тяжелой водой, как ты переходишь на другую сторону мира. Погружаешься в жидкое стекло задыхающихся улиц. Все вокруг уродливо изменяется: в пустыне удушливого полумрака проносятся живые монолитные авто, по тротуарам одиноко бредут фигуры или движутся парочки — но это ложное впечатление, призраки ночи, бродячие духи из психушки. У них нет глаз, только влажные рты и чуткие носы.
Вспыхивают и переливаются огни вывесок — кого и куда зазывают они?..
Молчи и прячься! Пользоваться мобильником нельзя — сразу охватит паутина бдительных антенн, тебя запеленгуют, поведут в перекрестье прицела.
Поймали такси. Вдоль реки и по мостам надо двигаться в закрытой скорлупе автомобиля — ни следов, ни лица, ни тени на тротуаре.
Вихрем по Планте, полной ночных заведений.
Каждый расцвеченный огнями портал — как врата дебаркадера, где шуршат и ползают тазы с хвостами. Молодцеватые швейцары встречают гуляк, прилетающих из темноты на машинах, в переливах клубной музыки, с дымком дурмана. Десятки глаз ловят и провожают авто. Звонят. Кому?
Проскочили мост. Вдоль канала — к Ганзейскому устью. Все меньше людей, все слабее и реже огни. Смотри в оба! Тьма — друг членистоногих.
Короткая ночь. Июнь. С крыши по стене сползает на балкон приплюснутая тварь с шишками глаз на панцире. Огибая стулья, движется по комнатам. Под хитиновым колпаком, словно в кулере, булькает воздух, продуваясь сквозь жаберные мешки. Приподнимается на лапах. Спереди из-под колпака выдвинулись хелицеры. Голова без глаз, губ, ушей — одна пасть и челюсти. Пш-ш-шик — пустила облачко водяной пыли. С-с-ск — втянула, собрав частицы запахов. Еще двое влезли в балконную дверь.
Энгеран ясно представлял, как они там возятся, ищут, утробно мычат. Или воображение разыгралось?..
«Мы угодили в затмение разума. Надо выбраться на свет. Это не наш мир. Тут столица — Борден, король — главный врач, хранитель списка галлюцинаций. Если нас туда впишут — больше не увидим солнца. Они слышат, что мы посторонние. Надо как-то сообщить…»
Расплатился. Ласса поманила за собой: скорее!
— Два моста, и мы на месте.
Ночь выжимала из тела испарину страха. Нащупав пачку в кармане, Энгеран достал платок, утерся, смял и бросил рыхлую бумагу. Тотчас Ласса метнулась, подхватила комок, со злостью сунула ему:
— Больше так не делай. И плевать не вздумай. Все в карман!
— Почему?
— Ты им дорожку прокладываешь. Слюна, запах пота — следы. Тише, — зашептала она. — Быстро в тень!
Они нырнули в зону тьмы, как в воду. Пустынная набережная тянулась вдаль, сливаясь там с призрачным мерцанием портовых огней. Хорошее местечко для ночного грабежа — удар по голове, обшарить тело и свалить через парапет в мутную заводь.
— Ближе, — произнесла Ласса одними губами. — Не топай, иди на цыпочках.
Пригибаясь, Энгеран очень осторожно выглянул за перила. Его дыхание почти остановилось — внизу, в прозрачной зеленоватой воде, беспорядочно ползали, плавали, сбивались и расплывались созвездия голубых огоньков. Бесшумные, как фонари в тумане. Десятки парных огней. Вот задергались, стали моргать — их слившийся тусклый свет неясно обозначил резкое движение, рывки крючковатых лап, изгибы членистых хвостов. Словно на дне кого-то раздирали на куски и жрали.
— Уходим, — потянула девушка замершего репортера. — Могут всплыть…
— Боже… да их там прорва, — Энгеран бормотал, то и дело оглядываясь. — Они кишмя кишат. Сколько же их в заводи?
Ему казалось, что он увяз в затянувшемся кошмарном сне. Смутные образы, скользившие по краям поля зрения, обретали плоть, из мыслей превращались в твердые панцирные существа, шевелящие множеством ножек.
Они здесь. Сон стал явью, а реальность ослепительного дня исчезла, растворилась в темноте. Выхода нет. Хотелось орать: «Свет! Включите свет! Пусть эта сволочь исчезнет!»
Черта с два. Жгучее солнце пройдет небесный круг и ухнет в море, а когда остынет кровь заката, глубина оживет и поднимется из бездны голубыми огоньками. Хозяева подводной ночи осваивают новые угодья.
— Ты что, до сих пор не верил? Ведь ты расследовал… видел, снимал…
— Конечно, верю. Со вчерашнего дня. — Энгеран вновь оглянулся, проверяя, не бежит ли следом ужас на лапках, волоча хвост. — Но чтобы так много… целая армия! Почему их никто не замечает?
— Мы живем днем, они выходят ночью. И солнце… днем вода отражает, вдобавок река грязная, залив как отстойник.
Они шли мрачными улочками, погружаясь в лабиринт Висельного берега.
— На Авроре я видела одного гухьяка. Он был мертв. Лежал у самой полосы отлива. Я далеко забрела и вдруг поняла, что это не подводный камень, а… Слишком неудобный, чтобы унести. Мне пришлось бы бросить весь собранный материал. Я вернулась, добежала до станции. Когда мы пошли обратно с видеокамерой и волокушей, было уже поздно — начался прилив. Этот случай даже не попал в отчеты. Нечем доказать.
— Беда всех аномальных находок. Таких случаев не счесть. Одно сгнило, другое выкинули, третье потеряли…
— Арто говорил про индусов — они молятся огромным ракам, говорят с ними, чем-то меняются. Я решила — очередной гон, морская травля. Потом задумалась. А после, когда он пропал… решила проверить. Слишком подозрительно. Но я не догадывалась, что там — настоящий ад. — Она остановилась и глубоко вдохнула, раскинув руки вверх и в стороны: — А-ах! Ты понимаешь, как тут здорово? Ни стен, ни слежки, ни-че-го!.. Борден — тюрьма. Даже мысли запирают — в карцер, на замок. А я изо всех сил думала: вытащить уродов, багром — и на свет.
Пока она дышала свободой, Энгеран поглядывал туда-сюда, оборачивался — все ли в порядке? Тревожное ожидание играло с ним — вот пошевелилось что-то, тенью шмыгнуло в сторону, пропало на ровном месте. Кошка?.. Невольно он стал выговаривать шепотом:
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Кунла, дорогой, не приближайся ко мне
Добрый маленький Кунла
Висельный берег, тут всякое бывает. Кладезь сюжетов для рубрики. Здесь под тяжестью повешенных скрипели глаголи, меч палача разрубал шейные позвонки. Кругом старинные кладбища — Голодное, Чумное. Какова слава Гальгаборда, таковы и жители — словно кости разбойников из-под земли зовут родню вить гнезда на проклятом месте.
На память Энгерану вмиг пришли статьи, написанные им о темном острове у Глетской заводи. Казалось бы, из пальца высосал! Так нет же — тени лезут, сгущаются, угрожают. Когда долго работаешь с этим, поневоле начинаешь верить.
Но он уже перешагнул рубеж. Жизнь понеслась бегом; призраки сдувало, как пушинки с ветрового стекла мчащейся машины. Опасность слишком реальна, отвлекаться некогда. Сзади нагоняет смерть. Можно только вперед, к чертям все поверья. В любом случае это надежней, чем сжиматься от страха в запертой квартире и ждать.
«Доигрался с аномалиями. Сперва ты ловил их, теперь они ловят тебя».
Дома, дома — хмурые, облезлые — плотно стиснули извилистые переулки. Кабачки с ночной лицензией выглядели до странного тихо. Беззвучно полыхая голубой мигалкой — как гухьяк! — проехала машина портовой полиции. Ласса толчком заставила спутника спрятаться в нише подъезда.
Вблизи послышался запах воды — несвежий, затхлый, словно за утлом лились помои.
— К самой заводи пришли, — выругался Энгеран, разбирая во мгле название на облупленной эмалевой табличке: «Соляной причал, дом 40». — Ближе некуда.
— Зато удирать удобно, — возразила Ласса, набирая код. — Все чердаки соединяются, есть выход к лодкам, разные лазейки. И жилье дешевое. Ты говорил, он жив?
— На днях был жив, когда блокнот передавал.
Сверху открыли без спроса: «Кто, зачем?» Должно быть, для разных людей здесь разные коды.
Взбираться на этаж пришлось почти ощупью. Узкая грязная лестница — Энгеран оценил — давала массу преимуществ осажденным, если завалить проход любым шкафом.
В прихожей встретил долговязый — заспанный, босой, в одних полосатых трусах до колен. Почесав щеку, поросшую бледной двухдневной щетиной, он длинно вздохнул:
— Вырвалась.
— Без моей помощи, — уточнил Энгеран. — Ты не в долгу.
— Врет, — возразила девушка. — Он дал наводку.
— Все-таки пришла. — Долговязый обнял Лассу. Она ответила тем же, но поцелуй был короткий, касательный.
— Нам нужно оружие, машина и ты, — запросто объявила девушка, словно речь шла о пустяковом одолжении.
— Куда везти?
— Пока в Коронные горы, дальше посмотрим.
— Ого! А мои дела?
— Обождут. Скажи всем, что ушел в бессрочный отпуск.
— Ничего себе!..
Ласса настаивала, долговязый возмущенно препирался. Энгеран прошел в квартиру, тщательно осмотрел ее, особенно окна с видом на залив. Приоткрыв одно, внимательно изучил заводь, лежавшую внизу. Пока ничего странного. Пока… Небо едва начинало светлеть; в густой синеве еще блестели звезды, по черному заливу ползали огни буксиров, барж и спитсов. Голубых светлячков под водой не заметно.
«Может, они гасят фонарики для маскировки?.. Они там. Я точно знаю — гухьяки рядом».
— Вы все мне рушите! — рычал долговязый, отдернув засов под кроватью и откидывая свое ложе. Гостям открылся небольшой арсенал. — Жил, никого не трогал! Мне было нормально! А теперь бизнес — к свиньям!.. Журналист, стрелять умеешь?
— Шестой отдельный батальон морских стрелков. — Энгеран обозначил только род войск и часть, без подробностей. Если наш небритый друг смотрит ТВ, он в курсе, кого и за что зовут «колониальной пехотой».
— Держи. — Долговязый дал ему буллпап «бакерман». — Магазины и патроны — сколько унесешь.
— Тактический глушитель есть?
— Ну, пижон!.. — Хозяин протянул толстую трубку.
Себе долговязый взял русский «АК-102». Второй «калаш» подхватила Ласса.
— Как из города поедешь? — Отомкнув магазин, Энгеран снял пушку с предохранителя, передернул затвор, вхолостую нажал спуск — курок исправно щелкнул.
— Короткой дорогой — через Глету и вокзал на Борден…
— Спасибо, а то я давно Бордена не видела, — ядовито вставила девушка.
— Сказал же — мимо! Свернем на южную дамбу и — махом… Кстати, подельники, от кого бежим? Конкретно — жандармы, полиция?
— Ты не поверишь.
— Контрабанда ядерных компонентов тебя устроит? — спросил Энгеран, укладывая буллпап в просторную спортивную сумку. Ноутбуку пришлось потесниться.
— В смысле заняться — или уклоняться? Я скромный человек, по-крупному не налетаю…
— Уже налетел, — поздравила его Ласса. — Извини, так получилось. Пока твой телефон не на прослушке, договорись — пусть кто-нибудь приглядит за квартирой.
— Эх, как вы ловко распорядились мной, ребята!.. — злобно восхитился долговязый.
— Да, телефон, — вскинулся Энгеран от потяжелевшей сумки. — Дай-ка мне, надо точки над «i» расставить.
Чтобы поговорить с доктором Криером, он вышел на кухню.
— Знаю, что поздно. То есть рано. Простите, но другого случая может не представиться. Есть согласие владельца на показ первой записи членистоногих. Мою запись тоже можно передать на телевидение. Особенно если я не вернусь. Именно так.
Недовольный, сонный голос Криера смолк, а после паузы стал взволнованным. Кажется, доктор почувствовал: находка Мариоля вышла далеко за рамки спора о мечехвостах. А репортер нажимал и слышал — доктор поддается.
— Как угодно добейтесь экранного времени. Завтра, в вечерних новостях. Я пока должен кое-что сделать… Вы огласите мою версию. Да, настаиваю.
Что-то едва заметно шевелилось на столе. Адреналин в крови вздернул организм, обострил слух и зрение, но все-таки кошачьей зоркости глаза не обрели. Пришлось свободной рукой зажечь свет.
Так и есть. Посланцы муравьиной цивилизации прокладывают путь к съестным припасам долговязого. Непобедимые!
«Где ваш мозговой центр, малютки?.. Молчите? Ну да, мы говорим на разных языках… Запах сахара. Бремя белого человека — кормить прожорливых гостей. Жрать, плодиться, гадить… Племя фараоново. Вас не остановишь…»
— Доктор, смотрите мой блог. Больше ничего. Я не могу сказать. Все гораздо серьезней, чем мы с вами думали. Нет. Не знаю. До встречи.
Взяв щепотку сахара, Энгеран насыпал по столу тонкую дорожку из блестящих песчинок, покапал вдоль нее водой. Бледно-желтые полупрозрачные мураши забеспокоились, забегали вокруг мокрых сладких пятен, пробуя их усиками — и побежали по новой тропе. Энгеран с удовольствием нарисовал круг струйкой уксусной эссенции, отрезав муравьиному отряду все пути.
Вернувшись, он бросил мобильник хозяину — тот уже влез в штаны, обулся и был готов к организованному бегству: полный затаенного бешенства, азарта и того чувства неопределенности, которое известно только игрокам.
— Я выйду у Бордена, — объявил Энгеран. — Подходящее место, чтобы начать отсчет.
— Как? — Ласса растерялась. — Мы… должны ехать вместе.
— Кто это сказал? Я остаюсь в городе, у меня дела.
— Они идут по следу, — напомнила она негромко. — Пока светло, надо убраться подальше от воды.
— Интересно, когда крипо возьмет мою кредитку на контроль? Или они не следят за съемом наличных?..
— В шесть утра, — поделился опытом долговязый. — Смотря в чем замешан. Если афера солидная, ты уже под микроскопом, а если плевая — слежение с шести утра.
— Тогда к ближайшему банкомату Национал-Кредит.
— Энге, — Ласса взяла его за руку и строго посмотрела в глаза, — разве я плохо объяснила? Это не люди. Они вообще не задумываются, а сразу едят. Я видела их челюсти.
— Это у вас не заразное? — Долговязый засомневался. — Какие челюсти, ребята?
— Запираем квартиру и быстро уходим, — подвел черту Энгеран, высвободив руку из захвата. — Растолкуй человеку: не плеваться, не сморкаться, туалетную бумагу уносить с собой. Чем скорее он войдет в колею, тем лучше.
— А… может, у тебя есть девушка? — спохватилась Ласса на лестнице. — Она в курсе?
— Нет. И не вздумай с ней связываться.
Выходя из дома, Энгеран с неожиданной легкостью понял, что ночные страхи отступили. Может, их прогнал бодрящий свет зари. Или схлынула тревога. Что-то изменилось, шаг стал твердым и широким, вес оружия в сумке прибавлял уверенности.
Переступить черту. Рассудок ясен, нервы натянуты, мышцы в готовности. Все минувшее исчезло. Он ощущал это раньше — в армии, перед атакой. И когда писал статьи о «колониальной пехоте», за которые поплатился.
Город посерел, со стоном сжимаясь перед восходом беспощадного светила. Снова солнце!..
Бело-золотые лучи ударили по робким кисейным облачкам, испарив их. Засиял ствол телебашни, зеркальным огнем заблистали кресты на церквях, солнечное дыхание овеяло столпы высотных зданий — и улицы зашуршали, наполняясь людьми и машинами.
Тепловой обморок ночи сменился мучением жаркого дня. Тягучий и ленивый ветерок затягивал белое небо вялой дымкой. Солнце приобрело цвет желтка с кровью; замечая это, люди тупо поднимали глаза, пожимали плечами и продолжали путь: «В новостях скажут, почему так». Над головами и крышами плыло, зыбилось знойное марево. На растопыренных ветвях деревьев тряпками висела грязная листва.
Говор экранов — в магазинах, барах, каффи — звучал голосом потного, перегретого мира:
— …взорвавшиеся электроподстанции, падеж скота, выжженные поля…
— Пожары, возникшие на севере Коронных гор, в ближайшие часы вызовут задымление…
— Вон оно, дотянулось уже, — раздвинув жалюзи, продавец посмотрел на улицу. — А я-то хотел в горы, повыше. Ну как, выбрали? — обернулся он к Энгерану.
— Да, я возьму все.
«Далеко ли они уехали?.. Наверное, проезд ограничен».
Он живо представил патрули жандармов, полосатые загородки поперек трассы, пробки длиной в километры, нервные гудки, лай обозленных шоферов, вой машин «Скорой помощи» и рокот вертолетов в огненном небе, где ветер пожарища несет горячий пепел.
Сумка потяжелела. Здесь продавали не лучший товар, но честно говорили: «Желтая сборка, гарантия — месяц». Соответственно, и цены божеские, можно торговаться вплоть до мелкооптовых скидок.
— Ожидается, что окружные губернаторы Мюнсена и Ландера вслед за Кенгемарком объявят о введении чрезвычайного положения и запросят государственную помощь. Резервные части войск внутренней безопасности уже…
«Если они слушают радио — догадаются свернуть к столице. Обидно, если попадутся. Чертова жара. Нарочно отрезает от гор… Главное, к воде не приближаться».
Он вгляделся в туристическую карту на стене. Десяток рек и три канала. Проезжать на скорости, при свете дня. У них в запасе уйма времени, чтобы забраться в глушь, где нет ни ручейка, одни колодцы.
— Пачку платков, пожалуйста. Нет, две.
— Сегодня мне везет, — балагурил парень за прилавком. — Возьмите сразу упаковку! Уступлю за полцены. Понемногу начинаю верить в счастье… а ночью думал — проснусь идиотом. Представляете — морские черепахи! Штук семь или восемь, с лампочками. Мужики в юбках кидали им мясо, пели. Такое шоу, во сне не увидишь. Я снял телефоном, качество ни к лешему…
— Это где? — с ленцой полюбопытствовал Энгеран, утершись платочком из купленной пачки и уронив его на пол.
— У Ганзейского устья, я на берегу живу. Там индусов целый муравейник, сотни. Помните, они месяц назад магазин громили, чтоб говядиной не торговал? Как друг друга различают — непонятно. Я немного знаю их язык — намасте! алвида! И — арам серахийе! — чувствуйте себя как дома.
— Интересно. Будьте здоровы.
В дверях чуть не столкнулся с коричневым черноволосым человеком, перекосившимся от тяжести громадного баула. Прямо чемодан «мечта оккупанта». Вдобавок из баула капало и пахло морем.
— Свежее с привоза? — походя спросил Энгеран, бросив очередной платок.
— Май нахи самджха, — улыбнулся смуглый.
«Жаль, Мухи нет — перевела бы. Стоп! Не думать о Мухе. И о Лассе тоже. Славное впечатление — будто они на другом континенте, неизвестно где. Все сгинули. Город чужой, я в нем один. Брожу по задворкам, покупаю дребедень. Ищу нору, куда можно забиться. Что мне нужно? Торговый центр поблизости или интернет-каффи, не дальше двухсот метров. И грязный, паршивый, вонючий домишко! Снять квартиру Лассы? Она достаточно плоха. Нет, там я уже засветился… Значит, продолжим рейд по берегам».
Стоило покинуть затененный магазинчик, как жара вновь окутала тело. Потек едкий пот. Платки полетели один за другим, то в урну, то мимо. Энгеран шел сквозь глухо галдящую толпу разомлевших людей, чувствуя, как на нем промокает рубашка. Справа — канал. Не заглянуть ли вниз? Он заглянул, плюнул в грязно-зеленую воду и швырнул туда скомканный платок.
Поднял голову. Жара стирала лица, заливала потом глаза. Набережная сливалась в копошащееся месиво — фигуры покачивались, лбы наползали на глаза, поглощали носы, смыкались с подбородками, — и вот навстречу идут манекены со шляпными болванками вместо голов.
«Послушайте… Как же вас разморило! Глядите вместе со мной, туда, в воду. Вы видите? Это разум глубин. Понимаете? Такое классное изобретение природы. Когда мы были питекантропами, нас осияло по башке, и мы смастерили каменный топор. Разум — страшная вещь. Агрессия в чистом виде. Ум дается для того, чтоб эффективно убивать. Мы всех убили! Тигров, мамонтов, китов — мы их ободрали и сожрали. Теперь природа напряглась и повторила трюк. Причем с такими тварями, которых мы не видим. У них своя планета, больше нашей суши. Какие будут предложения? Сразу пойдем на корм или чуток потрепыхаемся? Эй! Вы правда разумные? Может, я ошибся адресом?»
Отмахав пару кварталов, укрылся от зноя в задрипанном бюро с вывеской «Аренда жилья и складских помещений ДеШЕВО». Здесь уже обзавелись лицензией на продажу прохладительных напитков и предлагали запотевшие янтарные бутылочки. В ящике курился сухой лед, отливая мертвенной белизной.
— Натуральный лед есть, поставки из Гренландии, — подмигивал счастливый менеджер, брюнет цвета корицы, лоснящийся от пота и жира. — С доставкой. От десяти кило. Ледник — удобно, ток не потребляет! Адж гарми хай.
— Джи нахи, — отказался Энгеран. — Дайте схемы жилья. Большие квартиры, можно два этажа. Сниму на неделю.
— Тусовка? Гулянка? — кивал коричный толстяк с пониманием. — Надо напитки? Еда? Юропиян кхана? Хиндустани, руси кхана? Девушки?..
— Много гостей. — Энгеран отвечал туманно, листал большой потрепанный каталог. Адреса. Планы квартир. Телефоны владельцев. Ага! Вот подходящий вариант… Где этот дом? Удобно. С двух сторон упирается в брандмауэры. Настоящая берлога, тупик без выхода, длинные коридоры. Темное логово.
«Хорошо, но мало. Надо еще два-три варианта про запас».
— Лед привезли, пожалуйста.
Снаружи хрюкнул и умолк грузовичок. Смуглые парни проворно сгружали прозрачно-голубые ледяные блоки на тележку, цепляя их острыми стальными крючьями. Оставшийся в кузове толкал блоки ногой к откинутому борту — те, подтаяв, скользили сами, — а потом склонился к высокой и пузатой синей бочке, что стояла у кабины. Постучал, подудел губами — «У-у! у!» — и приложился ухом, будто ему отвечали из бочки.
— Выбрали? — Менеджер светился от предвкушения комиссионных.
— Может быть. Я подумаю.
— Заходите еще, всегда вам рады! Кхуш рахо, пхир милеге!
Выйдя, Энгеран кожей ощутил пристальные взгляды грузчиков. Обтираясь платком, повернулся. Дюжина вишневых глаз настороженно и мрачно изучала посетителя бюро, а стоящий в кузове поглаживал синюю бочку. Что-то невидимое приглушенно стукнуло и завозилось. В кабине?..
Смяв намокший платок, обронил его к ногам.
С кузова, журча, стекали ручейки, разливаясь лужицами по асфальту у коричневых ступней в сандалиях-сланцах. Журчание, плеск канала, холодный пот льдин. Призраки воды и манящая вода — рядом, повсюду. Огненная жажда окружала Энгерана, словно пламя ада.
По дороге он вспомнил девушку с картины Лейтона. Оранжевый газ, льющийся волнами по дивному телу… Отсутствующее лицо, тронутое румянцем тайных грез. Что там изображено — сон или… потеря сознания? Полное расслабление, как при внутривенном наркозе.
«Ты в забытьи, красавица. Проснись! Кругом вода, а мы горим».
В самом деле, избранная им квартира отлично годилась для вечеринки, переходящей в оргию. Старый дом, сложная планировка коридоров, окна, выходящие во дворы-колодцы, даже комнаты без окон. Трещины на потолках, выгоревшие обои.
Левый берег Ганзейского русла застраивался два века назад — поспешно, жадно, чтобы плотнее забить пространство доходными домами. Бордели, кабаки для матросни, мелкие конторы, пахучие лавки колониальных товаров, ночлежки грузчиков…
Когда в подвале загорался склад мануфактуры или вспыхивали бочки с маслом, голые девки и клиенты прыгали из окон — шлеп! шмяк! — распластывались на набережной. По их замершим изломанным телам пожарные тянули брезентовые шланги, а брандмейстер в сверкающей каске орал: «Рукава в реку! Качай!» — и шипящие струи били в окна, извергающие бешеный жар.
Вплотную к реке, отлично. До заката Энгеран обошел все комнаты, проверил двери и запоры. Он набросал достаточно потных бумажек — у подъезда, на лестнице, а во двор-колодец еще и наплевал для верности. Гости должны знать дорожку к цели. Осталось накрыть стол, откупорить бутылки и ждать.
Магазины к автомату заложил в карманы разгрузочного жилета. Обруч на голове надежно держал видеокамеру и микрофон. Связь с ноутбуком, укрытым от случайных попаданий, работала устойчиво. Источник питания — в норме. Компьютер находился в зоне действия WiFi-сети — торговый центр «Ганземарк» совсем рядом. Пора занять позицию.
Он встал плечом к стене, немного отступив от приоткрытого окна, и взял «бакерман» на изготовку. Впереди — коридор, окна смотрят на реку.
Июнь. Жара. Оружие. Все повторяется. Порочный круг снов наяву.
«Лучшее, что меня ждет, — это тюрьма. Спасибо, не Борден!»
— Я Энгеран Мариоль. Начинаю репортаж с левого берега Ганзы. Это запись для блога, права на которую целиком принадлежат мне. Сегодня у меня назначена встреча с представителями иной цивилизации. Скоро вы их увидите. Если они не придут, вы должны знать — мы не одиноки на Земле. Разум проклюнулся у тех, от кого не ждали. Да, мы всегда подозревали, что под водой кто-то живет. Дельфины, кальмары — нам казалось, что они разумны, потому что афалины симпатичные, а у кальмаров много рук и большие глаза. Так вот, мы ошибались. Разумными стали членистоногие твари из рода мечехвостов. Видеозаписи скоро появятся на телевидении; они сделаны в Маэне. Существа, которых я назвал гухьяками, — в нашем заливе, в нашей реке. Они уже убили трех человек — это только те жертвы, о которых мне известно…
Снаружи послышались слабые царапающие звуки. Энгеран на миг высунулся в окно, отмечая местоположение противника. Ага, лезут по стене. Фараоновы муравьи…
Они двигались резво — тазы с покатыми краями, — прижимаясь брюхом к стене, уверенно переставляя лапы, цеплявшиеся за неровности. На всех плоские ранцы.
Трое, карабкавшиеся ниже остальных, по-собачьи несли что-то в хелицерах — вытянутые темные предметы. Не иначе оружие.
— Надеюсь, вы их заметили и сосчитали. Вряд ли я смогу долго болтать, они уже близко. Правда, красавчики? Они здесь торгуют тяжелой водой, продают ее индусам в обмен на платину. Вот что я скажу: на Земле нет места двум разумным видам. Останется один. Разум не терпит конкуренции. Или мы, или нас!
Поставив «бакерман» на стрельбу очередями по три патрона, Энгеран перегнулся через подоконник и снес левого крайнего оруженосца. Тому размозжило безглазую голову — выронив ношу, он оторвался от стены, беспомощно забарахтал лапами и рухнул вниз, размахивая членистым хвостом. У подножия дома чмокнуло с хрустом, словно разбилось громадное яйцо.
Теперь правого.
Стрелки поняли, чем грозит силуэт, появляющийся из окна. Взвились хвосты, вонзаясь в стену концевыми шипами, по очереди — тах-тах-тах, — воткнулись задние лапы, а передние перехватили из хелицер и развернули стволы. Энгеран едва успел отшатнуться — внизу защелкало, с треском раскрошило верх фрамуги и оконного проема. Лицо обожгло секущими осколками, по щеке потекла кровь.
«Чем они лупят? Разрывными, что ли?»
— Даже не надейтесь их понять! Мы с другими людьми-то договориться не можем, а с раками — и подавно! Гуманизм не прокатит.
Он смог дать еще одну очередь, длинную, и услышал снизу сочный хряск упавшего яйца. Авангард гухьяков был в метре от окна. Энгеран отступил к двери, ведущей в комнаты, опустился на одно колено.
Где возникнет контур таза?
За входной дверью раздался частый стук маленьких твердых ножек и шуршание хвостов. Глухое бульканье воды в жаберных мешках. Мычащая перекличка.
Они гораздо умнее, чем кажутся. Атакуют с двух сторон.
Рухнула входная дверь.
