Русская стилистика - 2 (Словообразование, Лексикология, Семантика, Фразеология) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Александр Флоря Владимирович (Начало книги) #1

Флоря Александр ВладимировичРусская стилистика - 2 (Словообразование, Лексикология, Семантика, Фразеология)

Флоря Александр Владимирович

РУССКАЯ СТИЛИСТИКА

КУРС ЛЕКЦИЙ

ЧАСТЬ 2.

СЛОВООБРАЗОВАНИЕ. ЛЕКСИКОЛОГИЯ. СЕМАНТИКА. ФРАЗЕОЛОГИЯ.

СТИЛИСТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ СЛОВООБРАЗОВАНИЯ

Первый словообразовательный аспект, связанный со стилистикой - это уяснение семантики той или иной морфемы и верное их употребление. Приведем следующий пример: писатель приступает к роману и размышляет:

Так, но с чего начать, какими словами? Все равно начни словами: там, на пристанционном пруду. На пристанционном? Но это неверно, стилистическая ошибка (...) Пристанционными называются буфет или газетный киоск, но не пруд, пруд может быть околостанционным. Ну, назови это околостанционным, разве в этом дело? Хорошо, тогда я так и начну: там, на околостанционном пруду...

Саша Соколов. Школа для дураков.

Кстати, отметим, что "околостанционный" - потенциальное слово, его не фиксируют обычные словари, оно создается автором в момент необходимости.

Следующий важный аспект словообразовательной стилистики - точное разграничение синонимических аффиксов и уместное использование их. Таковы, напр., префиксы ЛЖЕ-, ПСЕВДО- и КВАЗИ-. Все они передают семантику мнимости, но не вполне одинаково. Приставку ЛЖЕ- мы употребим скорее в ситуации самозванства (Лженерон, Лжедмитрий), подлога (лжеисидоровы декреталии), злостного заблуждения (лженаука). Префикс ПСЕВДО- означает все оттенки ложности, но, по-видимому, преобладают оттенки подделки, имитации (псевдоклассический, т.е. относящийся не к настоящему, а к эпигонскому классицизму; впрочем, столь же употребителен термин "ложноклассический"), мистификации, нередко безобидной (псевдоним). Префикс КВАЗИ- скорее передает смыслы мимикрии, суррогата (у А.М. Горького в "Жизни Клима Самгина" Дронов говорит: "марксисты, эти квазиреволюционеры без любви к народу"), нередко просто неудачной попытки (квазиреформы, квазиперестройка). При этом, конечно, все перечисленные приставки семантически диффузны и могут употребляться друг вместо друга. Стилистически они дифференцируются: ЛЖЕ- - приставка общекнижная, ПСЕВДОтяготеет к публицистической речи, КВАЗИ- - к научной.

Стилистически значимы бывают омофонические аффиксы, одинаково звучащие, но различающиеся орфографически. Их неразличение, путаница ведут к забавной языковой игре, но могут выражать и более серьезный смысл, как, напр., в следующем фрагменте:

Проходя мимо двухэтажного здания, огороженного зеленым штакетником, я сначала обратил внимание на вывеску у ворот: "Дом презрения пристарелых", где приставки "пре" и "при" перепутаны местами были, как мне показалось, символически.

В.Н. Войнович. Монументальная пропаганда

В путанице приставок пре- и при- действительно можно усмотреть нечто "знаковое". А. Солженицын очень удачно выразился, что человек иногда и хочет солгать, но язык выдает его. В приведенном выше примере язык выдает не только безграмотность, но и фарисейство современных "благотворителей". Они пытаются создать впечатление, будто подражают респектабельным дореволюционным "благодетелям обездоленных", имитируют даже их речь. Но на самом деле их "благотворительность" (форма саморекламы) превращается в карикатуру, которой соответствует такой же карикатурный язык. Оборот "дом презрения" обнажает их подлинное отношение к нищим и одиноким старикам.

В русском языке встречаются уникальные (исконно русские и иноязычные) морфемы, употребляющиеся в одном слове и производных от него: БАхвалиться, МУсор, РАдуга, ШИворот, КОСхалва (халва из грецких орехов на меду), ПАДИшах, ШТИРборт (правый борт судна) - последние три примера ярко экзотичны, годОВАЛый, дубРАВа, злЫДЕНЬ, голКИПЕР, клейСТЕР, ЛАУН-теннис, патронТАШ, попАДЬя, почтАЛЬОН, почтАМТ, стеклЯРУС, циферБЛАТ*. Почти все эти слова явно стилистически окрашены - напр., "детвора" и "злыдень" разговорные слова, но не следует преувеличивать их стилистическую яркость. Такие слова бывают экспрессивны из-за необычности своего состава, причем не всегда.

Более экспрессивны раритетные аффиксы, малотипичные или вообще не типичные для русского языка. К такой ситуации тяготеют случаи, когда аффиксальный уникализм, т.е. аффикс, употребляемый в одном слове и производных от него, окказионально переносится и на другие слова. Напр., уникальный суффикс -ИССИМУС в русском языке встречается только в слове "генералиссимус", но поддается переносу - напр., в письме В.П. Боткина Н.А. Некрасову:

О, доктора! О, докториссимусы! О, рутина! О, невежество! Прибавь еще 1000 разных О - и все-таки это не выразит моего изумления от их невежества - а главное невнимания.

Элемент - ИССИМУС уникален только в русском языке, в латинском он (сочетание суффикса и флексии) является элементом системы и означает превосходную степень прилагательного. Поэтому, хотя в русском языке нет слова "докториссимус", мы его понимаем как "наиученейший", причем с оттенком злой иронии. Здесь фактически выражается наивысшая степень самомнения и невежества. Добавим также, что это не единственный пример актуализации уникализма -ИССИМУС: напр., Ельцина называли алкоголиссимусом (Русский язык ХХ столетия 2000: 424), т.е. "главным алкоголиком" СНГ.

Для стилистики - главным образом, для публицистического стиля релевантен прием обособления аффиксов путем субстантивации. Давно уже стало традицией употребление суффикса - ИЗМ как своеобразного слова со значениями: "философия", "идеология", "направление в искусстве" и проч. или, по выражению Горького, "система фраз" - напр.: "Он против большевизма, бабувизма, бланкизма и тому подобных измов"; "Он не признает капитализма, социализма и других измов", "Он изучает футуризм, имажинизм, акмеизм и другие измы" и т.д.

Элемент изм употребляется преимущественно в публицистике или в жанрах, пограничных между публицистическим и научным стилями - напр., в некодифицированном (не придерживающемся строгих стандартов) отзыве или критической статье, написанной на научную тему, но в относительно свободной форме. Приведем пример из критического разбора "Словаря культуры ХХ в." В. Руднева: "Буквально на каждой странице "Словаря" он (Руднев - А.Ф.) обрушивает на читателя каскад весомо звучащих терминов вроде шизотизма, верификационизма, фальсификационизма, аутистизма и еще многого в этом же жанре. Потомки оценят эти старания внести посильный вклад в обогащение великого и могучего русского языка, и, может быть, им, усвоившим, что число измов есть главное мерило образованности, будет легче с беспристрастностью оценить ее качество" (Зверев А. Пуговки для сюртуков // Новый мир. 1998. № 11. С. 222; курсив наш - А.Ф.). Здесь под измами понимаются соответствуют псевдонаучные слова, затрудняющие понимание книги и засоряющие речь автора (автора, добавим, вполне банальной книги).

Но в любом значении лексема изм отмечена принципиальной неполнотой, она всегда предполагает целый ряд однотипных феноменов. Трудно привести более избитый пример субстантивированного использования морфемы, чем этот изм, и невозможно себе представить оригинальное употребление данного сегмента. Однако философ и писатель А.А. Зиновьев это делает в романе "Зияющие высоты". Его книгу можно назвать советским вариантом "Истории одного города", она написана в такой же гротесковой стилистике. Жители города, олицетворяющего собой в миниатюре всю страну, исповедуют идеологию, саркастически именуемую "измом" (кстати, не следует думать, что имеется в виду марксизм-ленинизм: Зиновьев сам марксист и один из лучших знатоков этого учения). "Изм" - это пседвомарксизм, т.е. так называемый "научный коммунизм", - учение Маркса, вульгаризированное бездарными эпигонами. Зиновьев смеется над его выхолощенностью, беспредметностью, но, кроме того, необычно применяет субстантивную морфему "изм" как название не одной из идеологий, а единственной идеологии, отрицающей все остальные.

Аналогичную морфему ("ист") весьма удачно обыгрывает А.М. Горький в "Жизни Клима Самгина":

[Макаров:] Из двух Успенских - Глеба я читал, а что был еще Николай впервые слышу. Глеб - сочинитель истерический. Впрочем, я плохо понимаю беллетристов, романистов и вообще - истов. Неистов я.

Сочетание ист проводится здесь едва ли не по всем языковым уровням по мере укрупнения. Сначала это комбинация звуков, причем данная в двух вариантах: глухом ("истерический") и звонком ("из двух"). В слове "истерический" ист ведет себя как своеобразная квазиморфема - радиксоид, т.е. корнеподобное образование: настоящим корнем этот сегмент не является, но для данного текстового фрагмента выполняет функцию, сходную с корневой, т.к. возникает целый ряд слов, в которых воспроизводится этот элемент - то как суффикс, а то и как часть корня. В словах "беллетристов" и "романистов" ист фигурирует в своем прямом - словообразовательном - значении, как суффикс. Затем он субстантивируется и употребляется как подобие слова: "и вообще - истов". И, наконец, уже не ист, а истов делается основой последнего сегмента - кратного прилагательного "неистов". При этом базовая комбинация звуков [ист] то и дело видоизменяется: то озвончается, то снова оглушается, то притягивает к себе другие звуки. Причем этот процесс сопровождается активнейшей пересегментацией: ист проявляется то как корневая, то как суффиксальная морфема, ов - то флексия существительного, то суффикс прилагательного. Кроме того, на фоне всего высказывания фраза "Неистов я" воспринимается и в прямом смысле, и в дополнительном: я не из этих "истов", я не хочу ни к кому примыкать. Горький лингвистическими средствами передает протест Макарова против стремления "обузить" жизнь, свести ее к схемам, к "измам", примитивизировать человеческую личность. В речи Макарова даже одна морфема ни в какие однозначные схемы не укладывается.

Такому же обособлению через субстантивацию поддаются и другие морфемы, в том числе префиксы, особенно иноязычные: см. названия произведений: "Контр" Н.А. Тэффи, "Квази" В.С. Маканина.

Обособленные морфемы обладают семантикой обобщенности (обобщенное значение морфемы соответствует смыслу семантического поля, объединяющего слова с данным аффиксом) и, следовательно, множественности. Напр., изм фактически значит "один из так называемых измов" и т.п. То же самое можно сказать и о других субстантивированных аффиксах. Обычно подразумевается, что у них должно быть одинаковое значение, однако это не обязательно напр., в "Правде" от 31 мая 1989 г. (т.е. "перестроечного" периода) говорится о необходимости трех де- - демократизации, демонополизации, демилитаризации. В двух последних словах де- является приставкой со значением ликвидации, но этого нельзя сказать о первом слове, где де- вообще не приставка, а квазиморфема. Автор объединяет три слова по формальному признаку единоначатия просто для гармонизации высказывания.

Субстантивированные радиксоиды (сокращенные корни, функционально подобные префиксам) типа зав-, зам-, пом-, пред- и т.п. - элементы бюрократического жаргона (с языковой точки зрения, это аферезис, или апокопа). В следующем тексте

я не стану

ни замом,

ни предом,

ни помом,

ни даже продкомиссаром

В.В. Маяковский. IV Интернационал

такие лексемы прежде всего употребляются как языковая примета динамичной эпохи. Но здесь есть и оттенок отрицательного отношения к бюрократизму, который автор "волком бы выгрыз" - и который, естественно, к нему - поэту - не относится ни в какой форме. Для этого текста релевантно противопоставление коротких "неполноценных" лексем и гораздо более "респектабельного" и более (хотя и не окончательно) полного слова "продкомиссар".

Общеизвестно, что у различных функциональных стилей есть типичные для них морфемы и способы словообразования (см. гл. 1).

Это относится и к маргинальным слоям различных стилей - в каждом из них есть свой жаргон, со своей словообразовательной спецификой. Напр., Э.М. Береговская перечисляет разнообразные способы образования квази-словечек молодежного сленга (Береговская 1996). Среди них:

1) адаптация иноязычных слов, преимущественно англицизмов - на стриту, герлы (девицы; в Р. п. почему-то: герлов - вероятно, вследствие нежелания видеть в "герлах" прекрасный пол), в том числе производные: без(д)ник день рождения, кантровый - деревенский, крезанутый - сумасшедший;

2) "новые заимствования" (вернее, ресемантизации - А.Ф.) - речь идет о лексико-семантическом способе словообразования, когда уже известные слова приобретают новые значения: рекорд - пластинка, митинг - встреча, ринг телефон, спич - разговор;

3) безаффиксный способ: оттяг - наслаждение, прикол - розыгрыш;

4) перенос значения - метафорика: колеса - таблетки, мочалка - девица, как сказано в фильме "АССА", не отягощенная умственной деятельностью; метонимия: волосатые - хиппи, корочки - диплом, трав(к)а - наркотик;

5) блатные заимствования - беспредел, ксива, клево [оговорим это пункт особо; мы называем это явление "пиджинизацией", или "сленгизацией", арго, т.к. перечисленные и подобные им псевдослова не являются арго в настоящем смысле слова: оторвавшись от своей главной функциональной среды, войдя в широкий речевой обиход некриминальных слоев общества, эти лексические единицы теряют свой исконный - "профессиональный", а значит, арготический, - смысл и превращаются в расхожий сленг - А.Ф.];

6) развитие полисемии: кинуть - украсть - взять, а потом присвоить смошенничать - обмануть;

7) антономасия, т.е. метонимический переход имени собственного в нарицательное: левиса и луисы - джинсы, катюша и марфа - наркотики;

8) апокопа: юг - югослав, нал(ы) - наличные;

9) сложение корней: кайфолом(щик), рингафон (телефон);

10) телескопия (вернее, контаминация1 - наложение слов): мозжечокнуться - не просто сойти с ума, а полностью потерять ориентацию в окружающем мире, всякое подобие устойчивости (за это отвечает мозжечок);

11) универбализация, т.е. превращение словосочетания в слово: академический отпуск - академ, зарубежная литература - зарубежка, автоматический зачет - автомат;

12) аббревиация: зоя - змея особо ядовитая;

13) парономазия: сема - семинар, шпора - шпаргалка;

14) метатеза: сабо самой - само собой (верлан), фарш - шарф (анаграмма).

