Рыбаки

X

Прошло несколько месяцев после происшествия на озере - происшествия, которое так сильно взволновало сердце младшего сына рыбака Глеба Савинова.

В последних числах апреля, после обеда, Глеб, Ваня и приемыш работали неподалеку от новой избы, на верхнем конце площадки. Приближалось водополье. Старый рыбак и молодые помощники его приготовляли все нужное для начала рыбной ловли, которая считает разлив реки лучшим своим временем. Они спешили управиться с саками, баграми, вершами и сетями: кое-где требовалось вплести новый венец из ивняку, там недоставало нескольких петель, здесь следовало подвязать новый поплавок и проч., и проч. Зима хотя и длинна, а всего не усмотришь.

Принимая в соображение шум и возгласы, раздававшиеся на дворе, можно было утвердительно сказать, что тетушка Анна и снохи ее также не оставались праздными. Там шла своего рода работа. И где ж видано, в самом деле, чтобы добрые хозяйки сидели сложа руки, когда до светлого праздника остается всего-навсе одна неделя!

Нечего, разумеется, говорить о тех заботах, которые связываются с крашеньем яиц, печением куличей и приготовлением пасхи: все это было покуда еще впереди. Но всякий согласится, я думаю, что мытье полов, чистка избы, стирка и заготовление кой-каких обнов (последнее производится обыкновенно втайне, но возбуждает тем не менее более толков, чем первые хозяйственные хлопоты) представляют также немаловажную статью. Несмотря, однако ж, на все эти многосложные занятия, наши хозяйки, очевидно, больше кричали и шумели, чем делали дело. Работа их подвигалась из рук вон плохо. И тетушка Анна и снохи ее поминутно выбегали за ворота. Примеру их даже следовали дети Петра. Все с нетерпением устремляли тогда глаза на посиневшую Оку и дальний луговой берег, уже совсем почти освободившийся от снегу.

Дело в том, что с минуты на минуту ждали возвращения Петра и Василия, которые обещали прийти на побывку за две недели до Святой: оставалась между тем одна неделя, а они все еще не являлись. Такое промедление было тем более неуместно с их стороны, что путь через Оку становился день ото дня опаснее. Уже поверхность ее затоплялась водою, частию выступавшею из-под льда, частию приносимою потоками, которые с ревом и грохотом низвергались с нагорного берега.

Был именно один из тех сырых, сумрачных дней, которые ускоряют оттепель лучше самого яркого солнца. Густой туман покрывал землю. Теплый, влажный южный ветер - "мокряк", как называют его рыбаки, - видимо, казалось, съедал остатки рыхлого почерневшего снега. Темно-синяя полоса, висевшая неподвижно уже несколько суток сряду над горизонтом, предвещала, в совокупности с такими же верными признаками, надолго установившееся тепло. Глеб, в совершенстве постигавший значение самых неуловимых перемен воздуха, давно еще предсказал такую погоду. Старый рыбак никогда не ошибался: закат солнца, большая или меньшая яркость утренней зари, направление ветра, отблеск воды, роса, поздний или ранний отлет журавлей - все это осуществляло для него книгу, в которой он читал так же бойко и с разумным толком, как разумный грамотей читает святцы. Реку со всеми ее годичными изменениями и причудами знал он как свои пять пальцев. Многие приметы, основанные на долгом опыте, говорили ему, что не сегодня, так завтра Ока взломает лед и разольется дружною водою. Соображаясь с этим, он за несколько дней перетащил лодки на верхнюю часть площадки. Позднее вскрытие реки не предвещало ничего худого для промысла. Глеб был, следовательно, доволен и спокоен. Одного разве недоставало для полного довольства Глеба - недоставало сыновей, которых так долго и так напрасно все ждали.

- Шут их знает, чего они там замешкали! - говорил он обыкновенно в ответ на скорбные возгласы баб, которые, выбежав за ворота и не видя Петра и Василия, обнаруживали всякий раз сильное беспокойство. - Ведь вот же, - продолжал он, посматривая вдаль, - дня нет, чтобы с той стороны не было народу… Валом валит! Всякому лестно, как бы скорее домой поспеть к празднику. Наших нет только… Шут их знает, чего они там застряли!

- Бог ведает, что такое! Я уж не знаю, что и подумать-то… О-ох! - говорила тетушка Анна с глубоким вздохом.

