Рыцарь золотого веера

Глава 1

Солнце, медленно поднимающееся на востоке, первым делом залило светом забор стоящего на мысе дома, потом хлынуло во двор, взобралось на крыльцо и просочилось сквозь ставни. Оно наполнило спальни, заблестело на циновках, коснулось маленького, бледного лица. Солнце было долгожданным гостем после недели дождей и бурь, наделавших достаточно бед. Но теперь небо очистилось, и солнце спокойно освещало землю. И Сикибу-великолепную.

Уилл сел. Сердце его гулко стучало в груди, но сегодня даже солнце волновало. Потому что сегодня будет очень важный день. Самый важный день за долгие годы. Важнее даже того дня, когда два года назад у ворот его дома появился Сукэ. Это было свидетельством того, что его проступки прощены. Почти. При условии, что он остался в глазах принца тем же человеком, каким ступил на эту землю. Человеком-талисманом. Тот день тоже был достаточно волнительным. Пять долгих лет он перебирался в галере на другую сторону залива, чтобы руководить постройкой двух кораблей, ставших его подарком Японии. Нежеланным подарком, потому что и сам он стал нежеланным. Корабли покачивались на якорях недалеко от берега и ни на что больше не годились. И не пригодятся, думал он. До того момента, как ему приказали набрать команду и отправиться в Манилу. В тот день он снова стал живым человеком, и Сикибу заплакала.

Он отбросил простыни, встал, вышел на порог. Горы вокруг, казалось, тянутся бесконечной цепью, касаясь белых облаков зеленью своих склонов. День был таким ясным, что ему даже показалось — вдали виднеется гора Асо. В утробе Асо постоянно что-то ворчало, и никто не мог сказать, когда будет новое извержение. Как никто не мог сказать, когда земля вновь начнёт трястись и разверзнутся под ногами улицы городов. Это Япония, образ жизни и постоянное соседство со смертью, пропитавшее все слои общества и, возможно, явившееся причиной как агрессивности самурая, так и пассивности ита. Способ жизни в шаге от могилы, что придавало особый смысл самой жизни и делало размышления о жизни загробной бессмысленными и бесполезными. Образ жизни, достойный восхищения. По крайней мере, для Андзина Миури.

Образ жизни, символом которого служил безупречный конус Фудзиямы, хранительницы всей страны, вздымающейся позади его дома, над холмами Хаконе. Горы, означавшей для него не меньше, чем для любого японца, ведь именно её он видел прежде всего, возвращаясь домой. Его гора. Как всё это странно. Он уже дважды путешествовал к югу — в Манилу и Сиам, к Островам пряностей. В любом из этих путешествий он спокойно мог сменить японскую команду матросов на матросов-европейцев и продолжить плавание — через Индийский океан, вокруг мыса Бурь. В первом путешествии эта возможность ещё соблазняла его. Пока он плыл к югу. Но лишь до Сиама, где он встретил разочарованного Мельхиора, голландцев, трещавших без умолку о своих политических и религиозных проблемах, где узнал, что даже Якоб так и не вернулся в Европу, поступив на службу в Вест-Индии и погибнув год спустя, сражаясь с испанцами на Разбойничьих островах. Какая бесцельная потеря времени! Какая бесцельная потеря людей! Такие вещи не для Уилла Адамса. Больше семи лет назад он написал в Англию письма, а Мельхиор заверил его, что, во всяком случае, он отправил их из Сиама дальше. Но никакого ответа от своих родных он так и не получил. Итак, Уилл Адамс умер.

Из тех пятисот человек европейцем не остался никто. Даже Мельхиор вернулся в Японию, взял в жёны прелестную девушку из Эдо, а Уилл выхлопотал ему пенсион от принца. Однако японское имя Мельхиор принять отказался.

Так что же привело парня обратно? Уж, конечно, не погоня за сокровищами. Но в этой стране было некое мистическое величие, точнее, отсутствие мелочности, и именно это затрагивало какие-то струны в человеческом сердце. Когда природа в Японии была в плохом расположении духа, она уничтожала всё. Полностью. Когда мужчины в Японии воевали, лишь смерть прекращала битву. А когда женщины в Японии любили, они отдавали себя этому чувству до конца, до последней мысли, до последней клеточки тела. Он не мог больше считать это место раем из-за внутренней дикости, лежащей под самой поверхностью. Он не мог считать это место адом из-за радостного возбуждения от принадлежности к такому обществу. Чистилище? Но чистилище — это серое, безрадостное место. Япония была уникальна. Что сказал ему тогда Тадатуне, в тот первый день в Бунго? «С мечом в руке и умением владеть им нет ничего под солнцем, чего не мог бы достичь мужчина».

Тогда он совершил ошибку, улыбнувшись про себя такой нехристианской мысли. Ошибку. Мир лежал у его ног, и он вознамерился поднять его — без меча в руке. Даже в тот страшный день землетрясения — умей он владеть мечом и убей тогда Норихазу, и ему бы все простилось. Он в этом больше не сомневался. Для самурая его неповиновение приказу принца — ничто по сравнению с тем, что принц был вынужден лично спасать его от опасности, как спасают женщину или ребёнка. В этом заключалась истинная причина его удаления от двора. И что толку говорить потом, что вот сейчас ты сможешь сразиться с этим человеком и даже надеяться на победу? Теперь, когда искусству владения мечом тебя обучил величайший дуэлянт Японии. К чему? Норихаза снова надёжно укрылся за стенами Осакского замка, а Андзина Миуру сослали в его усадьбу и в Сагами Ван. Кровная месть осталась неудовлетворённой, но мёртв-то был Кейко, а не один из слуг Норихазы.

А Магдалина? Она спасла ему жизнь ценой собственной чести и даже, возможно, рискуя собственной жизнью. Было ли это любовью? Он никогда не узнает этого. Он стал японцем и, значит, выбросил её из головы. Единственный способ. Одно чересчур бурное утро она принадлежала ему, стала для него воплощением красоты. Он поклонялся этой красоте, боготворил её. Но любил ли он её? Да и что такое любовь? Чисто физическое влечение, извержение его чресел? Нет, здесь что-то большее. Он женился на Мэри Хайн, чтобы удовлетворить свою похоть. Он угробил свою карьеру, чтобы утолить потребность своего тела в Магдалине. Но любви там не было. Любовь спала на циновке за его спиной. Всё такая же девочка — маленькая, аккуратная, бесконечно прекрасная, бесконечно преданная, бесконечно самоотверженная. Девочка, хотя уже дважды ставшая матерью. Любовь исходила ещё и от Джозефа с Сюзанной. Как он может оставить их? Любовь была не только в его семье, она исходила и от Мельхиора с его женой, от Кимуры и Асоки, от всех жителей Миуры.

Но эта любовь влекла за собой ответственность. Это значило не только не предать их ни при каких условиях, но и отомстить за смерть Кейко. Это было единственным облаком на его горизонте. Пока он там остаётся, спокойной жизни для Андзина Миуры не будет и теперь, когда его вызывают в Сидзюоку, когда выполнение его долга становится реальней и ближе. Но во что это выльется? Он не думал, что возможная встреча с Магдалиной как-нибудь повлияет на него. Его собственная гибель?

Его собственная гибель. Вот в чём загвоздка. Так, значит, он трус? Он так не думал. Он был просто мирным человеком. Впрочем, в Японии эти два слова являлись синонимами. Это говорил в нём христианин. Он снова был счастлив, оказавшись опять в море, на мостике корабля, которым он не просто командовал, но который он и построил собственными руками. Он чувствовал, как его корпус скользит по волнам, повинуясь каждому его желанию. По его приказу выставлялись паруса, он лично прокладывал курс, которым им следовало идти. А теперь на другой стороне океана, у Акапулько или дальше, плывёт второй его корабль. Что за странное это было дело — во всех отношениях. Странно, что Уилл Адамс, корабельщик из Джиллингема, графство Кент, отправляется с миссией мира на Разбойничьи острова, к испанцам. Странно, что они приняли его, вместо того чтобы сразу отправить в лапы инквизиции. Впрочем, они приняли его не как Уилла Адамса, а как Андзина Миуру, хатамото на службе великого принца Токугавы Минамото но-Иеясу.

Приняли, но практически проигнорировали. Вежливые слова, вежливый интерес к Японии. Тогда. Он подумал в ту пору, что звезда Уилла Адамса начинает закатываться. Что та удачливость, которая так интриговала Иеясу, испарилась, оставив его всего лишь обычным человеком, но тогда ему было всё равно. У него была Миура, куда он мог возвратиться. У него были свои деловые интересы, когда он получил доступ к богатым рынкам Юга.

Но он ошибся. Испанцев тогда действительно не интересовала Япония, но потом подвернулось это дело с галеоном, шедшим из Акапулько, — его снесло штормом и разбило о камни у берегов Бунго. Человек тридцать утонули, но больше трёхсот спасли, и среди них — наместника испанского короля, направлявшегося в Мадрид, дона Родриго Виверо-и-Веласко.

Какая удача! Пришлось ему тогда посуетиться — сначала съездить на юг, чтобы возобновить знакомство с наместником, потом сопровождать его в Эдо для встречи с сёгуном. Это вылилось в нечто, напоминавшее дружбу, когда испанец обнаружил в Японии то очарование, которое в своё время околдовало англичанина. А в результате? Пообещали послов и взяли взаймы больший из двух построенных Андзином Миурой кораблей, переименовав его по этому случаю в «Санта Буэнавентура». Где-то он сейчас?

Но даже тогда Иеясу не принял его. Принц сохранял своё внешнее недовольство, и с Уиллом обращались как с обычным высокопоставленным дворянином. Но удача, так нужная Иеясу и снова повернувшаяся на мгновение к нему лицом, превратилась прямо-таки в сплошную полосу везения. Ещё год, и голландский корабль, такой долгожданный, бросил якорь в Нагасакской бухте. Товар голландцы привезли откровенно дрянной, но они пришли и придут снова. В знак своей заинтересованности они оставили посольство, вручили принцу письма своего правителя и пообещали устроить регулярные визиты торгового корабля, хотя и не привезли ничего для Уилла Адамса.

В Англии он позабыт. Но не в Японии, потому что его ожидание закончилось… Вчера его вызвали в Сидзюоку. Значит, он снова может ухватить судьбу за хвост. Какое ему дело до кровной вражды? Зачем отнимать у кого-то жизнь? Сикибу открыла глаза, нащупала рукой пустоту откинутых простыней. Он опустился рядом на колени.