В последние годы входит в широкое употребление компьютерный сленг, в том числе произведенный от иноязычных (английских) слов: аська (программа ICQ), клава (клавиатура) - антономасия. "В других случаях остается английский вариант, происходит калькирование с одновременным добавлением словообразовательного элемента, несущего эмоционально экспрессивную нагрузку, в данном случае, пренебрежительности: мессага (от message), флудитъ (от flood), сервак (от server), флопак (от floppi-disk)" (Трофимова Г. Н. Русская речь в Интернете // РР. 2002. № 1. С. 127).

Стилистически релевантны и особенности журналистского жаргона - напр.:

(...) мне порядочно надоел псевдомолодежный словарь нашей газеты, ее постоянное бесплодное бодрячество. Мне надоели задумки вместо замыслов, живинки вместо живости, веселинки вместо веселья и даже глубинки вместо глубины.

Ф.А. Искандер. Созвездие Козлотура.

Выделим также универбализацию словосочетаний в речи интеллектуалов: Художественный, Большой, Малый - московские театры, "Лебединое" (озеро), "Вестсайдская" (история) - спектакли. Об экспрессивности подобных универбов можно судить, напр., по такому тексту:

Возбужденные, все в ожидании необыкновенных перемен, с блестящими глазами, бывшие подруги (...) категорически заявили: не придет на премьеру - вовеки не простят...

- У нас такая "Вестсайдская", что вам тут и не снилось...

"Не спастись", - подумала Татьяна Николаевна (...) Ей не хотелось смотреть эту потрясающую "Вестсайдскую", стоившую (...) Элле переломанного ребра: они там по замыслу режиссера все время откуда-то прыгали.

Г.Н. Щербакова. Вам и не снилось...

Сокращенное (т.е. как бы "неполноценное") название спектакля гармонично вписывается в этот "истерический" контекст, воспроизводящий речь и мышление бездарных, агрессивно-глупых, претенциозных людей.

Адъективные универбы, относящиеся к названиям культурных учреждений, вузов, улиц, городов и т.п. (Художественный, Политехниче-ский, Невский, Малая Бронная, Нижний, Первопрестольная, Белокаменная) часто передают семантику интимности, причастности говорящего к миру искусства, науки и т.д.

В речи ученых универбы, по-видимому, являются жаргонизмами, причем изощренными, если автор предпочитает более наукообразные синонимы - напр., эксплозивный вместо взрывной (звук), билабиальный вместо губно-губной, латеральный вместо боковой и т.д. Это стилистически оксюморонное сочетание строгой "книжности" с "разговорностью" как бы свидетельствует, что "ученые - тоже люди", а не педанты.

Ярко просторечны и экспрессивны существительные и наречия, образованные от глаголов путем деаффиксации: конский топ, людская молвь (А.С. Пушкин), руг, верт, мызг (А. Веселый) и т.п. По отношению к поэзии М.И. Цветаевой подобные девербативы характеризует Л.В. Зубова: они "в большой степени являются знаками звуковых и изобразительных жестов (...) Конечно, односложные существительные обладают большей изобразительностью, характеризуя, как правило, действие мгновенное или интенсивное независимо от вида производящего глагола" (Зубова 1995: 42) (очень ценное замечание). И там же: "Подобные слова (...) объединяются в контекстуальные ряды, актуализуя модель словообразования, как, например, в сатирической сказке "Крысолов", в сцене совещания ратсгерров, вынужденных исполнить свое обещание:

Кипяток.

Торопеж.

Раты - в скок,

Герры - в лежь.

Раты - в фырк,

Герры - в верт,

- Ну и франт!

- Ну и ферт!

Герры - в крехт,

Герры - в чох.

- С нами фохт!

- С нами Бог!" и т.д.

Стилистически релевантны - чаще всего как средство речевой характеристики персонажей - словообразовательные солецизмы, т.е. неграмотно образованные слова, обычно относящиеся к случаям "народной этимологии": полувер (т.е. пуловер), ракитники (рэкетиры - в романе "Тайна Кутузовского проспекта" Ю. Семенова), антилегенд (интеллигент - в "Жизни Клима Самгина" А.М. Горького) и др.

При изменении морфемного состава слова меняется и его значение, в том числе психологический регистр. Сравним две почти семантически тождественные фразы: "Я переводил "Гамлета" четырнадцать лет" и "Перевод "Гамлета" продолжался четырнадцать лет". Фактуальная информация в них одна и та же, но нюансы отношения к ней различны. Говоря: "Я переводил "Гамлета" четырнадцать лет", "я" просто констатирую факт. Работа продолжалась 14 лет, но "я" мог отвлекаться от нее, уходить с головой в другую деятельность. Фраза "Перевод "Гамлета" продолжался четырнадцать лет" может означать, что работа над переводом великой трагедии занимала "меня" целиком, что она составляла главное содержание этого периода. Во втором предложении акцент переносится с субъекта действия на его объект, а субъект превращается в психологический объект: не "я" переводил "Гамлета" - сама работа заставляла "меня" заниматься ею. Срав.:

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут

Меня, и жизни ход сопровождает их.

Тициан Табидзе. Перевод Б.Л. Пастернака.

Общеизвестно, что посредством морфем (уменьшительно-ласкательных, преувеличительных и др.) передаются эмоциональные оттенки - напр.:

(Дронов) взмахнул полосками бумаги (гранками "Вех" - А.Ф.), как флагом, и спросил:

- Формулировочка прямолинейная, а? Это ударчик не только по марксистам...

А.М. Горький. Жизнь Клима Самгина.

Диминутивные суффиксы передают восторг обывателя, нашедшего респектабельное обоснование "религии мещанства".

Однако не менее выразительным бывает неупотребление экспрессивных морфем, а вернее - контраст между их объявлением и отказом от их использования:

Дело было в кабинете генерала Бетрищева. Именно там Павел Иванович Чичиков сказал: "Ты полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит". И поднесено это было с такой ловкостью и так внушительно, что генерал Бетрищев поверил, а вместе с Бетрищевым поверили и мы - и, кажется, до сих поверим, что это - аксиома. Но попробуйте перенести ее из плоского чичиковского мира, из мира мертвых душ - в мир, где горят трагические души, - и вы увидите, что эта общепризнанная аксиома окажется перевернутой на голову, вы увидите, что полюбить черненькой или серенькой любовью дано всякому (из Чичиковых), и лишь немногим под силу путь иной - б е л о й л ю б в и.

Е.И. Замятин. Белая любовь.

"Беленькая" и "белая" соотносятся здесь как "маленькая" и "большая", сентиментальная и настоящая любовь.

Аналогичный пример - известный романс на слова Р. Рождественского из фильма "Еще раз про любовь", где разочарование героини в "книжной" романтике выражается такими словами:

Я шагнула на корабль - а кораблик

Оказался из газеты вчерашней.

Контраст на отсутствии диминутивного суффикса и его последующем появлении передает впечатление шока. Мы еще не знаем, что корабль был фальшивым, но уже предчувствует это, когда он стремительно - мгновенно уменьшается, едва героиня хочет испытать его пригодность для настоящего плавания.

Кроме того, стилистически отмеченные морфемы обладают энантиосемией, "производное с уменьшительно-ласкательной морфемой в тексте может получить ироническое, а в результате и пренебрежительное звучание (напр., имя "Митенька" у Салтыкова-Щедрина в "Помпадурах и помпадуршах"; а образование с уничижительным значением - ласкательное значение и т.д."2.

Аффиксы могут быть стилистически диффузными или меняют свою стилистическую принадлежность: книжные становятся разговорными и наоборот. При этом они могут своеобразно, оригинально использоваться. Напр., В.В. Виноградов приводит примеры из произведений Ф.М. Достоевского, где префикс РАЗ-/РАС- употребляется с существительным (обычно он тяготеет к прилагательным и глаголам), передавая семантику усиления: раз-Брюллов ("Записки их Мертвого дома"), разгений ("Бесы"), раскапиталист ("Подросток"), а префикс АРХИ- (обычно употребляемый с существительными и прилагательными) - соединяется с глаголом: "Я соврал, архисоврал" ("Подросток")3. В своем традиционном функционировании РАЗ-/РАС- диффузен: он встречается и в нейтральных, и в книжных, и в разговорных словах. По происхождению он является старославянским, т.е. книжным, но в усилительным значении, как правило, бывает разговорным (разоткровенничаться, расхваливать). АРХИ- книжный префикс, хотя возможно его ироническое разговорное употребление: напр., архиплут. В примерах из Достоевского эти морфемы обладают разговорной окраской.

Многие морфемы имеют устойчивой, в том числе стилистическое, значение - напр., суффиксу -j- соответствуют значения собирательности и презрения (рухлядь, если речь идет о вещах - тряпье, или сброд, если речь идет о людях - ворье и т.п.):

Гетры серые носила,

Шоколад Миньон жрала,

С юнкерьем гулять ходила

С солдатьем теперь пошла

А.А. Блок. Двенадцать.

(Дополнительный экспрессивный эффект возникает из-за нестандартности выделенных слов: применять уничижительный суффикс -j- к юнкерам не было принято, а для солдат существовало другое презрительное собирательное слово - солдатня).

Но тот же суффикс может выражать и другие, в том числе и нетипичные, смыслы - напр.:

За окном рябина,

Словно мать без сына,

Тянет рук сучье.

И скулит трезором

Мглица под забором

Темное зверье.

Н.А. Клюев. Погорельщина.

Здесь существительные с -j- не обладают презрительной коннотацией (как и слово зверьё в известных примерах из Есенина и Маяковского: "зверьё, как братьев наших меньших", "Я люблю зверьё", впрочем, как и "людьё" в поэме Маяковского "Люблю", а также "машиньё" в поэме "Рабочим Курска...": "Машиньё сдыхало, рычажком подрыгав"). "Сучье" еще можно прочесть как собирательное существительное: сучья рябины - как пальцы (а весь образ интерпретируется как сравнение засыхающего дерева с матерью, потерявшей кормильца и просящей подаяния; напоминаем, что "Погорельщина" - поэма о гибели исконного уклада русской деревни). Но зверьё в этом тексте как-то не вписывается в обычное представление о собирательности: сумеречная мгла сравнивается с собакой (трезором), а одна собака - это не зверье, да и свора или стая собак - тоже. Смысл образа, по-видимому, в другом: мрак это подобие первоматерии, хаоса, в котором в слитом виде пребывают пра-образы живых существ. Погибающий мир обращается в первозданное состояние. Существительные с -j- передают здесь не столько семантику собирательности, сколько слитности, нерасчлененности, а кроме того ощущение первобытности, дикости и какой-то древней, как мир, неуютности и тоски.

Приведем забавный пример невообразования с тем же суффиксом:

Вот когда матушка с тятенькой еще живы были, хозяйство, конешно, крепше стояло. И курье держали, и червырей запасали толченых, и Котя был: мышей ловить. Да матушка ленива была и непроворна. Летом, в самую пору, ей бы яиц-то напастись - чтоб зимой квас-то варить. Ведь осень придет, холода нападут, курье на юг соберется, еще воротится ли?

Т.Н. Толстая. Кысь

"Курье" - это куры-мутанты с повадками, напр., "воронья".

Приведем еще один пример окказионального использования суффикса. Оно возникает из-за неоправданного отождествления русского суффикса с иноязычным или "народно-этимологической" адаптацией иностранного слова, а также с возникшим на этой почве "обратным словообразованием". Один пример такого рода стал хрестоматийным: возникновение формы "зонт" из "зонтика" от голландского zondek, т.е. тент, парусина от солнца (между прочим, слово "зондек" существовало в русском языке XVIII в. - в речи моряков). Приведем аналогичный пример обыгрывания суффикса -ИК, а вернее, неадекватной его идентификации. На сей раз пример взят из набоковского романа "Отчаяние", где герой жалуется на свою жену:

Она малообразованна и малонаблюдательна. Мы выяснили как-то, что слово "мистик" она принимала всегда за уменьшительное, допуская таким образом существование каких-то настоящих больших "мистов", в черных тогах, что ли, со звездными лицами.

-ИК в слове "мистик" - не суффикс, а субморф, т.е. часть морфемы, внешне омонимичная самостоятельной морфеме, но не являющаяся ею. -ИК входит в состав корня мистик. Образование "мистов" от "мистиков" - это типичный случай окказионального "обратной деривации". Типичной она является для детей: К.И. Чуковский и Н.А. Янко-Триницкая приводят много подобных примеров (лога - вместо ложки, подуха вместо подушки и т.п.). Любимый Набоковым Льюис Кэрролл тоже прибегал к "обратному словообразованию". Так что набоковская героиня в буквальном смысле ведет себя по-детски.

В главе I было сказано, что варианты, образованные суффиксальным способом от несклоняемых прилагательных (бежевый, бордовый вместо беж и бордо), являются разговорными. Но прилагательные, образованные от несклоняемых фамилий (чаще французских), с интерфиксами, соответствующими немым звукам оригинала, по-видимому, следует считать книжными: это прилагательные типа дидеротов, фальконетов, раблезианский, дюмазовский, беранжеровский и т.п.

