Русский капитан

Монетка

— …Только сразу! Что б не мучалась. Хорошо? — её голос предательски дрожит. Как ни крути, а знать, что через пару минут ты умрёшь всегда тяжело.

— Не волнуйся. Всё будет как надо… — говорю я совершенную глупость, и тут же чувствую, как наливаются жаром стыда обмороженные месяц назад уши. «Будет как надо… Идиот! Ещё бы сказал, что всё будет хорошо, гуманист хренов…»

— Вот и — слава богу! — она вдруг успокаивается. — Скоро увижу своих мальчиков…

Мы идём вдвоём по разбитой, грязной улице в сторону Сунжи. Она метрах в трёх впереди…

…У неё странная фамилия — Монетка.

Сколько ей лет? Сейчас уже поздно спрашивать. Лет тридцать шесть — тридцать восемь, наверное. Но точно не больше сорока. Её старшему сыну было девятнадцать. А родила наверное лет в двадцать. Тогда это был самый «рожальный» возраст. Но по виду ей сейчас можно дать все пятьдесят. Давно нечёсаная, в каком-то тряпье, с серым осунувшимся лицом, в синяках и коросте грязи на руках. Она без возраста, как большинство женщин на этой войне.

…Первый раз Монетка появилась у нас три дня назад. Но тогда она была другой. Разбитная баба, с какой-то отчаянной, неженской лихостью в движениях и словах и бросающейся в глаза «нервинкой».. Иногда по её лицу, вдруг, пробегала судорога, и на мгновение оно каменело, превращаясь в какую-то посмертную маску.

— Мужики, а она случаем не наркоманка? — Спросил после первого её прихода к нам Кузя — механик-водитель командирской «бэхи» — БМП.

— Шут её знает. — Пожал плечами наш фельдшер Рафаэль. — С виду — не похожа. Да и где здесь сейчас наркоту-то достанешь? Кроме промедола ничего нет.

— А где её «чечи» достают? — хмыкает Кузя.

Действительно, после захвата очередной «духовской» лёжки или позиции, мы почти всегда находим там целую россыпь использованных шприцов. Поначалу я думал, что они от раненных остаются. Но, как-то раз, наткнувшись на разбросанные шприцы мы специально «протралили» весь подвал в поисках остатков бинтов, ваты, крови или ещё каких-нибудь следов пребывания здесь раненных, но не нашли ничего. И теперь я стопудово уверен, что «чехи» просто наркоманят, взбадривая себя для храбрости «дурью»…

— Кузя, может, вены у неё проверишь? — донёсся из десантного люка «бэхи» издевательский голос Лёхи — стрелка оператора. — Заодно и на ногах тоже. Могу ещё пару мест сказать, куда особо хитрые колются…

— Да пошёл ты! — Беззлобно огрызнулся Кузя. — Очень мне это надо! Я в смысле того, что какая-то она не такая…

Кузя как в воду глядел. Но тогда никто на это внимания не обратил…

— Да хватит тебе выдумывать! — Вылез на улицу Лёха. — Баба наша! Молодец! Без неё бы мы с тобой завтра цинковые бушлаты бы примеряли.

И это была правда. Улица, по которой мы должны были завтра выдвигаться к мосту через Сунжу, оказалась заминированной и предупредила нас о минах Монетка.

— …Эй, солдатик, мне срочно нужен ваш командир! Проведи меня к нему. — Это были её первые слова. Я сам их слышал.

Судя по тому, что никто не заметил, как она к нам подошла, женщина выбралась из какого-то ближайшего подвала. А подошла она к Вини Пуху — лопоухому, стриженному наголо «срочнику» из второго отделения. Он наблюдал за обстановкой сквозь пролом в кирпичном заборе, отделявшем двор где мы остановились на ночь от улицы, которую мы должны были брать завтра.

Вини Пух удивлённо уставился на женщину, отвлёкшую его от выполнения приказа взводного:

— Чего?

— Командир твой где, вот чего! — уже почти прикрикнула она на солдата. — Веди меня к нему!

— Товарищ прапорщик, — Вини Пух растерянно повернулся в мою сторону. — Тут это… командира спрашивают…

Я дремал на старом пластиковом ящике из под пива, у небольшого костерка, на котором пулемётчики разогревали пайковой «тушняк». После целого дня перебежек, лазания по бесконечным руинам, чердакам и лестницам мышцы просто «скулили» об отдыхе и хотелось только одного — спать! Лечь прямо здесь, в осклизлую, глубокую грязь и заснуть…

«Какого хрена ей надо?» — раздражённо подумал я тогда, зависая в ленивой мути полудрёмы.

— Товарищ, прапорщик!..

Вместо ответа я махнул ему рукой, мол, отправляй её сюда.

Вини Пух что-то коротко объяснил женщине, кивнув в мою сторону.

Она подошла. Невысокая. В прошлом явно ухоженная женщина. Добротное пальто. Справные сапоги на каблуке. Расчесанные, уложенные в «хвост» выбеленные перекисью волосы. Чуть накрасить, очистить от грязи и хоть сейчас на какую-нибудь ростовскую улицу — не отличишь от местных «матрён».

Она оглядела меня с ног до головы.

— Чего вам? — спросил я её, и голосе моём ничего кроме раздражения и недовольства не было.

— Ты прапор, что ли? — небрежно спросила она.

Я буквально закипел от такой наглости — «Прапор?!..» — Сознание едко обожгло мгновенной неприязнью за перебитый сон и наглость. Сон сразу улетучился.

— Не «прапор», а товарищ прапорщик. Выкладывай, чего надо? — сознание.

— Обидела что ли? — Заметила моё раздражение женщина. — Ну, извини. Не хотела. Ты командир здесь?

Я на мгновение задумался — будить или нет, спящего в «бэхе» старлея. Но тут же решил — пусть спит! Ему и так за сутки досталось. Два «двухсотых» из «срочников» и сам под разрыв попал. Видно, что сильно контужен. Сам с ней разберусь. И если она не по делу меня разбудила, то пусть не обижается…

— Ну, допустим, я командир. А что?

— А то, что информация для тебя важная есть. — Женщина с вызовом посмотрела на меня.

…Жители часто приходили к нам и рассказывали о том, что видели сами или слышали от чеченцев. Чаще всего это были какие-то отрывочные слухи, сплетни. Но иногда попадалась и ценная информация. Три дня назад дед пенсионер, бывший военный лётчик, сдал нам духовский склад оружия в доме своих соседей, чей сын был каким-то чином в дудаевском МГБ. Чечены в том доме отстреливались до последнего, пока наш старлей не засадил им в окно «Шмель». Восемь обгорелых трупов насчитали. Старлей тут же отрапортовал в штаб об уничтоженной «бандгруппе МГБ Ичкерии». Он давно об ордене мечтает. Правда, два трупа из восьми были женские и один пацана лет тринадцати, но найденного в подвале оружия хватило бы на целый взвод.

Деду в благодарность за помощь подарили десять банок тушёнки и отдали, найденную в доме охотничью двустволку. Потом нас как-то жители предупредили о засаде в одном из домов…

— И что за информация?

Женщина на мгновение замолчала, словно собираясь мыслями. За тем сказала:

— Сегодня ночью проулок, по которому вы завтра утром двинете, чечены заминировали.

…Полчаса назад сапёры, вернувшиеся с разведки, доложили, что улица, по которой мы собирались начать завтра выдвигаться, была «чистой», без мин.

— Что-то ты тётка напутала. — Я тут же утратил интерес к разговору и остыл. Раздражение ушло. В конце — концов она действительно хотела нам помочь. — Прошли наши сапёры по ней. Ничего там нет. Иди домой. Спасибо…

— Херово ваши проверяли! — Раздражённо и упрямо бросила она. — Я сама видела, как они четыре штуки таких больших зелёных блина на ней установили. Пойдёте — подорвётесь. Не рискуй пацанами. Я покажу где ставили…

Было в её голосе что-то такое, что заставило меня пересилить, дремотную лень и встать.

— Левашов! — окликнул я, устроившегося в проломе стены сержанта. — Вызови ко мне Букреева.

Через минуту передо мной стоял заспанный сапёр.

— Вы проверили дорогу?

— Так точно! — Хмуро буркнул Букреев, недовольный тем, что его вытянули на свет божий из норы, где он спал.

— И что?

— Всё чисто. Я же докладывал…

— А вот женщина говорит, что вчера ночью «чечи» там четыре «тээмки» установили.

— Мало ли кто чего говорит. — огрызнулся сапёр. — Нет там ничего. Одна грязь и лужи.

— Чего ты врёшь!? — Вдруг с неожиданной яростью накинулась на него женщина. — Проверили… Пошли, я тебе покажу где они стоят. Мордой ткну. Вот из-за таких как ты, вы уже целый месяц в городе толчётесь. Всё с землёй смешали, жизнь нам поломали, а толку ноль! Проверили они…

— Так, стоп! — Перебил я её тираду, удивившись про себя её натиску. — Женщина, я сам разберусь. Букреев, как вы проверяли?

