Русская фантастика 2010

Святослав Логинов Статуя великой богини

Когда Корнуэл Сэмингс начинает величать себя стариной Сэмингсом, следует держать ухо востро. Впрочем, с ним всегда следует держать ухо востро, а еще лучше попросту не иметь дел. Но попробуйте не иметь дел с Сэмингсом, если это единственный на сто парсеков тип, у которого можно заправить корабль в ту минуту, когда у тебя ничего, кроме этого корабля, не осталось. Нетрудно догадаться, что благотворительностью Сэмингс не занимается, и в обмен на свою горючку обдерет тебя как липку. Сам он любит приговаривать, что делает это для твоего же блага: к липкому, мол, деньги липнут. А уж если Сэмингс принимается называть себя стариной, значит, ты будешь обобран с особым цинизмом.

Но самое опасное, если старина Сэмингс произносит фразу: «Не мне тебя учить». Такое произносится, когда Сэмингс хочет, чтобы ты совершил какое-нибудь гнусное преступление, ответственность за которое будешь нести ты, а прибыль, если таковая найдется, получит он.

До сих пор я, услышав такого рода предложения, вежливо (непременно вежливо!) прощался и уходил. Но сейчас уходить было некуда, разве что ночным сторожем на склад списанных звездолетов. А для настоящего звездолетчика это все равно что в петлю лезть. Поэтому мне пришлось выслушать все, что предлагал Сэмингс, вплоть до фразы, что, мол, не ему меня учить. И самое скверное, что я не понял, где именно старина Сэмингс собирается меня прищучить. Разумеется, благотворительностью он и сейчас не занимался, горючки мне давалось в обрез, а санкции за невыполнение задания были такими, что, проштрафившись, я с ходу мог попрощаться со своей «Пташкой». Вот только задание казалось подозрительно пустяковым. С одной из планет Внешнего круга следовало привезти деревянную статую местной богини. Официально для Эльсианского этнографического музея, хотя, скорее всего, просто кому-то из толстосумов очень захотелось иметь ее в своей коллекции. Вывозить предметы культа с отсталых планет, разумеется, запрещено. Это, видите ли, может нанести урон местной культуре. Какая у них может быть культура, если там культ, не знаю, но я и прежде местных божков не касался, и впредь бы не хотел. Однако заказ есть заказ; втемяшилось толстосуму богиню иметь — надо доставить. Аборигены, конечно, своего болвана добром не отдадут, но тут уже, как говорит старина Сэмингс, не ему меня учить. Отбирать статую силком я не собираюсь, не мои это методы, а какие методы мои, распространяться не следует, особенно когда в радиусе ста парсеков ошивается старина Сэмингс.

Короче, контракт такой, что просто оторопь берет. Не вижу я, где тут ловушка, и все. А Сэмингс придвигает контракт и улыбается, словно крокодил перед завтраком: мол, подписывай живей, я есть хочу.

— Стоп, стоп! — говорю я. — Так дела не делаются. Я еще не знаю, что за планета, что за богиня, куда и в каком виде ее доставить…

— Это все оговорено в техзадании, — подозрительно быстро произнес Сэмингс.

— Вот и давай сюда техзадание, — ласково предложил я. — Не могу же я соглашаться на работу, не зная, в чем она заключается.

— Там конфиденциальная информация, — зажурчал Сэмингс, — с ней можно ознакомиться только после подписания контракта.

— Если угодно, могу дать подписку о неразглашении, но подписываться, не зная под чем, я не стану.

Конечно, выхода у меня не было, но в данном случае Сэмингс загнул чересчур круто. Ставить подпись под нечитаным документом равносильно самоубийству, а до этого я покуда не дошел.

— А почему не станешь? — спросил Сэмингс. По-моему, он был искренне удивлен, что я не желаю совать голову в петлю. Пришлось объяснять.

— Предположим, — произнес я тоном своей первой учительницы, — что, вскрыв пакет, я узнаю, что планета, на которую мне надлежит отправиться, называется Земля, а статуя богини — Венера Милосская. И что я, спрашивается, буду делать в таком случае?

Сэмингс даже зубами заскрипел от зависти, что не он эту штуку придумал. Готов прозакладывать любимую дюзу, что в следующий раз он предложит какому-нибудь лопуху подписать втемную подобный контракт. А покуда залебезил:

— Даю честное слово, что это не Земля! Прежде всего Земля не относится к планетам Внешнего круга, кроме того, эта твоя Венера… она ведь не деревянная. Вроде как чугунная или еще какая, но не деревянная. Да и вообще, зачем мне это? Вложения мои пропадут, неприятностей огребу по самое не надо. Ну, чего смотришь волком? Тебе моих слов мало?

— Мало, — признался я.

— Я тебя когда-нибудь обманывал?

— Ни разу. Но это потому, что я никогда не верил тебе на слово и впредь верить не собираюсь.

Короче, разругались мы на славу. Я даже забыл, что деваться мне некуда и договор все равно придется подписывать. Сэмингс, конечно, ничего не забыл, но он отлично знал мой взрывной характер и понимал, что я ведь могу и хлопнуть дверью, просто позабыв, что мне некуда уходить. Кончилось тем, что дополнительное соглашение было вытащено и показано мне.

Я прочел название планеты и понял, что лучше бы это была Земля и мне было предложено выкрасть Венеру Милосскую.

— Мистер Сэмингс, — сказали, от избытка чувств переходя на хамски вежливое обращение, — я всегда считал вас жестоким, жадным и беспринципным, но деловым человеком. Однако то, что вы предлагаете сейчас, деловым предложением названо быть не может.

— Это почему же? — спросил Сэмингс тоном оскорбленной невинности.

— Потому что ни один человек в здравом уме и твердой памяти не полетит на Интоку и не станет связываться с поисками, покупкой или контрабандой лаша.

— Чушь! — загремел Сэмингс. — Я лично летал на Интоку меньше месяца назад, и если ты вздумаешь при свидетелях усомниться в моем душевном здоровье, то тебе придется до конца жизни выплачивать мне компенсацию за моральный ущерб!

Трудно сказать, какой ущерб можно нанести насквозь прогнившей морали Сэмингса, но на всякий случай я промолчал, а ободренный Сэмингс продолжал развивать наступление:

— Ты требовал показать тебе этот документ, ну так читай! Читай внимательно и не забудь показать мне, где тут написано слово «лаш». Меня не интересует, что вывозят с этой планетенки другие, я собираюсь вывезти оттуда старую деревянную статую — и больше ничего! Ну, покажи, где я подбиваю тебя на контрабанду лаша? Нашел? Тогда показывай! Смелее, ну?..

— Мало ли чего тут нет, — хмуро сказал я. — Любой знает, что Интока — это лаш, а все разговоры о статуях — лишь прикрытие. Таможенный крейсер сожжет мою «Пташку», едва я появлюсь на орбите.

— Будешь вести себя аккуратно — не сожжет. Сам посуди, мне никакого резона нет посылать тебя на бессмысленную смерть. Сначала мне бы хотелось, чтобы ты выполнил задание.

Порой даже Сэмингс говорит от души, и ему хочется верить. Но я поостерегся совершать такую глупость.

— Вот что, старина, — сказал я и закинул ногу за ногу. — Если лететь на Интоку так безопасно, то, может быть, ты слетаешь туда со мной? Путь недалекий, заодно посмотришь, как работают мастера.

И тут старина Сэмингс меня удивил. Он заулыбался, словно я подарил ему новенький четвертак, и проскрипел:

— Это первая здравая мысль, которую я услышал от тебя за сегодняшний день! Я с удовольствием слетаю до Интоки. Только на поверхность спускаться не буду, зачем мешать мастеру? Я подожду тебя на орбите, думаю, у таможенников найдется для меня каюта.

Ноги у меня были расположены неудачно, поэтому моя падающая челюсть долетела до самого пола.

— Зачем тебе это? — только и смог спросить я, когда челюсть со стуком вернулась на место.

— Видишь ли, — охотно пояснил Сэмингс, — я не уверен, что такой мастер, как ты, не захочет малость подзаработать на лаше, поэтому заранее договорился с таможенниками, что они сначала позволят перегрузить статую и только потом конфискуют твой корабль или торпедируют его, если ты вздумаешь удирать.

— Лаша не будет, — твердо пообещал я.

— В таком случае, пройдя досмотр, ты сможешь отправляться на все четыре стороны.

После этого мне ничего не оставалось, как подписать контракт. Впрочем, мне с самого начала ничего другого не оставалось.

В галактике не так много вещей, которые было бы выгодно возить с планеты на планету. Случается порой перевозить редкие металлы; я сам не так давно доставил на Мезер шестьдесят тонн гафния. Ума не приложу, куда им столько? А так больше возим предметы роскоши: поделочный камень, канурские устрицы, редких зверей и цветы долианских лесов. Так что сама по себе поездка за деревянной богиней ничего особенного в моей карьере не представляла. Если бы только планета не называлась Интока… та самая, где покупают лаш. Или не покупают?.. Во всяком случае, оттуда его привозят. Но не вольные торговцы. Вольным торговцам лучше обходить Интоку за двадцать световых лет. Торговлей лашем занимается государственная корпорация, и миндальничать с конкурентами она не станет, патрульный крейсер будет только рад бесплатному развлечению — не каждый день появляется возможность дать залп по дурачку, вздумавшему обмануть таможенников.

Кто незнающий — хотя откуда взяться незнающему? — может подумать, что лаш или наркотик сверхъестественный, или оружие, бог знает какое ужасное. А лаш — это отделочный материал, во всяком случае, на Интоке он, по слухам, именно так используется. Лаш — это маленькие, специально выделанные дощечки, а возможно, чешуйки какого-то дерева или чашелистики местной флоры — ботаником надо быть, чтобы в таких вещах разбираться. Но эти пластинки, с виду такие никчемные, оказались притягательнее любого наркотика, да и любому оружию, известному во Вселенной, они могут утереть нос. Лаш умудряется отражать удар, многократно усиливая его. Кроме того, как-то он действует на психику как владельца, так и тех, кто вздумал на него напасть. Владеть лашем удивительно комфортно, а помещения, отделанные этими дощечками, ни разу не были ограблены. Что при этом происходило с потенциальными грабителями, меня не волнует; я не грабитель, но и охранять банки и частные коллекции не подряжался. Кстати, это сильно сказано — «помещения, отделанные лашем»: две, от силы четыре дощечки в обрамлении резной кости, палисандра, янтарных панно, жемчужной вышивки и прочих красивостей. Дощечки лаша всегда должны быть парными. Почему так — не скажу, но, похоже, есть в том некий смысл.

Вот вроде бы и все, что мне известно о лаше. Примерно столько же знает любой малолетка, живущий в любом из открытых миров. Больше мне знать не нужно, потому что лашем я не занимался, не занимаюсь и заниматься не хочу. Прежде всего потому, что этот виноград чрезвычайно зелен, пара лашек стоит вдесятеро дороже моей «Пташки». Кроме того, как и всякий вольный торговец, я очень неуютно чувствую себя под прицелом орудийных башен. Поэтому на Интоку я отправлюсь за деревянной богиней, кроме нее не собираюсь трогать там ни единой щепки и улечу оттуда, как только представится такая возможность.

Есть немало способов изъять у туземцев святыню, но я пользуюсь только щадящими методами. К чему обижать добрых людей и брать грех на душу? А украсть богиню — это всегда грех, во всяком случае, с точки зрения тех, кто этой богине поклоняется. Значит, надо сделать так, чтобы прихожане не заметили, что богиню у них умыкнули. С моей техникой сделать это не так сложно.

Предаваясь таким душеспасительным размышлениям, я за каких-то три дня долетел к месту будущей работы. Старина Сэмингс оказался сносным попутчиком. Поначалу он начал было ныть, что у меня слишком пуританский рацион, но после того, как я предложил ему платить за провиант, все жалобы мигом стихли. На второй день Сэмингс предложил было перекинуться в картишки по маленькой, но я соврал, будто в юности подрабатывал шулером в трущобах Клирена, и больше старина ко мне не подкатывал. Сидел в каюте, и что там делал — не знаю. Наверное, злоумышлял. А я рылся в справочных системах, выискивая все, что есть умного об Интоке, распространенных там верованиях и о лаше, будь он неладен.

На третий день я порадовал Сэмингса, сообщив, что сегодня мы выйдем к Интоке.

— Уже? — удивился старый разбойник. — По моим данным, лететь туда четыре дня, не меньше.

— Это смотря кто летит, — возразил я. — Другому и недели не хватит.

— Получается, я выделил тебе лишку горючего, — ворчливо произнес Сэмингс. — А ты меня обжулил, умолчав, что получил лишнее.

— Какой смысл летать, если не можешь сэкономить на горючем? Кстати, откуда взялась цифра «четыре»? По норме лететь полагается шесть дней, так что кто из нас жулик, еще надо посмотреть.

Сэмингс забурчал нечленораздельно и прекратил разговор. Но кое о чем он все-таки проболтался. Раз он знает, сколько времени в действительности требуется, чтобы слетать на Интоку, значит, он и впрямь уже летал сюда, а поскольку вряд ли на Интоке слишком много великих богинь, то получается, что в прошлый раз взять богиню не удалось. Такое может быть, если все задание не более чем отговорка, а на самом деле меня здесь ожидает ловушка, вляпавшись в которую я могу потерять голову или, что хуже, лишиться «Пташки». Ничего, кроме головы и «Пташки», у меня нет, так что об этих двух вещах и будем думать.

Уже на дальних подступах к Интоке я принялся вопить на всех диапазонах, что, мол, сами мы не местные и, значит, люди добрые, поможите, пожалуйста, в смысле, дайте бедному торговцу местечко у причала и команду для таможенного досмотра. Самому было дико слушать, чтобы свободный торговец просил о досмотре. Вопил, конечно, не я, а заранее сделанная запись, а я лично сидел и, отключившись от своих воплей, слушал, как их воспринимают на станции.

Таможенники реагировали адекватно. Не так часто можно вживую полюбоваться на добросовестного идиота, поэтому никто из находившихся на командном пункте не предложил профилактики ради вломить мне в борт торпеду. Зато я сумел разобрать кое-какую полезную информацию. Один из офицеров (не тот, что был у микрофона) произнес, обращаясь к товарищу:

— Все понятно, Сэмингс еще одного кретина захомутал. Куда ему столько мелких кораблей?

Я даже не удивился. «Пташка» достаточно лакомый кусочек, чтобы Сэмингс захотел наложить на нее лапу. Как подтвердил незнакомый таможенник, никакой более серьезной подоплеки у дела нет. Задание наверняка окажется невыполнимым, и «Пташка» перейдет к Сэмингсу в качестве неустойки. А лаш и прочие хитрости тут вовсе ни при чем. Так, во всяком случае, думает старина Сэмингс. Он настолько уверен в успехе предприятия, что даже прибыл сюда на моем корабле, собираясь на нем же отбыть обратно, но уже в качестве владельца. Как явствует из подслушанной фразы, один раз, по крайней мере, ему такое уже удалось. Ничего не скажешь, очень мило и вполне в духе Сэмингса. Вот только меня он в расчет принять забыл, и это его большая ошибка. «Пташку» я отдавать не собираюсь, к тому же предупрежден — значит, вооружен. Не знаю, кто первым это сказал, но думаю, что парень был вольным торговцем.

Таможенником оказался засидевшийся в лейтенантах офицер, судя по голосу, тот самый, что назвал меня захомутанным кретином. Я не стал прежде времени его разубеждать и отыграл кретина на полную катушку.

Стандартные вопросы для прилетающих на закрытую планету:

— Цель прилета?

— Этнографические исследования. — Ха-ха! Это вольный торговец-то!

— Сколько времени рассчитываете провести на планете?

— Максимум неделю. — Ха-ха! Я им тут за неделю наисследую!

— Наркотики на борту имеются?

— Нет. — Еще всякой пакости мне не хватало.

— Оружие?

— Штатный бластер в опечатанном сейфе. — Я законопослушный гражданин.

— Предъявите.

— Вот, пожалуйста. Федеральная печать цела, вот сам бластер, в батареях полный заряд. Надеюсь, все в порядке? Не забудьте только заново опечатать сейф. — А то, что задняя стенка сейфа держится на магнитах и может быть снята в пять минут, вас не касается.

— Спиртное?

— Только для личных нужд. — Еще бы я возил выпивку для нужд общественных.

— Сколько?

— Точно не знаю. Надо сходить на камбуз, посмотреть, а то как бы скотина Сэмингс не выжрал за три дня все до капли. Вообще-то он трезвенник, но думаю, что на халяву он готов хлестать террианский бальзам стаканами.

— Террианский бальзам! — Лейтенант мечтательно закатил глаза. — Давненько я его не пробовал. У нас тут, знаете ли, сухой закон.

— Вполне приличное пойло, — согласился я. — Как говорят торговцы: разумное сочетание цены и качества. Жаль, что вы сейчас при исполнении… Но когда вы будете без кокарды на фуражке, я с удовольствием разопью с вами бутылочку террианского, если, конечно, Сэмингс не прикончит ее прежде. Но, разумеется, все будет происходить здесь; у меня на корабле сухого закона нет.

Намек был понят мгновенно, лейтенант развернул фуражку кокардой к затылку, и все формальности на этом закончились. Лишь когда мы приканчивали вторую бутылку террианского и уже стали лучшими друзьями, он спросил:

— А на продажу ты что-нибудь привез, хотя бы для отмазки?

— У меня отмазка от Эльсианского этнографического музея, а вообще я привез полторы тонны мандаринов. Как думаешь, раскупят у меня мандарины?

— Купить-то купят, нас армейская кухня фруктами не балует, но тебе это зачем? Это же невыгодно — мандарины через полгалактики везти!

— Это был единственный товар, который мне дали на реализацию просто под честное слово. Будет прибыль — расплачусь, а пропадет — невелика потеря. Этих мандаринов там что грязи. Мандарины для меня товар сопутствующий, а главное — предметы местных культов. Рейс снарядили под них.

Лейтенант наклонился ко мне и, дохнув террианским, произнес:

— А вот здесь ты, парень, влип. Месяц назад один твой коллега уже прилетал за туземными редкостями. Корабль его теперь у Сэмингса, а где он сам — никто не знает.

— То есть он пропал внизу?

— Где же еще? На станции если кто и пропадает, так любой рядовой знает, кто, как и за что его уделал. А из тех, кто спускается на планету, мало кто возвращается. Смертники, что с них взять, их и не ищет никто.

— Мой предшественник спускался на посадочном модуле, оставив корабль в лапах Сэмингса?

— Совершенно верно.

— Ну, этой ошибки я не совершу. Пропаду, так вместе с «Пташкой». Но, честно говоря, я подозреваю, что парень решил подзаработать на лаше, и вы его уконтрапупили.

— Если бы все было так просто, я бы знал. Нас тут пятьсот человек, и знаешь, чем мы занимаемся?

«По три кило мандаринов на нос, — машинально отметил я. — Многовато, но терпимо». Вслух я ничего не сказал, чтобы не перебивать полезный монолог. Не дождавшись отклика, лейтенант продолжил:

— Мы сидим тут и ни фига не делаем. Единственное развлечение — сплетни, словно в клубе старых дев. Конечно, шугаем всяких проходимцев, самым незаконным образом не пуская их на планету. Кое-кого даже жечь приходится, тех, кто пытается прорваться вниз с оружием. Мы бы и тебе пинка под зад дали, но твой шеф как-то сумел договориться с нашим полковником. Не иначе они в доле. Ну и, конечно, гарантия, что новой войны за лаш не случится. Ты хоть знаешь, что такое война за лаш?

— Да, я читал…

— Ни хрена ты не знаешь! Больше тысячи человек потерь, цвет космического десанта положили, а результат — ни одной дощечки! Понимаешь теперь, почему мы туда никого с оружием не пропускаем? Кстати, твой бластер я изымаю. Угораздит живым вернуться, получишь назад. Зверей, чтобы на человека нападали, там нет, а от людей бластер не спасет. Нельзя там стрелять, понимаешь?

Я кивнул, подначивая на продолжение разговора.

— У них там этого лаша — завались! В каждой хижине по две или четыре дощечки просто на стенке висят. Они всегда парами, по одной дощечке лаш не работает, деревяшка, и все. Так и у них: простая семья — две лашки, знатная — четыре. Казалось бы, приходи и забирай, а они пускай себе новые вырезают, если без них не могут. Только ведь они родами живут и друг за дружку — горой. Попробуй их тронь, если на их стороне тысяча лашек!

— Мне лаш не нужен, — напомнил я. — Меня предметы культа интересуют.

— Дураком ты родился, дураком и сгинешь… там, внизу.

У них весь культ на лаш завязан. Сколько в святилищах этого лаша, никто не считал. Оттуда не возвращаются. Это такая сила, что представить невозможно. Ударная рота космодесанта на подходе к одному из святилищ полегла вся до последнего человека. Уже знали, что стрелять там нельзя, лаш выстрелы возвращает вдесятеро, так они врукопашную пошли. И что с ними дальше было, неизвестно. Ни один не вернулся, чтобы рассказать.

— Но ведь вы покупаете лаш, — коснулся я запретной темы.

— Ага, покупаем. Только не вздумай спрашивать, в обмен на что. Сам не знаю и тебе не советую. Понял? А тебе я вот что скажу… Мы тут сидим, пятьсот голов, целый гарнизон. Плюс начальство, менеджеры, всякая шелупень. Раньше еще ученые были, но теперь их подальше передвинули, в институт лаша. У них там есть пара дощечек, пусть изучают. И вся эта прорва народа — ради чего? В год получаем от туземцев от одной до четырех пар лашек. Больше, видите ли, нету!

— Так, может, в самом деле нету?

— Скажешь тоже! Для себя — сколько захочется, для нас — сколько останется. Оттого и война началась. Войной-то ее после назвали, когда потери начались нешуточные. А сначала хотели по-быстрому изъять лишний лаш, а в остальном никто туземцев ни порабощать не собирался, ни истреблять. Только обломались наши вояки по полной. Потом высоколобые объясняли, что весь лаш на планете связан в единую систему, так что без разницы, хочешь ты напасть на самое главное из святилищ или забрать пару дощечек у какого-нибудь пастуха. Ответ получишь по полной. Знаешь, во время войны был такой случай… решили наши стратеги нанести психотронный удар по малонаселенной местности. Там у дикарей вроде как фермы были, на всю округу всего несколько семей. Хотели отключить крестьян на пару часов, быстренько выбрать лаш — и все, пусть себе дальше пасут своих овечек или кто у них там. А вышло как в сказке: вся десантура неделю в депрессняке валялась. А у них, между прочим, системы жизнеобеспечения и прочее хозяйство, которое обслуживать надо непрерывно. Народу погибло — море, безо всякой стрельбы.

— А у пастухов, что?

— Не знаю. Кто ж такими вещами интересуется?

— А святилища, значит, особо защищены…

— Это уж как пить дать.

— В хорошее, однако, местечко меня Сэмингс посылает… Но откуда тогда известно, что там статуи стоят и всякое прочее? Может, там, кроме лаша, и нет ничего? А я буду, как последний дурак, идолов искать…

— А ты и есть последний дурак, потому что умный человек в такое место не полезет. Но идолы там есть, в каждом святилище девка деревянная стоит. Весь избыток лаша, черт бы его побрал, в жертву девкам идет.

Теперь все стало на свои места. Статуи великой богини находятся под охраной лаша, и легче украсть весь лаш, чем бросить алчный взгляд на великую богиню. Хорошо меня Сэмингс обдурил. Положение очень похоже на безвыходное. Но я продолжал выспрашивать, хотя остатки террианского бальзама стремительно испарялись из лейтенантовой головы.

— Как это узнали, про статуи? Был там кто-то из наших?

— А как же! Ученая шатия всюду шаталась, хотя у них тоже из троих спустившихся двое пропадали без вести. Потому яйцеголовых и убрали отсюда. Хотя, думаю, не из-за тех, которые гибли, а из-за тех, которые возвращались. Некоторые ходили вниз, как к себе домой, а это военным обидно, а коммерсантам еще обиднее, потому что пользы от них было меньше, чем нисколько. Узкие специалисты, прах их раздери! Один, вишь ли, занимался предикативной лексикой. Все остальное ему было неинтересно. Ты вот знаешь, что такое предикативная лексика?

— Первый раз слышу.

— И я не знаю. Обсценную лексику знаю, а предикативной, извините, в училище не проходили.

Я сочувственно кивнул. Образованный лейтенант мне нравился. Он и лексику какую-то знает, и у другой название запомнил. Я так не могу. Не удивлюсь, если окажется, что обсценную лексику я тоже знаю и даже пользуюсь ею в нужную минуту, но что она так называется, мне вовек не запомнить.

— Билось с ними начальство, билось, потом видит, что одни гибнут, а другие бесполезны, и выслало всех к ядрене фене.

— Правильно, — поддакнул я.

Напрасно я это сказал. Лейтенант глянул на меня неожиданно осмысленным трезвым взором и твердо произнес:

— И ты сгинешь, потому что тебе там что-то надо.

— Ничего сверх предикативной лексики. Раз она позволяет уцелеть, ею я и займусь. А вообще мне нужно одно: остаться в живых и поскорей избавиться от кабального договора с Сэмингсом. Это вещи взаимодополняющие.

— Тогда желаю удачи.

Я вытащил третью бутылку террианского, не забыв добавить, что она последняя, но лейтенант откупоривать бутылку не стал, а бесхитростно засунул ее в карман кителя. Затем он повернул фуражку кокардой вперед, вежливо попрощался и ушел, в виде благодарности забыв изъять бластер.

Таможенный досмотр был закончен. Впрочем, у меня на самом деле не было ничего, запрещенного к ввозу на отсталые планеты. Не считать же контрабандой незадекларированные мандарины.

От фруктов я избавился в тот же день. Как известно, цены можно заламывать и залуплять, а поскольку я не сделал ни того, ни другого, то местный интендант купил у меня разом все полторы тонны, а я предоставил ему возможность самому делать наценку на каждый килограмм мандаринов. Едва мы закончили расчеты, как в каюту ворвался Сэмингс и принялся орать, что я нарушаю контракт и обтяпываю свои делишки вместо того, чтобы выполнять прямые обязанности.

— Я теряю драгоценное время, а он вместо того, чтобы быстро выполнить заказ и не задерживать честных людей, пьянствует с офицерами и приторговывает каким-то гнильем! Горючее тебе выдавалось для вполне конкретных целей, среди которых нет перевозки фруктов! Если уж на то пошло, то мандарины, перевезенные за мой счет, должны принадлежать мне, и будь уверен, я стребую с тебя все, до последнего гроша!..

Я внимательно и не перебивая выслушал всю тираду, а потом предложил:

— Угодно приостановить выполнение заказа и отправиться в ближайший федеральный центр, чтобы начать тяжбу по поводу мандаринов? В суде с удовольствием примут иск. «Мандариновое дело» — такого прежде не бывало. Все издержки за счет проигравшей стороны. Только кое-кому придется доказать, что горючки, которую ты мне выдал, должно было хватить на перелет до Интоки и обратно.

— Но ведь тебе хватило, даже с избытком!

— Так я и долетел за три дня вместо шести. А в суде действуют федеральные нормы.

Сэмингс схватился за голову и простонал:

— Мошенники! Всюду мошенники…

— Совершенно верно, — согласился я. — По крайней мере, одного такого я вижу в своей каюте. Ну, так что, летим в суд восстанавливать попранную справедливость?

— Сначала контракт, — проскрипел Сэмингс. — Но помни, уж там-то сроки проставлены жесткие: три дня и ни минутой больше. А один день ты уже профукал.

— Н-да?.. — Голос мой был полон холодного сарказма. — По-моему, первый из трех дней начнется завтра. Сегодня — день, сэкономленный на дороге. Зря я, что ли, старался? Или все же летим в суд? Так я с удовольствием.

— Чего тебе дался этот день? — патетически вопросил Сэмингс.

— Я забочусь о человечестве. Целый день ты будешь сидеть здесь и не сможешь никому сделать никакой гадости. Я рассчитываю, что за этот подвиг мне воздвигнут железобетонную статую в святилище великой богини. А теперь будь так добр, убирайся вон. Остаток дня я намерен посвятить изучению предикативной лексики.

Издеваться по мелочам над Сэмингсом, конечно, приятно, но в главном он прав: время поджимает, и основной контракт в суде не оспоришь.

Пора браться за дело.

Еще пару минут я потратил на то, чтобы все-таки выяснить вкратце, что такое предикативная лексика. Оказалось, ничего особенного. Жизнь класть за нее я бы не стал. А вот любопытно, таможенный лейтенант тоже заглядывал в справочник или ему комфортней не знать, что это такое?

Об этом я размышлял, покуда зонд-разведчик прочесывал окрестности святилища, из которого мне предстояло извлечь богиню. Очень скоро я нашел то, что искал: посадочный модуль моего предшественника. Парень делал именно то, чем поначалу собирался заняться я. Точная копия богини уже была изготовлена и дожидалась в модуле. Только специальные методы анализа, которых, разумеется, нет у дикарей, могли бы отличить подлинник от подделки. Казалось бы, чего проще: втихаря подменил статую, и все довольны, кроме, разумеется, Сэмингса. Дикари продолжают молиться своему кумиру, Эльсианский этнографический (никакого толстосума, несомненно, в природе нет) получает редкостный экспонат, а вольный торговец довольствуется скромным вознаграждением и чувством хорошо выполненного дела. Тем не менее замечательный план сорвался, и жив ли исполнитель — неведомо. Три дня прошли, Сэмингс вступил во владение кораблем и теперь точит зубы на мою «Пташку».

Значит, мне предстоит действовать иначе.

Мой предшественник работал тайно, скрываясь от глаз туземцев, и это ему не помогло. Я буду действовать в открытую. Он спускался на посадочном модуле, я полечу на «Пташке». О дальнейшем у меня имелись самые смутные представления. Что значит действовать в открытую? Явиться к жрецам и сказать: «Отдайте мне вашу богиню. Очень она мне понадобилась». Боюсь, что после таких слов не ее мне отдадут, я меня ей. Есть у них среди обрядов нечто подобное: «Отдать великой богине». Подробностей этой процедуры никто не знает, и знакомиться с ними я хотел бы не на собственной шкуре.

Осталось последнее: когда не знаешь, как поступать, — доверься наитию.

Едва я отшвартовался от орбитальной станции и пошел на посадку, как передатчик ожил и принялся визжать голосом Сэмингса:

— Ты что делаешь, болван? Немедленно вернись!

— Приступаю к выполнению задания, — сообщил я уставным тоном. — Но если вы разрываете контракт и готовы заплатить неустойку, я немедленно вернусь.

Сэмингс захлебнулся проклятиями. Старину можно понять: если я сгину внизу, ему предстоит выволакивать с планеты корабль, а охотников на это дело так просто не найти. Ничего, пусть помучается. Он-то на мою долю и вовсе оставил бесславную гибель среди дикарей.

Опустился я чуть в стороне от поселка, где находилось нужное мне святилище. Приземлился нежно, на антигравах, но с оптическими эффектами, чтобы прибытие мое все заметили, но никто не счел за нападение. Вышел наружу даже без бластера, хотя это мне и было непривычно. Уселся ждать. Пока ожидал, составил в уме предикативную речь: «Я быть хотеть видеть великую богиню, поклониться, иметь честь принести дар…» — и прочее в том же духе.

Через полчаса явились трое, серьезные до ужаса. А у меня, как назло, все предикаты из головы вылетели, и я выдал по-простому: так, мол, и так, много наслышан о вашей богине, хотел бы, если возможно, взглянуть и поклониться. Они отвечают тоже вполне предикативно, что великой богине поклоняться можно всем, всегда и везде.

— А видеть?

— Видеть тоже можно.

После этого мы отправились в поселок, беседуя по дороге о погоде и видах на урожай. Вполне себе нормальные люди оказались, безо всякого фанатизма.

Поселок выглядел как всякий поселок на отсталой планете: хижины стоят, детишки бегают, куры в пыли возятся… или не куры, но в перьях и с шестью ногами. Девушки опять же словно случайно по делам вышли, на гостя взглянуть. Симпатичные пампушечки, мне такие нравятся. Лысые, правда, все до одной, но ведь мне им не косы заплетать. Строго говоря, мне сейчас не о девушках думать надо, а о жизни и душе. К великой богине иду, не куда-нибудь. И что там со мной делать начнут — неизвестно. Хорошо, если только волосы выдерут по своему образу и подобию, а если сразу освежуют?

Посреди поселка — святилище в пребольшом бунгало. Вообще-то я в жизни ни одного бунгало не видел, но думаю, оно как раз такое и есть. У входа — охрана, двое молодцев с резными деревянными колотушками. Резьба по дереву у них хороша, и чего музею непременно богиня потребовалась? Я бы им за неделю такую коллекцию резной всякости собрал — закачаешься!

Мимо охраны меня провели и представили старшему жрецу. Тот тоже ничем особо не выделялся — старикашка с ехидным выражением лица. Сэмингс, когда состарится и окончательно облысеет, таким же будет. Хотя, думается, я напраслину на жреца возвел — двух Сэмингсов в одной Вселенной наверняка не сыщешь.

Представили меня жрецу, объяснили просьбу. Тот скрипит:

— Похвально, весьма похвально. Всякий, желающий лицезреть богиню, может это сделать. Только помни, что у алтаря тебя ожидает грозный страж. Поэтому смири грешные мысли, чтобы он не заметил тебя.

Произнес он это так, что сразу стало понятно, что грозный страж не метафора и не богословский термин, а должность: Грозный Страж. Теперь все стало ясно. Предшественник мой в святилище проник, но грешные мысли не смирил и был замечен. А если за спиной Стража вся мощь лаша, то он и впрямь таков, что грозней не бывает.

Отступать было некуда, поэтому я сделал постную мордашку и вошел в святая святых. Утешала меня мысль, что не всех же подряд они убивают; вот и среди ученых пусть каждый третий, но возвращался. Хотя ученые, по определению, люди не от мира сего, а значит, безгрешные.

Помещение оказалось просторным, богиня на возвышении поставлена, вырезана из цельного бревна с большим умением. Симпатичная, хотя те, что в поселке встретились, мне больше по душе. У живых юбочка снимается, а эта вместе с юбкой одним куском.

Подумал так и сам ужаснулся: куда уж грешней мысли! Однако никто на меня не набросился, башки моей драгоценной не свернул. Значит, простые человеческие чувства тут за грех не считаются. И на том спасибо.

Я поклонился пониже и подкатил к подножию статуи свои дары — четыре мандаринчика. Что здесь все по возможности должно быть парным, я уже усвоил.

— Это что? — скрипит жрец.

— Плоды моей земли.

— Семечки в них имеются?

Продавцы на рынке, расхваливая свой товар, традиционно кричат: «Бэс косточки!» — но я человек честный, а перед деревянным взором богини лучше и вовсе не врать.

— Есть немного.

— Это хорошо. Мы попробуем вырастить твои плоды. Может быть, они станут и нашими тоже.

Вот так. Правильно меня учила мама: всегда лучше говорить правду. Когда понадобится соврать, честному человеку скорей поверят.

Приосмелел я, бросил взгляд по сторонам и охнул: все стены в святилище выложены лашем! Не десять, не сто — тысячи дощечек! Настоящего лаша я в жизни не видел, но почему-то сразу узнал. Да и с чего бы жрецам в главном святилище подделку выставлять? Под таким прицелом не о грешном надо думать, а о том, как свою грешную душу спасти.

Между тем никто меня не убивает, и даже особого влияния лаша не чувствуется. Хотя если вдуматься, так и должно быть. Молитвенного экстаза я вовек не испытывал, жадности к деньгам, а значит, и к лашу во мне не так много. За жизнь страшновато, но не настолько, чтобы сломя голову бежать. Спрашивается: что лашу усиливать? Он меня и не замечает, так же как и пресловутый Грозный Страж. Кстати, где он сам? Не иначе, сбоку за занавесочкой прячется. Пододвинулся я, словно невзначай, и увидал его, родимого. Сидит, ноги калачиком свернул, морда тупая, ничего не выражает. Медитирует, бедняжка, перед лицом хозяйки. И не лысый, а вовсе даже наоборот. Среди всех вольных торговцев такая огненная шевелюра у одного Патрика Брайена. Так вот, значит, кто был моим предшественником! Ну, погоди, старина Сэмингс, придет время — за все заплатишь, тут уж не тебе меня учить.

Великая богиня и эти мысли за грех не посчитала. Я ее даже зауважал — правильная баба, даром, что деревянная. Если под старость впаду в маразм и вздумаю уверовать в какого-нибудь бога, непременно выберу великую богиню Интока.

— Патрик, — позвал я. — Патрик, очнись!

Никакой реакции. Сидит, наблюдает вечность. Зато жрец забеспокоился, коснулся моего плеча:

— Не тревожь Грозного Стража! Он пребывает в покоях великой богини и беседует с ней. Человеческие речи ему неинтересны.

Это я и сам вижу, что приятелю моему сейчас ничто не интересно, кроме, возможно, лаша, устилающего стены. И каковы должны быть грешные мысли, пробуждающие Стража, теперь понятно. Думай о чем хочешь, но не пытайся посягнуть ни на лаш, ни на богиню. Понятно также, почему никакая психотроника на Стража не действует. Он и так в глубокой прострации — куда уж дальше?

Мне осталось печально вздохнуть и последовать за жрецом, напомнившим об окончании аудиенции. Мандарины, кстати, жрец уже прибрал. И правильно, деревянная богиня цитрусы есть не станет, так что нечего товар зря гноить.

Зашли в комнату для гостей, принялись беседовать. Я со всем рвением неофита начал выспрашивать о великой богине все, что только можно. Ну там, чудеса, то да се, как она народ свой бережет и лелеет; это все не трудно, когда у тебя целая стена лашем выложена.

— А Грозный Страж зачем нужен?

— Охранять образ богини и наказывать нечестивцев за грешные мысли.

— Это я понимаю, а как вы его выбираете?

— Мы, — отвечает жрец, — его не выбираем. Его выбирает сама богиня. Иногда приходит новый человек и начинает биться со Стражем. Если он победит, то становится новым Стражем. Страж, которого ты видел, пришел меньше месяца назад, ночью, и с легкостью сокрушил прежнего Стража. Это очень могучий служитель великой богини.

«Да уж, на кулачках драться рыжему Патрику равных не было…» — это я подумал, а вслух спросил:

— И часто появляются новые соискатели этого почетного места?

— Последние годы — редко, а было время, твои соотечественники являлись сюда толпами и насмерть бились за право служить великой богине. Тогда погибло много ваших людей и даже несколько мирных жителей, которые вовсе не собирались биться за право стать Грозным Стражем. Мы не успевали хоронить погибших пришельцев и храним о тех временах скорбные воспоминания.

«Ага! — понял я. — Значит, так аборигены понимают войну за лаш! Послушали бы эти рассказы стратеги из космического десанта, может, кому-нибудь из них стыдно стало бы…»

— После этого мы просили ваших людей не приходить сюда с оружием. Они с тех пор выполняют нашу просьбу, а мы, убедившись, что они хотя бы иногда умеют держать слово, стали дарить им лаш. Конечно, он нужен нам самим, но лаш — это такая вещь, что надо не только пользоваться им, но и уметь с ним расставаться.

— А что они дают вам взамен? — задал я наивный вопрос.

— Ничего. Разве в обмен на подарок следует что-то давать?

Пока я переваривал услышанное, мой собеседник вернулся к теме, которая волновала его значительно сильнее:

— У вас очень странное оружие. Оно не только убивает, но и зачастую сжигает тело. Если человек пойдет на охоту с таким оружием, он не принесет никакой добычи, просто потому, что вся она сгорит. Наши мудрецы много думают над этим вопросом, но пока разумного объяснения не нашли.

— Дело в том, — вступился я за человеческий разум, — что на некоторых планетах водятся очень большие и опасные звери. Ваши луки, томагавки и метательные дубинки совершенно бесполезны при охоте на такого зверя. Для охоты на таких зверей и придуманы наши бластеры и все остальное. А когда наши люди едут в новые места, они берут с собой такое оружие. Мало ли кто может встретиться в незнакомом лесу.

Жрец уважительно поцокал языком, представляя зверя, которого можно свалить только из плазменной пушки. А я, устыдившись вранья, решил честно признаться в невольном нарушении:

— У меня на корабле тоже есть бластер, но он надежно спрятан, заперт под замок, и я обещаю не доставать его, пока я у вас в гостях.

— Оружие, лежащее взаперти, — хорошее оружие, — изрек служитель великой богини. — Я рад, что у нас нет животных, против которых требуются такие ужасные средства.

Мы беседуем как воспитанные люди, а я еще и размышляю над полученной информацией, потому что задание, так или иначе, выполнять надо. Получается, что силой богиню не взять, поскольку ее защищает мощь лаша. Хитростью тоже не взять, ибо, как нетрудно догадаться, всякое злоумышление против статуи будет расценено Стражем как греховная мысль. Чтобы понять, что будет дальше, семи пядей во лбу не требуется. Либо Страж меня побьет; не знаю, что случится после этого, но богини я точно не получу. Либо я побью Стража и немедленно стану Стражем сам. Я припомнил физиономию Патрика и понял, что такая карьера меня не привлекает.

Жрец между тем рассказывает:

— Раз в год богиня покидает храм и обходит страну, принося успокоение и процветание в самые дальние пределы. Случается, что она отправляется в путешествие и в неурочное время, если где-либо нарушился мир или повредились нравы…

И тут меня осенило. Я дождался перерыва в речах и осторожно спросил:

— Мудрейший, приходилось ли вам наблюдать маленькую луну, которой прежде не было на небе и которая быстро движется среди звезд?

Старец важно кивнул:

— Мы знаем эту луну. Она называется Орбитальной Станцией, и на ней живут люди, подобные тебе.

— Вот о ней я и говорю! — подхватил я. — Мир там худо-бедно, но установился, хотя незапертого оружия на станции много больше, чем хотелось бы скромному торговцу. А вот порча нравов превысила все пределы. И я подумал: может быть, великая богиня смогла бы помочь моим бедным соплеменникам?

— Это было бы хорошо, но тут есть одна трудность: великая богиня не летает.

— Как раз для этого я и прибыл к вам! — с искренним жаром воскликнул я. — Мой корабль к вашим услугам. Если угодно, великая богиня сможет хоть прямо сейчас подняться в небеса!

— Прямо сейчас, — скрипит жрец, — невозможно. Перед путешествием необходимо провести полуночную службу. А вот завтра с утра…

Когда он начал говорить, у меня сердце сначала оборвалось, — а ну как он полгода ждать заставит? — потом снова к жизни воспряло.

— К утру, — говорю, — все будет готово.

Целую ночь я свою «Пташку» прихорашивал. Все-таки богинь приходится возить не так часто. В грузовой отсек ее засовывать — не по чину будет, а еще — куда? Есть две каюты, куда, кроме койки и рундучка, втиснуть ничего нельзя. Есть камбуз и там же обеденный стол на двоих. Еще есть ходовая рубка. Она попросторней, на случай установки дополнительных приборов. Туда я и решил богиню определить. Дополнительные приборы, которых у меня всегда бывало много, большей частью демонтировал и перетаскал в грузовые отсеки. Заднюю стенку освободил, хотел даже надпись сделать светящимся маркером: «Добро пожаловать!» — но передумал. Хотят, пусть сами пишут, маркер я им выдам. Красоту навел и чистоту, все перегоревшие или попросту ненужные индикаторные лампочки заменил на новые, так что засияла рубка ярче новогодней елки.

Утром является процессия. Жрецы с резными посохами, охранники с колотушками, следом в паланкине несут Грозного Стража, и местные красавицы с ужасом и восторгом взирают на его мандариновую шевелюру. Во втором паланкине тащат мою драгоценнейшую деревяшку, а позади всех на плечах шестнадцати самых здоровых служителей едет алтарь — все две тысячи сорок восемь дощечек лаша, красиво уложенных в виде параболической фигуры.

— Куда столько? — тихо ужаснулся я.

Оказывается, великая богиня должна путешествовать так, и никак иначе. Прямо скажем, это не то, о чем мечталось в босоногом детстве. Я бы предпочел, чтобы на корабль погрузили богиню и, для комплекта, Грозного Стража, а все остальное пускай остается внизу, особенно лаш, с которым я честно обещал не связываться. Но тут уже не поспоришь, традиции — вещь упрямая. Придется импровизировать по ходу дела.

Служители шустро установили вдоль стеночки алтарь, перед ним воздвигли богиню. Грозного Патрика вытряхнули из носилок, и он уселся на свою приступочку сбоку от алтаря. Еще я взял верховного жреца и, для вящего авторитета, двух охранников поздоровее, после чего объявил перегруз, так что остальным пришлось из корабля выбираться и тосковать на земле.

Взлетал я медленно и торжественно, как и полагается возноситься в небеса. Потом потихоньку начал прибавлять скорость. И только вышел за пределы атмосферы, как слышу голос моего знакомого лейтенанта:

— Вольный торговец, внимание! Индикаторы показывают наличие на вашем корабле партии лаша. Следуйте к посадочному терминалу для досмотра. В случае неподчинения ваш корабль будет немедленно уничтожен!

Как же, немедленно!.. Сначала они попытаются взять меня на абордаж, потому что даже две лашки слишком дорого стоят, чтобы напрасно сжечь их. От планеты я отошел достаточно далеко, планетарная система мне не помощница, а с двумя лашками десантная рота справится. Кстати, уничтожить «Пташку» они тоже могут; какая там будет отдача от двух дощечек — слезы, да и только, защита патрульного крейсера такое выдерживает. Так что лейтенант в своих угрозах вполне серьезен, он же не знает, сколько у меня лаша. Лампочка перед ним мигает или там зуммер пищит, что лаш есть, а количество лаша, пока он не активен, определять на расстоянии никто покуда не умеет. Это я знаю точно, даром, что ли, перед высадкой книжки читал?

Так что грозный лейтенант мне ничуть не страшен. Иное дело, что за спиной у меня алтарь, а при нем Грозный Страж, наказывающий за грешные мысли. Поэтому импровизировать — импровизируй, а про совесть не забывай.

— Уже лечу, — отвечаю я, на всякий случай отключив переводчик, чтобы жрец и охрана не могли понять, о чем мы беседуем. — А ты, лейтенант, тем временем взгляни, что у меня на борту.

И показываю им крупным планом панораму моей рубки: алтарь, богиню, Грозного Стража, великого жреца и непреклонную охрану с колотушками.

Лейтенант засипел, словно ему уже попало колотушкой по затылку. А чей-то другой голос, поначальственней или, по крайней мере, поопытней, загремел:

— Группа захвата — отбой! Оружие на предохранители, и чтобы никто пернуть не смел, зажигалкой не чиркнул! Сгорим все к ядреньке-феньке!

Правильно мужик ситуацию просекает, не удивлюсь, если окажется, что он помнит войну за лаш. Проявлять агрессию перед алтарем, выложенным лашем, самое натуральное самоубийство. От алтаря отдача получится такая, что Интока разом лишится своей маленькой луны.

Я тем временем пришвартовался к одному из терминалов и сообщил по внутренней связи:

— Скажите там Сэмингсу, что я привез ему великую богиню. Да пусть поторопится, а то вдруг у кого из вашей команды ненароком грешная мысль проскочит, так я за последствия не отвечаю. Опять же эти ребята, — я кивнул в сторону охранников, — богиню привезли, но расставаться им с нею жалко, нервишки шалят, так что надо бы с этим делом побыстрей завязывать.

Нервишки ни у охранников, ни у Грозного Стража и не думали шалить, поэтому я направил камеру на красноречиво воздетые колотушки. Уж больно мне эти орудия воспитания понравились, жив останусь, вырежу себе такую же.

Не знаю, на руках они несли старину Сэмингса или еще как, но на корабле он появился уже через пару минут и с ходу заорал:

— Это блеф, богиня фальшивая!

— Сэмингс, — сказал я, встряхнув мерзавца за шкирятник. — Заткнись и не богохульствуй перед алтарем. Под старость я намерен уверовать в великую богиню, поэтому не оскорбляй мои грядущие религиозные чувства. Лучше погляди как следует, что я тебе привез.

Дверь я приоткрыл ровно настолько, чтобы Сэмингс мог видеть статую и часть алтаря. Но и увиденного было достаточно, чтобы Сэмингс как завороженный потянулся вперед. Уж на Сэмингса-то лаш действовал, что валерьянка на кота. Пришлось вновь хватать его за шкирятник и устраивать встряску. Думаю, многие из вольных торговцев позавидовали бы мне в эту минуту.

— Это же лаш! — задушенно прохрипел Сэмингс. — Прорва лаша!

— Совершенно верно, — подтвердил я. — Дело в том, что алтарь вместе со всем своим лашем является неотъемлемой частью богини. Мне никто не позволил бы взять богиню без алтаря. Это было бы кощунством. А я не собираюсь отягощать свою совесть еще и этим грехом.

— Согласно договору, богиня со всеми своими неотъемлемыми частями принадлежит мне. — Голос никак не мог вернуться к Сэмингсу, но эту фразу он отчеканил, как на бронзе вырезал.

— Пока не принадлежит, — резонно заметил я. — Не вижу контракта с отметкой о выполнении задания.

Полагаю, Сэмингс еще никогда не подписывал документов с такой быстротой.

— Только смотри, — предупредил он. — Если это обман, документ будет недействителен.

— Моя фамилия не Сэмингс, — гордо объявил я, — поэтому здесь все честно. Теперь тебе осталось подписать вот это, и можешь вступать во владение имуществом.

Сэмингс взглянул на бумагу, которую я ему протягивал, и его глазам вернулся привычный блеск подозрительности.

— Но ведь это контракт Патрика Брайена!

— Совершенно верно. Он был в спускаемом модуле. Там я его нашел и теперь предлагаю подписать.

— Брайен не выполнил договора. Почему я должен это подписывать?

— Не хочешь — не подписывай. — Покладистость моя не знала границ. — Только учти, у алтаря имеется Грозный Страж, на которого замкнута вся сила лаша. Если угодно, можешь пойти и сразиться с ним. Я с удовольствием погляжу, чем кончится ваша стычка. Поскольку Страж есть неотъемлемая часть алтаря, я не обязан его нейтрализовывать. Цена его нейтралитета — погашенный договор.

С этими словами я приоткрыл люк пошире, так что Сэмингсу стал виден сидящий Патрик. Сейчас он не был непроницаемо спокоен, эхо грешных мыслей долетало к нему, Грозный Страж ворочал головой, выискивая крамолу, глаза мрачно светились, с рыжих волос стекали холодные голубые огни. Выглядело все это внушительно и могло напугать кого угодно.

Конечно, в этот момент я блефовал, но, как известно, кто не рискует, тот не пьет террианского бальзама. Сэмингс сморщился, словно вместо воды хлебнул обезьяньей мочи, и расписался на втором контракте.

— Теперь все это твое! — торжественно возгласил я. — Забирай!

Я распахнул люк и втолкнул Сэмингса внутрь.

— Мое! — прохрипел Сэмингс, слепо двинувшись к алтарю.

Патрик, почувствовав угрозу, начал подниматься ему навстречу.

Верховный жрец ошибался, говоря, что порой Страж просто наказывает нечестивца, а порой случается поединок между Стражем и претендентом на его место. Поединок происходит всегда. И побеждает не тот, кто сильнее, лучше обучен или вооружен, а тот, чья алчность пылает ярче. Именно он перехватывает управление лашем и давит противника.

Я собирался предупредить поединок, вырвав ритуальную колотушку из рук растяпы охранника и тюкнув ею Патрика по рыжей макушке, но вмешаться не успел. Жадность Сэмингса была так велика, что Патрика попросту смело. Сэмингс мгновенно установил контроль над лашем, отняв его у бывшего Грозного Стража. Мне оставалось подхватить упавшего Патрика под мышки и выволочь его из рубки, покуда Сэмингс не добил поверженного. Прочих свидетелей поединка он уже не замечал, они на лаш не претендовали и были ему не интересны.

В каюте я быстро достал бутылку террианского бальзама (последнюю!) и влил в пасть Патрику разом полстакана.

Вообще террианский бальзам следует смаковать по каплям, из маленьких хрустальных рюмочек, под хорошую беседу. Однако последнее время мои запасы поглощаются стаканами и целыми бутылками. Особенно обидно тратить таким варварским образом последнюю (ну, почти последнюю) бутылку. Но выбирать не приходилось, лучшего средства привести Патрика в чувство у меня не было.

— А?.. Что?.. — проговорил Патрик и потянулся к бальзаму.

— Бутылку не лапай, — осадил я Патрика. — Лучше почитай-ка вот это, да носа из каюты не высовывай, пока я за тобой не приду.

Я протянул Брайену его договор с Сэмингсом, где скорченная от жадности приписка сообщала, что статуя великой богини доставлена и передана заказчику, так что претензий к Патрику Брайену не имеется.

Патрик углубился в чтение, а я побежал назад в рубку.

Там уже все устаканилось, не только Сэмингс взял под контроль лаш, но и лаш взял под контроль Сэмингса. Новый Грозный Страж сидел на приступочке у алтаря, а жрец невозмутимо декламировал приличествующие случаю молитвы.

Я включил связь, и рубку заполнил проникновенный баритон, повторявший:

— На «Пташке», отвечайте, что у вас происходит?

— Вы же сами видите, — устало откликнулся я. — Это мне не видно, что происходит у вас, а к вам на командный пункт все транслируется. У нас произошла смена Грозного Стража. Патрик Брайен уволен от дел, его место занял более достойный кандидат: Корнуэл Сэмингс. Смену Стража вы наблюдали собственными глазами. Брайен жив, хотя и огорчен случившимся. Что вас еще интересует?

— С вами говорит полковник Кирх, — заметно было, что баритон не знает, как обратиться ко мне. — Мы предлагаем вам сотрудничество. Вы сумели добыть лаш, но вам никогда не удастся продать за хорошую цену ни одной пары лашек. А у нас есть знание рынка, налаженные каналы сбыта…

— Послушайте, полковник, я никак не разберусь, вы представляете федеральную структуру или частную лавочку?

— Это имеет значение?

— По большому счету — нет. Но я вынужден огорчить вас, поскольку не собираюсь продавать ни единой пары лашек. Тут две тысячи сорок восемь дощечек или одна тысяча двадцать четыре пары. Если мы вынем из алтаря хотя бы одну пару лашек, гармония чисел будет нарушена.

— Вы собираетесь продать алтарь целиком? В галактике ни у кого нет таких денег.

— Именно поэтому я собираюсь вернуть алтарь на место. Я собирался сделать это с самого начала и только поэтому еще жив. Это лаш, полковник, он возвращает вам усиленными не только выстрелы, но и помыслы, поэтому перед алтарем нужно избегать мыслей, которые убьют вас или сделают, — я кивнул в сторону Сэмингса, — Грозным Стражем свалившегося сокровища.

— Но погодите, — полковник занервничал. — Не надо никаких убийственных мыслей. Ко всему на свете можно подойти хладнокровно. Небольшой бизнес…

— В отношении лаша маленького бизнеса быть не может. К тому же вы забываете, что это не просто штабель ужасно дорогих досок, которыми можно хладнокровно торговать. Спросите любого жителя Интоки, он скажет: это святыня, алтарь великой богини. Святынями, к вашему сведению, не торгуют.

— Алтарь ложной туземной религии. Если бы не лаш, он бы вообще не заслуживал упоминания и интересовал только музейщиков.

— Я вижу, полковник Кирх, вы верующий человек.

— Да, конечно.

— А я — нет. Поэтому все религии для меня равны, и я могу судить объективно. Так вот, в любой религии есть две крайности, противоположные, но равно отвратительные. Это фанатизм и святотатство. Великая богиня Интока сумела свести противоположности воедино, за что ей честь и хвала. Фанатик здесь становится святотатцем, и наоборот. Вот сидит Сэмингс, соединивший в себе оба эти качества. Он фанатик денег, и лаш, как их высшее проявление, священен для него. Но в погоне за деньгами он попытался украсть алтарь и, значит, он святотатец. Кстати, его попытка удалась, алтарь принадлежит ему. Полковник, попробуйте вести переговоры о вашем бизнесе с законным хозяином — Корнуэлом Сэмингсом. Боюсь, что у вас ничего не выйдет. В лучшем случае, вы сумеете сменить его и занять почетную должность Грозного Стража. Ну, как, рискнете?

— Вы произнесли замечательную проповедь, — сказал полковник. — Должно быть, алтарь действует и на вас. Тем больше причин поскорей разобрать его. Вспомните, вы сами прилетели сюда, чтобы украсть богиню.

— Именно за этим я и прилетел. И если бы это можно было сделать, не оскорбляя чувств прихожан, я бы спер ее с чистым сердцем. Но раз нельзя, то нельзя. Я не фанатик, но и богохульством заниматься не привык. Поэтому богиня вместе с алтарем поедет домой и будет принадлежать Сэмингсу, стоя на своем законном месте.

— Но…

— Хватит, хватит! А то я действительно впал в морализаторство, обычно мне не свойственное. Сейчас я облечу вашу станцию, — не беспокойтесь, ничего личного, я просто обещал своим друзьям эту экскурсию, — а потом повезу богиню обратно. До свидания, полковник.

Я решительно вырубил связь и покинул гостеприимный терминал орбитальной станции. Затем, как и обещал, совершил вокруг станции круг почета, чтобы жрец мог прочитать все положенные молитвы. Надеюсь, они послужат к исправлению нравов гарнизона, особенно пагубной страсти к пьянству за чужой счет. А покуда гарнизон — пятьсот бравых вояк, замерших у лучевых орудий и торпедных аппаратов, экипажи двух патрульных крейсеров, всевозможные техники и механики, которых на подобных объектах всегда много больше, чем нужно для дела, — дрожмя дрожали и боялись чихнуть, чтобы не вызвать ответной реакции лаша. Полагаю, не слишком приятно сознавать, что летающая смерть кружит у самой твоей головы, высматривая, достаточно ли чисты твои помыслы и намерения.

Что касается меня, то я был совершенно уверен в себе и даже выкроил минутку, чтобы сгонять в каюту и снять излишнее напряжение рюмочкой бальзама. Разумеется, бутылка оказалась пуста, а Патрик дрых на моей койке, с блаженной улыбкой прижимая к груди погашенный контракт. Черт бы побрал всех алкоголиков, бутылками жрущих мой бальзам! Да, мне его жалко, и сама великая богиня не осудит меня за это чувство.

Опустились мы на той же полянке, с которой взлетали. Вся толпа провожавших теперь встречала нас. Насколько я понял, никто и не думал волноваться, словно космические путешествия для великой богини — самое привычное дело. Но меня, разумеется, начали чествовать как национального героя. Приняли в почетные граждане или что-то вроде того, во всяком случае, натащили кучу всякого обзаведения, так что теперь я мог жениться на любой лысенькой красавице, поскольку все домашнее хозяйство у меня уже было. А без этого туземцу жениться нельзя. Все приданое режется из дерева и занимаются этим, как нетрудно догадаться, исключительно мужчины. А то какое же будет хозяйство, если муж мутовки вырезать не в состоянии? А меня не только гражданином признали, но и присвоили звание младшего жреца и выдали соответствующий посох.

Патрик тоже пригрелся в лучах чужой славы, получив весь полагающийся набор корзин и деревянной посуды. Прежде свергнутый Грозный Страж никогда не выживал; новый Страж всегда убивал предшественника, и теперь совет жрецов не знал, как поступить с разжалованным. Подумали и нарекли его почетным охранником. Выдали ему церемониальную колотушку, ту самую, которой я хотел отоварить его по кумполу. Мне даже завидно стало, я бы от такой дубинки тоже не отказался.

А под конец, в завершение, так сказать, торжественной части, нам с Патриком, как полноценным гражданам племени, были вручены пластинки лаша: Патрику — две, а мне, как жрецу, — четыре. Впервые я держал в руках этот самый лаш. Дощечки как дощечки. Гладенькие, светло-желтые. Пахнут приятно, вроде как можжевеловая древесина. А так — ничего особенного. И не подумаешь, что это идеальнейший преобразователь психической и всякой иной энергии.

Вечером, когда нас наконец оставили в покое, Патрик сказал:

— Ведь мы с тобой теперь несусветные богачи.

— Ты собираешься свои лашки продавать?

— Не решил еще. Не то чтобы я очень ценил здешнее гражданство, но и расставаться с лашками мне жаль. Вроде бы столько я из-за этого лаша беды принял, а эти две досочки легли на душу — и все тут.

— Не о том думаешь. Чтобы лашки продать или еще как-то ими распорядиться, надо сначала добраться с ними до цивилизованных мест. А это вопрос проблематичный. После той встряски, что мы устроили полковнику Кирху и всему орбитальному комплексу, нас так просто отсюда не выпустят. Даже если мы вернем дощечки жрецам и взлетим чистыми, аки херувимы, нас торпедируют в первую же минуту, просто в память о том, как они тряслись, пока я облетал их поганую станцию. А взлетать с лашем — еще хуже. Шесть лашек от крейсера не защитят, а алтарь будет слишком далеко. К тому же полковник нас не выпустит еще и потому, что я разузнал его главный полковничий секрет. Как по-твоему, чем компания рассчитывается с жителями Интоки за лаш? Не знаю, как его производить, но занятие это явно не простое. Штука дорогая даже по здешним меркам. Нам с тобой царский подарок сделали. А чем компания расплачивается?

— Откуда мне знать? — Патрик пожал плечами.

— А я знаю. Ничем не расплачивается. Так что вся это псевдогосударственная организация — пузырь на пустом месте.

— То есть они его все-таки отнимают?

— Нет. Когда-то попытались во время войны за лаш, получили по мозгам и теперь умные. А лаш им просто дарят, примерно как нам. Лаш, особенно в больших количествах, штука опасная, ты это на себе испытал. Обращаться с ним непросто, в том числе, как сказал жрец, с лашем надо уметь расставаться. Иначе даже великая богиня не спасет от порчи нравов. Лаш — лекарство, но и яд, к нему умеючи подходить надо. А теперь представь, что мы все это растрезвоним по галактике. Искатели удачи из всей философии поймут одно: лаш дают на халяву! После этого первая война за лаш детской игрушкой покажется. Так что никто нас отсюда живыми не выпустит, и основания к тому самые веские.

Вижу, Патрик сидит молча, красный, под цвет волос. Значит, думает и так просто сдаваться не собирается. Это уже хорошо, а то сколько же мне одному за всех отдуваться?

— У меня здесь посадочный модуль, — сказал Патрик после раздумья. — Направим его в автоматическом режиме на станцию, словно бы в атаку, а сами тем временем попробуем улизнуть.

— Чтобы сбить идущий на автопилоте модуль, потребуется тридцать секунд.

— Я положу в модуль свои лашки, — с отчаянием произнес Патрик, — индикаторы покажут наличие лаша, и модуль сбивать не станут. А пока с ним будут разбираться, пройдет время.

Это уже лучше. Усвоил Патрик нехитрую мысль, что с лашем надо уметь расставаться, значит, больше в Грозные Стражи не попадет. Вот только у полковника против наших модуля и «Пташки» — два крейсера и станционные орудия. Все равно ничего не получается, слишком велика разница сил. Поневоле пожалеешь, что Патрик больше не Грозный Страж. Хотя, кажется, еще не все потеряно…

— Что у тебя в модуле есть? — спрашиваю.

— Ничего. То есть оружия никакого. Копировальное оборудование есть. Я собирался богиню подменить, даже копию успел изготовить.

— Давай-ка, — говорю, — сгоняем к модулю. Он нам еще пригодится. Копировщикам тоже дело найдется, нечего ценным оборудованием разбрасываться. Да и великую богиню жалко бросать, я к ней, можно сказать, душой прикипел. Пусть хоть копия на память останется. А потом, если живы будем, подарим ее Эльсианскому этнографическому музею вместе со всеми нашими коллекциями и будем на старости лет водить туда правнуков.

На орбиту мы выходили медленно и торжественно, заранее и громко оповестив всех о своем появлении. В боевой рубке орбитальной станции в это время дежурил мой знакомый лейтенант.

— Вы что, опять? — выкрикнул он, видимо, взглянув на индикаторы и убедившись, что «Пташка» нашпигована лашем.

— Не совсем, — успокоил я его. — На этот раз я не собираюсь швартоваться к станции, да и облетать ее тоже. Мы на совете жрецов решили, что порча нравов в галактике превысила разумные пределы, и теперь собираемся облетать окрестные звездные системы.

В боевой рубке кто-то отчетливо застонал. Жаль, что я не могу их видеть, но они-то видели все в натуральную величину на огромном во всю стену экране. Видели статую великой богини и бесконечный узор дощечек за ее спиной, видели Грозного Стража с колотушкой на плече и меня со жреческим посохом в руках. Ручаюсь, это было незабываемое зрелище!

— Вы улетаете? — пискнул лейтенант.

— Вот именно. Не скучайте тут без нас. Не знаю, когда мы сумеем вернуться, но если случится оказия, я пришлю вам в подарок ящик мандаринов и бутылочку террианского. Террианский бальзам такая штука, с ним надо уметь расставаться. Запомните эту истину, лейтенант, и не поминайте лихом!

Преследовать нас никто не решился.

Когда «Пташка» ушла в подпространство, где нас никто не мог достать, я позволил себе расслабиться. Прислонил жезл к алтарю, осторожно вынул из деревянной мозаики свои четыре лашки, поставил на их место копии, которые мы с запасом нарезали ночью, когда готовились к старту.

Патрик тоже вернул лицу осмысленное выражение, оставил колотушку и занялся своими лашками. На мои лашки он даже не взглянул, да и у меня мысли не мелькнуло, что можно было бы поживиться за счет товарища. Кто прошел испытание перед лицом великой богини, тому чужого не надо.

— И куда теперь? — спросил я Патрика.

— Сначала на Эльсиан, выручать мою «Красавицу», пока агенты Сэмингса не переделали ее в каботажное судно.

— А потом?

— Потом — не знаю. Только продавать свой лаш мне почему-то не хочется. Что толку остаток жизни сидеть на какой-нибудь курортной планете и греть пузо на солнышке? Тогда уж лучше было оставаться стражем при великой богине. Разницы никакой.

— Заметано! — сказал я. — Выручаем «Красавицу», а потом махнем на Тир. Там объявлен конкурс среди вольных торговцев: контракт на доставку пряностей. Дело чистое и прибыльное. Конечно, туда народ со всей галактики слетится, но как ты думаешь, кто выиграет конкурс: какой-нибудь случайный тип или двое парней, у каждого из которых в кармане пара лашек? Эти дощечки не просто приносят удачу в делах, они помогают уговорить кого угодно, если конечно, — тут я поклонился великой богине, — в твоей душе нет грешных мыслей.

— Ты меня с помощью лаша не уговаривай, — сказал Патрик. — Я и без того согласен.

— Тогда выпьем за удачу! — и я пошел доставать последнюю (на этот раз действительно последнюю!) бутылку террианского.

Леонид Алехин Нет жалости

Антон Шестопалов загрузил колбу с реактивом в центрифугу. Поставил таймер на шесть минут. Под гипнотическое гудение агрегата мысли текли вяло. Купить Кириллу кроссовки. Ната просила хлеб и сметану. Машину помыть. Интересно, если на анализаторе зажжется зеленый — как изменится его жизнь?

Сколько он себя помнил, в голове у него звучали два голоса. Первый занудно перечислял повседневные дела, мелочно припоминал обиды, заново проговаривал малозначимые диалоги. Второй изредка вклинивался в бесконечный бубнеж первого, стремясь его огорошить, заставить притихнуть. Именно он когда-то спросил маленького Антоху: а что там, в конце, когда погаснут все огни и умолкнут все голоса? Неужели совсем ничего-ничего?

В защитном костюме было жарко и нестерпимо чесалось все, что невозможно было почесать. К тому же захотелось курить. «Вот еще новость», — подумал Антон. Курить он бросил четырнадцать лет назад, сразу после института. Натка боялась за ребенка.

Шесть минут оттикали. Мелькание колб в центрифуге замедлилось. Теперь все внимание на подмигивающий желтым анализатор.

Желтый. Желтый. Желтый. Пауза. Данные пошли загружаться в компаративный блок. Теперь мигает быстрее. Желтый. Желтый. Желтый. Желтый. «Сейчас красный, и напьюсь. Год работы насмарку. Третий раз, между прочим». Желтый. Желтый.

Компаративный отработал, теперь, по идее, шумовой фильтр, и все. Желтый мигает часто-часто. Перед самым концом должен на несколько секунд зажечься ровно. Значит, данные с частотными характеристиками информационного шума выбракованы, и анализатор готов выдать результат. Девять образцов клеточной ткани. Если хотя бы один образец реагирует не по эталону — эксперимент провален. Все начинать сначала. «Точно напьюсь». Желтый, желтый, желтый. Желтый. Зеленый.

В первую секунду он не поверил. Повернулся всем телом, иначе костюм не позволял, глянул через бронестекло в лабораторию. Зайцев показывал большой палец. Совпадение реакции с прогнозом сто процентов.

— Ну, вот и Нобелевка, — сказал Антон. — Лет через пятьдесят, когда рассекретят.

На выходе из дезактивационной камеры его встретила ассистентка Саша. Припечатала кровавый поцелуй прямо на прозрачное забрало костюма.

— Шестопалов, ты гений, — сказала она. — И я тебя люблю.

Как в старых советских фильмах подруга великого ученого, по-настоящему и навсегда.

Антон снял шлем, и тогда она поцеловала его в губы. Как полагается подруге великого ученого, глубоко и без церемоний, с языком.

— Ты чего, — сказал он, осторожно отстраняя Сашу. — Люди же смотрят.

— Люди — это Заяц, — бесцеремонно заявила она. — Ему можно.

Да, Зайцев был в курсе. Как и половина комплекса. Можно сказать, все были в курсе, когда у них с Сашей еще ничего не было. Длинноногая брюнетка с внешностью кинозвезды и вкрадчивыми повадками мурены, ассистентка молодого ученого, не замеченного в пренебрежении женским полом. Безвыходная для обоих ситуация.

Девочка сделала сегодня карьеру, ехидно заметил второй голос. А зажгись красный, переметнулась бы играть в любовь и науку к Епифанову, например. Зря, что ли, последний месяц плазмоидами интересовалась? Перспективные плазмоиды у Епифанова.

— Эх, Сашка, теперь заживем, — сказал Антон.

И сам поцеловал девушку в пахнущие яблоками губы.

Верный Зайцев уже стоял наготове с мензурками, до краев наполненными спиртом.

— Вместо шампанского, — сказал он. — Сашенька, тебе разбавил наполовину.

— А запивать? — капризно спросила Саша.

Зайцев сунул ей пластиковый стаканчик с соком.

— Ну, — он поднял мензурку, — за нашего триумфатора и его дрессированные нуклеотиды!

— Режим нарушаем? — донеслось от двери.

Зайцев съежился. Из двухметровой шпалы он умудрился в мгновение превратиться в серого маленького невротика. Таким магическим образом на него (и не только на него) действовало присутствие куратора комплекса, полковника Астафьева.

— Товарищ куратор, — лег на амбразуру Антон, — у нас повод. Готов, как старший, понести наказание.

— Про повод знаю, — смягчился Астафьев. — Что и говорить, Антоша, заждались. Но чем дольше ждешь, — он ожег кавалерийским взглядом бедра Саши под коротким халатиком, — тем сильнее желаешь, так? Налейте, что ли, и мне.

Спирт полковник выпил мелкими глотками. Причмокнул, от запивки отказался.

— Значит, так, — сказал он, утирая непрошеную слезу рукавом штатского пиджака. — Допивайте по-бырому. Ты, Антон, закончишь, сразу ко мне. Отчет жду завтра, сегодня так поговорим. Александра, очаровательны. Зайцев, смотри у меня. Все, бывайте. Антон, жду.

Дверь с шелестом закрылась за его спиной.

— Убедительно играет, — прошептала Саша. — Милая солдатская простота. А зрачки как дырки от пуль.

Антон приложил палец к губам и взглядом показал на стены. Все пишется, дорогая, все пишется.

— Все мы играем, — сказал он не без намека на давнишних плазмоидов. — Главное, не заигрываться.

— С тобой разве заиграешься, Шестопалов? — спросила Саша с неожиданной усталостью. — У тебя же только то игра, где выиграть можно.

Сказала и выпила остатки разведенного спирта из своей мензурки.

В кабинете Астафьев достал бутылку дорогого коньяка, два бокала.

— Мне уже звонили от самого, — он кивнул на красный телефон без диска, стоявший отдельно от всей остальной техники. — Выражали крайнее удовольствие успехом проекта. Просили поздравить и пожелать дальнейших свершений.

— Служу России, — сказал Шестопалов.

Без малейшей, кстати, иронии. Мог бы сидеть где-нибудь в Калифорнии, стволовые клетки выращивать. Тоже перспективно, половина его курса уехала и не жалуется.

Астафьев хлопнул коньяку, что удивительно — залпом.

— Запах не переношу, — объяснил он. — Спирт могу, как воду, а эту дрянь только так.

Антон покивал. Мелкие чудачества, картинный образ солдафона — он давно разглядел куратора за нехитрой психологической броней. То, что он увидел, не пугало его, как Зайцева, но и симпатии не вызывало.

Астафьев безошибочно отношение Антона к себе чувствовал.

— Ладно, Антон, ты человек занятой, я тоже. Благодарности оставим для официальной части. Я тебя позвал две новости рассказать. Первая хорошая. Вторая так себе. Начну с хорошей. Нам увеличивают финансирование. Почти в три раза.

— Это хорошая новость, правда. Прямо аттракцион неслыханной щедрости.

— Не такой уж неслыханной, Антоша. Если ты телевизор не смотришь, газет не читаешь, я тебе скажу. Бюджет на всех нас увеличен на триста процентов по сравнению с прошлым годом. Распил, конечно, тоже нешуточный, сам понимаешь. Но столько денег, даже если постараться, не распилить.

«И в прошлом году было увеличение. И в позапрошлом», — Антон слышал второй голос. Второй, не первый. Все, что говорил Астафьев, было важно. Крайне важно.

— Вторая новость, Антон, пока, что называется, не для распространения. Я тебя прошу, даже Саше не надо.

«О-па».

— Жене хоть можно? — криво усмехнулся Антон.

— Жене как раз можно. В ближайшее время наш комплекс со всем основным составом будет переброшен. Куда и когда — государственная тайна. Рассказывая тебе, я буквально нарушаю подписку. Но ты один из ключевых людей, у тебя семья. Считаю — обязан предупредить. Место назвать не могу, но рекомендую приобрести повышенно теплые вещи.

— Товарищ Астафьев, а отказаться я могу? Знаете, холод плохо переношу. Кирилла срывать на новое место, Ната только на новую работу устроилась…

Астафьев наклонился вперед. Его немигающие глаза сверлили зрачки Антона.

— Нет, Антон, — сказал он. — Отказаться ты не можешь. И никто не может. Такое время пришло — говорят, надо делать. Понял?

— Понял.

— Тогда иди. Коньяк только допей, примета плохая. Врагу оставлять…

Такси он остановил за квартал от дома. Надо было пройтись, привести мысли в порядок. Последние полчаса говорил исключительно второй голос. И от того, что он говорил, делалось по-настоящему страшно.

Антон шел мимо седых тополей, высаженных вдоль линии домов. Куда бы он в жизни ни переезжал, всюду были тополя. Тополиная карма.

В детстве он насмотрелся передач про ядерную войну, и ему приснился сон. Почему-то летающая тарелка висела перед его домом и золотым лучом жгла тополя. Они вспыхивали ярко, как куча пуха, в которую кинули спичку. Тарелка выстрелила лучом в Антона, и он обнаружил себя висящим в абсолютной пустоте: исчезли дом, родители, красные польские обои, ковер и тумбочка. Потом исчез и он сам, и стало ничего-ничего.

Проснувшись, он долго стоял у окна. Смотрел на кивающие кроны тополей. Оба голоса в его голове потерянно молчали.

На телефон пришла SMS от Саши. «Купила фруктов и вина, жду тебя дома. Скажешь, что позвали праздновать в лаборатории». Антон стер сообщение, но телефон прятать не стал.

Перебрав список имен, он набрал Гришу Томина.

Гриша, конечно, обрадовался.

— Слушай, ну ты совсем охамел, — сказал он. — Я уже решил на тебя обидеться. Год не звонил, нормально?

— Гриня, ты бы знал, что это был за год…

— Все, уже обижаюсь!

— Гриня, Гриня, бро, ну ты извини. Я чего звоню — завтра я буду пролетом у вас, в Питере.

— Да ну! Ты и в Питере! Ты что, уволился?

— У нас не увольняются. Лечу на конференцию, микробиология, скукотища. Хочу вас обнять по дороге.

— Слушай, да какие вопросы! Томка обрадуется. Я ее даже разбужу, чтобы обрадовать. Давай мы тебя встретим!