Прием окказионального членения слова (пересегментации) нередко встречается в публицистической и философской литературе. Делается это пунктуационными средствами - обычно с помощью дефиса вычленяется та часть слова, которую следует переосмыслить, увидеть по-новому или вообще заметить. Путем дефисации обнажается внутренняя форма слова или осуществляется его переразложение. Так часто поступал М. Хайдеггер, а философ В. Подорога, подражая ему, озаглавил одну из своих статей таким образом: "Гео-логия языка и философствование М. Хайдеггера". В русском языке слово "геология" давно не воспринимается по частям. Мы не выделяем элементы "земле-" и "-словие". Для нас геология - это наука о полезных ископаемых и т.п., мы не подвергаем это слово калькированию. Когда Подорога ставит дефис, он не просто делит слово, но вкладывает в него другой смысл, а именно: слово ("логос") в чем-то повторяет метаморфозы Земли ("гео-"). Реальная Земля не имеет шарообразной формы (горы, впадины), однако стремится к ней: какие-то участки поднимаются. Какие-то опускаются, происходят разломы земной коры. Землетрясения - это не катастрофы, а знаки активной жизни Земли, ее стремления к идеальной сферической форме. Точно так же хайдеггеровское слово развивается, движется к своему "настоящему" значению, при этом разламываясь. Знак этого разлома - знаменитое дефисное написание слов у Хайдеггера. На месте разлома тотчас же возникает новое значение. Как пишет Подорога, хайдеггеровский разрыв - это сгиб, единство разделения и связности. Когда Подорога сам делит слово "гео-логия", мы понимаем это не как науку о земных недрах, а как метафорическое сходство слова и Земли: оба перестраиваются, в обоих возникают разломы. Аналогичный пример - название книги философа Ф.И. Гиренка "Пато-логия русского ума", т.е. мышление в "патовой" (безысходной) ситуации.

Поскольку мы коснулись словообразования на основе греческих морфем, остановимся на этом вопросе подробнее. Излишне говорить, что удельный вес подобной лексики высок в научных и общественно-политических текстах, и эта лексика привычна носителям русского языка. Однако в течение последних 10-15 лет в обиход вошли новые грецизмы. Такие слова, как "геополитика", "харизма(тический)", но особенно - "демократ", "патриот" и т.п., конечно, не возникли в наше время, а лишь наполнились актуальным, порою специфическим значением.

В конце 1980-х гг. вышла статья И.Р. Шафаревича "Русофобия" (правильно следует произносить с ударением на предпоследнем слоге), после которой это слово стало использоваться очень широко.

В ХХ в. появились или утвердились новые науки, научные направления, а вместе с ними - их наименования и термины. Это привело к ренессансу греческих словообразовательных элементов, и данный процесс охватывает весь ХХ век, иногда выходя за его рамки. Атомная физика, архетип, гелиобиология, кибернетика (синергетика, тектология - три науки о самоорганизации систем; слово "кибернетика" принадлежит М. Фарадею, "тектология" - А.А. Богданову), кинематограф, космонавтика, криогеника, ноосфера, экология, этногенез и др. Представители гуманитарных наук нередко заимствуют терминологию из наук естественных, тем самым словно придавая собственным исследованиям дополнительную корректность и объективность, - в чем вряд ли нуждался М.М. Бахтин, взявший термин "архитектоника" у З. Фрейда, а "хронотоп" - у физиолога А.А. Ухтомского.

Особенностью современной терминологии греческого происхождения следует признать использование мифологических элементов; таковы, напр., слова "клиометрия" (исторический аспект социальных наук - напр., политэкономии), "кентавристика" (синтез научного и эстетического мышления), "химера этническая" (по Л.Н. Гумилеву - сосуществование неоднородных этносов в общей государственной структуре) и др.

Говоря об использовании в словопроизводстве иноязычных элементов, отметим один момент, важный для культуры речи. В высшей степени неудачны многие "французско-нижегородские" образования типа "читабельный" (довольно старое словечко, было известно уже в первые советские годы), "смотрибельный", "подписант", "антинакипин" - и т.п. псевдонаучные и псевдокнижные конструкции. Они оправданны в двух функциях: стилизаторской и юмористической, причем нередко обе они совмещаются. Таковы, напр., пресловутый "веснулин Бабского" в повести И.А. Ильфа и Е.П. Петрова "Светлая личность" (средство от веснушек, после применения которого исчезает всё тело; квазинаучное наименование подчеркивает кустарность работы незадачливого изобретателя), "антихрапин" в романе Д.А. Гранина "Иду на грозу".

В юмористических целях писатели часто создают остроумные аббревиатуры - чаще всего названия учреждений и предприятий: КЛООП у Ильфа и Петрова, НИИЧАВО (НИИ чародейства и волшебства) в романе братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу", КУКУ в фильме Л.И. Гайдая "Жених с того света", ШИМЫЗ (Ширле-Мырлевский завод) в романе А.А. Зиновьева "Зияющие высоты". Эффект заключается в том, что аббревиатура должна затемнять содержание названия, здесь же аббревиатура его, напротив, безжалостно вскрывает, обнажает бесполезность организаций, носящих эти наименования. Логика приема заключается в том, что аббревиатура убирает всё лишнее, снимает камуфляж, открывает суть вещей, т.е. буквально сокращает название до его квинтэссенции.

Мощнейшим источником выразительности являются окказиональные слова, которые иногда не вполне корректно называются "авторскими неологизмами". На самом деле, существует многоступенчатая градация слов, которые обычно не фиксируются в словарях литературного языка:

а) потенциализмы, т.е. лексемы, которые легко и даже неизбежно создаются по продуктивным моделям данного языка в конкретной ситуации напр., самка и детеныш кита могут быть только китихой и китенком, учение Ламарка - только ламаркизмом и т. д.;

б) потенциальные слова, у которых есть номинальные авторы, - данные лексемы мог бы создать и кто-нибудь другой - таковы "гражданин" А.Н. Радищева, "промышленность" Н.М. Карамзина, "партийность" В.И. Ленина, "образованщина" А.И. Солженицына; иногда авторы подчеркивают, что только вводят не ими придуманное слово в оборот (напр., Е.А. Евтушенко - слово "притерпелость" в одноименной статье);

в) авторские новообразования - слова, придуманные писателями для конкретного контекста, по сравнительно продуктивным моделям, но требующие известной доли фантазии - они довольно легко входят в язык, поскольку не противоречат его системе - "головотяпство", "благоглупость" М.Е. Салтыкова-Щедрина, "заумный" А.Е. Крученых и т.п.; близки к ним "авоська" А.И. Райкина и введенное в язык (а вовсе не придуманное) Ф.М. Достоевским слово "стушеваться", взятое из жаргона чертежников и метафорически переосмысленное;

г) системные окказионализмы - слова не потенциальные, образованные по менее продуктивным моделям (чаще всего каламбуры), но вполне предсказуемые и сочиняемые разными людьми независимо друг от друга - напр., "мылодрама" (т.е. "мыльная опера"), "дикоданс" (дикие танцы), "прихватизация" и т.п.; в переводе Н.М. Демуровой "Алисы в Зазеркалье" встречается насекомое "стрекозел", сочиненное самостоятельно название не связяно со словом В.В. Маяковского. Тот же Маяковский придумал для гипотетического персонажа ученого-злодея - каламбурную фамилию Тимерзяев; трудно сказать, знал ли об этом Г. Горин, сценарист известного фильма "О бедном гусаре замолвите слово", но там с фамилией графа Мерзляева происходит аналогичная метаморфоза; для плохого скрипача было бы вполне естественно придумать игровую фамилию Поганини, а субъекта, промышляющего "политической проституцией" и пришедшего к власти, весьма логично было бы назвать "дуче Мессалини" и т.д.; отметим, что такая игра слов имеет ярко выраженную негативную коннотацию;

д) авторские неологизмы в очень строгом смысле слова - это то же, что общеязыковые неологизмы (т.е. названия новых реалий), но придуманные конкретными людьми; чаще всего это социальные и научные термины - таково, напр., слово "нигилист", сочиненное философом Ф. Якоби, но особенно - это же слово, введенное в активное употребление И.С. Тургеневым; это сочиненный Н.И. Глазковым "самсебяиздат", утвердившийся в языке в несколько сокращенном виде, и т.п. - такие лексемы отражают определенную конкретно-историческую реальность; заметим, что они без труда интегрируются в языковую систему;

е) окказионализмы - слова, сочиненные писателями по случаю; такие лексемы, как правило, созданы по непродуктивным моделям и потому малопредсказуемы; вписаны в определенный контекст; практически не входят в общенациональный язык; с точки зрения семантики, не представляют собой инновации - во всяком случае, это не обязательно, их денотаты могут быть и связанными с конкретной эпохой, и вневременными; в структуре их значения особой релевантностью обладают и изобразительный, и эмотивный компоненты напр., во фразе В.В. Маяковского "Сливеют губы с холода" нет ничего типичного для данной эпохи или невозможного с точки зрения физиологии; семантически оно совешенно обыкновенно - оно только изобразительно и экспрессивно.

Здесь нужно сделать уточнение насчет временной индифферентности окказионализмов. Трудно сказать, существуют ли слова, не несущие на себе вообще никаких отпечатков эпохи, которая их создала. Кроме того, столь авторитетный словотворец, как В.В. Хлебников, считал, что новые слова создаются не по произволу автора4 (), за ними должны стоять новые значения или оттенки значений. Напр., довольно непрезентабельное образование Е.А. Евтушенко "какбычегоневышлизм" - это не просто пресловутая "беликовщина", вечная, как мир обывателей, - это мещанство как жизненное кредо, типичное именно для 70-80-х гг. Придуманная А.А. Вознесенским лексема "алчь" (поэма "Ров") - не просто "алчность", это какая-то античеловеческая подлость, жестокость, патологическое отсутствие стыда - "бездуховный процесс", тоже "реалия" 70-80-х гг.. Алчность -лишь одно из ее проявлений, "алчь" просвечивает в "алчности" как внутренняя форма этого слова. Слэнгизм Ю.М. Полякова "апофегей" - не просто контаминация "апофеоза" и "апогея": мы без труда обнаруживаем и третий компонент данного окказионализма (слегка искаженный орфографически: "А по фигу!"). Смысл этого компонента - легкое отношение к жизни, в котором можно усмотреть реалию все той же эпохи5.

Т.Н. Толстая придумала остроумное слово "клель":

Вот в аккурат на восход от городка стоят клелевые леса. Клель - самое лучшее дерево. Стволы у нее светлые, смолистые, с натеками, листья резные, узорчатые, лапчатые, дух от них здоровый, одно слово - клель! Шишки на ней с человеческую голову, и орешки в них - объеденье! Если их вымочить, конечно. А то их в рот не возьмешь. На самых старых клелях, в глуши, растут огнецы

("Кысь")

Действие романа происходит в гипотетическим будущем после ядерного Взрыва (так пишется это слово). Клель - это одно из его Последствий, которые не всегда оказываются плохими. Клель - гибрид клена и ели, а его название - контаминация соответствующих слов. Особенность этого окказионализма состоит в его органичности, целостности - в нем не видно "швов". Аналогично и название романа6.

Так что заявление о семантической а-хроничности окказионализмов верно только в грубые приближения к объекту, более тонкий подход требует уточнений.

ж) Особо следует выделить "заумные" лексемы и лексоиды, за которыми, как правило, не бывает никакой реальности, кроме языковой. Это "глокая куздра", сказки-нонсенсы Л.С. Петрушевской ("Сяпала калуша с калушатами" и т.п.), сочинения футуристов, обэриутов, конструктивистов и др., русские переводы и переделки Л. Кэрролла. Основная функция таких конструкций, по-видимому, людическая, т.е. игровая, хотя возможны и другие - напр., иллюстративная, как в знаменитой фразе Л.В. Щербы. Немало остроумных примеров "заумных" конструкций можно найти у русских кэрроллианцев, напр., в сказках лингвиста Е.В. Клюева, где встречаются такие персонажи, как Шармен, Бон Жуан (т.е. хороший Жуан, в отличие от "плохого" Дон Жуана), Пластилин Мира, Смежная Королева, Белое Безмозглое, Тупой Рыцарь, Соловий (птица с веками до земли) и т. п. Автор не только играет, но и демонстрирует читателям различные филологические феномены.

Писательские новообразования, окказионализмы и т. п. часто бывают каламбурными, как в поэме А. А. Вознесенского "Компра":

Объявлена всеобщая мобилизация компромата. Генштаб не спит. Компрабабушки пикетируют комправнуков. Про. Контра. Мат. Компрадорскую буржуазию вытесняет компрадорский пролетариат. Держите братьев Компрамазовых!

Словообразовательные приемы Вознесенского в целом прозрачны. Напр., создавая контаминации аферезиса, т.е. усечения, "компра" со словами "прабабушки" и "правнуки", он иллюстрирует распад глубоких родственных связей и установление новых отношений в обществе - отношений, основанных на шантаже, торгашестве и т. п. Они пронизывают весь современный социум: затронуты и семья, и сословная структура (упоминание "компрадорских" буржуа и пролетариев), и культура (братья "Компрамазовы"). "Война компроматов" это "наше все". Оговорим некоторые особенности данного микротекста. Во-первых, словосочетание "компрадорская буржуазия" (только она, потому что "компрадорского пролетариата" не существует) подвергается ресемантизации. Прежнее значение: буржуазия отсталых стран, посредничающая между собственным рынком и иностранными монополиями, - уступает новому: мафия, действующая на "рынке компромата". Оба значения связаны семантикой особого цинизма и паразитизма, беспринципности и аморальности. Новообразование Вознесенского "компрадорский пролетариат", вероятно, в данном контексте относится к мелким шантажистам, которые оказываются еще более хищными и подлыми, более изощренными, чем "воротилы" этого "бизнеса". Во-вторых, аллюзия на "Братьев Карамазовых" задана уже в сегменте "Про. Контра. Мат" (первые два слова - в латинской транскрипции - употреблены в заглавии пятой книги этого романа), так что мы оказываемся подготовленными к упоминанию "Братьев Компрамазовых". Скорее всего, Вознесенский противопоставляет героев Ф.М. Достоевского - заблудших, даже преступных, но живущих интенсивной духовной жизнью - их дегенерировавшим потомкам. Кстати, сами форма реплики - лозунг "Держите братьев Компрамазовых!" - противостоит лозунгу Достоевского "Ура Карамазову!". Наконец, отметим и оформление этого микротекста не как стихов, а как прозы с элементами рифмовки: предмет разговора омерзителен и "недостоин поэзии".

