Русский Жребий

Глава 3.

– И что у тебя, Таруса, морда, как у нажравшегося сметаны кошака? – насмешливо спросил Олега Стёпка-Курган, когда машина под покровом сумерек тронулась в направлении Предместья.

– Да, вот, женюсь! – без обиняков объявил Олег.

– Тоже дело, – одобрил, блеснув стёклами очков, Профессор. – На свадьбу-то пригласите?

– Всех, всех приглашу! – пообещал Олег.

– Всех, всех… – передразнила рыжая Ленка-Белка. – В шесть часов вечера после войны, что ль, приглашать будешь?

– А хоть бы и так!

Рота уже успела сложиться и принять участие в первых стычках. Хотя… Какие это, в сущности, стычки были? Так, постреляли маленько, размялись. Зато теперь дело предстояло. На каждого ополченца добро если по десятку человек у противника выходило, а то и больше. А уж оружия-то!.. Против наших «калашей» стареньких, да гранатомётов, да какой-то рухляди времён ВОВ, из музеев изъятой – танки, БТР, самолёты, самоходные установки… Но, чёрт возьми, победил же Давид Голиафа? И в лучшие дни русские не числом, а умением побеждали!

– Да разве ж дело в числе… Как «Градами» крыть пойдут – какое тут на хрен умение поможет? – машет рукой Курган, профессиональный скептик, которого язва-Ленка прозвала «Каркушей».

Но, в общем, прав он, Курган-Каркуша. Если на сердце руку положить, то и с умением у нас не так, чтоб здорово. Ополчение – это тебе не регулярная армия. В нём простые мужички да пацаны, военных премудростей не знающие. А иные и не служившие вовсе. «Рота» – это пока лишь только название громкое. По численности скорее взвод. До роты ещё добирать и добирать добровольцев. Они, правда, подтягивались в последние дни энергично – и из местных, и из окрестных регионов, и с Большой Земли – но, большей частью, необстрелянные и необученные, которых ещё всему учить да проверять, на что годны. Ведь не каждому это дано – воевать. Не обвыкшему на войне худо бывает. А у тех, что местные и вовсе – «рабочий синдром»: день отслужил, а на ночь к бабе домой. А то ещё, пожалуй, и щец навернуть в обед поспеть норовят.

Ох, и намыкался Профессор, такое пополнение тренируя. Теперь счастлив был. Тренировать остался другой офицер, а его с уже подготовленными бойцами, наконец, отправили на передовую.

Профессора звали Сергеем Васильевичем. Он в Город примчался прямиком из Крыма, а туда из Москвы. Известно о нём было мало, так как он не любил рассказывать о своей жизни. Но уже не раз успели отметить бойцы, что знаний у этого человека на академию наук достанет. О чём ни спросишь, всё знает. Особенно о том, что касалось войн всех времён и народов, да истории, да философии, да литературы… Да и на религиозные темы Профессор не хуже попа трактовал. А, пожалуй, что и лучше. Жаль, времени не хватало на разговоры эти – другим заниматься нужно было. Да и не все ведь просвещения жаждали, хотя свою «энциклопедию при погонах» ценили высоко, уважали.

А Олег не упускал случая оной воспользоваться. Сам он к наукам способностей никогда не имел, потому и о высшем образовании не помышлял. Вроде бы и ничего, да подчас при Мирке неловко становилось. Вот ведь голова! Школа с золотой медалью, институт с красным дипломом, прекрасный врач… А Олег рядом с ней вахлак вахлаком. Только что в живописи маленько поднаторел, пока репродукции для Галинки выискивал. Книги, правда, почитывал, да и то с ленцой. А Мирка пеняла, настаивала, чтобы он читал и писал сам. Без чтения, – говорила, – сам не научишься писать по-настоящему. Да он и не стремился, в общем… Всё равно ведь Толстым не станешь, как мать-покойница говорила.

