Русь и кочевники

Глава XI. Первые антиордынские выступления на Руси

Попытки освободиться от власти ордынского хана начались вскоре после нашествия Батыя. Сохранили свои военные силы многие русские города, не подвергавшиеся «Батыеву погрому»: Новгород, Псков, Смоленск, Витебск, Полоцк. В Южной Руси продолжал сопротивление завоевателям князь Даниил Романович Галицко-Волынский, который сумел нанести ордынцам несколько чувствительных ударов.

В этих условиях, признав формально свою зависимость от Золотой Орды, великий князь Ярослав Всеволодович исподволь готовился к освобождению своей страны. Известно, например, что он пробовал вести переговоры о военном союзе с Западом против ордынцев. По данным Б.Я. Рамма, в 1246 г. князю Ярославу были направлены послания римского папы, а русское посольство ездило в Лион[487]. Возможно, слухи об антиордынских настроениях Ярослава и его переговорах с Западом и послужили причиной его гибели в ставке великого монгольского хана.

Довольно независимо вел себя по отношению к Орде сын Ярослава великий князь Андрей. За время его великого княжения (1249–1252) летописцы не упоминали ни о поездках русских князей в Орду, ни о посылке «даров», а «дани и выходы», как сообщает В.Н. Татищев, платились тогда «не сполна». Великий князь Андрей Ярославич сделал попытку открыто выступить против власти завоевателей. Для этого он добивался союза с другим русским князем, продолжавшим сопротивление, — Даниилом Галицко-Волынским. Косвенные сведения об этом союзе имеются в летописях. В 1250 г. киевский митрополит Кирилл приезжал в Северо-Восточную Русь. Между детьми владимирского и галицко-волынского князей был заключен брачный союз, что, видимо, явилось внешним отражением складывавшегося военно-политического союза двух сильнейших русских княжеств: «оженися княз Ярославичь Андреи Даниловною Романовича и венча и митрополит в Володимерю. Сделана была, вероятно, и попытка привлечь к союзу Великий Новгород, куда тоже поехал митрополит Кирилл.

Антиордынский характер складывавшегося союза не вызывает сомнений. Лаврентьевская летопись отмечает, что великий князь Андрей предпочел «с своими бояры бегати, нежели царем служити», а Никоновская летопись приводит гордые слова великого князя о том, что лучше бежать в чужие земли, чем служить ордынцам.

Можно спорить, насколько реальной в тех исторических условиях была попытка сразу же освободиться от ордынской зависимости: общепринятое в исторической литературе мнение о том, что единственно правильным был курс на мирные отношения с Ордой, который проводил следующий великий владимирский князь — Александр Ярославич Невский, ставит, под сомнение саму такую возможность. Однако, на наш взгляд, кое-какие основания для выступления против Орды у великого князя Андрея Ярославича были. За полтора десятилетия, которые прошли со времени «Батыева погрома», разогнанное население в основном возвратилось на прежние места, восстанавливались города, заново создавалось войско.

Следует учитывать, что обширные области Руси вообще избежали разорения; оформляется союз с Южной Русью, которая сумела быстро оправиться от нашествия и готовилась к борьбе с Ордой. Были у великого князя Андрея и надежды получить военную помощь с запада.

Следует учитывать и политические затруднения, возникшие в самой Золотой Орде. Хан Батый имел в своем распоряжении теперь не общемонгольское войско, как во время нашествия 1237–1240 гг., а только военные силы улуса Джучи. К тому же его внимание было отвлечено борьбой за великоханский престол, которая разгорелась между отдельными ханами улусов. Два улуса — Джучи и Тулуя — объединились для борьбы с улусами Угедея и Чагатая и только в начале 50-х гг. добились решительного перевеса над своими соперниками. Военные силы Батыя принимали участие в завоевании Ирана, в войне на Северном Кавказе, где завоевателям продолжали оказывать упорное сопротивление аланы. Все это создавало большие трудности для организации нового нашествия на Русь и, видимо, учитывалось великим князем Андреем Ярославичем. Кстати, на трудности полного подчинения Руси власти золотоордынских ханов указывал в свое время В.Т. Пашуто: «Золотоордынские ханы поставили в качестве одной из важнейших задачу подчинить все русские земли, как завоеванные ими, так и незавоеванные. Однако героическое сопротивление русского народа, а также противоречия между золотоордынскими и великими ханами, возникшие из-за права обладания богатым «русским улусом», отсутствие необходимых военных сил и должного уровня государственной организации не позволяли им рассчитывать на быстрое осуществление их планов»[488].

Однако историческая возможность далеко не всегда становится исторической реальностью. В развитие событий властно вмешиваются факторы, которые не могли предвидеть современники. Антиордынские планы великого князя Андрея Ярославича столкнулись с политической линией на мирные отношения с завоевателями, которую последовательно проводил его брат Александр Ярославич Невский и поддерживала значительная часть других русских князей.

В 1252 г. хан направил в Северо-Восточную Русь большое карательное войско «салтана» Неврюя. Перед лицом грозной «Неврюевой рати» великий князь Андрей остался почти в одиночестве; его открыто поддержал только тверской князь Ярослав Ярославич. По сообщению Софийской I летописи, конные ту мены Неврюя «под Владимерем бродиша Клязму», «поидоша к граду Переяславлю таящеся». Там «срете их великыи князь Андрей с своими полкы, и сразишася обои полци, и бысть сеча велика». Кроме великокняжеского войска, в сражении приняли участие только тверские дружины с воеводой Жирославом. Силы оказались явно неравными, и воины великого князя Андрея и воеводы Жирослава «погаными побежедени быша». Андрей бежал «за море». Новым великим князем стал Александр Ярославич Невский.

«Неврюева рать» сыграла значительную роль в установлении ордынского владычества над Русью. Она принесла победу тем князьям, которые стояли за примирение с завоевателями, за подчинение власти ордынского хана (естественно, постаравшись обеспечить при этом свои собственные классовые интересы). Изменился на многие десятилетия характер освободительной борьбы русского народа, который не покорялся завоевателям даже в самых сложных условиях. Эта освободительная борьба приняла во второй половине XIII в. характер стихийных народных восстаний.

Первые крупные антиордынские народные выступления связаны с проведением переписи русских земель в 1257–1259 гг., которая была организована завоевателями для обложения Руси регулярной данью. Суздальский летописец сообщал о переписи очень кратко: «Приехаша числешщи, исщетоша всю землю Суждальскую и Рязаньскую и Мюромьскую и ставиша десятники и сотники и тысячники и темники, и идоша в Орду, только не чтоша игуменов, черньцов, попов, крилошан, кто зрит на святую богородицу и на владыку». Видимо, в «низовских землях» (как называли новгородцы Владимиро-Суздальскую Русь), где великокняжеская администрация была достаточно сильной, перепись при ее содействии прошла без серьезных волнений. Но в Новгороде…

Первые же известия о переписи вызвали взрыв возмущения новгородцев. Был убит посадник Михалко, ставленник великого князя. Восставшим, видимо, сочувствовал и новгородский наместник князь Василий, сын Александра Невского; при приближении великокняжеских полков он бежал в Псков. В этой обстановке послы ордынские могли приехать в Новгород только в сопровождении самого великого князя и его дружины. Это было похоже на настоящий военный поход, в котором приняли участие многие русские князья. По свидетельству Никоновской летописи, «поехаша численици Ардинскиа, и князь велики Александр Ярославичь Владимерский, и Андрей Ярославичь Суздалский, и князь Борис Василковичь Ростовский счести Новгородцкиа земли». Начались расправы и казни новгородских «мятежников», но сломить сопротивление непокорного города так и не удалось. По словам новгородского летописца, «почаши просити послы десятины, тамгы, и не яшася новгородьци по то, даша дары цесареви и отпустиша я с миром». Новгородские подарки хану и отпуск ордынских послов «с миром» не меняют сущности дела: перепись в Новгороде в 1257 г. провести не удалось.

Только через год под угрозой карательного похода («аже не иметеся по число, то уже полкы на Низовьской земли») новгородцы, наконец, согласились принять «численников» для переписи. В 1259 г. в Новгород поехали ордынские послы Беркай и Касачик «и инех много»; их снова сопровождал великий князь с дружиной. Но опять «бысть мятеж велик в Новегороде», ордынские послы жаловались великому князю, что «избьють нас», и «повеле князь стережи их сыну посадничи) и всем детем боярьскым по ночем». Как и в прошлый раз, против ордынцев активно выступили городская чернь, народные низы. «Чернь не хотеша дати числа, — отмечал летописец, — но реша: умрем честно за святую Софью и за домы ангельскыя». Наоборот, новгородское боярство склонялось к признанию дани, и в городе «бысть мятежь велик», «издвоишася люди», «болшии веляху меншим ятися по число, а они не хотеху». С большим трудом при поддержке великого князя, «перемогоша бояре чернь, и ящася нод число», «почаша ездити оканьянии по улицам пишюче домы… и отъехаша оканьнии, взямше число»[489].

Упорная борьба «менших» людей Новгорода не прошла бесследно. Они добились существенных уступок от ордынских послов. В великом северном городе никогда не было ни представителей хана — баскаков, ни откупщиков ордынской дани — «бесерменов», и Новгород самостоятельно собирал «ордынский выход».

Следующее крупное антиордынское народное выступление связано именно со злоупотреблениями «бесерменов», которые находились во многих русских городах для сбора дани. Это была целая серия городских восстаний, о которых Лаврентьевская летопись (под 1262 г.) сообщала так: «избави бог от лютого томленья бесурьменьскаго люди Ростовьския земля, вложи ярость в сердца крестьяном, не терпяще насилья поганых, изволиша вечь и выгнаша из городов из Ростова, из Володимеря, из Суждаля, из Ярославля, откупахуть бо ти оканьнии бесурмене дани, и от того велику погубу людем творяхуть».

Суздальский летописец добавлял: «изгнаша поганых от всех градов (курсив мой. — В.К.)»[490]. Никоновская летопись утверждала даже, что выступление носило организованный характер[491]. Правда, учитывая политику великого князя по отношению к Орде в то время, сомнительным представляется мнение некоторых историков о его непосредственном участии в подготовке восстаний в русских городах. Судя по летописным известиям, ведущая роль в событиях принадлежала самим горожанам, которые выступили «вечем».

Серия городских восстаний 1262 г. имела важные последствия. Народные выступления привели к изгнанию сборщиков дани, присылаемых непосредственно из Орды. Постепенно сбор «ордынского выхода» начал переходить к русским князьям, что увеличивало самостоятельность Руси.

Следующая серия городских восстаний привела к изгнанию из русских княжеств ханских баскаков. В первые десятилетия ордынского ига баскаки играли важную роль в организации властвования Золотой Орды над Русью. Напомним: Русь не входила непосредственно в состав Золотой Орды, не была простым ордынским улусом. В русских княжествах сохранялась своя военно-административная организация, русские князья правили от имени верховной власти хана, получая из его рук «ярлыки» на свои княжения, но правили самостоятельно. Повседневный контроль за их деятельностью и осуществляли ханские представители — баскаки (дословный перевод с тюркского — «давители»).

Баскаки не были «наместниками» хана в покоренных землях: для этого они не имели ни военной силы, ни своей администрации. Но по «доносам» баскаков хан посылал на непокорного князя карательное войско или вызывал его на расправу в Орду. Итальянец Плано Карпини, побывавший в середине XIII в. в Монгольской империи, достаточно определенно очерчивает круг обязанностей баскаков в тех землях, куда завоеватели позволили вернуться прежним правителям, сохранив за ними их владения: «как вождям, так и другим подобает повиноваться их мановению, и если люди какого-нибудь города или земли не делают того, что они (баскаки. — В.К.) захотят, то эти башафы возражают им, что они неверны…»[492] Для усмирения непокорных баскаки вызывали отряды ордынцев, которые внезапно обрушивались на жителей и истребляли их. Русские летописцы представляли баскаков как доносчиков хана, которые посылали «клеветы» в Орду и «наводили» на русские земли ордынские «рати». За вторую половину XIII в. ордынцы 14 раз вторгались в пределы русских княжеств, а «Дюденева рать» 1293 г. по своим масштабам напоминала «Батыево нашествие». Занозами сидели баскаки при княжеских дворах, и под их бдительным присмотром трудно было надеяться собрать силы для борьбы против завоевателей. Ликвидация системы баскачества облегчила бы подготовку к свержению иноземного ига, ослабила бы власть хана над Русью. Но баскаки находились под защитой грозного «царева гнева»[493].

То, на что не решились князья, сделали безвестные горожане — «вечники». Первыми восстали «вечники» древнего русского города Ростова. Ростовские князья поддерживали особенно тесные связи с Ордой. По свидетельству летописца, в 1289 г. много было ордынцев в Ростове, «и изгнаша их вечьем, и ограбиша их». В 1320 г. снова «собравшеся людие, изгониша их из града»[494].

В 1327 г. произошло большое антиордынское восстание в Твери, куда пришел с отрядом ордынской конницы «посол силен зело царевичь Щелкан Дюденевичь изо Орды, от царя Азбяка». В ответ на насилия и грабежи приезжих ордынцев в Твери поднялось восстание, бой на улицах продолжался до захода солнца, «и побежа Щелкан Дюденевичь на сени, и зажгоша под ним сени и двор весь… и ту сгоре Щелкан и с прочими… А гостей ординских старых и новопришедших, иже с Щелканом Дюденевичем пришли, аще и не бишася, но всех изсекоша, а иных истопиша, а иных в костры дров складше сожгоша»[495].

Городские восстания конца XIII — первой четверти XIV в. привели к ликвидации баскачества на Руси; под давлением антиордынских выступлений русских «вечников» хан пошел на серьезную уступку, которая объективно ослабляла его власть над Русью». Таким образом, именно выступления народных масс открыли национально-освободительную борьбу Руси против завоевателей, смели с русской земли «бесерменов» и баскаков[496].

К тому же времени относятся выступления против ханской власти отдельных русских князей. Старший сын Александра Невского великий князь владимирский Дмитрий Александрович открыто воспротивился решению хана передать ярлык на великое княжение своему брату Андрею Александровичу. Для того чтобы принудить его к повиновению, хану пришлось посылать на Русь в 1281 г. большое карательное войско. Андрей сел на великокняжеский «стол», но ненадолго. Уже в следующем году он доносил в Орду, что Дмитрий «тебе, царю, повиноваться не хочет, и даней твоих тебе платить не хочет», и снова просил о помощи.

В 1282 г. хан послал на Русь «рать многую, Туран-темира и Алына». Дмитрий Александрович на этот раз уступил, но не прекратил борьбу за великое княжение, несмотря на явное противодействие ордынского хана. А в 1285 г. он сам нанес ордынцам серьезный удар. По словам летописца, «того же лета князь Андрей Александровичь Городецкий приводе царевича изо Орды на старейшаго своего брата, великого князя Дмитреа Александровича».

На этот раз Дмитрий не стал «отъезжать» от опасности на север, а выступил сам навстречу «царевичу», который по ордынскому обычаю «распустил облавой» свое войско для ограбления русских земель (и жестоко поплатился за недооценку противника): «князь же Дмитрей Александровичь собрався со многою ратью и иде на них, и побеже царевичь во Орду»[497].

В исторической литературе установилось мнение, что первую победу в полевом сражении русские одержали над ордынцами лишь в 1378 г. на р. Воже. В действительности же победа «в поле» была вырвана полками старшего «Александровича» — великого князя Дмитрия — почти на сто лет раньше. Удивительно живучими оказываются для нас порой традиционные оценки.

Ощутимые удары по ордынцам наносили и другие русские князья, не останавливаясь перед открытым вооруженным сопротивлением. В 1300 г. князь Даниил Московский разгромил под Переяславлем-Рязанским сильный ордынский отряд, пришедший на помощь местному князю. В 1310 г. под стенами своего города сражался с ордынцами князь Святослав Брянский. А в 1315 г. с завоевателями, которые пришли из Орды под Торжок, билось новгородское войско.

Тверской князь Михаил преградил в 1317 г. путь в свое княжество ордынскому войску полководца Кавгадыя. Как повествует тверской летописец, «великий же князь Михаиле съвокупися, и мужи тверичи и кашинци поидоша противу Юрию» (вместе с которым пришли ордынцы), «и ступишася обои, и бысть сеча велика», и «Кавгадый повеле дружине своей стяги поврещи, а сам поиде не люба а в стани», «неволею сам побежал»[498]. Неоднократно вступал в бои и князь Константин Суздальский и Нижегородский. Летописец отметил, что он «княжил лет 15, честно и грозно боронил свою отчину».

Однако эпизодические выступления князей против ордынских ратей и отдельные частные успехи не могли серьезно ослабить Орду. Для свержения ига была необходима общерусская борьба с завоевателями. Но на Руси еще не было центра, вокруг которого могли бы сплотиться для решительного боя с Ордой русские силы.

Такой центр начинает складываться только с возвышением Москвы. Начальный период истории Московского княжества почему-то не привлекал внимания историков. Вероятно, прав был академик М.Н. Тихомиров, когда писал, что «в глазах позднейшего потомства имя Калиты вытеснило имена его предшественников и наследников, и только Дмитрий Донской оставил по себе такой же памятный след в родословцах»[499]. Не привлекала внимания историков и личность первого московского князя Даниила, младшего «Александровича». Между тем известные нам факты позволяют оценить время княжения Даниила Александровича вообще в отечественной истории, а в частности в возвышении Москвы.

Выделение Москвы из состава Великого княжества Владимирского относится к началу великого княжения Дмитрия Александровича, старшего сына Александра Невского. Став в 1276 г. великим князем, Дмитрий Александрович пробовал продолжать политику своего отца, направленную на усиление великокняжеской власти, и сразу встретил сопротивление других князей, особенно ростовских, углицких, ярославских. Чтобы усилить свои позиции, он выделил самостоятельные уделы своим младшим братьям. Андрей получил Городецкое княжество, а Даниил — Московское.

Дата образования Московского княжества, впервые названная А.В. Экземплярским, автором капитального труда о великих и удельных князьях Северо-Восточной Руси (1276), признана советскими историками[500].

О первом московском князе Данииле Александровиче (1276–1303) известно немного — он не пользовался особым вниманием летописцев. Даниил родился в 1261 г., за два года до смерти своего отца Александра Невского, его мать Васса вскоре умерла. По мнению А.В. Экземплярского, Даниил находился под опекой своего дяди Ярослава Тверского, а после его смерти, в великое княжение своего старшего брата Дмитрия, получил самостоятельный удел. Неизвестно даже имя жены Даниила, от которой он имел несколько сыновей: Юрия, Александра, Бориса, Афанасия, Ивана[501].

Первоначально территория Московского княжества была небольшой. Она включала земли по среднему течению Москвы-реки с ее левыми притоками: Рузой, Озерной, Истрой, Всходней, Яузой, Пехоркой, и с правыми притоками: Сетункой, Пахрой, а также верхнее течение р. Клязьмы с притоками Учей, Ворей, Шерной, Вохонкой и Дрезной. Верхнее течение Москвы-реки с городом Можайском принадлежало смоленским князьям, нижнее с городом Коломной — рязанским; рязанские владения доходили на север примерно до р. Гжелки. Московское княжество протянулось с востока на запад на 150–200 километров, с севера на юг — на 100–120 километров. В нем было всего три укрепленных города: Москва, Звенигород и Радонеж. С этого небольшого клочка земли, затерянной среди лесов, началась Россия.

В первой четверти XIII в. Москва занимала Боровицкий холм, на котором стоял деревянный Кремль, часть Китайгородского холма и Подола — низины между Боровицким холмом и Москвой-рекой. Основная часть городского посада располагалась на этих возвышенностях и лишь в двух местах языками спускалась к Москве-реке: на Подоле и между Кремлем и болотистым Васильевским лугом, где были торговые пристани. «Великий посад», простиравшийся примерно до Богоявленского монастыря, был опоясан рвом. За р. Неглинной и на другом берегу Москвы-реки, где расстилался «луг великий», поселений еще не было. В окрестностях были «села красные, хорошие» и монастыри. Обычный, ничем не выделявшийся из ряда других северорусский город, столица небольшого удела, каких много было на Руси.

Летописцы ничего не сообщают о первых годах княжения Даниила Московского. Создается впечатление, что московский князь старался избежать участия в междоусобной борьбе. Он не упоминается в летописях в связи с событиями феодальных войн, не участвует в неоднократных походах великого князя Дмитрия на Новгород. Нет его имени и в списках князей, периодически ездивших в Орду, «ко царю». Даниил Московский остался в стороне и от ожесточенной борьбы за великое княжение, разгоревшейся между старшими «Александровичами» — великим князем Дмитрием и князем Андреем Городецким. Поэтому ордынские рати 1281 и 1282 гг., которые Андрей «наводил» на своего старшего брата, миновали Москву. Значительная часть Северо-Восточной Руси, от берегов Клязьмы и чуть ли не до Торжка, подверглась ордынскому разорению, а Московское княжество уцелело.

В этих событиях прослеживается основная политическая линия Даниила Московского: не вмешиваться в усобицы, поддерживать мирные отношения и с великим князем, и с его соперниками, накапливать силы и заботиться прежде всего о собственном княжестве. Впрочем, когда самой Москве угрожала опасность, Даниил действовал достаточно смело и решительно. Так, в 1282 г., когда великий князь Дмитрий предъявил какие-то требования северо-западным русским князьям и Великому Новгороду, Даниил немедленно взялся за оружие. По свидетельству летописца, «князь велики Тферьскы Святослав Ярославич с Тферичи, и князь Данило Александрович с Москвичи, и Новогородци поидоша ратью на великого князя Дмитрия Александровича к Переяславлю»[502]. Великому князю пришлось уступить.

Очень важным для Московского княжества, для роста его авторитета и политического влияния был 1285 год. Москва впервые выступила активным участником вооруженной борьбы с внешними врагами. По сообщению летописца, тогда «воевали Литва Тферьскаго владыки волость Олешню, и совкупившеся Тферичи, Москвичи, Волочане, Новоторьци, Зубчане, Рожевичи, и шедше биша Литву на лес в канун Спасову дни, и великого князя их Домонта убиша, а иных изъимаша, а овых избиша, полон весь отъяша, а инии розбежашася»[503]. Первый выход Москвы на «международную арену» закончился, таким образом, блестящей победой. В том же году московские полки с Даниилом Александровичем участвовали в разгроме ордынского «царевича». Летописную запись о том, что великий князь Дмитрий, «съчтася с братьею, царевича прогна», известный советский историк А.Н. Насонов расшифровывал следующим образом: вместе с великим князем против «царевича» сражались князья Даниил Московский и Михаил Тверской[504]. В 1288 г. московские полки в составе великокняжеского войска участвовали в походе на Новгород.

Как покажут дальнейшие события, сближение с великим князем Дмитрием обернется серьезными неприятностями для Даниила.

Первые два десятилетия княжения Даниила Московского, небогатые внешними событиями, сыграли важную роль в возвышении Москвы.

Объективные процессы, проходившие в Северо-Восточной Руси, предопределили изменения в соотношении сил русских феодальных княжеств и выдвинули молодое Московское княжество на первый план.

Именно в последней четверти XIII в. отчетливо выявились все выгоды географического положения Москвы в центре русских земель. Московское княжество меньше, чем другие, страдало от внешних врагов. От Литвы его защищала территория Тверского княжества, а от ордынских ратей — леса и территории Рязанского, Переяславского, Владимирского и других княжеств. Приток населения из районов, постоянно разоряемых ордынцами, наблюдался и раньше, но в последней четверти XIII в., когда ордынские вторжения стали регулярными (вспомним 14 ордынских ратей за какие-нибудь 20 лет), бегство населения на северо-запад Руси, к Москве и Твери, стало массовым. Московские земли и раньше были районом развитых для того времени земледелия и промыслов. Теперь же в связи с постоянным притоком населения экономический потенциал княжества быстро возрастал. Вокруг Москвы появлялись новые деревни и села, умножались посадские дворы в городах. Избавленная почти на двадцать лет от опустошительных ордынских ратей и почти не принимавшая участия в феодальных войнах, Москва постепенно накапливала силы, создавала материальные и людские ресурсы для будущей борьбы за ведущую роль на Руси.

Возвышению Москвы способствовали важные речные и сухопутные торговые пути, которые делали Московское княжество центром торговых и иных связей между русскими землями, обогащали княжескую казну. Вокруг Москвы складывалось этническое ядро, из которого выросла великорусская (русская) народность.

Все эти подспудные, малозаметные со стороны процессы подготавливали новую расстановку сил на северо-востоке Руси: центр политической жизни постепенно перемещался с берегов Клязьмы на Москву-реку. Однако, прежде чем это произошло, Московское княжество ждали серьезные испытания.

В 1293 г. князь Андрей Городецкий снова «навел» на своего старшего брата великого князя Дмитрия Александровича «Дюденеву рать». На этот раз разгрому подверглось и Московское княжество. Андрей захватил великое княжение (Дмитрий Александрович в следующем году умер); ростовская группировка князей, возглавляемая им, восторжествовала. Даниил Московский, лишенный теперь поддержки старшего брата, оказался в опасности.

В середине 90-х гг. начинает складываться союз трех княжеств — Московского, Тверского и Переяславского, которым правил единственный сын и наследник Дмитрия Александровича князь Иван. Они единым фронтом выступили против притязаний великого князя Андрея Александровича, когда тот попробовал захватить Переяславль. По свидетельству летописца, «князь Андреи Александрович собра рати многы и въсхоте ити на Переяславль», но «князь же Данило Московъскы и брат его князь Михаиле Тверьски собраша противу многы же рати и шед сташа близ Юрьева на полчищи, и не даша ити князю Андрею к Переяславлю»[505]. Великий князь вынужден был отступить.

Значение этих событий далеко выходило за пределы спора из-за Переяславля. Фактически Москва отстаивала свою самостоятельность, свою независимую от великого князя политическую линию. Поражение великого князя Андрея в споре с Москвой и Тверью подорвало его авторитет, развязало руки Даниилу Московскому. Создавались условия для расширения территории Московского княжества: великий князь уже не имел возможности воспрепятствовать этому. Москва переходила к активной, наступательной политике.

Первый удар был нанесен рязанскому князю, который владел землями в нижнем течении Москвы-реки. Летописец записал под 1300 г.: «тое же осени князь Данила. Московски ходи на Рязань ратию и бися у города у Переяславля (Рязанского) и одоле князь Данило и много татар изби, а князя Константина Рязанского изнимав приводе на Москву»[506]. Результаты своего победоносного похода Даниилу удалось закрепить на состоявшемся в том же году княжеском съезде, хотя там «о княженьях и бысть млъва велиа». А отвоеванные у рязанского князя земли были «весьма значительными. Речь шла не только о Коломне, как обычно характеризуется «примысел» Даниила Московского в исторической литературе, а о всех рязанских владениях севернее Оки — от Коломны до Серпухова. По подсчетам М.К. Любавского, это «увеличило и территорию, и количество населения Московского княжества если не вдвое, то, по крайней мере, на ⅔»[507].

Следующим крупным успехом Даниила было присоединение обширного и богатого Переяславского княжества. Бездетный Иван Переяславский перед смертью завещал свою «отчину» Даниилу, и тот сразу же, в 1302 г., «посла наместники своя на Переяславль, а княж же Андреяви намесницы избежаша». Это был смелый шаг, потому что по обычаю «выморочные» княжения переходили к, великому князю, и присоединение к Москве «отчины» князя Ивана неизбежно должно было встретить сопротивление великого князя Андрея. К тому же Андрей имел преимущественное право на Переяславль не только как великий князь, но и как старший «Александрович». Не могло не вызвать противодействия такому расширению территории Московского княжества и соперничество Твери, но Даниил решился на этот шаг и выиграл. Знаменитые плодородные переяславские «ополья», бортные леса, соляные варницы и рыбные ловли на Плещеевом озере, славившиеся по всей Руси, обогатили московского князя. Присоединение Переяславского княжества имело большое военно-стратегическое значение: владения московского князя теперь непосредственно примыкали к территорий владимирского княжества. М.П. Тихомиров высказывал предположение, что одновременно с Переяславлем к Москве отошел и город Дмитров[508].

Несомненно, именно Даниилом Александровичем была проведена политическая и военная подготовка к присоединению Можайска. В Московском летописном своде под 1303 г. записаны рядом два известия: «Марта в 4 (день. — В.К.) преставись князь Данило Александровичь Московъскии… Тое же весны князь Юрьи Даниловичь з братиею своею ходи ко Можайску, и Можайски князь, а князь Святославль, изнима и приведе его на Москву»[509]. В результате этого похода к Москве отошли земли в бассейнах верхней части Москвы-реки и ее притоков: Иночи, Исконы, Колочи, верхней Протвы, Гжати с притоками, верхней и средней Вори.

«Примыслы» Даниила Александровича не только увеличили территорию Московского княжества по меньшей мере втрое, но и раздвинули ее до естественных границ: на юге — до р. Оки, на западе — до лесных массивов на водоразделе Волги и Днепра. Владение «младшего Александровича» превратилось в одно из самых обширных и сильных княжеств Северо-Восточной Руси и, как показали дальнейшие события, уже могло претендовать на ведущую роль в политических делах страны. Преемник Даниила — московский князь Юрий Данилович (1303–1325) — открыто вступил в борьбу за великокняжеский ярлык. Именно при Данииле сформировалась основная государственная территория Московского княжества, был создан материальный фундамент, на котором его преемники начали строить хрупкое здание главенства над Русью. В этом — главный итог княжения Даниила Московского, сына Александра Невского, правнука Всеволода Большое Гнездо.

Соперницей Москвы в борьбе за великокняжеский ярлык выступала Тверь. При Юрии Даниловиче соперничество между Москвой и Тверью проходило с переменным успехом. Л.В. Черепнин, автор капитального исследования по истории образования Русского централизованного государства, так оценивал результаты этой борьбы: «из длительной феодальной войны между Московским и Тверским княжествами, ведшейся в первой четверти XIV в., первое вышло значительно окрепшим. Москва еще не стала центром государственного объединения земель Северо-Восточной Руси и ее национально-освободительной борьбы. Но ее политическая роль значительно возросла»[510].

Перелом наступил в княжение следующего московского князя Ивана Даниловича Калиты (1325–1340). После восстания 1327 г. в Твери все княжество было разорено карательным ордынским походом и позиции тверского князя в споре за великокняжеский ярлык оказались ослабленными. Московский князь Иван Данилович Калита получил великое княжество Владимирское и больше уже не выпускал его из рук.

Иван Калита активно проводил политику подчинения Москве других земель и княжеств.

В зависимость от Москвы попали ростовские князья, а в самом Ростове обосновался московский наместник. Л.В. Черепнин считает также, что «при Калите были установлены какие-то формы зависимости от московского князя Галича, Белоозера и Углича». Во всяком случае Дмитрий Донской называл эти города «куплями деда своего». Иван Калита широко практиковал приобретение земель в чужих княжествах, поощрял земельные владения своих бояр за пределами Московского княжества. Влияние московского князя в соседних землях неуклонно росло.

Однако и при Иване Калите Москва еще не превратилась в центр национально-освободительной борьбы русского народа против ордынского ига. Наоборот, Калита старался поддерживать мирные отношения с ханом, «откупаться» от него увеличенными данями и выражением покорности, старался обеспечить себе покровительство хана и пользоваться ордынцами для решения своих политических задач. Указывая на результаты «если не покровительства, то во всяком случае признания ордынского хана», Л.В. Черепнин писал: «Калита использовал его для укрепления на Руси своей власти, которую в дальнейшем московские князья употребили против Орды». «Тишина великая», наступившая в связи с временным прекращением ордынских набегов, объективно способствовала общему подъему экономики страны[511].

Сыновья Ивана Калиты — московские князья Семен Гордый и Иван Красный — продолжали политический курс на возвышение Москвы и политическое объединение Руси под ее главенством. Однако действовать им пришлось в более сложных исторических условиях. Быстрое усиление Москвы стало вызывать беспокойство в Орде, оно противоречило самим основам ордынской политики на Руси: не давать ни одному князю чрезмерно усиливаться, поддерживать слабых князей против сильных, не допускать образования центра освободительной борьбы. Ханы содействовали укреплению самостоятельности других великих княжеств: Суздальско-Нижегородского, Тверского, Рязанского, явно стараясь противопоставить их Москве. Становилось ясным, что Орда не допустит политического объединения Руси, что политика централизации невозможна без свержения ордынского ига. Сама логика развития исторических событий вела к превращению Москвы в центр национально-освободительной борьбы русского народа. Знамя общерусской освободительной войны против ордынцев поднял впервые внук Ивана Калиты князь Дмитрий Иванович Донской (1359–1389). Это он привел общерусское войско на Куликовское поле, но путь к «полю Куликову» был длинным и трудным.

Глава XII. Русь объединяется, Русь готовится к решительному бою

Решительная схватка с Ордой приближалась. Но для победы нужно было объединить военные силы страны, поставить их под единое командование. Между тем внутренняя обстановка на Руси осложнилась. После неожиданной смерти Ивана Красного московским князем стал девятилетний Дмитрий Иванович, его старший сын. Соперники постарались воспользоваться благоприятным моментом, чтобы отнять у Москвы великое княжение.

Первым выступил суздальско-нижегородский князь Дмитрий Константинович, который перекупил у хана ярлык на великое княжение. Однако Москва была уже сильна, в борьбу за великое княжение активно включилось московское боярство и митрополит Алексей. Воспользовавшись очередной «замятней» в Орде, московские послы выхлопотали у нового хана ярлык для своего малолетнего князя. Но спор не закончился. Дмитрий Константинович в свою очередь получил ярлык и поспешил занять Владимир. Москвичи действовали быстро и решительно. По словам летописца, Дмитрий Иванович «собрал силу многую, и пошел ратью к Владимиру, и выгнал его из Владимира, он же бежал в Суздаль, просидев на великом княжении во Владимире всего двенадцать дней». Горький урок, преподанный Москвой незадачливому претенденту на великое княжение, не пропал даром. Когда спустя два года ордынский посол привез Дмитрию Константиновичу новый ярлык на великое княжение, тот «сам не захотел и уступил великое княжение Дмитрию Ивановичу Московскому». Впоследствии суздальско-нижегородский князь даже заключил союз с Москвой, признав Дмитрия Ивановича «братом старейшим», что означало политическую зависимость. Многочисленные нижегородские полки вместе с московскими ратями отражали ордынские набеги. Первая схватка московского князя в борьбе за главенство над Русью была выиграна.

Однако вскоре в борьбу вступил другой сильный соперник — тверской князь Михаил Александрович. Тверское княжество было обширным и богатым, имело сильное войско. Кроме того, Михаила Александровича постоянно поддерживал великий литовский князь Ольгерд, трижды совершивший опасные походы на Москву (в 1368, 1370 и 1372 гг.). Новые каменные стены московского кремля оказались неприступными для литовских воинов, но вмешательство литовцев значительно затруднило войну с Тверью. Надеясь на помощь Ольгерда, князь Михаил Александрович в 1371 г. принял из рук хана ярлык на великое княжение и вместе с «царевым послом» отправился на Русь. Однако Дмитрий Иванович не допустил его до Владимира, «разослал на все пути заставы». Ханскому же послу Дмитрий Иванович твердо заявил: «К ярлыку не иду, а князя Михаила в землю на княжение Владимирское не пущу, а тебе, послу, путь чист!» Между Москвой и Тверью началась затяжная феодальная война, которая ослабляла силы страны. В 1375 г. Михаил Александрович снова получил из Орды ярлык на великое княжение. Дальше так не могло продолжаться, и Дмитрий Иванович предпринял решительное наступление на Тверь. Он сумел придать походу на Тверь общерусский характер, привлек к нему около 20 русских князей; на помощь москвичам пришла даже новгородская рать. После месячной осады Михаил Александрович запросил мира. Тверские князья навсегда отказались от претензий на великое княжение, от самостоятельной внешней политики в отношениях с Ордой и Литвой. Значение этого события огромно. В политическом отношении было закреплено главенство Москвы над Русью, многие князья перешли на положение «служебников» великого московского князя. В военном отношении тверской поход был своеобразной «репетицией» сбора общерусского войска, так необходимой перед решительной схваткой с Ордой. Москва окончательно встала во главе общенародной борьбы за свержение ненавистного иноземного ига. Сам Дмитрий Иванович приобрел большой военный опыт, который использовал в войнах с ордынцами. Победа над Тверью была тем более своевременна, что во второй половине 70-х годов, перешли к открытому военному давлению на Русь.

Опасность со стороны Орды резко усилилась потому, что «замятия» между ордынскими феодалами пошла на убыль. Эмир и темник (предводитель десятитысячного войска) Мамай фактически захватил власть в большей части Орды. Не являясь потомком Чингис-хана, Мамай не мог формально стать ханом, потому что это противоречило строгим монгольским обычаям, но он «по своей воле» выдвигал на престол послушных ханов и правил от их имени. В подчинении Руси, которая с 1374 г. вообще прекратила выплату дани, Мамай видел средство упрочить свое положение, победить соперников, которые продолжали претендовать на власть в Орде. Единственным средством подчинения Руси, которая стала проявлять значительную самостоятельность, было военное наступление. И во второй половине 70-х гг. это наступление началось.