В рассмотренном примере мы наблюдали ресемантизацию как средство образования окказионализмов. К этому приему часто прибегают юмористы, как бы следуя примеру Шалтая-Болтая из "Алисы в Зазеркалье", у которого слова означали то, что он вкладывал в них. Писатели-юмористы предлагают нам свежий, оригинальный взгляд на слово. Приведем в этой связи несколько остроумных примеров из "Бестолкового словаря" орского поэта Игоря Кореня к сожалению, рано ушедшего из жизни: "БАНДАЖ - сход преступников; БАНКИР выпивка в банке; БАРДАК - концерт бардов (последнее слово осмыслено с большим знанием предмета - А.Ф.); ГОНОРЕЯ - заносчивость (очень удачно это осмысление гордыни как "срамной болезни" - А.Ф.); ИЗБРАННИК (срав. с "изборником" - А.Ф.) - "сборник ругательств (к сожалению, вполне обыкновенная продукция современного книгоиздания - А.Ф.); ЛАЙНЕР-скандалист; ОМЕРЗЕНИЕ - минусовая температура". В некоторых из этих слов учитываются оба значения, эффект производит именно их пересечение (напр., "бардак", "гонорея", "избранник"), в некоторых первоначальная семантика полностью вытесняется ("бандаж", "лайнер"). При переосмыслении же слова "омерзение" верно почувствована этимологическая общность обоих значений. Такие каламбурные слова называются также псевдоомонимами. От настоящих омонимов они отличаются своей окказиональностью.

В 1970 г. Б.Ю. Норман, М.А. Зубков, В.А. Карпов и др. опубликовали в сборнике "Вопросы языка и литературы" (Новосибирск, 1970. - Вып. 4) словарь псевдоомонимов (204 единицы), где, в частности, есть такие остроумные лексемы, как "договор" (вор собак), "завербовать" (засадить участок вербами), "кинология" (киноведение), "левша" (львица), "привратник" (мелкий лгун), "самогонка" (дрезина). У Ю.М. Полякова встречается слово архилох т.е. в высшей степени простофиля (так называемый "лох"). Излишне уточнять, что это псевдоомоним (вернее, псевдоомофон) созвучен имени (скандально) знаменитого греческого поэта-пасквилянта.

Примеры псевдоомонимов из телепередачи "Семейные радости" (ОРТ. 07.11.2002):

Пила - воспоминание алкоголички

Куропатка - ненормальная курица

Ищи свищи - работа хирурга

Крахмал - небольшой кризис

Муза - голосование у коров

Мышьяк - чудо селекции

Баталия - удивление женщины после диеты

Глюкоза - коза-наркоманка

Лорнет - лор-врач в отпуске

Алкаши - поклонники Пугачевой.

И завершить рассмотрение данного вопроса хотелось бы следующим замечанием: оригинальное словотворчество уместно и удачно тогда, когда оно необходимо. Вспомним в этой связи резкое замечание И.А. Бодуэна де Куртенэ: "Сочинение подобных "слов" я объясняю себе прежде всего беспросветным сумбуром и смешением понятий и по части языка, и по части искусства, сумбуром, насаждаемым в головах и школьным обучением языку, и безобразиями современной жизни. Кроме того, на этом сочинительстве отражается повальное стремление к самоубийству в той или иной форме (...) Мстят языку за безобразие и ужасы жизни. Наконец, некоторых толкает на этот путь желание чем-нибудь отличиться, заменяя убожество мысли и отсутствие настоящего таланта легким и ничего не стоящим сочинительством новых "слов" (1914)7.

Не меньшего, если не большего, искусства от писателя требует работа над "обыкновенными" словами. Как сказал поэт,

Люблю обычные слова,

Как неизведанные страны.

Они понятны лишь сперва,

Потом значенья их туманны.

Их протирают, как стекло,

И в этом наше ремесло.

Д.С. Самойлов. Слова

Лексико-семантические группы

Синонимия

С синонимией связана прежде всего проблема лексического богатства. К.И. Чуковский писал о плохих переводчиках: "Запас синонимов у них скуден до крайности. Лошадь у них всегда только лошадь. Почему не конь, не жеребец, не рысак, не вороной, не скакун? Лодка у них всегда лодка, и никогда не бот, не челнок, не ладья, не шаланда... Словесное худосочие надо лечить. Конечно, если болезнь запущена, окончательное выздоровление едва ли возможно. Но все же мы должны озаботиться, чтобы анемия приняла менее тяжелую форму, а для этого (...) следует изо дня в день пополнять свои скудные запасы синонимов. Даль - вот кого (...) нужно читать, а также тех русских писателей, у которых был наиболее богатый словарь: Крылова, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Сергея Аксакова, Льва Толстого, Тургенева, Лескова, Чехова, Горького"8.

Это замечание относится не только к переводу, а, разумеется, к литературному творчеству вообще. Кстати, сам Чуковский подает пример словесного разнообразия, употребив синонимы "худосочие" и "анемия". Вот на них и остановимся. Только ли во избежание повторения прибегает к ним автор? У них явно общий референт, т. е. явление действительности: бедный словарный запас литераторов. Но одинаковы ли значения этих слов? Их стилистическая принадлежность различна: первое слово разговорное, второе - ярко книжное. "Худосочие" функционирует в сфере бытового общения. Худосочным называют человека, имеющего болезненный вид, но не обязательно больного. "Анемия" медицинский термин. Это однозначная болезнь, название которой синонимично не "худосочию", а "малокровию" (возможно, разница между двумя последними словами состоит в том, что первое отражает более отсталые медицинские взгляды - учение Галена). У "худосочия" и "анемии" общий референт, но разные денотаты - представления об этом референте. О "худосочии" автор говорит, пока рассуждает на житейском уровне, "анемия" возникает в "медицинском" контексте - точнее, в контексте медицинской метафорики. "Худосочие" может быть просто недостатком, "анемия" - уже несомненное "заболевание".

Чуковский сетует, что у "худосочных" писателей лодка всегда лодка, но никогда не бот, не челнок, не ладья, не шаланда. Это, вероятно, следует понимать так, что они называют лодками боты, челноки, шаланды и ладьи, поскольку все эти слова можно заменить "лодкой", но не наоборот. Кроме того, данные слова не взаимозаменяемы: "шаланда" - не то же, что "ладья" и т.д.

Синонимы различаются объемом значений, контекстом функционирования, стилистической окраской и некоторыми другими факторами: "У синонимов тождественны не значения, а потенциальные референты"9. В сущности, наша дисциплина - это наука о синонимии. Настоящий стилист -тот, кто из многих вариантов выбирает оптимальные для данного контекста. Настоящий стилистик (т.е. ученый) - тот, кто умеет обосновать выбор, сделанный другими. Ш. Балли во "Французской стилистике" разрабатывает метод идентификации, т.е. замены стилистически значимой единицы ее нейтральным синонимом с последующей оценкой возникших при этом информационных потерь.

Очень выразительно бывает сопоставление или противопоставление синонимов в общем контексте - напр.:

Бросит сын мой - дряхлой Европе (Богатырь - здесь не у дел):

- Как мой папа - на Перекопе

Шесть недель - ежиков ел!

Скажет мать: - Евшему - слава!

И не ел, милый, а жрал!

Тем ежам - совесть приправой.

И поймет - даром, что мал!

М.И. Цветаева. Перекоп.

Как известно, Цветаева была апологетом белого движения и царской семьи. Поэма "Перекоп" типична в этом отношении. При оценке таких произведений трудно сохранить объективность. Конечно, и на них лежит печать цветаевского гения, однако, на наш взгляд, их художественность сильно подавлена идеологией и еще больше - экзальтацией. По мнению автора этих строк, процитированный фрагмент небезупречен с точки зрения вкуса. Крайне выспренняя манера сочетается с сентиментальностью и грубым просторечием, которое, по-видимому, должно говорить о нечеловеческих условиях, в которых шли и сражались защитники Перекопа. Отталкивающие подробности отталкивающие других - для Цветаевой оказываются наиболее привлекательными. Герои должны утратить человеческий облик - и стать святыми, подобно святым, которые во славу Всевышнего поедают собственных паразитов, запивая это гноем, собранным с язв (срав. у Цветаевой: "Евшему - слава!" - евшему не что-нибудь, и ежей, как подвижники). Добавим, что когда Цветаева не пыталась создавать апокрифы, там более - на проблематичном материале, тогда у нее получались образцы и высотой поэзии, и высокой риторики (напр., "Челюскинцы").

В той же поэме Цветаева употребляет те же синонимы в другом контексте:

Не ем глазами - жру

Русь.

Просторечный вариант не только передает крайнюю интенсивность чувства, но еще и разрушает подобострастный, "лакейский" фразеологизм "есть глазами": фанатичная любовь к России далека от рабского обожания, от идолопоклонства. Тонкость этого цветаевского глагола состоит в том, что упомянутый "холопский" оборот существует и в другом, более семантически интенсивном, варианте - "пожирать глазами", выражающем гораздо большую степень раболепия. Здесь происходит уже отказ от собственного "Я" и полное подчинение чужой воле. Цветаева парадоксальным образом движется в этом направлении, но приходит к духовному раскрепощению, отказываясь, по сути, не от одного, но от двух клишированных оборотов и предпочитая свой собственный.

Один из распространенных видов синонимии - сопоставление нейтрального и книжного вариантов - напр.: "Твой поцелуй - воистину лобзанье" (К.Д. Бальмонт. Зарево зорь). Здесь сквозь обыкновенное просвечивает высокое.

Разновидностями синонимов являются эвфемизмы и дисфемизмы, т.е. "благопристойные" и "неблагопристойные" замены слов. Эвфемизмы бывают табуистическими и этическими, т.е. ими подменяются слова, неуместные по религиозным (суеверным) или моральным (этикетным) причинам. Иногда различить их довольно нелегко:

- Вам нужно мертвых душ? - спросил Собакевич очень просто, без малейшего удивления, как бы речь шла о хлебе.

- Да, - ответил Чичиков и опять смягчил выражение, прибавивши: несуществующих.

- Найдутся, почему не быть... - сказал Собакевич.

- А если найдутся, то вам, без сомнения, (...) будет приятно от них избавиться?

- Извольте, я готов продать.

Н.В. Гоголь. Мертвые души

На первый взгляд, "избавиться" вместо "продать" - "этикетный" эвфемизм, порожденный ханжеством Чичикова, а "несуществующих" вместо "мертвых" - табуистический. Но точнее было бы сказать, что оба они относятся к одному разряду: если для Чичикова не существует табу на торговлю мертвыми душами, то суеверия в области наименований для него тем более эфемерны. Контраст между прямыми и косвенными указаниями на предмет основной прием этого микротекста - подчеркивает различие между грубой торгашеской цепкостью Собакевича и фарисейской торгашеской цепкостью Чичикова.

Обратим внимание и на то, что эвфемистические пары не синонимичны сами по себе - напр., "избавиться" - еще не значит "продать". Синонимами такие слова делает контекст, в котором под ними понимается одно и то же.

Дисфемизмы - это эвфемизмы со знаком "минус": это такие же косвенные, часто метафорические, наименования предметов, однако они намного предосудительнее, а то и непристойнее, чем прямые названия: "окочуриться" вместо "умереть", "осточертеть" вместо "надоесть", "мусор" вместо "милиционер" и т. п.

Дисфемизмы не противоположны эвфемизмам. Напротив, они в заостренной форме выражают суть последних. Как заметил В.Б. Шкловский, "эвфемизм не столько способ говорить пристойно, сколько способ говорить непристойности, не столько скрывая их, сколько обостряя"10.

Иногда эвфемизмы и дисфемизмы совмещаются - таково наименование продажной журналистики "второй древнейшей профессией". Дисфемизм состоит в том, что журналистика уподобляется проституции, эвфемизм - в том, что последняя обозначается косвенно.

Как мы сказали, синонимы иногда возникают в контексте, вне которого между словами нет ничего общего. Иными словами, контекстуальные (окказиональные) синонимы появляются на основе метафоризации. Поскольку речь только что зашла о продажной прессе, то уместно вспомнить одно из лучших стихотворений на эту тему:

Ползет подземный змей,

Ползет, везет людей.

И каждый - со своей

Газетой (со своей

Экземой!). Жвачный тик.

Газетный костоед.

Жеватели мастик,

Читатели газет.

Кто - чтец? Старик? Атлет? Солдат? - Ни черт, ни лиц,

Ни лет. Скелет - раз нет

Лица: газетный лист (...)

Что для таких господ -Закат или рассвет? Глотатели пустот, Читатели газет,

Газет - читай: клевет.

Газет - читай: растрат.

Что ни столбец - навет,

Что ни абзац - отврат...

О, с чем на Страшный суд Предстанете: на свет!

Хвататели минут,

Читатели газет (...)

Уж лучше на погост,

Чем в гнойный лазарет

Чесателей корост, Читателей газет!

Кто наших сыновей Гноит во цвете лет? Смесители кровей, Писатели газет!

М.И. Цветаева. Читатели газет

Стихотворение строится на окказиональной синонимии. Смысл этого приема понятен: Цветаева вскрывает суть бульварной прессы. Она показывает, что "газета" и "читатель" - это эвфемизмы, и находит "подлинные" названия для них.

Иногда синонимия связана с личностными особенностями персонажей: с их характером, интеллектом или, напр., степенью профессиональности при подходе к вопросу, представляющему особый интерес для автора. Таковы наименования шахматных фигур, различающихся в зависимости от подготовленности героев:

Остап проанализировал положение, позорно назвал "ферзя" "королевой" и высокопарно поздравил брюнета с выигрышем.