Выскочил низкий черный силуэт с нашлепкой ранца на горбу. Прицел — короткой очередью — та-та-та! Силуэт припал к полу, потом вскинулся, забил хвостом, опрокинулся кверху брюхом.
Тут же шевелящаяся чернота закрыла оконный проем. Энгеран вышиб гухьяка вместе с окном, прежде чем тот проломил раму и стекло.
Другие разом ворвались в оставшиеся окна. Один неметко пустил очередь. Сверху градом полетели щепки, куски штукатурки.
Отбросив пустой магазин и вставив новый, Энгеран отпрыгнул в лабиринт квартиры. Пролетел короткий коридор, нырнул за угол; оттуда, развернувшись, прострочил над полом, чтобы достать приземистых врагов.
«Сколько у них зарядов на ствол? Сорок-пятьдесят, вряд ли больше… Кунла, дорогой, не приближайся ко мне. Убью».
Выметнулся, мигом взял ближайшего гухьяка на прицел, но застрекотало оружие тазов. Стукнуло так, что чуть не сшибло с ног. Энгерана отбросило, он зашатался; левое плечо вспыхнуло болью и онемело. Еле удержал буллпап одной рукой. Не целясь, осыпал коридор понизу — хоть как-то сдержать наступающих.
Голова поплыла, мир в глазах закачался. Где-то вдали, в сером мраке, топтались перевернутые тазы.
«Эх, а ведь меня задело. Плохо».
Следом искрой мелькнула мысль — они слышат. Мир тьмы, там важен слух. Звуки перезарядки, ритм дыхания…
«Сейчас ринутся».
Они решились. Первый смельчак появился, высоко держась на лапках и разинув хелицеры. А следом другие, больше не прижимаясь панцирями к полу.
Энгеран из последних сил устремился к тупиковой комнате. Захлопнул дверь, припал плечом, размазывая кровь, с натугой сдвинул щеколду. Добрая старая конструкция, сколько-то продержится.
Полная тьма. Пятясь вдоль стены, отошел в угол. Ох. Можно осесть на пол, спиной привалиться. Боль и слабость. Непослушной рукой едва смог нажать защелку и удалить пустой магазин. Взять с пола другой, от ручного пулемета. Чуть не выронил. Теперь — дослать патрон. Готово.
Кто-то таранил дверь, ударяя, будто кувалдой. Инструментами ломали дерево, подбираясь к засову. Разум рвался к разуму.
«Все. Конец. Загнали» — стучала кровь в ушах. Плечо под жилетом, грудь, рука стали горячими и мокрыми, а лицо почему-то похолодело.
Дверь распахнулась. В темноту комнаты хлынул обвал стучащих друг о друга твердых тел, скребущий шорох, булькающие всхлипы, мычание.
Лишь тогда Энгеран включил свой сюрприз.
Да, товарец желтой сборки. Но на раз годится.
Тридцать маленьких ламп, закрепленных под потолком с проводкой и миниатюрными видеокамерами, дали вспышку в комнате и коридоре, ослепив гухьяков нестерпимым, режущим, парализующим светом. Орава панцирных тел застыла, как моментальная фотография.
Разжав зажмуренные веки, Энгеран нехорошо улыбнулся, потверже упер приклад в подмышку и поднял ствол:
— Познакомьтесь с человечеством.
Горбатые бурые спины-щиты с роговым блеском. Выпученные глаза-шишки без зрачков. Крючья хелицер, разинутые жвала. Ранцы-наросты на лоснящихся ремнях. Черное оружие, грифельно-серые инструменты — узкие фашины из суставчатых стержней.
Разрушение находило их одного за другим.
Дыры в панцирях — раз, раз, раз. Визг рикошетов. Брызги синей крови, осколки колпаков. Стук лапок, бьющихся о пол. Льется кровавая вода.
Десять секунд, чтобы опорожнить магазин.
Чтобы подумать:
«Господи, что же я делаю?!»
Чтобы прокричать:
— Будем знакомы! Мы — хищники! Лучшие хищники на свете!
Я недаром вздрогнул…
Неделя в коме, семьдесят швов на теле. Как бороной!..
Шквал посещений блога, в первые сутки видео скачали пятьсот тысяч человек, сейчас счет просмотревших запись пошел на миллионы.
«Это настоящая сенсация. Однако редакция «Маэн Фрейнгорд» не давала такого задания. Данное расследование является частной инициативой самого…»
«Я в шоке. То, что происходит на экране, — чудовищно. Это должны видеть все!»
«Ученые не пришли к единому мнению. Доктор Криер утверждает…»
«Чушь! Этого не может быть. Видеожаба».
— Энгеран, — ласковый голос мягок и настойчив, — вы слышите? Будьте благоразумны. Мы все забудем — и эту сумасшедшую, и незаконное владение оружием. Выступите с заявлением, что вы инсценировали событие в погоне за славой. Пиар у вас уже есть, он останется с вами…
Как кошмар. Надолго. Навсегда.
— …мы поддержим эту версию…
Не загробный вздор.
Артем Белоглазов, Лев Жаков
Да в полымя
Посвящается пожарной охране — тем, кто идет в огонь.
Тем, кто побеждает его.
Посвящается пожарной охране — тем, кто идет в огонь.
Тем, кто побеждает его.
Игорь, нахмурясь, вертел маленькую детальку и никак не мог сообразить, куда ее девать. Разобраться без мамы оказалось не под силу: схема была сложной даже для него, пятиклассника.
— Лешка, иди сюда! — позвал младшего брата.
— Чево? — баском отозвался карапуз, сосредоточенно вырывая картонную страницу из книжки. Страница не поддавалась.
— Сюда иди, говорю!
Лешка приблизился вразвалочку.
— Глянь-ка. На картинку смотри, глупый! Видишь такую штуку? — Игорь ткнул пластмассовую фитюльку брату под нос.
Лешка грязными пухлыми ручонками взялся за схему парусника.
— Не-е, — протянул. — Не можу.
— А ты ищи! — Игорь сунул деталь в ладошку брата, а сам занялся приклеиванием мачты. Дело ладилось плохо: мачта не вставлялась в отверстие, клей не попадал куда надо. Под натужное Лешкино сопение Игорь возился с корабликом, забыв обо всем.
— Фу! — заныл вдруг брат. — Фу, кака!
— Не приставай, — пробормотал Игорь. Осторожно поднес измазанную клеем мачту к гнезду в палубе. — Сейчас я ее…
Лешка отошел, волоча за собой схему, зацепил нечаянно сваленные горкой детальки, и они с легким стуком посыпались на пол.
— Ты что делаешь! — рассердился Игорь.
Мачта покосилась в гнезде. Лешка от испуга заревел, попятился к столу.
Игорь отвлекся от кораблика и почувствовал неприятный запах, который уже заметил Лешка. Мальчик потянул носом: пахло дымом. Он побежал в кухню — плита была выключена. Игорь прошелся по квартире, принюхиваясь: нет, нигде ничего не горело. Но дымом тянуло все сильнее.
— Лешка, откуда пахнет? — Мальчик встряхнул зареванного брата. — Чуешь? Дым! Да успокойся ты!
Но Лешка только всхлипнул и рукавом вытер сопли.
— Не, — пробубнил он. — Кака!
Игорь подошел к входной двери. Уходя, мама заперла ее, а замок и снаружи, и изнутри открывался ключом; на всякий случай Игорь подергал ручку. Из щелей и замочной скважины тянулись синие струйки, они расползались в воздухе, таяли, оставляя после себя едкий запах. Игорь приподнялся на цыпочки и заглянул в глазок: на лестничной клетке плавал слоистый туман.
«Горим!» — понял мальчик.
Он бросился в зал и, подтащив к окну табурет, залез на него. Лешка, не понимая, в чем дело, хлопал слезящимися глазами и поворачивался вслед за братом.
— Кака! — твердил он, тыча пальчиком в сторону прихожей.
Игорь подпрыгивал, стараясь достать до верхнего шпингалета, однако дотянуться не мог. Вставать на подоконник было страшно. Мама запрещала: девятый этаж — не шутка, вдруг упадешь! И хотя упасть можно было только на балкон, Игорь боялся.
Лешка забился под стол: он кашлял и, хныча, тер кулачками глаза.
— Хватит! — прикрикнул Игорь. — Успокойся давай, а то маме расскажу, что ты плакал. Балкон вон открою, проветрим комнату — сразу легче станет.
Дрожа от сознания того, что делает нечто запретное, Игорь поставил ногу на узкий подоконник. Вцепился в задвижку, потянул на себя. Та не поддавалась. Поднатужившись, Игорь рванул ее — раз, другой… задвижка тяжело поехала вниз.
Мальчик слез на пол и отодвинул нижний шпингалет.
— Сейчас, Лешка, — ободрил брата. Потянул дверь, но она будто примерзла. Игорь схватился за дверь обеими руками и дернул изо всех сил. Захрустела бумага. Вдоль рам шла широкая желтоватая полоса — щели проклеивали на зиму, и ленту до сих пор не сняли.
Становилось жарко. У потолка стлался дым, на глаза наворачивались слезы, в носу свербело. Лешка плакал под столом, изредка кашляя.
Желтые капли физраствора с мерным стуком падают в трубку, словно тикают. Дура-муха, жужжа, бьется о стекло. За окном шумит улица; в приоткрытую форточку веет прохладой, и по ситцевой занавеске с дыркой в левом углу неторопливо ползают солнечные зайчики.
Там, где игла входит в вену, тепло и чешется. На тумбочке гладкие оранжевые шары — апельсины: пахнут, зверски возбуждая аппетит. Хочется есть — значит, проснулся. Значит, поправляюсь. И вообще — скоро буду здоров как бык, и душой, и телом. Не зря же я здесь, в больнице института психоневрологии.
Скрип двери. Поворачиваю голову и вижу Евгения Ивановича, за плечом доктора маячит Машка. Ну да, ни свет ни заря, а она уже тут — явилась к утреннему обходу. Опять заведет свою песню.
— Ну, как мы сегодня? — Врач прижимает большой палец к моему запястью, глядит участливо. Добрый доктор Айболит, всех излечит, исцелит.
— Да уж не как вчера.
А с позавчера, когда я ложку мимо рта проносил, и вовсе не сравнить. Диагноз привычный: физическое переутомление и угнетение нервных функций. Признаки налицо: потеря координации и внимания, замедление реакций, тошнота, слабость, ну и прочее. Вялость, заторможенность, сбои в моторике. Полный джентльменский набор. Едва ли — тьфу-тьфу и постучать по дереву — не функциональное истощение нервной системы. Но, по обыкновению, быстро иду на поправку. Капельницы, питательные растворы, тонизирующее плюс витамины кого угодно поставят на ноги. Вопрос времени. Меня так в два счета. Полежал недельку — и бодрячок.
— Это хорошо. — Доктор ласков и улыбчив, он задирает мне веко, всматривается. — А теперь покажите язык.
Послушно раскрываю рот. Мельком глянув, Евгений Иванович делает пометку в истории болезни.
— Заходите же, Мария Анатольевна, — обращается к Машке.
Но она, ясное дело, уже без разрешения присела на соседнюю пустую кровать. Глядит сосредоточенно, на худых острых коленях — вместительный пакет. Небось колбасы копченой притащила, сервелат, нет бы нормальную, краковскую. Но Машку разве переспоришь? «Далась тебе эта дрянь! Не бедствуем, чай». А мне, может, нравится.
— Как он, доктор? — спросила жена, кладя пакет на стол и нервно сжимая пальцы, будто у нее мерзли руки. — Сколько еще лежать?
— Ну… — Врач полистал историю. — Скоро на выписку. Думаю, пара дней постельного режима с соблюдением всех назначенных процедур, и можете забирать. Дома — хорошее питание, отдых. На природу съездите, в деревню. Очень способствует.
Он вышел. Машка тут же пересела ко мне на кровать, уставилась выжидательно.
— Что? — спросил я.
— Давай переедем? И доктор советует. Уволишься — и проблем нет. Квартиру продадим, купим домик… огород свой, хозяйство. Приставать никто не будет. Давай?
Жена ткнулась сухими губами в щеку. Я улыбнулся.
— Тоже тебя люблю, — шепнул на ухо. — А переезжать не стану, не уговаривай. — Обнял, забыв о руке с воткнутой капельницей. Игла дернулась, и я скривился от кольнувшей боли.
Машка заметила, бросилась помогать. Нет уж, лучше сам: такую неумеху, как моя жена, еще поискать. Хозяйство ей, домик — за коровой убирать надо; грядки пропалывать, поливать. Разве справится? Это она на словах бойкая.
Руку снова кольнуло: Машка пыталась вправить иголку.
— Погодь! — осадил я. — Аккуратнее, а то мимо пойдет. — Однажды, помню, чуть руку не разнесло. Если б сестра вовремя не заскочила, ходил бы с дулей на локте.
— Олежка, да что ты, давай я!
— Одеяло вон поправь. Иголку сам.
Машка надула губки, скуксилась, но одеяло поправила. От страненно уставилась в окно: подбородок в ладошки уперла, сидит. Обернулась через минуту.
— Так что? — спросила. — Дадут чего?
— В смысле?
— Ну… премию?
Опять двадцать пять. Сколько можно! Других тем мало? То деревня, то премия.
— Нет.
— Нет? Почему? Такой случай сложный! Я интервью начальника караула читала, там русским по белому: от деревянных домов хорошего не жди, кругом сюрпризы. В больнице вон лежишь…
— Я всегда лежу.
— Ну вот. А премию не дают.
— Да с чего ее давать?! — разозлился я. — Какая сложность? Обычная работа!
— Не ори на меня. — Машка всхлипнула. Поджала губы.
Черт, опять ссоримся.
— Извини, — я приподнял голову, посмотрел Машке в глаза: на ресницах дрожали слезы. Глаза у нее красивые, зеленые-презеленые. Ведьмовские. Кого хочешь очаруют. Но склочная иногда… ох. Прицепится к чему-нибудь — хуже репья. И кто ей о премии наплел? Ноет и ноет, объясняешь — не понимает. Премия на то и премия, что не всякий раз.
— Лежи, — Машка убрала со лба каштановую прядь. — Пусть — обычная, без премий.
— Ну и славно, — я откинулся на подушку. Слабость мерзко растекалась по телу.
— Но… Олег, Митеньке новую куртку надо, ботинки, велосипед он просил, за бассейн платить… — жена методично загибала пальцы.
Ее настойчивость умиляла — на сервелат, значит, хватает, на остальное — нет? Жадина ты, Машка. Цени, что есть.
— Начальник сказал — именные часы дадут.
Она аж подскочила.
— Какие часы? При чем тут часы? Премию они когда дадут?!
Я поморщился: вот ведь, а? — гнет и гнет свое. Махнул рукой: замолчи. Провод — прозрачная змейка, бегущая от капельницы к вене, — угрожающе качнулся.
— Нет у них лишних денег, Палыч и то наравне со мной в ведомости проходит. А уж ребята… Ты что, Машка? Совесть-то поимей.
— Ах, совесть?! — воскликнула женушка. — Это кому еще надо о ней позаботиться! В прошлый раз дали всего ничего, в позапрошлый вообще — только в газете написали! Солить тебе эти статьи и на обед подавать?! А Лаврецкий что пишет? Гад неблагодарный! Прямо помоями обливает! И если они не начнут платить нормально, я… я жаловаться буду! Ребенок раздетый ходит, но дворам где-то шляется, а отец по больницам бока пролеживает! Я из сил выбиваюсь, чтобы семью содержать!..
Все, Машку несло. Она плела такую несусветную чушь, такую ерунду, что сама устыдилась бы на трезвую голову. Ребенок у нее раздетый ходит, как же. Из сил она выбивается. Ну-ну.
Из коридора донеслись голоса — блеющий тенорок доктора и чьи-то грубоватые, с хрипотцой. Спорили, перебивая друг друга. Им вторило буханье сапог.
— …Евгений Иванович, да что вы, в самом деле! Никто его силком не потащит, — прозвучало от двери.
Машка заткнулась. Я узнал голос командира отделения — Палыча.
Снилась пустыня. Воздух дрожит знойным маревом, рубашка липнет к телу, постоянно хочется пить. Я глотаю теплую безвкусную колу, но она плохо утоляет жажду. Сухой и жаркий юго-западный ветер не приносит облегчения. Колючие песчинки секут лицо. Вокруг — людской водоворот. Меланхоличные верблюды и их настырные хозяева. Чумазые детишки. Пронзительное «дай! дай! дай!». Галдящие туристы. Камеры, фотоаппараты, бойкая торговля. Жуликоватые продавцы-арабы. Я стою у подножия громадных пирамид Хеопса и Хефрена и завороженно смотрю на сфинкса. Вечность с усмешкой взирает на толкотню внизу.
Прошлой весной мы с Ниной были в Гизе. Ливийская пустыня — песчаное море с гигантскими волнами-барханами — впечатлила жену, как и гробницы древних фараонов. Мы не вылезали из экскурсий.
Я гляжу на сфинкса, которому без малого пять тысячелетий, и чувствую свою ничтожность. Ветер усиливается; туристы испуганно кричат, тычут пальцами в горизонт. Там клубится тьма. Ветер вздымает раскаленный песок, закручивает грозными вихрями, швыряет в лицо.
Тьма накрывает меня…
Я закашлялся и проснулся. Вскочил, моргая, не сообразив еще, в чем дело. Да что ж ты, Господи… Горло драл едкий дым, глаза тотчас начали слезиться. Комнату заволокла сизая пелена; расползаясь бесформенными клочьями, она собиралась у потолка. Мерзко воняло горелой изоляцией. Духота стояла — будто в бане, когда плеснешь на камни ковшик-другой, и пар сразу обдаст с ног до головы. Утирая со лба пот, я быстро натянул штаны и босиком кинулся в прихожую. Замок нагрелся, жег руки; за стеной истошно, почти на грани истерики вопили, срываясь в захлебывающийся плач.
Нина уехала к родителям — считай, повезло. А я уж как-нибудь выберусь. Жена, конечно, звала с собой, уговаривала, но больше для проформы. Я не любитель ковыряться в земле; не белоручка, совсем нет, однако к природе равнодушен. Не мое это. Так что Нина поехала на тещину дачу одна.
Теща, заядлая огородница, души во мне не чаяла, заботилась, как могла. Урожай с четырех соток получался вполне себе: ягоды, фрукты. Тем и потчевала — и до свадьбы, и после. И бедным мальчиком никогда не называла. Хорошая у Нинки мать — золото, а не теща. А вот мои родители на свадьбу не пришли, ограничились телефонным звонком. Вроде как поздравили.
Чертыхаясь и проклиная все на свете, кое-как сумел отпереть дверь, рванул на себя — в лицо полыхнуло жаром. На лестничной клетке бушевал огонь, что-то искрило и потрескивало; огромный клуб дыма ворвался в прихожую, заставив отшатнуться. Путь вниз был отрезан.
Я навалился на дверь, чувствуя, как в животе — противно, скользко — ворочается страх, а сердце бьется загнанным скакуном. Глаза щипало, дым лез в рот, в нос, вызывая надсадный кашель. Угорю ведь! Ринувшись в зал, ухватил стул и с размаху запустил в окно: стекло разбилось, дым потянулся наружу. Густая муть в комнате прояснялась, от окна шел ток свежего воздуха. Я с присвистом дышал, вгоняя кислород в саднящие легкие.
Сквозь пелену бледным пятном проступало утреннее солнце — маленький желток в огромной глазунье дыма. Полдевятого, решил я, вряд ли девять. На улице невнятно орали; шум под окнами сливался в грозный, пугающий рокот прибоя, когда волны штурмуют скалистый берег и, так и не одолев громады утесов, с ворчанием идут на новый приступ. Слов было не разобрать, да я и не пытался. Крики и плач раздавались со всех сторон, гудели сирены.
Я слепо шарил по тумбочке, опрокидывая пузырьки, тюбики, флакончики и прочую косметику. Где же он?! Это — прямоугольное — что? Упаковка седуксена. «Если у вас бессонница, организм на взводе и не может расслабиться, а тревожные мысли не дают…» Ну как, злоупотребил? Выспался?! Наконец пальцы ткнулись в мобильник. Номер я помнил наизусть.
В том, что кто-нибудь давным-давно набрал ненавистное «01» и сообщил о пожаре, я не сомневался. Подтверждая догадку, за окнами рявкнул мегафон:
— …куация! — донеслось громовыми раскатами. — Выйти на балконы и…
Я звонил Сереге: редакция «КП» работает и по субботам.
Секунда, вторая… Долгие гудки в динамике. Томительное ожидание.
— …балконы! — надрывался мегафон.
— Давай, бери трубку! — повторял я как заклинание. — И не говори, что ты сегодня выходной!
— Газета «Комсомольская правда», здравст…
— Марина, это Лаврецкий. Виноградова к телефону, срочно! Пожар на Ленинском!
На том конце провода громко ахнули. Новость брызнула мыльным пузырем, мгновенно разлетелась пересудами. Я слышал, как в редакции кричали: «Виноградова, Сергея!» — и отвечали раздраженно: «Да нет его! Вышел куда-то. А кто спрашивает?» и «Пусть перезвонят!» Слышал взволнованное дыхание секретарши и готов был уже дать отбой, как где-то далеко крикнули: «Идет, идет!»
Ладонь взмокла, трубка норовила выскользнуть из пальцев.
— Слушаю, — произнес сытый и довольный Виноградов.
— Бери ручку и записывай! Ленинский, сто тридцать. Горит жилой дом, сильное задымление, и огонь тоже сильный. Материал отдай Закирову, пусть вешает на сайт, а ты звони на пятый, чтоб ехали с камерой!
— Погодь, Игорь, — довольство журналиста как рукой сняло, осталась привычная деловитость. — Это же твой дом!
— Да, и я не хочу, чтоб этот сраный пожарник вытаскивал меня и других! Задержи его, если сможешь. Натрави репортера с пятого!
Пот заливал глаза, я вытер лоб тыльной стороной ладони и метнулся в прихожую. Ботинки — на босу ногу, шнурки — на узел, покрепче. К черту бантики! Сорвать куртку с вешалки и заскочить в ванную, полотенце — под кран: обмотать голову и лицо. Оставить щель для обзора.
Проклятье! Я-то надеялся мирно дожить до пенсии, раз уж с молодостью не сложилось. Но сейчас… Меня затрясло. Спокойно! Без нервов! Выметайся из комнаты, пока не сгорел к свиньям собачьим!
Документы, деньги, что там еще? А, телефон! Распихать по карманам. Теперь — к балкону.
Открыть дверь никак не удавалось: шпингалет заело, и пальцы бессильно скользили по железке. В оконной раме торчали кривые осколки: хоть вытаскивай, хоть так лезть — по-любому изрежешься. Вот дерьмо! Зря разбил, при пожаре надо перекрыть огню доступ к кислороду. У-у, бестолочь, не сообразил! Делаешь, потом думаешь. А статейки, значит, писал. Я остервенело дергал ручку. Шпенек наконец поддался, поехал вниз.
Пал Палыч, здоровяк каких поискать, втиснулся в дверной проем. Не вошел, а именно втиснулся — с его-то комплекцией можно рельсы кренделем завязывать. И голову нагнул, чтоб не стукнуться о притолоку. Камуфляж расстегнут, в руках — краги.
— Тут, Олег? — прогудел. На лбу залегли складки, и перчатки тискает, аж вены взбухли. Лицо мертвенно-спокойное, тяжелое. Нехорошее лицо.
Я привстал. Да неужто опять?! И не лето ведь — апрель на дворе! Вот тебе, бабка, и Юрьев день — традиционное пожелание спокойных дежурств и сухих рукавов редко сбывается.
Начальник, увидев жену, насупил брови.
— Здрасте, — кивнул. В рыжей короткой бородке запутался солнечный зайчик, высветил серебряные нити. Наши бород не носят: спалишь запросто. А маску надевать? Одно мучение. Но Палычу, упрямцу, все нипочем. А виски у него… эх. И от возраста, и от боли — своей и чужой.
Машка вскочила, загораживая подступы. Черт бы ее… Прямо наседка над цыпленком. Мать-героиня.
— Что, с ума сбрендили?! Он же под капельницей! Два дня постельного режима!
За спиной Палыча переминались с ноги на ногу Андрей и Петр, тоже крупные, широкие в плечах — готовые к выезду.
— Горим, — сказал Палыч, глядя поверх Машки: она едва доставала ему до груди. Я приподнял руку с капельницей, в перевернутой бутылке оставалась четверть желтоватого раствора.
— Эти пожары как грибы после дождя! — завопила жена. — И везде — Олег!
— Ориентировочно взрыв баллона с пропан-бутановой смесью, — начальник ровным тусклым голосом докладывал ситуацию. — В квартирах между шестым и седьмым этажом снесло перекрытия и перегородки, вышибло наружную стену. Разрушения средние: весь подъезд мог взлететь. Еще у какого-то автолюбителя целый склад был — масло, бензин. Вспыхнуло моментально. Как нарочно, рванул стояк с бытовым газом: трубы полопались, огонь вырвался на лестничную клетку и быстро распространился, захватив оба этажа и половину…
— Слышь, Олег, по-серьезному горим! — Андрей, молодой, запальчивый, шумно сглотнул. — Жилой дом, многоквартирный. Сколько мы без тебя вытащим?
— Да вы что? Соображаете вообще?! Он с прошлого раза не оклемался! — Супруга раскраснелась, потрясая сжатыми в кулачки руками, наступала на Палыча.
Я попытался схватить ее за край юбки, но не успел.
— Хватит, Маш, я нормально себя чувствую. Просто режим…
Она подпрыгивала перед начальником, точно моська перед слоном.
— Третий номер, — пробасил Петр. — Дежурные расчеты высланы, «Скорая» подъезжает, милиция. Двадцать четыре машины отрядили плюс мы. Девять этажей, елки-палки! Ни хрена себе свечка! Ты думай, Олег, крепко думай.
— Мы-то одни — тьфу, ноль без палочки! — выкрикнул Андрей.
Это он, конечно, преувеличил. Но что правда, то правда — бойцы спецотделения, цель которых не тушить, а спасать, не лезут вглубь, в ревущий ад, где обваливаются перекрытия и рушатся стены. Бесполезно. Им, вооруженным и защищенным не лучше рядовых пожарных, не продержаться в огненной стихии и нескольких минут, В ад спускаюсь я — Феникс.
— Молчи, — одернул его Палыч. — Олег, без тебя туго придется, сам понимаешь: три этажа в огне, плотное задымление. Дом шестьсот шестой серии, с пустотными перекрытиями. Боюсь, жертв много будет, не дай бог, до крыши полыхнет. Расчеты в пробках стоят: дачники с утра на огороды свои, будто лемминги, мигрируют. И сообщили поздно. Нам твоя помощь — позарез! Ты как, в порядке? Выздоровел? — он с надеждой смотрел на меня.
— Ничего не выздоровел! — окрысилась жена. — В реанимацию бы еще приперлись, ума хватит!
Командир уперся взглядом в стоящую напротив — руки в бока, брови нахмурены — Машку. Светлые, почти прозрачные глаза смотрели не мигая. От крыльев носа к уголкам рта пролегли жесткие складки, бородка топорщилась — шерстью на собачьем загривке. Когда Палыч бывает зол и разносит сотрудников в пух и прах, глаза его становятся двумя ледышками, а сам он напоминает великана и истребителя чудовищ Тора. И кресло Палыч не просиживает: дыхательный аппарат за спину, маску на лицо, ствол в руки — и вперед, в самое пекло. Ведет за собой отделение. Это если без меня, со мной — иначе. Но когда я заканчиваю, товарищи продолжают, и командир первым ныряет в огненную круговерть. На поясе — пожарный топорик, карабин; из ствола брызжет тугая струя воды. Сзади толстыми змеями пульсируют под давлением напорные рукава. Чем не громовержец со своим боевым молотом?
Жена невольно отступила, но, пересилив себя и, видимо, специально накручивая, взвизгнула:
— Никуда он не пойдет! Два дня лежать надо. Олежка, да скажи им! Или я врача позову? Он объяснит, втолкует этим…
— Позови.
Сосредоточенно кивнув, Машка выбежала из палаты. Палыч сник.
— Ты че! — Андрей подвинул начальника. — Нам на точке нужно быть, вся газовка давно там, а мы — к тебе! Время теряем. А ты! Да я тебе щас!..
— Молчи, он лучше знает. — Палыч поймал вспылившего молодца за локоть. — Пойдем, огонь ждать не станет. — Обернулся на полпути: — Поправляйся, — бросил хмуро.
Я чуть зубами не заскрипел: третий — повышенный! — номер вызова, газодымозащитники на месте, операция по тушению уже началась, а мое звено — мое, Палыч — формальный руководитель — делает крюк и едет в больницу, рискуя тем, что за опоздание им здорово намылят шею. Да и служебное расследование… Но командир прав — без меня «спец» превращается в обычное отделение. Ни выучки у меня, как у Палыча, ни богатого опыта, даже образование заочное, и синий диплом института противопожарной службы получен год назад. Я не профи, но отделение сформировано под меня. Когда я работаю — все они на подхвате. И дело тут не в квалификации.
