РВК

2

Сильнее всего досталось шевалье де Тьенсегюру, хотя мэтр Гидеон был склонен это оспаривать. Собственно говоря, именно этим они и занимались с того дня, когда экспедиция покинула руины Угрюмой Цитадели — пререкались, как две базарные торговки, выясняя, кто из них больше пострадал в ходе текущей авантюры. Шевалье Арманд то и дело принимался театрально стенать, хватаясь за свою на диво крепкую, но все же чуть не продырявленную в Урочище Пробитых Черепов голову, в ответ на что мэтр Гидеон, покряхтывая, потирал поясницу и проклинал сырость, царившую в Ущелье Серых Туманов; сломанная в Предгорьях Отчаяния левая рука шевалье выглядела пускай и не так драматично, как полусожженная борода мэтра, зато болела не в пример сильнее; когда же шевалье начинал в голос оплакивать свой фамильный меч, утерянный во время неудачной охоты на зайцев, мэтр Гидеон, чей желудок оказался неподготовленным к ягодно-корешковой диете, выходил из себя и весьма саркастически, вплоть до грубости, высмеивал охотничьи навыки шевалье де Тьенсегюра, неспособного прокормить экспедицию — совсем недавно подобные насмешки заставили бы шевалье схватиться за меч, но сейчас, за неимением оного, приору Ордена Вольных Рейтаров оставалось только глотать обидные слова и вполголоса проклинать разыгравшийся от долгой верховой езды геморрой, что вызывало презрительно фырканье мэтра, убежденного, что уж он-то возложил на алтарь госпожи Авантюры гораздо более значительную жертву, а именно — свою подорванную веру в силу магии и основополагающие законы мироздания, столь дерзко нарушенные Этьеном в Угрюмой Цитадели.

Чем дольше продолжалась эта дискуссия, тем сварливее и язвительнее становились доводы мэтра, и тем плаксивее и жалостливее клял все на свете шевалье; победа мэтра была уже не за горами, когда у Этьена не выдержали нервы.

— Да прекратите вы в конце концов?! — рявкнул он, сердито нахмурив брови. Недели две тому назад Этьен пустил бы петуха и мучительно покраснел при попытке рявкнуть на кого бы то ни было; но после разрушения Угрюмой Цитадели в голосе принца появились воинственные нотки, заставившие обоих его спутников замолчать в тот же миг.

— Так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Этьен и пришпорил коня.

— Ваше Высочество! — вдогонку ему воскликнул мэтр Гидеон, начисто позабыв о конспирации. Да и как о ней не позабыть, когда в манерах принца не осталось ровным счетом ничего, что могло бы выдать его за ваганта?

— Чего еще? — осадил коня Этьен.

— Простите, Ваше Высочество, — не то чтобы робко, но с опаской проговорил мэтр, — но не кажется ли вам, что где-то здесь… неподалеку… чисто случайно… может находиться… постоялый двор?

— Не кажется, — отрезал Этьен и осведомился, надменно оттопырив губу: — Вы вообще-то в своем уме, мэтр? «Здесь», «неподалеку»… Где здесь-то?! В этой глухомани?! — Принц обвел выразительным жестом окружавшее путешественников плоскогорье. — Да этого места даже на карте нет! Говорил же я: надо возвращаться той же дорогой…

— Только не это! — взвыл Арманд де Тьенсегюр и заскулил слезливо: — Пожа-алуйста…

— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул Этьен. — Блуждай тут теперь с вами… Мэтр, да уймите вы этого рейтара зареванного! — приказал принц и снова вонзил шпоры в порядком истерзанные бока своего коня.

Стоило лишь принцу отъехать на приличное расстояние, как шевалье яростно высморкался при помощи пальцев и процедил сквозь зубы, опасно прищурившись:

— Достал он меня. Задавил бы гаденыша…

— Нельзя, — негромко сказал мэтр Гидеон, начисто позабыв о прошлых распрях. — Пока — нельзя. Этот сопляк нас втравил в эту дрянь — он нас из нее и вытащит… А пока, любезный шевалье, извольте ломать комедию и изображать хлюпика. Но не слишком усердствуйте, мальчишка не дурак, может и догадаться!