И.А. Ильф, Е.П. Петров. Двенадцать стульев

Как мы помним, Великий Комбинатор выдавал себя за гроссмейстера (хотя играл в шахматы второй раз в жизни), так что слово "королева" прозвучало в его устах действительно "позорно". А вот еще ряд примеров:

"Сперва расставим фигуры, - начала тетя со вздохом. - Здесь белые, там черные. Король и королева рядышком. Вот это - офицеры. Это - коньки. А это - пушки, по краям"

"Тура летит", - сказал Кребс. Лужин, следя за его рукой, с мгновенным паническим содроганием подумал, что тетя назвала ему не все фигуры. Но тура оказалась синонимом пушки.

Старик же играл божественно (...) Лужину показалось, что он играет совсем в другую игру, чем та, которой его научила тетя (...) Старик называя королеву ферзем, туру - ладьей.

В.В. Набоков. Защита Лужина

Симпатичная тетя не умеет играть в шахматы, гимназисты играют по-дилетантски, а старик, как сказано, - "божественно", и этим трем компетенциям соответствуют три системы шахматных терминов: наивно-окказиональная (тетя придумывает для фигур собственные названия), "бытовая" и профессиональная. Но в этой терминологической эволюции есть еще один важный смысл: перед нами "пунктир", обозначающий постепенное вхождение Лужина, будущего шахматного гения, в мир, который станет его судьбой. Тетя, как добрая фея, вводит Лужина в шахматную сказку, в волшебное "Зазеркалье". Гимназисты связаны со средой относительно грамотной, но посредственной любительской игры. Наконец, со стариком Лужин выходит на уровень высокого мастерства. Сказка - быт - искусство - стадии его шахматной эволюции.

Мы отчасти коснулись синонимии типа "непрофессионализм / профессионализм (т.е. термин)". Она в целом не нуждается в комментариях, отражая, как уже было сказано, уровень компетентности говорящего: с профессиональной или дилетантской точки зрения он судит о предмете. Но в художественном тексте посредством такой синонимии могут противопоставляться "казенное, формальное" и "человеческое" отношение к ситуации:

- Но их убьют! - крикнула строгая [женщина - А.Ф.] И то, что она крикнула не "расстреляют", а "убьют", полоснуло его [адвоката Седова А.Ф.] по сердцу.

"А то их убьют!" - крикнул кто-то в нем. Крикнул не "расстреляют", как следовало бы юристу, а "убьют".

И.Ю. Зверев. Защитник Седов.

Речь идет о людях, ложно обвиненных во вредительстве в 1930-е гг. Седов поневоле произносит не то слово, которое приличествовало бы юристу и которое затемняет суть дела. Это слово ("расстреляют") придает сфабрикованному делу видимость законности. Седов, как юрист, не может видеть в произволе что-то другое и употребляет слово, точно соответствующее положению вещей. Обратим также внимание на тавтологичное повторение глагола "крикнуть": сначала кричит женщина, обратившаяся к защитнику Седову, а затем - эхом - в Седове откликается голос совести.

Антонимы

Сущность функционирования антонимов в литературе и публицистике можно сформулировать так: антиномия рождает антонимию. Антонимы служат для оформления парадоксов, контрастов, противоречий.

Типичный антонимический парадокс часто передается через однокорневые слова; напр., об авторах сборника "Вехи": "Это они со страха до бесстрашия дошли" (А.М. Горький. Жизнь Клима Самгина). Однокорневые антонимы усиливают эффект парадоксальности; не такие уж это противоположности, одно органически вырастает из другого.

Пример антонимического контраста:

Он был стар, они были молоды; он был худ, они были сыты; он был скучен, они были веселы. Стало быть, он был совсем чужой, посторонний, совсем другое существо, и нельзя было жалеть его.

Л.Н. Толстой. Холстомер

Контраст подчеркивается одинаковостью синтаксических конструкций, обрамляющих антонимы, и дополняется грамматической антонимией - по числу: одно несчастное существо / много злых существ.

Контрарные антонимы, обозначающие резкие противоположности, между которыми существует целый ряд переходных смыслов, позволяют заостренно передать контрасты действительности и концентрированно выразить, напр., проблему нравственного выбора:

Предоставленная сама себе в этом круговороте человеческих страстей, видя разврат и возвышенную любовь, дружбу и предательство, я поняла, что мне остается либо опуститься на самое дно, либо выйти из этого месива недосягаемой и сильной.

Г.П. Вишневская. Галина

Контрарные антонимы - не единственное в этом фрагменте языковое средство, указывающее на максималистский характер знаменитой певицы. Это и выделение собственного я развернутыми препозитивными конструкциями (они фактически однородны, хотя совершенно грамматически разнотипны - данный прием называется зевгмой), местоимениями "сама" и "себе". Это и местоимение "самое" (дно), и союз "либо - либо" и параллелизм "этот круговорот" - "это месиво" (чем более хаотичным становится мир, тем отчетливей проявляется монументальный образ героини), и хиазматическое расположение антонимов по принципу "плохое - хорошее

- хорошее - плохое" (такой порядок слов подчеркивает резкость контрастов). Добавим еще форму пассивного залога "мне остается", передающую далеко не пассивное отношение к жизни. Вишневская подчеркивает как жесткость выбора, так и свободу воли.

Если по аналогии с приведенными контрарными антонимами взять уже не свободные, а фразеологические сочетания - напр., "стар и мал" и "стар и млад", - то обе идиомы, по-видимому, передают семантику тотальности, о которой говорилось выше. Допустим, на концерт земляка - В. Данилина пришли "стар и мал" - это не означает, что изо всех жителей Орска насладиться мастерством артиста захотели только старики и младенцы. Возможно, что они-то как раз и не пришли - по крайней мере, грудные дети и самые древние старцы. Это явная гипербола, и смысл ее, вероятно, "люди всех возрастных групп". Последнее вполне реально, и эта реальность смысла компенсирует, уравновешивает гиперболическую формулировку. Если мы скажем: "пришли стар и млад", здесь уже не будет гиперболизма, поскольку под этим оборотом подразумеваются некие условные "старшее" и "младшее" поколения. Их не разделяет пресловутый "средний возраст", между ними нет промежутка. Эти антонимы, по внешнему виду контрарные, в составе фразеологизма является комплиментарными, т.е. взаимодополняющими11.

"Стар и млад" означает "все, весь город", и по смыслу это уже гипербола, Ситуация прямо противоположная: негиперболичность формы уравновешивается гиперболичностью содержания. Впрочем, оба эти оборота могут приравниваться друг и другу и употребляться без семантических различий на основе общего смысла тотальности.

Антонимы часто суммируются в художественном тексте и "приводятся к общему знаменателю". Синтаксически это оформляется как сочинительный ряд при общем члене предложения:

Крик разлук и встреч

Ты, окно в ночи!

М. И. Цветаева

Ни душ, ни рыб не мил ему улов.

И .-Северянин. Алексей Н. Толстой

У человека разлуки и встречи исторгают не один и тот же крик, зато ночное окно отвечает на них одинаково - светом. Само окно безучастно к тому, что за ним происходит, но свет в нем - знак живых человеческих чувств. Во втором примере союз "ни" фактически означает "и". А.Н. Толстой утверждает И.-Северянин - это не "рыбак" и не "апостол", его одинаково мало интересуют вещи и священные, и сугубо утилитарные. В последнем случае слова антонимичны не в буквальных, а в аллегорических своих значениях. Срав. с контекстом, в котором они прямо противопоставляются :

Конечно,

почтенная вещь - рыбачить.

Вытащить сеть.

В сетях осетры б!

Но труд поэтов - почтенный паче

людей живых ловить, а не рыб

В.В. Маяковский. Поэт рабочий.

Между прочим, в заглавии этого стихотворения объединены понятия, которые сначала (следуя общепринятому мнению) репрезентируются как антонимы - тоже окказиональные, а не словарные, - затем же синонимизируются.

Еще одна функция антонимии - передача смысла взаимоисключения:

Я не знаю, как остальные,

но я чувствую жесточайшую

не по прошлому ностальгию

- ностальгию по настоящему.

А.А. Вознесенский. Ностальгия по настоящему

Взаимоисключающая семантика существительных подчеркивается синтаксическими средствами - бессоюзием, оформленным тире, а также анадиплосисом, т.е. совпадением окончания одной строки и начала другой. Ана-диплосис одновременно является здесь хиазмом, т.е. "крестообразным" расположением компонентов: субстантив + "ностальгия" - "ностальгия" + субстантив. Таким образом, антонимия заключается в рамки жесткой конструкции, которая максимально ее заостряет.

Антонимия может выражать ограничительный смысл - напр., в том же стихотворении:

Будто послушник хочет к господу,

ну а доступ лишь к настоятелю

Так и я умоляю доступа

без посредников к настоящему.

Как и в трех предыдущих примерах, антонимия здесь окказиональная, а не словарная.

Антонимией передается крайняя глубинная противоречивость чего-либо это характерная черта философского текста, в частности - медитативной лирики (размышлений поэта):

И в зле добро, и в добром злоба

И.-Северянин. Промельк

Вероятно, это реминисценция (неточное воспроизведение) шекспировской формулы "Праведность омерзительна, мерзость праведна" ("Макбет")

Fаiг is foul, foul is fair

или, как в большинстве русских переводов, "Зло есть добро, добро есть зло".

Эффект глобального противоречия производят тексты, в которых сконцентрированы различные функции антонимии:

Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время, век мудрости, век безумия, дни веры, дни безверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа отчаяния, у нас было все впереди, у нас впереди ничего не было, мы то витали в небесах, то вдруг обрушивались в преисподнюю, словом, время это было очень похоже на нынешнее, и самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили не иначе как в превосходной степени.

Ч. Диккенс. Повесть о двух городах. Перевод С. Боброва12 и М. Богословской

Диккенс говорит о Великой Французской революции - времени, перенасыщенном антиномиями. Оппозиции "самое прекрасное время/самое злосчастное время", "мудрость/безумие", "вера/безверие", "свет/тьма", "весна надежд/стужа отчаяния" контрарны и выражают взаимоисключающие понятия, смысл которых не вполне ясен. Им можно дать следующее толкование. Сочетания "век мудрости" и "век безумия" составляют парадокс: мудрость просветителей обернулась безумием их "эпигонов". "Свет" и "тьма", "весна надежд" и "стужа отчаяния" - это чередующиеся состояния, поскольку оформлены лексикой, имеющей отношение к природной цикличности. Зато "вера" и "безверие", по-видимому, не сменяли друг друга, а составляли "единство противоположностей", ядро духовной жизни той эпохи: просветители отрицали христианского Бога, но учредили культ Верховного Существа. Наконец, обороты "самое прекрасное время" и "самое злосчастное время" могут выражать и крайнюю, предельную противоречивость эпохи, осознаваемую автором почти век спустя. Но это могут быть и односторонние восприятия эпохи, относящиеся к разным людям, и сведенные автором воедино (в последнем случае эти характеристики не дополняют, а словно вытесняют друг друга). В пользу такого прочтения говорит дальнейший текст: "самые горластые его представители уже и тогда требовали, чтобы о нем (времени - А. Ф.) - будь то в хорошем или в дурном смысле - говорили (...) в превосходной степени".

Отметим еще одну деталь этого фрагмента. Он не просто противоречив, его противоречивость динамична. Она постепенно захватывает, вовлекает в свою орбиту все более крупные текстовые блоки. Начинаясь на уровне лексем, она распространяется на словосочетания ("весна надежд"/ "стужа отчаяния", и далее: "то витали в небесах"/"то обрушивались в преисподнюю") и даже фразы ("у нас было все впереди"/"у нас впереди ничего не было" ). Более того, сам текст насыщается смыслом какой-то глобальной - и очень изящно выраженной парадоксальностью. Обилие антонимов как будто указывает на исключительность описываемой эпохи, но тут же делается вывод о ее обыкновенности: "словом, время это было очень похоже на нынешнее".

Извиняемся за некоторый "вульгарный социологизм" интерпретации, но можно сказать, что эта насыщенность текста антонимией создает образ "противостояния классов", "общественных противоречий", а выход антонимии за пределы фрагмента, характеризующего Век Просвещения, воспринимается как "эхо" Революции, "качание" поколебленного ею мира.

Антонимические отношения динамизируются также за счет хиазма -напр.,

Я царь - я раб - я червь - я Бог!

Г.Р. Державин. Бог

Высокое и низкое здесь не просто чередуются. Без последнего элемента эта цепочка выглядит как антиклимакс, т. е. постепенное понижение, ослабление чего-либо (в данном случае ослабляется семантика могущества и силы: "червь" - это, разумеется, не животное, а "парий", еще более ничтожный, чем раб). Но когда появляется слово "Бог", смысл всей строки меняется. Строка распадается на две квази-симметричные части, соотносящиеся друг с другом, но не равнозначные. Вторая половина гиперболи-зует первую, поскольку элементы первой - по крайней мере, на вербальном уровне являются социально значимыми, "человеческими" терминами, а лексемы второй вырываются за границы человеческого мира и социума. Державин сначала обозначает самое высокое и самое низкое в человеческом обществе, а затем для усиления этого контраста то, что ниже низкого и выше высокого.

Другой пример динамизации антонимических отношений - изменение в пределах одного и того же контекста критерия для противопоставления:

Я всюду и нигде. Но кликни - здесь я!

М.А. Волошин. Два демона.

Сначала противопоставляются первые два наречия по принципу "тотальной" и "нулевой" локализации. Затем оба сразу противопоставляются наречию "здесь" по принципу абстрактной/конкретной локализации. Фактически основанием для антонимии в последнем случае стал признак рассредоточенности/сосредоточенности.

Похоже на антонимию, но не тождественно ей явление конверсии, при котором соотносятся элементы, противоположные по какому-то признаку, но выражающие одни и те же отношения. Признак чаще всего оказывается половым или возрастным, отношения - родственными: напр., жена и муж, мать и дочь. Конверсивы превращаются в антонимы, если начинают выражать антагонистические отношения: "отцы и дети" - расхожая формулировки для конфликтующих поколений.

Иногда, напротив, антонимия осмысливается как конверсия. Значение этого приема определяется как мнимое противоречие и глубинное родство:

Не отстать тебе. Я - острожник,

Ты конвойный. Судьба одна.