Тут старуха делала обыкновенно какой-то таинственный знак снохам, и все три робко, шаг за шагом, подходили к работающим. Тетушка Анна рада была, что муж ее, по крайней мере, хоть разговаривает об отсутствующих: авось услышит она от него какую разумную, толковую речь, которая успокоит ее материнское наболевшее сердце.

Подойдя к мужу, она прикладывала ладонь к правой щеке и, тоскливо покачивая головой, продолжала:

- Нет, не дождаться, знать, нам наших детушек… Где-то они теперь? О-ох, чует мое сердце…

Дрожащий голос ее ясно показывал, что она готова была удариться оземь и закричать голосом.

- Полно тебе, дура голова! Ну, чего ты, чего? Погодим еще: авось какой-нибудь рассудок да будет… Не махонькие они: свой толк в голове есть. Знамо, кто себе враг! На беду не полезут.

- Так-то так, батюшка, а все словно думается, не прилучилось бы чего, - возражала жена Петра.

- Ничаво! Должно быть, реки задержали, - неожиданно сказал Гришка.

- Вот Гришка не долго думал - решил! - произнес Глеб, посмеиваясь. - Слышь, за реками дело стало, а нам и невдомек! Эх ты, разумная голова! У бога недолго, а у нас тотчас!.. Реки помешали! Ну, а народ-то как же приходит? Лодки, что ли, под мышкой несет, а? Эх, ты! Кабы реки-то разошлись, они бы, я чай, давно себя показали: давно бы здесь были! - подхватил он, указывая на Оку. - Всем рекам один путь - наша Ока. Давно бы тогда и мы по ней погуливали… Догадливый парень, нечего сказать! Ну-кась, ты, Василиса, что скажешь? - добавил он, насмешливо взглядывая на жену Василия.

Но Василиса, обыкновенно говорливая, ничего на этот раз не отвечала. Она была всего только один год замужем. В качестве "молодой" ей зазорно, совестно было, притом и не следовало даже выставлять своего мнения, по которому присутствующие могли бы заключить о чувствах ее к мужу. Весьма вероятно, она ничего не думала и не чувствовала, потому что месяц спустя после замужества рассталась с сожителем и с той поры в глаза его не видела.

- Так как же, Гришка, а? Реки помешали? - продолжал расспрашивать развеселившийся Глеб.

- Спроси у Ванюшки: он лучше моего скажет, - отвечал приемыш, украдкою взглядывая на хозяйского сына, который с видом раздумья чинил вершу и мало обращал, по-видимому, внимания на все происходившее вокруг.

- Что ж ты молчишь, Ванюшка? Говори, с чего братья, шут их возьми, застряли? - произнес Глеб, находивший всегда большое удовольствие раззадоривать друг против дружки молодых парней, чтобы потом вдосталь над ними потешиться.

- Почем мне знать, батюшка! - спокойно и как-то неохотно отвечал сын. - Кабы я с ними шел, так, может статься, сказал бы тебе; господь их ведает, чего они нейдут…

Он взглянул на мать, которая слегка уже начинала всхлипывать, и поспешил прибавить:

- Должно быть, с делами не справились. Бог даст, придут.

- Ну, этот, по крайности, хошь толком сказал, долго думал, да хорошо молвил! - произнес отец, самодовольно поглаживая свою раскидистую бороду. - Ну, бабы, что ж вы стоите? - заключил он, неожиданно поворачиваясь к снохам и хозяйке. - Думаете, станете так-то ждать на берегу с утра да до вечера, так они скорее от эвтаго придут… Делов нет у вас, что ли?

При этом тетка Анна и снохи ее бросали новый взгляд на дальний берег и, подавив вздох, снова возвращались к своим занятиям.