— Ребята, подождите, — я сел, осторожно выдернул иглу из вены. — Одежда за дверью, бросьте кто-нибудь.
— Вот это правильно! — обрадовался Андрей. — Боевка твоя в машине. Собирайся.
Петр сгреб с вешалки джинсы и рубашку, свитер — кинул на кровать.
Преодолев слабость и ругая непослушные пуговицы, я оделся. Стоило начать двигаться, как закружилась голова.
— Молодец! — Андрей хлопнул меня по плечу. Я пошатнулся и схватился за спинку кровати, перед глазами поплыли сверкающие точки; в ушах звенело.
— Эй, полегче, — начальник оттер самого молодого из команды в сторону. — Видишь, чумной.
За дверью застучали каблучки, и в палату, таща за собой встрепанного, с очками набекрень, доктора, вбежала Машка.
— Олежка! — закричала, мгновенно сообразив, что кчему.
— Вы что? Что вы?! — Врач, поправляя очки, пробивался ко мне между вставшими в проходе Палычем и Андреем. — Олег, вам нельзя! Курс реабилитации не закончен, ваше якобы улучшение — обманчиво. Лечение следует довести до конца! Непременно.
— Знаю, — оборвал я его. — Вколите что-нибудь ядреное, а вечером я вернусь, обещаю. Ну, или принесут, — пошутил через силу. — И проваляюсь хоть неделю.
— Не смейте! — завизжала Машка, кидаясь на дежурного врача, но Палыч легонько придержал ее за плечи. Жена билась в руках начальника, как синичка у кошки в лапах. — Не пущу! Не пущу! — кричала, заливаясь слезами.
Евгений Иванович с сомнением глядел на меня, мялся, теребил ворот халата.
— Что, бумагу подписать? Под свою ответственность и так далее? Давайте.
— Олег, вы не понимаете. Нужно строго соблюдать режим, иначе…
— Слушай, дядя! — грубо перебил Андрей. — На Ленинском высотка горит! Там народу — тьма!
Доктор побледнел.
— На Ленинском? Какой дом?!
— Коли ему чего надо. Быстро! — Петр развернул врача и толкнул в коридор. — Бегом!
— Вылазь! Да вылезай же! — звал охрипший от дыма Игорь. Брат под столом плакал и мотал головой, забившись к самой батарее.
— Глупый, нужно спрятаться! Я читал! Нос и рот тряпками обмотать. Ну! Иди сюда! — Игорь махал перед носом карапуза полотенцем, но Лешка только размазывал слезы, часто-часто моргая.
Игорь опустил руки: вытащить брата силком не получится, известно по опыту — уцепится за ножки, да еще брыкаться начнет. Мама и то не всегда могла оторвать Лешку.
— Я маме пожалуюсь! — в отчаянии заорал Игорь. — Она тебя заругает! Понял? И отшлепает. Потому что я старший и меня надо слушаться!
— Не, не! — Лешка заревел в голос и пополз к брату. — Я буду…
— Вот так-то, — сказал Игорь, накручивая ему на лицо мокрое полотенце. Получилось неважно — криво-косо, концы болтаются, того и гляди сползет. Зато Лешка успокоился, даже обрадовался чему-то. Уставился на брата, как бы спрашивая: «А дальше?» На светлых ресницах повисли слезинки.
Отведя братишку в ванную и усадив под раковину, Игорь вернулся за покрывалом. В комнате почти ничего не было видно от дыма; мальчишка на ощупь сдернул покрывало с кровати и побежал в ванную. Заперев дверь, сел на корточки и принялся запихивать ткань под низ, затыкая щель. А после облил водой.
— Ну вот, — Игорь нырнул под раковину, обнял Лешку, притягивая к себе. — Теперь будем ждать маму.
У крыльца, игнорируя правила, ждала «Газель» — автомобиль быстрого реагирования, маневренный, с форсированным движком, самое то для нашей группы. Палыч, видать, нутром чуял — соглашусь, иначе б отправились на машине ГДЗС. Пока я в лежке, отделение выполняет уставные обязанности.
Палыч и Андрей запрыгнули в салон, где сидел Генка; мне помог забраться Петр. Я втиснулся между Палычем и Генкой, одно место напротив пустовало. Костя, водитель и по совместительству медик, включил мигалку и, ударив по газам, выехал со двора. За территорией больницы добавил сирену.
Сердце тяжело ухало, подскакивая литым, резиновым мячиком; колени дрожали. Спокойнее, Олег, нервничать будешь завтра, в койке. Соберись.
Ребята по очереди надевали боевку. Разумеется, боевую одежду полагается надевать в части, но… запах гари — то еще удовольствие. От него не избавиться: стирай не стирай — пропитывает насквозь.
— А Шурик где?
Андрей с Петром развалились на сиденье, насколько позволяло пространство. Обычно они теснились там втроем.
— Да где-то, — зло бормотнул Палыч. — Не о том думаешь. На такую зарплату и я бы ушел!
— Что, правда? — На веснушчатом круглом лице Андрея проступило удивление.
— А вот хрен! — начальник сунул под нос Андрею кулак.
— Шестьсот шестая серия. — Генка катал желваки на скулах. — Пустотные перекрытия… огонь вылезет где угодно.
— Опять дурость чья-то! — багровея, рявкнул Петр. — Дачники хреновы! Газовые баллоны в квартиры тащат. У него утечка, а он, сука, не чует! Надрался в хлам — и в кровать с сигаретой! А сосед-недоумок бензин в кладовке хранит!
— Заткнитесь все! — не выдержал Палыч.
Спустя две-три минуты машина вырулила на проспект.
— Поднажми, — велел начальник. — Время.
Костя, и до того гнавший не слабо, кивнул, вдавливая педаль до упора. Двигатель взревел не хуже разъяренного тигра, но за воем сирены его почти не было слышно.
Я молчал, копил злость, чувствуя, как отступает проклятая слабость, как в груди ходит туда-сюда поршень сердца: электрический импульс в ткани миокарда, сжатие — систола предсердий, пауза, систола желудочков. Давление возрастает. Открываются клапаны легочного ствола и аорты: выброс крови. И расслабление — диастола.
Выучить новые понятия и термины нетрудно: кроме бесед с врачами, заняться в больнице нечем.
Ритм сокращений повышается, увеличиваются сила и частота. Я готовлюсь к встрече с огнем.
— Чего бледный как смерть? Перетрухал, что ли? — Генка ткнулменя в бок. — Мамку позвать? У-у, малахольный!
Палыч, Андрей и Петр, недолго думая, присоединились:
— Размазня!
— Слюнтяй!
— Заячья душонка!
Они выкрикивали оскорбления мне в лицо. Издевались, как могли. Я опешил: обида комом встала в горле. Наконец сообразил.
— Решили старое помянуть? — криво ухмыльнулся. — А если глаз вон?
— Ну… — Генка пожал плечами. — У тебя ж срок не подошел. Мы тебя, считай, готовим. Настраиваем. Вдруг что не так? Вдруг не сможешь, а?
— Смогу, — буркнул я. — Не боись.
На первых порах, как Палыч устроил меня в часть, у нас был особый, известный лишь посвященным ритуал: меня дразнили. Доводили до красного каления. До бешенства и желания набить морду.
На каждом боевом выезде. Каждом выходе. Каждом задании.
Я сам попросил об этом. Так было легче.
Мы ехали через весь Ленинский, иногда вылетая на встречку и напрочь игнорируя светофоры. «Газель» зверски подкидывало, но КИПы и пожарно-техническое вооружение, закрепленное в отсеках, держались, точно влитые. Ничего не гремело, хотя трясло просто адски. Костя гнал как сумасшедший, точно пилот болида на «Формуле-1». Истошно ревела сирена, автомобили так и шарахались в стороны.
— Дорогу, идиоты! — Костя матерился злым шепотом. Палыч напряженно сжимал рацию, все прислушивались к сообщениям диспетчера.
— …пока не удалось локализовать пожар. Огонь перебросился выше — на девятый, на восьмом пламя вырывается из окон. Горит преимущественно со двора. Верхние этажи отрезаны: огонь на лестнице в обоих подъездах. Дым идет завесой. Лестничный пролет второго подъезда завален обломками, расчистить невозможно. Жильцы снизу покинули квартиры, эвакуация с горящих этажей затруднена. К зданию направлен коленчатый подъемник и поисково-спасательные отряды.
Палыч отрубил общую связь и по мобильнику связался с начальником караула нашей части.
— Сколько народу в доме?
— Хватает! Суббота же: спали они.
— А внутри?
— Не знаю. Четыре звена газовки ушли на разведку, пока шестой зачерняют. Где взрыв был — там вообще кошмар: огонь стеной прет! Наверх не пробиться — завал! С автолестниц работаем.
— Кто старший РТП? — спросил Палыч.
— Демидов. Скоро вы?!
— Подъезжаем.
Начальник отключил телефон.
— Плохи дела. Раз сам на объект прие… — окинул нас суровым взглядом. — Чего кривитесь? Демидов — толковый мужик. Ну, грубоват, что с того?
Ну, полковника Ефремова из управления подсидел, подумал я. На пенсию раньше срока отправил. Что с того? Петр с Генкой отмолчались; Андрей по молодости был не в курсе.
— Быстрее, Костя! — попросил хмурый Палыч, но водила и так выжимал из «Газели» максимум. К счастью, обычный для субботы поток дачников, прущих за город, слабел, и мы неслись по Ленинскому без задержек, словно какой-нибудь экспресс. Правда, на перекрестке едва не попали в аварию и только чудом увернулись от одного придурка, который решил, что самый умный, — а может, не обратил внимания на сирену — и выскочил наперерез.
Мы дружно чертыхнулись и помянули родственников дегенерата до седьмого колена. «Газель», заметно накренившись, наскочила правыми колесами на тротуар. От пронзительного гудка заложило уши, прохожие бросились врассыпную. Костя налег на руль, и, на пару сантиметров разминувшись со столбом, мы помчались далыше.
Дым увидели еще за два квартала.
На заставленном вдоль и поперек балконе места почти не оставалось: сбоку шаткой пирамидой нависают ящики для рассады, пол загромоздили банки, у перил красуется продавленный ортопедический матрас. Давно бы выкинуть, да все некогда. Из-под матраса торчали сломанные лыжи, заплесневевший кирзовый ботинок и пара струганых досок, которые предназначались для книжных полок. Но времени на полки не хватало, и жена приобрела их в магазине, а доски так и лежали.
Дым окутывал здание ядовитым облаком, но дышалось здесь легче: ветер налетал порывами, относя гарь в сторону. Солнце спряталось, небо набрякло тучами; упали редкие капли. Чуть посвежело, но дождь так и не начался. Холодный воздух отрезвил, привел в чувство. Может, и напрасно: от диких, отчаянных криков мне стало дурно. Наверное, так кричат звери, угодившие в капкан.
Я втиснулся между старой стиральной машиной и заваленной хламом бочкой; от нее, различимый и сейчас, в горьком чаду, шел неприятный кислый дух. Теща под Новый год привезла: тебе, Игорь, квашеная капуста весьма и весьма полезна — витаминчики, минеральные вещества. Кушай. Тьфу, видеть эту капусту не могу! Что морскую, что… Понятно: витамины. Но когда из года в год, через силу — организм требует, Игорь! Давай-ка уж, за маму и за папу. За брата, который тебя дядей зовет и на «вы».
Я неосторожно задел клетку давным-давно умершего хомячка, и она с дребезгом покатилась под ноги. Нервно выругался, стравливая подступившую истерику. Сколько барахла может скопиться у человека за два года! Паника отпускала. Дым из комнаты вытягивало в разбитое окно, но казалось, он не убывает. Зря стекло раскокал, дурак: сильнее ведь разгорится.
Я перегнулся через перила и, закашлявшись, отпрянул: из окон подо мной взвихривались грязно-серые, мутные столбы с оранжевыми сполохами, тут и там мелькали языки пламени. Между шестым и седьмым этажами второго подъезда зиял огромный пролом, оттуда валил жирный дым. Ох и рвануло… Газ?! Из-за таблеток я спал как убитый. А горит-то!.. Началось на шестом и перекинулось вверх? И везде — огонь, будто разом полыхнуло. Тем, кто внизу, не позавидуешь. Что называется, полный абзац.
Видимость почти никакая. Лишь когда ветер рассеивает хмарь и в наводнившем воздух пепле образуется просвет, можно различить, что же происходит. От этого становится еще страшнее.
Народ стоял на подоконниках, и на балконах тоже немало — в пижамах, халатах, редко кто в нормальной одежде, — все звали на помощь. Махали руками, орали благим матом; задыхаясь, жались к перилам. Совершенно обезумев, карабкались сквозь огонь по водосточной трубе и с визгом, не вытерпев адской боли, отпускали руки… Плач, жалобные вопли и рыдания терзали уши. Слышать их было невыносимо. Какой-то толстяк с седьмого в пылающей одежде сиганул вниз: психика не выдержала. Он предпочел умереть сразу, чем мучиться, сгорая заживо.
В горле першило, по нему словно наждачкой прошлись. Я прижимал полотенце ко рту и старался дышать медленно и неглубоко, хотя в голове уже звенело от недостатка кислорода. Ветер усилился, сначала я жадно глотал воздух — про запас, а затем прильнул к ограждению: неистребимая журналистская привычка быть в курсе — как болезнь.
Во дворе, сверкая проблесковыми маячками, сгрудились пожарные автомобили и спецтехника: две автолестницы, подъемник, машина связи. Красные, квадратные, они напоминали игрушечные. Глупое сравнение в моем положении. Люди — сущие пигмеи, бегают, галдят, матерятся. Однако видно: не бестолково, каждый занят делом.
Тушение разворачивалось полным ходом: на автолестницы проложили рукавные линии и заливали огонь на шестом и седьмом этажах. Ввысь, к затянутому тучами небу, взмывали клубы пара. С тех же лестниц снимали людей: маневрировали, подводили к балконам и окнам, выносили на закорках тех, кто не мог двигаться. Кто мог — спускался самостоятельно. Эвакуация шла медленно, за раз не больше одного-двух человек. Допустимая нагрузка на лестничные колена, чтоб ее.
Там, где было не подъехать, жильцов вытаскивали, используя штурмовки. Цепляли крюком за балконы и поднимались наверх, образуя живую цепочку, по которой и передавали людей. Жуткий акробатический номер, упасть — раз плюнуть. И кто-то действительно сорвался. Не один человек — двое, И третьего за собой утащили. Толпа, скопившаяся за цистернами и гидрантами — ближе не подпускали милиционеры, — взвыла от ужаса.
Разворошенный муравейник внизу, а приглядись — четкий порядок. Я знаю: у пожарных на любой случай найдется инструкция. Вдоволь пообщался с начкарами и рядовыми бойцами, статьи надо строить на реальных фактах. Все регламентировано и расписано по буквам, но, как рассказывал один тушила с приличным стажем, иногда приходится нарушать устав. Всего предусмотреть нельзя.
Я щурил глаза, выискивая в толпе Серегу Виноградова. Спецкоры и репортеры сновали туда-сюда, целились камерами: общий план, крупный, врачи у «Скорых», погорельцы. Где же телевизионщики «Пятого канала»? Не вижу синего микроавтобуса… хотя во-он там вроде он. Да нет, точно. Успел ли Серега договориться насчет…
С проспекта, завывая сиреной, ворвалась по раздавшемуся коридору красная с белой полосой на боку «Газель». Визжа покрышками, затормозила рядом со штабным автомобилем, откуда управляли действиями пожарных. Из нее прямо на ходу выскочили двое; в том, что был без шлема и в расстегнутой куртке, я с содроганием узнал Олега. Не узнал даже — далеко слишком, шестым чувством определил.
Прибывшие торопились к подъезду: впереди — орел Николаев. Темно-серые костюмы, ранцы на спине: прямо космонавты. Герои, ма-ать… К ним, прорвавшись сквозь оцепление, устремился молоденький, худой как палка, репортер. Договорился Виноградов, успел, отметил я с удовлетворением. Однако Николаев даже не потрудился соблюсти приличия — на глазах у всех, при включенной камере наотмашь рубанул по микрофону, отпихнул беднягу и… исчез. Рослый пожарник, бежавший следом, с угрозой замахнулся на оператора, и вся банда скрылась в подъезде.
Этих парней я изучил как облупленных, статей исписал — не перечесть. А толку? Мерзавец Николаев — супермен, мать его! — как работал, так и продолжает. Спасатель-убийца! Пожалуй, более точного определения не подобрать. Когда наконец люди прозреют? Поймут, что избавление такой ценой не лучше смерти? Хотя когда огонь жарит пятки, не до раздумий — жить, только бы жить, плевать, что на десять лет меньше! А если на двадцать?! Если теряешь не взрослые годы — детские?! Четверть века, спрессованную в один миг! И вся жизнь исковеркана!..
Во двор залетели на всех парах, развернулись с визгом шин и тормозных колодок, разукрасив асфальт черными полосами. Палыч распахнул дверь и, не дожидаясь, пока «Газель» остановится, выскочил. Я за ним. Грудь ныла, спину покалывало. До нестерпимого зуда не дойдет, однако свербит и свербит. И не почешешь! В животе копилась пустота, мышцы напряглись, и кровь пульсировала в жилах — часто, тревожно. Повинуясь барабанщику-невидимке, который выстукивал ритм, все убыстряясь и убыстряясь. Знакомое чувство.
Окружающее смазалось, готовясь замереть совсем, замедлиться настолько, что секунды растянутся на минуты, а в пограничной зоне — на недели, месяцы, годы. И наоборот.
Как это ни печально, для кого-то — наоборот. Я не спасаю стариков: кто поручится, сколько им осталось? Только детей и взрослых, не разменявших полувековой рубеж. Крайняя граница — шестьдесят. На меня молятся и осыпают меня бранью, мне дарят цветы и плюют вслед. Я — кумир и палач. Что лучше? Мне ничего не нужно, ни славы, ни денег. Мне не стать нормальным, не отказаться от своего бремени. Не смогу, не выдержу. Зная, что в силах помочь, не пройду мимо чужой беды. И — косые, мрачные взгляды, злой шепоток. Ненависть. Иногда — очень редко — признательность.
За что, Господи? За что-о-о?!
Отведи чашу сию, от них отведи! Я не могу не спасать! Я не виноват, что они стареют!..
Митьку дразнят птенчиком, жена закатывает скандалы. Раньше она была не такой, но ведь любит, я вижу. Наверное, это подвиг — любить выродка.
Куртку застегивал на ходу. Маска противогаза: резина стягивает волосы на затылке. Шлем. Перчатки. Мог бы и не надевать — хоть голышом в огонь. Эффектно? Еще бы! И глупо. Долго не продержусь, и не стоит — ради чего? В доме пыль-грязь-копоть, битое стекло, щепки, арматура. Удушливый дым. И это меньшее зло. Каждый раз — обязательно! — съемка, интервью, досадные вопросы. А этот несчастный? Игорь? Вечный укор и проклятье, самый «старший» из всех. Не повезло — единственное, что я выдавил, разом превратившись из гордого Феникса в мокрую курицу. Ошарашенные родители молчали. Я зажмурился, надеясь, что мне хорошенько набьют морду. Нет! Они в ступоре глазели на бывшего сына. Бывшего — иначе и не скажешь. «Сволочь», — тоскливо процедил отец. Мать заплакала. Я отвернулся и, как оплеванный, побрел к машине. В тот раз я вытащил семерых, а после Игоря — уже никого. И родственники погибших не стремились отправить меня за решетку.
Я помнил Игоря, помнил, как он назойливо лез ко мне с микрофоном. Да, этому журналисту я не мог отказать. А он пользовался, внаглую — копал что-то, расследовал, писал обличающие статьи. Взрослый угрюмый мужик, зацикленный на обиде и желании отомстить.
Каким он был ребенком, я почему-то забыл, а других и подавно. Все они слились в одного кошмарного младенца с лицом дряхлого старика. Кое-кто из них докучал мне время от времени, это было неприятно, но терпимо. Я вымученно улыбался и просил прощения, вместо того чтобы заорать: «Иди к черту, дурак, и наслаждайся жизнью! Если б не я, твой обугленный труп давно закопали на кладбище!» Но я молчал.
Ясно, благодарности они не испытывали. Как и больные гангреной к хирургу, который ампутировал им ногу или руку — спас и сделал инвалидом. Но ведь лучше жить, чем сгореть заживо? Три, четыре, в крайнем случае …наддать лет — велика ли плата? Я снова и снова переживал ядовитые, желчные вопросы.
«Скольким детям вы испортили жизнь? Неужели вас ни разу не мучила совесть?»
Совесть? Да разве у меня есть выбор?!
Наперерез выбежал какой-то зачуханный репортеришка. Вырос грибом-поганкой. У-у, мразь. И где их только берут? Я надеялся, что слава Феникса — так окрестил меня один высокоученый идиот, а кретины из масс-медиа радостно подхватили — давно растворилась в других популярных скандалах. И право задавать вопросы принадлежит исключительно «крестникам». Каждый раз надеялся. Зря. Репортер бойко затараторил многажды повторенное и говоренное. Оператор, такой же плюгавый, взял нас в прицел камеры. Меня с пеной на губах распинали на столбе общественного мнения. Убогий репертуар журналистов не блистал новизной: вопросы с подковыркой, навешивание ярлыков, ехидный, панибратский тон. Я был сыт этим по горло.
— На Ленинском проспекте горит девятиэтажный жилой дом. — Бледный, с неопрятными длинными волосами, — и впрямь поганка! — репортер загородил мне дорогу и бубнил не переставая. — И вновь известный спасатель Олег Николаев приехал вызволять людей из огня. Как всегда, он бодр и весел, как всегда, его не тревожат мысли о том, что своими действиями он отбирает у людей годы жизни. Пять, десять, а то и — страшно подумать! — двадцать лет! Вдумайтесь в цифры! Сколько за это время можно было бы сделать! Прочувствовать! Пережить! Но Николаеву все нипочем, ему плевать на людей, на конкретных людей — он просто и грубо делает свою работу, заявляя, что выполняет долг перед человечеством! А ведь он даже не профессионал. Вместо того чтобы держаться от пожаров подальше и предоставить спасение людей тем, кто действительно в этом разбирается, Николаев упрямо лезет в пекло! Олег, не скажете ли нашим телезрителям…
Я грубо оттолкнул руку с микрофоном — цифра «5» на картонном ободке, — который он сунул мне прямо в нос. Врет и не краснеет: десять и двадцать лет! Любят брать исключения. Конечно, три-пять — разве сенсация? Был бы автомат — пристрелил бы гниду, хотя… могу и по-другому. Должен понимать, чем рискует. Но знает, подлец, — не трону.
Ритм, звучавший во мне, взвился стремительным броском — аллегро! престо! престиссимо! — и оборвался. Хлопок. Тишина. Так истребитель преодолевает сверхзвуковой барьер. Я «включился». Спустя мгновение вернулись звуки — медленные, журчащие. Лицо щелкопера стало неподвижным: театральная маска с прорезями глаз и рта. Рот закрывался — плавно, тягуче, будто через силу.
Пожарные расчеты снимали людей с шестого этажа: ребята двигались как в замедленной съемке, нехотя шевеля руками.
Ускорение нарастало: полураздетые жители замерли, ветер не трепал их одежду; языки огня лениво взметались и опадали — красивое, гнетущее зрелище. Им нельзя не любоваться, и не ужасаться ему нельзя. Огонь, многорукое, жадное чудище — враг. И никогда — ни за что! — не станет другом. Никому, слышите? Нельзя приручить врага, можно только уничтожить.
Ученый болван зря назвал меня Фениксом — я ненавижу огонь и боюсь его. Боюсь, что когда-нибудь… Но об этом лучше не думать. По крайней мере, сейчас.
Я ускорился — раз этак в пятнадцать. Стометровку за секунду? Без проблем! Правда, если бегом. Время привычно остановилось: моментальная фотография, стоп-кадр, на котором движется лишь один персонаж — я. На самом деле все гораздо хитрее: я не ускоряюсь физически, организм работает по-прежнему, но вокруг возникает слой быстрого времени. Эллипсоид, полтора на два с половиной метра — это если измерять снаружи. Изнутри он больше, что связано с уменьшением кванта действия h.
Когда-то я пытался разобраться в дебрях физики, осилить мудреные формулы, теории и постулаты, но сколько ни корпел над учебниками, вынес только одно: мой случай — прямое доказательство существования неоднородного пространства-времени и изменения кванта действия, иначе — постоянной Планка, которая вовсе не постоянна.
Переход оттуда сюда напоминает пробой. Напряжение копится, копится и… Эмоциональный накал, стресс, вызванный внешними факторами, искусственно — медпрепаратами либо усилием воли, — вот спусковые крючки. Курок взведен, боек ударяет по капсюлю: ударная волна расширяющихся газов. Взрыв! Пулю выбрасывает из ствола. Будто продавливаешь упругую мембрану… Сопротивление велико, но ты упорно давишь, давишь, и оно резко падает. Ты — в другом временном потоке.
На меня это никак не влияет — я встроен в систему, движусь и существую вместе с ней, ее процессы подчинены тем же законам, что и в изначальной. Ускорение — лишь разница между потоками. Мир вне быстрого слоя я воспринимаю как статичный: замершее, сонное царство. Для наблюдателей же я смазываюсь в мелькающую тень. Субъективное ощущение времени, мое и их, одинаково. Но если сравнить объективное… вспомните, пусть они и не к месту, релятивистские эффекты.
По идее, размеры и масса — если наблюдать со стороны — должны уменьшаться пропорционально большему количеству времени, но что-то теория не срастается с практикой.
Еще менее понятно, как это вообще достижимо. Путаные объяснения медиков и ученых маловразумительны. Якобы мутировавший ген переключает гипофиз в иной режим работы. Его средняя доля начинает в избыточном количестве вырабатывать гормон… э-э… трудно запомнить заковыристые латинские названия. Вдобавок происходит изменение гипоталамуса, что отражается на нейросекреции и в итоге — на функционировании задней доли гипофиза. Физиологическое значение комплекса образующихся гормонов исследователям пока неясно. Однако нет сомнений, что они действуют на нервную систему, и получается… Далее, чтобы не впадать в антинаучную ересь, доктора и профессора разводили руками. Мол, при нынешнем уровне науки обосновать нереально. Работает ведь? Что еще?
Не знаю, не знаю. Химия, конечно, влияет на физику, но чтобы так?..
На балконах девятого этажа — никого, один я такой невезучий. Нет бы к теще поехать или прекратить глотать снотворное. Глядишь, и удрал бы, пока не разгорелось. Я до рези в глазах всматривался вниз, гадая, как скоро сюда доберутся пожарные.
— Эй! — размахивал руками, стараясь привлечь внимание.
Как назло, одна автолестница стояла на углу, а другая — у второго подъезда. Подъехать ближе мешали деревья, и ряд квартир с правой стороны дома выпал из зоны контроля пожарных, пусть и на время. Мне вообще редко везло в жизни, а по-крупному так вообще однажды.
Ждать, когда в комнате уже трещит, пожирая обои, огонь, было невыносимо. Накатило хорошо знакомое чувство беспомощности, осознание безвыходности. Сделать ничего нельзя, и единственное, что от тебя требуется — положиться на кого-то, доверить принимать решение другому. От этих людей будет зависеть твоя судьба, и ты слепо подчинишься. Выбора нет.
Неприятное, скользкое ощущение. Оно поселилось в груди еще с интерната и долго, долго не уходило. До того самого дня, до их встречи с Фениксом.
Предаваться воспоминаниям на пожаре — дело, конечно, важное и нужное, шепнул язвительный внутренний голос. Иди к черту! — огрызнулся я.
Районная соцслужба на Стачек, восемнадцать, третий подъезд, четвертый этаж. Я часто бывал здесь — на приеме у специалиста. Учеба в университете близилась к концу, и Татьяну Матвеевну очень заботило, куда я устроюсь. Пожилая добрая тетка — пиджак на груди едва сходится, в детстве на такой хорошо плакать, — Татьяна обзванивала биржи труда и носилась по знакомым, бездетным, как и она, одиноким старушкам, которым не на кого излить таящиеся в душе запасы нежности.
Я вышел покурить: болтовня Кокиной утомляла. Обитая коричневым дерматином дверь тяжело хлопнула, подтолкнула в спину. Слишком мощная пружина. Для меня. Ничего, как говорят врачи, тренировки и еще раз тренировки. Провались оно все…
Я щелкнул зажигалкой, затянулся; пряный дымок щекотал горло. Мне нельзя курить, и поэтому я курю. Назло.
Шаги по лестнице — легкие, будто идет кто-то невесомый: фея или… На площадку поднялась девушка, болезненно-хрупкая, с короткими светлыми волосами. Я угадал — фея.