И одна в пустоте порожней

Подорожная нам дана.

М.И. Цветаева. Ахматовой

Обратим внимание на отсутствие в этом тексте личных глагольных форм. Безличность и пассивный залог передают значение несамостоятельности человека. Цветаева говорит: мы не противники, сама судьба соединила нас. Антонимы производят игровой эффект относительности (сильный именно их противоположностью), когда меняются местами, характеризуя одни и те же предметы или одних и тех же людей, как в забавной детской балладе:

Вот как это было:

Принцесса была

Прекрасная,

Погода была

Ужасная.

Днем,

Во втором часу,

Заблудилась принцесса

В лесу.

Смотрит: полянка

Прекрасная.

На полянке - землянка

Ужасная.

А в землянке - людоед:

- Заходи-ка на обед!

Он хватает нож,

Дело ясное.

Вдруг увидел, какая...

Прекрасная!

Людоеду сразу стало

Худо.

- Уходи, - говорит,

Отсюда.

Аппетит, - говорит,

Ужасный.

Слишком вид, - говорит,

Прекрасный.

И пошла потихоньку

Принцесса.

Прямо к замку вышла из леса.

Вот какая легенда ужасная!

Вот какая принцесса прекрасная! и т. д.

Т. Власихина. Людоед и принцесса, или Все наоборот

Потом, естественно, ужасной становится принцесса, прекрасной - погода и т. д. Особенно замечательным оказывается то, что в этой "релятивистской вакханалии" неизменным остается одно - людоедский аппетит: то ужасный, то прекрасный, но всегда один и тот же. Слова, проходящие через весь текст как антонимы, вдруг синонимизируются, усугубляя тем самым общий ералаш.

И напротив, в роли антонимов могут выступать синонимы:

Петр. Общество! Вот что я ненавижу! (...) Человек должен быть гражданином прежде всего! - кричало мне общество в лице моих товарищей. Я был гражданином ... черт их возьми ... Я ... не хочу ... не обязан подчиняться требованиям общества! Я личность! Личность свободна ... Слушайте! Бросьте это ... этот чертов звон ...

Тетерев. Я же аккомпанирую вам ... мещанин, бывший гражданином полчаса?

А. М. Горький. Мещане

В своем первоначальном значении (житель города) выделенные слова совпадают, только первое из них - польского происхождения, а второе -французского. Коннотации же их прямо противоположны, вплоть до полной несовместимости: "эгоист/альтруист" и т. п.

Аналогичный пример (из сцены казни Стеньки Разина):

И сквозь рыла,

ряшки,

хари

целовальников,

менял,

словно блики среди хмари,

Стенька

ЛИЦА

увидал

Е. А. Евтушенко. Братская ГЭС

Антонимичны не словарные, а эстетические значения существительных, являющихся словарными синонимами. В основе этой антонимии лежат признаки "безобразное/прекрасное", "низменное/возвышенное", "недостойное/достойное человека". Эта окказиональная антонимия "узаконивается" другой контекстуально-антонимической парой "блики/хмарь" (эти слова противопоставляются по признаку "яркое/тусклое"). Отмечаем другие детали, значимые для данного текста:

а) пунктуационный акцент: слово "ЛИЦА" выделено сплошными прописными, шрифтовая оппозиция "сплошные строчные"/"сплошные прописные" усиливает антонимичность данных существительных;

б) "просвечивание" одних слов через другие (это называется па-ронимической аттракцией): "блики" и "хмарь", как было сказано, ан-тонимичны, первому слову созвучны соотносимые с ним через сравнение "ЛИЦА", а второму - тоже компаративно соотносимые с ним "хари", так что антонимия "ЛИЦ" и их словарных синонимов подчеркивается еще и звукописью.

К антонимии близок оксюморон (в буквальном переводе с греческого: "остро-тупой") - троп, который в концентрированной форме выражает парадоксальность явлений. В структуре оксюморона как правило сочетаются разные словоформы - напр., прилагательное и существительное ("Мое взрослое детство" - название мемуаров Л.М. Гурченко), наречие и прилагательное или глагол (у А.А. Ахматовой - о царскосельской статуе: "нарядно обнаженная", в том же стихотворении: "весело грустить"), существительные или субстантивы в разных падежах (у И.-Северянина: "О, некрасивых красота!"; в сонете о Б.Л. Пастернаке: "Безглавых тщательно-головый пастырь"), глагол и существительное (в том же сонете: "Когда в поэты тщится Пастернак, // Разумничает Недоразуменье"; автор подчеркивает "искусственность" пастернаковской поэзии). В сонетах И.-Северянина вообще нередки оксюмороны - как образ противоречивости его персонажей: "Трагичный юморист, юмористичный трагик, // Лукавый гуманист, гуманный ловелас" (Мопассан); "Его душа - заплеванный Грааль, // Его уста - орозенная язва (...) // И солнечна была его тоска" (Оскар Уайльд); "Сласть слез соленых знала Изергиль, // И сладость слез соленых впита Мальвой" (Горький); "Благочестивый русский хулиган" (Есенин) и др.

Оксюморонны - также сложные слова - напр.:

Настал для нас огнисто-льдистый, Морозно-жаркий русский рай!

М.А. Кузмин

Оксюмороны, по-видимому, более выразительны, чем просто антонимы -за счет грамматического разнообразия, языковой "раскованности". В анто-нимические отношения в этом случае вовлекаются различные языковые единицы, разные грамматические категории. Это эффект тождества в различии.

Авторы учебников по стилистике отмечают две сферы, в которых антонимы встречаются особенно часто: афоризмы (напр., у Джеймса Рассела Лоуэлла: "Компромисс - хороший зонтик, но плохая крыша") и заглавия литературных (т.е. не только художественных, но и публицистических) произведений (напр., "Десница и шуйца Льва Толстого" - статья Н.К. Михайловского о "силе" и "слабости" великого писателя). Добавим: не только произведений, но также их композиционных частей - разделов, глав и др., причем антонимия особенно выразительна в вопросительных конструкциях, как постановка проблемы, приглашение к размышлению - напр., в "Этногенезе" Л.Н. Гумилева: "Накопление или растрата?", "Второй Рим или Антирим?".

Противопоставления в высшей степени типичны для научных и еще больше для философских текстов. Эти противопоставления бывают отрицательными, когда автор, пытаясь определить предмет, перечисляет, чем тот не является, и антонимическими, когда автор находит точную противоположность данного предмета и определяет его "от противного":

Скучное неотделимо от интересного. Но заявление "неинтересно" может означать: оставляет меня равнодушным, не волнует, не трогает. "Скучное" же есть нечто безнадежно неинтересное, нудное, притупляющее. "Скукин сын" безнадежная характеристика (...) "Пустота" бывает сперва любопытной, затем она скучна. "Пустое место" - также безнадежная характеристика, даже худшая, чем "пустая голова": это нечто презрительно-неинтересное.

Я.Э. Голосовкер. Интересное

Итак, философ сначала пытается понять, что не-интересно: то, что неволнительно, не-трогательно. Затем он сужает круг понятий, подходящих под эту характеристику, до скучного, нудного, притупляющего и т.д. Если мы подберем антонимы к этим словам, то довольно точно, хотя и не полно, опишем "интересное". Антонимия, как и синонимия, учит человека точности, пониманию тонких различий.

Омонимы

Главное назначение омонимов - быть строительным материалом для каламбуров, поэтому они чаще всего употребляются в игровых текстах, особенно детских. Чаще других примеров такого рода в учебных пособиях упоминаются стихи Д. Минаева и Я. Козловского - в частности:

Сев в такси, Спросила такса:

- За проезд какая такса?

А водитель:

- Денег с такс

Не берем совсем,

Вот так-с!

Я. Козловский

Здесь рифмуются разнообразные омонимы (омонимия усиливается парономазией за счет слова "такси"). Первая пара рифм содержит неполные омонимы: у слова "такса" в значении "норма расценки" нет множественного числа, т.е. эти существительные совпадают не во всей парадигме; кроме того, одно из них - одушевленное, другое - нет, так что даже при наличии множественного числа у обоих формы винительного падежа все равно не совпали бы. Во второй рифме совмещаются омоформия и омофония. Разнообразие форм омонимии, конечно, значительно украшает стих, демонстрируя виртуозность автора.

По-видимому, более эффектны неполные омонимы, неожиданное совладение которых обнаруживается случайно. Ими часто оказываются омофоны, т.е. звуковые тождества:

Молчи, семья! -Сказала стая,

-В тебе семь Я,

Во мне до ста Я!

До ста, да!

Да стадо!

Н.И. Глазков

В этой эпиграмме присутствуют голофразы, т.е. случаи слияния нескольких слов в одно.

Вот пример голофрастического каламбура из романа А. М. Горького "Жизнь Клима Самгина". Ребенок Самгин боялся и ненавидел своего сверстника Бориса Варавку. Однажды он узнал, что "Бориса исключили из военной школы за то, что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость (...), а один учитель все-таки сказал, что Боря ябедник и донес; тогда (...) мальчики ночью высекли его". Климу захотелось уязвить своего врага.

Поймав какого-то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал:

- На, секомое.

Каламбур явился сам собою, внезапно и заставил Клима рассмеяться.

Заметим, что Самгин вообще испытывал определенный интерес к этому классу животных. Напр., Варавке, отцу того же Бориса, он сказал, что у того "насекомая" фамилия. Своего приятеля Туробоева Самгин, правда, подхватив чужое сравнение, называет "осенней мухой". Разгадав "тайну" своей любовницы Нехаевой, которая играла роль пессимистки, "чтоб, осветив себя необыкновенным светом, привлечь к себе внимание мужчины", Самгин отмечает: "Так поступают самки каких-то насекомых" и т. д. Приведенный выше каламбур следует воспринимать в контексте этой "инсек-тивной" образности. Мы не будем здесь ее комментировать, но для романа она значима.

Приведем пример сугубо игрового голофраза:

Однажды Пушкин сидел в кабинете графа С. и читал про себя какую-то книгу. Сам граф лежал на диване.

На полу, около письменного стола, играли его двое детишек.

- Саша, скажи что-нибудь экспромтом... - обращается граф к Пушкину. Пушкин, мигом, ничуть не задумываясь, скороговоркой отвечает:

- Детина полоумный лежит на диване. Граф обиделся.

- Вы слишком забываетесь, Александр Сергеевич, - строго проговорил он.

- Ничуть... Но вы, кажется, не поняли меня... Я сказал: - дети на полу, умный на диване.

Анекдоты из жизни Пушкина (1899)

Эффект состоит в превращении оскорбления в комплимент путем смещения границ между фонетическими словами. Излишне говорить, что обе фразы только состоят из одинаковых фонем (Пушкин, вероятно, сказал: "полуумный", а не "полоумный"), но звучат вовсе не одинаково, даже произнесенные скороговоркой: ударения, интонационный рисунок у них разные. Иначе говоря, они одинаковы на сегментном, но не на суперсегментном уровне.

Когда этот прием применяется в визуальной форме, он называется гетерограммой. Приведем примеры из С. Федина:

Стихнет орда, // стих - нет, ор - да!

Словно ров // слов норов.

Музыка - приз, // музы каприз.

Небеса ликуют - // не беса ли куют?

В огне веры цари, // во гневе рыцари...

Азам учили

а замучили

Пока лечили

покалечили

И, наконец, кульминация:

Несу разное, несуразное!

Особая разновидность омофонии - тавтология, представленная в следующих строках:

В "Правде"

пишется правда.

В "Известиях"

известия.

Факты.

Хоть возьми

да положи на стол.

А поэта

интересует

и то,

что будет через двести

лет

или

через сто

В.В. Маяковский. Летающий пролетарий.

В принципе, неплохо, что содержание газет совпадает с их названиями, но в данном случае Маяковский говорит об их банальности, примитивизме и приземленности.

Другой вид неполной омонимии - омоформия, т. е. совпадение не лексем, а словоформ, относящихся обычно к разным частям речи:

Лиф души расстегнули.

Тело жгут руки.

Кричи не кричи:

"Я не хотела!"

резок

жгут

муки!

В. В. Маяковский. Из улицы в улицу

Превращение глагола в существительное показывает, как мучительное действие переходит в мучительное ощущение, "застывая" в нем.

Омографы - это слова, которые совпадают лишь в правописании, но не в произношении:

"Все перемелется, будет мукой!"

Люди утешены этой наукой.

Станет мукою, что было тоской?

Нет, лучше мукой!

Люди, поверьте: мы живы тоской!

Только в тоске мы победны над скукой.

Все перемелется? Будет мукой?

Нет, лучше мукой!

М. И. Цветаева. Мука и мука

Цветаевские омографы здесь выступают в роли окказиональных антонимов, противопоставляемых по признаку забвения / незабвенности.

Аналогичный пример в поэмах В.В. Маяковского:

Чудно человеку в Чикаго!

Чудно человеку!

И чудно!

(150 000 000)

Мне ль

вычеканивать венчики аллитераций

богу поэзии с образами образов

("Пятый Интернационал")

Паронимия и парономазия

Энантиосемия, т.е. омонимия, обладающая антонимическим значением, в крайней форме выражает диалектику тождества и различия. Паронимы передают ее смягченно, потому что эти слова этимологически близки

Восхищенной и восхищённой,

Сны видящей средь бела дня,

Все спящей видели меня,

Никто меня не видел сонной

М.И. Цветаева.

"Восхищенной" значит "похищенной, привлеченной"; "восхищённой" -"исполненной восхищения, очарованной". Первое слово указывает на высшую силу, которая притягивает к себе поэта, второе - означает ответ поэта на призыв.

Парономазия (паронимическая аттракция) - это случайное сближение неродственных; слов, признак особой виртуозности:

Ночь Евья,

Ночь Адамья.

Кочевья

Не отдам я.

Табун

Пасем.

Табу

На всем.