— Я не хотел тебя будить.

— Я почти и не спала уже, — ответила она. — Я просто лежала, чувствуя ваше тепло рядом, зная, что вы здесь, мой господин. В последний раз.

— Ты думаешь, я не вернусь? — Как грустны её глаза. Кажется, что они уходят в бесконечность её разума. Вневременного разума, размеров которого он даже не осознавал, уже не говоря об обладании им. Может быть, он никогда особо и не старался. Может быть, этот момент настал сейчас.

— Предположим, кто-нибудь приручит орла, — сказала она. — Хотя нет, приручить орла невозможно. Тогда предположим, что раненый и нуждающийся в защите орёл сам прилетит к кому-то. Он красив, силён, может летать в синеве неба. Но наступает момент, мой господин, когда орёл снова здоров и его нужно выпустить на волю.

— Я не орёл, Сикибу. — Его пальцы скользнули по её спине — такой изящной и в то же время сильной. Она была не слабее Пинто Магдалины и доказывала это не раз, удовлетворяя его желания.

Его желания. Как глупо предаваться мечтам, когда здесь, под рукой, воплощение всего того, что может пожелать мужчина: вся та страстность и вся та молчаливая уступчивость, все то унижение и вся та гордость, все подчинение и вся власть. И никакой опасности. Вот в чём суть.

— Но вы снова уйдёте в море, мой господин, — настаивала она. — Теперь, снова обретя благосклонность принца, вы получите новые поручения. Вас снова подолгу не будет дома.

— Не знаю, Сикибу. Не знаю. Я даже не знаю, обрёл ли я прежнее расположение принца. — Его ладони легли на ягодицы жены, притягивая её. Этой ночью они любили друг друга до изнеможения, но он снова хотел её. Она уже прижималась к нему, её рот приоткрылся в затаённом желании, которое он так хорошо узнал. Но дверь-ширма в углу комнаты в этот момент отъехала в сторону.

Уилл сел, Сикибу откатилась в сторону:

— Я побью их и отошлю прочь, мой господин.

— Нет. Их я тоже вижу слишком мало.

Дверь открылась, и в проёме возникли двое ребятишек. Джозефу исполнилось семь — вылитый европеец, с проблеском рыжины в волосах, как у Магдалины, и в то же время чистой воды японец хрупкостью своего сложения. Сюзанне скоро пять, но в ней уже видна грациозность матери. И бесконечная миловидность черт тоже. Сикибу сама давала имена обоим. Сторонница синтоизма, она тем не менее прислушалась к священникам и нарекла детей европейскими именами — она думала, что это должно понравиться её господину. И оказалась права. Джозеф и Сюзанна. Волосы Джозефу уже остригли, ведь он тоже станет самураем. Для этой церемонии Тадатуне снова приезжал в Миуру, хотя Сукэ на этот раз не было. Но Сукэ прежде всего был человеком принца. Симадзу но-Тадатуне принадлежал к роду Сацума, а те всегда славились непокорностью. И Тадатуне был другом теперь и всегда. Таким, каким, пожалуй, не был даже Мельхиор.

И в Англии, и тем более в Японии было вдоволь интриг, обмана, сплетен, неразберихи. Но в Японии он стал неотъемлемой их частью. Андзин Миура. Человек с пушками. Человек, вырвавший победу при Секигахаре. Так говорили некоторые. Человек, дравшийся с Исидой Норихазой, но не до смерти. Человек, которого принц любил и презирал одновременно, — так считали многие. Всё верно. Всё верно, и именно поэтому даже сейчас его будущее очень туманно.

— Входите, — сказал он. — Нечего там прятаться.

Дети медленно, робко пересекли комнату. Им было ясно, что мать гневается. Сикибу тоже села, обняв колени руками, и теперь походила на маленький черноволосый шар. Это было по-европейски, не по-японски. Детям нечего делать в спальне родителей, за исключением особых церемониальных случаев. Уилл обнял обоих сразу, прижал к груди, поцеловал в щёки. Сикибу задумчиво смотрела на эту троицу.

— Кем ты станешь, когда вырастешь? — спросил он Джозефа.

— Штурманом, отец. Как вы.

— И ты отправишься бороздить океаны?

— Конечно, отец. Как вы. Я тоже поплыву в Сиам.

— Сиам, — повторила Сюзанна. Где это она услыхала это слово? Или его так часто повторяли во время его отсутствия? Он взглянул на Сикибу, но та отвернулась.

— Расскажите нам про Сиам, отец, — попросил Джозеф.

— Расскажу. В более подходящий момент. Это действительно страна чудес. Там больше золота, чем вы можете себе вообразить. И ещё слоны.

— Я видел слона на картинке, — похвастался Джозеф.

— Мифические животные, — пробормотала Сикибу.

— Они существуют на самом деле, Сикибу. Я видел их своими собственными глазами. О, в Сиаме много чудес. Может быть, когда-нибудь я возьму тебя с собой в эту страну, Джозеф. Всех вас, — добавил он поспешно.

Сикибу встала на колени, начала сворачивать простыни.

— Путешествия, моря-океаны — это не для женщины, мой господин.

— В Японии. В моей стране путешествуют и женщины. Если я скажу, что будет так, значит, так оно и будет.

— При условии, что принц захочет этого, мой господин.

Она всё ещё сердилась и по-своему, по-женски, отпускала шпильки. Так что он тоже в долгу не останется.

— Все на свете в руках провидения, не так ли, Сикибу?

Она снова одарила его своим долгим, непроницаемым взглядом, потом хлопнула в ладоши над головами детей.

— Пора завтракать. Бегом. А потом в школу. Асока проводит вас. Бегом, бегом.

Ребятишки пискнули в притворном ужасе и кинулись из комнаты.

— Они замечательные малыши, Сикибу, — сказал Уилл. — Как говорят в моей стране, они станут утехой моей старости.

Сложив постель в стенной шкаф, Сикибу опустилась рядом на колени. Его руки легли на её руки, скользнули к плечам.

— Время ушло, мой господин, — сказала она. — Настал день.

— Разве я не могу хотя бы это утро провести на своём ложе? Со своей женой? Я всё равно успею к ночи в Сидзюоку.

— Всему своё время, мой господин. День — для трудов. Разве вы не познали меня тысячи раз, а может, и миллион? Что решат какие-то несколько часов?

— Да, — сказал он. — Да, когда меня пожирает страсть к тебе.

Она бросила взгляд через плечо:

— Кимура идёт.

— Чёрт бы побрал этого Кимуру. — Но он обернулся с улыбкой на лице, ведь произнёс он это по-английски. — Приветствую тебя, Кимура.

— Добрый день, мой господин. — Кимура поклонился. — Мельхиор Зандвоорт ожидает вас во дворе. Лошади готовы.

Уилл обернулся. Сикибу стояла в дверях. Она не завязала пояс ночного кимоно и теперь придерживала полы руками.

— Удачи вам, мой господин, — пожелала она. — Возвращайтесь поскорей. И привозите хорошие вести от принца.

Это подразумевало — привезти известия, что ты снова в числе фаворитов, а следовательно, снова восстановлен в правах самурая. И в его обязанностях? Восемь лет прошло, но Сикибу не забыла, не простила несправедливости, проявленной, по её мнению, к её господину. Сикибу-преданная.

Восемь лет. Какой долгий срок. В Эдо не осталось и следа от той разрушительной ночи. Город отстроили заново. Башни и пагоды снова тянулись к небу, реки всё так же лениво несли свои воды к заливу, в воздухе разливалось благоухание, а люди трудились, как муравьи.

Сидзюока лежала к югу, южнее Миуры, и от землетрясения не пострадала. Постройки оставались невредимыми с тех самых пор, когда Иеясу выбрал это место в качестве летней резиденции. Теперь огромная крепость нависала над городом, словно богиня-покровительница.

Здесь тоже кипела суета, присущая любому монаршему двору, хотя официально принц удалился от дел целых семь лет назад. Сукэ встретил их сразу же, стоило им ступить во внутренний двор.

— Уилл! Добро пожаловать в Сидзюоку! Как давно я тебя не видел. И Мельхиора. Рад снова встретиться с вами, друзья. Великий день сегодня, Уилл. Великий день. Прибыл посол от знаменитого короля Филиппа. Человек по имени Сотомайор. Он хочет заключить официальный договор о дружбе между нашими народами. Разве это не замечательная новость, Уилл?

— В самом деле, Сукэ. А что принц?

Сукэ улыбнулся:

— Ждёт тебя, Уилл. Несмотря на все эти годы. Впрочем, мне кажется, он никогда всерьёз не гневался на тебя. Он просто хотел выглядеть разгневанным. А теперь, когда настал час вести переговоры с испанцами, он хочет, чтобы ты был рядом с ним. Идёмте.

Он провёл обоих европейцев в галерею. Здесь толпились десятки придворных, рассчитывая получить аудиенцию у принца. А может, они просто последовали за сёгуном из Эдо. Здесь были и голландцы, проделавшие неблизкий путь из Нагасаки.

— Капитан Адамс, — окликнул минхеер Спекс — невысокий, суетливый человечек, постоянно размахивающий руками. — Какая плохая новость. Очень плохая.

— Плохая новость, минхеер? А, здравствуйте, минхеер Зегерзоон.

Второй голландец, ростом повыше своего товарища, с длинным худощавым лицом, кивнул в ответ.

— Добрый день, капитан. Здравствуйте, минхеер Зандвоорт. Что нам делать с этим доном?

— Делать, джентльмены? — удивился Уилл. — Но, господа, торговля с Испанией — в интересах Японии. Думаю, дон встретит тут тёплый приём.

— Но в наших ли это интересах, капитан?

— Если вам это не нравится, то винить во всём вы должны только самих себя. Периодически я говорил вам, чего принц ждёт от Европы, но вы упорно продолжаете привозить свои зеркала и часы, кипы никчёмных тканей и всяческие безделушки. Когда же вы поймёте, минхеер, что Япония — не Африка и что её цивилизация в некоторых отношениях превосходит вашу?

— Господи, сэр, ваши слова меня просто изумляют, — заявил Спекс. — Вы разве не реформист? Этот Сотомайор — папист. Больше того, он воплощает всё злое могущество Испании, против которой наши два народа столь долго сражались.

— Ваши народы, минхеер Спекс. Мой народ ещё не воевал с Испанией и пока что не собирается.

— О боже! — воскликнул Спекс — О боже!

