Русский частокол

Глава первая

Ветви векового дуба, мимо которого шла широкая тропа от селения Вабежа к капищу – ритуальному месту рода Кобяк, гнулись от порывов сильного ветра, клонились к земле от дождя. Сверкали молнии, гремел гром. Листву срывало и уносило от леса в поле. Молния ударила в невысокую сосенку, что росла недалеко от дуба, и та вспыхнула свечой яркой, сгорев в мгновение. Прогремел оглушительный гром и – еще удар. На сей раз молния угодила в очищенное от ветвей бревно срубленного дерева. Но бревно не разгорелось – дождь затушил. Небесный огонь приближался к старому дубу, который почитался как символ вечной жизни. Казалось, Сварог, верховный бог славян, вместе с Перуном, богом грома, молнии и ветра, прогневались на дерево и вознамерились изничтожить его.

– Ой, Вавула, боязно мне, – проговорила девушка шестнадцати лет, которую под кустом акации сжимал в объятиях молодец двадцати одного года.

– Ничто, Ведана, побесится Перун да успокоится, охолонится.

– Ох и заругает отец, я же говорила, что к Дарине Перстан пойду, а она рядом живет. Наведается отец туда, а меня нету.

– Куда он пойдет в такую непогоду?

– Может пойти. И чего отвечать?

– Скажи, до грозы на реку наведалась. Искупалась. А потом и ветер поднялся, и гром загремел, и молнии ударили. Под обрывом на берегу и схоронилась.

– Не поверит.

– Но и не прознает, что мы вместе были.

– Это да…

Куст, спасавший поначалу, теперь перестал быть защитой. Набух от воды, проливал ее на укрывшихся под ним. Холщовая рубаха, подпоясанная ремнем, у Вавулы и такая же, только длиннее, ниже колен, украшенная вышивкой по верху горловины, у девушки промокли насквозь. Так же и штаны у парня, и онучи у обоих. Вавула крепче прижал к себе Ведану, так теплее. Сверкнула третья молния, и эта попала в дуб.

Оглушительный гром заставил Вавулу и Ведану пригнуться. Раздался треск, вековое дерево расщепило, как плаху, пополам, от середины пошел вверх огонь, охватил крону, и занялся дуб ярким факелом. И надо же, после этого гроза прекратилась. Тучи скрылись за лесом, ветер стих. Боги сделали свое дело, Перуна, видать, уговорил сын Сварога Дажьбог – Солнца Царь. Потому как появилось светило, и все вокруг заискрилось в его ярких лучах. Только дуб горел.

– К беде то, – воскликнула Ведана.

– Может, и так, а может, и нет, – ответил Вавула, – ты беги оврагом к реке, оттуда к дому своему. А я в свое село проберусь. Мой-то отец тоже, наверное, ищет сына непутевого.

– Почему непутевого? Ты – хороший.

– О том завтра проведаешь. Помни, буду на той стороне реки, где отмель да коса песчаная. Как начнутся огненные игрища, так и буду.

Девушка кивнула и, огибая лесом горящий расщепленный дуб, бросилась в овраг, подобрав подол рубахи. Вавула снял онучи, побежал полем к своему поселению Рубино.

На берегу Оки в этом месте, где были поле и лес поблизости, стояли три села, восточнее более крупное Вабежа, старейшиной которого с момента, как встали здесь люди, пришедшие с земель северных, народ избирал Веденея Кобяка, отца Веданы. Вблизи от него чрез овраг да небольшие поля, менее версты, село Рубино, там старейшиной был отец Вавулы, Заруба Дедил. Дальше по течению, там, где лес вплотную подходил к обрывистому берегу реки, стояло третье село, Заледово, где люди избирали старейшиной Тихомира Сергуна. Названия селений привезли с прежних земель, пошто менять то, что утвердилось.

Села представляли собой огороженные где тыном, где плетнем поселения с воротами в ограде – в поле и к реке. На реке плоты, лодки-однодревки – хозяйство рыбаков, а рыбачили почитай все мужики.

Внутри городьбы – жилища рода. Здесь и только начавшиеся появляться рубленые дома с остроконечными крышами и пристройками-клетями, огороженные плетнем, внутри которого – загоны, хлева и полуземлянки с врытыми в землю погребами и даже землянки, что ставили как времянки на земле, где потом возводились дома.

После дождя народ потянулся на улицу. Смотрел в небо, щурясь от солнца.

Дом, где жила семья старейшины, находился недалеко от ворот, ведущих к реке. Оттуда и решил зайти Вавула. Пред тем присел на земляной бугор, обмотал ноги холстом с подошвами, обвязал бечевой. И в онучах двинулся к воротам. Хотел пройти короткой дорогой, да угодил в канаву. Попал в крапиву – обожгла огнем. Там его заметил младший брат Горян, которому недавно исполнилось десять лет:

– Вавула? Ты чего тут? Тебя отец ищет, мама беспокоится.

– Что, брат, зол на меня отец?

– Обещался кнутом угостить, как появишься.

– Вот и иди домой.

– А что делать? Все одно идти.