Н. И. Глазков. Поэтоград

Парономазия помогает увидеть неожиданное родство - глубинное, невидимое глазу - в далеких друг от друга словах. Мы уже приводили пример из того же "Поэтограда" - с "творителями" и "вторителями". А вот аналогичный случай - стихотворение молдавской поэтессы Л. Лари в переводе А. М. Бродского. Оно называется "Молитва Пигмалиона":

Творенье - одухотворенье,

Без духа оно - ремесло.

Как дар есть по сути - даренье,

Так тело по сути - тепло.

Сначала переводчик берет просто однокоренные слова "творенье" и "одухотворенье", затем дублеты "дар" и "даренье". Последние слова являются абстрактными существительными ("дар" означает "дарование", а не "подарок") и построены по одному и тому же принципу суффиксации (в слове "дар" она нулевая). Автор настраивает нас на объемное видение слова, на открытие в нем второго плана. Однако эти лексические параллели мотивированы словообразованием. Они подготавливают пару, не имеющую такой мотивировки "тело/тепло". Эта параллель тем более удачна, что она "изобразительна": первое слово в данном контексте воспринимается неполным вариантом второго. "Тело" - это "не готовое", "не завершенное" слово, как тело Галатеи не завершено, пока оно остается холодным мрамором. Фактически оно может называться телом в другом смысле, то есть трупом. Переводчик очень удачно обыгрывает и полисемию слова: тело без тепла - это тело мертвое.

Парономазия может принимать курьезнейшие формы. Так, например, И.А. Гончаров однажды обнаружил у своего лакея Валентина тетрадку, озаглавленную "Сенонимы".

Под этой надписью, попарно, иногда по три слова, (...) написаны были однозвучные слова. Например, рядом стояли: "эмансипация и кон-стипация", далее "конституция и проституция", потом "тлетворный и нерукотворный", "нумизмат и кастрат", и так без конца.

- Что это такое? - спросил я.

- Тут написано что: сенонимы! - сказал он.

- Да что такое "синонимы", ты знаешь?

- Это похожие друг на друга слова.

- Кто это тебе сказал?

- Да тот же дьякон Еремей: он был ученый.

И.А. Гончаров. Слуги старого века.

Валентин совершенно прав, когда называет эти слова "сенонимами", потому что, строго говоря, здесь нет ни синонимии, ни паронимии, ни даже паронимичесиой аттракции, а есть лишь пародия на параномазию. Для ее терминологической квалификации буквально нет слов, почему бы не назвать ее "сенонимией". И все же некоторые смысловые отношения между словами в перечисленных парах есть. По крайней мере, в трех парах вторые элементы своей семантической "непрезентабельностью" снижают "респектабельность" первых. Сопоставляются социальное раскрепощение женщин и запор, система демократических законов и "древнейшая профессия" (можно сделать вывод о смысле, объединяющем первые четыре слова - это называется "концептом"13 всевозможные права и свободы, особенно для женщин, - "от лукавого"; но не будем заходить так далеко и трактовать намерения автора столь произвольно). С парой "нумизмат и кастрат" у читателя могут быть свои ассоциации. У автора этих строк, например, - со Скупым рыцарем, наверное, не нужно объяснять почему.

Наконец, к паронимам близки дублеты - однокоренные слова, различающиеся чаще всего суффиксами и выражающие оттенки общего смысла. Сочетание дублетов в одном контексте не только украшает произведение, но и создает впечатление разностороннего, объемного раскрытия темы.

Он жалобен, он жалостлив и жалок, - пишет И.-Северянин о М.А. Кузьмине, тремя штрихами рисуя вполне целостный характер, (одновременно разнообразный и единый: его качества группируются вокруг главного чувства жалости).

На первый взгляд, в том же ряду и следующий пример:

"... Игнатий был предан колхозному движению до свирепости. Поднимал народ в пять часов утра, как утопистов. Про утопистов слыхал? (...) Народ такой был - утописты. У них все было бесплатно (...)

- А колхозы у них были? - спросил Митя.

- Нет. Колхозного движения у них не было. Поскольку там не было деревни. На сельскую работу погоняли без разбору, всех подчистую - и дворника, и академика - на полных два года без перерыва (...).

- А где, дядя Макун, эти утописты жили? - спросил Митя.

- В Утопии.

- А Утопия где?

- Кто ее знает. Гордей Николаич, кузнец, говорит, что такого народа никогда не было. А Федот Федотыч объяснил, будто (...) утописты добились уничтожения частной собственности и противоположности между городом и деревней, а после того забрались на кирпичную стену, попрыгали оттуда в море и утопились. Поэтому и называются "утописты".

С.П. Антонов. Овраги

Конечно, при комментировании данного микротекста напрашивается вывод, что говорящий, по малограмотности, смешивает понятия "утопийцы" (жители острова Утопия из романа Томаса Мора) и "утописты" (создатели утопий, в пределе - беспочвенные мечтатели вообще). Но правильнее было бы сказать, что как раз по малограмотности Макун ничего не смешивает. Скорее всего, слова "утопийцы" он вообще не знает. Но крестьяне в романе С.П. Антонова и Макун в том числе - правильно чувствуют языковые значения. Ведь, в принципе, даже не зная слова "утопийцы", они могли бы образовать его по аналогии с "австрийцами" и т. п. или придумать какое-нибудь другое название по продуктивной словообразовательной модели. Однако они вряд ли сочинили бы для этой цели слово "утописты" - этнонимов с суффиксом -ист- не существует. Данный формант специализируется на словах, характеризующих человека по профессии, на со-ционимах вообще, и крестьяне очень точно употребляют слово "утописты", как будто чувствуя, что это не этноним ("такого народа никогда не было"), а соционим. Это слово в том же ряду, что "баптисты" или "уклонисты". Случай осложняется еще и компонентом "народной этимологии" -вернее, ресемантизации: от глагола "утопиться".

Игнат Шевырдяев обещал Федот Федотыча за такое объяснение загнать в Нарым, да не успел. А я думаю, может, и верно, утопились. Какой интерес весь век под дудку бегать. Люди, чай, не цыплята. Верно? Вот и называют их, бедолаг, не баптисты, не уклонисты, а все же таки утописты. Каждое название проклевывается и кустится от одного зернышка.

Последнее заявление "этимологического" характера подчеркивает, что Макун вполне адекватно ощущает смысловые нюансы. Мы имеем дело не с дублетной нейтрализацией, когда разные слова воспринимаются как почти не отличающиеся друг от друга наименования одного и того же предмета, но с настоящей, хотя и латентной, паронимией. Макун склонен думать, что "утописты" не название мифического народа, а номинация, произведенная от действия. Иначе говоря, "утопистами" могут оказаться все.

Полисемия

Многозначность в художественном тексте демонстрирует богатство и экономность языка. Это особенно существенно для текстов, предназначенных для детей и подростков, например:

Она (учительница - А. Ф.) заговорила легко и свободно, как на уроке, к которому хорошо подготовилась:

- Обратите внимание на корень таких слов: "ковать", "коваль", "ковчег". Кованный сосуд, окованный сундук или ларец - все это ковчеги в прямом смысле слова. А в переносном - слово "ковчег" может иметь множество значений: и старинная карета, и ветхий кораблик, и просто какое-нибудь убежище. У поэтов есть ковчег надежды, ковчег спасенья, ковчег любви. И если хотите, этот дом - эту будущую школу тоже можно назвать ковчегом. Ковчегом просвещения!

- Ваши ученики будут знать родной язык! - восхищенно произнес Михаил Потапович.

А.В. Власов, А.М. Млодик. Мандат.

Это сугубо дидактическое, то есть довольно бедное, использование полисемии. Хотя, впрочем, здесь есть и поэтические словоупотребления. А вот пример "художественной полисемии":

Это - круто налившийся свист,

Это - щелканье сдавленных льдинок,

Это - ночь, леденящая лист,

Это - двух соловьев поединок.

Это - сладкий заглохший горох.

Это - слезы вселенной в лопатках.

Это - с пультов и флейт - Фигаро

Низвергается градом на грядку.

Б.Л. Пастернак. Определение поэзии.

Формально поэзия не является ничем из того, что перечислено автором. Все "значения" слова "поэзия" здесь являются окказионнальными -образными. Они если не раскрывают смысловое богатство поэзии, то указывают на него.

С полисемией связаны случаи ресемантизации то есть переосмысления слова, развития у него нового значения - например:

Мышлаевский (Лариосику - А. Ф.)

Вы водкой полы моете? Я знаю, чья это работа! Что ты бьешь все?! Это в прямом

смысле слова - золотые руки. К чему ни притронешься - бац - осколки! Ну, если уж у тебя такой зуд - бей сервизы!

М.А. Булгаков. Дни Турбиных

Здесь мы видим пример окказиональной энантиосемии: оборот "золотые руки" приобретает не просто другое, я противоположное значение - неумелые, неловкие.

А вот еще один очень остроумный пример ресемантизации: в киносценарии Е.Л. Шварца и Н.Р. Эрдмана "Каин XVIII" король Каин спрашивает: "Где моя каинова печать?" Ему подносят королевскую печать. Это уже удачный ход. Но следующая фраза еще лучше: "Я имел в виду прессу".

Этот прием - qui pro quo - часто используется в драматургии как словесный аттракцион:

Варвара Сергеевна. Погодите, вы кто? (...)

Шарманщик. Я... народный артист.

Варвара Сергеевна. Нет, вы из какого класса вышли?

Шарманщик. Из второго. Церковно-приходского училища.

Варвара Сергеевна. Я не про то говорю, вы из рабочего класса?

Шарманщик. Нет, я из искусственного - музыкант-самоучка..

Н.Р. Эрдман. Мандат.

Сами по себе каламбуры этого текста остроумны (они строятся на омонимии - "класс" училища и рабочий - и полисемии; здесь выделено лишь последнее), однако их тонкая семантика работает в широком контексте: они закрепляют не низовом уровне главные для этой пьесы мотивы самозван-чества в деклассированности - главный герой, председатель домкома, сам себе выписывает мандат, возводя себя в ранг "комиссара", и шарманщик объявляет себя музыкантом и "народным артистом".

Источник особого смыслового эффекта - неснятая семантическая нейтрализация, совмещение в слове различных значений или смысловых оттенков (это еще называется "отраженным значением"). Кроме основного смысла", в слове "просвечивает" и другой, создавая фон, второй план:

- Удостоверение дай, что украли.

- От кого?

- От домового.

М.А. Булгаков. Дьяволиада.

Имеется в виду, конечно, домовой комитет, но в мистическом контексте повести зловеще актуализируется более привычный нам смысл слова "домовой" дух дома ("полтергейст", если угодно). В четверостишии:

Когда порою без толку стараясь,

все дело бесталанностью губя,

идет на бой за правду бесталанность,

талантливость, мне стыдно за тебя.

Е.А. Евтушенко

Еще примеры отраженного значения:

В борьбе за язык общенья

народы дружной державы

выходят

на поле нецензурной брани,

ища общий язык

русский.

С. Моротская

Слово "брань" употребляется одновременно в составе двух накладывающихся друг на друга контекстов: "поле брани" и "нецензурная брань", отчего в нем сосуществуют оба смысла: битва и ругань. То же самое относится и к языку, осмысляемому в составе словосочетаний "общий язык" и "русский язык".

Уходит август; в крови неповинна,

В ветвях рябит багряная рябина,

Сентябрь-Тиберий входит на порог.

Евг. Кольчужкин.

Здесь игра слов строится на омонимии август (месяц) - Август (император Октавиан). Омонимия вырастает из первоначальной метонимии (как известно, месяц был назван в честь императора). В развитие этой параллели возникает другая: Сентябрь-Тиберий. Она поддерживается фонетически (повторением комплекса звуков: Тиберий воспринимается как "внутренняя форма" слова сентябрь) и логически: если за июлем следует август так же, как за Юлием Цезарем - Август Октавиан (причем двенадцати месяцам года соответствуют двенадцать цезарей из книги Светония), то в этой образной системе Тиберию (который пришел на смену Октавиану Августу) должен соответствовать сентябрь14.

Все эти случаи колебания семантики - ресемантизация, контаминация (или интерференция - наложение, совмещение смыслов) - являются разновидностями катахрезы.

Перенос значения

Видом катахрезы можно считать и метафору, то есть перенос значения по принципу сходства. Бельгийские филологи, члены группы "мю" (греческая буква, с которой начиняется название их любимого тропа - метафоры) определяют этот прием как соположение двух синекдох. В при-митивизированной форме технику процесса можно описать так: одно из сопоставляемых слов расширяет свой семантический объем, другое сужает. Например: "Ползет подземный змей" (М.И. Цветаева), т.е. поезд метрополитена. Слово "змей" теряет семы "животное", "рептилия", "гад" "сказочное существо" и некоторые другие. Остается то, что может быть общим для поезда и змеи: "протяженность", "ползание" и т.п. Зато слово "поезд", которое только подразумевается, приобретает семы "нечто зловещее", "нечто опасное" и т. п.

Французский герменевт П. Рикер очень проницательно сказал: "Метафора это не загадка, а решение загадки". Как любое тонкое замечание, это может быть понято неоднозначно. В том числе и так: метафора - это перенесение информации на другой уровень понимания. Человек выражает свою мысль метафорически именно тогда, когда глубоко продумает ее в буквальном смысле. Только "решив загадку", человек может позволить себе оригинальное творчество, то есть введение понятого смысла в новый контекст. Например, нужно очень хорошо понять и прочувствовать серьезность художественного творчества, чтобы написать такое:

О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью - убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость - это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера.

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.

Б.Л. Пастернак

В этом стихотворении гармонично уравновешены разум и чувство. Оно концептуально, и концепты выражены в классически четкой форме, особенно в последней строфе, это плод глубокого размышления над жизнью и творчеством. И размышление порождает не только вполне тривиальные образы кровотечения и раба на сцене, которые именно за счет своей обыкновенности помогают читателю понять Пастернака, но, главное -потрясающую своей точностью параллель "старость/Рим" - образ не только абсолютной безнадежности, но и стирания грани между зрелищем к реальностью.