— Нет, встречать не надо. И Томку будить не надо, ты чего. Блин, так рад тебя слышать.

— И я тебя. Сколько мы не виделись?

Антон закрыл глаза. Вдруг стало тяжело дышать, скомкало живот.

— Пять лет, — сказал он. И повторил тихо, как будто не веря: — Пять лет.

Наташе он ничего не сказал про успех сегодняшнего эксперимента. Рассказать, в чем суть, он не мог — подписка. А рассказывать в общем Антон не умел, мешала унаследованная от деда-академика педантичность. Поэтому знания Наты о делах комплекса ограничивались жалобами Антона на скудное финансирование и мимолетным знакомством с Зайцевым, завозившим как-то документы. Что в свете появления Саши было в немалой степени удобно.

Второй голос замечал, что Нату никогда особенно не интересовала микробиология. Ученого из нее не получилось, зато она нашла себя на ниве косметолога. В годы, когда комплекс едва оплачивал счета за электричество, это здорово помогло им и малышу. Антон был Наташе благодарен, а она, как подозревал второй голос, так и не простила ему до конца отказ от приглашения калифорнийского Института Омоложения.

Ей всегда хотелось чуть большего, чем у нее было. Это хотение наполняло кипучей энергией ее миниатюрное ладное тело и уравновешивало спокойный темперамент Антона.

— Представляешь, — говорила она, не переставая щелкать каналами телевизора, — Кирилл мне говорит, мама, на гимнастику я больше не пойду. Знаешь почему?

— Ему никогда не нравилось на гимнастике, — Антон был противником принуждения. Грустное эхо детства.

— Потому что мы не купили ему штаны «Найки». — Наташе не нужен был собеседник сегодня. Ей нужен был чуткий слушатель, способный сопереживать. — Ты понял, Шестопалов? Те желтые штаны, из-за которых он устраивал истерику. Оказывается, без них он не чувствует себя полноценным спортсменом.

— Я думаю, что у других ребят такие штаны. Это нормально, Ната. Социализация в обществе потребления. Давай купим ему штаны.

— Антон, воспитание, по-твоему, это «давай делать все, что он хочет»?

— Нет. Но и не «давай отказывать ему по всякому поводу». У нас от штанов не убудет. А у Кирилла исчезнет повод отказываться от гимнастики.

Ната помолчала.

— Логично, — признала она. — Логика, Шестопалов, это твоя сильная сторона. Выкладывай деньги на штаны. И мне на курс питательных масок.

Антон удивился:

— Слушай, ты работаешь в SPA-салоне! Тебе эти маски полагаются бесплатно.

— Во-первых, не полагаются. Во-вторых, у нас это слишком дорого. В-третьих, это специальные тайские маски, предотвращающие старость.

Антон забрал пульт у Наты из рук, придвинулся к ней и запустил обе руки под ее халат.

— Тебе не надо предотвращать старость, — сказал он. — Честно-честно. Ого, а у тебя под халатом ничего нет?

— Я все жду, когда ты заметишь, — сказала Ната с прорезавшейся хрипотцой. — Пойдем в спальню, Шестопалов. От тебя так приятно пахнет алкоголем, что я готова с тобой прямо на столе.

Антон начал целовать ее в шею, поднял и посадил на стол. Распахнул халат, огладил грудь, положил руку на лобок.

— Телевизор сделай громче, — прошептала Ната, целуя его ухо. — Я буду кричать.

— Завтра лечу в Питер, — сказал он ей. — На конференцию. Буду там пару дней.

Они лежали в постели, Ната щекой у него на груди. Ее волосы пахли жимолостью.

— Увидишь наших, передавай приветы.

— Увижу. — Он смотрел в потолок, на покачивающиеся в уличном свете тени тополей. — Томиных увижу точно. Гриша звонил на днях, звал повидаться.

— Ну, все понятно с твоей конференцией, Шестопалов.

— Чего?

— Да ты как Томку увидишь, забудешь свои нуклеотиды. Что я тебя, не знаю?

Леру со второго курса все звали Томка. По фамилии Гриши. Он ухаживал тогда за ней изо всех сил и через три года добился результата. У них, можно сказать, тоже не было выхода — молва поженила их задолго до того, как Лера сделал окончательный выбор в пользу надежного и верного Грини.

— Слушай, не начинай только, — попросил Антон.

— Да я не начинаю, — Ната потерлась о его бок. — Давно уже смирилась с тем, что ты Лерку любишь всю жизнь. Это как типа наступление зимы. Холод ненавижу, а сделать ничего не могу.

«Холод ненавижу». Сегодняшний разговор с Астафьевым. Ната, Натка, что же мне делать?

— Если я Лерку люблю, почему на тебе женился?

— А вы такие сложные оба. Замороченные. Сложным людям нужны простые. Тебе — я, Лерке — Гриня.

— Ты же не простая, Ната. Ты же притворяешься только.

— Притворяюсь, — согласилась она. — С тобой научилась. Иначе как с тобой быть? Сложно. Пятнадцать лет вместе, а ты все о другой бабе думаешь.

— Ната.

— Все, все. Сплю. И ты спи. Тебе силы понадобятся.

«Пятнадцать лет, — думал Антон. Тени тополей расплывались перед его глазами. — А помню как вчера».

— Слушайте, ну эта газпромовская хрень — это пипец, — Антон помотал головой. — Я ее вживую впервые увидел. Полный пипец. Церетели отдыхает.

— На следующий год еще одну обещают, — вздохнул Гриня. — У меня пациент в градостроительном комитете. Бумага уже на подписании.

— От чего его лечишь?

— Да у них одна проблема. Не стоит. Бабла рубят во, — Гриня показал. — А не стоит.

— Что ты им колешь? Силикон?

— Зачем так грубо? Сейчас тоньше работаем. Гормональные всякие вытяжки.

— Помогает?

— Нет. Помогает «Виагра». Но «Виагру» каждый лох может, а у нас один шприц полтонны бачинских. Осознаешь культуру потребления, бро?

Они заржали.

— А ты все там же, Антон? — спросила Томка.

Они совсем не изменились. Гриша подвижный, жилистый, только седины прибавилось. Но он еще в институте щеголял белыми прядями. Лера хрупкая, худая, девочка-птица. Нет, уже женщина. Ее фарфоровая красота созрела, обрела законченность. Крохотные морщинки усталости тронули уголки глаз.

Антон поймал себя на том, что слишком откровенно любуется ее движениями. Как она режет хлеб, как ставит тарелки. Томка поражала его не только тем, что замечали все — красотой и вызовом, который несла ее красота, — он видел в каждом ее движении отточенность, завершенность. С детства чувствительный к своим и чужим ошибкам, Антон находил в Лере идеал безошибочности. В библиотеке он часами мог следить за тем, как она пишет, точно послушных солдат строит буквы.

Он отвел взгляд.

— Я все там же. Тружусь на благо Отчизны. Надо сказать, последние пару лет уже не то чтобы безвозмездно. Ситуация выправляется.

— По тебе заметно, костюмчик шикарный, — подмигнул Гриня.

— Ната заказала. Она как прежде — финансовый локомотив нашей семейной ячейки. Меня только на косметику и кеды для Кирюхи хватает.

— Скромничаешь, скромничаешь, Шестопалов.

— Как Ната? — спросила Лера.

Она закончила накрывать на стол и села рядом с Гриней. Ее светлые глаза следили за жестикуляцией Антона.

— Ната хорошо. Выучилась на права, летает вовсю. Передавала приветы, поцелуи. Просила фотографии Машки.

— У нее электронная почта какая? Я вышлю. Прямо сейчас, — Гриня подхватился.

Томка мягко положила ему руку на плечо.

— Гриша осваивает компьютер, — сказала она. — Темпы поражают. Но его участие в воспитании ребенка и прочих аспектах супружеской жизни неуклонно снижается.

— Подсел на онлайновые игрушки, — виновато объяснил Томин. — Такая оказалась зараза.

— Ты борись. У меня ассистент, Зайцев, чуть из семьи не ушел. В этот играл, как его, «Варкрафт».

— «Варкрафт» — ерунда, старье.

— Так, начались мужские разговоры, — Томка встала, оправила платье. — Вы без меня обсудите ваших эльфов, я проверю, как там Машка.

Она вышла. Гриня тут же подсел к Антону, капнул в рюмки, нагнулся к самому его уху.

— Бро, скажи, ты Натке изменяешь?

— Бывает, — не стал увиливать Антон. — А ты?

— А я нет, — выражение лица у Грини сделалось почти что жалостливое. — Веришь, хочу, а не получается. У меня на других баб, кроме Лерки, не встает. Недавно клиентка одна прямо в кабинете, все дела, ширинку расстегнула. Но не могу! Околдовала она меня как будто, еще в институте.

— Ты просто очень хороший человек, Гриня, — сказал Антон. — Вот и все колдовство.

— Не скажи. Лерка — она ведьма. Недавно один мальчик во дворе Машку обидел. Она вышла, посмотрела на него, а через пять минут он себе лоб на турнике расшиб. В кровь. Прикинь?

Антон вздохнул, посмотрел на часы.

— Слушай, Томин, время уже недетское. Пузырь мы с тобой в два рыла выжрали. Пора нам баиньки. Вызывай мне такси, поеду в гостиницу.

— Не надо такси, Томка тебя отвезет. Она же не пила.

— Брось.

— Сам брось. Она Машку пошла проверить, чтобы не волноваться потом.

Гриша посмотрел в глаза Антона, и ни следа выпитого не было в его усталом, все понимающем взгляде.

— Лера тебя отвезет, — сказал он. — Пять лет — долгий срок. Вам, уверен, есть о чем поговорить.

Они ехали молча. На светофоре Лера взяла Антона за руку. Сжала. Держась за руки, они оставили Васильевский, проехали по набережной.

Они ехали не в гостиницу. Возле кирпичного здания, в котором Лера работала на последнем курсе, машина остановилась. Томка опустила стекло, достала пачку сигарет.

— Ты куришь? — спросила она.

— Бросил.

— Я тоже.

Они задымили.

— Здесь была лужа, — сказал он. — Там, где дорожку выложили.

— Гигантская, — она стряхнула пепел за окно. — Здесь ты меня поцеловал. Перенес через лужу на руках, а потом поцеловал.

Ее лицо стало задумчивым, отсутствующим.

— Это был лучший поцелуй в моей жизни, — сказала она. «О, ей есть с чем сравнивать», — ожил второй голос. Антон вдруг понял, что этот голос принадлежит не ему. Он слышит его с детства, но голос чужой. А настоящий вот, говорит сейчас:

— Мне жаль нашу лужу, — сказал Антон.

— И даже зверю ведома жалость, — продекламировала она и выбросила окурок. — Нет жалости во мне, а значит, я не зверь. Поехали, Антон.

Ее лицо, ее голос — в них не было ни следа тепла. Она приехала сюда не предаваться романтичным воспоминаниям. Просто у них было не так много общих мест, Питер всегда был для Антона чужим.

— Ты хотела мне сделать приятно, — сказал настоящий голос Антона. — Получилось наоборот.

Она утопила кнопку стеклоподъемника.

— Тебе неприятно? — спросила она, поворачиваясь к нему.

«Я хочу сделать ей больно, — подумал Антон. — Даже просто ударить. Чтобы увидеть хоть какое-то отражение моих чувств».

— Пять лет ты снишься мне каждый день, — сказал он. — Иногда мы разговариваем. Иногда трахаемся. Пожалуй, чаще трахаемся. Разговоров у нас было достаточно, подсознание сублимирует. Я не в ладах с прошлым, Лера. Я внушил себе, что ему место в настоящем. Но вот ты рядом, как пять, как десять лет назад. И я понимаю — прошлого нет, как в той книге, что мы читали вдвоем. Его не существует. Меня в тебе не осталось. Все, пф-ф, — он дунул на ладонь, — сдуло ветром.

Чуть опущенные уголки рта и глаз придавали ее лицу выражение печали.

— Может, я просто не хочу ничего показывать тебе, Антон, — сказала она. — Изо всех сил не хочу показать тебе, что когда мы просто сидим, просто разговариваем, даже когда ты смотришь на меня — я там, внизу, вся мокрая.

Она сунула руку под юбку, вынула, провела двумя пальцами по его ладони. Пальцы были влажными.

Он взял ее руку, поцеловал ладонь. Забрал пальцы в рот и начал сосать их, обводя языком. Она смотрела на него. Ее взгляд темнел.

— Трахни меня, — хрипло сказала она. — Трахни сейчас. Пожалуйста.

Он отодвинул сиденье до упора назад, откинул спинку. Она перебралась к нему, поднимая юбку на бедрах.

— Держи меня, чтобы я не разбила голову о крышу, — прошептала она.

И пустила его в себя.

Они курили, передавая друг другу сигарету. Он кончил, но оставался в ней. Разъединиться сейчас казалось невозможным.

— Спина затекла, — пожаловалась Лера.

— Отпустить тебя? — Он шевельнулся, но она положила руку ему на грудь.

— Ты меня отпустишь. Потом.

Он сжал ее бедра руками.

— Я соврал про конференцию, — сказал он.

— Я знаю.

— И я не улетаю завтра утром. Завтра я целый день в Питере. Это ты тоже знаешь?

— Нет. Но это приятная новость.

Она поднесла сигарету к его губам. Он втянул дым, поперхнулся. Долго кашлял, утирая слезы. Четырнадцать лет.

— Мы увидимся завтра? — спросил Антон.

— Да. — Лера подумала. — Я приеду к тебе в гостиницу в обеденный перерыв. У тебя большая кровать?

— Поместимся.

Он поцеловал ее в плечо, провел рукой по шее.

— Ты твердеешь, — сказала она. — А мне надо домой. Я передумала приезжать на час, я возьму завтра отгул.

Он двинул бедрами вверх-вниз, и она отозвалась.

«Днем я перенес тебя через лужу, — думал Антон. — Вечером Ната сказала мне, что беременна».

«Я люблю тебя больше, чем моего ребенка», — сказал он ей пять лет назад. И тогда, и сейчас эти слова казались ему кощунством. И тогда, и сейчас он не жалел, что их произнес.

Правда часто бывает беспощадной. И она никогда не может ничего изменить.

Томка позвонила Антону в двенадцать.

— Буду через полчаса, — сказала она. — Если проскочу пробку на Литовском.

Он полез под душ. Через двадцать минут раздался стук в дверь.

— Повезло, пробки не было, — она вошла в номер, умудряясь сочетать воздушность и официальность в сером костюме из короткой юбки и пиджака. — Ты специально встретил меня в полотенце, чтобы я не могла думать ни о чем приличном?

— Думай о приличном, пока я бреюсь, — Антон вернулся в ванную, начал сбривать пену с щек.

Лера вошла, стала за Антоном. Запустила руки под полотенце.

— Давай думать вместе, — предложила она.

— Я испачкаю твой шикарный костюм пеной, — пригрозил Антон.

— Тогда я разденусь. Хочешь?

Он повернулся и начал целовать ее. Потом бережно стер пену с подбородка и щек Леры.

— Можешь оставить чулки, — сказал он. — Я сниму их сам.

— Я думала, мы проваляемся в постели до вечера, — сказала она.

— Нам надо поговорить, — серьезность его тона заставила Леру сесть на кровати. — Но не в номере. Пожалуйста, оденься.

Он смотрел, как она одевается, стремясь запомнить каждое ее движение. Быстро, но без всякой торопливости, она превратилась из обнаженной и разнежившейся любовницы в воплощение скромности и делового этикета.

— Я готова, — сказала Томка. — Но в твоих глазах я читаю, что мне лучше снять все обратно и занять исходное положение.

Он улыбнулся через силу. Желание и боль сплетались в душивший горло клубок.

— Пойдем, — сказал Антон.

Они сидели на скамейке в сквере. Антон держал Томку за руки и со стороны казался пылким женихом, делающим предложение.

— Помнишь, мы говорили о войне? Как предсказать начало войны и что нужно будет делать?

— Помню.

— Я сказал, что перед началом научно-исследовательские комплексы типа моего и режимные предприятия будут выводить из зоны досягаемости вероятного противника. Это нельзя сделать заранее, большинство объектов под наблюдением враждебных агентов. Значит, выводить будут перед самым началом.

Она поняла сразу. Выражение ее лица изменилось, она сжала ладони Антона.

— Мой куратор сказал, что нас переводят. Куда не сказал, но намекнул, что на север. Значит, уже совсем скоро. Удар ожидают из Европы, не с Дальнего Востока.

— У Томина приятель, — сказала Лера. — Снимал офис на закрытом заводе. Две недели назад с ним разорвали договор аренды и в срочном порядке выселили. Он все гадал, что случилось.

«Как же хорошо, что не надо ничего объяснять и доказывать».

— Я пока летел к тебе, все думал. Поступить как хочу или как должен? Хочу я убежать вместе с тобой. Куда угодно. Хотя бы на тот же север. А должен я вернуться домой, объяснить все Нате и вместе с ней и Кириллом готовиться к переезду. А ты должна поехать к Грине, поговорить с ним, убедить бежать. Граница пока открыта. Берите любую турпоездку, выбирайтесь из страны. Я бы своих тоже вывез, но я режимник. С моим паспортом меня никто не выпустит. Делать другой долго.

— А почему надо уезжать?

Антон молчал почти минуту.

— Вчера я закончил одну штуку, — сказал он. — Вирулентное соединение на базе человеческой РНК. Считалось, что подобное невозможно, а у меня получилось. Мой Ш-нуклеотид вызывает массированный сбой механизма клеточного воспроизводства. Быстродействующий рак. Такой дряни во всем мире достаточно, не стоит упоминания. Если бы не одно «но». Ш-нуклеотид можно настраивать на определенные генотипы. Причем очень точно, вплоть до отборки по ареалу проживания. Хочешь — арабов мори, хочешь — австралийцев. Наладить массовое производство — дело пары месяцев. Наши его применят. А потом те воспроизведут у себя, дело нехитрое, когда есть образец. Тонкость одна — Ш-нуклеотиды теряют активность в зонах со среднегодовыми температурами ниже минус двенадцати по Цельсию. Гренландия подходит. Высокогорные районы Швейцарии тоже. Если не откладывать с отъездом — успеете.

— А как же Крайний Север, Сибирь?

— Мерзлота от моих нуклеотидов спасет. Но север будут обрабатывать ядерными боезарядами. Температура подскочит. Плюс мутагенный фактор, как себя искусственные вирусы поведут, непонятно. Риск слишком велик.

Лера отняла у него ладони, прижала их к щекам.

— Ты прилетел спасать меня, а кто будет тебя спасать, Антон? И что ты мне предлагаешь? Мы за границу, ты на север. Я тебя не увижу больше, так?

Тут он разозлился:

— А ты и не должна была меня больше видеть! Я пять лет держался от тебя на расстоянии. Ты меня держала. Ты же не хотела, чтобы я остался!

— Пять лет назад я не знала, чего я хотела.

— Зато теперь, сюрприз, никому не интересно, чего мы хотим! — он почти кричал. — Мы сейчас с тобой встанем, повернемся друг к другу спинами и пойдем каждый в свою сторону. Ты спасать свою семью, я свою. Через неделю ты даже позвонить мне не сможешь, так меня засекретят. Игры кончились. Будет война.

Она не плакала, но ее лицо вдруг исказилось. Губы задрожали.

— Я ждала тебя все пять лет, — сказала она. — Всегда ждала.

«Игры кончились, — сказали оба голоса хором. — Ты проиграл».

— Ты ждала. А я пришел только сейчас. Сказать тебе, что все кончилось. Все кончилось, Лера. Мы были уверены, что впереди вечность. Что у нас однажды будет выбор.

— Мы ошибались?

— Ошибались. Выбора нет. И вечности у нас нет. Лера, Лерка, — он сжал ее плечи, глубоко, до боли погружая пальцы в тело. — Лера моя. Моя…

И прежде чем с ее губ сорвались слова, после которых он не сможет уйти, Антон оттолкнул ее, вскочил. Бросился к выходу из сквера, изо всех сил стараясь не обернуться.

Он боялся увидеть ее, одинокую, сжавшуюся на скамейке. Боялся показывать ей слезы на своем лице.

«Нет жалости во мне, — повторял он на ходу. — Нет жалости во мне, а значит, я не зверь». Хотелось выть.

Рядом с ним в самолете сел молодой человек спортивного телосложения. Блеснул командирскими часами отечественного производства, подкрутил стрелки на час назад.

— Вам привет от Астафьева, — сказал он. — Тише, тише, Антон Михайлович, не вставайте. Давайте уже без глупостей. Наделали вы их достаточно. Улетели без предупреждения, всполошили всех.

— Быстро вы работаете, — сказал Антон.

Страха не было. В грудной клетке воцарилась гулкая пустота.

— Стараемся, — молодой человек кивнул на окошко. — Смотрите, пошел все-таки дождик. Ну, ни разу не было, чтобы я в Питер прилетел и дождя не было.

— Та лужа никак не высыхала, — сказал Антон. — Пришлось залить ее асфальтом.

— Что вы сказали?

— Ничего, — он отвернулся к иллюминатору. — Мысли вслух.

Он смотрел и смотрел на мокрую взлетную полосу, не обращая внимания на отвлекающую болтовню своего нового спутника, на испуганное бормотание голосов в голове. Дождь превратился в ливень, в темные струи, которые будут хлестать взлетную полосу следующие семьдесят два часа.

А потом на нее упадут первые бомбы.

Расселл Д. Джонс Богомол и орхидея

Таможенник, наверное, в десятый раз перечитывал мое разрешение. Только подумать, какой ответственный человек!

Единственным ориентиром на его невыразительной физиономии были аккуратно подстриженные усы, лоснившиеся от пота. Время от времени таможенник доставал очередную салфетку, вытирал лицо и, не глядя, бросал влажный белый комочек куда-то под стол, видимо, в мусорник. Но так как лоб и щеки тоже вспотели, то на усы салфетки уже не хватало, и они продолжали поблескивать, словно шерсть мокрого зверька.

На коробке с салфетками было написано «Тропическое утро», но таможенник благоухал пятновыводителем и жареной картошкой с кетчупом. Возможно, под «тропическим утром» подразумевался цвет. Или тактильные ощущения?

— Поня-атно, — пропыхтел таможенник и оценивающе взглянул на меня.

Я вежливо улыбнулся.

— Может быть, достаточно? — не выдержал мой сопровождающий, лейтенант Нортон, полноватый, нервный и заметно расстроенный по причине подпорченного отпуска чиновник. Пусть его отпуск длился три месяца и был, по сути, остатком двухлетней командировки, лейтенант все равно был недоволен, поскольку распланировал каждый свободный день. Надеюсь, он не оставил самое приятное напоследок…

Здесь нет моей вины — я не причина, я объект. Нортону не повезло: из всех, кто находился в тот период в Метрополии, он оказался самым исполнительным и ответственным. И он постоянно жаловался, что положительные качества в который раз сыграли с ним злую шутку.

«Конечно, какому-нибудь обалдую никогда не поручат ничего серьезного! Поэтому обалдуи загорают на пляже, а я!..» — с горечью восклицал он и после паузы косился в мою сторону. Я сдерживался и молчал. Потому что стоило мне открыть рот, я бы не удержался и кинул шутку насчет пляжа.

У меня с этим проблемы — вот как на пропускном пункте.

— На фото у него глаза серые, а так — голубые! — пожаловался таможенник. — И записано, что рост сто восемьдесят пять и четыре десятых, а тут все девяносто!

— Ну, доставайте линейку, будем мерить, — пробормотал я. — Все, что можно. Каждый миллиметр.

Нортон нервно хихикнул и откашлялся. Стоящие рядом охранники переглянулись. Таможенник нахмурился. Я снова улыбнулся.

— Он знает, что здесь написано? — таможенник ткнул в разрешения.

Я знал, куда именно, в какой пункт, и начал воспроизводить — размеренно и без эмоций:

— При малейшей угрозе со стороны модели «A» вы имеете установленное законодательством право отключить модель «A» путем нажатия на предохранительный блок, находящийся на затылочной части черепа модели «A»…

Всякий раз, когда я доходил до этих слов, мне хотелось указать на то место, и левая рука непроизвольно дергалась, но при этом другая сила удерживала руки в прежнем опущенном положении. Поэтому я оставался неподвижным, словно канат, который перетягивают два равных по силе атлета. При этом каждый нерв вибрировал: «Я знаю, где кнопка» — «Я не хочу знать, что она есть».

— Отключение следует производить тремя пальцами путем нажатия на…

— Довольно! — прервал меня Нортон и выразительно посмотрел на таможенника. — Вы слышали? Он знает! Мы можем наконец идти?!

— Почему вы везете его в пассажирском отделении? — опять спросил таможенник.

Объяснение, которое Нортон предъявил в первый раз, было предельно подробным, обстоятельным и понятным для последнего идиота. Упоминался даже двенадцатый подпункт второго параграфа Устава по утилизации, согласно которому контейнер для моей перевозки мог нанести невосполнимый ущерб микроклимату станции.

Похоже, у Нортона актерский талант, если таможня возжелала услышать все то же самое.

Не судьба.

— Не хотел я, чтобы до такого доходило, но если вы настаиваете… — Нортон набрал в легкие побольше воздуха. — Если вы не можете предъявить никаких причин для задержания, дальнейшее задержание будет считаться актом саботажа против деятельности планетарной станции «Урсула-1». Как член комитета по безопасности «Урсулы-1» прошу немедленно пропустить нас на корабль!

— Вы удивительный человек, лейтенант! — признался я, когда мы поднимались по эскалатору, ведущему в пассажирские отсеки. — Понятно, что по инструкции вы должны выкладывать свой козырь только в самый критический момент, но ведь определение такого момента зависит исключительно от вас.

— Зачем ты мне это говоришь? — устало вздохнул он. — Зачем ты вообще разговариваешь? Ничего рационального в твоих шутках нет.

— Ну, поскольку я все-таки еду в пассажирском отсеке как пассажир, неплохо бы вести себя как человек. А люди частенько совершают нерациональные поступки! — ответил я и негромко рассмеялся.

Две девушки, мимо которых мы прошли, громко ахнули и, я уверен, вывернули шеи, чтобы подольше не выпускать меня из вида. Правильно, сзади тоже есть на что полюбоваться!

На фоне лейтенанта Нортона я смотрелся особенно эффектно: высокий, черноволосый, атлетически сложенный, в обтягивающем серо-синем комбинезоне. На моем фоне Нортон был просто толстым, лысым и некрасивым. Не стоило с ним шутить, не стоило…

— Садись у окна, — сердито приказал он, когда мы подошли к своим местам.

Я послушно занял кресло возле иллюминатора, пристегнулся, автоматически пригладил волосы, глядясь в темное стекло словно в зеркало.

— Вы в своем уме? — раздался высокий женский голос с пробивающимися нотками истерики. — Почему здесь этот?! Стюардесса! Стюардесса!!! Я требую капитана! Я не хочу, чтобы мои дети стали жертвой этого чудовища!..

— «A»! Это «A»! Тимми, смотри! Настоящий «A»! — похоже, мальчишка лет девяти с соседнего ряда — когда мы шли по проходу между креслами, он стоял и увлеченно что-то рассказывал другому мальчику, размахивая моделью последнего «Свободного Странника». Серебристый каплевидный «Странник» с удлиненным корпусом, совсем как у разведчиков дальнего космоса…

— Он абсолютно безопасен, — в миллионный раз повторил Нортон. — Я уверяю вас! При малейших признаках опасности я сам его отключу.

Из всех возможных эвфемизмов «отключу» идеально подходит для формирования стереотипа. Отключают машину, что-то изначально неживое, и каждый раз, когда я слышал это слово или сам произносил его, то чувствовал глубокое уважение к внедрившим его специалистам. Постарались, ни одной лазейки не оставили.

Тем временем завязался жаркий спор, больше похожий на скандал, и я отвернулся к иллюминатору, чтобы случайным взглядом не спровоцировать новую вспышку страха.

«Чудовище», «нелюдь», «машина для убийств» — теперь это уже не проявление старомодной ксенофобии, но окончательный приговор. Идея равноправия андроидов, просуществовав меньше пятидесяти лет, была отправлена на свалку истории. Взамен оттуда забрали заплесневевший, но все еще годный пафосный лексикон и «право первородства», наделявшее гордостью каждого, кто сумел родиться в обычной семье, с обычным набором генов.

Инцидент на Тетисе стал последней каплей, переполнившей чашу терпения, как это называли. Я бы назвал это удачным стечением обстоятельств, подарившим консерваторам победу на выборах. Пропаганда сменила вектор на противоположный, но действовала с традиционным напором: не прошло и трех лет, как все необходимые определения и аргументы были заложены в головы «спасенных от вырождения» граждан. Чтобы ни малейших сомнений не осталось. И, разумеется, чтобы протолкнуть необходимые поправки в трудовое законодательство: если андроиды потенциально опасны, следовательно, люди должны научиться терпеть нечеловеческие условия — альтернативы нет, не будет и быть не должно, правда ведь?..

Дамочка-паникерша повторяла то, что должна была повторять: доводы, составленные так, что их невозможно опровергнуть. Попытаешься — выставишь себя идиотом и предателем рода людского. Красивый алгоритм, несколько противоречивый, если вдумываться, но зато простой и легко запоминаемый. Вскоре Нортон ушел в глухую оборону, а под конец выложил-таки свой заветный козырь о саботаже.

Вконец измотанный, лейтенант плюхнулся в кресло и со злостью ткнул в кнопку вызова меню. Он был достоин сочувствия: нет ничего приятного в том, чтобы затыкать рот испуганной матери, которая и без того рисковала жизнью и здоровьем своих детей, отправляясь вместе с ними на Периферию, к непригодной для жизни планете, на тесную станцию, с билетом в один конец.

Все продумано: мальчики и девочки, летевшие на этом корабле, вырастут и выучатся на «Урсуле-1» — и будут работать на своем законном месте. Их дети примут эстафету и станут следующим поколением климат-операторов, геоинженеров и биологов. Жизнь, расписанная на десятилетия вперед: гарантированное будущее, льготы и привилегии. Не зря на обжитых благоустроенных планетах такие цены, налоги и законы. Все продумано…

— Что-нибудь будешь? — спросил лейтенант, прерывая цепочку моих не самых приятных размышлений. — Ты же должен пить, правильно?

— Да, как ни странно… — пробормотал я. — Сок, пожалуйста. Любой. Спасибо!

— А какой ты любишь? А, черт с тобой, будешь пить, что закажу, — и он защелкал по кнопкам меню.

Бедняга, он так и не понял, что только что раскрыл один из пунктов моей личной адаптационной программы. Я был признателен лейтенанту — не столько за заботу, сколько за терпение. Он и в самом деле очень ответственный человек, и я мысленно поблагодарил своего будущего владельца, который выбрал такого замечательного сопровождающего.

Это другой пункт: почаще говорить «спасибо». И ни в коем случае не чувствовать себя униженным.

— Спасибо, лейтенант, — я принял прохладную колбаску, открыл клапан трубочки и поднес ко рту.

Интересно, какой вкус?

— А ты настоящий «A»? — Взволнованный шепоток над правым ухом, и, прежде чем я сделал первый глоток, сзади мне на затылок легла теплая ладошка.

Прямо туда, куда «пожалуйста, не надо!», где «в случае опасности», чуть выше того места, о котором я ненавижу думать. И о котором думаю постоянно.

Лейтенанта нет — вышел куда-то, видимо, освежиться.

— Если я нажму, ты отключишься, правильно?

— Да, — ответил я, окаменев.

Никаких резких движений. Вообще никаких движений. Все смотрят на меня. А у меня под майкой струйка пота стекает по груди на живот — смерть как щекотно!

— Если я решу, что ты опасный и угрожаешь, я могу тебя отключить! — Пацан аж взвизгнул от возбуждения.

Это был не тот мальчик, который играл со «Странником», — другой. Судя по голосу, лет двенадцати. Как ни странно, но меня это слегка обрадовало. Тот мальчишка не мог сделать ничего подобного. А если бы сделал — меня можно было бы списывать за профнепригодность. В конце концов, умение понимать людей — единственное, чем я мог гордиться.

— Конечно, ты можешь меня отключить, — согласился я. — Но когда проверят записи камер и выяснят, что мое поведение не представляло никакой угрозы, твоим родителям придется выплачивать мою стоимость станции «Урсула-1». Учитывая размер этой суммы, они не смогут заплатить даже за всю свою жизнь, а значит, ты тоже будешь меня оплачивать…

— Карик, сядь нормально! Если еще раз туда сунешься…

Рука исчезла. Сок был кислым. Кажется, ананасовый.

В иллюминаторе можно было различить отблески маяков, окружающих гиперпространственные Врата, словно звездочки застывшего фейерверка. Я так и не успел попрощаться с Метрополией: ни пафосной речи, ни сувенира. Впрочем, Метрополия прекрасно обойдется без моего красноречия, а личной собственности мне не положено, так что никаких камешков и ракушек на память.

Больше я сюда не вернусь: учитывая мою стоимость, «Урсула-1» будет эксплуатировать меня весь срок годности, без выходных, отпусков и отгулов. Трудовое законодательство установлено только для людей. Кроме того, я лишен права управлять кораблями, совершать покупки, заводить домашних животных и, кажется, жениться.

С другой стороны, учитывая стоимость эксплуатации Врат, каналом пользовались несколько дней раз в два года, поэтому из всех пассажиров лишь офицеры и чиновники высших рангов имели шанс на новое путешествие. Не сказать, что меня это утешало, но что-то приятное в этом имелось. Что-то объединяющее.

Всю дорогу до прыжка, во время него и после в салоне царила нервозность. Шепотки, бормотание, охи, вздохи и демонстративно громкое: «Успокойся, дорогая, у него же есть кнопка!» Уверен, они надолго запомнят это путешествие.

А потом неоправданные страхи забудутся, рутина поглотит все отрицательные эмоции, и через пару десятков лет выросшие мальчики и девочки, встречая меня в коридорах станции, будут хвастаться друзьям: «Мы с ним вместе прилетели!» Я останусь прежним, они — нет. Наверное, это и значит «быть человеком».

Когда наш корабль состыковался со станцией, все пассажиры смиренно ждали, пока я с лейтенантом, вернее, лейтенант со мной, не покинем салон. Я шагал под прицелом суровых материнских и любопытных детских взглядов, и мне страшно хотелось нагнуться к кому-нибудь и сказать: «Бу!»

После того случая с юным экспериментатором я испытывал необыкновенную легкость. Жизнь моя висит, покачиваясь, на чертовски тоненькой ниточке. Меня так легко убить, то есть, простите, отключить, что в голове совсем не остается места для мыслей о благоразумии. Может быть, в этом причина бунта на Тетисе? Но тамошним рабочим не ставили никаких предохранительных блоков, а инструкции были одинаково суровы — что к людям, что к андроидам.

— Добро пожаловать на станцию планетарного терраформирования «Урсула-1»! Пожалуйста, пройдите регистрацию! Лица, не прошедшие регистрацию, будут немедленно арестованы! Добро пожаловать на станцию…

Женский голос в динамиках был таким ласковым и по-матерински заботливым, что угроза ареста воспринималась почти как «отшлепаю».

Мне сразу понравился здешний подход: на многочисленных указателях «Пройдите на регистрацию» шрифт был детский, с завитушками. При этом оружие у полицейских было всамделишное, травматика с резиновыми пулями и электрошокеры, но полицейская форма — теплых оттенков желтого с лазурной оторочкой. Заметно, ярко, но не угрожающе.

Для строгорежимного сообщества, отрезанного от цивилизации, такой подход был более чем комфортным.

— Нам сюда, — Нортон свернул с регистрационной дорожки и зашагал в сторону служебных лифтов, на ходу показывая удостоверение.

Его моментально пропустили, а кто-то из полицейских поздравил с возвращением. Похоже, здесь все знают друг друга, и, глядя сверху вниз на бугорчатую лейтенантскую лысину с редкими дорожками свежеимплантированных волос, я почувствовал облечение, словно бы вернулся домой.

Но расслабляться было рано. Внезапно новая мысль вызвала у меня приступ паники — и тут же швырнула в пучину беспросветного отчаяния. Без шуток — все предельно серьезно. Как выглядит мой владелец?

Видимо, он из управляющих, высокопоставленный чиновник, которому понадобился способный, но при этом безнадежный по части карьеры помощник. Эдакая живая тень, которая будет рядом, но никогда не подсидит, если и превзойдет, то останется незамеченной. Модель «A», андроид-интеллектуал — идеальная кандидатура, если у вас нет А-фобии, и я целиком и полностью одобряю такой выбор, но… для кого именно я буду фоном?

Способности способностями, но никакая харизма не спасет, если вашу средненькую внешность и не абы какой рост будет оттенять образчик совершенства вроде меня.

Вот тебе и возвращение домой! Мало того что я буду играть роль андроида-подай-сделай, придется глотать чужие комплексы и прочий негатив. Тут и до трех пальцев недолго — или сошлют на периферию периферий, космический мусор собирать… пинцетом…

— Прошу прощения, — нас обогнал высокий господин в форме Службы Внутренних Расследований.

Похоже, он спешил, но не потому, что куда-то опаздывал, а потому что ненавидел терять время — и терпеть не мог тех, кто хоть немного медленнее и спокойнее его. А мы с Нортоном двигались как черепахи: я под грузом недобрых предчувствий, а он — просто потому что устал. И, видимо, какое-то время мы не давали пройти тем, кто шел сзади. Поэтому торопливый господин задел моего сопровождающего портфелем, едва не наступил ему на ногу, а потом нагло перекрыл дорогу.

— Что вы себе позволяете?! — не выдержал вконец измученный лейтенант, но притих, когда незнакомец обернулся, показывая удостоверение.

Однако, уполномоченный следователь. Внушает… Он уже успел представиться, когда мы только подошли к лифтам. Группа встречающих сплошь состояла из военных и чиновников наивысших званий и рангов. На форме ни пылинки. И нескрываемое напряжение на физиономиях.

Я опустил взгляд и остановился рядом с Нортоном, на полшага позади.

— Лейтенант Анри Нортон прибыл! Спецгруз доставлен! Доставка прошла без происшествий!

— Спасибо большое, Анри, я знала, что могу на тебя положиться!

Знакомый голосок — «добро пожаловать», «пройти регистрацию» и все такое. Интересно, она все объявления озвучивает или только для новоприбывших?

Полковничьи погоны, скромный значок Главы Правления Станции над левой грудью, над правой — красные крылышки выпускника-отличника Президентского Университета. Понятно, почему она их носит — туда и поступить практически невозможно, так что женщину со светлыми волосами и более чем привлекательной внешностью такие крылышки всегда поддержат.

Красивая — той природной красотой, которую не портит время. Ямочки на щеках, искорки в голубых глазах, шаловливо приподнятая бровь. Легкая паутинка первых морщинок лишь подчеркивала классически правильные черты ее лица. Плавные — вкусные — движения, которыми хотелось любоваться. Танцы? Боевые искусства? Она в отличной форме и заботится о ней. Не боится показать свою женскую сущность и вообще не боится ее — следовательно, там, внутри, под мягкостью и гладкостью, такая сталь, такие алмазы, что никому и в голову не придет задержать свой взгляд на декольте или, упаси боже, шлепнуть по попке.

Не знаю, какого размера у нее харизма, но, пожалуй, на таком фоне меня мало кто заметит…

— А почему он не упакован? — спросила она, подходя ближе.

— Не знали, где дырку в коробке провернуть, — прошептал я.

Это от неожиданности, нервное, не иначе.

Внимание присутствующих моментально сконцентрировалось на мне, и где-то в районе переносицы появилась воображаемая точка лазерного прицела.

— О, зато чувством юмора проапгрейдили! — рассмеялась Глава Станции. — Это что, бесплатное приложение?

Разумеется, я не смог удержаться:

— Да, а еще я умею стоять на голове и ловить палку.

Эй, кто-нибудь, отключите меня…

— Обязательно на это посмотрю! — она подошла совсем вплотную, прищурилась. — Но потом. После работы.

— Я обязан вас предупредить, — завел я обязательную песню, — что являюсь моделью «A» и представляю потенциальную угрозу для вашей жизни и жизни других людей. При малейшей угрозе со стороны модели «A» вы имеете установленное законодательством право…

— Да, да, я знаю, три пальца, кнопка, можешь не продолжать. И, пожалуйста, будь любезен, больше никому этого не говори. Мы тут не любим слово «угроза». А про три пальца и так все знают.

Я вздохнул.

— Это приказ, — уточнила Глава Станции.

— Слушаюсь.

— Прекрасно! Будешь моим помощником. Работы много. Кстати, потом, пожалуйста, подбери себе что-нибудь менее обтягивающее. Не надо подрывать нам трудовую дисциплину, ну, ты же понимаешь?

Я кивнул. Я понимал. Жизнь моя богата на сюрпризы — никогда не знаешь, с какой стороны просветит. Вчера тебя объявляют «потенциально опасным», сегодня — «потенциально соблазнительным», завтра, может быть, переведут в сектор сексуальных развлечений. Но с такой хозяйкой грех жаловаться…

— Анри, я надеюсь, ты успел отдохнуть. — Она похлопала лейтенанта по плечу, и он воспринял это как должное, заметно расслабился. — Пожалуйста, прими дела Павла Карсона из пятого операционного. Какое-то время тебе придется исполнять и его обязанности тоже. Я буду тебе крайне признательна!

— Да… конечно… а он… — Лейтенант испуганно посмотрел на Главу Станции.

— Лучше я тебе это скажу. Он умер. Мне очень жаль… Я знаю, вы были друзьями.

— А я ему новый улавливатель для камеры привез… — только и смог сказать Нортон, кивнул, неловко отдал честь и торопливо скрылся за дверьми лифта.

— Вы умеете обращаться с подчиненными, полковник! — заметил следователь.

Она медленно обернулась к нему. Я успел заметить глубокую морщину, возникшую на мгновение поперек гладкого лба.

— Это называется «дружественный интерфейс», капитан. Приказы приятнее исполнять, когда они похожи на просьбы. Мы же не роботы!

— С убийцей вы тоже будете миндальничать?

— Убийцей будете заниматься вы, это ваши профессиональные обязанности. А мой долг — поддерживать функционирование «Урсулы» в прежнем режиме. Пойдемте, — она мельком взглянула на меня — и мы все вместе вошли в ожидающий нас лифт.

— Сначала его нужно найти, — проворчал пожилой майор из местной полиции.

Канареечно-голубая форма делала его похожим на игрушечного солдатика — видимо, к этому еще надо привыкнуть.

— У нас уже были убийства, но на бытовой почве. Случалось, ребята помоложе хотели расслабиться и ошибались с дозой — пинком из шлюза умников, которые варят эту дрянь! — продолжал жаловаться полицейский. — Но когда пять людей, и все из разных отделов, и вообще ничего общего!..

Когда мы вошли в лифт, я постарался забиться в угол. И приказал себе засунуть язык куда-нибудь поглубже.

— Не может быть, чтобы ничего общего! — хмыкнул следователь.

— Кроме способа убийства, — уточнил майор. — Острым тяжелым предметом, в одно и то же место, — и он постучал себя чуть ниже затылка. — Маньяк, прямо как в кино! Я такое только в учебниках видел…

— Ну, теперь у нас свое кино, — вздохнула Глава Станции и повернулась ко мне. — Что скажешь? Профессор Хоффман рекомендовал тебя как лучшего аналитика. Или информации недостаточно?

— Судя по способу убийства, их убивали как моделей «A», — ответил я и откашлялся. — Кнопка. При малейшей угрозе…

Она кивнула. Скорее всего, Глава Станции уже думала об этом, и не только она. Ситуация очевидна — зачем меня-то спрашивать?

— Да, похоже, мы не переплатили, надо будет утешить бухгалтерию… Что скажете, майор Штольц? Похоже это на правду?

— A-фобия? — нахмурился пожилой полицейский. — У нас бывали случаи, но хватало таблеток. Тем более что здесь практически все знают друг друга, чужаков нет. Это же не внутренние планеты!

— А вы, капитан? — Она взглянула на следователя. — Если бы это был осиновый кол в грудь, нам было бы проще, не так ли?

— Да, версия имеет право на жизнь, — кивнул он, сдерживая ревность к неожиданному конкуренту. То есть ко мне.

Ну, зачем она подставила его, он ведь только что прибыл! Ничего гениального в моей версии не было — этот сыскарь, стоило бы ему ознакомиться с материалами дела, пришел бы к точно такому же выводу. Маленькая женская месть за неподобающий тон?..

— Надо немедленно проверить всех, кто так или иначе причастен к трагедии на Тетисе, а также тех, у кого замечены симптомы A-фобии. — Капитан поспешил перехватить у меня инициативу, хотя я не рвался занять его место. — На «Урсуле» есть модели «A»?

— Только «C» и «D», — отозвался кто-то из чиновников. — Ну, и теперь этот.

«Этот» — это, очевидно, я. «A».

Модель «А» отличается от Homo Sapiens только способом появления на свет и высокой продолжительностью жизни. «B» — киборги гуманоидной внешности с аналоговыми мозгами плюс индивидуальность. «C» выглядят как манекены — это обслуживающий элемент станций и кораблей. «D» — человекообразные роботы.

Если бы на Тетисе был хоть один «ашка», нас бы утилизировали.

Если бы Тетис случился попозже, когда «A» уже должны были внедрить в общество, нас бы вообще не упоминали в Законе о Статусе. Никому из «ашек» не рисовали бы знак на лбу и не вживляли бы кнопку. По другому бы провели черту — в противном случае пропаганда породила бы что-нибудь посерьезнее A-фобии…

Не повезло. Или повезло. Я могу работать среди людей. Но меня не считают человеком. Могло быть хуже.

Лифт остановился.

— Удачно потрудиться! — попрощалась Глава Станции, одарив всех заботливо-строгой улыбкой вдовствующей королевы, и вышла, а следом я, послушным хвостиком.

Наконец-то мне представилась возможность оценить характер «Урсулы-1». Интерьер ненавязчиво намекал на вкусы и предпочтения Главы Станции: кремово-розовые стены с эффектом прозрачности, легкий аромат сирени, на стенах фотографии котят и бабочек. Прелестно! Не хватает кружевных занавесок и пуфиков.

— Нравится? — спросила она, не оборачиваясь, и указала на окружающее нас благолепие. — У нас на этом уровне сложился очень сильный коллектив. И поскольку они сумели уложиться по срокам и даже немного перевыполнили план, в качестве компенсации я позволила им самим выбрать дизайн и даже поучаствовать в оформлении.

— Мудро, — отозвался я и слишком поздно спохватился — могу прослыть подлизой.

— Не понимаю, как можно смотреть на такое каждый день… — вздохнула Глава Станции. — Я бы с ума сошла. Кстати, как тебя зовут, помощник?

— А эр эф ка семьсот восемнадцать четыреста пять.

— И я должна всякий раз ломать себе язык?

Пока мы шли по коридору, она кивала каждому встречному, а люди улыбались и кивали в ответ. Некоторые девушки так с этой улыбкой и застывали. Да, с новым костюмом лучше не затягивать…

— Как тебя называл профессор Хоффман? У вас же были нормальные имена до того, как…

— Рэй.

Она остановилась, так что я едва не налетел на нее, внимательно осмотрела меня с ног до головы.

— Хм, неплохо! Просто, со вкусом и легко запомнить. А я, признаться, опасалась, что профессор Хоффман проявит свое знаменитое чувство юмора… Ну, приятно познакомиться, Рэй! — она протянула руку. — Лидия Кетаки. Никогда не называй меня полковником. Достаточно будет «мэм» или что-нибудь в этом духе.

— Приятно познакомиться, леди Кетаки! — я осторожно пожал узкую теплую ладонь.

— Умница!

— Так точно!

Посмеиваясь, она двинулась далыпе.

— Я доверяю профессору Хоффману, но было опасение, что он пришлет какого-нибудь заторможенного роботоподобного угрюмца.

— Модель «A» отличается высоким уровнем социализации…

— Есть что-то мерзкое в этом слове «модель», — пожаловалась Глава Станции, перебивая мою очередную обязательную речевку. — Что-то искусственное, неприятное…

— Конечно, — согласился я и подумал: «А с какой стати им делать его приятным?»

— Ну, мы пришли, — она подмигнула дверному датчику с надписью «3-й Отдел Биологического Анализа», вошла внутрь — и заворковала. Вместо начальницы возникла ласковая старшая сестра или даже скорее подружка: — Здравствуйте, девочки и… да, конечно, наш драгоценный Франц! Это мой новый помощник, его зовут Рэй, он как бы не совсем человек, а значит, на него можно наваливать любую работу! Пусть он пока посидит на месте Хитоми — все равно других свободных машин нет, правильно? Энджи, лапушка, дай ему пароли и помоги разобраться, если понадобится. Я заберу его перед ужином, хорошо?

При виде Главы Станции аналитики радостно защебетали, тряся косичками и хвостиками, худой сутулый Франц покраснел и спрятался за монитором, а краснощекая полноватая девица в шапочке с кошачьими ушами подхватила меня под руку и потащила в глубь отдела.

— Ты модель «A»? А на кого тебя программировали? А тебе переходник нужен? А какой у тебя объем памяти?

— Нет, мне достаточно клавиатуры, — пробормотал я, усаживаясь в свободное кресло.

Монитор передо мной был завешен черным платком, перед ним подрагивала голограмма горящей свечи, лежал букетик бумажных цветов-оригами и мятная шоколадка — я осторожно передвинул эти прощальные дары на край стола и снял траурное покрывало.

Понятно, откуда у леди Кетаки этот сладкий тон с нотками врача в отделении тяжелобольных. «Здесь все знают друг друга», — сказал майор Штольц. Большая семья, несколько членов которой были убиты «острым тяжелым предметом».

— Пароль «Диего06082763», — подсказала ушастая Энджи и вздохнула. — Диего — это парень из геосектора, он ей нравился…

— Мне очень жаль, — сказал я и погрузился в работу.

С работой действительно все было в порядке, то есть наоборот. Поэтому Глава Станции и привела меня именно сюда: без отчета по мутациям простейших другие отделы не могли закончить свою часть, а персонал был загружен слишком плотно, чтобы с ходу заменить убитого аналитика.

Аналитик. Четыре года стажа. Хитоми Ольсен. Девушка, которая вздыхала по какому-то геологу, любила мятные шоколадки и, наверное, строила планы на будущее. А потом кто-то «нажал на кнопку» и отключил все эти планы и мечты. A-фобия, если я не ошибся, побочный продукт пропагандистской операции по внедрению в массовое сознание недоверия и страха по отношению к андроидам. Предыдущее «послание» однозначно заявляло: ничем, кроме работоспособности, модели «A» не отличаются от людей. Поэтому некоторые особо восприимчивые граждане начали в каждом встречном чужаке видеть андроида, преисполненного жаждой убийства.

На Тетисе были «бэшки». Хорошие, последнего поколения. В камерах, заснявших первый этап бунта, они ничем не отличались от обычных колонистов. «Бэшки» убили триста восемь человек, включая женщин и детей. В основном применяли газ и электрошокеры, а потом выбрасывали через шлюзы. Весьма практично…

— Ну, как, получается? — Глава Станции положила мне руку на плечо, и я вздрогнул от неожиданности.

Пять часов пролетело — я и не заметил. А вот желудок уже жаловался.

— Проголодался?

— Да, леди Кетаки, спасибо!

— За что спасибо — тебя еще не кормили! Пошли. Как он себя вел, девочки, не приставал?

Третий отдел наполнился кокетливым хихиканьем. Да уж, романтика здесь в почете.

— Это я должна говорить «спасибо», — заметила она по дороге в столовую. — Наконец-то дело сдвинулось с мертвой точки. После несчастья с Хитоми и другими они свою-то работу едва выполняли. Хитоми считалась лучшей, на ней был основной блок… А чем отличается модель «A»?

— Прошу прощения?

Похоже, ее мысли были заняты вовсе не биологическим анализом.

— Что в человеке может быть такого особенного, что его можно принять за модель «A»?

— Согласно стереотипам, чтобы быть похожим на андроида, человек должен быть замкнутым и малообщительным, серьезным, спокойным, обладать выдающимися способностями в области точных наук…

— Это я знаю. А убийца? Каким должен быть убийца?

— Способным на убийство, — ответил я.

Она не успокоилась и продолжала забрасывать меня вопросами по части психологии, социокультурного программирования и прочих смежных наук, то ли проверяя мои знания, то ли освежая свои. А я узнал подробности убийств: пять случаев за два месяца, с интервалом в одиннадцать-двенадцать дней, орудие преступления не найдено, все случаи происходили в мертвой зоне камер наблюдения или там, где камер нет.

И хотя поимка преступника не входила в обязанности Главы Станции, леди Кетаки, похоже, всерьез решила самостоятельно разобраться в этом деле. Значит, уполномоченного следователя ей навязали, поставив таким образом под сомнение профессионализм местной полиции. Представитель Службы Внутренних Расследований прибыл на «Урсулу-1» сроком на два года, и следующие сорок восемь месяцев он будет расследовать все, что можно и что нельзя. Если он успешно распутает первое дело, последующие решения будут приниматься в его пользу. Если же провалится или просто не успеет…

Похоже, мне предстоит работа посложнее анализа простейших. Хотя, конечно, ничего сложного: как только станет известно о моем прибытии, убийца будет искать меня.

Пусть у меня на лбу несмываемый знак модели «A» и кодовое имя, пусть я покорно опущу голову перед тем, кто решит меня отключить, искушение слишком велико: разобраться со мной как можно быстрее, пока я не успел «раствориться» среди населения «Урсулы». И заодно найти подтверждение своей фобии: вот он, A-кошмар, самый настоящий!

Если бы два года назад меня не начали натаскивать по гео- и биологическому анализу и другим дисциплинам терраформирования, я бы решил, что меня заказали в качестве приманки…

Место мне выделили — лучше не придумаешь: рядом с Главой Станции, смежная квартира, куда можно было попасть только из охраняемого коридора или от самой леди Кетаки.

— Если тебе надо будет войти ко мне, сначала обратись по спикеру, — попросила она, показывая мое новое жилище.

— Слушаюсь, — отозвался я, поглядывая на приготовленный комбинезон.

Сиренево-белый, без знаков отличия, но неотличимый от формы научного персонала первой категории. И тоже не слишком свободный. Надо будет как-нибудь выделить время и заглянуть в спортзал. Даже усовершенствованные мышцы при сидячей работе имеют тенденцию обвисать и обрастать жирком. Конечно, фигура — последнее, что мне нужно в работе. Но потолстевший андроид… Есть в этом что-то невыносимо неправильное.

— Я тоже буду стучать, прежде чем войти к тебе, — после продолжительной паузы добавила леди Кетаки.

— Как вам будет угодно, — кивнул я.

— А тебе все равно?

— Как вам будет угодно, — повторил я.

Она схватила меня за руку повыше локтя и резко развернула лицом к себе.

— На кого тебя готовили до Тетиса?

Я молчал. Ее лицо было спокойным, улыбка — неизменно ласковой, но я видел морщинку, пересекающую гладкий лоб.

— У меня достаточно высокий доступ, чтобы иметь право на эту информацию. И я училась у профессора Хоффмана…

— Член Совета Управления, в перспективе — Президент Планетарного Правительства.

— Вот это да! — она не скрывала восхищения — или удачно его изображала. — А если бы не было Тетиса? Ну, ты бы смог!.. Не сомневаюсь, двадцать, максимум тридцать лет — и президентство в кармане. Тяжело, наверное, было после принятия Закона о Статусе?

— Не тяжелее, чем когда я узнал, что был выращен в пробирке, — через силу признался я.

Я еще никому этого не говорил — никогда не сравнивал вслух одно с другим. Но она протянула мне руку, когда представлялась, ужинала со мной за одним столом, обещала стучать… Такие поступки нельзя игнорировать, а другого способа выразить признательность у меня не было.

Думаю, она это понимала — первая за последние триста лет женщина на столь высоком посту — после периода колонизации, когда демографические проблемы были важнее социальных и слово «толерант» стало страшным ругательством. А когда людей стало достаточно, даже слишком, женщинам разрешили получать образование. На Периферии с этим попроще, особенно на станциях терраформирования, где большой приток свежих сил, но нехватка сил квалифицированных. Можно идо Главы Правления дослужиться.

И при этом всегда помнить, что в Метрополии, да и в других, более развитых районах подобного не стерпят. На «Урсуле-1» сложилась действительно уникальная ситуация — неудивительно, что следователь из Внутренних Расследований кривился при виде желто-синих полицейских!

Интересно, а какова ситуация с A-фобией на других станциях и дальних планетах? Страшно не хватало терминала и доступа к базе данных. Ладно, и без того понятно, что здесь необыкновенно прочные социальные связи, каждое новое убийство отражается на всех. О Хитоми, Павле Карсоне и других будут помнить очень долго, и не только коллеги…

Когда я проснулся, вчерашняя идея показалась вполне разумной, и я поделился своими соображениями с Главой Станции. И получил полное одобрение.

Эффект не замедлил себя проявить: уже за завтраком на меня набросился бледный тип с вытаращенными глазами и начал вопить на всю столовую, что мне не удастся прикинуться человеком.

— Вот он, твой знак! — И бедняга поднял мою так тщательно зачесанную челку.

Обычно я убираю волосы назад, чтобы открыть лоб. Чтобы все видели, что там изображено. Чтобы понимали, что я не стремлюсь скрыть свой статус.

Этого пункта нет в моей инструкции, но я догадываюсь, что он есть в других документах. Правило, нарушение которого замечают те, кто очень серьезно относятся к правилам. Конечно, возмутитель спокойствия не был убийцей — но от моей реакции зависело многое.

— Всех вас надо разобрать! Думал, замаскируешься? Не выйдет! Ты еще заплатишь за Тетис!!!

— На Тетисе были модели «B», — напомнили.

— Да какая разница?!

— Большая. Я дороже. Примерно раз в двадцать.

Объяснение было таким же громким, как и его угрозы, — все услышали. Вокруг раздались смешки.

— Расслабься, Кевин!

— Опять этот Максвелл за свое!

— Не надо его разбирать! Он хорошенький!

— И умный! Пусть сначала нам в отделе поможет. Максвелл, не трогай его, а то сам нам будешь отчет делать!

Когда беднягу Кевина увели, я наконец-то приступил к завтраку, кожей чувствуя направленные на себя взгляды, преимущественно заинтересованные.

— Кстати, тебе так больше идет, — с улыбкой заметила леди Кетаки. — Надо будет разрешить тебе потом так ходить…

Она продолжала делать вид, что моя привлекательность — это самое важное мое качество. Однако сразу после завтрака меня посадили в другое опустевшее кресло, после обеда — в третье, а потом меня нашел замученный лейтенант Нортон и без спроса увел к себе. Все они следовали завету прекрасной и безжалостной леди Кетаки: я как бы не совсем человек, а значит, на меня можно наваливать любую работу.

То есть только моя работоспособность отличала меня от других людей. Просто от людей. Глава Станции подчеркивала это едва ли не в каждом разговоре, и при этом обращалась со мной как с весьма привлекательным молодым человеком: мол, обратите внимание, я вам не только помощника привела, но и усладу для глаз — или образец для подражания, если коллектив был преимущественно мужским. «Если бы вы все были в такой форме, то не проиграли бы геологам в последнем матче!»

Достойнейшая ученица профессора Хоффмана: и суток не прошло с моего приезда, как меня практически все знали, многие мне симпатизировали, а некоторые так и вовсе начинали краснеть, встречая меня в коридоре. Игра, конечно, шутливое притворство, заигрывание без перспектив — и оттого еще более увлекательное.

Во время обеда Сидевший за соседним столом сотрудник биологической безопасности долго пялился на мои бицепсы и шею, а потом подошел и спросил, не занимался ли я каратэ-у. Предложил спарринг: «Хочу проверить, сколько я продержусь против тебя!» Вокруг обрадованно зашумели, кто-то похлопал меня по спине и пообещал, что мне понравится. Подразумевалось, что я не буду поддаваться и, безусловно, выйду победителем — но сам бой, азарт, красота приемов…

Люди надоедают друг другу, и когда среди знакомых физиономий появляется что-то новенькое, это бодрит. Если же новичок оказывается весьма кстати и при этом его протежирует Глава Станции, заслужившая всеобщее уважение… Через пару месяцев, надо думать, на меня вообще перестанут обращать внимание, я вольюсь в семью, и только невротики с A-фобией будут бледнеть, встречая меня в коридорах «Урсулы». Все, кроме одного — того, кого уже трясет от подобных перспектив. Того, кто не ограничивается проклятиями.

Я ждал его, но что-то он медлил, мой персональный охотник. Выбирал подходящий момент? Вечером я намеренно использовал самые безлюдные и неохраняемые коридоры, но все без толку — ну, хоть территорию немного изучил.

Свободные сектора «Урсулы-1», тихие и уютные, словно скворечники в ожидании новых жильцов, — идеальное место для неспешных прогулок и раздумий. Но самым лучшим все равно оставалась обсерватория — просторный высокий зал, открытый навстречу пока еще необжитой планете.

Мысленно поздоровавшись с «Урсулой», я признался, что ей к лицу эти блестящие побрякушки из спутников и климатических подстанций. Пообещал, что присмотрю тут за всем, и если мою кнопку оставят в покое, отпраздную тот день, когда планета вздуется синей водичкой, обрастет облаками и наполнится жизнью. Не слишком оригинальной жизнью, скопированной, но все равно уж лучше так, чем заплесневелым сонным камнем…

Оказалось, что это место нравится не только мне.

— Ничего? — спросила леди Кетаки, присаживаясь в соседнее кресло. — Никаких подозрений, намеков?

В обзорной, кроме нас и невидимой охраны, больше никого не осталось — мертвый час между рабочими сменами.

— Ничего, — ответили, сворачивая наушники плеера.

— О, музыка? С собой привез?

— Нет, в Третьей Биологической одолжили. У меня не может быть личных вещей, — напомнил я.

— Бедняжка! — рассмеялась она. — Будущий Президент планеты — и в таком бедственном положении!

Я смолчал. Не стоило ей рассказывать. Надо было выдумать что-нибудь понейтральнее, но мне же захотелось прихвастнуть!.. Докрасовался.

— Если что-нибудь надо — говори мне. Не надо побираться по отделам. Они очень легко расслабляются и привыкают. Сегодня плеер, завтра… Ну, ты же понимаешь?

— Понимаю.

— Не дуйся. Если я подкалываю — это не значит, что я издеваюсь. Привыкай… Как говорит профессор Хоффман, «все, что ты можешь прожевать…»

— «Сможешь и проглотить», — закончил я.

— Да, он умеет подбирать слова, — усмехнулась она и неожиданно сменила тему: — Можешь рассказать, как это было? Как вам открыли правду, что вы не совсем люди?

Очередное подтверждение, что профессор Хоффман снабдил ее своими хитрыми вопросниками и тестами: типа, лабораторка на дом, проверь, как развивается наш мальчик!

— Это же в чистом виде когнитивный диссонанс, просто по учебнику, — продолжала с невинным видом леди Кетаки. — Когда я услышала об «Элитариуме», меня это больше всего заинтересовало — методика, процесс, результат. Но я уже выпустилась, а просто так приехать и расспросить было нельзя… Ну, и как оно было — узнать, что ты появился на свет в готовом виде? И вообще, трудно понимать людей, когда нет своего детства?

Хорошо. Ладно! Она сделает вид, что «просто любопытно», я изображу приступ откровенности — сыграем в друзей. Как будто у меня есть выбор!

— Людей вообще понимать трудно, нас этому в основном и учили — понимать, — ответили, собираясь с мыслями.

То время никуда не исчезло, воскресло в памяти — как будто все было вчера.

— Сколько себя помню, мы учились, учились, учились, каждый день — уроки, тренировки и сон. Ничего больше, но нам нравилось: интересно, и трудно, и при этом приятно. Чувствуешь, как мышцы наливаются силой, как в голове все выстраивается нужным образом, как непонятные вещи становятся понятными… Мы постоянно слышали о своем потенциале, о том, что мы особенные. И мы принимали как должное нагрузки и требования. А потом нам устроили каникулы, перерыв, и примерно в одно и то же время мы начали задумываться — а что кроме? Знаний об обществе и о семье было достаточно. Но собственных-то воспоминаний не было! Мы даже научились сопереживать героям фильмов и книг — но на основе знаний, а не опыта…

Я замолчал, погрузившись в прошлое, и леди Кетаки терпеливо ждала, когда я вновь заговорю.

— Это тоже было испытанием — фиксировался каждый ответ и каждая реакция. И первым вслух об этом заговорил Чарли. Я думаю, его поэтому и определили в актеры, что он весь был наружу и не боялся показаться смешным или глупым. Он еще волосы как-то по-хитрому заплетал, чтобы они торчали рожками, — такой был приколист! И вот Чарли вышел в центр класса, залез на парту и сказал: «Я не помню своего детства. Я не помню своих родителей. Я не помню себя маленьким. Я знаю, что мне было двенадцать, когда меня зачислили сюда. Я помню только Элитариум, учителей, классы и спальни. И ничего, что было раньше. Не помню и не скучаю. Это неправильно. Народ, я один такой?»

Знаете, будто камень упал с души! Страшно же, когда кажется, что ты один на один со своими проблемами… А вот когда у всех — ну, значит, ничего серьезного. Мы начали собирать информацию: о себе, учителях, обслуживающем персонале.

Разумеется, первая мысль была, что мы киборги, раз уж не помним себя детьми. До вивисекции дело не дошло, но пара шрамов у меня осталась. Очень успокаивает, когда на них смотрю…

В общем, мы проанализировали данные, — я лично анализировал, как самый въедливый, — а потом всей кодлой вломились в кабинет к Проф-Хоффу. Представьте, что это было за зрелище! Проф-Хофф с расчерханной гривой сидит, как обычно, задрав ноги выше головы, и что-то бубнит в микрофон, а тут мы, жеребчики, со своей тайной столетия… Ну, он выслушал, объяснил ситуацию и снова нырнул в работу, а мы постояли немного и разошлись по своим комнатам.

— И что? — не выдержала леди Кетаки.

Я пожал плечами.

— Ничего. Кое-кто исчез. Кое-кто изменился. Сильно. Правила изменились — и не каждый смог под это подстроиться. А кое-кто не понял, что это были правила игры, принимал все всерьез, так и не смог простить учителей, которым доверял. А потом был Закон о Статусе, но он лишь подтвердил то, что и так было понятно.

— Что понятно? — Она в нетерпении перегнулась через подлокотник кресла. — Что правила игры могут меняться?

— Что правила состоят в другом, — ответил я. — Правила, стереотипы, как и сам язык, контролируются большинством. Мы остались в меньшинстве, и нужно было подстроиться. Не изображать из себя элиту, а стать полулюдьми со способностями элиты. На способности-то это не влияет! С нами нянчились ради способностей, а не ради славы или власти. Так что не важно, как на тебя смотрят и что нарисовано на лбу, — работу никто не отменял!

Леди Кетаки восхищенно улыбнулась и сжала кулаки, но поняла по моему лицу, что я не очень-то верю в искренность ее реакции, поэтому одарила меня виноватым взглядом:

— Прости, я на самом деле потрясена!

— Я понимаю. У вас хорошо получается. Проф-Хофф должен гордиться: вы в точности следуете ожиданиям, никакого диссонанса, все гармонично — котики, цветочки, дружественный интерфейс… Пряничный домик в противовес тому, чем они занимаются в рабочее время. Поэтому минимум конфликтов, а безобидные крикуны типа Кевина Максвелла разряжают, когда надо, обстановку… Раньше разряжали, — я встал, протянул ей плеер. — Наверное, будет лучше, если вы сами это вернете — тогда они больше не будут приставать.

— Ты себе модель-то подбери, — напомнила она. — Мне не жалко! Если бы знала, что ты слушаешь музыку, я бы раньше предложила.

— Спасибо, — поблагодарил я и зашагал прочь — навстречу безлюдным коридорам.

Разговор об Элитариуме воскресил в памяти лица и события, часть из которых я был бы рад забыть навсегда. Например, комнату Чарли, который так и не стал актером. Безвольное тело на фоне окна, наполненного утренним светом. Записка «Я хочу умереть как человек». Развязавшийся шнурок на кроссовке, самую малость не достающей до пола.

Дурак! Решил напоследок выпендриться — и что он доказал? Что уходить надо красиво? Помереть мы всегда успеем. В этом у нас абсолютное равенство. Только вот у людей нет кнопки, поэтому они могут расслабиться, притвориться, что смерти нет или что она будет как-нибудь потом. Люди строят планы, надеются, играют в возможность перспектив. Даже переделывают планеты — зная, что не увидят результата своей деятельности. Сменится несколько поколений, прежде чем на Урсуле можно будет гулять без скафандров. Но люди, которые будут нюхать на ней цветочки, еще даже не запланированы…

Я остановился перед автоматом с напитками и ткнул в кнопку, забыв, что мои данные еще не занесли в базу, а значит, придется просить кого-нибудь о помощи.

Долго ждать не пришлось.

— Что, не работает? — Мужчина, которого я обогнал на эскалаторе, подошел ближе.

— Боюсь, проблема во мне, — я повернулся и откинул челку.

— А, так ты этот… Помощник полковника Кетаки, правильно? Что будешь?

— На ваш выбор, — ответил я.

— Спасибо за доверие! Ну, тогда мой любимый, — и он защелкал кнопками.

Холодный чай с мятой и лимоном — идеальный вариант для такого вечера! Я кивнул и еще раз поблагодарил задержавшегося на работе ученого, который, однако, уже слышал о необычном новичке.

Попивая чай из банки, я брел по коридору и размышлял о безнадежности своей затеи. В стандартной форме и с замаскированным лбом я могу спровоцировать убийцу только в том случае, если он на грани срыва, если ему плевать на последствия. Но в этом случае ему пора уже появиться.

Ведь очевидно же, что я приманка! Меня в открытую внедряют — строго по старым правилам адаптации. Я ношу обычную одежду, сижу за столом вместе со всеми, слух о предстоящем поединке уже разошелся по отделам и секциям. Администрация не просто закрыла глаза, а вообще организовала это безобразие. Значит, не просто так. Иначе с чего мне разрешили мимикрию с челкой?

Если у маньяка хватило хладнокровия проигнорировать мою наглость, то он сейчас где-нибудь в другом конце станции выслеживает новую жертву. Видимо, я ошибся, составляя психопортрет: желание остаться непойманным для убийцы важнее желания расправиться с Врагом. Вот только не стыкуется это с чудовищными ранами, которые он наносил тем, кто, как ему казалось, успел замаскироваться и сумел избежать операции по вживлению предохранителя. Раны эти были проявлением его ненависти: он стремился восстановить равновесие и потому расправлялся с предполагаемыми андроидами по правилам, создавая свою «кнопку».

— Как там, все чисто? — шепнул я в микрофон, спрятанный в воротнике. — Никого? Прием! Стюарт? Бен?

В наушниках молчание, ни звука, хотя мы перекликались минут пятнадцать назад.

Я остановился, огляделся, прислушался — не может быть, чтобы с ними что-то случилось! Мне выделили лучших людей, леди Кетаки сама подбирала для меня охрану!

Стерильный свет, вязкая тишина вокруг, нежно-персиковые стены кажутся выцветшими. И только где-то вдалеке капает вода. Нет, это шаги. Кто-то приближается. Я переключил навигатор на «тревогу», вызывая подкрепление, и стиснул в кулаке несколько крошечных маячков на липучке. Достаточно будет просто пометить его — и пусть убегает.

Но он не собирался убегать. На плече у него висел полицейский автомат, за поясом торчал электрошокер, а под мышкой он держал заостренную железную палку. Но самой пугающей оказалась маска на лице и баллончик с распылителем.

Он может просто усыпить меня и делать все, что заблагорассудится. Вплоть до вивисекции. Я медленно опустился на колени и склонился в максимально униженной позе.

— Пожалуйста, я вас умоляю!

— Так-то лучше! — воскликнул любитель холодного чая с мятой и лимоном, задирая маску на лоб. — Вот так и оставайся!

Понятно, как он расправился с охраной и почему никто из жертв не успел позвать на помощь. Газ — это весьма практично, еще «бэшки» с Тетиса это доказали.

Но что с ребятами? Он их просто вырубил или?.. Не хотелось об этом думать. И я сосредоточился на главном: распластался на полу, припал губами к ботинкам убийцы и аккуратно прилепил ему маячки под отвороты брюк.

Он наклонился — я был бы рад зарыться в пол. Сердце колотилось, словно обезумело. Мне было плевать, в какой я позе. Очень-очень не хотелось умирать.

— Я знал, что ты приедешь, — признался убийца дрожащим от возбуждения голосом. — Ты не мог не приехать — я же отключал твоих слуг! Почти никого не осталось. И ты приехал, приехал!..

Он был счастлив, как может быть счастлив сумасшедший. В тот момент он жил в своем идеальном мире, где зло было устранимым, а добро — абсолютным.

Три пальца, и если подкрепление задержится, в мозг выплеснется жидкий огонь. Или что-нибудь в этом роде. Не знаю, что там, под кнопкой, — никто не знал.

— Я ждал тебя каждый день! Я был уверен, что все так и будет — ты приедешь и начнешь свою игру. Начнешь притворяться человеком, маскироваться… Как богомол на орхидее — не отличить! Ты знаешь, какие они, богомолы? Лучшие охотники, прекрасные и совершенные, и некоторые виды не отличить от таких же прекрасных цветов…

Увлекся. Съехал на любимую тему. Энтомолог, свихнувшийся на богомолах? Бесполезный инсектовод со специализацией на высших насекомых, которых по плану будут внедрять на Урсулу лет через пятьдесят, не раньше. Да уж, нашел себе слушателя… Где же подкрепление, черт их побери?!

— Само ваше существование — грех! Люди не должны быть совершенными! У каждого свои недостатки, и лишь развивая достоинства, можно… подняться… над этим всем! Такие, как вы, — это как оборвать крылья! Какой смысл чего-то добиваться, если потом явится такой… как ты… и все!

Классический случай. Как в учебнике. Тут все наложилось: и ошибка в распределении, из-за которой он стал бесполезен, а на обратный билет денег не было, и неудачные попытки получить новую профессию, и старые обиды, возможно, еще с университетских времен. Кто-то его все время заслонял, снова и снова, так что новость о внедрении андроидов «A» стала последней каплей. Тогда он очень сильно разозлился, и даже Закон о Статусе не смог залечить эти раны…

— Думаешь, тебя не отличить? Это они тебе верят, но я-то знаю! Я тебе не позволю!!! Ты никогда не станешь человеком, — пообещал он, прижал три пальца к кнопке выключения и провернул — в точности так, как учили на тренингах.

Я бы успел вывернуться. Я бы мог поиграть с ним. В кошки-мышки. Я бы продержался.

А потом прибежали бы полицейские и расстреляли его. Или ранили бы. Хуже того — я сам мог бы его ранить. Слегка. И никто бы потом не вспомнил про обстоятельства: главное, что андроид модели «A» причинил вред человеку.

Я мог свернуть ему шею одним движением или вогнать палец в глаз. Или одним рывком, снизу в челюсть, чтобы хрустнуло и голова безвольно откинулась назад… Никакие программы не удерживали меня. Проще, чем жучка раздавить.

Вот только ничего этого не будет.

Я первый андроид модели «A», которому позволили работать среди людей. От моих успехов зависит будущее тех, кто остался в Элиториуме. Каждый мой поступок — доказательство или опровержение того, что Профф-Хофф не зря потратил свою жизнь. Одна малейшая ошибка — и отвечать будет леди Кетаки, взявшая на себя ответственность за меня и весь этот проект. Вся ее карьера, все достижения и победы могут быть перечеркнуты одним моим жестом. А я… Лучше мне уже не будет. В любом случае, наказание только одно — утилизация.

Поэтому я должен покорно следовать инструкции: позволить отключить себя.

Наверное, «бэшки» на Тетисе чувствовали что-то похожее. Заметно отличаясь от людей, они понимали, что, если их принимают как равных, это все равно условность. Игра. Но никакая игра не может длиться вечно. Если тебя могут отключить, рано или поздно это сделают. Ты ничего не сможешь изменить. Невозможно уклониться. Бесполезно спорить, умолять, надеяться на милосердие — если ты смертен, ты умрешь.

С самого начала я знал, что этим все кончится.

Отключение.

Без звуков, без запахов, без цветов и без мыслей. Без всего того, что я так сильно люблю.

Глубокий сон без снов. Вечный полет в бездну.

Потом я проснулся и лежал какое-то время с гудящей головой, пытаясь разобраться в ощущениях. Попробовал сесть — и новый приступ тошноты и слабости уложил меня обратно.

— Не дергайся, рано еще, — леди Кетаки сидела на краешке кушетки и внимательно наблюдала за мной. — Ты как?