— Не могу я больше паясничать. Сил нет. Взял бы его за ноги — да головой об камень!..

— Тише! — шикнул мэтр Гидеон. — Уймитесь!

— Прошу прощения, — проворчал Арманд и добавил: — А все-таки было бы славно…

— Не спорю. Но это — потом. А пока молокосос может нам пригодиться. Только не мешало бы сбить с него спесь… Справитесь, шевалье?

— Справлюсь, — злорадно ухмыльнулся Арманд. — Еще как справлюсь! Идея-то хорошая, как тут не справиться!

Идея действительно была неплоха, да только мой модератор она посетила намного раньше, чем хитроумную голову мэтра Гидеона. Собственно, ради этой идеи — сбить спесь со своих экс-подопечных — я сбежал из стаи и отыскал троицу этих горе-приключенцев, которым сейчас больше подошел бы ярлык «оборванцы».

Будучи не слишком мстительной или злопамятной натурой, я, тем не менее, с каким-то потаенным удовольствием предвкушал расправу над своими бывшими хозяевами — и был жестоко разочарован, увидев, во что они превратились за одну-единственную неделю без моей опеки. Шевалье Арманд де Тьенсегюр с перебинтованной головой, сломанной рукой и пустыми ножнами на боку, ерзающий в седле, затравленно озирающийся по сторонам и готовый расплакаться по любому поводу и мэтр Гидеон с обугленной козлиной бородкой, жесточайшим поносом и манерами старого, не вполне вменяемого склочника являли собой зрелище настолько жалкое и плачевное, что у меня сразу пропала охота поквитаться за все пережитые унижения. Один Этьен ходил гоголем после эскапады в Угрюмой Цитадели, но я-то знал, что вся его бравада — это показное, а на самом деле у мальчонки поджилки трясутся от мысли, что его дар может однажды и не сработать… Грешно убогим мстить, решил я. Они сами себе отомстят.

Правда, потом выяснилось, что мэтр и шевалье просто-напросто кривлялись, усыпляя бдительность Этьена с целью дальнейшего использования принца в качестве дорожного талисмана, и я восхитился изяществом замысла мэтра Гидеона, чья подорванная вера в силу магии, похоже, только стимулировала его умственный потенциал: разгадав природу дара Этьена, мэтр Гидеон не только составил план рациональной утилизации способностей принца, но и смог убедить гордеца де Тьенсегюра превратиться из Вольного Рейтара в плаксивого лицедея… Отрадно было видеть, что мои приключенцы не разучились думать самостоятельно, без рекомендаций из Палаты Немотивированных Озарений, и вместе с чувством законной, если не сказать отеческой гордости, ко мне пришло желание маленько подсобить по старой памяти мэтру Гидеону и шевалье де Тьенсегюру в благородном деле укрощения талантов принца Этьена… каковое желание я и задавил на корню.

Хватит, я теперь ученый. Я теперь знаю, что добрые дела не остаются безнаказанными. Я даже знаю, куда ведут дороги, вымощенные благими намерениями: на скользкий и мокрый каменистый берег, к которому меня прибило течением мутной горной реки…

Вода из меня хлестала, как из брандспойта. Нет: как из садовой лейки. Уж не знаю, сколько я заполучил пробоин, но когда я выкарабкался на берег, вся та мутная, пенистая и глинистая жидкость, что до краев заполняла мой полый корпус, хлынула из меня во все стороны, орошая и без того мокрую и скользкую прибрежную гальку. Задняя нога, висевшая на одном шурупе, угодила в щель между двумя булыжниками и застряла; с трудом освободившись, я кое-как выпрямился и попытался обрести равновесие. А заодно — понять, что произошло…

Ни то, ни другое мне не удалось. О каком вообще равновесии может идти речь, когда клей размок, корпус разваливается, а струны полопались все до единой?! Что же до осознания произошедшего, то с выломанным модератором и разболтанными молоточками моих мыслительных способностей хватило только на то, чтобы скомандовать себе: убирайся отсюда, дружок, да поживее!