— Однако, — заметил Зегерзоон, взглянув на Сукэ, — ваш принц, похоже, предпочитает протестантский вариант христианства римскому. Это правда, что он приказал даймио Аримы атаковать большой португальский корабль?

— Правда, мастер Зегерзоон. Но пользы от этого не было никому. Однако вы заблуждаетесь, думая, что руководствовался он религиозными соображениями. В отличие от Европы, здесь на это внимания не обращают. Он поступил так, чтобы груз — а ему сообщили, что там огнестрельное оружие и порох, — не был переправлен в Осаку, семейству Тоётоми.

— А истинность доклада, уважаемые джентльмены, — заметил Сукэ, — подтвердилась, когда галеон загорелся и взорвался. Говорят, что грохот был сильней, чем при извержении вулкана.

— Ох уж эти мелкие царьки с их вечными раздорами, — вздохнул Спекс.

— Я бы посоветовал вам выбирать слова, сэр, — предупредил его Уилл. — Тем более что вы находитесь во дворце одного из этих мелких царьков, как вы их называете. Да и не забывайте, что принц мановением руки соберёт армию больше, чем Испания и Австрия вместе взятые. А теперь извините меня, господа. Мой господин ожидает меня.

— Но вы уж замолвите за нас словечко, капитан Адамс, — просительно произнёс Зегерзоон. — Минхеер Зандвоорт, мы умоляем вас во имя наших общих предков.

— Не сомневайтесь, минхеер Зегерзоон, — заверил его Мельхиор, — что капитан Адамс и я поступим так, как этого требуют интересы Японии. В этом вы можете быть уверены.

Палата совещаний — комната в сорок татами — была заполнена коленопреклонёнными вельможами, среди которых виднелось несколько испанцев, великолепных в своих сияющих бархатных камзолах. Они оглядывались вокруг со странной смесью интереса и встревоженности на лицах. Принц сидел на возвышении в дальнем конце комнаты, рядом с ним — сёгун, а перед ними громоздилась высокая фигура дона Нуньо де Сотомайора.

Уилл вздохнул. Да, непростое дело ожидает его. Наместник испанского короля, Виверо-и-Веласко, оказался на удивление простым и симпатичным человеком, стремящимся побольше узнать о Японии и старавшимся соблюдать здешние обычаи. Сотомайор же не только остался стоять, выглядя совершенно неуместно в комнате, полной коленопреклонённых людей, но и не согласился оставить свою шпагу у входа. Теперь его рука покоилась на эфесе самым вызывающим образом.

Лицо Иеясу тем не менее оставалось непроницаемо-сосредоточенным, как и обычно, но Хидетада нахмурился. Принц хлопнул в ладоши, и Сукэ с Уиллом прошли вперёд, оставив Мельхиора среди вельмож.

Уилл и Сукэ исполнили коутоу. Как гулко бьётся его сердце. Сколько раз он стоял вот так и чувствовал себя так же? И сколько он ждал, чтобы снова очутиться вот здесь? Сукэ предположил, что принц использовал свой гнев как инструмент. Но не восемь же лет и не по отношению к своему Андзину Миуре. Иеясу действительно был разгневан. Слишком рассержен из-за мелкого непослушания. Это был не просто гнев, но ещё и ревность. Мужчина может взять себе жену, чтобы сделать свой дом счастливым, чтобы она подарила ему детей для продолжения рода. Но взять любовницу, когда первый человек в стране предложил ему свою благосклонность и был отвергнут… Просто удивительно, что ему не предложили совершить сеппуку.

— Андзин Миура, — произнёс Иеясу. — Он мой советник по иностранным делам, мой господин Сотомайор.

Испанец свысока бросил презрительный взгляд:

— Англичанин, — сказал он. — Я много слышал о тебе, англичанин.

— Я польщён, мой господин.

— А тебе не кажется унизительным для европейца, какой бы ипостаси христианства он ни придерживался, вставать на колени перед повелителем варваров-язычников?

— Нет, мой господин. Я даже не посчитал бы это унизительным и для вас, поступи вы по примеру остальных. Я бы даже посоветовал вам сделать это, если позволите.

Сотомайор несколько секунд внимательно разглядывал его, потом повернулся к Иеясу.

— Если вы не возражаете, давайте приступим к делу, принц Иеясу, — произнёс он на ломаном японском. — У меня здесь текст договора, который вы обсуждали с доном Родриго-и-Веласко.

Иеясу неторопливо наклонил голову.

— Здесь совместная — наместника и ваша — декларация о защите всех христианских священников-миссионеров в Японии, о подготовке солидного альянса между Испанией и Японией и, в-третьих, о борьбе с голландскими пиратами.

Иеясу снова наклонил голову.

— Тогда ничего не говорилось, принц Иеясу, о применении оружия против португальцев здесь, в Японии. Но до меня дошли известия, что совсем недавно в японских водах был атакован и затонул португальский корабль.

— Печальный случай, — согласился Иеясу, — роковое стечение нескольких ошибок, мой господин Сотомайор. Прошло столько времени с тех пор, как португальцы присылали сюда свои корабли, что мы посчитали пиратом именно это судно. Во всяком случае, насколько я понимаю, испанцы — соперники португальцев в этих местах.

— Соперники, принц Иеясу, но не до кровопролития, — произнёс Сотомайор со всей серьёзностью. — Оба наших народа вполне уверены, что настоящие наши враги — это Англия и Голландия.

Иеясу кивнул:

— Я слышал об этом. Теперь я хотел бы выслушать предложения наместника касательно окончательного договора между нашими странами.

Сотомайор развернул свиток.

— Здесь всего четыре пункта, принц Иеясу, для облегчения их взаимного понимания и недопущения их различных толкований. Пункт первый: как друзьям и союзникам микадо и народа Японии испанцам разрешат строить в Японии такие корабли и в таких количествах, в каких возникнет потребность.

Иеясу бросил взгляд на Уилла.

— Я буду счастлив содействовать испанцам в этом деле, мой господин принц, — отозвался тот. — Чем больше кораблей они построят, тем шире будет торговля с Испанией.

— Да будет так, — согласился Иеясу. Сотомайор тоже взглянул на него и теперь обращался и к нему тоже.

— Пункт второй: испанским штурманам разрешат обследовать гавани Японии с целью составления подробных карт этих мест — для предотвращения в будущем кораблекрушений.

— Это также очень для нас выгодно, мой господин принц, — отозвался Уилл. — Хорошие карты японских прибрежных вод, если их предоставят и нашим морякам, окажут неоценимую услугу нашему флоту.

— Их предоставят японской стороне, — согласился Сотомайор.

— Быть по сему, — заключил Иеясу.

— Пункт третий: сёгун… — он взглянул на Хидетаду, — запретит голландцам торговать либо просто заходить в эти воды, а испанский военный флот будет разыскивать и уничтожать голландские корабли, находящиеся в пределах досягаемости морских гаваней.

Иеясу пристально посмотрел на Уилла, и тот ответил таким же взглядом.

— Вы сказали, что там четыре пункта, достопочтимый сэр, — сказал Иеясу.

— Вы ещё не дали своего согласия на третий пункт, принц Иеясу.

— Вы сказали, что там четыре пункта, достопочтимый сэр.

Сотомайор заколебался, взглянул на Уилла и снова опустил глаза к свитку.

— Пункт четвёртый: испанские корабли не будут подвергаться досмотру, который, как мы понимаем, проходят сейчас голландские и португальские суда, заходящие в порты Японии.

— Я согласен с первыми двумя пунктами, — сказал Иеясу. — Они очень выгодны для обеих сторон. Поэтому, я думаю, нам нужно это отпраздновать. Вам, конечно, хочется, наконец-то… — он намеренно задержал взгляд на ногах испанца, — удалиться и отдохнуть после столь продолжительного стояния. Но я буду польщён, если вы согласитесь присутствовать сегодня вечером на банкете, мой господин Сотомайор.

— В договоре четыре пункта, мой принц Иеясу.

— Из которых я согласен на два, — отозвался Иеясу. — Мой учитель математики, я надеюсь, согласится — это составляет половину из требуемого вами.

— Половину, мой господин принц, — подтвердил Уилл.

— Что само по себе уже большое достижение, мой господин Сотомайор. А теперь, если позволите…

— Я вынужден настаивать, принц Иеясу, чтобы оставшиеся два пункта были рассмотрены немедленно.

Несколько секунд Иеясу не сводил с испанца внимательного взгляда, хотя лицо его оставалось по-прежнему бесстрастным.

— Я позволяю вам удалиться, достопочтимый сэр, — произнёс он. — Мы встретимся снова сегодня вечером и тогда, несомненно, обсудим список товаров, которые ваши корабли доставят в Японию в обмен на те привилегии, которые я вам предоставляю.

Сотомайор обвёл разъярённым взглядом принца, Хидетаду, Уилла. Потом отвернулся и почти выбежал из комнаты.

— Все свободны, — приказал Иеясу. — Андзин Миура, останься.

Комната постепенно опустела. Как удивительно повернулось назад время, подумал Уилл, назад к тому вечеру накануне Секигахары. К тому вечеру накануне великих событий.

— Ты тоже можешь идти, сын мой, — мягко напомнил Иеясу, увидев, что Хидетада не трогается с места. — Я хотел бы поговорить наедине со своим штурманом.

Хидетада поднялся, поклонился отцу и вышел из комнаты, даже не взглянув на Уилла.

Иеясу хлопнул в ладоши, и мальчик-слуга внёс поднос с сакэ.

— Ты вёл себя достойно, — заметил принц. — И я тоже. Мы могли бы беседовать друг с другом все эти восемь лет, каждый день.

— Я беседовал, мой господин. Мысленно.

Иеясу налил сакэ и протянул чашку Уиллу.

— Я ждал этого много лет, — откликнулся тот и осушил её.

— Тогда обними меня, Уилл. Заключи меня в свои могучие объятия.

Уилл заколебался, потом поднялся на возвышение и встал на колени рядом с принцем. Какой он маленький, вдруг осознал Уилл. И хрупкий. Он никогда раньше не подозревал, как тот хрупок. Его руки сомкнулись в объятия на зелёном кимоно. Он словно прижимал к груди Джозефа.

— А теперь садись рядом, — сказал Иеясу. — В твоём поведении всё ещё чувствуется скованность, и в твоём теле.

— Это результат моего воспитания, мой господин. — Он в свою очередь налил сакэ, и принц выпил, не спуская с него глаз.

— И всё же ты стал японцем, Уилл. Дважды ты уводил корабль от этих берегов. Каждый раз ты возвращался, хотя я полагал, что ты улетаешь навсегда.