Олег рос без отца. Тот, ещё когда ему не было и двух лет, сошёлся в командировке с другой женщиной да так и остался с нею в Киеве. У них родился сын, Лёнька. Олег ездил к отцу каждое лето, подолгу жил в его новой семье. С Лёнькой они были настоящими братьями и очень любили друг друга. Правда, в последний год пробежала меж ними кошка. Уж очень увлёкся братишка «романтикой» Майдана. Даже башку свою обкорнал – чисто кузнец Вакула, даже усы такие же. И мамаша его с папашей хороши тоже. С него-то что взять – мальчишка, считай! Но эти? Раиса Леонидовна, правда, никогда не отличалась умом, а всё больше настырностью и умением «дожать». Но отец-то куда смотрит? Совсем уже под каблуком у своей Раечки думалку отключил?

Нарочно не общался Олег с родными последние месяцы. На отца он и вообще два года зол был за то, что на похороны матери не приехал. Так и не бывал с той поры в Киеве…

А отца, между тем, не доставало. Не теперь только, а всю жизнь. Оттого ещё так тянуло Олега к Профессору – сыновним чувством. Нет-нет, а думалось, будь у него такой отец, может, и не был бы вахлаком, а совсем наоборот… Интересно, есть ли у Профессора семья? Не похоже… От семьи да налаженного быта, давно переступив сорокалетний рубеж, не срываются так очертя голову. «К чёрту за синею птицей», как любил он говаривать, цитируя белого генерала Маркова, о котором Олег прежде и слыхом не слыхивал.

Когда Сергей Васильевич узнал, что бойцы окрестили его Профессором, развеселился – так и Маркова величали. Это сходство явно нравилось ему. Он, вообще, словно из другого времени был. Высокий, подтянутый, с сухим строгим лицом, умными, выразительными глазами, чуть скрываемыми стёклами маленьких очков. Лицо, манеры, речь – всё было каким-то странным в этом человеке. Никогда не слышал Олег, чтобы Профессор ругнулся непечатно или объяснился ещё более, как он считал, «мерзким» современным сленгом. Ему ругань и не нужна была. Его приказы и без того звучали веско. Замечательны бывали метаморфозы: сидит во время отдыха мирный, как будто и вовсе далёкий от войны человек, рассказывает вкрадчивым, негромким голосом о событиях давно минувших дней, точно сам был свидетелем их – ни дать – ни взять профессор институтский, интеллигент-белоручка. Но, вот, что-то бахнуло, и во мгновение ока исчезает «белоручка» и на его месте является офицер. Голос становится стальным, приказы лаконичны и чётки, движения быстры и уверены. И не вот скажешь, какая ипостась ему идёт больше…

Из остальных сослуживцев Олег давно знал Каркушу и ещё несколько ребят. Был ещё парень из Одессы по кличке Дениро. Он ещё мало чего умел, но так рвался на передовую, что решено было взять его с собой – по ходу дела всему и научится, если жив останется. А пока что окопы пороет, как все новички. Перспектива «землестроительных работ» Дениро не вдохновила, но отступать было поздно. Он жаждал стать снайпером, утверждая, что исключительно метко стреляет. Стрелял он и впрямь изрядно. Вот, только снайпер – это не только умение попасть в цель, но особый психологический склад, хладнокровие. А этого Дениро как раз не хватало.

Снайпер в роте, между тем, был. Белка прикатила, страшно сказать, из Ровно. Её в роте уважали особенно, именно потому что она не просто ополченка, а снайпер. Такие кадры на вес золота. Правда, Олег питал к Ленке смешанные чувства. С одной стороны он восхищался её профессионализмом, выдержкой, мужеством, тем, что она, выросшая на Западной Украине, приехала сражаться на стороне Востока. Но… Но женское ли это дело – стрельба по живым мишеням? Даже, если эти мишени – враги? Ведь это же даже не в бою убивать – ты стреляешь, в тебя стреляют. Это – охота. Выслеживание ничего не подозревающей жертвы и… Необходимость, конечно, но для женщины… С той стороны, кстати, тоже – женщины. Латышки, эстонки… Профессор говорил, такие же были в Приднестровье. Там некоторых из них жестоко истязали, когда удавалось поймать. Они же, твари, не только убивали, но и увечили, глумясь. И в Чечне – так же было.

