Нобелевский лауреат Вальштетер сказал о нём: «никогда за всю историю химии в ней не появлялся более великий человек, чем Ипатьев». В годы Второй мировой войны авиация союзников выиграла у гитлеровской «Люфтваффе» воздушную «битву за Англию» ещё и потому, что американские и британские самолёты летали быстрее немецких. Секрет был очевиден: они заправлялись высокооктановым бензином, изобретённым в США русским эмигрантом Владимиром Ипатьевым, которого называли тут «величайшим химиком ХХ века».
Чем занимался в России
Владимир Николаевич Ипатьев родился в Москве, окончил Михайловское артиллерийское училище, работал в Санкт-Петербургском Университете. В 1916-ом году становится академиком Санкт-Петербургской академии наук. В рекомендации для почётного избрания, подписанной выдающимися учёными, подчёркнуто: «работы Ипатьева отличаются большим разнообразием, нежели работы Сабатье, получившего в 1912 Нобелевскую премию… Россия заняла в области изучения контактного катализа новую, более твёрдую, бесспорно совершенно самостоятельную позицию». В Великую войну 1914–1918-ых годов Владимир Николаевич посвятил себя разработке методов защиты от химического оружия и добился в этом блестящих успехов. В 1916 году при Главном артиллерийском управлении был создан Химический комитет, председателем которого стал (уже генерал-лейтенант) Ипатьев. Он привлёк к работе по организации химической защиты и созданию противогазов ведущих российских химиков, сам бывал на фронте, проверяя эффективность защиты бойцов в окопах от действия отравляющих газов. К осени 1916-го года, когда на вооружение поступил противогаз, русская армия стала практически неуязвимой для «газовых атак». Именно Ипатьев стал «отцом» советской химической промышленности. События 1917-го года не убили в нём желания служить Родине, и он продолжает работать в России. Сам Ленин называл учёного «главой химической промышленности Советского Союза». В 1919-ом году Ипатьева назначили председателем Технического совета химической промышленности при ВСНХ. Под его руководством создаётся ряд научно-исследовательских институтов.
Причины бегства
В середине 1920-х в руководящей верхушке государства произошли перемены. После того как Троцкий лишился власти, Ипатьев, у которого были с ним деловые связи, ощутил перемену в отношении к себе: его вывели из Президиума ВСНХ. Ипатьеву напоминают, что в своё время он отказался вступить в партию, хотя предложение исходило из очень высоких инстанций. В 1930-ом году он уезжает в длительную научную командировку за рубеж. Это оказалось для него счастливым случаем. В 1936-ом году Владимир Николаевич, к тому времени уже академик АН СССР, узнаёт о преследовании его коллег по подозрению во «вредительстве и шпионаже». Особенно взволновал Ипатьева арест его близкого друга, профессора Е. Шпитальского, отправленного в тюрьму сразу после того, как избран он был членом-корреспондентом Академии наук СССР. И тогда он принимает решение не возвращаться на родину.
От первого лица
Дочери, жившей в Ленинграде, он писал в декабре 1945 года: «Работая здесь (в Америке) научно, я, однако, никогда не забывал, что всякое новое достижение приносит также пользу и моей Родине. Хотя мы и не испытывали здесь голода и холода во время войны, но должен тебе сказать, что мучительно переживал все начальные неудачи нашей Красной Армии, но, однако, верил, что потенциальная энергия русского народа возьмёт своё и он выйдет победителем».
Что он сделал в Америке
Для начала учёный попробовал осесть во Франции. Только в 1938 году он переезжает в США. Понятно, что без работы всемирно известный химик тут не остался. Ему доверили преподавать сразу в двух университетах – чикагском Северо-Западном и нортуэстернском в известном научном центре Эванстоун. Он стал богатым и ещё более известным, но все заработанные деньги вкладывал в развитие лаборатории, которую ему предоставили. Приглашал на работу только русских и американцев, знавших русский язык. В результате он и его сотрудники сделали настолько значительный вклад в такие новые тогда отрасли химии, как органический синтез и перегонка нефти, что Ипатьева считают теперь основателем нефтехимической отрасли в США. Крупнейшим открытием стал разработанный Ипатьевым революционный способ перегонки нефти, названный им «каталитическим крекингом». Этот способ позволил намного (20%) увеличить выход бензина при переработке нефти. Вторым прославившим его изобретением стал высокооктановый бензин, который и дал американским самолётам победный перевес в скорости. Это преимущество американскими лётчиками было использовано во время Второй мировой войны в полной мере. Кроме того исследования Ипатьева позволили наладить производство всевозможных полимеров и пластмасс. Его вклад в органическую химию и нефтяную промышленность Америки настолько велик и уникален, что американские коллеги поставили его в один ряд с Ломоносовым и Менделеевым. А Генри Форд вообще называл Ипатьева одним из основоположников современного образа жизни США.