– Это да, ты же расскажешь, что видел меня.

– Знамо дело, мама молвит, обманывать нехорошо.

– Угу, верно молвит. А ты чего сюда вышел?

– На реку посмотреть. А интересное с другой стороны. Мужики с бабами к большим воротам пошли. Слыхал, вековой дуб опосля грозы горит.

– Да ну? – Вавула сделал вид, что не знает. – То к несчастью.

– Так же и люди молвят. А старец Светозар успокаивает, мол, отгонит зло, коли от деяний Перуна не пострадало капище.

Вавула спросил:

– А оно пострадало?

– Вроде нет. Старики туда пошли, один вернулся, поведал, что там тока мокро от дождя.

– И то добре. А ты не шляйся тут, да к воде не подходи, лучше у дома будь или с ребятней играй.

– Играться завтра на день Купалы будем.

– Ну, гляди. Отец, молвишь, дома?

– Дома. И мама, и Ерема, и Росана.

Последние были средним братом и младшей сестрой Вавулы.

Он встал, поправил полы на рубахе. Как был мокрым, двинулся к городьбе дома. Там у входа уже стоял отец. С ним соседский мужик, он что-то рассказывал, размахивая руками.

Завидев Вавулу, старейшина рода вывел мужика за городьбу, подошел к сыну:

– И где ты был?

– В лесу, – не моргнув глазом, соврал сын, впрочем, он не врал, был же у леса, можно сказать, в лесу, а то, что не один, отца не касалось.

– В лесу? – удивился Заруба Дедил. – и чего ж ты там делал?

– У меня на охоте у прежнего лука верхний рог обломило, видать, сильно тетиву натянул, вот и искал заготовку для нового.

Отец с недоверием посмотрел на сына:

– Нашел?

– Не-а. На опушке можжевельника нет, а вглубь зайти не успел, началась гроза, мыслил, прибьет еще молния. Разгневался бог Перун не на шутку.

– И где, в каком месте ты был?

– Да недалече от векового дуба, в который молния попала, под кустом. Вот видишь, промок весь.

– У дуба? Ты видел, как он загорелся?

– Видел, – кивнул Вавула, – тока до того молния сожгла сосенку, подожгла бревно, что мужики там оставили. Бревно дождь погасил, сосенка же сгорела. А потом молния уже в дуб ударила. Но загорелся он не сразу, поначалу расщепило его, и тока потом огонь по древу от средины, где расщеп, к кроне пошел. И что дивно, отец, как загорелся дуб, так гроза тут же и прекратилась. Чрез время малое уже солнце светило. Ну я обходами домой.

– Пошто обходами?

– Дабы высохнуть немного под солнцем-то.

Старейшина хмыкнул:

– Хм, вроде не врешь.

Вавула воскликнул:

– А чего мне врать-то? Не дитя уже, не отрок, считай мужик, осталось домой жену привести, да свой дом поднять. Уже двадцать один год.

– Слыхал я, Вавула, ты на дочь старейшины рода Кобяка в Вабеже, Ведану, глаз положил?

– А чего? Девка хорошая, статная, красивая, здоровая. И из семьи равной.

– Откель у тебя мысли такие – равной? Али не ведаешь, что старейшину на вече избирают?

– И все одно, главенствует в роду старейшина. Вот и Ведана – дочь старейшины.

– А как же Голуба, дочь гончара Лихаря Рубана? Мы ж с ними о твоей свадьбе договорились. И он согласился, и Голуба.

Вавула понимал, что пойти против воли отца открыто и ныне вызовет только гнев у родителя да упорство, которое уже не сломить, посему схитрил:

– Ну вы ж пока тока договорились. До сватовства дело-то не дошло?

– Умыкнешь ее завтра, и сделано, почитай, дело. Остальное пойдет само собой.

– Ладно, треба умыкнуть невесту, умыкну. А где землю мне община выделит под дом?

– Община и решит, земли свободной на селе много.

– Добре, отец, пойду переоденусь, а то хворь подхвачу и вместо праздника на лаве огненным валяться буду.

– Ступай и – гляди у меня!

– Отец, это ты сыну, которому двадцать один год?

– Для меня ты до смерти дитем будешь.

Вавула зашел в дом, переоделся. Внутри дом состоял из теплого помещения – комнаты с одним-единственным окном, больше для проветривания, потому как топился зимой по-черному. Подстава, что могла служить столом и малой лавкой, лавы рядом, вдоль стены низкие лавы, лежанка, на стенах шкура медведя, других зверей, убитых на охоте. Вторая медвежья шкура на дощатом полу. Такие стали недавно делать. В простом жилище – полуземлянке пол был земляной. У входа отдельная каморка, рядом печь-очаг глиняная. К дому-срубу пристроили две пристройки – клети, там кладовые, комнатенки. Крыша утепленная, покрыта соломенными вязанками.

Мать выставила на стол уху, кашу, кувшин с квасом, половину каравая.

Потрапезничав, Вавула завалился на свою лежанку, что ближе к печи, потянулся:

– Хорошо!