То же сравнение, что и у Сикибу. Случайность? Совпадение?

Уилл пристально смотрел в бездонные чёрные глаза принца.

— Вы ждали, что я не вернусь, мой господин?

Иеясу повёл плечами:

— Я ждал, как ты поступишь, Уилл. И, признаюсь, ты снова удивил меня. Но, может быть, именно за это я и люблю тебя. Что ты думаешь о Сотомайоре?

— Мой господин…

— Он слишком много о себе думает. Но такие же симптомы я заметил и у наместника. Что, все испанцы таковы?

— Большая часть, мой господин принц. За их плечами более столетий завоеваний и славы.

Иеясу кивнул.

— В один прекрасный день Япония тоже будет наслаждаться таким же периодом рассвета. И, наверное, наши люди станут такими же высокомерными.

— Боюсь, что было бы неразумно позволять испанцам иметь безоговорочный и неограниченный доступ в японские гавани.

— Этого я никогда не сделаю, — ответил Иеясу. — Ты уверен, что твои интересы в этом деле не определяются интересами твоих друзей-голландцев?

— Интересы Японии — это мои интересы, мой господин принц. Но я хотел бы подчеркнуть вот что. Голландия — маленькая страна, едва ли больше одного из ваших феодальных владений, и заинтересована она лишь в наиболее выгодном обмене своих товаров на наши. Испания — это империя, и она ведёт себя соответственно. Она претендует на владение всем континентом, и Япония для неё — всего лишь ещё одна жемчужина в корону их короля.

Иеясу кивнул:

— Годы не ослабили ни твоего красноречия, Уилл, ни твоей мудрости. Просто удивляюсь, как я обходился без тебя эти последние восемь лет.

— Мой господин принц…

Иеясу протянул наполненную чашку.

— Что сделано, то сделано, и незачем ворошить прошлое. Только будущее должно волновать живых, Уилл. А наше будущее сейчас очень даже живо, полно надежд и устремлений. Что ты думаешь о нападении на тот португальский галеон?

— Я не сомневаюсь, что у моего господина принца были достаточные на то основания, — осторожно промолвил Уилл.

— Это было актом войны, Уилл. Ты знаешь, что португальский губернатор Макао два года назад приказал казнить несколько японских моряков?

— Я слышал об этом, мой господин принц, и был чрезвычайно этим опечален.

— За людей, Уилл. Они плыли на моём корабле, под флагом с изображением золотого веера под восходящим солнцем. Поэтому португальцы сочли их врагами. Вот такие разворачивались события, пока ты был домоседом в своём поместье. Да что там говорить — всего лишь год назад я принял отца Паэса, которого называют вице-провинцием. Мы обсудили многие вопросы, и я совершил ошибку, предположив, что я могу иметь с ним дело так же, как я имел дело с тобой. И что, по-твоему, он выкинул? Он покинул Сидзюоку и направился прямиком в Осаку, чтобы рассказать обо всём Хидеёри и этой шлюхе, его матери. Более того — выяснилось, что он разработал план завоевания Японии португальской армией и насильственного обращения нашего народа в христианство. Дикий, фантастический, невозможный план, Уилл, но он, тем не менее, показывает направление мыслей в Осаке. Они готовятся к войне, Уилл. Ещё восемь лет назад я предупреждал, что это случится. И всё это время они готовились к войне.

— И всё же, мой господин принц…

— Ты слишком долго был не у дел, Уилл. Я знаю, что ты думаешь, — что Хидеёри слабоумный. Уилл, вот что я тебе скажу: ум у этого мальчишки не менее острый, чем у его отца Хидеёси. Я всё же выманил его из Осаки три года назад. Почему иначе я послал бы за тобой? В течение недели Хидеёри был моим гостем во дворце Нидзе, и мы беседовали о многих вещах. Парень этот — не дурак. А теперь он готовится сражаться, как ему представляется, за свои права. Но он достаточно умён, чтобы понять: война между Тоётоми и Токугавой уничтожит Японию. Я уверен, что он захочет договориться со мной. Но его сбивает с толку его мать. Она — великий злой дух нашего времени. Она посвятила себя только одному. Не приходу к власти своего сына. Не славе клана Тоётоми. Только лишь одна мысль владеет ею — уничтожить меня. Она ненавидит меня со всё усиливающейся страстью, Уилл. Так вот, чтобы хоть как-то разрешить эту ситуацию, я даже предложил ей стать моей женой — я ведь овдовел. Ей — вдове в возрасте далеко за сорок, с инстинктами простой уличной девки, как хорошо известно каждому в Японии. Я предложил ей мою постель, Уилл. И знаешь, какой ответ она прислала?

— Нет, мой господин. — Уилл посмотрел на старика. Боже мой, подумал он, возможно ли это?

— Она ответила, что скорей предпочтёт провести остаток жизни привязанной к псу. Да, Уилл, это её слова. И так оно и будет. Когда падёт Осака, она проведёт остаток жизни, привязанная к псу перед моим домом.

Старик, одержимый страстью к одной лишь цели, которой он никогда не мог достигнуть. Пугающая мысль, если в руках этого старика столько власти, вся страна.

— Однажды вы сказали мне, мой господин, что ни одна жёнщина не достойна занимать столько внимания мужчины.

Иеясу взглянул на него:

— Женщина, Уилл? Будь она только женщиной, я позабыл бы о ней давным-давно. Что ж, я не буду скрывать от тебя свою страсть к ней. Уж ты-то, Уилл, должен знать, как она умеет вызывать страсть.

— Это одно из событий моей жизни, о которых я больше всего сожалею, мой господин.

— Почему же? Разве оно не из самых памятных? Но даже тогда она стремилась только воспользоваться тобой. Женщина вроде Ёдогими пользуется своим телом так же, как мужчина пользовался бы мечом. Поэтому я заставлю её тело сдаться так же, как заставил бы мужчину бросить меч. Только я могу сломить могущество Тоётоми, Уилл. Только сломив эту женщину.

Как странно, подумал Уилл, что этот человек — такой умный, такой проницательный, такой властный, — не может понять себя самого. Не может или не хочет? Потому что только два человека осмелились противиться ему в том, что касалось его плотских желаний. И поэтому он до самозабвения любит нас обоих.

— Я удивляюсь вашему долготерпению, мой господин принц.

— Терпение — это моё оружие, Уилл. Как бы я ни пытался все эти долгие годы, я не смог бы склонить даймио, сражавшихся под моим стягом при Секигахаре, выступить на Осаку. Они слишком хорошо помнят Хидеёси и думают только о том, что Хидеёри — его сын, его настоящий сын. Сражаться и с ними, и с Хидеёри — невозможно. Поэтому я выжидал. Я ждал всю свою жизнь одного нужного момента. Я проводил в могилу Асано Нагомасу и Като Киемасу. А в прошлом месяце умерли Икеда Терумаса и Асано Юкинага. Я пережил их всех, Уилл. Теперь их заменили сыновья, для которых Хидеёси — всего лишь имя в учебнике истории. Поэтому теперь мы можем взглянуть на Осаку новыми глазами, Уилл. И не забывай, что у тебя свой собственный интерес в Осаке.

— Прискорбный случай, о котором я пытался забыть все эти восемь лет, ведь он принёс мне столько бесчестья.

— Тем более, Уилл, это нужно помнить. О, женщина может исчезнуть из твоей памяти. Но ты не должен забывать Норихазу, как ты не должен забывать убийство твоего слуги. Но мы не будем торопиться. Мне по-прежнему нужен предлог для войны, Уилл. Но это моя забота. Ты же должен позаботиться о вооружении. Пушки, Уилл. Больше и лучше тех, что были на «Лифде». Мы добудем их, Уилл, — из Голландии ли, из Испании, но мы добудем их.

Уилл поклонился.

— Ты ничего не скажешь?

— Я хотел бы попросить лишь одного, мой господин, — иметь возможность беседовать с вами лично.

Иеясу кивнул.

— Хорошо. Я верю тебе, Уилл. Надеюсь, что прошедшие годы научили тебя осмотрительности. С твоей женой всё в порядке?

— Как никогда, мой господин. В добром здравии и ещё прекрасней, чем была.

— Я надеялся услышать это. А дети?

— Растут, мой господин.

— Тебе всего хватает в Миуре?

— Теперь, когда вы позволили мне выходить в море, мой господин принц, мне нечего больше пожелать.

— Хорошо. Я слышал, что ты завёл собственное дело. Ты хочешь быть и торговцем, и самураем одновременно. Ты, Уилл. Ни один японец не смог бы сделать это. Скорее, просто не захотел бы. И всё же… Ты ни о чём не жалеешь? Ты никогда не мечтаешь о своей родине?

— У каждого человека есть свои мечты, мой господин принц.

— Ты обижен, возможно, потому, что не получаешь ответа на свои письма. Да. Интересно, не приложили ли к этому руку голландцы? Ты знаешь, что англичане вот уже два года торгуют с Островами пряностей?

Уилл взглянул на него, сердце бешено заколотилось в его груди.

— Я не знал, мой господин.

— Торгуют. Ты эти два года работаешь здесь, в Японии, защищая интересы голландцев, а они даже не сообщили тебе об этом. Хитрые люди эти голландцы.

— Да, наверное, так оно и есть, — произнёс задумчиво Уилл. — Может быть… Может быть, мой господин принц разрешит мне совершить ещё одно путешествие?

— Ну зачем, Уилл, зачем? — спросил Иеясу. — Почему солнце должно идти к звёздам, когда звезды сами в конце концов придут к нему? — Он улыбнулся и почти рассмеялся, наливая в чашку сакэ и протягивая её Уиллу. — Английский корабль сейчас стоит в гавани Нагасаки, Уилл. Отправляйся к ним от моего имени.

Глава 2

Какое чистое небо, какой ясный день. И как вдруг затуманилось всё перед его глазами. Уилл стоял на берегу у Хирадо и смотрел на корабль, на шлюпку, приближающуюся с каждым взмахом весел. Несомненно, английский, даже если бы он не видел красного креста Святого Георгия, красовавшегося на корме. Несомненно, английский — после пятнадцати лет. Будь прокляты эти слезы, постоянно наворачивающиеся на глаза.

А что увидят они? Высокую фигуру в голубом кимоно, с выбритой, за исключением узла волос на макушке, головой, с двумя чудесными мечами на поясе. Несомненно, японец?