В 1377 г. большое ордынское войско под предводительством хана Арабшаха (русские летописцы назвали его «царевич Арапша») двинулось на Нижний Новгород. Передовые ордынские отряды появились на реке Суре, протекавшей в 120–130 км от Нижнего Новгорода. Дмитрий Иванович немедленно выступил с московской ратью на помощь своему союзнику — нижегородскому князю. Однако известия о подходе ордынцев не подтвердились. Более того, Дмитрий Иванович получил ложные вести, что Арапша ушел на реку Донец. Поэтому Дмитрий Иванович с главными силами вернулся в Москву, а для прикрытия Нижнего Новгорода были оставлены владимирские, переяславские, юрьевские, муромские и ярославские полки, довольно многочисленные, но действовавшие несогласованно, не обеспечившие надежного сторожевого охранения и разведки. Сын нижегородского князя Иван, оставленный командовать войском, проводил дни в пирах и развлечениях. Оружие и доспехи воины везли в телегах, даже тогда, когда войско перешло реку Пьяну. Такое «небреженье» дорого обошлось войску. От мордовских князей Арапша получал исчерпывающую информацию о движении русского войска, были у него и местные проводники, которые помогли незаметно окружить русскую рать. 2 августа 1377 г. ордынцы неожиданно со всех сторон ударили по русскому войску и разгромили его. «И побежали наши к реке к Пьяне, а татары их гнали, и там убили множество князей и бояр и вельмож. А князь Иван прибежал к реке к Пьяне, гоним напрасно, и упал на коне в реку и утонул, и утонули с ним в реке множество князей, и бояр, и вельмож, и воевод, и слуг, и воинства бесчисленно» — так повествовал летописец об исходе сражения. А ордынцы тем временем «пошли к Новгороду Нижнему изгоном». Князь Дмитрий Константинович бежал в Суздаль, потому что на реке Пьяне «все его воинство избито было», и Арапша беспрепятственно подошел к Нижнему Новгороду. Многие горожане, чувствуя бесполезность обороны — в Нижнем Новгороде не оказалось ни князя, ни военных сил, — «разбежались на судах по Волге к Городцу». 5 августа ордынцы ворвались в беззащитный город и подвергли его страшному разгрому. Разорению подверглась также немалая часть Нижегородского княжества. Отступая с добычей обратно в степи, ордынцы «волости и села попленили и сожгли». В августе того же года «царевич Арапша» напал на Засурье, «и пограбил Засурье, огнем пожег, и отошел с полоном восвояси». Той же осенью на Нижегородский уезд напали мордовские князья, «волости и села, остаточные от татар, пожгли». Другой татарский отряд почти одновременно с нападением Арапши на Нижний Новгород напал на Рязанское княжество. Ордынцы взяли столицу княжества — город Переяславль-Рязанский, рязанский князь Олег едва сумел бежать, а ордынцы «много зла сотворили» и отошли с добычей и пленными. В 1378 г. ордынцы снова пошли к Нижнему Новгороду. Укрепления Нижнего Новгорода еще не были восстановлены после разгрома, большинство населения не успело вернуться, и город сдался без боя. Немногочисленные горожане при приближении ордынцев «побежали за Волгу». Князь Дмитрий Константинович пробовал откупиться от ордынцев, но они отвергли откуп и снова сожгли Нижний Новгород, а потом «повоевали» все окрестности. Тогда же Арапша «избил» на Волге многих русских купцов, а затем совершил повторный набег на Рязанское княжество. В результате обширные территории Руси на границах с Ордой были опустошены.

Ордынские нападения на Нижегородское и Рязанское княжества в 1377–1378 гг. не были простыми грабительскими набегами. Это было планомерное военное давление на Русь, имевшее целью ослабить русские силы, лишить великого князя Дмитрия союзников, в первую очередь — возможной поддержки из Нижнего Новгорода. Успешные походы ордынцев к Нижнему Новгороду показали, что отдельные князья не в состоянии самостоятельно бороться с ордынскими нападениями. Только непосредственная помощь московских полков могла спасти положение. На Москву с надеждой смотрели жители пограничных городов и волостей.

Однако положение великого князя Дмитрия было довольно сложным. Позорное поражение на реке Пьяне оставило тягостное впечатление, подорвало авторитет московского князя. Поражение выявило серьезные недостатки в организации войска: слабость сторожевой и разведывательной службы, неумелость и «нерадение» воевод, слабую дисциплину. В отсутствие великого князя воеводы и князья, поставленные во главе войска, не сумели обеспечить единство командования. Требовались срочные меры политического и военного характера, чтобы выправить положение. И эти меры были приняты. Великий князь Дмитрий решил лично возглавить войско, чтобы обеспечить твердое командование. В русском войске была значительно усилена разведка. Горькие уроки «побоища на реке Пьяне» были учтены, и Москва взяла в свои руки оборону южной границы. Это было тем более необходимо, что Мамай готовил новый поход на русские земли. Теперь опасность угрожала непосредственно московским владениям.

Поход 1378 г., который был предпринят Мамаем большими силами, преследовал далеко идущие цели. Летописец отмечал, что «Мамай собрал воинов много и послал Бегича ратью на великого князя Дмитрия Ивановича и на всю землю Русскую». Ордынцы двинулись через Рязанскую землю прямо к московским рубежам. Перед великим князем Дмитрием стояла задача не только отразить вторжение на окском рубеже, где в прошлые годы неоднократно собирались полки для обороны Московского княжества, но и разгромить врага. Только решительная победа над ордынцами могла заставить друзей и врагов Москвы забыть о поражении на реке Пьяне.

Своевременно узнав о приближении ордынцев, великий князь Дмитрий собрал большое войско, основу которого составляли хорошо вооруженные и организованные московские полки. Русские полки форсировали Оку и пошли на юг по Рязанской земле, чтобы встретить Бегича за пределами Московского княжества. Этот маневр был неожиданностью для ордынских военачальников — в «поле» русское войско до этого времени выходить опасалось.

Полководческое искусство великого князя Дмитрия проявилось в умелой организации разведки и в выборе удобной для сражения позиции. Русские полки раньше, чем ордынцы, сумели подойти к реке Воже, правому притоку Оки, и приготовиться к бою. Бегич, подступив к реке Воже, не решился немедленно форсировать ее на виду русского войска и, по словам летописца, «стоял много дней».

Летописцы очень скупо сообщали о подробностях сражения. Однако можно проследить смелый маневр великого князя Дмитрия, который помог ему одержать решительную победу: ордынцы были не только отбиты, но и понесли тяжелые потери. Сущность этого маневра заключалась в следующем. Великий князь Дмитрий, видя, что ордынцы не решаются форсировать реку на виду у готового к сражению русского войска, приказал сам «уступить берег», то есть отвел свои полки от Вожи, как бы приглашая Бегича двинуться вперед. Ни в одной летописи нет даже упоминаний о схватках на переправе, на бродах или «перелазах» через Вожу. Ордынской коннице намеренно была освобождена дорога на русский берег. И Бегич пошел в расставленную ловушку…

11 августа 1378 г. ордынская конница начала переправляться через Вожу и скапливаться на русском берегу. Русский строй стоял неподвижно. В центре был великокняжеский полк под командованием самого Дмитрия Ивановича, на флангах — полки окольничьего Тимофея и пронского князя Даниила. Главной силой русского войска была тяжеловооруженная конница в доспехах, с длинными копьями ударного типа. Замысел сражения заключался в том, чтобы отразить первый натиск ордынской конницы и затем, воспользовавшись неизбежным в этом случае замешательством, опрокинуть ее сомкнутым строем. Позади ордынцев была река, которая мешала свободе маневра, а в случае бегства отрезала дорогу назад. Только полководец, твердо уверенный в победе, мог решиться так расположить свое войско. Великий князь Дмитрий решился…

С криками, визгом, устрашающими воплями черные волны ордынской конницы покатились на русских. Зазвенели тетивы татарских луков, ливень стрел обрушился на русский строй. Но доспехи и щиты надежно прикрывали русских воинов, а длинные копья не позволили ордынцам приблизиться для рукопашной схватки. Передовые ордынские сотни стали заворачивать коней, на них напирали сзади другие отряды, все смешалось. Тогда заревели русские боевые трубы, и сомкнутый строй русских всадников, вытянувших вперед длинные тяжелые копья, двинулся на врага. Удар тяжелой русской конницы сразу опрокинул ордынцев.

Началось беспорядочное бегство. Дорогу бегущим татарам преградила река, и многие из них утонули, не сумев справиться с быстрым течением. Только вечером прекратилось преследование, а когда утром погоня возобновилась, выяснилось, что бегство ордынцев продолжалось всю ночь. На другом берегу Вожи русскими воинами был захвачен весь ордынский обоз. Во время битвы и преследования были убиты пять ордынских князей. Простых ордынских воинов «убили множество». Это было сокрушительное поражение, после которого остатки воинства Бегича, тоже погибшего в битве, «побежали в Орду». Русские потери оказались незначительными. Из командного состава были убиты только два воеводы — Дмитрий Монастырев и Назар Данилов Кусков.

Победа на реке Воже имела большое значение. Это был достойный ответ на поражение 1377 г., сразу прославивший великого князя Дмитрия Ивановича. Огромен был политический резонанс победы на Воже. Был развеян миф о непобедимости степняков в полевых сражениях. На это специально обратил внимание Карл Маркс, уделивший в своих «Хронологических выписках» несколько строк славной победе русского оружия: «Дмитрий Донской совершенно разбил монголов на реке Воже (в Рязанской области). Это первое правильное сражение с монголами, выигранное русскими»[512].

Сражение показало превосходство русской конницы в рукопашном бою с легкой ордынской конницей. Наконец было найдено действенное средство борьбы с завоевателями, считавшимися ранее непобедимыми: прямой рукопашный бой сомкнутым строем. Сражение на реке Воже историки по праву называют «генеральной репетицией» Куликовской битвы.

Большое внимание описанию победы русских на реке Воже уделяли летописцы. Многие из этих летописных рассказов завершаются интересным сообщением. Во время преследования ордынцев русские воины схватили некоего «попа Ивана Васильевича», который пришел вместе с Бегичем из Орды, а у него «злых и лютых зелий мешок». Ордынский лазутчик хотел отравить великого князя Дмитрия — в Орде уже хорошо понимали, кто их главный враг на Руси. Славная победа на реке Воже сделала великого князя Дмитрия необычайно популярным, он стал признанным главой русского воинства. Русь обрела авторитетного в народе полководца, предводителя общерусского войска.

Мамай не мог примириться с поражением; чтобы удержать власть в Орде, ему нужны были непрерывные военные успехи. Только силой оружия он поддерживал единство своей огромной державы. Только силой оружия он надеялся справиться с Русью.

Однако сокрушительное поражение в Рязанской земле заставило его быть осторожным. Прошло два года, прежде чем он решился на поход, и только тогда, когда сумел собрать огромное войско и найти союзников, готовых вместе с ним идти на Русь, — великого литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега.

Было время, когда первый московский князь Даниил Александрович обеспечивал безопасность своего княжества мудрой осторожностью, уклоняясь от участия в междоусобной борьбе сильных князей, схоронившись за лесами от случайных ордынских набегов. Лишь однажды, в 1293 г., опустошительная Дюденева рать своим краем задела Москву, но направлена была эта рать не против московского князя, а его старшего брата — великого князя Дмитрия Александровича. Было время, когда опасность отводила искусная дипломатия Ивана Калиты, и была «тишина великая» на Русской земле, и Московское княжество могло копить силы и объединять вокруг себя «служебных» князей и союзников. Ордынские ханы верили тогда, что московский князь верно служит их интересам, и не вмешивались в русские дела. Но эти времена прошли. Великий князь Дмитрий Иванович открыто противостоял Орде. Военная сторона русско-ордынских отношений явно выступала на первый план. Давний спор предстояло решить обнаженным оружием.

За полтора века со времени батыева нашествия значительно изменилась Русь. Заметных успехов достигло дело политического объединения. Москва стала признанным центром страны, все больше князей становилось «подручными» великого московского князя. Постепенно ликвидировались разрушительные последствия разорения, Русь богатела, несмотря на ордынские набеги и дани. Происходившие перемены коснулись и войска, его организации, вооружения, тактики.

Раньше вооруженные силы Руси состояли из отдельных полков удельных князей и бояр, вассалов великого князя, а также «городовых» и сельских ратей, которые собирались вместе лишь для отражения вражеского нашествия. Постоянным ядром этой феодальной армии был так называемый «двор» великого князя — его собственные военные слуги (дворяне и «дети боярские»), но они не составляли большинства. Дружины же удельных князей и бояр были самостоятельными воинскими единицами, выступали во главе со своими предводителями и со своими знаменами. Они плохо подчинялись единому командованию, действовали в бою несогласованно. Кроме того, эти дружины, формировавшиеся из профессиональных воинов-дружинников, были немногочисленными, а спешно собранное народное ополчение горожан и крестьян было плохо вооружено, не обладало необходимой воинской выучкой. С таким войском трудно было надеяться на победу в войне с Ордой. Требовались серьезные преобразования в военном деле, и эти преобразования были осуществлены выдающимся государственным и военным деятелем своего времени великим князем Дмитрием Ивановичем, будущим Донским.

При великом князе Дмитрии Ивановиче значительно увеличилось постоянное ядро русского войска — «двор». «Двор» пополнялся отрядами «служебных» князей, которые переходили на московскую службу из других княжеств, становился внушительной военной силой. Многочисленные, хорошо вооруженные и организованные московские полки, которыми командовали великокняжеские воеводы, еще больше усиливали военное могущество собственной армии великого князя Дмитрия Ивановича. К этому ядру примыкали полки остальных княжеств и городов.

Постепенно изменялся сам характер русского войска. В борьбу против ненавистного ордынского ига активно включались народные массы. Нарушалась средневековая кастовость военной организации — в войско получали доступ выходцы из народных низов. Наглядным доказательством этого важного процесса является значительное возрастание роли пехоты, пеших ратей, состоявших из горожан и крестьян. В отличие от Западной Европы того времени, где, по словам Фридриха Энгельса, пехота считалась «хламом» и «плохо вооруженной толпой», в «русском бою» простолюдины-пехотинцы часто решали исход сражений. Особенно важна была сильная пехота в войнах с ордынской конницей: сомкнутый и глубокий пехотный строй успешно противостоял конным атакам. Значение пешей рати в сражении отлично понимал великий князь Дмитрий Иванович.

Русское войско приобретало национальный характер, это была вооруженная организация складывавшейся великорусской (русской) народности.

Значительно улучшилась организация русского войска. Это выразилось как в укреплении единого командования, так и в проведении общерусских мобилизаций на отпор внешним врагам. Именно при великом князе Дмитрии Ивановиче впервые появились так называемые «разрядные книги» — государственные записи назначений воевод, перечень полков для похода, районы и центры сбора ратей. Первая такая «роспись» относилась к 1375 г., когда для похода на Тверь собирались полки многих русских княжеств, вторая — непосредственно к 1380 г., когда формировалось общерусское войско для отражения Мамая, третья — к походу великокняжеских полков на Великий Новгород в 1385 г.

Общерусская мобилизация ломала прежние удельные границы. Постепенное политическое объединение русских земель сделало возможным создание общерусского войска, и, в свою очередь, мобилизация военных сил в масштабах всей страны на отпор монголо-татарским ханам способствовала дальнейшему их объединению под главенством Москвы.

В назначенные сроки рати из различных городов собирались в условленных пунктах, объединялись в полки под командованием великокняжеских воевод. В одном полку могли быть отряды многих городов.

Мобилизационные мероприятия касались не только военных слуг князя и дружинников, но и ополченцев. Ремесленники и торговые люди составляли «городовые» полки, которые выступали в поход под командованием своих тысяцких и вливались в общерусское войско. Крестьяне выставляли ополченцев-ратников с определенного числа дворов. Единая организация сбора войска способствовала мобилизации всех сил страны, объединению их под командованием великого князя.

Единство общерусского войска обеспечивалось также общностью политических целей: несмотря на классовые противоречия, неизбежные в феодальном обществе, в свержении монголо-татарского ига были заинтересованы все слои населения, от владетельного князя до простолюдина. Поэтому война с монголо-татарами при великом князе Дмитрии Ивановиче носила общенародный характер.

Огромное по тем временам войско собрал князь Дмитрий Иванович, равное которому еще не знала русская история. Его состав исчислялся летописцами в 100–150 тысяч человек. Возможно, эта цифра завышена. Военный историк Е.А. Разин считает, что Иван III реально мог вывести в поле 50–60 тысяч воинов.

Значительные изменения произошли также в тактике русского войска. Русский военный «обычай» и до Дмитрия Донского выгодно отличался от рыцарских боевых порядков Западной Европы. Рыцари обычно строились для боя по шаблону, в колонну или в линию, причем их силы равномерно распределялись по всему фронту. Русское же войско делилось на полки: большой полк, полки правой и левой руки. Это облегчало управление во время боя, позволяло маневрировать силами, применять разнообразные построения, сосредоточивать на решающем направлении ударные группировки. В зависимости от обстановки и особенностей тактики противника главные силы сосредоточивались то в центре, то на флангах. Так, прославленный русский полководец Александр Невский во время Ледового побоища сосредоточил отборные силы дружинной конницы на флангах и неожиданными ударами сумел наголову разгромить рыцарей-крестоносцев, направивших свои главные силы в центр русского войска. При Дмитрии Донском русский боевой строй стал еще более совершенным и гибким. Кроме трех основных полков выделялись еще три: сторожевой, передовой и засадный. В Куликовской битве русский шестиполковой строй оказался неожиданным для Мамая. Сторожевой полк помешал ему использовать конных лучников, которые не были допущены на расстояние полета стрелы к основному русскому строю и не оказали сколько-нибудь заметного влияния на ход сражения, а засадный полк своей неожиданной атакой сломил ордынское войско.

Русский боевой порядок был расчленен по фронту и в глубину.

Далеко вперед, навстречу неприятелю, заблаговременно высылались сторужи, которые выполняли роль боевого охранения и предотвращали неожиданные нападения. Одной из задач сторуж была борьба с разведкой противника.

Во время сближения главных сил перед сражением впереди ставился сторожевой полк. Он первым завязывал бой, не давал отрядам конных лучников приблизиться к боевому строю русского войска. Под прикрытием сторожевого полка русские воеводы имели возможность произвести перестановки полков, когда уже обозначалось направление главного удара противника.

Затем вступал в битву передовой полк, который сдерживал первый натиск противника, сбивал темп атаки и ослаблял удар по главным силам.

Решающая роль в сражениях отводилась большому полку, в составе которого был и «двор» великого князя; обычно в центре большого полка находился великокняжеский стяг (флаг). Плотные пехотные шеренги большого полка обладали большой устойчивостью в бою, были способны отразить вражеские атаки и перейти в наступление. Действия пешцев поддерживались конными дружинами, состоявшими из военных слуг великого князя и отборных отрядов других князей. Большой полк составлял основу боевого порядка.

Полки правой и левой руки, состоявшие в основном из конницы, прикрывали большой полк от фланговых ударов, стремились сами нанести удары по «крыльям» вражеского войска, а в случае успеха устремлялись в преследование.

Засадный полк выполнял роль общего резерва. Он ставился в укромном месте позади или за флангом основного боевого строя: в лесу, в овраге, за возвышенностями. Удар отборной дружинной конницы засадного полка, неожиданно наносившийся во фланг или в тыл противника в решительный момент, приносил победу.

Полки были основными тактическими единицами русского войска, они объединяли под единым командованием рати разных городов и княжеств. Возглавлялись полки лучшими, наиболее опытными воеводами, которые назначались самим великим князем. Если даже во главе какого-нибудь полка оставался удельный князь, то в помощь ему назначались воеводы. Полки имели единообразную организацию, подразделялись на тысячи, сотни, десятки во главе с тысяцкими, сотниками, десятниками. Каждый полк воевал под своим стягом.

Для сражения полки выстраивались сомкнутым строем, глубина которого достигала двадцати шеренг. Прорвать такой строй атаками легкой ордынской конницы было очень трудно, и русские военачальники часто использовали это построение в битвах с ордынцами. Прочность русского боевого строя обеспечивалась его монолитностью, взаимодействием отдельных полков и наличием общего резерва — засадного полка, а также частного резерва, который ставился позади большого полка.

Для рыцарской западноевропейской конницы было характерно полное отсутствие управления войсками во время сражения. Когда противники сходились врукопашную, сражение разделялось на множество рыцарских единоборств-поединков. Русские полководцы управляли своими войсками и в ходе сражения. Это управление осуществлялось подъемом или опусканием стягов, сигналами труб, заранее предусмотренными действиями отдельных полков в различных боевых ситуациях. Примером такого активного воздействия на ход сражения была неожиданная атака во фланг и тыл прорвавшейся ордынской коннице засадного полка во время Куликовской битвы, а также одновременная контратака других русских полков.

Все полки находились под единым командованием великого князя. Дмитрий Иванович обычно собирал на военный совет князей и воевод, но ответственные решения принимал лично. Авторитет великого князя был достаточно высоким, чтобы обеспечить ведение войны по единому плану, осуществлять руководство всем войском, независимо от того, из какого княжества пришли те или иные рати. В результате Мамай встретил на Куликовом поле не разрозненные феодальные дружины, а единое общерусское войско, и в этом была одна из главных причин блистательной победы русского оружия.

Изменилась не только организация и тактика русского войска. Повысилось качество боевой выучки русских воинов. Военные историки единодушно отмечают значительный рост воинского мастерства русских ратников. Русский воин второй половины XIV в. одинаково хорошо владел всеми видами оружия: и луком, и копьем, и мечом. Свидетельством этой «универсализации» было исчезновение специальных отрядов лучников.

Однако остатки феодальной раздробленности еще сохранялись в войске — потребовалось столетие, прежде чем страна достигла централизации и образования единого Русского государства. Князья и бояре приходили на войну со своими военными отрядами, под своими стягами, неохотно подчинялись строгой военной дисциплине. В установлении единоначалия в русском войске огромная заслуга принадлежит великому князю Дмитрию Ивановичу, который проявил себя выдающимся военным организатором. Он лично принимал участие во всех больших походах и сражениях. Дмитрий Донской был князем-воином, непосредственно руководил полками, и само общерусское войско создавалось его трудами. Тем значительнее была его военная и государственная деятельность, которая позволила объединить военные силы русских земель задолго до образования единого государства и нанести Орде ощутимый удар.

Боеспособность войска во многом зависит от качества вооружения. Даже самые совершенные организационные формы, самые новаторские тактические приемы не обеспечат успеха, если воины не вооружены совершенным для своего времени оружием. Экономический подъем, который переживала Русь в XIV в., мастерство русских оружейников, сосредоточение значительных материальных ресурсов в руках великого князя позволили вооружить войско разнообразным наступательным и защитным оружием.

Самым распространенным оружием конницы и пехоты по-прежнему оставалось копье. Это было ударное оружие, которое с одинаковым успехом применялось и для атаки, и для отражения наступавшего противника. Сомкнутый строй русских воинов, «ощетинившихся» длинными копьями, был непреодолим для ордынской конницы. Копья были самыми разнообразными — с трехгранными, четырехгранными и листовидными наконечниками. Но в русском войске при Дмитрии Донском наибольшее распространение получили одинаковые копья — с узколистным наконечником удлиненно-треугольной формы, не превышавшим по ширине 2–3 см, с массивной втулкой и длинным крепким древком. Такие копья «таранного» действия легко пробивали татарские доспехи, которые обычно изготовлялись из кожи с нашитыми на нее железными и медными бляхами. Кроме того, широкое распространение получили метательные копья — сулицы, короткие, легкие, с кинжаловидными наконечниками. Такие малые копья не только метали во врага на расстоянии, но и пользовались ими в рукопашном бою. В общей рукопашной схватке, когда перемешивались ряды, такие сулицы были гораздо удобнее, чем длинные ударные копья.

На вооружении пешцев-ополченцев кроме копий находились массивные тяжелые рогатины с наконечниками лавролистной формы, боевые топоры, секиры-чеканы, палицы, разнообразной формы кинжалы и ножи.

Основным оружием дружинной конницы по-прежнему оставался прямой русский меч, прославленный сказителями былин как богатырское оружие и отличительный признак витязя. Русский меч был длиной 120–140 см, с колюще-рубящим клинком. Особенно эффективными были мечи в сражениях с рыцарями-крестоносцами, закованными с головы до ног в железные латы: они позволяли наносить очень сильные рубящие и колющие удары. Однако в схватках с быстрой и легкой ордынской конницей, обычно не имевшей железных доспехов, сражаться мечом было не очень удобно. Меч был слишком тяжел, а сила ударов не имела особого значения. Поэтому в войнах со степняками русские воины применяли сабли — длинные, тонкие, с резко загнутыми к концу клинками. Вообще, русские воины старались выбирать самое опасное для врага оружие. Они выходили на бой с «кованой ратью» рыцарей с длинными мечами в руках, а на ордынцев — с легкими саблями. В войске великого князя Дмитрия Донского, выступившем на битву с Мамаем, саблями были вооружены многие всадники.

Обычным оружием дальнего боя в русском войске были луки и стрелы, реже — самострелы (арбалеты), которые в основном использовались при обороне крепостей.

Русские воины имели превосходное по тому времени защитное вооружение. Именно в защитном вооружении русское войско значительно превосходило ордынцев, и это постоянно обеспечивало ему преимущество в рукопашном бою. Головы русских воинов защищали плавно вытянутые и заостренные кверху шлемы-шишаки, с металлическими наушиями и кольчужной сеткой — бармицей, которая прикрывала шею; шлемы венчались пучками перьев или разноцветными маленькими флажками — ял овцами. Кольчужный доспех, известный со времен Древней Руси, стал теперь прочнее и надежнее. В XIV в. получила распространение «дощаная защита» — чешуйчатая, пластинчатая или наборная броня. Такая броня состояла из множества мелких железных пластинок, закрепленных на кожаной или матерчатой основе и находивших друг на друга наподобие черепицы (отсюда — чешуйчатая броня). Такой доспех выдерживал самые сильные удары. Обычно железные пластинки доспеха комбинировались с кольчугой. Гибкая кольчужная ткань использовалась для защиты наиболее подвижных частей тела: шеи, плеч, талии, а на груди делалось крепкое пластинчатое покрытие. В отличие от кованых рыцарских лат, очень тяжелых и стеснявших движения, русские доспехи были легкими и удобными в бою.

Облик русских воинов дополняли яркие — синие, зеленые или красные — длинные, поколенные рубахи, зеленые плащи, красные щиты, яркие разноцветные ленты на древках копий, развевающиеся на ветру яловцы. По словам летописца, русское войско выходило на битву «цветно и доспешно».

Длинные миндалевидные щиты, обычные для древнерусского войска, при Дмитрии Донском почти повсеместно заменялись небольшими круглыми щитами, которые прикрывали только лицо, плечи и грудь. Крепче и надежнее стали доспехи — вражеские сабли и стрелы не могли пробить «дощаной брони», и это позволило отказаться от больших тяжелых щитов. Круглые легкие щиты, предназначенные не только для защиты, но и для активного отражения ударов, были удобнее в бою. Они делались обычно из дерева, обитого кожей, и укреплялись металлическими полосами и бляхами. Щиты украшались изображениями ликов, звериных морд, звездами, розетками и другими узорами. Наряду с круглыми в русском войске появились небольшие треугольные, сердцевидные и прямоугольные щиты, тоже удобные для рукопашного боя.

В целом по своему вооружению русское войско во второй половине XIV в. превосходило ордынскую конницу, и это было одним из условий победы. Куликовскую битву выиграли не только русские ратники, непосредственно сражавшиеся за Доном с полчищами Мамая, но и безвестные русские умельцы, ремесленники-оружейники, которые снарядили своих защитников надежным, удобным оружием.

Одним из условий, обеспечивших победу Руси в войне с Мамаем, явилась организация Дмитрием Донским задолго до похода сторожевой службы на опасной южной границе, разработка им системы оборонительных мероприятий, позволивших своевременно и надежно подготовиться к отражению ордынских набегов.

Русь уже имела огромный опыт обороны степной границы от набегов кочевников. Со времен Древней Руси великим киевским князьям приходилось постоянно заботиться об обороне юга, потому что причерноморские степи были столбовой дорогой многочисленных и воинственных азиатских кочевых орд. Кочевники переходили Волгу и двигались дальше на запад в непосредственной близости от русских рубежей. В степях складывались сильные в военном отношении государственные объединения кочевников, для которых грабительские походы на соседние оседлые страны были постоянным источником получения богатств. Хазары, печенеги, торки, половцы сменяли друг друга в южных степях, и все они нападали на русские земли. В напряженной борьбе с кочевниками складывалась государственная система обороны южной границы Древней Руси. Эта оборонительная система включала укрепленные линии вдоль пограничных рек, крепости с постоянными гарнизонами, огневую и дымовую сигнализацию о приближении степняков; широко использовались естественные препятствия — лесные массивы, болота, овраги, крутые берега рек. Для защиты южной границы собирались рати из всех городов и областей Древней Руси, борьба с кочевниками, возглавленная великими киевскими князьями, приобрела общенародный характер. «Богатырские заставы» на краю Дикого поля успешно сдерживали натиск кочевников.

Однако в XII в. началась феодальная раздробленность. Единая оборонительная система на юге была нарушена. Князья теперь больше заботились о защите своих собственных княжеств, чем о совместной борьбе с кочевниками. Соответственно строились и новые укрепления. Например, Рязанское княжество прикрывали со стороны Дикого поля лишь крепости Пронска и далеко выдвинутого на юг Воронежа, а с севера, со стороны Владимиро-Суздальского княжества, была построена целая цепь крепостей: Коломна, Ростислав ль, Борисов-Глебов, Переяславль-Рязанский, Ожск. Владимирские князья казались рязанским владетелям более опасными врагами, чем степняки-половцы.

Окончательно была разрушена оборона южной границы в результате монголо-татарского завоевания. В огне батыева погрома сгорели пограничные крепости, в сражениях с завоевателями погибли их храбрые гарнизоны. Ордынские «царевичи» и мурзы беспрепятственно вторгались в русские земли, грабили население и угоняли в плен. Продолжавшаяся феодальная раздробленность и междоусобные войны не позволяли русским князьям основательно заняться укреплением южной границы. Условия для восстановления государственной системы обороны юга начали складываться только с середины XIV в., когда Москва стала во главе общенародной борьбы с Ордой. Первые шаги в этом направлении были сделаны великим князем Дмитрием Ивановичем. Создавая оборону южной границы, великий князь опирался на богатейший боевой опыт Древней Руси.

Готовясь к открытой войне с Ордой, князь Дмитрий расставил крепкие заставы на рубежах своего княжества. Одни заставы прикрывали Московское княжество с запада и северо-запада, от литовцев и немецких рыцарей, другие — со стороны степей. Степным заставам уделялось главное внимание, потому что самым опасным врагом в то время была Орда. Московские сторожи уходили далеко в степи, на пути возможных ордынских походов. В летописном рассказе о Куликовской битве есть, например, упоминание о «муже неком, именем Фома Кацыбей», который был «крепок и мужественен зело, и того ради поставлен был стражем от великого князя на реке на Чире на крепкой стороже от татар». Много таких «крепких и мужественных мужей» стерегли Русь со стороны Дикого поля. Московские воеводы получали от них вести об опасности и имели время собрать полки и двинуть их навстречу ордынцам. Хорошо организованная сторожевая служба позволила Дмитрию Ивановичу перейти к стратегии активной обороны, не ждать нападения на Московское княжество, а самому встречать ордынцев за пределами своих владений. До Куликовской битвы московские полки трижды выходили навстречу ордынским ратям, и все три этих активных маневра имели полный успех.

Первый поход московских полков был в 1373 г. По свидетельству летописца, тогда «пришли татары ратью из Орды от Мамая на Рязань, на великого князя Олега Ивановича Рязанского, и грады его пожгли, и людей многое множество избили и пленили». Опасность угрожала и Московскому княжеству, но «князь великий Дмитрий Иванович Московский, собравшись с силою своею, стоял у реки Оки на берегу и татар не пустил, и все лето там стоял». Своевременное выдвижение к «берегу» московской рати заставило ордынцев отступить.

В 1376 г., когда у великого князя Дмитрия Ивановича снова было «размирье с татарами» и войско Мамая напало на Нижний Новгород, московские полки опять двинулись к степной границе. На этот раз Дмитрий Иванович смело перешел реку Оку, чтобы встретить ордынскую конницу вдали от своего княжества. Однако ордынцы не решились напасть на русское войско, изготовившееся к бою, и поспешно отступили.

Наконец, в 1378 г., когда Мамай послал на Русь своего военачальника Бегича с сильным войском, «князь великий, собрав силу, пошел против их в Рязанскую землю, за Оку-реку, и встретился с татарами у реки у Вожи». Эта «встреча» закончилась сокрушительным поражением ордынцев и гибелью самого Бегича.

Смелые рейды за Оку-реку совершались московскими полками в моменты наибольшей опасности, а основным оборонительным рубежом на юге Московского княжества был в то время «берег» реки Оки от Коломны до Серпухова. Ниже устья Москвы-реки, которое запирала Коломенская крепость, начиналась болотистая, заросшая дремучими лесами Мещерская низменность, непроходимая для ордынской конницы, а западнее Серпухова уже были литовские владения.

Таким образом, левый фланг «берега» прикрывала сильная крепость в Коломне. Сюда вела из Москвы прямая водная и сухопутная дорога, и именно в Коломне обычно собирались великокняжеские полки для обороны «берега» или для похода за Оку, навстречу ордынцам. На правом фланге «берега» стояла крепость города Серпухова, удела соратника и ближнего друга великого князя, его двоюродного брата Владимира Андреевича, по прозвищу Храбрый. Кроме Серпухова Владимиру Андреевичу принадлежал и Боровск, являвшийся сильной крепостью на литовском рубеже. Стратегическое значение Серпухова было огромно: он не только запирал правый фланг «берега», но и прикрывал московские владения со стороны Литвы. Укреплению Серпухова уделялось большое внимание. В 1378 г. князь Владимир Андреевич «заложил град Серпухов в своей отчине и повелел срубить его весь из одного дуба». Крепости из дуба считались на Руси самыми надежными.

«Град» в Серпухове был дополнительно усилен укреплениями Высоцкого монастыря, стоявшего на крутом и высоком берегу реки Нары. Кроме того, на реке Оке несколько выше Серпухова была построена еще одна крепость — Новый городок. В результате Серпухов превратился в мощный стратегический узел обороны, способный отразить сильного врага как с юга, со стороны Орды, так и с запада, со стороны Литвы. Великий князь Дмитрий Иванович мог смело выдвигать свои полки за реку Оку, не опасаясь фланговых ударов и обходных маневров Мамая: «берег» реки Оки с его сильными крепостями и заставами на бродах и «перелазах» надежно прикрывал московские владения.

При великом князе Дмитрии Ивановиче была значительно укреплена и столица княжества — город Москва. Дубовые стены Кремля, построенные еще при деде Дмитрия — Иване Калите, обветшали, сильно пострадали от многочисленных пожаров и осад. Поэтому в 1366 г. после «совета» со своим двоюродным братом Владимиром Андреевичем и боярами Дмитрий принял решение о строительстве каменной крепости в Москве. Той же зимой в столицу начали возить белый камень из подмосковных каменоломен — первый каменный Московский Кремль должен был стать воистину белокаменным.

Строительство каменного Кремля велось необычайно быстро и интенсивно. Весной 1367 г. Кремль был заложен, и в том же году возведены основные стены и башни. Теперь даже в случае прорыва ордынцев в пределы Московского княжества столица была надежно защищена каменными стенами.

Укрепление «берега» и строительство каменного Кремля имело огромное значение. Это позволило Дмитрию Ивановичу перейти к стратегии активной обороны, к дальним походам за Оку, навстречу ордынским ратям. Создание системы крепостей было одним из этапов подготовки к войне с Ордой.

Огромных народных усилий и затрат потребовало создание и вооружение общерусского войска, организация сторожевой службы на бескрайней южной границе, строительство крепостей и укрепленных линий. Все эти затраты могли окупиться лишь одним — решительной победой над Мамаем. И эта победа была достигнута в кровопролитном «Донском побоище», на славном Куликовом поле.

Русские летописцы, осмысливая события грозного 1380 года, по-разному объясняли причины нашествия Мамая и его цели. Одни утверждали, что правитель Орды просто хотел отомстить великому князю Дмитрию Ивановичу за жестокий разгром на реке Воже и гибель своего любимца Бегича. Другие считали, что Мамай своим походом хотел добиться возобновления дани, которую Дмитрий Иванович прекратил платить Орде. Причем эта дань должна быть значительно больше прежней. Третьи указывали, что Мамай «возгордился» и захотел повторить нашествие хана Батыя, во время которого была разорена почти вся Русь. Однако истинные причины, заставившие Мамая двинуть все силы Орды, были значительно глубже.

Русь постепенно высвобождалась из-под ордынской власти. Прекратилась выплата дани. Русские князья, и особенно Дмитрий Иванович, все чаще выказывали открытое неповиновение распоряжениям хана. Успешно проходило политическое объединение русских княжеств вокруг Москвы, и Русь явно готовилась к открытой войне с Ордой. Своим походом Мамай хотел внести резкий перелом в русско-ордынские отношения, сокрушить великого князя Дмитрия Ивановича или хотя бы привести его к повиновению. Разорив и ослабив Русь опустошительным нашествием, Мамай надеялся разрушить те объективные экономические и политические условия, которые вообще делали возможным свержение ордынского ига. При этом главный удар планировалось нанести по Московскому княжеству, которое возглавляло процесс объединения Руси и общенародную борьбу с завоевателями. В случае успеха Мамая Московскому княжеству угрожало расчленение, потеря важнейших территорий и низведение его до уровня второстепенного удела. Речь шла, таким образом, не о простом грабительском походе Мамая, а о большой войне, предпринимавшейся Ордой с далеко идущими политическими целями.

Об этом же свидетельствовала и тщательная подготовка войны Мамаем, его стремление объединиться со всеми врагами московского князя. В своей борьбе он рассчитывал использовать русско-литовские противоречия и противоречия между соперничавшими русскими князьями. Литовский великий князь Ягайло, обеспокоенный ростом могущества Москвы, охотно присоединился к Мамаю. Обещал свою поддержку и рязанский князь Олег. В результате против великого князя Дмитрия Ивановича создалась целая коалиция врагов.

Над Русью нависла грозная опасность.

Мамай собрал огромное по тому времени войско; по существу, это были объединенные военные силы всей Орды. По свидетельству летописца, он выступил в поход «со всеми князьями ордынскими и со всею силою татарскою и половецкою», а по пути еще «многие орды присоединил к себе».

Однако собственного войска, даже очень большого, Мамаю показалось недостаточно. Он помнил о блестящей победе великого князя Дмитрия Ивановича, одержанной им на реке Воже летом 1378 г., о своих прошлых попытках прорваться в московские владения и так решительно пресеченных русскими полками. По свидетельству летописца, приближенные настоятельно советовали Мамаю: «…пошли нанять генуэзцев, черкесов, ясов и другие народы». И Мамай послушался своих советников. Для похода на Русь он нанял военные отряды из Крыма, подвластного тогда Орде, с Северного Кавказа, из Поволжья. Летописец перечисляет рати наемников: «бесермены и армяне, фрязы (генуэзцы), и черкесы, и буртасы».

