Русско-турецкая война: русский и болгарский взгляд. 1877-1878. Сборник воспоминаний

Болгарское возрождение, русско-турецкая война 1877–1878 гг. и освобождение болгарского народа

Год 1453-й, когда Константинополь пал перед войском османских турок, стал переломным для всего Балканского полуострова[3]. Болгары к этому времени пережили последний Крестовый поход (1443–1444) и испытывали уже тяготы османского ига[4]. До окончательной ликвидации остатков славянских государственных объединений в западной части полуострова и независимых владений в Пелопоннесе и Мореи оставались недолгие годы. К северу от Дуная[5] Трансильвания, Валахия и Молдова вступили на трудный путь вассалитета, охраняя своей покорностью северные границы Османской империи. К этому времени территориальное расширение османских турок как на суше, так и на море еще не закончилось. Предстояли новые османские походы и окончательное подчинение Крымского ханства; новые битвы с рыцарством Европы за остров Родос (1480, 1522), первая осада Вены (1529), битва у Лепанто (1571), длительная осада Кандии (ныне Ираклион) на острове Крит (1648–1669); соперничество с Дубровником[6] и Венецией за Адриатику. Взятие Царьграда на Босфоре, града императора Константина Великого, столицы Восточной Римской империи, однако, считается не случайно днем «Х». Этот день – начало новой эпохи в истории не только Балкан и Причерноморья, но всего Восточного Средиземноморья и Европы[7]. Султану Мехмеду II дали прозвище «Фатих» – Завоеватель. Крест над куполами символа православия кафедрального собора Св. Софии отступил перед полумесяцем.

Османское нашествие на Запад в сторону столицы австрийских Габсбургов – Вены и в Средиземное море, продолжавшееся до середины XVII в., совпало по времени с периодом государственного укрепления Московии, как называли возрождающуюся вокруг Москвы Русь в Европе. Весь XVII в. московиты и османы то конфликтовали на просторах «Дикого поля», то праведно сохраняли мир. В конце XVII в. создание Каменецкого эялета[8] стало последней, но безрезультатной попыткой Османской империи сохранить свои позиции в Причерноморье. Салют, данный под окнами султанского дворца на Босфоре с корабля «Крепость», привезшего для переговоров с Высокой Портой думного дьяка Емельяна Украинцева, ознаменовал новое соотношение сил на Черном море. С начала XVIII в. западные дипломаты в Константинополе были вынуждены делить интриги, информацию и влияние с русскими дипломатическими представителями – Алексеем Дашковым, Иваном Неплюевым, Алексеем Вешняковым, Адрианом Неплюевым[9].

Весь XVIII – первая половина XIX в. стали временем укрепления русского дипломатического присутствия в Константинополе, а также участившихся побед русских воинов над турками. Один за другим падали оплоты османского господства и влияния в регионе – от Каспия и Кавказа до Бахчисарая и дунайских османских крепостей. Эгейское и Мраморное моря перестали быть турецкими озерами. Чесменский бой летом 1770 г. изменил баланс сил в регионе. Открытие Босфора и Дарданелл для свободного мореплавания и обоснование права России на вмешательства в пользу местных православных оставались вопросом нескольких дипломатических документов, которые вскоре появились, – Кучюк-Кайнарджийский[10] и Ясский мирные договоры[11]. Началась история «Восточного вопроса», неотъемлемой частью которого был вопрос независимости балканских славян, включая болгарский народ[12].

Девятнадцатое столетие стало временем расцвета балканских национально-освободительных движений и активного русского присутствия в регионе. В 1804 г. вспыхнуло Первое сербское восстание, жестоко подавленное турками. На защиту родственного народа выступила Россия, в 1806 г. объявив войну Турции. Боевые действия шли ни шатко ни валко, пока командование Дунайской армии не было поручено М. И. Кутузову. Он разгромил турок и за месяц до вторжения Наполеона в Россию заключил мир, по которому Сербия делала первый шаг к независимости – получила внутреннее самоуправление. Через полтора десятилетия подняли восстание греки. «Филики Этерия» – организация-ядро освободительного движения греков была основана в Одессе в 1814 г. Их движение привлекло большое внимание – в рядах повстанцев сражались добровольцы со всей Европы, в том числе и знаменитый лорд Дж. Байрон, а одним из лидеров был русский генерал греческого происхождения А. Ипсиланти. На их стороне сражались и болгары, набиравшие опыт[13]. На этот раз за восставших вступилась, правда ограниченно, и Европа. Совместный русско-англо-французский флот разгромил турок в Наваринской бухте, затем началась очередная Русско-турецкая война 1828–1829 гг., окончившаяся Адрианопольским мирным договором, за которым последовал Лондонский протокол 1830 г., признавший независимость Королевства Греции.

Надо признать, что помимо благородного желания защиты угнетенных в регион Россию привлекала и необходимость решения проблемы проливов, блокирующих вход и выход из Черного моря и хозяйственное развитие юга империи. В 1833 г. Петербург достиг максимального успеха в вопросе режима Босфора и Дарданелл, откатившись назад в 1840 г. под давлением европейских держав. Османская империя трещала по швам, ее называли «больным человеком Европы», чем решил воспользоваться император Николай I, в 1853 г. развязав войну. Без нужной серьезной дипломатической подготовки война оказалась обреченной на неудачу. Император просчитался. За турок вступились Великобритания, Франция[14], Сардинское королевство. Из легкого раздела наследства «больного человека» Крымская война превратилась в катастрофу для России и сильно пошатнула ее будущее продвижение на Балканы и к проливам. По ее итогам Россия фактически ушла из Балканского региона[15]. Но если в военном плане Россия потеряла достигнутое влияние, то, наоборот, росла динамика развития взаимосвязей с местными православными и славянскими народами.

В XVIII в. в России имели довольно смутное представление о Балканах. Так, например, первое упоминание этнонима «болгары» в дипломатической переписке посольства в Стамбуле датируется 40-ми гг. XVIII в.[16]. Весь XIX в. русский человек познавал полуостров. Не только сапог солдата ступил на полуостров, сюда пришли и ученые. Они активно собирали рукописи, изучали быт и нравы народов. Так, Болгарию для русского общества фактически открыл Ю. И. Венелин[17]. Уже во второй половине XIX в. оно неплохо представляло южных славян, правда, весьма романтично. Активнее стала работать среди болгар и русская военная разведка[18].

В то же время в России получало образование множество славян, на юге России жили переселенцы из Болгарии. В общем, к концу столетия русские и болгары были знакомы. И даже появился первый литературный герой-болгарин – Инсаров. Центральный персонаж вышедшего в 1860 г. романа И. С. Тургенева «Накануне», героическая натура, лишенная эгоизма, он всю свою жизнь подчиняет благу своей родины, стремится к борьбе с турками. В этом образе отразился происходивший в это время в Болгарии процесс национального возрождения.

Понятием «Болгарское возрождение» в болгарской историографии называют последние два столетия пятивекового османского владычества в болгарских землях[19]. Именно тогда начались и стали набирать скорость перемены во всех областях хозяйственного, социального, культурного и политического развития подвластного Порте христианского населения болгарских земель[20]. Начало эпохи возрождения связано с влиянием как минимум трех групп факторов: общего состояния османского общества в конце XVII – начале XVIII в.[21], усиливающегося влияния больших европейских государств на Балканах, процессов внутреннего болгарского развития.

Продолжительный военно-политический и финансовый кризис, в который вошла Османская империя в XVIII в., привел к постепенному распаду аграрных отношений, господствовавших на болгарских землях, подчиненных Великой Порте: тимарская система владения землей за службу султану отмирала, расширялась практика откупов, увеличивалось количество частновладельческих хозяйств – чифтликов. Эти новые тенденции дали толчок к установлению рыночных отношений в болгарских землях. Развивалась торговля с Францией, Австрией, Россией, итальянскими городами, Голландией, Англией. В ремесленном производстве и предпринимательстве (особенно при выполнении значительных по объему государственных заказов на различные виды сельскохозяйственной продукции) отмечается видимое процветание. Усиленный же поиск сырья для текстильного производства создал предпосылки для развития мануфактурного, а в 30-е гг. XIX в. – и фабричного производства.