— Как Бен и Стью, с ними все в порядке? — Я прикоснулся к ее руке. — Он их…

— Они в порядке, — успокоила она, и я облегченно вздохнул.

И вздохнул еще раз, когда понял, что помню имена своих охранников. Что все помню.

— Больше ничего не хочешь спросить? — лукаво улыбнулась она, играя ямочками.

Я напрягался — и со второй попытки принял вертикальное положение. Перед глазами все плыло, и зверски болели виски.

— А смысл спрашивать? Проф-Хофф, — прошептал я, — его чертовы игры, — потянулся рукой к затылку, чтобы указать, но рука сама собой остановилась на полдороге.

— Молодец! — так же тихо ответила леди Кетаки, словно оценку выставила.

— Еще бы! А… а остальные?

— Я не знаю.

— Значит, только у меня?..

— Я не знаю. Официально тебе поставили временный предохранитель, чтобы ты мог участвовать в операции по поимке маньяка. Стоишь ты прилично, польза от тебя есть — жалко расходовать! В любом случае после отключения ты впадаешь в кому и без посторонней помощи можешь погибнуть.

— Но это не отключение, — возразили и поднялся на ноги.

Значит, кома? Втайне от самого себя я верил во что-то подобное. Надеялся.

— Кто-нибудь еще знает, что это не временный предохранитель? — тихо спросил я, пошатываясь, словно травинка на ветру.

— Только я и начальник охраны, который первым к тебе подбежал. Но он знал об этом с самого начала.

— А Внутренние Расследования?

— Он спал в ту ночь. И все пропустил. Слушай, может быть, полежишь? — Глава Станции с любопытством следила за моими неловкими движениями, но мне уже было все равно.

Легкий запах дезинфекции, тени на полосатых стенах, цветочные голограммы на столике — мне действительно нравилась здешняя девичья легкомысленность. Было в ней что-то живительное.

— Ну, если хочешь, тогда пошли, — леди Кетаки подхватила меня под руку, и вовремя, так как я уже начал крениться набок. — Народ должен видеть своего героя, — и она вывела меня из больничной палаты.

— А герой должен видеть свой народ, — пробормотал я, но шутка потонула в аплодисментах.

Перед палатой собрались все, с кем я успел поработать или просто пообщаться за последние полтора дня. Довольный Нортон, который то и дело оборачивался к стоящей рядом брюнетке с гордым: «Это я его привез!» Операторши из координационного центра — они все порывались накормить меня печеньем собственного приготовления. Седенький майор Штольц в своей клоунской форме. Следователь из Внутренних Расследований с ясно читавшимся на лице: «Я тоже много чего успел сделать». Мой будущий противник по каратэ-у, подмигнувший с хитрым видом — мол, готовься к бою! И раскрасневшаяся Энджи с прижатой к груди ушастой шапкой.

Поскольку другая шапка пребывала у нее на голове, нетрудно было сделать очевидный вывод… О нет! Только не это!

— Мисс Кетаки, а можно? Подарок! Можно я ему это надену?

Пять секунд до ответа показались мне вечностью.

— Можно, — разрешила королева, довольная моей реакцией. — Когда будет в вашем отделе — можешь надевать это на него!

— Спасибо! — и Энджи повернулась ко мне. — И тебе спасибо, Рэй! За то, что ты… За Хитоми и других… И что теперь никого… — она смутилась и поспешно отошла.

— Хочу лавровый венок, — пробормотал я, когда мы наконец-то прошли сквозь ликующую толпу и остались в относительном одиночестве. — Венок и лепестки роз под ноги. И…

— Спокойно, мальчик, ты еще не президент.

— Я и не мальчик.

Глава Станции пренебрежительно фыркнула.

— Меня-то уж не дури! У тебя отлично получается играть взрослого, но я-то знаю, что из пробирки тебя вытащили всего-то восемнадцать лет назад.

— Двенадцатилетним вытащили. Итого тридцать, — уточнил я, что вызвало у нее очередной приступ веселья.

— Хорошо, хорошо, уговорил! Тридцать! За проявленный героизм награждаю тебя выходным днем. Можешь взять его в любое время, когда разберешься со всеми делами.

Это значит «никогда», но я не стал ей говорить об этом и лишь устало заметил:

— Не было никакого героизма, и вы знали об этом с самого начала. Три пальца на меня не действуют. Это не отключение.

Она остановилась, пристально всмотрелась мне в лицо и поправила челку, чтобы лучше скрыть знак на лбу.

— У него было оружие, Рэй. Если выстрелить из травматики с близкого расстояния в глаз или в сердце, то можно убить. У нас уже был такой случай. И еще этот жуткий кол…

Я покачал головой и осторожно снял ресницу с ее щеки.

— Нет, леди Кетаки, он бы не стал стрелять, пользоваться электрошокером или чем-то еще. У меня есть кнопка и знак. Я — модель «A». Таких не убивают, а отключают. Три пальца и провернуть в любую сторону до щелчка. Убивать меня как человека — значит признать во мне человека. Сомневаюсь, что он был способен на подобное.

Она сдула ресницу с моего указательного пальца. Уверен, леди Кетаки загадала что-то совершенно несбыточное.

Для женщины, которая исполняет роль мужчины, который остается женщиной, она была чересчур романтичной. Идеалистка! Будучи человеком, который играет андроида, который прикидывается человеком, я целиком и полностью поддерживал ее.

Никакого выбора. В конце концов, андроидом я стал три года назад, когда приняли Закон о Статусе. До этого я считался человеком, пусть и не помнящим первые двенадцать лет жизни. Впереди много времени — много новых законов и правил.

Orchidmantis так похож на орхидею, что уже не может быть чем-то другим. Но хотя богомол неотличим от цветка, он остается самим собой. Главное, не запутаться — быть не тем, чем кажешься, а тем, чем должен быть, и при этом не казаться тем, чем не являешься на самом деле.

И почаще шутить и корчить смешные рожи, быть естественнее, проще, понятнее — чтобы никто не заподозрил, не догадался, насколько хорошо я понимаю людей и насколько умело способен притворяться.

— Надо быть поосторожнее, — прошептала леди Кетаки, как будто прочитала мои мысли. — Ты слишком удобный. Легко привыкнуть и расслабиться. А мне тебя еще проверять и проверять…

— Буду стараться, — пообещал я и, поскольку поблизости никого не было, посмотрел ей в глаза — как равный.

— Ты должен поступать естественно, спонтанно, — поправила она. — Без анализа. Не продумывать каждое действие.

— Не умею. Придется научиться. Научите?

Генри Лайон Олди Семь смертных

Михаил Харитонов Свет

То был совсем юный мир — пронизанный мягким сиянием, загадочный, влекущий.

В долине царила предутренняя тишина, полнящаяся сладким шорохом растущей травы. Деревья стремили к небу стройные ветви в ожидании близящейся зари. Скоро, совсем скоро настанет пора цветения, когда воссияют долы.

У самого горизонта виднелась гряда невысоких гор. Меж двумя вершинами сияла, как драгоценность, огромная звезда.

Эарендиль гордо расправил крылья навстречу небесному оку, ловя драгоценные капли чистого Света.

Он двигался — плавно и невесомо, но притом стремительно, как подобает высокородному, — по шелестящей траве, наслаждаясь ранней свежестью. Ночь покидала дол, наступало время утреннего непокоя.

Да, тут все было молодо. Звездный народ пришел сюда недавно — если мерить часами вечности, ходом светил. Всего сто двадцать тысяч оборотов назад над этим миром, как и над мириадами иных, раздралась Темная Завеса, и пращуры Эарендиля снизошли в сумрачные обители, не знавшие Света. Иные были вовсе необитаемы, иные — отмечены печатью странной, уродливой жизни. Некоторые нуждались лишь в прикосновении Света, чтобы расцвести. Другие потребовали труда — тяжелые планеты, окутанные ядовитыми облаками, неприветливо встречали посланцев Сердца Мира. Некоторые же склонились под руку звездных насельников лишь после жестоких сражений с темной нежитью, скрывавшейся доселе под Завесой.

Но ныне все миры были свободны и безопасны. Вольный странник ничего не боялся. Он восторженно озирал незнакомый простор, стремясь запечатлеть его в памяти — ибо вряд ли когда его еще занесет в края, столь далекие от Срединных пределов обитаемой Вселенной.

Эарендиль знал: пройдет время странствий. Он окрепнет телом и духом, станет сильным и мудрым. Несомненно, его ждет блестящее будущее — там, в цитадели, в Сердце Миров, откуда звездный народ начал свое восхождение. Принадлежавший по праву рождения к избранным, к славнейшему роду Сияющих, он полон был решимости завоевать достойное место в чреде знаменитых предков. Он ждал, когда наступит его черед, без страха и нетерпения, как дерево, ждущее плода.

Покамест же он путешествовал по Вселенной, влекомый желанием видеть многое — и вечной спутницей избытка сил, тоской по несбыточному.

Что-то остановило его. Равнинную гладь нарушало нечто чужеродное. То, чему не должно быть места здесь, в царстве покоя.

Присмотревшись внимательнее, путешественник понял, что смутило его.

Покойную гладь травяного моря нарушала неуместно правильная линия. Средь зарослей чернел широкий круг, уже почти стершийся, но все еще сохранивший первоначальные очертания.

Руины, напомнил себе Эарендиль странное слово. Древние руины.

Когда-то — быть может, в незапамятные времена — здесь возвышались чертоги Темных. Сокрушенные, но все же не до конца стертые с лика этой земли.

Темные… О войнах с нежитью Эарендиль знал только по легендам и рассказам старших. Говорили об этом неохотно, ибо в тех битвах звездный народ стяжал мало чести.

Напрягая память, звездный путешественник вспомнил немногое.

Судя по легендам, смутным и неясным, Темные были отвратительными полупрозрачными тварями. Обитали они среди плесени и испарений. Сутью их жалкого и страшного бытия было убийство: они непрерывно истребляли друг друга, в основном — из-за каких-то различий между собой.

Нападали они и на первых Светлых, явившихся в их миры, и поначалу им даже сопутствовала удача. Но когда звездный народ обнажил оружие, нежить оказалась не столь уж опасным противником. Дети тьмы, они не выносили Света — самого обычного Света звезд Сердца Мира. Он пронзал их мерзкие тела насквозь, до самых глубин — а этого они вынести не могли. Поэтому они прятались в подземных укрывищах, но Свет настигал их повсюду, и, по мере того как застарелая тьма рассеивалась, Темные вымирали.

Ныне Темных и вовсе не осталось. Некоторые об этом сожалели: ходили слухи, что обитатели тьмы владели ценными тайнами — в том числе и умением продлевать себе жизнь сверх всяких пределов. Поговаривали и о какой-то волшбе, которую нежить пыталась обращать против Света, и не всегда безуспешно.

Все это было путано и непонятно. Зато повсеместным было отвращение к этим существам, низким и подлым. Неудивительно, что первым желанием Эарендиля было поскорее свернуть в сторону от нечистого места.

Но потом его охватило любопытство. В развалинах могли скрываться какие-то секреты. Загадочные надписи и предметы, находимые в таких местах, ценились знатоками древностей, и он мог отыскать их. Так или иначе, пройти мимо было бы слишком просто. И что с того, если он подарит этому месту немного времени — которого у него вдосталь?

Звездный гость сосредоточился и напряг проницающую силу сердца.

Небо изогнулось, открываясь внутрь и обретая глубину. Далекие холмы оборотились тенями, обнажая глубокие корни свои, подтачиваемые подним огнем. Под ногами поплыла земля, сделавшись полупрозрачной, разверзая темную бездну. В ней тянулись каменные жилы, серебрились рудные нити, пересекающие полупрозрачные бездны пустой породы.

И среди этих переплетений темнел разрез — прямой и длинный, уходящий вниз, в самые глубины.

— Здравствуй, незнакомец, — прошелестело откуда-то снизу.

Голос был бесплотен и очень тих — тише шороха растущей травы, но Эарендиль его слышал явственно, как будто он раздавался внутри его существа.

— Не пугайся, — дохнуло из глубин. — Мы не можем причинить вреда…

— Кто вы? — спросил звездный странник, пытаясь уловить путь голоса. — Назовите себя и покажитесь мне… если не боитесь, — добавил он, выпрямляя крылья.

— Сожалею, но мы неспособны этого сделать, — ответил все тот же бесплотный голос, говорящий словно изнутри. — Мы не можем выйти на поверхность.

Темная волна страха ударила в сердце Эарендиля — и откатилась прочь, сметенная жаркой волной гнева.

— Не вы ли твари, боящиеся Света? — переспросил он презрительно и гордо. — Я думал, этот мир чист.

— Скорее всего, ты прав, — ответило бесплотное нечто. — Наверху уже очень давно нет нам подобных, а другие убежища разрушены. Нас всего двое. Один из нас умирает, а другой тоже скоро умрет вслед за первым.

— Где вы прячетесь? — уточнил звездный гость, напрягая зрение сердца.

— Внизу под тобой, очень глубоко, — отозвался голос. — То, что снаружи, — это остатки входа. Отсюда вниз идет путь к убежищу. Но мы не можем подняться к тебе — а ты не можешь спуститься к нам. Для тебя этот проход слишком узок. К тому же, — в голосе было что-то непонятное, как будто слова имели двойной смысл, — тут несколько неуютно и очень темно.

— Как вы видите меня? — удивился Эарендиль. — И как вы разговариваете со мной, если и в самом деле прячетесь внизу?

— У нас… прости, но в твоем уме нет соответствующего понятия, — запнулся голос. — Скажем так: у нас есть некий орган, но не живой, а созданный трудом, как дом или дорога. Он позволяет читать мысли и передавать их вовне. На самом деле мы не разговариваем. Я передаю тебе то, что я думаю, и гляжу в твою душу, в то место, где рождаются слова. При помощи другого орудия я вижу то, что происходит на поверхности.

— Что это за вещи и как они действуют? — Гость снова почувствовал любопытство. — Я слышал о тайнах, которые скрывают Темные. Это одна из них?

— Я и сам не знаю, как это устроено. Но даже если бы знал, — в бесплотном голосе послышалось искренняя печаль, — то не смог бы тебе объяснить, ибо тебе нечем понять это. У вашего народа нет таких вещей. Насколько нам известно, вы не любите сложные вещи, и у вас нет стремления их делать. Наши знания для вас бесполезны. Как и ваши для нас. Спроси о чем-нибудь другом.

— Стоит ли тратить на вас время? — бросил раздосадованный путешественник.

— Не знаю, — в доносящемся ниоткуда голосе послышалось нечто вроде усталого сожаления. — Во всяком случае, вряд ли я порадую тебя свежими новостями. Ты — первый, кто посетил эти места с незапамятных времен. У нас уже десять тысяч оборотов не было собеседников…

— Десять тысяч оборотов? — У пораженного Эарендиля это вырывалось помимо воли. — Вы всю жизнь провели в этой норе?

— Примерно так, — ответили снизу. — Я — тот, кто говорит с тобой, — родился здесь, в убежище. Другой когда-то жил на поверхности, но очень давно ушел вниз. Я нашел его здесь случайно, и с тех пор это мой единственный друг. К сожалению, мы редко общаемся в последнее время. Он очень стар и нуждается в отдыхе.

— Что, один из вас жил на поверхности? — не понял звездный странник. — Но вы же боитесь Света?

— Да. Просто… — Опять запинка. — Он появился на свет очень, очень давно. Сам я живу тридцать семь тысяч оборотов, но моя жизнь уже на исходе. Зато он живет вот уже пятьсот тысяч оборотов и мог бы еще, но его жизнь во мне. Когда я умру, он недолго протянет.

Пораженный Эарендиль замолчал. Слухи, похоже, оказались правдой — Темные и в самом деле владели секретом долгожительства. Но вряд ли они поделятся со своим врагом, с горечью подумал он.

— Расскажи о себе, — попросил голос. — Кто ты? Что делаешь здесь?

— Я — сын звездного народа, — гордо сказал звездный гость, — родом из Сердца Мира. Мое имя — Эарендиль, что значит Сияющая Звезда, — он приободрился, говоря о себе, — и я одиннадцатый потомок основателя рода. Как то подобает в моем возрасте, я путешествую, чтобы наполнить ум впечатлениями. Я уже прожил три тысячи оборотов, — добавил он гордо.

— Действительно, цветущий возраст, — в далеком голосе опять послышалось непонятное, как будто бы сказанное означало не совсем то, что оно значило. — Прости, но у нас это считалось ранним детством. Но вы быстро взрослеете, дети звезд. Правда, и рано уходите.

— Если вы и впрямь сожалеете об этом, сообщите нам секрет долгой жизни, — сказал Эарендиль.

— При всем уважении к вашей замечательной расе, — и опять в уме возникло то же ощущение, будто слова не совпадают сами с собой и как бы указывают на что-то другое, не на то, что сказано, — никто из вас не может жить долго. Ибо вас убивает то же, что и нас, только медленнее.

— Что? — Эарендиль напомнил себе, что верить нежити не следует, ибо Темные всегда отличались лживостью и коварством.

— Я хотел бы тебе объяснить, но не могу, — на этот раз в голосе не было ничего двойственного, только досада, — в твоем уме нет ничего, что могло бы помочь. Если же я просто назову причину, ты не поверишь.

— Я и не должен верить, — сказал Эарендил, — тьма скрывает обман. Вы, Темные, хитры, и доверять вам не следует.

— Да, мы крайне несовершенны, — тут слова так расходились со смыслом, что звездный странник почувствовал почти невыносимое напряжение в душе, — и вы нам это доказали, истребив наш народ. Хотя мы погибли бы и сами, без ваших усилий.

— Вы первыми напали на нас, — напомнил странник.

— Это была ошибка, — прошептал голос с сожалением, и это было искренне. — Когда вы появились, мы подумали, что это вы направили на нас Свет.

— Завеса разорвалась сама, когда погибли звезды, — сказал Эарендиль.

— Да. Потом мы поняли. Но когда началась катастрофа, а потом появились вы — нетрудно было перепутать причину и следствие. Все же мы не нанесли вам большого вреда. Хотя могли бы. Наше оружие разрушительнее, чем вы думаете. Просто мы вовремя поняли, что бороться со Светом невозможно. И решили уйти достойно. Или, по крайней мере, тихо.

— Когда небо открылось и Свет проник в эту часть мира, мы пришли вместе с ним и принесли жизнь… — начал было Эарендиль, но голос в голове невежливо перебил:

— Давай не будем об этом. Скоро наступит ваш день, и та вещь, которой я разговариваю с тобой, не сможет воспринимать твои мысли. Ее работе мешает Свет… Расскажи, что происходит во Вселенной? Не то чтобы меня интересовали светские новости, но все-таки хочется знать, как там существует мир… без нас.

— Сердце Миров бьется, как прежде, — Эарендиль сложил крылья в знак уважения, — и звездный народ благоденствует.

Род Сияющих процветает. Беды ушли в прошлое. Всюду мир и справедливость. Как может быть иначе?

— И в самом деле. Что ж, я понял. А, вот еще: скажи, остались ли еще области мира, не затронутые Светом?

— Нет. — Звездный путешественник подумал и добавил: — Разве что, быть может, за пределами нашего мира, за великой пустотой, осталось что-то подобное. Мы пока не можем туда проникнуть.

— Как вы путешествуете между звезд? — спросил голос из-под земли. — Мы так и не научились этому.

— С помощью стремления, — не понял вопроса Эарендиль, — и силы, что в крыльях. Как это можно рассказать?

— То есть, — уточнил голос, — это для вас как еда или дыхание?

— Конечно, — удивился звездный странник. — Это… — Он напряг ум, подыскивая подходящие слова. — Это природная способность нашего народа. Я не знаю, как сказать об этом яснее.

— Значит, вы не можете объяснить, — прошелестел голос тихо и печально. — Жаль, я хотел напоследок узнать тайну межзвездных путешествий. Нам нечего дать друг другу. Кроме, пожалуй, одного. Передай своему народу, что Темные сожалеют о напрасных жертвах. Та нелепая война была ошибкой. Наверное, нашей. Мы прощаем вас.

— Нам это неинтересно, — прямо сказал звездный гость.

— Хотя бы запомните. Потом, когда-нибудь, когда наступит и ваш черед… хотя нет, — говорящий передумал. — В самом деле, это бессмысленно. Прощай, странник: уже рассвет.

— Нет, подожди, — вспомнил Эарендиль. — Ты говорил, что знаешь причину, по которой мы живем недолго?

— Да. И это ты даже сможешь понять, но не поверишь. Скажи, что дает тебе силы?

— Конечно, Свет, — удивился звездный странник вопросу. — Что же еще может дать силы, кроме Света?

— Необязательно, но допустим… — Голос запнулся. — Но тот же самый Свет разрушает твое тело. Оно, конечно, гораздо крепче моего. Меня бы Свет убил за несколько мгновений. А вы живете до десяти тысяч оборотов. Но в конце концов Свет убивает и вас тоже. И с этим ничего не поделаешь — так вы устроены.

— А откуда берете силы вы? — Эарендиль решил пока не думать о сказанном, а узнать побольше подробностей. — Я слышал, что вы убиваете других существ, чтобы жить. Поэтому вы живете долго?

— Отчасти так, — признал голос из-под земли. — Мы черпаем жизнь из чужой жизни. Наверное, для тебя это звучит ужасно. Но пойми: речь идет о существах, с которыми можно было так поступать. Они не разумны… прости, в твоем уме опять не хватает слов. В общем, они не такие, как мы. Забрать их жизненную силу допустимо, и в этом нет ничего плохого. Ну… почти ничего, — добавил голос. — Хотя и этот способ несовершенен, ибо он тоже губителен. Жаль, мы узнали об этом слишком поздно… — Голос звучал все тише и тише, временами пропадая совсем.

— Вы отвратительны, — не сдержался Эарендиль. — И я не верю в то, что вы говорите. Вы хотите меня запутать и научить каким-то мерзостям. Надо бы выжечь ваше укрывище, — решил он. — Когда я стану главой Сияющих…

Тут он ощутил, что голос в голове пропал совсем. Подземные существа замолчали — и, кажется, уже не слышали его.

Тогда он с силой развернул крылья, очищаясь и приветствуя Свет.

Старик с сожалением оторвался от монитора. Посмотрел на запыленный экран маленького компьютера.

— Вот и поговорили, — сказал он, ни к кому не обращаясь.

— С кем? — раздался голос из темноты.

— У меня сегодня насыщенный день, — усмехнулся старик, осторожно снимая со лба обруч телепатического приемопередатчика. — Сначала появился этот, а теперь проснулся ты. Я думал, уже не дождусь.

— Скоро я засну, — сказал голос почти без сожаления. — Что там наверху? Восход?

— Можно сказать и так, — вздохнул старик, снимая с лысого черепа присоски ментального передатчика. — Восходит Ядро.

На экране отображалась поверхность Земли: черная, сожженная равнина, покрытая металлическими кристаллами. Сталагмиты поднимали к небу голые ветви.

Огромная рогатая тварь, похожая на железную гусеницу, ползла по крошащимся кристаллам, извиваясь колючим телом.

А в угольном провале неба, перечеркнутого полосой Млечного Пути, поднималось бесформенное, похожее на раковую опухоль пятно — Ядро Галактики.

Тварь выгнулась, раздвинула огромные черные перепонки и завибрировала.

— Что это там движется? — спросил голос из темноты.

— Ты видишь оттуда? Его зовут Эарендиль, — сказал старик, отодвигаясь от экрана. — Он из рода Сияющих. Кажется, местный аристократ. Путешествует от скуки. Почтил своим присутствием нашу маленькую планету. Кажется, я ему не понравился.

— Я не могу разобрать, что он делает. Экран холодный.

— Они так питаются, — объяснил старик. — Эти органы улавливают рентген- и гамма-излучение. Их раса не нуждается в пище телесной, — усмехнулся он. — Они жрут жесткую радиацию.

— Свет, — сказал тот, кто прятался в темноте. — Они называют это Светом.

— Да, — согласился старик. — Свет. В конце концов, это тоже свет, только длина волны несколько меньше. Наш — сотни нанометров, а их — тысячные доли. Но все это электромагнитное излучение, в конце-то концов…

— Нас погубила меньшая разница, — сказал невидимый.

— Ну да. Вас убивает ультрафиолет и слепит видимый свет, зато вы хорошо видите в инфракрасном диапазоне. И, согласитесь, вы все-таки протянули несколько дольше. И довольно долго пили нашу кровь.

— Я тысячу раз говорил тебе, человек: у нас не было выбора. Наша экосистема погибла во время потопа… Так все же, как они питаются? Ты мне когда-то объяснял, но я не помню.

— И не поймешь, извини. Да и мы тоже не очень-то понимаем, как у них там что. В моих записях — только гипотезы. Кажется, это что-то вроде прямого фотосинтеза кремниевых соединений. Хотя такого потока даже кремний не выдерживает. Они живут лет двадцать от силы. Совсем дети.

— Вы тоже живете недолго, — донеслось из темноты.

— По сравнению с вами — да. Нас тоже разрушала наша пища. Кто же знал, что причина старения — несовершенство пищеварительной системы и отравление шлаками? Кажется, я тебе говорил, что в моем родном языке слова «еда» и «яд» очень близки?

— То, что делает нас сильнее, нас же и убивает, — из темноты послышался вздох. — Кстати, я голоден. Если ты можешь…

— Подожди немного, — сказал старик. — Мне тоже надо поесть.

Он еще раз проверил показания приборов. Бросил последний взгляд на монитор, который показывал белую дыру в небе — пылающий Центр. Когда-то Землю загораживала пылевая туманность, но потом ее разметал взрыв Сверхновой — и потоки жесткой радиации, исходящей из центральных областей Галактики, сожгли планету.

Старик сунул руку в медицинский сканер. Через минуту прибор, тихо звякнув, выдал результат. Он был здоров, — рожденный в стерильном воздухе атомного убежища, он не страдал никакими болезнями, — но очень и очень стар. Медицинское оборудование честно предупреждало, что уровень генетических нарушений в его клетках на двадцать четыре процента превышает критический.

— Мне осталось немного, — констатировал он, доставая из холодильника контейнер с белковой смесью.

— Сколько? — поинтересовался голос.

— Года два-три, если я не буду тебя кормить, — вздохнул старик. — И полгода, если буду. У меня очень плохая кровь. Прости, друг, у меня нет другой.

— Я знаю. Благодарю тебя, друг.

Старик еще раз посмотрел на экран. Тот почернел — потоки радиации глушили показания приборов. Отвернулся и пошел в темноту.

Там стоял гранитный саркофаг, испещренный странными символами.

Когда-то его обнаружили последние обитатели атомного убежища — когда пытались освоить пещеры. Те оказались непригодны для жизни, но в одной из них они обнаружили древнее захоронение, логово спящего. Они побоялись будить это существо, но последний выживший, оставшись в одиночестве, все-таки сделал это — и теперь был связан с ним нерушимой и прочной связью, самой крепкой из известных живущим.

Крышка саркофага была чуть отодвинута — ровно настолько, чтобы можно было опустить руку.

— Постарайся сразу попасть в вену, — попросил старик. — Твои укусы плохо заживают.

— Прости, — донеслось из саркофага, — ты же знаешь, у меня шатаются клыки. И больные десны. Последствия солнечных ожогов. Проклятый ультрафиолет. О, если бы не потоп…

— Кажется, ты появился на свет позже? — сказал старик, массируя руку, чтобы разогнать кровь.

— Да, я не видел желтого неба, — донеслось из саркофага. — Я последний из своего рода. Как и ты… Мы думали, что это сделали люди.

— Я же рассказал тебе, — устало вздохнул человек, — это был объективный процесс. Атмосфера Земли постепенно насыщалась кислородом, выделяемым растениями. В какой-то момент она уже не могла удерживать в себе влагу. Ну да, случился потоп. После этого состав воздуха качественно изменился. Небо стало голубым…

— Какое оно для тебя сейчас? — спросил лежащий. — То, что ты видишь через свои приборы?

— Как сказать. Что-то вроде пылающей темноты, — сказал старик, массируя кисть. — Невеселое зрелище, но не лишенное известного величия.

— Таким его видели и мы, это ваше небо, — отозвался лежащий в гробнице. — Когда для вас оно было… как ты говоришь? Голубым? Жаль, что я не могу понять ваши цвета…

— Это да. То, что для тебя — свет, я просто не вижу. А то, что свет для меня, жжет твои глаза. В этом смысле нам трудно понять друг друга.

— Кажется, я рассказывал тебе: мы ведь тоже когда-то воевали с темными. Теми, кто жили на Земле до нас. И они говорили, что всякий свет мерзок, потому что он рождается от насилия энергии над веществом. Они-то еще помнили другой свет, рождающийся от любви…

— Любовь, — грустно усмехнулся человек. — Ну да, конечно, любовь. Мы все так на нее надеялись.

Он опустил руку в отверстие. Кровь еле-еле тянулась по артерии — из последних сил.

— Я надеюсь, — сказал он, чувствуя, как клыки вампира ищут его плоть, — когда-нибудь в мир придет Свет такой силы, что сожжет звезды. И с ним непременно явятся какие-нибудь ангелы, бессмысленные и беспощадные… Кусай.

Старик дернулся от резкой боли.

— Ну что? Тебе удобно? Пей, друг.

Олег Дивов Сдвиг по фазе Рассказ-реконструкция в документах

Майк Гелприн Исход

Саня уцелел лишь потому, что поверил. Сразу, без оглядки.

— Уходите! — орал на бегу Володька Подлепич из второго оцепления. — Уносите ноги, кто жить хочет!

Володька пронесся в двух шагах от Сани, с маху сиганул через окоп, упал грудью на бруствер, подтянулся на руках и через секунду исчез в ночи.

Саня вскочил на ноги. Несмотря на удушливый зной, его мгновенно прошиб озноб. «Неужели началось? — метнулась заполошная мысль. — Неужели-таки подставили, суки?! Подставили сотни тысяч человек!»

Кто-то грузный на бегу толкнул Саню плечом, выматерился, помчался дальше. За ним через окоп перепрыгнул другой. Третий. Следующего Саня схватил за грудки.

— Пусти, гад! — парень рванулся, с треском разошелся ворот гимнастерки, но высвободиться не удалось — Саня держал крепко.

— Куда? — стиснув зубы, процедил тот. — Куда драпаешь, сволочь?!

— Сам ты сволочь! Да пусти же, ну! Через час это дерьмо взлетит. Нас подставили, понял?! Первое оцепление открыло по нам огонь, гады!

И Саня поверил. Ему не надо было объяснять, что будет после того, как корабль взлетит. Выжженная проплешина от центра Москвы радиусом в шестьдесят километров, а то и во все семьдесят.

Саня на мгновение замер, ошалело глядя на юг, туда, где исполинским монстром, гигантской свечой дыбилась к небу громада корабля. Затем отпустил парня и секунду спустя бросился вслед за ним. Минут десять, надрывая жилы, мчал по нейтральной полосе. У обочины бывшего шоссе МКАД, где нейтралка заканчивалась, Саня догнал Володьку Подлепича, и в этот момент земля под ногами дрогнула. Темноту прорезало сполохами света, а вслед за светом пришел грохот, страшный, чудовищный — то исполин запустил стартовые двигатели и изготовился к взлету.

— Бежим! — заорал Володька. — В бога душу мать!

Под нарастающий грохот они пересекли развороченный, заросший пробившимся через бетон чертополохом МКАД и понеслись по земле изгоев. Откуда-то слева из темноты по ним дали очередь, а может, и не по ним, может, просто с отчаяния. Трассирующие пули прошли над головами и сгинули. Больше не стреляли — изгоям стало не до военных действий: им, так же как и ополчению, предстояло уносить ноги.

Жанна брела на север вот уже третьи сутки. Она сама не знала зачем — умереть можно было и здесь, среди выжженных зноем и пожарами лесов Подмосковья. Бывшего Подмосковья, криво усмехнулась Жанна, теперь уже бывшего. Три дня назад, сразу после старта «Исхода-12», город, именуемый на географических картах Москвой, перестал существовать. Так же, как до него перестал существовать Киев. А до Киева — Ростов. А еще раньше — Новороссийск. И восемь других городов России и Украины, превращенных в гигантские космодромы и отправивших в никуда тех землян, которым выпало уцелеть. Потомков элиты, отобранной шестьдесят лет назад, когда факт, что катастрофа неминуема и человечество обречено, стал непреложным.

К полудню силы закончились. Жар стал нестерпимым, ветхие тряпки, которые когда-то считались рубахой и юбкой, липли к телу, сковывая движения. Сапоги весили, казалось, по пуду каждый. На дне фляги еще плескалась вода, и Жанна, тяжело опустившись на обгоревший ствол, решила не экономить. До вечера ей, возможно, удастся дотянуть, но если ночью она не выйдет к реке, ей конец. А если выйдет, то тоже конец, только ненадолго отсроченный. Зимние месяцы она сможет просуществовать у воды, если, конечно, не загнется от голода. Но весну пережить вряд ли удастся, а лето — тем более.

Прошлым летом изгои умирали тысячами, еще тысячи ушли на север к Санкт-Петербургу и дальше, к Петрозаводску и Кандалакше, туда, где вокруг «Исхода-13», «-14» и «-15» еще теплились остатки цивилизации. Сколько из них дошли, неизвестно, а те, которые дошли, вряд ли живы. Прорваться через тройное оцепление элиты и раствориться среди нее удавалось лишь единицам. Да и те, вполне возможно, погибли — «Исход-12» стартовал на два года раньше срока, и улетело на нем, видимо, лишь первое оцепление, внутреннее. Ну, может быть, часть второго — как спасалось бегством третье, Жанна видела собственными глазами. Впрочем, спаслась, наверное, лишь малая толика. Те, кто не успел удрать, не захотел удрать или не стал удирать, не в силах поверить, что их бросили, все легли там, и ветер вот уже третий день разносит оставшийся от них пепел.

Когда начало темнеть, Жанна была еще жива, но сил искать водоем уже не было. Да и остались ли водоемы — Дубна, у берегов которой она провела последние годы, превратилась в ручей, готовый вот-вот иссякнуть.

Надо было умирать, и Жанна, расстегнув кобуру, вытащила из нее «Макаров». Пистолет был единственной реальной ценностью, которая у нее оставалась, и семь патронов к нему увеличивали эту ценность вшестеро. Не всемеро потому, что один ей предстояло сейчас истратить.

Жанна опустилась на землю и дала себе десять минут на воспоминания. Мать. Ее Жанна помнила плохо, мать ушла с поисковой партией на восток, когда дочери было всего двенадцать. Партия не вернулась, и с тех пор в землянке они остались втроем. Отец, которого не стало пять лет назад, когда третье оцепление подавило очередной прорыв на севере пулеметным огнем. Брат Ромка, тощий, глазастый и лопоухий, младшенький. Жанна закрыла глаза. Прошлой зимой Ромка со сверстниками ушел на север, а она, дура, осталась. Ромка долго не хотел уходить, все стоял, привалившись плечом к земляной стене, и смотрел на Жанну, молча, умоляюще.

Она осталась из-за Андрея, ей казалось тогда, что с ним… Она даже подумывала завести от него ребенка, несмотря на строжайший запрет рожать детей на погибель. Потом, когда не стало и Андрея, были еще двое. Походные романы, отчаянные попытки урвать частицу чужого тепла перед смертью.

Все, нечего вспоминать. Жанна с трудом поднялась, умереть почему-то хотелось стоя. Зажмурившись, обхватила рукоятку «ПМ» обеими руками и рванула ствол ко рту. Указательный палец лег на спусковой крючок.

В эту секунду она увидела людей. Их было двое, мужчины, всего в ста метрах, фигуры слегка расплывались в сумеречном мареве. Первой мыслью было позвать на помощь, и Жанна уже собиралась закричать, но вовремя осеклась, разглядев на обоих форму элитного ополчения. Это были чужие, враги, и поступать с ними следовало соответственно.

Упершись спиной в ствол умирающей вековой сосны, Жанна навела пистолет на идущего первым и открыла огонь.

Экстренное совещание руководителей проекта «Исход-13» Смирнов назначил на полночь. Без одной минуты двенадцать он уселся во главе стола и окинул быстрым взглядом собравшихся.

— Докладывайте, — коротко бросил Смирнов главному снабженцу. — Постарайтесь уложиться в пять минут.

— Мне хватит и одной, — главснаб поднялся, заглянул в бумаги. — На снабжении проекта можно фактически ставить крест. Дороги разрушены и контролируются отрядами изгоев, мы больше не можем позволить себе терять строительные бригады. Нева не судоходна, баржам не одолеть мели, впрочем, это все и так знают. Снабжение по воздуху прекращено, самолеты взлетают лишь в экстренных случаях, авиационный бензин на исходе. С внутренними ресурсами, однако, дело обстоит не так плохо. Провизии должно хватить еще на полтора года, а с учетом уменьшения количества населения и на два. Оборудование оставляет желать лучшего, но пока работает. Склады забиты до отказа. Арсеналы…

— Понятно, спасибо, — прервал Смирнов. — Прошу вас, генерал.

— Потери значительные. — Лицо командарма сохранило бесстрастное выражение. — На передовой люди мрут как мухи. За последний год третье оцепление потеряло половину личного состава. Второе — около двенадцати процентов. Первое оцепление потерь практически не имеет.

— Спасибо. Теперь вы, профессор. Сколько времени у нас в запасе?

— Весьма приблизительно, коллега, — главный научник откашлялся. — По самым грубым подсчетам…

— Прошу вас, без предисловий.

— Извольте. Неважнецкие прогнозы, коллеги. Средняя температура воздуха на конец апреля превысит пятьдесят градусов по Цельсию. Это почти на шесть градусов больше, чем в прошлом году. Увы, еще через год пригодными для проживания останутся лишь отдельные области Арктики и Антарктиды. Через два — таких областей не останется. Мы, однако, далековато от Северного полюса. Итого… — профессор замялся.

— Говорите, — подбодрил Смирнов. — И без экивоков, пожалуйста. Здесь все свои.

— Что ж, скажу. Этого лета нам не пережить. Вероятно, не пережить и весны. Поэтому, — ученый сделал паузу, — если «Исход» не взлетит в марте, самое позднее в апреле, он не взлетит никогда.

Смирнов оглядел собравшихся.

— Ваша очередь, доктор, — сказал он.

Главврач Проекта начал рассказывать о мерах против массовых эпидемий, но Смирнов уже не слушал. Ему надлежит принять решение. Нелегкое. Два месяца назад аналогичное решение принял коллега из Москвы, Смирнов тогда был не согласен. Однако сейчас стало понятно, что у москвича не было выбора.

«Не успели, — подумал Смирнов. — На каких-то два года всего ошиблись. Тогда, шестьдесят лет назад, когда планировали и утверждали Проекты».

Шестьдесят лет назад гипотеза о том, что глобальное потепление на Земле вызвано началом необратимой реакции на Солнце, подтвердилась и стала непреложной. Несколько лет информацию держали в тайне, ученые лихорадочно просчитывали варианты. Потом произошла утечка, и началась паника. Ее удалось остановить лишь волевым решением правительств ведущих держав. Был разработан и принят к исполнению проект «Исход» — отчаянная попытка спасти часть землян от взрыва сверхновой, в которую Солнце превратится через сто шестьдесят лет. Всякое производство было остановлено, предприятия и ресурсы национализированы, управленческие и силовые структуры упразднены. Крупнейшие города и производственные центры за год были превращены в космодромы, в них стартовали гигантские стройки, на которые были брошены все ресурсы человечества. Космические корабли «Исход» — исполины, рассчитанные на полумиллионные экипажи, должны были унести к звездам потомков тех землян, которых специально созданные комиссии тщательно отобрали, посчитав достаточно ценными. Человечество раскололось на две части. Элиту, заселившую космодромы и контролирующую ресурсы и технику. И изгоев — всех остальных, предоставленных самим себе и обреченных на гибель. Первые годы, впрочем, прошли мирно. Существовали квоты, и части изгоев удалось пополнить собой элиту. Однако вскоре ситуация изменилась. Климат резко ухудшился, земля взбунтовалась и перестала родить, начался голод, вслед за ним пришли эпидемии. Экваториальные районы вымерли и опустели, за ними настала очередь тропических. Цивилизация стремительно деградировала, тысячи и тысячи изгоев бежали с юга на север. Смятые многомиллионными толпами, несколько «Исходов» погибли. А оставшиеся перешли на военное положение.

Главврач закончил доклад, и Смирнов поднялся на ноги.

— Все свободны, — сказал он. — Генерал! И вы, профессор! Прошу остаться.

Саня снял палившего по ним с первого выстрела. Стрелял он неплохо, так же, как неплохо видел в темноте — научился и тому, и другому за долгие ночи в окопах на передовой. Перебежками от ствола к стволу они с Володькой приблизились к месту, откуда стреляли.

— Вот те номер, — присвистнул Володька, оказавшись в двух шагах от подбитого. — Да это ж баба!

Изгойка лежала на земле навзничь, бессильно раскинув руки. Ветхая латаная рубаха на ее левом боку подплыла красным.

— Смазливая, — Володька шмыгнул носом и сплюнул в сторону. Навел автомат. — Жалко даже ее кончать. Но надо.

— Подожди, — Саня шагнул вперед и встал между Володькой и девушкой. — Зачем стреляла? — глухо спросил он.

— «Зачем стреляла», — передразнил за спиной Володька. — А ты ожидал, что эта шлюха тебе букет цветов нарвет? Отойди в сторону.

— Да постой ты, — Саня опустился перед девушкой на колени. — Она говорит что-то, не слышно ни хрена.

— Пить, — разобрал он едва слышный шепот.

Саня снял с пояса флягу, на вес прикинул, сколько осталось, помедлил секунду, а потом решительно поднес горлышко к губам изгойки.

— Ты что делаешь?! — Володька рванул Саню за плечо. — Ты на кого воду тратишь? Ее кончать надо!

Не отнимая фляги от губ девушки, Саня обернулся. Шальное жиганское Володькино лицо перекосилось от ненависти. Он шагнул в сторону, и Саня услышал щелчок затвора.

Он сам не понимал, зачем это сделал. Оттолкнувшись от земли, метнулся к Володьке и в последний момент подбил ствол. Короткая очередь ушла в небо, а в следующую секунду Саня ударил Подлепича головой в живот, и они, сцепившись, покатились по земле. Опомнился Саня, лишь когда осознал, что еще немного, и он задушит подмятого под себя надсадно хрипящего человека.

— Сука ты, — сказал Володька, отдышавшись. — Своего. За бабу. Вот же паскудство, а. Гадство какое…

Еще через пару минут Подлепич ушел. Он больше не сказал ни слова. Плюнул презрительно на прощание, закинул за спину автомат и размашисто зашагал на север. Саня растерянно смотрел ему вслед. Они не были друзьями, хотя и знали друг друга с детства. Бывало, делили сигарету в окопе на передовой. До тех пор, пока Володьку не перевели во второе оцепление, считай, в тыл. Правда, тыл относительный, прорывы изгоев частенько докатывались и до второй линии обороны.

Володькина фигура растворилась в ночи, и Саня, спохватившись, обернулся к изгойке. Та по-прежнему лежала на спине, закрыв глаза и раскинув руки. Красное пятно на левом боку расплылось, подтекло на землю. Саня вновь опустился на колени и развязал тесемку рюкзака. Достал индивидуальный пакет. Помедлил секунду — пакет был единственным. И решительно разорвал обертку.

— Ты, свинья, — неожиданно сказала изгойка. — Пошел отсюда. Ничего у тебя не выйдет, понял? Я лучше подохну, чем… Чем…

— Что? — Саня опешил. — Ты что же, думаешь, я собираюсь…

— А что ты собираешься? — Голос девушки дрогнул, прервался. Через секунду она разрыдалась. — Гады, — доносилось сквозь слезы. — Подонки. Ну, убей меня, ты, сволочуга элитная. Привилегированная дрянь, дрянь, дрянь, дря…

Саня, стоя на коленях, растерянно смотрел на нее, мучительно пытаясь сообразить, что делать. Внезапно накатила злость.

— А ну, заткнись! — рявкнул он. Замахнулся и лишь в последний момент сдержал руку. Саню передернуло от того, что он чуть было не сделал. Злость ушла, уступив место отвращению. К самому себе. Он едва не ударил женщину.

«Врага», — попытался успокоить внутренний голос.

«Да какого, к черту, врага, — подумал Саня. — Врагов и друзей уже не осталось. Остались смертники. Я — смертник, получивший отсрочку. И она тоже. Отсрочка непродолжительная и, может быть, истечет уже в этом году. В крайнем случае — в следующем».

Изгойка замолчала. Теперь она беззвучно плакала, затравленно глядя Сане в лицо.

— Больно? — тихо спросил он.

Девушка кивнула.

— Давай перевяжу. Да не бойся ты, в самом-то деле! Не собираюсь я тебя насиловать. Меня Сашей зовут. А тебя?

Девушку звали Жанной. Рана оказалась пустяковой, пуля прошла по касательной, лишь опалив бок и содрав кожу. Саня, натуго перетянув Жанну бинтом, вытер ладони об гимнастерку и поднялся.

— Идти сможешь? — спросил он.

— Не знаю. Наверное, смогу. Ты… ты не убьешь меня?

Последняя фраза прозвучала настолько трогательно, что у Сани внезапно заныло сердце. Он протянул руку, помог девушке подняться и сразу подхватил — у Жанны, едва она встала на ноги, подкосились колени.

На секунду ее лицо с закушенной от боли губой и влажными черными глазами оказалось прямо напротив. Саню окатило волной нежности — в ее взгляде было что-то беззащитное, детское. Саня присел.

— Залезай на закорки, — сказал он. — Не бойся, я здоровый, сдюжу. Нет, постой. Ты есть хочешь?

Собрались на палубе баржи, некогда полузатопленной, а сейчас, с обмелением Невы, просевшей и по основания лееров вросшей в грунт.

— С Москвой покончено, — сказал Борода, едва остальные расселись. — Ребята ходили на юг, сегодня вернулись. Давай, скажи нам, Рома.

— «Исход-12» взлетел, — Ромка сглотнул слюну. — Это точно. Группа вышла за зону глушилок. Поймали Петрозаводск и Кандалакшу, там все по-прежнему. Волны, на которых переговаривались в Москве, пусты. Полное радиомолчание. Я думаю, первые беженцы придут к нам в течение недели, от силы двух.

— Ты же оттуда, — глухо сказал Борода. — У тебя там остался кто?

— Сестра.

— Понятно. Жаль. Впрочем, скоро все там будем. Значит, так, ребята, штаб предлагает больше не ждать. Локальные прорывы неэффективны, мы лишь теряем людей.

— На жратву размениваем, — подал угрюмую реплику Кирпич.

— Жрать тоже надо, — резонно заметил Борода. — Но это теперь уже неважно. В общем, так: прорывы и набеги на склады отменяются. Так и передайте своим. Никаких больше набегов. Штаб готовит тотальную операцию. О ней нас оповестят за сутки. Пойдут все. Без единого исключения. Больных и раненых понесем на руках. Вопросы?

— Ляжем все, — Кирпич расправил плечи. Его дубленое, обгоревшее докрасна лицо застыло. — Третье оцепление мы прорвем. Может быть, и второе. А дальше нам не пройти, там все и останемся.

— Не все, — возразил Борода. — Кто-то, возможно, прорвется дальше.

— Шансов почти нет. Нас подавят огнем. Там у них собраны лучшие войска. Сытые, млять, откормленные.

— У тебя есть другие предложения?

— Нету. Были бы, давно бы уже предложил.

— Ну вот и закройся. Еще вопросы?

Ромка поднялся.

— Когда примерно операция? — спросил он.

— Не знаю. Думаю, ждать осталось не больше двух месяцев. От силы три. У тебя в отряде сколько народу?

— Триста восемнадцать человек, включая раненых. С боеприпасами плохо.

— А у кого сейчас хорошо? — Борода яростно прихлопнул присосавшегося к щеке комара. — Вот дрянь-то, — сказал он. — Кто бы мог подумать. Комары в декабре, ети их мать. Ладно, все, расходимся. Патроны беречь. И это, духом не падайте. Вы за людей в ответе. Не может быть так, чтобы всех перебили. Кто-нибудь непременно останется.

— Давайте сначала вы, профессор, — Смирнов поднес зажигалку генералу, закурил сам. — Что нас ждет, если «Исход» стартует через три месяца? В подробностях.

— Боюсь, коллега, что ничего хорошего. Прежде всего, мы не сможем вместить расчетное количество экипажа. Жилые помещения не готовы. Коммунальные сооружения тоже. Фермы тоже. Далее…

— Сколько человек мы можем взять на борт? — прервал Смирнов.

— М-м… Затрудняюсь сказать точно.

— Говорите приблизительно.

— Что ж. Не больше пятидесяти тысяч, иначе нас ждет голод. Понимаете…

— Я все понимаю. Каковы перспективы, если на борту окажется всего десять процентов от расчетного количества?

Профессор откинулся в кресле.

— Мрачные перспективы, — сказал он. — Будет очень тяжело. Очень. Особенно нескольким следующим поколениям. Придется трудиться, коллеги. Всем и каждому. Без выходных и по много часов в сутки. Улучшений стоит ожидать, видимо, лишь в поколении четвертом или пятом. Если, конечно, к этому времени на борту «Исхода» останутся люди. Вероятность гибели экипажа высока. Больше пятидесяти процентов.

— Понятно, спасибо. Теперь вы, генерал.

— Завтра я займусь составлением подробного плана. Погрузить на корабль пятьдесят тысяч человек не проблема, тем более что изрядная часть специалистов и так внутри. Проблема отобрать эти пятьдесят тысяч.

— Ваши рекомендации?

— Рекомендации… Насколько я понимаю, полетят специалисты и их семьи, те, кто внутри первого круга оцепления, так? А большая часть военных останется.

— Вы жалеете, что некем будет командовать? Боитесь остаться не у дел?

Лицо генерала затвердело, скулы сжались.

— Вам известно о такой вещи, как бунт? — сказал он, чеканя слова. — Это когда голодная толпа недовольных захватывает власть и начинаются резня и анархия. Вы знаете, как усмиряются бунты? Так вот, они подавляются. Штыками, господин начальник Проекта. А в замкнутом пространстве… Не слыхали никогда выражение «бунт на корабле»?

— Простите, — сказал Смирнов примирительно. — Я не хотел вас задеть. Нервы.

— Ладно, — голос генерала стал мягче. — Сколько у нас спецов?

— Точно не знаю, надо спросить главснаба. Но думаю, больше сорока тысяч.

— Значит, остается квота на десять тысяч военных, — задумчиво сказал генерал. — Даже меньше. Что ж, в создавшейся ситуации нам придется оставить низшие звания. Полетят только офицеры.

— Нет, не офицеры, — Смирнов посмотрел на генерала в упор. — Офицеры останутся. Полетят военнослужащие-женщины независимо от званий. Завтра вы начнете составлять список. Только возраста, способные к деторождению. И чем младше, тем лучше. На борту женщин должно быть больше, чем мужчин. Хотя бы в первом поколении.

— Сколько мы уже идем, Саня?

— Шестнадцать дней. Устала?

— Проголодалась.

— А нечего привередничать, — Саня улыбнулся и на секунду прижал девушку к себе. — Змей, видите ли, она не ест, крыс тоже… Ладно, лягу попозже, может быть, удастся пристрелить что-нибудь перелетное. Потерпи, Жанн, всего ничего осталось, день пути, может быть, два.

— Сань…

— Что, милая?

— Мне очень не хочется умирать. Раньше я относилась к мысли о скорой смерти спокойно. Но теперь, когда я с тобой…

Саня остановился.

— Мы не умрем… — сказал он и осекся. — Прости. Я хотел сказать, что у нас есть шансы.

— Нет ни одного, Саня. Ни единого. Мы, может быть, проживем еще год. Если повезет. И все.

— Давай присядем, — Саня опустился на ближайший пень, развязал рюкзак, достал со дна бумажник. — У меня есть документы, милая. На, посмотри. А вот сержантские корочки. Нам просто надо добраться до третьего оцепления. Живыми. Нас пропустят внутрь.

— Тебя пропустят, — сказала Жанна устало. — Даже если я пойду на это, пропустят одного тебя. А я не пойду.

— Почему? — Саня вскочил. — Я скажу, что ты — моя жена. Ты и есть моя жена, нам просто негде было расписаться.

— Даже будь я взаправду твоей женой, я не пошла бы на это.

— Глупости! — рассердился Саня. — Глупости и предрассудки. Нам надо уцелеть, понимаешь? Ради наших будущих детей надо. Какое значение имеет, кем был я и кем ты?

— Имеет, милый, имеет. Хотя бы потому, что ты не дойдешь до своего оцепления. Тебя расстреляют наши. А если дойдешь — то свои.

— Не расстреляют. Ни меня, ни тебя. Мы пойдем туда вдвоем. И не тайком — мы будем атаковать вместе с твоими, когда они пойдут на прорыв. Только твои, разграбив склад или арсенал, откатятся, а мы с тобой останемся и дождемся моих.

— «Моих, твоих», — сказала Жанна задумчиво. — Мы так никогда и не научимся говорить «наши», Саня.

— Научимся. На борту «Исхода». Там все будут наши. И дети — у нас с тобой будут дети. Тоже наши. Надо только добраться. Для начала — до твоих.

Они добрались на следующий день. И еще через два дня Жанна с удивлением узнала в поджаром, жилистом полевом командире с жестким суровым лицом лопоухого и глазастого паренька, с которым рассталась всего-то год назад. Узнала своего младшего брата Ромку.

— Они готовят тотальную атаку. — За последние два месяца генерал осунулся, морщины расчертили лоб, щеки ввалились. — Разведчики доложили, что уже скоро.

— Как скоро? — резко спросил Смирнов.

— Возможно, в ближайшие дни. Полевые командиры получат приказ за сутки.

— Вот как. — Смирнов поднялся и заходил по помещению. — Вот как, — повторил он. — А ведь это удача.

Генерал вопросительно поднял брови.

— Значит, так, — сказал Смирнов деловито. — Объявите по армии, что проводятся… Что там у вас проводится? Курсы повышения квалификации женского состава? Да что угодно объявите. И военнослужащих-женщин в возрасте до тридцати лет — всех на борт. Я стяну туда же спецов. Таким образом, когда начнется атака, нам не придется проводить спешную эвакуацию. И, — Смирнов замялся, — и своих стрелять не придется. За нас это сделают изгои. Сколько времени вам нужно на подготовку, генерал?

— Трое суток. Возможно, на день больше.

— Тогда поспешите.

Ромка, пригнувшись, заглянул в землянку, улыбнулся Жанне и поманил Саню рукой.

— Выйдем, поговорить надо. Прости, сестренка, разговор мужской.

Когда отошли на сотню метров, Ромка сказал:

— Вопрос к тебе есть. Знаешь, почему ты еще живой?

— Знаю, — пожал плечами Саня. — Потому же, что и ты. Пока везет.

— Нет, не поэтому. Ты живой потому, что я тебя не шлепнул. Хотя много раз хотел.

— Что ж так?

— Недавно мы расстреляли одного парня. На, посмотри его документы.

— Понятно, — Саня раскрыл протянутый ему военный билет, быстро взглянул на фотографию. — Заложил, значит, меня сержант Владимир Подлепич, мир праху его. Ну, и что дальше будешь делать?

— Пока ничего. Ты мне скажи: если вдруг у нас получится… Если прорвемся, ну, бывает же такое. Ты…

— Можешь не беспокоиться, Рома. Я ее не брошу. Никогда не брошу, как бы там ни сложилось.

— Ладно. Верю. Только вот что: когда пойдем в атаку, если что — пристрелю не раздумывая.

— Там, кроме тебя, будет кому в меня стрелять, — сказал Саня. — Но неважно. Спасибо, что предупредил. Да и вообще спасибо.

Атака застала генерала врасплох. Она началась на следующую ночь после разговора с начальником Проекта.

— Проклятье, не успели! — генерал ворвался в кабинет Смирнова. — Атака по всему периметру. Третье оцепление подавлено. Второе оцепление сейчас принимает бой. Множественные прорывы!

Смирнов схватился за трубку внутреннего.

— Руководителей Проекта немедленно ко мне! — заорал он секретарше. — Повторяю: немедленно! Где бы они ни были!..

Через полчаса команда была в сборе.

— Сколько у нас времени в запасе? — Смирнову удалось взять себя в руки, голос его звучал спокойно.

— Часов восемь. Может быть, девять. Первое оцепление в полной боевой готовности. Не исключено, что прорвать его не удастся, у нападающих огромные потери.

— Сколько времени займет эвакуация специалистов?

— Думаю, что успеем. Впритык.

— Хорошо. Раздраить все шлюзы. Выделите людей, снимите с оцепления, откуда угодно. Специалистов и их семьи — на борт. Пилотов, навигаторов, бортинженеров — по местам. Готовить корабль к старту!

Перед последним броском остаток группы сосредоточился в развалинах бывшего здания метро «Черная речка». Корпус «Исхода» нависал над уцелевшими чудовищной, исполинской свечой. В бинокль было хорошо видно, как снуют вдоль бортов подъемники, доставляя к шлюзам людей и возвращаясь порожними.

Ромка насчитал по головам девяносто шесть бойцов. Из соседних развалин по-пластунски приполз тощий чумазый паренек.

— Я от Бороды, — сказал он, отдышавшись. — Большие потери, очень большие, огромные. Кирпич убит. Сам Борода ранен, его вынесли на руках. Он велел передать: атака — по зеленой ракете. За пять минут до нее — оранжевая. Уже скоро, как только подтянутся отстающие.

— Хорошо, — коротко сказал Ромка. — Мы готовы.

— Готовы, — эхом повторила Жанна. Она подняла глаза на Саню. — К смерти. До чего все нелепо. Не выживет никто, даже те, которые добегут. Там, на корабле, просто задраят шлюзы и взлетят.

Саня прижал девушку к себе.

— Есть еще шанс, — сказал он, напрочь не веря в то, что говорит. — Мы можем успеть, они еще не всех погрузили. Мы…

Оранжевая ракета прочертила в небе параболу. Саня осекся и замолчал. Усилием воли заставил себя собраться. Обнял Жанну за плечи. Так они и просидели последние пять минут — молча.

Эта последняя атака была страшной. Первое оцепление накрыло наступающие цепи пулеметным огнем. Очереди выкашивали людей, но те, кто оставался жив, упорно, не обращая внимания на пули, бежали и бежали вперед.

Саня не помнил, как добрался до корабля. В памяти отложились лишь фрагменты. Окоп. Прыжок через бруствер. Перекошенный в предсмертном крике рот пулеметчика. Еще один окоп. Убитая женщина с лейтенантскими погонами на плечах. Мертвые, закатившиеся глаза заколотого в рукопашной Ромки. И Жанна — раненая, истекающая кровью, рядом с ним.

Саня вынес ее на руках. Доковылял, воем заходясь от боли в простреленной ноге, до ограды космодрома. Подкосились колени, Саня неловко упал на бок, выронив Жанну. Собрав последние силы, поднялся, оглянулся назад. Со всех сторон к космодрому стекались люди. Они уже не бежали — брели, ковыляли, некоторые волокли на себе раненых. Саня повернулся к кораблю. Исполинская сигара закрывала горизонт и небо. Солнечные лучи, отражаясь от серебристой поверхности, слепили глаза. Саня от живота дал по «Исходу» очередь. Израсходовал магазин, выронил не нужный больше, бесполезный автомат.

— Гады, — сказал кто-то рядом. — Вот же гады…

Саня опустился на колени. Жанна была жива, тяжело, с хрипом дышала. Саня расстегнул кобуру, достал пистолет, поднес к виску. Нет, сначала ее, подумал он. Лучше от моей руки, чем…

Внезапно на серебристой поверхности корабля появилось пятно. Оно росло, расширялось и наконец приняло форму круга. Саня завороженно смотрел, как из раздраенного шлюза размахивают белым флагом. Затем в проеме появился человек, снизу к нему заскользил вдоль борта подъемник.

Не выпуская флага из рук, человек шагнул на платформу. На глазах десятка тысяч уцелевших изгоев он спустился на землю и, чеканя шаг, двинулся от корабля прочь. На полпути до ограды космодрома остановился. Стоявший рядом с Саней парень присвистнул, разглядев в бинокль генеральские звезды на погонах.

Саня сам не знал, что заставило его встать, рывком поднять на руки бесчувственную Жанну и двинуться навстречу парламентеру. Мучительные десять минут он ковылял по растрескавшемуся на солнце бетону. Человек пять обогнали его, и к окружившей генерала группе Саня примкнул последним.

— Мы заберем женщин. Только женщин, — услышал он. — На борту есть вакансия на пять тысяч человек. Мужчин мы взять не можем. Даю полчаса на раздумья. В случае, если вы не согласны, через тридцать минут «Исход» получит команду на старт.

— Ты, гнида! — коренастый рыжебородый изгой схватил генерала за воротник. — Вы заберете всех, ты понял? Всех! Иначе тебе не жить. Ты останешься здесь и подохнешь вместе с нами. Нет, я раньше сам тебя пристрелю, элитный подонок!

— Уберите руки, — брезгливо сказал генерал. — Ваши угрозы не имеют значения. Я остаюсь в любом случае. Повторяю: мы не можем забрать мужчин. На борту нет для них места. Но женщин заберем. До пяти тысяч женщин, впрочем, такого количества, похоже, не наберется. И прошу вас, думайте скорее. У вас осталось двадцать восемь минут.

Саня оттолкнул рыжебородого и подался вперед.

— Согласны, — выдохнул он. — Мы согласны.

— Тебе кто право дал решать за всех, сука?! — Рыжебородый ухватил Саню за рукав. — Я — замначштаба, решение за мной! Так вот, мы не согласны! — заорал он. — Слышишь, ты, как тебя, генерал, мы не согласны! Вы или заберете всех, или…

— Или что? — насмешливо спросил генерал.

— Или все здесь подохнем!

Свободной рукой Саня рванул из кобуры пистолет и выпалил рыжебородому в голову. Остальные четверо шарахнулись в стороны. Генерал, криво усмехнувшись, остался стоять на месте.

— Мы согласны, — повторил Саня. — У меня на руках женщина. Ей нужен врач, срочно.

— Не беспокойтесь, на борту есть врачи. — Генерал повернулся к Сане спиной и принялся размахивать флагом. Потом бросил его на землю. — Я передал ваше согласие на борт, — сказал он. — Пусть женщины двигаются к подъемникам. Без оружия. Раненых забирают с собой. Там, внутри, встретят. Извольте распорядиться, молодой человек.

Саня сидел опершись на руки, на земле и оцепенело смотрел на сужающееся отверстие шлюза.

— У нас осталось минут пять-десять, — небрежно сказал генерал. Он присел рядом с Саней на корточки. — Ваша девушка?

— Жена. Вы считаете, они долетят?

— Не они. Но через несколько десятков поколений обязательно долетят. Сам «Исход» долетит в любом случае. А вот наши потомки на его борту — неизвестно.

— У меня нет детей.

— У меня тоже. Но разве это так важно? Уцелеет цивилизация Земли. Лет через пятьсот она возродится на другой планете. И если так, спасательная миссия оправдает себя.

— Наверное, так и есть, — сказал Саня. — Наверное, это действительно называется спасательной миссией. Только я назвал бы по-другому. Кровавым дерьмом.

— Да, — сказал генерал задумчиво. — Вы правы. Только так было всегда. И есть. И будет. Все великие деяния начинались с крови. Были на ней замешаны. На крови жертв. Сейчас жертвами стали мы с вами. Для того, чтобы другие…

Саня не расслышал, что еще сказал генерал. Его слова заглушил нарастающий рев стартовых двигателей.

Артем Белоглазов, Александр Шакилов Дервиш

Аким К-28 сидел, привалившись к облицованной термопластом стене, и глядел вверх, туда, где эстакады сороковой горизонтали вклинивались в мобиль-шоссе сорок один бис. Напротив — матовая поверхность, близняшка той, что упирается в нахребетник экзо, слева — тупик, исчерканный граффити. Как двадцать восьмой оказался в этой пластиковой кишке? Вопрос терзал не хуже тупой изматывающей боли в ноге: резкий толчок, дрожь суставов, скрежет намертво сцепленных клыков-имплантов, желтоватых по последней «дикой» моде.

Отсекая вершины небоскребов, искрил фиолетовым логотип «УниРоб»; на грани восприятия мерцало в завитушках гипнослоганов нечто едва различимое, кажется, «Мод».

Игнорируя гипно-фильтр по умолчанию, — двадцать восьмой пялился в засвеченное рекламой «небо». Что я делаю здесь, в аппендиксе маркетов, с отчаянием думал он. Что?!

На сорок первом, как и в начале любой десятки, располагались: медкомплекс с изолятором для вирт-одержимых, франшиза полицейского участка и хозяйство рембригад. Медкомплекс, пирамида ленивых копов, октаэдр ремпрофилактики и ТО. И муниципальные здания, неказистые, слепленные из песчаника и коралла. Аким, не выбирая, отправился бы в любое из них, даже в обезьянник к копам-нойиб. Куда угодно, лишь бы там имелся регенератор. Или аптечка с обезболивающим.

Неподалеку, экономя чужое время и кислород, регулировщик направлял людской конвейер, равнодушный ко всему, кроме директив начальства, целеустремленный, когда надо перевыполнить план на ноль три процента, и апатичный вне офисов и нейроподключений. Взмах жезла, свисток, стоп машина, прыжок на месте, а вам направо. Если не туда и мимо, сменить полосу ой как непросто: топай до развилки. Вокруг столько маркетов, патинко и вирт-гаремов, что без регулировщика никак.

Подползти к тротуару Аким не пытался: затопчут, да и все. Конвейер — штука глупая, смелет в муку и не поперхнется.

Какие же вы сволочи, думал Аким. И я, наверное, тоже.

За пятнадцать минут, проведенных у стены, он сорвал голос. Оказалось, ненавидеть людей легко.

А ты бы помог куску дефектной плоти, статус которого определяется быстрее, чем КЗ ошпарит мозги дроида? Теперь, когда инфопланта нет… Вон стоят, трое. Шакалы! Аким скривился и плюнул.

Два парня и девушка. Лицо красотки доступно похотливым взорам, голова не покрыта, лодыжки и плечи обнажены, в цепких пальцах бубен — костяной обруч обтянут истертым джатексом. Парни молоды: бороды не отросли — куцые нити на подбородках и щеках. Тощие тела завернуты в кошмарные рубища из поливинилхлорида. Что-то напевая — слов не разобрать, — троица тыкала пальцами в двадцать восьмого.

Кто они? Чего хотят?!

— Что вам надо?! Что?!

Оборванцы танцевали под грюканье бубна.

— Помогите! Кто-нибудь!..

Ни намека на сочувствие.

В однородной массе прохожих — креветочном пюре — мелькнул знакомый хиджаб, салатовый с золотой вышивкой-биосхемой. Из-под платка вывалилась кокетливая россыпь длинных, ниже поясницы, косичек, которые так приятно трогать, когда они ласкают плоский — ни грамма жира — живот, щекочут лицо и опадают на широкие мужские плечи.

— Малика! — просипел Аким, силясь подняться, и охнул от боли, прострелившей ногу. Малика, подруга дней и ночей, первая и единственная, не обернулась. Могла себе позволить: не шестеренка механизма с энным уровнем дублирования — руководитель лаборатории по исследованию реликтовых видов, начинающий теорпрограммист, красавица с рейтингом двадцать пять. Такие не оборачиваются на невнятный оклик из-за спины — предосудительно. И даже если бы взглянула украдкой — не заметила бы: трудно проникнуть за грань восприятия.

— Малика! Стой, я сказал!!! Малика!..

Миг — и зеленый комби затерялся в толпе быстрее, чем исчезает моноцикл, стартующий на ста двадцати в час. Боль не отпускала, жевала голень острыми зубами, и двадцать восьмой не выдержал: завыл, скребя шероховатый пластик тротуара.

— Будьте вы прокляты! Прокляты! — Древнее, запрещенное ругательство. Никто не повернул головы.

Как двадцать восьмой попал сюда? Зачем?! В памяти провал — шахтой по добыче магмы.

Восстановить стертые файлы, резервная копия воспоминаний.

…парковка.

Черная капля скарабея, служебного мобиля: серия К передвигается по гигаполису на бронированных модифах.

…салон отказывается впустить хозяина. Банальный сбой системы. И боль. Резкая, ниоткуда. Аким падает на пластик стоянки. Боль дергает руку, впивается в колено, рвет пах. Брызжет кровь, мешаясь с графитной смазкой. Сама по себе поднимается нога — нет контроля! — протискивается в возникшие из пустоты захваты. Перед широко раскрытыми светофильтрами двадцать восьмого материализуется скальпель, акулий резец в обрамлении титана. Скользит по щеке, упирается в кадык: дергаться не надо, смертельно опасно и бесполезно. Пленник сглатывает слюну, молчит.

Скальпель впивается в плоть. Анестезии нет, рот непроизвольно раскрывается, исторгая вопль…

…и темнота. Из темноты — лицо. Вот откуда боль, вот кто виновен. Резец не парит в мареве, срыгнутом эйр-системой, но прихвачен к фалангам агрессора.

Аким вглядывается в лик врага, собирая во рту слюну, чтобы хоть как-то отплатить за унижение и боль. Враг — молодой парень, из тех, кого учителя называют дервишами: черные круги под глазами, морщины на лбу как шрамы, губы — сплошная язва. Дервиш, иначе не скажешь. Безумец-невидимка, в недозволенных медитациях и молитвах обретший способность растворяться в пространстве и «сгущать» тело, где и когда вздумается.

Аким вздрагивает: вот так встреча. Парень бросился в глаза на лекции в Университете Личности, где Аким преподавал основы индивидуальности и достиг немалого успеха, неутомимым трудом заслужив нынешнее положение. Аким — кандидат на получение научной степени, как минимум престижной, как максимум гарантирующей свободное оплодотворение. Малика днем и особенно ночью изо всех сил мечтает о том, как станет матерью и — сама! — воспитает детей. Подобные грезы — явное отклонение от нормы, почти извращение. Но… подопытные крысы спариваются не только для удовольствия.

«Аким, — страстно шептала жена, ускоряя ритм, — ты хочешь продолжить род?..»

Боль — падальщица у трупа: грызет ногу, выискивая, чем бы насладиться, изгваздать острое рыльце. К-28 слабеет с каждой минутой.

— Помогите!..

Нет ответа.

Людской поток. Термопласт упирается в спину.

Разве Аким мог самостоятельно дойти сюда? Или доползти? Нет, конечно, его бросили. Дервиш с дружком и эта, непокрытая, больше некому. Освежевали, будто овечью тушку, и оттащили к блочной развязке. Сцедили сквозь зубы шанс на спасение — медики рядом, копы еще ближе? Или возжелали усилить страдания жертвы, кинув вблизи тысяч людей?

Под хребтом эстакады завис полицейский сканер — обычный, диаметром с мяч для файтинга. Прошелся над толпой, поведением напоминая ремонтный бот, привлеченный сигналом неисправного механизма. В полис-пирамиде, где копы дуреют от безделья и отращивают бока, пожирая тонны кебабов, на «картинку» поглядывает оператор.

— Эй, — захрипел Аким, — я ранен…

Сканер приблизился — полосатый, сине-белый шар. Несколько секунд изучал скорчившегося двадцать восьмого, а затем — Аким мог поклясться — пренебрежительно отвернулся и, взмыв над людским морем, застрекотал винтами по неотложным патрульным делам.

Роботом управлял планетарный Искин, в подчинении которого находились не только полицейские сканеры — вообще все. И Хозяин Сущего отказал Акиму в праве называться человеком!

— Тварь! Отрыжка даджжала!!! — выкрикнул Аким. Дико хотелось, чтобы неуничтожимый сканер взорвался, рассыпался дождем осколков. Вспомнились истории об изгоях и не прошедших контрольную сверку. Двадцать восьмой пропускал глупые байки мимо ушных мембран, не желая верить в домыслы стрингеров. И вот тебе — вляпался…

…Полумрак парковки, в трещинах бетонных колонн — фосфоресцирующая плесень. И, как назло, никого поблизости. Двадцать восьмой тяжело дышал. Он не мог поверить в этот бред! Вспышка боли — запредельно яркий фейерверк в светофильтрах. Скальпель вонзился в голень. Не во сне, а наяву.

— Нет! Не на-а-а-ада!!! — завопил Аким.

— Надо. Еще как надо. — Грязные ногти вцепились в ногу, рывок — и дервиш сжимает окровавленный кусок плоти, инфодовесок, оплетенный трубками сосудов. — Тебе надо. Ты же плодотворно творческий.

— Я?!

— Ты. Конструктивно измененный. Давай теперь, приспосабливай среду.

За спиной дервиша возникли две тени. Миг — и трансформировались в людей: скуластого парня и худенькую девушку. Улыбаясь, глядели на Акима.

— Помогите, — прошептал двадцать восьмой, вызвав хохот троицы.

— Обязательно поможем, не сомневайся.

Цепляясь нитью за колтуны волос, дервиш снял ожерелье. Аким моргнул, еще раз, и еще… Нет, зрение не обмануло: бусины — самые настоящие инфопланты! Десятка два, не меньше. Парочка детских личинок. Пяток стариковских куколок. Остальные — примерно одного размера и окраса.

— Нравится? — Девушка заметила взгляд Акима.

— Нет! Нет!!!

Дервиш расхохотался, ловко распаял оптоволокно, заострил скальпелем кончик и…

…нанизал окровавленный инфоплант.

Очередной трофей пополнил коллекцию.

Двадцать восьмой потерял сознание.

Тогда.

Не сейчас.

«Процесс индивидуализации рассматривается как вторичный по отношению к социализации… рефлексивное обособление человеком своего «Я» от исполняемых им социальных ролей… в ситуациях общения… через культивирование способностей в актах деятельности…» Дервиш скакал у черного хитина скарабея, подволакивая ногу, пуская слюни и невпопад цитируя выжимки из лекций. Едва Аким лишился инфопланта, невидимка приобрел вполне конкретные очертания.

Без инфопланта Искин не мог транслировать единственно верную картинку. Взамен двадцать восьмой получил реальность, в которой существуют не только законопослушные граждане.

И бартер ему не понравился.

Воспоминания…

…грязный оборванец, нелепый на фоне белых воротничков и строгих девичьих никабов. Чужак, как и студенты, законтачил ЦНС с университетской сетью, а значит, и с лобными долями Акима — дабы напрямую перенимать мудрость преподавателя, по традиции озвученную вслух. Надежно пришабренный экзо позволял двигаться по аудитории без отрыва от сети, надзирая за юным поколением, буйным и шаловливым. Студенты обожают тискать студенток под партами. А ведь до совершеннолетия ни-ни, да и после — только вступив в законные отношения.

— На низшем уровне развития человек полностью подчинен внешним обстоятельствам… Для достаточного приспособления… соответственно склонностям, задаткам и способностям… Люди, занятые интенсивной творческой деятельностью, не ограничиваются приспособлением к среде, но стремятся к ее конструктивному изменению… — вещал Аким. Рот открывался самостоятельно, режим «лекция»: голосовые связки размеренно напрягаются, эйр-программа корректирует дыхание.

Сейчас программа сбоила: оборванец раздражал взор, ожерелье на шее вызывало муторные ассоциации. Но лекция закончилась, К-28 разорвал соединение, а парень… он просто исчез. Поразмыслив за чашечкой транка, Аким твердо решил: померещилось, мало ли.

И вот — неожиданная встреча.

Которую в здравом уме нельзя назвать приятной.

Изъяли инфоплант — зачем дервишам симбионт? зачем?! — и вышвырнули как использованную тарелку. Но все-таки не прикончили, не спихнули в пасть утилизатора — поднесли чуть ли не к «конвейеру». Уязвить или?..

Полицейский сканер… Без инфопланта Искин не идентифицировал Акима, а значит, не присвоил гражданство, не наделил правами и обязанностями. Но медпомощь гарантирована всем без исключения! Даже распоследнему анархисту-растафарианцу, забредшему в Казанский Сектор.

Акима проигнорировали.

Давно, когда двадцать восьмого еще не вырастили, когда лунная Хиджра мирно уживалась с солнечной и гигаполис не укрылся силовым куполом, многие люди и кибо держали в личных сотах домашних питомцев. Искин заботился о зверушках — упоминания можно найти в архивах. Но, похоже, забота была недостаточна: на планете не осталось ни кошек, ни собак, ни волнистых попугайчиков. Одни крысы. Хозяин Сущего боролся с грызунами — без особого успеха — и, признав геноцид нецелесообразным, взялся изучать неистребимых тварей. Малика, любимая жена, ставила опыты на зверьках.

Хуже полудохлого крысюка… Крыс хотя бы кормят, за ними ухаживают…

Аким неуклюже повернулся, и боль опять пронзила ногу. В голове плескалось мутное болото, вроде тех, что на белковой фабрике: в бетонный отстойник сливается некондиция, иногда вполне жизнеспособная, и все это движется в белесом бульоне, создает пищевые цепочки, а затем вычерпывается и отправляется на вторичную переработку.