Что я и сделал. С трудом, но сделал. Сразу за узкой полоской галечника вставал вековой и явно непроходимый лес, в который я попер с энтузиазмом и рвением испуганного мамонта, надеясь обрести если не спасение, то хотя бы успокоение в привычном кустарнике — но из кустов мне попадались сплошь терновник и шиповник, и я все так же бездумно ломился вперед, обдирая остатки уже не лака — краски! — и стараясь припомнить (сыграть бы все равно не вышло!) какую-нибудь веселенькую мелодию для поднятия боевого духа, но ничего, кроме похоронного марша, почему-то не вспоминалось…

Потом пошел дождь. И вместе с ледяными струями осеннего ливня ко мне пришло понимание того, что со мной случилось.

Меня упразднили.

Стараясь не стучать клавишами от холода, я яростно стиснул крышку и посмотрел в затянутое тучами небо.

— Черта с два! — просипел я. — Черта с два!!!

Меня нельзя упразднить. Я — РВК. Регулятор Вероятностных Колебаний. Я просто не допущу того, чтобы это произошло. Сведу вероятность к нулю. Не впервой. Я это умею. Вот только отмотаю денька два назад…

Прошлое… было. В отличие от будущего, прошлое было; но было оно стабильно и неизменно, и все, что я мог с ним поделать — это вспоминать.

Заскрежетав клавишами от бессилия, я снова ломанулся в лес, без цели и без смысла, лишь для того, чтобы не стоять на месте. Мне хотелось заблудиться и сгинуть; но РВК не может заблудиться. Вероятность этого слишком мала…

Я вышел к кострам, когда уже совсем стемнело. Сперва я принял огни, мелькавшие между деревьев, за галлюцинацию, а когда я приблизился, первое впечатление только усилилось. Они были там; это был их бивак. Вокруг костров, на уютных лежанках из еловых лап, в палатках и просто на земле расположились Дикие.

Первым меня заметил маленький Гулбрансен. Он не издал ни звука, но следом за ним ко мне повернулись все. Хестеры и Вудчестеры, Броадвуды и Болдуины, Штейны и Эбгарты, и окружавшие костры десятки угловатых теней, чьи названия я не мог разглядеть… Все. Так мы и простояли, глядя друг на друга, минуты две. Затем от костра отделилась одна из теней и двинулась ко мне. Тень оказалась новеньким, чуть франтоватым Курцвайлом с еще сверкающей позолотой на пюпитре.

— Ну наконец-то! — сказал Курцвайл. — А мы уж заждались…

Сбивать спесь с Этьена было решено двумя способами: в то время как шевалье де Тьенсегюр своими бесконечными истериками действовал принцу на нервы, нагнетая общую атмосферу вялотекущего психоза, мэтр Гидеон апеллировал к рациональной части сознания принца, донимая его пространными рассуждениями о сущности бытия и небытия.

Так, например, стоило лишь Этьену проснуться ночью с криком от увиденного кошмара, как шевалье принимался мелко дрожать и хныкать, что ночные кошмары суть дурные предзнаменования, и что теперь они никогда не вернутся домой, и он, шевалье, никогда не увидит свою горячо любимую жену и выводок маленьких де Тьенсегюрчиков. Хныкал Арманд достаточно долго, чтобы у принца кончалось терпение; когда же Этьен, красный от бешенства, повелевал шевалье заткнуться, мэтр Гидеон учтиво, но настойчиво интересовался подробностями ночных видений Этьена.

— Какое вам дело?!! — орал принц.

— Ваше Высочество! — изумленно всплескивал руками мэтр и переключался на рабочий жаргон: — Понеже ваш венценосный родитель возложил на меня почетную обязанность оберегать ваше драгоценное здоровье, то долг мой, как мага… кхе-кхе… как лекаря быть в курсе наимельчайших подробностей, имеющих касательство к здоровью Вашего Высочества…

— Какое еще касательство?!

— Самое непосредственное! Ибо осмелюсь доложить Вашему Высочеству, что кошмары, сиречь сновидения преужасные, порождаются не волей божественной, а единственно перенапряжением мозговых сил Вашего Высочества…

Этьен закатывал глаза и объяснял мэтру, что проводя восемь часов в седле, можно перенапрячь все что угодно, но только не мозг.