Во второй и третьей четвертях столетия, когда турецкое правительство предприняло последовательные реформаторские усилия (так называемые реформы Танзимата[22]), хозяйственный подъем стал еще более осязаем. Было положено начало банковскому делу и акционерным обществам, модернизировалась система дорог (первые железные дороги, современные шоссе, телеграфное сообщение, морское и речное судоходство), изменился социальный облик болгарского общества. Представители возрожденческой буржуазии на практике заняли ключевые позиции в имперской экономике не только в болгарских провинциях. Болгарские торговые конторы можно было встретить в больших городах и даже в арабских провинциях империи, например в Египте.

Усиленная хозяйственная активность и увеличившиеся материальные возможности подвластного христианского населения оказались важной предпосылкой духовного пробуждения болгар эпохи возрождения[23]. В условиях чужого ига и отсутствия любых институтов этноконфессионального представительства и государственности православие и Церковь играли ключевую роль в процессе становления болгарской нации. Первые проявления этого продолжительного процесса связаны с именами Паисия Хилендарского (1722–1773)[24] и Софрония Врачанского (1739–1813) – болгарских священнослужителей, осознававших пользу от знакомства с родной историей, сохранения и развития старых литературных традиций. Большая заслуга отца Паисия состоит в том, что спустя годы исследовательской работы он смог составить в 1762 г. одну небольшую книгу – «Историю славяно-болгарскую», чем положил начало болгарской национальной идеологии. Ее переписывали, распространяли и изучали. Это активизировало не только процесс осмысления роли «истории», но и стало серьезным вызовом, подтолкнув болгар активно развивать сеть школ[25].

Еще в XVIII – начале XIX в. среди болгар под влиянием идей европейского Просвещения и по примеру соседних балканских народов усилился интерес к светскому образованию. Желание получить более качественные знания привело к реформированию существующих школ при монастырях и к восприятию самых современных методик преподавания. В 30–40-е гг. XIX в. были созданы так называемые Белл-Ланкастерские школы взаимного обучения, а после них появились общие и женские школы. После Крымской войны возникли и первые гимназии, и специализированные школы. Движение за новоболгарское просвещение, бывшее делом самих болгарских общин, охватило все болгарские земли, включая и многочисленных болгар Валахии и Молдовы, Украины и юга России[26]. Через образование болгары хотели отстоять свою этническую идентичность, противопоставляя ее греческой пропаганде, особенно после создания Греческого государства.

Одно из самых массовых общеболгарских движений в эпоху национального возрождения было связано с так называемым болгаро-греческим церковным спором. В первые столетия османского владычества серьезного напряжения между болгарами и Вселенской патриархией в Константинополе не существовало. Как известно, независимая Болгарская патриархия была уничтожена после взятия Тырново[27] (1393 г.), и вопреки тому, что архиереями в болгарские земли назначались преимущественно греки, православная церковь играла важную роль в сохранении болгарского национального самосознания. В XVIII в., однако, представители так называемого фанариотского сословия[28] постепенно заняли ключевые позиции в Константинопольской патриархии. В своем желании добиться личного благополучия и усилить свое общественное влияние фанариоты создали порочную практику покупки церковных постов и званий. Увеличились церковные сборы и налоги. В 1766–1767 гг. были последовательно уничтожены независимая Сербская (Печская) патриархия и Охридская архиепископия. Греческий язык стал обязательным в церковной службе, а греческие просвещение и книжность расширили свое влияние на молодых и образованных болгар. В первые десятилетия XIX в. была выработана и пресловутая «Мегали идея» – греческая националистическая доктрина восстановления прежней Византийской империи за счет южных славян и негреческих православных общностей Балкан. Начиная с середины второй половины XVIII в. потенциальную угрозу консолидации греков и активизирующуюся эллинизацию болгар заметили Паисий Хилендарский[29] и Софроний Врачанский[30], призывавшие своих соплеменников приложить усилия к сохранению болгарского языка и литературы[31]. Первые открытые столкновения не заставили себя ждать. Они начались в 20-е и 30-е гг. XIX в., когда в отдельных регионах Османской империи, населенных преимущественно болгарами (Врачанском, Скопском, Самоковском, Новозагорском и др.), болгарское население поднялось против злоупотреблений греческих архиереев и стало настаивать на замене их болгарскими священнослужителями. Начало организованного церковного движения связано также с «Тырновскими событиями» 1838–1839 гг., во время которых Высокой Порте и Константинопольской патриархии были отправлены прошения о замене митрополита города Велико-Тырново греческого происхождения, Панарета, болгарином Неофитом Бозвели.

Болгаро-греческий церковный спор прошел через два основных этапа[32] и завершился 27 февраля 1870 г. с выходом султанского фермана (указа), разрешающего создание Болгарской экзархии[33]. В 1871 г. в Константинополе был созван церковно-народный собор, выработавший устав Экзархии. Достигнутая победа в церковном вопросе привела не только к признанию болгар отдельной этно-конфессиональной общностью в Османской империи, но и к определению исторически сложившихся этнических границ возрождающейся нации. Во второй половине XIX в. они включали Добруджу, Мизию, Фракию и Македонию. Эти территории от Дуная до Эгейского моря и от Черного моря до Охридского озера почти полностью вошли в текст договора, составленного графом Н. П. Игнатьевым[34] (так называемый Сан-Стефанский предварительный мирный договор от 3 марта (нового стиля) 1878 г.).

В XVII и начале XIX в. сопротивление болгар иноземному владычеству нашло выражение в разрастании гайдуцкого[35] движения и в участии добровольцев в русско-турецких и австро-турецких войнах. Болгары участвовали в восстаниях соседних балканских народов – сербов и греков[36]. Первые самостоятельные попытки восстановления независимого болгарского государства были предприняты в 30–40-е гг. XIX в.: Велчова завера 1833–1835 гг.[37] и так называемые Браильские бунты 1841–1843 гг.[38]. Массовые восстания были организованы и в северо-западных землях (вблизи Видина, Лома, Беркова, Пирота, Ниша). Также важную роль в популяризации болгарского политического вопроса сыграли Нишское (1841 г.) и Видинское (1850 г.) восстания, привлекшие внимание европейской дипломатии к судьбе зависимого болгарского населения.

Крымская война дала толчок к борьбе болгарского народа за освобождение[39]. В годы войны были созданы первые эмигрантские политические организации – Бухарестская эпитропия, переименованная в 1862 г. в Добродетельную дружину, и Одесское болгарское настоятельство, учрежденное 2 февраля 1854 г.[40]. Обе организации[41] поддержали создание добровольческих отрядов, а после поражения России сосредоточили свои усилия на благотворительной деятельности. Позднее, следуя за изменениями во внешней политике князя А. М. Горчакова[42], деятели Добродетельной дружины и Одесского настоятельства несколько раз предлагали различные проекты разрешения болгарского вопроса. В их числе высказанная весной 1867 г. идея о создании Югославянского царства, в котором болгары получили бы автономный статус; создание Второй болгарской легии[43] в Белграде осенью 1867 г.; проект дуалистической болгаро-турецкой монархии в январе 1869 г. и проч.

В 50–60-е гг. XIX в. все более важную роль в политической борьбе болгар стали играть революционные идеи. Первым идеологом и руководителем болгарского национального движения стал Георги Раковский[44], подготовивший три плана освобождения своей родины. Первоначально Раковский отстаивал идею всеобщего народного восстания, руководимого из единого центра, в координации с действиями некоторых Балканских стран и при поддержке России или Франции. Весной 1862 г. в Белграде он составил и Первую болгарскую легию[45], но постепенно переориентировался на самостоятельные действия и четническую тактику[46].

Параллельно с Георгием Раковским активную политическую деятельность в 60-е гг. XIX в. развил и Тайный центральный болгарский комитет (ТЦБК, созданный весной 1866 г. в Бухаресте[47] и самораспустившийся в начале 1868 г.), и Болгарский революционный центральный комитет (БРЦК, созданный также в Бухаресте осенью 1869 г. и действовавший до лета 1875 г.). Оба комитета выработали собственные уставы и программы, издавали газеты («Народность», «Свобода», «Независимость»), выстроили сеть местных комитетов, осуществляли последовательную пропаганду болгарского вопроса. В деле подготовки национальной революции особенная заслуга принадлежит Любену Каравелову (1834–1879)[48] и Василу Левскому (1837–1873)[49], после смерти Раковского ставшими наиболее авторитетными лидерами дела освобождения, а также способствовавшими его переходу на более высокий идейный уровень. Благодаря Левскому внутри страны была создана Внутренняя революционная организация, привлекшая множество сторонников. В конце 1872 г., однако, власти провели массовые аресты, поймали и Левского, которого осудили на смерть. Этот тяжелый удар неблагоприятно сказался на БРЦК[50], и в 1873–1874 гг. комитетская организация переживала серьезный кризис.