Мать собрала утварь, смахнула со стола крошки и вышла. Ей еще надо было воды из родника натаскать. Все хозяйство в общине по традиции вели женщины. Мужики – добытчики, они работали на земле, охотились, рыбачили. Кто-то занимался ремеслом, больше бортничеством, резьбой по дереву, кладкой печей, отец Голубы – тот гончарил. У всех было дело. Без него не проживешь.

Вавула задремал. От дремы оторвал его отец:

– Не захворал?

– Не-е.

– Тогда не рано ли завалился спать?

– А чего делать-то?

– Не ведаешь? Жених тоже. А верши проверить? С бреднем по реке пройти?

– Так не голодный же год.

– То только Велесу вестимо. Подымайся и выходи на берег, да переоденься.

– Ладно, иду!

Вскоре сын с отцом (Заруба Дедил, не глядя на старейшинство в общине, работал, как все) на лодке-однодревке, выдолбленной из куска целого дерева, отошли от берега. Вавула, правивший веслом, пустил лодку по течению. Верши ставили ниже, где помельче на изгибе реки у омутов да прибрежных ив. Рыбы там водилось много: и жерех, и подлещик, и плотва, и язь, и сазан.

Вернувшись, оставили улов, взяли бредень. Пошли вдоль берега вверх по течению до обрывов. Тут взяли крупного леща, щуку и стерлядь. Вытащив бредень на берег, мелочь бросили обратно в воду, крупную в корзинах поставили в однодревку. С уловом пришли к нижнему затону напротив села. Туда же сходились и другие рыбаки. Места для рыбалки хватало всем.

Дедил рыбачил поблизости, кто-то дальше, за омутом и обрывами. Опять-таки одни проверяли снасти, покуда солнце не ушло к горизонту, другие позже, третьи в сумерках, дабы не мешать друг другу.

С уловом вошли на подворье. Жена старейшины принялась чистить рыбу, что пойдет на уху да жарево-парево, отобрала часть улова для соления и копчения – заготовки на зиму.

К Дедилу пришел старец Светозар, весь заросший, в одеже, отличной от других. Он был в общине волхвом, или жрецом, или, как его еще называли, – кудесником. Именно он творил все обряды и смотрел за святым местом сельчан, за капищем. Его почитали на селе, без него не бывало ни одного праздника, ни одной свадьбы, ни одного погребения. Только он был способен общаться с богами.

Старейшина встретил волхва, усадил на лавку пред домом, внутрь тот пойти не захотел. Жена принесла квасу. Светозар отказался, попросил воды. Ольга принесла чашу с родниковой водой.

Дедил молчал, первым должен был говорить старец.

Тот сковырнул кусок грязи с рубахи, выдохнул:

– Нет боле дуба векового.

Старейшина насторожился:

– И чего теперь? Беды ждать?

– Беда, Заруба, приходит, когда ее не ждешь. О том же допытывались и сельчане, молвил, коли капище не пострадало, знать, обойдется. Тебе скажу: не обойдется.

– Что с капищем?

– Там ничего, а вот гибель дуба – дурная примета. Сколько веков простоял, и ничто. И еще столько же мог стоять, да вот гроза сгубила его. Неспроста это. Приметил, какой гроза была? Словно для того, чтобы загубить дуб. Знать, прогневался на нас Перун. А коли прогневался, то и наказание грядет. А вот какое, Перун не ответил. На капище я впервой не смог говорить с ним. Не пожелал он услышать зов мой. Так что плохи дела.

– Так что же произойти может?

– Все что хочешь. Мыслю, пожар может случиться, все же огнем знак был. А может, буря. Не ведаю, оттого и маюсь, Заруба.

– Что делать мне, старец?

– Пройдись по селу, поговори с людьми. Пусть к пожару готовы будут. Да не пугай, молви: гроза, что дуб сгубила, ушла, но вернуться может, и коли застанет врасплох, то погубит всех.

Дедил возразил:

– А не лучше ли тебе это сделать? Я кто? Я – как все, а ты с богами разговариваешь, тебе веры боле.

– Веры боле, тут ты верно говоришь, но и испугаю я их боле. Начну гутарить – испугается люд, а того допустить никак не можно. Сразу бросит все да подастся в лес.

Дедил почесал затылок:

– Ты прав. Провожу тебя, пройдусь по селу. Погутарю с людьми.

– А чего меня провожать? Сам всю округу ведаю.

– На капище пойдешь?

– Туда. Надо же вызнать у Перуна хоть намеком, чего ждать.

– Получится?

– Просить неистово буду, а получится аль нет, поглядим. Все важные дела творятся, когда темно.

– Может, нас сглазили?

– И про то проведаю. Пойду.

– Может, откушаешь?

– Не до того.

Старец Светозар ушел, оставив Зарубу в глубокой задумчивости. А подумать было о чем. Не давала покоя гибель векового дуба. И к чему это, мыслей не было. Ясно одно: коли не к беде, то к чему-то нехорошему.