— Мужчина, не подскажете, где отдел социальной помощи?..
Сигарета в пальцах дрогнула. Это мне? Я — мужчина?
— Сюда, — внезапно охрипнув, я шагнул в коридор, открыл дверь и придерживал, пока девушка входила. Силенок-то у меня побольше будет.
— Спасибо, — она смутилась, опустила взгляд. Влажный блеск глаз, бесцветные ресницы, бледная кожа. Фея.
Я глядел вслед, сигарета тлела, обжигая пальцы; к потолку в желтоватых разводах вилась струйка дыма. Наконец, очнувшись, отпустил дверь. Выбросил окурок в жестяную банку из-под кофе, стоящую возле перил. Рука дрожала, и пепел упал на кафельную, невнятно-бурого цвета плитку. В обе стороны тянулся коридор, выкрашенные унылым казенным колером стены — то ли оливковый, то ли грязно-зеленый, на полу не хватает квадратов линолеума.
В комнате, за дверью с табличкой «Кокина, ведущий специалист», журчал голос Татьяны Матвеевны. Полностью не разобрать, но из отдельных слов ясно — речь обо мне. «Талантливый мальчик… есть опыт… да вы поговорите… курит на площадке», — прозвучало в завершение. Скрипнул отодвигаемый стул, к двери зацокали каблучки. Я напрягся.
Девушка вышла; мы встретились взглядами, и я первый отвел глаза. Она осмотрелась.
— Мальчик? — пробормотала удивленно. — Вы мальчика не…
Сердце бухало паровым молотом — а кто его видел, тот молот? Я до боли сжал кулаки. Девушку нельзя было назвать красивой, даже симпатичной: слишком острый носик, маленький подбородок и тонкие губы, чуть подкрашенные розовой помадой. Розовый ей совершенно не к лицу, подумал я. Чересчур блекло.
Девушка смотрела снизу вверх — беспомощно, по-детски. Нее хрупкость… воздушность… Мне всегда нравились феи.
— Это я, — выдавил, еле ворочая языком. Румянец прилил к щекам, лоб и шея пылали.
— Шутите? — Она засмеялась. — Вы такой взрослый, мужественный…
— Это правда я.
Теперь напряглась она. Окинула с головы до ног цепким взглядом, кивнула, протянула руку:
— Нина.
Пожатие было твердым. Куда девалась милая растерянная фея? Из-под мягкой бархатной маски — саблей из ножен — выступили и тут же спрятались острые углы. Но я-то заметил, улыбнулся краешком губ: первое впечатление обманчиво, это я испытал на себе. Мы похожи, вот почему она мне нравится. Я внимательно смотрел на девушку. Не красавица? Ничего подобного! Еще какая!
Нина улыбнулась в ответ. Невинное дитя: изящная, тоненькая, с лучистыми карими глазами, она вызывала жгучую потребность оградить от беды, помочь, защитить. Подставить надежное мужское плечо. Именно тогда я почувствовал, что действительно вырос.
На самом деле я не был ни большим, ни сильным — наоборот, довольно костлявым, несмотря на дополнительные физзанятия, которые исправно посещал в университете. Мускулы нарастил уже потом.
Просто Нина была первой, кто воспринял меня нормальным взрослым человеком. Мужчиной.
— Тогда пойдемте? — Она вынула из сумочки удостоверение в красной обложке. — Я из газеты «Комсомольская правда», местный филиал. Мы делаем серию статей о социальных службах.
Так я познакомился с будущей женой и своей нынешней работой.
Нина терпеливо правила мои первые заметки. Я начал с репортажа о монетизации, затем поднял тему бесплатных лекарств, а когда набил руку, свободно писал о любых проблемах. И постепенно, шаг за шагом, подбирался к самому главному и болезненному для меня вопросу. Чтобы не врать о том, чего не знал, я наведался в пожарную часть. И хотя детали не понадобились, фон вышел потрясающим.
Статья, которая принесла мне известность, называлась «Где ты, детство?». Я писал о себе. Как работал воспитателем в интернате, помощником учителя в школе, вожатым в детском лагере… И всегда, везде чувствовал себя чужим. Мне хотелось играть, бегать наперегонки до столовой, гонять с пацанами мяч — не как старшему, но как равному. Своему.
Я писал о том, почему так случилось. Почему от меня отказались родители и только после генетического анализа признали своим ребенком. Почему я, взрослый, юридически считаюсь несовершеннолетним. И почему мной так интересуются медики.
Я писал о «проклятии Феникса».
В подъезде было темно. Сверху, целиком заполняя узкое пространство, текли струи дыма, в лифтовой шахте гудел огонь. Я включил фонарь и начал подниматься. Мимо распахнутых настежь дверей, мимо пустых квартир; на лестнице — оброненные в спешке вещи, к перилам зацеплены напорные рукава.
Прыгаю через три ступеньки. Пятый. Шестой. Седьмой этаж.
Шестой почти выгорел, изнутри его обрабатывают ребята. Удачи.
Мое место — здесь. Две площадки по четыре квартиры. У стены рдеют угли: чье-то бесхозное добро, любят у нас загромождать коридоры рухлядью. Мгновенная оценка ситуации. Налево!
Следом пойдет газовка: на карачках, на пузе — в полный рост не развернуться, мешает температура и задымление — поползут навстречу огню. Как на войне — в атаку. Я не прячусь, шагаю в открытую.
Дым тянулся косматыми прядями, закручивался, как в густой смоле, а дальше — барельефом — вздымалось пламя, охватывая двери, косяки и перегородки. Все это, гудя, рухнуло к ногам, обращаясь в головешки и рассыпаясь пеплом, едва я приблизился. На границе быстрого слоя и внешней среды из-за неоднородности возникают чудовищные флуктуации, темпоральный градиент круто растет, и процессы ускоряются не то что в разы — неимоверно.
Я иду сквозь огонь. Безболезненно. Беспрепятственно.
Теперь понятно, почему меня называют Фениксом?
По вмиг истлевшему паркету я забежал в квартиру. Обыскал: многие прячутся — в шкаф, ванну, под кровать. Первая, вторая… Никого. И здесь никого. Люди успели уйти или выбрались на балконы.
Счастливчики, горько усмехнулся я. Вам не грозит стремительный, преждевременный износ организма, сверхнагрузки и потеря энергии из-за контакта с границей слоя. Я не спасу вас.
Я не работаю на легких объектах, где справятся и без Птички. Птичка, ха! Голову бы отвернул тому, кто это придумал. Не работаю на сложных — там справятся. Проявляя чудеса героизма и силы духа — справятся. Без меня.
Я работаю там, где не выдерживает никто.
И одна из главных задач — как можно быстрее подобраться к человеку, сграбастать в охапку и отволочь в руки медиков.
В четвертой квартире, поодаль от горящего дивана, валялся без сознания мужчина лет тридцати: одежда и волосы тлели, лицо покраснело от жара, вздулось волдырями. Но я этот жар не чувствовал, лишь видел признаки. На границе темпорального слоя воздух успевал охладиться, так что я пребывал в весьма комфортных условиях, разгуливая среди пламени, будто в скафандре высшей защиты. У человека ожог второй степени, который — если не поспешить — в два счета сменится некрозом и обугливанием, а мне хоть бы хны.
Температура внутри здания сравнительно мала, опасность представляют дым, открытый огонь, высокая концентрация углекислого газа и токсичной дряни. Если вовремя не локализовать пожар, температура достигнет восьмисот-девятисот градусов, и спасать кого-либо уже будет поздно.
Вытаскивать людей нужно сейчас. Немедленно. Мое преимущество — скорость.
Мебель и вещи цвели алыми протуберанцами. В дыму тучей мошек роились искры, виновницы пробоя — раскаленные частицы сажи — через вентиляцию и дыры проникают в помещения. Я взвалил мужчину на плечо. За те секунды, что поднимал — мои секунды! — на лице человека появились новые морщины: в уголках глаз, возле рта, на лбу. Темные волосы поредели, на висках проступила седина. Я не видел этого: в сплошном задымлении не разглядеть. Я знал.
Слой быстрого времени изнутри больше и без труда вместит несколько человек. Был бы Гераклом — так и поступал бы, но максимум, что могу, — взять двоих, потоньше да похудощавей. Или детей: они легче.
Сжав зубы и стараясь не глядеть на мужчину, я вытащил его из квартиры и спустил на относительно безопасный пятый этаж, где пострадавшего приняли Андрей и Палыч. Генка с Петром дожидались своей очереди. Недолго на самом-то деле: по их часам я летаю вверх-вниз как реактивный. Выше работали два отделения из других расчетов. На шестом было не так жарко, не то что на седьмом.
Я вернулся назад. На второй площадке бесчинствовал огонь: от дверей почти ничего не осталось и без моей помощи. Невольно сторонясь замерших в танце рыжих языков, я шагнул внутрь. Пламя за невидимым кругом двигалось замедленно, вальяжно, будто и не горело бешено, а всего лишь расплывалось по воздуху облаком в безветренную погоду. И мгновенно вскипало на границе, за доли секунды пожирая все, до чего могло дотянуться. Время в буферной зоне ускорялось так, что несколько лет спрессовывались в минуту.
И вновь погорельцам повезло — успели удрать на балконы, откуда их обязательно снимут. Рано или поздно — снимут. Ну а Феникс спасает безнадежных, тех, к кому не успеют пробиться. Грязная работа — во всех смыслах. Что ж, мне не привыкать. Остались восьмой и девятый. Вперед, Птичка!
Подкоптившегося, но крепкого на вид старика я обнаружил в ванной. Выносить пожилых я зарекся после того, как один дед умер у меня на руках. Однако этот был не такой уж старый, и я рискнул. Затем подобрал бьющуюся в истерике женщину: она ничего не соображала и металась по кухне, кидаясь на стены, — никак не могла найти выход. Больше на восьмом никого не было.
Дыхание сбивалось. Судорожно глотая задымленный воздух, давясь и кашляя, я мечтал о горных вершинах, где лежит снег, о чистом и морозном, колючем, живительном… Я никак не мог набрать полную грудь. Высунулся за перила и ловил налетавший ветер, пил про запас. Но ветер грозил иной опасностью — раздувал огонь.
Из подъезда выскочил Николаев — нечеткий, исчезающий силуэт; кометой взрезал пространство. Опять кого-то «спас»! Ход Птички замедлился, из болида он превратился в смазанное пятно. Отнес к «Скорым» мужчину в тлеющей одежде и рухнул на землю: копить силы для следующего рывка. Я бы даже сказал, театрально рухнул. Знаем мы его трюки. Дешевый из тебя актер, Олег Батькович, не возьмут тебя в Мариинку. Так и лежал, не двигаясь: уродливый манекен, грязная клякса на фоне молодой травы.
К нему — вот молодец! — подбежал давешний репортер. Что, попался? Попробуй оттолкни. Заткнуть рот свободной прессе не удастся. Изволь отвечать, сколько лет жизни отобрал сегодня!
Однако какой-то человек в камуфляже прогнал репортера и теперь что-то втолковывал Николаеву. От чрезмерного любопытства я высунулся по пояс, не обращая внимания на огонь. А тот уже облизывал балкон, развевался на ветру багровым стягом, жег открытые участки кожи.
Надо уходить! Спасаться самостоятельно. Я здесь как между молотом и наковальней. В комнате, словно в горне, ворочалось пламя, и невидимый подмастерье раздувал мехи. Забраться на крышу? Перебежать к торцу здания, где огонь не так силен? Меня заметят и снимут. Сидеть, забившись в угол, и в конце концов получить ожоги третьей или четвертой степени вовсе не хотелось. А если сюда ворвется Николаев?! Я лучше спрыгну и разобьюсь, чем позволю ему приблизиться!
Внизу безутешно, с надрывом закричала женщина. Она вырывалась из рук санитаров и голосила, голосила…
Будто откликаясь, на кухне соседней квартиры лязгнула форточка, распахнулась под напором горячего воздуха. Из нее повалил дым; на подоконник легли оранжевые отсветы. Стекла дребезжали. Громыхнуло — утробно, мощно, и я дернулся как ужаленный: еле слышимый, словно издалека, донесся детский рев. По-настоящему, взахлеб. На меня точно спикировал десяток разъяренных ос. Я присел, закрывая лицо от ядовитых жал, в глазах потемнело. Ситуация донельзя напоминала… А, черт! Николаев вот-вот пойдет на второй крут! Спасать, как же. Взрослые — ерунда, их жизнь давно испорчена, у них, ха-ха, есть выбор. Да или нет. Николаев обязан спросить, если человек в сознании. Правда… никто еще не отказывался. Но ребенок?!
Кто живет в квартире? Хоть убей, не помню! Дежурные «здрасте — до свидания — соль не одолжите?», а встретишь в магазине — и не узнаешь. Сколько у них детей, один? Какого возраста? Почему ребенок не догадался выйти на балкон? Взрослых нет дома?
Спину обдало жаром: дым накатывал волнами, частички гари — осиная стая — роились, отблескивая угольно-рдяными брюшками. Полотенце высыхало, и дышать становилось все труднее.
Что же творится у соседей? Или все не так плохо? Лаврецкий, не оправдывайся! Ясно, что поджилки трясутся: геройствовать на словах — совсем не то, что на деле. Раз у тебя горит, значит, и там. Стало быть, надо лезть. Достану, потом — на балкон, выберусь на крышу… А если не сумеешь? Погибнете вместе! Тем более… вдруг их двое? Я лихорадочно пытался вспомнить — и не мог. Мысли расползались драной ветошью.
Зачем тебе лезть за детьми? Зачем?! Потому что тогда их спасет Олег! Врагу такого не пожелаю.
Я прикинул расстояние между балконами: прыгнуть не сумею, не спортсмен. Однако допустить, чтобы этот негодяй…
Я расшвырял барахло и, поднатужившись, выдрал из-под матраса доски. Перекинул на соседний балкон. Чертовски ненадежная опора, но что делать? Поборов страх, я залез на перила.
Мир ухнул в тартарары, под ногами разверзлась пропасть: тянула в себя, засасывала.
Заставив себя не глядеть на землю, я сосредоточился на балконе. Тот был почти пуст, в углу приткнулась кособокая самодельная этажерка, на обшарпанном табурете стоял таз с прищепками, хорошо видными отсюда.
Прикрыв глаза, я ступил на шаткий мостик.
Только не смотри вниз, не смотри… Шажок. Другой. Ме-едленно. Та-ак, молодец. Доски — шампуры громадного мангала — предательски гнулись.
От напряжения я весь взмок. В голове плескались обрывки дурацких мыслей: сорвусь, упаду… если не умру сразу, то… Боязнь шла рядом, окатывая зябкой дрожью, от которой стучали зубы. Жутко хотелось повернуть назад.
Мог бы — влепил бы себе пощечину. Трус! Слабак!..
Прилив злости смахнул оцепенение. Я будто начал двигаться быстрее… не знаю почему — так казалось.
Сегодня быстрый слой держался недолго — часа полтора по внутреннему времени. Снаружи прошло минут шесть. Я был готов к отключению и последнего из спасенных — мужчину лет… уже сорока — не отдал напарникам, а вынес из подъезда самостоятельно. Чутье не подвело: секундой позже меня выбросило в нормальный, медленный поток. Мужчина был с девятого, я не у спел обследовать этаж до конца.
Потерявшего сознание человека забрали санитары, а я без сил упал на газон — внезапно, резко начался откат. Дело привычное, однако сегодня пришлось особенно туго. Я действительно устал. Доктор прав: нельзя нарушать режим. Но кто бы спасал людей, попавших в огненную ловушку? Ясно, что друзья-товарищи. Вопрос в том, скольких бы успели спасти.
Даст бог, на девятом никого больше нет, а с нижних я вытащил всех. Остальных снимут с балконов. В голове звенело, перед глазами расплывались цветные пятна. Я с трудом перевернулся на спину, уставившись в низкое свинцовое небо: там бугрились тучи. Или это дым марает облака? Попытался сесть и не смог. Тело отказывается служить, жесты — медленные, неуверенные, как у пьяного, любое движение отдается болью в висках и затылке.
Подбежала толстая докторша, начала щупать пульс.
— Нормально, — просипел я. — Живой.
Она отошла к носилкам для пострадавших; возле «Скорых» с распахнутыми дверцами хлопотали врачи, фельдшеры и медсестры. Полураздетых, чумазых от копоти людей в обгоревших лохмотьях отводили, закутав одеялами. Куда — я уже не видел.
Моя группа продолжала работу вместе с отделениями газодымозащитников. Как и всегда.
Что-то худо… наверное, отрублюсь. И в больницу, с сиреной… к доброму доктору Айболиту Ивановичу…
Над головой возникли микрофон со знакомой «пятеркой» на ободке и бледное лицо репортера. Оператор за его плечом навел на меня камеру. Оранжевые блики на объективе, рев пожара в стороне. Газодымозащитники борются за людские жизни, а чмо в модном, с искрой, пиджаке красуется перед зрителями.
— И вот наконец мы видим героя после работы. Видим, как он отдыхает, развалившись на травке, точно свинья в грязи…
— Пшел вон! — чья-то рука оттащила юнца, исчез и оператор. Я узнал Костин голос. — Плотный огонь на девятом с левого угла дома, — сообщил он, на миг зависнув надо мной. — Посередине и справа — чуть меньше. Но там пусто, ни одного человека. Продолжаем эвакуацию с фасада.
— Уверен? — прохрипели.
— Судя по внешнему осмотру…
— Внутри, Костя!
— А ты разве не?..
У носилок, а мне показалось — над ухом раздался женский крик;
— Ребенок, мой ребенок!
И проклятая память отозвалась давним: «Дети, где мои дети?!», тасуя воспоминания, как шулер колоду карт. Я не мог слышать тот отчаянный стон, узнал только со слов Кости. Но подсознание считало иначе: твой приговор, Феникс. Плати!
Утешая женщину, вклинилась пухлая докторша:
— Вы не переживайте, мы всех найдем. Кто у вас, мальчик? девочка?
— Мальчик! — рыдала женщина. — Семь лет…
— Какой этаж?
— Девятый, семьдесят вторая квартира! Первый подъезд.
— Девятый этаж, мальчик, семь лет… — говорила врач в сторону. — Нету? Как нету?.. Посмотрите в третьей машине! И там нет? Женщина, вы уверены, что ребенок…
— Да, да! Боже, спасите его! — Несчастная бросилась к подъезду; ее перехватили. Горький плач матери рвал душу.
Память, гадина, тотчас выдала ложную картинку. У меня свело скулы, многие так при упоминании лимона кривятся.
Полотенце, размотавшись, сползло с лица. Хотел поправить и чуть не соскользнул с узкого мостика: доски угрожающе закачались — мир под ногами ходил ходуном. Чувствуя, что падаю, я оттолкнулся и прыгнул вперед и вверх. Уцепился за протянутый на крышу кабель и, с грохотом опрокинув таз, шмякнулся на балкон. Тело взорвалось болью.
Доска проскребла по бетону, улетая вниз, следом — вторая. Звука падения я не услышал, но там закричали. Кое-как поднялся, осмотрелся — вроде цел. Ладони ссадил, да ноет ободранное колено. Ерунда. Подобрал полотенце. Хоть в этом везет: без тряпки — никак.
Пошатываясь, а кренило меня изрядно — непонятно только, с чего? — приник к закопченному окну, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Постучал — нет ответа. Дети где-то в глубине квартиры: прячутся, глупые. Так двое или один? Я шарахнул каблуком по балконной двери — рама хрустнула, и дверь слегка приоткрылась. Из щели вырвались мглистые струи. Я ударил снова: дверь распахнулась. Со звоном брызнуло матовое от наполнявшего комнату дыма стекло. Горячий поток выметнулся навстречу, чуть не сбив с ног, и я уткнулся в пол: поверх длинным языком разворачивалась огненная полоса. Полотенце на лице было едва влажным, но идти назад… отступить? Нет! Прикрыв голову, я на четвереньках ввалился в обжигающее марево.
Превозмогая слабость, я оперся на локоть, сел. За милицейским оцеплением, задрав головы, толпился народ; кто-то громко ахнул, указывая на дом. Я обернулся. На верхотуре, балансируя на узкой доске, с балкона на балкон шел мужчина. Видимость из-за дыма отвратительная, ничего не разобрать, но этаж был… девятым. Окна — прямо над горящим участком восьмого. Девятый и сам уже полыхал, хотя бойцы расчетов старались вовсю.
Что там внутри? Сумеет ли парень вытащить ребенка? Он явно не представляет, во что ввязался!
Человек осторожно продвигался вперед. Люди затаили дыхание.
— Сестра, — я поймал за край халата пробегавшую медсестру. — Позовите вон того, чернявого, у носилок. Это Константин, наш медик.
— Мы займемся вами, как только закончим с пострадавшими.
Мужчина наверху оступился, потерял равновесие, и толпа вновь ахнула. Но смельчак не растерялся: ласточкой перемахнув через перила, он оказался на балконе. Доска соскользнула, кувыркаясь, рухнула вниз. Мужчина вышиб балконную дверь и скрылся в квартире. Черный дым хлынул изнутри фонтаном, огненный факел облизал козырек над балконом, вспузырил лохмотьями битумное покрытие и сник, оставив хлопья сажи.
Да что он творит, кретин! Спровоцировал выброс пламени! Нельзя так резко врываться в помещение: с притоком кислорода тление сменится горением. Сейчас там все займется, а поблизости ни одной автолестницы!
— Быстро зови Костю! — рявкнул я.
Медсестра ойкнула, прикрыв рот ладонью, и убежала.
— Давай, — убеждал я Костю. — Коли стимулирующее!
— Ты ненормальный! — орал он. — Сердце не выдержит! Посмотри на себя — в гроб краше кладут!
— Да я ходил два раза подряд! И три ходил! Ниче, выдюжу!
— Когда ты ходил?! По молодости!
— Коли, говорю!
— Ты отключился, Олег! Спекся! Я что, слепой?
— Они десять раз задохнутся! — прорычал я. — Что ты меня жалеешь? Их пожалей!
Через минуту я уже сидел, поддерживаемый двумя санитарами, а Костя вкачивал мне гремучую смесь собственного приготовления. Разработал он ее давно, когда я и в самом деле мог вновь ускориться после отключения. Но с тех пор организм изрядно сдал, сердце пошаливало, и между ускорениями требовался все более длительный отдых. А уж искусственными включениями я не баловался лет пять.
— Только не дури, — сказал Костя. — Я тебя прошу. Без геройства, ладно? У тебя давление и пульс запредельные. С такими в реанимацию отправляют. А ты…
— Да пока кто-нибудь доберется до них, понимаешь?!
— Понимаю, — вздохнул Костя, помогая мне встать.
Голова кружилась, мир звенел, наливаясь яркими, ядовитыми красками, спину драли мурашки, кости ломило и будто выворачивало наизнанку. По телу прокатилась кипящая волна, такая жгучая, что не разобрать — лед или огонь. Я покрылся коркой, и она сдавила меня гигантскими тисками. Зуд стал невыносимым. Я уже готовился умереть, когда обруч, стянувший грудь, лопнул. Взгляд прояснился. Звон ушел, и в мир вернулись прежние цвета.
Я бросился к подъезду — понесся метеором. Насколько меня хватит?
Добраться на девятый и спуститься вниз. Просто? Если бы!
Плохо помню, как это проявилось впервые. Да и не хочу вспоминать: сплошной адреналин, страх, липкая от пота кожа, резкая боль в боку, но остановиться — значит сдохнуть. И я бегу, бегу, бегу…
Помню, возвращался от Машкиных родителей, к которым заглянул после роддома — обрадовать: мальчик! сын! Засиделся допоздна. До дома недалеко, так что — пешком, по свежему воздуху: остудить бурю эмоций. Чувства хлестали через край. Ощущение: могу своротить горы. Вместо этого свернул в темный проулок. Зря.
Я бегу.
Гулкий топот сзади. Гул крови в висках. Кажется, кровь сейчас хлынет носом, изо рта, из ушей. Я не выдержу, упаду на грязный асфальт и буду корчиться под ударами тяжелых ботинок. «Стой, сука!» Этот голос не вычеркнуть из памяти, не вытравить даже кислотой. Наглый, грубый голос припанкованного юнца. Топот ног. Урод с ножом — впереди. Двое его подельников слегка отстали: сопят, матерятся. Повод ничтожен: не хватило денег на выпивку. Одному я съездил по морде, выбив гнилые зубы, второй огреб под дых и мычал что-то невразумительное. Ну а третий достал «выкидушку».
В глотку будто залили расплавленный свинец, икры чуть не сводит судорогой, сердце — в клочья! Гонит бешеную волну пульса. Кровь на рукаве: ветровка располосована от локтя до запястья. Рука — тоже. Если б не успел закрыться — ухмылялся бы вспоротым горлом. Круги перед глазами. Красная пелена. Упасть и сдохнуть.
Это было восемь лет назад.
Как дурной, вязкий сон. Бежишь. Все медленнее и медленнее. Спину обдает жарким дыханием. Силы кончаются. Ты больше не можешь сопротивляться. Ты падаешь…
Тогда, восемь лет назад, я не упал. Я полетел.
Наклонившись и придерживая полотенце, я пробирался сквозь дым: густые потоки тянулись к балкону, но легче не становилось. От тяги огонь лишь разгорался; захватывая все новые площади, крался по плинтусам, карабкался по обоям, обугливал паркет и корежил линолеум.
Волосы на голове трещали, дым разъедал глаза, лицо заливало потом, и он тут же высыхал, стягивая кожу черствой коркой. Легкие жгло, будто туда насыпали углей и хорошенько взболтали. Комната дышала жаром — огромная топка, домна, а не комната! Я, наоборот, еле втягивал воздух. Дико болел затылок: кровь пульсировала резкими, аритмичными толчками, отдаваясь в ушах беспощадным прибоем. Утягивала на глубину, не давая выбраться. Следующая волна — твоя! Твоя! Все, ты труп. Ты утонул…
…встать… хотя бы сесть на корточки… нет… головокружение… тошнота… тьма, тьма… вихри раскаленного песка… я у подножия пирамиды… Вечность снисходительно глядит на ничтожного червяка… задыхаясь, ползу к… ветер стихает…
Я поднялся. Дым стоял плотным туманом, но поодаль, обтекая пространство вязким студнем. Пламя у стены не ярилось — грациозно, мягко изгибалось, меняло формы. Танец его зачаровывал: огонь трепетал золотой бабочкой, складывая и разворачивая свои ослепительные крылья. Подгонял замерший дым, и тот нехотя, неторопливо булькал пузырями.
Глаза пощипывало, но терпимо. Жар едва чувствовался. Я утонул… Умер. Волна достала меня, утащила на дно. Я посреди грязной болотной жижи. Мертвый… как те «живые мертвецы» из набросков неопубликованной статьи — утрированной, скандально-пафосной, в чем-то демагогической и… правдивой. Жена невзначай увидела исчерканный листок, вчиталась и запретила относить в редакцию. Я спрятал черновик в письменный стол. А потом, чтобы не ругаться с Ниной, отдал неприглядные заметки Виноградову.
Теперь мне чудилось шуршание сминаемой бумаги, тихий треск и выступающие из огня буквы. Они срывались и падали осенними листьями — багряные, желтые, бурые. Складывались в слова.
Игорек, что же ты? Ты зачем одноклассника ударил? И не плачь, боже мой, перестань, пожалуйста! Большой уже, а ревешь… как маленький!
Он меня обзывал дылдой… и еще… и…
Будет, будет. На вот, успокойся.
Прекрати, Лаврецкий! Татьяна Матвеевна, вы же понимаете, так продолжаться не может. Мальчик слишком взрослый, чтобы вписаться в коллектив. Мы отказываемся учить его, на этом настаивают все учителя. Я даже не говорю о постоянных драках, но ведь его постоянно дразнят, высмеивают, и не только одноклассники. Вы должны понять. В классе нездоровая обстановка, уроки вести невозможно. На переменах творится черт-те что.
Но это уже третья школа. Может, как-нибудь объяснить детям?..
Нет. Забирайте.
Подсознание изволит шутить, растягивая предсмертные секунды в киноаттракцион? Зачем? Прошлое не тревожит меня: я умер. Интересно, скоро начнутся бред и бессмыслица?
Время шло. Требуется актер на роль мужчины в театре абсурда, язвительно проскрипел невидимый конферансье. Ты жив, дуралей! Сварливости ему, то есть мне, было не занимать. Я очнулся.
Огонь так же плавно колыхался: не резко выброшенным языком хамелеона — ленивой рябью на поверхности озера. Тянул ко мне загребущие лапы. Я шагнул к столу и увидел, как впереди, на полках, заставленных разнокалиберными баночками и жестянками, взбурлило пламя. Прыжком набросилось на стенку с книгами, посудой и всяким барахлом, подкатилось к ногам и… обогнув их, вцепилось в дотлевающие занавески.