Тем временем на западе Балканского полуострова, в Герцеговине, 23 июня (5 июля) 1875 г. поднялось восстание, в начале осени перебросившееся и на Боснию. К Черногории, уже оказывавшей помощь восставшим, присоединилась Сербия, в сентябре начавшая военные приготовления. В рядах повстанцев сражался будущий король Петр Карагеоргиевич. Наибольшее внимание эти события привлекли в Вене и Петербурге. Обе стороны были недовольны происходящим, но в силу разных причин: министр иностранных дел Австро-Венгрии Д. Андраши выступал против создания сильного славянского государства на Балканах. А. М. Горчаков[51] опасался новой войны, но ратовал за предоставление определенной автономии «на манер Румынии». Чем больший размах приобретало восстание, тем глубже становились противоречия между Россией и Австро-Венгрией. Но глава российской дипломатии не хотел и не видел иного способа решения вопроса, как совместные действия с Веной. Важную роль в этом играли и уже выработанный стереотип решения внешнеполитических балканских проблем совместно с Австро-Венгрией и Германией, и обоснованное опасение, что изолированные действия российской дипломатии чреваты серьезными последствиями. А союзников найти было сложно.

Германская дипломатия в ходе Восточного кризиса 1875–1878 гг. вела свою игру: подталкивала Россию к вооруженному выступлению против Турции, настраивала Англию против России, одновременно поощряя ее к захвату Египта, чем надеялась надолго рассорить Лондон и Париж. О. фон Бисмарку требовались развязанные руки в отношении Франции, дабы завершить ее разгром, начатый в 1870 г., и низвести ее до уровня второстепенной державы[52].

Традиционная британская политика сохранения статус-кво в отношении Османской империи трещала по швам – британская пресса стала публиковать свидетельства отчаянного положения подданных султана. Тогда был сделан акцент на значении Турции как стража британских морских коммуникаций и владений. Это приобрело особое значение в связи с продвижением России в Средней Азии, а соответственно – и к Индии. В итоге все возможные инициативы Петербурга, пройдя «обработку» в Вене, окончательно выхолащивались в Лондоне. Там были откровенно недовольны повстанцами, премьер-министр Б. Дизраэли поделился мыслями с приятельницей леди Честерфилд: «Это ужасное герцеговинское дело можно было бы уладить в неделю… обладай турки должной энергией»[53]. В итоге между столицами великих держав шел активный обмен документами, предпринимались изначально мертворожденные попытки выработки консенсуса.

Но тут в тонкую и сложную дипломатическую игру европейских столиц вмешался новый фактор – в Болгарии вспыхнули два востания – Старозагорское в сентябре 1875 г. и Апрельское весной 1876 г.[54]. Их инициаторами стали Христо Ботев[55], Стефан Стамболов[56] и Иван Драсов[57]. Еще 12 августа 1875 г. они организовали «внеочередное» собрание в Бухаресте, на котором был сформирован новый комитет – Болгарский революционный комитет (БРК). Под председательством Панайота Хитова участники выработали план «всенародного восстания в болгарских землях». В исполнение принятых решений в страну отправили апостолов[58], должных заняться подготовкой предстоящего бунта. Была сформирована группа во главе со Стояном Заимовым[59], которой следовало организовать покушение на султана Абдул-Азиса и устроить поджог османской столицы. Христо Ботев же отправился в Одессу, чтобы привлечь служащих в российской армии болгар в качестве добровольцев. Предусматривалось и создание чет на сербской и румынской территориях, в решающий момент включившихся бы в действия восставших. Месячный срок на подготовку, однако, оказался недостаточен. В назначенную дату, 16 сентября 1875 г., попытки восстания были предприняты лишь в Старой-Загоре, в округе Русе[60] и Шумена[61]. Сотни болгар попали в руки властей, а семь наиболее видных участников восстания – жителей Старой-Загоры – были повешены.

Провал задуманной акции, вошедшей в историю под именем «Старозагорского восстания», отразился на судьбе БРК. 1 октября 1875 г. в Бухаресте было созвано общекомитетское собрание. Обсуждались причины неудачи, все присутствующие пришли к выводу, что политическая обстановка на полуострове оставалась благоприятной для вооруженных действий против Высокой Порты. Потому Стефан Стамболов и Филипп Тотю получили задание найти подходящих людей и заняться подготовкой нового восстания. Тем не менее сразу после собрания БРК окончательно самораспустился. В создавшейся ситуации радикально настроенные члены комитета решили собраться в Гюргево (ныне – Джурджу), где продолжить начатое дело.

Заседания начались 11–12 ноября 1875 г. под руководством Стефана Стамболова. Был выработан подробный план будущего восстания, определены пять революционных округов[62] и назначены их руководители, обсуждена предварительная пропаганда и военно-техническая подготовка, выяснена тактика, уточнены обещания эмиграции. Предполагались диверсии на железной дороге, телеграфных линиях, стратегически важных мостах, что должно было создать властям трудности. Рассматривалась идея учреждения Временного гражданского правительства, которое бы взяло на себя управление отделившейся в ходе восстания зоной «свободных» болгарских земель. Гюргевские апостолы рассчитывали на поддержку России и пытались координировать свои действия с сербским правительством, в то самое время ведшим тайные переговоры с Черногорией о вероятной войне против Турции.

Заседания в Гюргево продолжались до 25 декабря 1875 г., после чего апостолы отправились в определенные им округа (руководитель каждого округа назывался «апостолом»). Усилия всех были сосредоточены на восстановлении комитетской сети, пропаганде идеи всеобщего восстания весной 1876 г. и обеспечении его участников необходимым вооружением. Наиболее успешно с этими задачами справились в Четвертом (Панагюрском) округе, где под руководством Панайота Волова[63] и Георгия Бенковского[64] население массово и с энтузиазмом включилось в подготовку. 14 апреля 1876 г. в местечке Обориште, рядом с Панагюриште, было проведено собрание представителей всех комитетов Четвертого округа. Апостолы других трех округов (Тырновского, Сливенского и Врачанского) приложили усилия к исполнению принятых в Гюргево решений, но не везде сумели осуществить необходимую военно-техническую подготовку. Тем временем в результате предательства одного из заговорщиков власти получили информацию о готовящемся восстании. При попытке арестовать лидеров Панагюрского округа 20 апреля 1876 г. восстание было объявлено в Копривштице и Панагюриште. Всего за несколько дней бунт охватил весь район Средна-Горы и Родопских гор. Позднее новость о начале восстания достигла и других округов.

После первоначальной оторопи от массового характера и широкого охвата Апрельского восстания[65] Высокая Порта мобилизовала все силы для подавления бунта в болгарских землях. Регулярная армия и башибузуки[66] утопили в крови восставшие города и села. С особой жестокостью бунт был подавлен в Клисуре и Стрельче, Панагюриште и Батаке[67], Брацигове и Перуштице, в районах Сливена, Габрово[68], Трявна, Севлиево[69]. Чета попа Харитона девять дней героически оборонялась в Дряновском монастыре против десятитысячного отряда регулярной армии. Подобная судьба ждала и четы Цанко Дюстабанова, Йонко Карагёзова, Стоила-воеводы, Христо Ботева, Таню Стоянова.