Хотелось пить. И чтоб тупой бессмертный Искин сломался, тогда «конвейер» наконец заметит Акима.

Двадцать восьмой злился: подтверждались слова Малики о реальности, в которой существует Искин — божественная разработка «Мацумото Моторе». Версия бытия возникла полгода назад, когда Малика неудачно пришвартовала одноразовый мобиль у скарабея Акима. Одноразка, прежде чем развалиться на запчасти и свернуться в компакт-заготовки, ощутимо ударила борт обтекателя. Аким, выпутавшись из компенсаторов, чуть было не наорал на подругу. Он точно раскрыл бы рот сверх меры, если бы Малика не заявила, что… А ведь она специализировалась на теорпрограммировании и по рейтингу почти догнала Акима. Человек! С фамилией! К-28 никого не считал второсортными, но фамильным порой завидовал. И гордился, что охмурил такую девушку.

Помогая любовнице выкарабкаться из паутинного кокона техбеза — даже сейчас эта вертихвостка кокетливо одергивала хиджаб! — Аким буркнул:

— Красивые радужки и обнаженные щиколотки! И права в кармане!

— Милый, тебе не кажется странным… — невпопад сказала Малика. Временами она погружалась в транс и не контролировала себя.

— Ну? — Подхватив женщину на руки, двадцать восьмой зашагал от парковки к дому.

— Я кое-что смыслю в принципах разработки и-систем. — Глаза Малики закатились, на подбородке повисла ниточка слюны.

Акима мало интересовали основные принципы, да и побочные тоже. Хотелось устроить репетицию семейной склоки, разрядив переполненный буфер негатива: наорать на подругу дешевле, чем посещать пси-релаксатор.

Но Малика, похоже, завелась. А ругаться с невестой, которая не слышит твоих претензий, — удовольствие сомнительное. Оставалось одно — слушать.

— Искин обитает в грезах и мечтах о несбыточном, — утверждала Малика. — Он строит внутреннюю реальность, которую соотносит с действительностью, на фундаментальных законах и логике связей, на предметах и свойствах. Беда в том, что наш Искин — третье поколение, и до него было еще два, созданных исключительно для того, чтоб вскарабкаться на следующую ступень. Милый, ты не представляешь, насколько криво выстроена его модель. — На мгновение очнувшись, Малика вытерла подбородок салфеткой. — Причем, заметь, она упрощена. Вместо плавной линии сложной функции — ломаная.

От вздернутого носика к уголкам губ обозначились складки.

— Люди — объекты сложные. А чем неоднозначней объект, тем скорее возникнет расхождение. Нужен признак, указывающий на человека. Общий знаменатель. Определитель человеческой сущности. Чтоб Искин случайно не использовал тебя как материал для постройки нового мобиль-шоссе. А наоборот, всячески заботился: делал то, что обычно делает, что мы привыкли не замечать и принимаем как должное…

Парковка осталась позади. Малика замолчала. Уже в лифте шумно выдохнула напрямую, как отрезала:

— Думаю, определяющим в модели человека служит наличие инфопланта. Модель разработал второй Искин. Третий развил концепцию.

Капсула лифта неслась с ускорением в три g; Аким молчал, переваривая сказанное. И открыл рот только у портала соты. Открыл, чтобы съязвить:

— Все это безумно интересно. Но я так и не понял, зачем было калечить моего скарабея?!

Разговаривать на эдакие темы? Обсуждать Искина и дела Его? Нет уж, увольте! Лучше — и безопаснее! — поссориться с любимой. Малика, конечно же, обиделась и отменила все заказы в «Истребителе драконов»: Аким на семьдесят два часа остался без обожаемых дим-сум и креветочной лапши.

Пребывая в мерзком расположении духа, К-28 не поленился проверить услышанное. О двух предыдущих Искинах сведений не нашлось. На запрос о возникновении инфоплантов архив выдал удручающе простую аксиому: инфопланты были всегда. Варьируя параметры поиска, удалось выудить нечто официально-документальное: мол, любой гражданин при достижении годовалого возраста… — и так далее, известное всем и каждому. В целях улучшения и повышения. Ради грядущих поколений. Счастья для. Дабы в момент всеобщего процветания отвесить по потребности.

Аким задумался и кое-что приобрел. Чуток доработал, перепрошил…

Теперь, валяясь у тротуара, Аким вынужден был признать: любимая женушка права. Искин не классифицирует объект без инфопланта как человека. Не может, и все. Аксиома: человек = инфоплант. Иначе возникнет противоречие в модели.

Не гражданин и не человек… Животное? Нет. Куда сканер определил двадцать восьмого? Что ниже? Активная биомасса в отстойнике? Промышленный дренаж? Может, самоходная конструкция? Штурм-бот, начиненный противопехотными минами и снарядами с осколочным наполнителем?

От правильного ответа зависело все. Правильный ответ диктовал и тактику, и стратегию борьбы. И не только за жизнь.

Мысль на границе сознания оформилась в вопрос: как отреагируют уборщики? Скоро конец второго цикла, работяги выползут за ворота рембригадных хозяйств и… что? Неужели модификаты воспримут двадцать восьмого как органическую слизь, подлежащую утилизации?! Или брезгливо обойдут стороной?

Проверять реакцию ассенизаторов не хотелось — превозмогая боль в развороченной ноге, Аким пополз к тротуару. Найти Малику… лаборатория где-то поблизости…

Родной человек увидит… — в ком? в чем?! — распознает Акима. Хотя бы по карим светофильтрам. Обязательно! Дайте красотке шанс, и она узнает мужа! Не может не узнать! Сердце подскажет. Волшебная сила любви!..

Как в штампованном вирт-мыле, столь презираемом двадцать восьмым.

Дервиши маячили поодаль, улыбались.

— Помогите… — Аким цеплялся за комби и ботинки прохожих. — Кто-нибудь… Пожалуйста…

Его отпихивали, делая это… непроизвольно. Незаметно для себя. Безусловный рефлекс. Как дыхание. Как умение глотать пищу.

Инфопланты уверяли правоверных, что едва различимая тень, мелькающая на грани восприятия, человеком не является. Инфопланты пытались взаимодействовать с напоминающей человека биоконструкцией, обменяться пакетами данных, нащупать хоть какой-то интерфейс и, когда ничего не получалось, корректировали зрение, слух, обоняние и другие ощущения хозяев. Без информационной метки, без зарегистрированного кода личности нет и быть не может. Ее невозможно идентифицировать, установить статус и местонахождение. Не обнаружив удостоверения личности, инфопланты делали вывод: не гражданин. Отсутствие коммуникационного интерфейса уточняло его до не человек.

Вне координат гигаполиса.

Снаружи.

За скобками.

— Мне надо в медблок!

Дервиши улыбались.

Толстый и неуклюжий грузовой шмель заходил на посадку, облетая громаду «УниРоб». Под эстакадой кружил патрульный сканер. Тротуарный поток заметно редел: пора, время поджимает. Эй, кто зазевался? — электроразряд в пятки. Регулировщик усердно машет жезлом: давай, разбегайся кто куда, освобождай территорию. Улицам — уборка, вам — ежедневное ТО. Аким и сам пристегнулся бы к домашним или офисным нейроразъемам — но, увы…

Неожиданно застопорились суставы — отказала гидравлика: Аким извивался на пластике проволокой-кусючкой. Сдохнуть, и конец мучениям? Троица безумцев отпоет его под ритм бубна.

За тридцать пять лет эксплуатации К-28 впервые в Час Пересменки не прятался за бронеплитами и керамикой, будь то санузел в технотауне или палаты корпоративного ресепшена. Уважаемые, пардон, сегодня без Акима. Воссоединяйтесь с Искином, на четверть часа сплетаясь в многомиллиардное человекоцелое. Без меня.

Простейшее движение: вогнать нейроштекер в разъем у виска, стилизованный под бутон розы, оскал коростоеда или улыбку Джоконды. Попутно — релаксирующая ванна: рыбешки-очистители крохотными зубками скусывают с дряблой кожи омертвевшие кусочки. Пятки потом гладкие и приятные на ощупь. Валяться и балдеть, загрузив вкусовушку «глоток охлажденного мартини». И не думать о… нет, нет — исключительно о единении.

А если ТО застало на производстве, можно и метрику на болтах нарезать. Или вкручивать эти самые болты в термоядерные боеголовки для геройских космоэскадр. Запросто. Но зачем? Когда человечество целиком и полностью отдается светлому чувству?! Пятнадцать минут — законный перерыв.

Тротуар опустел: регулировщика нет, и троица куда-то пропала. Вот уж кого тяжело представить подрубленными к общаку: глазенки навыкате, спинки ровные, плечом к плечу с соседями. Двадцать восьмой не терпел профилактику на людях, предпочитая домашнее уединение, чтоб только жена рядом и больше никого. Довольная Малика, умиротворенный Аким и бесконечность вселенной внахлест…

Дефрагментация лобных долей.

Устранение ошибок.

Снижение уровня агрессии.

Если игнорировать ТО, ничего особенного не случится. Тебя не омоет парализующий дождик, сцеженный прорехой в куполе. Любимые рыбки не сдохнут в корчах от недостатка CO₂ и рака второстепенной ауры. Рейтинг-счет не аннулируют без причины. Этого не будет. Просто выяснится, что твой личный код отсутствует в списке уважаемых граждан, жена изменяет с кошмарными вирт-зооморфами второй степени одержимости, а обожаемую креветочную лапшу доставляют холодной и лишь вежливо улыбаются в ответ на твое безграничное возмущение.

Без ТО только дроиду везет — раз в год. Фольклор гигаполиса. Остроумно подмечено: граждане — еще те выдумщики.

Но граждан нет: настало время уборщиков.

Саунд зачистки территорий — мелодия специфическая, ни с чем не спутаешь. Прорезиненные траки, усиленные биоприсосками, чмокают по пластику тротуара. Аким видел уборщиков по визору, иногда — из окна офиса. Вблизи наблюдать не доводилось. Но все когда-нибудь случается впервые.

Зрелище двадцать восьмому не понравилось. Да и как может впечатлить нечто, утюжащее тротуар кислотным раствором? Чудовище метровыми виброножами соскребало комки бетеля и кока-гама, всасывало мусор и дезодорировало воздух.

Приземистая тварь — конверсионный продукт, — если что, способная взвиться в стратосферу и погибнуть, отражая инопланетную агрессию. Или нет, лучше так: ТВАРЬ. С уважением. Ибо страшно, когда на тебя ползет скорпион-мутант, единственная цель которого — наводить порядок. Это не пустые слова: скорпион таки настоящий, пойманный на дне Семипалатинского каньона и вымахавший до запредельных размеров. Только уж очень модифицированный, неузнаваемо измененный под нужды цивилизации. Сегментные лапки — единым блоком с траками на парных катках, панцирь в нашлепках бронеплит.

Если бы инфопланты монтировали в предплечья, если бы!.. Потеря руки не так важна. Да, больно, зато никаких проблем с передвижением. Дервиш, расковыряв Акиму голень, обработал рану некачественно, лишь бы как. Кровью двадцать восьмой не истечет, смазка гидроусилителей в минус — перетерпим. Но если вовремя не устранить повреждения, можно загнуться от сепсиса.

Две клешни — два виброножа — методично ерзают по пластику: шкрым-с-с, ш-ш-шкрым-с-с, шкрым-с-с… — ритм замедленной съемки. Оч-чень быстрый ритм для Акима.

Чмоканье присосок. На лобовой броне — наклейка-транслятор с бегущей строкой новостей. Кто в здравом уме рискнет гулять в Пересменку, глазея на последние сводки, которые и так можно выудить из ньюс-рассылки?!

Алые угловатые буковки завораживали.

«Шелководы Харьковского Сектора готовятся к сезону откормки шелкопряда. В грядущем полугодие специалисты обещают вырастить полмиллиона коробок грены». Это надо знать. Шелководы — это серьезно. «В Московском Секторе стартовал 205-й традиционный турнир по боевым нардам на приз Хукумата, посвященный памяти Мухаммада ат-Термези. В соревнованиях участвуют воины-аналитики семи весовых категорий…»

Двадцать восьмой дернулся и пополз.

Бежать! Иначе…

Аким полз, полз, полз… — куда, зачем?! — какая разница, если сзади…

Шкрым-с-с, ш-ш-шкрым-с-с, шкрым-с-с!

И чмоканье присосок.

Хозяйство рембригад поблизости, в стенах из коралла и песчаника бездельничают людишки, властные над сотнями скорпионов. И что? Разве кто-то пошевелит пальцем?!

Тяжелое дыхание — хрипом из гортани.

И — шкрым-с-с, ш-ш-шкрым-с-с, шкрым-с-с!

Нога, чтоб ее, и… — показалось? — нет! Салатовый хиджаб с золотой вышивкой!

Малика не теряла времени зря: работала, уединившись за сетчатым ограждением лаборатории. От виска к терминалу вился полупрозрачный шлейф.

Такой же рабицей огораживают площадки для файтинга.

Только здесь нет антигравных щитов, опутанных колючей проволокой, а трехочковую линию не запирают ниппельным полем. Умилительная дверца: щеколда и замочек, подвешенный к ржавой ручке. Пластиковая табличка — «Только для крыс». Смешно. Будто крысы умеют читать.

Бежать — ползти! — дальше некуда. Это последнее пристанище.

За ограждением суетилась Малика: поливала брикеты пузырящейся дрянью. Мерзкие серо-фиолетово-красные и желто-коричнево-оранжевые уродцы, хвостатые и облезлые, длиннорылые и короткошерстные, вертелись под ногами жены, по очереди атакуя кормушку.

Шкрым-с-с, ш-ш-шкрым-с-с, шкрым-с-с!!!

Уборщик преследовал двадцать восьмого, собираясь очистить территорию от мусора. Поднятый клешнями ветерок холодил разгоряченное лицо. Алые блики в светофильтрах: «Принятым вчера указом «О внесении дополнений в Административный Кодекс» ужесточены меры наказания за использование вирт-терминалов при управлении транспортными средствами. В первую очередь за создание аварийных ситуаций при вирт-сексе».

Ох уж эта бегущая строка! К-28 не сразу заметил на горбу скорпиона проклятого дервиша, его скуластого сообщника и невменяемую девицу с бубном.

Как они взобрались на уборщика?! Ассенизатор не прогулочный лайнер, не рикша, не мобиль повышенной комфортности! И… скорпион не оказал сопротивления, даже позволил взобраться на скользкий — в потеках масла — панцирь. Нереально!

Пара срединных и четыре пары боковых глаз изучали Акима, отслеживая любое движение. Скорпион подобрался так близко, что двадцать восьмой слышал натужное дыхание и хрипы в легочных мешках, ощущал смрад пара, стравливаемого отверстиями в головогруди.

На спине уборщика веселилась троица.

О, позор на седины почтенных управителей! О, падение нравов! Акиму неприятен сам вид грязного девичьего лица, обнаженных голеней и предплечий. Да что мордашка, коль разрешен доступ к телу! Зарывшись с головой в ПВХ-рубище, скуластый урчал, целуя и покусывая живот девушки: колтуны щекотали рельеф мышц. Бесстыдница хохотала, истязая бубном округлые, в разводах машинного масла ягодицы. Дервиш, припадая на левую ногу, кружил на месте и пел, абсолютно не попадая в ритм бубна. Морщины на лбу складывались в причудливый орнамент.

Куцая растительность на подбородках. Черные круги под глазами. Тощие тела.

Судьи и палачи.

Аким обернулся: жена не обращала внимания на уборщика — стоит ли тратить время на всякие глупости? Не видела она и странную троицу. Акима тоже не замечала.

Двадцать восьмой приподнялся на локтях — накладки экзо трансформировались, уменьшая давление на суставы. От вида инфоплантов, нанизанных на оптоволокно, беглеца передернуло. Аким прокашлялся и заорал:

— Что я вам сделал?!

Скуластый оторвался от живота девушки. Дервиш прекратил заунывные песнопения и, ковырнув ногтем в зубах, ответил:

— Ты?! Ничего. Это мы. Мы сделаем из тебя человека! Мы!!!

— Но я…

— Ты жалкая слизь у наших ног!

— Я лучше знаю, что такое человек! Я — учитель! Ты! Да, ты! Ты же был на лекции! — Не дожидаясь ответа, двадцать восьмой забубнил: — Классическая социология использует понятие индивидуальности для описания индивидуализации как процесса и результата совмещения индивидуальных требований, ценностных императивов и нормативных предписаний, социальных ожиданий определенных действий, необходимых для выполнения социальных ролей, со спецификой стилевых особенностей деятельности, общения, поведения и мышления конкретных индивидов… А вы! Вы все попадете в джаханнам!

Горло свело судорогой, Аким замолчал, широко разевая рот.

Троица расхохоталась.

Скорпион изогнулся, примериваясь, как бы точней зафиксировать мусор последним члеником брюшка, полуметровым жалом с зеленоватым гелем для разжижения твердых отходов.

«Только для крыс». Посторонним вход воспрещен — уборщик не сунется за ограждение. Хотя… взял же на борт туристов… Но надежда есть. Для крыс? Что ж, Акима не смущают подобные ограничения.

Крыса? Все лучше, чем активная биомасса. И лучше, чем неактивная. Вперед!

Аким на четвереньках рванул к ограждению, умудрился встать на ноги и…

Скорпион развернулся. Удар!

Милостью Творца двадцать восьмой избежал смерти: коленный сустав не выдержал напряжения, хрустнув, нога сложилась, Аким упал, хватаясь за щеколду, не удержался — и вот он на пластике. Стон и слезы. Прокушенная губа.

Жало на мгновение коснулось сетчатой дверцы. Металл зашипел, полыхнув алым. Запахло гарью. Скорпион дернулся и отпрянул. Визг сервоприводов заглушил хохот троицы.

Аким медленно активировал светофильтры: он уже в раю и гурии ублажают его взор похотливыми танцами?..

К сожалению, нет.

Или к счастью?

Уборщик, повинуясь программе, откатился назад. Троица очень экспрессивно — м-мать его расфак, кузнечика-мутанта за лапу! — выказывала недовольство: дервиш визжал, брызгая слюной, девица топала ножкой и корчила рожи, скуластый зло щурился.

Малика, пристегнутая нейрошунтом к терминалу, с удивлением поглядывала то на скорпиона, то на дыру в ограждении.

Аким вполз на запретную территорию. Схватив первого попавшегося крысюка — тот не проявил ни малейших признаков почтения или страха, — внимательно обследовал тельце и содрал с лапки информационную наклейку, жалкое подобие инфопланта. Прилепил на руку.

Над ним тут же высветилась голограмма с сообщением о травме. Малика засуетилась, запричитала:

— Мой ты хорошенький… Больно, да?

Узнала? Конечно! Не могла не узнать!

— Больно, да, Сенечка? Лапка болит? Что с лапкой? Скажи маме, что с лапулечкой? — сюсюкала Малика.

Не подсказало сердечко, сериальное мыло не оправдало надежд. Информационная наклейка присвоила двадцать восьмому метку — «млекопитающее, грызун, крыса по кличке Сеня». Отныне Аким — большой и… оч-чень нестандартный крысюк. Уродец, мгновенно вымахавший до неприличных размеров.

— Сейчас, Сенечка… Не переживай, маленький, лапка как новая будет. Ты, Сеня… Странно…

Малику трясло, платок сполз на затылок. Во время ее дежурства пострадала зверушка. Непорядок!

— Ты…

Аким усмехнулся: Малика явно не знала, что делать. Ровно секунду не знала.

— Сенечка, ты — такой забавный… экземпляр!

Скорпион учмокал траками, но скуластый, девица и безумец неспешно танцевали к ограждению. Дервиш — у Акима отличное зрение — подмигнул и, дергая щекой, проорал:

— Мы сделаем из тебя человека! Человек — это свобода!

Дервиш.

Скуластый.

Девица.

Ритм бубна, изгибы тел, брызги слюны.

Малика скороговоркой прочла мантру спас-службы, терминал тут же перенаправил вызов. На дежурном посту активировался эвамобиль: доли секунды на анализ запроса и расчет оптимального курса, тест системы, и — вперед! Мобиль сорвался с места, полтораста в час, двести, триста! Визг покрышек-лапок, хлопки тормозных крылышек-парашютов — эвакуатор едва не раскатал преступную троицу. Готов принять пострадавших и отвезти кого надо и куда прикажут.

Надо: большущая крыса и Малика.

Куда: закрытый медкомплекс «Грей Велда».

Парочка санитаров — металл и силикон — выпрыгнула из сороконожки, модернизированной, как и скорпион-уборщик. Санитары услужливо склонились перед распахнутой диафрагмой пассажирского отсека; в лицо пахнуло лекарственным смрадом.

— Добро пожаловать! Спас-служба рада приветствовать уважаемых клиентов! Мы безмерно благодарны за вызов и готовность в двухнедельный срок оплатить услуги. Напоминаем: для постоянных клиентов разработана гибкая система скидок. Широкий ассортимент…

Рефлекторно определив голоса дроидов в спам-саунд, Аким позволил окунуть себя в гелевый кокон. Приятное поглаживание щупалец осьминогов-модификатов, настроенных на расслабляющий массаж. Аким и представить не мог, что о какой-то крысе будут так заботиться: Малика заказала обслуживание вип-класса. Небось для мужа не расстаралась бы. Для мужа попроще чего. А для забавного экземпляра… м-да…

Вскрытие покажет, кто и насколько забавный! Аким уже предвкушал изумление яйцеголовых, консилиумы, статьи в журналах и бесконечные дискуссии о жестком контроле диких мутаций. Забавный экземпляр — не просто крысюк, это живая сенсация, это ого-го с поврежденной лапкой!

Однако быть крысой не входило в планы двадцать восьмого.

Мобиль выскочил на сорок первый уровень, промчался мимо полицейской франшизы, медицинского комплекса и октаэдра ремонтников. Акиму было хорошо: он вычленил симптом асоциального поведения дервишей и обнаружил причину отклонения. Секрет прост: удали инфоплант — и ты вне общества. Исчез. Не существуешь. Изгои… делают это без хирургического вмешательства? Песни и молитвы помогают?

Или скальпели из акульих резцов?

Без инфопланта ты — мусор, интересный лишь уборщикам. Тебя утилизируют быстро и без вопросов. Но внезаконники научились подчинять ассенизаторов!.. И, видимо, не только их.

Свободны?..

Цепкие захваты-манипуляторы безжалостно вырвали его из кокона. Двадцать восьмой слабо дернулся: не хочу, верните обратно…

Поскрипывание тележки.

Белый потолок, белые стены.

Дезинфекция, возведенная в абсолют.

Столы, столики, табуреты, лежаки, стекло, органика. Органика — это инструменты: скальпели-богомолы и стетоскопы-палочники, капельницы-гусеницы и пинцеты-кузнечики.

Вжикнула бритва, счищая с головы грязные от пыли и пота кудряшки. Обрить крысенышу шерстку, вкатить обезболивающее, шмякнуть датчик на затылок.

Захваты регенератора на голени. Мягкая пучина релаксирующего геля. Погружение, продуть балласт. Кожу приятно покалывает.

Полчаса умиротворения.

Ничто не вечно — цельность стен прокушена дырой: лепестки диафрагмы спрятались в пазы, в комнату вошли и остановились у операционной раковины те же трое безумцев. Как нашли? Как пробрались?!

— Я крыса. Зачем я вам?! — прошептал Аким, не разжимая губ.

Молчание в ответ.

Ухмылки.

Малика приняла возмущенное шипение на свой счет:

— Потерпи, маленький! Я сейчас. Я быстро. — И растворилась в проеме.

Аким и внезаконники.

Один и трое.

Малика не видела незваных гостей, Аким — запросто, даже сквозь толщу геля. У крысы больше прав на реальность?..

Жена вернулась, как и обещала, очень скоро. И не одна, а с коллегой, молодым и привлекательным. Все бы ничего: ну, мужчина, ну, весь из себя искуситель-инкуб, и что? Если бы не одно «но». Красавец — два метра ростом, столько же в плечах, голубые радужки, завивка, — выслушав бурные объяснения о любопытном экземпляре, прижал Малику к груди. Резко — умело! — стянул хиджаб и…

Малика не сопротивлялась, не кричала. Не пыталась вырваться. Она…

…наслаждалась.

Стыковка разъемов, возвратно-поступательные движения, система «вал-отверстие». Плеск гормонов. Грохот водопада семенной жидкости.

Просто адюльтер?

Или размножение?!

— Эй ты, в ногу раненный! Чего молчишь? Тебе ж рога наставляют!

— Прелюбодеи! Молодцы какие! Мне нравится этот самец! Давайте его к нам, а этого, никакого, оставим. Он некрасивый.

— Ну и как оно — быть тварью бессловесной?

Игнорируя подначки, Аким не спешил разорвать объятия инкуба и супруги. Тише, малыш, волнение излишне. Охи и ахи в спам-саунд, напрочь! Чтоб не отвлекали от главного — показаний регенератора. Как только полоса позеленеет…

Аким — крыса: лапки, хвостик, плохой запах из пасти. Крысы не умеют ревновать.

Чуть.

Чуть.

Ждать.

Все звуки — в спам-саунд. Вообще все, и…

…полоса дозрела!

Это значит: процесс регенерации завершен.

Это значит: нога в порядке.

Пора.

Аким высвободил голень из захватов регенератора: как новенькая. Резко, насколько позволяла упругая среда — брезгливо! — отлепил инфонаклейку. Троица возрадовалась. И напрасно. Крыса сыграла не главную, но отнюдь не второстепенную роль. Хватит.

Не выныривая из омута операционного стола, Аким открыл подреберную полость и активировал запаску, нестандартный инфоплант. Прикусив губу, позволил Хозяину Сущего чуть-чуть войти. Это не ТО, это… иначе.

И на время стал Богом, Третьим Искином.

— Координаты? — спросил себя. И сам же ответил.

Аким был Им, голосом Его, вибрировал Его интонациями, был дыханием, словом и делом. Для того чтобы разговаривать с Богом, необязательно открывать рот.

Бог-Аким решил: первое — немедленное включение в общество. Второе — в дальнейшем для выявления асоциальных элементов имитировать отключение инфопланта.

Молчаливое согласие Бога-Искина.

А потом стало темно. Очень. Темнее не бывает. Так начинается дорога в джаханнам — с продолжительными остановками в каждом из семи огненных кругов. Но прежде троицу проведут по мосту тонкому, как волос, и острому, как меч, — над пропастью небытия. Дервиш изо всех сил постарается не оступиться. И бесстыдная девица. И скуластый. Глупцы. Лучше уж сразу.

Во избежание.

Джаханнам — это больно. Но боль эта во благо.

Сильные руки выдернули его из уютного геля; мрак сменился светом — для Акима. Не для троицы. Не для ошалевших любовников. Сильные руки, железные пальцы. Светофильтры, бронированные экзо, встроенные в конечности МФУ-игольники.

К-экзекуторы.

Восстановить слух — значит стереть папку спам-саунда.

— Где? — не поднимая триплекса, прогудел толстяк с гравировкой «К-20».

— Сейчас. Метки готовы?

— Да.

Аким отключил инфоплант и увидел внезаконников. Они блуждали во мраке и кричали, чтоб им вернули зрение. Так действует на людей — кибо в том числе — моргалка, спецтехника учителей. Не в меру разговорчивых студентов очень успокаивает, оч-чень.

Взять три серебристых кругляша из поданного тубуса. Неровное дыхание, поджатые губы — неужели Аким волнуется? Осталась такая малость: сделать троицу видимой для всех.

Наклеить метки — не проблема, но воздаяние после всего, что случилось. Да, Аким?

Секунды — и метки врастут в кожу навсегда, вопьются наномаячками, фиксируя носителей. Чтобы извлечь микроскопическую дрянь, придется очень постараться, куда серьезней извернуться, чем просто вырезать инфоплант. Даже полная замена лимфы вряд ли избавит троицу от надзора.

Три серебристых кружка — на пояснице, на затылке и чуть выше пупка. Отсчет пошел.

Дервиш со товарищи — в минус.

Быстро и эффективно.

— Салют настоящим людям! — Аким хохотнул, схватившись за бок: запаска не совсем корректно соединилась с ЦНС. — Вам придется пройти курс социальной адаптации, разработанный лично мной. Методика «Джаханнам», слыхали?

Молчание в ответ. Презрение.

Метки контролируют тела внезаконников, голосовые связки в том числе. Разговаривать запрещено.

— Включите зрение. Всем! — потребовал Аким.

К-20 коснулся моргалки, и…

Да будет свет!

Теперь можно отреагировать на причитания жены, резво отпрянувшей от коллеги-инкуба.

— Аким, откуда?! А как же я? И ты…

— Дома поговорим. Позже. Оденься. И товарищу помоги.

Работа? Пожалуйста. Право голоса при выборе меню? Запросто! Измена? Что ж, бывает, плоть слаба. Аким позволял жене то, что нормальный мужчина не разрешил бы никогда. Два месяца в браке. Чувство новизны не притупилось. «Аким, — страстно шептала Малика, ускоряя ритм, — ты хочешь продолжить род?»

Хочет ли Аким?

Честно? Нет. Кибо — существа, не склонные к размножению. Предназначение К-серии иное — учить людей быть людьми. И мало того — заставлять быть людьми. Иначе некоторые становятся чрезмерно буйными и шаловливыми. И тискают под партами студенток.

Человек = свобода? Ха! Человек есть дисциплина!

— Аким, мобиль у входа. Мой. Если хочешь.

— Спасибо.

Дисциплина… Однако следует признать: отсутствие инфопланта вызывает специфические ощущения. Есть в этом нечто эдакое, своеобразное… Втискиваясь в салон скарабея, Аким размышлял, позволит ли Хозяин Сущего продолжить эксперимент. Нападение дервишей было внезапным, но К-28 быстро сориентировался, подыграл.

Немного болели потревоженные ребра — ворочался симбионт-запаска. А еще жутко хотелось раздобыть бубен.

И танцевать.

Просто танцевать.

Александр Громов Гурманы Записки собственника

29 ноября

С сегодняшнего дня я — владелец астероида. И даже знаю, что мне с ним делать. Сам факт — вроде бы пустячок, да и астероид пустяковый, из самых ничтожных, а все-таки приятно. Никогда не владел никакой недвижимостью, если не считать фамильного участка на кладбище, а теперь владею. Хотя применительно к астероиду слово «недвижимость» можно употребить только в юридическом смысле. Он ведь движется. Слоняется себе в пространстве, и никто ему не указ. Ну ладно, ладно, не буду занудствовать, недвижимость так недвижимость.

А вышло вот как. На тот аукцион я зашел просто так — поглазеть. Мотался по магазинам, искал для Анны подарок почуднее, чтобы она поняла, что выходит замуж не абы за кого, а ее подруг перекорежило от зависти. При моих доходах — задача не из легких. Приличные драгоценности мне не по карману. Хотел было купить китайскую вазу времен династии Юань, да взглянул на ценник — чуть не умер. Нет, это не для меня. И тут слышу объявление: сейчас-де в малом конференц-зале нашего торгового центра состоится аукцион по продаже небесных тел, спешите приобрести. Ну-ну, думаю. Представляю, сколько это стоит. С тех пор как начались туристские рейсы на Луну, участки там ценятся не меньше, чем берега золотоносных речек во время золотой лихорадки. Модно же. И на Марсе почти вся поверхность уже распродана, даром что туристов туда пока еще не возят. Ну, понятно, у кого своя космическая яхта, тот может заодно прикупить и кусочек Марса, авось пригодится.

Правда, такие сделки не совершаются в торговых центрах. Крупные аукционы внеземной недвижимости — это серьезно, и публика там соответствующая. Сомневаюсь, чтобы меня туда пустили. А здесь — ну что, думаю, может продаваться? Участки на Венере? Спасибо, не нужна мне пароварка на серной кислоте, и Анна такой подарок не оценит. Что еще? Солнечный протуберанец? Такой подарок мне по карману, но это все равно что угостить девушку мороженым. Съела — и нет мороженого. А протуберанец даже не съешь, он сам собой рассеется, вот что обидно.

Звезда какая-нибудь тридцатой звездной величины? Тоже очень мило. Это значит, что придется выкладывать денежки только за то, чтобы посмотреть на нее — оплатить пять минут наблюдательного времени на одном из крупнейших телескопов и молиться, чтобы небо не затянуло облаками. Ха-ха! Уж лучше купить китайскую вазу — поддельную, конечно, настоящую я не осилю — и подарить Анне, чтобы выращивала в ней фикус.

И все же я потопал в малый конференц-зал. Чем черт не шутит, думаю. Конечно, ничего не куплю, зато, может, хоть какие-нибудь идеи рожу насчет подарка. Ведь голова уже вспухла от мыслей — что подарить невесте?

Ладно. Сел с краешку, жду начала. На проекционном экране мелькают фотографии небесных тел, а стареющая фотомодель с подмазанным лицом ходит взад-вперед и вещает через микрофон, какое это выгодное вложение средств — купить кусочек планеты, спутника или хотя бы часть кольца Сатурна. Народу не очень много, и народ какой-то необстоятельный, вроде меня. Те еще аукционисты. Поглазеть пришли. Вышел распорядитель, обвел глазами зал и, ясное дело, не обрадовался. Сел и ждет: может, еще народ подвалит? Ага, как же! Ну ладно, думаю, четверть часа и я подожду, но ни минутой больше. У меня лишнего времени нет.

На четырнадцатой минуте распорядитель откашлялся и стукнул молотком по столу — начали, мол. Лот первый: галактика такая-то, находящаяся в созвездии Тукана, начальная цена две тысячи евразио, кто больше?

Никто не дал больше. И двух-то тысяч никто не дал. Лот с торгов сняли. Исчез с экрана портрет галактики, исчезла всякая цифирь с ее характеристиками. И правильно, по-моему. Туканом надо быть, чтобы отдать за такой товар два килоевразика. Я-то во всей этой астрономической цифири ни бельмеса, но всякому же понятно, что хорошую галактику на такой вот затрапезный аукцион не выставят. Значит, она в такой дали, что люди доберутся до нее в лучшем случае через миллион лет непрерывного технического прогресса, да и доберутся ли вообще? Я слышал, что есть такие галактики, которые удаляются от нас быстрее скорости света, а все равно видны. По-моему, со стороны Вселенной это форменное свинство: ну зачем показывать нам то, к чему мы никогда не притронемся? Специально ради издевательства, да?

Да и черт знает, что там за галактика. На фото она такая, какой была миллиарды лет назад, ну а сейчас-то она какова? Никто не скажет. Может, ее и нет уже. А может, она давно принадлежит какой-нибудь могущественной расе. Нет уж, увольте.

Следующий лот — астероид двухкилометрового поперечника, относящийся к семейству кентавров, что болтаются между Сатурном и Ураном, начальная цена три тысячи евразио. Фото астероида, схема орбиты. Три тысячи — раз, три тысячи — два…

Гляжу — взвилась в зале одна рука. Гляжу — и вторая! Распорядитель оживился, глазами посверкивает, азарт на торгующихся нагоняет. За пять с половиной тысяч астероид ушел.

Интересно, думаю, на что этим двоим астероид, да еще такой далекий? Оба прилично одеты и выглядят солидно, но на владельцев личных космояхт не похожи. Миллиардеры инкогнито? Сразу два? Ой, не смешите мои тапочки. Миллиардер купит сразу Цереру или Весту, на худой конец Фобос. И будет, акула такая, эксплуатировать его ресурсы — туристские или, скажем, горнорудные, акуле виднее. А для этих карасиков личный астероид — лишь вопрос престижа. Я, мол, тоже не лыком шит, а владею космической собственностью! Статус. Иногда он полезен для дела — чаще же им просто любуются или хвастаются.

Вот тут-то и забралась в мою голову мысль: а не купить ли астероид и мне? Ну, конечно, не за пять с половиной тысяч и не за три — это для моего бюджета чересчур, — а подешевле. Чем не подарок невесте? А что бесполезный, так это вы зря. Подруги обзавидуются — вот и польза. А для женщины, если хотите знать, зависть окружающих — это что-то вроде масла для бутерброда. Или для механизма. Без масла и бутерброд не бутерброд, и механизм скрежещет. И дело мужчины ей эту зависть обеспечить.

Распорядитель будто мысли мои прочитал — выставил новый лот. Тоже астероид, но мелкий, всего-навсего двухсот метров в поперечнике. Настолько мелкий, что без названия. Тип Атона, цифро-буквенное обозначение такое-то, орбита находится внутри орбиты Земли, а перигелий аж внутри орбиты Венеры. Начальная цена — всего пятьсот евразио.

Для меня и это дороговато, но ничего не поделаешь. Взял да и поднял руку. Других желающих вступить в торг не нашлось, и со стуком молотка я стал владельцем астероида. Заставили меня расписаться там и сям, после чего вручили пакет документов, удостоверяющих мое полное и суверенное владение указанным космическим телом, поздравили с выгодным вложением средств, попытались уговорить приобрести на аукционе что-нибудь еще, не преуспели и потеряли ко мне интерес. И я пошел домой в сложных чувствах. С одной стороны, приятно обзавестись личным астероидом всего за пятьсот евразиков, а с другой — не купил ли я ненужное? Тут призадумаешься.

Думал, думал, да и пришел к логическому выводу: оно нужное. Ненужное покупают дураки, а разве я дурак? Ну то-то же. Логика — великая вещь.

Сразу стало легче.

30 ноября

Опять мне прислали сонник на редактуру. Работа как работа, бывают и похуже, но в этот раз редакция выкопала какого-то уж совсем бездарного и безграмотного автора. За день разобрался с буквой А. К моему удивлению, нашлось там место и слову «астероид», пусть и написанному с двумя орфографическими ошибками. Это кому же, любопытно знать, снятся «астироиты»? А толкование такое: увидеть во сне астероид — к временным и кажущимся удачам в делах. Я даже поразился тому, что автор знает этимологию слова «астероид» — «звездоподобный» — и сумел связать логическую цепочку от сновиденческого толкования слова «звезда». Видеть во сне звезды — к большой удаче, ну а астероид, соответственно, — к подобию удачи. Этот проблеск мысли выглядит инородной вставкой. Думал, как отредактировать ее, чтобы привести в соответствие с общим убожеством текста и чтобы это при том не выглядело явным издевательством, но ничего не выдумал и плюнул. Мне тоже не больше всех надо.

Анне о подарке пока ни гугу. Преподнесу в день свадьбы, до нее еще почти месяц, а пока изучаю документы. Насчет прав владения, кажется, все в порядке, а вот насчет физических характеристик астероида меня, похоже, слегка надули. Во-первых, размеры. Написано, что они составляют 220x180x170 метров. Разумеется, я не стал возмущаться тем, что астероид не шарообразен, — даже мне известно, что такая космическая мелочь шарообразной не бывает. Я не о форме — я о размерах! Усредним числа 220, 180 и 170 — что получим? 190 метров. Выходит, десяти метров мне недодали. Возмутительно.

Далее — орбита. Вообще-то она не вся внутри орбиты Земли. Иной раз, когда мой астероид находится в афелии, а Земля, наоборот, в перигелии, она подбирается ближе к Солнцу, чем моя покупка. Из этого, между прочим, следует теоретическая возможность их столкновения. Хорошенькое дело!.. Для чего я покупал астероид — чтобы он разбился о планету?!

Но взглянул на наклон орбиты — успокоился. На всякий случай запросил Сеть и получил подтверждение: при существующих орбитах столкновение моего астероида с Землей или Луной невозможно. Вот и ладно.

Но насчет размеров, конечно, типичное свинство.

1 декабря

Получил по электронной почте приглашение стать членом Ассоциации владельцев космической недвижимости. Вступительный взнос — двести евразиков да еще по сотне ежегодно. Однако!.. Следом пришло предложение застраховать мою собственность. От чего? От многого. Например, от испарения моего астероида при превращении Солнца в красный гигант. Или от близкого гамма-всплеска. Полдня штудировал литературу: чем грозят эти напасти? Выяснил, что в обоих случаях платеж по страховке не состоится, поскольку некому будет платить. Куда ни плюнь, везде жулье. Ради хохмы написал им, поинтересовался, страхуют ли они от угона. Оказалось — страхуют, но только в том случае, если страхуемая собственность оснащена радиомаячком с изотопным источником и какими-либо броскими отличительными признаками. Имеет ли мой астероид какие-либо отличительные признаки? А черт его знает. Установлен ли на нем радиомаячок? Нет. Значит, надо установить, вот и весь разговор. Ага! Вот прямо сейчас сяду на динамитную шашку и полечу что-то там устанавливать. Юмористы.

Вежливо отклонил оба предложения. Сразу пришло в голову: а наверное, космическая собственность, как и всякая прочая, тоже облагается налогом? Проверил — так и есть. Подсчитал, сколько мне предстоит платить. Гм, в общем-то немного, но кому нужна лишняя бухгалтерия? Если бы владение приносило пользу, тогда еще туда-сюда, а какая польза от моего астероида? Сделать приятное Анне? Ну, сделаю. А платить налог и заполнять графы все равно придется мне, уж я-то знаю.

Грешным делом допустил крамольную антирыночную мысль: ничего не боится тот, кто ничего не имеет. Не брякнуть бы такое на людях.

2 декабря

Готовимся к свадьбе. Цветы, вина, закуски, список приглашенных. Анна забежала на минуту, чмокнула меня в нос и унеслась к портнихе. Насчет подарка молчу наглухо. Пусть будет сюрприз.

Залез в Сеть узнать: где-то там мой астероид? Оказалось, что он сейчас удаляется от Солнца и через месяц пройдет в пятнадцати миллионах километров от Земли. Интересовался, нельзя ли его будет наблюдать в свадебный вечер, если, к примеру, взять напрокат телескоп. Увы, нельзя. Слишком мелка моя собственность, да еще и черна как негр. Возмутительно! Так я и знал, что мне всучат какую-нибудь заваль. Вот они, плоды поспешных решений!

Сам же и виноват. А ведь с детства знал неоспоримую истину: не торопись, не суетись, не беги! Конечно, кто не бежит, тот редко приходит первым, но ведь чаще всего оказывается, что бежать-то было незачем! Вот, к примеру, нашумевший случай в прошлом году, когда погибла марсианская экспедиция. Последний оставшийся в живых не прошел, а пробежал километров, наверное, триста. Зачем бежал? Да за снегом. Когда в марсианском южном полушарии весна, южная полярная шапка тает, а толщина ее — сантиметры, так что граница снегов отступает к полюсу со скоростью бегущего человека. Хочешь пить — влей в контейнер на брюхе скафандра воды или насыпь пригоршню-другую снега. Хочешь дышать — опять-таки нужен снег, чтобы пить, поскольку кислород для дыхания скафандр добывает, разлагая либо мочу, либо ту же воду из контейнера. Неважно, что марсианский снег перемешан с углекислотой, — скафандр тоже не дурак, разделит воду и не воду. Главное, чтобы было хоть сколько-нибудь воды в каком угодно виде.

Вот и пришлось тому бедолаге бежать к южному полюсу. Наддаст, догонит испаряющуюся границу снежного покрова, набьет брюшной карман, передохнет с полминуты — и снова кросс по пересеченной местности… Вскрытие потом показало, что умер он не от обезвоживания, не от асфиксии и уж подавно не от голода, а просто загнал себя насмерть. Так-то вот.

А по-моему, незачем забираться на Марс, чтобы только доказать, что человек бегает неважно. Вот, скажем, мой дедушка, никогда не отлучаясь с Земли, ежедневно бегал от инфаркта, но инфаркт оказался проворнее. От судьбы не уйдешь.

Ну ладно. Вечером читал о том, что это за тип Атона такой. Выяснил, что Атон — египетское божество, изображаемое в виде солнечного диска. Недурно. Не с шакальей головой, и на том спасибо.

С этой покупкой, пожалуй, образованным человеком станешь.

3 декабря

Пришло письмо от секретаря господина Саймона Оверандера. Кто не знает Оверандера? Ясно, что даже самый младший из его секретарей не станет тратить времени на такую мелочь, как моя собственность, — письмо написано и отослано программой, отследившей мою покупку. Простое и вежливое напоминание: не забывайте платить. За что — и так ясно. За то, что мой астероид подчиняется закону всемирного тяготения, права на который принадлежат господину Оверандеру, самому богатому человеку Солнечной системы. Я еще ребенком был, когда по всему миру шумели те приватизационные аукционы. Распродавались права на физические законы, химические реакции и все такое прочее. Кто-то купил правило буравчика, кто-то приобрел закон Гей-Люссака, а вот, скажем, уравнение Шредингера на торги не выставили — не прошло еще требуемых законом двухсот лет, так что правами на это уравнение по сию пору владеют потомки немецкого физика. Не знаю, много ли им с того пользы.

Оверандер, та еще акула, не стал размениваться на мелочи — купил закон всемирного тяготения, три закона механики, закон Архимеда и еще много чего. Плывет судно? Плати за использование закона Архимеда. Стартует ракета? Плати за третий закона Ньютона, да и за второй тоже. За инерционный полет тоже плати, потому как используешь первый Ньютонов закон. Но как раз на законе всемирного тяготения Оверандер, по-моему, нажил не колоссальные деньги, а просто большие. Вышел не грабеж, а всего-навсего принудительная страховка. Да, каждый человек, включая грудных младенцев, платит ему за то, что ходит по Земле, а не улетает от нее в неизвестное пространство против своей воли, — но ведь и правообладатель вынужден платить пострадавшим от действия приватизированного им закона! Скажем, кто-то ненароком упал с балкона и разбился в блин — безутешные родственники подают в суд и выигрывают дело. А если, например, сам собою развалился дом или рухнул мост, Оверандер платит только часть компенсации, причем меньшую часть, — большую платят правообладатели формул сопромата.

Каждому на этом свете приходится отстегивать денежки владельцам интеллектуальной собственности, и ничего тут не поделаешь. И все ругают ученых, наоткрывавших столько законов, что ни ступить, ни продохнуть — непременно нарушишь чьи-нибудь права. Платят за пищеварение, за большой круг кровообращения и отдельно за малый, за рычажный принцип движения конечностей, за преломление света в хрусталике и еще за тысячу разных разностей, без которых и жить-то невозможно. Плата грошовая, но ведь обидно! Злостных неплательщиков сажают, и в тюрьме им еще набегают счета за механическую прочность стен и модуль упругости оконных решеток.

Выходит, теперь я должен платить не только за то, что твердо стою на Земле, но и за то, что мой астероид подчиняется притяжению Солнца и не имеет намерения улететь от него куда подальше. Очень мило! Ежегодные выплаты, правда, небольшие, потому как на небесные тела у Оверандера льготный тариф, но кому приятно платить, я вас спрашиваю? Нет таких извращенцев, и я тоже не из них, это всякому видно.

Звонил своему адвокату, тот посоветовал смириться. Против всемирного тяготения не попрешь, как и против прав собственности. Зато, сказал он, если на меня будут наезжать всякие там правообладатели законов Кеплера, я могу смело послать их по любому адресу или вовсе игнорировать. Потому как законы Кеплера математически вытекают из закона всемирного тяготения, а значит, являются его следствиями. Правообладатели законов Кеплера могут отдыхать, ничего у них не выйдет.

Ну, хоть какое-то утешение. А за всемирное тяготение мне все-таки придется платить. Не сейчас, конечно. Выплаты полагается производить ежегодно, так что пусть господин Оверандер подождет годик.

4 декабря

Анна ночевала у меня, так что по крайней мере ночь прошла без мыслей о финансовых потерях. Утром — новый сюрприз. С меня требуют арендную плату за использование эйнштейновских поправок к классической теории тяготения, а также за посягательство на эффект Ярковского, закон Стефана-Больцмана, протон-протонную реакцию и цикл Вайцзекера-Бете. Попытался разобраться сам, без адвоката. Выяснил, что релятивистские поправки применительно к моему астероиду совершенно ничтожны, и я вполне могу обойтись без них, равно как и без эффекта Ярковского. Что касается Стефана-Больцмана и Вайцзекера-Бете, то эта интеллектуальная собственность вообще резвится в недрах Солнца, и при чем тут я? Догадался: владельцы имеют в виду тот факт, что мой астероид освещается солнечными лучами, и намерены драть с меня за освещение. Пренебрег. Пусть отключат освещение, если захотят и смогут. Чтобы я стал платить за освещение и обогрев места, где я не живу и помидоры не выращиваю? Нашли дурака! По-моему, это просто наглецы, бомбардирующие извещениями об оплате всех, кого они считают развесистыми лопухами, — авось кто-нибудь да раскошелится сдуру.

На всю эту частнособственническую суету накладываются предсвадебные хлопоты. С ума можно сойти. Одно радует: скоро кончится и то и другое. Одно кончится свадьбой, а что касается второго, то ведь надоедят же когда-нибудь всевозможным правообладателям попытки остричь меня, как овцу! Надо перетерпеть, надо отшивать всех, кого можно отшить, и устроить так, чтобы не платить чересчур много тем, кого отшить нельзя, иначе это будет не свадебный подарок, а издевательство над молодой супругой.

5 декабря

Пришло только одно письмо — от правообладателей закона смещения Вина. Разобрался быстро, это простой закон. Из него следует, что максимум энергии мой астероид получает от Солнца в желтом диапазоне спектра, а сам излучает преимущественно в инфракрасном. Ну и что? Какая мне с того польза? Никакой. Нет услуги — нет оплаты. Глубокоуважаемый Вольфганг Вин может идти туда же, куда уже пошли Стефан с Больцманом и еще эти двое, как их… забыл.

7 декабря

Новых писем нет. Ну то-то же! Зуб даю: прояви я слабину — правообладатели накинулись бы на меня скопом, стаей, сворой и ордой. Эти пираньи все мировые законы навесили бы на мой бедный маленький астероид, да еще таблицу умножения в придачу. Нет уж, дудки. Отстегивать за всемирное тяготение мне придется, это факт, но больше ни гроша никому не дам. И точка.

Впервые со дня аукциона уснул спокойно.

10 декабря

Ужас! Ужас! Полная катастрофа! Сегодня во всех блоках новостей: мой астероид вспыхнул и превратился в комету! Передают, будто бы моя собственность, числившаяся как астероид, на самом деле оказалась ядром давно выгоревшей кометы, то есть ледышкой, покрытой таким толстым слоем окаменевшей грязи, что газы не в состоянии взломать его и вырваться на свободу. И вот пожалуйста — вырвались! Говорят, это оттого, что мою покупку стукнул шальной бродяга-метеорит и пробил корку. Допустим, так оно и есть, но я возмущен. Разве я покупал комету? Я платил за камень, а не за грязный лед.

Связался с адвокатом, тот обещал рассмотреть возможность вчинить иск. Вот-вот, пусть продавец заменит мне негодный товар на полноценный и еще компенсирует моральный ущерб! Совсем распоясались!

11 декабря

Адвокат сказал, что дело дохлое. Классификация небесных тел, как выяснилось, достаточно условна, и по смыслу подписанных мною документов я принял на себя все последствия неточной классификации. Да и судебных прецедентов нет. Черт знает что такое!

13 декабря

Да, это комета. Невооруженным глазом ее не видно, а в бинокль — запросто. Невзрачное туманное пятнышко с крысиным хвостиком. За последние сутки получил 425 сообщений с описаниями, фотоснимками, эфемеридами и просто какой-то глупостью. Среди них два предложения продать, но предлагают чепуху. Подожду еще.

Может, зря я волновался? Кто знает, не улыбнется ли мне нежданная удача?

14 декабря

Ночью встал и разослал повсюду объявление: свободное наблюдение моей кометы категорически воспрещено. Всякий, кто желает наблюдать ее, должен перевести на мой счет (номер прилагается) один евразио, а кто хочет сфотографировать — десять. За день получил полтора евразика. Почему полтора?!

Наверное, пол-евразика прислал какой-нибудь одноглазый любитель астрономии. Странные люди! Разве за входной билет на концерт с глухого на одно ухо возьмут половинную плату? Или этот умник имел в виду, что прикладывал к окуляру один глаз, а не два? А мне-то что! Смотри хоть пяткой, а деньги за просмотр плати сполна. Написал олуху сердитое письмо. Никакого ответа. Остаток дня посвятил сочинению заявления в Комиссию по правам собственников.

Надо будет все-таки вступить в Ассоциацию владельцев космической недвижимости. Пусть она блюдет мои интересы.

15 декабря

Принят. Отослал этим хапугам вступительный взнос. Расписался везде, где просили. Днем — новая неприятность. По всем каналам новостей передают одно и то же: вследствие удара моя комета изменила орбиту и теперь должна пройти в непосредственной близости от Земли, если только не столкнется с ней. Пил таблетки от сердца. Это что же получается: в день свадьбы я дарю Анне эту дрянь, а она (т. е. дрянь, а не Анна) возьми да и свались нам на головы?! Ну пусть не нам, пусть кому-то еще, от этого не легче. Чья собственность причинила ущерб? Кому придется возмещать убытки? Владельцу, естественно. Прецедентов сколько угодно. Бог весть, удастся ли доказать форс-мажор.

От лица Международного астрономического союза выступил некий доктор Раймон Апдаун. Сказал, что точное определение элементов новой орбиты моей кометы затруднено, поскольку из ее ядра продолжается истечение газов, создающее реактивный эффект. Сказал также, что, хотя Земля попадает в «коридор риска», вероятность столкновения ее с кометой не превышает одной десятитысячной. Еще сказал, что не надо паниковать. Когда так говорят, всякому ясно: дело дрянь.

Почтовый ящик не вмещает всей корреспонденции. Прочитал выборочно несколько писем. Сплошь угрозы и проклятия в мой адрес. Я у них, видите ли, виноват, потому как владею этой сволочной кометой! А что я могу сделать? Столкнуть ее с новой орбиты? Чем, интересно? Телекинезом? Или сидеть на крыше, махать рукой и кричать: «Кыш! Кыш, проклятая!»?

Кретин на кретине. Пренебрег. Стер все письма оптом. Однако ясно, что дарить такой подарок Анне нельзя. Подумаю насчет вазы. Надо еще обмозговать вопрос личной безопасности. Нанять охранника мне не по карману. Купить, что ли, щенка питбуля? Гм. Пока он вырастет, ситуация уже двадцать раз прояснится так или иначе.

На всякий случай сижу дома, редактирую сонник. Дошел до буквы Х. Интересно, почему в соннике нет слова «хана»? Чувствую, что она мне вскоре и приснится. Незадолго до того, как состоится наяву.

16 декабря

Выступило еще одно научное светило — доктор Даймон Лефтрайт. Мол, в связи с новыми данными о моей комете угроза Земле с ее стороны не только реально существует, но и гораздо выше, чем считалось до сего дня. Вероятность столкновения с Землей теперь оценивается как один к ста. Зато, мол, если комета все-таки пролетит мимо, миллиарды жителей нашей планеты смогут насладиться ее чудесным видом, причем без всякой оптики. Ну-ну. Подсластил пилюлю. Какая мне с того радость, если эти сволочи, любители неба, все равно не платят мне за просмотр?

Отправил письмо в ихний Астрономический союз с напоминанием: пора платить. Наблюдали? Наблюдали. Деньги на бочку. Пока молчат, негодяи. Вывесил в Сети объявление: срочно продается комета, недорого.

Вал писем с угрозами не спадает. Из-за шторы заметил кучку подозрительных типов, угрюмо пялящихся на мои окна. Не выхожу из дома. Вызвал слесаря укрепить входную дверь и поставить дополнительные замки. Вместе со слесарем явился корреспондент и с места в карьер озадачил меня вопросом: как я чувствую себя в роли губителя человечества? Признаюсь, я настолько растерялся, что не выставил его вон, а промямлил что-то насчет того, что против человечества я, собственно, ничего не имею, исключая тех, кто отказывается мне платить и кого еще ожидают вызовы в суд по моим искам. Репортер, крыса такая, продолжает меня интервьюировать: не страдаю ли я, мол, приступами необъяснимой агрессии и не ревновал ли в детстве мать к отцу. Когда до меня дошло, что зря я язык развязал, репортер уже успел многое записать на диктофон со своими комментариями. Хотел спровадить наглеца — не уходит. Тогда пообещал слесарю пятерку сверх оговоренной суммы, если тот избавит меня от прессы. Слесарь раздумчиво сказал, что вообще-то он не вышибала, это не его профиль, но тут же изъявил готовность не просто выставить репортера, а спустить его с лестницы, если я добавлю еще пяток евразиков, или выкинуть его в окно за лишнюю десятку. Поладили на пятерке, и я имел удовольствие слышать, как где-то далеко внизу слесарь догнал-таки акулу пера. И поделом.

Долго говорил по телефону с адвокатом. Он считает, что у меня еще есть крохотный шанс: надо доказать, что мой астероид, оказавшийся кометой, изменил безопасную орбиту на опасную вследствие удара не бесхозного космического тела, а чьей-то собственности. Таковой, например, может оказаться космический аппарат или его обломок. Если доказать это удастся, обвинение в создании угрозы для жителей Земли мне не грозит.

Интересно, как я могу это доказать?

18 декабря

Забыл о работе. Забыл о свадьбе. Вообще обо всем забыл, кроме паскудства с моей недвижимостью. На письма не отвечаю, трубку не беру. Нашел базу данных обо всех (якобы!) космических аппаратах, имеющихся сейчас в космосе, задал поиск. Естественно, оказалось, что ни один из них не мог столкнуться с моим астероидом и вытолкнуть его на новую орбиту. Огорчен, но не удивлен. Любой владелец космического аппарата, опасаясь последствий, первым делом постарается засекретить факт столкновения так, что и концов не найдешь. На его месте я бы сам так поступил. Кому охота попасть под обвинение в создании угрозы для Земли, пусть даже ненамеренном! Между прочим, ненамеренность еще надо доказать. И в первую очередь не присяжным в суде, а тем болванам, из-за которых я уже три дня живу на осадном положении.

В СМИ — вой и угрозы в мой адрес. Я под прессом прессы. Как следствие, сегодняшняя толпа под моими окнами больше вчерашней. Болванов до тысячи, наверное. Скандируют, что я-де убийца, и держат в руках плакаты того же содержания. В ответ на мое объявление о продаже кометы все те же оскорбления и никакого делового интереса. Изменил объявление о продаже на «отдам даром в хорошие руки». Все равно никакого положительного эффекта.

Господи, да я бы еще приплатил тому, кто избавит меня от моей покупки! Но разве можно писать такое в объявлении? Тогда уж точно никто не избавит.

Продукты в холодильнике кончаются. Заказал пиццу. Вместе с рассыльным ко мне попыталась прорваться банда линчевателей. Отбивался ногами и пиццей. Отбился, но подвернул лодыжку, а пицца пришла в полную негодность. Если так пойдет дальше, участь моя печальна: когда комета столкнется с Землей, она поубивает множество глупых людей и одного очень голодного.

19 декабря

Позвонил Анне, намереваясь извиниться за то, что не брал трубку. Надеялся, что она поймет. И она поняла, да еще как! «Между нами все кончено!» В довесок обозвала меня скотиной и предателем. Сказала также, что я еще глупее, чем она думала, если вообразил себе, что она выйдет за кретина, умудрившегося вляпаться в такую историю. Я было заикнулся о том, что, мол, из самых лучших побуждений хотел сделать оригинальный подарок… Куда там! Ответом мне был ядовитый хохот, вслед за чем связь разъединилась. О, эти женщины!..

Нашел в шкафу початую бутылку дрянной водки. Пил без закуски, потому что никакой закуски нет. В восьмом часу вечера хотел выброситься в окно, но там внизу столько митингующих, что асфальта не видно. Свалишься на голову какому-нибудь из этих придурков и будешь увезен вместе с ним на труповозке. Бок о бок. Нет уж, увольте, я брезглив.

20 декабря

Страдаю от похмелья. Утром пил воду из-под крана. Днем пил чай, потому что в доме только он и остался, если не считать пакетика молотого перца и двух кусочков сахара. Попробую растянуть их насколько возможно.

21 декабря

Сахар кончился. Интересно, сколько времени человек может продержаться на одном пустом чае? Двигал мебель в надежде найти закатившийся куда-нибудь в щель бульонный кубик или любой другой провиант. Безрезультатно. Распахнул окно настежь и пытался приманить голубей, но только зря потерял время. Впрочем, не жалко: времени у меня теперь сколько угодно. До самой новогодней ночи, когда, по расчетам астрономов, моя комета то ли врежется в Землю, то ли пройдет впритирку к ней. Это до сих пор не ясно, поскольку, видите ли, из кометного ядра продолжают вырываться газовые струи, толкая ядро то в одну сторону, то в другую. Зато приблизительно известно, куда ядро свалится, если все-таки свалится. На Центральную Европу. Оттуда уже сейчас эвакуируют людей, вывозят ценности и опасные материалы, там останавливают ядерные электростанции и химическое производство. Доктор Лаймон Фарнеар объявил на весь свет: вероятность столкновения оценивается ныне как один к десяти. Согласно проведенным расчетам, мощность взрыва минимум в сто раз превзойдет Тунгусский феномен, так что от такой страны, как, скажем, Австрия, может вообще ничего не остаться, да и соседям не поздоровится.

Комета уже видна невооруженным глазом как тусклое пятнышко левее Луны, правее башни Древоторфопрома. В дверь ко мне ломились, но запоры устояли. Одно оконное стекло разбито, и на потолке след от пули — кто-то стрелял снизу. Плохи мои дела.

22 декабря

Шансы на столкновение поднялись до одного к трем. Звонил адвокату — тот признался, что пока не знает, чем может мне помочь, и посоветовал не терять присутствия духа. Все-таки против меня всего один шанс, в то время как в мою пользу — целых три. Разговор не был долгим, и мне показалось, что адвокат закончил его с облегчением.

Подглядывал в окно из-за шторы. Без изменений. В животе тоскливо бурчит. Нашел в корзине с грязным бельем рубашку, на которую когда-то посадил масляное пятно, и долго жевал. Помогло не очень. Пил чай с ничем.

Передают, будто бы рассматривается вопрос о направлении к ядру моей кометы термоядерного заряда, дабы испарить ядро на дальних подступах к Земле. Не знаю, не знаю. И они там не знают, успеют ли. Если дело пойдет без технических сбоев — тогда да. Но ведь так не бывает.

Неотступные мысли: уже сейчас приладить к крюку для люстры веревочку с петелькой или все-таки подождать, чем все это кончится? Но дождусь ли?

23 декабря

Решил совместить. Петелька готова, но я пока в нее не лезу — мешает резь в желудке. Чай ее не лечит. Ночью плохо сплю: снится то колбаса, то жареная курица с хрустящей корочкой. Не стал смотреть, что это означает по соннику. В квартире холодно — морозный воздух проникает сквозь разбитое окно, хоть я и заткнул его подушкой.

Ночью в дверь чем-то били — по-моему, бревном. Не проснулся только потому, что все равно не спал. Вооружился сковородкой и ждал, но дверь выдержала, а потом соседи вызвали наряд. На соседский вызов блюстители порядка приедут, почему бы им не приехать, ну а я даже не пытаюсь звать кого-то на помощь — знаю, что бессмысленно это. Может, они и органы, может, даже правопорядка, да ведь в них люди служат.

24 декабря

Достиг просветления. Все голодающие уверяют, что боли в животе и адское желание сжевать все, что жуется, проходят дня через четыре. Не врут, как выяснилось. Лежу на диване, гляжу в потолок. До сих пор он казался мне ровным и гладким, но, если хорошенько присмотреться, на нем видны мелкие неровности, трещинки, пятнышки — словом, детали рельефа. Изучаю их с удивлением и умилением. За весь день совершил только одно осмысленное действие: отрегулировал высоту подвеса петельки и хорошенько намылил ее. Когда придет время, надо будет всего-навсего смочить веревку водой, чтобы узел легче скользил, и устройство будет готово к употреблению.

25 декабря

Отставить повешение! Долой петлю и табурет! Новости такие, что ум за разум. Дикторы тараторят и путают слова, а научные эксперты выглядят как пыльным мешком огретые. Все в один голос говорят, что ничего еще толком не известно, и призывают население не делать резких движений прямо сейчас, а подождать немного. Но кое-что все-таки стало достоянием гласности.

Во-первых, прохождение моей кометы мимо Земли состоится в новогоднюю ночь. Во-вторых, теперь уже ясно, что она, то есть комета, все-таки пройдет мимо нашей планеты, а не врежется в нее. Новый газовый выброс из ядра направил комету так, что столкновение исключено. Казалось бы, живи теперь да радуйся — так ведь нет! Есть еще и «в-третьих».

Вот оно: комета подала голос! Точнее, что-то внутри нее подало голос. Какой-то аппарат, запрятанный в кометном ядре неизвестно кем не то в плейстоцене, не то вообще в палеозое, взял да и начал подавать сигналы заведомо искусственного происхождения. Сейчас ученые заняты расшифровкой и, если верить журналистам, уверяют, будто бы уже далеко продвинулись в понимании смысла этих посланий неизвестно от кого неизвестно кому.

Толпа под окнами поредела, но полностью не рассеялась. Стоят, ждут неизвестно чего. Выходить на улицу не посчитал нужным, да и слабый я сейчас. Набрал номер доставки на дом, заказал соков, минералки и что там еще надо после голодания? Бульон, наверное. Стало быть, пусть несут мне курицу. Не успел вновь отключить телефон — сразу звонок с просьбой об интервью. Отверг. Опять-таки не успел отключиться, как позвонил адвокат. Сказал, ликуя, что теперь мое дело заведомо выигрышное и можно подавать иски ко всем, кто глазел на мою собственность и не заплатил. Можно также затеять дело о возмещении нанесенного мне морального ущерба вследствие бездеятельности правоохранительных органов. И жаль, сказал он, что к моей комете так и не был направлен термоядерный фугас — а то я мог бы стрясти с Объединенных Наций хорошую компенсацию.

Аппетит неистовствует. Сварив курицу, принесенную рассыльным из торгового центра (рассыльный попросил у меня автограф), я вылакал всю кастрюлю бульона, но лишь раздразнил желудок. Съел и курицу. Маялся животом. О внешних событиях второй половины дня ничего не знаю, потому что воспринимать окружающее мне было некогда — катался по полу и выл. Думал, помру, но не помер.

27 декабря

Все к лучшему в этом лучшем из миров! Во-первых, мой желудок угомонился, а во-вторых, меня навестила целая группа, состоящая из помощника Президента по национальной безопасности, советника по науке, двух академиков, исполнительного директора Международного аэрокосмического агентства и еще ряда персон калибром помельче. С их слов я понял только одно: мне предлагают продать мою собственность за сто тысяч евразиков, потому как в послании (еще не расшифрованном), которое непрерывно передает моя собственность, может содержаться нечто исключительно ценное для всего человечества. Сказал, что подумаю, а как они ушли — сразу позвонил адвокату. Тот одобрил. Кажется, мне наконец-то свезло. Я почти уверен в том, что послание ими расшифровано, только они не говорят мне, что в нем содержится, и никому не говорят. Но раз с ходу предложили сто тысяч, значит, со временем могут предложить гораздо больше, причем этого не придется долго ждать. И адвокат того же мнения.

Когда сам не звоню, по-прежнему держу телефон отключенным, но кто звонил — интересуюсь. Около сорока проигнорированных звонков от Анны. И дальше буду игнорировать. Ишь, спохватилась! Поздно, милая, и о свадьбе ты мне больше не заикайся.

Есть письмо из редакции. Просят считать предыдущее письмо дезавуированным (держу пари, в нем было уведомление о прекращении сотрудничества) и любезно интересуются, когда будет готова рукопись сонника. Посмотрим. Может быть, и никогда.

28 декабря

Вот оно что! Никогда не думал, что утечка информации — такая ценная вещь. Текст приблизительной расшифровки инопланетного послания передают по всем каналам. Автоматический ждущий буй, вмороженный в космическую ледышку еще в те времена, когда на Земле динозавры решали, кто из них зубастее, все это время ждал, когда же на нашей планете разовьется цивилизация разумных существ, дабы приобщить ее к чему-то, что трудно перевести. Не то к Мировому Разуму, не то к Мировой Гармонии, не то даже к Мировой Гегемонии. И вот теперь, когда, вскрыв ледышку, человечество доказало свои возможности и свою любознательность, ему пора сделать следующий шаг, а именно: послать одну человеческую особь для пробного непосредственного контакта с буем-автоматом.

Тут я вспотел и присел даже, потому что голова закружилась. Так, думаю. Ядро кометы принадлежит мне, даром что в купчей оно названо астероидом. Стало быть, все, что находится на нем или в нем, также принадлежит мне. Ага!

Следовательно, и лететь предстоит тоже мне, если только я не уступлю мою собственность кому-то еще. Пожалуй, я согласен уступить, но не за сто же тысяч! Сто тысяч — ха! За такую смехотворную сумму я теперь соглашусь разве что высморкаться.

29 декабря

Международное аэрокосмическое агентство предложило миллион. В ответ я запросил десять миллионов. Не поладили. Через два часа новое предложение: пять миллионов. Я запросил пятьдесят и сказал, что минут через десять мое предложение может и устареть. Снова не договорились.

Самому лететь — не на чем, да и боязно. Я и врачебные осмотры не очень жалую, а тут меня будет просвечивать, а может, и простукивать какой-то, понимаете ли, инопланетный буй. Чем еще просветит? И по каким местам станет стучать? И какие выводы сделает? А если речь идет о переговорах, то какой же я, с позволения сказать, переговорщик? Дипломатии я не обучен и представлять на переговорах человечество никак не могу. Я человек маленький. Пусть уж вместо меня летит тот, кого назначит ООН, государство или любое начальство, мне наплевать. Но пусть оно раньше даст хорошую цену в качестве отступного!

Сидел и думал: неужто и на моей улице праздник? Вот он, случай, хватай его за волосы, пока не поздно! И нервничал: а ну как никто не повысит цену?

Ошибся, конечно. Все каналы связи у меня выключены, поскольку при включенных жить невозможно, так что те, кому я интересен, должны являться ко мне лично, словно к министру. Вот этот и явился. Личный секретарь и доверенное лицо самого господина Бурдюкова. Кто не знает Бурдюкова? Олигарх в третьем поколении, мультимиллиардер из первой десятки, получивший в наследство финансово-промышленную империю и увеличивший ее мощь раз в десять, и так далее, и тому подобное. Само собой, и его доверенное лицо — тоже деловой человек.

Даже очень деловой. С места в карьер: ваши условия нам известны, вы тот еще жук, но мы готовы заплатить вам пятьдесят миллионов евразио с тем непременным условием, чтобы сделка была совершена немедленно. Согласны?

Вспотев сильнее вчерашнего, я ответил в том смысле, что еще не принял окончательного решения об уступке моей недвижимости. В ответ — буря и натиск. О чем вы себе думаете? О том, что можете выждать и вытрясти с покупателей полмиллиарда? Никогда этого не будет. Раньше с вами несчастный случай произойдет. Вроде и не слишком велики деньги для государства или Межаэрокосмоса, но дело не в них, а во времени. Кто раньше встал, того и тапки. Кто первым вступит в контакт с инопланетным буем, перед тем могут открыться колоссальные перспективы. Не воображаете ли вы, что сами сможете воспользоваться ими? Ах, не воображаете? Приятно побеседовать со здравомыслящим человеком. Следовательно, вопрос только в цене. Пятьдесят миллионов — очень хорошие деньги, соглашайтесь. И не думайте, что господин Бурдюков намеревается вступить с буем в контакт от имени человечества ради того, чтобы причинить человечеству вред. Пусть ваша совесть будет чиста, это не в его интересах. Тут вопрос личных амбиций совершенно посторонних для вас людей. Не все ли вам равно, кто именно станет самым влиятельным на Земле человеком — Бурдюков, или Шмулевич, или Снимифаска, или вообще заморский Ямамуши? Совершенно с вами согласен: вам, человеку рядовому, пусть теперь и богатому, это совершенно безразлично, рядовой человек замены не почувствует. Так почему не Бурдюков? Приличный человек, известный меценат… И вот какое обстоятельство вам надо иметь в виду: тот, кто хочет первым вступить с буем в контакт, должен стартовать как можно раньше. Оптимальный стартовый коридор очень узок, времени нет совсем. Вы уверены, что никто уже сейчас не подбирается к вашей комете пиратским образом? Вы контролируете вашу собственность? Цена на нее не взлетит до небес, уж будьте уверены. Вероятно, уже сегодня она начнет падать, а завтра вы продадите комету Межаэрокосмосу за жалкие пять миллионов. Мы предлагаем вам пятьдесят, но чтобы сделка состоялась прямо сейчас. Все бумаги при мне. Согласитесь, продать за пятьдесят миллионов то, что вы купили за пятьсот евразиков, — это великолепная сделка!

— Сто миллионов, — с трудом высипел я. Голос внезапно сел, и с носа пот — кап! кап!

Он только желваками подвигал, но торговаться не стал — видно, и в самом деле время его поджимало. Вынул бумаги, мне только в нескольких местах закорючки поставить. Я потребовал, чтобы сначала деньги были переведены на мой счет, а потом уж я подпишу. Он усмехнулся: ну-ну, мол, будь по-твоему. Знает, что я отчетливо понимаю: кинуть Бурдюкова лучше и не пытаться. Куда безопаснее плавать среди голодных белых акул.

Как только транш прошел, я и подписал купчую. Будто в воду прыгал с вышки в полной темноте, не зная — есть ли в бассейне вода или слили? Может, и продешевил, но сто миллионов — это все-таки сто миллионов! Тут же доверенное лицо позвонило куда-то и отрапортовало: все, мол, в полном порядке. Напоследок еще раз обозвало меня жуком, поздравило с удачной сделкой, ухмыльнулось — и адью.

Мне бы тихо радоваться, а я вскинулся. Неуместное любопытство одолело. Кричу вдогонку:

— Погодите! Господин Бурдюков, он что, намерен вступить в контакт с буем лично?

Обернулось на ходу доверенное лицо и вторично ухмыльнулось:

— Он уже в пути. Космояхта стартовала два часа назад.

Вот это я понимаю — деловой подход! Мне наука. И науку эту мне придется освоить, потому как свершилось — я богач!

30 декабря

Больше никаких визитов, а в полдень уже все новостные каналы мира сообщили о состоявшейся сделке. Под окном — никого. С меня теперь взятки гладки. Если у тех, кто воображает, будто представляет интересы человечества, есть претензии — милости прошу с этими претензиями к Бурдюкову. А я просто радуюсь. Давно ли голодал в осаде и петельку мылил? Теперь все пойдет иначе.

Приезжала Анна, я ее не впустил. Рыдала, колотилась в дверь, было шумно. Пренебрег. Решил первым делом купить хороший загородный особняк, и чтобы обязательно за крепким забором с охраной. Пусть бывшие невесты в стальные ворота колотятся, если уж им так нравится это занятие.

Вечером смотрел на комету в бинокль, хотя она и без бинокля видна прекрасно. Прощай, моя собственность, здравствуй, счастье!

31 декабря

Предновогодние хлопоты у меня просты. Наряжать елку не стал, а просто заказал на дом хорошей выпивки и всевозможных деликатесов. Теперь я могу себе это позволить. Никого не позвал, сам съем и выпью. Не мешайте наслаждаться!

Погода стоит чудесная, облаков нет, и на вечернем небе комета видна превосходно. Она движется и за последние две недели переместилась почти в зенит. Сегодня и невооруженным глазом заметно, как она движется — как раз проходит мимо Земли. Огромное полупрозрачное облако с хвостом и яркой точкой в голове. Там и сям на улицах и балконах торчат зеваки, задравши головы. Где-то наверху, в черноте, летит наперерез комете личная космояхта г-на Бурдюкова. И пусть летит. Мне только любопытно: какой такой контакт состоится у него с космическим буем? И что чуждый продвинутый интеллект подумает о нем, Бурдюкове? Допустит ли к Мировой Гармонии? А если допустит, то кого: всех нас или одного Бурдюкова? Специалисты признают, что в переданном буем послании много семантических неясностей. Вот будет номер, если допущенным окажется все человечество! Для чего, спрашивается, Бурдюкову выступать в роли всеобщего благодетеля? Чтобы получить индульгенцию? Да его и так вроде не трогают…

Впрочем, что я об этом знаю.

Бурдюков, Курдюков… Да ну его! Теперь мое дело — сторона. Взял да и отдал должное выпивке и закуске. С Новым годом!

2 января

И вчера, как проспался, и сегодня тоже ничего не делал, только смотрел по очереди все новостные каналы. Передают разное, а о Бурдюкове — ничего. Хотя его яхте уже давно пора бы достичь кометы и вступить в контакт. Может, какая авария на борту? Но о ней тоже не сообщалось. Или Бурдюкову комета и буй нужны не для контакта, а для каких-то своих непонятных целей? Неприятная мысль: а не продешевил ли я? Не буду пока ее думать.

