Русский акцент

Глава 11. Вадим и Вера

По приезду из Эйлата «Субару» Бориса притормозила, немного не доезжая до их беершевской обители. Остановиться возле дома мешала большая фура, из которой выгружался всякий домашний скарб. Стройная блондинка, прогибаясь чуть ли не до тротуара, волочила неподъёмный баул. Борис, поравнявшись с ней, помог дотащить этот груз до раскрытой двери квартиры на третьем этаже, расположенной напротив его съёмных «хоромов». Оттуда послышался сочный мужской баритон:

– Верочка! А куда запропастился чемодан с моими монографиями?

Не успел Борис подумать, что, сколько же нужно сделать научных исследований, изложенных в книгах, называемых монографиями, чтобы их содержимое поместить не в портфель или сумку, а в большой чемодан, как появился обладатель баритона, высокий представительный мужчина средних лет с роговыми очками на переносице.

– Спасибо за помощь моей жене. А вы, наверное, наши соседи, – радостно воскликнул он, увидев, идущих за Борисом Татьяну с дочерьми.

Татьяна, не отрывая взгляда от больших полиэтиленовых пакетов, заполненных какими-то чертежами и схемами, оживлённо пропела:

– Похоже, что да. Давайте знакомиться, меня зовут Таня, моего мужа Борис и наши девочки: Светлана и Наташа.

Блондинка тут же радостно откликнулась:

– Очень приятно! Я – Вера, а мой благоверный – Вадим. Маклер, который помог снять нам эту квартиру, говорил, что в качестве компенсации за неказистую квартиру у нас будут интеллигентные соседи из самой Москвы.

– Этот же маклер сообщил, что нам повезло не только с соседями а и с самой квартирой, поскольку это последняя квартира в Беер-Шеве. Все остальные уже арендованы новыми репатриантами, – весело добавил Вадим.

В это время из кухни выскочил рыжий кокер-спаниель. Вера, погладив его по холке, ненавязчиво приказала:

– Ада, ну-ка быстро беги знакомиться с девочками, смотри какие они симпатичные.

Рыжая Ада быстро подбежала к Свете и Наташе, подав каждой из них свою мохнатую лапу. С этого момента эти три особи женского пола стали неразлучными, впрочем, как и семьи Буткевичей и Шендерович.

Уже буквально через неделю получилось так, что Борис и Вадим вместе вернулись домой. Вадим пригласил соседа выпить какой-то особый чёрный кофе, зёрна которого он по случаю купил на арабском базаре. Когда они вошли в квартиру Вадима, их взгляду открылась картина, напоминающее небезызвестное полотно живописца Василия Перова «Охотники на привале». В роли охотников в данном случае выступали Вера и Татьяна. Они лежали в обнимку на диване и нестройными голосами пели отрывок из хита Аллы Пугачёвой «Всё могут короли, всё могут короли, но что не говори, жениться по любви не может ни один, ни один король». На столе, на фоне тарелки с крупно нарезанной кошерной колбасой и маринованными огурцами сиротливо маячила на три четверти опустошённая матовая бутылка водки «Кеглевич», пользующаяся большим спросом у репатриантов. Если бы у Бориса была бы вставная челюсть, она, наверняка бы, выпала бы в тесное пространство кухни, где он находились в настоящий момент. Ещё ни разу в жизни ему не приходилось видеть свою Танюшу в таком расслабленном, мягко говоря, состоянии, ведь она на дух не переносила крепкие спиртные напитки. А сейчас она, пошатываясь из стороны в сторону, нетвёрдой походкой подошла к Борису и раскатисто выкрикнула:

– Боренька, как здо-о-оро-о-ов-о-о, что ты не ко-о-ро-о-ль и женился на мне по любви.

Вадим пристально посмотрел на свою жену, улыбнулся, схватил водочную бутылку и, разлив остатки крепкого напитка, медленно, подбирая слова, провозгласил:

– Давай, Борис, в качестве аперитива перед обещанным кофе, выпьем за наших жён. Не знаю, что явилось поводом для этого женского бенефиса, надеюсь, завтра мы об этом узнаем.

На следующий день, когда только первый розовый блик утренней зорьки заглянул в окно, Татьяна разбудила Бориса и стала рассказывать ему о том, какая Вера прекрасная женщина, что между ними возникла небывалая химия, позволяющая не то чтобы с полуслова, а пожалуй с полувзгляда понимать друг друга.

– Всё хорошо, Танюша, – перебил её Борис, – но как это связано с тем, что вы с Верой напились.

– А вот это я даже, как врач, который лечит нервную систему, объяснить не могу, – обиженно оправдывалась Татьяна.

– Понимаешь, Боря, – продолжила она, – так получилось, что я стала вспоминать старый Арбат, Чистые Пруды и Садовое кольцо, а Вера – Невский проспект, Мойку и Фонтанку. И такая нас захлестнула ностальгия по местам, где родились, выросли, учились и работали, что сами не заметили, как на столе оказалась эта водка, которую Вера держала для компрессов и растираний.