Праздник Купалы, летнего солнцеворота, в этом году выпал на неделю (воскресенье) месяца Червень (июнь), впрочем, он всегда праздновался в Червене, когда выдавалась самая короткая ночь. Считалось, что это 24-й день месяца. С утра в селениях царила праздничная суета. В нераспаханные поля на целину вышли девушки всех трех сел. Собирать травы-обереги – полынь, зверобой, крапиву для всех участников праздника. Набирали травы и крепили у пояса. Парни и молодые мужики пошли к лесу выбирать березки высотой не более и не менее двух человеческих ростов.

Место проведения гуляний было выбрано еще при заселении. В Вабеже – на берегу речки Киша, что имела в ширину саженей десять и глубину по грудь. Киша несла свои воды по лесам и только у Вабежи выходила в поле, после вновь заходила в дремучую мещеру, дабы ниже Заледово впасть в Оку. В Рубино местом праздника являлось ровное поле у самой Оки, в Заледово – на холме у леса и лесного озера. Туда парни несли срубленные березы и вкапывали в землю. Девушки начинали украшать их цветами и лоскутами разных цветов. Это дерево называли мареной или купалой. Под него обязательно прилаживали куклу в человеческий рост, изображающую Ярилу – бога солнца, весны и любви. Делали ее из соломы, используя ветви. После куклу облачали в одежду, украшали венком, лентами пестрыми, цветами полевыми. Кукле приделывали органы мужского достоинства – деревянный гой больших размеров и красили в красный цвет. Перед куклой на платке клали разные яства.

Парни и мужики тогда же готовили дрова и складывали неподалеку от дерева два костра. Большой, именуемый Купалец, – в четыре роста человека. Посреди ставили высокий шест, на вершине которого было закреплено колесо от телеги, пук соломы или сухих веток. Большой костер являлся главным местом празднества. Другой, малый, складывали недалеко от большого и называли его погребальным – для сожжения лица Ярилы.

В Рубино волхв, старец Светозар, окропил крапиву для купания и травы-обереги, принесенные на капище.

Как все сготовили, началась гулянка. Девушки завели хоровод. Парни и молодые мужики, шуткуя, «кидались» на них. Волхв отламывал сучок березы, раздавал каждому. Считалось, что из этих сучьев обязательно вырастает дерево.

Вавула в тот день гулял с молодежью из своего села. Пел ряженым, ближе к полудню пошел на потешный кулачный бой. Любил он эту забаву. Обнаженным купался в реке под шум и гам рожков, бубнов, трещоток и звон колокольцев. На девчат, что после купания собрались в сторонке, выглядывая суженых, он внимания не обращал, но ловил взгляды Голубы, дочери гончара.

Ближе к вечеру Вавула поменял наряд, оделся в обычную рубаху, портки, что были припрятаны на опушке леса, и двинулся в сторону Вабежи. Там, в условленном месте на берегу реки Киши, затаился.

Из-за акации он видел, как гуляет народ в соседнем поселении. А там девушки уже разжигали большой костер – Купальцу. А вокруг – народ: шум да гам, хороводы, веселье. Костер разгорелся, пламя охватило березку и закрепленный наверху пучок соломы, здесь колеса не было.

Одолевали мошкара да комары, Вавула отбивался, но не сводил глаз с гулявших.

Вот начался выбор суженых. Девушка хлопала парня по плечу и убегала, а тот бросался ее догонять. Вавула забеспокоился, он не видел Ведану, да и немудрено, сколько народу на берегу. Наконец увидел. Она не убегала ни от кого, держалась в стороне. К ней подходили парни, но тут же отходили. Ее отец вместе с местным волхвом был у костра. Пары начали прыгать чрез огонь, держась за руки. После этого они получали по куску освященной еды, принесенной с капища. Кто-то притащил колесо, его подожгли, пустили катиться под гору, в реку. Добро, что в стороне от Вавулы, не напрасно он выбрал мелководье и косу.

На реке пары поменялись венками, по берегу зажглось множество костерков. Обнажившись, парни и девушки бросились в реку купаться. После этого они должны были разойтись по берегу, дабы прилюдно заняться любовью. Но неожиданно громче всех бубен и трещеток раздался крик:

– Хазары!

Гулянье замерло, раздевшиеся быстро выбрались из реки, оделись. Гам прекратился.

Прибежавший из села мужик указывал в сторону против той, куда село солнце. Там показался конный отряд человек в десять. Все замерли, ожидая, что будет дальше. Хазары ведали про славянские праздники и могли уйти, тогда гулянья продолжились бы. Однако отряд уходить не собирался. Наступила несвойственная этой ночи тишина. И только от Рубино еще доносился шум веселья. Там все шло своим чередом. В родном селе Вавулы пока не ведали о появлении ненавистных хазар.

Отряд привел к Вабеже сам тархан (представитель знати в каганате). Он не собирался уезжать из лагеря, который хазары разбили недалеко от дороги, в десяти верстах от Оки, но его уговорил один из сыновей, Джабу, тот был в походе первый раз и желал поглядеть на праздник славян.

Тархан Янур Ильдуан, рядом с которым неотлучно находился болышчы – его помощник Турис Авартук, повернулся к Джабу:

– Ну, сын, и как тебе праздник полян (в то время на Руси русов не существовало, хазары называли всех славян, занимавших русские земли, полянами).