3 января

Нет, все-таки правы те, кто уверяет, что тайное обязательно становится явным. Оказывается, позавчера инопланетный буй вновь послал сигнал, который был принят и сразу же засекречен. Нашлись, однако, люди, принявшие этот сигнал самостоятельно и расшифровавшие его. А лучше бы не расшифровывали, потому что правы и те, кто утверждает: меньше знаешь — крепче спишь.

Текст послания ужасен: «Благодарю за содействие. Коэффициент цефализации представленного образца удовлетворительный. Масса головного мозга достаточна. Качество продукта соответствует диетическим нормам. Поздравляем с приобщением к Мировой Гармонии!»

Гармонии? Или гастрономии?.. Захлебывающиеся словами дикторы приводят слова какого-то эксперта-лингвиста, уверяющего, что на языке хозяев буя слова «гармония» и «гастрономия» обозначаются одним и тем же словом. Хуже того, предполагается (тем же экспертом), что слово «ждущий», содержащееся в первом послании, можно перевести и как «жующий». Буй-дегустатор!

Бедный, бедный господин Бурдюков…

Убежден, он лично вступил в контакт с буем, никому не доверил. Иначе вся его затея теряла смысл. Прошел через шлюзовую и покинул яхту, страхуемый встроенными в скафандр микродвигателями и длинным фалом. Что потом команда втянула обратно — безголовое тело? В то время как буй смаковал и причмокивал, радуясь, что на третьей от желтого карлика планете наконец-то появился многочисленный вид живых существ с мозгом крупным и вкусным… После чего, надо полагать, доложил по сверхсветовой связи своим хозяевам: кушать подано. А напоследок поздравил копошащийся на планете пищевой ресурс со столь высокой честью и завидной долей.

Что это — мистификация? Подождали бы первого апреля… Ошибка? Неточность расшифровки? Бред больного на голову «эксперта»? Хотелось бы верить.

А если нет? Вдруг прибудут толпы могущественных инопланетных гурманов и прозвучит команда: «На децефализацию шагом… арш!»? Дико и страшно.

В Сети бродят еще и не такие предположения. Но по всем телевизионным каналам в вечерних выпусках — опровержение. Мол, весь этот шум — не более чем талантливая провокация, призванная обрушить биржевые котировки. Выступают эксперты и мировые светила. Доктора Раймон Апдаун, Даймон Лефтрайт и Лаймон Фарнеар тут как тут: спокойнее, граждане, волноваться нет причин.

Хорошо, если так.

Но что же все-таки произошло с Бурдюковым?..

4 января

Они взорвали комету. Моей бывшей собственности больше не существует. Была яркая и долгая — секунд на двадцать — вспышка в небе и ничего больше. Осталась расширяющаяся и слабеющая туманность, а скоро и ее не станет. Значит, опровержение было ложью. Они уничтожили (уничтожили ли еще?) буй с единственной, да и то слабой, надеждой на то, что он еще не успел передать сообщение своим хозяевам. Но это вряд ли. С чего бы он стал выжидать более двух суток? Готовьтесь, носители больших, полуторакилограммовых, эволюцией взращенных мозгов! Откуда-то извне, то ли с другого края Галактики, то ли из такой дали, что и подумать страшно, то ли вообще из другой вселенной мчатся к нам гурманы с ложками, салфетками и перечницами, настраивают на нужный лад вкусовые пупырышки, причмокивают в предвкушении… Готовьте, люди, свои извилины для столовых приборов!

Метался по дому. Хлопнул водки — не помогло. Прилег вздремнуть — приснилась обезьяна со снятой черепной крышкой. Выпил еще — в память о Бурдюкове. Никто не любит олигархов, но такой смерти я ему не желал.

Ну ладно — Бурдюков… А что с нами-то будет?

5 января

Дождались. В небе — их корабли. Медузоподобные шевелящиеся громадины. Много-много. Их прекрасно видно и днем — кружат где-то в стратосфере, высматривают. Новостные каналы смотреть невозможно. Когда власти то и дело призывают население сохранять спокойствие и ни в коем случае не поддаваться панике — пиши пропало. Население на это чутко реагирует. В окно видел толпы беснующихся людей — громят магазины, поджигают все, что горит, а орут так, что пришельцам в стратосфере, наверное, слышно. Иногда проезжают бронемашины с десантом, но на беснующихся — ноль внимания. Можно догадаться, что все армии мира приведены в боевую готовность номер один, и в первую очередь военно-космические войска и ПВО. Может, где-то уже предпринимаются попытки дать врагу отпор и в небо взлетают гостинцы с мегатонной начинкой, но что об этом может знать гражданское население? Его дело маленькое — прятаться от мозгоедов. Но где подземные убежища? Где гражданская оборона? Я не знаю и не знаком с теми, кто знает.

Вдруг вижу: от очередной толпы отделяется группа человек в тридцать — и прямо к моему подъезду. Я сразу смекнул, кто им интересен. Кто совсем недавно сидел в осаде, тот в таких вещах не ошибается. И реакция моя была молниеносной — прыг в ботинки, куртку на ходу застегиваю — и вон из квартиры. Вниз уже не успеть — значит, вверх.

Обманул я их. Дождался, когда они — кто лифтом, кто галопом вверх по лестнице — достигнут моего этажа и начнут высаживать дверь, вызвал лифт — и вниз, вниз! Выскочил из подъезда — а навстречу мне еще одна толпа валит. Замер я на мгновение и вижу: узнали меня. Да и как не узнать, когда еще недавно моя физиономия мелькала на всех экранах. И в следующее мгновение я уже бежал так, как не бегал никогда в жизни.

Взревела толпа — и за мной. Что они орали мне вслед, о том я распространяться не буду. Скажу только, что как услышал их крики — еще наддал. Ясно и глупому: догонят — разорвут. Им не докажешь, что я ни в чем не виноват. Я для них вроде громоотвода — средство разрядки. У каждого из них одно пламенное желание: пусть я помру, но ты, паскуда, сдохнешь раньше меня!

Ноги уставать начали. И почему я, дурак, не занимался спортом? Только бы выскочить из уличных каньонов! Впереди лесопарк, там меня словить не так-то просто, там я затеряюсь…

Не успел. Впереди из переулка валит новая толпа. Нет дороги. У толпы рефлекс всегда один и срабатывает моментально: гони бегущего, бери в облаву, настигни и бей! Отступил я к серой стене, прижался к бетону, с жизнью прощаюсь. Толпа уже не бежит и не вопит, потому что незачем, а медленно, молча приближается. Что делать мне? На колени пасть, пощады просить — не поможет.

Вдруг завизжала истошно какая-то тетка, рукой вверх показывает — и тотчас наутек. Вовсю локтями работает, и здоровые мужики отлетают от нее, как кегли. Просеку в толпе пробила, а стадо убийц взвыло дурными голосами — и кто куда! Вопят, падают, на карачках бегут, как крабы, верещат кто во что горазд. А я почему-то вижу это уже с высоты птичьего полета и с каждой секундой все быстрее взмываю вверх…

Хотите, верьте, хотите, нет — не испугался я и не удивился, а испытал облегчение. Даже когда посмотрел вверх и понял, что прямо над моей головой завис корабль-медуза и тянет меня к себе, подцепив неведомо чем, — не испугался. Есть, наверное, порог ужаса, за которым — только облегчение, чем бы дело ни кончилось, и я этот порог преодолел. Ну, тянут меня, думаю. Вверх тянут, чтобы на стол подать, словно фрукт заморский. Мозг вынут и сожрут, людоеды, гурманы инопланетные. Что ж, это все-таки лучше, чем быть разорванным толпой на кусочки. Но жаль, жаль… А жальче всего то, что у меня с собой нет гранаты…

Лечу вверх вроде зенитного снаряда, со свистом воздух рассекаю. Потом дышать стало трудно — высота уже большая. Холодный ветер за шиворот задувает. Но я не успел ни замерзнуть в ледышку, ни задохнуться — прибыл.

Сияние переливчатое. Окутало. Сковало по рукам и ногам, шевельнуться не дает. Вращаю глазными яблоками — где тут у них гильотина или хотя бы трепан? Зря вращал — нет ничего. Зато чувствую: что-то невидимое проникает в меня, щекочет изнутри черепную коробку. Ну конечно, у них там технологии шибко продвинутые, им архаичные инструменты ни к чему… Все равно, думаю, кончится тем же самым — отключится мое сознание, и все дела. Тот, кем чавкают, чавканья не услышит.

Рванулся я что было сил, да не тут-то было. Вклеен в студень. Закричать хотел — тоже не вышло. А нечто невидимое в моем черепе шевелится, ворочается, щекочет…

Пощекотало и вдруг ушло. Колыхнулся студень. Заурчало что-то утробно — знаете, как желудок иногда урчит. Студень вокруг меня сотрясся, ходуном заходил. И все кончилось. Тем же манером был я доставлен назад, в ту же точку, откуда меня забрали. Только ветер в ушах свистел. Никакой толпы поблизости от места приземления уже не было, о чем я, признаться, нисколько не пожалел.

Пригнулся я и побежал куда глаза глядят, ничего не соображая…

15 января

Жизнь входит в норму.

Народы, правительства и военные понемногу успокаиваются. От кораблей-медуз, по-прежнему плавающих высоко в небе над нами, нет особого вреда — они лишь захватывают время от времени то одного, то другого человека и, подержав недолго в фиксирующем студне, возвращают его на земную поверхность. Неприятно, но не смертельно. Дышать в том студне нельзя, но мук удушья не бывает, это я вам говорю как очевидец. Уж как инопланетяне это устраивают — не знаю. Не повезло лишь тем, кто с перепугу сразу концы отдал, да случаев таких, надо признать, было немного и только в первые дни. Теперь о таких несчастьях совсем не слышно: не то чужаки усовершенствовали технику похищений, не то основная масса людей уверовала в то, что похищения эти временны и безопасны.

Поначалу людям, пережившим похищение, чрезвычайно докучали репортеры и просто любопытные, не говоря уже о спецслужбах, но прошло не более двух-трех дней, как до большинства дошло: лучше один раз ощутить, чем сто раз услышать. Никаких проблем, достаточно поторчать сколько-то времени на видном месте, чтобы с большой вероятностью подвергнуться похищению с кратковременным заключением в студне и неизменным возвращением.

Бурдюков, оказывается, тоже не погиб, хотя уж ему-то как раз угрожала реальная опасность. Не от инопланетян — от ядерного взрыва, испарившего некогда мое, а теперь его космическое тело. Он дал краткое интервью, где распинался насчет технических неисправностей своей яхты, поврежденной при прохождении сквозь облако частиц, окружавших кометное ядро, из-за каковых неисправностей он не сумел вовремя выйти на связь и успокоить население Земли касательно намерений пришельцев. Насчет юридических последствий он бросил лишь краткое «посмотрим», из чего лично я сделал вывод, что уничтожение своей собственности он так не оставит. Не стал он и комментировать свой контакт с буем, сказав лишь, что кто пробовал, тот знает. Ну и правильно. На его месте я бы тоже не стал об этом распространяться. Я и на своем месте не стал этого делать.

Пока ясно одно: расшифровка того послания буя, где говорилось о Мировой Гастрономии, была выполнена правильно, подвело лишь незнание семантических нюансов. Инопланетяне оказались не цефалофагами, они питаются не мозгами, а их содержимым — мыслями, памятью, эмоциями, причем человек от такого питания умственно не страдает, поскольку информация копируется, а не стирается. Тут тонкий юридический вопрос: можно ли считать содержащуюся в мозгу каждого индивида информацию его интеллектуальной собственностью? Ответа пока нет, а он мне интересен. Заставить бы наших гостей раскошелиться тем или иным способом! Покушали? Вот вам счет, извольте аккуратно оплатить.

Что помимо этого думают о состоявшемся (состоявшемся ли еще?) контакте те, кому об этом думать положено, я не знаю и, признаться, не очень интересуюсь. У меня полно других забот. Разгромленная квартира требует ремонта, а мои сто миллионов — применения. Связанного, естественно, с приумножением, а не наоборот. Хлопот достаточно и у меня, и у моего адвоката, который готовит ряд исков к тем, кто наблюдал мою комету, пока она еще была моей, и подлым образом не заплатил.

Лишь изредка я позволяю себе задуматься о том, что означало короткое судорожное колыхание студня за несколько секунд до того, как я был освобожден кораблем-медузой. Пароксизм удовольствия? Ну, допустим. Но что, если это был смешок? Надо мною, над тем, что у меня в голове, над миллиардами примерно таких же людей, как я, над моим мнением о себе и о них, над всем нашим миром? Быть может, здесь таится еще одно семантическое недоразумение и слова «покушать» и «посмеяться» для наших гостей идентичны?

Тогда у меня портится настроение, и я отвечаю себе: нет-нет, это невозможно. Я решительно протестую! Такое предположение попросту оскорбительно. Этого не может быть, а чего не может быть, того и не бывает.

Похоже на заклинание. А когда оно перестанет действовать, я придумаю новое.

Марина и Сергей Дяченко Самум

Инспектор прилетел на рассвете. Два солнца взошли одно за другим, и корабль опустился на посадочную площадку в семь шестьдесят пять по местному времени.

— Гриша, — сказал губернатор. — Предупреди своих: сидеть на рабочих местах, как пришитые. Увижу кого-то в рабочее время на террасе…

И он выразительно замолчал.

Губернатор двадцать лет царил на Ириске, пережил десятки ЧП и две большие производственные катастрофы, но удержался на посту. Теперь под него копали, и ни помешать зложелателям, ни хотя бы проконтролировать их губернатор не мог: от Ириски до Центра было тридцать земных часов пути, а связь в последнее время работала нестабильно. Явление чиновника с внеплановой инспекцией могло быть как мелкой неприятностью, так и Последним Звонком, поэтому губернатор не спал ночь.

Третий зам не любил губернатора, в частности, за то, что тот упорно звал его «Гришей». Настоящее имя зама было Саундер: его родители, на тот момент пятнадцатилетние, сочли, что младенец слишком громко орет, и нарекли его собачьей кличкой. Саундер Григорьев привык откликаться на Сашу, но губернатор прозвал его Гришей, лишний раз утверждая этим свою самодурскую власть.

— Увижу кого-то в рабочее время на террасе — штрафом не отделаются…

К борту корабля уже подползал гофрированный шлюз-переходник. Губернатор сжал губы, похожие на слот для приема купюр, подтянул воротник и в сопровождении двух первых замов и дамы-референта отправился встречать.

Два солнца, Пес и Щенок, поднимались выше, и укорачивались тени. Начинался погожий яркий день, из тех, что примиряют с жизнью на Ириске; сквозь полупрозрачные стенки шлюза было видно, как текут навстречу друг другу две группы людей. Казалось, дело происходит в желудке ископаемого ящера; вот они встретились, зыбкие, протянули друг другу руки, обменялись словами, неслышными Саундеру, тривиальными, как мыло: добро пожаловать на Ирис-46, коллектив станции рад приветствовать, крупнейший добывающий комплекс, поселение специалистов, достопримечательности, как долетели?

Саундер тревожился. Внеплановая инспекция означала, что нормальной работе не бывать ни сегодня, ни завтра. Не то чтобы Саундер чрезмерно любил свою работу; он был всего лишь организатором, сортировщиком ресурсов и надобностей, дирижером бытовых мелочей, от школы для немногочисленных местных детей до транспортного парка в ангарах, от насосной станции до программного центра, от бассейна на крыше и до подземных хранилищ. Все это работало и соотносилось, вертелось и не простаивало только потому, что Саундер с утра до вечера вникал, в подробности, анализировал, отдавал распоряжения и следил, чтобы они выполнялись. В обычное время губернатор не очень мешал ему, но любая ревизия делала шефа несносным: он требовал от работников ритуального спектакля, обозначающего деятельность, а не собственно деятельности, и это отвратительно сказывалось на всех делах.

С другой стороны, размышлял Саундер, если инспектор приехал, чтобы обличить губернатора, — обличит обязательно. Такое хозяйство, как на Ириске, не может работать без пары должностных преступлений в год. Все нарушения можно восстановить по протоколам, было бы желание.

С третьей стороны… возможно, внеплановая инспекция прислана, чтобы зафиксировать отличную работу станции и неоценимый вклад губернатора?

Саундер встал: открылась дверь, и вошла делегация. Впереди шагал сам инспектор, незнакомый мужчина лет сорока пяти, и лицо его было столь мрачным, что у Саундера испортилось настроение.

— Это наш третий зам, — сказал губернатор, отчего-то величая себя во множественном числе. — Э-э-э… Григорьев Саундер Антонович.

Инспектор хмуро глянул на Саундера, но руки не подал. Саундер увидел женщину за его плечом: молодую, даже юную. Тень усталости на этом лице портила его, будто неудачная косметика.

— Отдохнете с дороги? — предложил губернатор. — Уже готов завтрак, кстати, из обыкновенной столовой для специалистов, вы сможете с первой минуты ощутить себя в нашем коллективе, — он засмеялся чуть громче, чем следовало. — Номер в гостинице, — он обернулся к Саундеру, — Гриша, распорядись, чтобы номер был супружеский, люкс, у нас есть с видом в сад…

— Достаточно простого двухкомнатного номера, — инспектор говорил отрывисто и не смотрел в глаза. — Так получилось, что я к вам с женой.

— И у меня тоже есть друзья, — сказал губернатор на совещании час спустя. — Отнюдь не дураки.

Саундер, не будучи большим специалистом в области чиновничьей этики, все-таки знал, что на инспекцию с женами не ездят. Разве что инспекция формальная, по сути — дружеский визит.

— Она у него на Клипсе отдыхала, а там оборудование старое. И — утечка, авария, отель закрыт. Как раз совпало с инспекцией, ну прямо тык в тык, — губернатор хохотнул.

Он выглядел уже не столь взвинченным, как утром. Цвет его лица почти вернулся к норме, и только отрывистый хохот выдавал нервозность.

— Транспортная сетка теперь редкая, туристических рейсов нет. Пришлось ему, воленс-неволенс, подбирать жену и тащить на Ириску…

— Неужели котел на Клипсе взорвали? — недоверчиво спросил первый зам.

— Взорвали — не взорвали, а совпадение крайне удачное, крайне! Теперь он связан, как цыпленок, и сам это понимает, но нарываться не будем, попробуем задобрить… Гриша, — губернатор обернулся к Саундеру, — ты вот что. Тебе сколько лет?

— Тридцать один.

— Из нас ты самый молодой и, э-э-э, выглядишь привлекательно, поэтому я тебе даю отпуск на три дня. Передай дела за полчаса и…

— Невозможно, — в ужасе сказал Саундер. — Вчера дерн привезли, вы же знаете. Сегодня делить будем.

Губернатор сдвинул брови:

— Я сказал, передай дела за полчаса своему, как его, Семенову, и будешь водить экскурсии для инспекторши. Возьми ее на пикник, покажи дюны и развалины. Можно и храмы, если издалека. Свози на море. Вечером какой-нибудь праздник устроим… У кого-нибудь день рождения, а?

— Нет, — с сожалением сказал второй зам.

— У жены буровика со второй установки, — сказал первый, просматривая документы. — У Светы Джонсон.

— Отлично. Договорись с ней, Гриша… Хотя нет, ты на спецзадании. Вечером, когда привезешь инспекторшу с экскурсии, у нас будет скромный ужин, свечи, живая музыка… Хорошо бы из детской музыкальной школы кого-то привлечь. Отпразднуем день рождения Светы Джонсон, и наши гости будут во главе стола, — губернатор потер руки. — Гриша, чего ты ждешь?

— У меня летучка в девять.

— За полчаса чтобы управился, ты меня понял? Сейчас гости позавтракают, и в десять забирай инспекторшу. Пусть веселится, развлекается, расскажи ей легенды, ты умеешь. Она должна быть веселой и счастливой, Гриша. — Губернатор вышел из-за стола, подошел к Саундеру и вдруг положил ему руку на плечо: — Выручай, брат. Сам понимаешь — ситуация сложная. Выручай. А я в долгу не останусь.

Сутки на Ириске составляли двадцать четыре часа, каждый час длился семьдесят земных минут, а каждая минута — семьдесят стандартных секунд. Трудовым распорядком предусматривались сиеста и дневной отдых, но Саундер привык дольше спать ночью и дольше бодрствовать днем.

Женщина в светлом комбинезоне и широкополой шляпе вышла на террасу главного административного корпуса. Мельком взглянула на небо, где Пес и Щенок, неразлучные, поднимались все выше. Затемнила вуаль, прикрывающую верхнюю часть лица, отчего шляпа сделалась похожей на недорисованный шлем скафандра.

— Прошу прощения, Григорий. Я немного задержалась.

— Ничего, — сказал Саундер. — Погода хорошая, прогноз отличный. Можем лететь.

Женщина кивнула, коротким скованным движением поправила шляпу и зашагала вслед за Саундером к губернаторской взлетной площадке. Для экскурсии губернатор выделил свой личный транспорт — удобный в управлении, но громоздкий аппарат, снаружи слишком большой, изнутри погрязший в комфорте.

— К вашим услугам бар, душевая, массажные панели, солярий, гипносон, стимулятор, экспресс-диагностика…

— Спасибо, — все так же скованно ответила женщина. — Можно, я сяду у окна?

Саундер пропустил ее на место рядом с пилотским креслом, помог пристегнуть ремень, еще раз мельком просмотрел метеосводку и дал команду на взлет. Ему уже случалось управлять этим флаером. Из-за губернаторской склонности к излишествам транспорт имел четыре опоры, а не три, как прочие флаеры парка, и на взлете, на смене режимов, его слегка потряхивало.

— Итак, мы отправляемся в увлекательную экскурсию по Ирису сорок три. Наша колония была основана тридцать лет назад, спустя всего два года после того, как были разведаны богатейшие местные ресурсы. Разумеется, Ирис — прежде всего добывающее производство: мы качаем из недр планеты три вида энергоносителей, причем объемы добычи…

Флаер низко прошел над жилым районом. Внизу, в административном блоке, сейчас решалась судьба трехсот квадратных метров дерна, закупленного лично Саундером и доставленного на Ириску вчера поздно вечером. Изначально предполагалось уложить дерн в городском парке, но вмешался второй губернаторский зам с завиральной идеей площадки для гольфа. Первый зам, в свою очередь, пожелал украсить террасу перед резиденцией, а особо активные общественные деятели захотели поделить дерн поровну между семьями, прожившими на Ириске не менее пяти лет. У Саундера между ушами чесалось от цифр и чисел: пятьдесят квадратов дерна он лично обещал теплоцентрали. В эту самую минуту он должен был сидеть в зале Совета и методично продавливать свой план, убеждать активных деятелей, по возможности шантажировать губернаторских замов; вместо этого приходилось болтаться в воздухе с инспекторшей. Под брюхом флаера проплывала красная крыша административного блока.

На мониторе возникла надпись: «Стой! Проверь, отключен ли щит!» Саундер нетерпеливо стукнул по сенсору. Силовой щит над станцией поднимали только во время непогоды.

— …Кроме того, Ирис сорок три знаменит своими загадками. Первые поселенцы испытали шок, обнаружив на совершенно необитаемой планете развалины древних храмов, а местами и сами храмы, отлично сохранившиеся. С этими постройками связано множество легенд… На самом деле это никакие не постройки и не храмы, — он откашлялся. — Это естественные образования: пещеры и скалы. Природа иногда творит чудеса, особенно если это природа Ириса.

Станция отдалялась. Издали она выглядела серой, нескладной, даже уродливой — особенно в контрасте с окружавшей ее пустыней.

— Одно время мы активно принимали паломников, падких на экзотические культы, — сказал Саундер. — Но потом паломничество решено было приостановить.

— Почему? — спросила женщина.

Это было ее первое слово, сказанное после взлета.

— Невозможно создать людям условия, — после крохотной паузы отозвался Саундер. — Здесь все-таки добывающее предприятие, режим производства, трудовая дисциплина… Ограниченные жилые площади… Туристический бизнес не вписался в наши планы, а прием паломников — в особенности.

— Но почему? Здесь пригодная для дыхания атмосфера… Почему бы не пойти людям навстречу? В конце концов, можно было выстроить палаточный лагерь!

Саундер вздохнул.

— На Ирисе, к сожалению, случаются природные явления, исключающие проживание в палатках.

— Вы говорите, как справочник, — сказал инспекторша с внезапно прорвавшейся неприязнью.

Саундер удивленно взглянул на нее. Инспекторша сидела, откинувшись в кресле, бледная от непонятной злости; на скулах у нее выступили красные пятна. Эге, подумал Саундер. Здесь драма.

Он перевел взгляд на монитор; транспорт шел теперь над Пустыней, яркой, как детский мяч. Будто на стекле смешали кисточкой гуашевые краски — оранжевую, белую, немного синей, желтую, красную. Барханы казались застывшими цветными волнами.

— Обратите внимание на пейзаж внизу. Восемьдесят процентов поверхности Ириса занимает пустыня, причем свойства песка обуславливают интересный оптический эффект: его называют песчаной голограммой, или пустынной анимацией. Всматриваясь в игру света на песке, человек с развитой фантазией может увидеть города, лица, фантастических животных…

Он замолчал. Инспекторша не смотрела вниз: ее больше интересовала черная магнитная нашлепка на дверце бара.

— Я чиновник, — сказал Саундер, помедлив. — Это моя стихия. Формулировки, инструкции, предписания: все должно быть четко. Что бы вы хотели осмотреть в первую очередь?

Она медленно повернула голову:

— Вас специально послали меня развлекать?

— Я с удовольствием покажу вам…

— А если я назову вас идиотом? Плюну в лицо — и попаду? Вы все равно будете улыбаться? Чтобы результаты инспекции устроили вашего шефа?!

Ее бледная кожа была теперь почти такой же красной, как пустыня внизу. Глаза сухо блестели. Губы тряслись.

— Вы идиот! Трусливый… прислужник! Вам ясно?!

Саундер уже очень давно не видел женской истерики. На Ириске женщины были сдержанны и неэмоциональны и повышали голос только на производственных совещаниях. Да я счастливец был все эти годы, подумал Саундер.

Транспорт несся над пустыней. Впереди зеленоватой линией показался край моря.

— Там, в баре, — сказал Саундер после паузы, — есть вода, соки, бренди… Водка…

Инспекторша взяла себя в руки так быстро, что он на секунду зауважал ее. Краска с ее лица ушла, оставив только пятна на скулах. Здесь свежая ссора и длинный шлейф семейных скандалов, подумал Саундер; сколько же ей лет, двадцать пять, двадцать семь? Намного моложе своего инспектора. Какого лешего ей потребовалось отдыхать на Клипсе, где нет ничего, кроме отвратительной минеральной воды?

Полчаса — тридцать пять минут — никто не говорил ни слова. Море приближалось и заняло, наконец, половину обозримого пространства.

— Это море, — сказал Саундер, — мы его так зовем, хотя фактически оно — океан. Единственный океан Ириса.

— Мы можем здесь приземлиться? — отрывисто спросила женщина.

— Да.

Он просканировал поверхность внизу, выбрал площадку и дал команду на снижение. Качнувшись, тяжелый флаер утопил свои четыре опоры в оранжевом песке.

Саундер вышел первым. Поглядел на опоры: глубоковато садится губернаторская машина. Душевая установка, массажные панели, солярий; губернатор любит пожить. Мы на Ириске, здесь энергию не экономят.

Песок сверкал под ногами, бетонно-твердый, стеклянно-застывший. Вокруг тянулись к небу островерхие барханы: некоторые просвечивали, как фруктовое желе, другие отражали солнце гладкими желтыми склонами. Это зрелище обычно сражало неподготовленного человека наповал; инспекторша долго стояла на трапе, оглядываясь, щурясь, то снимая шляпу, то снова ее надевая.

— Это Ирис, — сказал Саундер с гордостью. — Побережье. Самое красивое во вселенной место. С вот этих вот склонов можно кататься на санках, на лыжах. Рядом со станцией есть лыжная база.

Женщина посмотрела на море.

В сравнении с барханами море казалось тусклым. Ровная зеленоватая поверхность, еле различимая рябь. Ни точки на горизонте, ни бакена, ни суденышка.

Инспекторша спустилась по ступенькам трапа и остановилась в двух шагах от Саундера.

— Здесь можно купаться?

— Только восемь месяцев в году. В месяцы, в названии которых есть буква «А». А сегодня как раз, — Саундер поглядел на запястье, — тридцать шестое мая… Прошу прощения, у нас по тридцать семь дней в месяце, так удобно.

— Значит, купаться можно?

— Можно… теоретически. Практически — я бы не рисковал. Понимаете, в сезон вода теплая и целебная, а в межсезонье прибывает кислота. В конце июня, например, пластиковая бутылка растворяется за пару минут.

— О, — сказала инспекторша, неотрывно глядя на воду. — А с виду…

— Есть простенький тест. Поселенцы… То есть ребята, которые отработали на станции и перебрались на Ирисово Поле, закидывают в воду купюру. Пятьдесят реалов, кажется. И если Будда на купюре темнеет — купаться уже нельзя.

— На купюре?

— В Ирисовом Поле печатают деньги. Наличные, бумажные. Не сувенирные.

— Это город?

— Да…

Саундер спохватился. Существование Ирисова Поля не афишировалось: собственно говоря, это было нарушение из тех, за которые губернатора могли погнать из кресла метлой. Согласно документам, на Ириске имелись жилые объекты, предназначенные исключительно для рабочих и служащих, внесенных в реестр, и членов их семей. Жители Ирисова Поля в реестр не входили, а черная геология и торговля сувенирами не упоминались ни в одном отчете.

— Это крохотный поселок, — сказал он, подумав, — филиал станции. Рекреационная зона. Люди развлекаются, как могут. Занимаются раскопками, исследуют интересные геологические явления…

— Вы говорили о храмах?

— Да. Но это не храмы, вы поймите, они просто так называются. Даже на Земле есть пещеры, потрясающие по красоте, их называют дворцами. Или пещерные города, образованные самой природой. А это — храмы Ириса. Есть легенда, — он понизил голос, — что на этой планете обитает бог. Бог Ириса, так его прозвали. Что, в отсутствие живых существ, способных ему поклоняться, он сам себе построил храмы.

Инспекторша улыбнулась кончиками губ:

— А вы, значит, запретили паломничество и лишили его адептов?

— Он миллионы лет прекрасно без них обходился.

— Ну, зачем-то же он построил храмы? Значит, ждал, что кто-то придет?

Разговор начинал тяготить Саундера.

— Его нет, — сказал он сухо. — И храмов нет. Это выступы… скальных пород.

— Меня зовут Ирина, — помолчав, сказала инспекторша. — Я, кажется, не представилась. А вы меня не спросили.

— Очень приятно, — сказал Саундер, испытывая страшную неловкость. — Дело в том…

— Простите меня, Григорий.

— За что?

— Я вела себя с вами по-свински. Это все из-за усталости.

— Понимаю. Кстати, меня зовут Саундер.

Она наконец-то оторвала взгляд от моря и посмотрела ему в глаза:

— Как?

— Саундер. Григорьев. Губернатор представлял меня, вы, наверное, не обратили внимания…

Она покраснела, как девочка. Снова отвернулась, нахлобучила шляпу и затемнила вуаль.

— Все путают, — сказал он великодушно. — Жена звала меня Сашей. А губернатор — Гришей.

— Я хочу искупаться, — сказала Ирина резковато. — У вас есть эта их… купюра? Чтобы проверить воду?

Саундер пошарил по карманам куртки. Прошли те времена, когда он водил торговые делишки с полевыми ребятами, но до сих пор обычно брал с собой на выезд немного денег.

— Вот.

Купюра была большая, с ладонь, и почти негнущаяся. Имела семь степеней защиты, но Саундер не представлял дурака, которому понадобилось бы подделывать полевые денежки.

— А почему здесь Будда? — спросила Ирина, вертя купюру так и эдак.

— Не знаю, — честно признался Саундер. — На двадцати реалах у них Христос, на пятидесяти Будда. На ста — не помню. — Он помедлил и добавил: — Некоторых это шокирует.

— Меня — нет, — равнодушно отозвалась Ирина. — Я атеистка. Ну, проверяйте!

Он взял у нее бумажку и зашагал к воде, в самом деле чувствуя себя идиотом. Зачем понадобилось приплетать Ирисово Поле? Сказал бы коротко — нет, в море у нас не купаются, опасно для жизни. И она бы поверила.

Море наваливалось на песок, прозрачное и неподвижное, будто огромная линза. Подойдя к самой кромке, Саундер присел на корточки и, взяв купюру за уголок, опустил в воду до половины. Подержал, вытащил, сличил обе половинки Будды — сухую и мокрую. Мокрая блестела на солнце, сухая матово отсвечивала, но разницы в цвете не было.

— Выходит, можно купаться? — нетерпеливо спросила Ирина.

— Я бы не советовал, — Саундер стряхнул с купюры воду.

— Но почему? — И, не дожидаясь ответа, она подсела к морю и омыла в нем ладони. — Какая прозрачная вода… И теплая…

На мелководье проглядывало оранжевое дно, бледнело, уходя в глубину, уступало морской зелени. Ирина зачерпнула со дна песка, пропустила сквозь кулак яркой струйкой, обернулась к Саундеру:

— Будете купаться?

— Сейчас межсезонье, — сказал он скованно.

— Но с купюрой все в порядке! Кислоты пока нет! Давайте купаться, Саундер!

Прежде чем он успел ответить, она рванула застежку комбинезона, уронила на песок шляпу и, на ходу избавляясь от одноразового белья, пошла в воду.

Я ретроград, подумал Саундер и на секунду зажмурился. На Ириске нет голых пляжей. Везде есть, а на Ириске — домострой. Так это, кажется, называлось… Какая у нее кожа, не белая, не бронзовая — золотая. И какая у нее линия бедра…

Ирина бросилась в море. Брызги взлетели лениво, тяжело, всплеск прозвучал глухо. Саундер смотрел, как она плывет, явно красуясь, широко взмахивая руками, струясь вдоль поверхности, как шелковая нитка в канве. Что-то происходило с этой женщиной, что-то очень важное и трудное, именно в эти часы, минуты, сейчас.

Он вспомнил инспектора с его свинцовым выражением лица. Что нам инспектор? Даже если губернатора погонят — он, Саундер, будет нужен его преемнику. Чтобы закупать дерновое покрытие, контролировать температуру в жилых помещениях, устанавливать графики дежурств, утверждать отпуска, устраивать разносы и самому получать по шее от начальства… И по первому требованию исполнять особые поручения: развлекать инспекторш, например. У которых кризис в личной жизни.

Ирина тем временем обернулась к берегу, замахала рукой, и радужные брызги полетели веером:

— Саундер? Вы будете купаться?

Он заколебался на долю секунды. Нет, это слишком.

— Нет. Я не хочу.

— Такая вода! Такое удовольствие! — она смеялась. Вся усталость, скованность, напряжение слетели с нее в этот момент, и женщина казалась двадцатилетней.

— Я знаю, но… Я просто не хочу.

— Вам же хуже!

Она нырнула, блеснув круглыми ягодицами.

Беда в том, что я совершенно не понимаю свою роль в этом деле, подумал Саундер. Губернатор отправил меня, потому что я молодой и «выгляжу привлекательно». Входят ли в программу экскурсии плотские радости? И как отнесется к этому инспектор? И неужели я, леший побери, гожусь на эту роль?!

Он скептически поджал губы. Нет, конечно, губернатор имел в виду только то, что сказал: прогулка, развлечения, легенды. Губернатор не мог знать некоторых нюансов, существующих между инспекторшей и ее инспектором. Да и нюансы эти, судя по всему, обнаружились совсем недавно, может, пару часов назад.

Женщина вынырнула и поплыла вдоль берега в ритме вальса, раз-два-три, сверкая попеременно мокрым затылком, бедрами и пятками. Саундер сел на песок, скрестив ноги.

Ни краба не водилось на этом побережье, ни рыбешки, ни единой медузы. Водилось два каких-то невероятных микроорганизма, приспособившихся к жизни в кислоте, но никак не умеющих скрасить человеку его одиночество. Ни птицы не показывалось в небе над цветными барханами, ни змейки не струилось в песке. Саундер давно привык, но иногда ему снилось море с чайками и дворик с назойливыми воробьями; его родители участвовали в национальной программе «Демовзрыв», но вместо пятерых детей сподобились родить только одного. Тогда их вышибли из проекта, отселили с космической станции, и Саундер провел детство в квартире бабушки, в тесноте и шуме приморского городишки, в полнейшем счастье и прекрасных мечтах.

Вернуться бы в те времена.

— Саундер?

Инспекторша царственно выходила из воды. Ее короткие волосы торчали ежиком, открывая великолепие шеи и линию ключиц, единственная длинная прядь небрежно падала на лицо. На гладком теле не было ни волоска; Ирина шагала, глядя Саундеру в глаза, и он задумался на секунду: она в самом деле провоцирует? Или, привыкший к консервативным нравам Ириски, он принимает за эпатаж естественное поведение свободной женщины?

Две тени, прилипшие к пяткам инспекторши, струились по оранжевому песку: покороче от Пса, подлиннее от Щенка. Саундер торопливо поднялся навстречу.

— Я приму душ в этом… вертолете, хорошо? — Женщина небрежно поправила длинную мокрую прядь.

— Конечно. Массаж, терморегулятор, панель ароматов, интуитивно понятное управление…

Она улыбнулась, не двигаясь с места.

Высокая, ростом почти с Саундера, она смотрела теперь с неприкрытой дерзостью. Капли воды скатывались по ее коже, и каждая, преломляя свет Пса и Щенка, мерцала зеленой или желтой искрой. Длинная прядь пересекала губы.

Саундер обнаружил, что дышать трудно.

Поднял руки, коснулся мокрых плеч, потянулся к губам. Все это в воображении; стоял неподвижно, зная, что через секунду поднимет руки, коснется плеч, потянется…

Длинная прядь, влажная, мягкая, покачивалась у ее лица на едва ощутимом ветру.

На ветру!

Исчезла женщина, исчезли ее губы, грудь, маленькие розовые уши. Саундер смотрел на прядь; Ирина перестала улыбаться:

— Что с вами?

— Все отлично, — сказал Саундер.

— Я что-то не так делаю?

— Нет, все хорошо. Идите в душ, пожалуйста. И плотнее закройте дверь блока.

После коротенькой паузы она повернулась и пошла к транспорту, на ходу подобрав комбинезон и шляпу. Саундер послюнил палец; никакого ветра быть не могло, тем не менее вот оно: еле заметный, нарождающийся поток воздуха коснулся влажной кожи и остудил ее. Мерещится?!

Купюра в пятьдесят реалов, которую он оставил сушиться на песке, вдруг шевельнулась. Медленно перевалилась на ребро, снова опрокинулась, потом вдруг завертелась волчком, открывая то Будду, то храмы и пальмы на другой стороне. Саундер хотел наступить на нее — но купюра вдруг взлетела, не переставая вертеться, высоко в небо и оставила на песке две тени, мутнеющие с каждой секундой.

…Когда он ворвался в кабину, женщина уже скрылась в душевом блоке и заперла за собой дверцу. Плотно, как и было сказано. Хорошо.

Он взобрался в пилотское кресло. Открыл метеосводку; на экране ничего не изменилось с того момента, как флаер покинул станцию. Даже часы не двигались и секунды застыли. Батюшки, да ведь у нас висит система…

Саундер отдал команду на перезагрузку. Вытащил коммуникатор. На пульте мигала красная лампочка.

— Борт ноль-шесть, вызываю центр…

— Борт ноль-шесть, где тебя носит?! Возмущения на Щенке! Штормовое предупреждение по всему южному полушарию!

— Возвращаюсь на станцию, — Саундер сглотнул.

— Немедленно! Чтобы сейчас был здесь, так тебя растак!

Диспетчер был взвинчен, его голос трещал, перекрывая атмосферные помехи. Саундер спрятал коммуникатор и перевел дыхание; возмущения на Щенке случались на его памяти дважды, всякий раз — внезапно. Похоже, инспектор застанет интересное зрелище; хорошо это или плохо для карьеры губернатора?

Он щелкнул по экрану, устанавливая связь с душевой:

— Ирина, я прошу прощения, мы вынуждены взлетать сию минуту. Пожалуйста, одевайтесь скорее.

Система тем временем перегрузилась. Саундер открыл экран с метеосводкой — и разинул рот; над пустыней Ириски черными жгутами тянулись области повышенного давления, ветвистой сетью расползались аномалии, и, что самое неприятное, большой грозовой фронт надвигался с северо-востока.

— Ирина, я прошу, скорее!

Щелкнула дверца душевой. Вошла инспекторша, чистая, сухая и отстраненная, как дорожный знак:

— В чем дело, Саундер?

— Нам надо возвращаться. Испортилась погода.

— Погода прекрасная, — она позволила себе холодную улыбку.

— Посмотрите.

Он указал за широкий иллюминатор. С верхушек острых цветных языков срывались песчинки — десятками, сотнями. Пригоршнями. Экскаваторными ковшами. Ветер медленно вылизывал карамельные барханы, цветной песок наполнял собой воздух, создавая картину за картиной: объемные воронки… Леса и горы… Лепестки… Видения фантастических замков, галактик, цветов. Во внешних микрофонах отчетливо слышался шелест песка.

Прошла секунда, а может, секунд пятнадцать. Саундер смотрел на игру песка, как смотрят в бездну; инспекторша молчала, завороженная.

— Что это?

— Это ветер… Здесь не бывает ветра, я имею в виду, в нормальное время. Нам нужно…

Новый порыв ветра прошелся по пустыне, будто щеткой, и все песчаные холмы, абсолютно все, вдруг дрогнули и разом изменили очертания. Воздух сделался непрозрачным. Исчезло море. Гладкая поверхность, на которой стоял флаер, опора, твердая, как бетон, вдруг зашевелилась, будто со всей пустыни сползались, извиваясь, змеи.

— Пристегнитесь!

Транспорт пошатнулся, глубже увязая в песке. Саундер дал команду на взлет. Транспорт завибрировал, трясясь, как желе, вместе с баром, массажной установкой, гипносном и солярием. Прошла секунда, потом вторая, полная для Саундера тихого ужаса, и наконец транспорт взлетел, будто муха, в последний момент оборвавшая паутину.

— Ничего себе, — сказал Саундер вслух.

Транспорт пробил слой мутного воздуха и через несколько мгновений оказался в чистом небе. Внизу клубилась песчано-воздушная масса: голографическая картинка менялась с каждой секундой, показывая то поверхность, изрытую кратерами, то гладкий лед, то волнующиеся верхушки леса. Сверху, как ни в чем не бывало, сияли Пес и Щенок; опустились автоматические заслонки, затемнявшие окна.

— Это потрясающе, — хрипловато сказала инспекторша.

— Редкий человек это видел, — отозвался Саундер, тоже хрипло. И добавил про себя: «Видел — и остался в живых».

— Теперь мы возвращаемся?

— Да, — Саундер нервно засмеялся. — Возьмите в баре что-нибудь… И мне воды, пожалуйста. Наша экскурсия неожиданным образом подошла к концу.

Инспекторша подхватила его смех. Хохоча, открыла дверцу бара:

— Ой, здесь столько всего… Какой вам воды?

— Без газа, обыкновенной, этикетка «Родник»… Нет, ну вы видели? Видели?!

— Живые картины, — она посмотрела вниз. — Люди, тени, дворцы какие-то… Неужели у меня такая богатая фантазия?

— Выходит, да, — Саундер кивнул. — Пристегнитесь, нас может болтать…

Сразу же, будто подтверждая его слова, транспорт дернулся и затрясся, угодив в зону турбулентности.

— Это опасно? — Ирина расплескала воду.

— Нет… Подождите, сейчас пройдем этот участок, тогда можно будет разливать…

На изменчивой пелене внизу лежали теперь две тени флаера. Автопилот справлялся безукоризненно. Саундер еще раз просмотрел метеокарту: грозовой фронт ускорялся и, кажется, менял направление.

— Вы такое уже видели?

— Точно такое — нет. Похожее видел однажды.

— Теперь понятно, откуда берутся легенды… Бог Ириса, теперь он разгневался, да?

— Что-то в этом роде.

Саундер вытащил коммуникатор. Монитор оставался темным, индикаторы не мигали; коммуникатор был глух и нем, не реагировал ни на что и представлял собой бесполезный кусок пластика.

Тряска прекратилась.

— Ух, — Ирина стряхнула капли воды с колен. — Вот это приключение!

— Да, — отозвался Саундер, не глядя на нее.

Коммуникатор должен был работать; если отрублены все частоты, связь через спутник, луч, зеркалка… Что там еще? Не может обыкновенная гроза отрезать сразу все ниточки, так?

Значит, это не обыкновенная гроза.

Он вызвал метеокарту во всех возможных проекциях. Магнитная, радиологическая, инфракрасная… Требуется время для обработки: пять секунд. Четыре. Три.

Обрыв связи. Динамическая картинка сменилась обыкновенной картой, неподвижной, безмятежной. Ну, разумеется; Саундер в раздражении провел ладонью по сенсору.

Впереди по курсу флаера вдруг вырос, вытягиваясь к небу, песчаный столб. Сложился на долю секунды в колоссальных размеров человеческую фигуру, потом верхушка его сплюснулась шляпкой гриба. Саундер перехватил управление и изменил курс.

— Это тоже фантазия? — шепотом спросила Ирина, Саундер еле расслышал ее. — Вы видели?

— Воображение, — сказал Саундер сквозь зубы.

Данных достаточно, грех жаловаться. А времени нет. Ровно пять секунд, чтобы сообразить: что, собственно, теперь делать?

Падала скорость. Губернаторский транспорт уже несколько минут пер против чудовищной силы ветра. Разумеется, до станции теперь не дотянуть: против того, что надвигается с северо-востока, флаер все равно что муха против цунами.

— Саундер? Что-то не так?

— Придется лавировать. Скорее всего, придется сворачивать к Ирисовому Полю…

— Но мы ведь возвращаемся на станцию?

— Расклад не позволяет, — признался Саундер. — Мы попали в самум. Это буря, сопровождаемая рядом аномалий.

— Что значит…

— Одну минуту.

Поток ветра не был однородным. Автопилот прокладывал маршрут пунктиром; Саундер перехватил управление и начал маневр.

Вниз, к песчаному мареву. Здесь встречный ветер местами слабел. Саундер разворачивал флаер, мысленно благодаря губернатора за все его излишества, за блок с душевой и массажем, за солярий и каждую бутылку в баре: масса транспорта была союзником пилота.

Маневр походил на путь в зыбучем лабиринте, на дорогу в сыре, ежесекундно меняющем очертания. Саундер то и дело промахивался мимо пунктира, намеченного автопилотом: иногда сознательно, делая поправку на изменение обстановки, иногда случайно, не в состоянии погасить инерцию. Вверх; щелкнул автоматический экран, затеняя окна. За стеклом, теперь с другой стороны, снова взошли два солнца — Пес и Щенок. Транспорт перестал трястись и трещать: ветер подхватил его и понес обратно, прочь от станции, как щепку в потоке.

Чувствуя, как пот катится по лбу, Саундер переключился на автопилот. Флаер тряхнуло, но только один раз.

Ирина молчала. Саундер, не глядя, чувствовал ее взгляд. Она молча налила воды, протянула ему; Саундер выпил до дна, не отрываясь.

Песчаное марево внизу представлялось теперь растрескавшейся коркой глины с редкими скалами. Если долго смотреть на него, начинали мерещиться человеческие фигуры, бредущие с низко опущенными головами. Но лучше не смотреть.

— Куда теперь? — тихо спросила Ирина.

— Теперь навестим Ирисово Поле. Заодно спросите, почему у них Будда на пятидесятке.

— У нас дикая скорость, — Ирина поглядела на экран.

— Да. Но у нас приличный запас прочности.

— Саундер, я прошу прощения.

— За что?

— Да за все… Если бы не я, вы бы вообще не полетели.

— Никто не знал, что будут возмущения на Щенке. Это редчайшее явление. Иногда его удается спрогнозировать, чаще — нет.

Он потихоньку расслабился, прислушиваясь к флаеру. Двигатель вроде бы звучал как всегда. Корпус вибрировал даже меньше обычного. Можно подключить программу энергосбережения, вот так. Потому что будь у нас запас энергии, мы могли бы вообще на все наплевать и лететь пока летится, к морю, за море, и болтаться там над кислотной гладью, дожидаясь, пока угомонится ветер. Включить экран на случай дождя; экран, зараза, жрет энергии в три раза больше, чем движок…

— Саундер, — торопливо сказала женщина. — Я давно живу по инерции. Как в вате. Ничего не испытываю, кроме скуки и иногда — омерзения… Вы меня извините, Саундер. Такие, как я, не должны портить жизнь таким, как вы. — Она замолчала, и по ее лицу было ясно, что она сожалеет о сказанном.

— Я прилетел сюда много лет назад, — сказал Саундер. — Уж точно не затем, чтобы вертеться как винтик и всегда думать только об уровне масла, капремонте, рабочих графиках или уборке помещений. Я хотел изменить себя и мир. Хотел, чтобы меня услышал бог. Пусть не большой, творец Вселенной, но хотя бы маленький — бог Ириса.

— Вы…

— Я паломником сюда прилетел! Такое счастье… А потом оказалось, что наш организатор тура — мошенник. Эти шустрилы подделывали чудеса — в промышленных масштабах! Запускали голоса в храмах, иллюминацию… Я тогда отбился ото всех, сам бродил… Все бродил вокруг этих храмов и внутри, в темноте, все молился: бог Ириса, дай мне знать о себе, дай мне знак, дай мне… И ничего он мне не дал, конечно. — Он перевел дыхание. — И теперь я тоже живу по инерции. Это не так плохо.

Искоса глянув на него, Ирина открыла бар. Позвенела бутылками, налила себе на два пальца бренди:

— Это ведь опасно, да? То, что с нами происходит, — мы можем разбиться?

— Не волнуйтесь, — сказал Саундер. — Острый момент прошел, теперь все будет хлопотно, но совершенно безопасно.

Он говорил — и всматривался в темную полосу, проступавшую далеко впереди на чистом небе.

Когда флаер дотянул до Ирисового Поля, ветер ослаб. Песчаное марево внизу полнилось смерчами, они слонялись, как скучающие туристы, сливались, расходились, опадали и взмывали снова. Для флаера, снова набравшего высоту, смерчи не представляли большой опасности, в отличие от туч, занявших уже полнеба.

Ирисовое Поле скрывалось в песчаной взвеси, только главный шлюз выглядывал, будто крышка погреба. Коммуникатор поймал ближнюю связь.

— Поле? Здесь борт ноль-шесть со станции. Дайте посадку.

— Извини, Григорьев. Не будет тебе посадки. Мы уже задраились.

— Мужики, у меня пассажир.

— Хрен тебе, Григорьев, вместе с твоим пассажиром, — сказал непреклонный голос. — Дуй в глубь материка и садись на Поребрик. Включай экран и жди: после дождя авось кто-нибудь дозаправит.

— Губернатор вам припомнит, — сказал Саундер сквозь зубы.

— Хрена! — рявкнул голос в коммуникаторе. — Губернатору лучше, чтобы ты навернулся вместе с пассажиром, чем мы тебя приняли!

Саундер, не тратя больше слов, изменил маршрут. Ветер слабел, и теоретически можно было бы повернуть к станции. Практически это означало попасть под дождь над песчаной равниной, без единого горного кряжа, без единого выступа.

Диспетчер с Поля дал циничный, но точный совет: Поребриком называли горную цепь на севере. Там, если повезет, можно найти твердое место для посадки, сесть и развернуть защитный экран. Энергии — Саундер покосился на монитор, — энергии должно хватить на пару часов, а дождь не может быть долгим…

Вскоре после того, как Саундер начал работать на станции, пропал без вести разведывательный катер. Его нашли потом на Поребрике — ребята попали под дождь, сели и развернули защитный экран, но запаса энергии в аккумуляторах не хватило. Саундер, наделенный живым воображением, против воли представлял, как это было: отключился экран. Дождь забарабанил по крыше, и крыша зашипела, растворяясь. Разведчики легли на пол и укрылись всем, что было: сдирали со стен панели, отгораживались от неба сиденьями. Но дождь не переставал; когда их нашли, от катера остались только шасси и фрагменты днища.

— Саундер? — тихо спросила Ирина. — Почему они нас не приняли?

У него не было сил врать.

— Они не совсем… легальны. Они не хотят, чтобы жена инспектора наведалась в Ирисово Поле.

— Они знают, что я здесь?!

— А как же. Связь со станцией прекратилась совсем недавно.

— Да я ведь никому не скажу! Закрою глаза, уши заткну, будто и нет меня… Скажите им, Саундер, что я буду молчать!

— Ничего страшного, — сказал он через силу. — Мы переждем дождь на Поребрике.

— Дождь?

— Кислота…

Ирина побледнела. Она не удосужилась даже краткий путеводитель прочесть, подумал Саундер. Географические особенности Ириски, климат, осадки. Правда, и самум и дождь сами по себе невероятно редки, а уж сочетание их…

— Почему мы не можем приземлиться прямо здесь и здесь переждать?

— Потому, — Саундер смотрел вперед, — что песок во время дождя становится зыбким. На поверхности не удержится ни транспорт, ни человек, ни даже контактная линза. Все утонет в песке.

Флаер начал круто набирать высоту. Краем глаза Саундер видел, как Ирина нервно сглатывает, растирая уши.

— Но на Поребрике из-под песка поднимаются скальные породы, способные удержать грузовой челнок с полным грузом, — сказал Саундер. Голос его звучал скрипуче — оттого, что какие-то мышцы в горле сократились и не желали расслабляться. — Вообще все, что есть на Ирисе, строится на древних скальных платформах. Станция, например, или то же Ирисово Поле…

Единый поток ветра распался на множество хаотических воздушных струй, верховых, низовых, закрученных смерчем и вертикальных, как лифт. Автопилот не успевал обрабатывать данные. Транспорт снова затрясся, зазвенели бутылки в баре, по приборной стойке поползла, невесть откуда выбравшись, смятая гигиеническая салфетка.

Затрещал коммуникатор. Вернулась связь — по крайней мере, фрагментарно. Саундер мельком увидел метеокарту — пустыня покрыта была, как бордовыми лишаями, областями высокого давления, а с моря напирала темно-фиолетовая зона — область низкого давления, собирающая, как пылесосом, все, что летает без мотора.

— Циклон формируется над океаном, — все тем же сдавленным голосом сообщил Саундер. — В центре его…

— Да замолчите вы! — крикнула женщина. — Смотрите на приборы!

Коммуникатор запищал, призывая Саундера к диалогу, но в эту минуту флаер вознесло, как на огромном эскалаторе, на страшную высоту, вырвало из зоны связи, и писк оборвался.

Ирина хватала воздух ртом. Саундер стабилизировал давление в салоне; он понятия не имел, когда транспорт успел подняться так высоко. Похоже, его подхватило потоком, будто взлетевший пластиковый пакет; Саундер помнил грозы в приморском городке, когда хлам, вовремя не утилизированный, взлетал выше крыш и выше крон, и местная экологическая инспекция штрафовала всех подряд…

С самого начала не надо было лезть вверх. Саундер ошибся, автопилот закрепил его ошибку. Хотелось поскорее уйти от закрытого шлюза Ирисового Поля — эмоциональная, спонтанная реакция, как будто этот закрытый шлюз отвергал не только Саундера с его пассажиркой. Закрытый шлюз отрицал священность человеческой жизни, утверждал такой мировой порядок, где ради благополучия группы людей кое-кем можно пожертвовать.

— Сволочи, — пробормотал Саундер сквозь зубы.

Транспорт провалился, будто под ним разверзлась яма. Три или четыре секунды в невесомости; короткие волосы Ирины стояли дыбом, длинная прядь взмыла под потолок кабины. В баре что-то разбилось. Транспорт ухнул в песчаную муть, удержался, выровнялся, и тогда только стало заметно, что туча песка перестала быть непрозрачной.

Они продвигались, будто в речной воде. Звук мотора полностью утонул в низком гуле, похожем на утробный рев. Внизу, в нескольких сотнях метров под брюхом флаера, штормили пески.

Пустыня волновалась. Вздымались красные и желтые валы, опадали, вздымались снова. С гребней, как пена, срывались песчинки. Ирина смотрела в окно, полуоткрыв рот. Саундер глядел на приборы: скоро должен был показаться Поребрик.

— Саундер?

— Тихо!

Флаер покачнулся и просел. Высокая волна прошла внизу, чуть не коснувшись его брюха.

— Господи, защити нас! — вдруг громко сказал Ирина.

Саундер мельком взглянул на нее.

— Господи… Бог Ириса! Кто-нибудь…

Саундер хотел успокоить ее, сказать, что все не так плохо, что транспорт надежен и энергия есть, но тут флаер снова угодил в турбулентность над бушующими песками, и говорить стало некогда.

Ирина бормотала и бормотала свою сбивчивую молитву, но за ревом пустыни уже невозможно было различить слова. Впереди показался Поребрик; к этому моменту Саундер был покрыт горячим потом от макушки до пальцев в ботинках.

— Все хорошо, — сказал он сквозь зубы. — Уже все хорошо.

Песок накатывался на подножие гряды, рассыпался нежной пляжной россыпью, на секунду замирал и снова накатывался. Транспорт повернул и пошел вдоль Поребрика; автопилот сканировал поверхность, пытаясь вписать четыре опоры губернаторского флаера в многоугольники плоских выемок и выступов.

— Вот…

Флаер пошел на посадку. Саундер сжал зубы; место было удачное, с двух сторон прикрытое скалами, стало быть, удастся сэкономить на площади защитного экрана.

Четыре опоры скрежетнули о камень. Прошла секунда. Саундер готов был с облегчением выдохнуть, но скрежет возобновился. Флаер перекосило, он потерял равновесие и скользнул вбок, Ирина почти выпала из кресла и повисла на ремне; Саундер дал экстренный взлет. Чиркнув по песку, транспорт взмыл; скала, где Саундер собирался переждать непогоду, не выдержала гнета массажных панелей, солярия, душевого блока и прочих радостей жизни.

Он выругался, не заботясь, слышит его Ирина или нет.

С каждой минутой делалось темнее. Песчаная муть рассеивалась, зато небо, уже покрытое тучами, чернело слой за слоем, уходило в глубокую фиолетовую тень. Транспорт шел вдоль Поребрика, тщетно выискивая место для посадки, беспомощно шаря сканером по крутым, изломанным склонам. Будь на месте губернаторского гроба нормальный легкий флаер — давно угнездились бы, а может, нашли бы и укрытие под нависающей скалой…

Стихал рокот песчаного моря; Саундер прислушался.

Первая капля ударила по обшивке: тяжелое «бах» и шипение. Ирина не обратила внимание — смотрела вниз, на пустыню.

Сразу три капли упали на ветровое стекло. Взвился белесый дымок и сразу же исчез. Остались три мутные лунки, будто оспины.

— Бог Ириса, — без отчаяния, но с дикой злостью сказал Саундер. — Это какой же надо быть сволочью…

— Там храм, — сказала Ирина.

— Где?

— Да вон же! — Она указывала пальцем вперед, за ветровое стекло. — Там скала — видишь? Это храм!

Саундер понял, что она права. Здесь, у Поребрика, уходящего в глубь материка, стоял самый большой из пустынных храмов — мерзавцы из Ирисового Поля звали его, кажется, Черным.

И сейчас этот храм проступал перед ними сквозь дождь. Колоссальное нагромождение, из одной точки казавшееся пирамидой, из другой — замком со многими шпилями, а сейчас, в бурю — статуей фантастического животного с единственным рогом на лбу.

Саундер мигнул. Не было, конечно, статуи. Форма храмов очень трудно поддавалась описанию.

— На чем он стоит?!

— На скальном выступе, — Саундер развернул транспорт. — Отлично, Ира. Секунду…

Хлынул дождь, и видимость исчезла полностью. Внешние экраны ослепли через минуту.

— Только не энергоустановка! — пробормотал Саундер. — Только не экранирование! Боги Ириса, что угодно, только не это!

Свет в кабине померк: это раскрылся силовой экран. Столбик энергозапаса начал опадать, как подорванная высотка.

Четыре опоры ударили о твердь: две передние, потом две задние. Одна, вероятно, сломалась. Транспорт перекосило. Ирина сдавленно вскрикнула. Саундер только вякнул: ремни перехватили грудь.

— Отстегивайтесь! — Он вытащил из аварийного пакета две маски. — Закройте лицо! Не дышать, пока я не скажу!

Ирина никак не могла отстегнуться — затянулся ремень. Саундер выцарапал ее из кресла, как мидию из раковины.

Дверь кабины не желала открываться автоматически. Он отодрал от стены панель и двумя руками схватился за ярко-красный рычаг:

— Вдох! Выдох! Вдох! Не дышать! Пошли!

Отъехала в сторону дверь.

Транспорт стоял на самом краю узкого выступа, выдававшегося от храма в пустыню, будто причал. На черном пирсе с прожилками золота дымилась кислота, пожирая занесенный ветром мусор. Экран, выставленный на максимальную мощность, позволил Саундеру и его спутнице добежать до скального навеса над входом в храм — закрывал от неба тонкой пленочкой, похожей на стрекозиное крыло.

А через несколько секунд затрещал и исчез.

— Дальше мы не пойдем.

— Почему?

— Здесь можно спокойно дышать. Здесь безопасно.

— Почему нам не войти внутрь?

Они сидели в узкой проходной пещере, которую Саундер назвал про себя тамбуром. Из коридора справа, ведшего наружу, пробивался свет. Коридор слева, проход в недра храма, был черным. Негромкий гул исходил от стен.

— Потому что, — Саундер тщательно подбирал слова, — в храмах пропадают люди.

— Как это?

— Полностью сохранившихся храмов известно четыре: Южный, Синий, Третий и вот этот, Черный. Он самый большой. Мерзавцы с Ирисового Поля выгребают все, включая засохшее дерьмо первых разведчиков. Но они никогда не входят в действующие храмы.

— Опять какие-то сказки, — неуверенно сказала Ирина.

— Группа исследователей уходит в храм и не возвращается. Группа спасателей ищет их неделю, не находит ни живых, ни мертвых, зато выносит из храма фото известковых потеков, удивительно похожих на настенные изображения. Другая группа исследователей, в восторге от этих снимков, уходит в храм и не возвращается. Группа спасателей не возвращается тоже. Вторая группа спасателей ищет их две недели, не находит ни живых, ни мертвых, зато выносит фото сталагмитов, чудесным образом похожих на скульптуры… И все повторяется снова. Пока губернатор, предыдущий я имею в виду губернатор Ириски, не пресек все эти походы, постоянно находились желающие проверить на своей шкуре. Сфотографировать якобы росписи, которых никто не видел. Помолиться у тайных якобы алтарей…

Саундер осекся.

— Ты ведь входил в эти храмы, — напомнила женщина.

— Да. Ничего там нет, просто большая пещера.

— Тогда почему…

— Я не знаю почему! Раз на раз не приходится. Одна группа бродит — ничего. Другая исчезает бесследно. Я свой лимит везения исчерпал.

— Ты назвал этот храм «действующим»?

— Именно в этом за многие годы пропало человек пятьдесят.

— Но он нас спас.

Снаружи все еще шел дождь. Губернаторский транспорт перестал существовать вместе со всем его приятным балластом; Саундер жалел только о полном баре. Ему очень хотелось выпить сейчас.

— Да, — признал он, помолчав, — нам повезло.

— Повезло? Саундер, ты должен был с самого начала лететь сюда! Не искать место на Поребрике, а лететь сюда! Разве нет?

Саундер быстро проанализировал свои действия в последние минут сорок. Ирисово Поле… Сволочи, он с ними еще посчитается… Турбулентность, дырчатый ветер…

— Я думал, он севернее, — признался он, отводя глаза. — Сбоили приборы…

— Храм явился к нам на помощь, когда я обратилась к богу Ириса!

— Нет здесь никакого бога.

— Есть.

Она пододвинулась ближе и закрыла ему рот своими губами. Они целовались несколько минут, прижавшись телами, вцепившись друг в друга, бездумно. Ирина отстранилась первой:

— И вот мы живы…

Он попытался еще раз ее обнять, но она высвободилась. Ее взгляд был направлен за его плечо, в темный коридор. Он обернулся; узкий проем, за ним темнота и больше ничего.

Больше ничего.

Саундер снял куртку, расстелил на гладком каменном полу. Они сели рядом, прижавшись друг к другу боками.

— Дождь стихает, — сказал Саундер.

Все труднее становилось дышать.

— У тебя кто-нибудь был? — спросила Ирина.

— В жизни? Много кто…

— Ты говорил, что была жена?

— Да не столько жена, сколько… ну, партнерша. Ей не понравилось на Ириске.

— А тебе нравится?

— Я работаю.

— А что ты делаешь?

— Триста квадратных метров дерна… натуральный газон, представляешь? Притом, что заменитель дешевле.

— О чем ты?

— О работе. Я распределяю отпуска, слежу, чтобы агрегаты эксплуатировались согласно инструкции… Мы оставили в баре две бутылки виски. И три литра отличной водки.

— Я хочу пить.

— Я тоже, — горько сказал Саундер.

Она смотрела в темный провал коридора.

— Что ты там увидела?

— Ничего…

Она высвободилась из его объятий и встала.

— Ты куда?

— Никуда, — она сделала шаг к темному проему, потом другой. — Такое впечатление… Тебе не кажется, что… кто-то смотрит?

Он встал и преградил ей путь:

— Не надо туда ходить. Там темно. Сразу же споткнешься, свалишься в яму, переломаешь ноги…

— У меня есть свет, — она вытащила из кармана маячок-фонарик. — Я только загляну.

— Не стоит.

— Я ведь не пропаду навеки, если один раз загляну в тоннель?

И, вырвавшись из его рук с неожиданной легкостью, она подняла маячок на уровень глаз. Фонарик засветился белым. Темнота отступила, обнажая узкий лаз и пологие ступеньки, ведущие вверх. Настоящие ступеньки: их вытесали, наверное, геологи.

Зато в узком тамбуре сделалось темнее. Саундер оглянулся: у выхода из пещеры клубились редкие пока облачка тумана. Он инстинктивно задержал дыхание.

Кислородные баллоны на губернаторском транспорте тоже были. Он не догадался их захватить, а может, не успел.

— Саундер! Тут хорошая лестница!

Ирина вошла в тоннель так же бесстрашно и весело, как входила в воду сегодня… несколько часов назад. А кажется, прошло сто лет.

Саундер пошел за ней, не желая, чтобы она видела туман. Он устал скакать из огня да в полымя: в храме, у самого входа, наверняка есть ниши, где можно отсидеться. В храмах всегда есть воздух, бывает и вода. В конце концов, если выбирать между смертью от удушья и риском пропасть в пещере…

Ирина остановилась. Коридор закончился; свет фонарика терялся в огромном пустом пространстве. Ирина подняла руку с маячком, но не увидела ни потолка, ни стен.

— Послушай… — начал Саундер.

— Тихо.

Она стояла, запрокинув голову, глядя в полную темноту. Ее длинная прядь лежала на правом плече, свернувшись, как маленькая змейка.

— Меня зовут Ира, — сказала она, неведомо к кому обращаясь.

Из темноты, из очень дальних далей ответило эхо:

— Зовут. Зовут. Ира!

Ирина сделала шаг вперед. Саундер схватил ее за плечо, как тисками.

— Здесь легко дышать, — сказала она, не оборачиваясь. — Здесь пахнет будто ароматным дымом… Чувствуешь?

Он ничего не чувствовал, кроме вони подступающих испарений.

— Оставайся здесь! Куда ты идешь? Там темно!

— А я вижу, — она удивленно засмеялась. — Я все вижу, представляешь? Там росписи на стенах, статуи мужчин и женщин… Героев, паломников, ученых… И там чистая вода. Свечи горят.

— Там темнота! Ничего нет!

— Отпусти меня, — сказала она другим, трезвым и даже сварливым голосом. — Ты синяки оставил. Не надо так хватать.

Он чуть разжал пальцы, но не выпустил ее плечо. Тогда она резким движением вывернулась.

— Успокойся, Саундер! Бежать некуда — снаружи дождь, в тамбуре уже нечем дышать. Пережди здесь — с тобой ничего не случится! И дальше будешь жить, катиться, вертеться, делить свой дерн, распределять отпуска… По инерции.

Он растерялся.

Ирина вложила ему в руку слабо светящийся маячок:

— На.

Он ничего не ответил.

Ирина посмотрела на него и вдруг засмеялась:

— Ты бы видел свое лицо… Спасибо тебе, Саундер.

— За что?

Она улыбнулась. Перевела взгляд в глубь храма, в темноту.

Саундер запаниковал:

— Ни шагу от меня ты не ступишь! Только попробуй…

Ирина посмотрела грустно:

— Ты, может, сам когда-нибудь поймешь.

И она пошла вперед, а он рванулся, чтобы ее остановить, — но вдруг замер. Ирина шла в темноту, которая редела вокруг нее, как если бы женщина была факелом. Ирина шла, освещая собой высоченные стены, покрытые резьбой и фресками, и тонкие пьедесталы, босые ноги и края длинной одежды, изваянные из камня, — а сами статуи терялись в темноте. Дымились курильницы, горели свечи вдоль стен; Ирина шла в глубь анфилады залов без потолка, ее длинная прядь соскользнула с плеча и обвилась вокруг шеи. Она шла беззвучно, иногда вытягивая руку и касаясь стены либо пьедестала, а они отбрасывали тени — от нее.

— …Основную ответственность, в том числе за материальные убытки, комиссия возлагает на губернатора станции Ирис-46 Горбунова Игоря Самсоновича, в том числе: нецелевое использование транспортных средств, поселение на территории планеты лиц, не состоящих в штатном расписании, несанкционированную торговлю, неконтролируемые геологоразведывательные работы…

Губернатор сидел с лицом беспечным и белым: еще несколько дней назад, когда прояснилась его судьба, он перестал бояться и вздохнул с облегчением. Определенность лучше страха. К тому же у губернатора наверняка готовы были пути отступления и запасной аэродром.

— …Комиссия полагает действия Григорьева Саундера Антоновича своевременными и компетентными. Комиссия принимает объяснения Григорьева С. А., полагая, однако, что в заключительной их части имеет место описание галлюцинаций, возникших под действием ядовитых испарений либо неучтенных факторов. Комиссия полностью снимает с Григорьева С. А. обвинение в преступной небрежности, повлекшей за собой человеческие жертвы.

Саундер повернул голову. Инспектор, вернее, бывший инспектор, сидел постаревший, с зеленоватыми тенями вокруг глаз, ни на кого не глядя. В последние три дня инспектору ничего так не хотелось, как крови Саундера; в какой-то момент Григорьев был почти уверен, что муж Ирины его добьет.

— …Поисковые работы в районе объекта «Черный храм» будут вестись столь долго и в таких объемах, как это решит специальная комиссия…

Сессионный зал административного корпуса Ириски был переполнен; Арбитражный суд помещался на экране, и движения губ говорящего чуть-чуть не совпадали с речью из динамиков.

— …До вынесения такого решения постановляем считать Ломакину Ирину Дмитриевну без вести пропавшей.

Саундер оставался на месте несколько минут после того, как заседание окончилось и экран погас. Подходили люди, жали ему руку, говорили, что переживали за него, что он, конечно, ни в чем не виноват, и теперь это все ясно; Саундер равнодушно кивал. На другом конце зала, так же равнодушно, сидел инспектор. К нему никто не подходил.

Вышел из зала губернатор, сопровождаемый редкой толпой. Саундер встал.

Инспектор нехотя повернул голову.

— Она еще кое-что сказала, — сообщил ему Саундер. — Кое-что специально для вас.

— То есть вам померещилось, что она что-то сказала.

— Или так. Внутри моей галлюцинации ваша жена сказала несколько слов для вас.

— Вы уверены, что мне это интересно?

— Как хотите.

Саундер повернулся к двери.

— Скажите, — раздраженно выплюнул инспектор.

Саундер помедлил.

Он пришел в себя на твердом песке, ярко-желтом, золото-багровом. Острыми языками тянулись к небу барханы, неподвижно застывшие до следующего катаклизма.

Пес и Щенок поднимались над горизонтом. Длинная сдвоенная тень тянулась от храма на запад, и Саундер лежал на краю этой тени.

— Все хорошо, — Ирина улыбалась.

— Что там? — прохрипел Саундер. — Кого ты там нашла? Что ты ему сказала?

Ирина улыбнулась шире:

— Все просто. Мы привычно твердим: Господи, дай мне, Господи, помоги мне! Я пришла к Тому, кто живет в этом храме, испросила: Господи, чем тебе помочь?

— Ты видение, — догадался Саундер. — Я брежу.

— Может быть, — Ирина кивнула. — Передай моему мужу, что я однажды любила его. В Альпах, три года назад. Он вспомнит.

— В Альпах?.. — Кожа на лице инспектора сделалась желтоватой, как выбеленная солнцем кость. — Три года назад? Она…

— Больше она ничего не сказала.

— Надеюсь, ее никогда не найдут, — тяжело проговорил инспектор.

Он встал и тяжело зашагал по проходу, повернувшись к Саундеру спиной.

Легкий разведывательный катер опустился на каменный выступ, похожий на причал. Поисковая партия свернула работы позавчера: песок был истоптан, заезжен колесами и гусеницами, кое-где темнели круги, оставленные экспресс-утилизаторами.

Саундер спрыгнул с трапа на камень. Золотые прожилки на скальной породе складывались в узор; новый губернатор носился с идеей покрыть слоем золота крыши всех помещений станции. Кто-то сказал ему, что в случае непогоды золото надежнее силовых экранов. Новый губернатор еще не видел ни одного дождя на Ириске, а уже урезал Саундеру жилищный бюджет в пользу «мер предосторожности».

Губернаторы меняются, подумал Саундер. Я остаюсь. У меня двадцать пять рабочих вакансий, которые не будут заполнены до следующего квартала, неисправная теплотрасса и нехватка учебников в школе. Все это я должен исправить, улучшить, решить до завтра, а завтра окажется, что буровая установка шестьсот три не прошла в положенное время техосмотр, из ангара пропал грузовой флаер и футбольная команда проиграла первенство.

Он вошел в тамбур. Вдоль стены помещался теперь железный шкаф, где хранились стеклянные бутыли с водой, аптечка и заряженные фонари. Саундер выбрал фонарь на длинной ручке, похожий на факел.

Пологая лестница вела вверх. Пахло тонко, еле уловимо — дымом, благовонием, духами. Из темноты мерещился взгляд — или взгляды, многие сотни.

— Я пришел, — сказал Саундер. — Чем тебе помочь, Господи?

Наталья Резанова Крутые парни ездят на трамваях

Лучше всего после наступления темноты на улицу не выходить. Это и недоумку понятно. Но как быть зимой, когда сумерки начинаются уже с двух часов дня, а после трех — хоть глаз выколи? А зимы в этих краях долгие, снег по полгода лежит, благо его в нынешние времена и не убирает никто. Это очень важное обстоятельство — снег. И лед. Пешком при заносах передвигаться трудно. На такое решаются только в крайности.

Бабка скользила и падала, поднималась и снова брела, опираясь на палку. Ее целью была черневшая под снегом груда камней — разрушенная баррикада, обозначавшая трамвайную остановку. Обычно вагоны в темное время ходили по оговоренному бригадами пассажиров маршруту, не останавливаясь по пути. Но те бедолаги, которым выпало оказаться на темной улице, старались проходящие трамваи задержать. Насколько хватало сил. Самый безобидный способ был — завалить рельсы снегом, на такое и ребенок был способен. Конечно, детей об эту пору стараются из дому не выпускать, но в жизни всякое случается, и не у всех детей есть дом. Однако, ежели трамвай катит на полной скорости, он этот снежный завал разнесет и даже хода не замедлит. Иное дело — преграда посерьезней. Камни и кирпичи от разрушенных домов, вывороченные обломки асфальта. Плитку, коей в начале века в добровольно-принудительном порядке мостили улицы, вернее, то крошево, что от нее осталось, вынесли в первую очередь, благо ее и выковыривать-то не приходилось — сама отлетала. Правда, современные вагоны снабжены таранами, но, как правило, тормозить все равно приходилось. Тут-то и наступал момент истины. Потому что часто завалы были не следствием действий отставших от рейса пассажиров, а ловушками. И редко представители бригады выходили разбирать завалы в одиночку.

Судя по величине разрушенного завала, он являл собой именно такую ловушку, и восстанавливать его никто из одиночек не решался, дабы не вызывать у водителя и пассажиров ненужных подозрений. Бабка тоже не стала этого делать. Хотя, возможно, ей просто не достало сил. Она замерла в ожидании, уперев клюку в растресканный лед, — скорбная фигура в обтерханной шубейке, платке, надвинутом на нос, и разношенных ботинках.