Драматичные события в Болгарии апреля – мая 1876 г. придали Восточному кризису новый вид. Жертвенность населения восставших районов и последовавшая вспышка насилия в стране, чинимого турецкими властями, вызвали волну возмущения во всех европейских странах. Особенное впечатление на демократическую общественность произвел подвиг Ботева и его четы, 17 апреля переправившейся из Валахии на болгарский берег Дуная на захваченном австрийском пароходе «Радецкий» и после тяжелых боев достигшей Врачанских отрогов Балканского хребта, где ее окончательно разбили. Летом 1876 г. в Бухаресте было создано Болгарское центральное благотворительное общество, занявшееся помощью пострадавшим в восстании и популяризацией болгарского вопроса в мире. Организовалась группа болгар, посетившая столицы великих держав и просившая их вмешательства в разрешение болгарского вопроса…

Несколько позднее в «Политическом обзоре за 1855–1879 гг.» канцлер А. М. Горчаков писал об Апрельском восстании: «Невмешательство в эти осложнения может оказаться удобным для западных держав. Их мало касалось то обстоятельство, что христиане Турции будут раздавлены, особенно если это славяне, о которых шла речь. Но Россия не могла остаться равнодушной. Помимо своих чувств и традиции, которые не позволили ей присутствовать при истреблении своих собратьев по вере на Востоке, тут были непосредственно затронуты ее политические интересы»[70]. Петербург выступил с более решительными предупреждениями Порте. Молодой российский дипломат А. Н. Церетелев был включен в Международную комиссию по расследованию событий в Болгарии. Его сопровождали представители дипломатического корпуса и публичной печати западных стран – американцы Юджин Скайлер и Макгахан, немец Шнайдер. Церетелев тщательно собрал списки уничтоженных сел и жертв подавления восстания. Они были опубликованы в «Правительственном вестнике» в августе 1876 г. Российский посол в Константинополе Н. П. Игнатьев с супругой оказывали помощь болгарским детям-сиротам, некоторым болгарам способствовали в отправке в Россию.

Иначе себя вел британский дипломатический представитель. Он отправлял депеши, в которых передавал ложные сообщения о зверствах повстанцев, а материалы о расправах турок над мирным населением называл «чудовищно преувеличенными». Но британская общественность занимала иную позицию. В начале июня в стране стали собираться первые митинги. Английский исследователь Р. Т. Шенон насчитал не менее 500 собраний, заседаний, митингов, посвященных балканским проблемам того времени. Сочувствие выразили Ч. Дарвин, Г. Спенсер, У. Моррис, Р. Браунинг. Премьер-министр Дизраэли сначала пытался говорить о «неизбежности насилия на Балканах по причине отсталости населения», но в конце июля признал в парламенте факт жестоких расправ со стороны турок[71]. Известный британский политик и публицист У. Гладстон в этот момент сочинил свой памфлет «Ужасы в Болгарии и Восточный вопрос»[72], разошедшийся в огромном количестве. Гладстон не только турок обвинял в сложившейся ситуации, но и Великобританию, своим попустительством ставшей «морально ответственной за самые низкие и черные преступления, совершенные в этом столетии». Активную позицию заняли британские парламентарии, писавшие запросы в правительство и требовавшие от Форин оффис[73] отказаться даже от моральной поддержки османских властей. Дипломаты были вынуждены сообщить Порте, что под влиянием общественности правительство Ее Величества вынуждено отказаться от вмешательства в защиту Османской империи в случае войны.

Апрельское восстание всколыхнуло Европу. Во французском парламенте В. Гюго обрушивал гнев на пассивность европейской дипломатии. Но наибольший масштаб реакция приняла в России. Горячо в защиту болгар выступил Ф. М. Достоевский, описывая происходящее: «Десятки, сотни тысяч христиан избиваются как вредная паршь, сводятся с лица земли с корнем, дотла. В глазах умирающих братьев бесчестятся их сестры, в глазах матерей бросают вверх их детей-младенцев и подхватывают на ружейный штык»[74]. Руководимый схожими эмоциями И. С. Тургенев «ночью, во время бессонницы, сидя в вагоне Николаевской дороги – под влиянием вычитанных из газет болгарских ужасов»[75] написал стихотворение-памфлет «Крокет в Виндзоре»:

Впервые это стихотворение было опубликовано в болгарской газете «Стара планина», в России пресса опасалась это издавать. Однако путевку в массы произведению предоставил наследник престола цесаревич Александр Александрович, процитировав на одном из литературных вечеров. После этого стихотворение перевели на множество языков, но в Великобритании, по понятным причинам, его так и не опубликовали.

Выступили в поддержку болгар И. Е. Репин, В. С. Поленов, Д. И. Менделеев, В. М. Гаршин, художник К. Е. Маковский выставил свою картину «Болгарские мученицы», с трагизмом рисовавшую расправу башибузуков. Московский славянский комитет активизировал свою деятельность, а его председатель И. С. Аксаков обратился к заместителю главы МИДа, указывая, что русское общество ждет от правительства изъявления его мыслей и намерений.

И на этом фоне Восточный кризис вышел на свой новый виток – Сербия объявила войну Турции. Изначально великие державы предупреждали, что в случае прямого участия страны в кризисе она будет лишена защиты. Король Милан и Скупщина (парламент) учитывали это в своей политике. Хотя при этом способствовали восставшим – за оружием в Белград приезжали и болгарин П. Хитов, и босниец В. Пелагич. Общественное мнение же выступало за войну. Апрельское восстание произвело громадное впечатление. Несмотря на поражение, оно в Сербии было воспринято как признак кризиса Османской империи. В мае – июне спешно завершались военные приготовления: размещались займы, реорганизовывалась армия, привлекались добровольцы. 30 (18) июня 1876 г. были объявлены война и объединение Сербии и Боснии.

В России эти события вызвали отклик в самых широких массах: собирались пожертвования, отправлялись военные госпитали, возникло массовое добровольческое движение. «Кто из нас не помнит этого замечательного времени. Нет деревушки, которая не слышала бы о «добровольцах»; нет города, в котором толпы народа не провожали бы их с благословениями и пожеланиями. Помещик, мужик от сохи, отставной солдат, офицер – все потянулись на войну, где рядом с кровью братьев-сербов лилась уже русская кровь», – вспоминал современник[76]. Во главе сербской армии встал генерал-майор в отставке, «лев Ташкента» М. Г. Черняев. Всего порядка пяти тысячи русских добровольцев сражались против турок. Среди них присутствовали и офицеры, которым сохранялись чины и очередность продвижения по службе. Они укрепили милиционную армию Сербии, но этого было недостаточно. Войска султана одерживали победы, и лишь угроза Петербурга вмешаться в войну предотвратила разгром королевства.

Параллельно дипломаты искали пути выхода из кризиса. Канцлер Горчаков стремился к договоренности с Австро-Венгрией и считал, что личная встреча императоров сможет тому поспособствовать. Августейшие особы увиделись 8 июля (26 июня) в замке Рейхштадт. Переговоры не завершились подписанием соглашения, на нем была достигнута устная договоренность, и позднее каждая сторона зафиксировала собственный вариант результатов встречи и настаивала на нем. Но дальнейшие маневры как Петербурга, так и Вены и остальных столиц великих держав на дипломатическом поприще не давали результатов. В российских правящих кругах набирала все большую силу «партия действия». Осенью 1876 г. войскам трех военных округов было предписано готовиться к мобилизации.

В ноябре – декабре 1876 г. мелькнул последний луч надежды на благополучный исход затянувшейся переговорной одиссеи. Собравшиеся в Константинополе представители держав под председательством Н. П. Игнатьева договорились (без турецкого участия) о программе реформ, являвшихся, по мнению Горчакова, приемлемым минимумом, – предусматривалось объединение Боснии и Герцеговины, разделение Болгарии на Восточную и Западную со столицами в Тырново и Софии. Им гарантировалась местная администрация, свобода вероисповедания, равенство прав христиан и мусульман.

3 января 1877 г. (23 декабря 1876 г.), едва конференция официально открылась, прозвучал пушечный салют, и представитель султана радостно возвестил, что его величество даровал верноподданным конституцию, в которой предоставил им всем, независимо от религии, широкие права, и, стало быть, ни в каком особом попечении болгары, боснийцы и герцеговинцы не нуждаются[77]. Нигде эти обещания не были приняты всерьез, но они лишали дипломатическое вмешательство формального обоснования.

В России общественное мнение оказывало сильнейшее давление на царя и его окружение. Газеты пестрели призывами к войне, поддался общему порыву Ф. М. Достоевский: «На войну! Мы всех сильнее!» Да и бесконечно содержать ударную армию, сосредоточенную в Бессарабии еще в ноябре 1876 г. и приготовленную для броска на Балканы, Россия не могла. 24 (12) апреля 1877 г. Александр II[78] подписал в Кишиневе[79] манифест о войне. По своим побудительным мотивам это была, как писал Достоевский, народная война, итог давления общественности на власть[80]. В официальных документах Генерального штаба ее цели формулировались так: «Вырвать из власти турок ту страну, Болгарию, в которой они совершили столько злодейств».