– Мне нравится, отец, – ответил Джабу, – а что это они голыми все вместе в реке купаются?

– Так у них заведено.

Он усмехнулся:

– Но самое интересное мы им прервали. После этого купания поляне прямо на берегу любят друг друга.

– Да ну! – удивился Джабу.

– Таковы их традиции. У всякого народа они свои.

– Да, рановато подъехали.

Тут уже рассмеялись тархан и его помощник.

Джабу же не сводил глаз с берега. Вдруг воскликнул:

– Гляди, отец, в стороне от костра девица-прелестница!

– Ну и что? У полян много красивых девок, поэтому мы и забираем их данью. Но не здесь. Тут нельзя.

– Да что ты, отец, говоришь? Почему нельзя? Или эти поляне взбунтуются? Так надавим, у нас же в лагере целая сотня. И не мужиков да парней, а настоящих воинов.

– Э, сын, среди полян тоже есть воины.

– И все же прошу тебя, отец, давай заберем эту девицу.

– Что-то она одна-одинешенька.

– Вот видишь, значит, не нашла себе пару.

– Или уже есть жених.

– Я убью его!

– Не смей даже думать о том. Свара с полянами каганату не нужна, нам нужна дань. И так неплохо берем. Тут – меха, в других селениях, где народ покорный, – девок и женщин. Везде, что можно без сшибок.

– Что для них меха белок да лис? Пойдет охотник в лес да набьет из лука. А девиц надо и с этих сел брать, вон их сколько тока в одном.

Ильдуан осерчал:

– Это не тебе устанавливать.

И тут же смягчился, любил он сына:

– Как же твоя невеста Суват?

– Суват из знатного рода, она женой станет, а полянку я бы в наложницы взял. Ведь так можно?

– Можно. Ладно, не будем мешать полянам, пусть завершают свой праздник. Встанем лагерем за рощей. Утром как начнем объезд, поглядим, что за девица тебе приглянулась. Может, и заберем.

– Отец! – воскликнул Джабу.

Тархан прервал его:

– Не говори ничего, – он обернулся к помощнику: – Турис, отряд за овраг в рощу, там ставить шатер, шалаши, к коням отрядить охрану.

– Понял, господин.

Он отдал команду, и отряд, развернувшись, пошел к оврагу.

На берегу оживились:

– Ушли хазары. И чего приходили?

Кто-то крикнул:

– Порубать бы их!

– Я тебе порублю, – раздался голос старейшины Кобяки, – продолжайте, люди, праздник.

Парни и девушки скинули платья, ринулись кто куда.

Кобяк увидел дочь.

Подошел к ней:

– А ты чего одна, Ведана? Или захворала, не до веселья?

– Да, отец, не можется что-то. Днем набегалась да накупалась, сейчас холодом обдает.

– Ну тогда ступай домой, мать вылечит, а нет, так после я жреца нашего приведу. Он в знахарстве весьма способный.

– Да, отец, пойду.

– Я тако же скоро приду. Ночь коротка. Вскоре заря. Тогда и приду.

– Да, отец.

Ведана направилась к селу, но пройдя до ворот, встала, осмотрелась и пошла в обход гуляния.

Костры постепенно затухали. Наткнуться на влюбленных она не боялась, их выдавали всхлипы и стоны наслаждения либо ругань. Не всякий парень подходил девушке, и не всякому парню подходила выбранная им суженая. Ожидание наслаждения превращалось в разочарование, оттого и ругались несостоявшиеся любовники.

Ведана обошла поляну любви, вышла на берег прямо напротив речной косы.

– Вавула, – тихо позвала она.

И тут же услышала в ответ:

– Тут я! Переходи реку, Ведана.

– Ой, боязно мне, кто бы знал.

– Ты думай о том, что мы скоро вместе будем, и страхи пройдут. Иди.

Ведана огляделась, ступила в воду, отдернула ногу, потом решилась и быстро перешла реку, сразу же попав в объятия Вавулы.

Миловались недолго, близок рассвет, пошли по лесу.

На небольшой ровной полянке Вавула остановился, вновь обнял девушку:

– Не могу боле, Ведана!

– Так мошкара тут, комарье, да и зверь дикий.

– Зверь ночью промышляет, к утру в норы да под пеньки забивается. А мошкара… Так ее всюду полно, даже в доме. Тут, Ведана, самое удобное место, на поле несподручно, на селе не дадут, там сама знаешь, что начнется, когда тебя увидит отец.

– Ох, Вавула, Вавула, может, по-другому надо было?

– А как?

Девушка вздохнула:

– И то верно – никак. Отпусти-ка.

Вавула разжал объятия.

Ведана сняла рубаху, под ней ничего не было, осталась в одних онучах, они не мешали. Вавула быстро скинул свою рубаху, стащил штаны и повалил девицу на траву.

Он торопился, дыша, как загнанный конь. Желание било чрез край.

Раздался вскрик Веданы:

– Больно!

– Ничего, родная моя, ничего.

Вскоре сладкие стоны заполнили поляну.