Наконец послышались звуки, внушающие надежду в сердце одинокого пешехода, — отдаленный грохот и скрежет. Затем тьму, окутывавшую улицу, прорезал луч света — и из-за поворота вывернулся вагон. Боковые окна были безопасности ради забиты щитами, в которых кое-где оставили узкие смотровые щели. Но в кабине водителя поневоле должен был оставаться хоть какой-то обзор, также по вынужденной необходимости здесь горел свет, хоть и приглушенный — передних фонарей было недостаточно. Разумеется, освещенная кабина превращала водителя в наилучшую мишень, а водители общественного транспорта были работягами и у индивидуалов за своих не считались, потому народные умельцы — а таковые в большинстве своем и ездили на трамваях — ставили в кабинах пуленепробиваемое стекло. Но это не всегда помогало.

Однако же теперь все, чему положено светить, светило. Трамвай вез на заводы рабочих второй смены. Там было немало крепких мужиков, и они не боялись нападения. Ну, не то чтобы совсем не боялись, но все же.

Бабулька крикнула:

— Сынки, остановитесь! — Голос ее дребезжал, но вагон дребезжал сильнее и, похоже, не собирался задерживаться. Старуха подпрыгнула, замахала палкой и завопила во всю мочь: — Остановитеся! Родимые! Очень надо!

Фигура, мечущаяся в свете фар, привлекла-таки к себе внимание. Вагон затормозил со скрежетом, еще более режущим слух, чем при движении. Но двери все же не открылись.

— Подсадите, Христом Богом прошу! — надрывалась бабка. — Сыночек у меня… навроде вас… в больнице… на Фруктово-Ягодной… а хожалки по ночам сидеть не хочут, денег просют…

По адресу, названном ею, располагалась одна из немногих уцелевших в городе государственных больниц. То есть официально лечение там было бесплатным. А какое это лечение — всякому известно, и какой бесплатно уход — тоже, а что попадают в такие больницы люди совсем не богатые — кого волнует? На лекарства у них средств вряд ли хватало, а вот простыни-одеяла принести да постирать, горшки выносить, мыть больного, переворачивать — пусть родственники подсуетятся. Обычно не отказывались. Так издавна заведено. Еще до смутных времен.

Поэтому те, кто были в трамвае, посовещавшись, решили бабку пустить. Одна из створок в передних дверях приоткрылась.

— Вот спасибо, миленькие, век не забуду… — Она засеменила к трамваю, но у самой двери замешкалась.

— Чего копаешься, старая вешалка? — рыкнули изнутри.

— Вы уж простите, родимые… силов-то нету, да и не протиснусь я… дверь распахните, что вам, трудно?

Из трамвая высунулся плотный мужик в стеганке и вязаной кепке. Такие кепи почему-то называли мохеровыми, хотя никто не помнил, что это такое, и они служили отличительной приметой работяг.

— Ничего, втащим… ну-ка, бабка, подь сюды!

Он протянул руку, но едва лишь старуха оказалась в пределах досягаемости, он, вместо того чтоб подхватить ее, резким движением стащил с ее головы платок. С близкого расстояния даже в темноте было видно, что она хоть и весьма не молода, но вовсе не так стара, как тщилась показать. Скорее тетка, чем бабка.

— Атас, парни! — заорал он. — Подсадка!

Мнимая бабка зашипела, зацепила разоблачителя клюкой и рванула на себя. Поскольку он стоял на приступке, то не удержал равновесия и вывалился наружу.

В тот же миг визг огласил окрестности, но визг нечеловеческий. И рев был, и шварканье шипованной резины. Вся та гамма звуков, что слышится, когда автомобилисты вырываются из засады. А здесь все обстояло именно так. Они хлынули из всех окрестных переулков, чтобы перекрыть пути и взять трамвай в клещи.

Выпавший из трамвая мужик успел вскочить и сцепился с подсадкой. Так назывались вышедшие в тираж шалавы, в молодости промышлявшие по владельцам машин. Когда они становились негодны к прежнему употреблению, то осваивали новое ремесло. Молодые девки и бабы в одиночку в трамваях не ездили. Опасно оно и вообще ни к чему. И если запросится такая в вагон, ее сразу в чем нехорошем заподозрят. Днем-то еще ладно, а на ночные рейсы лучше не проситься, все равно мимо проедут. А к старушкам простой народ жалостлив, у всех небось мамаши есть, глядишь, ради такой и остановят вагон. Вот автомобилисты и приспособили подруг-ветеранш. На полном ходу трамвай окружить трудно, надо, чтоб его тормознули. Еще лучше, если двери откроют, можно в вагон прорваться. Для того подсадка и нужна. Дело, конечно, было опасное, могли избить, а то и забить ненароком насмерть, и если последнее все же случалось редко, то мало кто из подсадок насчитывал зубы в полном комплекте. Руки-ноги у них тоже были ломаные, и палки они зачастую не только для камуфляжа и драк таскали. Но они и без этого битья были жизнью битые, а кушать хочется всегда, на склоне лет даже больше, чем в юности. Так что подсадки как класс не переводились, чем старше они становились, тем больше была им цена, и у каждой уважающей себя группировки машиновладельцев имелась своя подсадка.

Эта группировка, правда, была не из слишком уважаемых. Только три серьезных внедорожника, остальные — полдюжины тачек гопстеров, местного гибрида гопников и гангстеров. Как бы они свои ведра с болтами ни укрепляли, ни наращивали арматурой и щитами, что бы ни малевали по бортам, все равно опытные люди понимали, что все это мелкая шушера, которая вьется вокруг хищников покрупнее. Однако любая группировка находилась в состоянии вражды, временами переходящей в войну, с трамвайными работягами. Крупные группировки шли прямо в атаку на вагоны, прочие предпочитали сидеть в засадах, высылая вперед подсадок. Так было и сейчас.

Но и работяги не вчера на свет родились. Жалостливые они жалостливые, а если не проверить бабку, какую бы душераздирающую историю она ни наплела, какой бы дряхлой развалиной ни выглядела, могло быть худо. Хотя и с проверкой обернулось не слава богу.

Гопстеры заняли позиции на путях. Тут приходилось брать количеством. Правда, если бы трамвай пошел на таран, это количество его бы не удержало. Но тут гопстерам свезло: подсадке удалось выдернуть своего противника наружу, а бросать своего у работяг не полагалось. Ну, разве что совсем уж безнадега, а тут до такого еще не дошло.

Безнадега — это когда сразу стрелять начинают. Мало у кого из работяг имелось огнестрельное оружие, а у гопстеров — через одного, если не чаще. Но пускать его в ход без серьезного прикрытия они опасались. Любой, кому приходилось ездить вечерними рейсами, знал: если сразу начали палить, значит, шибко деловые или с понтами в смычке, одна надежда на таран, прорываться и уходить. А если дело идет к рукопашной, а стрелять не начали, тут еще неизвестно, чья возьмет.

Похоже, без рукопашной не обойдется — это смекнули с обеих сторон. Хлопнуло несколько дверей в «ведрах с болтами» — гопстеры готовились прорываться внутрь. Добычи бы они в трамвае не взяли. Бывают нападения с целью ограбления, в те дни, когда на заводах получка, но сейчас это был акт чистой застарелой вражды.

Подсадка, предвидя, что сейчас кто-то выскочит из трамвая, вырвалась из рук своего противника и на четвереньках перебежками прорысила во тьму.

— Сука! — вскричал оскорбленный в лучших чувствах противник. — Погоди, мы тебе такой трамвай устроим — мало не покажется!

— Мишаня, ты чего телишься? — крикнули из вагона. — Давай назад, пока эта шобла не подвалила!

Действительно, если бы бдительный Мишаня успел вскочить назад, вагон рванул бы с места и ушел с наименьшими потерями. Но Мишаня не успел. Несколько фигур в косухах из псевдокожи окружили его, и единственное, что он успел сделать, — заслонить лицо рукавом. Заточка вспорола рукав стеганки, вата полезла клочьями, но лицо осталось не задето.

На сей раз открылась и вторая створка двери, передовой отряд работяг высыпался наружу. Все двери открывать ни в коем случае было нельзя. Вооружение и у работяг, и у гопстеров было примерно одинаковое — арматурины, монтировки, разводные ключи, заточки, кастеты. Что неудивительно — происходили они из одной среды, взрастали в одних дворах и зачастую приходились друг другу родственниками, что никак не делало вражду менее ожесточенной. Они и одеваться старались так, чтоб их ни за что не перепутали, хотя это удавалось с трудом. Люди далекие от подобных материй не поняли бы, чем отличается парень в вязаной шапке от парня в вязаной кепке. Но путаница была смерти подобна.

Месилово выглядело жестоким, но принимали в нем участие отнюдь не все, кто собрался на ночной улице. Сражавшимся следовало беречь силы. Работяги стремились отбросить нападавших и уйти, гопстеры прокладывали дорогу тем, кто должен был ворваться в вагон. Поэтому в вагоне оставалось достаточно народу, способного дать отпор.

Без сомнения в окрестных домах слышали лязганье металлических прутьев, мат и хеканье, но эта симфония темных улиц была слишком привычна уху среднего горожанина, чтобы привлечь особое внимание. Вот если бы выстрелы — другое дело, тут уж стоит опасаться. А так — сами разберутся.

Драка шла с переменным успехом, поначалу казалось, что гопстерам вот-вот удастся разметать работяг. Но тем удалось сомкнуться — Мишаня, у которого за пазухой нашлась заточка не хуже той, которой его задели, тоже влился в ряды — и потеснить врага. Теперь уже гопстерам приходилось защищать свои машины — вошедшие в раж работяги принялись крушить ненавистные тачки. Если стенке бронированного трамвая железным прутом особого вреда не причинишь, то легковушку можно покорежить очень даже сильно. Не говоря уж о том, что шины проткнуть можно за милую душу. А окна там не то что у внедорожников — не побьют, так высадят. Машины гопстеров почти все без исключения были отмечены следами боевых схваток, латаны-перелатаны, во вмятинах и складках — их даже не стремились скрыть, ибо вмятины доказывали, что владелец — не какой-нибудь трусливый цивил. Чем больше их было, тем больше уважали гопстера в среде ему подобных. Но у работяг боевые отметины на тачках вызывали сугубую ярость. Раз тачка побывала в переделках, значит, ее хозяин всяко не раз и не другой нападал на тебя или твоих товарищей.

Мат густел, к прежним звукам прибавились звон стекла и лязг жести, на истоптанном снегу валялись выбитые зубы и темнели пятна крови — пока что в основном из разбитых носов. Но дальше могло быть хуже. Если одни кричали «Бей гопоту!», то другие отвечали «Дави кепарей!» — и действительно старались осуществить свое намерение. В прямом смысле. А сделать это можно было, лишь вернувшись в машины, и гопстеры, оставив рукопашную, кинулись обратно к автомобилям, пока их не перевернули. Тут бы и отступить работягам ускоренно, прихватив раненых, ибо даже против самых хилых тачек, ежели те на ходу, ничего бы они поделать не могли.

Но выяснилось, что все предшествующее сражение было лишь для отвлечения внимания и настоящие события только грядут.

Водители внедорожников выслали вперед своих шакалов, а сами, держась в тени, куда свет от фонарей не доставал, собрали и установили на путях переносную помповую пушку. Это оружие, как и любое помповое, проходило по разряду «самооборона» и законом не преследовалось. Предполагалось, что его использует охрана укрепленных загородных поселков, отбивая налеты. И по силе разрушения такая пушка хоть и отставала от гранатомета, но уступала ему немногим.

И залп из нее разнес бы окно водительской кабины, никакая бы броня не помогла. А дальше — пиши пропало.

И все же работяги не первый день и не первую ночь ездили этим маршрутом. Оказалось, что у тех, кто оставался в вагоне, кое-что припасено и на этот случай. Хищно лязгнул один из люков на вершине вагона. Обычно их держали приваренными, чтобы предупредить атаки сверху, но тут рискнули и, как выяснилось, оказались правы.

Представители рабочего класса на дому могут склепать что угодно, хоть тот же гранатомет, да вот беда — он уже за пределы статьи о необходимой самообороне вылезает, и за это сажают. Опять же таскать с собой неудобно, даже в транспорте.

То, что высунулось из люка, к огнестрельному оружию никак не относилось, но также имело мало общего с пижонскими арбалетами — из тех, что в ходу у заказных дел мастеров. Это произведение было ближе к тому, что называется простым русским словом «самострел». Или к еще более древнему, начисто позабытому оружию — копьеметалке. Здесь копье было цельнометаллическое, и, конечно, закрепить такое оружие под люком и выстрелить без механических приспособлений было невозможно, ну так в этом трамвае рабочие ездили, и при том не с мыловаренной фабрики.

Копье пало с крыши подобно небесному перуну. Повторить такой выстрел было невозможно, но этого и не понадобилось. Работяги успели первыми, помповую пушку разнесло вдребезги.

Из вагона раздались торжествующие вопли, со стороны гопстеров — яростный вой. Те из кепарей, что еще оставались снаружи, успели заскочить в вагон — и правильно сделали. Пушка была повержена, но осколки ее зацепили кое-кого из деловых, а те такого не прощали и погнали бы серую скотину на штурм сызнова.

Столкновение предупредило новое явление. Если бы не предшествующий гром и лязг, его бы услышали раньше. А так бульдозер увидели, когда он уже показался в зоне видимости.

В свете фар боевая машина была поистине чудовищна, и сражавшиеся замерли, цепляясь за оружие. Ибо ожидать можно было чего угодно. В вековечной вражде рабочих и автомобилистов водители бульдозеров не заняли определенного места. С одной стороны, они были водителями индивидуальных транспортных средств и могли считаться автомобилистами. С другой — по роду занятий относились к работягам, и прирожденные машиновладельцы, даже из мирных цивилов, бульдозеристов презирали. Поэтому они могли воевать и за тех, и за других, а чаще — сами за себя. Иногда срабатывала классовая солидарность, но порой бульдозеристы шли в наемники к деловым — те не брезговали, поскольку разрушительная мощь бульдозеров была известна многим на собственном опыте.

Но на сей раз, очевидно, группировка подкрепление не вызывала. Бульдозерист прибыл собственной волей. И всех терзала мысль: против кого? За кого? Если б он пошел на таран, трамвай, может быть, и выстоял бы, но водила не такой дурак и, в отличие от собрата в трамвае, способен на маневр.

В считаные мгновения сомнения разрешились.

Сиплый голос возгремел в морозном воздухе:

— Что, Вован, думал, тачку сменил, добрые люди тебя не найдут?

И ковш бульдозера, словно драконья пасть, рухнул на один из внедорожников. Вероятно, его владелец когда-то нанимал бульдозериста, но не расплатился за услуги. Теперь платить приходилось ему. Нарочито заостренные зубы вонзились в металлическую плоть. Хозяин джипа на тот момент находился снаружи благодаря инциденту с пушкой, и ему следовало бы благодарить всех святых за этот неудачный тактический прием. Он, однако, склонен был извергать не столько благодарения, сколь проклятия, наблюдая, во что превращается его прекрасная боевая машина.

Полностью пробить броню и сжевать внедорожник железные зубы не смогли, однако бульдозерист не склонен был останавливаться на достигнутом. Ковш выпустил жертву, но лишь для того, чтобы водила имел возможность изменить наклон. Новый захват последовал не сверху, а снизу. Титаническим усилием он оторвал джип от земли и метнул туда, где табунились гопстерские тачки. Далеко зашвырнуть тяжелую машину он был не в состоянии, но и без того сумел добиться жертв и разрушений. Лязг и грохот намного превзошли те, что слышались при прошлом раунде стычки. К ним примешивались крики раненых. Одно из «ведер с болтами» вспыхнуло, озаряя окрестности рыжим инфернальным светом, и прочие гопстеры кинулись к своим тачкам, отгоняя их подальше, пока пламя не охватило и другие машины. Работяги в трамвае приветствовали происходящее радостными криками, не очень думая, что огонь может перекинуться и на вагон.

— Ну, козел, ты попал! — кто-то из деловых, выхватив волыну, выстрелил по кабине бульдозериста.

До сих пор все шло по неписаным правилам прирельсовых стычек, когда сражавшиеся воздерживались от стрельбы, но с появлением бульдозера картина изменилась, и владелец пострадавшего джипа не снес такого надругательства над честью группировки.

Попал ли стрелявший, узнать не удалось. Ответом на его выстрелы была череда других, причем не одиночных. Вслед за ними раздался вой, от которого закладывало уши даже у самых нечувствительных.

— Атас, понты!

Гопстеры, уже сидевшие, на свое счастье, по машинам, дали по газам. Деловые, у гордости которых тоже был предел, кинулись к джипам. Связываться с понтами не хотел никто.

Понты — дорожная полиция, выделившаяся из общего класса ментов, работая в экстремальных условиях, — сразу открывали огонь на поражение. Им было все равно, работяги перед ними или гопстеры, деловые или цивилы, автомобилисты или пешеходы, мужчины или женщины. Для них это был не столько бой, сколько охота. Причем, следуя примеру какого-то своего легендарного героя, бабам они старательно целили в голову, а мужикам — в пах. Объяснялось это суровым здешним климатом, при котором легко отморозить что угодно.

Поэтому работяги тоже не стали дожидаться понтов. Тут и копьеметалка не помогла бы. Надо было уходить, и как можно скорее, благо машины гопстеров, преграждавшие пути, исчезли. Правда, оставались еще обломки пушки, но с помощью особого щитка их можно было толкать перед собой до тех пор, пока трамвай не удалится на безопасное расстояние. Тогда ребятушки снова смогут выскочить и очистить пути. А пока — уходить, и все.

— Осторожно, двери закрываются! — проорал водитель древний клич, хотя двери были давно закрыты, и вагон с громыханием покатился прочь на всей возможной для трамвая скорости. Пассажиров швыряло во все стороны, при том что они цеплялись за сиденья и поручни, но никто не выражал возмущения по этому поводу.

Когда стало ясно, что погони нет, напряжение отпустило. У кого-то оказалась при себе фляга с самогоном, у кого-то под сиденьем была припрятана бутыль бражки. На проходной действовал антиалкогольный контроль, но вечерней смене обычно делали послабления. Там небось тоже люди, с пониманием. Поэтому пили без опаски, да и разве напьешься в дороге-то? Так, для сугреву только.

Расслабились, то и дело пересказывая друг другу во всех подробностях недавнюю стычку — как будто не сами участвовали и не сами наблюдали. Ржали, вспоминая, как разлетелась пушка и как бульдозерист поддел машину делового. Пересчитывали, кто какие боевые отметины получил.

Мишаня хвастался своей геройской раной — дырой в ватнике.

— Нашел чем хвалиться, — говорили ему. — Если бы ты с бабой не подрался, то и выручать тебя не пришлось бы. Проехали бы мимо и на смену не опоздали. Атак из премии вычтут.

— А что баба, что баба, — отвечал обиженный Мишаня. — Бабы тоже разные бывают. Раньше, до понтов еще, на дорогах как раз специальный отряд и орудовал, из одних баб. И такие они были свирепые, что власти им даже оружия не давали, только ломы. С тех пор и говорят: «Против лома нет приема».

— Врешь ты все, Мишаня.

— Вот и не вру! У них и форма особая была — жилетки оранжевые. Чтоб издали видели и боялись.

— Да? А мне отец говорил — эти… как их… белые колготки…

Спорили, однако, без злобы. Все было хорошо. Они победили, ну, не без помощи бульдозериста и понтов, но это не считается. Никто не погиб, и даже есть надежда не опоздать на смену.

Трамвай удалялся в темноту. Это был обычный рейс. До завода, где собирали автомобили.

Леонид Алехин Миллион квантов любви

Александр Григоров Класс млекопитающие

На ступенях перед входом в Палеонтологический Музей Искусства собралась ватага подростков. Пацаны пили пиво, курили и резались в карты; девочки тоже потягивали сигаретки и хихикали о своем, о женском.

От кучки игроков послышался мат — кто-то проиграл. Из будки вылез охранник — в черной форме, с дубинкой на поясе. Отобрал карты, дал по затылку первому попавшемуся горе-катале и велел ждать тихо: скоро пойдете. Получив в спину очередь из неприличных жестов, ушел. Его догнал мальчишка, который все это время сидел за колонной и листал электронную книгу. Ростом он был выше сверстников, но сложен нескладно: худой, высокий, да еще и шагал так, будто готовился выйти на сцену или арену цирка, — неестественно выпятив грудь и выгнув спину.

Вслед донеслось:

— О, Чудаков побежал мента доставать! Теперь ему не до нас. Сдавай, Леха.

Спрятав книгу в поясной чехол, Чудаков спросил охранника:

— Господин сержант, а сколько длится экскурсия? В среднем?

Охранник ответил, глядя поверх головы Чудакова:

— Я не засекал — оно мне нужно? Грят, были случаи, люди по несколько суток сидели. Всех не упомнишь: вошел посетитель, а когда вышел — кто его знает.

— А я думал, на ночь из музея всех выгоняют…

— На последний этаж вход обслуге запрещен. Туда только директор заходит и научные сотрудники. Там все заблудшие и сидят.

— Почему же директор оттуда никого не выгоняет?

Охранник выглядел немногим старше Чудакова, но форма и дубинка позволяли ему чувствовать себя мудрее:

— Я сам недавно служу, но начальник охраны грит, мол, директор только рад, что на последнем этаже есть люди. Его, кстати, недавно достроили: вишь, кладка свежая.

Чудаков оглянулся на ступени перед входом. Одноклассники по-прежнему дурачились в ожидании экскурсовода.

— А сами-то вы на экскурсии были? — спросил Чудаков, рассматривая дубинку.

— Не-а, — сержант повернулся спиной. — Как по мне, кино лучше…

Возле входа началось шевеление — класс обступил учительницу. Чудаков поспешил занять место в строю, пахнущем косметикой и перегаром.

— 12-й «Б», вам повезло — экскурсию будет вести сам директор музея. — Учительница кивнула в сторону щуплого очкарика.

Двери открылись, подростки потянулись в нутро музея, оставляя за собой пустые бутылки, пакеты от чипсов и окурки. Чудаков заходил последним и, пока не закрылась дверь, успел посмотреть на охранника. Тот тасовал отобранную колоду карт, пожевывая спичку. Махнул Чудакову рукой — на прощание.

В холле висели картины, возвышались статуи и бюсты, фоном звучала классическая музыка. Экскурсовод вывел класс на середину зала и стал в центре живого кольца, под прицелом глумливых взглядов.

— Здравствуйте, дети.

— Привет, ботаник, — отозвался из круга оцепления двоечник Подорванный.

Класс заржал, повинуясь условному рефлексу — раз штатный юморист что-то брякнул, надо смеяться.

«Ботаник» ответил ровным голосом:

— Тогда лучше — историк.

— Что — историк? — Подорванный не привык получать сдачи ни на словах, ни в драке, поэтому к продолжению разговора оказался не готов.

— Если вам угодно как-то прозвать меня, то лучше — историком. Ботаника — наука о растениях, я в ней, признаться, не силен.

— А разве историк не может быть ботаником? — спросила ехидная Журавлева.

Ватага вновь засмеялась, уже громче — почуяли победу.

— В принципе может. — Историк держался с достоинством, глядя поверх очков на боевые позиции противника. — Но тогда придется учиться вдвое больше — времени на глупые вопросы не останется.

Класс умолк в поисках колкости, а Чудаков позволил себе улыбнуться. Историк кивнул в сторону благодарного зрителя одноклассники покосились как на предателя.

— Если вопросов больше нет, — экскурсовод сделал ударение на последнем слове, — тогда, пожалуй, начнем.

Подошли к стене с барельефом. На нем крайней слева изображена обезьяна, правее — обезьяна на задних лапах, дальше — прямоходящая обезьяна, человекообразный крепыш, и, наконец, Homo Sapiens — царство Животные, класс Млекопитающие. Чудаков помнил эту картинку по урокам биологии. Тогда по классу ходил учебник Подорванного, где тот дорисовал пращурам части тела. Точнее, одну часть.

Барельеф отличался от книжного рисунка деталями. Чудаков протиснулся в первый ряд, чтобы рассмотреть подробнее.

Подорванный тоже узнал изображение — щерился и толкал соседей в бока.

Отработанным движением историк направил луч указки на крайнюю слева обезьяну.

— Перед вами — схема эволюции искусства. Она перекликается со схемой биологической эволюции, что неудивительно: творчество — это продукт человеческой мысли. На оси времени первым изображен аналфабетус — Человек Неграмотный…

Одинокие сдавленные смешки переросли в общий хохот. Подорванный и присные картежники схватились за животы.

— Анал-фабетус! — двоечник выговорил слово на выдохе — вдохнуть мешал смех.

Чудаков задрал голову, сощурил глаза и присмотрелся.

У Человека Неграмотного на спине тяжкой ношей лежит огромная книга — она-то и заставляет беднягу стоять на четвереньках. Его сосед справа, оказывается, вовсе не идет, а, сгорбившись, сидит за столом и читает книгу поменьше.

Когда истерика прошла, экскурсовод продолжил:

— Следующий за ним — так называемый HomoEducatus, Человек Грамотный.

Экскурсовод сделал паузу. Школьники ожидали смешного слова, но просчитались.

Чудаков забежал вперед рассказа — уже рассмотрел следующих персонажей.

— Далее идет аналог биологического Человека Умелого — трансферопитек, Человек Передающий; за ним — HomoCreatorus, Человек Творящий.

Трансферопитек держит не палку, как показалось Чудакову сначала, а «журавль» — таким пользуются журналисты, чтобы в кадре не появлялась рука с микрофоном. У Человека Творящего — кисть, он стоя рисует на мольберте.

— Завершает композицию HomoDucerus — Человек Ведущий. — Историк поправил очки. — Теперь поднимаемся на второй этаж и ждем меня. Руками ничего не трогать!

Чудаков выходил из холла спиной вперед — старался напоследок усмотреть неуловимое нечто в облике Человека Ведущего. Ничего особенного: голый мужчина с развитой мускулатурой и устремленным вперед взглядом. Никаких подручных средств. HomoDucerus просто вел за собой недоразвитую часть человечества.

Возле двери в зал второго этажа образовался затор — узкий дверной проем не смог впустить всех школьников сразу. Когда историк протиснулся в окутанный темнотой зал, там уже орудовала шайка Подорванного.

Вспыхнуло. Мелькнуло лицо. Ломающимся басом прозвучало матерное слово.

— Я же просил ничего не трогать! — крикнул экскурсовод и щелкнул рубильником, до которого не успели добраться вандалы.

Дальняя стена зала ожила объемным изображением.

Африканские джунгли: деревья, кустарники, лианы; за ними — озерцо в обрамлении пальм. На переднем плане чинно идет саблезубый тигр, поворачивается в зал и раскрывает страшную пасть с длинными острыми клыками.

Девочки дружно визжат. Подорванный ругается театральным шепотом.

В лазурном небе парит орел. Из кустов высовывается гиена, пугается хруста веток и исчезает в недрах видеореконструкции. С дерева спускается крупная обезьяна, похожая на особь с барельефа.

Экспозиция замерла. Внимание переключилось на историка, держащего в руке пульт.

— Австралопитек, его вы видите в центре, является не только прародителем человека, но и прообразом аналфабетуса. — На этот раз никто не смеялся, все застыли в изумлении. — Не знающий грамоты индивид далек от культуры и искусства. Он способен ориентироваться лишь на инстинкты. Какие минимальные жизненные потребности вы знаете?

За всех ответил Подорванный:

— Пожрать, поспать и…

Журавлева прыснула в кулак, хотя договорить Подорванный побоялся. Остальные девочки покраснели, это было заметно даже в полумраке.

— Совершенно верно, — историк ждал такого ответа. — Человек Неграмотный обладает лишь зачатками разума, и природа развивает его, подбрасывая задачи на выживание: какой плод съесть? на какое животное можно охотиться, а какое само может пообедать охотником? с какой самкой спариваться, чтобы получить здоровое потомство?

Журавлева опять прыснула.

— Аналфабетус даже не подозревает о том, что обладает культурой, пусть и примитивной, с нашей точки зрения. Это все равно что диванному клопу объяснять понятие высоты. Тем не менее такое звено необходимо творческой эволюции как отправная точка. В конце концов, все мы рождаемся неграмотными и приобретаем знания в ходе жизни. Другой вопрос — какие, сколько и как быстро.

Картинка вновь пришла в движение.

Обезьяна, принюхиваясь, крутится на месте. Появляется лев, от которого пращур бросается наутек. Погоня переходит на другую стену, где обезьяна плавно превращается в человека в набедренной повязке и копьем в руке, а пещерное чудище — в тигра. Охотник пронзает хищника, разворачивается и берется за плуг, в который впряжен вол. Далее крестьянин перетекает в рудокопа с киркой, затем — в красноносого токаря, стоящего возле станка. Действие заканчивается на третьей стене: аналфабетус торгует пивом.

Историк щелкнул пультом и поводил лучом указки по стоп-кадру.

— Возможно, вам приходилось слышать выражение «нулевой читатель». Так литераторы называют воображаемого читателя с низким уровнем знаний. Дескать, если даже он поймет, о чем речь, то остальные и подавно. Похожим термином пользуются и режиссеры. Вот вам и ценность для искусства Человека Неграмотного. Правда, первая и последняя.

Продавец превратился в обезьяну и побежал к четвертой стене. Там он с ловкостью уселся за парту, затем спрыгнул к огромному глобусу и покрутил его. На школьной доске пращур написал несколько букв и продолжил суетиться между учебными пособиями.

— Как видите, внешне HomoEducatus мало чем отличается от своего неграмотного сородича — как афарский австралопитек от африканского. — Экскурсовод продолжал гонять обезьяну по видеореконструкции, нажимая кнопки на пульте. — Главные изменения происходят в высшей нервной системе: развивается образное мышление, зарождается интерес к новому. Заметьте, теперь это не вопрос жизни и смерти, а тяга к познанию.

Человек Образованный привстал на задние конечности, чтобы передними схватить пластиковый прямоугольник, похожий на аттестат.

Картинка исчезла, зажегся свет. Помещение оказалось пустым — четыре голые стены.

— Пройдемте дальше, — скомандовал историк.

На третьем этаже у входа в зал школьники выстроились в очередь. Экскурсовод прошел мимо молчаливого строя и открыл дверь. Никто не рванулся вслед. Внутри щелкнуло, пол осветился разноцветными отблесками. Послышался голос историка:

— Прошу заходить.

Двенадцатиклассники оказались на стоянке первобытных людей. В углу чернела пещера, посередине горел костер, вокруг расположились обросшие шерстью особи. Гостей они не замечали. Самцы разделывали тушу мамонта, самки возились с детишками. Объемная графика с эффектом полного присутствия — новейшая технология, по сравнению с которой «кино» на втором этаже — прошлый век.

Историк зашел прямо в костер, чем вызвал вздох восхищения. Оттуда, из мнимого пламени, продолжил лекцию:

— Трансферопитека в первом приближении можно сравнить с Человеком Умелым. Он обладает минимальным набором знаний и даже пытается пользоваться ими во благо себе и окружающим. Впрочем, как и во вред. Ведь из заостренного куска камня можно сделать примитивный топор, годящийся и для охоты на дичь, и для убийства соседа. С точки зрения искусства ситуация выглядит проще — Человек Умелый еще не научился врать, а значит, не вредит с помощью информации.

Историк вышел из костра и направился к пещере. Туда же робко потянулась вся труппа, проходя сквозь камни и мохнатые фигуры.

В пещере обнаружился еще один член общины, долбящий камнем стену. В желтоватом отсвете виднелись высеченные рисунки — примитивные, но по-своему изящные.

— Этот человек изображает сцены охоты, приготовления пищи, общинного быта. На это у него уходит вся мыслительная энергия, для лжи в голове просто не остается места. Спустя тысячелетия потомки этого очаровательного репортера догадаются, что действительность можно искажать. И воспользуются более совершенными орудиями труда.

В зале стала меняться обстановка, переходя из одной сцены в другую.

Китаец пишет палочкой на сырой глине, монах черкает пером в толстом фолианте при свече, денди в клетчатом костюме щелкает на печатной машинке. И в каждом из них (чудесное свойство трехмерной экспозиции?) узнается пещерный художник.

Весь объем зала превращается в редакцию газеты. Одни пишут, другие верстают, третьи печатают. Каждый занят своим делом, как племя во время стоянки.

Картинка гаснет — в зале загорается яркий свет. Историк бросается в угол, где была пещера, — там стоит Подорванный с маркером в руке. На белой стене зеленеет неприличное слово.

Парень хотел написать комментарий к наскальным рисункам, а получилось самодостаточное произведение.

Историк взял Подорванного за локоть и потащил к выходу. Чудаков достал платок, чтобы стереть пакость, но надпись исчезла сама — стенам было не привыкать к изыскам потомков пещерных людей.

Класс высыпал в коридор. Историк закрыл дверь электронным ключом и сообщил:

— На этом экскурсия окончена. Всего доброго.

Снова ощутил себя в плотном кольце, под прицелами глаз. На сей раз в них виднелась не смертельная злость, но безопасное любопытство — «расстреливать два раза уставы не велят».

Чудаков сделал шаг вперед:

— Разве мы не дойдем до вершины эволюции? Вы не можете бросить нас на полпути.

Историк снял очки и сунул их в карман серого, как пыль веков, пиджака.

— А я и не собирался вас бросать. Но имею право прекратить экскурсию ввиду неудовлетворительного поведения члена группы.

— Но он же один, — удивилась Журавлева и показала в сторону Подорванного, — а нас много. Из-за него одного останавливать всю историю?

— Чаще всего так и бывает. — Историк разрубил ладонью воздух. — Один тормозит все развитие.

Разорвал кольцо заточения, направился по коридору к лестнице, чеканя шаг по скрипучему паркету.

— Подождите! — крикнул вслед Чудаков и подбежал к Подорванному, который болтал ногами, свешенными с подоконника, и делал вид, что ему все равно.

Чудаков взял за плечо двоечника и легко поставил его на ноги. От такой бесцеремонности Подорванный опешил, но в драку не полез — и так отличился достаточно. Чудаков посмотрел сверху вниз, впервые за годы учебы используя преимущество в росте. Казалось, готов был ударить зарвавшегося картежника.

— Что тебе нужно? — Чудаков тряс Подорванного за грудки. — Что сделать, чтобы тебя не было ни видно, ни слышно до конца экскурсии?

Кто-то из класса вслух сказал: «Дать по морде».

Хулиган вырвался и с брезгливостью поправил измятую рубашку.

— А вот отдай мне свою электронную книгу. — Подорванный показал пальцем на поясной футляр Чудакова.

— Зачем она тебе?

— Читать буду!

Прямота ответа сбила Чудакова с толку. Все же он расстегнул футляр и показал книгу Подорванному, а потом — одноклассникам.

— После экскурсии она твоя. Даю слово.

Картежник, двоечник и лоботряс Подорванный перевел взгляд с Чудакова на ватагу и кивнул — мол, вы свидетели. Одобрительный гул скрепил сделку. Будущий обладатель электронной книги поднял руки и стал в экскурсионный строй: сдаюсь, веду себя тихо.

Наблюдавший за сценой историк снова надел очки. Сделал приглашающий жест — класс отреагировал движением.

Экскурсия поднялась на четвертый этаж.

— С течением времени передача информации получила новое развитие. Человек научился скрывать посылы за выдумкой, — говорил историк, открывая дверь. — Чем искусней выдумщик, тем интереснее его слушать или читать. Собственно, отсюда и произошло понятие «искусство» как мы его понимаем сейчас.

Наконец щелкнул замок, дверь открылась, и экскурсовод исчез в темноте зала. Оттуда слышался удаляющийся голос:

— Ярким образцом служит театр. Развлечение зрителя захватывающими историями на первый взгляд не несет полезной информации. Но стоит вчитаться в пьесу, как мы получим представление не только о быте описываемого времени, но и о морали, политике, предрассудках. А ведь, скажем, Еврипид пользовался теми же буквами, что и писцы, составлявшие торговые расчеты.

В дальнем конце зала луч света выхватил белый клавесин, за которым расположился историк. Класс потянулся к нему, с опаской ступая впотьмах.

Пальцы легли на клавиши, зазвучала мелодия. Историк продолжил мысль, не отрываясь от игры:

— Равно как и Моцарт писал музыку теми же нотами, что извлекает полковой трубач при сигнале о наступлении. Сущность человеческого гения в том, чтобы облечь информацию в форму простую, но трогающую душу. Да-да, именно здесь на авансцену и выходит духовность как признак восприимчивости искусства.

Словно услышав эти слова, в центр зала вышел обнаженный мужчина. Зажглись цветные напольные лампы: свет не разогнал темноту — ласково попросил потесниться. Зрители оказались в центре представления, невольными его участниками. Мужчина остановился и поиграл рельефными мускулами. Девочки захлопали в ладоши — нестройные аплодисменты утонули в таинственной музыкальной мессе. Стало заметно, что все тело мужчины иссечено шрамами. У обнаженного в руке появился метательный диск. Атлет покрутился вокруг своей оси, присел для броска, но в тот же миг застыл, превращаясь в статую — белую, с безупречно гладкой кожей.

Из другого утла зала, проходя сквозь сбившихся в кучку школьников, вышла старуха с кошелем, полным монет. Карга заметно хромала и вблизи производила впечатление жалкое и отторгающее. Направилась в середину зала и остановилась рядом с дискоболом. Повернулась лицом к школьникам с отвратительным звуком — то ли скрипнула половица, то ли организм издал непотребный звук. Старуха протянула перед собой кошель, сдернула накидку с правого плеча и обнажила морщинистую грудь. Застыла улыбка, в беззубом рту сверкнули два резца, проявилась золоченая рама — видение стало картиной. Игра полутонов, насыщенные краски, точный мазок — шедевр эпохи Ренессанса.

Зазвучал бодрый мотив. Появились четверо господ: трое в голубых накидках, шляпах с перьями и панталонах, заправленных в ботфорты; один в кожаном жилете, дырявых штанах в обтяжку и стоптанных башмаках. Все — при шпагах; у троицы имелись мушкеты. Пахло от компании дурно — Чудакову захотелось помыться, причем немедленно. Лица у гостей оказались под стать запаху: красные носы и щеки сдавали с потрохами бывалых выпивох, а гнилые зубы портили и без того неприятные ухмылки. Ни дать ни взять бандиты с большой дороги. Они достали шпаги, готовясь отражать атаку.

Нападающие материализовались буквально отовсюду: со стен, потолка и даже из-под пола бросились враги в красных накидках. Завязалась драка. Мушкетеры отбивали выпады гвардейцев с изящной легкостью, меняя личины бродячих преступников на светлые образы литературных героев.

Подорванный не выдержал и бросился в гущу событий, раздавая красным пинки и зуботычины. Ишь чего затеяли — такой оравой на четверых! В отличие от предыдущей экспозиции, здесь можно было взаимодействовать с персонажами выставки, как в виртуальной реальности.

Класс замер в предчувствии наказания, но экскурсовод продолжал играть на клавесине, не замечая геройства Подорванного.

— Особенность HomoCreatorus в том, — голос историка звучал чуть громче музыкального фона, — что он умеет превращать земное в божественное. Человек Творящий, как и Прямоходящий, ближе к небесам по сравнению с представителями низших ступеней эволюции. Заметьте, это касается не только скульпторов, художников и писателей. Любой HomoSapiens может творить, если на то появится воля. Талантливый токарь не только быстро и качественно обрабатывает деталь, но и думает, как усовершенствовать станок; дворник с божьей искрой в душе превращает детскую площадку в райский сад, а не гоняет метлой пыль с перепоя. HomoCreatorus имеет право на жизнь до тех пор, пока нет смысла заменять его машиной.

Стены исчезли, помещение стало безразмерным. Школьники одолели робость и разбрелись между прибывающими с каждой секундой персонажами. Подорванный оставил гвардейцев и переключился на пиратов во главе с одноногим калекой. Журавлева присоединилась к обществу кавалеров, одетых по моде начала девятнадцатого века. Обмахиваясь веером, она зычно гоготала в ответ на реплики ухажеров. Среди них выделялся остроносый красавец с задорным коком. Ей нравились его черты — «мечтам невольная преданность, неподражательная странность и резкий, охлажденный ум».

Чудаков метался. Сначала сфотографировал на цифрофон средневекового бородача, который спустился с потолка на парашюте в форме пирамиды. Рядом всплыла подводная лодка — Чудаков подбежал и к ней. Молодой капитан вылез из люка, но через секунду рухнул на обшивку умирающим стариком. Затем школьника отвлекли голоса, звучащие из пещеры, — там четверо парней пели под гитары на английском языке.

Вдруг музыка затихла, вслед за ней улетучился гам. Погас свет. Скрипнула и открылась дверь — совсем не та, через которую экскурсия входила в зал HomoCreatorus. Тьму разрезал бледный луч, который вырвался из проема.

— Творчество имеет и обратную сторону, — произнес историк, заслоняя собой вход в новое помещение. — Помните, мы говорили об остром камне первобытного человека? Искусство в руках Creatorus — оружие пострашнее.

Поманил пальцем и вполоборота вошел в светящийся прямоугольник. Первым двинулся Чудаков, затем, сплюнув на пол, Подорванный.

Остальные — следом.

Последней вошла Журавлева, за ней дверь закрылась.

Помещение напоминало фотостудию — о ней Чудакову рассказывал дедушка. У него был бумажный паспорт, и дед объяснял, почему на первой странице такая смешная фотография.

Лампы светят в лицо, по бокам стоят черные зонтики, на всю стену — обои с пейзажем: пальмы, море, пляж. Историк занял место у допотопного фотоаппарата, из которого, по рассказам деда, «вылетала птичка». Постучал по деревянному корпусу, требуя внимания.

— Одновременно с Человеком Разумным сотни тысяч лет назад на Земле жили неандертальцы. Многие ученые считают их тупиковой ветвью эволюции — neanderthalensis не сумели развиться до уровня родственников по классу.

Историк завозился с аппаратом — менял высоту ножек, доставал и убирал пластины, протирал объектив. Попутно продолжал экскурсию:

— Вот и у HomoCreatorus есть собрат, который имеет божий дар, используя его совершенно бесполезно. Скорее всего, это направление тоже зайдет в тупик, но до того попортит кровь палеонтологам. Как прикажете различить двух гоминидов, одинаковых по анатомии и противоположных по направлению векторов творческих сил? Вам рассказывали на геометрии, что такое векторы? Отлично.

Нырнул под черную накидку и попросил стать кучнее. Класс выстроился в два ряда: немного потолкались и уставились в объектив, натянув на лица улыбки. Историк выпорхнул из-под накидки, в его руках обнаружился маленький цифровой фотоаппарат.

— Внимание, снимаю!

Задергалась и блеснула вспышка. Школьники почувствовали, что не могут двигаться и говорить. Только зрачки бегали туда-сюда. 12-й «Б» превратился в часть выставки.

— Есть все признаки того, что современное общество откатилось на ступень назад, — продолжал историк, глядя на дисплей аппарата. — Мало кого интересует искусство в чистом виде, без возможности продать его. Это мало кого интересовало и раньше, но в абсолютном исчислении сегодня масштаб угрожающий — море вместо лужи. Что и говорить, деградация… Творчество Человека Передающего подчас оценивают выше деятельности Человека Творящего, а иногда восторгаются и умениями HomoEducatus. Всему виной простота и, главное, — дешевизна орудий труда.

Скрипнула деревянная оболочка камеры-обскуры, превращаясь в плоскую подставку. На нее историк водрузил ноутбук, открыл крышку, соединил кабелем с фотоаппаратом.

— Больше не нужно колдовать над пластинкой со светочувствительным покрытием из йодистого серебра, проявлять ее в парах ртути и фиксировать в растворе тиосульфата натрия. Щелкнул, сбросил, и готово! Отпала необходимость комкать листы в ожидании музы, марать бумагу, а потом выкладывать написанное свинцовыми буковками из коробок. Можно даже не сидеть ночами у рояля, наигрывая фразы и меняя гармонию: набрал сэмплы, сложил в кучу — кушайте на здоровье, если не стошнит. А уж о поисках нужного полутона на палитре я вообще промолчу, чтобы не рассмешить вас. Зачем пачкать руки и мыть кисти? В итоге посмотрите, что получается…

Перед двенадцатиклассниками выстроились чудовища. Они рвались растерзать жертв, но натыкались на незримый барьер и возвращались обратно — как собаки на цепи.

Картежника Леху сотряс рвотный спазм — потекло с подбородка на одежду.

Неподвижный отряд молча переживал ужас.

— Не бойтесь, эти монстры безопасны, всего лишь виртуальная экспозиция, — улыбаясь, проговорил историк. — Здесь собраны самые яркие продукты неандертальского творчества. Видите пальто, поверх которого красуется майка?

Пальто висело в воздухе на плечиках прямо перед Чудаковым и зловеще мотало рукавами, норовя схватить за шею и придушить. Белая майка истрепалась, местами зияли дыры — видимо, одежка носилась очень давно.

— Это не простое пальто, а одетое. — Историк похлопал экспонат по плечу, как бы успокаивая. — В том смысле, что литераторы в своих опусах часто его «одевают».

В строю чудовищ оказался также безголовый мужчина. Голову он держал в руке и, по словам историка, «кивал своею головой в знак согласия». В числе уродцев значились наброски портретов — скособоченный карлик, большеголовый мутант с чахлым тельцем, несимметричная женщина, которая шла боком, с оборотом в три четверти; ходячий стол, несущий на себе кувшин с цветами и фруктами.

Стол не отбрасывал тени. А кувшин — отбрасывал.

Довершал кошмар музыкальный фон — режущая ухо какофония в стиле «техно».

Школьники находились в полуобморочном состоянии. Более или менее осознанно смотрели на паноптикум лишь Чудаков и Подорванный. Первому было интересно наблюдать за живым воплощением мертвого творчества, а второй находил в увиденном нечто родное.

Когда в дрожи забился и Чудаков, историк решил закругляться:

— Но самый главный этап, венчающий творческий процесс, это публикация. Посредством нее общество оценивает труды автора. И здесь вновь нужно отметить значительное упрощение.

Историк развернул ноутбук монитором к классу, подошел ближе, чтобы было видно тем, кто еще мог смотреть, и нажал кнопку «Enter». Групповая фотография 12-го «Б» мгновенно появилась на интернет-странице Музея Палеонтологии Искусства.

Прозрачная стена исчезла, нечисть кинулась на беспомощных подростков…

…Как они выбежали в коридор, никто из школьников не помнил. Запыхавшись, остановились на лестничной площадке. Выпученными глазами смотрели друг на друга, обмениваясь стонами и короткими фразами. Когда из двери вышел историк и двинулся к лестнице, в испуге рванули вниз.

Один Чудаков остался где стоял.

— Чего убегаете? — удивился историк. — Пойдемте на пятый, там самое интересное.

Подростки сделали шаг назад, к стене с картиной Архипа Куинджи «Полдень. Стадо в степи», закрывая собой пасущихся коров.

— Будет немного страшновато, — историк перевел взгляд с Чудакова на жмущихся плечом к плечу одноклассников, — но вы взрослые люди, должны понимать: это имитация.

— Сам иди, ботаник! — возразил картежник Леха и показал кукиш.

Класс загудел. Историк развел руками:

— Ну что ж, раз никто не хочет…

— Я хочу, — произнес Чудаков и поглядел вверх, куда вела лестница. — А что там?

— Там — последний павильон экспозиции под названием HomoDucerus, Человек Ведущий. Это следующее звено творческой эволюции. Материалы чисто предположительные — вещественных доказательств вид пока не оставил.

Чудаков пошел наверх, но его остановил Подорванный:

— Ты это… отдай книгу-то!

Нехотя сняв футляр с пояса, Чудаков достал электронную книгу, посмотрел на нее в последний раз и передал Подорванному. Читать ее тот, ясное дело, не будет. Закачает туда игрушек, и все дела. Устройство последней модели, чтение текстов в ней — лишь одна из функций. Еще можно смотреть фильмы и слушать музыку.

Подорванный схватил добычу и упрыгал, стуча костяшками пальцев. Его длинные руки, кривые ноги, сутулая спина и выдвинутая вперед челюсть смотрелись весьма органично в стенах Палеонтологического Музея. На площадке засуетились другие представители 12-го класса «Б». Дружно пошли вниз. Одни передвигались без помощи рук, иные опирались на передние конечности, волоча зад.

У центрального входа их ждала прямоходящая учительница и заросший шерстью охранник с дубинкой на поясе.

— А где Чудаков? — спросила учительница, сверяясь с журналом.

— Пошел на пятый этаж! — наперебой заговорили одноклассники.

— Понятно. — Учительница сделала в журнале пометку и еще раз пересчитала класс по головам. — Так, а Подорванный где?..

Историк и Чудаков подошли к залу на пятом этаже.

— Вы говорили, что человечество откатилось на ступень назад, — сказал Чудаков, поправляя пустой футляр. — Значит, следующим этапом снова будет Человек Разумный?

— Напоминаю, мы говорим не о биологической, а о духовной эволюции. HomoDucerus — ориентир для тех, кто ценит чистое искусство, творчество ради творчества. Но таких в наш музей попадает мало, до пятого этажа редко кто добирается. — Историк занес ключ над замком. — Ты станешь совершенно другим человеком, которому будет сложно вписаться в современную эпоху. — Экскурсовод посмотрел на Чудакова с жалостью. — Еще не поздно отказаться, подумай.

Чудаков расправил плечи, уничтожая комичность прямоходящей фигуры, над которой посмеивались одноклассники. Он точно знал, что вернется из будущего в настоящее и будет опять экономить на завтраках, чтобы через год купить новую электронную книгу.

— Я готов.

— И меня возьмите! — подал голос от лестницы Подорванный. При ходьбе двоечник опирался только на левую руку — в правой была зажата книга. — Я тут это… подслушал, мне того… интересно стало.

Историк улыбнулся и пропустил Чудакова вперед. Следующим зашел Подорванный. Переступив порог, он приподнялся на задние конечности и сделал первый шаг.

Алексей Корепанов Мышка на ковре

Лысый уже устроился за аппаратурой и, отхлебнув тоника, врубил раскачку, когда цербер подал сигнал о том, что в соседней комнате находится посторонний. Стив и Дино две-три секунды изучали демонстрируемую цербером проекцию, а потом переглянулись, и Дино первым выскользнул за бесшумно отъехавшую в сторону массивную дверь. Подоспевшему Стиву осталось только убедиться в том, что незваный гость лежит на полу, а Дино сидит у него на спине, вывернув парню руку, и отправиться на кухню за липучкой.

Лысый не закончил еще нулевой этап, а грабитель со склеенными руками и ногами уже сидел в кресле позади него под присмотром Дино и Стива.

Разумеется, это был именно грабитель. Причем квалифицированный. Обвести вокруг пальца наружного цербера, а потом управиться с замком — это надо уметь. Не один год учиться, набираться опыта, и не два. Грабитель не учел сущего пустяка: информация об отъезде хозяина, то бишь Стива, оказалась липовой. Распространял ее Стив для отвода глаз, страхуясь, а вышло-то вон как: кому-то, может, и отвел глаза, а этот, наоборот, положил глаз. За что и поплатился.

Грабителю было лет тридцать. Невысок ростом, худощав, темноволос, с обычным лицом обычного обитателя мегаполиса. Такого не заметишь в толпе. И одет-обут неброско: тонкий серый комби с легким переливом, темные платформы без каблуков — и все. Никаких наворотов, клипов, бегущих строк, стиль-маркеров. Глянешь и тут же забудешь.

Хранилку с бедра отклеили и положили отдельно. Там все инструменты, Лысый потом разберется. Может, что-то в хозяйстве и пригодится. Не возвращать же нарушителю закона!

Впрочем, чья бы корова мычала…

— Считай, тебе крупно повезло, приятель, — сказал Стив. — Копам сдавать не будем.

— А что, откупаться придется? — хмуро поинтересовался грабитель.

Выкуп был довольно частой практикой, потому что сроки за посягательство на святая святых — частную собственность — давали приличные. С отработкой на лунных рудниках, где и вольному-то кисло: не та среда обитания.

— Выкуп — это неплохо, — кивнул Стив. — Но в другой раз, приятель, договорились?

— А что же тогда? — насторожился грабитель.

Лысый уже вовсю размахивал руками возле проекции — налившейся багрянцем сферы в углу комнаты. Активировал, регулировал, подгонял под оптимальный режим, только раз обернувшись, чтобы взглянуть на застуканного на горячем. Сфера раздувалась, как мыльный пузырь, и в ней уже вполне мог встать во весь рост не очень высокий человек вроде Лысого.

Только забираться туда не стоило — последствия были бы слишком печальные.

— Так что же тогда? — повторил грабитель.

Стив оторвал взгляд от манипуляций Лысого и посмотрел на него:

— Устроим мы тебе, приятель, небольшую головомойку. Чтобы ты не только про нас забыл и про мою хижину, но и вообще про этот район.

«Головомойкой» на жаргоне называлось стирание памяти, и парень, видимо, такой термин знал.

— Но это же незаконно! — воскликнул он. — Вы что — присяжные заседатели?

— А забираться в чужой дом законно? — подал голос Дино.

Крыть было нечем, и парень промолчал. Ссутулился и, покусывая губы, уставился в затылок разошедшемуся Лысому.

— Не волнуйся, лишнего не прихватим, — успокоил его Стив. — Отвезем, куда скажешь, и отпустим на все четыре стороны.

Парень хмыкнул:

— Спасибо, добрые люди. И откуда это у добрых людей головомоечная машинка? И чем это добрые люди тут занимаются средь бела дня?

— Не твое дело, — буркнул Дино. — Сейчас как вырублю, тогда узнаешь.

— Ну почему же? — осадил его Стив. — Как тебя звать, дружище?

— Эван.

— Почему бы Эвану не узнать, откуда у нас головомоечная машинка и чем мы занимаемся? Все равно через часок-другой он это забудет. А мы и время займем, и человека просветим, пока Лысый управится. — Стив перевел взгляд на парня. — Ты не смотри, что у него волосы длиннее всех наших, вместе взятых, он раньше лысым был. А прозвища, сам знаешь, не меняют.

— Ну-ну, — сказал Дино, дотянулся до тоника и поудобнее устроился в кресле. — Просвещай, если хочешь.

Стив подъехал с креслом поближе к Эвану:

— Насчет машинки не будем, это долгая история и не очень интересная. А вот о другом поговорим. В полицию мы тебя не сдаем из-за прокола. Видишь ли, мы тут сейчас проколом занимаемся. Вернее, Лысый занимается, а мы ждем результата. Знаешь, что такое прокол?

Парень пожал плечами:

— Видимо, у меня несколько другая специализация.

— Ну да, — фыркнул Дино. — У тебя не проколы, а взломы. Хотя на них-то ты и прокололся.

— Прокол — это то, что устроили ребята вроде нашего Лысого, — продолжал Стив. — Три года назад, в Неваде. Поднакопили энергии и продырявили континуум. Мгновенно переместили массу на тысячу с хвостиком световых лет.

— А-а, ты о гипертуннеле, — сообразил парень.

— Вот-вот, о нем самом. Можешь гордиться: ты присутствуешь при новом проколе. Сейчас профессор Лысый сделает укольчик континууму.

Парень вытаращился на Стива:

— Вы намерены пробить гипертуннель? Так это же какая уймища энергии! — Он покивал и добавил, не вопросительно, а констатируя: — Значит, наворовали.

— Не твоя печаль, приятель, — откликнулся Стив. — Дело того стоит. — Он подался к парню: — Некая масса переместилась из Невады черт знает куда и вернулась. Стальная болванка смоталась туда-сюда, без всякой пользы. А энергии понадобилось для этого уймища, тут ты прав. А что делаем мы? Вот Лысый скоро все подготовит и перебросит за тридевять земель телескоп. Под хвост Большой Медведице. Ну, не телескоп — это мы его так называем, — а один хитрый приборчик, фиксирующий световое излучение. Может, я что не так говорю, я не силен в терминах. Неважно. Главное, мы получим картинки.

— А вам так интересно узнать, что там под хвостом у Большой Медведицы? — язвительно осведомился парень.

Стив хлопнул себя по коленям:

— Да нам плевать на Большую Медведицу вместе с Малой! Мы картинки с Земли получим! Понимаешь?

Парень некоторое время молчал, и Лысый вновь обернулся и мельком взглянул на него.

— А зачем?

— Вижу, что не въехал, — благодушно сказал Стив, раскинулся в кресле и сложил руки на животе. — Ты в курсе, что, например, звезду Сириус на небе мы видим не такой, какая она сейчас, а такой, какой она была чуть ли не девять лет назад? Если Сириус вот прямо сейчас взорвется, то мы увидим этот взрыв только через девять лет.

— А при чем здесь Сириус? — спросил Эван.

— А при том. Его изображение свет доносит до Земли за девять лет. А теперь представь, что мы мгновенно прокололи континуум, переместили телескоп на тысячу световых лет отсюда и направили на Землю. Какой мы увидим Землю?

Эван молчал, покусывая губу.

— Такой, какой она была тысячу лет назад! — торжественно сказал Стив. — Если подобрать соответствующую точку в пространстве, то можно увидеть все, что тебе нужно. Строительство египетских пирамид. Переход Цезаря через Рубикон. Битву при Ватерлоо. Все, что угодно!

Горе-грабитель вновь округлил глаза. Стив с торжествующей улыбкой смотрел на него. Дино с довольным видом потягивал тоник. Лысый продолжал готовить прокол.

— Но зачем воровать энергию? — выдавил парень. Словно это было самое главное. — Почему все делать тайком? Думаю, любой гигант… «Империя газа»… «Атлантика»… Любой гигант с радостью…

— Видно, нет у тебя хватки, дружок, — прервал его Стив. — А у меня есть. Зачем трубить об этом на весь свет, зачем с кем-то делиться? Мы отлично управимся и втроем. Мы знаем, как это делать. Слыхал что-нибудь о золотом городе инков?

Эван молча помотал головой.

— Э, брат, в этой жизни надо интересоваться еще хоть чем-нибудь, кроме краж со взломом, — назидательно изрек Стив. — В шестнадцатом веке конкистадоры взяли Куско, столицу инков. Кто такие конкистадоры и инки, надеюсь, тебе известно?

Но инки все золото успели переправить в секретный город Пайтити. И вот уже полтыщи лет его ищут, а найти не могут. Во-первых, не знают точно, где искать, а во-вторых, пробираться по тем чащобам трудновато. А мы зафиксируем время его строительства, когда он еще не был секретным, когда его еще не успели замаскировать. Остальное — дело техники. Зная точные координаты, доберемся туда на вертолете — и все золото наше! Как тебе затея?

Парень похлопал глазами и медленно проговорил:

— Заберете золото и расплатитесь за украденную энергию?

— Вот чудак! — рассмеялся Стив. — Далась тебе эта энергия. Из твоего кармана крали, что ли? Приятель, ну кто же платит за украденное? Мы просто заберем золото. Точка. А если нам мало покажется для безбедного существования, подумаем о следующем проекте. Но для него, так и быть, энергию уже купим, а не украдем. Не сомневайся, благородный грабитель.

— О следующем проекте… — пробормотал Эван.

— Ну да. Есть ведь и другие очень перспективные в смысле драгоценностей места.

Парень пошевелился в своем липком коконе и вновь взглянул на Стива:

— А если не только ради золота и драгоценностей? Неужели вам не хотелось бы увидеть… ну… распятие Христа… открытие Америки… казнь Орлеанской девы? Это же так интересно…

Стив поднял брови:

— О! Кое-что мы, оказывается, знаем, да? — Он вновь подался к Эвану: — Я же говорю, хватка у тебя не та. Этот интерес нам в копеечку влетит, ты же сам говорил, что энергии потребуется уймища. А кто же это, скажи, в наше время будет работать себе в убыток? Не-ет, приятель, эпоха романтики давно канула в Лету. И потом, историю лучше не ворошить. Да и что, собственно, такое история? Набор фактов и выдумок, который меняют в зависимости от сиюминутной политической выгоды. А вдруг Иисус на кресте вел себя совсем не так, как описано в Евангелиях? А вдруг Джордано Бруно валялся в ногах у своих палачей? Нет, дружище, спящего льва лучше не будить.

Парень грустно покивал:

— Понятно. Значит, мышка на ковре?

— Какая мышка? — не понял Стив, а Дино посмотрел на грабителя как на ненормального.

— Есть такой детский стишок, — пояснил Эван. — Старый.

Стив хмыкнул:

— А как же иначе, дружок? Каждому — свое.

Лысый замер в своем кресле и, не оборачиваясь, хрипловато бросил:

— Поехало!

Сфера в последний раз полыхнула багровым и потемнела. И донесся из нее длинный тонкий звук — словно пищала мышь. Через мгновение покатились в ее глубине бледно-лиловые волны.

— Помчался наш телескопчик, — сообщил Стив и подмигнул Эвану. — Скоро у нас будут изображения золотого города инков. Извини, приятель, но ты о них, увы, безвозвратно забудешь.

— Это мы еще посмотрим, — негромко отозвался парень.

Стив и Дино одновременно с недоумением взглянули на него.

— Воровали вы аккуратно и осторожно, — продолжал Эван. — Понемногу, не каждый день и в разных местах. Может, я в ваших делах и не специалист, но в своих разбираюсь хорошо. Вычислил я вас, друзья-приятели, — теперь голос его звучал весело. — Такая уж у меня специализация. А сюда полез, чтобы убедиться наверняка.

Некоторое время все, включая Лысого, молча смотрели на парня.

— Энергоинспектор… — наконец выдавил из себя Стив.

— Он самый! — еще веселее отозвался Эван. — И даже если вы теперь мне не только память сотрете, но и голову открутите, вам это не поможет. Не такой уж я наивный, чтобы соваться сюда, не оставив информации, куда направился и зачем. Так что не получится у вас без меня никакого золотого города. Город-то у вас будет, только другой: с решетками и надзирателями.

— Без тебя? — тут же насторожился Стив. — А с тобой, значит, получится?

— Очень даже может быть, — многозначительно произнес парень.

В комнате стало тихо. В глубине сферы продолжали бежать волны.

— Извини насчет хватки, — наконец сказал Стив. — Это я поторопился. Хватка утебя есть, ого-го какая хватка…

Эван широко улыбнулся:

— А как же иначе, приятель?

…Они, все четверо, сдвинув кресла, полукругом расположились возле низкого столика и попивали легкое вино, любуясь появившимися внутри сферы изображениями золотого города. Эвана уже освободили от липучки.

— Ну что, давайте прикидывать детали экспедиции, — предложил Стив и хлопнул Эвана по плечу. — Ловко ты нас!..

«А сколько всего можно было бы увидеть, с такой-то аппаратурой… — подумал Эван. — Неизвестного, захватывающего…»

Потом ему пришло в голову, что этим парням никогда не удалось бы получить изображение казни Христа. Не было никакого распятия на Голгофе, никто не искупал своей смертью на кресте грехи людские, и человечество по-прежнему оставалось таким же греховным, как и тысячи лет назад. И все больше погрязало в грехах.

А еще он подумал о том, как убьет их всех, когда они вчетвером отыщут золото.

Впрочем, в этом он был неоригинален: такая же мысль занимала и остальных.

Подобное уже случалось прежде, и не было ничего нового под солнцем…

Сергей Чекмаев Гладиаторы каменных джунглей

— Эй, ты! — упитанный здоровяк в пятнистом комбезе потрясал с экрана толстенной пачкой денег. — Неужели ты не хочешь выиграть вот это! — Камера рванулась вниз, под ногами здоровяка покоился внушительных размеров прозрачный чемодан, набитый такими же пачками. — ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ РУБЛЕЙ! Суперприз ждет своего часа! Пока еще никому не удавалось выиграть! Но! Вдруг победителем станешь именно ты!

Под заводной техноритм здоровяка смела с экрана освещенная вспышками взрывов и перекрещивающимися лучами прожекторов эмблема «Гладиаторов»: окровавленный шлем с треснувшим щитком на фоне гигантских труб и полуразваленных фабричных корпусов.

— Останется только один! — Зловещий голос диктора дрожал от напряжения. — Гладиаторы каменных джунглей! Не пропустите в субботу, в 19.30 на ПраймТВ!..

Алекс щелкнул пультом, убирая звук. Достало. То шоу тинейджеров в застекленной квартире, то детсадовские разборки бухгалтеров и домохозяек на необитаемом острове, а теперь еще и это. Сколько можно! И обязательно во время игры нужно давить друг друга, выкинуть слабейшего, расчищая путь к заветным бабкам.

Впрочем, Алекс и сам… Да-да, и сам не без греха. Как раз позавчера, собравшись с ребятами попить пивка в давно облюбованный подвальный кабачок на Волхонке, он, стыдно сказать, поддался на слабо, прямо с заставленной пивными кружками стойки позвонил в редакцию «Гладиаторов» и оставил заявку на участие. Девять пар глаз смотрели с одобрением, кто-то отпустил соленую шуточку, а десять глоток (тут уж Алекс своего не упустил) с удвоенной энергией отметили его поступок.

Рассерженным школьным звонком грянул телефон. Недавно сдохла трубка с ее ласковым, домашним пиликаньем, пришлось достать с антресолей этого антикварного монстра сталинских времен. Отнести безвременно погибшую трубку в починку Алекс так и не собрался, покупать новый аппарат не хотелось — деньги таяли с угрожающей скоростью, а до следующей зарплаты еще неизвестно сколько ждать. Так что теперь он каждый раз вздрагивал от набатного звона эбонитового чудовища.

— Але, — процедил Алекс раздраженным голосом человека, оторванного от главнейшего дела всей жизни. Друзья на эту привычку давно уже не обращали внимания, а на других ему было наплевать. Зато большинство незнакомых собеседников тушевались, бормотали нечто просительное, старались быстрее закончить разговор. Некоторые в ужасе сразу же вешали трубку.

Но в этот раз на том конце провода оказался человек с крепкими нервами.

— Добрый день! Могу я поговорить с Александром Яковлевичем?

— Можете, — буркнул Алекс. — Я слушаю.

— Александр Яковлевич Костецкий? — непроницаемо вежливо осведомился голос.

— Я. В чем дело?

— Вас беспокоят из редакции телешоу «Гладиаторы каменных джунглей». Рады сообщить, что наш компьютер выбрал вашу заявку на участие в шоу. Если вы согласны, редакция приглашает вас на собеседование в пятницу, в двенадцать ноль-ноль. Вас устроит?

— Вполне. Куда подъехать?

— Первая студия ПраймТВ, пятый подъезд, третий этаж. Комната триста восемь.

— Адрес? — лаконично спросил Алекс.

Голос замялся. Видимо, его обладателю тяжело было представить, что кто-то может не знать, где находится Первая студия известного на всю страну ПраймТВ.

— У вас есть факс?

— Нет. Зачем он мне?

— А электронная почта?

— На работе.

— Если вы скажете ваш е-майл, — телевизионщик, бравируя своим качественным английским, произнес «ии-мэйл», — я вышлю вам схему проезда.

В этот раз гладиаторы играли всемером.

Только-только из костюмерной, они еще со смехом и шутками осматривали свои комбезы, бессмысленно дергая молнии на многочисленных карманах, вертели в руках громоздкие шлемы.

Режиссер, коротко стриженный тип с тщательно прикрытыми залысинами, скороговоркой представился: Арт Воронцов. В каждом его слове сквозило убеждение, что уж он-то точно известен каждой дворняге, куда там Чебурашке!

Воронцов немногословно представил друг другу претендентов. Впрочем, претендентами они были до отбора, теперь даже режиссер упорно называл всех семерых гладиаторами.

— Гладиатор под номером три Александр, двадцать пять лет, юрист.

— Гладиатор под номером четыре…

Имя, возраст, профессия… Имя, возраст, профессия… Будто рабы на невольничьем рынке.

Кроме Алекса, еще трое мужчин — строитель Олег, врач Максим и менеджер Сережа. Он так и представился — Сережа, молодой задорный паренек лет восемнадцати. Чуть с рыжинкой в волосах, на носу и щеках — веснушки. Остальные были постарше. И Олегу, крепкому с виду бородачу, и высоченному, сутулому Максиму было уже сильно за тридцать.

Все три девушки, Ирина, Катя и Инга, оказались студентками. Инга, самая старшая, с четвертого курса литературного, Катя — будущий химик, Ирина, черноволосая лесная нимфа — Алекс даже заподозрил ее в принадлежности к эльфам и прочим толкинутым, — через несколько лет станет зубным техником.

Пока ассистенты рассаживали будущих участников шоу по гримерским креслам, чтобы должным образом приготовить к первой съемке, режиссер продолжал вещать:

— Ну, правила вы все читали в контрактах, долго распространяться не буду. Вкратце напомню только, что хотя каждое шоу идет в эфире четыре недели, по две передачи — во вторник и субботу, сами съемки продлятся не более двух суток. Начальный отбор проходит так: в первый день, в девять вечера, ночью в четыре и во второй день в девять, в двенадцать и в три каждый должен позвонить по телефону, который вам выдадут, и назвать имя слабейшего из гладиаторов. Через пять минут мы перезвоним и скажем, за кого отдано больше всего голосов. Не забудьте, что слабейшему назовут имя второго в списке. Так что остерегайтесь союзов с кем бы то ни было, ваш напарник может считать жертвой именно вас. Задача игроков — заманить слабого в любую из ловушек, указанных на карте. Там его замучают ужасные мутанты…

Инга хихикнула. Остальные скупо улыбнулись.

— Замучают, еще как замучают, — режиссер сделал зловещее лицо кровожадного киношного монстра. — Это и будет жертва. Пока мутанты будут есть несчастного, остальные получат передышку. Тот, кому удастся затащить жертву в ловушку, во-первых, получит плюс пять минут для финала, если, конечно, ему доведется в нем участвовать, а во-вторых, ценные призы от спонсоров. Понятно? Идем дальше. Если назначенная жертва сможет опередить других игроков и, в свою очередь, загнать в ловушку номера второго, то она…

— Почему это «она»? — вскинулась Катя.

— Потому что жертва. Слово женского рода. Не перебивайте. Так вот, жертва остается в игре, получает десять минут для финала и все те же ценные призы. Все пока ясно? Дальше. После шести часов второго дня, когда мутанты замучают последнюю жертву, они начнут охоту на двух оставшихся гладиаторов.

Режиссер развернулся на каблуках, небрежно ткнул пальцем в группку дюжих джинсово-камуфляжных парней, развалившихся на стильных, жутко неудобных студийных стульях. Они оживленно переговаривались друг с другом, ни на что не обращая внимания.

— Это и есть наши охотники. Их задача — выследить вас в «каменных джунглях», цель двух оставшихся гладиаторов — скрываться от погони как можно дольше, но не меньше часа чистого времени. Включая все заработанные ранее минуты, конечно. Ну, про это ограничение вы знаете… В шесть часов включается секундомер, динамики начинают транслировать отсчет времени на все джунгли. Если в течение часа мутанты ловят обоих оставшихся гладиаторов — Приз остается в студии. После часа пойманный последним получает Главный Приз. Пять миллионов. Все просто. Внимательно следите за бонус-временем других гладиаторов. Может статься, что в финале все решат эти пять-десять минут. Всем все ясно? Отлично. Тогда прошу в студию. Вас проводят. Сначала будут съемки на фоне декораций, для заставки, потом автобус доставит всех на место. Если у кого появятся какие-нибудь вопросы, задавайте сразу. Для этого вокруг вас люди с бейджами «ассистент». Спрашивайте сейчас. Когда приедем в «джунгли», будет уже поздно!

— Можно вопрос? — встрепенулся вдруг Сережа. Голос его звучал несколько невнятно, потому что гример в этот момент как раз трудился над его лицом, замазывая веснушки.

— Пожалуйста.

— Почему в первый день почти нет жертв? Только одна, да и та — поздно вечером.

— Очень просто. Вам нужно время, чтобы присмотреться друг к другу, определить наиболее опасных соперников, выбрать слабейших… — Последнее слово режиссер выделил голосом. — Понимаете меня? Отлично. Тогда через десять минут съемка в студии, через час автобус. Рекомендую побывать в буфете и наесться впрок. По правилам игры кое-какие продукты вам выдадут, но лучше подстраховаться. Особенно тем из мужчин, кто не умеет готовить, — он коротко хохотнул. — В «каменных джунглях» кормить вас будет некому.

Несколько гладиаторов тут же обступили нескладного коротышку-«ассистента», забросали его вопросами. Он отбивался как мог. Алекс не пошел. Чего тут спрашивать, все понятно. Краем глаза он приметил, что Ирина тоже осталась на своем месте, невозмутимо взирая на поднявшуюся суматоху.

Автобус остался астматически хрипеть мотором за их спинами, по ту сторону, будто отделенный некоей невидимой чертой. Семерка гладиаторов ошеломленно смотрела на «джунгли». Нет, конечно, они успели налюбоваться фотографиями на стенах студии, повертеть в руках выданные по дороге глянцевые проспекты, не говоря уж о том, что прежде десятки раз смотрели шоу по телевизору. Но изображение, даже самое красочное, поданное самым профессиональным из операторов, не могло передать весь мрачный завораживающий облик «каменных джунглей».

Ходили слухи, что когда-то, еще в советские времена, здесь начинали строить один из объектов системы «Зонт» — противоракетного щита Москвы. По документам — «объект 300», а рабочие между собой именовали его проще: Комплекс. Потом то ли денег не хватило, то ли изменились времена, и стройку забросили. Пятнадцать лет чудовищное нагромождение бетонных плит, подвалов, противоатомных бункеров и ведущих в никуда лестничных пролетов ветшало от дождей и ветров. Домовитый народ из окрестных деревень тащил все, что под руку попадется: приглянувшуюся арматурину, десяток кирпичей, торчащие из стен дюбеля и болты. Глядишь, пригодится в хозяйстве. В последние годы местный люд приспособил центральный котлован под свалку, а три более или менее достроенных здания облюбовали бомжи, народ неприхотливый: крыша есть, из дыр не дует — больше ничего и не надо.

Так бы и сгинул Комплекс, осколок прежней мощи страны, если бы мимо не проезжал однажды амбициозный Артем Воронов. Пока еще Воронов — псевдоним Арт Воронцов придет к нему не скоро, равно как и режиссерское кресло, — а тогда всего лишь скромный телеведущий малозаметной программки «Обратная сторона жизни». Шоу шокирующих сюжетов, пожаров, ДТП и просто новостей «из ряда вон», что сначала, по сугубой своей новизне, имело дикие рейтинги, но потом, с появлением таких же передач на всех каналах, постепенно превратилось во второразрядное. «Обратную сторону» и держать-то на ПраймТВ продолжали исключительно для того, чтобы окончательно не растерять небольшую группку зрителей, падких до подобных зрелищ.

Воронов ехал со съемок сюжета о рухнувшем клубном здании в соседнем поселке. Без жертв не обошлось — где-то под горой бетонного крошева и осколков гипсовых колонн лежал вечно пьяный сторож Митрич. Артем, отбубнив в микрофон положенный материал, мрачно трясся в студийной машине и вдруг увидел…

Комплекс, как таинственный град Китеж, поднимался из низины, затопленный молочной пеленой. Гнилые зубья разрушенных стен прорезали тяжелую туманную шапку, накрывшую Комплекс с головой. Стальные балки перекрытий, проржавевшие местами в труху, изогнулись в причудливом танце. Колоколообразный остов недостроенной башни связи гигантской чашей венчал ирреальный пейзаж.

Завороженный Артем еще не знал тогда, что идея супершоу, смутно забрезжившая в голове, принесет ему вычурный псевдоним и столь желанную славу.

Сегодня было теплее, чем в тот день, туман не висел над Комплексом непроглядной завесой, но все равно гладиаторы замерли с открытыми ртами. Всегда странно и неуютно смотреть на опустевшие заводские цеха, безлюдные улицы, крутящиеся вхолостую карусели, эскалаторы без единого пассажира. Все творения человека мертвы без него самого, сколь бы самостоятельными они ни казались. Недаром голливудские режиссеры катастроф-блокбастеров из фильма в фильм продолжают показывать одни и те же кадры: пустой город с замершими машинами, где лишь ветер волочет по улицам обрывки вчерашних газет.

Самое большое здание Комплекса, условно названное на карте Фабрикой, — огромный грязно-серый бетонный кирпич. Будто нечеловеческих размеров строитель-гигант с маху небрежно шлепнул в раскисшую землю первый камень нового дома, да так и забыл. Не понравилось. Покосившиеся стены с зияющими кое-где дырами рухнувших шлакоблоков едва держали изъеденную непогодой крышу. Сквозь проплешины виднелись катакомбы искореженных лестничных пролетов и перекрытий, похожих местами на решето.