В 1937-ом году он признан «человеком года», обойдя тысячу претендентов на этот титул. Становится академиком Национальной академии наук США, а в мае 1939-го года ему в Париже была торжественно вручена медаль Лавуазье – высшая награда для выдающихся химиков планеты.
Химия высоких давлений и температур, основоположником которой является В. Н. Ипатьев, открыла способ дать человечеству материалы с необычайными свойствами, например, так называемую «конструкционную металлокерамику», более прочную, жаростойкую, лёгкую и во много раз более дешёвую, чем металл. Она, химия высоких давлений и температур, уже дала нам искусственные алмазы и сверхтвёрдый материал – боразол. Конечно, всё это – результаты трудов уже не самого Ипатьева и его учеников, а новых поколений химиков, одни из которых некогда встретили химию высоких энергий в штыки, а другие стали с энтузиазмом развивать её так, как указано было Владимиром Ипатьевым ещё в самом начале XX века.
В конце пути
В разгар второй мировой войны острее стала тоска по Родине. Угнетала невозможность оказать ей посильную помощь. В 1944ом году он сделал попытку хлопотать о возвращении: через посла А. А. Громыко передал соответствующую просьбу советскому правительству. Ответ был отрицательным. Так же равнодушно прореагировали власти предержащие на повторную попытку в 1951-ом году. А жизнь его была уже на излёте, ему шел восемьдесят шестой год… Но до последних дней учёный продолжал работать в лаборатории. «…Я как военный старый конь, который как услышит военную музыку, тотчас начинает проявлять особую живость, вспоминая прежнюю службу, так и я, пришедши в лабораторию, не могу удержаться от того, чтобы не взять пробирку в руки и не начать проверку новых опытных результатов», – говорил он о себе.
Его творческое наследие составили около четырёхсот научных статей, несколько десятков книг, более двухсот изобретений. После смерти В. Ипатьева Американский союз химиков учредил ежегодный приз его имени. Известный американский нефтехимик Ф. Уитмор опять повторил мнение о том, что «среди многих замечательных химиков Россия дала миру трёх выдающихся – М. В. Ломоносова, Д. И. Менделеева и В. Н. Ипатьева». А на родную землю память о нём вернулась спустя почти четыре десятка лет: в 1990-ом году Академия наук восстановила его в правах действительного своего члена.
В книге воспоминаний «Жизнь одного химика» Владимир Ипатьев писал:
«Таким образом, с самого начала своей работы в немецкой компании я не только научил работать под высокими давлениями, но сделал очень интересное открытие, указав на громадное значение фактора давления на ход химических реакций.
Несомненно, мой авторитет в глазах немецких химиков возрос еще в большей степени.
С 20-го июня в Берлине началась «Русская ученая неделя», в которой приняли участие 20 русских учёных, представлявших разные научные дисциплины. Я и А. Е. Чичибабин, представлявшие русскую химию, были приглашены на обеды к разным немецким учёным: к проф. Берлинского Университета д-ру Шленк, к д-ру Гессу, работавшему в Кайзер Вильгельм Институте и к д-ру С. Neuberg’y – биохимику, директору Биохимического Института в Далем. Кроме того, я был гостем у д-ра Нернста, где я познакомился с проф. Einstei’нoм и во время обеда сидел с ним рядом за одним столом. Я помню, что один из немецких профессоров спросил меня, почему я совсем не покину СССР и не переселюсь заграницу для продолжения своих научных работ, где я найду, несомненно, гораздо более удобств, чем у себя на родине. Я в то время не имел ни малейшей идеи покинуть свою страну, так как считал, что буду в состоянии приносить ей пользу, и верил, что общими усилиями мы будем в состоянии побороть все препятствия, стоявшие на пути установления нормальных условий, как для научной работы, так и для общественной жизни. Я не замедлил ответить моему собеседнику, что я, как патриот своей родины, должен оставаться в ней до конца моей жизни и посвятить ей все мои силы.
Проф. Эйнштейн слышал мой ответ и громко заявил: «вот этот ответ профессора я вполне понимаю, так надо поступить». И вот прошло 4–5 лет после этого разговора, и мы оба нарушили наш принцип; мы теперь эмигранты и не вернулись в свои страны по нашему персональному решению, а не потому, что были изгнаны нашими правительствами. Конечно, каждый из нас постарался объяснить своё невозвращение известными мотивами, но факт остаётся фактом: мы изменили нашим убеждениям и покинули свою родину. Впоследствии я откровенно опишу все свои переживания относительно моего решения не возвращаться в течении известного времени в СССР, и, может быть, читатель найдёт мои основания заслуживающими оправдания. Но у меня самого в душе до конца моей жизни останется горькое чувство: почему сложились так обстоятельства, что я все-таки принуждён был остаться в чужой для меня стране, сделаться её гражданином и работать на её пользу в течении последних лет моей жизни?».