Веселость старого рыбака, не подстрекаемая присутствием баб и возгласами молодых ребят, которые большею частью работали молча, мало-помалу проходила и уступала место сосредоточенному раздумью. Его не много беспокоили отсутствующие: Петр и Василий не малые ребята, к тому же и люди толковые. Слава тебе, господи! Настолько пожили они на свете, настолько опытны, чтобы знать, где след и где не след. Ненадежное состояние дорог и рек им слишком известно, чтобы можно было ожидать от них какой-нибудь опрометчивости. Вероятно, дела поважнее задерживали их так долго. Может статься, с хозяином не покончили расчетов, а может статься, и попросту - загуляли. За Петрушкой такое важивалось! Так рассуждал Глеб, предоставлявший бабам своим сокрушаться и строить по поводу отсутствующих отчаянные, безнадежные предположения. Он редко даже посматривал в ту сторону, откуда должны были показаться Петр и Василий. С некоторых пор взгляды Глеба несравненно чаще обращались к младшему сыну. Старый рыбак давно еще, почти с самого начала зимы, стал замечать перемену в молодом парне. Не раз даже пытал он доследиться причины, не раз привязывался к Ване, осаждая его вопросами о том, с чего напала на него худоба, с чего он невесел, что бычком смотрит и проч., и проч. Не раз даже старик выходил из себя и грозил порядком проучить сына в том случае, если со временем окажется какая-нибудь причина такой перемены, но остался все-таки ни при чем. Ваня отбояривался обыкновенно какими-то пустыми, незначащими ответами; говорил, что он ничего за собою не замечает, что никакой особенной худобы за собой не видит, - словом, не давал никакого удовлетворительного объяснения. Хуже всего было то, по мнению Глеба, что Ванюшка начал с некоторых пор как словно задумываться. Это обстоятельство особенно сильно бродило почему-то в голове старого рыбака в тот день, о котором идет теперь речь.

"Ведь вот же, ничего такого не бывало с его братьями, - думал он, поглядывая на Ваню из-под густых нахмуренных бровей. - Да вот теперь хошь бы Гришка: ничего такого не приметно: парень как парень… озорлив, негодный! Ну, а в другом чем виду не показывает - песни это играет, с бабами балует; иной раз даже сократишь его, приудержишь… А мой и есть стал что-то не в охоту, хлеба лишился, словно хворобой какой скучает. И не допытаешь никак: затаился!.. Надо женить его - вот что!.. Он хоша, сдается мне, не добре ластится к дочке Кондратия, во всю зиму, почитай, к ним и не наведывался: знать, не по ндраву; да смотреть на это нечего! Женится - слюбится!" - продолжал Глеб, хранивший покуда еще в тайне такое намерение.

Выбор Глеба, не мешает заметить, мог только объясниться непомерным его упорством. Озерской рыбак, по словам самого Глеба, был не что иное, как сосед, у которого нечем было голодную собаку из-под стола выманить. Дочка его была, следственно, "бесприданница". Расчетливый Глеб подавно не должен был бы обращать на нее внимания. Но так уж задумал Глеб - задумал потому, может статься, что такой выбор должен был встретить препятствия со стороны жены и родных. Когда Глеб заберет что в голову, можно почесть дело решенным; в этих случаях ничем уже не возьмешь. Упрямство сильнее самого расчета.

"Женится - слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы и дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно, дело теперь порешить. На Святой же возьму его да схожу к Кондратию: просватаем, а там и делу конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает он, что один, без жены, живет: таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут, а женил, так и беда прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает! Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…"

На самом этом месте размышления Глеба были прерваны пронзительными криками Анны, обеих снох и даже ребятишек Петра: все они как сумасшедшие стремглав летели из ворот, тискаясь друг на дружку и размахивая руками.

- Батюшки! Они! Касатики! Они! Они идут! Они, они! - кричала тетушка Анна, бежавшая впереди всех и придерживавшая правою рукою платок на голове. - Они! Они идут! Пресвятая богородица! Они! - подхватывала она, перескакивая через багор, наконечник которого лежал на коленях мужа.

- Они идут, они! Как перед богом, они! - вопили снохи и дети, вихрем проносясь мимо работающих и задевая на пути верши, которые покатились во все стороны.

- Эк их подняло! Полоумные! Инда совсем огорошили! - проговорил Глеб, вставая на ноги и оглядывая бежавших баб с видом крайнего недоумения. - Ребята! - примолвил он, поспешно обращаясь к Гришке и Ване. - Ступайте за ними, живо! Вишь их! Сдуру-то, чего доброго, в воду еще побросаются!.. Эй, бабы! Глупые!.. Эй! Куда вы? - подхватил он, догоняя Ваню и Гришку, которые бежали вниз по площадке. - Стойте! Эй!.. Нет, дуют себе, шальные! Ну, чего вы? Чего всполохнулись?.. Эки бесшабашные! - заключил он, настигая баб, которых едва сдерживали на берегу Гришка и Ваня.

- Батюшки! Они! Касатики! Они! - голосили бабы, и пуще всех тетушка Анна.

В самом деле, на той стороне Оки виднелись люди. Хотя они казались ничуть не больше мизинца, однако ж по движению их ясно можно было заключить, что они высматривали удобопроходимые места и готовились спуститься на реку.

- Должно быть, места-то там добре опасливы! Вишь, как выглядывают! - говорила жена Петра, нетерпеливо переминаясь на месте.