— Так, внимание всем! Через десять минут снимаем сцену раздачи личных карт и рациона! Гладиаторы! Собрались у машины! Давайте, давайте…

Скрипучий глас режиссерского мегафона разогнал таинственность и мрачное очарование Комплекса. Сразу бросились в глаза доселе неприметные вышки с телекамерами, хаотично разбросанные по всей территории. Суетливыми муравьями забегали осветители, зазмеилась по бурому глиняному месиву и некошеным зарослям осоки черная паутина толстенных кабелей. На боевые позиции выдвигались громоздкие телевизионные фургоны.

На карте Алекса ловушек было отмечено десятка полтора — больше всего у Фабрики, две внутри Башни связи, еще по одной — в зарослях у самой границы Комплекса, на темном квадратике с надписью «Бункер 4» и у начала пунктирной линии, вдоль которой значилось: «сточный коллектор». В чужие карты не удалось заглянуть даже краешком глаза.

Режиссер называл имя, гладиатор, блеснув улыбкой в камеру, хватал из рук ассистента карту, кожаный чехол мобильника и небольшой короб с рационом, после чего бегом удалялся из поля зрения объектива. Спектакль, конечно. Так уж сразу никто в «джунгли» не побежал. После съемки этой сцены телевизионщики еще с полчаса инструктировали, натаскивали, призывали почаще мелькать перед камерами. Только потом гладиаторы всем скопом неуверенно потянулись в низину. Так что Арту Воронцову даже пришлось подстегивать своих подопечных:

— Быстрее, гладиаторы! До полудня остается семь минут!

Побежали быстрее. Впереди грузно пыхтел Олег, сзади постоянно чертыхалась Катя. Алекс глянул через плечо — девушка то и дело неуклюже оскальзывалась на мокрой глиняной каше. Одно колено комбеза уже измазано ржавыми потеками. Алекс протянул было руку:

— Давай помогу!

Катя отшатнулась от него, как дон Гуан от статуи Командора. Чуть снова не потеряла равновесия. Так… Похоже, девочка начала вживаться в ситуацию. Сам же Алекс пока не чувствовал ничего, никаких эмоций. Просто шестеро малознакомых случайных попутчиков, кто-то симпатичен, кто-то нет, но соперников ни в одном из них он увидеть так и не смог, как ни старался.

Ну, кого считать врагом? Веселого рыжика Сережу? Эльфийскую красавицу Ирину? Настоящего, судя по всему, мужика Олега, на чье плечо в иной ситуации можно было бы опереться без опаски? Не очень приятен всезнайка Максим, что цедит слова с ноткой высокомерия и превосходства. Но не сдавать же за это парня камуфлированным «мутантам»?

«Тьфу, черт, — подумал Алекс, — чушь какая! Сдавать… Кажется, я начинаю относиться к этому слишком серьезно. Блин, парень, расслабься! Это же игра. Здесь не стреляют».

— Внимание! — голос Воронцова раскатился по всей территории Комплекса. — До старта осталось… Девять… восемь… семь…

Спуск кончился. Семерка в недоумении остановилась. Впереди лежало зеленое море буйно разросшейся травы с редкими пожухлыми островками. Местами идиллию природы нарушали беспорядочно сваленные груды шпал, бетонных труб, какого-то железного хлама, что за годы успел врасти в землю и превратиться в бесформенные холмики ржавчины.

— …шесть… пять… четыре…

— Ладно, пошли, нечего здесь торчать, — вперед пробился Олег, повлек за собой сбившихся в кучу гладиаторов. — Времени до вечера еще много, изучим пока Комплекс.

— …три… два…

Катя и Инга кивнули, бодро зашагали вслед, Катя, проходя мимо, подозрительно покосилась на Алекса. Максим нахмурился, но промолчал. Алекс тоже. Как ни крути, а Олег прав. Пока не начались «жертвоприношения», надо осмотреть Комплекс, найти свои ловушки, разглядеть камеры, явные и скрытые, которые потом, в финале, точно будут направлять «мутантов» на их след — не зря же никто до сих пор так и не смог взять Большой Приз, пресловутые пять миллионов.

— …один. НОЛЬ! СТАРТ!!! ГЛАДИАТОРЫ КАМЕННЫХ ДЖУНГЛЕЙ — ВПЕРе-О-ОД!!!

Сережа вздрогнул, испуганно оглянулся по сторонам, тоже потрусил вслед за группой Олега. Стоять остались только Алекс, Ирина и Максим. Неожиданно врач-зазнайка плюнул себе под ноги, вполголоса протянул:

— Э-э-э, нет. Не пойду я туда, где у Олега ловушек больше.

И рысью побежал в другую сторону.

Алекс грустно вздохнул, кивнул Ирине: пошли, мол. Девушка независимо пожала плечами.

Теперь Алекс точно знал, кто будет первой жертвой.

В общем, ожидания почти оправдались. Весь день группа лазила по лабиринтам и катакомбам бетонных стен и ржавых железок. Комплекс приоткрывал свои тайны. И, конечно, все то и дело «отходили в кустики», исчезали на пару минут с оправданием «я что-то потерял вас из вида» и так далее, украдкой осматривали отмеченные на своих картах ловушки. Алекс, по давней отработанной привычке, брал местность на глаз, от группы далеко не отходил, слушал и спокойно выполнял команды Олега. Кроме Макса, так никто и не оспаривал его лидерство. Некоторые, правда, в основном Катя и Ирина, удивленно поглядывали на Алекса, когда тот бездумно подчинялся бородатому строителю. Ирины Алекс особо не опасался, а вот Катя явно что-то заподозрила, разглядела какие-то повадки его прошлого за внешней невозмутимостью. Алекс это заметил, мысленно перевел Катю из разряда «неопасных» в разряд «ушлых», «тертых жизнью». Надо бы поосторожней…

К девяти усталые и измученные гладиаторы решили разжечь костер на краю забетонированного квадрата прямо перед Башней. Здесь должны были приземляться вертолеты, а теперь только ветер мотает из стороны в сторону пыльные шлейфы раскрошившегося бетона. Уложенные шашечками серые и белые плитки пошли трещинами, многих не хватало. Видимо, украшают дорожку к туалету на чьем-то садовом участке.

Сережа по распоряжению Олега наломал хвороста (Алексу командир впрямую еще не приказывал — видимо, приглядывался пока). Застрелял искрами умело запаленный костер. Отблески огня ложились на угрюмые лица, покрытые грязной коркой из пота и пыли. Еще с утра новенькие комбезы теперь были измазаны рыжими и зелеными пятнами, кое-где прорваны; ватная подкладка торчала грязными клочьями.

— Через минуту-две надо назвать первую жертву, — сказал Олег, — давайте разойдемся, чтобы не подслушивать друг друга.

— Ой, — испуганно сказал Сережа, — а кого мы назовем?

— Это уж ты сам решай, — отозвался командир. — Подумай, кто нам больше всего мешает.

— Да чего тут думать! Ясно все. Скажи — Ма…

— Катя! — Олегу пришлось прикрикнуть. — Пусть сам решает.

Девушка оскорбленно вздернула подбородок, но промолчала.

Разбрелись по кустам. В точно назначенное время уютный треск костерка и почти неслышные ночные звуки перекрыл рык динамиков:

— ГЛАДИАТОРЫ! МУТАНТЫ ИДУТ ПО ВАШИМ СЛЕДАМ! Вот-вот настигнут! Придется принести им жертву! ИНАЧЕ ПОГИБНУТ ВСЕ!!! ИТАК… ВЫБИРАЙТЕ!

Алекс шепнул в микрофон давно заготовленное имя. Он был уверен на сто процентов, что через пять минут услышит его же.

Действительно, цикады еще не успели отойти от громоподобного гласа Воронцова, как телефон в руке жалобно тренькнул.

«Будто дома. Как мой, старый…» — отстраненно подумал Алекс и нажал клавишу ответа.

— Здесь Костецкий, — по привычке отрапортовал он.

— Жертва — Олег, — отчетливо произнес незнакомый баритон.

Понятно, что большинство выбрало бородатого командира. Слишком инициативен, слишком опасен. Умеет вести себя в экстремальных, как говорят медики и телевизионщики, условиях. Ненужный противник. Каждый из шестерых верно подсчитал свои шансы в финале, доведись ему остаться один на один с Олегом.

Как ни странно, в ловушку командира поймала тихая, бессловесная Инга.

Потом, правда, вспоминая шушуканья у костра, Алекс понял, что девушки, несмотря на предупреждение режиссера, все же образовали некий временный союз. Катя подготовила почву: неизвестно уж как вытянула из Олега то имя, что ему назвали телевизионщики. Узнав, что жертвой для командира оказалась Инга, Катя, естественно, закивала: да-да, конечно, и мне сказали то же самое.

Интересно, кто указал на нее, учитывая, что Сережа и Олег почти наверняка назвали Максима? А тот — как раз Олега. Катя — вряд ли, она тоже не упустила бы шанс выкинуть столь опасного противника. Зачем ей оставлять неугомонного строителя со склонностью к лидерству? Ирина? Или сама Инга, чтобы покончить со всем раз и навсегда? Черт его знает! Человеческая душа — потемки…

Инга сделала вид, что подвернула ногу на открытом люке сточного коллектора. Девушка расплакалась (да как натурально!). Алекс и сам купился, поспешил на помощь. Поверил и Олег, отстранил рукой этого непонятного юриста — ладно, с ним позже разберемся, выясним, что за фрукт.

Командир вроде как ломанулся помогать, а на самом деле неизвестно, что было у него на уме. Не зря же так подробно разглядывал карту за минуту до этого. Он подхватил девушку под мышки, что-то сказал ей — Алекс не расслышал. И в этот момент Инга, вывернувшись из цепких рук Олега, толкнула его вперед. Командир не удержался и со сдавленным воплем полетел вниз, в неожиданно разверзшийся под ногами дождевой водозаборник коллектора. Потом донесся всплеск, вопль оборвался. Через секунду снизу понеслись ужасные проклятия. Олег, отфыркиваясь от затхлой черной жижи, ругал Ингу на чем свет стоит. Она же стояла у ямы с дрожащими руками и неуверенно улыбалась.

— ПРЕКРАСНО!!! Первая жертва принесена. ИНГА ПОЛУЧАЕТ ПЯТЬ МИНУТ К ФИНАЛУ И ЧУДЕСНЫЙ НАБОР ДЛЯ БРИТЬЯ ОТ НАШЕГО СПОНСОРА! Станки «Жилетт» — лучший подарок мужчине! ОЛЕГ БОЛЬШЕ НЕ УЧАСТВУЕТ В БОРЬБЕ ЗА ПРИЗ!!! Его хладный труп поедают ужасные мутанты! СЛЫШИТЕ?!

Снизу из коллектора донеслись жуткие, леденящие кровь вопли. Голос Олега был неузнаваем, казалось, он орет от неподдельного ужаса, потеряв над собой контроль. Инга испуганно отшатнулась, мертвенно побледнела.

— СЛЫШИТЕ, КАК ОН КРИЧИТ?! СКОЛЬКО АРТИСТИЗМА! ДА ОН НАСТОЯЩИЙ АКТеР!!!

Вопли Олега затихли. Воронцов тоже.

Ирина зачарованно смотрела на огонь, нервно сжимая в руках трубку телефона. Молчал Сережа, мгновенно растерявший свой задор. Молчала Инга, со страхом всматриваясь в непроницаемую темноту коллектора. Катя, тоже не говоря ни слова, подошла к ней, хотела было успокаивающе приобнять ее, но та вдруг злобно дернула плечом, сбрасывая руку.

— Не трогай меня!

— Инга, ты что?

— Ничего… не знаю… ничего… не трогай меня просто, и все!

— Ладно, ладно. Не буду. Психованная какая-то…

«Так, — Алекс отстраненно слушал их перепалку. — Мы начинаем видеть друг в друге врагов…»

Через час недосчитались Инги, Алекс как-то упустил ее из виду — и вот она пропала. Похоже, девчонка решила действовать одна. Что ж, удачи ей. Понятно теперь, кто будет второй и третьей жертвой. Если, конечно, подозрения Кати не выльются в уверенность.

Теперь их осталось всего четверо. Костер постепенно гас, чернильная тьма отвоевывала сантиметр за сантиметром, но на это никто не обращал внимания. Или обращали, но, как и Алекс, не хотели высовываться. Бог с ними. Подождем до четырех.

Алекс привалился спиной к обшарпанной стойке башни связи и сделал вид, что заснул. Хорошему профессионалу с избытком хватило бы его спокойствия для правильных выводов, но Сережа, Ирина и Катя таковыми явно не были. А сон в подобной ситуации могут принять за что угодно: за глупость, за инфантильность, или — не мудрствуя лукаво — просто за усталость.

Сережа что-то сказал девушкам, указав на костер. Ирина согласно кивнула. Парень встал, устало побрел в темноту, долго хрустел там ветками, с проклятиями рвал целые пучки травы. Минут пять прошло, когда он наконец вернулся.

Костер снова разгорелся. Лица гладиаторов показались из темноты. Видно было, как Катя пристально вглядывалась теперь уже в Сережу, тот смутился, покраснел, веснушки проступили сквозь наложенный утром грим так, что и в темноте нельзя не увидеть. Ирина же не смотрела ни на кого — все так же сидела, уткнувшись взглядом в бесконечную пляску огня.

Внезапно проснулся динамик. Гладиаторы даже вздрогнули. В первую секунду техник, видимо, дал слишком большую мощность — над всей территорией разнесся нестерпимый, режущий уши свист. Ирина обхватила голову руками, остальные болезненно морщились.

— ВНИМАНИЕ! ГЛАДИАТОРЫ! Пришло время снова задобрить мутантов! НАЗОВИТЕ ИМЯ СЛЕДУЮЩЕЙ ЖЕРТВЫ!!!

Как по команде все бросились прочь от костра. Будто зайцы, разбегающиеся в разные стороны при виде охотника. Алекс остался сидеть на месте. Он лениво отстегнул от пояса трубку, поднес к губам.

— Максим.

Через две минуты тот же голос повторил это имя. Все верно. Непредсказуемый противник — кто знает, что он выкинет в финале? А третьей будет Инга или тот, кто получит свои пять минут за Максима. Зачем давать лишний бонус в руки соперников?

В поисках доктора-всезнайки гладиаторы разбрелись в разные стороны. Теперь ни о каких союзах речь уже не шла. Все поняли, что пять минут награды за поимку жертвы в самом конце могут обернуться лишним шансом положить себе в карман пять миллионов. Катя сказала перед выходом:

— Мы же все знаем, что жертва — Максим, правда?

Ей никто не ответил.

Сережа наткнулся на Максима, скорее всего, не случайно. Симпатичный рыжик только и успел выкрикнуть:

— А-а-а! Сюда! Он здесь!

И больше ничего. Лишь сдавленный, приглушенный расстоянием хрип. Алекс, не разбирая дороги, гигантскими прыжками помчался на крик.

Максим стоял у аварийного люка противоатомного укрытия, вытирая ладони пучком травы. В неверном свете установленных телевизионщиками фосфорных осветителей Алекс приметил, что у него почти оторван один из рукавов комбеза.

— Поздно примчался! — хрипло выдавил Максим. — Я уже этого задохлика оприходовал!

Люк звонко клацнул гидравликой, отрезая бедного Сережу от внешнего мира. Сначала он что есть силы молотил кулаками по стенам — сквозь полуметровую толщину звуки доносились едва слышно. Потом долго, отчаянно закричал, заплакал навзрыд:

— Не-е-е-ет!!! Не надо!!!

Прибежала Ирина, тоже замерла перед дверью. Сережа уже не кричал, просто выл на одной ноте, как сломанный паровой клапан. Вдруг раздался влажный чмокающий звук — и все затихло.

— ПОЗДРАВЛЯЮ!!! Мутанты приняли вторую жертву! Ее раздавило прессом!!! Но каков наш Максим! Кто бы мог подумать, а? МАКСИМ-ЖЕРТВА ПОДСТАВИЛ ВМЕСТО СЕБЯ ДРУГОГО ГЛАДИАТОРА!!!

— Суки, — неожиданно прошептал Максим, — гады…

— ПО ПРАВИЛАМ МАКСИМ ПОЛУЧАЕТ ДЕСЯТЬ МИНУТ ДЛЯ ФИНАЛА И ПРЕКРАСНУЮ КОЛЛЕКЦИЮ КРЕМОВ ДЛЯ УХОДА ЗА КОЖЕЙ! От нашего спонсора, компании «Орифлейм»! ПОЗДРАВЛЯЕМ МАКСИМА!!!

— Ах вы, суки! — заорал Максим теперь уже в полный голос. — Скоты! Вы меня выбрали! Но почему?! Этот же рыжий недомерок намного сла… — Тут до него, похоже, дошло. — А-а, вот в чем дело! Да вы все меня боитесь! Трусы… трусливые мерзавцы! Ну, посмотрим еще, кто победит!..

Он, не оглядываясь, бросился прочь. Алекс смотрел ему вслед и думал, что выследить доктора будет несложно. К утру он, пожалуй, устанет бегать и задремлет. К девяти надо бы его отыскать. А то поймает кого-нибудь из девчонок — еще лишних десять минут наберет. То, что Максиму грозит быть жертвой второй раз подряд, Алекс не сомневался ни секунды.

Около половины девятого Алекс легко выбрался наружу. Девушки еще спали. Или делали вид, что спят, Алекс не стал проверять. Ирина вроде проводила его взглядом. Ладно. Все равно всем понятно, куда он идет.

Действительно, Максима он разыскал буквально в сотне метров от их ночного бивака. Доктор взобрался на шаткое перекрытие второго этажа фабричной пристройки. Может, считал, что так никто не сможет к нему подобраться? Что ж, Максим прав — залезть на это ненадежное сооружение беззвучно абсолютно невозможно. Только зачем? Через десять минут выборы новой жертвы. Мистер Всезнайка слезет сам — нужны же ему, в конце концов, лишние минуты для финала или нет? Алекс притаился в кустах.

И правда, стоило режиссеру прочистить горло на весь Комплекс, как Максим вздрогнул, сел, озираясь.

— ГЛАДИАТОРЫ!!! ПРОСНИТЕСЬ! Мутанты ждут новой жертвы! ВЫ ГОТОВЫ НАЗВАТЬ Ее?

Алекс второй раз за последние несколько часов назвал в микрофон Максима. Интересно, а кого назвал наш доктор? Ингу или самого Алекса? Претендентку с пятью дополнительными минутами или самого опасного противника?

Телефон пиликнул. Алекс услышал то, что знал и так. Тогда он стал осторожно подкрадываться к пристройке. Там, недалеко от нее, есть чудесный чан-ловушка с ужасной органической кислотой. Если судить по карте… Бедные мутанты, что им приходится есть.

Вдруг из-за угла с диким воплем выскочила Катя. Максим аж подпрыгнул от неожиданности, пристройка угрожающе закачалась. Алекс чертыхнулся, проклиная взбалмошную бабу. Сейчас все испортит. Потом доктора придется выслеживать часа два по всему Комплексу…

— Стой, дура!!! — завопил сверху Максим. — Новая жертва — это Инга!

Ага, все-таки Инга.

Катя совершенно не собиралась останавливаться. Не снижая скорости, она всем телом налетела на пристройку.

Обиженно заскрежетало железо, тонны цементной и бетонной трухи ухнули вниз, едва не погребли под собой Катю. Девушка еле успела отскочить и теперь смотрела во все глаза на вызванные разрушения. Она с каким-то мистическим удовлетворением наблюдала, потирая ушибленный локоть, как по-киношному медленно и с оглушающим грохотом складывалась фабричная пристройка. Максим исчез за пыльным столбом в первые же секунды, успев лишь оборванно и как-то совершенно неубедительно вскрикнуть.

— ВЕЛИКОЛЕПНО!!! КАТЯ ИСПОЛЬЗОВАЛА СВОЙ ШАНС! БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ МАКСИМ! Ну, надо же было так неудачно устроиться на ночлег. ТОЧНО! НА! ЛОВУШКЕ! ТЕПЕРЬ ЕГО КОСТИ ПОГРЕБЕНЫ ПОД РАЗВЛИНАМИ!!! ЧЕРЕЗ ЧАС ДО НИХ ДОБЕРУТСЯ МУТАНТЫ!!! А КАТЯ ПОЛУЧАЕТ ПЯТЬ МИНУТ К ФИНАЛУ и прекрасную многофункциональную овощерезку «Мулинекс» от нашего спонсора — сети магазинов бытовой техники «Геркулес»!

Гром воронцовского голоса еще не успел затихнуть в ушах, как снова проснулся телефон. Алекс увидел, что и Катя потянулась за трубкой.

— Алекс, покиньте зону фабрики. Возможно, Максиму требуется помощь, не надо, чтобы вы крутились перед камерами…

В двенадцать жертвой оказалась Катя. Оно и понятно, Инга и Ирина избавлялись от опасной соперницы. Алекс с ними был согласен. Но поначалу он считал, что девушки выберут его и как-нибудь попытаются прищучить втроем. Посему он на некоторое время затаился, подозрительно оглядывая любое похожее на укрытие нагромождение шлакоблоков или груды битого кирпича. Полтора часа ничего не происходило, и вдруг динамики восторженно взревели:

— БЛЕСТЯЩЕ!!! ПРЕКРАСНАЯ СМЕКАЛКА И СООБРАЗИТЕЛЬНОСТЬ ПОЗВОЛИЛИ КАТЕ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ОПАСНОСТИ! БЕДНАЯ ИНГА! У МУТАНТОВ НА ОБЕД БУДЕТ ПРЕКРАСНАЯ ДЕВУШКА!!! СЛЫШИТЕ, КАК УРЧАТ ОТ ГОЛОДА ИХ НЕНАСЫТНЫЕ ЖЕЛУДКИ? А КАТЯ СНОВА НА ВЫСОТЕ!! И ПОЛУЧАЕТ… ЕЩе ДЕСЯТЬ МИНУТ К ФИНАЛУ!!! У КАТИ УЖЕ ЦЕЛЫХ ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ! Это неплохой задел. Ирина, Алекс будьте внимательнее! КРОМЕ ТОГО, КАТЯ ПОЛУЧАЕТ МОЩНЫЙ И СВЕРХКОМПАКТНЫЙ ТРЕНАЖеР «БОДИ-АРТ»! ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!

«Н-да, это Кате теперь надо быть оч-чень внимательной…»

В три Алекс, не раздумывая, назвал Катю. Снова во второй раз. Что-то везет в этой игре жертвам. Недолго, правда. Динамик отозвался привычным баритоном:

— Жертва — Катя.

Было ясно как день, что Катя назвала самого Алекса, и это же имя ей повторили с режиссерского пульта. Интересно, кого отправила в расход Ирина? Что ж, будем ловить на живца.

Алекс поднялся во весь рост и, насвистывая, пошел по направлению к фабрике, совершенно не скрываясь. Катю он увидел почти сразу. Она, наверное, считала, что прекрасно спряталась, но любой салага из учебки разглядел бы ее в полсекунды. Девушка незаметно кралась за ним следом, усердно стараясь не шуметь.

«А если она меня заловит, — снова отстраненно подумал Алекс, — у нее будет почти полчаса. Ирине можно даже и не рыпаться».

Видимо, Ирина думала о том же. Эльфийка оказалась на удивление крепким орешком. Он обнаружил ее минуты через две — примерно в двух сотнях метров севернее легонько шевельнулись кусты. Потом еще раз, чуть ближе. Алекс понял, что девушка крадется по Катиным следам. Вот и ответ. Он хмыкнул и демонстративно развернул карту. На что она рассчитывает? Похоже, у нее отмечено много неизвестных Алексу ловушек.

В этом месте под землю уходил небольшой транспортер. Зияющий люк хищно выглядывал из травы шагах в десяти от Алекса. Странно. Идеальная ловушка, но на его карте никак не отмечена. Не ее ли готовит ему Катя? Алекс беспечно повернулся к кустам спиной, даже нагнулся над ржавыми роликами. Удивительное дело — траки транспортера, тоже проржавевшие, с рассыпающейся резиной, легко скользили по рельсам. Будто смазанные. Да и сами рельсы не выглядели старыми, совсем наоборот.

Сзади подозрительно зашуршали, послышалась какая-то возня.

— Пусти, черт… он же последний, пусти, дрянь!

— Александр!

Голос Ирины! Алекс обернулся. Тяжело дыша, девушки боролись, как две дзюдоистки на первенстве мира. Катя дико вращала глазами, старалась разжать болевой захват. Ого, а эльфийка-то наша совсем не промах!

Алекс помог дотащить упирающуюся Катю до транспортера. Она отчаянно сопротивлялась, но Ирина так до самого конца и не разжала объятий. Они столкнули матерящуюся химичку на транспортер, сразу заурчавший, как оголодавший после зимней спячки медведь. В мгновение ока Катя исчезла под землей, но ее вопль доносился снизу с прежней силой, лишь чуть ослабленный расстоянием:

— А-а-а-а-а…

Ирина уставилась в раскрытый люк расширившимися глазами. Крик Кати не прекращался:

— А-а-а-а…

Алекс схватил Ирину за плечи и повлек ее прочь от транспортера. В спину им бился нечеловеческий вопль:

— А-а-а-а-а…

— КХ-М… — прокашлялись динамики. — КАТЯ ПОТЕРЯЛА СВОИ БОНУСЫ! ЖАЛЬ, ЧТО МЫ НЕ МОЖЕМ ДАТЬ КАЖДОМУ ИЗ ГЛАДИАТОРОВ ПО ПЯТЬ МИНУТ! НО ПО ПРАВИЛАМ ЭТОГО НЕ ПОЛОЖЕНО! ПОЭТОМУ КАТЮ ЗАЖИВО ПЕРЕЖеВЫВАЮТ МУТАНТЫ, А БОНУС К ФИНАЛУ ПОЛУЧАЕТ… ИРИНА!!! ВДОБАВОК НАШИ СПОНСОРЫ ИЗ «АГРО-БАНКА» НАГРАЖДАЮТ Ее… ДИСКОНТ-КАРТОЙ «ГОЛД», которая позволит выполнять все банковские операции в «Агро-Банке» со скидкой в пять процентов! — Воронцов помолчал с минуту, потом снова взялся терзать их барабанные перепонки: — ГЛАДИАТОРЫ!!! ИРИНА И АЛЕКСАНДР! ВАС ОСТАЛОСЬ ДВОЕ! ЧЕРЕЗ ЧАС! ВСЕГО ЧЕРЕЗ ЧАС ПРОЗВУЧИТ ЗУММЕР!!! И! НАЧНеТСЯ! ПОСЛЕДНЯЯ! ОХОТА!!!

Алекс сидел на корточках перед сжавшейся в комок Ириной. Успокоить девушку так и не удалось. Да и у самого Алекса, честно говоря, зародились некоторые сомнения… Неузнаваемый, словно искаженный болью голос Олега, влажный хруст пресса, куча бетонного крошева, что погребла под собой Максима, бесконечно долгий крик Кати…

— Я ее убила. На самом деле убила, — шептала Ирина с ей самой непонятной уверенностью.

Алекс пытался гладить ее по голове, наговорил кучу успокаивающих слов, больше даже для себя, чем для нее, натужно смеялся над ее страхами. Бесполезно. Девушка будто впала в транс. Час прошел незаметно.

— ГЛАДИАТОРЫ! МУТАНТЫ ВЫХОДЯТ НА ТРОПУ!!! ДАЮ ОТСЧеТ…

Над Комплексом растекся низкий гудок зуммера. Алекс поморщился — ну и частота! Даже зубы заныли. Зато такой сигнал точно не пропустишь.

— Ирина, пойдем, — он потянул девушку за руку.

Она не шелохнулась.

— Что ж, — Алекс грустно усмехнулся, — похоже, я выиграл…

В этот момент в штабной автобус Воронцова ворвался возбужденный ассистент.

— Арт Вадимыч! Арт Вадимыч!

— Что? — Режиссер повернулся на вращающемся стуле. — Что случилось? Кто-то выбрался?

— Да нет! Не это. Костецкий-то! Подумайте только!

— Что Костецкий? Говори же, не тяни!

Ассистент сунул под нос Арту тоненькую папку с документами. На грифе значилось «Разведрота 2-го батальона сводного полка ОМОН Московской области. Личное дело старшего сержанта Костецкого Александра Яковлевича».

— Черт! Черт, черт, черт!.. — Режиссер выругался совсем уж непечатно. — Кто мне сказал, что он юрист?!

Воронцов со всей дури вмазал кулаком по пульту. Жалобно звякнул опрокинувшийся стакан с тоником.

— Закрываем шоу?

— Нет, — Арт вдохнул-выдохнул несколько раз, взял себя в руки. — Нет, нельзя. Передайте охотникам — гладиатор-три должен проиграть. Расскажите им все. Ясно?!

— Д-да, — заикаясь, пробормотал ассистент и бросился к пульту связи.

Когда вдали в первый раз мелькнули цветастые, как всегда у пэйнтболистов, шлемы, пояса и поножи «мутантов», Алекс только скупо выругался. Ничего другого он позволить себе не мог — собьешь дыхание, а воздушная эльфийка оказалась не такой уж легкой. Он мчался с девушкой на руках по крутой дуге вдоль Комплекса. Час с таким грузом он продержится легко, и если охотники будут бежать по пятам, то пять миллионов можно уже начинать мысленно пересчитывать. А забавные наверняка будут у них лица, когда он выйдет из низины, неся на руках обессилевшую Ирину! Приз по правилам будет, конечно, положен ей, но она поделится, точно поделится…

Зуммер.

— ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ!

Нельзя победить, топча других. Один человек не стоит ничегошеньки. Это Алекс хорошо понял там, на войне. Когда некому прикрыть тебя — ты мертв. Быстро и надежно.

А если есть, тогда в твою пропотевшую спину то и дело больно тыкается ребристый приклад РПК, зажатого под мышкой у Левки Смолина. Нескончаемый грохот очередей и горячие гильзы под ногами… Двое в одной воронке, они продержались два бесконечных часа, а потом подошли ребята из пермского ОМОНа. Левку сразу же увезли в медсанчасть, потом вертолетом в Ханкалу, а Алекса подкинули на «КамАЗе» молчаливые пермичи. Так же молча пожали ему руки, каждый в отдельности. Только водитель на прощание показал из-за лобового стекла большой палец.

Неужели до сих пор никто этого не понял? Потому и не смогли протянуть заветный час. Каждый сам за себя! Что за идиотский девиз!

Нельзя одному, никак нельзя…

Зуммер.

— ДВАДЦАТЬ МИНУТ!

Алекс вошел в нормальный ритм, хрипло дышал сквозь зубы, но ноги неутомимо несли его вперед.

Справа, за темной ржавой громадой опрокинутой цистерны, ему почудилось какое-то движение. Алекс моментально присел на колено, так, чтобы трава скрыла его из глаз, осторожно положил на землю Ирину. Та пошевелилась, открыла глаза и недоуменно посмотрела на Алекса.

— Ш-ш-ш… — он приложил палец к губам. — У нас гости.

Отвлекая внимание от девушки, Алекс перекатился под основание цистерны, намеренно пошуршал там кустами. Над головой дважды звякнуло. Потом еще. Алекс поднял голову вверх, ожидая увидеть расплывшиеся на ржавчине яркие цветные кляксы. Ничего. Только пара свежих царапин. Звякнуло еще раз. Теперь Алекс мог поклясться, что заметил небольшой сноп искр, который высекла из проржавевшей железяки… пуля?!

Он перекатился еще раз, стремительным рывком обогнул цистерну и лицом к лицу столкнулся с одним из охотников. Тот среагировал быстро, черный провал толстенного дула уже смотрел Алексу в живот, но вбитые сотней тренировок навыки сработали быстрее разума. Разноцветная игрушка «мутанта» отлетела в сторону, а сам он, хрипя от боли, осел в жухлую траву. Алекс на всякий случай добавил ему ребром ладони по шее. Охотник, здоровенный откормленный бугай, только что уверенный в себе донельзя, бессильно ткнулся носом в землю. Затих.

Алекс прислушался — никого поблизости. Только Ирина тяжело дышит неподалеку. Отлично. Он нагнулся, поднял пэйнтбольную пукалку. И выругался. Сплюнул. Снова выругался.

Для пэйнтбола эта штука никак не годилась. Потому как не умела стрелять красящими шариками. Не под это ее разрабатывали конструкторы Грязев и Шипунов, а под унитарный патрон девять-девятнадцать.

Алекс хорошо знал этот пистолет. «Гэшка», ГШ-18, русский «Глок», удобная и безотказная машинка, плод семилетнего труда тульских оружейников.

Зашуршали шаги. Алекс хищно обернулся, палец привычно лег на спусковую скобу. Всего лишь Ирина. Ложная тревога.

— Что это? — недоуменно спросила девушка, указывая на бесформенную кучу камуфлированного тряпья.

— А это, Ирочка, охотник. «Мутант»…

Откуда-то из-под крыши оглушительно заверещал голос режиссера:

— ВЫ ЧТО?! АЛЕКСАНДР, ИРИНА! ЗАБЫЛИ ПРАВИЛА?! НЕЛЬЗЯ СОПРОТИВЛЯТСЯ МУТАНТАМ, ТОЛЬКО УБЕГАТЬ! И ВМЕСТЕ ВЫИГРАТЬ ВЫ НЕ МОЖЕТЕ! ПРИЗ ДОСТАНЕТСЯ ТОЛЬКО ОДНОМУ! ПОДУМАЙТЕ! ПЯТЬ МИЛЛИОНОВ РУБЛЕЙ!!! СЛЕДУЙТЕ ПРАВИЛАМ!

И снова пала тишина, лишь в фабричном дворе, изрядно поросшем густой сочной травой, поскрипывали о чем-то своем кузнечики.

Алекс содрал с «гэшки» идиотские пластиковые нашлепки, имитирующие пэйнтбольное ружье, отвернул глушак, подмигнул Ирине. Девушка несмело улыбнулась в ответ — на оцарапанной щеке проявилась очень милая ямочка. Алекс гикнул, привычно выщелкнул магазин, проверил — вставил на место.

Потом медленно отцепил с уткнувшегося лицом в землю «мутанта» рацию. От прикосновения тот даже не пошелохнулся.

«Крепко я его», — подумал Алекс.

Из динамика слышались какие-то хрипы, шорохи. Алекс прижал клавишу передачи, отчетливо произнес:

— А имели мы твои правила!

Голос Алекса звучал в операторской приглушенно — по знаку режиссера техник убрал звук. Арт Воронцов, развязно покачиваясь на стуле, разговаривал по мобильному телефону:

— …да, передача почти готова… угу… конечно, конечно… не-ет, на этот раз у нас есть кое-что интересное. Да знаю я, что рейтинг падает, знаю! Учитываю… и ваше мнение тоже учитываю! Заверяю вас, все будет в порядке! Да. Ручаюсь. Хорошо, до свидания. — Воронцов с силой захлопнул трубку: — Вот козел! Угрожать мне еще будет!

Ассистент недоуменно взглянул на шефа, осторожно спросил:

— Что-то случилось?

— Лебяшев звонил…

— Директор развлекательных программ?

— Он самый. Мягко намекнул, что если рейтинг «Гладиаторов» и дальше будет падать, он поставит на совете директоров вопрос об исключении программы из эфира. А рейтинг и будет падать, если за семь месяцев никто так и не смог выиграть Главный Приз.

— Люди хотят видеть победителей, — задумчиво пробормотал ассистент.

— Именно. А еще они хотят видеть, что каждый, если постарается, может выиграть пять миллионов. И думать про себя: вот и я тоже смог бы… Сколько у нас до конца?

— Шестнадцать минут. Я охотников попридержал пока… Пусть Костецкий думает, что они пистолета боятся…

— Правильно, а то еще стрелять начнет. У него в стволе сейчас патрон с перекосом, заклинит при первом же выстреле. Но он парень опытный, может и смекнуть, в чем дело… И как вы могли пропустить?..

— Извините, Арт Вадимыч, мы даже и подумать не могли… В биографии написано — юрист, консультант по имущественным делам, практику проходил в подразделениях МВД…

— Ладно, так даже лучше… Участник горячих точек, тяжелая память о войне, расшатанная психика — то, что надо. Но в следующий раз постарайтесь так не прокалываться. — Воронцов с силой потер подбородок. — Так… Значит, минут через двадцать он ворвется сюда и, размахивая пушкой, потребует отдать ему приз? — Режиссер обернулся к технику. — Предупредите охрану и поставьте камеры вон там, там и там.

— Вы хотите это снимать? — удивился ассистент.

— Конечно. Хуже того — я хочу это пустить в эфир. Без резки и без купюр. Все, что он здесь скажет.

— Но программу после такого точно прикроют!

— Вряд ли. В крайнем случае слегка изменим правила. Зато на этом парне, — Воронцов кивнул на экран, где по ржавым лабиринтам бывшего автопарка крались Алекс с Ириной, — мы в пять минут въедем на верхушку рейтинга. Передача в прайм-тайм идет, представляешь, как пресса налетит: «Участник телевизионной игры сошел с ума во время съемок! Не выдержав психологического давления, игрок поверил в реальность шоу!» А? Даже если последнюю передачу запретят повторять, можно пустить предыдущие в записи, да еще видео… Нет, помяни мое слово, я им такой рейтинг сделаю, мало не покажется!

Ассистент слушал с ошарашенным видом.

— Да, и вот еще что. Скажите подсадному, ну, как его там, рыжий такой… а-а, Сережа! Классно орал парень, талант! Я сам чуть не поверил…

Альберт Гумеров

Ярослав Веров Механизм раскрутки

Нежарким июньским вечером на съемной квартире начинающего писателя Владимира Буйских происходила грандиозная пьянка, приуроченная к футбольному матчу между столичным клубом «Москва» и его питерским визави «Зенитом».

Грандиозной, впрочем, она была лишь в воображении хозяина дома. Главный гость, ради которого и были закуплены три бутылки невыносимо дорогой «Patron Reposado», да что там закуплены — с боем добыты в Шереметьевском дьюти-фри, знаменитый писатель-фантаст Сергей Непокупный монументально возвышался за столом и говорил о чем угодно, только не о деле. О футболе и женщинах, о новой квартире с пентхаусом и превратностях ремонта оной. О преимуществах японских автомобилей вообще и полноприводного седана «Субару» в частности над немецкими… При этом он не забывал обгладывать маринованные свиные ребрышки-гриль, разливать из фирменной бутылки-графинчика текилу, вкусно, красиво выпивать («ну, за творчество!») и закусывать лаймом, щедро макая оный в рассыпанную прямо на столе соль. То и дело разражался возмущенными воплями, поскольку футбольная дружина культурной столицы вела в счете и сливать матч ну никак не собиралась. Третий участник попойки, литагент и критик Андрей Журавлев, Жура, старый знакомец, усиленно налегал на бухло, отчего его здоровенная небритая ряха, казалось, делалась все здоровенней и все небритей, да поддакивал мэтру.

Короче говоря, разговор о литературе не складывался. На робкую попытку Володи перевести беседу в нужное русло великий фантаст лишь отмахнулся, а затем прихлопнул анекдотом про проститутку на пляже: «Приходишь, дружище, на пляж — а там станки, станки, станки… Давай лучше отдохнем!» На кругу тогда стоял еще только первый пузырь «Reposado». А сейчас уже подходит к концу третий, в голове жуткая вата, в глазах двоится, и это ненавистное бормотание комментатора матча, и нарастает желание засадить в экран пустой бутылкой…

Итак, Володя Буйских был писателем. В будущем — знаменитым, а пока приходилось париться дизайнером-верстальщиком в спортивном еженедельнике. Кстати, посвященном все больше футболу, так что аналогия про пляж и станки как раз применима была именно к Володе, а вовсе не к знаменитому гостю. Но ведь урод Жура обещал! Что все будет. И даже свои двадцать процентов литагентских в счет будущих гонораров учел. «Только чтоб текила была — самая лучшая! Запиши, чтоб не забыть: выдержанная шесть месяцев в старых дубовых бочках текила. Содержит сто процентов спирта голубой агавы, понял? Сто процентов, а в дешевых сортах его только половина, понял? Светло-золотистый цвет, тонкий, пряный аромат и свежий вкус. Да непременно чтобы фирменная бутылка-«графин» с корковой пробкой, ручное, сам понимаешь, бутилирование… в России хрен найдешь. Найдешь — все тебе будет».

Ага, как же! Станет великий проталкивать в печать будущих конкурентов! А что он — конкурент, Буйских не сомневался. Все дело в том, что его тексты слишком новаторские, слишком сложные и даже неоднозначные. Вон вчера из очередного издательства отлуп пришел. Но какой отлуп! «Дорогой автор! Прочитала начало романа «Магия бессильна!». Идея очень интересная, и сам текст мне понравился. Но обнадежить мне Вас в настоящее время, боюсь, нечем. Книга такого рода, как Ваша, это большой серьезный проект. Требует значительных усилий и заметных вложений. Текущий год не слишком удачное время для подобных вещей. Возможно, когда-нибудь в будущем… Всего самого доброго, успехов, с любовью…» Ля-ля, тополя… Тьфу! Боятся, вот в чем дело. Ретрограды и консерваторы. Сплошь графоманов издают, их же читать невозможно. Да вот хотя бы тот же Непокупный — выскочка и графоман. Пои его тут, корми… Тьфу!

Жура с великим разразились восторженными воплями — москвичи таки сравняли на последних минутах счет, — и по такому случаю остатки текилы устремились в рюмки, а оттуда — по назначению. Непокупный вынул из кармана цилиндрик с «Коибой», гильотинку, не спеша, со вкусом раскурил сигару и, ткнув ею в направлении Буйских, изрек, обращаясь к Журавлеву:

— А вот пусть он меня заставит свои романы прочесть.

Андрюха скроил страшную рожу и подмигнул Володе, мол, давай, пришел твой звездный час.

— Дело в том, Сергей, что, — с замиранием сердца начал Буйских, — я работаю в совершенно новом направлении. Вот дебютный мой роман: орки похищают в детстве эльфийскую принцессу по имени Арита. И воспитывают ее по-гоблински…

— Фэнтезятина? — с оттенком презрения бросил великий.

— Не-е… Самое главное, что она — эльфийка, а воспитание-то гоблинское. А из-за этого у нее конгнг… конгити…вный диссонанс! Вот в чем дело. А ее брата успевают спасти космодесантники…

Непокупный залыбился, Жура показал из-под стола большой палец — мол, давай, жми, все правильно.

— Короче, воспитали ее, а там, в гоблинской семье, еще у нее сводный брат, гоблин Хвегн. Она его очень любит, в этом все дело. Она, ясен пень, Избранная, а самое главное, когда начинается квест…

— Давай без спойлеров, — изрек Непокупный.

— Понял. Короче, главный злодей там — темный маг Гендер, он всю байду замутил, ему служат злобные сущности — Скверны… ну, это как Мойры, только страшнее, вот в чем дело. А Говорящая Белка — это тоже мое ноу-хау, она, фишка в том, что очень полезная, но совершенно неразумная, Белка, в смысле, рассказывает принцессе всю правду. А тут появляются космодесантники, а ее брат, Перванор — самый крутой у них, хоть и эльф, только они не знают, что брат и сестра, это только Гендер и Белка знают, то есть знала, потому что Гендер Белку замочил. Он, принц, в смысле, космодесантник, влюбляется в принцессу, вот в чем дело, а она сводного брата, орка, любит. И все дело в том, что Гендер подставляет Хвегна, и по трагической случайности Перванор его мочит. А? Трагедия настоящая…

— Угу-угу, — пробормотал Непокупный, попыхивая сигарой.

— Самое главное забыл — в финале сражаются Перванор и Гендер, ну, файерболы мечет, магия, Заклинание Невидимости, все очень красиво. Да только против высоких технологий ничего у него не выходит. Против высоких технологий магия бессильна, вот в чем дело! Это главная идея романа.

— Крепкая трава, — сказал Непокупный и почесал бритый затылок. — И что, у тебя все?

— В смысле?

— В смысле — один роман? Маловато для раскрутки.

— Не-е… есть еще круче. Короче, на Землю вторгаются инопланетяне.

— Свежо.

— Так дело в том, что это не простые инопланетяне. Это одноклеточные разумные гигантские амебы. А все дело в том, что, с их точки зрения, все многоклеточные организмы это аморально. — Володя уже поймал кураж и выдавал текст, что называется, на автопилоте. — Многоклеточность — это грех, это рабство клеток. Одним клеткам в организме приходится вырабатывать желудочный сок, другим — работать мышцами, третьим еще работать кем-то. А это — рабство. Амебы хотят разрушить все многоклеточные организмы на Земле, даже растения, чтобы дать свободу клеткам, в этом все дело! А? Трагедия! Люди бессильны, но на Земле еще существует тайная цивилизация разумных грибов. Это мегаорганизмы! Из своих плодовых тел способны создавать что угодно. Они заинтересованы в спасении людей и других многоклеточных. И вступают в борьбу с инопланетными агрессорами. Грибной царь — гриб Просидень обитает на территории в тысячу гектаров леса. Но главный герой, ясен пень, человек, потому что мы же о людях пишем! Он, ясен пень, Избранный. И самое главное: в него влюбляется грибная принцесса, дочь Просидня…

Непокупный фыркнул, да так, что чуть сигарой не поперхнулся.

— Ну, Андрюха, — сказал он Журалеву, — молодец. В точку. Так че за грибы?

— И вот картина: идет он, герой, значит, по лесу и видит — прекрасная голая девушка. Стоит. По щиколотку в земле, вот в чем дело. Девушка поднимает ногу — а от щиколотки тянутся корневища, грибница, в смысле, на ней комья мха, омерзительно… и плодовое тело гриба-принцессы делает шаг к герою!

Непокупный отложил сигару, внимательно глянул на Володю.

— Силен. Убедил. Почитаю. Ну-ка, дружище, близко у тебя этот текст про эту, про эльфиянку?

— Сейчас.

Володя вскочил и кинулся в угол комнаты, к компьютерному столу. Перед глазами все расплывалось, да и ноги слушались неохотно, но душа ликовала: клюнул! Клюнул, засранец!

Движением мышки он разбудил монитор и сделал приглашающий жест.

Великий фантаст неторопливо переместил свою тушу в кресло, вперил осоловелый взгляд в экран и в почтительной тишине проскролил с десяток-другой страниц. Откинулся в кресле.

— Что ж, дружище, — пробормотал он, — хочешь, значит, чтобы тебя взяли в раскрутку?

Буйских лишь кивнул, а Журавлев демонстративно потер руки, подмигнул и вновь показал большой палец. Великий фантаст взялся за ай-фон.

— Алло, Вася? Не спишь, нет? Ага. Ну так да. Короче, есть кандидат. Да, по всем параметрам. Конечно, не сомневайся. Полное дерьмо, читать невозможно. С этим? С этим тоже все о'кей. Я тебе говорю. Мне ты веришь? То-то. Во сколько? Ага. О'кей… о'кей. Давай, Василий… Короче, так. — Непокупный взял со стола ручку, что-то накорябал на бумажном листке. — Завтра в пять чтобы был как штык в редакции. Держи. Да, паспорт не забудь. У них пропускной режим. Делаешь распечатку, и на флешку текст возьми тоже. Дерзай… писатель.

Буйских с трудом разобрал на листке каракули великого: «Издат. «Глобал-Пресс», 4 эт., ком. 423, вед. ред. Вас. Плотник». По спине, невзирая на текиловый наркоз, пробежали мурашки. «Глобал-Пресс»! Василий Плотник! Да это же… это же…

— Что он сказал? — сипло вопросил Буйских.

— Что, припух, салабон?! — дружески хлопнул его по плечу Непокупный. — Не боись. Вася если захочет, так и обезьяну раскрутит. Давай, такси мне заказывай. Засиделись…

Василий Плотник оказался худощавым в целом мужчиной — исключение составлял небольшой аккуратный животик, — облаченным в черные вельветовые джинсы, черную рубашку и черные же длинноносые туфли. Взгляд у него был цепкий и какой-то неприятный. Володе даже сделалось несколько не по себе. Тем более что две таблетки пенталгина, принятые с утра, помогли слабо, голова отчаянно кружилась, а мысли в ней отсутствовали как таковые.

Черный человек неторопливо листал распечатку романа — точными, экономными даже какими-то движениями перекладывал листы, и это тоже было неприятно. Пару раз Плотник взялся за карандаш, что-то подчеркнул в тексте… Наконец, собрал листы в стопку и аккуратно постучал торцами о стол, возвращая рукописи идеально правильную форму кирпича.

— Что ж, голубчик, — ровно произнес он, — неплохо. Весьма. Над псевдонимом думали?

— Дело в том, что псевдоним у меня — Максим Ростиславский.

— Спасибо, что не Каммерер, — негромко заметил Плотник. — Нет, голубчик, Ростиславский — не пойдет. Максим — хорошо, Ростиславский — нет. Будете Максимом Чеховым. Это понятно?

«Да хоть Федором Достоевским, только напечатайте!» — чуть было не брякнул Буйских, однако удержался и лишь кивнул.

— Вот и прекрасно. — Плотник скупо улыбнулся. — Теперь небольшие формальности.

Он щелкнул клавишей мышки — загудел принтер, принялся выбрасывать какие-то листки. Пока шла печать, Плотник общался по мобильному:

— Здравствуйте, у нас новый кандидат, очень перспективный. Да, можете не сомневаться, полное дерьмо. Читать невозможно. Да, по всем пунктам проходит. И это тоже. Сам Непокупный ручается…

Володя уже и не слышал. На выбрасываемых принтером листах печатался договор! Договор на издание его книги! И листы эти, обычные, формата А4, испещренные обычной же типографской краской, были как скрижали судьбы.

Однако редактор еще не закончил. Он размеренно постучал карандашом по столу, и Буйских весь обратился в слух.

— Вы, голубчик, — Плотник недовольно потянул носом воздух, — вроде бы как курите?

Буйских вздохнул, развел руками.

— Придется бросить, — сказал, как по башке огрел, ведущий редактор. — Да и, гляжу, выпить вы не дурак, извините, конечно. Это тоже нельзя. Раскрутка — штука серьезная. Это понятно?

— Ну, надо, значит, надо, — счел нужным вставить слово Володя. — Если для дела…

Плотник аккуратно вынул из принтера отпечатанный договор, аккуратно сложил листы, скрепил степлером.

— Читайте.

Буйских погрузился в чтение. Так, ага, права, обязанности сторон, гонорар… ого! А это что за приложение?

— Кхм… Можно вопрос?

— Задавайте, Владимир.

— Вот приложение к договору… что это за творческая командировка? И что значит — подписка о неразглашении, вот это самое главное!

Черный человек сложил лодочкой ладони и принялся объяснять, равномерным встряхиванием оных отчеркивая периоды речи:

— У нас, голубчик, применяется научная методика раскрутки. Методика секретная: вы же понимаете, что на дворе — двадцать первый век. Наука не стоит на месте, а конкуренты не дремлют. Поэтому мы командируем вас на два месяца в Королев, это понятно? Прекрасно. С работы увольняйтесь или берите отпуск — как вам угодно, работа вам больше…

— Королев — это где космонавтов готовят? — перебил Володя.

— Именно. Там мы арендуем необходимое оборудование. Итак, обратите внимание, мы выдаем вам неплохой аванс. В случае каких-то неувязок с вашей стороны вы обязаны будете вернуть в десятикратном размере.

— А с вашей стороны?

— С нашей стороны неувязок не бывает, — отрезал Плотник. — Это вам понятно?

Володя Буйских крякнул, полез было в карман за ручкой — подписывать в двух экземплярах, но редактор упредил его жест и уже протягивал свою — массивный, черный, маслянисто блеснувший «Паркер»…

Он вышел на крыльцо и глубоко вдохнул стылый, сырой воздух московской зимы… Ну и засранка эта радионяня… ведущая то бишь. «Золотой Ливень», видите ли, модная гламурненькая эфэм-голосина. Но — популярны, вот в чем дело. Не отнять. Да только это его визит — плюс к их рейтингу, а не наоборот, вот в чем дело-то. Ишь, дурища блондинистая. «В чем секрет вашей необычайной популярности»? Так тебе, дура, и скажи. Со стула сверзишься, прямо в студии своей…

Он решительно, но осторожно, чтобы не заляпать снежной грязной кашей сияющие, как надраенный пятак, роскошно дорогие «Балдинини», спустился с крыльца и устремился к ближайшему киоску. Ничего, теперь можно. Подкручивать будут не раньше, чем через год. Взял банку «Старопрамена» и пачку сигарет, закурил, хлебнул пива. Постоял, прислушиваясь, как возникает, а потом отступает приятный гул в ногах.

Популярность. Не всякий сдюжит такие нагрузки… Он вспомнил, как два года назад профессор с невероятной фамилией Марино-Хилдебрандт, но душка, не отнять, водил его с ознакомительной экскурсией по испытательным стендам в Королеве. И рассказывал про механизм раскрутки.

Центрифуга напоминала горизонтально укрепленный в невысокой стойке гигантский микрофон с кабиной-утолщением. Пол под ногами едва заметно подрагивал, и когда Володя обратил на это внимание, профессор пояснил:

— Там, внизу, стодвадцатитонный маховик создает стабильное торсионное поле. Это поле является опорным для потока левосторонних лептонов, несущих в информационное пространство образ мышления помещенного в центрифугу испытуемого. Детали, Володя, вам не важны. Суть же вот в чем. Когда мы вас раскручиваем, ваши знания о вашей книге уходят в информополе, если угодно — ноосферу, ментал, не в названии суть. А ведь никто более чем автор не понимает его творения, не любит его так же, не сопереживает персонажам… Знания эти входят в ноосферу, в самый мозг потребителя, и когда он видит на прилавке данную книгу, то попадает в лептонный резонанс и испытывает непреоборимое желание приобрести ваш творческий продукт! Вот, Володюшка, месячишку мы вас понаблюдаем, восстановим здоровье, печеночку промоем, легкие прочистим, кишечничек… обратно же вестибулярочку на место водрузим, а там и книжка ваша на прилавках появится. Тогда и начнем — с шести «жэ» для почину…

— Послушайте, — Буйских вдруг осенило, — это что же, и Непокупного тут раскручивали?

— И его, и Боева, и даже Мертвецову. Всех, всех раскручивали, Володюшка, всех.

— Вот оно в чем дело… Профессор, но они же все — бездари. Их же всех читать невозможно!.. Ведь надо в первую очередь — гениев…

— Что ж поделаешь? — пожал плечами Марино-Хилдебрандт. — Пробовали гениев. Не выходит. С одного боку, поди сыщи гения или на худой конец таланта, чтобы он считал себя таковым… А ведь уверенность в гениальности собственных текстов — основа лептонного резонанса! А с другого боку — нельзя уже так грубо насиловать потребителя. Вот приходит он в магазин — берет книгу, а там заумь, скукотища, этика всякая с эстетикой… и стилистикой. Не хочет он потреблять такое. А резонанс шепчет: надо, надо, оно, то самое… Эдак мы бы, Володюшка, страну до массовой шизофрении довели…

Ишь, дура блондинистая! Буйских с ожесточением смял пустую банку и зашвырнул в урну. Знала бы, как трещат кости на пятнадцати «жэ», как кровь выступает сквозь поры кожи, как черно в глазах… и как страшно идти на очередную раскрутку, потому что — вдруг откажет сердце… вдруг лопнет сосуд в мозгу… Вдруг… да мало ли их, этих вдруг! И ни хрена не интересно ему, как вся эта наука работает. Важен результат. А результат — налицо. Максим Чехов, «Магия бессильна!». Максим Чехов, «Одноклеточный». Максим Чехов — интервью. Максим Чехов — автографы.

Общий тираж на сегодняшний день — под миллион. Под миллион! В этом все дело.

А ежели, к примеру, какой-нибудь Непокупный сдохнет при очередной подкрутке — так туда и дорога. Меньше текилы надо было жрать. А чтобы не сдохнуть, ему больше, чем пять «жэ» нельзя, и недолго, вот в чем дело, а это разве тиражи… это слезы…

Затрепетал ай-фон, напоминая об очередном деле: визит в рекламное агентство «Material World». Свежеприобретенный, с гонорара за игрушку по «Одноклеточному», «Порш Кайен» еще не прошел техосмотр и томился в гараже. Буйских заозирался в поисках такси, а лучше бомбилы, ибо зачем платить больше, и обнаружил неподалеку подходящий «Шевроле-авео».

Разбрызгивая по сторонам грязь, машина медленно плыла по забитому по самое не могу Третьему кольцу. Водитель оказался разговорчивым малым. Узнав, что везет известного писателя-фантаста, поинтересовался:

— Ты как, против русского шансона, против Михаила Круга, ничего не имеешь? Или поставить чего иностранного?

— Шансон так шансон, — махнул рукой Буйских.

Мыслями он был далеко. Водила включил радио, в салон плеснул «Владимирский централ».

— Я ведь чего спросил, — не унимался бомбила, — мне у тебя как у фантаста интересно… Брательник мой младший давеча в аварию попал. Еле выходили. Не узнавал сперва никого, не разговаривал, потом, правда, оклемался. Но шибко набожный сделался. Без молитвы из дому не выйдет, никакого дела не начнет… так вот я к чему. Западную музыку он слушать запрещает. Говорит: там, кроме обычного голоса, есть еще один, нечеловеческий. Ну, навроде двадцать пятого кадра в телевизоре. Черный, нехороший, страшные вещи говорит. А вот наши, русские песни, говорит, чистые. Хоть блатняк, хоть Пугачева. Скоро, говорит, последние дни наступят, как в Библии написано все будет. Как думаешь?

Буйских пожал плечами — мол, все может быть.

— Я бы ничего, только у нас в роду такое… Батя мой, он, когда трезвый, мысли других людей видел. Вот сто грамм если выпьет — тогда не видит, а так… Страшное, говорил, это дело, когда знаешь, что о тебе жена думает, дети, начальство. Поэтому, говорил, я лучше сотку-другую накачу, оно и спокойнее…

— Так дело в том, что он, наверное, просто пить хотел, когда заблагорассудится… — предположил Володя.

— Э нет, — сверкнул зеркалами очков бомбила. — Он знаешь как в бридж играл? А в покер? Очень любил и никогда не проигрывал, ни разу. Деньгу чемоданами тягал, пока его не раскололи, в смысле, что нельзя с ним играть… Я и думаю вот — а ну как правду брательник слышит…

А что, решил Буйских, вот тебе и новый сюжет! Апокалиптика, она сейчас ох как на рынке-то востребована… Он расплатился с бомбилой и устремился к подъезду офиса «Material World».

— Итак, мы предлагаем вам контракт. Вы рекламируете — для начала! — линию бытовой техники под слоганом «Наша техника — это фантастика», — говорил хорошо одетый мужчина.

Даже слишком хорошо. В последнее время Буйских научился отличать, чем просто элитные часы отличаются от «лимитед эдишн», а серийный костюмчик «Бриони» — от сшитого по персональным лекалам. Глаза человека были наглухо закрыты черными очками, а ниже очков рельефно выделялись в ярком офисном освещении острые, резко очерченные скулы.

— Я не против, — солидно кивнул Буйских и как бы ненароком обнажил левое запястье, где красовались часики — небольшие, изящные, но по деньгам мало чем уступавшие монструозным котлам рекламщика.

— Есть условие, — обронил рекламщик. — Вы обязуетесь ничего не писать. Для начала — в течение двух лет.

— Это как же? — решил возмутиться Володя. — Это ж мне «Глобал-Пресс» такую неустойку выкатит…

— Знаю, — согласился рекламщик. — Неустойку мы оплатим.

Буйских ощутил, что какое-то сосущее беспокойство возникает в груди, какой-то жгучий ком зашевелился, выбрасывая щупальца к низу живота. Что-то не так, такие деньги… за что, вот в чем дело? С другой стороны — в десять раз больше, чем за писанину.

А как же апокалиптика? Это ж в стол придется писать…

— Ничего не писать, — словно читая мысли, обронил рекламщик. — Даже в стол.

Он снял очки. Во взгляде серых глаз его ощущалась какая-то давящая материальность, словно взгляд этот обладал вполне физическими свойствами — весом, к примеру, или твердостью. Пожалуй, твердостью — рассек Володю надвое, словно тот был сделан не из плоти и крови, а из какой-нибудь призрачной дымовой субстанции…

— Я… я подумаю… — забормотал Буйских, не в силах опустить глаз. — Подумаю…

Рекламщик водрузил очки обратно.

— Кстати, я владею всеми рекламными фирмами Москвы и даже России, — заметил он. — Вернее, не то чтобы владею… не знаю, как выразить точнее. Это мое. Не смотрите, что они вроде бы как конкурируют между собой. Все — мое. Вернее, мое и таких, как я. Думай, человек. Не задерживаю.

Володя выплыл на улицу словно в тумане, хотя настоящий туман и сумерки тоже имели место быть. Хотелось выпить чего покрепче, не пива и даже не вина, но он лишь закурил — гори оно все синим огнем — и обнаружил у бровки все того же бомбилу-апокалиптика.

— Домой, — он обессиленно раскорячился на сиденье. — Проспект Мира, Алексеевская.

— Не соглашайся бездумно, человек, — произнес водитель. — Послушай и, возможно, поймешь.

— Вы кто?! — Буйских только сейчас понял, что бомбила по-прежнему в темных очках, а ведь уже не то что сумерки, уже темно, и как он собирается вести машину?..

— Не водитель. В моих руках — весь издательский бизнес, кино и телеиндустрия, производство компьютерных игр… О, эти компьютерные игры, — напевно пробормотал водитель.

— Вы кто?!

— Я? Я — никто. Вернее сказать, я — Ничто. А еще вернее, мы — Ничто. И поэтому нас интересует умножение виртуальности. Виртуальности, а не материальности. А книги, кино, игры и прочие описания несуществующего и порождают ее, виртуальность. В то время как реклама заставляет людей обращаться к миру вещей, приобретать предметы, продуцировать все больше сложно организованной материальности… Было время, когда мир отвердел и овеществился, и мало стало в нем пустоты… но сейчас… О, сейчас… Ваши образы несуществующего благодаря раскрутке и резонансу развивающейся спиралью устремляются к границам Вселенной и там, на бесконечности, обращаются в чистую виртуальность, в Абсолютное Ничто…

— Так вы пришельцы, что ли? Иные?

— Можно определить и так, — ответил водила, — а вот вы кто, хотел бы я знать…

«Шевроле» плыл в туманной мгле, причудливо расцвеченной городскими огнями. В поле зрения Буйских возник ситилайтс пылающей надписью: «Кризис?.. Читай «Библию»!»

— Мы плохо понимаем людей, — продолжал собеседник. — Человечество — это, как бы сказать… субстанция. Но мы стремимся во всем следовать вашим правилам, хотя и не понимаем их. Ты не должен нарушать контракт и не должен производить материальность. Конечно, у нас с ними Договор, иначе почему бы они иногда рекламировали наши проекты… Но… Но теперь Договор можно и нарушить. Я ощущаю нестабильность — она исходит от тебя — и вижу, как изгибаются мировые линии… Я лично дал тебе сюжет. Пиши.

«Кто из них Темные, а кто Светлые, вот в чем вопрос», — всплыла в пустой до звона голове Буйских отчетливая мысль.

— Идиот. Мы — никакие, — произнес водитель, снимая очки.

Из зрачков его излилась на писателя пустота, схватила, обволокла и швырнула в бездонные черные колодцы, откуда нет возврата…

— Приехали, — донеслось до Буйных словно с другого конца Галактики. — Пятихатка с тебя, фантаст.

Негнущимися пальцами Володя отсчитал купюры и рысью бросился в спасительную, как ему казалось, пещеру подъезда. Ввалился в квартиру — не ту, однокомнатную съемную берлогу, а новую — большую, уютную, оснащенную всеми достижениями современной городской цивилизации…

Но несчастья не желали заканчиваться. Из кресла в гостиной на Володю взирала длинноногая и белобрысая девица, сплошь затянутая в черную кожу. Взирала, разумеется, через стекла непроницаемо-темных очков.

— Буйских Владимир Викторович? — мелодично прозвучал ее голос.

Володя лишь издал стон, более всего напоминающий блеяние влекомого на убой барашка.

— Что вам всем от меня надо?! — выкрикнул он. — Я что вам, Избранный какой-нибудь, что ли?

— Владимир Викторович, — мягко произнесла девица, — присядьте. Выпейте чего-нибудь. Насколько я знаю, люди в таких случаях пьют растворы этилового спирта. Или я ошиблась и вы предпочитаете грибы? Кактусы? Конопляный дурман?

Буйских рухнул в кресло напротив. На столике между ними стояла бутылка текилы. В форме изящного графинчика. Ну конечно, — «Patron Reposado». На чайном блюдечке тонко порезанный лайм, и горка соли — на кофейном. И почему-то чайная кружка вместо рюмки.

— Я ничего не перепутала? — озабоченно вопросила девица.

Какая-то необузданная лихость охватила Буйских. Он захихикал, стараясь не глядеть на девицу, налил себе полную кружку текилы, залпом опростал, бросил в рот несколько долек лайма и щепоть соли.

— Я приступаю, — сообщила девица.

— А ты кто? — сглотнув кисло-соленую слюну и отерев проступившие слезы, спросил Володя.

— Я — Сущность высшего порядка, — сказала она и продолжила с внезапным металлом в голосе: — Владимир Викторович Буйских, Сущность высокого порядка, с величайшим прискорбием сообщаю, что вы оказались нарушителем Равновесия и подлежите изъятию из мира без каких-либо остатков, как то: информационных коконов, торсионных завихрений или каких-либо иных следов. У вас есть пять минут прямого времени для Последнего Высказывания.

— Это почему это — без остатка? В чем дело? — удивился Володя. Текила разлилась по кишечнику теплой волной, и он вообразил, что все это — чей-то дурацкий розыгрыш. Да, розыгрыш, хотя бы того же Плотника. Он очень любит тонко пошутить, вот в чем дело.

— По остатку вас всегда можно восстановить. А сила вашего ментала, вашей дурацкой самовлюбленности такова, что выступи вы на чьей либо стороне — и Равновесие между виртуалом и материалом, между миром пустоты и миром плотности окажется смещено необратимо… О Договоре все забудут. А это преждевременно. Вы будете формулировать Высказывание?

— Пошла ты в жопу! — заявил Буйских. — Я гений, вот в чем дело! Ясно тебе, дурища?! Мои тексты — гениальны! А? Так? Ведь так? Что, не так?! Скажешь — не гениальны?!

Девица сняла очки: один глаз ее отливал расплавленным серебром, из второго струилась тьма, и свет с тьмой перемешались в пляшущем вихре. Потом пробежалась в пространстве возможностей по тонкому узору из ниточек и узелков причинно-следственных связей, добралась до момента, когда тридцать лет назад Витя Буйских, разбитной студент Брянского политеха, должен был втиснуться в автобус, в котором ему суждено было встретить будущую супругу и мать Володи Надю Комскую. Легко, как шнурок на ботинке, распустила этот узелок…

Золотоволосый ангел с грустной улыбкой наблюдал за релаксационным процессом: как растворяются, тают на прилавках и складах книги М. Чехова, как исчезают в старых номерах «Спортивного вестника» выходные данные «дизайн и верстка — В. Буйских», а на их месте возникают совсем иные имена и фамилии… как из памяти знакомых стирается образ Володи.

И как фигура в кресле делается все прозрачнее, все бесплотнее — пока не исчезает полностью в обычном спектре восприятия.

Тогда, спрятав улыбку, ангел произнес — вернее, окатил волной ментального резонанса еще не распавшийся окончательно информационный кокон бывшего писателя:

— Полное дерьмо. Читать — невозможно…

Иар Эльтеррус Первый звонок

С тихим лязгом раздвинулась стальная переборка, отделяющая ангар от остальных отсеков корабля. Сержант Джексон тут же рявкнул на десантников, и они не спеша потянулись к открытому люку посадочного челнока. А сам недовольно покосился на командира их сводного отряда, лейтенанта Карпина: опять русский, будь он неладен! Ну почему ему всегда так не везет?! Американского или европейского офицера для этой миссии найти не смогли, что ли? Да пусть даже и халифатского, только бы не русского или израильского — первые славились своей требовательностью и бескомпромиссностью, а вторые — безалаберностью и, как ни странно, профессионализмом. Джексон не понимал, как это могло совмещаться в одном флаконе, но совмещалось. Поэтому сержант предпочитал, если была такая возможность, с израильтянами дела не иметь. А русских просто не любил.

Хотя после кровавых двадцатого и двадцать первого веков прошло больше трехсот лет, русские с американцами до сих пор относились друг к другу с немалой настороженностью, не могли забыть и простить прошлого. Потому, хоть о войнах на Земле давным-давно позабыли, и Российская Империя, и Соединенные Штаты Америки внимательно наблюдали за действиями вероятного противника, ожидая от него чего угодно и всегда готовые дать отпор. Кто знает, что произошло бы, не схватились бы они уже в космосе, если бы около двух столетий назад человечество не столкнулось с внешней угрозой. Пришлось, скрипя зубами, создавать объединенный военно-космический флот — одна страна не имела возможности справиться с такой задачей, слишком велики оказались затраты. А другого выхода не было — иначе коты, как называли в просторечии разумную расу крэнхи, представители которой действительно напоминали вставших на задние лапы огромных кошек, добрались бы и до Земли.

В приписанные к ВКС подразделения космодесанта направляли лучших солдат и офицеров со всего мира. Они были родом и из России, и из США, и из Евросоюза, и из Израиля, и из Великого Халифата, и из Китая, и из Южно-Американской Федерации, и из Японии. Да и из остальных стран тоже, хотя значительно реже — очень уж дорого обходилось обучение и содержание космодесантников. Не все могли себе такое позволить, особенно нищие страны Африки и не вошедшие в Федерацию страны Южной Америки.

Сержант недовольно покосился на идущих за бойцами археологов. На удивление тихо себя ведут, не спорят с военными, что крайне удивительно. Сталкивался он уже с учеными, приходилось охранять на новооткрытых планетах яйцеголовую братию. Никакого понятия о дисциплине! Орали, лезли туда, куда лезть не следует, не слушали охрану, которая отвечала за их жизни. Эти отличаются в лучшую сторону. Да и выглядят на удивление подтянутыми, словно сами в армии служили. Впрочем, черт их знает, может, и служили.

— Сержант, ко мне! — донесся до Джексона голос лейтенанта.

— Есть, сэр! — Американец без промедления подбежал к Карпину. Любит он там или не любит этого русского — дело десятое, а приказ исполнять надо. Командир есть командир, и этим все сказано.

— Позаботьтесь, чтобы после посадки двое бойцов не отходили от ученых, — недовольным тоном приказал лейтенант. — Остальным тоже быть настороже, двенадцать человек — слишком мало для такой миссии.

— Будет сделано, сэр! Разрешите вопрос?

— Задавайте.

— А почему нас всего дюжина?

— Понятия не имею! — развел руками Карпин. — В штабе сказали, что планета голубого ряда, абсолютно безопасная, даже крупных хищников нет, поэтому больше людей не нужно. Только как-то не верится мне в безопасные чужие планеты…

— Мне тоже, сэр, — вздохнул Джексон и отошел, поминая про себя в соответствующих выражениях умников из штаба. Крысы тыловые!

Официальным языком объединенного Военно-Космического Флота и Космодесанта Земли являлась интерлингва, искусственный язык, созданный на основе русского, английского, китайского, арабского и испанского. Знание его было обязательным для любого желающего служить в пространстве. Джексон в свое время чуть голову не сломал, однако, проклиная все на свете, выучил интерлингву на нужном уровне. Ну почему нельзя было использовать простой и понятный английский? Впрочем, ясно: к сожалению, не только американцы и англичане служат в Объединенных Силах. Для иностранцев английский такая же китайская грамота, как для самого Джексона их языки.

Проводив взглядом американца, лейтенант вернулся к своим мыслям. Он никак не мог понять одного. Раз миссия настолько важна, что перед отправкой его удостоил аудиенции сам император, то почему тогда ему выделили всего десять бойцов и сержанта? И почему среди них кого только нет? Слава Господу, соотечественников четверо — больше, чем кого-либо другого. Затем двое, не считая Джексона, американцев. Двое европейцев — немец и француз. Плюс халифатец и израильтянин. Причем отряду даже не дали времени на подготовку! Люди незнакомы друг с другом, не сработались, а им в случае чего придется драться вместе. Каким образом, если они не знают, чего ждать от товарищей по оружию?!

Мысленно махнув рукой от досады, Карпин перевел взгляд на ученых. Странно, но у них с собой вообще оружия… Никакого! Почему? Необычно это, крайне необычно и наводит на нехорошие мысли. Во всех прежних экспедициях не только космодесантники, но и научный персонал имел по крайней мере ручные плазмеры или пистолеты. Да и число ученых вызывало настороженность — всего четверо. И только археологи. Нет ни планетологов, ни физиков, ни биологов, ни кого другого.

На память пришла беседа с его величеством. Лейтенант никак не рассчитывал, что будет удостоен такой чести, еще ничего особенного не совершив. Однако случилось. Причина на первый взгляд ясна, но только на первый. Если немного поразмыслить, то все становится совсем уж непонятным. Да, обнаружен целый комплекс строений, принадлежавший загадочным лонхайтам. Так по какой же причине для изучения этого комплекса не отправлен исследовательский корабль? Ведь они в составе Флота есть, это Карпин знал точно: его ближайший друг служил на «Альберте Эйнштейне», который и являлся одним из таких судов. Но вместо него отправили обычный эсминец, четверых ученых, десятерых десантников, сержанта и лейтенанта. Чушь полная! Что смогут обнаружить археологи, практически не имеющие оборудования? Да ничего, черт побери!

Усилием воли заставив себя отвлечься от тревожных мыслей, Карпин попытался припомнить все, что ему известно о лонхайтах. Первые артефакты этой то ли погибшей, то ли неизвестно куда ушедшей разумной расы обнаружили около ста пятидесяти лет назад, во время исследования пригодных к жизни планет созвездия Лебедя. Находки ошеломили ученых — казалось, древние специально оставили то, что могло пригодиться недавно вышедшей в большой космос цивилизации. Вплоть до подробных технологических схем более совершенных, чем земные, гипердвигателей. Не говоря уже обо всем прочем. Артефакты древних настолько продвинули вперед земную науку, что их начали искать уже целенаправленно. И иногда находили.

Множество кораблей разных стран занимались свободным поиском. Особенно много их отправляла Российская Империя, что позволяло русским не сообщать о своих находках союзникам. Однако на сей раз комплекс строений лонхайтов обнаружила международная планетологическая экспедиция. Что странно — в системе, которую не раз до того исследовали вдоль и поперек. Возможно, раньше этот комплекс не нашли потому, что он находился посреди джунглей, буйная растительность скрывала его полностью. О принадлежности комплекса древним говорил хорошо знакомый людям символ на стенах — выпуклый треугольник на фоне спирали.

Широкой общественности о лонхайтах было известно очень немногое — земные правительства засекретили данные о них, поняв чрезвычайную важность древних артефактов для развития цивилизации. Несколько статей в энциклопедиях да домыслы журналистов из желтой прессы. Только подписавшим контракт с Объединенными Силами ученым позволялось работать с находками. С них брали бессрочную подписку о неразглашении.

— Лейтенант, — донесся до Карпина голос доктора Хеменса, старшего археолога. — Оборудование загружено, мы готовы к старту.

— Тогда прошу на борт челнока, доктор, — отозвался он.

Ученый, ничего больше не сказав, скрылся в люке. Поняв, что остался в ангаре последним, лейтенант последовал за ним. Пробравшись в десантный отсек, он сел в одно из боковых кресел, окинув взглядом своих бойцов. Джексон молодец, порядок навел сразу и без лишних разговоров — судя по синякам на лицах, израильтянин с халифатцем снова сцепились, пришлось разбираться с ними жестко. Вон с какой злобой поглядывают то друг на друга, то на сержанта… Интересно, кому понадобилось сводить в одном отряде представителей этих двух народов? Придется внимательно наблюдать за ними, чтобы не допустить новых драк.

— Внимание! — донесся из динамика над люком голос пилота. — До старта осталось десять секунд! Всем занять противоперегрузочные кресла! Начинаю отсчет. Десять, девять, восемь…

Когда челнок затрясся и лейтенанта прижало к спинке кресла, он резко выдохнул. Началось! Теперь все в Божьих руках…

Походный лагерь разбили в полукилометре от «храмового комплекса», как обозвал это скопище пирамид разного размера один из археологов. Лейтенант предпочел бы обосноваться подальше, но ученые воспротивились, вот и пришлось располагаться здесь. И это ему крайне не нравилось. Челнок стартовал сразу после высадки экспедиции и выгрузки оборудования. Приказ Адмиралтейства. Почему был отдан такой приказ? Опять странности в этой проклятой экспедиции! Как все это надоело…

Местность оставляла желать лучшего — Карпин никогда не любил тропические джунгли. Но деваться некуда: комплекс со всех сторон окружен растительностью. Хорошо хоть еще похожей на земную, зеленой, а не как, например, на Кантоне II, ядовито-оранжевой. В придачу ни холма, ни оврага вокруг.