Военная кампания 1877–1878 гг. План военной кампании против Турции разрабатывался генерал-лейтенантом Н. Н. Обручевым[81], который к середине 1870-х гг. постепенно становится правой рукой военного министра Д. А. Милютина[82]. Обручев делал ставку на решительность и хотел, чтобы русская армия избежала затяжной позиционной войны. «Мы должны перейти Дунай, так сказать, мгновенно, – говорилось в плане, – затем разом очутиться за Балканами, а из укрепленных пунктов брать только то, что безусловно необходимо для ограждения нашего тыла»[83]. Затем, «решаясь занимать часть Болгарии с долиной Марицы и Адрианополем[84] включительно, надо быть готовым (выделено в оригинале. – Прим. ред.) и к следующей, еще более энергичной мере побуждения турок, т. е. к удару на самый Константинополь»[85]. Кавказскому театру отводилась вспомогательная роль.

Впрочем, план Обручева не являлся обязательным к выполнению и подвергся существенной корректировке. Если изначально планировалось привлечь к действиям за Дунаем шесть корпусов (около 300 тысяч человек), то в действительности в начале войны в распоряжении главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Старшего[86] оказалось лишь четыре корпуса (около 200 тысяч человек). Этих сил было недостаточно для решения поставленной задачи[87].

Выбор Николая Николаевича в качестве главнокомандующего в начале войны вызвал полное одобрение в военной среде, однако в ходе боевых действий сказалась его недостаточная опытность в самостоятельном командовании, а штаб великого князя, возглавляемый генералом от инфантерии А. А. Непокойчицким[88] и его помощником полковником К. В. Левицким[89], заслужил массу нареканий из-за плохой организации штабной работы и ошибок в планировании операций[90].

Таким образом, еще до начала кампании были приняты решения, ставившие русскую армию в непростые условия: ни количество сил, ни Верховное командование не соответствовали поставленным задачам.

24 (12) апреля 1877 г. Османской империи была объявлена война, и русские войска, по соглашению с румынским правительством, вошли на территорию Румынии. Вместе с русскими на войну отправлялись и болгарские добровольцы, из которых было сформировано шесть дружин[91]. Командование над Болгарским ополчением[92] было доверено русскому генералу Н. Г. Столетову[93]. Делегация города Самары вручило болгарам знамя – красно-бело-синее полотнище с крестом. Сейчас Самарское знамя почитается в Болгарии как национальная святыня.

В мае 1877 г. действующая армия заняла территорию Румынии, и началась подготовка к переправе через Дунай. Моряки провели минирование русла Дуная, в ходе которого отличились лейтенанты А. П. Шестаков[94] и Ф. В. Дубасов[95] со своими подчиненными, потопившие турецкий монитор. Трофеем русских моряков стало турецкое знамя, а их подвиг, первый в этой войне, стал широко известен в России и за рубежом.

Традиционно боевые действия Русско-турецких войн в конце XVIII – начале XIX в. развивались главным образом в нижнем течении Дуная. Простота морского снабжения армии сравнительно с сухопутным заставляла русскую армию тяготеть к побережью Черного моря. Однако из-за того, что после Крымской войны 1853–1856 гг. Россия не успела восстановить Черноморский флот, вариант снабжения войск по морю отпадал. С другой стороны, переправа в среднем течении Дуная сулила определенные выгоды. Русская армия с запада обходила мощный четырехугольник турецких крепостей Рущук (Русе)[96] – Шумла (Шумен) – Силистрия (Силистра) – Варна[97], в котором располагалась бо́льшая часть турецких войск, и избегала операций в малонаселенном районе Добруджи, где было проблематично снабжать армию водой и продовольствием. Стратегические и политические мотивы требовали переправы через Дунай в промежутке между Видином и Силистрией. Все это было учтено в плане Обручева.

Местом переправы был избран участок Зимница (Зимнича)[98] – Систово (Свиштов)[99], где лежит самая южная точка течения Дуная. Отсюда было ближе всего до Шипкинского (Шипченского) перевала через Балканский хребет[100]. Этот перевал изначально намечался в качестве ворот, через которые русская армия должна пройти к Константинополю.

В ночь на 27 (15) июня 1877 г. 14-я пехотная дивизия генерал-майора М. И. Драгомирова[101] при поддержке других частей с боем переправилась через Дунай в районе болгарского города Систово. Первое крупное столкновение русских и турецких войск на Балканском театре окончилось блестящим успехом русского оружия. Переправа прошла с умеренными потерями, и саперы принялись наводить мосты для основных сил действующей армии. Довольно быстро на другом берегу было сосредоточено до 120 тысяч человек[102].

Чтобы обеспечить движение к Константинополю, великий князь Николай Николаевич выставил заслоны к западу и востоку. Командование Западным отрядом принял генерал-лейтенант Н. П. Криденер[103], который обложил крепость Никополь (Никопол)[104]. Восточный фланг армии прикрыл Рущукский отряд, который возглавил цесаревич Александр Александрович (будущий Александр III[105]), в задачу которого входило обложить и, по возможности, взять крепость Рущук.

Наступление начал Передовой отряд под командованием генерал-лейтенанта И. В. Гурко[106], в который вошли русские части и болгарское ополчение. Небольшой отряд генерала Гурко 2 июля (25 июня) 1877 г. овладел Великим Тырновом (Велико-Тырново), средневековой столицей Болгарии. Затем Гурко перешел Балканский хребет и оказался по ту сторону Балкан к полной неожиданности для противника. Вскоре турки были выбиты с ключевого Шипкинского перевала, где солдаты обнаружили пирамиды из голов русских пленных – первое свидетельство турецких зверств[107]. После того как русские и болгарские части оказались за Балканским хребтом, а 15 (3) июля Криденер взял Никополь, в Константинополе началась паника.

Война начиналась вполне успешно для армии Александра II, а легкие победы вселяли в русское командование уверенность в быстром и благополучном исходе войны. Однако в этот момент начал сказываться недостаток сил. Отряд генерала Гурко был слишком слаб, чтобы всерьез угрожать забалканским владениям султана. Обеспокоенные турки начали морем перебрасывать из Албании мощную армию генерала Сулеймана-паши[108], насчитывающую 25 тысяч человек. В боях при Нова-Загоре и Стара-Загоре состоялось боевое крещение Болгарского ополчения. Командир 3-й болгарской дружины подполковник П. П. Калитин[109] погиб, спасая Самарское знамя из рук турок, но мужество русских и болгарских солдат не могло компенсировать численное превосходство противника, и Гурко вынужден был отойти к Балканам. После ухода Передового отряда болгарское население подверглось зверскому насилию, а Стара-Загора, цветущий прежде город, был сожжен и разорен[110].

В этот ключевой момент войны русские войска занимали территорию за Дунаем, представляющую собой почти правильный квадрат 90 на 90 км, с трех сторон которого нависали турецкие силы. 19 (7) июля Западный отряд Криденера неожиданно натолкнулся на войска Османа-паши, которые опередили его в Плевне (Плевен)[111] буквально на несколько часов. Несмотря на доблесть, проявленную войсками, особенно Костромским полком, взять Плевну с ходу не удалось. Вторая попытка, состоявшаяся 30 (18) июля вопреки мнению Криденера и его штаба, окончилась уже более крупной неудачей. Штурмующие потеряли около 3,5 тысячи человек, и в их тылах на некоторое время воцарилась паника.

Эта первая серьезная неудача оказала деморализующее воздействие на все русское командование. Стало ясно, что легкого похода не получается, а начальствующие лица теперь действовали с опаской[112]. Провал штурмов 19 (7) и 30 (18) июля отчасти объясняется недостатком сил в Западном отряде. Рущукский отряд (12-й и 13-й корпуса), прикрывавший противоположный фланг, был слишком велик для своей пассивной задачи, но слишком мал для того, чтобы вести активные действия. Положение на южном фланге также было угрожающим, поскольку соединение Сулеймана-паши, накопившего под своим началом до 40 тысяч человек, с армией, находившейся в четырехугольнике крепостей (70 тысяч человек, не считая гарнизонов), грозило полностью перевернуть стратегическое положение на Балканском театре военных действий. Ситуация была опасной еще и потому, что Плевна, где спешно окапывался Осман-паша[113], находилась в двух переходах от Систова. Значение этого последнего города, где находились все переправы через Дунай, можно сравнить с гвоздем, на котором «висела» вся действующая армия. Неудача Западного или любого другого отряда ставила под угрозу фланги и тыл других войск. К этому следует добавить, что при армии находились император Александр II, его брат великий князь Николай Николаевич, наследник престола Александр Александрович, великий князь Владимир Александрович, следующий в очереди на престолонаследие, и, наконец, военный министр. Ошибка могла поставить под угрозу не только кампанию, но и правящую династию.