На расстоянии вытянутой руки выгорело все, я и зажмуриться не успел. Но успел заорать, представив, как вспыхну факелом, как… Рассудок отказывался принимать то, что творилось вокруг. Целый и невредимый, но сильно не в себе, я стоял в огненном кольце.
Бред и бессмыслица? Аттракцион продолжается? Или…
Я на седьмом. Не прыгаю по ступеням, наоборот — сбавил темп. Где ты, молодость, с двумя-тремя повторными ходками? Почему следующая дается стократ труднее? Если б не это, я мог бы на время отключать слой, не причиняя вреда.
Нет, нет и нет. Забудь. Нереально.
Спасибо еще научился входить в нужное состояние. Спасибо «учителям». И тем подонкам с ножом, и…
Второй раз было иначе: похоже, но по-другому. Судьба словно вознамерилась переиграть ситуацию: эй, парень, чего ты удрал? Испугался? Но теперь-то, теперь?! Ну-ка, покажи засранцам, на что способен!
И я показал.
Засранцы, пристававшие к молодой девчонке, не пожелали внять доброму совету — убираться к черту, пока живы-здоровы. Только зло ощерились и, пригнув головы, точно быки на корриде, двинулись ко мне, обходя слева и справа. Я блестяще исполнил роль матадора. Взамен алого плаща-капоте — граница, буферная зона, между временем там и временем здесь.
Откуда им было знать, что…
Откуда мне было знать?! Я и не знал! Надеялся лишь на скорость. А потом, когда понял… и ужаснулся, и… оказалось поздно.
Замените в слове «скорость» две буквы, получится — «старость». Прах. Тлен. Смерть.
Матадор по-испански — убийца. В роли убийцы я был великолепен.
Меня не искали и не судили — никто не запомнил борца за справедливость, заступника сирых и убогих. Никто толком ничего не разглядел и тем более не понял. На следующий день в серьезных газетах мелькнула пара заметок, зато желтая пресса разродилась скандальными статьями. Журналисты изощрялись кто во что горазд, сравнивая проходной двор, где «случился инцидент», с бермудским треугольником, рассуждали с умным видом о египетских пирамидах и временных парадоксах. О неведомом и непознанном. Эзотерике, НЛО, психокинезе… И, конечно, врали напропалую, пересказывая старые байки и сочиняя новые. Переливали слухи и домыслы из пустого в порожнее.
Меня не судили — я сам осудил себя. Зарекся раз и навсегда. Поклялся, что никогда больше…
И нарушил клятву через месяц.
Горела панелька — длинное унылое здание брежневской застройки. Я вылез раньше своей остановки, хотелось пройти пешком, развеяться — повздорил с начальником на работе и теперь думал, писать увольнительную по собственному или… А жена? ребенок? Я до того погрузился в размышления, что опомнился, только налетев на пенсионера с клюкой, и тут же получил отповедь. Извинения застряли в горле: над крышами поднималось зарево пожара.
Не сразу сообразил: до моего дома — пара кварталов, я вышел раньше! Побежал как угорелый.
Быстрее! Быстрее!
Ускорение пришло само. Ключ прост — взвинченное состояние, выхлест эмоций, шок. Не надо корежить и заставлять себя, терзаться: не получится! не сумеешь! Удалось с первой попытки.
Горела панелька… В окне пятого этажа кричала и заламывала руки женщина в годах. Лицо — будто мелом припорошено, и надрыв в голосе, такой, что мурашки по хребту. У пожарных заело лестницу, по штурмовкам они подниматься не рисковали: огонь полыхал снизу доверху. Вместо подъезда — развороченная груда обломков. Женщину уговаривали прыгать на растянутый тент. А она кричала и кричала…
Огонь поднимался выше, я решил: будь что будет, и рванул в подъезд. Для наблюдателей — рекорд скорости. Для меня — долгие прыжки по вывороченным плитам. Лихорадочное напряжение. Кое-как залез по обрушенной стене на третий этаж, ступил на лестничный пролет и обмер… сверху надвигалось пламя. Все во мне кричало: назад! назад! Я упрямо шел вперед.
Расчет оправдался: пламя не смогло преодолеть буферную зону. Огонь расступился, и страх убрал с горла ледяные пальцы.
Пробравшись в квартиру, я обхватил женщину и вывалился с ней за окно. Тент прогнулся чуть ли не до земли, но его удержали. Ускорение выключилось еще в воздухе.
Она поседела не от переживаний, нет… но состарилась не очень. Морщины я не считал, и так ясно. Спасенную передали врачам, а я поторопился удрать — от докторов, пожарных, ненужных расспросов. Суматоха была порядочная. Вяло ответив на рукопожатие, я увернулся от грузного начальника в форме и заткнул уши, чтобы не слышать слов благодарности. Я не мог смотреть на эту женщину!
Обогнув красный пожарный «ЗИЛ», ускорил шаг: затеряюсь в толпе. Среди зевак выделялась кучка журналистов; длинноволосый тип в очках и с папироской в зубах направился ко мне. Чертовы писаки! Сейчас как выпалит на всю улицу: зачем вы сунулись в огонь? Почему не пострадали? И одежда… ваша одежда ничуть не обгорела!
Распихивая людей локтями, я побежал назад: там и народу меньше, и репортеров не видно.
— Постой-ка, — на плечо легла тяжелая ладонь. — Быстрый какой!
Я попытался вырваться: куда там.
— Ишь ты, — усмехнулись сзади. — Да не бойся, не съем.
Знакомый голос, такой бас редко встретишь. Обернулся — и впрямь он. Колоритный человек, столкнись раз — запомнишь поневоле: здоровый что твой медведь, мышцы бугрятся, а ведь не молод. Познакомились мы около года назад на отцовском юбилее, который гуляли в ресторане. За столиком на отшибе сидели двое пожарных: обмывали медаль и лишнюю звездочку на погонах. Когда, слегка захмелев, я пожелал выпить с людьми героической профессии, меня не спровадили — усадили рядом.
— Палыч?
Он меня тоже узнал — пересекались иногда, район-то один, но имя вспомнил не сразу.
— Скорость, говорю, у тебя дай бог каждому. Не уследить. Спринтер, да? Как тебя… Олег? Ты кем вообще работаешь? Человек с такой реакцией нам во как пригодится! Не хочешь в пожарные? Ты, считай, тетку спас, мы бы не успели.
Я замялся: с работы наверняка уволюсь, а дома Машка с ребенком… Нет! Я не могу! Не вправе!..
Палыч смущение мое углядел и давай напирать: мол, встретимся, поговорим? Завтра вечерком устроит?
Я покачал головой.
— Парень, я не слепой, — сказал он. — Ты из огня целый вышел. Только не ври ничего. Подумай, завтра расскажешь.
Сидели после в баре на Московском. Хорошо сидели, до ночи. Палыч соловьем разливался, в часть звал — спасателем.
— Выбьем тебе штатную единицу в газовке. Подучим. Дыхательный аппарат освоишь, тактику отделения в боевой обстановке. Азы, в общем. Ствол тебе ни к чему, при твоих-то возможностях и перспективы другие. Грузимся с парочкой ребят в АБР, знаешь, что такое? Автомобиль быстрого реагирования. Комплектация минимальная, но достаточная. Есть все, кроме лестниц: вода, рукава, КИПы. Приняли вызов — и сразу едем. Пока цистерны в пробках стоят, мы дворами, по тротуарам — и на месте. Ты вперед, мы следом.
— Не могу, — твердил я.
— Почему?! — кипятился он. — Двести пятьдесят тысяч гибнет ежегодно! Мы везде не успеваем, а где-то и пройти не можем. Едва пожар за один-бис, случаются жертвы. А уж при больших номерах… Из окон, бывает, выбрасываются, не дождавшись. Чего ерепенишься?
Наконец я раскрыл карты. Палыч оторопел, долго глаза пучил. Но не сдался, по новой накинулся:
— Сам говоришь, стареют ненамного. А в огне — верная смерть! Кроме пожилых, и дети есть, и родители их… Поисково-спасательные группы знаешь сколько потом находят? Кто под диван забился, кто сознание потерял… эх! Они по-любому покойники! А ты им жизнь подаришь. Ну, минус пару лет, что с того? Да они тебе в ноги кланяться будут! Ясно?
— Не пара, — отбивался я, вспоминая девчонку, за которую заступился, и тех, кого убил. — Насмерть могу.
— А ты аккуратней! — горячился Палыч. Но все же задумался. — Всех не тягай, — буркнул. — Учить тебя, что ли? Голова на плечах есть. Сообразишь.
В общем, договорились. Палыч меня начальству представил, объяснил, что и как. Народ поудивлялся, поахал, но язык за зубами держал. Скоро и в штат зачислили да на курсы отправили, покатилась новая моя судьба как паровоз по рельсам.
До поры.
Спас я грудничка с мамкой… Понимал — раскроется тайна, но ведь сгорят! Мамке что — незаметно. А младенец трехгодовалым стал. Что тут началось! Вою в прессе было! По телевизору через день показывали, интервью брали — всю душу вымотали, а она и так болела, разрываясь между «не навреди» и «делай, что должен».
Родители иск подали. Суд разбирался-разбирался и постановил: невиновен. Журналисты продолжали наседать — кто ругал, кто дифирамбы пел; общественное мнение колебалось, и лишь когда сам министр МЧС заступился, в покое оставили. Но прежде бумагу подписать велели, каждый пункт — ограничение, каждый второй — запрет. Правда, намекнули: формальность бумаги, куда без нее? Однако имей в виду, могут и спросить — загремишь тогда, Олег, далеко и надолго. Серьезные люди, при чинах, а в итоге банальный шантаж.
Я их послал и дверью хлопнул. Ничего, проглотили — исследования кому нужны? Мне, что ли? Кто из нас уникум? Способности-то первым делом военных заинтересовали, года два над загадкой бились; ученых с мировым именем я перевидал не счесть сколько, а дело еле сдвинулось. Ну и плюнули наконец, отвязались.
А я как работал, так и…
Девятый этаж. Направо. Первая дверь.
Умер я или нет, но, оправившись от потрясения, вспомнил, зачем здесь и для чего. Дети! Они не должны попасть в руки Николаеву! Я заглянул под стол, в шифоньер, под кровать и перебрался в соседнюю комнату. Обшарив и ее, нырнул в коридор, осмотрел кухню. Детей не было.
— Где вы?! — крикнул снова.
Двигался на ощупь: дым застилал глаза, в метре уже ничего не видно. В прихожей обнаружился шкаф для одежды, точнее, обугленные доски. Будь это ДСП, давно бы сгорело, а доски еще держались. Жар смазывал очертания, четко виднелся только обведенный пламенем дверной проем.
Обстановка до жути напоминала ад. Натуральная геенна. Пекло. Не хватает лишь чертей с вилами.
Вокруг меня — огненный кокон; пол, потолок, стены с множеством прогаров усеяны рыжими лепестками. Распускаются буйным цветом, когда прохожу рядом, и тотчас увядают, оставляя черные дыры. А мне ничего — ничего! — не делается! Я сошел с ума. Брежу. В коме! В больнице!
Ладно. Пусть. Будем считать, пока жив. Главное — дети.
Где они? В ванной! — пришло озарение. И как мог забыть! Проверь быстрее: дети часто прячутся там. Когда-то и мы с братом…
Едва успел сделать шаг, как из коридора полез огонь. Испугавшись, я подался назад. На пороге квартиры в свирепом рыжем шквале выступила объятая пламенем сфера, по ней будто струились потоки лавы. Все, чего она касалась, сгорало в считаные секунды. Огонь пожирал самое себя и в конце концов отступил, сдался. Нестерпимый блеск погас.
Внутри угадывалась крупная темная фигура. И я понял; это враг, Николаев.
Невыносимо-острое дежавю; дверь ванной рушится, в смерче искр и дымных струях — размытый силуэт, напоминающий человека, но скорее похож на робота. Черный от копоти, страшный, он…
Меня будто ударили… Даже в мыслях подумать не мог… Ноги подгибались. Чтобы не упасть, оперся на стену. Напротив стоял рожденный пожаром Феникс, за его спиной двумя раскинутыми крыльями бесновалось пламя.
Копия? Отражение? Фантом?!
Новый сверхнедочеловек? Кто?!
Он не двигался, смотрел на меня. Я вглядывался в сияние оболочки, границы слоя, и когда огонь утих… Жилец, который побежал за ребенком?! Ты влип, Олег! Ты попал!
Если буферные зоны соприкоснутся, если начнется взаимопроникновение… Мы просто убьем друг друга!
Я отступил, он — тоже. И тут я увидел его лицо, на какую-то долю секунды, но отчетливо. Ясно.
Примерещилось! — завопил рассудок. Все примерещилось! Нет второго Феникса! У тебя перенапряжение и близкая выключка! Ищи ребенка, хватай и уноси ноги!
Хватай и уноси? Как в тот раз? — ухмыльнулось подсознание и заботливо подсунуло мнимо правдивую картинку. Я не мог этого видеть! Полностью — не мог! Валялся на асфальте, раздавленный откатом. И подошел, когда уже…
Твой приговор, Феникс. Плати! — оскалилась память.
…старший, худенький мальчик лет десяти, лежал сверху, закрывая совсем уж мелкого карапуза. Тогда, по неопытности, я растерялся: таскать за раз двоих не доводилось. И поступил чрезвычайно глупо: сначала взял малыша, отодвинув его брата, а затем долго приноравливался, чтобы ловчее подцепить старшего.
Быстро сграбастать на руки и отволочь к медикам? Где там!
И — выключка на носу. Я нервничал и суетился. Еле дотащив обоих, уложил на землю, а сам рухнул как подкошенный. Откат. Сумбур восприятия, вялость, торможение. Люди не ходят, а мелькают, руки взлетают и опускаются… не успеваю заметить. Не двинуться, не шелохнуться, будто застрял в густом сиропе… Скоро пройдет. Отлежаться чуток, и пройдет.
Дальнейшее рассказал Костя. Но из-за странных вывертов подсознания сцена вспоминалась как реально пережитая.
Санитары, поддерживая за локти, вели к «Скорой» хилого и бледного молодого человека; он шатался и беспомощно оглядывался. Фельдшер уже выдвигал носилки; выезжая из пазов, те неприятно скрипели.
Врач закончил осмотр еще одного спасенного — ребенка лет восьми-девяти. Кивнул: все нормально. Забирайте.
Молодая женщина кинулась к мальчугану и, обняв, зарыдала:
— Игорек! Игорек! Боже мой, а Леша!
Мальчик ухватился за нее обеими ручонками. Мать пыталась отодвинуть ребенка, убедиться в целости и невредимости, но сын жался к матери, цепляясь за волосы и одежду. Не давая отодрать себя.
За женщиной сквозь милицию и врачей пробился мужчина.
— Я отец, пропустите! Да пустите же!
Он налетел на меня, когда я-Костя готовился вколоть себе-Олегу стимулирующее для второго захода.
— Где Лешка? — отец ищуще заглянул в глаза. — Младший? Их двое, одиннадцать лет и три года…
Одиннадцать… Я окаменел. Да разве?.. Быть такого не… Санитары укладывали на носилки изможденного, заросшего человека лет тридцати. Шприц вылетел из рук: стеклянные брызги, лужица на асфальте.
— Где Лешка, сволочь?! — заорал отец, тряся Олега.
— Ну ты! — я оттолкнул мужчину. — Руки убери! Он все равно не понимает, отработал свое. Вон твои дети.
Женщина перестала баюкать ребенка и завыла в голос.
— Лешенька… — повторяла сквозь громкие всхлипывания, целуя сына. Тот сосредоточенно держался за мать одной рукой, сосал палец и молчал. — Игорек…
— Я здесь, мам, — встрепенулся человек на носилках.
— Да лежи ты! — врач придержал его за плечо. — Светочка, колите скорей глюкозу. И вызовите диспетчера: решим, куда отправить. Вряд ли в дежурную больницу.
Глаза спасенного наполнились слезами.
— Мама! — крикнул он, протягивая руки. — Мама!..
— Тихо! — шикнула медсестра. — Не дергайся, а то иголку не туда воткну!
Отец недоуменно таращился на «Скорую». Повернулся. Лицо бескровное, мертвое. И жилка у виска — синяя, набухшая. Тронь — лопнет.
— Гад! Гад! — хотел ударить очнувшегося Олега, но, увидев мой бешеный взгляд, попятился. Кулаки бессильно разжались, плечи поникли.
— Где младший? — стонал, дергая себя за волосы. — У нее? А Игорь?
Я-Олег не понимал, чего ему надо. Кто этот мужчина? И женщина с ребенком… Мать? Гордый — как же, осчастливил, вернул двоих сыновей — подошел к родителям. Проследил за их взглядами…
Все когда-нибудь случается в первый раз. Моя вина, моя беда. Моя работа… Самая крупная ошибка.
Сволочь, сказал отец. Жена плакала.
Совершенно разбитый я побрел назад, к Косте.
Ревущего в голос человека, который звал маму, размазывая слезы по впалым, с полупрозрачной бородкой щекам, уложили в «Скорую». Включив сирену, машина уехала.
Позже я узнал, что старшего звали Игорем. Из больницы его так и не забрали.
Призрак Феникса… Игорь… Беги, спасай! И — заново — на те же грабли! Пусть он тоже станет репортером и придет к тебе, и…
Душу разобрали на части, да так и бросили. Рассыпали в пространстве и времени. Что в углы закатилось, сгинуло, что в щели провалилось, а что лежит еще — теплится. Соберешь ли как было?
Разлад и раздрай. Воюют меж собой вред и долг. Благо поодаль. Ждет. На чьей ты стороне, благо? По-разному бывает.
И нет уж сил, и опускаются руки, и бритвой опасной — по горлу! наискось! — режут воспоминания.
От судьбы не уйдешь: кому суждено быть повешенным, не утонет. То, чего я боялся… Подспудно. Неосознанно. Всегда.
Слой отключился.
Убежать не смогу, не сумею. Поздно. Зверем из засады набросился, валит с ног откат.
Огонь!
…во всей красе и великолепии.
…обожгла волна ненависти.
— Не смей! — крикнул я, понимая уже, что Николаев не слышит. И не узнает.
Каменное изваяние, памятник самому себе, он замер в нелепой позе. Я не стал гадать, отчего и почему, и воспользовался форой, быстро отступив к ванной.
Сверху посыпались горящие обломки антресолей; я инстинктивно прикрылся, но голову задела только пара мелких головешек. И они были холодными! Дверь зияла провалом: обратилась прахом, вспыхнув, точно бумажная. Дым, скопившийся внутри, пологом накрывал мальчишку, который скорчился под раковиной. Он не шевелился. Мутные плитки на стене — в сеточке трещин.
Я переступил порог — сдвинутая к углу пластиковая занавеска съежилась и черными каплями стекла в ванную, — взял ребенка под мышки; голова его болталась, как у тряпичной куклы. Без сознания, но живой, просто отравился угарным газом. Я и сам еле держался на ногах. Отдуваясь, выволок мальчишку в коридор. И вовсе он не легкий, как показалось вначале. Правда, в бессознательном состоянии человек тяжелее. Ничего, справлюсь.
На балкон, к воздуху!
Комната переливалась золотым маревом — огонь охватил все. Но с балкона… Куда? С парнишкой на руках не выберусь!
Он будто еще потяжелел. Я запаниковал. Что на лестнице? Хотя… пламя не причиняет мне вреда. А ребенку? Перехватив его поудобнее, опрометью выбежал из квартиры.
Огонь на площадке лизал стены и вился по перилам, однако посередине оставался узкий проход. Бетон оплыл и словно крошился, чудилось, что иду по песку. Нести ребенка было все труднее, я сдувал набегающие на лоб капли пота и, чуть не падая, шел, шел, шел…
Пролет за пролетом, ступенька за ступенькой.
На седьмом этаже пламя едва тлело; мглу разрубали мощные лучи фонарей, но и они терялись в завесе дыма и пара. Пожарные со стволами в руках замерли, как и Николаев. Да что с ними такое?! Я скользнул на пятый; вдоль перил, зацепленные крюками, тянулись серые рукава. Воздух ощутимо прохладнее, но дышится с трудом. И ни черта не видно!
Когда я был на первом, лестница под ногами дрогнула, сверху послышался треск — или… показалось? Нет, затрещало снова, гулкий, протяжный вздох разнесся эхом.
Впереди маячило светлое пятно выхода: дверь подперта кирпичом… за ней — деревья, машины. К подъезду торопятся двое пожарных. Торопятся? Бегут, но очень медленно. Я посторонился.
Застывшие у «Скорых» врачи. Толпа за оцеплением. Они не двигаются! Никто!
Ребенок на руках шевельнулся, я взглянул на него и… слабость разлилась по телу, превращая то в студень, в желе. Меня, как боксера на ринге, послали в нокаут сокрушительным и внезапным ударом. Я очумело тряс головой. Семь, восемь! — грохотал в ушах голос рефери. Девять, десять!
…десять.
…лет.
Мальчишка не тот! Похож на прежнего, но… сильно повзрослел, вытянулся, щеки запали. Темные волосенки, еще недавно коротко остриженные, свисали неряшливыми прядями.
Что это? Отчего? Как?! Неужели…
Я почти выронил свою ношу. Теперь и я?!
Двое в белых халатах… зареванная женщина… чернявый пожарник в форме. Везде люди — слева, справа, впереди. Сейчас они увидят…
Озираясь, я отступил. Если они поймут, что… На меня нацелились дула камер. Развернувшись, я кинулся обратно, промчался мимо подъезда и — дальше! дальше! — за угол дома, во двор следующего…
…в изнеможении прислонился к столбу, ощущая затылком холод металла. Сполз на землю. Где я?.. Зачем я?.. — спросил, поднимая голову к небу. Небо хмурилось, тучи наползали друг на друга, грязные, косматые. На разгоряченный лоб упала капля, заструилась по щеке соленой влагой. Вторая, третья… Начался дождь.
Ветер швырнул в глаза водяную пыль; по тротуару несся, подпрыгивая и пытаясь взлететь, красный пакет. Лоскут пламени, в котором, быть может, остался… враг. Николаев.
Что случилось?.. Почему он…
И почему я?! Я!!!
Мне больше некого обвинять.
Я поднялся.
…по обезлюдевшей улице… навстречу непогоде… упрямо стиснув зубы…
…убийца!
…убийца!!!
Мне есть кого обвинять.
Мне есть кого хоронить.
Почему я не сгорел? Почему?..
Дождь хлестал по лицу, волосы слиплись неопрятными сосульками, и за шиворот бежали ледяные струйки.
Дождь… капли… горечь… ненависть. Слезы на щеках. Но глаза сухи. Это дождь, просто дождь.
Глаза сухи. Горечь… ненависть… К себе, к нему.
Чем я жил? Чем мог жить? Чем жил он?
Спасатель? Убийца?! Не суди и не судим будешь. Когда идет дождь, не видно слез. Глаза сухи.
Небо плакало вместо меня, вымывало грязь, гарь и ненависть. Оставляя пустоту в душе. Не огромную, но и не маленькую. И пустота эта требовала заполнения.
Я брел, ничего не видя перед собой: по лужам, газонам, на красный свет… Перед глазами отрывистыми, яркими вспышками стробоскопа мелькали дни и годы. Настоящее. Прошлое. Несбывшееся. Мысли разбегались, ни на чем не задерживаясь, звуки улицы слились в невнятный гул. Бесконечные перекрестки, шеренги домов, люди-манекены, марионетки… воздух прошит серебристыми нитями, росчерки капель — автоматной очередью, стаи машин… бензиновая пленка, кипение пузырей… бензин отблескивает радугой, из всех цветов — первые три.
Очнулся на Московском проспекте.
— Иди отсюда! — меня слегка ткнули под ребра. Охранник у дверей супермаркета поигрывал дубинкой. Глянув на чучело в зеркальной витрине, я пригладил встрепанные волосы. Чучело повторило жест. На ладони остались черные разводы.
— Проваливай, — буркнул охранник.
Дождь закончился, накрапывал изредка, и прохожие складывали зонты.
Идти было некуда и незачем. Приютят, обогреют, накормят, но не хочу. Побыть одному… Бродить без цели и смысла. Лучшее на свете одиночество — в толпе. Ты никому ничего не должен, и не должны тебе. Безучастность в обмен на равнодушие.
В кармане запиликал мобильник. Экран был темным, панель оплавилась, но, как ни странно, телефон работал. Звонила жена.
— Нина, со мной все хорошо, родная… — бормотал я как в полусне.
— Боже, Игорь! — рыдала она. — Я уж похоронила тебя! Сережа Виноградов, он сказал… Я звоню, звоню, ты не отвечаешь! Где ты? Что с тобой? Ты жив, какое счастье!
— Успокойся, милая, — шептал я. Прохожие косились на мою вымокшую, с подпалинами, одежду — куртка на голое тело, изгвазданные джинсы — и обходили меня стороной.
— Я обзвонила все больницы, где разместили пострадавших, а тебя нигде, нигде нет… — всхлипывала она, не веря еще до конца. — Ты где? Я приеду, заберу тебя!
— Нет, не надо, — уговаривали ее. — Переночую у друзей.
Видеть людей, говорить с ними я не мог, не хотел. На душе было противно и мерзко. Убийца… палач… Рассудок выталкивал новое знание, цепляясь за старую, прежнюю жизнь. Однако я снова и снова возвращался к осмыслению того, что случилось.
Ветер трепал куцые безлистые кроны, гнал мусор по мостовой, рябил воду в лужах. Шарил за пазухой холодными пальцами и гудел в водосточных трубах. Тучи не спешили расходиться: висели рыхлыми комьями, низкие, давящие. Я бродил по городу и нисколько не мерз. Как долго? Не знаю. В памяти ничего, кроме мучительной пустоты и бесконечных вопросов. С каждым шагом, каждой мыслью я все глубже погружался в сумрачный омут и до того извел себя, что едва смог вырваться. Трясина чавкнула, отпуская. Зыбь на поверхности, зыбь… Ты на берегу. Не оглядывайся.
…с размаху — по кирпичной стене, разбивая костяшки. Боль отрезвила. Я смотрел на кровь и чувствовал: стало легче. Перестань! Слышишь?! Что угодно, только не думать, не прокручивать в голове, не оценивать. Нужны действия: примитивные, грубые, на уровне рефлексов. Разговор ни о чем, глупые шутки, сигареты, алкоголь. Вливать в себя стопку за стопкой, чтобы хоть ненадолго… Чтобы забыть.
Сотовый щурился бельмом экрана. Кое-как, с третьей попытки удалось набрать номер Виноградова.
— Ты куда пропал, Лаврецкий? — обрадовался он. — Я-то думал, кранты. А жена твоя… Ты Нинке звонил? Ну даешь, везунчик! Переночевать? Не вопрос. Дуй ко мне, буду после обеда. В редакции сейчас буча, ты подожди, лады? Деньги-то на дорогу есть?
Я заявился под вечер. Виноградов работал: перекатывая во рту измусоленную папироску, лихорадочно стучал по клавиатуре; длинная челка спадала на лоб, и он яростно отбрасывал ее каждые две минуты. Дверь была открыта — мне не пришлось тарабанить кулаками и ногами, сбивая чужое вдохновение и беспокоя соседей.
Он настолько увлекся, что не заметил моего прихода. Я присел на диван: в таком состоянии Виноградова лучше не трогать, бесполезно. Закутался в плед, который лежал в изголовье. На улице, под дождем я не мерз, а в теплой квартире — зазнобило. Продрог так, что зуб на зуб не попадал.
Обнаружив меня, Сергей не удивился.
— Знаешь новость?! — заорал вместо приветствия. — Николаев погиб! Готовлю материал.
— Что?.. — выдавил я.
— Погиб, говорю! Вынес ребенка — и назад, за жильцом из соседней… — Виноградов окинул меня подозрительным взглядом.
Я покачал головой.
— Иди в душ, — сказал он. — Ты весь грязный и воняешь, как…
— У тебя есть водка? — спросил я.
— Найдется. Стресс, да? Хочешь снять?
— Нет. Просто выпить. За упокой.
Я проснулся к обеду, на столе валялась записка: «Убежал в редакцию. Найди чего-нибудь в холодильнике. Разогрей. Пива нет. Ключ на гвозде в прихожей».
Вместо завтрака я копался в Серегином архиве, где хранились и мои черновые заметки, наброски неоконченных статей и подборка статей опубликованных. Все — о Николаеве. Я передавал материалы Виноградову, потому что не мог держать их дома, рискуя вконец разругаться с женой. Холостяк Виноградов милостиво сберегал тайны и секреты коллег.
Я выгреб бумаги из секретера, запихал в пакет и, черкнув на прощанье несколько строк, ушел. Разговора по душам я желал меньше всего. По-моему, вчера и так сболтнул лишнего.