Оглянувшись на возящихся с настройкой анализаторов археологов, Карпин поморщился — глаза яйцеголовых горели неподдельным энтузиазмом. Это значило, что смотреть за ними придется в оба и еще внимательнее. Явно полезут в самое пекло, лишь бы удовлетворить свое неуемное любопытство. А кто за их безопасность отвечает? Он, лейтенант Карпин! Именно ему в случае чего настучат по голове.

Офицер обвел взглядом своих людей. Больше всего стоит доверять соотечественникам, рядовым первого класса Николаю Багрянцеву, Михаилу Стормину, Георгию Шохинцеву и Леониду Добрыненко. Ребята бывалые, не раз с котами в локальных стычках схлестывались. И выжили, что о многом говорит. Впрочем, американцы, Джейк Хармен и Роджер Лартини, не менее опытны — командование отбирало для этой миссии лучших из лучших. Послужной список остальных четверых тоже впечатлял. Халифатец Мустафа Джафир, израильтянин Моше Коэн, немец Курт Линсберг и француз Роже Парон не вчера взялись за оружие, у каждого была на счету не одна боевая операция. Если судить по личным делам, под его командованием собрались отличные бойцы. Дай бог, чтобы им не пришлось демонстрировать свои бойцовские качества…

Прозвучавший с неба грохот заставил лейтенанта вздрогнуть и поднять голову к небу. Из побагровевших низких облаков вывалился похожий на распластанную юлу летательный аппарат и со свистом пошел на посадку с другой стороны «храмового комплекса».

— Коты, мать их! — выдохнул Шохинцев, стоящий за спиной Карпина.

Лейтенант ничего не ответил, он и сам узнал посадочный глайдер крэнхи — не раз видел такие в прошлом. И это всегда сулило неприятности. Воевать коты умели отлично, сказывалось клановое устройство общества и постоянные междоусобные войны, и порой утирали землянам нос. Случалось, конечно, и наоборот. За полтора столетия вооруженного нейтралитета две воинственные разумные расы научились уважать друг друга. Недооценивать сильного противника глупо, это земляне и крэнхи усвоили отлично.

— Весело… — протянул Карпин. — Сержант, вызовите эсминец!

— Есть, сэр! — отозвался тот и достал из подсумка коммуникатор.

Через несколько минут Джексон поднял на командира растерянный взгляд и с трудом выдавил:

— Не отвечает, сэр…

— Приехали… — констатировал лейтенант. — Сколько бойцов несет кошачий глайдер?

— Не больше шестнадцати, — ответил Курт Линсберг. — Как и наш челнок.

— Если коты грохнули наш эсминец, то кто им помешает высадить столько войск, сколько пожелают? — ехидно поинтересовался Мустафа Джафир.

— Никто… — вздохнул немец.

— Вот-вот, — проворчал араб, недобро покосившись на израильтянина. — Так что мы влипли.

— Разговорчики, сучий потрох! — взревел Джексон.

— Отставить, сержант, — оборвал его Карпин. — Рядовой Хармен, насколько мне известно, вы до космодесанта служили в рейнджерах?

— Так точно! — вытянулся тот.

— По джунглям ходить умеете?

— Да, сэр.

— Тогда осторожно разведайте, где сели коты и чем они заняты, — приказал лейтенант. — Постарайтесь не показываться им на глаза и не лезть на рожон. Мне нужна информация, а не ваш труп!

— Есть, сэр! — откозырял американец и бросился к своему вещмешку.

Не прошло и нескольких минут, как Хармен, раскрасив лицо зелеными полосами, скрылся в зарослях. Карпин изучил в бинокль близлежащую местность и вскоре понял, что, кроме самого комплекса, обороняться негде. Очень не хотелось соваться туда, но иного выхода он не видел. С котами шутки плохи. Да и приказ, несмотря ни на что, исполнить нужно, тем более приказ самого императора. А он требовал любой ценой обследовать пирамиды древних и попытаться найти там хоть что-нибудь ценное.

Значит, выбора нет, придется жертвовать людьми… А кем пожертвовать? Лейтенант с удовольствием отправил бы на отвлечение внимания одних американцев, но это означало конфликт здесь и сейчас. Да и не умели они никогда стоять до последнего — на это способны только русские и немцы. Впрочем, еще, кажется, израильтяне — в свое время в Израиле осело множество русских евреев, имеющих русский менталитет. Они со временем изменили израильтян против их желания, заставили понять многое, чего те раньше не понимали. О чем речь, даже вторым государственным языком Израиля в начале двадцать второго столетия стал русский вместо английского.

Немного подумав, Карпин определил состав группы отвлечения. Возглавит ее, понятно, сержант Джексон, с ним пойдут двое русских, Стормин и Добрыненко, с соответствующим приказом. Они не позволят американцу отступить, если станет слишком жарко. И израильтянин в придачу — надо разделить их с арабом, а то еще друг другу в глотки вцепятся вместо того, чтобы общего врага бить.

— Доктор Хеменс, — повернулся он к старшему археологу. — Мне нужно обсудить с вами кое-что.

— Полковник, — поправил его тот. — Мы здесь все военные, лейтенант. В такие экспедиции гражданских специалистов не отправляют.

Карпин обрадовался. Теперь ясно, почему археологи не устраивали балагана, обычного для яйцеголовых. И слава Всевышнему, не придется следить за каждым их шагом, что в условиях боя может стать немалой обузой.

— Однако общее командование на вас, я вмешиваться не стану, — продолжил Хеменс. — У меня свой приказ.

— Обследовать комплекс?

— В том числе.

— Прошу учесть, делать это придется очень быстро, часть моих бойцов отвлечет котов, остальная группа займет комплекс, а вы его осмотрите, насколько это возможно.

— Хорошо. Прошу дать нам хотя бы несколько часов.

— Не могу обещать, господин полковник! — помрачнел лейтенант. — Коты — противник серьезный.

— Знаю, — как-то странно усмехнулся Хеменс, потерев пальцами шрам на щеке. — Поэтому не приказываю, а прошу.

— Также… — начал Карпин, но не договорил.

Из-за комплекса донесся грохот, и над джунглями снова показался глайдер крэнхи. Он быстро набрал высоту и скрылся в облаках. Лейтенант помрачнел. Похоже, отправился на орбиту за подмогой… Интересно, знают коты об их отряде или нет? Если знают, дело совсем худо. А они вполне могли заметить возвращающийся на эсминец челнок и сделать из этого свои выводы.

По прошествии получаса зашелестели кусты, и на поляне возник Хармен в сопровождении Багрянцева, которого лейтенант отправил в боевое охранение.

— Разрешите доложить, сэр! — двинулся к Карпину американец.

— Докладывайте.

— Котов, как и нас, шестнадцать. Дюжина бойцов и четверо безоружных. Занимаются обустройством лагеря, в сторону комплекса даже не смотрят.

Лейтенант задумался. Довольно странная картина — крэнхи обычно атаковали без промедления и дрались отчаянно. Выходит, они не подозревают о земной группе? Как такое может быть? Не заметили возвращающийся челнок? А куда он тогда делся? Вернуться на борт эсминца челнок, судя по времени, прошедшему между его стартом и прибытием котов, явно не успел. Спрятался на одной из трех местных лун и сейчас лихорадочно вызывает помощь с ближайшей земной базы? Так враг его сразу запеленгует. Скорее всего, пилоты, поняв, что эсминец уничтожен, сидят в какой-то расщелине тихо, как мыши. Его группа оставлена на произвол судьбы, помощи ждать неоткуда. А вот котам помощь придет очень быстро, достаточно вызвать базовый корабль.

Значит, что? Только одно — не дать высадившейся на планете группе связаться со своими. Насколько он знал, коммуникационное оборудование археологов вполне способно заглушить связь. А на земной базе в соседней звездной системе тем временем поймут, что эсминец не отзывается, и отправят кого-нибудь выяснить, что произошло. Больше ни на что надеяться лейтенант не мог. И надеялся — всем известно, что в земном космофлоте своих на произвол судьбы не бросают, всегда выручают по мере возможности.

Приняв окончательное решение, Карпин обернулся к своим людям и по очереди окинул каждого взглядом. Тяжело это — посылать других на верную смерть… Но это его долг как офицера.

— Собраться вокруг меня! — скомандовал лейтенант.

Подождав, пока десантники выполнят команду, он продолжил:

— У нас есть приказ: осмотреть комплекс первыми. Несмотря ни на что! И мы обязаны это сделать. Значит, внимание котов отвлечет отдельная группа из четырех бойцов. Ее возглавит сержант Джексон, с ним отправятся Стормин, Добрыненко и Коэн.

— Есть, сэр! — откликнулись названные.

Затем сержант хмуро сказал:

— Разрешите обратиться, сэр…

— Обращайтесь.

— У нас совсем нет тяжелого вооружения. Только легкие плазмеры и по пять запасных батарей у каждого. Даже мин — и тех нет! Комплектация снаряжения — по минимуму.

— Неужели ни у кого в запасе нет ничего интересного? — прищурился лейтенант, бросив взгляд на соотечественников — те ухмылялись, всем своим видом говоря: ну чего еще ждать от американца?

— У меня десятка полтора «змеек» в заначке, — с невинным видом заявил Добрыненко.

Карпин изумленно вздернул брови — голь на выдумки хитра. «Змейками» в Космодесанте называли гранаты объемного взрыва с фронтальным сектором поражения, весьма действенное оружие. Сектор поражения определялся по сигналу «свой-чужой». Они были на особом учете у командования, каждая выдавалась под расписку — считались слишком дорогими. Каким же образом Добрыненко утаил целых полтора десятка? Он покосился на Джексона и незаметно хмыкнул — вид американца стоил особого описания: челюсть отвисла, глаза округлились, лицо вытянулось. Видимо, он мало сталкивался с русскими…

— А у меня — четыре «паучка», — безразлично добавил Стормин, насмешливо покосившись на сержанта, от этого заявления вообще превратившегося в соляной столб.

Еще веселее! Мины, реагирующие на тепловое излучение определенного вида крупных животных или разумных существ. Обычно их настраивали на котов — человек мог пройти по минному полю совершенно безопасно, мины реагировали только на крэнхи. От них не спасали даже доспехи полной защиты! «Паучки» создавали на месте взрыва облако плазмы такой температуры, что любой материальный объект мгновенно превращался в пар. И были они на очень строгом учете — в случае утери хоть одной создавалась специальная комиссия.

— Еще есть два суперузи с шестью магазинами класса «шершень» и десятью мини-гранатами на каждый, — с невозмутимым видом сообщил Коэн.

Карпин вздернул брови — удивил его израильтянин. Хотя ничего странного, если разобраться: в Израиле до сих использовали пулевое оружие, а не плазмеры — считали их ненадежными. И лучших автоматов, чем израильские, на данный момент в мире не существовало, в отличие от прежних времен — тогда лучшим являлся русский автомат Калашникова, как сейчас русский же плазмер Иванова. В общем, неплохо — отражающие доспехи котов рассчитаны на плазму, против пуль, тем более разрывных пуль класса «шершень», они бессильны. Мини-гранаты тоже сыграют свою роль.

— У меня, помимо плазмера, только десяток метательных ножей, — пробурчал пришедший в себя Джексон.

— Бросать умеете?

Сержант вместо ответа сунул руку в подсумок, достал оттуда три ножа и слитным движением швырнул их в ствол стоящего метрах в пятнадцати дерева. Они вонзились на расстоянии не более полупальца друг от друга. Добрыненко присвистнул и впервые посмотрел на Джексона с некоторым уважением. Лейтенант вздохнул — бросает, конечно, хорошо, но поди подберись к коту на расстояние броска. Раньше учует! Нюх у них, сволочей, не хуже, чем у земных собак.

Немного помолчав, Карпин подошел к бойцам и негромко сказал по-русски:

— Не подведите, ребятки…

— Сделаем, товарищ лейтенант, — прогудел Добрыненко. — Деды наши за Русь стояли, и мы постоим.

— Точно! — на губах Стормина появилась злая ухмылка. — Порадуем котиков. Уж повеселятся, болезные…

— Не подведем, господин лейтенант, — тоже по-русски добавил Коэн.

Интересно, в его личном деле ничего не говорилось о знании русского языка.

— Мой предок родом из России, — понял недоумение Карпина израильтянин. — Уехал в Израиль в начале двадцать первого века, бывший русский офицер, воевал в Афганистане и Чечне. С тех пор в нашей семье знание русского языка и русской культуры стало обязательным. Да и что такое честь, знаем не понаслышке.

— Ясно, — лейтенант снова окинул взглядом уходящих на смерть и едва сдержал вздох. — Мы начнем, когда услышим, что начали вы. Думаю, сможем ударить котам в тыл. Вперед!

Собрав все необходимое, группа отвлечения скрылась в джунглях. Карпин мысленно перекрестил их вслед и пожелал удачи. Дай бог, чтобы она улыбнулась ребятам…

— Полковник, — подошел он к Хеменсу. — Будьте готовы, сразу после того, как группа сержанта начнет работать, мы занимаем комплекс. С вами я оставлю двух бойцов, а с остальными зайду котам в тыл.

— Хорошо, лейтенант, — ученый пристально посмотрел на Карпина. — И вот еще что…

— Что?

— Подмоги не будет. Ни нам, ни котам. Придется обходиться своими силами. Это все, что я имею право вам сообщить.

Так и думал, что с этой проклятой миссией что-то не так! Значит, подмоги не будет ни у той, ни у другой стороны? Что это может значить? А только то, что судьбу этого комплекса предстоит решать именно их группе. Видимо, командование договорилось с котами не устраивать большой драки — она никому не нужна даже ради древних артефактов. Но почему на такое дело послали неподготовленных людей, если могли отправить сработавшийся отряд? Или таково было условие крэнхи?

— Я повторяю, лейтенант, больше я пока не имею права ничего говорить, — ответил полковник на его требовательный взгляд.

Карпин отметил слово «пока». Что же, черт побери, здесь происходит? Миссия, получается, с двойным, если не с тройным дном. Офицеру это очень не нравилось, никогда не любил хитрых игр разведки, но выбора он не имел.

Что ж, раз к котам тоже не придет подмога, можно и побрыкаться.

Бойцы тенями скользили между пирамидами комплекса, используя для укрытия любой куст или дерево, которых здесь хватало. Издалека доносилось шипение плазмеров и глухие взрывы «змеек» — отряд сержанта Джексона свою задачу выполнил, отвлек внимание котов. К сожалению, связи, чтобы выяснить, как у него обстоят дела, не было — аппаратура археологов оказалась способна перекрыть только все диапазоны разом, избирательно она работать не могла. Не тот уровень оборудования.

Сразу после того, как раздались первые выстрелы, группа выдвинулась к комплексу. Он состоял из каменного куба и шестнадцати трехгранных пирамид разных размеров. Однако ни одна из них не имела хода, что стало ясно сразу после беглого осмотра. Необходимо было вскрывать стены, но чем? Археологи под охраной десантников бросались от пирамиды к пирамиде, лихорадочно изучали их, но ничего не находили. Сплошная бело-зеленая поверхность, на которой никак не отразились прошедшие тысячелетия. Только символы древних говорили, что все это было создано разумными существами.

Выведя на планшет карту расположения зданий комплекса, лейтенант покачал головой. Что-то такое расположение значит, только что? В центре находилось кубическое здание из того же бело-зеленого камня, пятьдесят на пятьдесят на пятьдесят метров, по его углам были четыре пирамиды, отстоящие на семьдесят метров, создавая большой квадрат. По сторонам этого большого квадрата стояли четыре пирамиды побольше, образующие еще один квадрат, по углам которого тоже находились четыре пирамиды. А завершали картину еще четыре, самые большие, опять же стоящие на некотором отдалении от сторон последнего квадрата. Каждая пирамида была связана подвесными мостиками из непонятного белого материала или с тремя другими (последний ряд), или с пятью (средние ряды), или с шестью (первый ряд). На уровне мостиков каждую пирамиду окружал парапет в полметра шириной. Впрочем, называть мостиками эти ровные белые, кажется, пластиковые полосы без поручней было не совсем верно, но как их еще назвать, Карпин просто не знал.

Возникало ощущение, что это не комплекс зданий, а какая-то магическая фигура, головоломка, от разгадки которой зависит его жизнь. Лейтенант даже потряс головой, чтобы избавиться от наваждения, но это не помогло. Тогда он решительно направился к археологам, решив не думать о том, что понять все равно не в состоянии.

— Что нибудь прояснилось, господин полковник?

— Ничего! — устало ответил тот. — Сплошные стены! Аппаратура не показывает наличия в этих чертовых пирамидах пустот. Но по логике вещей они должны быть! Особенно после…

Хеменс резко замолчал и настороженно уставился на Карпина.

— После чего?

— Не имею права говорить, — неохотно буркнул полковник, явно досадуя на себя за то, что проговорился.

— Ясно, — усмехнулся лейтенант. — Я оставлю вам двух бойцов для охраны, а сам ударю котам в тыл.

— Поступайте, как считаете нужным, — отмахнулся Хеменс. — Вполне возможно, что ваша победа в противостоянии будет иметь решающее значение в нашей миссии.

Карпин откозырял и отошел. С археологами он решил оставить одного из американцев, Роджера Лартини, и Мустафу Джафира — никогда не считал арабов способными воевать по-настоящему, иначе не проигрывали бы все войны последних столетий. Поэтому и не доверял Джафиру, сожалея, что командование навязало ему халифатца — лучше бы еще одного немца или русского дали. Или хотя бы израильтянина. Толку было бы намного больше.

У остальных двух соотечественников тоже нашлось нестандартное вооружение — те же «змейки», дымовые шашки и не положенные рядовым по штатному расписанию запасные батареи повышенной емкости для плазмеров. Немец с французом тоже оказались не промах, захватили с собой светошумовые гранаты. Жаль, что отряду не выделили ни одного снайпера, насколько бы облегчилась задача… Но придется исходить из того, что есть.

По прошествии пяти минут группа покинула комплекс и двинулась в сторону все еще продолжающегося боя — отряд сержанта пока держался. Опытные бойцы двигались волчьим скоком: сто шагов бегом, сто — шагом. Перед выходом Шохинцев взобрался на высокое дерево и определил точное направление. Предстояло сделать немалый крюк, чтобы обойти котов, а это время, тогда как терять его было нельзя, если лейтенант хотел застать хоть кого-то из ушедших с Джексоном в живых.

Однако обойти врага не удалось — командир котов тоже оказался не лыком шит, посадил на дереве дозор. Землян обнаружили на подходе и тут же обстреляли. Они сразу рассредоточились и вскоре сняли одинокого крэнхи с дерева. Но этот краткий бой стоил жизни Роже Парону…

Лейтенант немного постоял над погибшим, затем присел и провел ладонью над его лицом, закрывая широко распахнутые глаза. Ему не впервой было терять товарищей по оружию, но Карпин так и не привык к этому. В голове колотилась одна-единственная мысль: «Не уберег…» У парня ведь остались в Лионе две маленькие дочки, которые уже никогда не дождутся отца…

— Вперед! — хрипло приказал лейтенант, взяв себя в руки.

Хоронить Парона времени не было, поэтому бойцы двинулись дальше, бросив по последнему взгляду на погибшего. Они быстро скрылись в зарослях и не видели, как сразу по их уходу почва под мертвым телом превратилась в жидкую грязь и с чмокающим звуком втянула в себя француза. То же самое случилось и с убитым крэнхи.

Отряд неслышно скользил по джунглям, люди бросали настороженные взгляды на деревья, помня, что недавно произошло. Однако, как ни странно, больше котов в кронах не оказалось. Звуки боя впереди настораживали лейтенанта, он не предполагал, что четырем десантникам удастся создать столько шума. Только когда до места событий осталось шагов сто, Карпин окончательно осознал, что что-то здесь не так. Он поднял руку, скомандовав бойцам остановку. Шепотом переговорил с Шохинцевым, затем взобрался на ближайшее высокое дерево, чтобы осмотреться.

Увиденное настолько поразило лейтенанта, что он замер на ветке с приоткрытым ртом. Коты вели бой с кем-то неизвестным! Никак не с людьми! Странные существа выглядели непривычно для человеческого взгляда: круглые торсы, три ноги, конусообразная голова, четыре руки. Земляне таких еще никогда не встречали. На чужаках были сплошные доспехи, против которых огонь кошачьих плазмеров оказался бесполезен. Но помимо крэнхи четырехрукие атаковали еще и остатки отряда Джексона! Карпин мельком заметил за рощей невдалеке самого сержанта и, кажется, Добрыненко. Похоже, новым врагам совершенно все равно, кто перед ними — люди или коты…

Спустившись с дерева, лейтенант быстро ввел бойцов в курс дела. Они ошарашенно уставились на командира, не в силах поверить в такое. Однако поверить пришлось: из кустов выскочили двое четырехруких и без промедления обстреляли землян из какого-то незнакомого оружия, выпускающего из коротких широких дул небольшие кольца синего света. Эти кольца сжигали все на своем пути. Хорошо хоть летели они недалеко, всего метров на тридцать. Затем гасли. Не пострадал никто, люди успели попадать на траву и откатиться в стороны.

— Кто это, хрен им по лбу?! — растерянно спросил Багрянцев.

— Откуда мне знать? — пожал плечами Карпин. — Какая-то новая цивилизация.

— Нашли время, блин… — пробурчал десантник, поливая чужаков огнем плазмера.

— Наверное, тоже хотят заполучить артефакты лонхайтов, — предположил Линсберг. — А тут мы с котами под ногами мешаемся…

— Как бы новой большой войны не было… — поежился Хармен. — Коты — противник хотя бы известный, знаем, чего от них ожидать. А что эти могут? Вдруг у них есть корабли, способные планеты взрывать?..

— Тихо! — прервал паникерские разговоры лейтенант, едва сдержавшись, чтобы не выругаться — американец есть американец. И ничего тут не поделаешь, придется принимать его таким, каков есть.

Огонь плазмеров не причинял четырехруким никакого вреда, только заставлял отступать на шаг-другой. Убедившись в этом, лейтенант понял, что нужно отходить. Куда? А только к комплексу. Больше никаких укрытий поблизости нет. Однако как отходить? Огонь чужаков не давал поднять головы. Лейтенант повернулся к Шохинцеву, чтобы отдать приказ использовать «змейку», но тот и сам догадался. Граната сработала — четырехрукие упали и больше не поднялись.

Увидев, как травяной ковер превратился в жидкую грязь и с хлюпаньем втянул в себя тела чужаков, Карпин не выдержал и облегчил душу русским матом. Это еще что такое?! Да что, черт его дери, происходит на этой поганой планетке?! Но времени на размышления не было, поэтому он вскочил и скомандовал отступление. Как ни странно, во время боя никто не пострадал. Неужто удача на их стороне? Дай-то бог!

Стычка следовала за стычкой, справляться с четырехрукими помогали только гранаты, а их осталось очень мало. Чужаки действовали на удивление грамотно, как видно, воевали не впервые, и это ничего хорошего землянам не сулило. Враги возникали словно ниоткуда, могли появиться из-за дерева, которое люди только что миновали, и сразу же открывали огонь. Вот только чаще всего этот огонь никого не задевал. Однако заставлял двигаться в весьма определенном направлении.

Вскоре до лейтенанта дошло, что враги целенаправленно отжимают отряд к комплексу. А еще через некоторое время он понял, что туда же гонят и крэнхи.

— Что делать будем, командир? — хмуро спросил Багрянцев, тоже все понявший. — Мне как-то не очень хочется оказаться в одном пространстве с обозленными котами…

— А у нас выбор есть? — поднял на него глаза Карпин. — Гранаты закончились, плазмеры против четырехруких бессильны. Остается только отступать.

— Я не о том, командир…

— Да понятно! Но знаешь, есть старая поговорка. Враг моего врага…

— Во как! — вздернул брови Багрянцев и ненадолго задумался. — Лады, можно и так. Если только наши дорогие котятки пожелают.

— Поглядим, — не обратил внимания на его сомнения лейтенант. — Все равно оборону держать придется в комплексе. Так что вперед!

Не всем удалось дойти. Прикрывая отход, погиб Георгий Шохинцев. Кольцо синего света, выпущенное одним из четырехруких из своего странного оружия, поразило парня прямо в лицо. Карпин глухо выругался, глядя, как тело десантника погружается в мгновенно ставший жидким грунт. Странности этой неудачной экспедиции постепенно складывались в сознании лейтенанта в цельную картину. Очень похоже, что четырехрукие — это охрана комплекса, некие роботы, оставленные древними, чтобы никто не посягнул на их наследие. Пожалуй, по приходу придется допросить доктора Хеменса с пристрастием, несмотря на субординацию, — он явно что-то знает, но молчит, сволочь. А если бы сразу сказал, это помогло бы сберечь жизни ребят.

Как только оставшиеся в живых четверо бойцов пересекли внешний квадрат комплекса, четырехрукие отошли обратно в джунгли, прекратив атаку. Навстречу Карпину тут же вышел прятавшийся за ближайшей пирамидой Хеменс в сопровождении Мустафы Джафира.

— Что происходит, лейтенант? — поинтересовался археолог.

— Вам лучше знать! — отрезал Карпин, с гневом глядя на него. — Кто эти четырехрукие?!

— Четырехрукие? — с искренним недоумением переспросил полковник. — Вы кого имеете в виду?

Поняв, что он ничего не знает, лейтенант нехотя рассказал о столкновении с неизвестным противником и о том, как поверхность планеты заглатывает погибших. С каждым его словом лицо Хеменса мрачнело все больше.

— Вот, значит, как… — едва слышно сказал он, когда Карпин замолчал.

— Господин полковник, не пора ли рассказать обо всем откровенно? — спросил лейтенант.

— Возможно, и пора… — понурился тот. — Мне приказано открыть вам правду, только если не будет другого выхода.

— А его и нет… — невесело усмехнулся Карпин. — Никто из нас домой не вернется, это уже ясно. Гранат и мин не осталось, а плазмеры для четырехруких — что слону дробина. Мне кажется, они решили согнать сюда и нас, и котов, а затем всех вместе уничтожить.

— Возможно, — пожал плечами полковник. — Хорошо, я расскажу…

Однако ничего он рассказать не успел. Из ближайших к комплексу зарослей выскользнули двое крэнхи в легких отражающих доспехах. Они не стали стрелять, наоборот, демонстративно опустили оружие. А затем один поднял в руке белую тряпку, что говорило о неплохом знании земных обычаев — у котов символ вызова на переговоры был совсем иным: скрещенные над головой руки.

Лейтенант удовлетворенно кивнул. Похоже, командир крэнхи сделал те же выводы, что и он сам. Понял, что вчерашним врагам стоит временно объединиться, чтобы отбиться от общего врага. Между собой можно разобраться и позже. Он встал и скрестил руки над головой, сообщая, что тоже знает чужие обычаи. Кот кивнул, снял шлем, отдал его напарнику и направился к комплексу. Карпин пошел ему навстречу. Похоже, это именно командир — крэнхи признавали только договоренность равных.

— Ртэ Тхарау, — представился кот, когда лейтенант приблизился. — Тирхет малого прайда.

Он говорил на интерлингве, выказывая тем самым уважение достойному врагу.

— Владимир Карпин, — представился в ответ землянин. — Лейтенант, командир сводной группы.

Он тоже говорил не на своем языке, а на крэ'нхау, его в военных училищах изучали в обязательном порядке. Кот оценил это, так как едва заметно приподнял уголки губ. Карпин с интересом изучал его — до сих пор с живыми крэнхи так близко он не сталкивался. Мертвых, конечно, видел не раз, но это не то. Странное существо. Фигурой походит на человека, только ноги немного короче. Лицо напоминает сплюснутую кошачью морду, покрытую, как и все тело, очень короткой шерстью палевого цвета. Выступающие клыки ясно говорят о том, что эта раса развилась из хищников. Уши полукруглые, плотно прижаты к голове. Подвижные кошачьи усы. На лбу три черных полосы — символ ранга.

— Насколько я понимаю, вы тоже столкнулись с… этими? — вежливо поинтересовался крэнхи.

— Столкнулись, — подтвердил человек. — К сожалению, наши плазмеры против них оказались бессильны.

— Наши тоже, — недовольно дернул усами Тхарау. — Пришлось отступить.

— А вы заметили, что и нас, и вас целенаправленно гнали к комплексу?

— Заметил, естественно. И это мне очень не нравится.

— Только выбора нет, — помрачнел лейтенант. — Откуда они появились, хотел бы я знать…

— Прямо из грунта, — сообщил тирхет. — Отправленный вами отряд едва успел открыть огонь, как земля между нами стала жидкой, и из нее полезли эти непонятные существа. Кстати, хотел высказать свое уважение. Ваши бойцы, конечно, полегли все, но сумели уничтожить более полутора десятков врагов.

— Полегли, значит… — перед глазами Карпина появились лица Добрыненко, Стормина, Джексона и Коэна. — Земля вам пухом, ребята…

— И память светлых богов. — Тхарау сложил руки перед грудью и поднял глаза к небу. — Они были достойными воинами и заслужили право на небесный чертог.

— Благодарю, — наклонил голову лейтенант. — Но вернемся к нашим делам. Я думаю, что четырехрукие — охрана комплекса.

— Очень может быть… — задумчиво сказал тирхет. — Но почему тогда нас гнали именно сюда?

— Возможно, чтобы уничтожить наверняка, — предположил Карпин.

— Не уверен, — снова пошевелил усами Тхарау. — Впрочем, увидим. А пока я хотел бы сообщить, почему пошел на переговоры.

— Думаю, это ясно, — позволил себе едва заметную усмешку лейтенант. — В такой ситуации глупо воевать на два фронта. Я и сам думал о том, что нам с вами стоило бы объединиться на время и совместно дать отпор новому врагу.

— Ваше предположение верно, — тирхет посмотрел ему прямо в глаза. — Вы согласны?

— Да. Другого выхода у нас просто нет. Ведите своих бойцов.

— Хорошо.

— Кстати, а вам известно, что подмоги не будет? — поинтересовался Карпин. — Ни вам, ни нам.

— Известно, — во взгляде Тхарау появился гнев. — Сообщили. Но причины я не знаю, а тот, кто знал ее, погиб.

— Зато наш жив, — сжал кулаки лейтенант. — И я эту причину из него вытрясу! Мне почему-то кажется, что она одна и для нас, и для вас.

— Похоже, что так… — отчетливо скрипнул зубами тирхет. — Значит, я веду бойцов. Полагаюсь на вашу честь.

— Прошу выждать пять наших минут или… три с половиной ваших лерт, кажется.

Крэнхи ничего не ответил, только поклонился и скрылся в зарослях. А Карпин вернулся к комплексу.

— Мы объединяемся с котами, — сообщил он.

— Вы с ума сошли, лейтенант! — так и подпрыгнул полковник.

— А вы, доктор Хеменс, лучше рассказывайте все! — с яростью выплюнул Карпин. — Что, черт вас дери, это значит?! Почему только шестнадцать человек?! Почему подмоги не будет?! Почему крэнхи тоже шестнадцать?!

— Расскажу… — понурился тот. — Но все же вы зря решили объединиться с врагом.

— Не зря. Все равно никто из нас — ни человек, ни кот — живым отсюда не выберется. Так что давайте. Тирхету, кстати, это тоже интересно знать — их научный персонал погиб. Знает только, что их оставили на произвол судьбы, как и нас.

— Господин лейтенант, — прервал его Мустафа Джафир. — Коты идут. Стрелять или нет?

— Нет! Нам сейчас вместе драться с четырехрукими.

Люди и крэнхи заняли оборону вокруг внутренних граней одной из четырех самых больших пирамид. И те и другие понимали, что толку от этого мало, но сдаваться не собирались, намереваясь дорого продать свои жизни.

— А вот теперь, доктор, говорите, — Карпин покосился на незаметно подошедшего Тхарау.

— Вы уверены? — устало спросил тот.

— Да!

— Понимаете ли вы, что если мы выживем, то и вас, и меня ждет трибунал?

— Понимаю, — криво усмехнулся лейтенант.

— Меня, кстати, тоже, — оскалившись, вставил тирхет.

— Пусть будет так… — тяжело вздохнул Хеменс. — В общем, этот комплекс открыт довольно давно, около пяти лет назад. И нами, и крэнхи. Данная планетная система, как вы знаете, не раз переходила из рук в руки. Многие, наверное, не раз задавались вопросом, почему за ничем не примечательную систему ведутся столь яростные бои…

— Задавались, — согласился лейтенант. — Я тоже этого не понимал. Но почему тогда комплекс не исследовали вдоль и поперек?

— А в него никто не мог проникнуть! Ни с воздуха, ни по суше. Он казался миражем, призраком, хотя сканеры фиксировали наличие материальных объектов. Но при попытке приблизиться к комплексу на расстоянии двух километров искривлялось само пространство-время — такой вывод сделали физики. И хоть летательный аппарат, хоть наземная машина оказывались за пределами запретной зоны, перемещаясь туда практически мгновенно! Было предпринято больше сотни попыток, но все они оказались безуспешны.

— А дальше?

— Дальше?.. — сгорбился Хеменс. — А дальше во всех четырех углах запретной зоны за одну ночь возникли плиты из неизвестного нашим ученым материала с надписями на языке древних, который еще лет сто назад расшифрован в достаточной мере. На этих плитах сообщалось, что проникнуть на территорию комплекса может только отряд из двенадцати воинов и четырех невооруженных «мудрецов». Причем давалась таблица дат по календарю лонхайтов, когда это возможно. Проходы в защитном поле держались открытыми не более получаса, если перевести на наше время. Теперь вам ясно, почему и наш, и крэнхианский челноки так быстро стартовали?

— Ясно… — лейтенанту очень не понравилось услышанное. Получается, их отряд просто отправили на убой? Да, так и получается.

— Но это еще не все, — продолжил археолог. — Вечером того дня, когда обнаружили плиты, планету в очередной раз атаковали крэнхи. Все четыре плиты мы вывезти не успели, одна досталась им. Через несколько дней от их командования поступило предложение о перемирии. Мы в ответ предложили, чтобы каждая сторона отправила на исследование комплекса по отряду указанной древними численности, так как до открытия ближайшего «окна» осталось всего десять дней. Они согласились. Теперь вы знаете все.

— Но почему нам ничего не сказали?.. — с тоской спросил Карпин. — Неужели бы мы хуже дрались, если бы знали правду?

— А это вопрос уже не ко мне, а к командованию, — поднял руки Хеменс. — Мне самому не понравилось использование людей вслепую, но приказ есть приказ. Не мне вам объяснять, что это такое. Сами офицер.

— Вы правы, — вынужден был согласиться лейтенант. — А теперь нам осталось только достойно умереть.

— Вот именно, — мрачно согласился крэнхи. — Мне тоже многое стало ясно. Искренне благодарен вам за это.

— А вот и четырехрукие пожаловали… — подал голос Багрянцев.

Действительно, из джунглей появился ряд закованных в зеркальные доспехи фигур. Они шли рядами, как на параде, держа строй. Первый ряд. Второй. Третий… Десятый. Даже если бы за спиной у землян и крэнхи была расположена база снабжения, с неограниченным боезапасом и безотказным квартирмейстером… Шансов справиться со столькими врагами все равно бы не было. Четырехрукие шли убивать беззащитных.

Беззащитных? Лейтенант протянул руку тирхету, и — руки встретились. Лицо Тхарау повело в гримасе, встопорщившей усы:

— Нас меньше…

Землянин улыбнулся в ответ:

— Но мы — сильнее!

Не было лишних слов. Два плазмера синхронно повернулись стволами в сторону врага и разом плюнули огнем. Следом, подхватывая порыв командиров, ударили уцелевшие бойцы обоих отрядов. Волна пламени прокатилась по наступающим рядам, но огненные шары стекали с доспехов четырехруких, не причиняя им видимого вреда.

Люди и крэнхи продолжали стрелять. Кто-то молился, кто-то пел на родном языке. Они готовились встретить смерть, как подобает воинам.

— Мы вместе! Мы — сильнее!

Голос Тхарау летел над полем боя, и было в этом что-то… невыносимое. Звуки вокруг умирали один за другим, кроме одного, страшного, пронзительно-хрипящего крика…

— Мы — вместе! — услышал себя Карпин, давя пальцем на спуск разрядившегося плазмера. Он, землянин, русский, потомственный офицер в седьмом колене, внезапно понял, осознал, что именно кричит…

И как-то вдруг, сразу, наступила тишина…

И что-то изменилось вокруг. Казалось, сама атмосфера стала иной. Доброжелательной, что ли? Лейтенант не знал, он во все глаза смотрел на опустивших оружие четырехруких. Почему они не стреляют, почему не атакуют? Что произошло? А фигуры в доспехах между тем начали уходить в землю. Не прошло и двух минут, как она поглотила их. Затем в воздухе прозвучал музыкальный аккорд, и ребра пирамид засветились белым огнем.

— Господин лейтенант, смотрите! — заставил Карпина вздрогнуть голос рядового Хармена. — Это же…

Из боковой грани ближайшей пирамиды один за другим выходили одетые в одинаковые светло-серые комбинезоны странного покроя люди и крэнхи. Погибшие. Джексон, Добрыненко, Стормин, Коэн, Парон, Шохинцев… Живые! Они улыбались, светло улыбались. И ничего не говорили.

Небо над комплексом вдруг засветилось, облака заиграли разными цветами, и из ниоткуда грянул пронизывающий до костей голос, который каждый услышал на своем родном языке:

— Сообщество крэнхи… к постижению сути Всемирного Разума допускается… Сообщество людей… к постижению сути Всемирного Разума допускается…

Мгновение молчания, и с какой-то непривычной, пронизывающей до глубины души теплотой прозвучало:

— Вступительный экзамен сдан. Добро пожаловать в первый класс!

А затем наступила тишина. Потом что-то звякнуло. Как-то не всерьез, растерянно выругался Багрянцев. Ему ответил Джексон. Боец из крэнхи передернул усами и двумя ладонями потер нос. Держась за левую сторону груди, привалился к камню доктор Хеменс. Тхарау легким движением сбросил с плеча ремень плазмера и, пошатываясь, побрел куда-то, на ходу расстегивая комбинезон.

— Первоклашки, мать его… — выдохнул Карпин.

И глупо, счастливо, совершенно безответственно улыбнулся.

Юрий Нестеренко Возвращение в Утопию

Не тронутая цивилизацией степь простиралась во все стороны на много километров, словно эта планета никогда и не слышала слова «перенаселение». Легкий ветерок задумчиво перебирал буйные травы. В воздухе висел монотонный звон цикад. Дикая лошадь с аппетитом щипала траву, время от времени вздрагивая ушами и лениво хлопая себя хвостом по ляжкам.

Внезапно высоко в безоблачном небе сверкнула вспышка, почти незаметная в лучах июньского солнца, а затем загремел гром. Лошадь удивленно подняла голову. Зрелище, открывшееся ей в следующие минуты, заставило ее забыть о еде. С ревом рассекая воздух, с неба на землю пикировала отвратительная черная каракатица, изрыгавшая потоки огня. Некоторое время лошадь стояла недвижно, пораженная ужасом, а затем, стряхнув оцепенение, понеслась вскачь через степь.

Дюзы в последний раз с грохотом отрыгнули плазму, и корабль тяжело грянулся о землю четырьмя посадочными опорами, выдвинувшимися в последний момент. Одна из них не выдержала и сломалась. Звездолет несколько секунд стоял неподвижно, а затем начал заваливаться набок и рухнул на выжженную дюзами землю, подняв облако черного пепла. Больше ему не суждено было подняться в небо. Но это и не требовалось. Более чем трехсотлетний путь был завершен.

Когда черная, изъеденная эрозией броня наружной обшивки остыла, в корпусе корабля со скрипом открылся люк. Аварийный трап, раскладываясь в воздухе, коснулся оплавленной почвы. Несколько минут ничего не происходило, затем из люка, пятясь, выбрался человек. На нем был скафандр, когда-то блестящий, а теперь грязный и обшарпанный; местами отслоившееся внешнее покрытие свисало лохмотьями. Человек держался за трап одной рукой; другая сжимала рукоять тяжелого бластера.

Наконец астронавт достиг земли и, обведя окрестности стволом своего грозного оружия, откинул за спину шлем. Солнцу и ветру предстали шапка черных с проседью волос, такой же расцветки густая борода и бледное лицо, наискось пересеченное глубоким шрамом. Шрам проходил через левую глазницу; в глубине ее поблескивал искусственный объектив.

Астронавт вдохнул степной воздух.

— Земля, черт ее побери, — изрек он.

То, что он видел вокруг, разительно отличалось от ожидавшегося.

Звездолетчик серьезно опасался, что приземлится посреди радиоактивной пустыни. Но если худшие опасения не оправдались и человечество все еще существует, тогда, разумеется, вокруг должны простираться всевозможные заводы, пытающиеся произвести продовольствие из химического сырья, затоваренные или, напротив, заброшенные склады, громоздящиеся до неба свалки всевозможных отходов, бесконечные кварталы трущоб… Земля, которую он оставил три столетия назад, была такой — во всяком случае, в этих широтах. Сплошной город, покрывший, словно короста, почти весь североамериканский континент.

«Неужели они справились с экологическим кризисом и перенаселением? — подумал он. — Нет, не может быть. Скорее Земля упадет на Солнце, чем люди отучатся плодиться, как кролики. Я, наверное, приземлился в каком-нибудь заповеднике. Мое открытие им все еще нужно. Я, слава богу, изучал в колледже социологию».

Триста лет, думал астронавт. Триста лет — большой срок. Что происходило в этих местах за триста лет до его старта? Люди еще не летали в космос, но тенденции были уже вполне очевидны. В этих степях — тогда здесь тоже были степи — шло активное истребление бизонов. Небо над Европой заволакивалось серым дымом заводов. Мировые державы накачивали стальные мускулы, готовясь к Большой Войне…

Краем глаза звездолетчик уловил вдали какое-то движение. Прищурившись, он разглядел белый летательный аппарат, беззвучно скользивший над травой по направлению к поверженному звездолету.

«Наконец-то, — подумал астронавт. — А то я уже начал беспокоиться, что вы прикончили себя каким-нибудь экологически чистым способом».

Аппарат замер в нескольких метрах от корабля и плавно опустился на траву. Из него вышли двое — мужчина и женщина, на вид не старше тридцати, во всяком случае, если судить по меркам эпохи астронавта. На них были легкие и просторные бело-голубые одежды, совершенно не стеснявшие движений.

— Добро пожаловать на Землю, — сказала женщина. Она говорила по-английски с легким акцентом. — Меня зовут Лаэс Квэн, а моего спутника — Эссэх Малнэ. Мы специально прибыли, чтобы встретить вас.

— Дональд Стэмп, первый пилот «Последней надежды», США. Однако странные у вас имена, черт вас побери.

— За триста лет многое изменилось, мистер Стэмп, — сказал мужчина, ничуть, видимо, не задетый стилем астронавта.

— Однако это не повод отказываться от старых добрых христианских имен. Вы американцы?

— На Земле более не существует различных государств, — ответила Лаэс. — Люди объединились в один народ.

— Черт возьми, вы что, сговорились отвечать мне по очереди? Ну да ладно. Я надеюсь, деньги на Земле еще существуют?

Эссэх хотел ответить, но улыбнулся и посмотрел на Лаэс.

— В определенном смысле да, — сказала она. — Все, что необходимо, люди получают бесплатно, но предметы роскоши по-прежнему надо оплачивать.

— Ясно, живете на пособие, — кивнул Стэмп. — Так вот, у меня есть для вас предмет роскоши. У меня, черт побери, есть предмет роскоши, о котором вы мечтали триста лет. Вы ведь представляете официальные власти?

— Ну, в определенном смысле… — произнес Эссэх.

— В определенном, в неопределенном… Мы нашли ее! Мы нашли планету, пригодную для жизни!

— Вот как? — вежливо удивился Эссэх.

— Ну не то чтобы это было совершенно райское местечко, — признался Стэмп. — В конце концов, вы ведь все равно спросите, куда девались остальные члены экипажа. Да, они погибли там — все, кроме Лоренса и Моуди, которые загнулись на предыдущих планетах. Но нас было мало, и мы не знали, чего ожидать. А теперь, если высадить туда пару дивизий роботизированной пехоты и обеспечить хорошее прикрытие с воздуха, за несколько лет можно отстроить первый пояс крепостей, а дальше уже можно начинать массовую колонизацию. По подсчетам Торна, ресурсов планеты в перспективе хватит на семь миллиардов человек при уровне технологий времен нашего отлета. Но ведь вы продвинулись по части технологий? Взять хотя бы вашу машину…

— Да, прогресс не стоит на месте, — подтвердил Эссэх. — Скажите, мистер Стэмп, на этой вашей планете есть разумная жизнь?

— Нет. Во всяком случае, мы ничего такого не обнаружили. Никакие идиотские комиссии по этике не помешают начать колонизацию и малость разгрузить старушку Землю.

— Видите ли, мистер Стэмп, — мягко сказала Лаэс, — боюсь, что в настоящее время у землян нет потребности в колонизации диких планет.

Стэмп окинул обоих встречающих тяжелым взглядом.

— Нет потребности? Вы держите меня за простачка? Вешайте лапшу на уши дипломатам Восточных Блоков, черт их побери, а не мне. Не знаю, сколько миллиардов долларов стоит этот кусок нетронутой степи…

— Вы разве не видели Землю с орбиты? — удивился Эссэх.

— У меня барахлят внешние сканеры. Я лишь понял, что условия все еще пригодны для жизни. Но даже если вам каким-то образом удалось накормить народ сейчас, все равно в скором будущем перенаселение…

— Мистер Стэмп, проблема перенаселения решена почти три столетия назад, — сказала Лаэс. — Вскоре после вашего отлета. Население Земли стабильно. И экологическая ситуация тоже.

— Каким образом вы этого добились? — скептически усмехнулся Стэмп.

— Люди наконец поняли, что ни одно государство, ни одна раса не смогут выйти из кризиса самостоятельно, — ответил Эссэх. — И что расходы, направленные на военные нужды, чтобы драться за иссякающие ресурсы, надо перенаправить на задачу общего выживания. Государства объединились, были приняты единые программы, медицинские, социальные и научные… Конечно, это было непросто, были конфликты, были жертвы, но в конце концов…

— Вы построили рай на Земле, — скептически хмыкнул Стэмп.

— Мы построили стабильное и процветающее общество, — сказала Лаэс. — И вы тоже сможете стать его членом.

— Я вам не верю, — решительно заявил астронавт. — Вы просто пытаетесь сбить цену. Вообще, кто вы такие? Откуда следует, что вы представляете власти?

— Бумажные документы уже в вашу эпоху почти не имели хождения, — улыбнулся Эссэх, — из-за легкости подделки. А у вас нет устройства, чтобы прочитать наши карточки.

— Но мы доставим вас, куда пожелаете, — поспешно добавила Лаэс. — Вы все увидите своими глазами.

— Даже и не надейтесь, что вам удастся получить координаты планеты прежде, чем я получу то, что причитается мне, — решительно произнес Стэмп и, не снимая руки с подвешенного к поясу бластера, решительно двинулся в сторону летающей машины. На полпути он поскользнулся и едва не упал.

— Дерьмо! — сказал Стэмп.

Это была чистая правда — левым ботинком астронавт влез в свежий лошадиный навоз.

Аппарат летел над городом. Собственно, то, что расстилалось внизу, мало походило на город — это были утопавшие в зелени коттеджи различной архитектуры, расположенные на значительном расстоянии друг от друга. Во времена отлета «Последней надежды» только миллиардеры могли позволить себе отдельные дома. Между домами вились тропки, тянулись обсаженные деревьями аллеи, кое-где поблескивала водная гладь, но нигде не было видно ни шоссейных дорог, ни промышленных или административных построек. Город тянулся внизу бесконечным зелено-пестрым ковром, и в нем, похоже, не было ни одного здания выше трех этажей.

— Вы что, посносили все небоскребы? — спросил Стэмп.

— Нет больше необходимости сосредотачивать большое количество людей на маленьких территориях, — сказала Лаэс. — А если кому-то хочется полюбоваться видом с высоты, к его услугам мобили. — В самом деле, многие из этих аппаратов проносились в воздухе на разной высоте; наземных же машин, похоже, не осталось вовсе.

— Но где вся промышленность?

— Под землей. Причем в основном за пределами города. Она полностью автоматизирована.

— Магазины?

— Повседневные товары доставляются в каждый дом по трубопроводу. Крупногабаритные — доставляют грузовые мобили, но в этом редко возникает нужда.

— Как насчет офисов?

— Что вы имеете в виду?

— Ну… офисы фирм, муниципальные службы… короче, здания, где люди работают.

— А зачем нужны какие-то здания? Почему люди не могут работать дома? Ведь компьютерные сети были развиты уже в вашу эпоху.

— Да, но не любую задачу можно решить по Сети…

— Это очень странно. В наше время — любую. Если потребуется доставить какой-то материальный предмет, есть опять же трубопровод и мобили автоматической доставки. Но такая необходимость возникает крайне редко, обычно достаточно передать информацию о предмете.

— Но хотя бы тюрьмы у вас есть, черт побери?

— Вообще-то мы следим за своим здоровьем, в том числе и психическим, — отозвался Эссэх. — Поэтому дисбаланс, способный привести к преступлению, возникает крайне редко. Но если такое все же случается, человеку нужно оказать медицинскую помощь, а не запирать его в камеру.

— И после этой помощи он выходит полноценным членом общества, — усмехнулся Стэмп.

— Конечно, — ответила Лаэс, похоже, не уловив его иронии.

Мобиль пошел на снижение и опустился перед одним из домов. Дом имел форму гиперболического параболоида, или, проще говоря, седла; его изогнутая крыша сверкала на солнце множеством мелких ячеек.

— Это и есть резиденция правительства? — поинтересовался астронавт.

— Эпоха, когда необходима была жесткая централизация, прошла, — сказал Эссэх. — В настоящее время у нас нет планетарного или регионального правительства. Только органы местного самоуправления.

— Что, не осталось задач планетарного масштаба? — недоверчиво спросил Стэмп.

— Почему же, остались. Некоторые крупные научные проекты. Но при чем тут правительство? Такие задачи решаются через Сеть.

«Не верю ни единому вашему слову», — читалось на лице Стэмпа. Вслух же он произнес:

— Значит, это мэрия?

— Это дом одного из советников, — ответила Лаэс, похоже, не слишком поняв вопрос. — Олли Нолсио, советник по социопсихологии, готов встретиться с вами.

— Погодите, я же сказал — везите меня к главному! Мне не нужен какой-то советник. Если у вас нет чертова президента, мне нужен мэр!

— Мэр? — Лаэс и Эссэх удивленно переглянулись.

— Ну да, мэр, начальник над всеми вашими советниками, главный в городе, черт побери!

— Но над советниками нет начальников, — сказал Эссэх. — Каждый из них — высококлассный специалист в своей области, но ни один человек не может быть компетентен сразу во всех областях.

— Кто же тогда принимает окончательные решения?

— Компьютер, разумеется. Точнее, те компьютеры Сети, которые в этот момент находятся в свободном ресурсе.

— Вы хотите сказать, что вами правят компьютеры?! — воскликнул Стэмп, и даже борода его встопорщилась от возмущения.

— Что значит — правят? Любой из советников имеет право наложить вето на их решение, при этом он должен аргументировать свою позицию. Тогда вопрос обсуждается заново, и так пока не будет достигнуто согласие. Но на практике решения компьютеров оспариваются крайне редко.

— И согласие всегда достигается? В наши времена часто случались правительственные кризисы, когда разные представители власти не могли договориться между собой.

— Но ведь рано или поздно аргументы сторон будут исчерпаны, — непонимающе произнесла Лаэс. — И либо признаны верными, либо опровергнуты. В случае же, когда информации недостаточно для принятия однозначного решения, принимается наименее рискованное.

— И что, у вас нет политических партий, которые стремятся во что бы то ни стало провести свою линию?

— Зачем это нужно? — удивился Эссэх.

— Ну… чтобы назначить на посты советников как можно больше своих людей.

— Советники не назначаются, а выбираются представителями той отрасли науки и культуры, в которой данный кандидат компетентен.

— Ну да, в наше время тоже были выборы. Но партии все делают для того, чтобы их кандидаты получили больше голосов.

— Но с какой целью?

— Чтобы быть у власти, черт ее побери, это же очевидно!

— Но какой в этом смысл?

— А то вы сами не понимаете! Когда партия находится у власти, она может проводить решения в собственных интересах! В интересах верхушки в первую очередь, конечно… но и рядовым членам кое-что перепадает.

— То есть вы хотите сказать, что таким образом обеспечивалось принятие решений в интересах меньшинства в ущерб большинству? И такая практика была у вас легализована?

— У нас это называлось демократией, — гордо сказал Стэмп.

— Неудивительно, что вы… не могли решить ваших проблем. Нет, у нас такое невозможно. Если бы кому-то и вздумалось использовать высокий статус советника для проталкивания подобных решений, компьютеры ни за что бы их не пропустили. С объяснением причин, разумеется. Так что такому человеку вряд ли удалось бы восстановить свою репутацию.

Лаэс уже выбралась из машины, и Стэмпу ничего не оставалось, как последовать за ней вместе с Эссэхом. Пройдя через распахнувшиеся с хрустальным звоном двери, все трое оказались в странном помещении.

Снаружи оно выглядело как круглая комната, но внутри оказалось большим залом, состоящим как бы из многих комнат, в каждой из которых сидел человек. Лишь через некоторое время Стэмп понял, что на самом деле человек в помещении один, а все прочие комнаты и люди в них — голограммы. То были другие советники.

Они поздоровались с астронавтом просто, словно виделись с ним вчера.

— Итак, вы хотели увидеть координационный совет города? — спросил Нолсио.

— Да, если у вас действительно нет никого повыше.

— Разве Малнэ и Квэн не объяснили вам?

— Гхм! — Стэмп снова положил руку на рукоять бластера, обретая уверенность в этом жесте. — Давайте начистоту. Мне уже много чего наговорили, но это не значит, что я верю каждому слову. Я, черт меня побери, слишком хорошо помню, чем была Земля триста лет назад, чтобы поверить в тот стерилизованный рай, который мне тут демонстрируют. Мне не нужна ваша пропаганда. Я сделал свою работу и хочу получить причитающееся мне вознаграждение.

— Вам будет назначена пенсия, — успокаивающе произнес советник.

— Плевал я на ваши жалкие социальные пособия! Я прекрасно понимаю, сколько стоит целая планета, только и ждущая, чтобы ее колонизовали! И я помню, сколько нам было обещано, если мы ее найдем.

— Мне жаль вас разочаровывать, мистер Стэмп, но население Земли в настоящее время действительно не интересуется планетами без следов разумной жизни, — развел руками Нолсио. — Впрочем, я не думаю, что вам стоит расстраиваться. У нас деньги не имеют того значения, что в ваше время, и вы превосходно сможете устроиться в нашем мире.

— В стандартном бараке с талонами на благотворительные обеды?

— В доме, который будет выстроен по выбранному вами проекту. Что касается еды, то здесь нет никаких ограничений, современная пищевая промышленность может с одинаковой легкостью изготовить что угодно. Но это, разумеется, не главное…

— Разумеется.

— Доступ почти к любой информации через Сеть также свободный. А прямое подключение нервной системы к Сети позволит вам совершать виртуальные путешествия куда пожелаете. Все это не требует оплаты.

— А если я захочу путешествовать во плоти?

— Обычно в этом нет нужды, но мобиль всегда к вашим услугам.

— Энергия тоже бесплатна?

— Разумеется. Существуют некоторые лимиты, превышение которых должно оплачиваться, но вам пришлось бы здорово потрудиться, чтобы их превысить.

— Все бытовые проблемы решают, конечно же, роботы?

— Конечно.

— Они тоже ничего не стоят?

— Типовые модели — да. Конечно, если вы захотите робота, который развлекал бы вас философскими беседами…

— Это очень дорого?

— Нет. Вы легко сможете себе это позволить.

— М-м-м… как насчет искусства?

— Естественно, вы сможете заниматься искусством.

— Да нет, я не то чтобы… я имею в виду — предметы искусства что-нибудь стоят?

— Предметы искусства являются общим достоянием и не могут перепродаваться частным лицам. Но в этом нет необходимости. Подключая нервную систему к Сети, вы можете осмотреть любой из них точно так же, как если бы он находился у вас дома.

— Медицина тоже бесплатна? Только не говорите мне, что никогда не болеете.

— Практически никогда. В организме любого из нас находится колония нанороботов, которые следят за здоровьем, пресекая на корню любую патологию. В тех исключительных случаях, когда внешняя помощь все же требуется — в основном это травмы, — она оказывается в ближайшем биологическом научном центре. Разумеется, за это тем более не взимается плата, ведь право на жизнь и здоровье — первое из всех прав.

— Тогда, черт побери, на что вы вообще тратите деньги?

— На всякую экзотику — впрочем, это нужно лишь меньшей части населения. Например, кому-то хочется поселиться на дне океана или на Южном полюсе. Или заказать дизайнерам свой собственный виртуальный мир. Или коллекционировать раритеты, не признанные общественным достоянием. Или совершить экскурсию по Солнечной системе.

— Солнечная система колонизована?

— Конечно, нет. Ведь еще в ваше время колонизация непригодных для жизни планет была признана нецелесообразной.

— Да, поэтому наши корабли и отправились к звездам. Но перенаселение должно было… Послушайте, я понял, в чем вы водите меня за нос, — заявил вдруг Стэмп. — У вас уже есть планета, так? Кто-то из наших конкурентов нашел подходящий мир и вернулся раньше нас. Черт побери, ведь у нас был самый совершенный корабль…

— Да? В чем это проявлялось?

— Всего было запущено пять звездолетов — каждый блок сумел набрать средства только на один корабль, хотя и рассчитывал, что к их возвращению научится клепать дешевые транспорты. Американский, европейский, арабский, китайский и японский. Но только наш и японский звездолет не зависели от резерва горючего, обладая способностью конвертировать в энергию рассеянную в космосе материю. Но при этом, хотя у японцев были более совершенные компьютеры, наш корабль был больше и лучше защищен от всякого рода опасностей. Его официальное имя — «Надежда», хотя все звали его «Последней надеждой». Мы обследовали много миров, кое-где даже была жизнь, но ни один из них не был пригоден для человека. И я убежден, что европейцам, арабам и китайцам не хватило топлива, чтобы добраться до чего-нибудь стоящего. Они должны были повернуть назад. Мы тоже могли это сделать, ибо понимали, что время идет и наша помощь Земле, скорее всего, уже опоздала — но, с другой стороны, что мы теряли? И вот мы нашли планету, черт ее побери. Я провел в космосе восемнадцать лет, я остался один из всего экипажа, я дотянул до Земли корабль в аварийном состоянии — чтобы узнать, что чертовы япошки нас обштопали!

— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Все корабли, вернувшиеся до сих пор, вернулись ни с чем. Но население Земли действительно не нуждается в колонизации диких планет.

— Я хочу встретиться с астронавтами других кораблей.

— К сожалению, это невозможно. Они вернулись слишком давно… этих людей уже нет в живых.

— Вот что, мистер Нолсио. Я выжил один из всей команды, потому что у меня хороший нюх. И мой нюх подсказывает мне, что вы пудрите мне мозги. Не знаю, зачем и как именно, но я в этом убежден. И вы не узнаете координат планеты, пока я не разберусь, что происходит на старушке Земле на самом деле. Я говорю это вам открыто, потому что вам все равно ничего не стоит прихлопнуть меня, как муху, но раз вы этого не сделали, значит, у вас есть свой интерес. Так вот и посмотрим, кто выиграет эту партию, черт вас побери.

Стэмп развернулся и вышел из дома так быстро, что автоматические двери еле успели открыться. Эссэх и Лаэс догнали его у самого мобиля.

— Мы понимаем, что вы перенесли стресс… — начала Лаэс.

— Леди и джентльмены, мы продолжим нашу беседу в другой раз, — оборвал ее Стэмп. — Сейчас я намерен совершить прогулку без соглядатаев.

— Вам не следует этого делать, — покачал головой Эссэх.

— Разве мне не обещали бесплатный мобиль? Вот я и беру его.

— Но вы даже не умеете им управлять.

— Я не такой простак, как вам кажется, — усмехнулся Стэмп. — Пока мы летели, я внимательно следил за вами. Для управления используется всего одна ручка — что ж, очень удобно. Приборов нет, но, наверное, бортовой компьютер обо всем заботится. Я справлюсь.

— Но вы не учли вот это, — Эссэх протянул астронавту руку ладонью вверх. Стэмп увидел круглое темное пятнышко и, вглядевшись, понял, что это гнездо вживленного разъема. — Прямое подключение к нервной системе. Поэтому нет приборов — информация поступает сразу в мозг. Управлять мобилем так же легко, как собственным телом. Но сначала вам нужно получить разъемы.

— Ну уж нет! Никаких чертовых медицинских вмешательств, пока я не разберусь, что тут у вас творится. Значит, без разъемов эта штука не полетит?

— Полетит на автопилоте, если вы укажете конечный пункт. Но для этого нужно знать современную географию.

— Что-то вы темните… Ладно, черт побери. Вы полетите со мной и будете моим пилотом. Квэн останется здесь.

— Если вы настаиваете, — пожал плечами Эссэх.

— Но оставьте хотя бы ваш бластер, — попросила Лаэс. — Вы взволнованы, оружие в таком состоянии небезопасно…

— Меня арестуют за незаконное ношение? — осклабился Стэмп, забираясь в кабину мобиля.

— Нет, пока вы никому не причинили вреда. Наши законы рассчитаны на разумных людей. Но будет лучше…

— Я сам знаю, что мне лучше, — огрызнулся Стэмп.

Аппарат взмыл в воздух.

— Максимальную скорость, — потребовал астронавт. — И без глупостей. Нолсио говорил, что на этой штуке можно путешествовать по всему миру, так что она должна бегать достаточно резво.

Мобиль стремительно набрал скорость, но Стэмп не почувствовал ускорения. Очевидно, понял он, здесь работала та же антигравитация, что держала аппарат в воздухе. Земля проносилась внизу.

— Это максимум для нижних слоев атмосферы, — сообщил Эссэх. — Если хотите быстрее, надо подняться в стратосферу.

— Нет, я хочу видеть, что делается под нами. Видеть в деталях. Поверните налево.

Несколько раз Стэмп заставлял Эссэха менять направление, но картина внизу принципиально не менялась: обширные массивы девственной природы перемежались также весьма обширными городами, состоявшими из небольших домиков. Ничего похожего на фермы и возделанные поля не было, и Стэмп понял, что начавшие бурно развиваться в эпоху перенаселения технологии искусственного синтеза пищи оказались в итоге все же более совершенными, чем традиционное земледелие и скотоводство. Наконец, проделав зигзагообразный путь в девять тысяч миль, мобиль, по велению Стэмпа, приземлился посреди очередного города на восточном побережье Южной Америки.

Кругом буйно зеленела тропическая растительность. Несколько человек в ярких разноцветных одеждах прошли мимо машины, о чем-то переговариваясь. Астронавт протянул руку к дверце.

— Вы собираетесь с кем-то говорить? — осведомился Эссэх.

— С первым встречным, черт побери!

— На каком языке, позвольте спросить?

— Хм… — смутился Стэмп. — Они не знают английского?

— Наверняка. Английский уже давно не является международным языком. Но подумайте, так ли вам нужен этот разговор. Вы же видите, здесь такой же город, и жители его не выглядят страдающими от тяжелых проблем.

— Хорошо. Полетели над городом. Медленно.

Стэмп всматривался в проплывающие внизу дома и пышную растительность. Несколько раз он распоряжался зависнуть неподвижно и всматривался в играющих детей и прогуливающихся среди пальм или расположившихся на газонах взрослых.

Внезапно он резко повернулся к Эссэху.

— Я понял, чего не хватает в ваших городах! У вас нет цветных!

— Кого?

— Ну, негров, темных мулатов, азиатов… В мое время они составляли половину населения США, а здесь, в Южной Америке, их было еще больше, черт побери. А теперь всюду белая раса. Куда вы их дели?

— Мистер Стэмп, если вы присмотритесь ко мне, то поймете, что я не совсем белый, даже не имея в виду загар.

— Да, и у вас, и у Квэн есть азиатские черты. И у других, пожалуй, тоже. Но это выглядит так, как будто белая раса поглотила остальные. А этого не могло быть, ведь их было больше. Если бы все расы Земли перемешались, получился бы, наоборот, азиато-негр с отдельными чертами белого.

— Видите ли, все не так просто. Разъемы и медицинские нанороботы — это не единственное, чем нынешние земляне отличаются от ваших современников. Наши организмы изменены генной инженерией. Изменены в лучшую сторону, разумеется — но не настолько, чтоб вы чувствовали себя среди нас неполноценным, нет. Так вышло, что генетическая программа была впервые разработана и отлажена на белых, и распространить ее повсеместно оказалось дешевле, чем вырабатывать свои программы для других рас. Без этого нам не удалось бы выйти из кризиса. Поэтому в генотипе потомков, как вы говорите, цветных сохранились лишь отдельные признаки исходных рас.

— Складно, черт побери. У вас все чертовски складно. Но я все равно не верю, что вам удалось превратить нашу мусорную свалку в цветущий сад. Объединение государств, как же… Да все блоки ненавидели друг друга лютой ненавистью, и неприсоединившиеся тоже не пылали дружескими чувствами… Ага! Поехали вниз!

Эссэх посадил мобиль на окраине города, недоумевая, что же такое увидел там астронавт. Стэмп выскочил из мобиля и торжествующе ткнул пальцем под ноги:

— Это — что?

Малнэ выглянул и посмотрел.

— Аварийный люк, через которые ремонтники могут проникнуть на завод.

— Раз они могут, могу и я.

— Вряд ли это целесообразно.

— Так и знал, что вы попытаетесь меня остановить! Я все понял. То, что вы показывали мне на поверхности, — это рай, построенный для элиты. А все остальное население вы загнали в подземелья и заставляете работать на вас, — Стэмп держал бластер наготове.

— Напрасно вы строите все эти фантастические гипотезы, — вздохнул Эссэх. — Под землей никого нет, там автоматические заводы, и вы их сейчас увидите… А возражал я потому, что спуск туда небезопасен, можно сорваться с лестницы, попасть под ток или наглотаться химикатов. Подземелья не рассчитаны на человека.

— А как же ремонтники?

— Это роботы.

Стэмп, однако, не оставил своего намерения, и Эссэх, связавшись с администрацией города, попросил открыть люк. Повинуясь команде компьютера, квадратная крышка отъехала в сторону, и Стэмп заглянул в проем. Вниз уходил слабо освещенный решетчатый колодец. Из глубины его доносился отдаленный шум множества машин и поднимался теплый воздух, пахнущий маслом и какой-то химией.

Астронавт повесил бластер на пояс и принялся спускаться вниз, цепляясь за перекладины решетки. Его окружали какие-то мощные несущие конструкции, покрытые испариной трубы, толстые оплетки кабелей. По мере того как он спускался, гудение и лязг многочисленных механизмов становились все громче, температура повышалась, а запах делался все более едким и неприятным. Сквозь решетку Стэмп видел бесконечные ярусы, на которых шла работа. Двигались конвейеры, проносились вагонетки на антигравитационной подвеске, вспыхивали рубиновые лазерные лучи. И, разумеется, нигде не было ни одного человека. Конструкция завода просто не предусматривала места для людей, движущиеся механизмы раздавили бы рискнувшего путешествовать по ярусам. По лицу Стэмпа градом тек пот, в горле першило от едкого запаха.

«Настоящая преисподняя, — подумал астронавт. — Надо выбираться».

Эссэх дожидался его, сидя на траве у мобиля.

— Убедились? — спросил он без малейшего злорадства.

— Да, там нет людей, — признал Стэмп. — Может быть, вы загнали их в океан? — произнес он без прежней уверенности.

— Но послушайте, какой в этом смысл? Подумайте логически. Вы же видели обширные пространства дикой природы. Зачем загонять людей под воду, если на земле еще столько места?

— Ну… во все времена тоталитарные режимы обеспечивали элиту излишествами. Крестьяне ютились на клочках земли, а у феодалов были бескрайние угодья…

— Допустим, мы организуем вам экскурсию по шельфу, — вздохнул Эссэх. — Что вы будете делать, когда убедитесь, что там ничего нет, кроме автоматической промышленности и научных станций? Где вы будете искать наших гипотетических рабов? На Луне? На Марсе?

Стэмп молчал.

— Если бы мы были теми злодеями, которых вы воображаете, — неужели мы не нашли бы способа вытянуть из вас любую информацию? — продолжал Эссэх. — Ведь уже в ваши времена было известно множество психотропных средств. Мы умеем читать мозг, как открытую книгу. Разумеется, подобная процедура применяется крайне редко, только при лечении психических заболеваний.

Стэмп барабанил пальцами по рукоятке бластера.

— Ладно, — махнул рукой он. — Полетели обратно.

Некоторое время полет проходил в молчании.

— Послушайте, — сказал Стэмп, когда внизу показался очередной город, — хотя бы кабаки у вас сохранились?

— Кабаки?

— Ну, бары. Питейные заведения. Я хочу выпить.

— Пожалуйста, — Эссэх сунул руку под приборную панель и извлек оттуда нечто вроде банки с мундштуком. Стэмп взял ее и почувствовал, что стенки банки слегка пружинят. Он сорвал крышку с мундштука и, надавив на стенки, сделал первый глоток. Прохладная жидкость напоминала сок тропических плодов и была совершенно безалкогольной.

— Я имел в виду что-нибудь спиртное, — разочарованно произнес астронавт.

— Вы говорите о растворах этанола? — нахмурился Эссэх.

— Да, черт побери! Мне нужен не менее чем сорокапроцентный раствор этанола. А лучше шестидесятипроцентный.

— Мы не употребляем наркотических веществ, — строго произнес Малнэ. — Тем более в таких жутких концентрациях. Но если у вас имеется зависимость от них, не расстраивайтесь. Курс лечения очень прост.

— Этого следовало ожидать, — проворчал Стэмп. — Ну а скажите мне, Эссэх, как мужчина мужчине… с женщинами у вас тут как?

— В каком смысле? — не понял Малнэ.

— В смысле экзотики, за которую надо платить, — усмехнулся астронавт. — У меня нет настроения кого-то уламывать за бесплатно. Я, черт побери, хочу девку, которая сделает все, что я пожелаю. Вычтите ее гонорар из моей пенсии.

Эссэх смотрел на него почти с ужасом.

— Правильно ли я понял, что вы говорите о спаривании не для оплодотворения?

— Только не говорите мне, что у вас и этого нет!

— Разумеется, нет. Это же еще хуже, чем наркотики. Как, по-вашему, удалось бы нам справиться с перенаселением, агрессией и преступностью, если бы мы не ликвидировали низменные страсти, эту — в первую очередь?

— О боже! — Стэмп откинулся в кресле. — Компьютер ошибся. Это не Земля.

— Конечно же, это Земля, — серьезно сказал Эссэх. — Уже язык, на котором мы говорим…

— Я не это имел в виду! — рявкнул Стэмп. — Нельзя же все понимать буквально. И что, меня вы тоже будете лечить от низменных страстей? В космосе мы принимали таблетки…

— Никаких таблеток, всего лишь разовая коррекция, и с этой отвратительной болезнью будет покончено навсегда. Разумеется, без каких-либо побочных эффектов.

— А если я откажусь?

— До тех пор, пока вы не совершили преступления, вы имеете полное право отказываться от психокоррекции, — пожал плечами Эссэх. — Формально ваши права не будут ничем ограничены, но… все будут смотреть на вас как на потенциального преступника. Вам это надо? Тем более что удовлетворить свои страсти вы все равно не сможете.

В кабине воцарилось молчание. Мобиль рассекал воздух.

— Отвезите меня к звездолету, — внезапно попросил Стэмп.

— Хорошо. Вы хотите что-нибудь забрать оттуда?

— Просто это единственное, что связывает меня с моим миром. Если это не звучит для вас слишком высокопарно.

— Я прекрасно понимаю, что наш мир стал для вас потрясением. Но вы скоро освоитесь, уверяю вас. Земля — ваш дом.

Стэмп ничего не ответил.

Машина опустилась возле лежащего на боку корабля. В оранжевом свете заходящего солнца его черный корпус казался дырой в другой мир. Неподалеку от звездолета стоял еще один мобиль — Эссэх успел предупредить Лаэс. Она сидела на траве, обхватив руками колени, и, прищурившись, глядела на закат. Стэмп подошел к ней и сел рядом.

— Лаэс, я хочу извиниться. Я вел себя грубо. Вы понимаете, вернуться через триста лет…

— Я понимаю, мистер Стэмп. Никаких обид, — она улыбнулась.

— Зовите меня Дональд. И еще… я хочу сказать, что вы — замечательная девушка.

Она посмотрела на него с укором.

— Вы недостаточно хорошо знаете меня, чтобы делать такие выводы. Значит, вы пытаетесь мне польстить. Пожалуйста, не делайте так больше. Это очень дурной тон. И почему вы акцентировали внимание на моей половой принадлежности?

— М-да, — сказал Стэмп, поднимаясь. — Эссэх был прав.

Тот, о ком он говорил, не спеша подходил к ним. Астронавт побарабанил пальцами по рукоятке бластера и задумчиво поглядел в закатное небо. Затем бросил через плечо: «Вот что я вам скажу…» — и побрел к кораблю. Квэн и Малнэ последовали за ним.

Стэмп остановился в тени уходящей вверх округлой стены отсека и положил руку на изъеденную и оплавленную обшивку.

— Вы меня убедили, — сказал он. — Я верю, что Земля теперь действительно такова, как вы говорите. Я не хочу сказать о вас ничего плохого. Наверное, ваш мир гораздо лучше нашего. Но… это не мой мир.

— Вы еще очень мало знаете о нашем мире, — поспешно произнес Эссэх. — Вы не знакомы с нашим искусством, вы не испытали нейроподключения к виртуальным мирам, вы еще…

— Я узнал достаточно, — перебил его Стэмп. — Все эти восемнадцать лет непрерывной борьбы за жизнь в дальнем космосе… Я знал, сколько времени прошло на Земле, и я был готов к худшему. Я знал, что меня могут ждать развалины, по которым бродят одичавшие племена. И в таком мире я бы нашел свое место. Я бы стал великим вождем, — усмехнулся Стэмп. — Задыхающийся муравейник моей эпохи, феодализм обычный или технократический, войны между колониями в Солнечной системе или между подводными империями — к любому такому раскладу я был готов. Но в вашей синтетической утопии мне места нет.

— В вас говорят эмоции, — сказала Лаэс утешающим тоном.

— Совершенно верно, — Стэмп снял с пояса бластер. — Так значит, вам не нужна открытая мною планета?

— Нужна! Очень нужна! — воскликнула Лаэс, понимая, что сейчас произойдет.

— Ну так вы ее не получите, — астронавт приставил ствол к голове и нажал гашетку.

Малнэ и Квэн печально глядели на мертвое тело.

— Почему всякий раз кончается этим?! — воскликнула Лаэс.

— Мы не могли ему помешать, ты же знаешь. Право на самоубийство — прямое следствие священного права на жизнь.

— Да, конечно… но почему они так поступают? Мы ведь делаем все, чтобы они могли жить среди нас, даже ничего не заподозрив. Конечно, мы не можем создать для них оазис варварства, к которому они привыкли, но мы пытаемся облегчить им вхождение в цивилизацию, а они даже не хотят попробовать…

— В общем-то это не так уж удивительно, — ответил Эссэх. — Их раса предпочла уничтожить себя, нежели обуздать собственные пороки. Неудивительно, что последние ее представители поступают также. Этот хоть ничего не взорвал, как те, с арабского корабля.

— Какая абсурдная деструктивность, — сокрушенно произнесла Лаэс, — после гибели их цивилизации у нас ушло полтора столетия, чтобы вернуть эту планету к жизни… И ведь, что самое удивительное, внешне они так похожи на нас! Самая похожая раса из всех, что мы встретили в Галактике.

— Была, — уточнил Эссэх.

— Есть еще шанс, что вернется японский корабль.

— Более чем сомнительно. Этот-то вернулся только чудом, а он, по словам Стэмпа, был защищен лучше японского. И в любом случае, судя по найденным нами документам, на том корабле не было женщин.

— Всегда жаль, когда погибает вид, а тем более разумный.

— С другой стороны, в этом есть свой смысл, — возразил Эссэх. — Представь, что они, с их уровнем деструктивности, вышли бы в космос не на этих скорлупках, а на настоящих кораблях… Ну ладно, здесь нам больше делать нечего. Теперь это работа археологов.

Они повернулись и побрели каждый к своему мобилю.