Пока на Балканском театре турки перехватывали инициативу и для войск великого князя Николая Николаевича создавалось угрожающее положение, неблагоприятный оборот приняли и боевые действия на Кавказе. Кавказский театр представлял собой изолированный район, пересеченный горными хребтами. Действующий корпус русской Кавказской армии насчитывал чуть более 50 тысяч человек под командованием генерала от кавалерии М. Т. Лорис-Меликова[114]. Взятие Ардагана и Баязета, двух приграничных турецких крепостей, не составило большого труда, однако встретив упорное сопротивление турок на Зивинских позициях, Лорис-Меликов вынужден был отступить.

Август 1877 г. стал кульминационным моментом Русско-турецкой войны на Балканском театре. Попав в сложную ситуацию, русское командование приняло решение задействовать подкрепления. На помощь великому князю Николаю Николаевичу мобилизовывалась гвардия, гренадерский корпус и еще две армейские дивизии. К боевым действиям привлекались румынские войска.

19 (7) августа накопивший силы Сулейман-паша показался перед немногочисленными защитниками Шипкинского перевала. 21 (9) августа на Орловский полк и дружины Болгарского ополчения обрушился шквал турецких атак. Отряд, которым командовал генерал-майор Н. Г. Столетов, насчитывал около 6 тысяч человек. Против них разворачивалось не менее 40 тысяч турок, из которых 12 тысяч участвовало в первом штурме. Несмотря на численное превосходство неприятеля, отряд Столетова отразил все атаки[115].

Решение Сулеймана-паши пробиваться «в лоб» через Шипкинский перевал удивило русское командование[116]. Генерал-лейтенант Ф. Ф. Радецкий[117], командовавший южным флангом русских войск, считал более вероятным, что неприятель попытается обойти Шипку[118] по одному из соседних перевалов и выйти на соединение либо с Османом-пашой, либо с войсками четырехугольника крепостей. Получив ошибочное донесение о появлении крупных сил турок у города Елены[119], Радецкий двинул туда свой резерв как раз в тот момент, когда он потребовался на Шипке. Когда же выяснилось истинное положение дел, резерв был двинут в обратном направлении, а затем поспешил на помощь Столетову. В результате 14-я пехотная дивизия и 4-я стрелковая бригада совершили тяжелый четырехдневный марш под палящим солнцем и успели достигнуть Шипки 23 (11) августа вечером, в самый решающий момент, когда турки уже начали отрезать обороняющихся. Последний переход часть войск преодолела на казачьих и обозных лошадях[120].

С прибытием подкреплений положение защитников Шипки, которых теперь возглавил сам Радецкий, было более или менее обеспечено. С одной стороны, войска оборонялись на практически неприступной скале, которую было чрезвычайно тяжело взять приступом. С другой стороны, соседние вершины доминировали над ней, и на позиции войск Радецкого практически не было мест, которые бы не простреливались турками. Дорога, связывавшая Шипку с Тырновом, тоже находилась под обстрелом. За шесть дней августовских боев русские и болгары потеряли более 3,5 тысячи человек. Был тяжело ранен генерал М. И. Драгомиров. Но ни яростные атаки турок, ни жара, ни недостаток пищи и воды не смогли сломить геройский гарнизон перевала[121].

Положение защитников Шипки теперь напрямую зависело от того, насколько быстро будет решена проблема Плевны. 3 сентября (22 августа) в ходе кровопролитного штурма войска генерал-майора М. Д. Скобелева[122] взяли Ловчу (Ловеч)[123], лежавшую к югу от Плевны. Против Османа-паши, под командованием которого было чуть более 30 тысяч турок, сосредотачивалась армия силой в 84 тысячи человек. 7 сентября (26 августа) началась артиллерийская подготовка штурма, которая продолжалась четыре дня. 11 сентября (30 августа) русские войска пошли в новую атаку на плевненские укрепления[124].

Артиллерийский обстрел не причинил существенного вреда хорошо укрепленным позициям турок. Войска шли в бой под моросящим дождем в мрачном настроении. На северном направлении русско-румынские войска с большим трудом сумели овладеть Гривицким редутом, а на южном войска генерала Скобелева захватили еще несколько укреплений. Этот успех был достигнут ценой больших потерь и не мог быть закреплен, так как у Скобелева иссякли резервы. Сказалось и отсутствие на солдатах шанцевого инструмента, из-за чего укрепления пришлось спешно поправлять манерками[125], штыками и даже голыми руками. Контратакой турки выбили обескровленные части Скобелева из редутов. Комендант редута Каванлык майор Ф. М. Горталов остался в укреплении с горсткой защитников и был поднят турками на штыки. В ходе третьего штурма Плевны погибло 43 тысячи русских и 3 тысячи румынских солдат[126].

13 (1) сентября 1877 г. в штабе состоялось совещание, на котором великий князь Николай Николаевич и начальник штаба А. А. Непокойчицкий предложили отвести войска. Против отвода выступили К. В. Левицкий и Д. А. Милютин, поддержанные Александром II[127]. Решено было войска не отводить, но отказаться от штурмов и перейти к осаде Плевны. Для руководства осадными работами из Петербурга был вызван генерал Э. И. Тотлебен[128].

Для полного обложения Плевны было необходимо захватить Софийское шоссе, по которому Осман-паша получал продовольствие и боеприпасы. Турки устроили на шоссе сеть укрепленных этапов, среди которых важнейшими были Телиш, Горный Дубняк (Горни-Дыбник) и Дольний Дубняк (Долний-Дыбник)[129]. Для захвата этих пунктов предназначалась прибывшая к Плевне гвардия. Операция поручалась генералу Гурко. 24 (12) октября 1877 г. гвардия ценой больших потерь выполнила задачу. Горный Дубняк был взят штурмом, а Телиш и Дольний Дубняк через несколько дней были принуждены к сдаче[130].

Успех на Софийском шоссе стал поворотным моментом кампании. Осман-паша оказался лишен снабжения. К концу октября у него оставался запас продовольствия на 14 суток, который он сумел растянуть на шесть недель. 10 декабря (28 ноября), после отчаянной попытки прорваться из окружения, гарнизон Плевны капитулировал. Раненный в бою Осман-паша попал в плен.

Успех на Балканах совпал с успехом на Кавказе. Генерал Обручев разработал план захвата Авлияр-Аладжинских позиций, который был блестяще реализован 14–15 (2–3) октября 1877 г. 17 (5) ноября внезапным ночным штурмом русские войска овладели крепостью Карс[131], которая мога бы стать таким же камнем преткновения, как Плевна. После этого боевые действия на Кавказе практически закончились.

Воспрял духом и гарнизон Шипки, которому приходилось противостоять туркам в практически невыносимых условиях. Уже 8 октября (26 сентября) на перевале появились первые случаи обморожения солдат, а в ноябре в горах начались настоящие морозы с метелями и снежными буранами. Ко второй половине декабря стужа достигла такой силы, что башлыки[132] можно было отламывать кусками, а масло застывало в винтовках. Турки имели возможность обстреливать перевал перекрестным огнем с соседних вершин. Несмотря на тяжелое положение солдат, генерал Радецкий неизменно докладывал фразу, вошедшую в историю: «На Шипке все спокойно». С падением Плевны появилась надежда, что четырехмесячные мучения гарнизона Шипки близятся к завершению.

Встал вопрос о перспективах продолжения боевых действий. Наступающая зима, казалось, говорила за перенос операций на 1878 г. Однако русское командование приняло решение о немедленном переходе через Балканский хребет. За это решение говорило соотношение сил на Балканском театре. К тому моменту войска за Дунаем насчитывали уже 554 тысячи русских и 47 тысяч румынских солдат, против которых оставалось 183 тысячи турок. После падения Плевны в войну вступила Сербия. Внезапность перехода гор в зимнее время должна была сыграть на руку союзникам. Форсирование Балканских гор проходило последовательно тремя отрядами.