– Да уж нечего сказать, – согласился с ней Борис, – а мы с Вадимом, после того, как уложили тебя и Веру спать, ещё долго сидели и разговаривали, правда, без алкогольных возлияний.

– Я уверена, что Вадим тоже хороший человек, – прервала его Татьяна, – не знаю, кто он по специальности, но создаёт впечатление очень образованного и интеллигентного мужчины.

– К тому же ещё и очень скромного, – добавил Борис, – ты только представь себе: мы уже три недели знакомы, а он не более, как вчера, не то, чтобы сказал, а просто проговорился, что он профессор, доктор технических наук.

Борис поведал жене, что, на его просвещенный взгляд, есть просто профессора и есть настоящие профессора, понятно, что Вадима следует отнести к последним. Оказалось, что кроме перечисленных регалий, он был начальником исследовательской лаборатории одного из крупных Ленинградских НИИ, заведующим кафедрой и деканом факультета, председателем специализированного Учёного Совета по защите диссертаций на соискание учёноё степени докторов наук.

– Помнишь, Таня, когда мы помогали переносить им вещи, – вспомнил Борис, – Вадим спрашивал Веру о каком-то чемодане с его монографиями.

Ты понимаешь, – взволнованно продолжил Борис, – именно вчера я и спросил Вадима, сколько монографий поместилось в его чемодане. Оказалось немало немного – всего двенадцать.

– Боря, а что, собственно, означает слово монография, – тихо спросила Татьяна, – наверное, что-то от слово «моно» – одно.

– Монография, Таня, это не что иное, как научный труд в виде солидной книги с углублённым изучением, как ты правильно подметила, именно одной темы. Иногда это может быть изложение очень серьёзной и значимой диссертации.

Борис продолжал объяснять Татьяне, что написать двенадцать монографий это, как минимум, сотворить столько же диссертаций, связанных, если и не с глобальными, то с важными для науки исследованиями и диссертациями. А ведь подавляющее число соискателей пишут только одну диссертацию, что даёт им право носить звание профессор всю оставшуюся жизнь, не превознося больше ничего в теорию и практику своей научной деятельности. Борис не мог вспомнить ни одного профессора с института, где он преподавал, написавшего более трёх монографий. Причём все они были написаны в соавторстве и один из них, как правило, ректор или проректор, получал за это почётное звание «заслуженный деятель науки и техники СССР» или «заслуженный работник высшей школы СССР». По понятным причинам Вадим Михайлович Шендерович этих званий не удостаивался. Тем не менее, он был известным, чтоб не сказать, именитым учёным в своей области и пользовался заслуженным авторитетом среди коллег в СССР и за рубежом.

– Что меня поразило, Танюша, – чуть ли не сорвался на фальцет Борис, – что такой учёный, можно сказать, с мировым именем, бросает все свои почётные и хорошо оплачиваемые должности и едет в какой-то Израиль.

– Боря, милый, что с тобой, ты ли это, – вспыхнула Татьяна, – ты как-то неадекватно выражаешься, что значит какой-то?

– Таня, ты сама подумай, – повысил голос Борис, зардевшись краснотой на лице, – в Советском Союзе при двухсотмиллионном населении было всего пятьдесят тысяч докторов наук, что составляет менее трёх сотых процента от всего населения. Если отбросить из этого числа профессоров исторического материализма, научного коммунизма, истории КПСС, всяких филологий и лингвистик, то названная мною цифра вообще будет стремиться к нулю.

– И что с этого, – спросила Татьяна, – как это соотносится с каким-то, как ты выразился, Израилем?

– А так и соотносится, – возразил ей Борис, – что при таком, представь себе, раскладе Вадим мог бы работать в лучших университетах США и Старого Света, а ни в какой-нибудь Беер-Шеве.

– Я не совсем поняла, – взглянув в упор на мужа, осведомилась Татьяна, – разве Вадим преподаёт в университете? Но ведь он совсем не знает иврита, даже ты владеешь языком лучше его.

– Видишь, Таня, скромность Вадима не знает границ, – заверил её Борис, – только вчера он рассказал мне, что читает свой курс на английском языке. Кроме того, ему доверили возглавить комиссию по приёму студентов-репатриантов без экзаменов в Беершевский университет, которые проучились в институтах СССР два или три года.

Среди прочего, Вадим поведал Борису, что решающим критерием для принятия решения о зачислении является, в каком именно ВУЗ (е) учился студент. Если это были институты Москвы или Ленинграда, то соискатель безоговорочно принимался для продолжения учёбы. В случае, если он обучался в Ташкенте, Баку, Черновцах или Хабаровске, то практически всегда получал отказ.

– Вадим, ты, конечно, извини меня, – вспыхнул Борис, когда услышал это, – но здесь, чуть ли не дискриминацией попахивает.

– Не мне тебе рассказывать, – возразил ему Вадим, – ты же был преподавателем столичного института. Но ты никогда не был в провинциальных вузах. Мне пришлось как-то при проверке учебного процесса в Бакинском университете спросить у одного доцента кафедры математического программирования, какие он знает алгоритмические языки. И он, представь себе, ответил, что знает русский и азербайджанский. Выявилось также, что подавляющее число студентов, обучающихся на мехмате, больше знакомы с матом, чем с математикой.