— Вы забываете, Ваше Высочество, — напоминал мэтр, — что денно и нощно ваш разум, столь щедро одаренный Фортуной, вынужден отделять существующее от несуществующего, и оберегать бытие от небытия! Стоит ли удивляться, что вам снятся кошмары, если одна лишь уверенность вашего разума в их эфемерности удерживает оные кошмары от материализации?

(При этих словах шевалье начинал трястись, как припадочный, и лихорадочно скулить «только кошмаров нам не хватало!!!»)

Этьен, издерганный нытьем де Тьенсегюра, сил спорить уже не имел: он устало вздыхал и, окончательно капитулируя, спрашивал у мэтра о способах избавления от кошмаров. Мэтру Гидеону, разумеется, только того и надо было, и он с готовностью советовал принцу перед сном вспоминать не все те многочисленные ужасы, повстречавшиеся на пути паладинов госпожи Авантюры, а родной замок, собственную опочивальню, кровать с балдахином или, на худой конец, просто комнату в уютном трактире, где можно скоротать ночь в спокойствии и безопасности. Этьен кисло благодарил мэтра за совет и обещал непременно ему последовать; весь день мэтр тихо торжествовал, а на следующую ночь Этьен снова вскакивал с диким воплем…

Таким образом блестящая стратегия мэтра Гидеона с треском провалилась по причине своей полной неработоспособности, и мэтру стоило огромных усилий удержать шевалье де Тьенсегюра от реализации своего собственного, куда более радикального плана укрощения принца Этьена. Исключительно благодаря ораторскому таланту мэтра Гидеона шевалье Арманд согласился отложить трепанацию Этьенова черепа до тех пор, пока мэтр не придумает что-нибудь получше.

Но учитывая вспыльчивость и импульсивность характера приора Ордена Вольных Рейтаров, придумывать мэтру приходилось в ускоренном темпе…

Мэтр Гидеон играл с огнем и даже не подозревал об этом. Похоже, он принимал Этьена за некоего полубога, способного силой одного своего разума корректировать реальность согласно своим представлениям о ней. К счастью господ авантюристов, а также всех прочих обитателей данного измерения Континуума, мэтр ошибался.

Этьен был Скептиком, и сила его дара не простиралась далее упразднения уже существующих понятий; создавать Скептик был не способен в принципе, и это было просто замечательно — ибо сколько бы Этьен не хвастался собственным здравомыслием и не отрицал существование оборотней, вампиров, русалок и прочих волшебных тварей, бояться их он так и не перестал. Именно они — несуществующие отныне порождения Хаоса и Тьмы заполняли собой ночные кошмары Этьена, и будь принц способен к претворению в жизнь собственных фантазий, приключенцам бы весьма не поздоровилось… По той же причине пропали втуне усилия мэтра, возмечтавшего о кровати с балдахином и уютном трактире — и я от всей души надеялся, что хитроумный мэтр придумает что-то новенькое до того, как шевалье размозжит голову Этьена о камень.

Такой кровавый исход дела меня никак не устраивал: если сопляк украл у меня жизнь, то я не позволю какому-то рейтару украсть у меня месть! Тем более, такую изысканную, взлелеянную долгими холодными ночами, проведенными под открытым небом…

Изысканность моего плана заключалась в его простоте. Я всего лишь хотел сделать так, чтобы Этьен в глубине души перестал верить в то, что они когда-нибудь выберутся с этого плоскогорья. И все. А для этого надо было как минимум лишить приключенцев транспорта: я уже предвкушал, как не привыкший к пешим прогулкам принц мигом закатит истерику не хуже шевалье де Тьенсегюра, да только не притворную, а настоящую — и дело будет сделано!

Однако попробуй я просто умертвить лошадей приключенцев, и Этьен легко аннулирует мой поступок. Нетрудно предугадать, как поведет себя принц, когда под ним ни с того, ни с сего падет лошадь: познавший силу квазимагического заклинания «так не бывает», сопляк запросто воскресит свою клячу! Нет, тут требовалось нечто более правдоподобное и необратимое, чем «внезапный падеж скота»…

Необходимость действовать в рамках убогих представлений Этьена о реальном мире (мальчишка ни разу в жизни не покидал родного измерения и понятия не имеет о существовании Континуума — и берется рассуждать, что возможно и что нет!) поначалу раздражала меня, но я быстро адаптировался, и, прощупав окрестности, с легкостью нашел верный способ решить поставленную задачу. Ущелье, поджидавшее приключенцев в двух днях пути отсюда, идеально подходило для моего плана: стоит мне устроить небольшой обвал, и дальше приключенцам придется блуждать на своих двоих… Раньше я бы слегка поднатужился и вызвал локальное землетрясение; сейчас же мне предстояло совершить марш-бросок по пересеченной местности и два дня ворочать здоровенные валуны, обеспечивая реалистичную картину обвала в горах — но чего не сделаешь ради мести?