На улице было прохладно, но солнечно; тонкие березки с набухшими почками качались на ветру, неуловимо пахло весной. Бабки у подъезда обернулись словно по команде, прострелив взглядами как рентгеном — навылет. Я даже почувствовал ломоту в костях. Бабкам мерещились шпионы, я не стал их разочаровывать: надвинув на лоб Серегину кепку и подняв воротник Серегиного плаща, заторопился к остановке.
С вокзала поехал в пригород, к жене и теще. Разыгрывая перед пассажирами электрички скучающего дачника, лениво переворачивал страницы купленных в дорогу газет. Внутри все кипело.
На первой полосе и в новостных колонках — исключительно вчерашний пожар. Коллажи почти не отличались, разве что размером. Везде огонь, дым и мужественная фигура с хрупким тельцем на руках. Художники будто сговорились: ребенок, двое, девочка-подросток. Дети! дети! дети! Сговорились, гады! Лицо Николаева: фас, профиль, три четверти. Крупные заголовка резали глаза.
«Вынес ребенка — и назад, за жильцом из соседней…». Виноградов, сволочь, зачем ты меня так?! Под дых, и лежачего — ногами…
Кто-то сгорел заживо, погребенный рухнувшими обломками, а кто-то трусливо удрал.
Я не мог читать это! Не мог! Пакет на коленях подпрыгивал, грозя свалиться на заплеванный пол. Я покрепче обхватил его, но как-то неловко — из набитого бумагой чрева на сиденье спланировала пара выцветших листочков. Я поднес их к глазам и охнул.
Отрывки той самой, ядовито-пафосной статьи. Я скомкал листы, но потом развернули заставил себя прочесть.
Теперь это твое, Игорь! Твое! Нравится?
«Я мертвец» (исправить название? нет, нормально)
Кого мы называем героем — человека, который отнимает у нас годы жизни? Того, кто выжигает души? Выродка?!
И если огонь не успел [вымарано]
Вот уже семь лет ученые бьются над загадкой Феникса. Отчего с теми, кого вытаскивает из огня Николаев, происходят изменения? Какое воздействие оказывает на них его «аура времени»? И какие непоправимые для психики и физиологии последствия грозят выжившим? Не лучше бы некоторым из «спасенных» было умереть, чем жить так, как они? Несчастным [вымарано]
На протяжении нескольких лет медики Психоневрологического института ведут активную психотерапию [вымарано] Многие страдают посттравматическим неврозом, каждую ночь их изводят ужасные кошмары, в непосильных для психики подробностях воспроизводя трагические события. И никакие Терапевтические беседы и снотворное не приносят ненамного облегчают муки.
Но и день не приносит успокоения. Пострадавших от огня, потерявших в огне близких не сравнить с крестниками Николаева. И не надо. Им, как ни цинично это звучит, повезло. Те, кого затронуло тлетворное дыхание Феникса, обречены. Они чувствуют себя «живыми мертвецами» — лишними, выключенными из жизни, из общества. Выброшенные на пустынный берег обломки кораблекрушения
[вымарано]
Двое пациентов регулярно задают одни и те же вопросы: «Когда я вижу людей, которые ходят на работу и в кино, бегают в парке, играют, сидят в кафе, дарят цветы любимым, занимаются своими детьми… я не понимаю, зачем это? Что они делают? Почему? Мне кажется, это ненастоящее — плоская картинка с фигурками, как в телевизоре. Разве есть у них вкус к жизни? А у меня? Все в прошлом. Будущего нет, никаких перспектив. Мне незачем жить».
Невозможность получить ответ вновь и вновь приводит больных к воспоминаниям о катастрофе, приведшей человека к социальной смерти. Картины пожара заново встают перед взором, с ужасной точностью рисуя подробности, [вымарано]
Они испытывают сильную, беспричинную тревогу; страх вызывают обыденные вещи и действия. Люди боятся выйти на улицу, очутиться среди толпы. Кто-то, наоборот, подвержен клаустрофобии. Больные отказываются водить автомобиль, работать, выполнять родительские и супружеские обязанности… [вымарано] Тело их еще влачит жалкое существование, но в душе они мертвы. Годы, внезапно вычеркнутые из жизни, не позволяют им воссоединиться с прошлым, осмыслить трагедию и продолжить [вымарано]
Больные Люди теряют себя, безумие коснулось их с той поры
[вымарано]
Они мертвы — так стоило ли их спасать?
Тогда я впервые крупно поссорился с Ниной. Себе — лишь себе! — признался, что перегнул палку. Жене ничего не сказал: разговоров на эту тему мы избегали. Ну а сейчас?
Мертвец, мертвец… Теперь статья явно бы не пользовалась спросом. Впрочем, я не об этом…
Я отсиживался на даче, как зверь в логове. Казалось, охотники обложили плотным кольцом, развесив везде красные флажки. Банальная паранойя, убеждал я себя. Получалось плохо.
Тема пожарных, вдруг обретя популярность, не сходила со сцены. Ее мусолили и так и этак и наконец, словно нехотя, оставили в покое. Но подспудное брожение продолжалось: обозреватели и спецкоры что-то подозревали. Нюхом чуяли, кожей, нервами. Их вела профессиональная интуиция, а она редко кого подводит — интуиция, по сути, тот же инстинкт.
И они были правы. Наверное, правы. Голова пухла от раздумий, я не знал, как поступить. Не знал…
Неужели пресса взорвется аршинными заголовками? Действительно? Скоро?! И фотография под ними будет… хотя… Рано говорить об этом.
Нынешние, не выделяясь оригинальностью, все как один были пошлыми, а статьи — скучными, трафаретными. «В огонь!», «Последний долг Феникса», «Николаев-Феникс: смерть героя». От слащаво-пышных некрологов болели зубы.
Обыватели рыдали и, приобщаясь к высокому и трагическому, преступно забывали про обратную сторону медали. В давних подшивках можно было разыскать совсем иные публикации — «Гильотина времени», «Палач», «Жернова». Но кому это надо?
Я листал пожелтевшие страницы: чужие статьи, свои — много, целый ворох. А потом раздраженно рвал бумагу в клочки. Вот уже который день мучительно размышляя — что делать. Как жить? Ради чего? И стоит ли вообще жить?
Катил, как Сизиф, глыбу вопросов на вершину ответа. У вершины острая-острая грань — камень не удержать на ней, не оставить посередине. Слишком тяжел. Глыба неминуемо рухнет — на ту или другую сторону. И вполне может придавить меня. Здесь нельзя уклониться. Вопрос задан — отвечай. Или — или.
И я думаю, думаю!.. Чаши весов колеблются.
Да?!
Нет?!
Чудо или Чудовище?!
Пресса точно взорвется, вскипит бурной полемикой, новыми разоблачениями, черт знает чем еще. Обязательно. Рванет осколочным фугасом, когда — если? — «да» перевесит «нет» и Феникс возродится из пепла.
Андрей Столяров Мелодия мотылька
Сталкиваются они в Париже. Это обычный рутинный тур, которые фирма заказывает практически каждые выходные. Двадцать сотрудников, набранных из различных исследовательских отделов, двадцать сотрудниц из штата администрации, включенных по стохастической выборке. Сюжеты тоже чередуются произвольно. Сегодня это средневековый Лондон времен Ричарда III, далее — Рим эпохи блистательного императора Августа, затем — необитаемый остров, где в джунглях, у Рогатой горы, спрятаны сокровища карибских пиратов. И так далее и тому подобное. Схема, впрочем, всегда одна и та же. Сначала ознакомительная экскурсия, иллюстрирующая правила местной жизни, потом — час личного времени, которое можно проводить как заблагорассудится. Возвращение — по цветовому сигналу. Курсор, указывающий место сбора, включается автоматически.
Сейчас это Париж периода Ришелье. Путаница узких улочек, вымощенных разномастным булыжником, цокот копыт, оглушительное чириканье воробьев, крики торговцев, выставивших вдоль стен корзины с пестрым товаром.
Конечно, в действительности это выглядело не так. Конечно, было грязнее, грубее, вульгарнее, непристойнее. Из канав, наверное, поднимались кошмарные запахи, на мостовой, вероятно, гнили очистки, которые выбрасывали прямо на улицу. Впрочем, кого волнует, как это было в действительности? Главное, чтобы картинка была красивой и вызывала желание заказать следующий тур. Тут дизайнеры, надо признаться, на высоте: небо — синее, солнце — по-весеннему яркое, чуть дымящееся, дама, которая уже некоторое время идет впереди, похожа на настоящую аристократку: осиная талия, бархатная пышная юбка, сложная прическа, открывающая тем не менее нежную кожу шеи. Что с того, что аристократки вот так, пешком, скорее всего, не ходили? Какое имеет значение, что без слуг, без сопровождения вооруженных мужчин, они на улицах, вероятно, не появлялись? Да это вовсе и не аристократка. Это кто-то из корпорации, видимо, из их туристической группы. Просто такая у нее сейчас аватара. Это «изюминка», приключение, заложенное в сюжет данного тура. Наверное, надо ее догнать. Гликк ускоряет шаги, стуча подковками каблуков по булыжнику. На нем тоже, как полагается, костюм дворянина: кожаная, вся в бисере, куртка, кожаные бриджи, заправленные в мягкие зеленоватые сапоги. Перевязь со шпагой, которая при каждом шаге бьет его по колену. Ничего, зато дама явно не против, чтобы он с ней поравнялся. Во всяком случае, с интересом посматривает назад. Сейчас она обернется и скажет умоляющим голосом: сударь, ради всего святого, мне нужна ваша помощь!.. А он ей мужественно ответит: всегда к вашим услугам, сударыня!.. Потом будет какой-нибудь особняк, веселый огонь в камине, легкий сумрак гостиной, кровать с балдахином, свешивающим прозрачные занавески…
Гликк вполне готов к такому повороту событий. Сколько раз и под сколькими балдахинами он уже побывал! Он уже поднимает руку к шляпе с пером. Но вот что значит дешевый тур уровня «C»: картинка вдруг тихо сминается, как будто ему под веки попали капли воды. Проходит волна, искажающая небо, дома, само сюжетное бытие. На Гликка даже накатывает головокружение. А когда окружающий мир вновь устанавливается, обретая покой, он видит, что дама, шедшая впереди, куда-то исчезла. То ли успела свернуть, то ли вообще перешла в другую сюжетную линию. Ее как будто и не было. Зато из переулка, открывшегося по левой руке, доносится отчаянный женский крик. Кстати, ничего неожиданного. Двое мужчин явно бандитского вида тащат куда-то девушку в порванном платье. Внешность мужчин, естественно, весьма характерная: оба сильно небритые, оба с дегенеративными лбами, делающими их похожими на зверей, оба в рваном обмундировании, пьяные, тупые, гогочущие, оба нагло уверенные в праве жестокой силы. Девушке из их рук не вырваться. Она изгибается, но от этого только больше расходится слабенькая шнуровка на платье. Грудь уже почти полностью обнажена. Гликк не понимает: так это и есть запланированное приключение? Вызывает на всякий случай курсор. Курсор почему-то не откликается, хотя звуковой сигнал есть. Ладно, шпага сама собой легко выскакивает из ножен. Навыков фехтования у него, разумеется, нет, но он надеется, что аватара, вписанная в эту эпоху, должна их иметь. И действительно, лезвие, чиркнув по воздуху, останавливает оба бандитских клинка. Вытаращенные глаза мужчин… Сопение… Багровые от натуги лица…
Дальше происходит то, чего он не ждет: шпаги соскальзывают, и длинная, видимо, острая грань клинка располосовывает ему рукав выше локтя. Боль такая, что Гликк вскрикивает во весь голос. Что это?.. Такого просто не может быть! В туристическом, игровом, развлекательном туре его не могут убить… Его не могут даже сколько-нибудь серьезно задеть. Или он съехал в какой-нибудь боковой сюжет?.. От неожиданности Гликк оступается, чуть не падает, скользит по глине, нелепо взмахивает рукой, и тут, вероятно, срабатывают программные навыки аватары — шпага его натыкается на грудь одного из бандитов и, видимо, попав между ребер, высовывается с другой стороны. Бандит две-три секунды стоит с вытаращенными глазами, а потом во весь рост, точно одеревенев, валится на булыжник. Второй, видя это, ошеломленно отскакивает и вдруг, будто гусеница, протискивается в узкую щель между домами.
С треском запахиваются над ними деревянные ставни. Жители города, настоящие или нет, не желают ввязываться ни в какие истории. Улица мгновенно опустевает. Девушку трясет так, что она едва держится на ногах. Бессмысленно теребит шнуровку, которая затянулась узлом, и неживым голосом повторяет:
— Что это?.. Что это?..
Прояснить она ничего не может. Совершала обычный тур, где было, как и у него, заложено некое приключение. Вдруг — наплыв, совершенно другая улица, хватают, грубо лапают, куда-то тащат.
Глаза у нее изумленно распахиваются:
— Ты ранен…
Огненная длинная боль снова взрезает ему руку чуть ниже плеча. На рубашке, где ткань дико вспорота, расползается отвратительное пятно.
— Спрыгиваем? — говорит он.
«Иконка» почему-то не загорается. Медный полированный позумент, вшитый в камзол, остается мертвым металлом. Девушка тоже напрасно царапает серебряную застежку.
В глазах у нее — отчаяние:
— Ну, почему, почему?..
На этом, правда, все и заканчивается. Воздух бледнеет, как будто его прохватывает внезапный мороз. Выцветают средневековые краски, звуки превращаются в шорохи, утратившие какой-либо смысл. Тихий, но внятный голос шепчет ему в самое ухо:
— Ситуация под контролем. Откройте дверь, на которой начертан наш логотип…
Дубовая дверь, впрочем, распахивается сама. За ней обнаруживается коридор, освещенный плоскими матовыми светильниками. Их подхватывают двое людей в зеленых комбинезонах. Девушка напоследок приникает к нему и торопливо шепчет:
— Логин… Логин…
Их запястья соприкасаются. Тихонечко пипикает чип, сбрасывающий информацию. В кабинете, пугающем медицинской ослепительной белизной, его усаживают в кресло и быстро разрезают одежду. На плече у него в самом деле рана — как будто нож исключительной остроты вскрыл дряблые мышцы. Впрочем, рассматривать ее времени нет: продолговатый, в несколько слоев «санитар» охватывает плечо от шеи почти до сгиба руки. Края его сами собой поджимаются. Боль уходит, как сон, который никакими усилиями не удержать. Тут же появляется в кабинете человек европейской внешности и, приветливо улыбаясь, приносит ему всяческие извинения от имени фирмы. Оказывается, в программе действительно возникла некоторая турбулентность: Гликка выбросило в сюжет, где он ни в коем случае не должен был пребывать. Человек заверяет его, что это исключительная ситуация. К сожалению, от спонтанных глюков не застрахована ни одна из имеющихся сейчас программных систем. Вам, разумеется, положена компенсация. Если не трудно, подпишите вот здесь, что вы не имеете к фирме никаких претензий…
Голос человека доносится как сквозь мембрану. Белизна кабинетных покрытий действует усыпляюще. У Гликка вновь, будто в обмороке, плывет голова. Наверное, «санитар», чтобы компенсировать стресс, ввел ему легкий наркотик. Он безудержно проваливается в небытие. Кабинет трансформируется, приобретая знакомые очертания дома. Помаргивает на стене индикатор. Сползает красная риска, указывающая на опасность. Теперь беспокоиться уже точно не о чем. Но прежде чем погрузиться в сон, скорее всего предписанный тем же автоматическим «санитаром», прежде чем сомкнуть веки, набрякшие тяжестью забытья, Гликк, будто очнувшись, вдруг вспоминает прикосновение ее губ.
Никогда раньше он ничего подобного не испытывал.
Некоторое время они переписываются. Текстовый формат, разумеется, неудобен, но таковы существующие традиции. Сначала предварительная информация, потом — визуал. Она сообщает, что ее зовут Зенна. Это рабочий логин, который поддерживается основными корпоративными коммуникациями. Проще всего контактировать через него. Он, в свою очередь, сообщает, что его зовут Гликк. Это тоже рабочий логин, который поддерживается их корпоративным доменом. Через него связь будет гарантированно устойчивой. Она также сообщает ему, что работает в фирме «Пелл-арт», специализация — офисные ландшафты, развертываемые по любым осям, стаж у нее уже почти пять лет, ей осталось всего два года до квалификации по уровню «C». Она, конечно, не уточняет, что в действительности «офисные ландшафты» представляют собой последовательность изолированных виртуальных миров, замкнутых сетью так, чтобы получилась самодостаточная онтологическая цепочка. Существует корпоративная этика: на любую рабочую информацию наложен запрет. Он, в свою очередь, извещает, что работает в фармакологическом подразделении «Ай-Пи-Би», что его специализация связана с некоторыми автокаталитическими реакциями, стаж у него составляет уже семь с половиной лет, фирма оформила ему уровень «C» еще полгода назад. В действительности «автокаталитические реакции» представляют собой попытку выделить вирус для управляемой трансгенной селекции: давний военный заказ, который финансируется сразу несколькими концернами. Об этом он ей, разумеется, не рассказывает. Он тоже знает, что такое корпоративный запрет. Почта проходит непрерывную сетевую цензуру: ключевые, «показательные» слова автоматически получают нагрузку в виде «флажков».
И, конечно, их переписка не содержит никаких географических сведений. Они их сами не знают — любая привязка к местности категорически запрещена. Гликк может только догадываться по цифровой части логина, что она, скорее всего, живет где-то в Европе. Что, впрочем, необязательно: внешний, официальный логин может быть лишь прикрытием внутреннего. У него, во всяком случае, именно так. И потому Зенна тоже не представляет, где дислоцируется его рабочий реал. Может быть, в том же городе, за углом, а может быть, и на другом континенте.
Зато она сообщает, что у нее — корпоративный блок «Витас». Причем она уже сумела надстроить его объемным, по-настоящему меняющимся пейзажем. На пейзажи их фирма предоставляет солидные скидки, и потому блок выглядит так, словно собран из элитных программ. Гликк отвечает, что у него тоже корпоративный блок «Витас». Причем «Витас-бис», то есть с улучшенным модульным потенциалом. Пейзаж, к сожалению, самый стандартный, но присутствует дисконтное расширение, которое он постепенно индивидуализирует. В общем, ему тоже есть что показать.
Это воспринимается как приглашение. Через несколько дней, предварительно согласовав, она посещает его, и они целый вечер проводят друг с другом. Зенне нравится его «Сад камней»: двенадцать метров пространства, обсаженного декоративными пихточками. Чистенькие песчаные тропки, мрачноватые валуны, кажется, с давних пор вросшие в землю. Все сделано очень грамотно. Здесь есть даже крохотный ручеек, падающий на лопаточки мельничного колеса. Пейзаж, правда, действительно подкачал: мутные, как сквозь пыльные стекла, очертания гор, сумеречный рассеянный свет, грубоватые облака, будто приклеенные к небосводу. Все это, впрочем, вполне поправимо. Гликк считает, что уже месяцев через пять сможет оплатить более реалистичный дизайн.
— Будет ветер порывами, — объясняет он Зенне. — А иногда, если захочется, будет накрапывать настоящий дождь…
Они сидят почти вплотную друг к другу. Зенна уже не в яркой туристической аватаре, а в обычной, которая, как он с радостью видит, не слишком от нее отличается. Разве что теперь она не в бархатном платье, пугающем пышными формами, а в домашнем комбинезоне теплого травяного цвета. Этот цвет, кстати, ей очень идет. Даже эмблема фирмы, вшитая чуть ниже плеча, кажется не опознавательным чипом, а продуманным украшением.
Им чрезвычайно легко разговаривать. Зенна рассказывает ему, что закончила обычный образовательный интернат, в старшей группе тесты выявили у нее склонность к визуалистике, и уже за три месяца до экзаменов она получила официальное приглашение от «Пелл-арт». Далее, как полагается, специальные корпоративные курсы, и вот уже пятый год она занимается исключительно офисными ландшафтами. Прошла путь от штрихового дизайна до динамического и от заготовок фактуры до сборки настоящих пейзажей. У нее уже даже есть собственный лейбл… Гликк в ответ рассказывает, что тоже закончил обычный образовательный интернат, только тесты выявили у него склонность к аналитическому мышлению. Кроме того, в старшей группе он самостоятельно прошел курс биохимии и о том, что его берут в «Ай-Пи-Би», знал по меньшей мере за год. Сейчас у него уже расширенная рабочая специализация, которая включает в себя даже основы менеджмента. Это, если говорить откровенно, очень хорошие перспективы.
Голоса у них звучат в унисон. Зенна иногда вскидывает глаза и смотрит так, будто Гликк возник ниоткуда. Зеленеют молодыми иголками веточки пихт, с поскрипывающего мельничного колеса срываются и падают в тень запруды сверкающие капли воды…
Далее Зенна приглашает его к себе. У нее — домик на берегу океана, который она показывает с нескрываемой гордостью. В отличие от его блока, целых две средних размеров комнаты и еще — веранда, ступеньки которой ведут на пляж, дышащий горячим песком. Стены домика — из костистых переплетений бамбука, справа и слева — пальмы, свешивающие с верхушек перистые крылья листвы, океан вздымает хрупкие волны, окаймленные пеной, с равномерным шипением выталкивает их на пустынный берег.
Все это с отчетливой прорисовкой деталей, с жилочками, с ворсинками, с кварцевым, чуть дрожащим жаром песка. Гликк намеренно зачерпывает полную горсть и ссыпает обратно, развеивая невесомую струйку.
— И что, купаться здесь тоже можно?
Это неосторожный вопрос. Зенна слегка краснеет, будто ее застали врасплох, а затем путано объясняет, что собственно океан в ее реальность пока не включен. Она только-только погасила свой первый корпоративный кредит. Однако уже в ближайшее время, поскольку линия кредитования для нее вновь открылась, она намеревается выкупить всю лагуну вместе с прилегающей акваторией. Тогда, разумеется, можно будет и плавать, и даже ходить на яхте.
— Видишь там остров? Вот, вплоть до него все будет мое…
Они неторопливо гуляют по берегу. Колышутся листья пальм, торопится краб в кавернах розового известняка. До океана, кажется, рукой подать, но Гликк знает — можно идти к воде целый день, и все равно не дойдешь.
Пейзаж тем не менее впечатляет. Здесь ощущается тот простор, которого недостает у него в горах.
— Здорово!.. — говорит он.
В тени пальм они пытаются целоваться. Но это не то, не то — как будто между ними тоненькая, но очень прочная полимерная пленка. Нет трепета, не бьется, как сумасшедшее, сердце. Их аватары, лишенные эмоциональных программ, не транслируют обертоны. Это просто прикосновение, просто механическое ощущение другого предмета.
Они, конечно, разочарованы.
— Ничего, ничего, — растерянно говорит Гликк. — Немного подожди. Мы все наладим…
Они совершают еще несколько развлекательных туров. Это достаточно дорого, поскольку корпоративный дисконт в частных поездках не действует. Приходится оплачивать их полную стоимость. Однако они на это идут: им хочется быть вместе.
Они подключаются к сказочному карнавалу в Венеции: надев яркие маски, танцуют вместе с толпой на пьяцца Сан-Марко. В Иерусалиме они радуются воскресению Иисуса Христа, а в Лапландии мчатся сквозь снежную ночь в санях, запряженных оленями. И, наконец, на Празднике бабочек в Цзянь Цумине, поднявшись на вершину горы, где расположен храмовый двор, они открывают лакированную шкатулку, внутри которой сидят два мотылька.
Это довольно дешевый тур. Мотыльки поэтому самые незатейливые — один красный, а другой желтый, дремлющие на зеленом шелке. Кажется, что их никакими усилиями не разбудить. Однако, когда Зенна, вытянув руку, немного встряхивает шкатулку, мотыльки, радостно затрепетав крыльями, уносятся вверх.
Звенят серебряные колокольчики. Монахи в длинных праздничных одеяниях кружатся, как волчки, мелодично выкрикивая молитвы.
Мотыльки быстро растворяются в синеве.
А они еще долго стоят, обратив лица к небу…
Через несколько дней его вызывает к себе господин Кацугоси. Господин Кацугоси является в фирме старшим администратором. Это очень высокая должность, дающая право на участие в прибылях, и кабинет его, расположенный на восьмом этаже, выглядит соответственно: окно во всю стену, пропускающее естественный свет, гравюры на стенах, деревянный полированный пол, а справа от письменного стола — даже настоящий аквариум, подсвеченный хроматофорными лампами. Пучеглазые рыбы медленно, как во сне, исследуют замшелую пагоду. Развеваются вуали хвостов, посверкивает червонным золотом чешуя. Бог знает, сколько стоят эти живые диковины.
Пейзаж за окном тоже самого высокого качества: частокол корабельных мачт и светлая дымчатая вода, сливающаяся с небесами. Время от времени от гавани отделяется грациозная шхуна и, надув паруса, бесшумно скрывается за горизонтом. Смотреть, вероятно, можно часами. Гликк где-то слышал, что господин Кацугоси считает этот пейзаж символом фирмы: мы тоже, подгоняемые ветром надежд, без устали стремимся за горизонт.
Правда, думать об этом некогда. Гликку предложено сесть, и господин Кацугоси сразу же переходит к делу. Ровным голосом, который пугает сотрудников больше, чем гнев, он сообщает, что по результатам рутинного ежемесячного сканирования персональных коммуникаций система безопасности фирмы, кстати, еще в прошлом году перешедшая на непрерывный цензурный режим, зарегистрировала контакты одного из сотрудников, логин «гликк/428.15.рпдф/11.л-сим», с наружным абонентом, не включенным в корпоративную сеть. Идентифицировать абонента, к сожалению, не удалось: там хорошие шлюзы, браузеры, без взлома их не пройти. Однако по той части логина, которую дескриптор все же считал, было установлено, что исходный портал принадлежит фирме «Пелл-арт», специализирующейся в области промышленного дизайна. Фирма «Пелл-арт», в свою очередь, принадлежит концерну «Ормаз», который занимается сетевыми маркетинговыми стратегиями, а концерн «Ормаз», как известно, входит в корпорацию «Би-Би-Джи», являясь фактически ее главным интеллектуальным подразделением. То есть мы имеем в наличии вольный или невольный контакт, подчеркиваю, несанкционированный контакт с нашим основным конкурентом.
Господин Кацугоси брит наголо. Череп его такой гладкий и чистый, что кустики бровей на лице кажутся намеренным артефактом. Одет он в синее кимоно, стянутое сиреневым поясом, эмблема фирмы вышита на груди желтой шелковой гладью.
Она так и бьет в глаза.
Аватара у него изумительная. Гликк улавливает даже тонкий, напоминающий о весне запах духов. Этот запах приводит его в смятение. Всем известно, что господин Кацутоси благоухает весной лишь в состоянии крайнего недовольства. Обычно он источает горький перечный аромат. Сам Гликк, к сожалению, выглядит гораздо хуже: мешковатый бактерицидный комбинезон, изолирующие манжеты на горле, запястьях, лодыжках. Он ведь явился сюда прямо из рабочего сектора. И сейчас его беспокоят не столько несанкционированные контакты, о которых распространяется господин Кацугоси, сколько то, как будут ему квалифицированы потери режимного времени. С одной стороны, он не мог не явиться к господину Кацугоси по вызову, а с другой — каждый выход из рабочего сектора фиксируется автоматически. Товарищ Сю, который за этим следит, будет, разумеется, недоволен. Тем более что товарищ Сю, как и все китайцы, курирующие сектор исследований, мягко говоря, не любит японскую администрацию. Будет теперь вежливое шипение, суженные до щелочек темные непроницаемые глаза, неприязненное принюхивание, как будто Гликк принес с собой в сектор враждебные запахи.
Между тем тон господина Кацугоси меняется. Он, по-видимому, тщательно изучал труд «Основы корпоративного управления», который красуется у него на столе, и потому знает, что к подчиненным следует относиться как к детям: за провинности поругать, но одновременно и обнадежить, чтобы сотрудник не пал духом. Порицание должно соседствовать с поощрением. И потому господин Кацугоси, чуть подавшись вперед, задрав кустистые брови, произносит речь об имеющихся перспективах. По его словам, перспективы у корпорации великолепные: их последними разработками интересуются сразу несколько фармакологических групп, часть из них готова к непосредственному инвестированию в проекты, а другие предлагают свои ресурсы по сетевому распространению. Кроме того, недавно заключен договор с местным правительством. Корпорация обязуется финансировать ряд важных социальных программ: спорт, бесплатное профессиональное образование и так далее. Это значит, что мы получаем теперь значительные государственные преференции.