– Ну а, как же быть с Ломоносовыми из провинции, – полюбопытствовал Борис.

– За свою бытность здесь, – констатировал Вадим, – я, к великому сожалению, с таковыми не встречался.

– Прости меня, Вадим, – перескочил на другую тему Борис, – мы не так давно знакомы, но мне жутко интересно, почему ты, если уже покинул Ленинград, то не поехал в Кембридж, Принстон или Гарвард?

– Вопрос не так однозначен, – после долгого раздумья ответил Вадим, – я далёк как от иудаизма, так и от идей сионизма. Не знаю, поверишь ли ты мне, но ещё в Ленинграде меня обволокло неведомое биополе, призывающее приехать в вечный город, золотой Иерусалим. Это звучит мистически, но этот город снился мне каждый день и призывно манил в свою таинственную ауру.

– Почему же ты живёшь в Беер-Шеве, а в не израильской столице, – поинтересовался Борис.

– Ответ довольно тривиальный, – поспешно ответил Вадим, – кафедра, по которой я специализируюсь, имеется только в университете города Беер-Шева. Еще, будучи в Ленинграде, я списался с ними и, получив от них письменное обязательство, что они принимают меня на работу на полную ставку профессора, решил репатриироваться в Израиль.

– Выходит это является единственной причиной твоего приезда в Израиль, – подытожил Борис.

– Не совсем, это, можно сказать, третий фактор – отозвался Вадим.

– Что же представляют собой предыдущие факторы? – спросил Борис.

– Первый и, пожалуй, самый главный, это то, что я всё-таки позиционирую себя как лицо еврейской национальности, – отреагировал Вадим, – будешь смеяться, Борис, что профессор говорит такие глупости, но мне снился сон, что мой дедушка, а он был раввином в Бердичевской синагоге, настоятельно призывал меня вернуться в страну исхода.

– А ты, конечно, не мог ослушаться еврейского священника, – засмеялся Борис.

– Зря иронизируешь, Боря, – грустно промолвил Вадим, – во-первых, старших надо слушаться, а во-вторых, я и сам полагаю, если исторически так сложилось, что евреи во все эпохи были разбросаны по всему миру и жили в изгнании и если та же история предоставила им возможность жить в своей стране, то эту значимую реальность надо использовать.

– Как то слишком уж риторически ты всё это излагаешь, – неожиданно для себя перебил его Борис, – а что же делается со вторым фактором?

– Что же касается второго фактора, – не глядя на Бориса, промолвил Вадим, – то здесь я буду ещё больше амбициозен: надоело жить в стране, где верхи не знают и не понимают, что надо делать, а низы, поругивая власть, в свою очередь, не хотят ничего свершать, продолжая верить в доброго царя.

В этом месте Борис всеми фибрами своей души почувствовал, как его мысли перекликаются с концепцией, изложенной сейчас Вадимом. Если до сих пор его, на фоне непрекращающейся ностальгии, ещё одолевали сомнения, правильно ли он поступил, переезжая на историческую родину, то Вадим, сам того не сознавая, в одночасье сумел развеять их. Бориса ещё долго грело осознание факта, что если такие люди, как профессор Вадим Шендорович, с большой радостью получили израильское гражданство, то ему, бывшему доценту Борису Буткевичу, нечего роптать и следует воспринимать обретение новой родины как долгожданный и свершившийся факт. Тем не менее, он как-то нерешительно спросил Вадима:

– А что же, всё-таки прикажешь делать с таким ёмким, въевшимся во все мозговые извилины, понятием – Родина, с тихой гладью Москвы реки или Невы, с пахнущим осенней хвоей Сосновым бором или белесым оттенком плачущих берёз в Летнем саду, с традиционными курантами на Спасской башне Кремля или монументальным Зимним дворцом?

– А ты ещё спроси, Борис, – воскликнул Вадим, – что делать с незаслуженной двойкой по истории КПСС, когда меня с первого раза не приняли в аспирантуру или с моей докторской диссертацией, результаты которой сегодня применяют в США, Германии и даже в Австралии. Так вот эту диссертацию несколько лет под благовидными предлогами не принимали к защите, а когда она с невероятными трудностями и преградами, расставляемыми чиновниками от науки, всё-таки была защищена, её направили, так называемому, «чёрному оппоненту», у которого хватило совести написать, что она не актуальна и не представляет практической ценности. С невероятным напряжением сил, в конечном итоге, мне удалось доказать обратное на экспертном Ученом Совете Высшей аттестационной Комиссии при СМ СССР. Что с этим прикажешь делать?

– Да ничего я не хочу и не буду приказывать, – согласился Борис, – просто ностальгия замучила, жить по-человечески, разумеется, можно только в том месте, где мы сейчас с тобой находимся. Но как бы там ни было, хотим этого или не хотим, мы всё же своими корнями остаёмся кровинками России, и никуда от этого не денешься.