— Как полагается. Миноискателем и щупами.

— Ты же мне вчера доложил, что миноискатель сломан.

Глаза Букреева растеряно дёрнулись.

— Да мы это… мы его починили ночью. — Промямлил он, пряча глаза. — Там просто аккумуляторы сели. А щупами мы всё проверили…

Голос его потерял уверенность. Стало ясно, что он врёт. Не прошли они улицу. По крайней мере, до конца точно не прошли…

Я с ненавистью посмотрел в его круглую, в коросте грязи смуглую рожу. Накрылся мой сон!

— В общем, так, поднимай своего напарника и пошли проверять!

Вышли мы только через полчаса, после того, как вся группа была готова, и пулемётный расчёт на крыше доложил, что улицу он контролирует.

…Дорога между «скелетов» разрушенных бомбами пятиэтажек была разбита гусеницами и колёсами до неузнаваемости. Кое-где ещё был виден асфальт, но он лишь изредка показывался из грязи и залитых водою колдобин. В одном месте колея делала полупетлю вокруг воронки от снаряда и почти впритирку подходила к стене дома, теряясь в огромной грязной луже. Низкое, всё в грязных драных облаках небо, привычно сыпало на землю ледяной дождь пополам с крупным мокрым снегом.

— Вот здесь они ставили. — Указала на лужу женщина.

— Проверяйте! — скомандовал я.

Прикрытие разбежалось по ближайшим подворотням занимать позиции на случай засады или атаки чеченов, а я с женщиной укрылся за углом дома, наблюдая за работой сапёров.

Букреев брезгливо и осторожно шагнул в лужу и чуть не по колено провалился в невидимую под водой яму. Чертыхаясь, выбрался из неё. Зло посмотрел в нашу сторону. И начал часто «простукивать» жалом щупа воду перед собой. Так прошло с минуту. Неожиданно он замер и осторожными лёгкими уколами начал прощупывать что-то впереди себя. Потом он подал знак «внимание». Из кармана «разгрузки» достал моток грязной верёвки с самодельным крючком из проволоки на одном его конце, наклонился и, опустив руки по локоть в воду, что-то стал перед собой нащупывать. Наконец распрямился и осторожно зашагал к нам, разматывая за собой верёвку. Завернув за угол, он пронзительно свистнул — предупреждая всех об опасности, и осторожно потянул на себя верёвку. Она натянулась, и на мгновение показалось, что Букреев борется с какой-то спрятавшейся под водой сильной рыбиной. Наконец верёвка подалась, и сапёр осторожно начал выбирать её на себя. Когда у ног его уже свился целый моток, он осторожно выглянул из-за угла. Метрах в десяти от дома на асфальтовом пятачке лежала мокрая, в разводах жидкой грязи противотанковая мина…

…Букреев старался не смотреть на меня.

— И вот в той колдобине поставили. — Словно бы не замечая его подавленного состояния, деловито сказала женщина, подойдя к следующей залитой водой яме…

Через час группа вернулась к своим. В руках сапёры тащили четыре мины. За улицей до утра остались наблюдать пулемётчики.

В расположении роты состоялся короткий и жёсткий «разбор». «Механ» одной из «бэшек» контрактник Вовка Золотарёв бывший афганец, увидев сложенные на земле стальные «блины», без долгих объяснений двинул пудовым своим кулаком в лицо Букрееву. Тот как мешок отлетел к стене и съехал на землю. Из разбитого рта густо хлынула на подбородок чёрная в сумерках кровь.

— Ты что, сучий потрох делаешь? Да из-за тебя, сучёнок, наши кишки завтра со стен бы соскребали… — Он за грудки поднял Букреева с земли и размеряно, словно боксёрскую грушу, размолотил букреевское лицо, разбрызгивая во все стороны кровь. — Урод ленивый!..

— А ты чего глазками моргаешь? — Отшвырнув, обмякшего Букреева, он обернулся ко второму сапёру. — Тебе, что щуп в задницу надо воткнуть, что бы дошло, наконец, чем вы козлы играете?..

Сапёр, пригнувшись к земле, попытался было юркнуть между Золотарёвым и стеной, но на пол пути поймал глазом золотарёвский сапог и, рухнув на колени, скорчился от боли, заскулил. Но экзекуция на этом не закончилась. Через мгновение он был буквально вздёрнут за шиворот над землёй, и кулаки Золотарёва в два удара превратили его лицо в кровавую кашу.

На шум «разборки» из «бэхи» вылез наш старлей Иваньков с мутными от боли глазами. Шатаясь как пьяный, он подошёл к костру и зачерпнул кружкой чай из кипящего на углях котелка. Утром его сильно контузило. Чечен гранатомётчик как-то смог вычислить комнату, где ротный устроил свой «энпэ», и засадил туда гранату. Взрывом разорвало радиста «срочника» и размозжило голову лейтенанту артиллерийскому наводчику, приданному нам за день до этого от полкового дивизиона. Сам ротный чудом остался жив. Взрывной волной его вышвырнуло из комнаты, контузило и засыпало обломками стены.

Когда мы забежали в комнату, то сначала увидели лишь сучившего в агонии сапогами по полу лейтенанта артиллериста, чья сплюснутая до неузнаваемости голова страшно таращилась на нас чёрными дырами вырванных глаз. Потом в углу под разломанным столом у разбитой радиостанции нашли оплывавшее кровью туловище радиста. Ротного нигде не было и мы решили, что его вышвырнуло взрывом в окно и уже кинулись — было к лестнице, но тут кто-то услышал глухое мычание из под груды битого кирпича.

Когда мы раскопали старлея, стоять самостоятельно он не мог. Его то и дело рвало, из носа и ушей сочилась кровь. Конечно старлея надо было отправить в госпиталь, но он отказался эвакуироваться, пока не пришлют замену. В штабе с ним спорить не стали — после недели боёв из всех офицеров в роте кроме самого ротного оставался лишь лейтенант командир первого взвода — совсем ещё салага, и я — её старшина.

…Старлей молча наблюдал, как Золортарёв мордует сапёров. Он никак не вмешался в происходящее. И правильно! Пусть на своей шкуре узнают, что бывает за такие вещи. Это война, а не игра в песочнице. В другой раз будет наука…

Всё это время женщина молча стояла в стороне.

Я залез в десантное отделение «бэхи» и, вытащив из деревянного снарядного ящика под ногами пару картонных упаковок «сухпая», подошёл к ней.

— Спасибо тебе! Звать-то тебя как?

— …Нинель — Тихо и не сразу ответила женщина, как завороженная наблюдавшая за расправой над сапёрами. Наконец, она оторвалась от этого зрелища и повернулась ко мне:

— Но чаще Монеткой зовут. — Уже опять разухабисто, задиристо сказала она, широко улыбнувшись.

— Почему Монеткой? — Удивился я.

— Фамилия у меня такая. Монетка. А имя сложное — мало кто запоминает с первого раза.

— В общем, выручила ты нас, Монетка. Спасибо тебе. Вот, возьми. — Я протянул ей коробки с «сухпаем». — Всё чем можем! — и сразу почувствовал себя генералом из фильма «Горячий снег». — А после войны сочтёмся. К награде тебя представим. А пока своих накормишь. Муж, дети есть?

При этом вопросе лицо её дёрнулось, словно она услышала что-то страшное, пугающее. Я даже слегка растерялся. «Может быть, погибли?» — мелькнула догадка.

Но она быстро справилась с собой.

— Есть. Два сына. Один в армии. Сейчас служит где-то на Северном Флоте, второй школу заканчивает. А муж пять лет назад с молодухой в Находку сбежал.

— Все живы — здоровы? — на всякий случай переспросил я.

— Слава богу! — Выдохнула она. — Ну, я пошла. Я завтра вас найду…

…Я ещё слегка удивился этим её словам. «Завтра вас найду» — зачем?

Ночью по нам неожиданно отработали чеченские миномётчики. Три мины разорвались прямо в нашем дворе. Пять человек из роты было ранено. Одна мина попала точно в движок командирской «бэхи» и ротный Иваньков, отлёживавшийся в её десантном отделении, получил вторую контузию. «Беха» сгорела. Только по счастливой случайности никто не погиб.

На следующий день вечером Монетка опять появилась на нашей позиции. Как она нас нашла — не понятно. Ведь за сутки мы прошли почти два квартала. Причём не по прямой, а загибая фронт в сторону Сунжи, нацеливаясь на один из мостов через неё.

Я был в полуразбитом кирпичном гараже на совещании, когда она пришла. В пролом стены было видно, как она подошла к костру, где по обыкновению разогревались банки из «сухпая». Солдаты узнали её и усадили на ящик из под патронов, дали кружку с чаем.

К этому моменту нашего старлея уже эвакуировали, и его заменил капитан Снегов — замкомбата второго батальона. Снегов мне не нравился. Сивый, худой, вьедливый. Одно слово — сухарь! Ему в комендатуре служить — самое место или немцев в фильмах про войну играть. Но меня не спросили. Назначили Снегова и всё! Служи и подчиняйся.

— Это что за баба? — Строго бросил Снегов, увидев сидящую у костра среди солдат незнакомую женщину.

— Всё нормально, товарищ капитан! — взялся объяснять комвзвода Надеждин — Наша женщина. Она нас вчера спасла…

— Как спасла? — переспросил Снегов.

— Да вот Юрий Антоныч расскажет — Спихнул на меня объяснение с новым ротным Надеждин.

Я уничтожающе взглянул на Надеждина. Идиот — идиотом! Скоро год как в офицерах, а так ничему и не научился…

Но слово было уже сказано и пришлось вкратце пересказать вчерашнюю историю.

— …Ну, хорошо! А что ей теперь надо? — голос Снегова чуть помягчал, но командирская задиристость в нем не пропала. — Или вы решили её к себе в штатные спасительницы нанять? — уже с ехидцей спросил он.

Я про себя чертыхнулся. Ну, Надеждин, ну, чудило! Неужели непонятно, что в глазах Снегова история со вчерашними минами это не подвиг, а полное раздолбайство сапёров и халатность нас, командиров…

— Никак нет. — Растерянно отозвался взводный. — Не решили… Ну, может быть, опять какую-то информацию добыла.

В это время Монетка заметила нас и, встав от костра, направилась в нашу строну. Она подошла к нам и, сразу выделив Снегова из группы, обратилась к нему.

— Здравия желаю, товарищ майор!

— Капитан… — хмуро поправил Снегов.

— Ой, ну извините. Ошиблась. Но видать не долго майора вам осталось ждать. У меня рука лёгкая. Если оговорилась — то точно так скоро и будет… — знакомой скороговоркой затараторила она.

— Спасибо. — Оборвал её монолог Снегов. — Вы что-то хотели?

Монетка словно не заметила хмурости капитана.

— Я тут с вашими солдатиками посидела. Такие пацаны у вас боевые! Настоящие джигиты! Куда там чеченцам!

— Хорошие бойцы. — Кивнул капитан. — Так что вас… — Снегов сделал вопросительную паузу

— …Нинель Григорьевна. — Представилась Монетка.

— …Нинель Григорьевна. Что к нам привело?

— Узнала я кое-что опять. Может вам пригодится.

— Хорошо, пройдёмте с нами. — Снегов повернулся и зашагал к гаражу, где разместилось управление роты.

— …Ночью чечены Андреевский мост взорвут. — Монетка сидела на ящике из под гранатомётных выстрелов. Горела стеариновая свеча и лицо Монетки как в театре теней то вдруг раскрывалось на свету, то съёживалось до блеска глаз. — Они с темнотой отведут своих людей на ту строну Сунжи и взорвут мост. Если поспешите, то сможете его целым взять.

— Откуда у вас такая информация? — Лицо Снегова стало непроницаемым.

— У меня соседка чеченка. У неё сын у Басаева в отряде. На ночь он домой приходил. Я слышала, как они говорили. У нас после обстрела трещина в стене. Слышно хорошо. Он сказал родителям, что бы уходили с его отрядом. Что к пяти утра на этом берегу чеченов не останется.

— Вы знаете чеченский?

— Я с шести лет в Грозном живу. Хорошо знаю и их язык, и их натуру. — В голосе Монетки вдруг зазвучала жестокость, и глаза её полыхнули ненавистью. — Волки — одно им слово…

— А как вы на нашу сторону попали? Где линию фронта перешли?

— Так это не проблема. — Монетка улыбнулась так, словно давно ждала этого вопроса. — Какая линия фронта? Где вы её видели? Там где русские стоят, там же напротив и боевики, а где русских нет — там и чеченов нет. Вам на карте показать где прошла?

Снегов нахмурился.

— Вы умеете карту читать?

— Товарищ майор, вы, я смотрю, всё никак мне не поверите. Всё проверяете… — в голосе Монетке сквозанули обиженные нотки. — Карту я читать не умею, но уж в плане города, где всю жизнь прожила, как-нибудь разберусь. Я вот ваших ребят вчера спасла. Может вам не рассказали? Я ненавижу всю эту мразь. И просто пытаюсь своим русским помогать как могу. Если вы мне не верите, то я могу уйти. Ваше право… — и Монетка даже встала с ящика, словно собираясь выйти вон.

— Ладно, Нинель Григорьевна, не горячитесь. — Уже примирительно сказал Снегов. — И про помощь вашу я наслышан. Спасибо вам. Но я как командир должен иметь полную и проверенную информацию. С мостом мы будем думать, как поступить. Информация это ценная.

Монетка вновь опустилась на ящик.

— К мосту я могу вас вывести дворами так, что чечены даже и не заметят. Они ночью сами не очень-то лазят по городу. Больше по своим домам сидят. Давайте я с вами пойду?

— Хорошо. Вы тут посидите, чайку попейте, а мы пока прикинем, как всё лучше сделать.

С этими словами Снегов встал. Повернулся к сидящему во мраке подвала Ломову — нашему каптёру — дебелому, рыжему сержанту-контрактнику из Ярославля.

— Накорми и напои женщину чаем.

— Есть! — Вытянулся Ломов, отбросив на дальнюю стену огромную бесформенную тень.

— Пошли за мной! — бросил ротный нам и направился к выходу из подвала.

— Товарищ капитан, чего тянуть-то? — Шагая вслед за Снеговым по тропе среди развалин, бубнил Надеждин. — Только время потеряем. Разрешите, я с взводом выдвинусь. Оседлаем мост, а батальон подтянется…

— Тебе, что Надеждин, не терпится звезду получить? — хмыкнул Снегов. — Получишь! Но не золотую, а жестяную. И не на грудь, а на казённое бетонное надгробие. Знаешь первую заповедь проститутки? Не суетись под клиентом.

— Я не суечусь. — Обиженно протянул Надеждин. — Я о деле беспокоюсь. Женщина город знает. К нам пробралась. Значит, и нас может провести. Сколько мы времени и сил сэкономим. Неделю уже к этому мосту пробиваемся. Сколько народа положили…

— Помолчи, Надеждин! — Раздражённо оборвал лейтенанта ротный. — Чему вас только теперь в училищах учат? Заруби себе на носу. На войне никогда не хватайся за первую пришедшую тебе в голову мысль. Она ещё не показатель того, что ты гениальный полководец. Это просто признак того, что ты не орангутанг. А на войне нужно в любой ситуации найти несколько вариантов действий. И каждый из них взвесить. Выбрать лучший, отработать его на карте, утвердить у командира и довести до личного состава. До последнего долбоёба, что бы знал куда бежать и что делать. Только так и не как иначе.

Учись, Надеждин! Бесплатно читаю тебе курс военной мысли.

А вперёд, одним броском, оседлаем, с ходу… Мы так уже второй месяц здесь воюем. По самые уши в говне. Весь мир хохочет над тем, как нас тут чабаны кровью умывают.

Всё! Я к комбату. Остаёшься старшим. Проверь посты. И смотри, что бы люди не расползлись по руинам подножный корм искать. Вчера во втором полку трое бойцов пошли по подвалам жратву шаманить. Утром их нашли. Но по частям. Головы отдельно, туловища отдельно.

Дрёмов, ты со мной!

…У комбата мне пришлось ещё раз пересказать вчерашнюю историю с минами. Майор Шишков ничего не сказал, но посмотрел на меня с таким выражением, что мне захотелось провалиться сквозь землю.

Семь лет назад я молодым салабоном пришёл к нему в роту и через два года именно он рекомендовал меня в школу прапорщиков. Шишков всегда помогал мне и уж конечно был вправе рассчитывать на мою надёжность…

После нашего доклада комбат ушёл в «радийку» докладывать командиру полка. Вернулся он только через полчаса и сразу же склонился над картой. Что-то нанёс на неё. Наконец выпрямился и подозвал к столу ротных.

— Андрей, — обратился он к Снегову — значит действуем так. Если эта баба не врёт, то сейчас они снимают свои отряды с линии соприкосновения и отводят их за Сунжу. Значит на позициях оставят только прикрытие. Ты со своими людьми прощупай их оборону вот здесь в районе гаражей, и здесь — карандаш Шишкова дважды уткнулся в карту. — Если всё будет тихо, то выдвигаешься с ротой вот сюда. Я с Башировым попытаюсь вот здесь пройти. — Шишков прочертил по карте короткую стрелу. — И вот тут мы их от Сунжи и отсечём. Рота Никитенко в это время хорошенько шуманёт с фронта. Но только шуманёт! Понял меня, Никитенко? — комбат вопросительно и строго посмотрел на старлея Никитенко, который только вторую неделю как принял роту, сменив убитого снайпером капитана Козачинского.

— Так точно…, понял. — После небольшой паузы отозвался Никитенко. В голосе его прозвучала обида.

— И не кривись! Позавчера тебе было приказано дойти до универмага и закрепиться. А ты куда попёр? На целый квартал вперёд вылез.

— Так чечи же отходили, товарищ майор! Мы же у них на плечах сидели…

— Ты, кажется, так ничего и не понял! — комбат устало вздохнул. — Третий год офицерские погоны носишь, а мыслишь как пацан «срочник». Что толку в том, что ты у них на плечах сидел, если фланги у тебя открытые? Тебя чему вообще в училище учили-то? Да если бы тебя Иваньков справа не прикрыл, то сегодня бы от твоей роты и воспоминания не осталось. Отсекли бы от батальона и за ночь выжгли бы к едрёной матери! Цена твоего геройства — два двухсотых в батальоне, пятеро раненых и контуженый Иваньков, который три часа чеченов с твоего правого фланга держал. И он ещё обижается…

— Да всё я понял, товарищ майор! Пошуметь, но вперёд не лезть. — Уже виновато и примирительно сказал Никитенко.

— Правильно понял. — Комбат вновь склонился над картой. — «Чечи» при отходе очень любят засады оставлять. Одна часть с шумом отступает, другая в это время за их спиной «мешок» организует. Наши на плечах первых в него и влетают. К утру чечи здесь этот финт могут попробовать провернуть. Знают, что мы будем наступать. А мы попробуем их опредить. Вот здесь… — карандаш вновь уткнулся в карту. — …они могут засаду устроить. Тут три улицы в одну сходятся она делает полупетлю вдоль реки. За спиной у них мост и Сунжа, с их стороны девятиэтажки, с нашей — частный сектор. Напоследок они здесь очень даже могут попытаться нас здесь отодрать, как глухонемых свиней. Но мы ещё посмотрим — кто кого выдерет.

Если они мешок нам готовят, то сами в нём окажутся. Если просто отводят силы, то проверим этот квартал, и бог даст — успеем мост взять. А там, глядишь, перед ним ещё и кого-нибудь прихватим.

Начало выдвижения через два часа. Артиллерия будет работать по запросу…

Радиостанциями не пользоваться. У чечен сканеры. В эфире работаю я один. Отзываться тангентами. Код обычный. И всем приказываю — если встретите жёсткую оборону, то в бой не втягиваться. Отходите на исходные. Значит, баба ваша ошиблась или врёт. Ты, Андрей, вообще придержи её до утра. Найди повод. Пусть посидит у нас. И нам спокойнее будет, да и ей нечего ночью собой рисковать…

…В полночь роты двинулись вперёд. В полной темноте штурмовые группы осторожно сосредоточились у проломов, за которыми недобро чернели развалины домов другой стороны улицы. Ещё днём оттуда бил по нам, блуждающий от окна к окну пулемётный расчёт и огрызался снайпер.

По-прежнему сыпал крупный дождь, и шум его глушил все звуки. Только где-то в городе вяло перестреливались дежурные расчёты, да далеко за городом нестройно ухала артиллерия. Первыми в темноту ушли разведчики. Они серыми тенями скользнули в проломы стен, ведущие в сторону чеченских позиций. Где-то чавкнула под сапогом грязь, глухо стукнул о камень осыпавшийся кирпич, и всё смолкло. Потянулись томительные минуты ожидания. Снегов, в китайском «разгрузнике» и, вылинявшем до песчаной белизны «Горнике», из которого торчал затёртый ворот рыжего верблюжьего свитера, сидел на корточках за полуразрушенной стеной, отделявшей нас от, ставшей линией фронта улицы, то и дело украдкой поглядывал на часы. Хмурился. Время шло, а новостей от разведки всё не было. Что там? Может быть разведчиков заметили и в руинах, темневших на той стороне улицы, их встретили острые как бритвы кинжалы беспощадных злых бородачей и сейчас изрезанные тела разведчиков оплывают кровью где-нибудь в ближайшем подвале. На войне нет ничего хуже тишины и неизвестности. Воображение начинает рисовать самые мрачные картины…

Но вот до слуха донеслось едва различимое чавканье грязи. Я подал знак и все насторожились, ощетинились стволами. Спустя несколько мгновений, из серой сырой хмари вычертился тёмный силуэт человека и тот — час оказался в десятке прицелов. Ещё несколько шагов и в проломе появилось знакомое бледное лицо Шпенёва — солдата второго взвода. Одного из наших нештатных разведчиков. Шпенёва чаще зовут «Дракулой» то ли за необычайно бледную, почти молочную кожу, то ли за его полное презрение к опасности. Парень он совершенно «пробитый». Однажды, рассмотрев в бинокль фирменные кроссовки на ногах убитого на «нейтралке» боевика, он под огнём чеченского пулемётчика пополз их снимать. И снял! Правда, одну кроссовку на обратном пути порвала пуля и она пришла в полную негодность.

Шпенёв несколько раз уже просил его перевести в разведроту, но наш бывший ротный Иваньков все эти просьбы оставлял без ответа, разумно считая, что такой «пробитый» парень нужен самим. В разведку Шпенёв всегда ходит со своим земляком сержантом Ахундовым по кличке «Хунта».

…Шпенёв нашёл глазами Снегова и, подойдя к нему, негромко начал докладывать.

— Товарищ капитан, можно выдвигаться. Чеченов нет. Мы проверили весь дом и прошли ещё вперёд на два дома. Пусто.

— А что так долго? — спросил ротный, вновь посмотрев на часы.

— Да там чечен старый сидел с радиостанцией.

— Где? — тут же напрягся ротный.

— Тут. Перед нами, на втором этаже. За нашими позициями наблюдал. Его видимо оставили наблюдать. Но мы его по сигарете вычислили. Дедок курнуть малёк решил. Обнаружил себя. Вот пока подбирались к нему чуть задержались…

— И что?

— Всё нормально, товарищ капитан. Хунта его ножом снял, тот даже и не пискнул.

— Да вы что?! Совсем охренели? У него же рация. Его же хватятся!.. — в голосе ротного зазвучал металл.

— Никак нет, товарищ капитан. — обиженно протянул Шпенёв. — Всё сделали как надо. Дождались пока он со своими побазарил. Те ему, видимо, сказали сниматься. Мы его подрезали, когда он уже из комнаты на лестницу выходил.

— Точно? — уже спокойнее переспросил ротный?

— Обижаете, товарищ капитан! — осклабился Шпенёв. — Спросите кого угодно — вам скажут. Мы с Хунтой никогда туфту не гоним. Наши сведения хоть в ГРУ отправляй…

— …Ладно! — оборвал его Снегов. — Двинулись! Время дорого. Первая группа — вперёд! Надеждин, как перескочишь улицу тут же рассредоточься и прикрой проход остальных…

К четырём утра после бесконечных перебежек, переползаний, томительного лежания среди руин мы вышли к дому, за которым метрах в ста шумела по камням Сунжа. Ватник уже давно промок насквозь и ледяной дождь, казалось, сыпет прямо по голой спине. Руки от холода превратились в какие-то бесчувственные култышки. Переползая через один из проломов, я наткнулся ладонью на острый край арматуры, торчащей из бетона. Тупая короткая боль почти ни как не отозвалась в сознании, и только когда я почувствовал на коже странное тепло, я посмотрел на ладонь. Из глубокой царапины по пальцам бежала кровь, но боли не было. Только тепло растекающейся крови…

За кружку горячего чая я был готов отдать все богатства мира, но чай сейчас был несбыточной мечтой.

Темнота на улице стала потихоньку растворяться и сквозь неё, словно на негативе стали проявляться контуры унылого окрестного пейзажа, Тёмные изломанные силуэты полуразрушенных домов, деревья сквера напротив. С каждой минутой они всё гуще наливались предрассветной серостью, всё резче прочерчивали свои контуры.

Дом по соседству с нами уже час как оседлала рота, с которой шёл комбат. И вот теперь мы торопливо занимали оборону в пятиэтажке, стоявшей в центре небольшой улочки, что бы успеть к назначенному комбатом сроку. Наконец Снегов доложил комбату о готовности. И через несколько минут со стороны наших бывших позиций густо затрещали выстрелы. Где-то невдалеке ударила артиллерия. В полукилометре от нас, в глубине квартала, который мы обошли, полыхнули разрывы.

Время тут же ускорилось. Минуты побежали как пришпоренные, накладываясь одна на другую. Никитенко «шуманул» как надо. Казалось, целый полк снялся с позиций и наступает на занятый боевиками квартал. Неожиданно рядом со мной ожила радиостанция.

— Третий, ответь первому! — донёсся «изувеченый» эфиром голос комбата. «Третий» — позывной Снегова.

Вместо ответа Снегов трижды нажал тангенту вызова. — сигнал того, что он на связи.

— Метео передаёт — у тебя погода портится! Видимость двадцать пять — тридцать. Смотри пятёрку перед собой. Время плюс тридцать!

Снегов нажал тангету и несколько секунд не отпускал. Сигнал того, что информацию принял. Потом повернулся к нам с Надеждиным:

— Слышали? Разведка доложила, что чечи начали отходить к мосту. Отряд до тридцати человек. Минут через тридцать выкатятся на нас со стороны разбитой пятиэтажки.

Надеждин, ты держишь со своими первый этаж. Будь особенно внимательным. Если чеченов зажмём то им на улице деваться некуда будет — будут прорываться за стены. На тебя попрут. Оборудуй позиции на случай боя в доме. Мы тебя сверху поддержим, но тебя самого они смять не должны. Иначе слоёный пирог получится. До утра их не выкурим. И всем проинструктировать бойцов — огня без приказа не открывать! Довести до каждого «мохра». Ни звука без моей команды! Подпустить чечей в упор. Каждому выбрать себе цель. Пулемётчикам — отсекать их от сквера — не дать никому отойти назад. Снайперам — выбивать в первую очередь гранатомётчиков. Всё!

К бою!

И хотя мы их ждали, но появились чечены неожиданно. Это были опытные воины. Они не пошли по дороге между домами, где их могла бы ждать засада или случайно накрыть артиллерия. Они появились буквально из стен. Осторожные, чуткие. По одному, по двое выбирались на улицу через проломы в домах и тут же в скверике перед домом рассредоточивались, залегали, затаивались. Потом вперед пошла разведка. Трое боевиков. Один с пулемётом. Они одним броском перебежали через улицу и исчезли в среднем подъезде нашей пятиэтажки. Я замер. Неужели обнаружат? Охотничий азарт мгновенно высушил рот, и я судорожно сглотнул. Конечно, боевиков сразу уничтожат, но предупреждённая ими основная группа тот час отойдёт, и раствориться в домах, и вся с таким трудом выстроенная засада окажется бесполезной…

Но мгновение шло за мгновением, а тишину ничего не нарушало. Неожиданно из подъезда вышел один из чеченов и коротко свистнул. И от земли тотчас начали отделяться серые тени. Боевики бросились через улицу. Их было человек тридцать. Они бежали тремя группами, соблюдая дистанцию между собой, что бы случайный разрыв снаряда или очередь не могла зацепить две группы сразу. Это были опытные волки!

До, казавшихся им спасительными стен, остались считанные метры. Уже можно было различить лица бегущих. Бороды, глаза. И здесь Снегов коротко и жёстко рявкнул:

— Огонь!

Залп в упор нескольких десятков автоматов и пулемётов был страшен. На каждом боевике сошлись линии нескольких прицелов. Сотни пуль буквально смели группы, распяли их на уличном асфальте, изорвали в клочья. Всё было закончено за считанные секунды. Но это были настоящие бойцы! Даже раненные, умирающие они тянулись к оружию, пытались поднять его, направить в сторону врагов, последним движением нажать на курок. Но выстрелить никто не успел. Через мгновение всё было кончено. Стрельба прекратилась.

Только снайпера методично «обходили» тела контрольными пулями, да в тишине кто-то из лежащих страшно хрипел в предсмертной агонии, пока щелчок снайперской винтовки не оборвал этот хрип.

Пару минут стояла тишина. Потом Снегов повернулся ко мне и негромко скомандовал:

— Дрёмов, возьми пять человек. Соберите оружие и хорошенько обыщите трупы. Любые бумажки тащи сюда.

Я забросил автомат на плечё.

— Всё понял, сделаем!

— И осторожнее там! — уже в спину бросил ротный. — Пока в башке дыру пулей не просверлишь, к телу не подходи.

Ротный как в воду глядел!

…Всегда удивлялся живучести чеченов! Вот же воля к жизни! Иногда по шесть пуль в нём сидит, а он всё отстреливается. Железный народ!..

В группе, которая перебегала крайней справа, один из боевиков получил несколько пуль в живот и грудь, но остался в живых. А пуля снайпера, «обходившего» уже «забитых» чеченов видимо прошла вскользь. Чечен смог как-то незаметно вытащить из кармана «разгрузки» «лимонку» и теперь лёжа ничком в луже собственной крови, сжимал под собой гранату, что бы хоть напоследок прихватить на тот свет пару наших.

Его выдало простреленное лёгкое.

Обыскивая одного из убитых боевиков рядом с раненым чеченом, Шпенёв услышал свистящий клёкот выдоха и, с криком: «Здесь живой!» — тотчас растянулся на асфальте, прикрывшись как щитом мёртвым телом.

Поняв, что он обнаружен, боевик из последних сил приподнялся над асфальтом.

— Аллаху Акбар! — услышал я, падая на асфальт, хриплый выкрик, и краем глаза ещё успел разглядеть поднятую для броска руку. Но на половине замаха сразу несколько пуль распяли чечена не асфальте. Одна из них видимо перебила руку с гранатой, потому что тяжёлая чугунная ребристая картофелина упала прямо у уже мёртвой головы боевика.

Оглушительно громко щёлкнул, сработавший запал.

«И раз, и два…» — тут же механически начал я отсчитывать секунды до взрыва, вжимаясь в асфальт под боком здорового мёртвого боевика, чья рыжая борода, пахнущая какой-то не то восточной пряностью не то дорогим одеколоном почти уткнулась мне в лицо.«…Повезёт не повезёт?»

…«Лимонка» страшная штука. Как косой выкашивает всё вокруг себя на добрых тридцать метров, а достать может и на ста.

…Через долю секунды после счёта «три» по ушам страшно ахнул взрыв. Я мгновенно оглох и оказался придавленным мёртвым чеченом, которого взрывная волна перебросила на меня.

Нам повезло. Все уцелели. Только осколком был ранен в ногу вечный напарник Шпинёва «Хунта», да я до вечера не мог избавиться от противного звона в ушах…

…Когда мы уже заканчивали обыск убитых, со стороны Сунжи донеслась частая стрельба, которую вскоре перекрыл мощный взрыв. Вернувшись в пятиэтажку, мы узнали, что взять мост сходу там так и не удалось. Как только наши вышли к мосту, чечены открыли плотный огонь и почти сразу взорвали мост.

У Снегова нас ждал сюрприз. В углу испуганно и зло таращился на нас связанный боевик.

— Откуда «чеч»? — удивился я.

— Из разведки, которая пошла дом наш проверять. — Усмехнулся Снегов — Двоих Надеждин со своими сразу прирезал. А этого скрутили и предложили на выбор — на ноже оказаться или своим сигнал подать, что путь свободен. Брателло выбрал жизнь. Новое поколение выбирает «пепси».

Молодец Надеждин! Растёт!

Ну, показывай трофеи…

С рассветом к нам подтянулась боевая техника и тылы батальона. Справа и слева к берегу Сунжи вышли соседи.

После подхода тылов мы понесли комбату трофеи и собранные у убитых документы. Правда, тащили мы не все. У одного из боевиков, видимо командира группы, на поясе болтался настоящий, наверное ещё с революции, «маузер» в деревянной кобуре. Пистолет явно побывал в руках кубачинских мастеров. Весь в золотой и серебряной насечке с рукояткой из дорого дерева инкрустированного золотой финифтью он был настоящим произведением искусства. «Маузер» забрал себе Снегов. Конечно, это было не совсем по уставу, но как ни крути — именно он командовал засадой. И потому, по негласному правилу войны, лучший трофей был его. У меня в кармане лежала затейливо расшитая арабской вязью головная повязка одного из боевиков и каменные чётки с арабскими буквами на каждом камешке. Конечно, кое-что осело и у других бойцов. В роте стразу прибавилось «разгрузников», ножей, перчаток. Шпенёв, отжав кровь, запихал в вещьмешок тёплую камуфлированную куртку.

— Потом отстираю, заштопаю. Отличный куртяк! Не то, что наши ватники… — буркнул он почти оправдываясь, столкнувшись со мной глазами.

Но и без «маузера» пятнадцать автоматов, четыре «пэкаэма», три «снайперки», четыре «граника» и целая гора боеприпасов, которые тащили на себе «чечи» — впечатляли и тянули не на один орден для роты…

— Хорошую стаю забили. Опытные волчары были. — сказал комбат, отложив в сторону пропитанное липкой высыхающей кровью удостоверение одного из боевиков. — По документам, из полка специального назначения «Борз». Крутые были «чечи». Надо вашу женщину к награде представлять! Отличную информацию дала. Как думаешь, Андрей?

— Получается, что так. — Развёл руками Снегов. — Только вот непонятно, кого они в засаде ждали до того, как их Никитенко пугнул.

— Андрей, да ты никак ревнуешь? — усмехнулся сухости Снегова Шишов. — Твоё — комбат кивнул на груду трофейного оружия — при тебе останется. Ты их забил. Тебе и слава! А тётка эта молодец. Информацию точную сдала. Пригласи её ко мне…

Но в батальоне Монетки уже не было. Оказалось, что под утро, когда начался бой, она упросила Ломова отпустить её домой.

— Как стрельбу услышала так стала проситься. Сказала сын дома один. Плакала… — оправдывался Ломов. — Ну не буду же я её силой держать. Сказала, что обязательно днём вернётся.

Но днём Монетка так у нас и не появилась…

Вечером на фланге у нас поставили «морпехов» только-только переброшенных сюда с Севера.

Их комбат невысокий смуглолицый не то казах не то башкир пришёл к нам уточнить вопросы по взаимодействию. С ним пришло ещё двое офицеров и человек пять бойцов охраны. Мы с любопытством разглядывали их новые камуфляжи. На фоне нашей одноцветной линялой, драной, грязной «мабуты», самодельных «разгрузок» и старых обтрёпанных «броников» «морпехи» в своих новых камуфляжах и штатных «разгрузниках» выглядели настоящими красавчиками.

— Солдаты у вас ничего. Внушительные! — не выдержал, похвалил выправку «морпехов» Снегов. — Бойцы!

— У нас не солдаты. У нас матросы… — почти механически и видимо уже привычно поправил ротного комбат «морпех». — А бойцы из них пока никакие. Половина народа просто с кораблей снято.

— Не понял? — удивился Снегов. — Это как это, с кораблей?

— Да очень даже просто. Ещё месяц назад во все бригаде не то, что батальона, ни одной роты хотя бы наполовину укомплектованной не было. А тут срочный приказ готовить усиленный батальон в Чечню. Начальство быстро выход нашло. Флот всё равно у стенки стоит. Вот и доукомплектовывали бригаду матросиками с кораблей. Точно как в сорок первом году. С кораблей — в окопы!

— Так они у вас хоть стрелять-то умеют? — Уже иронично посмотрел на, стоявшую у входа, охрану Снегов.

— Обижаешь! — осклабился «морпех». — Мы за этот месяц их поднатаскали. Все упражнения отстреляли. Гранаты откидали. Механиков водителей обкатали. Конечно, они не Рэмбо, но и не пушечное мясо. К тому же гонор у ребят есть, форс. Морская пехота! С тактикой вот только слабовато. Офицеров с боевым опытом почти не осталось. В батальоне я один кто войну видел. Шесть лет назад Афган чуток зацепил. Остальные офицеры молодёжь. Их самих учить ещё и учить.

— Ну, здесь чечены вас быстро научат. — Хмыкнул Снегов.

— Ладно! — Недовольный колкостью ротного, обрезал разговор «морпех» — Как к вашему комбату пройти? Надо обговорить взаимодействие…

После ухода «морпехов» Снегов сердито достал из кармана «разгрузника» мятую пачку сигарет. Выбил из неё одну, чиркнул зажигалкой, поймал белым краем сигареты рыжий язычок огня. Молча глубоко затянулся. Медленно выдохнул из ноздрей дым.

— Чудны дела твои, господи! — Наконец устало и опустошённо сказал он куда-то в пустоту. — До чего наша славная армия докатилась за четыре года демократии! Целым округом полк на войну собираем — собрать не можем. Матросов с кораблей автоматами вооружаем и в пехоту суём! Дореформировались. Такую страну просираем…

…Комбат «морпехов» сказал правду. Гонору у них хватало. На следующую ночь батальон «морпехов», одним броском переправился через Сунжу. Не смотря на ударивший ночью мороз, «морпехи» просто перешли реку в брод по натянутым леерам, которые за собой перетащила переправившаяся туда разведка. И с рассветом они уже чистили окопы на правом берегу. Сонные боевики, никак не ожидавшие от русских такой прыти, в панике отступили вглубь квартала, бросив хорошо оборудованные позиции по берегу. Во время этого броска «морпехи» не потеряли ни одного человека.

Но на этом везение «морпехов» кончилось. На следующий день одна их рота, по непонятной причине вдруг двинулась вперёд и влетела в засаду, была окружена. С огромным трудом морпехи смогли пробиться обратно. В бою потеряли десять человек убитыми двенадцать ранеными и пятерых пропавшими без вести. А на следующий день к нам опять пришла Монетка…

Но это была уже совершенно другая женщина.

Когда солдаты привели её к нам, я даже не сразу узнал её. Думал привели какую-то старуху. Вместо моложавой, бойкой бабы передо мной стояла пожилая бомжиха. Её одежда превратилась в грязное рваное тряпьё, и сама она в синяках, с всклокоченными, нечёсаными волосами была какой-то полусумасшедшей, опустившейся.

— Нинель Георгиевна, что случилось? — бросился к ней Надеждин.

Она пусто, невидяще посмотрела на него, что-то шепча про себя сухими в запёкшейся крови и грязи губами.

— Что с вами? — он осторожно тронул её за плечо. — Эй, вы слышите меня?

От его касания её вдруг передёрнуло как от удара током. Она словно очнулась и уже осмысленно посмотрела на лейтенанта. Вдруг в её глазах загорелось какое-то ожесточенное отчаяние. Неожиданно она схватила его за руку и размерянным, безжизненным как у механической куклы голосом произнесла:

— Расстреляйте меня! Я вас всех предала!

Надеждин растерянно заморгал глазами.

— Что? Какое предательство? Что произошло? — он попытался — было усадить её в старое кресло у стола, но она вдруг зло оттолкнула его и, повернувшись в Снегову, уже почти с ненавистью выкрикнула:

— Что вам не понятно? Да, предала! Вас всех предала! Это я ваших морских пехотинцев в засаду завела! И вас пыталась, да не вышло…

И здесь в ней словно что-то сломалось. Её лицо вмиг увяло и она, закрыв лицо руками, мешком рухнула на колени и страшно, по-звериному завыла. Несколько мгновений никто не мог прийти в себя. Первым очнулся Снегов. Он подхватил её под мышки, одним рывком поднял с земли, усадил в кресло.

— Ломов, воды! — Рявкнул он, остолбеневшему каптёру.

Командирский рык мгновенно вывел каптёра из оцепенения, и тот метнулся к бачку с водой стоявшему в углу. Зачерпнул мятой алюминиевой кружкой воду и подскочил к ротному. Снегов взял протянутую кружку и с силой разведя руки, которыми Монетка закрывала лицо, почти всунул край кружки её в губы.

— Пей! — спокойно и жёстко сказал он, наклонив кружку так, что вода, перелилась через край, прижатый к губам и побежала по подбородку за ворот грязной кофты.

Монетка судорожно, инстинктивно глотнула воду, но тут же подавилась, закашлялась. Снегов отвёл руку в сторону и, дождавшись пока она прокашляется, вновь сунул кружку ей в руки:

— Пей, говорю!

На это раз Монетка уже сама взяла кружку и жадно выпила её до самого дна. Потом медленно поставила её на стол и тяжёлым мутным взглядом обвела стоявших вокруг неё офицеров.

— А теперь рассказывай! — Снегов сел на скамейку перед столом и, взяв со стола сигареты, закурил.

В глазах Монетки появилась осмысленность, и она, словно вспомнив что-то, буквально впилась взглядом в Снегова, но он выдержал её долгий взгляд.

— …Игорёк и Юра. — произнесла она наконец еле слышно.

— Что? — Переспросил Снегов.

— Огонёк и Дрёма, — так же тихо почти прошептала она.

— Кто это? — спросил Снегов.

— Сыночки мои. — Почти неслышно выдохнула Монетка. — Игорёк и Юра. Кровиночки. Мои мальчики.

— Что с ними случилось?

Монетка долго молча, шевеля беззвучно губами, словно пыталась найти слова. Наконец произнесла.

— Нету их больше. Убили… — и губы её снова задрожали как в лихорадке, а лицо перекосила судорога боли.

— Как убили? — не выдержал я. — Обоих? Но ты же сказала, что один сын на Севере, на флоте служит.

— Вчера убили. — Монетка схватилась пальцами за виски, словно старалась избавиться от головной боли.

— Где убили? На Севере? — переспросил Снегов.

— Нет. Здесь. На Спокойной. Я его убила. И Юру тоже. — Монетка мертвенно и страшно посмотрела на меня, словно зачитывала приговор.

— Так, хватит загадок! — жёстко обрезал Снегов. — Давай толком объясняй что случилось? Где твои сыновья? — он загасил окурок, тут же прикурил следующую сигарету. — Как твой старший оказался здесь, если он служит на Севере?

— …Меня чечены к вам послали, что бы я вас в засаду завела. — Неожиданно спокойно и чётко сказала Монетка. — Они пришли ночью. Сначала искали еду. Потом увидели Юру. Он в постели лежал. Старший спросил, почему он не воюет. Почему, мол, не защищает свой город от захватчиков. Я начала объяснять, что он ещё маленький, что он школьник, но тут Юра вдруг сказал, что против своих воевать не может.

…Просила я его, умоляла, молчать, не разговаривать с чеченами. А он всегда был гордый. Никогда не молчал. Сколько его за это чеченята били на улице…

«Это кто у тебя «свои»? — спросил старший. Юра ответил, что свои это русские. Тогда чечен саданул сапогом по кровати и крикнул, что бы Юра вставал и шёл с ними. Я в коленях у этого боевика валялась, просила не уводить сына. Говорила, что он болеет. Что ему всего шестнадцать, что он музыкант и оружие с роду в руках не держал. Кольцо последнее своё золотое отдала. Но они всё равно увели его.

Утром побежала к ним в штаб. Я знала Ваху Магомадова. Я с его матерью раньше работала. Дружили мы с ней раньше. Ваха какой-то шишкой стал у боевиков. Весь в оружии ходил. Еле к нему пробилась. Долго объясняла кто я и зачем пришла. Он сначала вообще не хотел разговаривать. Но я его упросила, и он пошёл куда-то узнавать о Юре. Вернулся. Сказал, что Юра жив. Но вытащить его он не сможет. Что его задержал патруль, за то, что тот занимался вражеской пропагандой. А сейчас война и за такое могут расстрелять. Я плакать начала, объяснять, как было дело. В это время в кабинет зашёл ещё один чечен. Высокий рыжебородый. Послушал меня, а потом сказал, что он может мне помочь. Но сначала, сказал, я должна помочь им…

…Можно сигарету? — вдруг попросила она Снегова.

Тот молча протянул ей пачку. Монетка дрожащими пальцами достала сигарету. Ротный чиркнул зажигалкой и поднес ей огонёк. Она закурила. Несколько раз глубоко затянулась и, наконец, опять заговорила:

— Второй чечен сказал, что Юра сидит в комендатуре во дворе их штаба. Что с ним всё нормально. Но рапорт патруля очень плохой и доказать, что Юра не агитировал против ихней Ичкерии будет очень сложно. Но если я смогу сделать то, что они скажут, то Юру просто отпустят. Я сказала, что согласна на всё.

Тогда рыжий вызвал Ваху в коридор. Долго они там о чём-то говорили, спорили. Потом вернулись. Ваха подвёл меня к карте на столе.

«Вот здесь стоят русские. — Показал он место, где вы тогда стояли. — Если хочешь спасти сына, то ты должна пойти к ним и привести их туда, куда мы скажем…» — Монетка замолчала и вновь затянулась сигаретой. В подвале повисла тишина.

— И ты пошла? — наконец не выдержал Снегов.

— Я отказывалась. — Мотнула головой Монетка. — Сказала, что русские мне не поверят. Что они теперь никому не верят. И что из этого ничего не получится. Но второй, его Асламбек зовут, сказал, что они сделают так, что бы вы поверили. И что у него нет времени меня уговаривать. Мол, если хочешь спасти сына — то соглашайся, а нет — уматывай. Он собрался уходить. И я согласилась. Я хотела только одного — спасти Юру…

Ваха вызвал какого-то боевика и они с ним долго что-то обсуждали у карты. Потом он подозвал меня и сказал, что моё первое задание это пойти с этим боевиком к линии фронта и хорошенько запомнить, где он поставит мины. Потом боевик выведет меня к вам и я должна показать вам где их поставили. Ваха сказал, что это поможет мне войти к вам в доверие. И я пошла…

Сначала вот он… — Монетка кивнула на меня —…не поверил. Но потом пошёл с солдатами проверять. Мины нашли. И ночью я вернулась к Вахе. Рассказала, что всё сделала. Они приказали показать на карте где ваш штаб. В каком дворе я с вами разговаривала. Я показала. Просила его устроить свидание с сыном. Но Асламбек сказал, что это не возможно. В тюрьму чужих не пускают, но он ему от моего имени отнесёт печенье. И что скоро всё кончится. Юру выпустят. Приказал прийти утром.

Утром они меня ждали втроём. Ваха, Асламбек и тот, третий. Сказали, что теперь всё зависит только от меня. Если сделаю сегодня дело — к вечеру сын будет дома, что денег дадут, и помогут из Грозного уехать куда захочу. Потом подвели меня к карте и показали место, куда я должна была вывести ваших. Рассказали, как вас туда заманить. Про мост, про то, что чечены отходят. Я как в тумане была. Ничего не чувствовала. Одна только мысль сидела в голове — Юра, Юрочка…

А дальше вы лучше меня знаете… — Монетка опять замолчала.

— Что мы знаем? — переспросил Снегов. — Давай рассказывай всё до конца.

— А что рассказывать? — горестно вздохнула Монетка. — Будто не помните? Пришла к вам. Рассказала. Вы меня оставили с вашим солдатом, а сами ушли. Я думала, что вы поверили и пойдёте со мной. И солдат ваш так же говорил. Хвалил меня. Но вы пошли сами. Я как стрельбу утром услышала — всё сразу поняла. Еле вырвалась. Добралась до штаба Вахи. Он вышел злой как чёрт. Сбил меня с ног. Избил ногами. Кричал, что я ничего не сделала, что ночью русские прошли к ним в тыл и погибли его люди. Что погиб тот третий чечен, который мины ставил. Называл меня грязно. Я в ногах у него валялась, клялась, что всё сделала, как он приказал. Просто мне не поверили. Что сегодня ещё раз пойду, только уже к другим. Он меня не слушал. Хотел пристрелить. Пистолет достал. Но тут из дома вышел второй, с рыжей бородой — Асламбек, и остановил его. Они даже поругались между собой. Ваха кричал, что меня надо прикончить, но второй говорил, что нужно продолжать пробовать. В конце концов Ваха плюнул на меня и ушёл, а второй приказал встать и идти за ним. Он привёл меня в свой кабинет. Дал чаю. Я только одно спросила — жив ли Юрик? Рыжебородый сказал, что жив. И что он как мужчина, своё слово держит. Но терпение его заканчивается. К тому же фронт всё ближе и когда он подойдёт к тюрьме всех заключённых расстреляют. И это будет со дня на день. Времени, мол, мало осталось. Я просто с ума сошла. Плакала, умоляла. Он сказал мне прийти утром. Я домой не пошла. Всю ночь просидела в каком-то разбитом подвале у их штаба. Всё боялась, что арестованных ночью погонят на расстрел. С шести утра под его окнами стояла. Часов в восемь, меня привели к нему. Он был ужасно злой. Ночью ваши через Сунжу переправились и у чеченов был переполох. Асламбек сказал, что это мой последний шанс. Что он на свой страх и риск выставит своих людей. Но если я до часу дня не приведу русских на улицу, где они будут сидеть, то о сыне могу забыть навсегда.

Я не помню, как добралась до позиций где сидели ваши. Помню только командира ихнего молоденького. Я ему рассказала, что знаю где здесь рядом у чеченов большой склад с оружием и где они пленных держат. Он сразу поверил. Я сказала, что провожу, но он разрешил мне идти с ними только до начала улицы, где их ждали. Там он отправил меня домой. Сказал, что мне нельзя рисковать…

Я бросилась к Асламбеку. По дороге услышала стрельбу со Спокойной…

Пришла к их штабу. Привели меня к Асламбеку. Тот сидел довольный. По рации, которая стояла на столе, ему всё время докладывали о том, как бьют русских. Я начала просить за сына, но он только отмахнулся, мол, не до того. Потом, когда всё закончится…

Только под вечер бой закончился. Вернулись боевики. Принесли много оружия и документы убитых. Их высыпали перед ним на столе. Он начал их смотреть. А одна солдатская книжка словно сама ко мне под самые руки вспорхнула… — тут голос Монетки опять задрожал, но она силой сжала кулаки и, справившись с подкатившим к горлу комом, продолжила. — Я взяла книжечку. Открыла. И всё перед глазами закружилось. Думала прямо там в обморок упаду. На фотографии-то Игорёк мой. В матросской форме. Пытаюсь прочесть. Не могу — буквы прыгают, слова не складываются… — по щекам Монетки густо побежали слёзы, но она словно бы и не замечала их:

— Как я удержалась тогда — не знаю. Знала только, что должна молчать. Что если скажу хоть слово, выдам себя — точно убьют Юрочку. Чечены пощады не знают. Они не простят, что его брат против них воевал. Даже если погиб всё равно не простят. Одна мысль билась в голове — хоть Юрочку спасти…

Сколько сидела — не помню. Всё вокруг как в тумане. Перед глазами кружится. В ушах шум. Наконец собралась силами, говорю: «Асламбек, я своё дело сделала. Сдержи и ты своё слово — верни сына!» Он посмотрел на меня, потом встал из-за стола, говорит: «Хорошо! Пойдём!» Вывел меня во двор ихнего штаба. Прошли в угол двора, там вход в бывшее школьное бомбоубежище. Я ещё школьницей была, нас учили там от атомной бомбы прятаться. Подвёл к нему. Дверь стальную открыл — иди, говорит, ищи! Я ещё удивилась, почему никто тюрьму не охраняет. Зашла. Прошла в убежище. Видно там у них помещение для допросов было. Лампочка одна под потолком горит. Тусклая. Почти ничего не видно. И дух тяжёлый такой. Столы стоят. Тряпки всякие. К стенам какие-то цепи приварены. И пусто. Никого. Я звать начала. Никто не отзывается. Потом вспомнила, что там ещё несколько помещений было. Умывальник, медпункт. Пошла по коридору. И за первой же дверью я Юру и нашла. Их пятеро в камере было. Четверо взрослых мужиков и он. Он с самого края лежал. Я его по свитеру красному узнала. Сразу поняла — мёртвый он. Как вытащила его из этого убежища — не помню. Помню, что только всё старалась осторожнее по лестнице тащить, что бы ноги не сильно по ступенькам бились. Окоченел он уже давно. А на свету вижу — и пятнами серыми пошёл. Давно убили они его. Наверное, ещё в первую ночь. Застрелили в голову…

Склонилась над ним. Глажу по лицу. А сволочь эта рыжебородая рядом стоит. Я ему говорю: «Как же так? Ты же обещал. Слово мужское мне давал?» А он мне в ответ так спокойненько: «С вами, русскими, никакие слова не действуют. Вы все собаки! И с вами как собаками надо обращаться…»

Бросилась я на него. Одного хотела — до глотки его добраться. Зубами вцепиться, порвать и сдохнуть там же. Да он, гад, видно почувствовал это. Или специально меня доводил. Отскочил в сторону и сапогом меня. А ту ещё чечены подскочили.

Сколько они меня били — не помню — сознание я потеряла. А пришла в себя — Ваха надо мной стоит. Он своих боевиков разогнал. Наорал на них. Дождался пока я на ноги встану. Посмотрел на меня и говорит: «Жаль я тебя вчера не пристрелил! Не мучалась бы так сегодня».

А я зуб выбитый выплюнула ему под ноги и говорю — «Ну так пристрели, гад, если ты такой добрый! Сделай милость. Мне теперь всё равно…»

Он покривился. Расстегнул кобуру на поясе, но потом опять застегнул.

«Живи! — говорит. — Ты свою жизнь у нас выкупила. Уматывай отсюда. Завтра приходи. Нас здесь уже не будет. Сына похоронишь. Держи вот, на похороны!» — и сунул мне за шиворот деньги…

Потом взял меня за воротник, дотащил до ворот и вытолкнул на улицу.

«Уходи! А то сына некому хоронить будет…»

Монетка рукавом пальто утёрла слёзы.

…Вот так я сыночков своих и потеряла! — Уже буднично, почти спокойно закончила она. — Всех предала. Расстреляйте меня!

…Потрясённые рассказом мы долго молчали. Наконец Снегов встал из-за стола. Повернулся ко мне.

— Дрёмов, — В голосе ротного я впервые за эти дни услышал растерянность —…отведи женщину в бытовку. Поставь у дверей часового. Пусть глаз с неё не спускает. Бойцам не слова. Часового лично проинструктируй. Придумай что-нибудь. Но что бы язык за зубами держал. И проверь посты. А мы тут покумекаем, что дальше с ней делать…

Когда я вернулся, в нашем подвале сидел комбат и Надеждин, вытянувшись перед Шишковым как школьник на уроке, докладывал:

— … «Морпехи» подтвердили. Был у них старшина второй статьи Игорь Монетка. Добровольцем вызвался в Чечню. Мол, местный, город отлично знает. Он у них замкомвзвода разведки был. Вчера погиб. Пробивал коридор для окружённой роты, да сам с отделением под пулемёт попал. Тело вынесли с поля боя только сегодня утром. Они спросили, почему мы интересуемся. Я сказал, что его документы местные жители нашли. Не стал им про мать рассказывать…

…Монетка идёт впереди меня метрах в трёх.

…Собственно говоря, мы уже пришли. Глухой тупик какого-то двора упирается в полуобваленную кирпичную стену. За ней какие-то частные дома. У одного её края воронка от снаряда. Даже могилу копать не надо.

— Стой!

Услышав команду, она замирает, и как от удара испуганно втягивая голову в плечи:

— Погоди немного! Молитву можно прочитать?

— Читай, если хочешь.

Несколько секунд она стоит, замерев как манекен, наконец, собирается силами.

— Господи, как же она начинается? Иже еси на небесех…

Я смотрю на её спину. Где-то неподалёку ахает разрыв мины. Вздрагивает под ногами земля. Монетка инстинктивно вжимает голову в плечи.

Что этой бредовой войне эта женщина с её мёртвыми сыновьями? Не первая и не последняя жертва. Зачерстветь бы пора, укрыть душу за спасительной коростой бесчувствия, да всё не выходит. Вот и сейчас стою и думаю об этой женщине.

Что сейчас твориться в её душе? Действительно она ждёт встречи с сыновьями и молитвой хочет облегчить свои последние мгновения, или по великому инстинкту жизни пытается растянуть эти секунды. Кто знает…

…Комбат не стал докладывать в штаб полка о Монетке. Что докладывать — и так всё ясно. Погибших не вернёшь. Отправлять её некуда. Ни тюрьмы, ни судей, ни прокуроров, ни адвокатов в этом распадающемся, гниющем заживо городе нет. Мы все здесь и судьи и подсудимые. Каждого из нас ждёт свой суд.

— …Ныне присно и во веки веков! Аминь! — она замолкает и напряжённо замирает, ожидая конца.

— Всё? — Спрашиваю я её.

— Всё… — Чуть помедлив, отвечает она. — Можешь стрелять.

…Могу. Но приказ был другой.

Рано утром меня разбудил посыльный. Ротный приказал прибыть к нему.

…Честно говоря, я не люблю, когда вот так поднимают. Не к добру это обычно. К тому же сразу понял, по какому поводу меня вызывает Снегов. Монетка у нас осталась под охраной. И ничего хорошего от этого вызова я не ждал. Думал, сейчас прикажут в расход её вывести.

Так уж сложилось, что в роте я этим занимаюсь, как самый старший по возрасту. Есть ещё, правда, Золотарёв, он даже старше меня на год, но тот сразу наотрез отказался. Мол, его дело «бэха». Офицерам не положено. У них честь… «Срочников» на такое дело тоже не пошлёшь. Тут надо нервы иметь. А я что — прапорщик…

Пока шёл даже посчитать успел, что четвёртой она у меня будет…

«Отведи её…» — Для непосвящённых — обычная, ничего не значащая фраза. Но на языке этой войны — приговор окончательный и обжалованию не подлежащий. И жизни после него — до ближайшей ямы…

Но Снегов был неожиданно многословен:

— В общем так, Дрёмов, пока бойцы спят, забирай женщину, выведи её подальше из расположения и пусть идёт на все четыре стороны! Да, и скажи ей, что тело старшего сына в Моздок вывезли. Там он сейчас…»

Я даже удивился:

— Отпустить? Она же наших в засаду затащила. Её судить надо…

— И кто её будет судить? — Вдруг вызверился ротный. — Ты что ли? Или я? Или может её в Москву в наручниках отправить? К Ельцину в Кремль. Она сама себя уже осудила. Навечно. Всё! Кончай базар и выполняй приказ! Чтоб через десять минут её здесь не было…

…Так, что про «стрелять» мне ротный ничего не говорил.

— Уходи!

Она медленно поворачивается ко мне.

Белое бледное лицо.

— Я хочу умереть.

— Извини. Это не ко мне. Ищи свою смерть в другом месте.

— Но тебе же приказали меня расстрелять! — растерянно шепчет она.

— Мне приказали вывести тебя из расположения батальона и отпустить. И я приказ выполнил. Давай, уматывай на все четыре стороны! — Я нарочно говорю грубо. Не хочу долго объясняться. Я смотрю на неё, и странная смесь чувств бродит в душе. Жалость, презрение, злость на самого себя. Почему мне всегда достаётся самая грязная работа? А ещё мне почему-то стыдно. Словно я виноват в том, что сыновья её мертвы. Может быть и виноват! Не влезь мы в этот город, может всё по другому было. Только что теперь гадать…

Монетка молча смотрит на меня, и я не выдерживаю её взгляда, отвожу глаза. Потом она отворачивается и, ссутулившись, бредёт к пролому в стене, и я вижу, как страшно постарела она за эти сутки. Старуха…

— Подожди! — Я вдруг вспоминаю слова ротного. Она останавливается, но не оборачивается. — Это…, в общем, сына твоего старшего отправили в Моздок. Там морг. В Моздок добирайся.

Услышав про сына, она замирает и несколько секунд стоит неподвижно как манекен. А потом вдруг как кукла — неуклюже, медленно и мертвенно бредёт к пролому.

— …Огонёк, Дрёма… — доносится до меня её незнакомый неожиданно мягкий, ласковый голос. — Пора вставать! В школу опоздаете…