— Пять недель корабль стоит здесь на якоре, Андзин Миура, — сказал даймио. — Пять недель, а этот несчастный бездельник, которого я послал за вами, куда-то пропал.

— Я был у принца в Сидзюоке, господин Мацура, — объяснил Уилл. — Ваш посланник поступил совершенно правильно, разыскивая меня сначала в Миуре, а потом в Эдо.

— Всё равно. Я сказал мерзавцу, что, если он ещё раз покажется в Хирадо, я выставлю его голову на копьё у моих ворот, — пообещал Мацура. Он набрал воздуха в лёгкие и выпятил грудь. За последние пять лет Хирадо превратился из крошечной деревушки на острове у южной оконечности Кюсю в главный порт всей Японии, потому что это была первая удобная гавань на пути с юга. Здесь обосновалась голландская фактория — по соседству с португальской. И здесь же через некоторое время испанцы выстроят, конечно, и свою собственную. И англичане?

Шлюпка причаливала к берегу.

— Вы пойдёте со мной, господин Мацура?

Даймио поклонился:

— Нет, Андзин Миура. Это дело европейцев. Я буду рад принять вас в этом доме, когда закончите со своими делами. Принц в добром здравии?

— Он замечательно себя чувствует, господин Мацура.

— Чудо века, — произнёс Мацура уважительно. — Ему ведь за семьдесят?

— И он вполне проживёт ещё семьдесят, мой господин Мацура. А теперь, если позволите…

— Господин Мацура прав, Уилл, — сказал Мельхиор. — Это даже не европейское дело, а чисто английское. Мы с Кимурой тоже останемся здесь. Ты вправе отправиться туда сам.

Видели ли они, как близок он был к слезам, к проявлению чувств, кипевших смятенно в его душе?

— Благодарю вас, друзья, — ответил Уилл и начал спускаться по деревянным ступенькам причала. В шлюпке было восемь матросов, на корме — рулевой-старшина.

— Нет, нет, — сказал тот. — Нам приказано найти и привезти английского джентльмена.

Уилл подобрал полы кимоно, шагнул в воду:

— Вы нашли его.

— Простите, сэр, — поспешил извиниться старшина. — Я не ожидал увидеть соотечественника в столь необычном платье. Подвиньтесь-ка, ребята. Подвиньтесь.

Уилл сел рядом с ним, помахал рукой Мельхиору и Кимуре, потом повернулся, чтобы рассмотреть вырастающий перед глазами корабль. Несомненно, английский. Шлюпка подошла ближе, и Уилл прочёл название: «Гвоздика». Да, только англичане дадут кораблю имя такое прозаическое — и в то же время подходящее для судна, перевозящего пряности.

Но что они там замышляют? Он заметил суету на палубе, и мгновение спустя туда выкатили орудие.

— Они что, собираются стрелять в нас? — удивлённо спросил он.

Старшина позволил себе улыбнуться:

— Нет, сэр, вас приветствуют согласно вашему рангу. Таков обычай.

Ударила пушка, затем вторая, третья. Салют из трёх орудий в честь Уильяма Адамса, штурмана из Джиллингема, что в Кенте. Ему пришлось сделать вид, что ветер слишком режет глаза, и вытереть их.

Шлюпка подошла к борту, ему выбросили лестницу, по которой он должен взобраться ступенька за ступенькой. Наверху его подхватили под руки, помогли перевалиться через борт, и он предстал перед собравшейся командой.

— Боже мой, сэр, если бы не ваш рост, я подумал бы, что мы ошиблись. Я — капитан Джон Сэйрис, мастер Адамс, и я рад приветствовать вас на борту «Гвоздики».

Высокий, худощавый человек с остренькой бородкой, тщательно подстриженный по елизаветинской моде, с холодными голубыми глазами.

— Очень рад, капитан Сэйрис. — Уилл протянул руку. — Я долго ждал этого момента, сэр.

— Могу себе представить, — согласился Сэйрис. — А это представитель компании, мастер Ричард Кокс.

Кокс был поменьше ростом и в целом выглядел более добродушным человеком, с весёлым лицом и добрыми глазами.

— Я тоже очень рад, мастер Адамс. Или нам лучше называть вас капитаном?

— Моё имя, господа, Андзин Миура, — ответил Уилл.

— Боже мой, сэр, — удивился Сэйрис. — Мы слышали, что вы больше японец, чем англичанин. Что означают эти слова?

— Штурман из Миуры. Там находится моё имение.

— Ваше имение, сэр? Не хотите ли стаканчик вина?

— С удовольствием, сэр.

Сэйрис повёл его в кают-компанию, следом двинулся и Кокс. Юнга уже расставлял кружки с пивом.

— Да, этот напиток я не пробовал давным-давно, — вздохнул Уилл.

— Это нашего собственного изготовления, — пояснил Сэйрис. — Но это последняя порция хмеля. Боюсь, он несколько подпортился за те несколько недель, что мы ожидали вашего появления.

— К сожалению, я был занят важными делами с принцем, — ответил Уилл.

— О, конечно, конечно, мастер Адамс, — отозвался Сэйрис. — Я хорошо знаю, что вы в этих краях важная персона.

Сарказм? Без всякого сомнения. Двое не спускали друг с друга глаз, и Уилл поднял кружку:

— Я предлагаю тост, господа. За здоровье королевы.

В глазах Сэйриса мелькнуло удивление, он коротко хохотнул:

— Действительно, сэр, вы слишком долго не были в Англии. Королева скончалась десять лет назад. Теперь страной правит король Джеймс, из Шотландии.

— Вы хотите сказать, что шотландцы завоевали Англию?

— Ни в коем случае. Мы стали двойной монархией. Но трон короля — в Уайтхолле. Вы выпьете за его здоровье?

— Охотно. — Уилл сделал большой глоток из кружки. Каким дрянным оказалось пиво по сравнению с сакэ. — Я был бы рад, если бы вы в свою очередь тоже подняли кружки за принца Токугаву Минамото но-Иеясу.

Сэйрис бросил взгляд на Кокса и пожал плечами.

— С удовольствием, мистер Адамс, — отозвался Кокс. — Токугава Минамото но-Иеясу. Довольно трудное имя, сэр. Но, конечно, здесь многое покажется нам странным. И уж в этих делах мы рассчитываем на вашу помощь, сэр. Можете себе представить нашу радость, когда нам сказали, что в этой варварской стране живёт англичанин и, более того, пользуется благоволением здешнего короля.

Уилл вздохнул:

— Как вы сами сказали, мастер Кокс, вам предстоит многое здесь узнать. Но я хотел бы сначала спросить, как вы узнали обо мне. У вас нет для меня писем?

— Нет, — ответил Сэйрис. — А что, их должны были прислать?

— Я писал туда… Впрочем, неважно. — Как тяжело вдруг стало на сердце. — В таком случае, нет ли у вас каких-либо известий о моей жене и дочери?

Два англичанина переглянулись.

— Но, мистер Адамс, мы не знали, что у вас в Англии остались близкие родственники, — сказал Кокс.

— Не знали? А что тогда насчёт мастера Николаса Диггинса из Лаймхауза? Он торговец и кораблестроитель.

— Да, я слышал о мастере Дигтинсе, — ответил Сэйрис. — Но, к сожалению, он умер двенадцать лет назад.

— О Боже! — воскликнул Уилл. — тогда Томас Бест или Николас Исаак? У последнего, кажется, был ещё брат по имени Уильям.

— Боюсь, сэр, что эти имена нам незнакомы, — ответил Сэйрис.

— О боже, — снова произнёс Уилл и сел. — Действительно, сэр, меня слишком долго не было в Англии.

Слишком долго. Слишком долго. Никого не осталось. Ни одного знакомого лица или имени, а его собственное настолько никому не известно в Англии, что они даже не знали, что у него есть жена и дочь.

Оба англичанина не сводили с него глаз. Он распрямил плечи:

— Простите, господа. Я на минуту погрузился в воспоминания. Теперь я к вашим услугам.

— Искренне вам признательны, — сказал Сэйрис. — Мэр этого города, Мацура, был настолько любезен, что сдал дом на берегу для ведения дел. Я предлагаю отправиться туда и побеседовать за обедом.

— Охотно, — согласился Уилл и поднялся. — Прикажите приготовить шлюпку, мастер Кокс, — попросил Сэйрис. — Мастер Адамс, я слышал, что вас называют адмиралом при… как это… сёгуне?…

— Именно так, капитан Сэйрис.

Сэйрис холодно улыбнулся:

— Надеюсь, вы когда-нибудь позволите нам осмотреть флот этого джентльмена. Но, Бог свидетель, мы окажем вам почести, соответствующие рангу адмирала. Прикажите, пожалуйста, мастер Кокс, дать салют из девяти орудий, когда мы будем отплывать. Мы дадим этим людям возможность послушать голос английских пушек.

Чистое презрение? Нет, с чего бы? Или, может, это снова его недовольный дух поднимается откуда-то из глубины утробы? Салюты, уважение, с которым обращались к нему Сэйрис и Кокс при высадке на берег, — всё это явная фальшивка, но, тем не менее, предназначалась она для того, чтобы произвести впечатление на толпу зевак и на Мацуру в том числе. А теперь ещё и этот пир, во время которого англичане так неуклюже восседали на полу, поглядывая на сакэ и сырую рыбу с таким же изумлением, с каким он сам с Мельхиором, наверное, смотрел на угощение в Бунго в тот далёкий день. Теперь Мельхиор пил и разговаривал с хозяевами на другом конце комнаты, и японские гости тоже выглядели вполне раскованными… Впрочем, как и Сэйрис. Вот в чём разница. Этот человек был простым корабельным плотником с судоверфи.

И, без сомнения, тот хотел это сразу подчеркнуть.

— Адамс, Адамс, — произнёс он. — Должен признаться, имя заинтриговало меня, когда я впервые услышал его в Сиаме. Я знавал как-то сэра Джошуа Адамса. Он был другом моего отца. Из Сомерсета, кажется.

— У меня нет родни в этом графстве, — ответил Уилл.

— Да, действительно. В вашей речи нет и следа акцента западных земель, а я полагал, что он останется даже спустя пятнадцать лет в этих местах. Ну, значит, как я и думал, вы из тех Адамсов, что в Эссексе. Я много о них слышал. Хорошие землевладельцы, и, я уверен, в скором времени они получат дворянский титул. Кто знает, может быть, вы этому и поспособствуете.

— Я не слыхал, чтобы у меня были родственники в Эссексе, — ответил Уилл.