…В ущелье меня уже ждали.

— Эх ты… — сказал Курцвайл и снисходительно усмехнулся. — Смыться захотел? Отомстить? Дурачок. Ты же теперь Дикий… — он сделал паузу и стая хором рявкнула:

— А Дикие своих не бросают!!!

От привычки Диких орать хором меня всегда бросало в дрожь…

— Доколе?! — взревел огромный Босендорфер и стая отозвалась нестройным ропотом. — Доколе будем мы терпеть издевательства и унижения?!!

Меня передернуло.

— Не боись, — усмехнулся Курцвайл и толкнул меня в бок. — Он только орать горазд. Босендорфер у нас — главный заводила…

— Вожак? — уточнил я.

— Нет, ну какой вожак у Диких? Заводила — это тот, кто стаю заводит. Вот как сейчас.

Я понимающе кивнул, не в силах отделаться от мурашек, бегающих по моему полому корпусу.

— Месть! Месть! Месть!!! — скандировала стая.

Самое смешное, что мстить Дикие собирались вовсе не Этьену. Предметом их нынешней охоты были Серый Рыцарь, матушка Эльжбета и оруженосец Кшиштоф — старый лис Блютнер уже полгода водил стаю Диких за нос, и имел все основания бледнеть при упоминании Скептика; мои же приключенцы подвернулись Диким по чистой случайности, каковая обернулась для меня лично жизненной трагедией.

— Всему свое время, — сказал Курцвайл, угадав мои мысли. — Придет черед и твоего Этьена.

В последнем можно было не сомневаться. Древний, замшелый Конрад Граф, который заделал дыры в моем корпусе, вправил на место молоточки и заново натянул струны — словом, привел меня в рабочее состояние — заодно объяснил мне, как теперь следует пользоваться темпоральным зрением. В Департаменте нас учили видеть будущее как огромное раскидистое древо возможностей, колыхаемое порывистым ветром вероятности; для Диких же будущее было подобно трамвайному рельсу, согнуть который не под силу никакому РВК… Я ясно видел, что Этьен сотоварищи никуда от меня не денутся и мое (наше! Я ведь теперь тоже член стаи!) возмездие настигнет их с неизбежностью рока и точно по расписанию — то бишь, сразу после того, как стая расправится с Блютнером и его троицей авантюристов, но именно это и не давало мне покоя.

Неизбежность. Удивительно скучная штука, если вдуматься. Мир, где не было места РВК, оказался унылым, насквозь предсказуемым местом, и я теперь прекрасно понимал, зачем Босендорфер каждое утро накручивает стаю до состояния дикой, неконтролируемой ярости. Если бы не эта ярость, Дикие бы попросту не выжили. Сгнили бы в лесу, утратив всякий интерес к окружающему миру. Ненависть — это все, что у них оставалось. Они ненавидели так долго, что теперь им каждое утро приходилось напоминать себе, кого они ненавидят…

Но моя ненависть была слишком свежей, чтобы раствориться в старой, прокисшей ненависти Диких. И мстить согласно расписанию я не собирался.

У меня была идея получше…

— Не нравится мне здесь, — пожаловался шевалье де Тьенсегюр. Нехорошее тут место… — Он окинул взглядом крутые склоны ущелья и поежился. — Нехорошее.

— Будет вам! — одернул его мэтр Гидеон. — Вы чересчур вошли в роль, шевалье! Мальчишка все равно вас не слышит…

— Да при чем тут мальчишка! Говорю вам: дурное это место. Лучше объехать.

— Вот как? — изогнул бровь мэтр. — Может, попробуете предложить это нашему дражайшему принцу?