- Батюшка, Петрушенька ты мой! Вася! Касатик! Рожоной ты наш! Родимые вы мои! Ох вы, батюшки вы наши! - вопила тетушка Анна таким голосом, который мог показаться издали отчаянным рыданием.

- Тятька! Тятька идет! - кричали, в свою очередь, мальчишки.

- Вы что, мелюзга?.. И она туда же!.. Цыц! - сказал не совсем ласково Глеб. - Полно вам кричать, бабы!.. Ох ты, старая, куда голосиста!.. Погодите, дайте время высмотреть. Спозаранку хватились! Может статься, и не они совсем.

- И то не они! - воскликнул неожиданно Гришка, пристально следя глазами за путешественниками, которые продвигались вперед, описывая круги по льду.

- Нет, не они! - подтвердил Ваня.

- Ну, вот, то-то же и есть! Эх, вы, сороки! - вымолвил Глеб сурово, обращаясь к бабам.

Бабы стояли как ошеломленные. Несмотря на то, что они уже двадцать раз обманывались таким образом, им как будто все еще в голову не приходило, что на Оке, кроме Василия и Петра, могут показаться другие люди: опыт в этом случае ни к чему не служил. Бабы стояли как ошеломленные. Вскоре, однако ж, руки и ноги их снова обрели движения; а вместе с ними развязался и самый язык. Досадливое чувство не замедлило уступить место любопытству. Все три поспешили к Глебу, Ванюшке и Гришке, которые стояли на самой окраине берега и кричали прохожим, заставляя их принимать то или другое направление и предостерегая их от опасных мест; бабы тотчас же присоединились к старому рыбаку и двум молодым парням и так усердно принялись вторить им, как будто криком своим хотели выместить свою неудачу.

На этот раз, впрочем, было из чего суетиться. Вчуже забирал страх при виде живых людей, которые, можно сказать, на ниточке висели от смерти: местами вода, успевшая уже затопить во время дня половину реки, доходила им до колен; местами приводилось им обходить проруби или перескакивать через широкие трещины, поминутно преграждавшие путь. Дороги нечего было искать: ее вовсе не было видно; следовало идти на авось: где лед держит пока ногу, туда и ступай.

- Гей, братцы, забирайте левей, левей забирайте! Прямо не ходите! - кричал Глеб.

- Прямо не ходите!.. Не ходите!.. Ах ты, господи, того и смотри обломятся! - дружно вторили бабы.

Но и путешественники, которых числом было шесть, хотя и внимательно, казалось, прислушивались к голосам людей, стоявших на берегу, тем не менее, однако ж, все-таки продолжали идти своей дорогой. Они как словно дали крепкий зарок ставить ноги в те самые углубления, которые производили лаптишки их предводителя - коренастого пожилого человека с огромною пилою на правом плече; а тот, в свою очередь, как словно дал зарок не слушать никаких советов и действовать по внушению каких-то тайных убеждений.

- Вишь, смелые какие! Того и смотри обломятся! - говорил Глеб.

- Обломятся! Знамо, обломятся… Ах ты, господи! - подхватили с уверенностью бабы.

- Эй, ребята! - снова крикнул Глеб, когда путники приблизились к месту, где река представляла длинное озеро. - Стойте, говорят вам, стойте, не ходите!

При этом предводитель с пилою на плече остановился; за ним тотчас же остановились и другие.

- Гей? - отозвался предводитель, вопросительно обращаясь к стоявшим на берегу.

- Не ходи прямо! Разве не видишь? - закричал Глеб.

- А что? - отозвался предводитель.

- А то же, что воды отведаешь: потонешь - вот что! Обойди кругом, говорят!.. Намедни и то сосновский мельник тут воз увязил…

- Насилу вытащили! - подхватили бабы в один голос.

Предводитель отступил шаг назад и поправил шапку. Затем он посмотрел направо: вода с этой стороны затопляла реку на далекое расстояние; посмотрел налево: с этой стороны вода простиралась еще дальше. Предводитель снова поправил шапку, тряхнул пилою и пошел отхватывать прямо, останавливаясь, однако ж, кое-где и ощупывая ногами лед, скрытый под водою. Остальные путники, как бараны, последовали тотчас же за своим товарищем.

На берегу между тем воцарилось глубокое молчание: говорили одни только глаза, с жадным любопытством следившие за каждым движением смельчаков, которые с минуты на минуту должны были обломиться, юркнуть на дно реки и "отведать водицы", как говорил Глеб.