В военном отношении особое значение имело привлечение к участию в походе генуэзской пехоты, одетой в крепкие доспехи. Ударная сила генуэзского пехотного строя, вооруженного длинными копьями, умевшего наступать глубокой фалангой, была велика. Наличие генуэзской пехоты восполняло основную слабость ордынского войска — неумение сражаться в рукопашном бою. Мамай извлек урок из поражения на реке Воже, когда воины Бегича были смяты лобовой атакой русской дружинной конницы. Тяжеловооруженной русской коннице ордынский предводитель противопоставлял панцирную наемную пехоту.

По свидетельствам летописцев, в походе Мамая на Русь принимали участие некоторые князья мордовские, ясы и другие народы. Огромное разноязычное войско двинулось к русским границам. Войско Мамая превосходило по численности монголо-татарские полчища, завоевавшие полтора столетия назад всю Русь. Оно насчитывало от 150 до 200 тысяч человек и превосходило объединенные силы русских княжеств.

Поход Мамая начался в июне или в начале июля 1380 г. Летописцы сообщали: «Мамай перевезеся великую реку Волгу, и пришел на устье Воронежа, и тут стал со всеми силами, кочуя». Там, «в поле близ Дону», неподалеку от впадения в него реки Воронеж, ордынцы разбили станы в первую неделю августа и тотчас разослали во все стороны сильные разведывательные отряды.

Возле устья реки Воронеж Мамай простоял не менее трех недель, поджидая, когда вернутся его послы от великого литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега. Именно в это время уточнялся план их совместного похода на Русь.

По свидетельствам летописцев, ордынские послы в Литве и Рязани «учинили совет», с которым согласились и литовцы, и рязанцы: со всеми своими силами «стать на берегу у Оки на Семен день» (1 сентября). Место соединения ордынских, литовских и рязанских ратей было намечено в верховьях Оки, куда подходили литовские владения, — в районе впадения в Оку реки Угры. По дороге вдоль реки Угры двигался на соединение с Мамаем великий литовский князь Ягайло.

Рязанский князь Олег, приняв ордынских послов, в свою очередь направил посольства к Мамаю и Ягайло. Рязанский боярин Епифан Киреев подтвердил согласие своего князя «у Оки на берегу стать». Вскоре к Мамаю приехал литовский посол, который заявил о намерении Ягайло «приложиться» со своими полками к ордынскому войску и тут же от имени своего князя попросил ханский ярлык на «княженье Московское». Притязания Ягайло на московские земли полностью поддержал рязанский князь. Он послал грамоту в Литву с предложением поделить Московское княжество: «Мы царевым велением разделим княжение Московское между собою, часть к Вильне, часть к Рязани!»

Рязанский князь Олег претендовал на Коломну, Муром и Владимир, «что близко стоят к моему княжению», любезно «соглашаясь «отдать» западные районы Московского княжества своему союзнику. В то же время осторожный и коварный князь Олег, чтобы застраховаться от неожиданностей и оказаться в выигрыше при любом исходе войны, тайно послал в Москву предупреждение о готовившемся нашествии Мамая и заверил Дмитрия Ивановича в своей «дружбе». Летописцы заслуженно назвали двурушного рязанского князя Иудой.

Однако предупреждение князя Олега запоздало. В Москве уже знали об опасности. Далеко за пределами московских владений, возле Дона, на обычном пути движения ордынских ратей стояла московская застава, «крепкие сторожевые по имени Родион Жид овинов, да Андрей Попов сын Семенов, да Федор Стремен Милюк, и иных 50 человек удалых людей двора великого князя». Ордынские разъезды сумели захватить русских дозорных в плен, когда они «объезжали» войско Мамая, чтобы установить его численность. Однако один из сторожей — Андрей Попов — сумел бежать из плена и 23 июля прискакал в Москву.

Андрей Попов сообщил великому князю Дмитрию Ивановичу: «Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне на реке на Воронеже». Это была первая «прямая весть» о походе Мамая.

Великий князь Дмитрий Иванович немедленно принял энергичные меры по организации отпора Мамаю. По словам летописца, он начал «собирать воинства много и силу великую, соединяясь с князьями русскими и князьями местными». Во все столицы русских княжеств были разосланы грамоты, в которых князьям предписывалось собирать военные силы: «…да готовы будут против татар». Назначено было место и время сбора общерусского войска: «на Коломне месяца июля в 31 день».

Коломна была выбрана не случайно. Коломенская крепость прикрывала кратчайшую дорогу от «берега» Оки к Москве. Вместе с тем сюда по Москве-реке и по сухопутным дорогам удобно было идти русским полкам. В Коломне были сосредоточены запасы оружия и продовольствия для дальнейшего похода.

Первые меры Дмитрия Ивановича по организации обороны не были еще общерусской мобилизацией. В Москву вызывались лишь князья и воеводы, а полки готовились к войне в своих городах. Одним из первых прибыл в Москву князь Владимир Андреевич, который находился в то время «в своей отчине в Боровске».

Князь серпуховский и боровский Владимир Андреевич был одним из ближайших соратников Дмитрия Донского. Внук Ивана Калиты и двоюродный брат великого князя, он владел по наследству «третью Москвы». Опытный полководец, Владимир Андреевич участвовал во многих походах. В 1369 г. он оборонял Псков от немецких рыцарей, в 1377 г. успешно воевал с литовцами и с князем Андреем Ольгердовичем, будущим своим соратником по Куликовской битве, взял города Трубчевск и Стародуб.

Готовясь к войне с Мамаем, великий князь Дмитрий Иванович не забывал о литовской границе. Чтобы обезопасить Москву с запада, он решил заручиться поддержкой тверского князя. По свидетельству летописца, Дмитрий Иванович «послал к брату своему, к князю Михаилу Александровичу Тверскому, прося помощи. Он же вскоре послал силу и отпустил к нему в помощь братанича (племянника) своего князя Ивана Всеволодовича Холмского».

С приехавшими в Москву князьями и воеводами Дмитрий Иванович начал «думу думати», разрабатывая планы надвигавшейся войны.

Между тем сторожи со степной границы присылали в Москву все новые и новые вести об ордынцах. Гонцы сообщали, что «Мамай стоит на Воронеже, кочуя с многими силами, и хочет идти ратью», что «неложно Мамай грядет во многой силе». Однако тогда, в начале августа, еще не было ясно, когда Мамай нападет и куда именно будет направлен его главный удар. В Москве догадывались о возможности «единачества» Мамая с Ягайло и рязанским князем Олегом, но, насколько далеко зашли их переговоры о совместном походе и о том, следовало ожидать нашествия одного Мамая или войны с целой коалицией, не было известно. Мамай медлил, не двигался от устья Воронежа к русским рубежам. Неоднократно бывало, что ордынцы, приблизившись к русским землям и получив известия о готовности русских полков к отпору, неожиданно отступали. И великий князь Дмитрий Иванович, допуская такую возможность, не хотел проводить преждевременную общую мобилизацию в разгар сельскохозяйственных работ. Он выжидал, что предпримет Мамай. К тому же, чтобы разработать окончательный план войны, необходимы были дополнительные сведения, прежде всего о возможных союзниках Мамая.

Вскоре надежды на возможное отступление Мамая рассеялись. В Москву прибыло ордынское посольство. По свидетельству летописца, послы Мамая «просили дань, как при хане Узбеке и сыне его Джанибеке», то есть в гораздо больших размерах, чем Русь платила в прошлые годы. Требование Мамая было явно неприемлемым, и Дмитрий Иванович ответил отказом. Послы, «глаголяху гордо», угрожали войной, потому что Мамай уже стоит «в поле за Доном со многою силою». Но Дмитрий Иванович проявил твердость.

Хотя великий князь и отправил к Мамаю ответное посольство, но он не рассчитывал предотвратить войну дипломатическим путем: требования Мамая носили категорический характер, а принять их Москва не могла. Посольство к Мамаю имело скорее военный, разведывательный характер. Об этом свидетельствует состав посольства. Во главе его был поставлен не князь и не высокородный боярин, как было принято в отношениях с ордынскими «царями», а «некий юноша от двора великокняжеского, именем Захарий Тютчев». С ним отправился «крепкий сторож» Андрей Попов и «два толмача, умеющих татарский язык».

Посольство даже не доехало до стана Мамая. По словам летописца, Захарий Тютчев дошел только «до земли Рязанской и, слышав, что Олег князь Рязанский и Ягайло князь Литовский приложились к царю Мамаю, послал втайне скоровестника к великому князю на Москву». Эти сведения имели исключительно важное значение. Стратегическая обстановка прояснилась: Руси предстояло вести войну с целой коалицией — Ордой, Литвой и Рязанью. С учетом этого и разрабатывались оборонительные мероприятия.

Стратегический план, принятый великим князем Дмитрием Ивановичем, был активным, наступательным. Основные его положения сводились к следующему. Во-первых, Дмитрий Иванович старался предотвратить объединение ордынских, литовских и рязанских сил, чтобы активным наступлением разгромить самого опасного противника — Мамая до подхода союзников последнего. Во-вторых, было решено встретить ордынцев за пределами русских земель, в верховьях Дона. Чтобы осуществить это, необходимо было смело перейти с войском через Оку и первыми нанести удар.

Для успешного выполнения стратегического плана крайне необходимы были точные сведения о движении и намерениях Мамая, и Дмитрий Иванович начал усиленную разведку. По словам летописца, он «послал на сторожу крепких оружейников, Родиона Ржевского, Андрея Волосатого, Василия Тупика, Якова Ислебятева и иных, и повелел им на Быстрой или на Тихой Сосне стеречь со всяким опасением и под Орду ехать языка добывать, и истину уведать Мамаева хотения». Сторожевой отряд, посланный к истокам Дона «под Орду», был сравнительно немногочисленным — в нем было «крепких юношей 70 человек». Однако «сторожа в поле замедлилась», и Дмитрий Иванович «послал другую сторожу, Климента Полянина, да Ивана Всеслава, да Григория Судока и иных многих с ними, и повелел им вскоре возвратиться»; всего во второй стороже было 33 человека. Однако первая сторожа выполнила свою задачу и без воинов Климента Полянина. Вторая сторожа еще не успела дойти до Дона, как встретила Василия Тупика, который вез захваченного «языка нарочитого царева двора».

Ордынский вельможа был доставлен в Москву и дал показания, важность которых трудно переоценить. Во-первых, он подтвердил факт сговора между Мамаем, Ягайло и князем Олегом, рассказав, что «неложно идет царь на Русь со многими ордами, и Ягайло Литовский, и Олег Рязанский». Во-вторых, от пленного в Москве узнали, что Мамай не торопится, поджидает союзников, и в ближайшее время нет опасности вторжения: Мамай «не спешит того ради, что осени ждет, хочет осенью быть на русские хлебы». Медлительность Мамая давала возможность великому князю Дмитрию Ивановичу собрать полки и захватить в свои руки стратегическую инициативу.

После получения сведений от «языка нарочитого» великий князь перенес сбор войска в Коломне на более поздний срок: обстановка позволяла не спешить. Дмитрий Иванович «повелел всему воинству своему быть на Коломне на успеньев, то есть 15 августа. Под Коломной рати различных городов и княжеств должны были переформироваться в полки под командованием великокняжеских воевод и подготовиться к походу за реку Оку. «Тогда пересмотрю полки, — объявил Дмитрий Иванович, — и каждому полку поставлю воеводу».

Одновременно в Москву и Коломну начали стягиваться рати. Как видно из сообщений летописцев, в Коломну сходились военные отряды близлежащих земель, а остальные войска, в первую очередь из северных и северо-восточных областей, сначала собирались в Москве, чтобы затем во главе с самим великим князем направиться к Коломне.

Сосредоточение общерусского войска в столице произвело огромное впечатление на современников. Одно перечисление собравшихся в Москве ратей занимает в летописях целые страницы. Пришли белозерские князья Семен Михайлович и Федор Семенович, и было «вельми доспешно и конно войско их». Прибыли с отрядами кемский князь Андрей, каргопольский князь Глеб и андомские князья. Несколько позднее подоспели со всеми своими силами ярославские князья, князья Прозоровские Андрей и Семен, ростовский князь Дмитрий, серпейский князь Лев, курбский князь Лев, устюжские князья. Вологодско-Пермская летопись упоминала о прибытии сильного отряда из Великого Новгорода: «…выехали посадники из Великого Новгорода, а с ними 7000 человек к великому князю на помощь». Но раньше всех сошлись в столицу рати московских городов и земель. Это была общерусская мобилизация. Автор поэтического произведения о Куликовской битве рязанец Софоний писал: «На Москве «кони ржут, звенит слава по всей земле Русской. Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпухове, стоят стяги у Дону великого на берегу. Звенят колокола вечевые в Великом Новгороде… Тогда как орлы слетелись со всей северной страны. То не орлы слетелись, съехались все князья русские к великому князю Дмитрию Ивановичу и к брату его князю Владимиру Андреевичу, говоря им так: «Господин князь великий, уже поганые татары на поля наши наступают, а вотчину нашу отнимают, стоят между Доном и Днепром на реке на Мече. И мы, господин, пойдем за быструю реку Дон, соберем диво для земель, повесть для старых, память для молодых, а храбрых своих испытаем, а в реку Дон кровь прольем за землю Русскую!..»

Пока собиралось войско в Москве, великий князь Дмитрий Иванович съездил в Троицу, к игумену Сергию Радонежскому, который занимал позицию решительной борьбы с Ордой.

Игумен благословил Дмитрия на битву и предсказал победу: «Погубишь супостатов своих, как должно твоему царству. Только мужайся и крепись!» Он послал с Дмитрием двух монахов-воинов, Александра Пересвета и Андрея Ослябя, которые раньше, до монашества, «известны были как великие наездники в ратные времена: Андрей сотню гнал, а Александр двести гнал, когда сражались». Александр Пересвет стал одним из главных героев Куликовской битвы.

Во время пребывания великого князя в Троице к нему 18 августа снова «пришли вестники от Климента, старого поляника, что приближаются татары». Нужно было возвращаться в Москву, чтобы возглавить войско.

Вечером 19 августа великий князь возвратился в Москву. На следующее утро был объявлен поход; Дмитрий «хотел уже поутру выйти против безбожных татар».

Русское войско выступило из Москвы утром 20 августа. Автор «Сказания о Мамаевом побоище» красочно и взволнованно описывает этот торжественный момент. «Князь великий Дмитрий Иванович сел на своего любимого коня, и все князья русские и воеводы сели на коней своих. Солнце ему на востоке сияет ясно, путь указывают его сродники, Борис и Глеб. Тогда точно соколы поднялись от золотых колодок, из града Москвы, возлетели под синие облака, возгремели своими золотыми колокольчиками, хотя напасть на многие стада лебединые. Это поднялись сыновья русские с государем, с великим князем Дмитрием Ивановичем, хотят ехать на силу татарскую».

Войско выходило из Москвы по нескольким дорогам: «…того ради не пошли одною дорогою, что невозможно было им вместиться».

Тысячи москвичей прощались со своими отцами, братьями, сыновьями, уходившими на смертный бой с ордынцами. Народ заполнил улицы и площади, взобрался на кремлевские стены и башни. Скрылись за поворотами дороги полки, и малолюдно стало в Москве. Для обороны столицы было оставлено резервное войско во главе с воеводой Федором Андреевичем Кошкой. Осталась в Москве под защитой каменных стен и великокняжеская семья.

К городу Коломне, месту сбора всех ратей, полки из Москвы пришли 24 августа, преодолев за три дневных перехода более 100 км. Такое быстрое движение свидетельствует о хорошей организации марша, высокой подвижности русской конницы и пеших ополчений.

Князья и воеводы, которые пришли в Коломну раньше, встретили великого князя за городом, на реке Северке (левый приток Москвы-реки). По просторному Девичьему полю Дмитрий Иванович в сопровождении князей и воевод проехал к городским воротам. На поле был назначен смотр всех собравшихся ратей.

Автор «Сказания о Мамаевом побоище» торжественно описывал: «В воскресенье после заутрени начали в ратные трубы трубить и в органы многие бить, знамена многие распростерты у сада Панфилова. Русские сыны заполнили поля коломенские, так что никому невозможно обозреть их очами от множества их войска. Князь же великий Дмитрий Иванович, выехав с братом своим с князем Владимиром Андреевичем, увидел множество собранного войска и возрадовался радостью великою». Летописец добавлял, что «от начала мира не бывала такова сила русских князей».

Рати были выведены на Девичье поле не просто для торжественного смотра. Княжеские дружины и ополчения из разных городов и княжеств были сведены в тактические боевые единицы — полки. Здесь же были произведены назначения воевод.

Во главе большого полка, основную силу которого составляли великокняжеский «двор» и московские рати, встал сам Дмитрий Иванович. С ним были белозерские князья, дружины которых славились на Руси хорошим вооружением и боевой выучкой, и известные воеводы Иван Родионович Квашня, Михаил Бренк и смоленский князь Иван Васильевич. В большой полк входили надежные полки коломенцев, владимирцев, юрьевцев, костромичей, переяславцев. Источники сохранили имена московских бояр-воевод, возглавивших эти полки: Микулы Васильевича, Тимофея Волуевича, Ивана Родионовича, Андрея Серкизовича. Все они прославились в Куликовской битве, многие пали за родную землю.

В полк правой руки, считавшийся вторым по значению после большого полка, был назначен ближайший соратник великого князя — князь серпуховский и боровский Владимир Андреевич. Он вел этот полк до Куликова поля и только перед самой битвой был переведен в засадный полк. Вместе с ним в полку правой руки были воеводами бояре Данила Белеутов, Константин Кононов, Федор Грунка, елецкий князь Федор, мещерский князь Юрий, ростовский князь Андрей Федорович, Стародубский князь Андрей Федорович.

Полк левой руки был доверен брянскому князю Глебу. Ему помогали воевода Лев Морозов, моложский князь Федор Михайлович и один из ярославских князей.

Тогда же был выделен передовой полк, возглавленный Всеволожскими князьями Дмитрием и Владимиром; командовали они этим полком и в Куликовской битве. Воеводами в передовом полку были Микула Васильевич и белозерский князь Федор Романович.

Сохранился и другой вариант «росписи» русских полков под Коломной. По этой «росписи» кроме перечисленных полков были выделены еще сторожевой и засадный полки. Они должны были стать самостоятельными тактическими единицами непосредственно перед сражением, а во время похода входили в состав основных полков. Таким образом, великий князь Дмитрий Иванович заранее предусмотрел и боевое охранение (сторожевой полк), и общий резерв (засадный полк) для будущей битвы.

В сторожевой полк воеводами были назначены оболенский князь Семен Константинович, тарусский князь Иван, воеводы Андрей Серкизович, Михаил Иванович.

В засадный полк должен был перейти перед боем двоюродный брат великого князя — князь Владимир Андреевич, с ним в засадный полк назначались воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынец, брянский князь Роман Михайлович, кашинский князь Василий Михайлович, князь новосильский.

Воеводы назначались из великокняжеских бояр и доверенных князей. В полки объединялись рати самых различных городов и княжеств. Не было прежнего строгого деления на удельные рати, войско имело общерусский характер.

Всего, по свидетельствам летописцев, в войске Дмитрия Ивановича было 23 русских князя, не считая многочисленных воевод. Кроме собственно московских полков по призыву великого князя Дмитрия Ивановича пришли рати из Пскова, Брянска, Тарусы, Кашина, Смоленска, Новосиля, Ростова, Стародуба, Ярославля, Ободенска, Мологи, Костромы, Ельца, Городца-Мещерского, Мурома, Кеми, Каргополя, Андома, Устюга, Коломны, Владимира, Юрьева, Белоозера, Переяславля-Залесского, Дмитрова, Можайска, Серпухова, Звенигорода, Боровска, Углича, Суздаля. Кроме русских полков на стороне Дмитрия Ивановича воевали отряды украинцев и белорусов. На службу к великому князю пришел из Волыни воевода Боброк со своими земляками, а один из Ольгердовичей — князь Андрей привел полоцкую рать.

Мобилизация охватила от половины до двух третей всех возможных военных сил Руси. Это было объединенное общерусское войско, вооруженные силы складывавшейся великорусской (русской) народности. Войско было однородным по национальному составу — подавляющее большинство в нем составляли русские, что обеспечивало внутреннее единство и высокие боевые качества. В этом было его большое преимущество перед разноязычным, разноплеменным ордынским воинством Мамая.

Общенациональный характер русского войска подтверждается его социальным составом. Кроме княжеских и боярских дружин под знаменами великого князя Дмитрия Ивановича собрались многочисленные городские и крестьянские рати. По словам летописцев, великий князь собирал «всех людей», на битву вышла «вся сила русская», «многие люди», «сыны крестьянские от мала до велика». Особенно много «черных» людей было в пехотных ратях. А пешему воинству Дмитрий Донской придавал особое значение. Не случайно он поджидал пехотные рати на реке Оке, чтобы вместе идти на Мамая.

Таким образом, войско великого князя Дмитрия Ивановича было не только общерусским по территориальному охвату мобилизацией, но и общенародным по составу. Оно объединяло все социальные слои Руси. И это единение в решении великой национальной задачи — свержении ненавистного монголо-татарского ига — было залогом победы. На Куликовом поле победил русский народ, и величие Дмитрия Донского как полководца и государственного деятеля в первую очередь заключалось в том, что он сумел правильно понять и возглавить общенародное патриотическое движение.

Глава XIII. Куликовская битва на Дону и новые ордынские «рати»

От Коломны до Куликова поля примерно 150 км. Этот прямой путь был хорошо знаком московским воеводам. Однако великий князь Дмитрий Иванович выбрал другой путь. Русское войско двинулось вдоль «берега» на запад, к устью реки Лопасни, которая впадала в Оку в 60 км от места сбора ратей. При таком маршруте до Куликова поля предстояло пройти около 190 км, путь войска удлинялся на полтора-два дневных перехода. Однако великий князь Дмитрий Иванович учитывал как политические, так и стратегические соображения.

Политические соображения сводились к тому, что кратчайшая дорога к верховьям Дона, откуда надвигались полчища Мамая, проходила по коренным землям Рязанского княжества, мимо главных рязанских крепостей. А позиция рязанского князя Олега в разворачивающемся военном конфликте не была достаточно ясной. С одной стороны, рязанский князь сам предупредил великого князя Дмитрия об опасности ордынского вторжения, и это нельзя было расценить иначе как попытку сохранить мирные отношения с Москвой. Но, с другой стороны, нельзя было и игнорировать упорные слухи о том, что Олег «приложился» к Мамаю и Ягайло и вместе с ними готовится к походу на Русь; слухи о «единачестве» Орды, Литвы и Рязани подтверждал «скоровестник», присланный в Москву послом Захарием Тютчевым. Приходилось учитывать обе возможности. Если рязанский князь еще не решил окончательно выступить на стороне Мамая, то вторжение московского войска на территорию своего княжества он мог воспринять как враждебный шаг, как повод для разрыва. Если же князь Олег уже находился в одном лагере с Мамаем и Ягайло, то продвижение русского войска по землям Рязанского княжества было бы сопряжено с большими трудностями, неизбежно сопровождалось бы боями и осадами крепостей, что грозило ослабить полки до решительного сражения с Мамаем. И в том, и в другом случае входить в пределы Рязанского княжества было неразумно, и Дмитрий Иванович решил обойти его с запада. Воеводам, полкам которых предстояло двигаться по западным окраинам владений князя Олега, было строго приказано не допускать разорений и захвата пленных. Последующие события показали правильность этого решения, русские полки беспрепятственно дошли до Куликова поля, а рязанский князь Олег так и не выступил с войском на помощь Мамаю.

Стратегические соображения сводились к тому, что нужно было прежде всего разъединить силы Мамая и литовского князя Ягайло. Форсируя реку Оку не под Коломной, а возле устья Лопасни, великий князь Дмитрий как бы вклинивался между Мамаем, остановившимся в верховьях Дона, и великим литовским князем Ягайло, который медленно приближался со стороны реки Угры. Смелый бросок русского войска от Лопасни на юг воспрепятствовал соединению самых опасных противников — Орды и Литвы, что соответствовало общему плану войны. Необходимо учитывать также, что движение по левому, «московскому» берегу реки Оки на первом этапе похода обеспечивало безопасность марша: с рязанской стороны войско прикрывала широкая и полноводная река. Полки шли по своим, московским волостям, по пути пополняясь людьми, не испытывая недостатка в продовольствии. Знаменитые приокские луга были удобны для выпаса коней, что тоже было немаловажно. Наконец, возле устья реки Лопасни, примерно на половине расстояния от Коломны до Серпухова, было удобнее всего соединиться с «остаточными боями», которые не успели к назначенному сроку в Коломну. Сюда вела прямая дорога из Москвы. К устью Лопасни могли быстро подойти также отряды, прикрывавшие правый, «серпуховский» край оборонительной системы «берега».

Осторожно, непрерывно «вести переимая» от сторожевых отрядов, русское войско двинулось к Дону. Оно шло по левому, более безопасному берегу реки, так как Мамай, по сведениям сторожей, кочевал со своими главными силами на другом берегу Дона; выдвижение русского войска к месту битвы прикрывала река. А со стороны Рязани походные колонны Дмитрия Ивановича прикрывала другая река — приток Дона Большая Тобола. Втягиваясь в междуречье Дона и Тоболы, русское войско направлялось к Куликову полю.

Весь поход от Коломны до Дона протяженностью 190 км, включая стоянку у устья Лопасни и в Березуе, занял 11 дней. Великое искусство полководца заключалось в том, что русское войско беспрепятственно пришло в намеченный пункт, не растратив сил по пути, и успело занять выгодную позицию раньше противника. В выборе места боя Дмитрий Иванович диктовал Мамаю свою волю.

Утром 6 сентября передовые русские полки вышли к Дону неподалеку от устья реки Непрядвы. Стан русских был разбит у впадения в Дон речки Себинки, близ современного села Себино. Здесь, у Дона, произошло событие, оказавшее большое влияние на исход сражения с Ордой: в последний момент главные русские силы догнала пешая рать, которую так ждал Дмитрий Иванович. По словам летописца, к Дону «пришло много пешего воинства», «люди многие и купцы со всех земель и городов» — тысяцкий Тимофей Вельяминов выполнил поручение великого князя, дождался на Лопасне прихода пешцев и успел привести их к Дону накануне сражения.

Своевременное сосредоточение всех войск на берегу Дона перед началом Куликовской битвы — большой успех русских военачальников, подготовивший победу над Мамаем.

Между тем великий князь Дмитрий Иванович уже получил «прямые вести» о непосредственной близости ордынского войска. «Вестники сообщают, что татары приближаются ужасно в ярости», — отметил летописец.

Война вступала в решающую стадию, противники сближались вплотную.

В придонской деревне Чернова собрались на последний совет русские князья и воеводы, соратники Дмитрия Ивановича. Нужно было решить, как поступить дальше: оборонять берег Дона, обрекая войско на пассивность и заранее отдавая инициативу Мамаю, или переходить Дон и биться с ним в открытом бою. Большинство хотело «пойти за Дон». Активные наступательные действия отражали настроения большинства воевод и простых воинов, и великий князь Дмитрий Иванович поддержал эти настроения. Переправа через Дон для боя с Мамаем логически вытекала из общего плана войны. Не для того русские полки покинули укрепления «берега» Оки, традиционный рубеж обороны Московского княжества, чтобы пассивно сдерживать ордынцев на одном из промежуточных водных рубежей, каким являлось верхнее течение Дона. Приняв наступательный план войны, выйдя на край Дикого поля в поисках решительного сражения с Мамаем, Дмитрий Иванович фактически предрешил донскую переправу. Совет был нужен для того, чтобы выяснить настроения военачальников и договориться об организации переправы.

Немедленную переправу через Дон диктовали соображения чисто военного характера. Трудно найти более удобное место для сражения с ордынской легкой конницей, составлявшей большую часть войска Мамая, чем Куликово поле. Великий князь Дмитрий Иванович преднамеренно двигался к этому месту, и переправа через Дон была одним из этапов этого целенаправленного движения.

Дмитрий Донской отлично знал особенности военной тактики степняков. Ордынцы обычно начинали сражение яростными атаками конных лучников, которые осыпали противника ливнем стрел, связывали его боем, а тем временем главные силы ордынской конницы начинали опасные обходные маневры, наносили удары по флангам, старались окружить противника. Нужно было помешать Мамаю использовать сильные стороны ордынской конницы, и это Дмитрий Иванович сделал удачным выбором места сражения.

Куликово поле с трех сторон было ограждено реками. С запада и северо-запада оно примыкало к правому притоку Дона — реке Непрядве, с севера — к самому Дону, с востока и северо-востока — к речке Рыхотке. Берега Дона и Непрядвы были крутыми, высокими, представляли непреодолимое препятствие для ордынской конницы. Мамай имел возможность наступать только с юга, со стороны Красного холма — отлогой возвышенности, расположенной почти в центре Куликова поля.

Обходные маневры ордынской конницы на Куликовом поле были вообще невозможны — позади русского войска оказывались Дон и Непрядва. Самими особенностями местности ордынцы были поставлены перед необходимостью прямого, фронтального наступления, которого они не любили и к которому легковооруженная конница Мамая была плохо приспособлена. Великий князь Дмитрий Иванович вынуждал Мамая принять бой в невыгодных для него условиях.

6 сентября за Дон переправились только сторожевые отряды. Общая переправа через Дон должна была начаться на следующий день. Началась она утром 7 сентября и продолжалась до темноты. Вечером воеводы уже начали расставлять полки по своим местам.

Переправа проходила организованно, по полкам, причем каждый полк переходил реку по своему мосту. Воины переправлялись полностью вооруженными, в доспехах и со щитами — ордынцы были уже близко, и возможно было неожиданное нападение.

Когда переправа закончилась, Дмитрий Иванович приказал разрушить мосты — отступать теперь было некуда, позади оставалась широкая и глубокая река. Такое решение великого князя с чисто военной точки зрения было наилучшим в данной обстановке. Разрушив мосты через Дон, Дмитрий Иванович надежно прикрывал свое войско от опасности тыловых ударов. А такая опасность была вполне реальной. Войско литовского князя Ягайло стояло уже на расстоянии одного дневного перехода от Куликова поля. Неожиданный рейд в обход русского войска могла совершить и ордынская конница, широко практиковавшая такие маневры. Прикрыв свой тыл рекой, Дмитрий Иванович применил новаторский для своего времени тактический маневр. По мнению военных историков, к признанию положительного значения реки для прикрытия тыла войска западноевропейская теоретическая мысль пришла только почти через три столетия, в период так называемой Тридцатилетней войны (1618–1648). В конкретной же стратегической обстановке, имея за плечами сразу двух опасных врагов — литовского князя Ягайло и рязанского князя Олега, Дмитрий Иванович принял наиболее разумное с военной точки зрения решение.

Русское войско переправлялось через Дон в 1–2 км от устья реки Непрядвы, близ современной деревни Татинка Куркинского района Тульской области.

По словам летописца, русские полки «вышли в поле чисто в ордынской земле на устье Непрядвы», совсем ненамного опередив Мамая: 6 сентября его войско находилось в одном дне пути от Куликова поля, а в ночь на 8 сентября подошло к Красному холму. Отсюда до устья Непрядвы, где переправлялись русские полки, было всего 6–7 км. Но ордынцы опоздали. Русские полки без помех закончили переправу и начали выдвигаться к югу, к самому узкому месту Куликова поля, расположенному между долинами речек Смолки и Нижнего Дубяка. Они сосредоточивались и выстраивались за холмами, невидимые татарским дозорам, чтобы утром спуститься в низину и встретить ордынское войско. Противники стояли лицом к лицу. Решительная схватка приближалась.

По свидетельству летописца, «начал князь великий с братом своим Владимиром Андреевичем и литовскими князьями до шестого часу полки уряжать» (по современному счету времени это соответствует 10 часам вечера). Войска, таким образом, заняли свое место в общем строю до наступления темноты. Непосредственно расставлял полки на Куликовом поле Дмитрий Михайлович Боброк-Волынец, которого летописцы называли «нарочитым воеводой и полководцем и изрядным во всем».

Дмитрий Боброк приехал на службу в Москву из Волыни и быстро попал в число самых близких Дмитрию Ивановичу людей. Он женился на сестре великого князя Анне, сопровождал князя во многих походах. Вечером перед сражением Боброк «устраивал полки, где каждому полку подобает стоять». Это была большая честь и огромная ответственность. Именно на этом этапе войны наиболее ярко проявились особенности военного искусства Дмитрия Донского как полководца, смело ломавшего традиционные тактические приемы, учитывавшего слабые и сильные стороны конкретного противника.

Русский строй был плотным и глубоким, способным выдержать сильную лобовую атаку. Он был расчленен по фронту и в глубину, что облегчало управление полками во время сражения. Дмитрий Донской выделил частный резерв, задачей которого было подкрепление опасных участков основного боевого строя, и сильный общий резерв, который должен был решить исход битвы. Неожиданностью для ордынцев явилось выделение сторожевого полка как особой тактической единицы во время генерального сражения. Сторожевой полк не просто выполнял функции боевого охранения, его задачи были шире. Выделение сторожевого полка, состоявшего из легкой конницы, выбивало из рук Мамая грозный, неоднократно проверенный ордынскими военачальниками прием — губительные налеты конных лучников на неподвижный строй противника. Быстрые ордынские всадники подскакивали к противнику, осыпали его ливнем стрел и так же быстро откатывались назад, чтобы снова повторить нападение. Они наносили большие потери, изматывали противника до начала общей битвы, вносили замешательство в его ряды. Иногда противник вообще не выдерживал обстрела и начинал отступать, и тогда главные ордынские силы устремлялись в преследование. Но на Куликовом поле ордынских лучников должна была встретить легкая конница сторожевого полка, чтобы связать боем и не допустить до пешей рати.

Основная идея построения русских полков на Куликовом поле заключалась в том, чтобы вынудить ордынцев к невыгодной для них фронтальной атаке, сдержать эту атаку и неожиданным ударом засадного полка решить исход сражения.

Всего в русском боевом строю было пять линий. Впереди, на значительном удалении от основного войска, встал сторожевой полк под командованием смоленского князя Семена и тарусского князя Ивана.

За ним находился передовой полк под командованием Всеволожских князей Дмитрия и Владимира. Передовой полк, состоявший, в основном, из пеших ратей, должен был принять на себя первый удар ордынцев, задержать и ослабить его. Только после боя передового полка в сражение вступали главные силы русского войска, плотно перекрывавшие все пространство между долинами рек Нижнего Дубяка и Смолки.

В центре этой основной боевой линии стоял большой полк, в который входил и «двор» великого князя. Большой полк, самый многочисленный в русском войске, воевал под великокняжеским знаменем, в него входили конные и пешие рати. Командовал большим полком тысяцкий Тимофей Вельяминов. В состав большого полка вошла большая часть «остаточной» пешей рати, которую он привел на помощь великому князю Дмитрию.

В одной линии с большим полком стояли полки правой и левой руки, защищавшие фланги русского строя; эти полки состояли в основном из конницы. Полком правой руки командовал литовский князь Андрей Ольгердович и коломенский тысяцкий Микула Вельяминов, полком левой руки — ярославский князь Василий и моложский князь Федор.

Позади главных сил, за большим полком, был поставлен частный резерв под командованием другого Ольгердовича — Дмитрия. Этот отряд был несколько смещен в сторону полка левой руки. Великий князь Дмитрий еще до начала сражения предположил, что Мамай попытается опрокинуть левый фланг русского войска, чтобы отрезать главные силы от переправ через Дон, обойти их и прижать к обрывистым берегам реки Непрядвы, и именно здесь поставил частный резерв.

О предусмотрительности русского полководца свидетельствует сосредоточение позади опасного левого фланга, в Зеленой дубраве, засадного полка под командованием князя серпуховского и боровского Владимира Андреевича и лучшего воеводы Дмитрия Боброка-Волынца. Если бы Мамай осуществил свой замысел прорыва левого фланга русского войска и начал оттеснять его к Непрядве, он неминуемо открыл бы тыл для внезапного удара засадного полка. А внезапность обеспечить было нетрудно: в густой Зеленой дубраве, которая росла на возвышенности южнее современного села Монастырщина, Кимовского района, Тульской области, можно было спрятать многочисленную конную рать.

Так, еще до битвы, ковалась будущая победа…

Стремительный поход в Дикое поле и особенно смелая переправа через реку Дон навстречу страшным ордынцам произвела огромное впечатление на современников. Автор «Задонщины» рязанец Софоний так описывал сближение двух огромных ратей: «Уже поднялись сильные ветры с моря на устья Дона и Днепра, пригнали большие тучи на Русскую землю; из них выступают кровавые зори, а в них трепещут синие молнии. Быть стуку и грому великому на речке Непрядве меж Доном и Днепром, пасть трупу человечьему на поле Куликовом, пролиться крови на речке Непрядве. Уже ведь заскрипели телеги меж Доном и Днепром, идут враги в Русскую землю. И прибежали серые волки от устья Дона и Днепра; став, воют на реке на Мече, хотят вступить на Русскую землю. Тогда гуси загоготали на речке на Мече, лебеди крыльями заплескали. Это не гуси загоготали, не лебеди крыльями заплескали, но поганый Мамай на Русскую землю пришел и воинов своих привел. А уже соколы и кречеты, белозерские ястребы рвались с золотых колодок из каменного города Москвы; взлетели они под синие небеса, загремели золочеными колоколами на быстром Дону, хотят ударить на многие стада гусиные и лебединые, а богатыри русские, удальцы хотят ударить на великие силы поганого царя Мамая. Тогда князь великий вступил в золоченое стремя, взяв меч свой в правую руку свою. Солнце ему ясно на востоке сияет, путь ему показывает. Что шумит, что гремит рано перед зорями? Князь Владимир Андреевич полки устанавливает и перебирает и ведет к Дону великому. Уже те соколы и кречеты, белозерские ястребы скоро за Дон перелетели и ударились о многие стада гусиные и лебединые. Это перевезлись и наехали сыновья русские на сильную рать татарскую, ударились копьями гибельными о доспехи татарские, загремели мечи булатные о шлемы вражеские на поле Куликовом, на речке Непрядве».

Но гром русских мечей о татарские доспехи будет завтра, а пока на Куликовом поле царила тишина, нарушаемая только негромким топотом копыт и легким позваниванием оружия — полки неторопливо выходили к назначенным местам.