Шевалье нахмурился.

— Уж я б ему предложил… Если б не вы, мэтр, я б ему давно предложил…

— Тихо! Он возвращается!

Взмыленная лошадь принца протестующе заржала, когда Этьен резко дернул за уздечку, едва не налетев на Арманда. Скакать галопом по горам было не лучшей идеей, но ни мэтр, ни шевалье не решались сказать об этом принцу.

— Впереди все спокойно, — сообщил Этьен. — Можно ехать. И перестаньте дрожать, шевалье!

Последние пару дней Этьен начал подозревать, что его спутники завели обычай шептаться у него за спиной, и поэтому он сейчас не ускакал, как обычно, далеко вперед, на разведку, а поехал медленным шагом, направив лошадь прямиком в ущелье. Арманду де Тьенсегюру и мэтру Гидеону не оставалось ничего другого, как последовать за ним.

— Не нравится мне это ущелье, — снова затянул свое шевалье Арманд, как только они оказались в сумрачном проеме между двух гор. Солнце клонилось к закату, и тени от валунов удлинялись, обретая пугающе странные формы. — И булыжники эти не нравятся!

Этьен сокрушенно покачал головой.

— Ну сколько можно ныть, шевалье?

— И все же, Ваше Высочество! — поддержал спутника мэтр Гидеон. Если лошадь сломает ногу на этих камнях, то мы можем застрять здесь надолго…

— Не сломает, — отрезал Этьен.

— А вдруг обвал? — спросил Арманд. — Вы только посмотрите на эти валуны! Они же еле держатся!..

Состроив постную мину родителя, вынужденного следовать прихотям капризного ребенка, Этьен задрал голову и посмотрел на валуны. Потом посмотрел еще раз. Черты лица его разгладились, а глаза лихорадочно заблестели.

— Опять! — прошептал он и вскинул руку. — Смотрите! Вон там!

Кряхтя от натуги и подпирая полированной крышкой тяжеленный валун, Курцвайл умудрялся еще и читать мне мораль.

— Думаешь, ты один такой особенный? Ха! Да мы все тут — особенные. Всех нас вычеркнули такие вот этьены. Самоуверенные, узколобые, надменные тупицы, не способные осознать, что есть вещи, недоступные их пониманию… Мы все — жертвы человеческой ограниченности. И если мы будем держаться по одиночке, то жертвами мы и останемся. Один Дикий — ничто против этого гнусного Континуума! А стая — это сила!

Стая в настоящий момент рассредоточилась по склонам ущелья, ворочая валуны и занимая стратегически выгодные позиции для камнеметания. Оценив масштаб работы, которую я самонадеянно собирался проделать в одиночку, я пристыжено промолчал.

— Стая, брат, это для нас единственный шанс выжить! — объяснял Курцвайл. — И не только выжить, но и поквитаться со всей это серостью…

Он не договорил. Маленький, юркий Гулбрансен, выставленный за часового, завопил истошно:

— Едут!!!

— Ну-с, — сказал Курцвайл и поплевал на педали. — С богом…

«С каким еще богом?» — хотел спросить я, но тут в ущелье показались мои подопечные. Мэтр Гидеон как раз уточнял у Этьена, что случится, если лошадь сломает ногу, и когда Этьен небрежно, одной фразой свел вероятность этого к нулю, у меня перехватило дыхание от испуга. Ай да мэтр! Времени он зря не терял, это точно… И главное — как просто придумано! Теперь Арманд спросит у принца насчет обвала, и тот все так же легко… Все, спросил. Теперь осталось подождать, пока Этьен одним словом перечеркнет двухдневную работу целой стаи Диких…

От обиды у меня комок подкатил к деке. Нет, ну что ж это за невезение такое, а?!! Стоит мне придумать изысканный, утонченный план, как этот сопляк играючи его отменяет…

— Ой, — сказал Курцвайл, и я резко подавил приступ жалости к себе. Внизу происходило нечто странное.

Вместо того, чтобы в своей типичной манере объявить обвал невозможным, Этьен почему-то замер, а потом вытянул руку и указал прямо на меня и Курцвайла!

— Смотрите! — выкрикнул Этьен. — Вон там!