— Нет? В таком случае, сэр, вы действительно загадочный человек. Где же поместье вашей семьи?

— У моей семьи нет поместьев, сэр, — сказал Уилл. — Мой отец был моряком, он жил в Джиллингеме, графство Кент. Он умер во время чумы, как и моя мать. Подростком я выучился на корабельного плотника, и мой брат тоже. Он тоже погиб.

— Корабельный плотник, говорите? Клянусь Богом, сэр, вы сделали неплохую карьеру. — Сэйрис допил сакэ, налил ещё и снова выпил. — Жиденько, жиденько. Этой чепухе не согреть кровь настоящему мужчине.

— Отличная чепуха, как вы выразились, сэр, — возразил Уилл. — Её нужно смаковать, а не глотать залпом.

Сэйрис вскинул голову и посмотрел Уиллу в глаза. Потом капитан улыбнулся.

— Мне, конечно, предстоит многое узнать, мастер Адамс. Буду с вами откровенен, сэр, — мне хотелось бы начать поскорее. Пять месяцев — довольно долгий срок, когда сидишь в этих местах. Я хотел бы поговорить с вашим королём.

— В Японии нет короля, капитан Сэйрис.

— Ну, каков бы там ни был его титул. Сёгун, да? Я хотел бы перекинуться с ним парой слов. У меня для него письмо от самого короля Джеймса.

— В таком случае, сэр, если соизволите вручить мне это письмо, я передам его по назначению.

— Вручить вам, мастер Адамс? Вручить вам? Но мне приказано не выпускать его из рук до тех пор, пока я не передам его лично в руки королю Японии.

— В таком случае, сэр, — ответил Уилл, — вам придётся прождать здесь гораздо больше пяти месяцев. Никто не может встретиться с сёгуном только потому, что ему этого захотелось.

— Сэр, я хотел бы вам напомнить, что я — посол Англии, вашей собственной страны, и меня не остановит никакой языческий царёк.

— Языческий царёк? — воскликнул Уилл. — Капитан Сэйрис, принц более велик, чем любой из монархов, императоров, людей или просто жалких существ, когда-либо занимавших английский трон.

— Измена! — вскричал Сэйрис. — Это слова изменника! — Он вскочил на ноги.

Уилл тоже поднялся.

— Сядьте, не то я изрублю вас в лапшу. Или вы намерены противопоставить вашу жалкую зубочистку вот этому клинку? Что касается измены, сэр, то я не претендую на звание гражданина Англии. Моя страна — здесь, и я горжусь этим.

Все присутствующие умолкли — и японцы, и англичане не сводили с них глаз.

— Идём, Мельхиор, мы покидаем этих джентльменов, — сказал Уилл. — Может быть, завтра, когда эта «жиденькая чепуха» несколько выветрится из их мозгов, мы сможем обсудить наши дела.

Мельхиор тоже поднялся.

— Что это на тебя нашло?

— Я просто забыл, как высокомерны мои соотечественники, — бросил Уилл сквозь зубы. — Что их больше интересуют деяния не самого человека, а его отца и деда. Как узок и эгоцентричен их мир. Как ограничен кругозор.

Кокс прошептал что-то на ухо Сэйрису, и капитан пытался теперь изобразить улыбку, хотя лицо его по-прежнему горело от смеси хмеля и негодования.

— Ну, ну, мастер Адамс, — произнёс он. — Извините, я погорячился. Клянусь Богом, сэр, я восхищаюсь человеком, который горой встаёт на защиту людей, проявивших к нему доброе отношение. Что же касается ваших замечаний о короле Джеймсе — что ж, когда вы покинули Англию, он был почти что врагом. Больше того, в самой Англии очень многие не хотят согласиться с его правом на корону. Ну же, сэр, я ведь не для того обогнул полмира, чтобы поругаться с соотечественником. Вот вам моя рука.

Уилл заколебался.

— Не ссорься с ними, Уилл, прошу тебя, — зашептал Мельхиор. — Принц ведь заинтересован в торговле с Англией.

— Хорошо, сэр, — Уилл пожал протянутую руку. — Я буду рад помочь вам по мере своих возможностей.

— Я рассчитывал на это, сэр, как и мои хозяева. И от их имени я хочу вручить вам эти небольшие знаки их уважения. И моего уважения, будьте уверены.

Кокс и ещё один сотрудник компании исчезли из комнаты во время разговора. Теперь они снова появились с сундуком в руках.

— Для вас, мастер Адамс, здесь три штуки отличной английской мануфактуры, шляпа, рубашка, чулки, кожаные туфли — если когда-нибудь вам захочется надеть что-нибудь более христианское, чем ваша нынешняя одежда. А вот турецкий ковёр, который можно расстелить у очага даже в вашем здешнем доме.

— Он хочет оскорбить меня, — процедил Уилл по-японски.

— И всё же ты должен принять дары, — сказал Мельхиор. Он кивнул.

— Ваша щедрость поражает меня, капитан Сэйрис. Я сожалею, что могу слишком мало предложить вам взамен. Может быть… — Он пошарил за поясом. — В этой маленькой шкатулке — целительная мазь, она просто неоценима при порезах и других ранах, которые иногда случаются у мужчины. — Это была мазь, которую, по настоянию Сикибу, он постоянно носил с собой — резаная рана на животе затягивалась плохо, хотя сейчас она выглядела всего лишь рубцом на коже.

Сэйрис неторопливо взял коробочку, переводя взгляд с неё на кучу добра на полу и обратно, мысленно сравнивая стоимость даров.

— Благодарю вас, мастер Адамс, — сказал он наконец. — А теперь давайте ещё выпьем.

— Я должен идти, — возразил Уилл. — Уже поздно.

— Но… Я предполагал, что вы останетесь здесь на ночь. И ваши слуги тоже.

— Мельхиор Зандвоорт — мой друг, а не слуга, — заметил Уилл. — Что же касается Кимуры… Если вам нужен переводчик, он останется и поможет вам. Но я уже условился провести ночь у господина Мацуры. Поэтому прошу меня извинить.

— Но завтра мы встретимся?

— Нет, сэр, — ответил Уилл. — Завтра я должен нанести визит начальнику португальской фактории и обсудить некоторые важные вопросы.

— А послезавтра? Вы освободитесь послезавтра?

— Послезавтрашний день мне нужно будет провести с голландцами.

— Боже мой, сэр, но вы ведь знаете, что англичане и голландцы в этих водах находятся практически в состоянии войны?

— Только не в этих водах, капитан Сэйрис. А для вас было бы неразумно доводить соперничество до такой крайности, пока вы находитесь под действием японских законов.

— Но мы ведь всё-таки поговорим с вами, мастер Адамс? — спросил Кокс.

— Конечно, сэр, я буду в вашем распоряжении через два дня. А пока я распоряжусь насчёт нашей поездки в Эдо и Сидзюоку, чтобы представить вас принцу. Доброй ночи, господа.

— Боже мой, сэр, — только и смог вымолвить Сэйрис. — Боже мой.

Приёмная палата была заполнена людьми, казалось, сам воздух был насыщен ожиданием. Всё это происходило не впервые. Португальские капитаны, священники-иезуиты, голландские корабельщики, испанские доны стояли либо преклоняли колена там, где сейчас встали на колени Джон Сэйрис и Ричард Кокс — досадуя, но следуя инструкциям Уилла, как они скрепя сердце последовали его советам относительно вручения королевского письма. Но теперь всё осталось позади, и сегодня они услышат ответ сёгуна.

Уилл стоял на коленях рядом с возвышением, на котором сидели Иеясу и Хидетада, Сукэ расположился неподалёку. Принц хлопнул в ладоши, требуя тишины, и вельможи — среди которых был не один из второстепенных даймио Осаки, заложники хорошего поведения их господина Хидеёри, — замерли в ожидании.

Уилл развернул свиток, на котором он сделал перевод королевского письма.

— Джеймс, милостью Господней король Британии, Франции и Ирландии, защитник христианской веры, и прочая, и прочая, приветствует высокородного и могучего принца, императора Японии, и прочая, и прочая.

Величайший и могущественнейший принц. Нет ничего, что увеличивает славу и величие суверенных принцев на земле больше, чем распространение своей славы на далёкие страны. Узнав за последние годы своих подданных, торгующих с соседними вашей империи государствами, о репутации и величии вашей славы и могущества, я направил этих своих подданных с визитом в вашу страну с целью заключить договор о дружбе и согласии между нашими народами, об обмене теми товарами, в которых нуждаются наши страны. Не сомневаюсь, что великодушие и благоволие Вашего Высочества позволят рассчитывать на положительный ответ, я не только верю, что Вы примете моих подданных со свойственными Вам добросердечием и радушием, — но и окажете им своё королевское покровительство для создания фактории, с той мерой безопасности и свободы торговли, которая позволит расширить взаимовыгодную торговлю. Со своей стороны, Мы со всем радушием предоставляем право Вашим подданным в любое время посещать Наше королевство и колонии. Да благословит Вас всемогущий Господь, даст процветание Вашей стране и победу над Вашими врагами. Из дворца Его Величества в Вестминстере, в этот день января месяца, восьмого года нашего царствования в Великобритании, Франции и Ирландии.

Уилл умолк, вельможи важно покивали и вежливо похлопали.

Сукэ передал ему второй свиток.

— Минамото но-Иеясу, правитель Японии, даёт свой ответ его Чести повелителю Англии. Через посланника, претерпевшего все невзгоды изнурительного морского путешествия, мы впервые получили письмо, из которого следует, что правительство Вашей уважаемой страны, как сказано в документе, на верном пути. Я, в частности, получил в дар многочисленные образцы Ваших товаров, за которые сердечно признателен. Я последую Вашим предложениям касательно распространения дружеских отношений между нашими народами и поддержания взаимного обмена торговыми кораблями. Хотя нас разделяют десять тысяч лиг туч и волн, наши земли близки друг другу. Я посылаю в знак уважения некоторые скромные образцы товаров, предлагаемых нашей страной и перечисленных в прилагаемом списке. Можете отплывать, как только погода будет благоприятной.

Уилл умолк и взглянул на Иеясу, держа список в руке, но принц отрицательно покачал головой.

Присутствующие снова зааплодировали, и Хидетада кивнул.

— Дело сделано. Приём окончен, Сукэ.

Секретарь подал сигнал, и вельможи, исполнив коутоу, удалились. Двое англичан остались возле выхода.

— Попроси их сюда, Уилл, — сказал Иеясу.

— Вы можете подойти к возвышению, джентльмены, — перевёл Уилл.