И чего это бабы в снайперы идут? Или психика их для этого дела более пригодна, нежели мужская? Не мог этого Олег в толк взять. И виделось ему, что женщина-снайпер – это уже не совсем женщина. Во всяком случае, любя и уважая Белку, как мастера и боевого товарища, он никак не мог представить, что её можно, например, поцеловать… Жениться, завести детей… Ну, как, чёрт возьми, жить со снайпером?

Однажды Олег поделился этими своими сомнениями с Курганом. Тот, обычно мрачный, покатился со смеху. Оказалось, что он как раз совсем иначе на Ленку смотрит. И снайперская винтовка в его глазах лишь красит её. Сильна баба!

Ну… Как говорится, каждый выбирает по себе. Для Олега лучше Мирославы на свете нет никого. А разве можно её представить с винтовкой? Ни в каком бреду! А разве слабее она Ленки? Разве занимать ей мужества и стойкости? Да всем одолжит ещё! Но при этом она – сама женственность, нежность, любовь и чистота.

Этого Олег грубоватому Каркуше, конечно, не говорил. Своё вынашиваемое со школьных лет чувство он ревниво оберегал, привыкнув, что понимания оному не встретишь. Скорее, пальцем у виска покрутят. Так было всегда. Сначала в школе он был предметом насмешек за свою дружбу с Миркой. Мальчишки – ладно. Им он всегда мог надавать хороших тумаков и заставить уважать своё право водить дружбу с теми, с кем ему угодно. Но девчонки… Эти со своими языками острыми, когда что не по ним, в настоящих злыдней обращаются. К Мирке они ревновали и считали своим долгом шпынять её, дразнить, пакостить. Ну, и Олегу, конечно, тоже. Но им-то не мог он навешать тумаков! Ходи и терпи…

Даже мать не понимала этой дружбы с «бедной девочкой, у которой такая тяжёлая ситуация дома». Даже соседи норовили «дать добрый совет». За двадцать лет знакомства с Миркой «советов» этих Олег выслушал бесчисленное множество и, в конце концов, смирился с мыслью, что ожидать понимания от кого-либо не стоит. Даже брату Лёньке он никогда не рассказывал о своей подруге. Даже отцу.

Мать, впрочем, Мирославу всё же приняла. Она заболела, когда Олег был в армии, и Мирка, уже учившаяся на врача, каждый день навещала её, помогала, чем могла. Мать даже как-то сказала, что, если бы не эта забота, то, может, и не дождалась бы она Олега. Правда, после она на какое-то время поправилась и прожила ещё несколько лет… А перед смертью благословила: «Твоя Мирослава – ангел. Она святая. Если пойдёт за тебя, женись на ней».

Олег и сам Мирку святой считал, потому так долго и не решался объясниться с ней. Он-то рядом с её каждодневным подвигом что такое был? Он и слова для объяснения выдумывал высокие, поэтические (всё-таки книжки читал, поэзию особенно): не банальное предложение руки и сердца, а предложение разделить крест, подвиг… Сочинял и отбрасывал. «Крест», «подвиг» – сам порог церковный в сознательном возрасте лишь однажды переступил, когда мать отпевали, а туда же! Что б понимал… Кабы не война, пожалуй, ещё долго бы не решился заговорить. А тут прижала она, и само всё сказалось – просто и безыскусно. И, оказалось, что лучше этой простоты ничего и нет. Он просто сказал, она просто ответила – и всё встало на свои места. Теперь бы только нечисть эту бандеровскую разгромить, и начнётся совсем другая жизнь. В своей стране, не опоганенной мразью, в своём доме, со своей женщиной, которую он всегда и от всего сумеет защитить…