Кстати, об античности. Еще со времен Аристотеля выделяются два вида метафор:

а) диафоры - простые сопоставления двух конкретных образов (например, "колосья-кони" у С.А. Есенина) и

б) эпифоры - своего рода "познавательные" метафоры: нечто смутное и трудноопределимое формулируется через нечто относительно знакомое и привычное (например, "жизнь есть сон") (у слова "эпифора" есть более привычное значение: одинаковое завершение поэтических строк).

Метафора тесно связана со сравнением. Очень упрощенно можно сказать, что сравнение - троп, в котором эксплицированы, т.е. формально выражены, оба компонента: то, что сопоставляется, и то, с чем оно сопоставляется. В метафоре присутствует только второе. Так, цветаевский "под-земный змей" метафора, а хлебниковский "змей поезда" - сравнение. Сравнение оформляется с помощью союзов "как", "будто", "как будто", "словно" и т. п., а также бессоюзными моделями - однопадежными, (у С.А. Есенина - "Руки милой - пара лебедей"), включая косвенные падежи (у него же: "Ее (т.е. планету - А.Ф.) и Солнцем-Лениным пока не растопить"), конструкциями с родительным ("глаз златокарий омут"), творительными падежами ("Оренбургская заря красношерстой верблюдицей рассветное роняла мне в рот молоко").

А. Вежбицка различает эти тропы не по внешнему, формальному устройству, а по глубинной семантической структуре: для сравнения -"Можно сказать, что А может быть В":

И меня твои лебяжьи руки Обвивали, словно два крыла

("Можно сказать, что эти руки могут быть крыльями"); для метафоры: "Можно сказать, что это А не А, а В" ("Можно сказать, что этот поезд - на самом деле не поезд, а змей")15.

Поскольку грани между метафорами и сравнениями прозрачны даже на формальном уровне (например, в выражении А.А. Вознесенского "человек породы "сенбернар" присутствуют оба компонента, но из-за смещения родо-видовых отношений это - метафора; сравнение 'выглядело бы так: человек - это собака породы сенбернар), то мы не будем класть в основу их разграничения конструктивный принцип. Более того, мы вообще не будем их разделять, и станем называть компаративными тропами (далее - КТ), не потому, что такое различение ненужно или невозможно. Просто определение статуса того или иного КТ индивидуально в каждом случае, и, кроме того, есть закономерности, общие для метафор и сравнений.

Оснований для сопоставления можно выдвинуть много. Не претендуя на полноту изложения, назовем некоторые наиболее типичные или интересные из них. Прежде всего, сравниваются живые существа:

Эти люди - большие растения, Осознавшие собственный рост

М. Шатуновский. Посторонние мысли

Полина, полынья моя!

Когда снег любит, значит лепит.

А я как плавающий лебедь

В тебе, не любящей меня.

Л. Губанов. Полина

живое и неживое, в том числе живые существа и артефакты, т.е. искусственно созданные предметы:

Ты влилась в мою жизнь, точно струйка Токая

В оскорбляемый водкой хрусталь

И.-Северянин. Последняя любовь

(здесь перенос не по внешнему, а по функциональному сходству промежуточное звено между метафорой и метонимией):

Пробочка над крепким йодом,

Как ты скоро перепрела!

Так вот и душа незримо

Жжет и разъедает тело

В. Ф. Ходасевич На ту же тему - у Арс. А. Тарковского:

Мерцая желтым язычком,

Свеча все больше оплывает.

Вот так и мы с тобой живем:

Душа горит, а тело тает

(у него же:

Я - свеча, я сгорел на пиру.

Соберите мой воск поутру).

Разновидность этого сопоставления "человек - продукт мыслительной деятельности" - например, циник Безбедов говорит о фарисействующей Лидии Муромской: "Не женщина, а - обязательное постановление городской управы" (А.М. Горький. Жизнь Клима Самгина) или "человек - произведение искусства" (в том же романе: "Варавка стал похож на уродливо увеличенную статую китайского бога нищих"; живописность этого сравнения станет яснее, когда мы уточним, что Горький имеет в виду "нецке" - миниатюрные китайские и японские фигурки, которые он, кстати, коллекционировал).

КТ почти всегда включают момент изменения ранга сопоставляемых элементов: он повышается или понижается. Вот пример резкого понижения:

Слова - хамелеоны,

Они живут спеша,

У вас свои законы,

Особая душа.

Они спешат меняться,

Являя все цвета;

Поблекнут - обновятся,

И в том их красота.

Все радужные краски. Все, что чарует взгляд, Желая вечной сказки, Они в себе таят.

И сказка длится, длится

И нарушает плен.

Как сладко измениться,

Живите без измен!

К.Д. Бальмонт. Слова - хамелеоны

Иногда повышение и понижение могут сочетаться, как в следующем рассуждении об эволюции материи:

Все вначале просто, потом сложно, потом вторично упрощается, сперва уравниваясь внутренне, а потом еще более упрощаясь отпадением частей и общим разложением, до перехода в неорганическую "Нирвану".

К. Леонтьев. Византизм и славянство.

Леонтьев (по образованию врач) нередко прибегает к банальному сравнению общества с организмом (кстати, то же самое делает его последователь - Л.Н. Гумилев), и это можно трактовать как понижение ранга. Но метафора "неорганической "Нирваны" - то есть одухотворение косного вещества - это, безусловно, возвышенный образ.

Видимо, повышением статуса следует считать сравнение живых существ с артефактами - созданий природы с созданием человеческих рук, то есть тем, чего природа сотворить не может, - особенно если артефакты обладают высокой социальной значимостью. Напр., Ю.К. Олеша, "на старости лет открывший лавку метафор, восторгался образом И.Л. Сельвинского, сказавшего о тигре: "Ленивый, как знамя":

(...) это блистательно, в силу Данте. Чувствуешь, как (...) поэт, увидев много красок, чувствовал, что есть еще... еще есть что-то. Глаза раскрывались шире, и в действительно жарких красках тигра, в его бархатности поэт увидел "ленивое знамя".

Ю.К. Олеша. Ни дня без строчки

Примером повышения можно считать и осмысление реальных явлений или материальных артефактов через духовные ценности, продукты ментальной деятельности:

Как и слова, вещи имеют свои падежи. Чернышевский все видел в именительном

В.В. Набоков. Дар

Перенос может осуществляться и между явлениями одного порядка -например, природными феноменами. Вот определение Луны:

Жемчужина небесной тишины

На звездном дне овьюженной лагуны!

М.А. Волошин. Lunaria

(сопоставляются море и небо, низ и верх, глубина и высота; "материализации" этих понятий - жемчужина и Луна). В другом тексте, глядя на землю, глаз Луны

Видит: радуг паутина

Почернела, порвалась.

В малахиты только тина

Пышно так разубралась

И.Ф. Анненский. Конец осенней сказки

КТ здесь подчеркивают непрочность красоты и прочность, твердость далеко не прекрасного.

Сравниваться могут и артефакты или произведения искусства:

Ты, словно незаконченная ода,

В суровом высечен известняке

Бен. К. Лившиц. Баграт

- речь идет о грузинском храме.

Для художественной литературы типично осмысление человека через призму иной эпохи, другой социокультурной среды:

Проста моя осанка,

Нищ мой домашний кров.

Ведь я островитянка

С далеких островов

М.И. Цветаева

Аналогичный образ, но более откровенно "окультуренный":

Толпа всегда толпа! В толпе себя не видно;

В могилу заодно сойти с ней не обидно;

Но каково-то тем, кому судьба - стареть

И ждать, как подрастут иные поколенья

И окружат собой их, ждущих отпущенья,

Последних могикан, забывших умереть!

К.К. Случевский. Будущим могиканам

Сонет Случевского посвящен людям, не растратившим высоких нравственных ценностей и потому "дико" смотрящимся на фоне воинствующего и торжествующего бесстыдства.

Образ, противоположный по значению, но тоже передающий смысл "архаичности" писателя, не вмещающегося в свою эпоху:

Я - конквистадор в панцире железном

Н.С. Гумилев.

И, наконец, в художественных текстах сильный эффект производят комплексы КТ - например:

И пред царевичем знакомый призрак встал,

Как воплощенный гнев, как мщение живое ...

Угрозой тайною пророчило былое:

"Не может он простить! Не для того он звал!

Нещадный, точно смерть, и грозный, как стихия,

Он не отец! Он - царь! Он - новая Россия!

П.Д. Бутурлин. Царевич Алексей Петрович в Неаполе

Этот вихрь образов передает хаос мыслей героя. Неясно, кто или даже что - царь Петр I. Это лишь сумбурные мазки, из которых слагается только намек на образ. Петр ужасен, потому что неопределим. Особая экспрессивность текста проявляется в том, что, стилизуя эстетику XVIII в., автор использует не столько метафоры, сколько аллегории. В отличие от метафоры, аллегория эмблематична, тривиальна, сравнительно бедна смыслом, а главное стабильна. Царевич Алексей, пытаясь хоть как-то осмыслить свое драматическое положение, ищет каких-то устойчивых понятий, но ясности не достигает, все рушится.

Некоторые поэты используют композиционный принцип ревю, нанизывая один образ на другой. Эти образы идут потоком, создавая впечатление детального, разностороннего, может быть, даже исчерпывающего раскрытия темы:

Не то копыт, не то лопат

Стук: о косяк - костыль.

Земля была суха, как склад,

Почуявший фитиль! (...)

Осточертевшая лазорь

(С нее-то и ослеп

Гомер!)

... была суха, как соль,

Была суха, как хлеб

Тот, не размоченный слезой

Паек: дары Кремля.

Земля была - перед грозой

Как быть должна земля (...)

Безостановочный - не тек

Пот: просыхал, как спирт.

Земля была суха, как стог,

Была суха, как скирд.

Ни листик не прошелестит

Флажок повис, как плеть.

Земля была суха, как скит,

Которому гореть.

М.И. Цветаева. Перекоп.

Цветаева максимально концентрирует семантику сухости и подводит читателей к мысли о неизбежности пожара.

КТ, близким к сравнению, является метаморфоза, то есть превращение, троп, чаще всего оформляемый творительным падежом: "глядеть орлом", "лететь стрелой", "виться ужом" и т. п. Это отголоски "мифологического мышления". По поводу таких строк А.А. Ахматовой, как:

Еще недавно ласточкой свободной

Свершала ты свой утренний полет,

В.В. Виноградов пишет: "Все эти превращения созерцаются героиней как реальность. Стало быть, здесь дело не в языковых метафорах, а в способе восприятия мира16.

Такие же рефлексы (отражения) архаического мышления и мировосприятия видны в олицетворении (прозопопее, персонификации): в метафорическом оживлении косной природы:

Взгляни, как злобно смотрит камень (..)

Он скроет жгучую обиду,

Глубокое бешенство угроз,

Он промолчит, он будет с виду

Неподвижен, как простой утес17

Н.С. Гумилев. Камень

или в одухотворении живой, но не мыслящей:

Здесь кипарис - ближайший друг березы,

Здесь льнут к рябине винограда лозы,

Здесь нам являет благородный нрав

Союз дерев, сотрудничество трав.

С.И. Липкин. Нестор и Сария.

Прозопопея - не столько троп (прием), сколько восприятие действительности (вообще или в данный момент), мировоззрение или мироощу-щуние, реализуемое различными способами, включая метафоризацию.

Последняя лежит в основе эпитета. Подчеркиваем: эпитет - не любое, а именно образное, метафорическое определение: "холодная и блестящая храбрость" (А.С. Пушкин), "черное ерничество" (А. Вознесенский).

В.П. Москвин подразделяет разновидности этой фигуры 1) по характеру номинации - на "эпитеты с прямым значением" (желтый луч, зеленый лес) [эти случаи требуют оговорок, ибо они не во всех контекстах являются эпитетами А.Ф.], метафорические (золотой луч) и метонимические (зеленый шум), 2) по семантическому параметру - на цветовые (лазурное небо, янтарный мед), оценочные (золотой, серебряный век) и др.; 3) по структурному - на простые (дремучий лес) и сложные (пшеннчно-желтые усы, черногривый конь); 4) по степени освоенности языком - на общеязыковые (белая береза, лазурное море) и индивидуально-авторские: нецензурная погода (Чехов); 5) по степени устойчивости связи с определяемым словом - на свободные (синие глаза) и постоянные (туманный Альбион, светлое будущее) и т.д. С эпитетами связаны фигура смещения (эналлага) (белый запах роз, срав. запах белых роз), антономасия и др.18

Эпитеты бывают синестетическими (синестезия - объединение различных чувств - зрения, слуха, вкуса и др.); наиболее примитивные примеры: "тяжелый взгляд", "сладкий голос"; есть образы интереснее: "эфирно-прозрачная музыка" (П.И. Чайковский о "Руслане и Людмиле"), "горячий свист" пуль (в "Тихом Доне" М.А. Шолохова), "неуютная жидкая лунность" (С.А. Есенин), "гремящая тьма" (Ф.И. Тютчев), "тихая, какая-то конфетная сладкая боль" (в "Голубых песках" Вс.Вяч. Иванов), "острый, жаркий, сухой аромат" (А.И. Куприн). Синестетический эпитет говорит о напряженности человеческих чувств, об эмоциональном подъеме, об активном восприятии мира и т.п.

Иногда эпитет весьма неудачно именуется "перенесенным"19 - потому что, эпитет - это уже перенос значения. Здесь имеется в виду эналлага - перенос определения с предмета на другое слово, которое относится к этому предмету. Например, в уже упомянутой формулировке Л.М. Гурченко "мое взрослое детство" "взрослеет", разумеется, не детство, а героиня мемуаров. Справедливости ради следует отметить, что во многих случаях эпитет и рождается при таких перенесениях. В словосочетании "взрослая Людмила Гурченко" не видно ничего иносказательного. Если мы уточним, что речь идет о девочке, возникнет смысл метафоричности и оксюморонности - очень слабый и почти неощутимый, поскольку "взрослая девочка" -дважды устойчивое выражение: как идиома и языковая метафора. Но когда мы перенесем значение "взрослости" с девочки на ее детство, метафоричность и оксюморонность этого определения резко усилятся. К этим приемам добавляется прозопопея.