Сэйрис и Кокс приблизились.

— Спроси, довольны ли они договором, — велел Иеясу. Уилл перевёл.

— Да, мы очень довольны его ответом, мастер Адамс, — ответил Сэйрис. — Осталось уладить только некоторые детали. Уилл перевёл. Иеясу кивнул:

— Это я предоставляю тебе, Уилл. Отвези этих людей к себе в Миуру и развлеки немного. И договорись об остальном.

— Я уже пригласил их посетить мой дом, мой господин принц.

— Это хорошо, — кивнул Иеясу. — Удачный сегодня день, не правда ли, сын мой?

— Надеюсь, что так, отец, — отозвался Хидетада, не сводя тяжёлого взгляда с Уилла.

— Можешь передать им, Уилл, что они свободны.

— Джентльмены, принц удовлетворён переговорами. Теперь вы можете удалиться. В скором времени он, несомненно, снова увидится с вами, а я сейчас присоединюсь к вам.

Сэйрис и Кокс переглянулись, потом поклонились и вышли в сопровождении Сукэ.

— Они действительно очень похожи на тебя, Уилл, — сказал Иеясу задумчиво. — И всё же не совсем. Этот ваш король — ты знаешь его?

— Нет, мой господин принц. Когда я покидал Англию, на троне был не король, а королева. И я покривил бы душой, если бы не сказал, что бывал в её дворце, — да меня и не пустили бы туда.

— В Японии не было королевы уже больше тысячи лет, — заметил Хидетада.

— Потому что королевы не могут командовать армиями и потому что они передают всю власть своим любовникам, — отозвался Иеясу. — Уилл, я думал, что сегодня увижу тебя счастливейшим из смертных. Ведь именно для этого ты прибыл сюда, в Японию? Когда же это было? Тринадцать лет уже прошло с тех пор, как твой корабль бросил якорь у берегов Бунго. Тогда ты пообещал мне, что в один прекрасный день я увижу английский корабль у причала своего залива, и вот этот корабль здесь. Но твой взор всё так же затуманен.

— Твои соотечественники привезут нам пушки и ружья? — поинтересовался Хидетада.

— Я попрошу их об этом, мой господин принц. Но я не могу ничего гарантировать.

— Они напомнили тебе о твоём прошлом, Уилл, — сказал Иеясу. — О твоей молодости. О другой жене, возможно. Что нового о ней?

— Ничего, мой господин принц. Эти люди не подозревают о её существовании.

— А твои родители давно умерли. И всё же тебе хочется вернуться на родину.

— Человек должен всегда помнить о месте, где он родился, мой господин принц. Чем старше он становится, тем больше его юность значит для него.

Иеясу кивнул:

— Ты можешь отправиться на «Гвоздике».

Уилл уставился на него:

— Отправиться… Покинуть Японию, мой господин принц?

— Если именно этого тебе хочется больше всего, Уилл. Я не хочу, чтобы ты чем-нибудь жертвовал. Возьми с собой свою японскую жену, своих детей, если ты считаешь, что они будут счастливы в этой твоей Англии. Оставь их здесь, если хочешь. Не сомневайся, я позабочусь о них. Больше того, твоё имение останется неприкосновенным, оно будет ждать тебя на случай, если ты когда-нибудь надумаешь вернуться. Но сейчас ты свободен, и я желаю тебе счастливого пути.

— Но… Мой господин принц… — Какие блистательные перспективы встают перед его мысленным взором! — А как же ваши планы? Осака?

Иеясу повернул голову:

— А теперь, сын мой, ты можешь идти.

Хидетада поклонился, взглянул на Уилла, склонённого в коутоу, и вышел из комнаты.

— Господин Хидетада сегодня на редкость любезен, мой господин принц, — заметил Уилл.

— О да. Наши планы продвигаются, и довольно быстро, даже забрезжила надежда на успех. Извини меня, Уилл, но даже тебе я всего не открою. Однако сейчас мы говорим о тебе. Мой сын не любит европейцев, ты знаешь.

— Да, мой господин принц.

— Он считает, что мой интерес к торговле с Европой идёт во вред нашей стране. Во многом он прав. Ваши европейские понятия о чести и об отношениях между людьми чужды нам. Ваши личные привычки отличны от наших. А этот дым, который они вдыхают?! А теперь они ещё просят у меня разрешения выращивать здесь эту траву, в которой находят столько утешения, в ущерб рисовым плантациям. Но это лишь мелочи по сравнению с их религиозными доктринами, которые предлагают систему подкупов и взяток по сравнению с нашими понятиями долга и чести. Вы, христиане, делаете всё либо под страхом вечного наказания в случае нарушения заповедей Господних, либо в надежде на вечную жизнь, если будете самоотверженно выполнять указания священников. Мы же, японцы, исполняем свой долг только потому, что это и есть наш долг, завещанный отцами и дедами, — не надеясь на иное вознаграждение, чем сознание исполненного долга, не страшась наказания, если наши поступки пойдут вразрез с общественным мнением — если только мы сами уверены в их правильности. Во всех этих вещах мой сын видит червя, вгрызающегося в самое сердце жизни японца. Как и я. И тем не менее, когда я вижу европейцев, когда я задумываюсь о будущем, я боюсь за свой народ. Вы, кто обратил разрушающую силу порока в такие ужасные орудия истребления, кто может строить такие корабли, разносящие вас по всему миру во всё большем и большем числе… Я думаю, Уилл, эта твоя Европа ищет власти над всем миром, а как ещё можно сражаться с ними, если не торговать, не изучать их намерения? Когда я выдал свою внучку за Хидеёри, это было не столько для укрепления нашей дружбы, сколько ради возможности иметь своих агентов за стенами Осакского замка. Точно так же с помощью моих купцов и торговцев, моих капитанов и послов в королевских дворах Европы я буду знать их замыслы, их привычные способы действия.

— Очень разумно, мой господин принц.

— Хидетада же этого не хочет. Часами он готов обличать пагубность моей политики, он стремится повернуть Японию спиной к Европе, ко всему миру и жить так, как жили много веков назад отцы и деды, руководствуясь заповедями долга и уважения к предкам. Долг, Уилл. Это нелёгкий путь жизни, а для тебя — особенно, ведь ты европеец. Сейчас ты должен сделать свой выбор. Я обещаю, что твоё поместье останется за тобой. Но мой тебе совет — если уедешь, то лучше в Японию не возвращайся. Потому что ещё немного, и меня не будет на этом свете.

— Вас, мой господин принц? Я не могу представить себе Японию без принца, заботящегося о её процветании.

— И тем не менее ты скоро увидишь такую Японию. Мне уже за семьдесят, и никто не может не задумываться о смерти в таком возрасте. Подумай над этим хорошенько.

— А как же остальные мои обязанности, мой господин? Моя кровная месть Исиде Норихазе?

— Об этом тоже, Уилл. — Иеясу вздохнул. — Не в твоей натуре заниматься такими вещами. Это ясно всем, а мне — лучше других. Они называют тебя трусом.

— Меня, мой господин принц?

— За то, что ты не хочешь рассчитаться, отомстить.

— Но мне было приказано оставаться в поместье, мой господин принц. Приказано вами же — под страхом смертной казни.

— Да, Уилл, действительно. Но что такое смерть, если речь идёт о долге?

— Вы хотите сказать, что я снова должен был нарушить ваш приказ?

— В жизни имеет значение лишь твой долг, Уилл. Долг перед своим господином — конечно. Но долг перед самим собой — прежде всего. В Осаке над тобой смеются и оплёвывают твою память. Восемь лет смерть твоего слуги лежит пятном на твоей репутации. Я-то знаю, что ты не трус. Я не только люблю тебя, Уилл. Я восхищаюсь тобой. Самое большое разочарование моей жизни — это то, что ты так и не смог полюбить меня.

— Мой господин! Я…

— Ты знаешь, о чём я говорю. Но даже за это я восхищаюсь тобой. И я знаю, что причина твоего нежелания рассчитаться с Норихазой — не в твоём страхе перед ним, а в боязни увидеть эту португальскую женщину. И ещё в том, что в твоей крови нет этого стремления — доводить дела, затрагивающие твою честь, до такой развязки. Но если ты хочешь быть японцем, Уилл, ты должен им быть. Если нет — уезжай. Уезжай сейчас, пока солнце всё ещё освещает твоё лицо.

— Мой господин, многое из сказанного вами — правда. И всё же я помню о своём долге — вам и роду Токугава, давшим мне всё, что у меня есть сейчас. Разве я перестал быть вашим талисманом? Могу ли я оставить вас сейчас, когда вы стоите на пороге величайшего испытания?

Иеясу улыбнулся:

— Да, Уилл, конечно. Ты принёс мне много удач в прошлом. И я не сомневаюсь, что в будущем ты принесёшь их мне ещё больше. Но в удаче нет ничего сверхъестественного, как я тебе уже не раз говорил. Нужно лишь хорошо осознать, чем нужно воспользоваться, а что необходимо отбросить. Сейчас я разговариваю с тобой, Уилл, а не с малограмотным солдатом. Я люблю тебя, Уилл. И именно поэтому предлагаю тебе поразмыслить над своим будущим. Я больше не могу игнорировать тот факт, что Тоётоми и все живущие в Осаке, в общем-то, ждут только моей смерти, чтобы уничтожить род Токугава. Поэтому, Уилл, я должен уничтожить их до того, как умру. Каждый мужчина, каждая женщина и каждое дитя в этой крепости должны погибнуть.

Только так я могу установить правление Токугавы, правление закона в моей стране. Если ты не хочешь увидеть это, если ты почувствуешь, что не в силах смотреть на это, то лучше уезжай сейчас, пока есть возможность. И никогда больше не возвращайся. Подумай как следует об этом.

Подумай как следует об этом. Об Англии, со всей её красотой и умиротворённостью, о кораблях, лениво рассекающих волны на выходе из Ла-Манша. О земле, которая никогда не сотрясается, о зелёных холмах, никогда не курящихся дымом. О Сикибу, одетой в фетровую шляпу и с шарфом на шее, срывающей розы в саду над Темзой.

Он смотрел на неё сейчас, прохаживающуюся по саду позади дома с Джоном Сэйрисом. Она знала несколько португальских слов, и он тоже знал по-португальски достаточно, чтобы поддерживать беседу.