Удар наслаждения они испытали одновременно, вместе вскрикнули.

Вавула откинулся на траву:

– Хорошо-то как, Ведана! А тебе?

– Очень хорошо, я и не думала, что вот так будет. Ой, рубаха!

– Что рубаха?

– Она была под нами.

– И чего?

– Так пятна на ней черные, кровь, Вавула.

– И чего? Так и должно быть!

– Как я в таком виде предстану перед родителями?

Вавула поднялся, надел штаны, рубаху, онучи.

– Речка тут недалеко, саженей двадцать.

– Идем туда, замыть пятна надо.

– Идем.

Начинало светать.

На рассвете Вавула и Ведана вошли в дом Зарубы Дедила.

Поднялась с постели мать, зажгла огонь – сын с кем-то.

– Ты не один, Вавула?

– Нет, мама, не один, со мной моя невеста.

Ольга кинулась к лежанке мужа, но тот уже поднялся на лаве:

– Невеста, молвишь? И кто же это? Мыслю, Голуба. Умыкнул-таки, дождались.

– Нет, отец, не Голуба, а Ведана Кобяк.

– Что? Ну-ка, Ольга, зажги еще огня.

Жена подчинилась. Проснулись братья и сестра.

– Чегой-то тут?

– А ну лежать на лавах, то вас покуда не касается.

Молодежь накрылась рогожами, внимательно следя за происходящим.

– Ведана? Дочь старейшины Вабежи, Веденея Кобяки?

– Так, отец!

– Ну, сын, угодил так угодил.

Хозяин взглянул на девицу:

– Сядь на лавку и жди, а ты, – он повернулся к сыну, – выйдь во двор.

Дедил шагнул вслед за сыном к плетню.

– Ты чего наделал, Вавула? У тебя голова на плечах или глиняный горшок? Или не ведаешь, что не дружны мы с Кобяком и его родом?

– А пошто недружны-то, отец? По то, что овраг никак поделить не можете? Так пусть ничей или общий будет.

Дедил за рубаху притянул к себе сына:

– Ничей? Это наша земля.

– Да какая земля, отец, в овраге?

– Неразумный ты еще, хоть и вымахал в сажень. Отдай часть земли, потом всю заберут. А Голуба? Чего мне теперь гончару говорить? Уговор же был.

– По обычаям я могу сам выбрать себе невесту.

– Можешь, а со мной до того почему не поговорил?

– Потому, что ты запретил бы брать Ведану.

Дедил сжал кол, да так, что сломалась верхушка.

– Значит, перед праздником ты в лесу с Веданой был? Уговаривались, как бежать?

– Тут виноват, отец, соврал, с ней был. Договаривался. А как иначе?

– А никак. Не по нраву Голуба, других девок в Рубино полно, нет, полез в Вабежу и кого уразумел умыкнуть? Дочь старейшины.

– Но что поделаешь, коли люба она мне, а после того…

Он запнулся.

– Говори.

– …а после того, как полюбезничали с ней в лесу, скажу так: кроме Веданы, мне никакая другая не нужна.

– Дать бы тебе тумаков. Первый ты у нее?

– Да!

– Если добром ваша затея кончится, Веденей мне такой выкуп назначит, что век не расплатишься.

Вавула понял, что отец смирился, улыбнулся:

– Кобяк прогневается, конечно, да ничего уже не изменить. Дочь не вернешь. А выкуп? Да настреляю я ему белок да лис. Откуплюсь.

– Слушай меня. Сейчас пойду в Вабежу, там Ведану наверняка уже ищут. Буду говорить с Кобяком. Тяжелый разговор получится, но потерянного уже не вернешь. Как-нибудь договоримся. А вы с… Веданой ложитесь на лавку у печи, а завтра рыть землянку начинай, жить отдельно будете.

– Само собой, но то после свадьбы.

– А ты до свадьбы как раз дороешь, место я укажу, для вас с Голубой у общины взял. Уразумел?

– Да. Но погодь, отец. Хазары объявились.

– Чего? – как от боли сморщился старейшина.

– Хазары, говорю, объявились под конец праздника. Смотрели, как гуляют в Вабеже.

– А ну, рассказывай, как было.

Вавула рассказал.

– Этого нам ныне для полного счастья и не хватало. Вот тебе и примета, вот тебе и сгоревший дуб. Бог Перун предупреждение нам послал. Не зря говорили – к беде. Вот она и пришла.

– Ведана так же говорила, когда загорелся дуб – к беде.

– Ступай-ка ты к своей Ведане, глаза б мои вас не видели.

Проводив сына, Дедил вывел из стойла коня, вскочил в седло и направился к Вабеже.

На селе не спали. Мужики были на улице.

У оврага старейшина встретил двух вабежцев.

– Стой! – крикнул один.

Дедил остановил коня:

– А чегой-то вы на нашей земле делаете?

Мужик, старший по возрасту, с вызовом ответил:

– Это еще не ведомо, чья земля. Веденей говорит – наша.

– Ладно, с этим потом, чего щас-то не спите?

– Так вставать все одно пора, а вообще, беда у нас.