— Ой, — опять сказал Курцвайл. Его ножки заскользили вниз по склону, и я с ужасом почувствовал, что соскальзываю следом. Валун, который мы удерживали вдвоем, пошатнулся и, выбросив фонтанчик щебня, резво покатился вниз. Мы с Курцвайлом метнулись в разные стороны, а валун, бодро подпрыгивая и набирая скорость, понесся прямо на Этьена.

— Но ведь так не бывает, — нахмурившись, сказал Этьен.

Валун взорвался в воздухе, разлетевшись на мелкие осколки, и ни один из них даже не оцарапал принца и его компаньонов.

— Он нас увидел!!! — пораженно выкрикнул я.

— Вот и все, — сипло сказал Курцвайл. — Доигрались. Сейчас он нас упразднит. Навсегда. Вытолкнет в мнимое измерение. Давай прощаться, что ли?

— Он нас увидел… — упавшим голосом повторил я.

Этьен обвел грозным взглядом склоны ущелья и скомандовал:

— А ну-ка, выходите все! Я кому сказал?!

В повисшем безмолвии раздался отчетливый шорох колес по щебенке.

Ангел был в точности такой, как в вестибюле Департамента. Ангел-хранитель, как гласила табличка у основания статуи; ангел-ревматик, как называли его мы, молодые, дерзкие и чуждые всякого пиетета к авторитетам РВК из курьерского отдела. Ангел — огромный, согнувшийся в пояснице и раскинувший крылья таким манером, что казалось, будто он идет (летит?) против сильного ветра — нависал над шахматным паркетом вестибюля и, по идее, должен был внушать проходящим мимо РВК уважение к нашим достопочтенным предшественниками, но вместо этого служил вечным предметом насмешек со стороны курьеров и меня в том числе… О чем лично мне, похоже, предстояло горько пожалеть в самое ближайшее время.

Никелированный ангел размером в одну сотую департаментского замер в своей неестественной позе на капоте роскошного автомобиля «Роллс-Ройс Силвер Клауд». Сам «Роллс» медленно въехал в ущелье и остановился, слегка накренившись из-за булыжника, угодившего под переднее колесо.

Какое-то время ничего не происходило.

Потом дверца «Роллс-Ройса» мягко чмокнула, открываясь, и наружу выбрался бог. Он обошел «Роллс» кругом, попинал покрышки и горестно покачал головой.

— Каюк подвеске, — сказал бог.

Мы молчали.

Бог оторвался от внимательного созерцания «Роллса» и посмотрел в нашу сторону. Немая сцена, представшая перед его взором, была достойна кисти Сальвадора Дали: узкое ущелье в горах, озаряемое багровыми отблесками заката, сбившаяся в кучу троица приключенцев посередине — и с полсотни Диких, облепивших склоны ущелья и готовых по первому же сигналу Босендорфера грянуть что-нибудь из Вагнера и ринуться вниз, сметая все на своем пути.

— Ну-с? — брюзгливо спросил бог. — Что тут у вас?

У Диких хватило ума промолчать. У меня — тоже.

— Вы… кто? — ошалев от собственной наглости, спросил Этьен.

— Я-то? — переспросил бог и поправил съехавший на затылок нимб. — А разве не видно?

— Нет, не видно! — с упорством смертника гнул свое Этьен, увертываясь от локтя мэтра Гидеона, так и норовившего заехать под ребра дерзкому сопляку.

— Я — бог, — снизошел до объяснений бог. — А ты кто, мальчик?

— А я — принц Этьен!

— Ах, принц… — понимающе покивал бог. — Что же ты творишь, принц?

— Что хочу — то и творю! — выкрикнул Этьен. Паренек, очевидно, окончательно тронулся рассудком. — Я принц крови, будущий король и помазанник…

— Мой, — спокойно закончил бог. — Не пойму только, чем тебя помазали? Скипидаром, не иначе…

— Да я!.. — задохнулся от негодования Этьен. — Да я!.. Да я!..

— Что?

— Я в тебя не верю! — выпалил Этьен.

— А я в тебя, — все так же спокойно парировал бог.

— Тебя не бывает!!!

— Нет, сынок, — сказал бог с улыбкой. — Это тебя — не бывает. Ты кем себя, собственно, возомнил? Кто дал тебе право решать, что бывает, а что — нет?