О последнем вечере и о ночи накануне битвы подробно писал автор «Сказания о Мамаевом побоище», и древнее сказание воскрешает величественное зрелище русских полков, разворачивавшихся на Куликовом поле.

«Князь великий Дмитрий Иванович, взяв с собою брата своего князя Владимира Андреевича, и литовских князей, и всех князей и воевод, выехал на место высокое. Погода ясная. Шумят знамена, вышитые золотом, простирая полотнища свои, как хоботы, точно облака, тихо они трепещут, точно хотят промолвить. Богатыри русские, как живые хоругви, движутся. Доспехи русских сынов, как вода всебыстрая, блещут, а шлемы на их головах, как роса во время ясной погоды, светятся. Еловцы же шлемов их, как пламя огненное, горят. Так все единодушно, один за другим хотят умереть. Дивились тому литовские князья: «Никогда не было такого замечательного войска раньше нас!»

Князь великий Дмитрий Иванович начал по полкам ездить с князьями и воеводами и каждому полку сам говорил своими устами: «Братья, князья и воеводы, и молодые люди от мала и до велика! Уже, братья, сегодня день уходит, а ночь приближается, бодрствуйте и мужайте каждый из вас, уже ведь гости наши близко от нас, на реке на Непрядве, утром ведь, братья, все будем от них пить чашу общую, чашу смертную, за землю святорусскую! Да будет мир с вами, братья мои, потому что спешат татары!»

Брата же своего, князя Владимира Андреевича, великий князь послал вверх по Дону в дубраву, чтобы он утаился от полков, и дает ему достойных ведомцев своего двора, удалых людей семнадцать, с ним же отпустил и своего воеводу Дмитрия Волынца. Уже и ночь пришла. Была тогда того ночью теплота великая и тихость большая, заморозки росные начались.

И сказал Дмитрий Волынец великому князю: «Испытаю, князь, свою примету ратную, кому будет божья помощь, ведь уже тьма полная, а заря потухла». Дмитрий Большой сел на своего коня и взял с собою одного князя великого Дмитрия и выехал на поде Куликово и стал между двумя великими войсками. Слышался же стук велик и клич, как гром гремит, как трубы многие звучат, а позади их как волки грозно воют; была великая необычайная гроза, а по правой стороне вороны кликали. И обратились в сторону русских полков, и была тишина великая. Сказал Волынец великому князю: «Слышал ли что-либо, князь?» Отвечал ему князь великий: «Слышал, брат, великая гроза». И сказал ему Волынец: «Что слышал?» Князь же ответил: «Ничего, только видел, как огненные зори полыхают, а из них точно кровь выступает». И сказал Волынец: «Добрые знаменья видятся!»

Конечно, автор «Сказания» домысливал красочные детали, но многое в его поэтическом рассказе выглядит вполне реально: и построение русских полков, и обычное для того времени личное обращение великого князя к своим воинам перед битвой, и выделение засадного полка, и даже разведка, которую предприняли великий князь Дмитрий и воевода Боброк-Волынец, выехав в поле между русским и ордынским войсками.

Рассказ автора «Сказания» подтверждается летописцами. В частности, они тоже подчеркивали, что в русском стане была «тихость великая», но когда Дмитрий «обратился на полк татарский», то «слышал стук великий и клич». Там передвигались обозы, табуны коней, возводились какие-то укрепления, раздавались сигналы труб. Суровая тишина русского стана противопоставлялась шумному ликованию ордынцев, уверенных в своей победе. Не на праздник вышли русские люди, а на смертный бой за отчизну. Князья, воеводы и простые ратники напряженно ждали рассвета.

И оно пришло, утро Куликовской битвы…

«…Настал 8 день месяца сентября. На рассвете в пятницу, на восходе солнца, была мгла как дым. И начали знамена простираться, ратные трубы трубить. Уже русские кони оживились от трубного зова, каждый воин под своим знаменем. Радостно видеть стройные полки, расставленные крепким воеводой Дмитрием Боброком-Волынцем. Когда же настал седьмой час утра, начали с обеих сторон в трубы трубить, и слились голоса трубные в единый голос, слышать страшно. Полки же русские и татарские еще друг друга не видят, потому что утро мглистое как дым, но земля грозно стонет. Обширное поле Куликово перегибается, реки выступили из своих берегов, потому что никогда не было столько людей на том месте…» — так описывает автор «Сказания о Мамаевом побоище» утро Куликовской битвы.

Великий князь Дмитрий Иванович еще раз объехал полки, воодушевляя воинов и призывая их крепко стоять за родную землю. «Ныне же, братья, — говорил великий князь, — устремимся на битву, от мала и до велика, победными венцами увенчаемся!»

Предусмотрительность русских воевод, заранее, с вечера, поставивших полки на свои места, полностью себя оправдала — непосредственно перед сражением, в густом утреннем тумане, выстроиться в боевой порядок было бы очень трудно. Теперь же все было готово к битве. «Исполнились христианские полки все, и возложили на себя доспехи, и встали на поле Куликовом, на устье Непрядвы-реки». Даже то, что войска стояли в тумане, «полк с полком не видясь», не нарушало общего строя — место для каждого полка было выбрано еще с вечера.

Объехав строй русских воинов, великий князь Дмитрий Иванович возвратился к большому полку, посередине которого развевалось черное великокняжеское знамя с изображением Спаса. Под знаменем собрались князья и, воеводы. Дмитрий сошел с белого коня, снял пышное великокняжеское одеяние и приказал принести простые, но крепкие доспехи воина-дружинника. Он решил сражаться в боевом строю, «на первом сступе», чтобы лично повести за собой воинов. Князья и воеводы отговаривали: «Не подобает тебе, государю Русской земли и великому князю, самому биться в полках. Тебе, государю, подобает под знаменем стоять!» Но Дмитрий был непреклонен: «Хочу с вами общую чашу испить и того же смертью умереть. Если же умру, то с вами, если спасусь, то с вами!»

Потом великий князь «сел на своего боевого коня, и взял копье свое и палицу железную, и выехал из большого полка, захотел прежде всех сам биться». В одежду и доспехи великого князя переоделся постельничий Михаил Андреевич Бренк, и Дмитрий «черное знамя велел своему оруженосцу возить над ним».

Русские полки стояли неподвижно за холмистой возвышенностью, которая тянулась от Зеленой дубравы до реки Непрядвы. Туман постепенно редел. Вперед, в низину между истоками Нижнего Дубяка и Смолки, выдвинулся только сторожевой полк, который должен был первым встретиться с ордынскими авангардами.

Сторожевой полк выполнил поставленную задачу. Ордынские конные лучники, которые по обычаю степняков кинулись вперед, чтобы осыпать стрелами русский строй, были встречены в поле всадниками сторожевого полка и отбиты. Не случайно в летописях отсутствовали даже упоминания об ордынских лучниках и о потерях, которые они могли бы нанести русскому войску. Начало битвы было выиграно великим князем Дмитрием Ивановичем. Мамаю оставалось искать победы в рукопашном бою, в котором ордынцы были всегда слабее русских витязей.

«В шестом часу дня» (примерно 11 часов утра по современному счету времени) началось сближение главных сил. Русские полки, сохраняя боевой строй, взошли на высоты, которые примыкали с севера к низине между Нижним Дубяком и Смолкой. В этой низине шириной всего 4–5 км великий князь Дмитрий готовился встретить ордынцев — русские полки могли здесь перекрыть все поле.

На противоположном краю низины, на отлогом Красном холме, показались массы ордынской конницы. Солнце стояло уже высоко, утренний туман рассеялся, и противники впервые увидели друг друга.

«И выступила сила татарская на холм, — повествовал летописец, — и пошла с холма. Также и христианская сила пошла с холма и стала на поле чистом, на месте твердом. И страшно было видеть две силы великие, съезжающиеся на скорую смерть. Татарская сила была черная, а русская сила в светлых доспехах, как река льющаяся, как море колеблющееся, и солнце светло сияло на ней, лучи испуская».

Будто ясный день и темная ночь встретились на одном поле: черные толпы ордынских всадников и пехотинцев в кожаных доспехах, в бурых войлочных колпаках, в лохматых шкурах — и светлый, нарядный русский воинский строй, празднично расцвеченный многочисленными знаменами. «Шлемы же на головах их как утренняя заря, — с восхищением писал летописец, — доспехи как вода, ял овцы же как пламя огненное…»

Сам Мамай «с тремя князьями своими большими взошел на высокое место, на холм, и тут стал, хотя видеть человеческое кровопролитие». На Красном холме, вдали от сечи, Мамай оставался до конца сражения, отсюда он и побежал с малой дружиной, когда победа склонилась на сторону русских полков.

Ордынцы наступали обычным для них боевым порядком: сильными конными крыльями, где собирались лучшие боевые тысячи; центром, задачей которого было сковать боем главные силы противника и подготовить выгодный момент для фланговых ударов крыльев; сильным общим резервом, оставленным позади Красного холма. Боевой порядок был обычным для татар, но развернуть его на Куликовом поле так, чтобы охватить крыльями фланги противника, к чему всегда стремились ордынские полководцы, — на этот раз не удалось. Поле битвы оказалось явно недостаточным для такого маневра. Поэтому Мамай несколько изменил построение войска. Учитывая, что конница не имеет на Куликовом поле свободы для маневра, он значительно усилил центр. Именно центром он наносил главный удар. Но здесь ордынцам противостоял сомкнутый строй русских пехотинцев, прорвать который конными атаками было нелегко. Поэтому Мамай решил поставить в центре тяжеловооруженную наемную генуэзскую пехоту, умевшую наступать фалангой. Летописцы подробно описывали построение для боя ордынской пехоты: шеренги воинов в латах стояли одна за другой, «стена у стены», и воины последующих шеренг положили длинные копья на плечи воинов впереди стоящих шеренг. Такая фаланга обладала большой ударной силой, и Мамай надеялся одним натиском прорвать центр русского войска. Одновременно в атаку двинулись конные крылья ордынского войска.

«И встретились полки, и, великие силы увидав, пошли навстречу, — повествовал летописец, — и гудела земля, горы и холма тряслись от множества воинов бесчисленных».

Общей сече предшествовал еще один эпизод, подробно описанный автором «Сказания о Мамаевом побоище», — поединок русского витязя Александра Пересвета с ордынским богатырем Темир-мурзой. Начинать битву поединком было военным обычаем того времени. Победа в поединке воодушевляла своих воинов и деморализовала противника.

«Уже близко сходятся сильные полки, выехал громадный татарин из великого полка татарского, показывая свое мужество перед всеми. Увидев его, старец Александр Пересвет выехал из полка и сказал: «Этот человек ищет равного себе, я хочу встретиться с ним!» И возложил старец на свою голову вместо шлема куколь[513], а поверх одежды надел свою мантию. И сел на коня своего, и устремился на татарина, и ударились крепко копьями, и копья переломились, и оба упали с коней своих на землю мертвыми, и кони их пали».

Церковники постарались придать подвигу «изящного послушника инока Пересвета» религиозную окраску. Он сразил ордынского богатыря будто потому, что был «вооружен схимою» и «взял в руки посох преподобного отца Сергия», отличался «святостью». На самом деле Александр Пересвет отнюдь не был смиренным иноком. Судя по летописным известиям, «Пересвет-чернец, любечанин родом», являлся профессиональным воином. Он происходил из брянских бояр и, перейдя на службу в Троицу, оставался военным слугой. Летописцы отмечали его воинское мастерство и физическую силу: «…сей Пересвет, когда в миру был, славный богатырь был, великую силу и крепость имел, величеством же и широтою всех превзошел, и умен был к воинскому делу и наряду».

Когда упали пронзенные копьями «поединщики», взревели русские и татарские трубы, и огромные рати сошлись в смертельной сече.

Русский передовой полк подвергся сильнейшему нажиму с фронта и фланговым ударам ордынской конницы. Переступая через тела павших русских воинов, панцирная генуэзская пехота медленно продвигалась вперед. Воины князей Всеволожских Дмитрия и Владимира и коломенского тысяцкого Микулы Вельяминова отчаянно отбивались, и «была брань крепкая и сеча злая».

Горька была участь передового полка. Почти вся пешая рать полегла на поле битвы, «как сено посечено». Но позади ждал ордынцев готовый к бою великокняжеский большой полк, основу которого составляли стойкие московские рати.

Началась общая сеча, не имевшая себе равных по упорству и кровопролитию. Она продолжалась почти четыре часа, «с шестого часа до девятого» (с 11 часов утра до 2 часов дня).

«Сошлись две силы великие надолго, — повествовал летописец, — и покрыли полки поле на десять верст от множества воинов, и была сеча ожесточенная и великая и бой упорный, сотрясение весьма великое: от начала мира не бывало у великих князей русских, как у этого великого князя всея Руси. Когда бились они с шестого часу до девятого, пролилась, как дождевая туча, кровь обоих — сыновей русских и поганых; пало бесчисленное множество трупов мертвых: много русских побито было татарами и Русью татар, падал труп на труп, и падало тело татарское на тело русское. В другом месте видно было, как русин гнался за татарином, а татарин тот настигал; смешались и перемешались, каждый ведь своего противника стремился победить».

Летописцу вторит автор «Сказания о Мамаевом побоище», добавляя красочные детали:

«Крепко сражались, жестоко друг друга уничтожали, не только от оружия, но и от великой тесноты под конскими копытами умирали, потому что нельзя было вместиться на том поле Куликовом: то место между Доном и Непрядвою было тесным. Выступили из полков кровавые зори, а в них сверкали сильные молнии от блистания мечей. И был треск великий и шум от ломающихся копий и от ударов мечей, так что нельзя было в тот горький час обозреть это грозное побоище. Уже многих убили, многие богатыри русские погибли, как деревья приклонившись, точно трава от солнца усыхает и под копыта подстилается…»

Ордынцы несколько раз прорывали фронт большого полка, даже достигали великокняжеского знамени. По словам летописца, они «стяг великого князя подсекли и наперстника его любимого Михаила Андреевича Бренка убили, и многих князей, и воевод, и бояр, и слуг бесчисленное множество убили». Но прорвавшиеся ордынские отряды погибали, русский строй снова и снова смыкался перед центром войска Мамая, и «вновь укреплялся стяг». Большой полк выстоял, несмотря на значительные потери. Стойко сражались владимирские и суздальские рати, умело руководил боем тысяцкий Тимофей Вельяминов, ставший героем Куликовской битвы.

Не удалось ордынцам прорвать и строй полка правой руки. Левое крыло Мамая, противостоявшее этому полку, оказалось прочно связанным боем и не смогло принять участие в прорыве на другом фланге. Полк правой руки до конца выполнил свой долг.

Потерпев неудачу в центре и на одном из флангов, Мамай перенес главный удар на русский полк левой руки. Замысел ордынского полководца состоял в том, чтобы, сосредоточив против полка левой руки большие силы за счет общего резерва, обойти русский большой полк, прижать его к обрывистому берегу Непрядвы и уничтожить.

Местность перед полком левой руки была более удобной для действий конницы. Верховья речки Смолки пологие, отсюда легче было прорваться к устью Непрядвы, к переправам и бродам через Дон. Если бы замысел Мамая удался, главные силы русского войска попали бы в западню. Как опытный полководец, Мамай правильно наметил направление главного удара, сосредоточил на этом направлении превосходящие силы за счет общего резерва, проявил настойчивость и упорство в достижении цели. И кто знает, чем бы закончилась Куликовская битва, если бы великий князь Дмитрий Иванович не предусмотрел этого маневра противника и не поставил заранее в Зеленой дубраве сильный засадный полк…

Страшным был удар правого крыла ордынского войска, подкрепленного резервными тысячами. Массы ордынской конницы обрушились на полк левой руки, который под их натиском начал медленно отступать, обнажая фланг большого полка. Одновременно Мамай продолжал атаки и с фронта, чтобы не дать возможности воинам большого полка оказать помощь гибнувшему полку левой руки. «И уже восьмой час прошел, и девятый настал, всюду татары одолевали», — печально замечал летописец.

Большой полк, неся значительные потери, отбивался теперь с фронта и с левого фланга. В сражение был введен частный резерв, стоявший ранее позади большого полка, во главе с князем Дмитрием Ольгердовичем. Он помешал ордынской коннице выйти в тыл большого полка. Но положение оставалось крайне опасным. Часть ордынской конницы, преследуя уцелевших воинов полка левой руки, все дальше пробивалась к устью Непрядвы, другая часть продолжала атаки на фланг большого полка. Наступил критический момент — преимущество ордынцев становилось очевидным. «Татары отовсюду зашли, — писал летописец, — окружили христиан, потому что оскудели христиане, но везде татарские полки, уже мало христиан, а все татары…»

Мамай торжествовал, наблюдая с Красного холма, как массы ордынской конницы втягиваются в прорыв, обтекая основные силы русского войска. Казалось, победа ордынцев была уже совсем близкой, еще один удар — и смешаются русские полки, побегут к реке Непрядве, где их ждет гибель…

Однако, обходя большой полк и тесня его к Непрядве, ордынская конница одновременно подставляла спину для удара засадного полка, притаившегося до времени в Зеленой дубраве. Кажущийся успех мог обернуться для Мамая сокрушительным поражением. Но для этого воеводам засадного полка нужно было выбрать удачный момент для внезапного удара. Преждевременный удар засадного полка, до того как все ордынские резервы не окажутся втянутыми в битву и боевые порядки не повернутся в сторону большого полка, не смог бы переломить ход сражения. Мамай сумел бы в этом случае часть своих сил повернуть навстречу засадному полку и задержать его. С другой стороны, запоздалое вмешательство засадного полка обрекало на гибель главные силы, с трудом отбивавшие фронтальные и фланговые атаки ордынского войска. Мучительные раздумья воевод засадного полка, которые видели тяжелое положение большого полка и выбирали момент для удара, — один из самых драматических эпизодов Куликовской битвы. И летописи, и автор «Сказания о Мамаевом побоище» единодушно называют имя воеводы Дмитрия Боброка-Волынца, которому принадлежало последнее, решающее слово.

Большой полк с трудом отбивал яростные атаки ордынской конницы, и, «видя такой урон русских сынов, князь Владимир Андреевич не мог терпеть и сказал Дмитрию Волынцу: «Какая польза в стоянии нашем, какой будет у нас успех, кому будем пособлять? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают, как трава клонится!» И сказал Дмитрий Волынец: «Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час». Сыны же русские в полку его горько плакали, видя своих друзей, побиваемых погаными, непрестанно стремились они в бой. Волынец же запрещал им, говоря: «Подождите немного, будет ваше время». Пришел девятый час, и внезапно ветер потянул сзади, понуждая выйти на татар. И закричал Волынец громким голосом: «Князь Владимир, время приспело!» Выехали из дубравы Зеленой, точно соколы приученные оторвались от золотых колодок, ударили на великие стада журавлиные, на великую силу татарскую, и начали татар немилостиво убивать. Татары же увидели свою погибель, закричали на своем языке, говоря: «Увы нам! Русь снова перехитрила: меньшие сражались с нами, а добрые воины все сохранились!» И обратились татары в бегство и побежали. Сыны же русские гнались и убивали их, точно лес рубили, точно трава под косою подстилается под конские копыта русских сынов. Многие раненые вставали и помогали русским удальцам, убивая татар без милости, но не могли уже хорошо сражаться, а сами изнемогали. Татарские полки опустошились от русских мечей. И побежал Мамай сам девятый, как серый волк. Многие же сыны русские гнались вслед Мамаю, но не догнали его: уже кони их утомились, а сами они сильно устали. Руки русских сынов уже устали, не могли убивать татар, а мечи их и сабли притупились о головы татарские…»

Автор «Сказания о Мамаевом побоище» несколько обобщенно, но в общем верно описывает перелом, внесенный в ход битвы неожиданным ударом засадного полка. Ордынцы, не ожидавшие удара свежих сил в спину своего боевого порядка, атакующего фланг русского большого полка, пришли в замешательство. Ударная группировка ордынской конницы была разрезана надвое: передовые ордынские тысячи, оказавшиеся позади боевого порядка русских, побежали к реке Непрядве. Кони падали с высокого берега, трупы ордынцев заполнили речную долину. Немногим воинам удалось спастись — русская конница на свежих конях преследовала их и на другом берегу Непрядвы.

Остальная ордынская конница начала поспешное отступление к Красному холму.

Но одновременно с ударом засадного полка в наступление перешли конные и пешие воины большого полка и полка правой руки. В поддержке всем войском засадного полка проявилось взаимодействие в сражении, воинское мастерство русских воевод, правильно оценивших обстановку и принявших единственно верное решение: атаковать ошеломленных внезапным ударом с тыла ордынцев всеми силами.

Отступление ордынцев приняло характер беспорядочного бегства. Мамай далее не сделал попытки остановить бегущих. Он уже ввел в прорыв на правом фланге все резервы и ничем не мог повлиять на развитие событий. Когда к Красному холму покатились беспорядочные толпы ордынской конницы, преследуемые русскими всадниками, он с малой дружиной тоже обратился в бегство.

Бегство предводителя ордынского войска еще больше усилило панику. «Услышав это, все его темные власти и князья побежали. Видя это, и прочие иноплеменники, одержимые страхом, от мала до велика бросились в бегство. Христиане, видя, как татары с Мамаем побежали, погнались за ними, избивая и рубя без милости. И в этой погоне одни татары, пораженные оружием, пали, а другие в реке утонули. И гнали их до реки Мечи, и там бесчисленное множество бежавших погибло. Княжеские же полки гнали их, избивая, до стана их и захватили много богатства и все имущество их…» — так описывал летописец заключительный этап Куликовской битвы. Другие летописцы добавляли, что преследователи «трупами татарскими поля насеяли и кровью потекли реки», что были захвачены «стада татарские», утрата которых была особенно разорительной для степняков.

Преследование ордынцев было всеобщим, за ними устремились все русские воины, еще имевшие силы сражаться. Так, по словам автора «Сказания», в засадном полку «ни один человек не остался под знаменем, все гнались за татарами». Преследование продолжалось почти 50 км и закончилось уничтожением главных сил ордынского войска. Лишь немногим, в том числе самому Мамаю, удалось спастись — кони «сынов русских» были утомлены тяжелой и продолжительной битвой.

Только к вечеру закончилась погоня. Усталые герои возвращались на поле битвы, где над телами павших гордо веяли победные русские знамена. «Уже и день кончился, солнце заходило, затрубили во всех полках русских в трубы, — повествует автор «Сказания». — Грозно видеть и жалостно смотреть на кровопролитие русских сынов: человеческие трупы, точно великие стога, наворочены; конь не может быстро через них перескочить, а в крови по колено бродят, и реки три дня текли кровью…»

Страшные картины открывались перед великим князем Дмитрием Ивановичем, когда он объезжал поле брани. Многие его соратники пали в сражении. Великий князь Дмитрий «наехал место, на нем лежат 12 князей белозерских, убитых вместе, а близ того места лежит воевода Микула Васильевич убитый». На месте большого полка Дмитрий нашел «любимца своего Михаила Андреевича Вренна, а близ «него лежит Семен Мелик, твердый страж, а близ него лежит Тимофей Волуевич». Потом Дмитрий «пришел на иное место, нашел Пересвета-чернеца и близ него нарочитого богатыря Григория Капустина». Объехав поле, Дмитрий «велел трубить в ратные трубы, созывать людей» и приказал подсчитывать потери: «Считайте, братья, скольких воевод и скольких служилых людей нет!»

О результатах этого подсчета подробно повествует автор «Сказания о Мамаевом побоище»: «Говорит боярин московский, именем Михайло Александрович, а был в полку у Микулы у Васильевича, умел он хорошо считать: «Нет у нас, государь, 40 бояринов московских, да 12 князей белозерских, да 13 бояринов-посадников новгородских, да 50 бояринов Новгорода Нижнего, да 40 бояринов серпуховских, да 20 бояринов переяславских, да 25 бояринов костромских, да 35 бояринов владимирских, да 50 бояринов суздальских, да 40 бояринов муромских, да 33 бояринов ростовских, да 20 бояринов дмитровских, да 70 бояринов можайских, да 60 бояринов звенигородских, да 15 бояринов углицких, да 20 бояринов галицких. А молодым людям счета нет…» Тяжелее всего оказались потери в полках московских городов — Серпухова, Можайска, Звенигорода. Эти полки сражались особенно стойко и оказали значительное влияние на исход Куликовской битвы.

Всего в сражении погибло 12 князей и 483 боярина, что составляло примерно 60 % «командного состава» русского войска. Что касается общих потерь, то в летописях по этому поводу не содержится сколько-нибудь достоверных сведений. Военные историки полагают, что в Куликовской битве погибла примерно половина русского войска, что свидетельствует о крайнем упорстве, мужестве и самопожертвовании «сынов русских». «Оскудела вся земля Русская воеводами и слугами и всеми воинствами, и о сем был страх великий по всей земле Русской», — печально заключает летописец свой рассказ о Мамаевом побоище.

Но ордынские потери оказались еще большими. Особенно много ордынцев погибло во время преследования, которое русские воины вели неотступно и упорно, до полного уничтожения главных сил противника. В организации преследования после тяжелейшего сражения проявилось военное искусство русских военачальников.

Летописец, отметив, что великий князь Дмитрий видел на Куликовом поле «множество избитых воинства своего», тут же добавлял, что «поганых вчетверо избитых». Можно поставить под сомнение точность этой цифры, но то, что Мамай потерял намного больше воинов, чем великий князь Дмитрий, несомненно. В рукопашном бою, который развернулся по всему Куликову полю, ордынцы, не имевшие надежного защитного вооружения, несли огромные потери. Еще больше погибло ордынских воинов во время беспорядочного бегства, преследуемых русской конницей. Мамай так и не сумел оправиться от поражения. Вскоре он был убит в междоусобной борьбе со своими соперниками. Орде был нанесен сильнейший удар. Была развеяна традиционная вера в непобедимость завоевателей. Куликовская битва положила начало полному освобождению Руси от ордынского ига.

Победа в Куликовской битве в корне изменила всю стратегическую обстановку. Великий литовский князь Ягайло, который с 30-тысячным войском находился 8 сентября всего в 30 км от Куликова поля, поспешно отступил. По словам летописца, «из страны Литовской пришел Ягайло, князь литовский, Мамаю помогать, со всею силою литовскою, но не поспели к сроку немного, на один день пути или меньше. Но только Ягайло Ольгердович и вся сила его услыхали, что у великого князя с Мамаем бой был и князь великий одолел, а Мамай, будучи побежден, побежал, тогда Литва с Ягайло побежали назад с большою быстротою, не будучи никем гонимы…»

Победа на Куликовом поле произвела огромное впечатление и на другого союзника Мамая — рязанского князя Олега. По свидетельству летописца, князь Олег «отбежал от града своего Рязани, и побежал к Ягайлу князю Литовскому, и пришел на рубеж Литовский, и, тут став, сказал боярам своим: «Я хочу здесь ждать вести, как князь великий пройдет мою землю и придет в свою отчину, и тогда я возвращусь восвояси». А пока в Рязани великий князь Дмитрий Иванович посадил своих наместников.

Восемь дней простояло русское войско на Куликовом поле, «на костях». Убитых русских воинов хоронили на том месте, где ныне находится село Монастырщина. Насыпали над братской могилой высокий курган. Затем великий князь Дмитрий Иванович двинулся с оставшимся войском, своими и захваченными ордынскими обозами через Рязанскую землю к Оке. 21 сентября победоносное войско пришло в Коломну, а 1 октября великого князя Дмитрия Ивановича и его соратников торжественно встретили жители Москвы. Война была закончена.

Куликовская битва была триумфом великого князя Дмитрия Ивановича как полководца. Благодарный народ в память об этом событии прозвал великого князя Донским. Но Дмитрий Донской не только разработал блестящий стратегический план войны с Мамаем и успешно провел его в жизнь. В Куликовской битве он проявил огромное личное мужество и самопожертвование. Как простой ратник Дмитрий Донской сражался на самых опасных участках боя. Сначала, по свидетельству летописца, он был в сторожевом полку, а затем, перед началом генеральной битвы, «отъехал в великие полки», где и сражался с оружием в руках до конца битвы. По словам летописца, Дмитрий Донской «бился с татарами в лице, став на первом сступе, и много ударяли по голове его, и по плечам его». Однако крепкие дружинные доспехи защитили великого князя от ордынских сабель и копий. «Все доспехи его избиты и пробиты, но на теле его не было ни одной раны. А бился с татарами лицом к лицу, став впереди в первой схватке, справа и слева от него дружину его били, самого его обступили вокруг, как обильная вода по обе стороны, много ударов ударялось по голове его и по плечам и по животу, но от всех ударов бог защитил его в день битвы, и таким образом среди многих воинов он сохранен был невредимым».

Многие воины видели, как сражался с ордынцами великий князь Дмитрий Донской, и эти рассказы очевидцев сохранены до наших дней русскими летописцами. Одни «видели его крепко бьющимся с четырьмя татаринами», другие видели, как он «шел пешим с побоища, тяжко раненный» и на него «наезжали три татарина», как его «с коня сбили», но «он же сел на другого коня». Много ярких боевых эпизодов, связанных с личным участием Дмитрия Донского в Куликовской битве, приводится автором «Сказания о Мамаевом побоище». Предводитель засадного полка князь Владимир Андреевич после сражения начал расспрашивать очевидцев о великом князе. «И сказал ему первый самовидец, Юрка-сапожник: «Я видел его, государя, на третьем часу, сражался он железной палицей». Второй самовидец, Васюк Сухоборец, сказал: «Я видел его в четвертом часу, бился он крепко». Третий сказал — Сенька Быков: «Я его видел в пятом часу, бился он крепко». Четвертый же сказал — Гридя Хрулец: «Я его видел в шестом часу, бился он крепко с четырьмя татаринами». Некто по имени Степан Новосельцев, тот сказал: «Я видел его в седьмом часу, крепко сражавшимся перед самым твоим выездом из дубравы, шел он пеший с побоища, тяжко раненный. А на великого князя наезжали три татарина». Последний «самовидец» ничем не мог помочь своему князю, потому что за ним самим гналось несколько ордынских воинов; он даже не видел исхода схватки великого князя «с тремя татаринами». Но и из рассказанного этими очевидцами ясно, что Дмитрий Донской «крепко сражался» в течение всей битвы, от «первого сступа» до атаки засадного полка, после которой ордынцы обратились в бегство.

Имя Дмитрия Донского в грозную осень 1941 г. заслуженно было названо рядом с именами великих русских полководцев — Александра Невского, Богдана Хмельницкого, Александра Суворова, Михаила Кутузова, подвиги которых вдохновляли советских воинов на священную войну с фашизмом.

Дмитрий Донской был великим патриотом земли Русской, храбрым воителем за свободу и независимость своей родины, и память о нем бережно сохраняется потомками.

«В истории русского народа «Донское побоище», так его называли современники, было великим событием. Сражение на Дону сделалось символом непобедимого стремления русского народа к независимости, и ни одна русская победа над иноземными врагами, вплоть до Бородинского сражения 1812 года, не послужила темой для такого количества прозаических и поэтических произведений, как Куликовская битва»[514].

Все летописцы с восхищением писали о мужестве «сынов русских», вышедших «за Дон-реку» навстречу полчищам Мамая, о подвигах на Куликовом поле, совершенных Дмитрием Донским и его соратниками. Значение Куликовской битвы было огромным, и это хорошо понимали современники Дмитрия Донского. Победа над Мамаем воспринималась ими как страшный удар по ненавистным монголо-татарским завоевателям, положивший начало освобождению Руси от иноземного ига, как торжество русской силы. Автор поэтической «Задонщины» рязанец Софоний с торжеством писал, как ордынцы побежали «непроторенными дорогами» обратно в степи, «скрежеща зубами своими, раздирая лица свои и приговаривая: «Уже нам в земле своей не бывать, детей своих не видать, жен своих не ласкать, а ласкать нам сырую землю, целовать нам зеленую мураву, а на Русь ратью не ходить, а дани нам с русских князей не спрашивать». Уже ведь застонала земля татарская бедами и горем покрылась. Приуныло у царей их желание и похвальба на Русскую землю ходить, веселие их поникло. Уже ведь по Русской земле распространились веселие и отвага, и вознеслась слава русская над позором поганых. Уже брошено диво на землю. Уже грозы великого князя по всей земле текут. Уже поганые оружие свое побросали и головы свои склонили под мечи русские. Трубы их не трубят, приуныли голоса их!»

Автор «Задонщины» хорошо понимал и международное значение Куликовской битвы — слава о ней далеко перешла границы Руси. «Кликнуло диво в Русской земле, велит послушать разным землям, ударила слава к Железным воротам[515], к Риму и к Кафе[516] по морю, и к Тырнову[517], и оттуда к Царьграду[518] на похвалу: Русь великая одолела Мамая на поле Куликовом!»

Первым памятником павшим героям стала церковь на Куликовом поле, срубленная из могучих дубов Зеленой дубравы. Время не пощадило ее, сохранились только резные деревянные врата иконостаса, покрытые искусным растительным орнаментом. Но по-прежнему стоит в Москве, на Старой площади, каменная церковь Всех святых «на Кулишках», заложенная Дмитрием Донским в память о погибших на Куликовом поле русских воинов. Образы героев увековечены неизвестным живописцем в картинах Куликовской битвы на иконе «Сергий Радонежский в житии» (XV–XVI вв.).

Славная Куликовская битва всегда сопоставлялась в представлении русских людей с самыми грозными военными событиями, вспоминалась в минуты опасности для Родины. Во время Отечественной войны 1812 года великий русский полководец М.И. Кутузов, готовивший в Тарутинском лагере на реке Наре свое знаменитое контрнаступление, погубившее «великую армию» императора Наполеона, писал: «…река Нара будет для нас так же знаменита, как и Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные ополчения Мамая»[519]. Когда после Отечественной войны 1812 года было принято решение поставить памятники на местах сражений и эти памятники были подразделены на три разряда «по важности мест сражений», для Куликова поля предназначался памятник «первого разряда», потому что «слава соотечественников наших, действовавших на Куликовом поле, столь глубоко и справедливо вкоренилась в мнении народном…»

Куликовская битва прославлена великими русскими поэтами. В.А. Жуковский в стихотворении «Певец во стане русских воинов», написанном в 1812 году, воодушевлял русских солдат примером своих доблестных предков.

Поэт декабрист К.Ф. Рылеев видел в Куликовской битве освобождение народа от угнетения, Дмитрий Донской вышел в поход, чтобы «ярмо Мамая сбросить с плеч».

Великий русский поэт Александр Блок посвятил этому событию цикл из пяти стихотворений «На поле Куликовом». Клятвой верности Отчизне звучат слова Александра Блока о кануне Куликовской битвы:

Куликовской битве посвятил героическую кантату «На поле Куликовом» (1939) композитор Ю.А. Шапорин. В тяжелые дни первого года войны завершил работу над романом «Дмитрий Донской» советский писатель С.П. Бородин.

Тема Куликовской битвы неоднократно привлекала внимание художников. Известный русский живописец Орест Адамович Кипренский (1782–1836) создал картину «Дмитрий Донской на Куликовом поле», за которую в 1805 г. ему была присуждена золотая медаль. Кисти советского художника М.П. Авилова принадлежит картина «Поединок на Куликовом поле» (1943). К героическому сюжету 1380 г. возвращается советский художник А.П. Бубнов в картине «Утро на Куликовом попе» (1947).

Идея увековечения памяти героев Куликовской битвы привлекала известных скульпторов. Над проектом памятника на Куликовом поле работал в начале 20-х годов XIX в. выдающийся русский скульптор И.П. Мартос, известный по памятнику Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому, который с 1818 г. украшает Красную площадь в Москве. К сожалению, замыслу скульптора не суждено было осуществиться. Царские министры отклонили проект, предписав воздвигнуть на Куликовом поле обелиск «подобно тому, как и во многих местах, где были замечательные сражения». Новый проект памятника был разработан одним из крупных архитекторов — А.П. Брюлловым, и 8 сентября 1850 г. памятник на Куликовом поле был. торжественно открыт. Огромный, несколько сужавшийся кверху 28-метровый чугунный столп навечно взметнулся над Красным холмом. Торжественно звучали слова посвящения: «Победителю татар великому князю Дмитрию Ивановичу Донскому — признательное потомство». Работу по созданию мемориального комплекса продолжил в начале XX в. выдающийся архитектор Алексей Викторович Щусев (1873–1949). По проекту Щусева на Куликовом поле был сооружен храм-памятник, монументальные башни которого придают ему облик мощной крепости; о том, что это памятник воинской славе, напоминает барельеф с изображением древнего герба Москвы — всадника, поражающего копьем змея.

Сто лет назад, 8 сентября 1880 г., на Куликовом поле было торжественно отмечено 500-летие славной победы русского оружия. В парадном строю застыли гренадеры, артиллеристы, гусары, прогремел артиллерийский салют. Родина помнит о своих героях. В честь знаменательного события Монетный двор выпустил памятную медаль, на которой был изображен Дмитрий Донской в доспехах с мечом в руках. Таким он остался в памяти народной — воителем за землю Русскую…

Прошли столетия, и мы можем по достоинству оценить и полководческое искусство Дмитрия Донского, и значение Куликовской битвы в истории русского народа. А это значение поистине огромно.

Куликовская битва положила начало полному освобождению Руси от монголо-татарского ига. Она окончательно превратила Москву в центр всенародной борьбы с завоевателями, в центр политического объединения страны. Сражаясь за Доном с полчищами Мамая, русские воины с оружием в руках бились за национальное единство Руси.

Однако победа в Куликовской битве не привела к окончательному свержению монголо-татарского ига.

Новый хан Тохтамыш, победив своего соперника Мамая и захватив власть в Золотой Орде, немедленно принял меры к восстановлению ордынского владычества над Русью. Сначала он попытался добиться подчинения великого князя Дмитрия Ивановича дипломатическим путем и направил в Москву посольство. Послы заявили, что московский князь разбил не хана Золотой Орды, а темника Мамая, узурпатора ханской власти, за что Тохтамыш даже благодарен, но теперь, с появлением в Золотой Орде «законного» хана, Русь опять должна платить дань. За это Тохтамыш обещал Дмитрию Ивановичу свою «милость» и защиту от врагов. Великий московский князь одарил посольство богатыми подарками, но от выражения покорности хану и от дани уклонился. Он надеялся на то, что Орда, ослабленная недавней усобицей, не сможет собрать войско для нового похода. Положение Руси после Куликовской битвы было очень сложным. Значительная часть войска погибла в войне с Мамаем. Враждебные отношения с Литвой продолжались. Подняли голову соперники великого князя, в первую очередь тверской князь. Нужно было во что бы то ни стало предотвратить ордынское вторжение. Но сделать это не удалось. Хан Тохтамыш начал наступление.