Господин Кацугоси не забывает и о теме беседы. С покровительственной улыбкой он сообщает, что Гликк, рабочий логин «гликк/428.15.рпдф/11.л-сим», имеет в своем отделе очень высокий рейтинг. Бонусы у него постоянно накапливаются, штрафных минусов за последние несколько месяцев практически нет. Предполагается, что по завершении текущего цикла исследовательских работ ему будет предоставлен пакет-прим корпоративного стимулирования: льгота на элитные эротические миры, льгота на аватару с повышенной сенсорной активностью. Для его возраста, для его стажа это показатели верхней части шкалы. Через три года он сможет претендовать на курс корпоративного менеджмента, а там уже и рукой подать до перехода на уровень «B». Единственный негатив в его личном профиле — то, что он до сих пор не женат. Неужели нет подходящих кандидатур? Ведь вы участвовали, если не ошибаюсь, уже в пятнадцати… м-м-м… семнадцати турах знакомств. И как? Ничего? Господин Кацугоси искренне сожалеет об этом. Зачем тогда фирма берет на работу молодых привлекательных девушек? Отдел персонала явно не на высоте. Впрочем, господин Кацугоси считает, что выход есть. Он сегодня же пришлет Гликку, логин «гликк/428.15.рпдф/11.л-сим», особый фирменный каталог. Пусть Гликк его внимательно посмотрит, изучит. В случае положительного решения фирма обеспечит ему необходимые преференции.
Так этот разговор происходит. За все время беседы Гликк не произносит ни единого слова. Он только кивает, охваченный противным чувством беспомощности. Он точно крот, которого вытащили из норы на солнечный свет. Нет, даже не крот, хуже — детеныш крота. Он точно в обмороке, отключающем всякую мысль, и потому когда вечером, возвратившись после работы в свой блок, начинает, скорей по обязанности, листать присланный каталог, у него, как чужие, не сгибаются пальцы, а буквы, тяжелые, цвета меди, не сразу складываются в слова, которые можно воспринимать.
Каталог представляет собой довольно толстый альбом — в твердом кожаном переплете, стилизованном под европейскую старину. На обложке его светится гриф «Только для служебного пользования», а на первой странице мерцает предупреждение, что «копирование и распространение данных материалов категорически запрещено». Смысл такого предупреждения становится ясен через секунду. Каталог содержит фотографии девушек, собранных, вероятно, во всех подразделениях фирмы. Причем каждая фотография дана в трех версиях: просто портрет, затем снимок во весь рост, позволяющий оценить фигуру, и далее — та же девушка, но уже в обнаженном виде. В примечании, кстати, указано, что последнее изображение (срок просмотра его не более трех дней) вовсе не является непосредственной, то есть живой фотографией, а представляет собой компьютерную реконструкцию, сделанную, правда, с вероятностью 99 %. Если же тронуть синюю кнопку с треугольным значком внутри, то фигура начинает медленно поворачиваться вокруг своей оси. Она дышит, вздрагивает, волнуется, смотрит прямо в глаза. Кажется, даже произносит какие-то неслышимые слова. Трейлер, сопровождаемый музыкальным бэкграундом, длится пятнадцать секунд.
Всего в альбоме около четырехсот объемных изображений. Гликк почему-то боится, что среди них окажется Зенна. Однако Зенны в альбоме все-таки нет. Зато на последней странице, тоже испускающей хрупкий музыкальный аккорд, перечисляются льготы, которые фирма предоставляет при заключении брака. Тут и трехдневный отпуск с сохранением средней зарплаты, и возможность оформления церемонии в одном из исторических мест (Саграда Фамилиа, Тадж Махал, Киото, Запретный Город, Московский Кремль), и однодневное свадебное путешествие практически в любую эпоху и в любую страну, и долгосрочный кредит на объединение персональных реальностей. Фирма предлагает даже версию физического переезда, правда лишь при условии, что брачный контракт будет через год юридически подтвержден обеими сторонами.
В общем, выбор чрезвычайно велик.
Весь вечер Гликк добросовестно листает альбом — иногда нажимает кнопки, рассматривает фигуры, сияющие светлым женским теплом.
И ничего этого как будто не видит.
Он пребывает не здесь.
Порхают в синеве мотыльки, красный и желтый. Кружатся монахи, молитвенно прижав ладони к глазам. Тоненько, мелодично, словно воздух весной, звенят удивительные серебряные колокольчики…
Сначала идут два бронетранспортера: оливковые, громоздкие, неуклюжие, завывающие моторами, проминающие гусеницами асфальт, похожие на доисторических монстров, выползших из болот. Бронированные щитки посверкивают на них как тусклая чешуя, а оконца прицельной оптики взирают на окружающее с высокомерной жестокостью.
За бронетранспортерами движется пехотное подразделение. Солдаты — в мундирах, в которых металла больше, чем ткани. Они прижимают к себе прозрачные пластиковые щиты, а за их спинами — короткоствольные ружья, стреляющие газовыми разрядами. Такой разряд отключает человека минут на десять. Гликк знает об этом, он когда-то тестировал химические составляющие.
На лицах солдат — круговые очки, защищающие от ударов, на шлемах — трехцветная витая полоска, символизирующая чалму.
— Пуштуны, — объясняет Джилин. — Сегодня за Стеной будет жарко.
Он проводит рукой по воздуху, будто что-то вылавливая. Тотчас в некотором отдалении от столика повисает экран, очерченный голубоватыми искорками. Обозреватель в желтом пиджаке и зеленой рубашке сообщает, что во Втором промышленном секторе продолжаются незначительные беспорядки. Сейчас группы бесчинствующих хулиганов, кстати, так и не выдвинувших никаких конструктивных требований, концентрируются у Западного прохода и, по-видимому, намереваются предпринять попытку штурма контрольно-оградительной полосы. Навстречу им выдвигаются силы поддержания внутреннего порядка. Ситуация находится под контролем. Оснований для беспокойства нет…
Теперь экран показывает картинку с другой стороны. Видно, как разъезжаются вправо и влево створки металлизированных ворот и те транспортеры, которые только что прошли мимо бара, выкатываются к толпе, размахивающей палками и арматурными прутьями. Солдаты смыкают щиты, просовывают дула ружей в специальные отверстия для стрельбы.
Толпа сразу же подается назад.
— Чего они хотят? — спрашивает Петтер, отхлебывая коктейль из баночки.
Джилин пожимает плечами.
— Безработица в «диких мирах» — сорок процентов. Они просто не знают куда себя деть.
— Зато у них — бесплатные трафики, — ухмыляется Петтер. — Если бы у меня был бесплатный корпоративный трафик, я бы из дома не вылезал. Нашли дурака!..
Его розовая, будто у поросенка, физиономия выражает довольство. Поднеся баночку к толстым вывороченным губам, Петтер делает еще один хороший глоток. Фирменный коктейль, содержащий рекомендованные стимуляторы, тут же проступает у него на лбу и висках каплями пота.
— Здорово!.. — говорит он.
Изображение на экране снова прыгает. Крупным планом показан центр беснующейся толпы: искаженные ненавистью звериные рожи, низкие лбы, хрящеватые уши, шизофренические оскалы клыков. Их сменяет портрет солдата в траурной рамке — светлое юношеское лицо, глаза, взирающие на мир с гордостью и сознанием правоты.
— Только что к нам поступило трагическое известие, — сообщает обозреватель. — Рядовой внутренних войск Алир Муррахаш погиб, получив смертельную рану в столкновении с хулиганами. Виновные в нападении на солдата уже задержаны. Они предстанут передвоенным судом… Посмотрите на нашего мужественного Алира!.. У него осталась жена и двое детей… Ему было всего двадцать три года!.. Он погиб за нашу свободу, за то, чтобы мы могли спокойно жить и работать!..
Джилин машет ладонью, будто отгоняя назойливого комара. Экран исчезает. Вместо него на столик опять обрушивается гул скомканных голосов. Бар, оформленный под пещеру, сегодня полон: между светящимися сталагмитами едва-едва протискиваются замотанные официанты. Ныряют над головами летучие мыши. Девица, стоящая на краю хрустального озерца, заламывает руки в бессмысленной музыкальной мольбе. Дизайн здесь самого высокого класса: даже сумрак в дальних концах пещеры кажется настоящим. И вместе с тем бар этот существует в реальности. Гликку, чтобы сюда попасть, требуется пройти целых четыре охраняемых корпоративных квартала — сначала низкие двухэтажные корпуса исследовательского отдела, потом малый производственный сектор, обнесенный решетчатой чугунной оградой, далее — менеджерский квартал, куда заходить без приглашения не рекомендуется, и, наконец, коттеджи технического персонала с обязательными цветниками, обозначающими участки владений. Четырежды у Гликка попискивал чип, сигнализируя о пересечении межзональных границ, четырежды считывались пароли, разрешающие свободное передвижение. Бар имеет только один существенный недостаток: слишком близко к Стене, отделяющей территорию фирмы от «диких миров». Правда, пока еще ни одного прорыва из-за Стены не было. Да и как прорвать толщу, заделанную керамическими волокнами? Однако, как говорит тот же Джилин, все когда-нибудь случается в первый раз.
— Все когда-нибудь случается в первый раз, — говорит Джилин. — Лично я полагаю, что эту ситуацию можно рассматривать в следующих координатах. Был технический сбой, реальности совместились, начался резонанс, поскольку теперь оба сервера работали на один сюжет. Ты понимаешь?.. Отсюда — чрезвычайно сильное эмоциональное впечатление…
— Точно! — оживляется Петтер. — У меня такой случай был.
И, возбужденно жестикулируя баночкой, в которой поплескивается коктейль, он рассказывает, как в прошлом году его за удачное решение одной из рабочих проблем премировали элитным эротическим туром. Это, конечно, был не уровень «A», от них дождешься, но, знаете, тоже — вот ради чего следует жить!
Петтер размахивает руками, закатывает глаза, трясет головой, пытаясь передать тогдашние впечатления — надувает щеки, хлопает себя ладонями по ушам, громко причмокивает, стучит баночкой по тверди лысоватого черепа. Кажется, он сейчас вскочит на стол и исполнит джигу, сшибая ногами пустую посуду. Гликк, загораживаясь от него, только морщится. Он слышал эту историю уже много раз и не верит, что вкус теплых губ можно передать через элитную аватару. А прикосновение, обжигающее как музыка, а взгляд Зенны, отчаянный, когда они расставались на пляже, а горячее сердцебиение, которое охватывает его при одном только воспоминании о порхающих в синеве мотыльках? Нет, все это не то, не то.
— Ну, хорошо, — говорит Джилин. Он, как всякий индиец, умеет отступать перед непреодолимым препятствием. — Хорошо, давай посмотрим, что в этой ситуации можно сделать.
И, подняв, как штыри, оба указательных пальца, он доходчиво объясняет Гликку, что, например, в «диких мирах» тот просто не выживет. Нет у него таких навыков, которые следует приобретать еще в детстве, и программ таких нет, и взять их негде. Во всяком случае, в открытом доступе.
— Ха!.. «Дикий мир»! — восклицает, в свою очередь, Петтер. И презрительно тычет пальцем туда, где только что искрился экран. — Ха!.. Ты хочешь жить в «диких мирах»?..
Что же касается венчурных фирм, спокойно продолжает Джилин, то это просто обманка, капканы, расставленные для дураков. Все венчурные фирмы давно скуплены корпорациями. Подписав свободный контракт, ты в действительности начинаешь работать на тот же «Вейкон», «Зиб-Моддер» или «Би-Ти». С одной только разницей: платят тебе вдвое меньше. Соответственно, вдвое легче твой социальный пакет… И наконец, говорит Джилин, предположим, что ты и в самом деле устраиваешься в какую-нибудь приличную корпорацию. Кстати, препятствий тебе в этом чинить не будут — зайди на свободный рынок, посмотри предложения. Однако тут есть принципиальный момент. При переходе из одной фирмы в другую ты лишаешься корпоративного стажа, а значит, практически всех накопленных льгот. Первые три года, вспомни, как это было, тебе придется платить полную цену за все.
— Ха!.. — опять восклицает Петтер. — Ты даже нормальный коктейль не сможешь себе купить!..
Он с ужасом смотрит на опустевшую баночку, а потом, содрогнувшись, видимо, от такой перспективы, машет обеими руками мэтру, наблюдающему за залом:
— Эй!.. Эй!.. Эй!..
Мэтр Жосьен неторопливо кивает.
Тотчас подскакивает к столику официант с новым набором. Петтер вскрывает баночку и делает здоровенный глоток. На лбу у него вновь выступают светлые капли пота.
— Вот!.. А ты — ха! — мотыльки!..
Глаза у него становятся как стеклянные. Он откидывается на стуле и начинает нести обычную свою ахинею про Тайный ключ. Дескать, есть в одном из свободных миров такая тропочка, незаметная, ведущая через Бронзовый лес. Если его пройти, что, кстати, надо обязательно сделать от зари до зари, то откроется озеро, наполненное необыкновенно синей водой. Посередине озера — остров, всегда покрытый туманом, а посередине острова — камень, похожий на бычью голову. Из камня же торчит Тайный ключ. Вот это проход во все существующие миры — все коды доступа, все пароли, все трафики, все аватары… С Тайным ключом можно проникнуть в любой виртуал. Хоть в Шамбалу, которую охраняют альрауны, хоть в Аид, где на молекулярных пластинах хранятся копии всех живших душ…
Гликк слышал эту историю тысячу раз. Он отворачивается и смотрит в окно, где до Стены, образующей охранный периметр, тянутся кусты глянцевых роз. В действительности это тоже охранный барьер. Всякий, кто попытается его пересечь, получит дозу усыпляющего наркотика.
Что-то сверкает поверх стены. Часть кустов, ближе к дорожке, сминается, как будто их придавливает невидимый палец. Вспучивается земля, переворачиваются в воздухе лохмы дерна. Свет в баре тускнеет. По всей картине — будто хлынул мазут — стекают черные неопрятные полосы. Гликк с изумлением смотрит на Петтера, который, оказывается вовсе не швед, а то ли малаец, то ли индонезиец, причем весьма преклонного возраста. Джилин, в свою очередь, прижимает руки к лицу, однако все равно видно, что это девчонка явно европейского облика. Ей лет двадцать, не больше.
Впрочем, через мгновение все заканчивается. Опускаются жалюзи. Серверы восстанавливают исходный пейзаж. Мэтр Жосьен за стойкой поднимает ладони и поводит ими, как фокусник, показывая, что все в порядке.
Только расползается по столу лужа из опрокинутых баночек.
Петтер резко отодвигается. Щеки у него багровеют, а бледный пух вокруг лысины ощутимо шевелится.
— Что за хрень! — с негодованием говорит он. — Что это вообще за дела?.. Нельзя нормально провести вечер…
Конечно, ему следует хотя бы на секунду остановиться. Конечно, ему следует хоть чуть-чуть опомниться и немного подумать. Быть может, та цена, которую требуется заплатить, для мимолетного развлечения чересчур велика? Однако остановиться он уже не способен. Он уже не может ни думать, ни взглянуть со стороны, ни трезво оценить ситуацию. Звенят шпаги, несущие на остриях быструю смерть, гремит музыка карнавала, взметывающая разноцветные маски, словно освобожденные души, летят мотыльки, чтобы через мгновение раствориться в заколдованной вечности. Это для него вовсе не мимолетное развлечение. Это жизнь, которая впервые приоткрывает некие загадочные пространства.
Они с Зенной снова едут в Венецию. Только это уже не общий, с корпоративными скидками, банальный ознакомительный тур, где можно для запланированного приключения оторваться от группы не более чем на час. Это так называемый «тур-интим»: сюжет здесь заранее не размечен, а разворачивается сообразно желаниям. Правда, стоит он столько, что в бюджете Гликка образуется серьезная брешь. Тем более что для тура он, как, впрочем, и Зенна, заказывает себе аватару самого высокого класса. Разумеется, не уровень «A», где, согласно проспекту, обогащаются даже обыденные ощущения. Уровень «A» для него все-таки недоступен. Но это уже вполне приличная, продвинутая модель, гарантирующая, опять же согласно проспекту, весь чувственный диапазон.
Гликк с легким сердцем перечисляет деньги на счет.
И надо сказать, ничуть не жалеет об этом. Уже первые впечатления, нахлынувшие на него на набережной Гранд-канала, убедительно демонстрируют, насколько индивидуализированная аватара, подогнанная по скану личности, за что, собственно, и пришлось заплатить, превосходит по эмоциональной насыщенности стандартный туристический манекен, выдаваемый, правда, за гроши, в прежних корпоративных поездках.
Солнце как будто заново народилось: в пустотах улиц, в навесях необъятных небес сияет мягкий золотистый туман. Вода необыкновенно блестит, мосты, выгнувшиеся над ней, точно наколдованы снами. Арки манят прохладой, дворцы — сумрачной тишиной. Воздух же, трепещущий от каждого шага, кажется пропитанным легким виноградным вином. В нем проступает даже некий ускользающий звон… В общем, был глухой, слепой, обмороженный, протискивающийся сквозь жизнь как неодушевленный предмет, стал зрячий, слышащий, необъяснимо живой, пробудившийся, вдыхающий счастливые подробности бытия.
Больше всего их будоражат прикосновения. Это уже не тупое механическое ощущение, свидетельствующее о том, что пространство рядом занято чем-то другим, а горячее счастье, сердцебиение, близость, обжигающая как огонь.
Они еле удерживаются, чтобы не начать целоваться — в первый же миг.
Именно так у них и было в Париже.
Правда, Джилин считает, что в Париже был просто механический резонанс. Наложились и усилили друг друга два разных сюжета. Но это — все равно, все равно!
Целое утро они неторопливо бродят по городу. Времени у них много, гостиница предоставляется им только во второй половине дня. Они стоят на мостах, из-под которых доносится плеск сонной воды, исследуют набережные, то и дело упираясь в неожиданные тупики, катаются на гондоле (что входит в оплаченную ими часть тура), бродят по пустынным палаццо, где мрамор залов, колонн, галерей сопровождает их эхом шагов. На пьяцца Сан-Марко они, купив хлебных зерен у продавца, бросают их голубям, которые слетаются к ним шелестящими стаями, а во Дворце дожей, прямо во дворике, выпивают по чашке кофе, что тоже входит в оплаченную часть тура. Им никто не мешает. Город пуст, как ему и положено быть в индивидуальном сюжете. Редко-редко покажется вдалеке прохожий, впрочем, тут же сворачивающий неизвестно куда, и еще реже, реагируя на их приближение, улыбается им хозяин кафе или маленького магазинчика. Да и то понятно, что это чисто программный продукт — аватары, за которыми нет реальных людей. На них можно не обращать внимания. Пару раз проползают по небу слабенькие жемчужные облака, а ровно в полдень, когда они выходят к церкви Санта-Мария деи Мираколи, над ними начинается бесшумный солнечный дождь. Капли его посверкивают как бриллианты и испаряются еще в воздухе, не касаясь земли.
Все это необыкновенно красиво. Зенна говорит, что еще ни в одной поездке она ничего подобного не испытывала. Понимаешь — никогда, никогда!.. И Гликк тоже с радостью признается, что у него это впервые. Раньше он даже представить себе не мог, что такое индивидуальный тур. Правда, изредка легкой тенью, словно тающие в поднебесье маленькие жемчужные облака, проскальзывает в его сознании мысль, что программа, автоматически отслеживающая коммуникации, уже, наверное, выбросила на дисплей пару тревожных флажков, сопроводив это, как положено, звуковыми сигналами. Господин Кацугоси, конечно, знает о его эскападе. Однако Гликка это пока не волнует. Это будет — потом, потом, еще неизвестно когда. Сейчас, в мареве солнца, преображающем мир, среди теплого камня и стеклянной воды это значения не имеет.
Тем более что наступает время гостиницы. Номер у них с двумя громадными окнами, сверкающими чистотой. Пейзаж выведен так, что смотреть на него можно до бесконечности: простертая к горизонту лагуна, узенькие, как лезвия, пирсы, нарезающие беловатую воду на лепестки, остров Сан-Джорджо Маджоре со вздымающейся башней монастыря. Все в золотистой дымке, почти неощутимом сиянии, в грезах странствий, где сливаются время и вечность.
А когда Зенна, порывисто, будто птица, вздохнув, почему-то зажмурившись, крепко обнимает его, окружающее вообще исчезает. Дымка с залива просачивается сквозь стены. Предметы развеществляются, выявляя свою зыбкую суть.
Правда, опять возникает у него предательское соображение, что ни он, ни Зенна тут ни при чем. Просто таковы возможности модифицированных аватар. И если когда-нибудь он получит полный менеджерский пакет, если он выйдет на уровень «B», где продвинутые аватары считаются в порядке вещей, то он каждый раз будет испытывать то же самое.
Необязательно с Зенной. Можно и с любой другой женщиной.
Гликк гонит эти подозрения от себя. Нет, нет, исключается, не может быть…
В оставшиеся полтора часа они вызывают юриста. Это предложение Зенны, которая, в свою очередь, консультировалась с кем-то из ближайших подруг: если официально объединить их реальности, то за трафик внутри этого общего мира, за персональные коммуникации не придется платить.
Гликк, кстати, тоже слышал что-то такое.
Он вовсе не против.
Наоборот.
Юрист оказывается строгой деловой женщиной средних лет, представляющей фирму, которая обеспечивает независимую юридическую поддержку. Одета она в темный костюм, что, видимо, положено по профессии, бесцветные волосы собраны на затылке в пучок.
Ситуация ей понятна с первых же слов. Да, действительно, в общей реальности, если таковая, конечно, официально зарегистрирована, трафик, то есть межличностный коммуникат, устанавливается по умолчанию и поддерживается автоматически. Говоря проще, за сексуальные и другие контакты между собой пользователям дополнительной платы вносить не нужно. Юрист готова составить для них типовой договор. Срок действия — год с возможностью многократного пролонгирования. Объединение личных реальностей будет произведено в течение суток. Гонорар — в любой форме, налог не взимается. Корпоративные скидки для подобной трансакции составляют обычно от семидесяти до девяноста процентов.
— Сбросьте мне ваши данные, — предлагает юрист.
Несколько запинаясь, Гликк объясняет ей, что в данном случае речь идет о внекорпоративном объединении.
— Мы ведь имеем на это право? Вот, мы хотели бы знать, как такое объединение произвести…
Юрист их сначала даже не понимает.
— То есть вы хотите сказать… что… корпоративных преференций не будет?.. Вы собираетесь сами оплачивать счет?.. — В глазах у нее что-то мелькает. — Честно говоря, я с такой ситуацией сталкиваюсь в первый раз.
Она вытаскивает из кармана блокнот и отточенным ногтем касается его серой поверхности. По блокноту ползут снизу вверх ряды обозначений и цифр.
— Тогда это будет примерно так… И еще за юридическую поддержку — мы вводим ее отдельной строкой… Вот общий итог.
Вспыхивает длинный ряд цифр, и все сразу же становится ясно. Столько им не собрать, даже если не есть, не пить, не дышать несколько лет.
Зенна кусает губы.
В глазах у юриста опять что-то мелькает.
— Подождите… Возможно, вы имеет право на получение государственных льгот… — Она на секунду задумывается, острый ноготь ее вновь пританцовывает по блокноту. — Так… политически… как гражданин… вы зарегистрированы в республике Танг… Правильно? — Это она обращается к Гликку. — Скажите, вы принимали участие в последних выборах? Если вы голосовали за президента Кхонга Бупата, значит, вы имеете право на государственное вспомоществование… Хотя что это я?.. У вас же, скорее всего, корпоративный ангажемент. То есть, согласно договору с властями, гражданские и юридические права от вашего имени осуществляются корпорацией… — Она перелистывает страницу, сдвигает брови и вчитывается в ползущий текст. — Должна вас разочаровать. Ваша фирма, оказывается, уже перерегистрировала свой офис. Со вчерашнего дня вы — гражданин Сидонийской агломерации Шаристан. Право на государственные дотации вы обретете только через пять лет. Зато у вас есть право на омовение в священном озере Мапу-Мапу, право на ежегодное возжигание Большого родового костра. В случае смерти ваш прах будет развеян над указанным озером, ваша душа таким образом воссоединится с Тиной Забвения…
— Спасибо, — говорит Гликк.
Юрист захлопывает блокнот.
— Сожалею, но в данной ситуации ничем помочь не могу. У вас теперь есть мой адрес, логин. В случае повторного обращения вы получаете скидку в двенадцать процентов.
Она выходит из номера, и тут же, словно так было задумано, раздаются мелодичные переливы курантов.
Часы, вероятно, бьют на пьяцца Сан-Марко. Звон омывает город. Вспархивают в бледное небо тысячи голубей.
Гликк и Зенна с испугом глядят друг на друга.
Это означает, что их время заканчивается.
Он, в общем, знает, что ему следует делать. В первую очередь, вернувшись к себе из Венеции, он, стиснув зубы, отключает поддержку Сада камней. Ему безумно жаль этот сад. Тут каждое деревце, каждый куст высажены самостоятельно. Никаких типовых образцов, отлакированных до безжизненности. Никаких модельных пейзажей, якобы спонтанно подстраивающихся под пользователя. Ни хрена они в действительности не подстраиваются. Схема типового дизайна все равно проступает. А у него — каждая веточка растет по-особенному. Каждый листик, каждая былинка возле камней имеет свое лицо. Один ручей, в котором светится серебряная вода, стоил ему трех, нет, четырех месяцев напряженной работы. Зато и результат налицо: живой мягкий плеск наполняет дыханием весь пейзаж.
Это уже часть его самого.
Выхода, однако, нет. Он набирает стирающую команду, и сад медленно гаснет, будто погружаясь в забвение. Затем Гликк точно так же отключает всю аранжировку квартиры, и комната превращается в тесный бетонный бокс, не имеющий даже окон. Впрочем, окна ему до сих пор и не требовались. Стоит кушетка, застеленная грубым коричневым покрывалом, висит на крючках одежда, ранее скрытая лаковыми обводами гардероба, подмигивает крохотным зеленым глазком встроенная в переднюю стену консоль центра коммуникаций. Ничего лишнего. Аскетическая простота типовой жилищной ячейки. Когда-то давно он с этого начинал.
К сожалению, он ничего не может сделать с уровнем потребления. Вот и теперь в нише доставки уже лежит целлофановый прозрачный пакет с новой рубашкой. Значит, срок годности предыдущей истек: хочешь — не хочешь, ее придется бросить в утилизатор. И также, хочешь — не хочешь, будет по утрам появляться коробочка с завтраком, содержащая фирменную витаминизированную бурду, а по вечерам — коробочка с ужином (если, конечно, не переключить ее, например, на доставку в бар), а по воскресеньям — обед, обогащенный набором микроэлементных добавок. Тут уж ничего не изменишь. Минимальный уровень потребления гарантируется договором.
Далее он посылает запрос на дополнительное рабочее время. Запрос немедленно удовлетворяют: фирма, разумеется, поощряет такие трудовые порывы. Теперь он большую часть времени проводит в лаборатории — из цветного тумана, представляющего собой нейтральный биохимический материал, пытается вылепить некие устойчивые конфигураты. Трудность здесь в том, что эти конфигураты в принципе не сбалансированы: при химической сборке они распадаются на отдельные функциональные группы. И другая трудность — их никак не удается алгоритмизировать, даже самый мощный конструктор, поставленный на перебор вариантов, беспомощно зависает. Тут нужна интуиция, неожиданная догадка, тут необходимо творческое озарение, которое могло бы отсечь тупиковые версии. И кое-что у него, кажется, вырисовывается. Он ведь неплохой биохимик, буквально по запаху чувствующий материал. И когда он транслирует свои модельные наработки в реальность, когда во вздутых цилиндрах, сделанных из фиолетового полихромированного стекла, словно в ретортах алхимика, начинается экспериментальный процесс, Гликк уже знает, каков будет итог. Он практически не ошибается. Техник, производящий анализ (в герметическом боксе, куда самому Гликку вход запрещен), лишь подтверждает его догадки.
Продолжается это чуть больше месяца. Каждый день — по двенадцать-тринадцать часов в стеклянном лабораторном отсеке. С Зенной за это время они видятся всего один раз. На деньги, сэкономленные после отключения декораций, Гликк заказывает себе персональную линию, гарантирующую приватность, и они три часа, как потерянные, уныло бродят по берегу. Шумят пальмы над головой, перебегает дорогу тот же заизвесткованный краб, океан, зеленоватый, ласковый, теплый, выкатывает на песок прозрачные волны.
О чем они говорят? Обо всем сразу. О том, как было в Венеции и о том, как позванивали колокольчики на площади перед монастырем. О том, что Зенна тоже получила корпоративное предупреждение, и о том, что с нее сняты бонусы, которые она уже считала своими. Она советуется: быть может, и ей отключить визуальную аранжировку? Тогда они смогут встречаться, по крайней мере, раз в две недели. Гликк, однако, категорически возражает. Он не хочет, чтобы еще и она оказалась запертой в такой же ужасной прямоугольной тесной бетонной ячейке. К тому же это им ничего не даст. Персональная линия, связывающая два их мира, это еще не все. Ты же знаешь, требуется другая рецепция…
Время от времени они не выдерживают и целуются. Зенна дрожит, задыхается, и все же — это не то, не то. Обычные аватары не передают всего комплекса ощущений. Как будто пьешь воду, а вместо нее — безвкусный горячий воздух.