Первым начал переход 25 (13) декабря Западный отряд под командованием Гурко. Путем обхода русские войска заставили турок оставить позиции у Араб-Конака и без боя заняли Софию, после чего пошли на помощь другим отрядам. Отряд генерала П. П. Карцова[133] переходил Балканы по Троянскому перевалу, выступив 4 января 1878 г. (23 декабря 1877 г.). Карцову пришлось выдержать бой с хорошо укрепившимися на перевале турками, но они не помешали русским войскам перевалить на южный склон и войти в связь с отрядом Гурко[134]. Наконец, 5 января (24 декабря) начал движение усиленный Шипкинский отряд под командованием Радецкого. Радецкий отправил две колонны по соседним перевалам с тем, чтобы они одновременно атаковали турок в укрепленном лагере у Шейнова. Атака назначалась на 8 января (27 декабря). Однако правая колонна генерала М. Д. Скобелева запоздала с атакой. Левая колонна генерала Н. И. Святополк-Мирского[135] повела изолированные атаки и понесла большие потери. Видя отчаянное положение левой колонны, Радецкий 9 января (28 декабря) повел защитников Шипки в лобовую атаку, которая также привела к большим потерям. Только днем 9 января (28 декабря) Скобелев сосредоточил свои силы и поддержал Радецкого и Святополк-Мирского. Это привело к пленению 22 тысяч турок под Шейновом[136].

Таким образом, неимоверными усилиями в суровых зимних условиях был преодолен Балканский хребет и на дальних подступах к Константинополю сосредоточилось около 165 тысяч русских солдат. Нередко на этом пути русскому солдату приходилось на своих плечах поднимать в горы орудия, преодолевать снежные завалы и реки со студеной водой, ночевать в горах при жестоких морозах. Переход Балкан современники уподобляли знаменитому подвигу солдат А. В. Суворова в заснеженных Альпах.

Тем временем турки поспешно отступали к Филиппополю (Пловдив[137]), где 15–17 (3–5) января 1878 г. Гурко нанес им окончательное поражение. После этого, не встречая серьезного сопротивления, русские части устремились к Адрианополю (Эдирне). 20 (8) января передовой конный отряд под командованием генерал-майора А. П. Струкова[138], пройдя за 40 часов 88 км, неожиданно появился у Адрианополя. Турки оставили город, в котором 19 января было заключено перемирие. К тому моменту русские войска вышли к Эгейскому морю и пригородам Константинополя.

Итоги Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в военном отношении были неоднозначными. Достаточно сказать, что даже сами участники событий по-разному оценивали ее. Русская армия преодолела все трудности и добилась победы. Такие операции, как форсирование Дуная, Авлияр-Аладжинская операция и переход Балканских гор с последующим разгромом турецких войск, могут считаться блестящими образцами военного искусства. Русский солдат, а также младшие офицеры демонстрировали на протяжении всей войны героизм и самоотверженность, а имена таких генералов, как М. Д. Скобелев, И. В. Гурко, Ф. Ф. Радецкий и М. И. Драгомиров, стояли высоко в общественном мнении России и всего мира. С другой стороны, далеко не блестяще показала себя организация снабжения и тыловые службы в целом. Ошибки и некомпетентность имели место на всех уровнях командования. Война с Турцией потребовала колоссального напряжения и стоила жизни более 20 тысяч русских солдат и офицеров. Потери ранеными составили более 50 тысяч человек. Возникал вопрос, готова ли Россия к войне против европейской державы, если таких усилий потребовала от нее победа над слабой Турцией.

С завершением боевых действий ситуация в международных отношениях лишь накалилась. Великобритания заявляла, что занятие, пусть и временное, русскими войсками Константинополя недопустимо. 13 (1) февраля эскадра адмирала Хорнби[139] в составе 6 броненосцев и фрегата вошла в Дарданеллы и бросила якорь в Мраморном море. Канцлер Горчаков на это отреагировал жестко: «История учит нас, что слабость континента подстегивает наглость Англии»[140]. Но, как ни странно, в этот момент военные оказались осторожнее дипломатов, они прекрасно поняли реальную силу российской армии, «забуксовавшей» в противостоянии лишь с одной дряхлеющей Турцией. Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, получив приказ от своего брата Александра II занять Константинополь, схитрил и с санкции турок занял местечко Сан-Стефано[141], сообщил же, что вошел в предместья турецкой столицы.

Параллельно срочно готовился проект договора. В Петербурге понимали, что урегулировать последствия войны лишь между воюющими сторонами не получится, в итоге состоится конгресс Великих держав. Потому и спешили навязать Порте максимальное количество условий как стартовые позиции на будущих торгах. Проект прелиминарного (предварительного) договора готовился Н. П. Игнатьевым, причем в такой секретности, что набело его переписывала супруга посла. После одобрения руководства России граф Игнатьев добился от турок 3 марта (19 февраля) 1878 г. подписания договора в Сан-Стефано.

Акт предусматривал коренные перемены в положении балканских народов. Турция признавала государственную независимость Румынии, Сербии и Черногории, оговаривалось их значительное территориальное расширение. В Боснии и Герцеговине Порта обязывалась провести реформы. Болгария возрождалась как «самоуправляющееся, платящее дань княжество с христианским правительством» в широких пределах, от Черного до Эгейского моря, ее зависимость от Константинополя ограничивалась выплатой дани. Россия возвращала себе Южную Бессарабию, на Кавказе к ней отходили Батум, Карс, Ардаган и Баязет. К Румынии переходила Северная Добруджа. На острове Крит, в Эпире и Фессалии Высокая Порта обязалась ввести регламент, выработанный с участием представителей местного населения. Игнатьев был на пике своей дипломатической карьеры. Ему прочили портфель министра, а на деле через два месяца он удалился в свое поместье в Киевской губернии, попросившись в отставку. После своей «дерзости» в Сан-Стефано для Европы он стал жупелом, с точки зрения Великих держав, переговоры с ним были невозможны.

Самовольное с точки зрения Европы завершение войны привело к изоляции России и угрозе войны против коалиции держав. Как выразился тот же Игнатьев, «нам Европа предоставляла лишь право бить турок, лить русскую кровь и тратить русские деньги, но никак не извлекать пользу ни для себя, ни для единоверцев наших по собственному усмотрению». Россия стала выводить войска с территории Турции, часть из них отправилась на границу с Австро-Венгрией, усиливались гарнизоны портов.

В результате сложных переговоров было достигнуто решение о созыве в Берлине конгресса, где О. фон Бисмарк обещал выступить «честным маклером»[142]. 13 (1) июня 1878 г. конгресс открылся. Россию представлял Горчаков, к тому моменту находившийся в весьма пожилом возрасте. В работе конгресса он участвовал мало, постоянно недомогал, по рассеянности допускал оплошности. Так, однажды развернул перед британцами карту, составленную в Генеральном штабе, с обозначением возможных территориальных уступок в Закавказье. Но вполне соответствовали ему и собеседники. Дизраэли не учился в университете, потому плохо знал международный язык того времени – французский, и, стремясь избежать позора империи, британские дипломаты уговорили его выступить на родном языке. Имелись у него и другие пробелы в образовании. Когда Дизраэли стал обсуждать с Горчаковым русско-турецкое разграничение в Закавказье, то министр иностранных дел Р. Солсбери воскликнул: «Но лорд Биконсфилд не может вести переговоры, он в жизни своей не видел карты Малой Азии». Бисмарк при высоком росте и массивной комплекции обладал тонким голосом. Вдобавок он боялся зубных врачей, не прибегал к их помощи, к старости сохранил лишь остатки зубов и в разговоре отчаянно шепелявил[143].

13 (1) июля 1878 г. уполномоченные семи держав подписали на конгрессе Берлинский трактат, который провозгласил независимость и территориальное расширение трех княжеств – Румынского, Сербского и Черногорского[144]. Болгария же была значительно урезана по сравнению с намеченными в Сан-Стефано границами[145]. Вдобавок страну разделили по линии Балканского хребта. Лишь северная ее часть, к которой, в немалой степени усилиями Горчакова, присоединили районы Варны и Софии в Забалканье, превратилась в автономное княжество с широкими правами; южная часть под названием Восточная Румелия[146] обрела лишь местное самоуправление во главе с губернатором-христианином. Боснию и Герцеговину передали под австро-венгерскую оккупацию, которая в 1908 г. превратится в аннексию. Южная Бессарабия возвращалась России. Поскольку она входила в состав Румынии, последнюю наградили Северной Добруджей. На Кавказе к России отошли Карс, Ардаган и порт Батум.

На протяжении всего Восточного кризиса в России активно следили за событиями на Балканах, публиковались многочисленные статьи, все обсуждали ее значение и будущие результаты. В то же время, как отмечает современный исследователь, «события на Балканском полуострове настолько потрясли русское общество, что интерес к балканским делам даже приобрел характер модного увлечения, при этом само отношение к войне, понимание ее целей, значения, влияния на внутреннее состояние страны и т. п. могло быть достаточно противоречивым»[147]. В то же время холодный чиновничий Петербург остался в стороне от проявлений славянских чувств, их центром стала Москва. При этом война не воспринималась как противостояние лишь с турками. В народе ходили слухи, общий смысл которых заключался в следующем: «Вся загвоздка в англичанке». И даже причина затянувшейся осады Плевны виделась в ее кознях: «Толкуют мужики, что от англичанки к Плевне подземная дорога железная сделана, что она по этой дороге ему в Плевну войско и харч представляла», – записал современник[148]. В итоге результаты переговоров оценили резко негативно, не стараясь понять реальное положение дел. Родоначальником традиции такого отношения стал И. С. Аксаков, 4 июля (22 июня) в Московском славянском благотворительном обществе произнесший речь, где заявил, что на Россию надели «шутовскую с гремушками шапку», и обвинил дипломатов в «колобродстве» и «грандиозном раболепии»[149].

Еще в начале Восточного кризиса, летом 1875 г., когда стала вероятной новая русско-турецкая война, в Петербурге приняли решение использовать опыт Крымской войны, магистральная идея которого состояла в разделении военного и гражданского управления. Именно в духе такой политики в ноябре 1876 г. было создано управление гражданской частью при главнокомандующем во главе с князем В. А. Черкасским[150]. До весны 1876 г., когда все еще теплилась надежда на дипломатическое разрешение кризиса, управление изучало существующую территориально-административную систему османов на востоке Балкан и общественно-политическую жизнь болгар. Для этой цели сформировали специальную комиссию под руководством Л. Н. Соболева, в которую включили русских военных и дипломатов, знакомых с тонкостями Восточного вопроса. Ценную помощь им оказывал и ряд болгар, например, Марин Дринов[151] из Харьковского университета, банкир и предприниматель Евлоги Георгиев, бывший русский вице-консул в Пловдиве Найден Геров[152]. Собранные сведения опубликовали в пяти выпусках «Материалов для изучения Болгарии», вышедших в Бухаресте в апреле 1876 г. Анализируя сведения, Черкасский пришел к выводу о необходимости воссоздания болгарской государственности снизу вверх, т. е. от общин к центральным властям, введения широкого избирательного начала в администрации, что болгары хорошо знали и использовали в управлении своими школами, церквами и общинами. Во главе больших административных единиц должны были встать русские офицеры, а их помощниками стали бы назначенные болгары. В приложение к плану составили список из 60 русских офицеров и список «благонадежных» болгар, которых можно задействовать.

С объявлением войны началась реализация этого плана. 4 июля в первом освобожденном болгарском городе, Свиштове, создали «гражданское управление». Губернатором назначили Герова, а его заместителем – Марко Балабанова[153]. На протяжении войны оформились шесть губерний в Северной и две – в Южной Болгарии, 56 округов и множество околий[154], общины же сохранились. Успешным опытом оказалось восстановление советов старейшин в селах. Задачей местной администрации стало поддержание порядка в стране и снабжение русской армии. Сначала управление князя Черкасского обосновалось в Свиштове, а в конце года переехало в средневековую столицу Тырново. Там стали издавать «Временные правила», должные заменить анахроничное османское законодательство.

Сан-Стефанский договор положил конец деятельности канцелярии, он предусматривал создание Временного русского управления, которое бы заняло место оккупационных властей[155]. Оно должно было заложить основы государственности Болгарского княжества за два года. В день подписания договора князь Черкасский скончался, и управление принял его заместитель генерал Д. Г. Анучин[156]. Он сохранил систему управления, созданную Черкасским, переместил центральную власть в Пловдив, самый большой город Болгарии, который планировали сделать столицей княжества. Туда 20 мая прибыл и новоназначенный императором комиссар князь А. М. Дондуков-Корсаков[157], принявший управление согласно договору. Тайные переговоры России с Австро-Венгрией и Великобританией и подготовка Берлинского конгресса постепенно приводили к замедлению темпа нововведений и известному застою в деятельности Временного русского управления.

Берлинский договор сократил срок деятельности комиссара с двух лет до девяти месяцев, это обязывало ускорить проведение задуманных реформ. Всего через неделю после него, 19 июля 1878 г., был создан специальный, состоящий из семи человек Совет императорского комиссара, который рассматривался как прообраз будущего правительства. Единственным болгарином в нем оказался профессор М. Дринов, отвечавший за просвещение и вероисповедания. По его предложению предусматривалось проведение всех реформ не только в княжестве, но и в автономной турецкой провинции Восточная Румелия. Также по его предложению решили перенести Временное русское управление из Пловдива в Софию, тогда воспринимавшуюся центром болгарских земель. Прилагались особые усилия к ускоренному устройству Восточной Румелии, временным генерал-губернатором которой назначили генерала А. Д. Столыпина[158], отца будущего известного реформатора[159].

К концу 1878 г. основной проблемой, стоявшей перед Советом императорского комиссара, было создание проекта Органического устава княжества. Первые шаги сделали еще годом ранее, когда Черкасский собрал тексты конституций соседних Балканских стран и современную бельгийскую конституцию. Из-за сокращения времени русского управления начальнику Судебного отдела Совета С. И. Лукьянову[160] было поручено выработать предварительный проект. Он был готов к концу сентября и носил умеренно консервативный характер. Предполагались широкие права князя в управлении страной, ограниченные законодательные и законосовещательные функции двухпалатного Народного собрания и сравнительно широкие гражданские и политические права населения, поставленного, однако, под административный и полицейский контроль. Роль болгар в выработке этого первоначального проекта была незначительна. В конце октября 1878 г. проект вместе с оценками его десяти болгар отправили для обсуждения в Россию. В Ливадии его одобрил император Александр II, а в декабре в Петербурге под руководством руководителя 2-го отделения канцелярии императора князя С. Н. Урусова было проведено секретное Особое совещание, на котором проект обсудили и внесли в него правки. Под давлением профессора А. Д. Градовского изменения были в сторону либерализации. Права князя конкретизированы и кое-где ограничены, полномочия парламента – расширены законодательной инициативой и правом роспуска правительства. Права граждан получили дополнительные гарантии. Новую редакцию проекта вернули в Софию, где ее перевел на болгарский язык профессор Дринов. По совету Дондукова-Корсакова он внес некоторые мелкие редакционные изменения.

Последнюю редакцию внесли в Учредительное собрание, созванное в Велико-Тырново 22 февраля 1879 г. Дондуков-Корсаков открыл собрание рапортом о деятельности администрации под его руководством, который играл роль обычного тронного слова, и пообещал полную свободу обсуждения и согласование с решениями депутатов. Представителем комиссара на заседании остался Лукьянов, который должен был предоставить разъяснения о вносимом конституционном проекте. Бурные обсуждения привели к серьезной переработке русского проекта. Отпали идеи верхней палаты парламента и Государственного совета. Права князя дополнительно конкретизировали, а права правительства и граждан – расширили. На протяжении около 70 лет Тырновская конституция, окончательно принятая 16 апреля 1879 г. (по ст. ст.), была здоровой основой, на которой впоследствии были выстроены современное государство и свободное болгарское общество.

Днем позднее, 17 апреля, Первое великое собрание выбрало князем Болгарии любимого племянника российской императрицы, принца из Гессен-Дармштадтского рода Александра Баттенберга[161]. После представления в столицах Великих держав и собственному сюзерену Абдул-Гамиду II в Константинополе 25 июня он прибыл в Варну. 27 июня в Тырново князь дал клятву хранить верность конституции и принял бразды правления страной. Это стало последним актом, согласно Берлинскому договору, покончившим с Временным русским управлением и начавшим самостоятельное развитие Болгарии[162], спустя пятьсот лет власти османов воскресшей из пепла подобно фениксу.