Сначала ордынский хан приказал «купцов русских грабить» на Волге. Это было началом военных действий. А в 1382 г., «собрав силы многие», переправился через Волгу и двинулся на Москву. Поход Тохтамыша застал русских князей врасплох. Нижегородский князь, владения которого оказались под угрозой, послал к хану Тохтамышу двух своих сыновей с богатыми дарами и с выражением покорности. Рязанский князь Олег пошел еще дальше. Он не только сам «встретил царя Тохтамыша на украинах своей земли Рязанской», но даже «броды ему указал на Оке». Московская рать двинулась было навстречу Тохтамышу, но другие князья не прислали свои дружины. Биться же «в поле», в открытом бою со всей ордой Тохтамыша было невозможно. И Дмитрий Донской, «уразумев в князьях и в боярах своих и во всех воинствах распрю, а еще и оскудение воинства», принял решение отступить. Он «силу распустил» для защити городов, а сам с небольшой дружиной отъехал на север, в Кострому. План великого князя Дмитрия Донского был рассчитан на крепость московских крепостных стен и на решимость москвичей защищать столицу. Хан Тохтамыш должен был надолго задержаться под Москвой, а за это время Дмитрий Донской надеялся собрать в Костроме войско и освободить столицу от осады. Другое войско начал собирать двоюродный брат великого князя — Владимир Андреевич, который стал лагерем в Волоке-Ламском, в 100 км от Москвы. Вероятно, этот план был правильным, принимая во внимание недостаток сил, однако Москва в схватке с Тохтамышем могла рассчитывать пока только на свои силы.

Между тем ордынцы перешли реку Оку по бродам, указанным рязанским князем, «и прежде всех взяли град Серпухов, и оттуда пошли к Москве, воюя». Над Москвой нависла непосредственная опасность. Часть бояр и члены княжеской семьи хотели бежать из города при приближении врага; дело обороны взяли в свои руки горожане, простые люди Москвы. По сообщению летописца, «во граде Москве мятеж был великий: одни бежать хотели, а иные в граде сесть в осаду хотели». Посадские люди прекратили начавшуюся было панику; они «во всех городских воротах с обнаженным оружием стояли и с ворот метали камни, не пуская никого уйти из города». Бояре были вынуждены влиться в ряды защитников Москвы. За городские стены были выпущены только митрополит Киприан и семья великого князя. Москвичи говорили: «Не устрашимся нахождения татарского, потому что имеем град каменный и ворота железные. Не смогут татары стоять под городом нашим долго, потому что боятся нас из города, а извне князей наших боятся». Город готовился к обороне. Москвичи сами сожгли посады за кремлевскими стенами, чтобы враг не мог подойти незамеченным, не было прикрытия татарским лучникам, а также материала для устройства приметов (завалов).

В полдень 23 августа разъезды войска Тохтамыша появились под Москвой. Группа татар с толмачом-переводчиком подскакала к стенам. Татары кричали: «Есть ли князь Дмитрий во граде?» Со стены ответили: «Нет его в граде». Объехав вокруг стены Кремля, татарские разъезды скрылись в лесах, окружавших Москву. 24 августа войска хана Тохтамыша осадили город. Началась перестрелка. У москвичей были самострелы, издали поражавшие врагов, и даже пушки — тюфяки. Татарские лучники ответили ливнем стрел, которые убили и поранили многих защитников стен: степняки лучше горожан владели этим оружием, стреляли метко. Но когда толпы татар с лестницами бросились на штурм, они сами несли тяжелый урон. «Горожане, воду в котлах скипятив, лили на них кипяток», «стреляли и камнями сшибали», «пушки пускали на них». А «некто горожанин москвитин, суконник, именем Адам, с Фроловских ворот пустил стрелу из самострела и убил некоего из князей ордынских сына, знатного и славного, и великую печаль причинил Тохтамышу-царю и всем князьям его». Два приступа ордынцев были отбиты. Враг отошел от неприступных кремлевских стен и начал осаду города.

Три дня стоял хан Тохтамыш под Москвой, окружив ее тесным кольцом своих отрядов. Город продолжал оставаться неприступным. Тогда хан начал переговоры с осажденными. Ордынцы убеждали москвичей: «Хан вас хочет жаловать, потому что неповинны вы, не на вас пришел хан, а на князя Дмитрия. Ничего не требует от вас хан, только встретьте его с честью и легкими дарами, а вам всем мир и любовь!» Летописец не сообщал, почему москвичи поддались на уговоры хана. Можно предположить, что какую-то роль в решении москвичей сдать город без боя сыграло боярство, которое еще «до начала осады заняло пораженческую позицию».

26 августа москвичи открыли городские ворота. Делегация бояр встретила ордынцев, но те, размахивая саблями, «в город ворвались, и одних иссекли, а других пленили, и церкви разграбили, и множество книг, снесенных отовсюду в осаду, пожгли, и богатство и казну княжескую взяли». Город был разграблен и сожжен, уцелевшие от резни москвичи взяты в плен.

Разорив Москву, хан Тохтамыш разделил свое войско на несколько частей и направил во все стороны для грабежа. По сообщению летописца, одни татарские отряды пошли к Переяславлю, «другие Юрьев взяли, а иные Звенигород, и Можайск, и Боровск, и Рузу, и Дмитров взяли, волости и села пленили. Переяславль же, взяв, сожгли, а горожане многие на озеро выехали на судах и тем спаслись». Но задерживаться долго в русских землях Тохтамыш побоялся. Под Волоком-Ламским передовой отряд ордынцев был разбит князем Владимиром Андреевичем. Пришли вести о том, что в Костроме великий князь Дмитрий Донской собрал войско и готовится к удару. И хан Тохтамыш начал отступление. По дороге в степи ордынцы разорили Коломну, а затем вторглись в Рязанское княжество. Князю Олегу рязанскому не помогло его предательство: рязанское княжество было страшно опустошено. По сообщению летописца ордынцы «повоевали Рязанскую землю» и отошли восвояси «с бесчисленным богатством и бесчисленным полоном».

Великий князь Дмитрий Иванович возвратился в свою разоренную столицу. Обстановка была исключительно трудной. Укрепления Москвы были разрушены. Пограничные крепости сожжены. Московское княжество обезлюдело; тех, кто уцелел от резни, ордынцы увели в плен. Сразу активизировались противники Москвы. Князь Михаил тверской «пошел к Тохтамышу в Орду с честью и дарами, ища себе великого княжения Владимирского и Новгородского». Следом за ним отправился к хану и князь Борис городецкий. Ненадежны были и другие князья. Феодальная раздробленность снова на время взяла верх над общерусскими интересами. И Дмитрию Донскому пришлось смириться. Он послал к хану своего сына Василия, чтобы «тягаться о великом княжении Владимирском и Новгородском с князем Михаилом Александровичем тверским». Тохтамыш передал «ярлык» на великое княжение московскому князю. Но за это Дмитрию Донскому пришлось заплатить дорогую цену: снова в Орду потекли тяжкие «дани» и «выходы» с русских земель. Хан восстановил свою власть над Русью.

Однако на Руси такое положение расценивалось как временное, вынужденное. Куликовская битва подорвала веру во всемогущество Орды. Князья уже считали свержение ига реальным делом. Это нашло отражение в духовных и договорных грамотах. Князья специально оговаривали новые условия в том случае, если «переменит бог Орду», т. е. если будет свергнуто иго. В духовной грамоте великого князя Дмитрия Донского (1389) прямо указывалось: «А переменит бог Орду, дети мои не будут давать выхода в Орду, и который сын мой возьмет дань на своем уделе, то тому и есть». То же самое условие оговаривалось и в договорных грамотах между великими и удельными князьями. В договорной грамоте великого князя Василия Дмитриевича с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем (начало XV в.) говорилось: «А переменит бог Орду, и мне брать дань со своей вотчины и со своего удела, а великому князю не давать». Надо сказать, что надежды на то, что «бог переменит Орду», имели под собой реальные основания — завоеватели слабели.

После Куликовской битвы Золотая Орда не могла полностью оправиться от ущерба. А в 1395 г. на нее обрушился новый тяжелый удар. Тимур, правитель Средней Азии, послал на хана Тохтамыша свое войско. Владения Золотой Орды подверглись страшному опустошению, ее столица — город Сарай — была разрушена. Вторжения ордынских ратей в русские земли надолго прекратились. Зависимость от Орды в начале XV в. была чисто номинальной: дань выплачивалась нерегулярно, русские князья проводили самостоятельную политику, мало считаясь с распоряжениями хана.

В 1408 г. правитель Золотой Орды Едигей попробовал повторить «Тохтамышево разорение» и добиться покорности от русских князей. Он собрал большое войско и двинулся на Москву. Великий князь Василий I Дмитриевич принял тот же план войны, что и его прославленный отец перед нашествием Тохтамыша: он ушел собирать войско в Кострому, однако в Москве были оставлены для обороны города «воеводы и многое множество народа». Опять москвичи сожгли посады, чтобы враг не мог найти прикрытия под стенами Кремля. Но в отличие от Тохтамыша Едигей не решился штурмовать сильные укрепления, защищаемые многочисленным, успевшим приготовиться к обороне гарнизоном. По словам летописца, ордынцы даже «не смели близ града стоять — таким сильным был огонь со стен. Едигей остановился поодаль от городских стен, в Коломенском, и, по ордынскому обычаю, «распустил по всей земле воинство» для грабежа. Ордынские отряды разорили Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верею, Нижний Новгород, Городец, «волости и села попленили и пожгли». На Кострому против великокняжеского войска Едигей послал «царевича Бегибердея, да сына своего Якшибея, да князя Сеньтилибея с тридцатью тысячами и четырьмя тысячами избранной рати татар». Но поход на Кострому не удался. Не сдавалась и Москва. Все это предопределило общую наудачу похода Едигея.

Простояв месяц под неприступными кремлевскими стенами, Едигей отступил, выговорив себе с москвичей 3-тысячный «выкуп».

Год спустя Едигей направил грамоту великому князю Василию I Дмитриевичу, в которой даже не требовал, а скорее просил собрать старые оброки. Видимо, реальной силы, для того чтобы подкрепить свои требования, правитель Золотой Орды уже не имел. Вот текст этого документа, характеризующего русско-ордынские отношения в начале XV в.: «От Едигея поклон Васи лью, да и много поклонов. Как те поклоны к тебе придут, царев ярлык: слышание учинилось таковое, что неправо чинят у тебя в городах, послы ханские и купцы из Орды к вам приезжают, а вы послов и купцов на смех поднимаете, великую обиду им чините — это не добро. А прежде вы улусом были ханским, и страх держали, и пошлины платили, и послов ханских чтили, и купцов держали без истомы и без обиды. Как царь Темир-Котлуй сел на царстве, а ты улусу своему государем стал, с того времени у царя в Орде не бывал, царя в очи не видел и князей его; ни бояр своих, ни иного кого не присылал, ни сына, ни брата ни с каким словом. А потом Шадибек восемь лет царствовал, и ты у него также не бывал и никого не присылал, и Шадибеково царство тоже минуло. А ныне Булат-Салтан сел на царство, и уже третий год царствует. Также ты сам не бывал, ни сына своего, ни брата своего не присылал, ни боярина. И мы улуса твоего сами своими очами не видели, только слухом слышали. А что твои грамоты к нам в Орду присылал, то все лгал. Что собирал в твоей державе с двух сох по рублю, куда то серебро девал? Было бы добро, если бы дань была отдана по старине и по правде. Тогда улусу твоему зла не учинилось бы, а крестьяне бы не погибли до конца, и ярости и брани нашей на тебя не было бы ни в чем».

Едигей грозился новым нашествием, но осуществить свою угрозу не мог. В Орде опять началась «замятия». Против Едигея выступили «тохтамышевы дети» (а у Тохтамыша было 13 сыновей). Начались трения между Едигеем и ордынским ханом Тимуром, от имени которого он правил.

В борьбу вмешались другие ордынские феодалы. Едигей потерял власть в Орде, а затем был убит.

После смерти Едигея Золотая Орда фактически распалась на несколько самостоятельных ханств. По сообщению арабского историка Ал-Айни, за власть боролись три хана. «Один из них, по имени Даулет-бирди, овладел Крымом и прилегающим к нему краем; другой, Мухаммедхан, завладел Сараем и принадлежащими к нему землями, а третий, Борак, занял земли, граничащие с землями Тимурленка»[520]. Затем против Мухаммедхана (или Улу-Мухаммеда) выступил еще один претендент на власть — Сайид-Ахмед — и первый откочевал со своей ордой на север, к русским землям. Улу-Мухаммед стал основателем династии казанских ханов и первым правителем Казанского ханства. В Крыму, тоже выделившемся из Золотой Орды, правил Хаджи-Гирей, основатель династии крымских ханов. Наследницей распавшегося золотоордынского государства пыталась выступить так называемая Большая Орда, занимавшая территорию Нижнего Поволжья. Однако и в условиях начавшейся феодальной раздробленности Орда представляла серьезную военную силу: каждый из ханов отдельных улусов располагал многочисленным конным войском. Кроме того, в Орде бывали периоды, когда временно прекращались усобицы и на Русь обрушивались объединенные силы завоевателей. Великий князь Василий I Дмитриевич успешно отбивал ордынские наезды.

Однако после его смерти, в период великого княжения Василия II Васильевича, началась 28-летняя феодальная война, серьезно ослабившая Русь. Ордынские вторжения наносили огромный ущерб русским землям. Снова появились в летописях записи о татарских ратях, о разорении городов и сел, о многочисленных жертвах и пленных, уведенных в Орду.

В 1439 г. казанский хан Улу-Мухаммед (или Махмут-царь, как его называли летописцы) «со многими силами безвестно» подходил даже к Москве. Великому князю Василию II Васильевичу пришлось отступить за Волгу для сбора войска. Но москвичи отбили все приступы ордынцев, и хан Улу-Мухаммед отошел, безрезультатно простояв десять дней под стенами столицы.

По своему обычаю, ордынцы на обратном пути в степи «много зла учинили земле Русской». Улу-Мухаммед, по словам летописца, «множество людей пленил, а иных иссек».

Зимой 1445 г. хан Улу-Мухаммед «приходил ратью к Мурому». Великий князь сумел собрать войско и двинулся на помощь осажденному городу. Узнав о приближении русских полков, ордынцы поспешно отступили. Началось преследование. Русские «сторожи» потеряли из виду ордынское войско. Под городом Беловым великокняжеские полки попали в засаду и потерпели поражение. «Много наших татары побили», — заметил летописец.

Улу-Мухаммед опять повернул свою конницу и двинулся к Мурому. Пока один из ордынских отрядов осаждал город, остальные силы начали движение к Москве. 7 июля ордынская конница вброд перешла реку Нерль. Под городом Суздалем произошла битва великокняжеского войска с передовым отрядом Улу-Мухаммеда. Великий князь Василий II Васильевич привел к Суздалю всего 1500 дружинников. Удельные князья, несмотря на приказ великого князя, не прислали своих полков. «Немного было воинства», — сообщал летописец. А у Улу-Мухаммеда только в передовом отряде было более 3000 всадников. Несмотря на двойное численное превосходство врага, великокняжеское войско стремительной атакой опрокинуло вражеский строй. Ордынцы побежали. Великий князь, уже торжествуя победу, приказал коннице преследовать врага. Но на русские дружины, нарушившие во время преследования боевой строй, неожиданно ударила свежая ордынская конница — Улу-Мухаммед подоспел с главными силами. Разгорелась жестокая неравная битва. Много русских воевод и рядовых дружинников погибло, а сам великий князь Василий II Васильевич, раненный в голову и в руку, попал в ордынский плен.

Большие потери понесли в битве и ордынцы — более 500 ордынских воинов было убито.

Три дня простояли ордынцы «на костях» близ реки Нерли, а затем пошли к Владимиру. Улу-Мухаммед рассчитывал, воспользовавшись пленением великого князя и разгромом московского войска, разграбить столицу Руси. К тому же ордынские военачальники, вероятно, знали о большом пожаре в Москве, серьезно повредившем городские укрепления. Обстановка в Москве была очень тревожной. Среди бояр началась паника, снова многие из них попытались бежать из города. Но москвичи в массе своей были настроены решительно. По словам летописца, «чернь, собравшись, начала прежде ворота городские чинить, а людей, которые хотели бежать из города, ловить и бить и ковать». Спешно восстанавливались укрепления, под защиту крепостных стен сходились крестьяне из окрестных сел и деревень. Москва приготовилась к осаде. Получив известия об этом, Улу-Мухаммед не решился идти на столицу и отступил к Нижнему Новгороду. Позднее великий князь Василий II Васильевич был отпущен из ордынского плена за огромный выкуп.

Феодальные усобицы продолжались на Руси, продолжались и ордынские вторжения. В 1448 г., по словам летописца, «царь казанский Мамутек послал всех князей своих со многою силою воевать отчину великого князя, Владимир и Муром и прочие города». Через два года к южным границам Московского княжества подступили «татары из поля, Мальдибердей, Улан и иные с ними князья со многими татарами». Это вторжение было отбито коломенскими полками.

Опустошительные вторжения в русские земли предпринимали не только казанские татары. В 50-х гг. неоднократно нападал на Русь и хан Большой Орды Сайид-Ахмед. Конница из орды этого хана не раз доходила до самой Москвы.

В 1451 г. перешло Оку и двинулось к столице войско «царевича Мозовши из Седи-Ахматовой орды». Великий князь Василий II Васильевич опять уехал за Волгу, поручив оборону Москвы своим воеводам. 2 июля ордынцы осадили город, подожгли и разграбили посады. Кремль оказался в центре огромного пожара. За крепостными стенами загорались дома и церкви, люди задыхались от жара и дыма. Загорались и те участки кремлевской стены, где вместо разрушенной во время прошлых осад каменной кладки были деревянные частоколы. Именно сюда были направлены удары врага. По словам летописца, ордынцы приступали «ко всем воротам и там, где не было крепости каменной». Однако после ожесточенной битвы на стенах, продолжавшейся до вечера, ордынцам пришлось отступить. Первый штурм был отбит. Всю ночь защитники Москвы готовились к новому бою, устанавливали на стенах «пушки и пищали, самострелы и оружие». Наступило утро. За дымившимися развалинами посадов, на том месте, где еще вчера был раскинут многолюдный ордынский стан, было пусто.

Царевич Мозовша, встретив неожиданно сильное сопротивление, отступил от Москвы под прикрытием темноты. Попытка взять столицу Руси с налету не удалась. Летописец назвал этот набег на Москву «скорыми татарами».

Еще дважды, в 1455 и 1459 гг., «татары Седи-Ахматовой орды» подступили к Москве, но оба раза неудачно. Их налеты были отбиты: каменные кремлевские стены были неприступными для ордынских воинов. Подступавших врагов встречали ядрами из пушек, пулями из тяжелых крепостных пищалей, стрелами, градом камней. А в 1456 г. ордынское войско даже не сумело пробиться к московскому рубежу — оно было остановлено около Дона.

Глава XIV. Русь превращается в Россию

Вооруженный отпор, данный ордынцам, показал, что Русь быстро восстанавливала силы после кровопролитного «Мамаева побоища», когда «оскудела вся земля Русская воеводами и слугами, и всеми воинствами». Но самое главное заключалось в том, что Куликовская битва не только не ослабила, а, наоборот, ускорила процесс политического объединения Руси. Неизмеримо вырос авторитет Москвы, поднявшей знамя общерусского национально-освободительного движения. Академик Л.В. Черепнин отмечал: «Если на первом этапе процесса объединения земель Северо-Восточной Руси еще решался вопрос о том, какое княжество явится центром этого объединения, то на втором этапе, с последней четверти XIV в., указанный вопрос уже отпал. Московское княжество твердо завоевало роль политического центра формирующегося единого государства»[521]. Показательно, что Дмитрий Донской передал великое княжение своему сыну Василию I без ханского ярлыка, как «свою отчину»[522].

Дмитрий Донской довольно быстро сумел преодолеть внутриполитические трудности, наступившие после «Тохтамышева нашествия», когда подняли голову соперники Москвы — нижегородский, тверской, рязанский князья, и продолжил политику объединения Руси. Дальнейшие успехи этой политики связаны с именем великого князя Василия I Дмитриевича (1389–1425), достойного преемника своего прославленного отца.

В 1392 г. была ликвидирована политическая самостоятельность Нижегородского княжества; в самом Нижнем Новгороде «сели» московские наместники. Тогда же к Москве отошли Городец, Мещера, Таруса. В 1397 г. под власть Москвы временно попала обширная Двинская земля, принадлежавшая Великому Новгороду, а в самом Новгороде усилилось московское влияние. Василий I проводил решительное наступление на привилегии удельных князей, подчиняя их центральной власти.

Политическое объединение Руси было замедлено феодальной войной, которая вспыхнула при Василии II Васильевиче (1425–1462) и продолжалась около 30 лет. События феодальной войны второй четверти XV в. подробно описаны в книге Л.В. Черепнина[523]. Победа великокняжеской власти в этой войне возобновила процесс централизации. Были ликвидированы почти все уделы. К концу великого княжения Василия II на территории Московского княжества оставался лишь один удел — Верейско-Боровский. Значительно ограничены были привилегии крупных феодалов, их права передавались великокняжеским наместникам и «волостелям». Бурно росло землевладение служилых феодалов, дворян и «детей боярских», которые получали от великого князя землю во временное «держание» при условии несения ими военной службы. Так не только создавалась надежная социальная опора сильной великокняжеской власти, но и ковались кадры для постоянного войска, постепенно заменявшего феодальные дружины и ополчения «удельного периода». Служилые феодалы составляли постоянную армию, находившуюся в непосредственном распоряжении центральной власти.

Плодами победы центральной власти в феодальной войне в полной мере воспользовался Иван III Васильевич (1462–1505), при котором складывание Российского государства пошло ускоренными темпами. Начинался заключительный этап объединения страны, тем самым создавались предпосылки для окончательного освобождения русских земель от власти ордынских ханов.

Будущая война с Ордой требовала подчинения Москве пограничного Рязанского княжества, военно-стратегическое значение которого было весьма велико. Воспользовавшись тем, что рязанский князь Федор Иванович перед смертью «княженье свое Рязанское и сына своего Василия приказал» (т. е. завещал) Москве, великий князь Иван III перевез восьми летнего Василия в свою столицу, а в рязанские города и волости послал своих наместников. Позднее князя Василия, женившегося на сестре Ивана III, вернули в свое княжество, но московское влияние в рязанских землях сохранилось.

Планомерно велась борьба Москвы с Тверским княжеством, хотя она осложнялась постоянным вмешательством Литвы. Еще отец великого князя Ивана III подписал с князем Борисом Александровичем Тверским договор о согласованной внешней политике: «А быти нам, брате, на татар, и на ляхи, и на литву, и на немци и заодин, и на всякого нашего недруга». В 1462–1464 гг. этот договор был подтвержден почти без изменений новым тверским князем Михаилом Борисовичем[524]. В дальнейшем до самого свержения ига Тверское княжество находилось в союзе с Москвой, а тверской князь даже послал свою рать на р. Угру против хана Ахмата (Ахмед-хана). Помогал тверской князь великому князю и в военных действиях против отдельных феодальных центров. Известно, например, что тверские полки участвовали в походах на Великий Новгород в 1471 и 1478 гг.

Иван III получил в наследство от отца Яжелбицкий договор 1456 г., по которому новгородские «вольности» значительно ограничивались, правительство этой боярской республики лишалось права вести самостоятельную внешнюю политику, на документах новгородские печати заменялись московскими, великокняжескими. Однако за полное подчинение Великого Новгорода еще предстояло вести длительную и тяжелую борьбу.

После нескольких походов Москве подчинилась Вятская земля. По словам летописца, вятчане «добиша челом» великому князю Ивану III «на всей его воли»[525].

Крупным успехом политики централизации была ликвидация самостоятельности обширного и богатого Ярославского княжества. «Дело свелось не только к лишению местных князей их власти, но и к замене их земельных владений другими, пожалованными им великим князем. По-видимому, с этих пожалованных вотчин они должны были нести «службу» Ивану III»[526], — считает Л.В. Черепнин. На территории Ярославского княжества всячески поощрялось землевладение московских бояр. В середине 60-х гг. в Ярославле появился московский наместник князь И.В. Стрига-Оболенский, хотя там временно оставался и местный князь. После смерти в 1471 г. ярославского князя Александра Михайловича это своеобразное «двоевластие» закончилось, Ярославское княжество окончательно подчинилось Москве. С 1473 г. великий князь Иван III прямо называл Ярославское княжество своей «отчиной».

Вскоре произошло присоединение к Москве и Ростовского княжества. Значительная часть княжества и раньше принадлежала великому князю, но в Ростове еще были местные князья. В 1474 г. последние ростовские князья Владимир Андреевич и Иван Иванович продали Ивану III «свою отчину» — остававшуюся в их руках к тому времени «половину Ростова».

Значительно сложнее было включить в орбиту московской политики Псков. В конкретной исторической обстановке трудно было рассчитывать на полную ликвидацию самостоятельности пограничной Псковской республики. Иван III просто старался поставить ее государственный аппарат под контроль Москвы. Псковское боярство нуждалось в военной помощи великого князя против немецких и шведских феодалов и согласилось принять великокняжеского наместника. Следует учесть и остроту классовых противоречий в Пскове: присутствие великокняжеского наместника с военным отрядом успокаивающе действовало на «чернь». Через своего наместника великий князь контролировал и внешнюю политику Псковской республики. Такой порядок сложился при великом князе Василии II и сохранялся при Иване III, однако московское влияние постоянно усиливалось. По оценке Л.В. Черепнина, «формально московское правительство признавало самостоятельность Псковской республики, в государственном аппарате которой великокняжескому наместнику отводилось законом определенное, весьма ограниченное место. Фактически же наместник в своей повседневной деятельности все более и более выходил из этих законных рамок. Великий князь его молчаливо поддерживал. А псковское правительство часто было лишено возможности протестовать, поскольку нуждалось в военной помощи Москвы для борьбы с внешней опасностью»[527].

Подчинение Псковской республики имело большое военно-стратегическое значение. Псков был стражем северо-западных границ страны. Промосковская ориентация Псковской республики сдерживающим образом действовала на Литву и Ливонский орден, что создавало Ивану III благоприятные возможности для сосредоточения основных военных сил страны на южной границе. Занятый решением первоочередной и главной внешнеполитической задачи — подготовкой к войне за свержение ордынского ига, великий князь Иван III мирился с ограниченной самостоятельностью Псковской республики. Использовал Иван III зависимость Пскова от великокняжеской власти и во внутренних делах, прежде всего для давления на Великий Новгород.

Необходимым условием для успешного завершения централизации и решения внешнеполитических задач была ликвидация самостоятельности Новгородской феодальной республики. Именно поэтому московско-новгородские отношения занимали так много места во внутренней политике Ивана III. Борьба Ивана III с новгородскими «вольностями» подробно описывалась во многих книгах. Поэтому не будем подробно останавливаться на этом вопросе. Отметим только, что присоединение обширных владений «Господина Великого Новгорода» к Москве и возможность распоряжаться материальными и военными ресурсами бывшей боярской республики относятся к 1478 г., к самому кануну войны за освобождение русских земель от ордынского ига.

В результате централизаторской политики Ивана III большая часть русских земель оказалась под властью великого князя, неизмеримо расширились мобилизационные возможности страны, было создано общерусское войско, подчиненное единому командованию. Все это создавало условия для успешной борьбы с внешними врагами.

Время складывания единого государства было одновременно временем формирования русской (великорусской) народности. Присоединение к Москве других земель и княжеств способствовало объединению языковых диалектов, местных культурных особенностей; русский язык и культура, впитывая эти особенности, все больше обогащались. Росло самосознание русского народа, объединенного великой исторической целью — свергнуть ненавистное ордынское иго и завоевать национальную независимость. Национальный момент в подготовке войны с Ордой играл важную роль, и на одном из аспектов этой проблемы хотелось бы остановиться подробнее.

Вторая половина XV в. была временем большого национального подъема, глубокого осознания русскими людьми необходимости единства родной земли. Внешним проявлением этого было утверждение в народном сознании и в письменных источниках понятия «Россия», которое заменило прежнее название «Русь». В статье «О происхождении названия "Россия"» академик М.Н. Тихомиров пишет: «Термины "Россия" (или "Росия"), "Российский" (или "Росийский") появляются в источниках только с XV в., постепенно распространяются все больше, пока окончательно не утверждаются в русском языке». Эти термины уже имеются «в одном неизданном кратком летописце, помещенном в рукописи, написанной четким полууставом конца XV в.»; летописец был составлен при Иване III

в Москве. На некоторых монетах Ивана III имелась надпись «Государь всея Росии». В так называемом «Еллинском летописце» в записи 1485 г. употребляется титул великого князя с добавлением «всея Росии» и т. д. Официальный термин «Россия», по мнению М.П. Тихомирова, «опирался на традицию, на распространение этого слова среди русского народа».

Как понимать сам термин?

Понятие «Россия», «Росея» (с производным от них «российский») начинает употребляться для «определения всей страны в целом и всего ее населения. «Русский» становится синонимом определенной народности, «росийский» обозначает принадлежность к определенному государству», и «появление термина «Россия» и его утверждение необходимо связывать с образованием русской народности и складыванием централизованного государства в XIV–XV вв.»[528].

Войну с Ахмед-ханом в 1480 г. вела уже не Русь удельного периода, представлявшая собой конгломерат самостоятельных феодальных княжеств, а Россия, осознавшая свое единство и свою национальную задачу.

Однако, говоря об успехах объединительной политики великого князя Ивана III накануне свержения ордынского ига, нельзя не отметить, что до завершения централизации было еще далеко. Центральный военно-административный аппарат был еще слабым. Сохранялись привилегии крупных феодалов, а на территории самого Московского княжества даже оставались уделы, принадлежавшие братьям великого князя. Эти уделы достались в наследство Ивану III от отца, который последовательно боролся с другими удельными князьями, но перед смертью по старинному княжескому обычаю «облагодетельствовал» уделами своих младших сыновей. По завещанию Василия II Темного его сын Юрий получил в удел Дмитров, Можайск, Медынь, Серпухов и другие города, Андрей Большой — Углич, Бежецкий Верх и Звенигород, Борис — Ржеву, Волоколамск и Рузу, Андрей Меньшой Вологду с Кубеной и Заозерьем. Существование уделов противоречило самой сути централизаторской политики Ивана III и в любой момент грозило возможностью серьезных внутренних потрясений.

Так и случилось в начале февраля 1480 г. Против великого князя подняли мятеж его братья Андрей Большой и Борис. Открытое выступление назревало давно. Удельные владетели были недовольны усилением великокняжеской власти, которая ограничивала политическую самостоятельность уделов, распространением общегосударственных налогов и т. д. А поводом для мятежа была смерть удельного князя Юрия Васильевича и решение великого князя не выделять братьям «законной доли» выморочного княжества. Выступая ревнителями удельной старицы, князья Андрей Большой и Борис использовали феодальное право «отъезда» к другому сюзерену, против которого боролся Иван III. Они тайно встретились в Угличе, затем переехали в город Ржеву, а затем вместе с семьями, боярами и военными слугами остановились в Великих Луках, поблизости от литовского рубежа. Мятежники обратились к польско-литовскому королю Казимиру IV с просьбой о помощи. В конфликт между Иваном III и братьями, таким образом, вовлекалась враждебная Литва.

Литовской «помощи» Андрей Большой и Борис не получили, однако король поспешил отдать им город Витебск. Дело шло к войне между Иваном III и мятежными братьями. Москва и другие города Московского княжества готовились к обороне от возможного нападения удельных князей и литовцев (враждебная позиция короля Казимира IV была хорошо известна Ивану III). Переговоры не имели успеха, князья Андрей Большой и Борис упорствовали в своих претензиях. С большим трудом Ивану III удалось уладить конфликт с ними.

Мятеж удельных князей, который едва не вылился в феодальную войну, серьезно осложнил внутриполитическую обстановку в России. Тем большей представляется заслуга великого князя Ивана III, который сумел организовать общенародную национально-освободительную войну против Орды в условиях еще не изжитых «удельных порядков».

Решительно ломая сопротивление удельных князей, собирая вокруг Москвы «отчины» и «дедины», великий князь Иван III подготавливал образование могучего Российского государства, способного завоевать независимость и отстоять ее от любых внешних врагов. А что происходило в это время в лагере его ордынских недругов?

«Золотая Орда к этому времени давно уже пережила высший подъем своего военно-политического могущества, которого она достигла при Узбеке и Бердибеке, когда она выступала единым сплоченным организмом. Ни Мамай, ни Тохтамыш, ни Едигей не могли остановить процесса усиливавшегося внутреннего распада Джучиева улуса, хотя на короткое время им и удавалось скрепить под сильной властью политическое единство Орды. После Едигея распад возобновился и шел ускоренными темпами»[529], — пишет К.В. Базилевич, автор известного исследования по внешней политике России во второй половине XV в.

Золотая Орда распадалась на отдельные полусамостоятельные улусы, которые в зависимости от успехов или неудач тех или иных ханов то временно объединялись под одной властью, то снова обособлялись, взаимно ослабляя друг друга в военных столкновениях. К середине века в нескольких больших улусах утвердились свои ханские династии и Золотая Орда как единое целое окончательно прекратила свое существование.

Самым большим и сильным улусом была Большая Орда, которая образовалась в 30-х годах XV в. в степях между Волгой и Днепром. Хан Большой Орды Сейид-Мухаммед пытался стать преемником великодержавной политики золотоордынских ханов.

В 1443 г. получило самостоятельность Крымское ханство. Крымский хан Хаджи-Гирей открыто выступил против Сейид-Мухаммеда. В 1455 г. войско Большой Орды, было разгромлено, ее владения значительно сократились. Преемники Сейид-Мухаммеда Махмуд и Ахмат (Ахмед-хан) отошли со своими кочевьями к Волге. Однако война между Крымским ханством и Большой Ордой продолжалась. Где-то на Дону в 1465 г. произошла решительная битва. Махмуд потерпел поражение, которое стоило ему ханского престола. Против Махмуда восстал его брат Ахмат. Махмуд бежал в Астрахань, где образовалось самостоятельное Астраханское ханство.

Ахмату удалось сначала добиться крупных успехов в борьбе с Крымским ханством. Новый крымский хан Менгли-Гирей вынужден был бежать в Турцию, на крымский престол Ахмат посадил своего сына Джанибека. Однако турецкий султан помог Менгли-Гирею возвратиться. Соперничество Крыма и Большой Орды возобновилось.

Кроме этих крупнейших улусов, на обломках Золотой Орды образовалось еще несколько самостоятельных государственных объединений. В начале 20-х гг. в бассейне Иртыша и Тобола возникло так называемое Сибирское царство, а в степях Прикаспия — Ногайская Орда. На территории бывшей Волжско-Камской Булгарии, на Средней Волге, в непосредственной близости от русских рубежей, обосновался со своей многочисленной ордой Улуг-Мухаммед.

Конечно, распад Золотой Орды и соперничество между отдельными улусами ослабляли силы завоевателей и давали возможность Ивану III для выгодных дипломатических комбинаций (что он и делал, использовав вражду Большой Орды и Крыма). Однако ордынцы продолжали оставаться опасным и могущественным противником. Военные силы Большой Орды, которая претендовала на власть над Россией, были значительными.

По свидетельствам восточных источников, Большая Орда имела стотысячное войско[530], которое могло увеличиться за счет присоединения других орд. Венецианец Иосафат Барбаро утверждал, что Большая Орда, «когда вся она соберется вместе, составит около 300 тысяч душ». Барбаро сам наблюдал с крепостной стены Азова прохождение войска Большой Орды и так описал свои впечатления: в течение шести дней «все пространство степи, какое только можно окинуть глазом, было усеяно людьми и животными, беспрестанно двигавшимися взад и вперед. Мы целый день стояли на городских стенах (ибо все ворота были заперты), так что к вечеру утомились до бессилия от продолжительной стражи. Диаметр пространства, занятого этою многочисленною толпою людей и скота, составлял 120 миль»[531].

Немногим уступало Большой Орде и войско Крымского ханства (судя по переменному успеху в войнах между ними). Непосредственная военная опасность для пограничных русских княжеств после распада Золотой Орды даже увеличилась. С ордынцами теперь было почти невозможно установить сколько-нибудь стабильные политические отношения, даже мир с ханом и уплата дани не гарантировали от опустошительных набегов. По своей инициативе ханы различных улусов, а то и отдельные мурзы со своими ордами нападали на русское пограничье, разоряли села и деревни, а во время крупных походов вторгались глубоко в пределы русских земель. Так часто случалось во время феодальной войны второй четверти XV в., во время великого княжения отца Ивана III Василия II Темного.

В 1460 г. сам «безбожный царь Ахмут» подходил «с всею силою своею» под Переяславль-Рязанский, шесть дней осаждал город, но потерпел неудачу. По словам летописца, «царь Ахмут» «ничтоже успев граду тому, с срамом отступи от него и отъиде в поле».

Подводя итоги серии ордынских нападений на Россию, К.В. Базилевич писал: «Устойчивость этого направления позволяет думать, что целью нападения был не простой захват добычи и пленных, а более серьезные политические стремления»[532].

Опасность со стороны Большой Орды еще больше возросла в великое княжение Ивана III Васильевича. Это было время значительного усиления Ахмед-хана, которому удалось прекратить многовластие и временно объединить всю Большую Орду. На ордынских монетах начали чеканить пышный титул: «Султан верховный Ахмед-хан». Основной соперник Ахмед-хана Улуг-Мухаммед отошел со своей ордой на Среднюю Волгу, и владения Большой Орды теперь непосредственно примыкали к русским землям. Для Ахмед-хана открывался прямой путь на Москву.

«В лице Ахмед-хана (Ахмата), — пишет К.В. Базилевич, — на развалинах Золотой Орды в последний раз возрождалась власть, претендовавшая на господство над всеми наследственными владениями улуса Джучи и на восстановление прежней зависимости Руси»[533]. Приближалась решительная схватка с завоевателями, которая должна была решить, попадет ли Россия снова под ордынское ярмо «паче Батыева» или окончательно свергнет его.

Намерения Ахмед-хана прослеживаются достаточно ясно: он стремился, добившись объединения под своей властью значительной части территории и военных сил бывшей Золотой Орды, путем опустошительного нашествия полностью восстановить ордынское иго над Русью, обескровить завоеванную страну, чтобы исключить в будущем попытки с ее стороны освободиться от зависимости. Речь шла о судьбе русского народа, о том, удастся ему или нет сохранить условия для самостоятельного исторического развития. Если бы Россия не выстояла в этой борьбе, она была бы отброшена назад на столетия.

Внешнеполитические задачи, стоявшие перед великим князем Иваном III, можно разделить на непосредственные (первоочередные) и перспективные, рассчитанные на длительный период. Эти задачи решались умелой комбинацией дипломатических и военных средств.

Непосредственными задачами были: организация надежной обороны южной границы, способной сдержать военное наступление Большой Орды, а на западе — стабилизация отношений с Литвой и Ливонским орденом, которая должна была хотя бы на время обезопасить этот рубеж.

Перспективными задачами были, во-первых, накопление военных сил и создание таких внешнеполитических условий, которые бы позволили нанести поражение Большой Орде и свергнуть ордынское иго, и, во-вторых, возвращение западно-русских земель, попавших под власть Польско-Литовского государства. Последовательность решения этих задач не вызывала сомнений: успешная борьба за возвращение западнорусских земель была возможна только после свержения ига. Ясно было и то, что Польско-Литовское государство объективно выступает в качестве потенциального союзника Ахмед-хана.

Решение непосредственной внешнеполитической задачи — обеспечение безопасности южного рубежа от Ахматовых орд — осуществлялось в основном военными средствами. Попытки ордынцев прорваться в глубь русских земель предпринимались неоднократно, несмотря на то что соперничество Ахмед-хана с крымским ханом отвлекало внимание первого от русских рубежей. Об одной такой несостоявшейся попытке сообщают Воскресенская и Никоновская летописи под 1465 г.: «Того же лета поиде безбожный царь Махмут на Рускую землю с всею Ордою и бысть на Дону»; однако «прииде на него царь Азигирей (Хаджи-Гирей Крымский), и би его, и Орду взя, и начата воевати промежь себя, и тако избави Рускую землю от поганых»[534].

Нападение Ахмед-хана ожидалось, видимо, и в 1470 г. Летописец упомянул, что в августе во время большого московского пожара, когда «загореся Москва внутри града» и город «выгорел весь, вста бо тогда и ветер силен с полунощи, и за рекою многи дворы погорели, а головни и береста со огнем добре далече носило, за много верст», «а князь великий был тогда на Коломне»[535]. Иначе, чем подготовкой к отражению ордынского вторжения, объяснить присутствие великого князя в Коломне, главной крепости «берега» и традиционном месте сбора русских полков, трудно.

В 1471 г. в Большой Орде шли переговоры посла короля Казимира, Кирея Кривого, с Ахмед-ханом. Королевский посол настаивал, «чтобы вольный царь пожаловал, пошел на Московского великого князя со всею Ордою своею». Ахмед-хан «тот весь год держал Кирея у себя», потому что, как неопределенно заметил летописец, «не бе бо ему с чем отпустити к королю его, иных ради зацепок своих»[536]. Эти «иные зацепки», связанные, вероятно, с враждебной позицией Крыма, помешали Ахмед-хану использовать удобный момент для нашествия на Россию совместно с королем Казимиром IV. Иван III сумел успешно провести первый поход на Великий Новгород, и его военные силы освободились для обороны южной границы. Когда же в 1472 г. Ахмед-хан все-таки начал поход на русские земли, ситуация явно изменилась не в его пользу.

Первые известия о походе Ахмед-хана были получены в Москве летом 1472 г. Летописцы сообщали, что «того же лета злочестный царь Ордински Ахмут подвижеся на Рускую землю со многими силами, подговорен королем»[537].

Сообщения о сговоре Ахмед-хана с Литвой представляются вполне достоверными. Из Большой Орды только что возвратился королевский посол Кирей Кривой, которого раньше не отпускали лишь потому, что Ахмед-хану «не бе бо ему с чем отпустити». Теперь же положение изменилось: Ахмед-хан двинулся к русским рубежам «со многими силами».

О сговоре с королем Казимиром IV свидетельствует и маршрут похода — через литовские владения к Алексину, и наличие в ордынском войске местных проводников. Летописцы прямо указывали, что Ахмед-хан «поиде изгоном на великого князя не путма, с проводники, и приведше его проводники под Олексин городок с Литовского рубежа», «приведены бо быша нашими же на безлюдное место»[538]. Показательно, что возле «литовского рубежа» ордынцы оставили свои обозы, жен, больных и слабых, считая это место безопасным[539].

В Москве еще точно не знали о направлении удара Ахмед-хана и приняли обычные меры предосторожности. Великокняжеские полки заняли весь «берег» р. Оки. По свидетельствам летописцев, «князь великы посла воевод своих к берегу со многими силами; преж всех Федора Давидовича отпусти с Коломничи, а князя Данило да князя Ивана Стрига со многими людьми, на риз положение (т. е. 2 июля. — В.К.) к берегу посланы. По том же князь велики братью свою отпустил со многими людьми к берегу». Масштабы оборонительных мероприятий были весьма значительными: полки прикрыли все протяжение «берега». Как сообщает Псковская I летопись, тогда было «на полуторастах верстах 100 и 80 тысящь князя великого силы русския»[540]. Эти «полтораста верст» занимали все расстояние от Коломны до Калуги. Главные силы, как и в прошлые ордынские походы, были сосредоточены от Коломны до Серпухова на прямом направлении к Москве. В районе Калуги оставались «малые люди», находились «безлюдные места». Видимо, обходный маневр Ахмата со стороны «литовского рубежа» оказался в какой-то мере неожиданностью для русских воевод.

После получения новых вестей о приближении Ахмед-хана 30 июля сам великий князь «поиде вборзе к Коломне». Но Ахмед-хан даже не пытался форсировать Оку по прямому направлению к Москве, он решил обойти главные силы русского войска с запада. Летописец отмечал, что «царь со всею Ордою идет к Олексину».

Алексин, небольшой городок на высоком правом берегу Оки, не прикрытый рекой от ордынского нападения, не мог оказать серьезного сопротивления. По словам летописца, «в нем людей мало бяше, ни пристрой городного не было, ни пушок, ни пищалей, ни самострелов». Однако первый приступ горожане Алексина отбили. На другой день штурм возобновился. Ордынцы «пакы приступи ко граду с многими силами, и тако огнем запалиша его, и что в нем людей быша все изгореша, а которые выбегоша от огня, тех изнимаша».

Оборона Алексина задержала ордынцев. Пока они штурмовали городские стены, другой, не занятый ими берег Оки уже перестал быть «безлюдным местом». Прикрывая броды через реку, там встали воеводы «Петр Федорович да Семен Беклемишов». Правда, пока что «с малыми зело людьми», но на помощь им уже спешили со своими полками князь Василий Михайлович Верейский и брат великого князя Юрий, а следом за ними двигались главные силы великокняжеского войска.

Своевременное сосредоточение русских полков против Алексина решило исход войны — быстрый маневр полками оказался неожиданным для ордынцев. Предоставим слово летописцу: ордынцы «поидоша вборзе на брег к Оце с многою силою и ринушася вси в реку, хотя перелезти на нашу сторону, понеже же бо в том месте рати не было… но толико стоял туто Петр Федорович да Семен Беклемешов с малыми зело людьми… Они же начаша с ними стрелятися и много бишася с ними, уже и стрел мало бяше у них, и бежати помышляху, а в то время приспе к ним князь Василеи Михаилович с полком своим, и по сем приидоша полци княже Юрьевы Васильевича, в той же час за ними и сам князь Юрьи прииде, и тако начаша од о лети христиане… полци великого князя и всех князей приидоша к берегу, и бысть многое множство их, тако же и царевича Даньяра (служилого «царевича» Ивана III. — В.К.). И се и сам царь прииде на берег и видев многые полкы великого князя, аки море колеблющися, доспеси же на них бяху чисты велми, яко сребро блистающи, и вооружени зело, и начат от брега отступати по малу в нощи той, страх и трепет нападе на нь, и побеже гоним гневом божиим». Иван III распустил братьев своих «по своим отчинам, тако же и воеводы и вся воя своя, и раззидошася кииждо в свояси», «а сам поиде к Москве и прииде в град в неделю месяца августа в 23 день»[541].

Военное поражение Ахмед-хана в 1472 г. (то, что это было именно поражение, несмотря на отсутствие генерального сражения, не вызывает сомнений: ни одна из целей похода не была достигнута, ордынцы понесли значительные потери и поспешно отступили) имело далеко идущие последствия. Власть Большой Орды была значительно ослаблена. Это нашло отражение в существенном уменьшении дани. Известно, что в середине XV в. «ордынский выход» составлял 7 тысяч рублей, а после неудачного похода 1472 г., по сведениям П.Н. Павлова, сократился почти вдвое, до 4200 рублей[542]; в 1475 или 1476 г. выплата дани вообще прекратилась. О том, что «уплата выхода в Орду прекращена в 1476 г.», писал К.В. Базилевич[543].

Именно это время стало переломным этапом в русско-ордынских отношениях, что нашло отражение в записи Казанского летописца. Ахмед-хан послал посольство в Москву с требованием дани и личной явки Ивана III на ханский суд, однако его требования были отклонены. Ахмед-хан «посла к великому князю Московскому послы своя, по старому обычаю отец своих и з басмою, просити дани и оброки за прошлая лета. Великий же князь приим басму его и плевав на ню, низлома ея, и на землю поверже, и потопта ногама своима, и гордых послов всех изымати повеле, а единаго отпусти живе…»[544].

Некоторые историки (В.В. Мавродин, М.Г. Сафаргалиев) относят прекращение «ордынского выхода» еще к более раннему времени: к началу 70-х гг. XV в., и есть данные, подтверждающие это мнение. По свидетельству Вологодско-Пермской летописи, Ахмед-хан в 1480 г. упрекал великого князя Ивана III в том, что «ко мне не идет, и мне челом не бьет, а выхода мне не дает девятой год»[545].

Не берусь судить, к началу или к середине 70-х гг. XV в. относилось окончательное прекращение даннических отношений, что означало формальный отказ от верховной власти хана. Важнее сам факт, признаваемый большинством историков: великий князь Иван III односторонне разорвал традиционную систему русско-ордынских отношений. Это делало войну неизбежной. Только путем большой войны, причем обязательно с решительным исходом, Ахмед-хан мог надеяться на восстановление своей власти над непокорными русскими землями. Война стала для него политической необходимостью. С другой стороны, только путем военного отпора Иван III мог окончательно свергнуть ордынское иго. Обе стороны готовились к войне.

Планируя новое нашествие, Ахмед-хан не мог не учитывать урока, полученного им на «перелазах» через Оку возле Алексина. Русская оборона «берега» показала свою надежность, надежды прорваться через широкую и полноводную реку, защищаемую главными силами русского войска, у Ахмед-хана не было. Кроме того, решительный отпор вообще ставил под сомнение возможность победить Россию силами одной Большой Орды. Это, во-первых, заставляло Ахмед-хана искать новое направление похода, чтобы обойти укрепления «берега» Оки, и, во-вторых, заручиться помощью сильных союзников. С этого он и начал подготовку к войне.

Ивану III было необходимо предотвратить складывание антирусской коалиции, прежде всего военного союза Большой Орды и Польско-Литовского государства. Не менее важным было для него воспрепятствовать образованию единого фронта ордынских улусов. Ключ к решению и той и другой внешнеполитической задачи находился в Крыму.

Активную дипломатическую игру с Крымом великий князь Иван III начал сразу же после похода Ахмед-хана к Алексину. Первые шаги были сделаны с помощью некоего Хози Кокоса, связанного с крымским ханом Менгли-Гиреем. Менгли-Гирей сразу же откликнулся на дипломатическую инициативу Москвы, направив своего посла Ази-Бабу. Между Москвой и Бахчисараем было заключено предварительное соглашение «в братской дружбе и любви против недругов стоять за одно». В марте 1474 г. в Крым приехал великокняжеский посол Никита Беклемишев. Целью посольства было утверждение ханом предварительного соглашения и расширение сферы московско-крымского сотрудничества. Иван III хотел добиться включения в число «вопщих врагов» также короля Казимира IV. Правда, на первых порах Менгли-Гирей от такой трактовки «любви» уклонился, но переговоры были продолжены.

В ноябре 1474 г. Никита Беклемишев возвратился в Москву с крымским послом Довлетек-Мурзой. В марте 1475 г. в Крым отправилось московское посольство Андрея Старкова. Дело явно шло к заключению военного союза, но поход Ахмед-хана в Крым и временное свержение с ханского престола Менгли-Гирея прервали так удачно начавшиеся переговоры. Со ставленником Ахмед-хана новым крымским ханом Джанибеком переговоры о союзе были, естественно, бессмысленными. Когда же Менгли-Гирей с помощью турецкого султана вернул престол, московско-крымские контакты восстановились. В 1479 г. шли переговоры в Москве, а в следующем году — в Бахчисарае.

Многолетние и терпеливые дипломатические усилия Ивана III увенчались успехом. Накануне решительной схватки с Большой Ордой московский посол князь Иван Иванович Звенец подписал в Крыму договор с ханом Менгли-Гиреем. Русско-крымский союз имел оборонительно-наступательный характер по отношению к королю Казимиру и оборонительный по отношению к Ахмед-хану[546]. Сущность этого союзного договора формулировалась следующим образом: «А на Ахмата царя быть с нами за один: коли пойдет на меня царь Ахмат, и тобе моему брату, великому князю Ивану, царевичев твоих отпустить на Орду с уланами и с князми. А пойдет на тобя Ахмат царь, и мне Менли-Гирею царю на Ахмата паря пойти или брата своего отпустити с своими людми. Также и на короля, на вопчего своего недруга, быти нам с тобою заодин: коли ты на короля пойдешь или пошлешь, и мне на него пойти и на его землю; или король пойдет на тобя на моего брата на великого князя, или пошлет, и мне также на короля и на его землю пойти»[547].

Заключение военного союза с Крымским ханством было большим дипломатическим успехом великого князя Ивана III. Он исключал возможность совместного выступления против России двух самых сильных ордынских улусов — Большой Орды и Крыма. Угроза возможного нападения на южные литовские и польские земли со стороны Крыма заставляла быть осторожным короля Казимира, препятствовала его полному «единачеству» с Ахмед-ханом.

Все выгоды русско-крымского договора для России бесспорны. Однако преувеличивать военное значение его все же не следовало бы. Военные статьи договора остались фактически не выполненными крымским ханом. Менгли-Гирей вообще не исполнил своего обещания «на Ахмата царя пойти или брата своего отпустити с своими людми», и в войне России с Большой Ордой в 1480 г. крымское войско фактически не принимало участия. Менгли-Гирей ограничился лишь кратковременным набегом на Подолию, что не оказало сколько-нибудь заметного воздействия на развитие событий. Королю Казимиру не потребовалось посылать на южную границу главные силы своего войска. Военные действия против вторгнувшихся воинов Менгли-Гирея велись местными силами. Фактически Россия сражалась с Ахмед-ханом один на один, своими собственными силами. Больше того, в целом России пришлось начинать войну с Большой Ордой в неблагоприятной внешнеполитической обстановке. Обострилось положение на северо-западных границах страны. Еще осенью 1479 г. начал подготовку к нападению на русские земли Ливонский орден. Как явствует из переписки между магистром Ливонского ордена и, немецкими прибалтийскими городами, готовилось вторжение в псковско-новгородскую землю с участием Ганзы и отрядов немецких наемников. По свидетельству ливонской летописи Рюссова, магистр Бернгард фон дер Борх «собрал такую силу народа против русского, какой никогда не собирал ни один магистр ни до него, ни после». Весной и летом 1480 г. ливонцы неоднократно нападали на псковские городки и волости, а в августе, когда Ахмед-хан уже двигался к Оке, в Псковскую землю вторгнулся с большим войском сам магистр.

По данным той же хроники Рюссова, «этот магистр был вовлечен в войну с русскими, ополчился против них и собрал 100 000 человек войска из заграничных и туземных воинов и крестьян; с этим народом он напал на Россию, опустошительно прошел по этой стране и выжег предместье Пскова». Под стенами Пскова немцы потерпели неудачу; не удалось им взять и сильно укрепленный Изборск. Однако крупное немецкое наступление на Псковскую землю, несомненно, отвлекало часть военных сил Ивана III от основной задачи — войны с Ахмед-ханом.

Явно враждебной была и позиция польского короля Казимира IV. Он активно готовился к нападению на Новгород, установил связи с боярской оппозицией. В январе 1480 г. был арестован высший новгородский иерарх церкви архиепископ Феофил, роль которого в системе боярского управления была весьма велика; он ведал внешними делами, казной, судом. Среди обвинений, предъявленных архиепископу, отмечалось намерение «передать» Новгород королю или «иному государю».

С происками Казимира был, вероятно, в какой-то мере связан и «мятеж» братьев великого князя. Не случайно мятежники направились прямо к литовскому рубежу и вступили в переговоры с королем, чтобы тот «управил их в обидах с великим князем и помогал». Выступление братьев великого князя было, конечно, вызвано в первую очередь внутренними причинами — противодействием удельных князей политике централизации, но в данный момент оно вплеталось в назревавшее столкновение России с Польско-Литовским государством и значительно осложняло положение на западной границе. Война с Литвой казалась вполне реальной.

К.В. Базилевич пишет: «Осенью 1480 г. Иван III стоял перед оформленной или неоформленной коалицией врагов: Ордена, действовавшего в союзе с немецкими городами в Лифляндии и Эстляндии (Рига, Ревель, Дерпт), Казимира, имевшего возможность располагать польско-литовскими силами, и Ахмед-хана, поднявшегося со своей Большой Ордой. Тяжесть положения усугублялась мятежом двух братьев, т. е. опасностью внутренней феодальной войны, которая должна была великому князю напоминать кровавую смуту, поднятую в годы его детства галицкими князьями. В течение всего великого княжения положение его не было более сложным и трудным, чем в эти осенние месяцы 1480 г.»[548].

Реально сложившаяся внешнеполитическая ситуация подсказывала Ивану III единственно верный выход: не полагаясь на результаты дипломатических комбинаций, организовать отпор нашествию Ахмед-хана.

Глава XV. Накануне большой войны

Непосредственную подготовку к нашествию на Россию Ахмед-хан начал, по мнению К.В. Базилевича, еще зимой 1480 г.[549] Вскоре о военных приготовлениях в Большой Орде стало известно Ивану III. В Московском летописном своде конца XV в. после записи от 13 февраля о возвращении великого князя из Новгорода отмечалось: «В то же время слышашеся нахождение на Русь безбожного царя Ахмута Болшие Орды». В следующей записи, которая относилась к апрелю, об опасности большого ордынского похода говорилось уже более определенно, причем подчеркивались далеко идущие политические цели Ахмед-хана: «злоименитые царь Ахмат Большия Орды по совету братьи великого князя, князя Андрея и князя Бориса, поиде на православное христьяньство на Русь, похваляся разорити святыя церкви и все православие пленити, и самого великого князя, яко же при Батый беше»[550].

Видимо, о неожиданном нападении со стороны Большой Орды речи быть не может. Великий князь Иван III имел время для организации обороны; причем первые мероприятия по укреплению южной границы были проведены им еще весной. По словам летописца, весной 1480 г., «славяще царя нашествие», Иван III «отпусти въевод своих к брегу (Оки. — В.К.) противу Татаром». Предосторожность оказалась не лишней. Вскоре на правом берегу Оки, в районе р. Беспуты, появился ордынский разведывательный отряд. Убедившись, что весь «берег» уже прикрыт московскими воеводами, ордынцы «поплениша Беспуту и отъидоша». Возможно, московское правительство приняло этот отряд за авангард ордынского войска, так как к Оке были немедленно посланы значительные силы. «Князь великий отпусти к брегу на Оку сына своего великого князя Ивана и брата своего меншего князя Андрея с всеми силами, да князя Василиа Михаиловича»[551].

Быстрое выдвижение к берегу большого войска, причем в необычное для таких маневров весеннее время, свидетельствует о том, что Иван III заранее готовился к войне с Большой Ордой и поддерживал военные силы страны в состоянии мобилизационной готовности. В летописных рассказах о событиях 1480 г. нет упоминаний ни о рассылке им гонцов перед походом Ахмед-хана, ни о сборе в Москве ратей из других русских земель и городов, как было, например, накануне Куликовской битвы 1380 г. Ахмед-хана ждали, и войска были уже собраны для отпора завоевателям.

Между тем разведывательный ордынский отряд отошел от Оки. Новых нападений не последовало, и воеводы с войсками были возвращены в столицу.

В чем заключался стратегический план Ахмед-хана? Основные черты его прослеживаются по летописям с достаточной определенностью.

Прежде всего Ахмед-хан постарался выбрать для похода наиболее благоприятный момент, когда военные силы России казались ослабленными («мятежа время» братьев великого князя, удельных князей Андрея Большого и Бориса, мятежа, который грозил перерасти в феодальную войну). Об этом узнал Ахмед-хан и счел момент удобным для решающего удара.

Кроме того, Ахмед-хан рассчитывал на совместное выступление с королем Казимиром IV. Поэтому на первом этапе войны главной целью ордынцев было соединение с польско-литовским войском. На все эти обстоятельства достаточно определенно указывают летописцы. «Братья отступиша от великого князя, а король Польскыи Казимер с царем Ахматом съединися, и послы царевы у короля беша, и съвет учиниша прийти на великого князя, царю от себя полем, а королю от себя, и со царем вся Орда, и братаничь его царь Каисым, да шесть сынов царевых, и бесчисленое множество Татар с ними»[552].

Планы Ахмед-хана полностью совпадали с планами короля Казимира. Вологодско-Пермская летопись отмечает: «А Казимир, король Литовской, слышав великих князей размирку, великого князя Ивана Васильевича с братьею своею не в миру, и слышав гнев великий Ахматов царев на великого же князя Ивана Васильевича, и порадовася тому король Литовский Казимир, служить ему тогда Ордынской князь Киреи Амуратович, а посылает его в Орду ко царю Ахмату, что князь великий немирен с братьею, что брат его князь Ондрец и з братом со князем з Борисом из земли вышли со всеми силами, ино земля ныне Московская пуста…» Король прямо призывал Ахмед-хана к немедленному походу на Россию: «Ты б на него пошол, время твое, а яз нынече за свою обиду иду на него!»[553].

Сговор Ахмед-хана с Казимиром, а также тот факт, что планы их совместного похода на Россию действительно существовали и начали реализовываться, подтверждает и более поздний источник. В 1517 г. московские послы, перечисляя прошлые «неисправления» «королей польских и великих князей литовских», прямо обвиняли их в том, что «король Казимир, не хотя докончания править, начал под государем подискиваться, и учеа бесерменство наводить, и к Ординскому царю Ахмату посылать, и навел его на землю государя, и приходил Ахмат под Угру, в вожех (проводниках. — В.К.) у него были королевы люди, Сова Карпов и иные люди»[554].

Главной стратегической целью первого этапа войны, т. е. соединением ордынского и Польско-Литовского войска, определялся и маршрут похода Ахмед-хана. Соединиться было удобнее всего где-нибудь возле «литовского рубежа». По данным В.Н. Татищева, Ахмед-хан «послал паки к королю, чтобы на межех соединитися»[555]. Вологодско-Пермская летопись уточняла место и время соединения ордынского и Польско-Литовского войск: «на осень на усть Угры»[556].

Низовье р. Угры действительно было очень удобным местом для встречи противников Ивана III. Из Литвы сюда вела прямая дорога, прикрытая со стороны московских владений Угрой. Ахмед-хан имел возможность подойти сюда, минуя Рязанское княжество, по окраинам литовских владений, что и было им сделано. Для ордынцев это был безопасный и удобный путь, который позволял достигнуть русских рубежей без потерь.

Темпы похода ордынцев были поставлены в полную зависимость от степени готовности короля Казимира к войне с Россией. Московский летописец отметил, что «поиде злоименитыи царь Ахмат тихо велми, ожидая короля с собою»[557].

Трудно сказать, когда Ахмед-хан окончательно решил нанести фланговый удар через Угру; но то, что этот маневр допускался ордынцами с самого начала, несомненно. Возможно, на его решение повлияли «вести», доставленные весной разведывательным отрядом, о том, что московские полки уже стоят на оборонительной линии «берега» р. Оки. Но более вероятно, что Ахмед-хан решил повернуть к р. Угре после того, как на правый фланг «берега», в Тарусу и Серпухов, пришли главные силы русского войска. Именно так трактует поворот ордынцев к западу московский летописец: «Слышав же царь Ахмат, что на тех местех на всех, куда прити ему, стоят противу ему с великыми князи многыя люди, и царь поиде в Литовъскую землю, хоте обойти чрес Угру»[558].

В свою очередь стратегический план великого князя Ивана III предусматривал одновременное решение нескольких сложных и различных по характеру военных задач, которые в совокупности должны были обеспечить превосходство над Ахмед-ханом и его литовским союзником; дипломатические задачи, как уже говорилось, были в основном решены до начала ордынского похода.

Ивану III необходимо было прежде всего прикрыть войсками прямой путь к столице, для чего на традиционном оборонительном рубеже «берега» Оки были сосредоточены значительные силы. Эти меры были необходимы, так как Ахмед-хан двигался с Волги к Верховьям Дона, откуда одинаково легко было и идти прямо к Оке, и повернуть к «литовскому рубежу». Нужно было считаться с той и другой возможностями. Необходимо было также организовать оборону Москвы и других городов на случай неожиданного прорыва ордынцев: такого поворота событий тоже нельзя было полностью исключать.

Наконец, нужно было ослабить главный удар Ахмед-хана, заставить его раздробить свои силы. Это могло быть достигнуто путем организации отвлекающих ударов по ордынцам на второстепенных направлениях — тактика, которой Иван III успешно пользовался в войне с Новгородской феодальной республикой.

Проводя эти неотложные мероприятия, необходимо было подумать и о том, как выиграть время, чтобы преодолеть внутриполитический кризис и успеть привлечь к военным действиям против Ахмед-хана полки мятежных братьев великого князя. Обстоятельства диктовали выжидательную тактику, и именно эта тактика в конечном итоге была принята Иваном III. Активные наступательные действия сыграли бы на руку Ахмед-хану. Посмотрим, как практически решались эти задачи. Планы войны обсуждались на большом совете в Москве, в котором принимали участие сам Иван III, его дядя князь Михаил Андреевич Верейский, мать великого князя «инока Марфа», митрополит Геронтий и все бояре. О решениях совета подробно рассказывал В.Н. Татищев: «положиша тако: на Оку к берегу послать сына своего великого князя Ивана Ивановича да брата Андрея Ивановича Меньшаго, и с ними князей и воевод с воинством, колико вскоре собрать моочно; а низовые воинства с ханом Удовлетем да со князем Василием Звенигородским послати наспех плавное на град Болгары, зане тамо людей мало, и тако учиниша. А князь великий Иван Васильевич остался в Москве ожидати верховых воинств»[559].

Перед нами предстает развернутый план войны, предусматривавший и прикрытие «берега» р. Оки, и отвлекающий удар «судовой рати» по Волге на владения Большой Орды, и очередность выдвижения войск: сначала — полки, собранные в Москве, затем — «низовые воинства» («Низом» называли Владимиро-Суздальскую Русь) и, наконец, «верховые воинства» из северных городов, что означало завершение мобилизации всех военных сил страны. «Верховые воинства», вероятно, должны были составить стратегический резерв под командованием самого великого князя.

Летописцы не сообщают об этом совете, но данные о фактическом развертывании русского войска летом 1480 г. полностью подтверждают уникальное известие В.П. Татищева. По свидетельству московского летописца, великий князь Иван III «начат отпускати к Оце на брег своих воевод с силою, а брата своего князя Андрея Васильевича Меньшого отпустил в его отчину в Торусу противу им же, и по том сына своего великого князя Ивана отпустил ко Оце же на берег в Серпухов месяца июня в 8 день, а с ним многы воеводы и воиньство бесчисленое»[560].

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что главные силы великокняжеского войска были поставлены на западном участке «берега», в районе Серпухов — Таруса. Отсюда их можно было легко передвинуть к Коломне, если бы Ахмед-хан решился нанести прямой удар на Москву, или к Алексину и Калуге, если бы он попытался обойти «берег» через литовские владения. Таким образом, группировка войска в Серпухове и Тарусе обеспечивала условия для решения сразу двух стратегических задач: и обороны «берега», и прикрытия «литовского рубежа».

Не следует, однако, думать, что лишь этой группировкой ограничивалась оборона «берега» Оки. Войска были поставлены вдоль всего «берега». При всей кажущейся трудности создания сплошной линии обороны вдоль Оки это было делом вполне возможным. Бродов и «перелазов» на глубокой и полноводной реке было сравнительно немного. Немного было и вообще удобных для форсирования мест, — с легкими подходами, с пологими берегами. Если ехать на пароходе от Коломны до Серпухова, таких мест можно насчитать немногим более десятка, в основном возле впадения в Оку ее малых притоков. Большая же часть берега покрыта лесами, мешавшими проходить значительным массам конницы. На многие километры тянутся отвесные обрывы, не очень высокие, но непреодолимые со стороны реки. Такие участки «берега» достаточно было прикрыть сторожевыми разъездами, а полки сосредоточить на немногих, отлично известных русским воеводам бродах и «перелазах». Так и было сделано. По свидетельствам летописцев, «прочий же князи и воеводы по иным местом у Оки по брегу» встали со своими полками[561].

Дальше события развивались так. В Москве были получены сведения о приближении ордынцев к Дону, «и князь великы Иван Васильевич, слышав то, поиде сам противу ему к Коломне месяца июня в 23 день, и тамо стояша и до покрова» (т. е. до 1 октября); другие летописцы называли другую дату — 23 июля; нет единого мнения по этому вопросу и у историков. Для нас важно одно: великий князь Иван III летом допускал возможность прямого удара Ахмед-хана на Москву и выдвинул стратегический резерв в Коломну, в традиционный пункт сбора русских ратей. Все происходит, таким образом, в полном соответствии со «сценарием», написанным В.Н. Татищевым в его рассказе о совете в Москве.

Сложнее обстоит дело с отвлекающим ударом «судовой рати». Кроме В.Н. Татищева, о нем сообщает только «Казанский летописец» — источник, в достоверности которого историки высказывали сомнения. Вот это интересное сообщение: великий князь Иван III «посылает, отаи, царя Златыя Орды пленити служивого своего царя Нурдовлета Городецкого, с ним же воеводу князя Василья Ноздреватого Звенигородцкаго, со многою силою, доколе царь стояше на Руси. Царь же того не ведающи, они же Волъгою в лодиях пришедши на Орду, и обретоша ю пусту без людей, токмо в ней женеск пол, стар и млад, и тако ея поплениша, жен и детей варварских и скот весь: овех в полон взяша, овех же огню и воде и мечю предаша, и конечное хотеша юрты Батыевы разорити. И прибегоша вестницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша, и скоро, в том же часе, царь от реки Угры назад обретися бежати»[562].

Н.С. Голицын считал это сообщение вполне достоверным. Возможность «тайной посылки Иваном III в Большую Орду войска» допускает и Л.В. Черепнин[563].

Тактика отвлекающих ударов была обычной для военного искусства Ивана III, и дерзкий рейд «под Орду» представляется возможным.

Выдвижение русского войска к «берегу» окончательно похоронило надежды Ахмед-хана сокрушить Россию фронтальным наступлением, и он повернул от верховьев Дона к литовским владениям. Об этом имеются прямые свидетельства летописцев: «Слышав же царь Ахмат, что на тех местех на всех, куды прити ему, стоят против ему с великыми князи многые люди, и царь поиде в Литовъскую землю, хотя обойти чрес Угру»; «поиде к Литовской земли, обходя реку Оку, а ожидая к себе короля на помочь или силы»[564].

Война вступила в следующий этап, который потребовал перегруппировки русских войск. Это и было сделано Иваном III во время его пребывания в Коломне. Из Серпухова и Тарусы полки переводились еще западнее, к Калуге, и непосредственно на берег р. Угры. Великий князь велел «ити сыну своему великому князю Ивану Ивановичи и брату своему Андрею Васильевичи) Меньшому к Колузе к Угре на берег». Вологодско-Пермская летопись уточняла, где располагались главные силы войска во главе с князем Иваном Ивановичем: «велел ему стояти на усть Угры»[565]. К р. Угре направлялись теперь и подкрепления из различных городов России. Так, Тверской летописец специально отмечал, что «на реце на Угро» тогда «сила была великаго князя Михаила Борисовича Тверскаго, а воеводи были князь Михаиле Дмитриевич Холмьскый да князь Иосиф Андреевич Дорогобужской»[566].

Опередить ордынцев, успеть раньше их выйти к Угре, занять и укрепить все удобные для переправы места, броды и «перелазы» — это больше всего заботило великого князя.

Фланговый маневр Ахмед-хана представлял серьезную опасность, но позволял Ивану III выиграть время. Непосредственное вторжение ордынцев в пределы России надолго отсрочивалось. После того как главные силы войска были передвинуты к Угре, «коломенское сиденье» великого князя утратило свой смысл. Передышку он использовал для того, чтобы уладить свои отношения с мятежными братьями, и возвратился в Москву. Летописцы единодушны в оценке цели возвращения великого князя: он прибыл в столицу «на совет и думу, к отцу своему митрополиту Геронтию и к матери своей великой княгини иноке Марфе, и к дяде своему князю Михаилу Андреевичу) Верейскому, и к всем своим бояром, все бо тогда беша во осаде на Москве».

Главным вопросом теперь было примирение с братьями, и Ивану III удалось этого достигнуть. «В то время приидоша на Москву послы братьи его, княж Ондреевы и княж Борисовы, о миру — повествует летописец. — Князь же великы жаловал братью свою, послов отпустил, а самим им велел прити к себе вборзе». Другой целью поездки была, по-видимому, организация обороны самой Москвы. Великий князь «град скрепив, а в осаде в граде Москве сел митрополит Геронтеи, да великая княгини инока Марфа, да князь Михаил Андреевич, да наместник Московской Иван Юрьевичь, и многое множество народа от многых градов».

В столице Иван III пробыл недолго: уже 3 октября он отправился к войску[567].

Правда, существуют и другие летописные версии переговоров Ивана III с братьями. Софийская II летопись утверждает, что не братья послали послов к великому князю, а сам он «повеле послати по них, а рекся их пожаловати». Вологодско-Пермская летопись сообщала, что не только великий князь направил послов, но и его мать «послала своего боярина, а митрополит своего боярина с тем, что князь великий братью свою жалует и в докончание их принимает»[568]. Однако эти разночтения в летописях не меняют существа дела. Примирения с братьями великому князю удалось достигнуть, его возвращение в Москву для переговоров полностью оправдало себя. Именно так оценивают смысл и результаты поездки Ивана III из Коломны в Москву историки (Г. Карпов, Л.В. Черепнин, П.Н. Павлов). К.В. Базилевич писал: «Приезд Ивана в столицу вызывался, с одной стороны, необходимостью закончить переговоры о примирении с братьями, а с другой — привести Москву в состояние готовности к осаде. Этот кратковременный отъезд великого князя от войска никакого ущерба военному положению не наносил»[569].

Прибыв к войску, Иван III остановился в г. Кременце (позднее — с. Кременецкое), между Медынью и Боровском, примерно в 50 километрах позади русских полков, стоявших вдоль берега р. Угры. По свидетельству летописца, он «ста на Кременце с малыми людми, а людей всех отпусти на Угру к сыну своему великому князю Ивану, а сын его князь великы Иван и брат его князь Андреи Меншои стояша на Угре противу царя со многим воиньством»[570].

Военная целесообразность выбора Кременца для ставки великого князя не вызывает сомнений. Из Кременца было удобно руководить обороной всего берега, сюда подходили подкрепления из разных городов страны. «Приидоша же тогда братия к великому князю на Кременец, князь Андреи Васильевичь Большой и князь Борис Васильевичь, своими силами на помощь великому князю противу царя Ахмута, князь же великы с любовью прия их»[571].

На выгоды кременецкой позиции в свое время обращал внимание польский историк Ф. Папэ: «Позиция самого Ивана III под Кременецким селом была превосходна, ибо не только служила резервом для корпусов у Угры, но еще заслоняла Москву со стороны Литвы». Польского историка поддерживает К.В. Базилевич, который приводит дополнительные аргументы в пользу «кременецкой позиции» великого князя Ивана III. «Конная масса татар могла быстро передвигаться вдоль берега, выбирая наиболее удобные и хуже защищенные места для переправы. Узкая Угра не представляла сильного естественного препятствия для противника, поэтому со стороны тактических требований было бы неразумно держать все силы у самой реки. В этом случае прорыв на левый берег Угры поставил бы обороняющиеся войска в тяжелое положение. Кременецкая позиция давала возможность быстро перебрасывать войска к угрожаемому участку»[572]. Именно военной целесообразностью можно объяснить стоянку великого князя Ивана III позади р. Угры, в Кременце.

Как была организована оборона р. Угры?

Основная группировка русских войск во главе с сыном Ивана III князем Иваном Ивановичем Меньшим была сосредоточена в районе Калуги и прикрывала устье Угры. Дальнейшие события показали, что русские воеводы правильно оценили обстановку и прикрыли главными силами самое опасное место. Именно здесь произошло генеральное сражение.

Русские полки были расставлены также вдоль всего нижнего течения Угры, по которой проходила тогда русско-литовская граница. Как сообщала Вологодско-Пермская летопись, русские войска «ста по Оке и по Угре на 60 веръстах»[573], на участке от Калуги до района Юхнова, где русско-литовская граница переходила на левый берег Угры и тянулась дальше по суше на северо-запад; конечно, в пределы литовских владений русские «береговые полки» не заходили.

На этом 60-верстном пространстве и состоялось знаменитое «стояние на Угре-реке». Главной задачей «береговых» воевод было предотвращение прорыва ордынской конницы через Угру, для чего необходимо надежно защитить все удобные для переправы места. Это и было сделано. По словам летописцев, русские полки «пришед сташа на Угре, и броды и перелазы отняша»[574].

Никаких подробностей организации обороны на Угре летописцы не сообщают. Однако имеется специальный «Наказ к угорским воеводам», который сохранился в составе Разрядной книги под 1512 г. Несомненно, этот наказ составлялся с учетом опыта происходивших здесь ранее оборонительных сражений против ордынцев и в какой-то мере позволяет судить об общих принципах обороны.

Непосредственная оборона бродов и «перелазов» была поручена пехоте. «Угорским воеводам» предписывалось «пищальников и посошных розделити по полком, сколько где пригоже быти на берегу. А воевод им и людей розставить по берегу, вверх по Угре и вниз по Угре, и до устья, и по всем местам, где пригоже». Ясно, что «пригоже» было ставить полки на местах, удобных для переправы. Там возводились укрепления, занятые постоянными заставами из «пищальников» и «посошных людей».

Несколько иная роль отводилась дворянской поместной коннице. Отряды дворян и «детей боярских» патрулировали берег между пехотными заставами, поддерживали связь между ними. Расположенные поблизости от берега конные полки, обладавшие большой маневренностью, спешили на помощь пехоте, когда определялось направление главного удара ордынцев. Конница предназначалась и для активных наступательных действий. «Угорским воеводам» разрешалось, «будет коли пригоже, посмотря по делу, отделив им воевод с людми от себя, послати за Угру» и даже в случае необходимости самим выдвинуться за реку с главными силами. Однако главной задачей и при таком наступательном варианте оставалась оборона берега. Воеводам строго указывалось на оборонительной линии «оставити дезей боярских не по многу, и пищальников, и посошных»[575].

Вырисовывается картина жесткой обороны на широком фронте, с вылазками конных отрядов «за реку»; причем в качестве силы, удерживавшей позиции, называются пищальники, вооруженные ручным огнестрельным оружием (пищалями), и пехотинцы — «посошные», поддержанные действиями конных дворян и детей боярских.

Естественно возникает вопрос, в какой мере пищальники могли в то время выполнять возложенные на них ответственные задачи по обороне берега. Другими словами, стало ли в последней четверти XV в. огнестрельное оружие реальной силой в русской армии?

Предоставим слово исследователям военного дела на Руси.

По наблюдениям А.Н. Кирпичникова, первые пушки появились в Москве еще за сто лет до «стояния на Угре», накануне Куликовской битвы. Первоначально это было оружие чисто оборонительное, позиционное и использовалось при обороне городов. В середине XV в. уже известны случаи «огнестрельного взятия городов», так называемый «наряд» превращается в наступательное оружие. А в интересующее нас время пушки и пищали применяются и в «полевом бою». По свидетельствам иностранцев, у пушек были «станки на колесах», т. е. колесные лафеты. Введение их означало выделение полевой артиллерии, позволяло ей маневрировать в полевой войне.

О том, что ордынцев отбивали на Угре пищалями, т. е. длинноствольными орудиями, которые обладали прицельным и достаточно эффективным настильным огнем, существуют прямые указания летописцев. На миниатюре Лицевого свода, иллюстрирующей «стояние на Угре», были нарисованы пушки и ручные пищали, противопоставленные ордынским лукам. Вологодско-Пермская летопись называла в составе «наряда» на Угре также тюфяки. Тюфяки были разновидностью огнестрельного оружия, входившего в «походный наряд». Они представляли собой короткие, стрелявшие картечью («дробосечным железом») пушки, которые предназначались для стрельбы преимущественно по живой силе; часто имели коническую форму, приспособленную для веерного разлета картечи. Заблаговременно выставленные на бродах и «перелазах» через Угру, тюфяки являли собой грозное по тем временам оружие.

Достаточное распространение получило в русском войске и ручное огнестрельное оружие. Легкие тюфяки, весом немногим более 4 килограммов, закрепленные на деревянном прикладе, так и назывались «ручницы». Еще более легкие «ручницы», весом всего в полкило, были на вооружении части «детей боярских», т. е. конницы.

Но главную силу, вероятно, все-таки составлял тяжелый «пищальный наряд», который и обслуживали пищальники.

А.Н. Кирпичников специально подчеркивал, что эти пищальники, набиравшиеся из посадского населения, широко использовались для «береженья» бродов на пограничных реках.

Выбор оборонительной позиции на берегу Угры, кроме ее выгодного стратегического положения, определялся еще и желанием русских военачальников наиболее эффективно использовать принципиально новый род войск — пищальников и «огненных стрельцов», которые появились в составе русского войска. Учитывалось то, что «полевой наряд», еще не обладавший большой маневренностью, выгоднее было использовать в позиционной войне, поставить тяжелые пищали и тюфяки на заранее подготовленных позициях возле бродов через Угру, по которым ордынская конница могла бы прорваться в русские земли. Здесь она, лишенная свободы маневра, была бы вынуждена наступать прямо на пищали и пушки русского войска. Так Иван III, выбирая позицию на Угре, навязывал Ахмед-хану свою стратегическую инициативу, вынуждал его начинать бои в невыгодных для ордынцев условиях, максимально использовал превосходство русского войска в огнестрельном оружии.

Этими же соображениями диктовалась необходимость строго оборонительных действий. При наступательных операциях за Угрой (на чем так настаивали политические противники Ивана III, особенно архиепископ Бассиан) русское войско теряло свое важнейшее преимущество — «огненный бой». «Ручницы», которые были на вооружении части пехотинцев и «детей боярских», не компенсировали отсутствия тяжелого «наряда» в полевом сражении с ордынцами.

Организация обороны Угры показала, что Иван III был искусным военачальником, умевшим максимально использовать сильные стороны своего войска и создавать такие условия, при которых сильные стороны войска противника не могли бы проявить себя в полной мере.

Иван III умело использовал также особенности вооружения и выучки русского войска. Во второй половине XV в. уменьшается роль копейщиков. В связи с развитием дворянской поместной конницы основным наступательным оружием становятся сабля и лук, однако копья еще остаются на вооружении многих пехотинцев. Наибольшее распространение получают единообразные копья с узколистными наконечниками, с пером удлиненно-треугольной формы, с массивной граненой втулкой. Широко применяются и дротики-«сулицы», которые называют «копье пешее, малое». Это универсальное оружие: и метательное, и ударного действия.

Массовым оружием «пеших воев» еще остаются рогатины и топоры. Новым же видом холодного оружия становятся длиннолезвийные топоры-бердыши, которые используются «огненными стрельцами» как подставки для «ручниц». Однако и сами бердыши — достаточно грозное оружие. Бердыш с длинным полулунным лезвием предназначается для размашистого удара двумя руками, им же можно наносить уколы. Более широкое распространение, чем раньше, получают сабли, которые в массовом масштабе находятся теперь на вооружении дворянской конницы. Саблями удобнее, чем мечами, биться с быстрыми, но легковооруженными ордынскими всадниками.

Улучшается и защитное вооружение русских воинов. Кольчуги заменяются панцирями, «дощаными бронями», в которых кольчужная сетка комбинируется с железными пластинками. Панцирь, или «наборная броня», лучше защищает от ордынских сабель и стрел. Щиты преимущественно небольшие, круглые, легкие; более надежная броня позволяет отказаться от тяжелых длинных щитов[576].

Совершенное по тем временам защитное вооружение было важным преимуществом русского войска перед ордынским. Одетые в доспехи русские воины имели явное преимущество в «прямом бою». Организуя жесткую оборону на Угре, Иван III стремился максимально использовать и это преимущество. Для фланговых и обходных маневров у ордынцев не было достаточного простора. Они вынуждались к «прямому бою», к фронтальному наступлению на пищали и тюфяки, на сомкнутый строй тяжеловооруженных русских воинов.

Если верно ходячее выражение, что истинный полководец выигрывает сражение до его начала, то Иван III, выбрав наиболее выгодный для русского войска способ действий, заблаговременно заняв сильные позиции на Угре и вынудив ордынцев к фронтальному наступлению, к «прямому бою», в котором они не были сильны, подготовил благоприятные условия для победы.

Но победу эту еще предстояло добывать в жестоких сражениях: конные орды Ахмед-хана неумолимо надвигались на русские рубежи.

Как двигался Ахмед-хан к р. Угре? Свидетельства летописцев позволяют достаточно определенно ответить на этот вопрос. Ахмед-хан «поиде со всеми своими силами мимо Мченеск, и Любутеск, и Одоев»[577].

Ордынцы, таким образом, двинулись к русским рубежам по водоразделу между верховьями Дона и Оки, где было меньше, чем в соседних областях русской «украины», водных преград.

Но не только удобствами самого пути определялся выбор Ахмед-хана. Не меньшее значение имели политические и военные соображения. Правитель Большой Орды хотел соединиться с «литовской помощью», а до этого стремился избегать сражений. Поэтому он пошел через «верховские княжества» (так называли княжества в верховьях Оки), которые находились тогда в вассальной зависимости от Литвы. Граница подвластных Литве «верховских княжеств» тянулась восточное линии Новосиль — Мценск — Любуцк до самой Оки[578]. Несколько западнее этой линии и шли на север полчища Ахмед-хана. Ордынцы обошли стороной Елецкое княжество, которое уже находилось в подчинении Москвы, совершенно не затронули соседний Тульский край, тоже принадлежавший к московским владениям. Ахмед-хан явно старался не ввязываться в бои, обходить укрепленные города.

Вопрос о том, почему Ахмед-хан не прошел еще дальше в литовские владения, на левый берег Оки, где тоже были «верховские княжества», отпадает сам собой, если учитывать географические особенности этого района. «Заоцкий край» представлял собой лесную холмистую равнину, перерезанную множеством мелких рек, покрытую лесами и болотами, которые были почти непроходимы для ордынской конницы. Население «Заоцкого края» привыкло к войнам со степняками, здесь было много укрепленных городов. По наблюдениям М.Н. Тихомирова, ордынская конница «предпочитала обходить эти районы из-за большого количества естественных препятствий»[579].

По восточным окраинам литовских владений ордынцы дошли до г. Любуцка, который стоял на правом берегу Оки, между Калугой и Алексиным. Здесь литовские владения на протяжении примерно 60 километров непосредственно примыкали с юга к «берегу» Оки, и Ахмед-хан мог спокойно сосредоточить силы для прямого удара.

Однако форсирование ордынцами Оки в районе Любуцка не состоялось. Противоположный берег был надежно прикрыт русскими полками, заранее передвинутыми в район Калуги и близлежащих городов. Литовская помощь, на которую так рассчитывал Ахмед-хан, запаздывала. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что сама Ока выше Калуги представляла серьезную естественную преграду для ордынской конницы. Ока против самой Калуги имела ширину 100–130 сажен (200–260 метров) при глубине в летнее время до 3–4 сажен (6–8 метров). Ниже Калуги, в пределах бывшего Калужского наместничества (до района Тарусы), ширина реки увеличивалась до 200 сажен (более 400 метров), а глубина — до 7 сажен (14 метров)[580]. Бродов на этом участке вообще не было. Широкая и глубокая река преградила путь ордынскому войску, и Ахмед-хан повернул на запад, чтобы совершить давно задуманный обходный маневр через Угру.

Чтобы выйти к Угре, ему все же пришлось форсировать Оку, но там, где не было русских полков и где река представляла не такую серьезную преграду. Это было сделано в пределах литовских владений, выше устья р. Угры. Здесь в 2,5 и в 4,5 версты от устья Угры имелись два удобных брода, по которым ордынская конница могла перейти на левый берег. Видимо, по ним и пошел Ахмед-хан.

Такой маршрут ордынского войска подтверждается данными летописцев. В Ермолинской летописи читаем: «прииде царь Ахмат и стоял в начале у Оки, а оттоле иде на Угру»[581]. Уточняли летописцы и место сосредоточения ордынцев на самой Угре. Они «придоша к Угре реце, иже близ Колуги»[582]. Это был район угорского устья.

Пограничная Угра в прошлом не раз была местом военных столкновений. Еще в 1147 г., по сообщению московского летописца, половцы «повоеваша Угры верх». В 1168 г. великий киевский князь «иде на половци з братьею, своею», и именно здесь нанес им поражение. Он «пришедше на станы их на Угре реце, и взяша вежи их, а сазлих угониша у Чернаго леса, и избиша, а иных изымаша, и полона бесчислено множество взяша»[583].

В 1352 г. московский князь Семен Иванович Гордый «събравше силу многу, идоша ратью к Смоленску». Именно на Угре его встретили смоленские послы. Семен Гордый «сам подвижеся еще по Угре, хотя ити к Смоленьску, и ту приидоша к нему послы смоленьскиа. Он же стояв на Угре осмь дней, и своя послы посла в Смоленеск, и взям мир». В 1409 г. на берегах Угры сошлись русские и литовские рати. По словам летописца, «изходящу нестроения великому князю Василию Дмитриевичи с Витовтом, и приидоша обои ко Угре реце, и мало постоявше, взяша мир по старине и разыдошася кождо во свояси»[584].

Осенью 1480 г. берега Угры стали местом событий неизмеримо большего исторического значения: здесь решался вопрос о том, останется ли Россия данницей Орды или превратится в независимое, суверенное государство.

Где же проходили на Угре решающие события свержения ига?

На этом вопросе необходимо остановиться подробно, потому что в исторической литературе он не нашел однозначного решения.

Н.С. Голицын писал неопределенно, что «стояние» было где-то «между Юхновым и Калугой»[585].

А.Е. Пресняков упоминал о попытке Ахмед-хана форсировать Угру в районе Юхнова, «под Опаковым городищем»[586]. Это мнение поддержал впоследствии Д.И. Малинин, отметив, что ордынцы пытались «переправиться через Угру под Опаковым (недалеко от Юхнова)»[587]. Следует отметить, что «Опаково городище» находилось на расстоянии 10 верст от Юхнова, выше по течению Угры.

П. Орловский переносил место боев на Угре еще выше по течению. «При устье Вори — село Городец или Дмитровец с высоким городком. В 1480 г. здесь стоял хан Ахмат, боясь перейти Угру»[588].

Из современных авторов эту точку зрения разделяет В.Е. Маслов. Он пишет в своей книге по истории города Юхнова: «Ахмат сделал попытку переправиться через Угру у Опакова и Дмитровца… Особенно большое сражение развернулось в устье Вори»[589].

Другая точка зрения была изложена в конце XIX века в обобщающем труде по географии России под редакцией П.П. Семенова[590]. Там говорится: «Слияние Угры с Окон есть тот интересный исторический пункт, на котором в 1480 г. разрешился вопрос об окончательном освобождении России от татарского владычества. Место впадения Угры в Оку, где сошлись противники, очень живописное. Здесь и доныне стоит церковь — остаток древнего Спасского монастыря, а около нее с. Спасское. Это место и было, вероятно, занято пришедшими сюда в июле (?) татарами, а русские, оборонявшие левые берега Оки и Угры, уже до прихода татар завладели всеми переправами к бродами». После неудачной попытки форсировать реку Угру близ ее устья Ахмед-хан «решился выжидать рекостава в своем лагере, на правом берегу Угры, у слияния ее с Окой», где даже в конце XIX в. были «заметны еще остатки укреплений у д. Городца»; «все это, вероятно, остатки укрепленного лагеря Ахмата».

Такого же мнения придерживался и К.В. Базилевич. «Ахмед-хан приблизился к месту впадения в Оку р. Угры», где и произошло сражение, после чего «Ахмед-хан отошел от реки и остановился в двух верстах от нее в Лузе»[591]. В другой своей работе К.В. Базилевич тоже отмечал, что Ахмед-хан подходил к Угре «неподалеку от Калуги»[592].

Та и другая точки зрения основывались на летописном материале: первая — на свидетельстве Вологодско-Пермской летописи о попытке Ахмед-хана перейти Угру «под Опаковым городищем», вторая — на летописных известиях о сосредоточении главных сил великокняжеского войска под Калугой и о движении ордынцев к устью Угры. К анализу этих летописных текстов мы еще вернемся. А пока остановимся на важном моменте, который почему-то не привлек внимания исследователей, на характеристике района Угры с военно-географической точки зрения как театра военных действий, оценке позиций на берегах Угры на общем фоне войны.

Стратегически устье Угры было наиболее выгодным для сосредоточения ордынского войска и для броска через реку. К этому месту имелись удобные подходы с юга по левому берегу Оки, которыми воспользовались ордынцы. Удобные подходы были и с запада, со стороны Литвы, а если вспомнить, что главной стратегической целью Ахмед-хана на первом этапе войны было соединение со своим литовским союзником, то это обстоятельство приобретает решающее значение. К устью Угры вдоль ее правого, «литовского» берега тянулась сухопутная дорога из Вязьмы, по которой ожидалась литовская помощь и которую ордынцы могли использовать для маневров. Даже в середине XIX в. Российский генеральный штаб рекомендовал эту дорогу для передвижения войск от Вязьмы к Калуге через Знаменское, Климов завод, Юхнов, Зубовскую, Роговичевскую к устью Угры»[593]. Кроме того, близ устья Угры находилось самое удобное место для форсирования водной преграды. На север от устья Угры вела сухопутная дорога через Калугу, Малоярославец, Медынь в глубь русских земель.

Обратимся теперь к географическим описаниям района Угры.

Площадь бассейна р. Угры — 15 700 квадратных километров, длина реки — 447 километров; она уступает по длине только трем другим притокам Оки: Клязьме, Мокше и Москве-реке[594]. Угра берет начало в Ельнинском уезде, течет по Смоленской губернии, потом служит границей между губерниями и, наконец, течет по Калужской губернии, впадая в Оку возле Калуги. В географических описаниях середины XIX века отмечалось, что «Угра протекает по узкой луговой долине шириною от 40 до 60 сажен, в берегах крутых и местами обрывистых».

Описывая «перелазы» и броды через Угру, составитель географического обзора то и дело отмечает, что возле них «спуски к переправе круты и затруднены для обозов», «спуск с правого берега крутой и затруднителен» и т. д. Отдельные участки берега достигали высоты более 200 метров над уровнем моря. Рельеф Угры представлял серьезное естественное препятствие для переправы больших масс конницы. Кроме того, подходы к Угре затруднялись множеством притоков, мелких речек и ручьев.

Угра была раньше довольно глубокой и широкой рекой. Сохранились данные о ее промерах, относившиеся к середине XIX века, причем к участку реки, представляющему для нас особый интерес — от Юхнова до устья. На всем протяжении этого пути Угра имела глубину от 2,5 до 5 метров и ширину от 80 до 150 метров. В прошлом она была судоходной, в г. Юхнове имелась пристань. В архивном «Атласе Смоленской губернии» указывалось, что «на ней бывает судовой ход полубарками из города Калуги вверх до Юхнова, а вниз до Калуги гонка строевого и дровяного леса»[595].

В связи с этим переправа на всем протяжении Угры от Юхнова до устья была возможна только по бродам. Недаром русские полки так спешили занять броды. К бродам стремились и ордынцы. Софийская II летопись подчеркивает, рассказывая о походе Ахмед-хана, что «знахари ведяху его ко Угре реце на броды»[596].

На участке от Калуги до Юхнова в географических описаниях прошлого столетия перечислено более десятка бродов: у Дворца, у Комельгина, возле устья р. Сечна, у Звизжей, у Пахомова, у Смагина, севернее Бикасова, у Плюскова (два брода), у Велина, у Горячкина, у Колыхманова. Выше г. Юхнова броды были у Барановки, возле устья Вори, у Кобелева. Глубина воды на этих бродах колебалась от 1,5 до 3 футов (до 1 метра). Однако лишь этой характеристики недостаточно, чтобы определить пригодность бродов для прохода масс конницы. Имеет значение также ширина брода. Большинство бродов на Угре были весьма узкими, непригодными для форсирования большими массами конницы.

Решающее значение для определения пригодности брода имели подходы к нему. А они почти повсеместно на Угре были затруднены из-за крутизны берегов, множества оврагов и речек.

Вызывает сомнение и целесообразность переправы по бродам выше Юхнова. Переправившееся через них ордынское войско уводилось бы далеко на запад, в сторону от кратчайшего пути на Москву, в местность, вообще трудную для движения конницы. Ордынцам пришлось бы пересекать несколько рек — Изверю, Шаню, Лужу, Протву и двигаться по дремучим лесам Медынского уезда, о котором в «Топографическом описании Калужского наместничества» (1785) было записано, что он «в лесе красном и черном имеет великое обилие»; причем один из двух основных лесных массивов находился «по рекам Воре, Извере, по речкам Цветушке и Кисловке от Юхновского до Гжатского уезда», т. е. именно там, куда пошла бы после переправы ордынская конница[597].

Обобщая известные данные о бродах на Угре, можно сделать вывод, что ни один из них по тем или иным причинам не был удобен для общей переправы ордынского войска. Поэтому представляется, что следовало искать не броды, а «перелазы», т. е. удобные для переправы места с достаточно большой глубиной.

Такое место было выше Юхнова, возле устья Вори, но попытка форсирования там реки требовала длительного рокадного маневра и, что самое важное, увела бы ордынцев далеко в сторону от основного направления похода. С военной точки зрения это представляется нецелесообразным.

Другое такое место находилось возле устья Угры. Берег здесь от самого устья и до впадения в Угру речки Росвянки был низким, песчаным, удобным для переправы. Примерно в версте проходила большая дорога, имелась переправа через Угру. Перевоз при «Угорских постоялых дворах» описан в середине XIX в.: «в мелководье барку ставят посередине реки и с обоих берегов кладут на нее доски, что и составляет мост».

В случае успешной переправы через Угру в этом месте ордынцы имели все условия для дальнейшего движения на север. От Угры вдоль берега Оки тянулись на несколько верст луга; равнина была и на подступах к Угре, от Оки до речки Росвянки, за которой, находились холмы, поросшие лесом. На этой местности, на пятикилометровом участке реки вверх от устья Угры, очевидно, и происходили главные военные события кампании 1480 г. — отчаянная попытка ордынцев «перелесть» Угру.

Особенности театра военных действий допускали две основные возможности для Ахмед-хана в организации наступления на русские позиции. Во-первых, это могла быть попытка большими силами форсировать Угру в удобном месте. Таким местом могло быть устье Угры. Во-вторых, это могли быть попытки отдельных ордынских отрядов прорваться в разных местах через Угру по бродам, которые не были пригодны для прохода больших масс конницы, но были преодолимы небольшими отрядами; накапливаясь на русском берегу, ордынцы могли бы создать плацдармы для дальнейшего наступления.

Соответственно, видимо, строилась и оборона берега Угры русскими воеводами. Они надежно прикрыли большими силами устье Угры, где ожидался главный удар Ахмед-хана, и одновременно поставили «заставы» с пушками и пищалями на всех бродах, чтобы воспрепятствовать проникновению ордынских отрядов за реку.

Таким образом, местом генерального сражения мог быть пятикилометровый участок низкого песчаного берега от устья до впадения в Угру речки Росвянки. В других местах, на» бродах и «перелазах», военные действия, по-видимому, имели второстепенное значение, русские заставы отражали там нападения отдельных ордынских отрядов.

Вернемся к летописям. Сторонники версии «генеральное сражение в районе Юхнова» в основном ссылаются на запись Вологодско-Пермской летописи о попытке ордынцев форсировать Угру «под Опаковым городищем». Внимательно проанализируем эту запись. Прежде всего бросается в глаза, что сам Ахмед-хан вообще не ходил к «Опакову городищу», а «посла князей своих»; причем перед ними не была поставлена задача прорываться через Угру с боем: Ахмед-хан «хоте искрасти», «не чая туто силы великого князя». Это совсем непохоже на удар главными силами. Сам Ахмед-хан оставался во время событий под «Опаковым городищем» на своем прежнем месте, в Лузе, в двух километрах от устья Угры, и «послании воеводы возвратишася ко царю», когда им не удалось «искрасти» русский берег Угры[598]. Видимо, ссылки на Вологодско-Пермскую летопись для обоснования точки зрения о попытке ордынцев нанести главный удар в районе Юхнова недостаточно убедительны.

Нам кажется, речь здесь может идти о другом. После поражения в генеральном сражении и многочисленных попыток проникнуть через Угру отдельными мелкими отрядами Ахмед-хан попробовал прорваться на крайнем западном краю русской обороны. Возможно, это была последняя попытка форсировать Угру, оттого она и запомнилась летописцу. Но главные события происходили в другом месте и гораздо раньше.

Глава XVI. Неудавшейся «нашествие» хана Ахмата и окончательное свержение ордынского ига

Бурные военные события, которые произошли на Угре осенью 1480 г., можно назвать «противоборством» двух огромных ратей — русской и ордынской. Первая, русская, сражалась за будущее, за независимость родной земли, за возможность самостоятельного исторического развития; вторая, ордынская, добивалась исторически нереальной цели — восстановить тяжкое иго над огромной страной, в которой уже складывалось могучее централизованное государство. На осенних берегах Угры спор был окончательно решен.

Ордынская конница появилась на берегах Угры-реки в начале октября 1480 г. Источники по-разному определяли дату подхода Ахмед-хана к Угре. В Разрядной книге отмечалось, что «пришол царь к Угре октября в 2 день»[599]. Владимирский летописец называет другую дату: «месяца октября в 6 день, в пятницу»[600]. Вологодско-Пермская летопись утверждает, что Ахмед-хан «прииде на Угру октября в 8 день, в неделю, в 1 час дня»[601]. А автор «Казанского летописца», явно ошибаясь, называет дату «ноября, в 1 день»[602]: к этому времени Угра уже стала, и бои могли бы развернуться не на бродах и «перелазах», а прямо на льду.

Исследователи считают наиболее вероятной дату 8 октября.

Намерения Ахмед-хана не вызывают сомнений; он хотел с ходу форсировать Угру и двинуться дальше на Москву. Об этом дружно свидетельствуют летописцы: «ста царь на брезе на Угре со многою силою на другой стране противу великого князя, хотя прейти реку»; «приступиша к берегу к Угре, хотеша перевоз взяти»[603]. Напомним, перевоз находился близ устья Угры, в районе Калуги, и здесь, как уже говорилось, были заблаговременно сосредоточены значительные силы русского войска под командованием князя Ивана Ивановича Меньшего — сына великого князя. На них и обрушился со своими главными силами Ахмед-хан, пытаясь прорваться через русскую оборонительную линию.

О том, что именно на Ивана Ивановича Меньшего шли главные силы, свидетельствует запись Софийской II летописи, хотя военные действия ордынцы развернули в нескольких местах: «иние же приидоша против князя Ондрея, а инии против великого князя (Ивана Ивановича. — В.К.) мнози (курсив мой. — В.К.), а овии против воевод вдруг приступиша»[604].

Другие летописцы также подтверждают сосредоточение главных сил Ахмед-хана против Калуги: «искаху дороги, куда бы тайно перешед, да изгоном ити к Москве, и приидоша к Угре-реке, иже близ Колу ей (курсив мой. — В.К.), и хотяше пребрести», но против них вышел «сын великого князя, додвинувся свой своими, ста у реки Угры на березе».

Противники сошлись лицом к лицу. На левом, русском, берегу Угры, против «перелаза», выстроились русские лучники, были расставлены тяжелые пищали и тюфяки, притаились со своими легкими «ручницами» отряды «огненных стрельцов». Русские воеводы постарались максимально использовать превосходство своего войска в огнестрельном оружии и не допустить переправы ордынцев на левый берег, расстреливая их в воде. В них полетели стрелы, ядра, картечь. Грохот пушек устрашающе действовал на степняков, пороховой дым заволакивал берег, на котором позади «наряда» и «огненных стрельцов» выстроились возле угорского устья конные полки дворян и «детей боярских» в доспехах, с саблями и «ручницами». Конница была готова обрушиться на врага, если бы он сумел переправиться через Угру.

Сражение на переправе через Угру, начавшееся в час дня 8 октября, продолжалось четыре дня. Судя по летописным рассказам, ордынцам так и не удалось преодолеть водную преграду и завязать рукопашный бой на левом берегу. Решающую роль сыграли «полевой наряд», пищали и тюфяки, которые на заранее подготовленной позиции, прикрытые широкой и глубокой рекой от быстрых конных атак, оказались весьма эффективным оружием. Медленно плывущие к русскому берегу ордынцы стали удобной мишенью для русских пищальников и «огненных стрельцов». Сами же они не имели возможности использовать свое излюбленное оружие — массированную стрельбу из луков. Барахтающимся в угорской воде врагам стрелять было невозможно, а стрелы с противоположного берега не долетали до русского строя.

Летописные рассказы о непрерывном четырехдневном сражении кратки, но очень выразительны. Более подробен рассказ Вологодско-Пермской летописи: «князь великий Иван Иванович, сын великого князя, да князь Ондрей Васильевич Меншой, брат великого князя, сташа крепко противу безбожнаго царя и начаша стрелы пущати и пищали и тюфяки и бишася 4 дни. Царь же не возможе берег взяти и отступи от реки от Угры за две версты, и ста в Лузе»[605]. Софийская II летопись специально подчеркивала полное превосходство русского войска в дальнем бою, что предопределило неудачу Ахмед-хана: «наши стрелами и пищалми многих побиша, а их стрелы меж наших падаху и никого же не уезвляху»[606]. Попытки ордынцев переправиться через Угру были отбиты, несмотря на то что они продолжались и после отступления самого Ахмед-хана от устья. Ордынцы «по многи дни приступаху бьющеся и не възмогоша»[607]. Составители «Степенной книги» тоже представляли оборону «берега» как многодневное непрерывное сражение: «по многы дни бьехуся с погаными»[608]. Так же представляет «стояние на Угре» и «Казанский летописец». Ордынцы сражались «против воевод», которые повсюду «сташа на Угре и броды и перевозы отнята», потому что «Ахмед-хан покушашеся многажды перелести реку во многих местех (курсив мой. — В.К.), а не могоша воспрещением от русских вой. И много паде срацын его ту, и без числа претопоша в реце»[609].

Так и не удалось ордынцам прорваться через Угру. Наступление Ахмед-хана было повсеместно отражено русскими воеводами. Понеся серьезные потери, он вынужден был отойти от берега и отложить на время попытки форсировать Угру.

Между тем военные события начали развиваться в направлении, заранее не предусмотренном Ахмед-ханом, но, безусловно, желанном для русских. Повернув свои конные отряды на юг и запад, Ахмед-хан начал опустошать близлежащие литовские владения. По словам летописца, «царь же не возможе берегу взяти и отступи от реки от Угры за две версты, и ста в Лузе, и распусти вой по всей земли Литовской», и «всего в Литовьскои земли стоял 6 недель, а градов Литовских пленил: Мченеск, Белев, Одоев, Перемышль, два Воротинска, старой да новой, два Залидова, старой и новой, Опаков, Серенеск, Мезыск, Козелеск. А всех градов плени 12… а волости все плени и полон вывел»[610].

Чем был вызван внезапный поворот Ахмед-хана от Угры, форсирование которой по-прежнему оставалось его основной целью, и его нападение на владения своего литовского союзника?

К.В. Базилевич объясняет этот поворот так: «Разорение Ахмед-ханом перечисленных выше городов, находящихся во владении русских князей — вассалов Казимира, вызывает вопрос: не было ли оно обусловлено выступлением русского населения в тылу Ахмед-хана или отказом русских князей выступить на соединение с татарами? Такое предположение кажется нам вполне вероятным… Разорив долину верховьев Оки на протяжении около 100 км от Опакова городища до Мценска, Ахмед-хан мог быть спокоен за свой ближайший тыл»[611]. Это предположение кажется нам обоснованным и вот по каким соображениям.

«Верховские княжества» образовались в XIV–XV вв. в верховьях Оки в процессе феодального раздробления Черниговского княжества. Удельными князьями здесь стали размножившиеся потомки бывших черниговских удельных князей (Одоевские, Воротынские, Мосальские, Мезецкие, Новосильские, Трубчевские и другие). В начале XV в. эти русские княжества попали в вассальную зависимость от Великого княжества Литовского, платили ему годовую дань — «полетнее», однако, по наблюдениям И.Б. Грекова, «верховные права последнего в отношении этих земель были ограниченны… По договору 1449 г. великий князь литовский не имел права произвольно увеличить размер дани и пошлин с этих земель. В отношении «Верховских» князей установился «двойной вассалитет», в силу которого сюзеренные права великого князя литовского сталкивались с такими же правами великого князя московского. По утверждению Ивана III, эти князья служили «на обе стороны»[612]. Русское население «верховских княжеств» больше тянуло к Москве. Недовольны были литовским владычеством даже князья и боярство. В самой Литве развернулось в это время широкое движение русско-литовских феодалов за воссоединение с Москвой, получившее в исторической литературе название «заговора князей». Эти князья намеревались со своими владениями «отсести» от великого князя литовского и перейти «под руку» московского князя.

К.В. Базилевич писал: «есть основания полагать, что движение против Казимира в 1480 г. охватило и территорию, непосредственно граничившую с Московскими землями в верховьях Оки», потому что «в системе Литовского государства православные «верховские княжества» занимали особое положение, являясь не столько подданными, сколько вассалами литовского князя, взаимоотношения с которыми устанавливались на договорных началах. Московское влияние здесь было сильным еще в первой половине XV в. В экономическом и национально-культурном отношениях население бассейна верхней Оки тяготело к русским землям»[613].

Русское население «верховских княжеств», таким образом, внесло свой вклад в общерусскую борьбу за свержение ордынского ига. Не сумев с ходу прорваться через Угру, Ахмед-хан вынужден был повернуть свои конные Отряды для усмирения «верховских княжеств», в которых, как предполагают историки, начались антиордынские выступления. В результате Иван III получил передышку, которую и использовал максимально. Активные военные действия на Угре ордынцы смогли возобновить только после разорения «верховских княжеств».

Наиболее серьезной после сражения на угорском устье попыткой форсировать Угру было, по-видимому, сражение «под Опаковым городищем», на крайнем западном фланге «противостояния». Весь расчет Ахмед-хана строился на внезапности нападения из глубины литовских владений. Для нападения был выделен сильный отряд ордынского войска, но сам хан оставался в своем стане неподалеку от устья Угры.

Рассказ о сражении «под Опаковым городищем» сохранился только в составе Вологодско-Пермской летописи. Приведем его полностью: «Царь же хоте искрасти великого князя под Опаковым городищем, хотя перелести Угру, а не чая туто силы великого князя. И посла князей своих… Прилучи же ся туто множество князей и бояр великого князя, не дадяше перелести Угру»[614]. Остается предположить, что русские воеводы внимательно следили за действиями ордынцев и по мере их передвижения за Угрой на запад передвигали вдоль русского берега Угры свои войска. В результате «под Опаковым городищем» ордынцев встретила не малочисленная застава, а изготовившиеся к бою великокняжеские полки, которые успешно отразили последнюю отчаянную попытку Ахмед-хана прорвать неприступную для него оборону. «Послании князи» возвратились к Ахмед-хану без успеха.

Видимо, после сражения при устье Угры, когда выявилась вся сложность прорыва в глубь русских земель, между Ахматом и Иваном III происходили какие-то переговоры. Сам факт этих переговоров в дальнейшем послужил поводом для обвинений в адрес Ивана III в нерешительности, брошенных его политическими противниками. Наиболее подробный рассказ о русско-ордынских переговорах имеется в Вологодско-Пермской летописи. С него мы и начнем. Как видно по летописным известиям, первыми начали переговоры сами ордынцы. Когда их отбили от берега, они «приежжати начата к реце и глаголюще Руси: "дайте берег царю Ахмату, царь бо не на то прииде, что ему великого князя не дойти!"».

Иван III охотно откликнулся на попытку Ахмед-хана завязать переговоры — это соответствовало его общей стратегической линии на отсрочку вторжения ордынского войска в пределы России и на выигрыш времени. Но Ахмед-хан вынужден был начать переговоры, потерпев неудачу в наступательной операции по форсированию Угры, а для Ивана III переговоры являлись логическим продолжением его прежней стратегической линии.

К Ахмед-хану отправилось русское посольство во главе с Иваном Федоровичем Товарковым «с челобитьем и с дары». Летописец сообщает, что Иван III «послал тешь великую», но Ахмед-хан подарки не принял, обвинив великого князя в неповиновении: «мне челом не бьет, а выхода мне не дает де пятый год, придет ко мне Иван сам, почнутся ми о нем мои рядци и князи печаловати, ино как будет пригоже, так его пожалую»[615].

Переговоры зашли в тупик, да иного исхода и не могло быть: на сколько-нибудь серьезные уступки ордынцам Иван III идти не собирался. Об этом свидетельствует и сам состав посольства, и отсутствие с русской стороны каких-нибудь конкретных предложений. П.Н. Павлов писал по этому поводу: «Переговоры, безусловно, играли вспомогательную роль, о чем свидетельствует тот факт, что к хану был отправлен не боярин или князь, как это было принято в отношениях с Ордой, а сын боярский Иван Товарков», причем и он «никаких конкретных предложений о переговорах не сделал»[616].

К.В. Базилевич пишет о том, что нельзя считать, будто попытка переговоров с Ахмед-ханом вызывалась нерешительностью и даже трусостью: «Такой взгляд на поведение Ивана III, сложившийся под влиянием враждебной ему литературной повести о приходе Ахмед-хана, нам представляется совершенно несправедливым», «Иван III старался выиграть время», и «лучше всего он; мог достигнуть этого путем переговоров». Вместе с тем исследователь допускает, что «переговоры с Ахмед-ханом расценивались в Москве как проявление слабости и нерешительности со стороны великого князя» и «вызвали гневное послание архиепископа Бассиана». Это «послание», по мнению К.В. Базилевича, было написано между 15 и 20 октября[617].

Бассиан требовал от великого князя активных действий в тот период, когда Ахмед-хан был отбит возле устья Угры и лихорадочно искал слабые места «берега», чтобы все-таки навязать Ивану III полевое сражение. Наступательные действия со стороны русского войска не соответствовали сложившейся обстановке. В этот период реальной опасности наступления со стороны Ахмед-хана (в середине октября) не, было: ордынцы были заняты разорением «верховских княжеств». Поэтому Иван III, несмотря на гневную проповедь Бассиана и упреки своих политических противников, все же продолжал проводить заранее намеченную стратегическую линию. Вскоре общая обстановка, быстро изменившаяся в пользу России, подтвердила правильность его действий.

Ахмед-хану удалось в результате похода на «верховские княжества» обеспечить свой тыл, но изменить в свою пользу общую стратегическую обстановку он так и не сумел. Главным для него было получить «литовскую помощь», но этого-то как раз он и не добился. Не сумел он воспрепятствовать и прекращению «мятежа» братьев великого князя. А без этих двух благоприятных условий надеяться на победу было трудно.

В исторической литературе стало традиционным мнение, что выжидательная позиция Казимира IV была вызвана прежде всего нападением на его владения союзника Ивана III крымского хана Менгли-Гирея. Действительно, военный союз Москвы и Крыма был реальностью, оказавшей значительное влияние на общую обстановку. Московский летописец подчеркивал: «Тогда бо воева Мнили Гирей царь Крымскыи королеву землю Подольскую, служа великому князю». Но тот же летописец обращал внимание и на другую причину пассивности короля: «понеже бо быша ему свои усобици»[618].

Итак, нападение Менгли-Гирея на королевские владения или внутренние затруднения в Литве предотвратили соединение ордынских и литовских сил в 1480 г.?

О соотношении этих двух факторов писал в свое время А.Е. Пресняков: «Набег на южные области литовских владений не был сколько-нибудь значителен, не вызвал Казимира на выступление в поход с силами великого княжества; оборона осталась, видимо, местной, и 20 октября хан, также лично не выступавший в поход, уже возобновил мирный договор с великим князем литовским». Решающим для позиции Литвы было другое — «внутренние обстоятельства литовско-польского государства» напряженные отношения короля «с крупнейшими представителями местного княжья», что «связывает энергию Казимира, особенно в отношении к Москве, у которой обруселые и русские недовольные элементы Великого княжества Литовского искони искали опоры»[619].

Примерно так же считал и К.В. Базилевич. Он соглашался с мнением польского историка Ф. Папэ о незначительном влиянии крымского набега на Подолию на общую ситуацию и добавлял: «остается, следовательно, предположить, что Казимир был задержан внутренними затруднениями»[620]. Еще более определенно писал об этом И.Б. Греков. «"Заговор князей" действительно имел место, в 1480 г. для его осуществления не хватало только одного звена: начала военных действий между Литвой и Московским государством», и Казимир, который «располагал информацией об общих настроениях», «решил отказаться от совместных с Ордой выступлений против Москвы в октябре-ноябре 1480 г.». По мнению исследователя, «заговор князей» был очень опасным, потому что «превратить польского короля в пассивного наблюдателя мог только действительно широкий размах подготавливавшегося движения, а в этом большую роль сыграла политическая и дипломатическая деятельность московского государя Ивана III»[621].

К причинам, заставившим короля Казимира отказаться от совместного с Большой Ордой похода на Россию, на наш взгляд, можно было бы прибавить еще одну чисто военного характера. Под Кременцом в это время находился стратегический резерв Ивана III, подкрепленный с 20 октября сильными полками его братьев Андрея Большого и Бориса. Этот резерв надежно заслонял Москву с запада. Ахмед-хан, прочно застрявший перед угорским порогом, не смог бы прийти на помощь своему союзнику в случае литовского похода на Москву. А идти на соединение с ордынцами южнее Угры было с военной точки зрения бессмысленным. Угра, как показали предыдущие сражения, была надежно защищена русскими полками. Поэтому можно сказать, что не только внешнеполитическая и внутриполитическая обстановка не благоприятствовала вступлению Казимира в войну на стороне Ахмед-хана, но и обстановка стратегическая.

Признавая большое значение дипломатического искусства Ивана III, на первое место при описании событий осени 1480 г. все-таки следовало бы поставить его деятельность как военачальника и организатора войны. Фактически судьба войны была предрешена в четырехдневном упорном сражении на переправах через Угру, которое остановило продвижение Ахмед-хана. Дальнейшая жесткая оборона Угры и сосредоточение большого резервного войска в Кременце довершили создание той стратегической обстановки, в которой Ахмед-хан вынужден был топтаться на месте, лишенный поддержки своего союзника. Выигранное время позволило Ивану III преодолеть внутриполитический кризис, связанный с мятежом его братьев, и собрать под своим знаменем все военные силы страны. Война была выиграна еще до того, как Ахмед-хан побежал от Угры.

Анализируя положение, в котором оказался Ахмед-хан во второй половине октября 1480 г., Л.В. Черепнин писал: «Теперь общая политическая ситуация изменилась явно не в пользу Ахмед-хана. Прекращение феодальной войны на Руси, активное выступление московского посада… отсутствие обещанной военной помощи со стороны Казимира, начавшиеся морозы — вот комплекс причин, вызвавших отступление Ахмед-хана». А если сюда прибавить «тайную посылку Иваном III в Большую Орду войска»[622], т. е. удар по глубокому тылу ордынцев, то положение Ахмед-хана выглядит действительно безнадежным.

Приближалась зима. По-прежнему впереди была осенняя река, все броды и «перелазы» через которую надежно защищали русские полки. Надежды на форсирование Угры больше не оставалось. Стратегическая инициатива была уже окончательно утрачена Ахмед-ханом, для него началось бессмысленное и изнурительное «стояние». Даже прорыв через Угру, если бы его вдруг удалось совершить, не сулил ордынцам ничего обнадеживающего. Впереди были леса и водные преграды левобережья Угры, а за ними — большое резервное войско Ивана III. На пути к Москве их неминуемо ожидали новые сражения, исход которых трудно было предугадать.

Нетрудно представить себе обстановку уныния, которая царила в ордынском стане. Король Казимир с «литовской помощью» не приходил. Менгли-Гирей угрожающе навис с тыла, со стороны «Дикого Поля». Он еще не перешел к активным действиям против Большой Орды, но мог сделать это в любой момент. Из собственных улусов на Волге к Ахмед-хану приходили вести о страшном разгроме, учиненном русской «судовой ратью». Окрестности Угры были совершенно разорены самими же ордынцами во время похода на «верховские княжества», не хватало продовольствия и корма для коней. Приближались холода, которые несли с собой новые лишения. Зима в 1480 г. наступила раньше, чем обычно, и была очень суровой. Уже «з Дмитриева же дни (26 октября) стала зима, и реки все стали, и мразы великыи, яко же не мощи зрети»[623]. Сила Большой Орды таяла без боев. Пришло время думать об отступлении, чтобы сохранить остатки войска.

О дальнейших событиях на Угре летописец повествует так: «Егда же ста река, тогда князь велики повеле сыну своему великому князю, и брату своему Андрею и всем воеводам со всеми силами принте к себе на Кременец… яко да совокупльшеся брань створят с противными». Потом русское войско отступило еще дальше, к Боровску, тоже с намерением дать ордынцам полевое сражение: «на тех полех бой с ними поставим». На намерение дать сражение под Боровском указывают многие летописцы; именно для этого сражения отзывались все русские полки с берега. «Егда же река ста, тогда князь велики повеле сыну своему и брату своему князю Андрею и всем воеводам со всеми силами отступити от брега и прийти к себе на Кременец», а оттуда «князь же великы с сыном и з братьею и со всеми воеводами поидоша к Боровьску, глаголюще, яко на тех полях с ними бои поставим»[624].

Таким образом, отвод русских войск от Угры начался немедленно после ледостава, т. е. с 26 октября. С военной точки зрения этот маневр вполне объясним. Угра перестала быть преградой для ордынской конницы, и растянутая линия русских полков становилась уязвимой для ордынских ударов. Фактически Ахмед-хан, сосредоточив в одном месте подавляющие силы, мог бы легко прорваться почти на любом участке берега, и русское войско сразу бы оказалось в тяжелом положении. Оттянув полки сначала к Кременцу, а затем к Боровску, великий князь приготовился дать сражение в выгодных для себя условиях.

Ахмед-хан не двинулся через оголенную Угру, хотя всего две недели назад просил «дать берег» для битвы. О причинах такой пассивности предводителя Большой Орды, когда перед его войском уже не было водной преграды, хорошо говорил С.М. Соловьев: «Казимир не приходил на помощь, лютые морозы мешали даже смотреть, и в такое-то время надобно идти вперед на север с нагим и босым войском, и прежде всего выдержать битву с многочисленным врагом… наконец, обстоятельства, главным образом побудившего Ахмата напасть на Иоанна, именно усобицы последнего с братьями, теперь более не существовало»[625].

Летописная версия о том, что оба войска, «страхом гонимы», одновременно отошли от Угры, представляется нам недостоверной. Вологодско-Пермская летопись прямо утверждает, что «прочь царь пошол от Угры в четверг, канун Михайлову дни», т. е. накануне 7 ноября[626]. Ту же дату называет и Разрядная книга: «побежал от Угры в ночи ноября в 6 день»[627]. С этой датой соглашаются и исследователи (М.Н. Тихомиров, П.Н. Павлов). Сведения же некоторых других летописей (Московский летописный свод конца XV в., Новгородская IV и Владимирская летописи) об отступлении Ахмед-хана 11 ноября относятся, вероятно, не к самому отходу, а ко времени получения известий об этом в великокняжеском стане под Боровском.

Отступление от Угры планировалось Ахмед-ханом заранее, судя по тому, что он «полон отпусти за многи к Орде». Конное же войско ордынцев покинуло район Угры поспешно. Ахмед-хан даже не «поиде», а «побежал от Угры в ночи». В.Н. Татищев добавлял, что ордынцы при бегстве побросали обозы: «хан помета вся тяжкая». Маршрут отступления Ахмед-хана прослеживается по летописям: он «пройде Серенек и Мченеск»[628].

На обратном пути ордынцы пробовали разграбить пограничные русские земли, но неудачно. По словам летописца, Ахмед-хан «московские земли нимало не взял, развее прочь идучи, приходил царев сын Амуртоза на Конин да на Нюхово, пришед в вечере, а князь великий отпустил братию свою, князя Ондрея да князя Бориса да князя Ондрея Меншого со множеством воевод своих». Ордынцы «ночи тое поимаша человека и начата мучити его, а спрашивая про великого князя, он же муки не мога терпети, и сказа им, что князи близко». Поэтому они «не могы зла сотворити месту тому и побеже тое же ночи на ранней зоре, а князи приидоша на станы его на обед»[629].

Действия русской конницы по преследованию ордынцев показывают, как смело Иван III переходил от оборонительных действий к наступательным. Да и стоит ли вообще осуждать великого князя за оборонительный план войны?

В сложной международной и внутренней обстановке Иван III принял оборонительный, «самый надежный» план войны — в полном соответствии с законами военного искусства. Принял, последовательно провел в жизнь и добился победы с минимальными потерями.

В исторических сочинениях прошлого столетия настойчиво проводилась мысль, что «высвобождение» России из-под власти ордынских ханов произошло будто бы «само собой» без особых усилий со стороны Ивана III и во всяком случае, без большой войны. Даже те историки, которые высоко оценивали его государственную и дипломатическую деятельность, считали Ивана III нерешительным полководцем, даже чуть ли не трусом и искали причины победы над Большой Ордой в ее «самораспаде», в «дипломатическом искусстве» Ивана III или вообще «в благоприятных обстоятельствах».

В первом обобщающем сочинении по русской военной истории, изданном в 1839 г., война 1480 г. представлена в таком виде: ордынцы «в виду россиян стали искать переправы через Угру», но, потерпев неудачу, отступили «версты на две для собрания съестных припасов», «около двух недель прошло с двух сторон в бездействии», а затем «вдруг каким-то чудом обе армии побежали одна от другой без малейшего с чьей-либо стороны нападения». И как итоговая оценка событий 1480 г. высказывается мысль, что Ивану III «провидение предоставило свергнуть навсегда это иго, которое в последнее время, конечно, было уже только мнимое (курсив автора. — В.К.), а не действительное»[630].

В дальнейшем рассуждения о «мнимом» характере ига и о «мирном высвобождении» России из-под власти ордынских ханов были подхвачены многими дореволюционными историками.

М.П. Погодин в 1846 г. утверждал, что «слабые оковы монгольские свалились с наших рук сами собою»[631]. С.М. Соловьев в 1855 г. ставил под сомнение даже правомерность самого термина «иго». Он писал: «Орда падала сама собою от разделения, усобиц, и стоило только воспользоваться этим разделением и усобицами, чтобы так называемое татарское иго исчезло без больших усилий со стороны Москвы»[632]. Н.И. Костомаров в 1874 г. отмечал как совершенно очевидный факт, что, «собственно говоря, великий князь Московский на деле уже был независим от Орды; она пришла к такому ослаблению, что вятские умельцы, спустившись по Волге, могли разграбить Сарай, столицу хана. Освобождение Руси от некогда страшного монгольского владычества совершилось постепенно, почти незаметно»[633].

В обширном университетском «Курсе русской истории» В.О. Ключевского событиям свержения ордынского ига вообще не нашлось места. И даже Н.Г. Чернышевский, следуя традиционной для того времени трактовке событий свержения ига, мимоходом отмечал, что Орда была побеждена «собственным одряхлением и размножением русского населения», и само иго пало «не от борьбы с великороссами», что даже перед Куликовской битвой, не говоря уже о 1480 г., ордынцы «совершенно уже охилели», а поход Мамая был «предсмертной конвульсиею умирающего зверя»[634].

Итак, выходило, что Ивану III воевать, собственно говоря, было не с кем, а если не было противника, то какая могла быть война? Не случайно кампания 1480 г. почти не привлекала внимания дореволюционных военных историков. Даже Н.С. Голицын, который высоко оценивал деятельность Ивана III и довольно подробно описывал поход Ахмед-хана, считал необходимым оговориться, что «русские войны при Иоанне более важны в политическом отношении, чем замечательны в военном»[635]. В «Истории военного искусства» Н.П. Михневича (1895) и «Курсе истории русского военного искусства» А.К. Баиова (1909) о походе Ахмед-хана вообще не упоминалось. В обширном коллективном сочинении по военной истории «История русской армии и флота» всем военным событиям 1480 г. уделены следующие четыре строчки: «при несомненном влиянии второй жены Иоанна III, Софий Палеолог, в 1480 г. получает, наконец, 100 лет спустя после Куликовой битвы, полное свое осуществление спадение (курсив мой. — В.К.) татарского ига»[636].

В работах советских историков свержение ордынского ига справедливо оценивается как событие огромного исторического значения, как закономерный итог освободительной борьбы русского народа за свою национальную независимость. Однако в освещении военных событий 1480 г. и сейчас порой встречаются «традиционные» для дореволюционной историографии мнения и оценки, рассуждения о чуть ли не «мирном высвобождении» России из-под власти ордынских ханов, о будто бы ставшем к этому времени номинальным характере ордынского ига о преобладании дипломатических средств борьбы с ордынцами над военными и т. д. и т. п.

Мнение о том, будто к 1480 г. силы Золотой Орды были настолько ослаблены, что ордынское иго было свергнуто без особых усилий со стороны русского народа, главным образом лишь дипломатическими ухищрениями московского великого князя, было подвергнуто справедливой критике в уже упоминавшейся статье П.Н. Павлова. Однако статья, опубликованная в 1955 г. в ученых записках провинциального института, осталась не замеченной историками. В книге И.Б. Грекова по истории международных отношений в Восточной Европе (1962) снова на первый план выдвигаются «политический и дипломатический опыт московского государя», а военные аспекты событий 1480 г. почти не затрагиваются. На «политическом мастерстве» Ивана III акцентируют внимание и авторы университетского учебника по отечественной истории (1975). Со схожих позиций подходили к освещению событий 1480 г. некоторые военные историки. Видимо, не случайно обстоятельный и интересный раздел «Военное дело» в «Очерках истории русской культуры XIII–XV веков» заканчивается описанием Куликовской битвы 1380 г.

Не меньше противоречивых мнений высказывается в исторической литературе и по вопросу о роли великого князя Ивана III в свержении ордынского ига и вообще в оценке его как военного деятеля и полководца.

Попробуем проследить, как складывался традиционный взгляд на этого незаурядного деятеля отечественной истории.

Для дворянских историков XVIII — начала XIX в. создатель Российского государства и победитель Ахмед-хана — это прежде всего «Иван Великий», «Иван Грозный» (как и его прославленный внук), который «совершенную монархию восстановил» (В.Н. Татищев) и «сделался одним из знаменитейших государей в Европе» (Н.М. Карамзин). И государственные, и военные способности Ивана III оценивались ими весьма высоко.

Однако в историографии второй половины XIX в. личность великого князя Ивана III как бы «раздвоилась»: признавая его заслуги в качестве государственного деятеля и дипломата, некоторые историки начали отказывать Ивану III в качествах полководца.

Уничижающую критику великого князя Ивана III давал в книге «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» Н.И. Костомаров. Иван III «по природе не был храбр»; к месту сбора войска в Коломну выехал будто бы только по настоянию матери и духовенства, «но там окружили его такие же трусы, каким он был сам», и великий князь «поддался их убеждениям, которые сходились с теми ощущениями страха, какие испытывал он сам», и вернулся в Москву. Только боязнь «народного возмущения» якобы вынудила Ивана III поехать на р. Угру. В Боровске «на него опять нашла боязнь», и он начал «вместо битвы просить милости у хана» и т. д.[637]

Военные историки XIX в., признавая заслуги Ивана III как государственного деятеля, полностью отказывали ему в качествах полководца. В обобщающем официальном сочинении «Русская военная сила. История развития военного дела от начала Руси до нашего времени» содержалась такая общая оценка Ивана III: «Иоанн III выказал замечательный государственный ум; но нельзя сказать о нем того же в отношении его военных предприятий, в которых не замечается проявление таланта… Действия всегда отличались медлительностью и нерешительностью… В походе же 1480 года против Ахмата он выказал даже трусость и, совершенно против своей воли, был принужден народом вернуться в армию, откуда он было уехал»[638].

К концу XIX в. в трудах некоторых историков Иван III уже представал этаким безликим историческим статистом, наделенным многими отрицательными чертами, вплоть до «черствого сердца» и личной трусости.

Но была и другая точка зрения на личность Ивана III. Серьезное и исторически прогрессивное осмысление этой проблемы связано с революционным направлением в русской историографии.

Декабрист Н.И. Тургенев писал: «Я вижу в царствовании Иоанна счастливую эпоху для независимости и внешнего величия России, благодетельную даже для России по причине уничтожения уделов», «Россия достала свою независимость… мы видим Россию важною, великою в отношении к Германии, Франции и другим государствам»[639]. Такая оценка тем более для нас важна, что, по справедливому замечанию Л.В. Черепнина, «для дворянских революционеров самодержавие всегда, на всех этапах его существования, было явлением отрицательным» и «в нарисованных ими портретах московских князей преобладали черные краски»[640].

Весьма высоко оценивал Ивана III В.Г. Белинский, который считал его одним из выдающихся людей своего времени. В рецензии на сочинения И.И. Лажечникова (1839) великий критик писал: «Русская история есть неистощимый источник для романиста и драматика… Какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтерам Скоттам… А характеры?.. Вот могучий Иоанн III, первый царь русский… Душа отдыхает и оживает, когда выходит на сцену этот могучий человек, с его гениальною мыслию, с железным характером, непреклонною волею… ум глубокий, характер железный, но все это в формах простых и грубых»[641].

Попытку позитивно оценить действия Ивана III в событиях 1480 г. предпринял в 1867 г. историк Г. Карпов, автор труда «История борьбы Московского государства с Польско-Литовским». Г. Карпов первым представил действия Ивана III в 1480 г. как определенную стратегическую линию, объясняя их военной целесообразностью, первым обратил внимание на «враждебный к Ивану III» характер летописных текстов, их тенденциозную окраску. В частности, он считал недостоверными летописные известия о вторичном возвращении Ивана III из войска в Москву, которые давали повод для обвинения его в нерешительности и трусости[642].

С точки зрения военной целесообразности пробовал анализировать события 1480 г. и Н.С. Голицын. По его мнению, Иван III «принял меры, которые нельзя не одобрить, хотя они, кажется, недостаточно оценены современниками». В целом, по мнению Н.С. Голицына, в войне с Ахмед-ханом «обнаружилось явное торжество Иоанна и его мудрой политики осторожного образа действий». Н.С. Голицын решительно отводил обвинения в трусости, которые предъявляли великому князю тенденциозные летописцы и следом за ними историки. Он писал: «медлительность и выжидание его возбуждали в Москве все большее недовольство, если и понятное с одной стороны, то несправедливое с другой. Иоанну вменяли слабость, нерешительность, даже боязнь и страх — то, что, напротив, изобличает в нем большую твердость в исполнении задуманного им, но непонятого общим мнением»[643]. Но выводы Н.С. Голицына не нашли отражения в обобщающих сочинениях по отечественной истории.

Первое специальное исследование по интересующему нас вопросу, проведенное в XX в., принадлежит А.Е. Преснякову. В работе «Иван III на Угре», опубликованной в 1911 г., он подчеркивает огромное историческое значение свержения ордынского ига: «1480 год — критический момент в выступлении Москвы на более широкое историческое поприще… Москва становится суверенным, самодержавным — в исконном смысле этого слова — государством, сметая последние черты «улуса» татарского». А.Е. Пресняков указывает на то, что «фактическая сторона событий 1480 г. приобретает особый интерес для историка», и впервые делает попытку источниковедческого анализа летописных текстов. Исследованием этой источниковедческой стороны дела он и ограничился, оставив воссоздание действительно картины военных событий 1480 г. будущим историкам[644].

Личностью великого князя Ивана III советские историки заинтересовались в грозные годы Великой Отечественной войны, когда мужественные образы наших великих предков вдохновляли советских людей в борьбе за свободу и независимость Родины.

В. Снегирев, автор научно-популярной книги «Иван III и его время» (1942), увидел в Иване III выдающегося военного деятеля своего времени. При отражении нашествия Ахмед-хана он действовал «с разумной осторожностью»; несмотря на нападки своих политических противников, «сохранял полное спокойствие», «не увлекаясь перспективой блестящей битвы, проявил необычайную выдержку характера» и «предоставил хану риск наступления». В результате «торжество Ивана Васильевича было полное, его тактика оказалась правильной: хан был побежден без великой битвы[645].

Примерно так же оценивал поведение великого князя Ивана III осенью 1480 г. Д.С. Лихачев: великий князь «с холодной молчаливостью презрел крикливые обвинения в трусости и в забвении интересов народа»[646], его действия не были в достаточной мере поняты современниками.

Решительно отметал обвинения Ивана III в нерешительности и трусости К.В. Базилевич. Он указывал, что «такой взгляд на поведение Ивана III, сложившийся под влиянием враждебной ему повести о приходе Ахмед-хана, нам представляется совершенно несправедливым». В тактике великого князя К.В. Базилевич видел разумную осторожность и возражал против версии о вторичном возвращении Ивана III в Москву, которая послужила основным доводом для обвинения великого князя в трусости. «Не заслуживающим доверия представляется сообщение «повести» о враждебной встрече Ивана III, якобы устроенной московским населением и «духовным отцом» великого князя архиепископом Вассианом»[647].

Научная критика враждебных Ивану III летописных версий является несомненной заслугой К.В. Базилевича. Однако в Иване III он прежде всего видел выдающегося дипломата и в своих исследованиях почти не касался разбора его военной деятельности.

В 1955 г. появилась большая статья П.Н. Павлова «Действительная роль архиепископа Бассиана в событиях 1480 г.». П.Н. Павлов отмечал, что «в советской исторической литературе летописные рассказы о событиях 1480 г. по существу не подвергались исследованию, поэтому вопрос о роли архиепископа Бассиана не был пересмотрен и обычно освещается в духе летописной традиции». «Послание» Бассиана, считает Павлов, не свидетельствует ни о его «нейтралистских настроениях», ни о его патриотизме. «Есть основания считать Бассиана выразителем интересов церковной и светской феодальной верхушки», которая настаивала на генеральном сражении с Ахмед-ханом без учета военной обстановки. П.Н. Павлов считает организацию обороны страны от Ахмед-хана заслугой прежде всего самого великого князя Ивана III, который победил «в результате блестяще проведенных военных и дипломатических мероприятий»[648]. Насколько нам известно, эта аргументация не опровергалась в исторической литературе.

В университетском учебнике отечественной истории (1956) автор соответствующего раздела А.М. Сахаров высоко оценивал заслуги Ивана III в организации обороны страны и разгрома Ахмед-хана. «В сложной исторической обстановке Иван III проявил большую твердость и решимость, обеспечив сосредоточение всех усилий на борьбе с главным врагом — Ахмед-ханом». А.М. Сахаров подчеркивал правильность основной тактической линии. Ивана III и несостоятельность критики его действий со стороны политических противников[649]. Л.В. Черепнин во «Всемирной истории» тоже соглашается с правильностью тактической линии Ивана III, который «стремился достигнуть победы без больших потерь и поэтому старался выиграть время, не прибегая к решительным действиям»[650].

На тенденциозность летописных известий о событиях 1480 г. и о роли в них великого князя Ивана III указывал еще в середине прошлого столетия Г. Карпов.

Причины фальсификации событий Г. Карпов видел в оппозиции феодальной знати политике централизации, которую последовательно проводил великий князь Иван III. «Когда государственный порядок коснулся и интересов князей, то в это время, в минуту раздумья, они захотели взять себе всю славу знаменитых дел и указать потомству, что руководитель народа не так уж велик, как можно судить по его делам, случившимся при нем»[651].

А.Е. Пресняков, который специально подчеркивал важность для историка «фактической основы событий 1480 г.», обратил внимание на тенденциозность и недостоверность церковной версии, которая придавала летописным рассказам «фальшивую окраску». Ссылаясь на работу польского историка Папэ, А.Е. Пресняков утверждал, что Бассиан и его окружение «с преувеличенной риторикой требовали битвы в самый неподходящий момент, а затем по-своему окрасили изложение всей этой истории»[652].

К.В. Базилевич тоже отмечал тенденциозность и противоречивость летописных рассказов о событиях 1480 г., а Софийскую II летопись, на которую чаще всего ссылались «критики» Ивана III, попросту квалифицировал как «ненадежный и недостоверный источник»[653].

Обстоятельный анализ всей суммы летописного материала был сделан П.Н. Павловым. Он считает, что Софийская II летопись — «откровенно враждебный по отношению к великокняжеской власти рассказ», составленный, видимо, в Ростове и отражавший позицию церковной верхушки (митрополит Геронтий, архиепископ Бассиан и их окружение). П.Н. Павлов полагает, что подлинный «официальный рассказ великокняжеского летописания мог быть уничтожен, как было уничтожено немало ценных документов в истории любой страны»[654]. Трудно судить, насколько справедливо это предположение, но то, что летописные известия о событиях 1480 г. крайне тенденциозны и противоречивы, не вызывает сомнений. Наличие противоречивых летописных версий о роли Ивана III в событиях 1480 г. признавал и Л.В. Черепнин.

Таким образом, правильно оценить деятельность Ивана III, опираясь только на свидетельства летописей, порой трудно из-за тенденциозности многих из них в подходе к этому вопросу. Однако и здесь дело не представляется совсем уж безнадежным. Разрозненные и фрагментарные свидетельства источников, в том числе иностранных, дают представление о личности великого князя и о его оценке современниками и ближайшими потомками. Наконец, можно осмыслить личность Ивана III через призму исторических результатов его деятельности. А эти результаты огромны.

28 декабря 1480 г., во вторник, великий князь Иван III возвратился в Москву, торжественно встреченный ликующими москвичами. Еще раньше он, по словам летописца, «распусти воя своя кождо в свои град»[655]. Война за освобождение России от ордынского ига была закончена.

Остатки воинства Ахмед-хана, «наги и босы», «страхом гонимы», бежали в степи «невозвратным путем». Против побежденного хана Большой Орды, борясь за власть, немедленно выступили его соперники. Борьба закончилась гибелью Ахмед-хана[656].

«Со смертью Ахмед-хана, — писал К.В. Базилевич, — закончилась полной неудачей попытка… восстановить ханскую власть над Русью. Поэтому в истории почти двух с половиной вековой борьбы русского народа за национальное освобождение от иноземной зависимости поражение Ахмед-хана — последнее, крупное по политическим последствиям событие… Переход улуса Ахмед-хана к его сыновьям увеличил и без того значительные центробежные силы внутри Большой Орды. Хотя в отдельные моменты она еще представляла некоторую опасность в смысле грабительских нападений для южнорусских порубежных земель, но ее активная способность быстро уменьшалась»[657].

И после поражения Ахмата в продолжение более двух десятилетий отношения России с Большой Ордой часто регулировались военными акциями достаточно крупного масштаба. Анализ событий на южной границе России в 80–90-х гг. XV в. убедительно свидетельствует об этом. От стратегической обороны, характерной для предшествующего периода, Иван III переходит к активным наступательным действиям. Походы против Большой Орды и других улусов, организованные им в этот период, решали важные внешнеполитические задачи, завершая дело освобождения России. Дипломатические маневры, которые Иван III по-прежнему искусно использовал, имели успех только потому, что их подкрепляли успешные военные действия против Большой Орды.

Так, союз крымского хана Менгли-Гирея с Москвой поддерживался не богатыми «поминками» хану и дружественными посольствами, а той реальной военной помощью, которую ждал Менгли-Гирей от великого князя Ивана III в столкновениях с наследниками Ахмед-хана — «Ахматовыми детьми». Выбирая между Россией и Польско-Литовским государством, тоже стремившимся заключить мирный договор с Крымом, Менгли-Гирей учитывал, видимо, реальный вклад того или другого союзника в вооруженную борьбу с остатками Большой Орды, борьбу тяжелую и изнурительную, несмотря на страшный удар, нанесенный улусу Ахмед-хана в 1480 г.

Активные военные действия против «Ахматовых детей» велись в 1485 г. Иван III писал Менгли-Гирею, что «посылал под Орду уланов и князей и казаков всех, колко их ни есть в моей земле. И они под Ордою были все лето и делали, сколько могли». В 1487 г. снова «ходили под Орду наши люди, и брата твоего Нурдовлатовы царевы люди, да там под Ордою улусы имали и головы поймали». В своем послании Менгли-Гирею Иван III разъяснял, что «послал брата твоего Нурдовлата царя со всеми с его людми и своих людей с ним, а приказал есми ему так» пойдут на тобе Муртоза и Садехмат цари, и он пошел бы на их Орду»[658].

Очень тревожная обстановка сложилась весной 1491 г., когда ордынцы подошли к самому Перекопу. Крымского хана спасла тогда военная помощь, оказанная его русским союзником.

Весенний поход 1491 г. в степи может служить примером тщательно спланированной и блестяще осуществленной наступательной операции, когда два сильных русских войска двинулись в «Дикое Поле» по сходящимся направлениям, соединились в заранее назначенном месте и своим маневром вынудили ордынцев прекратить наступление на Крым. Кампания была выиграна стратегически, без сражений.

Поход 1491 г. «в поле» был очень значительным по своим масштабам, включал силы и самого великого князя, и его братьев-вассалов, и служилых «царевичей», и даже казанскую «помощь». Есть основания полагать, что великий князь Иван III послал «в поле» и артиллерию, «полевой наряд», что по тому времени было новинкой в военном искусстве. В «Описи царского архива» сохранилась короткая запись о «наряде на берегу лета 6998»[659]. Видимо, «наряд» заранее сосредоточивался нар. Оке, которая являлась основной оборонительной линией с юга. Предположить, что «наряд» был выставлен для обороны берега р. Оки, было бы неверным, так как вторжение ордынцев не предполагалось, все их внимание было привлечено к Перекопу, и ставить пушки на бродах и «перелазах» не было никакой необходимости. Кстати, хан просил прислать русское войско «с пушками».

Попытки отдельных мурз из Большой Орды «искрасти» русскую «украину» неожиданными набегами тоже отражались активными действиями русской конницы.

В начале XVI в. в обстановке начавшейся войны России с Польско-Литовским государством из-за «верховских княжеств» опасность со стороны Большой Орды значительно усилилась. В это время фактически оформляется военный союз нового короля Александра и Ших-Ахмеда, ставшего ханом Большой Орды. Этому союзу противостоял союз Москвы и Крыма. На южной границе России назревала большая война.

Летом 1500 г. Большая Орда подошла к Дону и остановилась близ устья Тихой Сосны, в непосредственной близости от русской «украины». Одновременно Ших-Ахмед угрожал и Крымскому ханству: по прямой расстояние от его кочевий до Перекопа было небольшим. Менгли-Гирей в страхе писал Ивану III, что войско Ших-Ахмеда превышает 20 тысяч, и срочно просил «на пособь» русских воевод с пушками.

Иван III сразу оценил опасность и в начале августа «послал на улусы царя Магмедамина (находившегося в это время в России на положении «служилого царя». — В.К.), а с ним князя Василья Ноздреватого». К великокняжескому войску присоединились рязанские полки. Однако после пятидневного боя возле Дона Менгли-Гирей неожиданно отступил, не предупредив своего русского союзника, спешившего ему на помощь. Начинать большое сражение «в поле» без поддержки крымцев было неразумно, и русское войско возвратилось к своим рубежам. Нужно было подумать об обороне самих русских земель, на которые ордынцы стали совершать нападения. В августе русский посол Иван Кубенский писал из Крыма: «Сказывают, государь, Азовских казаков и Ордынских человек с восемь сот пошли на Русь, а того, государь, неведомо, под твои земли пошли или под литовского». В сентябре «к великому князю пришла весть изо Мченска от князя Ивана от Белевского, что на поле многие люди Татарове, а их вотчину, на Белевские места, на украины приходили немногие люди»[660]. Однако мелкими нападениями дело и ограничилось: Ших-Ахмед повернул свои орды на Крымское ханство.

Осенью 1500 г. Ших-Ахмед с 60-тысячным войском двинулся на юг, чтобы вернуть приморские пастбища, очень удобные для зимовки. Менгли-Гирей укрылся за Перекопом. Прорваться на Крымский полуостров Ших-Ахмеду не удалось. В 1501 г. он снова пытался ворваться в Крым с 20-тысячным войском и снова неудачно. Осенью его орда отошла для зимовки в район Белгорода. Теперь Большая Орда угрожала уже не Крыму, а русским границам.

30 августа 1501 г. великий князь Иван III писал Менгли-Гирею: «Наш недруг Ших-Ахмет царь пришел к наших князей отчине к Рылску. И наши князья, князь Семен Иванович и князь Василей Шемячич, и наши воеводы со многими людми пошли против них»[661].

Это была настоящая большая война. Новгород-Северский и еще «несколько других городов» были взяты и разрушены ордынцами, прежде чем хан Ших-Ахмед отошел «в поле» и «стал между Черниговым и Киевом по Днепру и по Десне». Он ожидал «литовскую помощь», чтобы возобновить войну «против царя перекопского Менгли-Гирея и великого князя московского»[662]. «Хроника Польши» утверждала даже, что «заволжский царь Сахмат» приходил на Северщину «со 100-тысячной армией»[663].

Видимо, ордынцы встретили в Северской земле достаточно сильный отпор — их успехи оказались весьма скромными. Все ограничилось взятием Новгорода-Северского и нескольких других городов. Ших-Ахмед пытался завести переговоры о мире с великим князем Иваном III, но неудачно. Ордынцам не удалось заставить Ивана III порвать союз с Крымом ни военными, ни дипломатическими средствами. А затем активизация Крымского ханства заставила Большую Орду окончательно отказаться от серьезных нападений на русские пограничные земли.

В январе 1502 г. Менгли-Гирей писал в Москву, что Большая Орда остановилась «зимовать на усть Семи, а около Белгорода» и что он уже начал против нее военные действия, «велел пожары пускать, чтобы им негде зимовать, ино рать моя готова вся»[664].

Автор «Хроники Быховца» утверждал, что именно зимой 1502 г. Большой Орде было нанесено решительное поражение: «В ту же зиму царь перекопский Менгли-Гирей, собрав свои силы, втайне пошел на Ших-Ахмата царя Заволжского и разгромил его наголову»[665]. Казалось бы, с Большой Ордой покончено. Но автор «Хроники», по-видимому, преувеличивает масштабы поражения Ших-Ахмета в зимней кампании, потому что вскоре хан вернулся к Белгороду, где начал собирать остатки своих орд. Видимо, это ему удалось, так как есть сведения, что в Крыму готовились к возобновлению войны с Большой Ордой.

Только в мае 1502 г., когда крымское войско выступило за Перекоп, «в поле» начался действительно последний поход против Большой Орды. Где-то около устья р. Сулы и произошли решительные битвы. Подробности нам неизвестны. В сообщении русского посла из Крыма от 28 июня 1502 г. говорилось только, что «царь Менли-Гирей Шиг-Ахметя царя прогонил и Орду его и улусы взял».

3 июля о победе над Большой Ордой написал в Москву сам Менгли-Гирей: «Ших-Ахметя, недруга нашего, разогонив, орду его и все его улусы бог в наши руки дал»[666]. Русский летописец об этих событиях, завершивших многолетнюю и тяжелую борьбу с Большой Ордой, тоже сообщал предельно кратко: «Того же лета, июня, Крымский хан Менли-Гирей побил Шиахмата царя Болшиа Орды и Орду взял»[667].

Смертельно раненная на Угре-реке, теснимая Крымским ханством, отбитая в прошедшие годы от русских рубежей и растратившая в этой безнадежной попытке последние силы, Большая Орда окончательно рассыпалась. Борьба русского народа за свое национальное освобождение пришла к закономерному итогу.

Впереди будут еще упорные войны с другими ханствами, которые в первой половине XVI в. попытались под эгидой турецкого султана создать единый антирусский фронт и резко усилили военное давление на русские границы. 48 крымских и около 40 казанских походов отразит за эту половину столетия Россия, создав на своей «украине» мощную общегосударственную систему обороны, прикрывшись со стороны «поля» многочисленными полками, «сторожами» и «станицами», укрепленными «градами» и «засеками»[668].

Будут опасные нападения крымцев во второй половине XVI в., когда они, пользуясь отвлечением русских полков на поля Ливонской войны, прорвутся даже к самой Москве. И снова России придется налаживать оборону южной, «крымской украины»[669]. Будут многочисленные набеги и в первой половине XVII в., вынуждавшие Российское государство прилагать огромные усилия к укреплению южной границы, создавать мощные оборонительные «черты», протянувшиеся на сотни верст[670].

Однако эта борьба будет иметь принципиально иной характер: больше никогда не встанет вопрос о том, быть или не быть России независимым, суверенным государством. Этот вопрос был окончательно решен на Угре-реке осенью 1480 г.