Тогда уж лучше вообще не встречаться.
Зачем этот мир — пальмы, океан, желтый песок, — если мы вынуждены бродить по нему, будто куклы? Зачем это солнце, этот звон в голове, это безумное сердце?..
Надежда, впрочем, у них имеется. Те героические усилия, которые Гликк предпринимает в лаборатории, дают определенные результаты. Разноцветный туман начинает выделять некие устойчивые организованности, а они, в свою очередь, складываются в отчетливые функциональные цепи. Это, разумеется, еще не конечный продукт, просто базовые полуфабрикаты, с которыми еще предстоит много работать. Однако биохимические перспективы сборки уже просматриваются.
То есть успех очевиден. Весь отдел срочно переключают на это исследовательское направление. Гликка поздравляет сначала руководитель секции, немногословный товарищ Сю, а затем — господин Кацугоси, который произносит целую речь о коллективном долге и солидарности. Господин Кацугоси считает, что Гликк раскрыл в себе именно эти высокие качества. И, наконец, на ежемесячном корпоративном мероприятии, где подводятся предварительные итоги и происходит распределение бонусов, после синтоистской молитвы, вознесенной пастором Церкви Всевидящего Христа, к Гликку под сдержанное перешептывание приближается сам мейстер Ракоци, член Контрольной комиссии, член Совета директоров, и, благожелательно подняв брови, окрашенные флуоресцентной сурьмой, сообщает, что и Комиссия, и Совет весьма удовлетворены его последней работой.
— Продолжайте исследования в том же духе. Нам нужно принципиальное обновление рынка.
Мейстер Ракоци сегодня в строгом европейском костюме, на голове у него ермолка, стягивающая бритый, по традиции, череп, на ногах — расшитые бисером мокасины, а цвета фирмы обозначены ярким продолговатым значком на лацкане. Он ничуть не чурается рядовых сотрудников и в заключение исполняет вместе со всеми корпоративный гимн. Гликк даже слышит, как он немного фальшивит. У мейстера Ракоци, оказывается, неважный слух.
Однако когда вечером Гликк получает сводную ежемесячную распечатку, отражающую в наглядном масштабе приход и расход, выясняется, что весь его бонусный капитал погашен штрафными санкциями. Фактически у него остается только базовая часть зарплаты, которой еле-еле хватает, чтобы покрыть издержки существования.
Гликк тупо взирает на разноцветную гистограмму, повисшую в воздухе, проверяет, хоть это совершенно бессмысленно, все основные параметры, считывает предположительную динамику на ближайшие месяцы и вдруг резко, словно отвратительное пятно, смахивает ее ладонью.
Ситуацию ему проясняет Джилин. Он уже третий год, что весьма показательно, работает в отделе административных ресурсов и, получая сведения практически изо всех филиалов, может посмотреть информацию, к которой больше никто доступа не имеет.
По словам Джилина, ни злого умысла, ни каких-либо особых придирок здесь нет. Просто программа дисциплинирования, программа служебных мотивов, принятая в их фирме, построена так, что автоматически фиксирует все несанкционированные отклонения — сама их взвешивает, согласно оценочному регистру, сама, в зависимости от нарушения, гасит премиальные бонусы. Ни господин Кацугоси, ни тем более мейстер Ракоци здесь ни при чем. Чтобы изменить базовые настройки, необходим специальный ордер Совета директоров. Ты же понимаешь, никто этим заниматься не будет.
И еще Джилин говорит, что времена, когда человек сам устраивал свою жизнь, давно миновали. Теперь тебя с детства, сообразуясь с исходными данными, включают в определенный сюжет, и ты идешь по нему, как правило, даже не подозревая, что существует нечто иное — что ты мог быть другим, что твоя жизнь могла сложиться иначе. Вырваться из предложенного сюжета практически невозможно. Да и какая разница — попадешь точно в такой же линейный, стандартизированный нарратив. Аранжировка, конечно, будет несколько отличаться, но содержание, смысл останутся теми же самыми. Ничего сделать нельзя. Лучше и не пытаться…
Так говорит Джилин. Гликку при всем желании не разглядеть в нем скрытую суть. Он по-прежнему видит индуса примерно тридцати — тридцати пяти лет, с темной кожей, в голубоватой чалме, сдержанного, степенного, не делающего ни одного лишнего жеста.
Испуганная девушка мелькнула на мгновение и исчезла. Ничто ни в Джилине, ни в его аскетической пустоватой квартире не напоминает, что она когда-то была.
И вместе с тем Гликк ощущает, что с Джилином что-то не то. Возможно, говоря о переходе в другой сюжет, Джилин имел в виду самого себя. Гликк о таких случаях слыхал краем уха. Корпорации иногда, если риск стоит того, перекупают чужих сотрудников. Прежде всего, конечно, как носителей информации. Однако операция эта обычно настолько сложная и дорогая, держится она в такой тайне и все ее следствия так тщательно зачищаются, что никогда ничего определенного сказать нельзя.
Так — слухи, догадки, разные фантастические истории.
Правда, понятно теперь, почему Джилин работает в отделе администрирования. И почему его персональная аватара не соответствует личности.
— Ну вот, — говорит Джилин, — теперь ты обо мне знаешь все. Болтать, надеюсь, не будешь. Это немедленно пресекут… А что касается данного случая, то, нравится тебе или нет, но я бы посоветовал обратиться к психотерапевту компании. Сделают промывку мозгов, станешь как новенький…
— А тебе ее делали? — интересуется Гликк.
Джилин пожимает плечами.
— При смене сюжета это обязательная процедура. Не хватает еще тащить за собой прежнюю жизнь.
Некоторое время они молчат. Затем Джилин складывает руки крест-накрест, и на безымянном пальце его вспыхивает багровый рубин. Не исключено, что Джилин ведет запись беседы.
Молчать ему, видимо, не тяжело.
Улыбка у него спокойная и приветливая.
Однако Гликку почему-то кажется, что Джилин сейчас закричит.
Выход, разумеется, есть. О нем знают все, кто достаточно давно работает в корпорации. На другой день после получения распечатки Гликк внезапно, чувствуя себя как во сне, подает в администрацию заявление, что хотел бы заключить военный контракт.
Господин Кацутоси этим очень доволен. Он опять произносит короткую, но весьма торжественную, вдохновенную речь, посвященную на этот раз долгу и чести. Долг, по мнению, господина Кацутоси, заключается в беззаветном служении общему делу, а честь — в том, чтобы исполнить этот долг до конца. Превыше всего корпорация ценит в сотрудниках преданность, и нет лучшего способа ее проявить, чем военная служба. При этом господин Кацутоси, двигая кустиками бровей, не забывает упомянуть и о тех преференциях, которые военный контракт дает: зарплата вдвое больше стандартной, обязательные премиальные за каждое реальное боевое задание, дополнительные премиальные, которые начисляются по общему результату службы, наградные чрезвычайные выплаты за проявленные на заданиях доблесть и мужество. Кроме того, с сотрудника списываются все штрафные очки, он начинает жить заново, без прежних ошибок и прегрешений.
Контракт они подписывают самый обычный. Длительность его месяц, который, согласно прилагаемому протоколу, распределяется так: десять дней дается на подготовку специализированной аватары, а за остальные двадцать дней службы Гликк обязан совершить двадцать (прописью — двадцать) нормативных вылетов. Из них восемь — учебно-тренировочного характера, а двенадцать — уже боевых, предполагающих вхождение в зону военных действий. У Гликка против этого возражений нет. Он только просит, чтобы страховка, которая положена в случае его гибели, была бы полностью перечислена на логин «зенна/631.11.рдшм/84.в-лекс». Вся сумма, полностью, без каких-либо отчислений. Этим господин Кацугоси уже не очень доволен. Нарушен священный принцип: деньги должны оставаться в фирме. С другой стороны, он наконец-то получает цифровую часть загадочного логина, а это значит, что теперь они могут вычислить и локализовать адресата.
В общем, согласие по данному пункту достигнуто. Полдня отпуска, положенные по контракту, Гликк проводит в баре с Петтером и Джилином. Конечно, он предпочел бы встретиться вместо этого с Зенной, но его нынешнего кредита, увы, недостаточно для оплаты даже самых простых визуальных коммуникаций. Личный счет у него и так близок к нулю, а аванс по контракту, к великому сожалению, не предусмотрен. Да и зачем им с Зенной встречаться? Опять прогуливаться по берегу, слушая шуршание волн? Опять касаться друг друга, практически не ощущая прикосновений?..
Нет уж, лучше не надо.
Зато коктейль в этот вечер, по традиции, идет за счет фирмы, и потому бар очень скоро превращается в карусель, вращающуюся сразу по всем осям. Гликк угощает каждого, кто попадается ему на глаза. Мэтр Жосьен лишь величаво кивает, показывая, что он в курсе. Вспыхивают сталагмиты, разбрасывая цветные блики по всей пещере. Девица на краю хрустального озера поет исключительно для него. Быстрые летучие мыши, ухитряясь никого не задеть, то и дело бесшумно подхватывают со стола смятые жестяные баночки.
Заканчивается вечер тем, что они почти до полуночи шатаются по периферии анклава: продираются сквозь насаждения роз, цепляющихся за джинсы, ловят ладонями сиреневые лазерные лучи, обозначающие охранную зону. Петтер, будто клоун, размахивает руками и во весь голос кричит, что завтра тоже непременно подпишет контракт. Мужчиной может считать себя только тот, кто прошел через горнило боев.
— Вперед… Шагом… ма-арш!..
Джилин терпеливо кивает и пытается увести их подальше от патрулей. Красным сигналом тревоги горит у него на пальце рубин.
Патрули их, впрочем, не трогают. Они просто считывают корпоративные коды, заложенные у каждого в персональный чип, и, видимо, сверившись с дежурными указаниями, следуют дальше. А некоторые даже приветственно козыряют. Это приводит Гликка в полный восторг.
Он останавливается неподалеку от стеклянной сторожевой башенки, которая вращающимся маячком каждые четыре секунды сканирует мир за Стеной, и, сжав кулаки, объявляет, что, когда он вернется, все будет иначе. Его несомненно, за все выдающиеся заслуги, переведут на уровень «B»… Как это?.. Не могут не перевести!.. А там уже и до следующего регистра — рукой подать…
— Будем продвигаться все вместе!.. — Он пытается обнять друзей.
— Если ты вернешься, — терпеливо напоминает Джилин.
Грустные оливковые глаза.
Тогда Гликк берет его за отвороты желтой корпоративной рубашки и трясет так, что у Джилина мотается голова.
— Я вернусь, — яростно говорит он. — Я вернусь, ты слышишь?! Вернусь, вернусь!..
На следующее утро за ним приходит машина. Гликк сильно взволнован: впервые за много лет он покидает территорию корпорации. Фактически это всего лишь второе его физическое перемещение, первое случилось тогда, когда сразу же после окончания школы его вместе с двумя другими отобранными фирмой выпускниками перевезли в этот анклав. Даже трехгодичное обучение в колледже он прошел, оставаясь в пределах охраняемого периметра. Это понятно: корпорация, кредитовавшая его образование, не хотела рисковать вложенными согласно договору средствами. Ведь виртуальные аудитории ничем не отличаются от настоящих, а в виртуальных лабораториях, регулярно проверяемых, кстати, теми же корпоративными инспекторами, можно работать ничуть не хуже, чем в реальных исследовательских боксах.
Правда, тут его постигает разочарование. В машине нет окон — на дверцы справа и слева транслируется нейтральный пейзаж. И хотя дважды до него докатывается что-то вроде гула толпы, а один раз машина вздрагивает, как от разрыва, и по обшивке чиркает какой-то металл, «дикий мир» для него все равно остается загадкой. Действительно ли он полон монструозных дегенератов, жаждущих крови, и действительно ли они ненавидят всех тех, кому посчастливилось жить в корпоративном анклаве?
Так ничего из этого он и не узнает. Машина останавливается в гараже, входные жалюзи которого уже опущены. Ни одного звука не доносится сквозь бетонные стены. Лишь шофер дико ругается, разглядывая безобразную сверкающую загогулину на переднем крыле.
Это чем же нужно было в них засадить, чтобы процарапать бронированное покрытие?
Раздумывать ему, впрочем, некогда. Уже с первых мгновений пребывания в армейской среде день его оказывается расписан так, что на размышления не остается ни сил, ни времени.
Сначала Гликку делают глубокое биологическое сканирование, и эскулап, суммировав особенности физиологии, вычерчивает программные рекомендации. Затем, согласно этим рекомендациям, с него снимают навыки химика-экспериментатора и за двенадцать часов наращивают базовый чип до необходимой мощности. Одновременно ему имплантируют стимуляторы, повышающие скорость и точность реакций, а заодно подкачивают нейрохимию, ответственную за конгруэнтность психики. Теперь Гликк способен удерживать интерактивный режим, даже если в этот момент у него стреляют над ухом.
И, наконец, его подключают к боевой аватаре. Гликк, вернувшись из медицинского отделения в жилой отсек, с недоумением разглядывает себя в зеркале. Неужели он действительно стал военным? Неужели этот солдат с деревянным, невыразительным, гладким, как у манекена, лицом — он сам? Где там скрывается подлинный Гликк? Осталось ли хоть что-нибудь от того, кем он был раньше?
Утешает, что это временно. Всего через месяц, уже даже меньше, он вернется к прежнему статусу.
Звучат сигналы отбоя. Свет в отсеке тускнеет, превращаясь в расплывчатую серо-желтую муть. Гликк заваливается на койку, которая занимает чуть ли не половину крохотной комнаты, и всю ночь ему снится шипение, шелест, шуршание, распадающиеся печальные звуки, которые напоминают шум океанских волн…
Далее начинается самое неприятное. «Летчик» — это специализированная аватара, содержащая в себе множество уз копрофессиональных программ, и поэтому она требует тщательной персональной подгонки. Гликка часами крутят на механических тренажерах, создают перегрузки, от которых у него темнеет в глазах, проверяют скорость реакций при смене оперативных координат. Трижды ему корректируют режим биохимической стимуляции и четырежды, добиваясь абсолютного сопряжения, меняют конфигурацию чипа. Все это, конечно, дается непросто. После таких тренировок Гликка ощутимо пошатывает, в ушах у него вата, под черепом — кровяной гул, в воздухе — рябь, как будто вспыхивают и гаснут черные звезды. В столовой, где трижды в день собирается вся их команда, он с трудом проглатывает витаминизированный бульон, напоминающий по вкусу сладкий сироп, и с еще большим трудом заталкивает в себя желе, содержащее необходимый ему набор редкоземельных микроэлементов. Ни с кем из членов команды он не общается. Да и как им общаться, если видятся они не более часа в день. Тем более что это точно такие же стандартные специализированные аватары, похожие друг на друга, как генетические близнецы. Мелкие отличия во внешности у них, разумеется, есть, но надо очень приглядываться, чтобы заметить несовпадающие черты.
А когда, примерно через неделю, он, немного обвыкнув, начинает что-то соображать, когда подгонка аватары заканчивается и появляются силы, чтобы оглядываться вокруг, к тренингу физическому добавляется тренинг аутогенный. Теперь два раза в день в небольшом кинозале, оборудованном редкой по нынешним временам техникой трансляции изображения на экран, им показывают часовую нарезку хроники. Они видят города под бомбежкой, где между горящими рушащимися домами панически мечутся массы людей — пытаются спрятаться от безумия, но спасения нет; видят завывающую толпу, ощетинившуюся железными прутьями, палками, арматурой, — она, как кочевая орда, идет на приступ одного из офисов корпорации: летят камни, бутылки с зажигательной смесью, сползают лицевые повязки, белеют жуткие, как у вампиров, клыки… Они видят радостное население, встречающее освободителей. Солдат в каске с корпоративным, флуоресцирующим даже при солнечном свете лейблом, легко сгибаясь, подхватывает местного ребенка на бронетранспортер, и тот, расплываясь от счастья, размахивает оттуда фирменным желто-зеленым флажком. Множество рук, множество сияющих глаз. Комментатор приподнятым голосом сообщает, что теперь граждане свободной страны могут беспрепятственно потреблять всю линейку товаров, представленных корпорацией «Ай-Пи-Би». Никаких ограничений более нет. Это их сознательный гражданский выбор, их право, отныне гарантированное конституцией…
Во время сеансов Гликк, впрочем, как и другие, впадает в оцепенение. Оказывается, плоский экран впечатляет нисколько не меньше, чем подключение к виртуалу. Он чувствует, как у него закипает кровь, требуя мщения, и как в сознании, обжигая рассудок, вспыхивает священная ненависть к террористам.
Через три дня у них начинаются вылеты. Гликк, конечно, не может определить, какой из них действительно боевой, а какой представляет собой лишь имитацию, созданную виртуал-тренажером. Да это, в общем, и не имеет значения. Он летит в серебристой машине, легко пронизывающей облака, над ним — синева, которая простирается, вероятно, до края вселенной, под ним — раскрашенная, будто географическое пособие, карта земли, он — точно бог, сердце его поет от восторга. Тянутся снизу полосы зенитных ракет. Гликк отстреливает световые обоймы, чтобы сбить их с прицела. Затем он, в свою очередь, вдавливает кнопки пуска и, даже не поворачивая головы, наблюдает, как распухает внизу дымчатая аллея разрывов. Это необычайно красиво. И еще красивее становится в тот момент, когда он, развернувшись и снизившись, выйдя в слепой квадрант, прошивает эту аллею поперечной осколочной полосой. Несколько раз его пытаются перехватить: картинка вздрагивает и за считанные мгновения перестраивается в другой ландшафт. Вот для того и нужен в кабине живой пилот — сверяясь со схемой, запаянной в тонкий пластик, он выныривает из наведенной реальности в боевую. Перед полетом ему ставят краткосрочный психологический активатор, и потому, вернувшись на базу, он неспособен даже откинуть крышку кабины. В медицинский отсек его обычно ведут под руки, и там еще почти два часа он отмокает в ванне реаниматора.
Времени остается немного — посмотреть новости, где сообщается в основном о корпоративных успехах, побродить по пустынному Риму, Загребу, Шаолиню, подключиться, если будет желание, к какой-нибудь из обзорных, не требующих участия спортивных программ.
С Зенной за этот месяц они ни разу не видятся. Во-первых, персональную линию куда бы то ни было с базы не проложить: здесь поддерживается режим коммуникативной секретности. А во-вторых, обошлась бы она во столько, что у него растаяли бы все будущие поступления. Связь через армейские серверы стоит безумных денег.
Поэтому у них исключительно текстовое общение. Гликк пишет ей, что делает сейчас некую дополнительную работу, ничего интересного, зато когда закончит ее, они смогут подумать об объединении личных реальностей. Всего-то месяц и подождать. Зенна отвечает ему, что тоже, вот совпадение, нашла себе некую дополнительную работу, тоже ничего интересного, однако за нее полагаются довольно крупные бонусы. Они, вероятно, смогут теперь не только объединить реальности, но и оплатить сразу, по факту, весь первичный дизайн. Пусть Гликк не волнуется. Конечно, она будет ждать.
Письма приходят практически каждый вечер: длинный узкий конверт, помеченный штампом «Проверено военной цензурой». Буквы складываются в слова, слова — в предложения. Гликк перечитывает их по нескольку раз.
И странное дело — когда он всматривается в печатные строки, когда складывает письмо и отправляет его вместе с конвертом в утилизатор, сердце его охватывает легкий озноб.
Ему почему-то кажется, что это пишет не Зенна, а совсем другой человек.
Разумеется, это пишет Зенна. Сразу же после их удручающей, безнадежной, как в мире смерти, встречи на берегу она вызывает на интерфейс каталог специализированных предложений и, взвесив все «за» и «против», останавливается на разделе «экстрим». Уже через пять минут к ней является женщина, которая представляется как Мадам. Похожа она на юриста, консультировавшего их когда-то в Венеции. Такая же строгая, намеренно деловая внешность. Такой же темный костюм, такие же собранные на затылке тугие, почти бесцветные волосы. Практически никакой косметики. Очки в паутинной оправе подчеркивают серьезность лица.
Сугубо нейтральным тоном Мадам подтверждает, что действительно экстремальный секс оплачивается очень прилично. К счастью, пока никакой программный продукт не может его заменить. В чем тут дело, она, конечно, судить не берется, но клиент всегда чувствует, кто перед ним — покемон, пустая механическая аватара или живой человек. Причем, поясняет Мадам, это вовсе не значит, что вы обязаны выполнять весь спектр услуг. Фирма не настаивает ни на чем. Можно заранее исключить неприемлемые для вас позиции. Далее она рассказывает о страховке, сумма которой возрастает от месяца к месяцу, о премиальных бонусах — правда, тут многое зависит от самого клиента, — о поощрительных процентах за стаж, поскольку если накапливается личный опыт, то соответственно возрастает и квалификация.
В общем, выглядит это вполне прилично. Они тут же подписывают пробный контракт — на месяц, с правом автоматического продления. Зенну в этой работе особенного привлекает то, что при исполнении процедуры ей не придется физически выходить в зону контакта. Она может делать это дистанционно, из своего личного блока, и в случае непредвиденных обстоятельств просто заблокировать коммуникации. Более того, она может и катапультироваться, то есть сбросить рабочую аватару и в тот же момент вернуться к себе. Для этого нужно только вызвать иконку аварийной связи, которую ей имплантируют вместе с другими нейролептическими стимуляторами.
Процесс коррекции она переносит очень легко. Видимо, потому, что заключается он лишь в некоторой достройке исходного образа. Внешность ей оставляют ту же самую — только чуть осветляют кожу и глаза, а волосам, наоборот, придают более глубокий оттенок. Секс-дизайнеры полагают, что это увеличивает притягательность. Заодно ей несколько акцентируют скульптурность фигуры, а в том, что касается психики — расширяют эротическое восприятие.
Мадам по этому поводу говорит:
— Вам должно хотя бы немного нравиться то, что вы делаете. Если вы исполняете обязанности через силу, пользователь это сразу почувствует.
И еще она советует не ставить слишком высокий болевой порог. Конечно, подавляя рецепцию, вы существенно облегчаете себе жизнь: можете глубже, чем при обычном восприятии боли, продвинуться в маргинальную область. Именно это многим пользователям и нравится. Однако здесь есть опасность. Будучи «приглушенной», вы можете просто не заметить, как пересечете черту. Пожалуйста, обратите на это внимание. Любая физиологическая выносливость имеет предел.
Зенна, естественно, обращает на это внимание и при юстировке эмоций требует, чтобы порог ей выставили лишь чуть выше обычного. Потом она несколько раз жалеет об этом, особенно когда попадает в зловещий, озаряемый только факелами каменный монастырский подвал: стоит обнаженная, прикованная к стене, а монах в коричневой грубой рясе до пят, полубезумно оскалясь, перебирает какие-то шипастые инструменты. Однако в целом все оказывается не так уж и страшно. Ее очень грамотно, чтобы она успела привыкнуть, проводят по нарастающей эмоциональной шкале — от римского лупанария, где, надо признать, ей ничего и делать-то не приходится, до рабства на Острове Наслаждений, которое оставляет, конечно, не самые приятные впечатления. Правда, к этому времени она уже имеет определенный опыт и череду эротических унижений переносит достаточно стойко. Более того (она не осмеливается признаться в этом даже самой себе), кое-что из испытываемых ощущений ей даже нравится. То ли таковы результаты коррекционной трансформации психики, то ли это уже изначально, как данность, присутствовало у нее где-то внутри. Она просто не подозревала об этом.
В конце концов, не все ли равно? Главное то, что ее персональный счет растет теперь день за днем. Он увеличивается, наращивает нули, плюсует проценты, наслаивает бонусные добавки. Уже близок, близок момент, когда можно будет объединить реальности. Зенна то и дело прикидывает это в уме. Оплата за ежевечерний двухчасовой сеанс кажется ей даже немного завышенной.
Конечно, после каждого такого сеанса ей приходится почти три часа отмокать в горячей воде — лежать, ни о чем не думая, ждать, пока растворится внутри липкий неприятный осадок.
Но ведь за все надо платить.
И это, по ее представлениям, плата еще не слишком большая.
Могло быть гораздо хуже.
По-настоящему ее беспокоит только одно. Уже через неделю эротических отработок она не может вспомнить его лицо. Вместо него — слепое расплывчатое пятно.
Она крепко зажмуривается, прижимает руки к глазам, трясет головой, растирает до боли веки, пытается подобраться то с одного, то с другого края воспоминаний, снова крепко зажмуривается, снова трясет головой.
И тем не менее — слепое пятно.
Пятно, пятно, блеклая муть.
Правда, она надеется, что это пройдет.
Собственно, это все. Рябь на поверхности жизни неумолимо разглаживается. Легкие завихрения бытия встраиваются в общий поток. Его сбивают на пятнадцатом или шестнадцатом вылете. Корпорация, финансирующая «Легионы свободы», еще не знает, поскольку банковская разведка оказывается не на высоте, что «Партия демократии», ведущая против нее яростную борьбу, приобрела, благодаря экстренному кредитованию, новейшую систему защиты, сделанную по образцу зенитных орудий времен Второй мировой войны. Никакая электроника в ней не присутствует, никаких сетевых подключений там, разумеется, нет, и потому обнаружить ее из виртуальных координат нельзя. Гликк даже сначала не понимает, что по нему стреляют. Он видит лишь странные вспучивания воздуха, искажающие пейзаж, прозрачные вспарывания, как будто идет по материи невидимая игла. А потом машину ужасно встряхивает, точно ей наподдали под хвост, она летит кувырком, вроде бы даже переламывается пополам. Гликка, во всяком случае, выбрасывает из кабины. Как на бешеной карусели вращаются — земля, небо, земля. Он отчаянно бьет по иконке, вспыхивающей на груди, та не срабатывает — значит, это реальность, а не тренинговая симуляция. Парашют у него почему-то тоже не открывается. То ли повреждена автоматика, то ли не проходит сигнал. А быть может, и так: пилота легче списать, чем вытаскивать обратно в корпоративный анклав. Ничего личного, простая экономическая эффективность. Это все одним бурным потоком прокручивается у него в голове. Он, как закладывалось в него тренировками, выбрасывает руки и ноги в стороны. Шипит воздух в ушах, треплются по всему телу обрывки комбинезона. Видимо, Гликк кричит, но крик срывается и уносится в никуда. Кто его может услышать? Кругом — пустота. Нет, не совсем — огромная, невероятных просторов, сияющая небесная синь. Она буквально заливает глаза. Гликк видит теперь только ее. Она становится все больше и больше — расширяется, охватывает собою весь мир. Уже нет ничего, кроме нее. И потому ему до последних мгновений кажется, что он падает не вниз, а вверх…
Зенну находят по специфическому «сигналу смерти». Правда, сам сигнал искажен: контрольная частота прикрыта импульсами эротического возбуждения. Личный врач поэтому ее не считывает. А когда консьерж, отслеживающий график контактов, производит дополнительное сканирование и поднимает тревогу, сделать уже ничего нельзя. Изменения в кодировочных синапсах необратимы. Клиент, разумеется, исчез без следа. Логин его представляет собой имитатор, ведущий по мертвому трафику, замкнутому на себя. Следствие производится только для формы. Местная полиция полагает, что это поработал «Ночной ковбой», уже известный по их данным маньяк, совершивший таким образом более десятка убийств. Правда, у следователей «Пелл-арт» есть подозрение, что «Ночной ковбой» в действительности — виртуальный муляж. Некий отвлекающий лейбл, за которым скрывается целая группа профессионалов. Однако проводить собственное расследование не имеет смысла. Фирма ограничивается страховкой, которую в данном случае выплачивают по максимальному уровню.
Все таким образом удовлетворены.
Господин Кацугоси тоже удовлетворен. Страховка Гликка возвращается в корпорацию, поскольку отсутствует конкретный физический адресат. Юристы фирмы акцептируют ее на различных счетах. Сумма возврата практически покрывает расходы на заказ «Ночному ковбою».
Этот номенклатурный пробел теперь можно закрыть.
Примерно через месяц после окончания торговой войны Джилин берет себе однодневный тур на Праздник бабочек в Цзянь Цумине.
Она приходит туда в своем истинном облике: девушка в джинсах, в футболке, с распущенными по плечам волосами.
Это, конечно, не очень разумно. Если поиск ее аватары в сети продолжается до сих пор, то поисковые церберы, настроенные на эти параметры, могут взять след.
Тогда она будет замурована в корпоративном анклаве. Однако ей кажется, что следует поступить именно так.
У монаха, стоящего под громадным зонтом, она покупает шкатулочку с двумя мотыльками и, когда начинается ритуальный танец на площади, открывает ее.
Звенят серебряные колокольчики.
Мотыльки растворяются в синеве.
Джилин долго стоит, подняв лицо к небу.
Больше — ничего, ничего.
И скорее всего уже ничего не будет…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги