Русский след Трампа. Директор ФБР свидетельствует

Глава 1 Жизнь

Жизнь начинается со лжи.

В 1992 году я был помощником прокурора США в Нью-Йорке, и это были слова, которые я услышал от старшего члена одного из самых печально известных преступных кланов в Соединенных Штатах.

Сальваторе «Сэмми Бык» Гравано был самым высокопоставленным американским гангстером, когда-либо становившимся федеральным осведомителем. Он переметнулся, чтобы избежать пожизненного заключения в тюрьме, а также потому, что услышал правительственные записи, на которых его босс, Джон Готти говорил о нем плохие вещи у него за спиной. Теперь арестованный нами Гравано посвящал меня в правила мафиозной жизни.

Членство в Коза Ностра – «наше дело» – становится официальным лишь после клятвы, произнесенной перед боссом, «смотрящим» и консильери семейства. После этой церемонии преступник станет известен как «сделанный». Первым вопросом тайного посвящения было: «Ты знаешь, зачем ты здесь?». Избранный должен был ответить: «нет», несмотря на тот факт, пояснил Гравано, что лишь идиот не поймет, для чего лидеры семейства собрались вместе с ним в подвале одного из ночных клубов.

Почти на два десятилетия лидеры американской мафии заключили соглашение не принимать новых членов. В 1957 году они «закрыли книги» – термин, отражающий, что в этом процессе используется фактический обмен бумагами, в которых содержатся клички и настоящие имена их членов, среди семейств мафии – из-за серьезной озабоченности контролем качества и проникновением информаторов. Но в 1976 году они договорились, что каждая семья может принять десять новых членов, а затем книги снова будут закрыты, и новые члены допускаются лишь для замены умерших. Для каждого семейства эти десять были самыми закоренелыми звездными гангстерами, которых замораживали годами. Гравано пришел в мафию как часть этого «высшего класса».

Принятие десяти новых членов после столь долгого закрытия очевидно легло бременем на преступное сообщество. В типичной церемонии посвящения ожидается, что новичок будет держать в сложенных в виде чаши руках горящее изображение католического святого, окрашенное кровью, капающей из его указательного пальца, и продекламирует: «Пусть моя душа сгорит, как этот святой, если я когда-либо предам Коза Ностру». Гравано вспомнил, что когда они дошли до драматического заключения его церемонии, ему пришлось произнести эти слова, держа взамен горящую пропитанную кровью бумажную салфетку. Семья Гамбино не позаботилась обеспечить достаточное количество портретов святых для сжигания.

Церемония посвящения Гравано не только началась со лжи, ею она и закончилась. Босс перечислил для него правила американской Коза Ностры: не убивать при помощи взрывчатки; не убивать сотрудников правоохранительных органов; не убивать других «сделанных» без официального разрешения; не спать с женами других «сделанных»; и не иметь дела с наркотиками. Как правило, мафия старалась следовать первым двум правилам. Американское правительство сокрушит любого, кто взрывчаткой причинит вред невинным людям или убьет сотрудника правоохранительных органов. Но обещания не убивать «сделанных», не спать с их женами и не иметь дела с наркотой были ложью. Гравано и его подельники по мафии запросто делали все эти три вещи. Как объяснял это мой коллега-прокурор Патрик Фитцджеральд, они напоминали правила против драк в хоккее – на словах нет-нет, а по факту постоянная особенность этой игры.

У близкородственной сицилийской мафии было другое правило, подчеркивавшее центральное положение лживости самой сути всей организованной преступности по обеим сторонам Атлантики. Вновь принятым членам говорили, что им запрещалось лгать другим «сделанным» – называемым на Сицилии «человек чести» – если только, и это было большое если только, это не являлось необходимым для того, чтобы заманить его на смерть. Я однажды спросил другого правительственного осведомителя, киллера сицилийской мафии Франческо Марино Маннойю, об этом правиле.

«Франко, – сказал я, – это означает, что ты можешь верить мне, если мы не собираемся тебя убить».

«Да, – ответил он, удивленный моим вопросом. – Люди чести могут лгать лишь о самых важных вещах».

Жизнь во Лжи. Молчаливый круг согласия. Все под полным контролем босса. Клятвы верности. Мировоззрение мы-против-них. Ложь о вещах, больших и малых, на службе у какого-то извращенного кодекса верности. Эти правила и стандарты были отличительными признаками мафии, но на протяжении своей карьеры я удивлялся, как часто они применялись вне ее.

Начало моей карьеры в качестве прокурора, особенно моя роль в противостоянии мафии, усилило мою уверенность, что я правильно выбрал карьеру. Право не было очевидным путем для меня. В конечном итоге я выбрал карьеру в правоохранительных органах, так как считал ее лучшим способом помочь другим людям, особенно страдающим от рук сильных мира сего, криминальных боссов, задир. Я не знал этого в то время, но возможно, что произошедший со мной в шестнадцать лет меняющий жизнь случай, когда пистолет был в буквальном смысле приставлен к моей голове, сделал этот выбор неизбежным.

Вооруженный бандит не знал, что той ночью я буду дома. Он наблюдал через окно подвала и видел, как мои родители попрощались с лежавшей на полу гостиной фигурой, освещавшейся лишь экраном телевизора. Вероятно, он решил, что этой фигурой была моя сестра Триш. Но на самом деле это был мой младший брат Пит (Триш вернулась в колледж после осенних каникул, а наш самый младший брат, Крис, был на собрании бойскаутов). Спустя несколько минут после того как уехали мои родители, он выбил входную дверь нашего скромного дома в сельском стиле и направился прямо по лестнице вниз.

28 октября 1977 года, день, изменивший мою жизнь, был пятницей. Для большей части территории Нью-Йорка предыдущие несколько месяцев были известны как «лето Сэма», когда город и его пригороды терроризировал серийный убийца, охотившийся на сидевшие в автомобилях парочки. Но для северного Нью-Джерси это было лето – и осень – Насильника Рамси. Нападавшего прозвали так из-за дюжины нападений, начавшихся в городке под названием Рамси; наш городок, сонный Аллендейл, находился к югу от него.

Услыхав тяжелые шаги по скрипучей лестнице подвала и низкое рычание нашей собаки, Пит вскочил и спрятался. Но вооруженный бандит знал, что он был там. Он навел пистолет и велел моему брату выходить из своего укрытия. Он спросил, есть ли в доме кто-нибудь еще. Пит солгал, что нет.

В то время я был старшеклассником и ботаником, имевшим мало близких друзей. Словно в доказательство этого, тем вечером я был дома, заканчивая статью для школьного литературного журнала. Это должна была быть блестящая социальная сатира о крутых ребятах, задирах, и подавляющем давлении со стороны сверстников в старших классах. Статья запаздывала, и ей не хватало яркости, но мне больше нечем было заняться в пятницу вечером. Так что я сидел за столом в своей маленькой спальне и писал.

Находившийся в подвале с Питом бандит потребовал, чтобы его отвели в хозяйскую спальню. Вскоре я услышал прямо у себя за дверью звук двойных шагов, направлявшихся к комнате моих родителей. Затем я услышал новые звуки, когда открывались и закрывались ящики шкафа и комода. Охваченный раздражением и любопытством, я встал и открыл раздвижную деревянную дверь в ванную, разделявшую мою комнату и комнату родителей. Их комната была ярко освещена, и сквозь ванную я видел лежавшего на краю кровати Пита, его голова была повернута ко мне, но глаза плотно закрыты.

Я шагнул в комнату, посмотрел направо и замер. Коренастый белый мужчина средних лет в вязаной шапке держал пистолет и копался в шкафу моих родителей. Время замедлилось так, как я не испытывал больше никогда в жизни. Я на мгновение потерял зрение; оно вернулось в странном тумане, все мое тело пульсировало, словно моему сердцу стало тесно в груди. Заметив меня, бандит быстро подошел к Питу, поставил колено ему на спину и левой рукой приставил ствол пистолета к голове моего пятнадцатилетнего брата. Он повернулся ко мне.

– Двинешься, парень, и я разнесу ему голову.

Я не шевелился.

Грабитель выругался на Пита: «Я думал, ты сказал, что дома больше никого нет».

Затем грабитель убрал ногу с Пита и велел мне лечь на кровать рядом с братом. Стоя у моих ног, он потребовал рассказать, где может найти деньги. Позже я узнал, что у Пита были деньги в кармане джинсов, когда мы лежали там, и он не отдал их. Я отдал все. Я рассказал ему обо всех местах, которые мог вообразить – свиньях-копилках, кошельках, долларах мелочью, полученных от дедушек с бабушками на особенные события, обо всем. Вооружившись моими указаниями, грабитель оставил нас лежать на кровати и отправился на поиски.

Вскоре он вернулся и просто стал над нами, направив на нас пистолет. Не знаю, как долго он направлял его, не говоря ни слова, но достаточно долго, чтобы этот момент изменил меня. Я был уверен, что находился на волосок от смерти. Меня душили отчаяние, паника и страх. Я начал молча молиться, зная, что находился на пороге смерти. В следующее мгновение меня окатила странная волна холода, и мой страх исчез. Я принялся рассуждать, что если он пристрелит первым Пита, я перекачусь по кровати и постараюсь схватить грабителя за ноги. А затем я начал говорить – лгать, если точнее. Ложь так и лилась из меня. Я рассказывал, как чужды мы были со своими родителями – фактически, ненавидели их – что нам было плевать, что он забрал у них, и что мы никому не скажем, что он был здесь. Я лгал снова, и снова, и снова.

Грабитель велел мне заткнуться, и приказал нам обоим встать. Затем он начал толкать нас по узкому коридору от комнаты моих родителей, задерживаясь, чтобы обыскать комнаты и шкафы, мимо которых проходил. Теперь я был убежден, по крайней мере на время, что выживу, и начал стараться рассмотреть его лицо, чтобы суметь описать полиции. Он несколько раз пихал меня в спину стволом пистолета, велев отвернуться от него.

Я опять принялся болтать, снова и снова говоря, что ему нужно просто поместить нас куда-нибудь, и мы будем оставаться там, а он сможет уйти. Я начал ломать голову, пытаясь придумать такое место в доме – место, где нас можно было бы запереть. Вопреки здравому смыслу, я предложил туалет подвала, сказав ему, что мы не сможем открыть маленькое окошко, потому что мой отец запечатал его на зиму. Это было правдой лишь отчасти: мой отец вставил в раму окна прозрачный пластик, чтобы уменьшить сквозняк, но окно открывалось простым поднятием нижней половины.

Он отвел нас к туалету подвала, сделал знак войти и сказал: «Скажите своим маме и папе, что вы были хорошими маленькими мальчиками». Он подпер чем-то дверь туалета, чтобы не дать нам сбежать.

Мы услышали, как открылась и закрылась дверь гаража, когда грабитель вышел. Я начал дрожать, когда спал адреналин. Сотрясаясь, я взглянул на маленькое окошко, и внезапно его запомнило лицо грабителя. Он проверял окно снаружи. От этого зрелища у меня перехватило дыхание. После того, как его лицо исчезло, я сказал Питу, что мы останемся здесь до возвращения домой мамы с папой. У Пита были другие идеи. Он сказал: «Ты знаешь, кто это. Он собирается навредить другим людям. Нам нужна помощь». В моем дрожащем состоянии я не думаю, что полностью осознавал, что говорил Пит, или как мог закончиться этот вечер, если бы наша девятнадцатилетняя сестра Триш действительно была дома.

Вместо этого я сопротивлялся. Я был напуган. Пит недолго спорил со мной, а затем заявил, что уходит. Он вытащил пластик из окна, повернул защелку в виде полумесяца и поднял окно. Он выбрался наружу ногами вперед на задний двор.

Хотя, скорее всего, прошла лишь секунда-другая, в моей памяти осталось, что я долго стоял, глядя сквозь открытое окно в темную ночь. Мне следовало остаться на месте или последовать за братом? Я просунул ноги в окно. В то мгновение, как они коснулись холодной земли в саду моей матери, я услышал крик грабителя. Я упал на четвереньки и яростно пополз в густой кустарник позади дома. Грабитель уже схватил Пита и теперь кричал мне: «Выходи сюда, парень, или твоему брату не поздоровится». Я вышел, и грабитель принялся ругать меня за то, что я солгал ему. Наглый от еще одной умной лжи, я ответил: «Мы вернемся обратно», – и двинулся к открытому окну.

– Слишком поздно, – сказал он. – К забору.

Второй раз за тот вечер я решил, что умру. Пока не услышал, как громадный сибирский хаски Санденс нашего соседа появился у нас на заднем дворе вместе с бегущим за ним вприпрыжку владельцем, Стивом Мюрреем, учителем немецкого в старших классах и футбольным тренером.

Следующие секунды размылись в моей памяти. Я помню как бежал от грабителя в свой дом вместе с Питом и тренером Мюрреем по пятам, и захлопнул за собой дверь. Мы заперли дверь, оставив грабителя снаружи терроризировать жену и мать тренера, последовавших за ним, услышав переполох у нас в доме – поступок, заставивший меня ощущать чувство вины даже десятилетия спустя.

Затем мы взбежали по лестнице, погасили везде свет и вооружились. У меня в руке был большой мясницкий нож. Тогда у нас не было службы 911, так что мы набрали оператора, и я попросил соединить меня с полицией. Я говорил с диспетчером, который не переставая повторял мне успокоиться. Я объяснил, что не могу успокоиться, что в нашем доме был человек с пистолетом, и что он вернулся, и нам немедленно нужна помощь. Мы ждали в темноте у входной двери и обсуждали, как напасть на грабителя. К моему дому подъехала полицейская машина. Мы моргнули наружным освещением, и машина остановилась. Мы распахнули входную дверь и побежали прямо к офицеру, я был босиком и держал в руке большой мясницкий нож. Офицер поспешно сделал шаг от своего автомобиля, и его рука метнулась к оружию. Я крикнул «нет, нет!», – и указал на дом Мюрреев. – «Он направился туда. У него пистолет!» – грабитель выскочил из входной двери Мюрреев и пустился наутек в сторону соседнего леса.

Когда на нашу маленькую улицу стеклись полицейские автомобили многочисленных юрисдикций, я босиком вскочил на свой десятискоростной Schwinn и четверть мили крутил педали до церкви, где мои родители брали уроки бальных танцев. Я спрыгнул с велосипеда, уронив его, рывком распахнул дверь церкви и что есть сил завопил «Папа!». Все остановились, и толпа двинулась ко мне, во главе с моими матерью и отцом. Увидев мое лицо, мама заплакала.

Полиция не нашла Насильника Рамси той ночью. Подозреваемый был арестован много дней спустя, но дело так и не открыли, и его отпустили. Но той ночью длинная череда ограблений и сексуального насилия прекратилась.

Моя встреча с Насильником Рамси принесла мне годы боли. Я как минимум на протяжении пяти лет каждую ночь думал о нем – не большинство ночей, каждую ночь – и гораздо дольше спал с ножом под рукой. В то время я не понимал этого, но этот страшный опыт явился, по-своему, невероятным подарком. Вера – понимание разумом – что скоро умру, а затем выживание, сделало мою жизнь чем-то вроде драгоценного, хрупкого чуда. Будучи старшеклассником, я начал наблюдать закаты, смотреть на почки на деревьях, и обращать внимание на красоту нашего мира. Это ощущение сохраняется до настоящего времени, хотя иногда оно проявляется способом, который может показаться банальностью для людей, которым посчастливилось никогда не измерять секундами оставшееся им на этой земле время.

Насильник Рамси с ранних лет научил меня, что многие вещи, которые мы считаем ценными, таковыми не являются. Когда я беседую с молодежью, то предлагаю сделать им нечто, что может показаться несколько странным: «Закройте глаза», – говорю я. – «Сядьте и представьте, что вы в конце своей жизни. С этого наблюдательного пункта дым стремления к признанию и богатству рассеивается. Дома, автомобили, награды на стене? Кому это нужно? Вы на пороге смерти. Кем бы вы хотели быть?» – Я говорю им, что надеюсь, что некоторые из них решат быть людьми, использующими свои способности, чтобы помогать тем, кто нуждается в них – слабым, находящимся в бедственном положении, напуганным и запуганным. Что-либо отстаивающими. Небезразличными. Вот в чем истинное богатство.

Насильник Рамси не направил меня в правоохранительные органы каким-либо сознательным образом, по крайней мере, не сразу. Я все еще думал, что хочу быть врачом, и стал слушателем подготовительных курсов со специализацией в химии в колледже Уильяма-и-Мэри. Но однажды я направлялся в химическую лабораторию и заметил слово «СМЕРТЬ» на доске объявлений. Я остановился. Это было объявление о наборе в класс кафедры религии, делившей здание с кафедрой химии. Я записался на курс, и все изменилось. Тот класс позволил мне изучить вызывавший у меня большой интерес предмет и увидеть, как мировые религии рассматривают тему смерти. Я добавил религию в качестве второй основной специализации.

Кафедра религии познакомила меня с философом и богословом Рейнгольдом Нибуром, чья работа произвела на меня глубокое впечатление. Нибур видел зло в мире, понимал, что людская ограниченность делает невозможным любому из нас по-настоящему полюбить другого как себя, но тем не менее нарисовал захватывающую картину нашего долга стараться добиваться справедливости в неидеальном мире. Он никогда не слышал песню кантри-певца Билли Каррингтона «Бог – велик, пиво – хорошее, а люди – сумасшедшие», но оценил бы текст, и, хотя это и не сделало бы песню хитом, скорее всего, добавил бы: «А ты по-прежнему должен стараться достичь в какой-то мере справедливости в нашем несовершенном мире». А справедливости, считал Нибур, проще всего достигнуть с помощью инструментов правительственной власти. Постепенно до меня дошло, что в конце концов я не собирался быть доктором. Юристы намного больше напрямую принимают участие в поисках справедливости. Этот путь, думал я, может быть лучшим способом что-то изменить.