– Что за беда?

– Пропала дочь Кобяка, Ведана. Не иначе хазары вчерась умыкнули. Старейшина поехал к ним.

– Давно?

– Не-е, недавно.

– Давайте за ним, верните.

Второй мужик усмехнулся:

– А ты кто нам есть, чтобы указывать?

– Говорю, возвращайте, значит, возвращайте, у нас в Рубино Ведана.

– Ух ты! И как попала?

– Ты хочешь, чтобы твой старейшина с хазарами понапрасну сцепился? Те и порубить могут.

Старшой кивнул младшему:

– Давай, Надежа, гони за Кобяком, а то на самом деле как бы большей беде не быть.

– Угу.

Мужик сбежал по спуску, вывел коня на верх противоположного склона и галопом понесся мимо села к дальнему оврагу, за которым стали хазары.

Дедил сказал старшому:

– Я в дом Кобяки поеду. Нам говорить с ним треба.

– Это да. Эх и разгневается Веденей. А кто умыкнул-то ее?

– Сын мой, Вавула.

– Сын?

– Да.

– Ну тогда не ведаю, чем ваш разговор закончится.

– А тебе и не треба.

Дедил проехал в Вабежу, объяснился с мужиками, что стояли на страже, доехал до подворья Кобяка. Соскочил с коня, набросив удила на столб городьбы.

Из дома вышла жена старейшины села:

– Ты чего заявился, Дедил? Горю нашему радоваться?

– Остынь, Краса, пошто речи обидные ведешь? Да, мы не друзья, но и не вороги, чтобы радовались чужому горю. Да и нет никакого горя, коли мужа твоего мужик, которого я послал, возвернет от хазар.

– Как нет? – гневно вспыхнула Краса. – У нас дочь умыкнули, и окромя хазар, того сделать некому.

– Есть кому.

– Ты чего, Дедил?

– А то. Сын мой, Вавула, а не хазары, умыкнул вашу Ведану. Щас она в моем доме.

Женщина от неожиданности опустилась на скамью пред домом.

– У тебя? Вавула? Да что ж это такое?

– А что, хазары лучше?

Жена Кобяка не ответила, пошла в дом.

Подъехал старейшина с тремя мужиками, соскочил с коня, подступил к Дедилу:

– Как твой гаденыш посмел умыкнуть мою дочь?

– Может, поначалу поприветствуешь гостя, Веденей? Обычаи гостеприимства везде одинаково обязательны.

– Обойдешься.

– Ну, коли так, то и говорить нам с тобой не о чем. Главное передал: твоя дочь теперь невеста, можно сказать, жена моего сына, желаешь ты этого или нет. Так что придется смириться. Вавула обычаи не нарушал. Умыкнул невесту, как принято. Ну… я поехал. Теперь к наезду хазар готовиться треба да Тихомира Сергуна в Заледово о них предупредить.

Дедил направился к коновязи.

– Погодь, Заруба.

Дедил обернулся:

– Что еще?

– Я… того, погорячился я. А как не горячиться, когда дочь пропала, а рядом хазары! А она вон – в соседнем селе спит спокойно.

– Да не спокойно. Переживает шибко. Боится. Пришла сама не своя.

– А ну заходи в дом, погутарим.

– Вот это другое дело.

Старейшины родов сели за стол. Семья в это время вышла на улицу.

Дедил начал первый:

– Я не желаю оправдываться пред тобой, Веденей, сам прочил в жены сыну девицу из нашего рода. Но раз так вышло, ничего не поделаешь.

– Плохо ты за сыном смотрел.

– А ты за дочерью. Собачиться будем?

– А что, по-твоему, люди скажут? Дочь старейшины ушла в другой, недружественный род. Старейшины ведь, чего уж говорить о других.

– У меня на селе тоже не многие рады будут. Но треба договориться. Говори, какой выкуп желаешь за дочь?

– Скажу позже. Поначалу хочу говорить с дочерью.

– Это твое право, но ничего не изменится.

– А коли Вавула взял ее против воли?

– Сам-то веришь ли в то? На празднике, среди народу, Вавула силком утащил твою дочь?

Кобяк замялся. Ведана сама ушла, сказала, что захворала, и пошла на село, а на самом деле… к реке скрытно.

– Ладно, пусть по своей воле, но свадьбы не будет. Определю выкуп, отдашь, и пусть живут, но в Вабежу ей дороги боле нет. Так и передай.

Дедил взглянул на Кобяка:

– Ты отрекаешься от дочери?

– Да.

– Не спеши. Сейчас ты в гневе, погодь немного, охолонись, глядишь, и сменишь гнев на милость. А не хочешь свадьбы, обойдемся без нее, землю молодым я выделю, пусть строят жилище, а до того живут у меня. Когда определишься с выкупом?

– Потом, сказал же. Думать буду.

– Ныне след думать о хазарах. Чего-то вдруг они опять заявились? Положенную дань мы им еще в цветене (апреле) заплатили.

Кобяк кивнул:

– Заплатили, даже больше требуемого шкур дали. Но они у нас девок не брали. Может, за тем и вернулись?

– А по мне так совесть их каган потерял.

Кобяк усмехнулся:

– Ты думаешь, у него она есть?

– Ты прав, Веденей. Хазар думает об одном, говорит о другом, делает третье. С ними надо бы пожестче. Хамлых (одно из названий столицы хазарского каганата) далече, сюда они приходят дружиной небольшой. Сколько хазар вышло к берегу?

– С десяток. Но где-то неподалеку у них лагерь.

– Это так. Там сколько? Сотня? Полусотня? У нас, если объединиться, боле двух сотен наберется. И чем биться есть, в каждом доме, почитай, лук со стрелами, топоры, секиры, мечи, о копьях да острогах я и не говорю. Куда хазарская сабля супротив нашего меча?

– Объединиться, говоришь? – посмотрел исподлобья Кобяка на Дедила. – А народ того захочет?

– Так поговорить с ним надо. Старцев спросить, они-то понимают, что вместе мы – сила. Разве дело, коли твое село хазары вдруг разорять начнут, а мы глядеть из-за городьбы будем в надеже, что не нас бьют?

Кобяк неожиданно сказал:

– Твой род пусть поначалу нашему роду земли вернет.

– О каких землях речь ведешь? – изобразил удивление Дедил.

– Овраг наш, признай то.

– Община не признает.

– Вот видишь, овраг поделить не можем, а об объединении говорим. Не будет того.

– Эх, мало нас хазары треплют, – вздохнул старейшина Рубино, – но придет время, когда не иначе как только вместе жить сможем. Но сколь народу до той поры сгинет?

Кобяк поднялся:

– Езжай к себе, Дедил. А Ведане передай, я желаю говорить с ней. Не захочет – ее дело, тогда… да чего повторяться…

– Я передам ей твое слово, встрече перечить не буду. А о сказанном подумай, да быстрей определяйся с выкупом. Не люблю, когда долг на шее висит.

– Определюсь, боюсь только, он тебе не по нраву придется.

– Ну чего же делать? Ты отец невесты. Ведана до того была девственницей, значит, должон платить.

Дедил вышел во двор. Завидев его, семья Кобяка отвернулась. Старейшина рода из Рубино отвязал коня, запрыгнул в седло, поехал в свое село.

Там его ждали. Впереди всех старец Светозар.

Дедил спрыгнул с коня:

– Чего собрались, Светозар?

– Ответь людям, правда ли, что твой сын умыкнул невесту из Вабежи?

– Правда.

– Почему брезгуешь своими невестами, Заруба?

– О чем ты, старче?

– О том. Уговор с гончаром Лихарем Рубаном насчет женитьбы Вавулы и его дочери Голубы был?

– Был.

– Почему нарушил?

– Потому, что сын сам выбрал себе жену. По нашим обычаям это не карается.

– Значит, решил породниться с Кобяком?

– Так вышло, но родней мы не будем. Кобяк не признает нас, мы не признаем Кобяка.

– Люди поговаривают, овраг намерен отдать Кобяку, правда?

– Нет! Это наша земля. На том стоял и стоять буду.

Светозар повернулся к мужикам.

– Что скажете, люди?

Дедила уважали, иначе не выбрали бы старейшиной.

Кто-то проговорил:

– Коли так, как сказал Дедил, то пусть.

Волхв взглянул на старейшину:

– Пошто ездил к Кобяку?

– Предупредить, что Ведана у нас, а то он собрался было к хазарам ехать.

Народ напрягся:

– К каким таким хазарам, куда ехать?

– Слушайте меня, люди! Вчера, на праздник, объявились хазары, подъезжали к месту гуляний рода Кобяка. Постояли, посмотрели, ушли за дальний овраг, может, в рощу, может, дале. Чего хотели, неизвестно. Но мыслю, коли объявились, след ждать их снова.

Толпа загудела:

– Чего этим собакам треба?

– Приезжали же в цветень?

– Опять дань собирать?

Дедил поднял руку, народ замолчал.

– Чего треба хазарам, мыслю, уже ныне прознаем. До того занимайтесь своими делами. Но ведайте, по первому клику всем сбор на селе, возле дома моего. А щас расходитесь. Работать треба, гулянье закончилось.

Люди начали расходиться. Остались только Светозар и Дедил.

Волхв спросил:

– Сам-то как мыслишь, чего хазары объявились? Не для людей, для меня скажи.

– Не ведаю, старче.

Светозар вздохнул:

– Я пойду на капище. С собой возьму двух парней и двух девиц, порядок там опосля грозы да гуляния навести треба. Да просить богов, чтобы прогнали хазар проклятых.

– Я понял тебя.

– Ты Кобяке не уступай, Заруба, иначе народ другого изберет.

– То право общины!

– Право-то право, да окромя тебя во главе рода ставить некого.

– Так уж и некого!

– Избрать любого можно, а вот в порядке род держать сможет не каждый! А коли смута пойдет, тогда и роду конец.

Старик, опираясь на посох, двинулся на село. Дедил проехал к своему дому. Начался новый день, 25-й по счету месяца червень.