— Мой дар, — приосанился принц, цитируя мэтра Гидеона, — есть свидетельство благоволения к нам богини Фортуны!

Мэтр застонал, вырывая последние клочки волос из бороды.

— Фортуны, говоришь? — переспросил бог. — Хм… А я ведь эту дуру предупреждал: доиграешься ты со своими дарами. Не послушалась, значит… Ну да ладно. Ну и бог с ней, извини за каламбур. Сами разберемся… Вот как мы поступим, принц: ты сейчас спокойно, без истерик, и по возможности максимально объективно постараешься ответить на один мой вопрос. Хорошо?

— Спрашивай!

— Скажи мне, принц… — вкрадчиво сказал бог. — Разве бывает так, чтобы неверие одного человека хоть что-то решало в этом безжалостно логичном и рациональном мире? Ты пока подумай, принц, а я разберусь со своими младшими коллегами…

Этьен впал в ступор, а бог повернулся к нам.

— Тьфу, глаза б мои вас не видели… — рассерженно сплюнул бог. Дикие! Позор-то какой! Вы же РВК… Я вам зачем полномочия передавал? По лесам носиться и людям жизнь отравлять?! Мстители хреновы… Чтобы завтра же всем явиться в Департамент! И без опозданий! Работать надо, а не дурью маяться! Ясно?!

Стая по привычке рявкнула хором:

— Ясно! — и бог поморщился.

— Чего вы орете, как эти… Дикие. Ну, а раз ясно, тогда разнос окончен, все свободны.

— Сдается мне, — прошептал Курцвайл, — что нас только что восстановили в правах…

Бог тем временем снова обратил внимание на приключенцев. Выглядела троица авантюристов более чем живописно: шевалье Арманд, рухнув на колени, истово молился, мэтр Гидеон выщипывал последние волосенки из бороды, а Этьен, замерев, как истукан, хмурился и шевелил губами.

— Что надумал, принц?

Этьен поднял взгляд и сказал сомнамбулически:

— Так не бывает…

— Вот и славно, — кивнул бог и зашагал к «Роллс-Ройсу».

В гробовом молчании мы наблюдали, как бог уселся за руль и задним ходом выехал из ущелья. Потом Дикие, словно опомнившись, принялись один за другим исчезать, с легким хлопком перепрыгивая в другое измерение. Я совсем уж собрался было последовать их примеру, когда Этьен крикнул:

— Постой! — и я, удивляясь самому себе, помедлил.

— Ну что еще? — проговорил я с плохо скрываемой досадой.

— А как же мы? — жалобно спросил принц Этьен.

— Да, — сказал мэтр Гидеон. — Как же мы?

— Что нам теперь делать? — подытожил шевалье Арманд де Тьенсегюр.

Я вздохнул. Но работа есть работа…

— Что делать, что делать… — проворчал я. — Уматывать отсюда в темпе вальса! Скоро стемнеет, и когда эти булыжники начнут просыпаться, мало вам не покажется!

Приключенцы метнулись к лошадям, а я перешел в невидимость и мысленно дал себе пинка. Теперь они, разумеется, совсем обнаглеют, и безо всякого темпорального зрения я мог с уверенностью сказать, что в ближайшие пару дней меня ожидает непочатый край работы — и не просто работы, а самой черной и неблагодарной работы на свете…

— Эй! — позвал Этьен, беспомощно шаря взглядом по склонам. — Ты где? Впрочем… неважно. Я только хотел сказать… Ну, в общем, спасибо. Спасибо тебе, слышишь?!

Хотя, конечно же, и в нашей работе бывают счастливые исключения.

ЗЫ. А все-таки зря вы игнорируете «День Святого Никогда». По моему скромному разумению, этот роман — лучшее из всего написанного мной на сегодняшний день… И если кому-то понравилось выше запощенное, то настоятельно рекомендую сходить на http://afarb.nm.ru[1] и прочитать «День Святого Никогда».

ЗЗЫ. А если кому-то не понравилось, то он тем более должен его прочитать — так у него будет прекрасный шанс раскритиковать в пух и прах не какую-то там повесть — а целый роман!;))