Улыбаясь, они обсуждали красоту цветущей вишни. Почти как в Англии. А какой маленькой она казалась по сравнению с высоким англичанином! Да, рядом с ним она должна выглядеть ещё меньше, ведь он выше Сэйриса. Но только ростом. Вне всякого сомнения, отправиться на «Гвоздике» — об этом не может быть и речи. С того момента, как они поднимут якорь, он снова превратится в простого штурмана.

Интересно, о чём думает Сикибу, вежливо улыбаясь чужестранцу. О чём она думала всё это время. Они называют тебя трусом, Андзин Миура, — за то, что подчинился принцу. Чувствовала ли Сикибу в глубине души, что вышла замуж за труса? Она никогда не говорила об этом — ни тогда, ни сейчас. Но каждый день она наблюдала, как он учился у Тадатуне владеть мечом. Мечтая о мести? Невозможно себе представить существо столь нежное, столь миролюбивое по натуре обдумывающим планы мести. Значит, обдумывала она способы, как ему больше не оказаться посмешищем? Или она мечтала о Магдалине, как Иеясу мечтал о Ёдогими, — полюбить женщину, как это было с принцем, и, будучи отвергнутым, начать её ненавидеть всеми фибрами души? Когда Осака падёт, её мужчины, женщины и дети должны умереть. Здесь был гнев. Здесь была месть. Здесь была целеустремлённость. Здесь был дух империи. В которую его пригласили. Потому что суровая критика Иеясу была не совсем справедливой. Он спросил у Тадатуне, и тот ответил, что способы сведения счётов — это личное дело мужчины, главное — чтобы он не сошёл в могилу, не отомстив за смерть слуги. Но принц давал ему право на выбор. Потому что в Осаке должны умереть все. Поэтому, Уилл Адамс, если у тебя не хватит духа на это, уезжай сейчас, пока можешь. Ёдогими, привязанная к псу. А Пинто Магдалина?

— Истинный рай. — Ричард Кокс присел рядом. — Я завидую вам, мистер Адамс. Вашему дому, да и не только дому. Вашей жене и семье. Можно ли мне надеяться на такое же райское существование?

— Конечно, если вы переберётесь жить на Восток, мастер Кокс, — ответил Уилл. — Впрочем, это будет к вашей выгоде с любой точки зрения.

— Почему же тогда наши конкуренты открывают свои фактории на юге?

— Думаю, потому, что в Кюсю гавани получше и реже бывают землетрясения.

— Весомые причины, разве не так?

— Не столь уж весомые, на мой взгляд, мастер Кокс. Путешествие из Англии — само по себе достаточно рискованное. И всё же вы пускаетесь в него в надежде получить здесь, в Японии, хорошие барыши. В каждом путешествии вы можете потерять хотя бы один корабль со всем его товаром, и всё же вы считаете это дело выгодным. Здесь, на востоке, вблизи Эдо, торговля будет самой прибыльной. Кроме того, вы будете постоянно перед глазами у сёгуна. Так чем же вы рискуете? Чуть-чуть более продолжительное плавание и, может быть, раз в десятилетие землетрясение, которое сравняет факторию с землёй. По-моему, меньше риска, чем в самом плавании.

Кокс потеребил кончик носа, взглянул на подходящих Сэйриса и Сикибу:

— Мастер Адамс снова убеждает, что здешние места будут наилучшими для нашей фактории, Джон.

Сэйрис сел радом, а Сикибу, поклонившись, удалилась.

— Мы, конечно, должны прислушиваться к советам такого знающего человека, Ричард. У вас очаровательные дом мастер Адамс. Очаровательная жена, очаровательные дети.

— Благодарю вас, капитан Сэйрис.

— Я вижу, вы не хотели бы оставить это место и перебраться южнее.

— Я вас не понимаю, сэр, — отозвался Уилл. — Об этом не может быть и речи. Впрочем, моя жена родом с Кюсю, так что будьте уверены — если я надумаю переехать, мне там всегда будут рады.

— Но, сэр, разве вы не переедете, если мы надумаем строить факторию в Хирадо?

Кокс улыбнулся:

— Я полагаю, капитан Сэйрис предлагает вам поступить на службу, мастер Адамс.

Уилл нахмурился:

— Это правда, сэр?

— Да, мастер Адамс. Я буду рад, если вы согласитесь на службу в Ост-Индской компании. Вы нужны нам, сэр. И хочу заверить, что вы не посчитаете нас скупыми. Что вы скажете, если мы положим вам за услуги восемьдесят английских фунтов в год?

— Восемьдесят английских фунтов? — Уилл улыбнулся.

— Царское вознаграждение, — сказал Сэйрис, — за… — Он бросил взгляд на Кокса. — За те услуги, которые нам потребуются от вас.

— Вы хотели сказать, сэр, — царское вознаграждение для такого, как я, — плотника, штурмана, не имеющего ни одного рыцаря среди предков, ни одного акра земли в Англии, который я мог бы назвать собственным?

— Помилуйте, сэр…

— Оставим это. Сегодня я не хочу спорить, а с гостями я не спорю никогда. — Он хлопнул в ладоши, и Асока поспешно явилась с маленьким столиком и бутылкой сакэ. — Однако, сэр, имейте в виду — восемьдесят фунтов не выманят меня отсюда.

— Да, возможно, я неверно оценил ситуацию, — согласился Сэйрис. — Действительно, мне нужно было сообразить это, оглянувшись по сторонам. Назовите же свою цену, мастер Адамс. Девяносто, сто…

— Вам придётся прибавить сотню к своему первому предложению, сэр, — тогда я хотя бы соглашусь подумать над ним.

— Сто восемьдесят фунтов в год?! — вскричал Сэйрис, его рука упала на рукоять шпаги. — Сэр, да вы принимаете меня за дурака. Это же пятнадцать фунтов в месяц!

— Так оно и есть. А теперь скажите мне, сэр, — возможно ли человеку прожить в Англии на, скажем, двенадцать фунтов в год?

— Конечно, да, сэр, и это ещё раз показывает абсурдность вашего предложения.

Уилл налил сакэ и жестом отослал Асоку.

— В Японии, сэр, очень мало наличных денег, поэтому для простоты приравняем эти двенадцать фунтов в год к одному коку. Мой доход здесь — восемьдесят коку. Как видите, согласно вашим собственным расчётам, мой доход оценивается в девятьсот шестьдесят фунтов в год. И вы полагаете, что восемьдесят выглядят для меня такой привлекательной суммой?

— Девятьсот шестьдесят фунтов в год?! — Сэйрис недоверчиво оглянулся по сторонам.

— Действительно, мы несколько ошиблись, мастер Адамс, — признал Кокс. — Но у нас в Англии нет таких богатств, как в Японии. Трудность заключается в том, что как начальник фактории я буду получать здесь сто пятьдесят фунтов в год, а остальные сотрудники, соответственно, меньше. Вы сами понимаете, что получится, если вам будут платить больше, чем начальнику фактории.

— Да, сэр, понимаю, — ответил Уилл, — и я не хочу проявить неразумность. Сто двадцать фунтов в год, капитан Сэйрис, и я буду сотрудничать с вами. Но жить я останусь в Миуре.

— Сто двадцать фунтов… — пробормотал Сэйрис.

— Очень разумный подход, — сказал Кокс. — Я уверен, что ты согласишься, Джон.

Сэйрис вздохнул.

— За эти деньги мы, конечно, потребуем исключительного права на ваши услуги, мастер Адамс.

— Ну, это уж никак невозможно, — возразил Уилл. — Я служу принцу, как вам хорошо известно, и в его интересах веду дела с голландцами, португальцами и испанцами. Они тоже выплачивают мне определённые суммы за представление их интересов в Эдо. Для вас я с удовольствием сделаю то же самое.

— Помилуй Бог, сэр, — вскричал Сэйрис, вскакивая на ноги. — Вы мошенник, сэр! Непатриотичный мошенник!

— Капитан, капитан! — одёрнул его Кокс. — Мастер Адамс, по крайней мере, честен с нами.

— Честен, сэр? Честен? Выудив из нас сто двадцать фунтов, он заявляет, что мы вправе рассчитывать только на четверть, или даже меньше, его усердия. Я заплачу сто, и ни пенни больше.

— Ну что ж, — улыбнулся Уилл. — Сто фунтов в год в подтверждение того, что я всё ещё англичанин.

— Англичанин! Говорю вам, сэр, вы мошенник. И сдаётся мне, что все японцы — такие же мошенники. А так как мы честны друг с другом, мастер Адамс, позвольте мне сообщить вам, что я получаю серьёзные претензии от моих людей из Хирадо относительно поведения вашего слуги — как там его имя, Кокс?

— Кимура, — пришёл на помощь Кокс. — Но мы…

— О, в этом нет никаких сомнений. Этот человек надувает наших сотрудников направо и налево, мастер Адамс. И я потребую возмещения убытков, не сомневайтесь в этом.

Уилл снова наполнил их чашки.

— Сядьте, капитан Сэйрис, и в будущем более тщательно выбирайте слова.

— Что такое, сэр? Что такое?! — закричал Сэйрис.

— Слова, капитан Сэйрис, в Японии значат гораздо больше, чем в Англии. Быть обвинённым в воровстве — значит наполовину украсть. Что же касается Кимуры, то я доверяю ему полностью. Я уже занимался дознанием по делу, о котором вы говорите, и уверен в том, что это недоразумение. Как я уже объяснял, в Японии очень редко используются наличные, тогда как ваши люди привыкли оценивать всё в деньгах. Если вы предоставите мне это дело, я позабочусь, чтобы с вашими людьми расплатились сполна. Однако будьте уверены, сэр, что, если вы надумаете обратиться к закону, я сделаю контрзаявление. Тогда не только английская голова покатится в пыль, но за нею последуют надежды на основание английской фактории.

— Боже мой, — проговорил Сэйрис. — Боже мой! — Он сел. — Чем скорей я унесу ноги из этой несносной страны, тем лучше. Сочувствую вам, Ричард, от всей души.

— Я научусь обращаться с этими людьми, не сомневайтесь, — заметил Кокс. — Как видите, мастер Адамс ведь научился.

— Да, но превратившись в одного из них, — проворчал Сэйрис. Сикибу стояла в дальнем конце крыльца, спрятав руки в рукавах кимоно, насторожённо наблюдая за спорящими мужчинами.

— Подойди поближе, Сикибу, — позвал Уилл. — Мы просто обсуждаем дела. Драться мы не собираемся.

Сикибу, приблизившись, поклонилась.

— По правде говоря, мой господин, если англичане так обсуждают дела, то уж спор их должен быть довольно шумным событием. Я только хотела сказать, мой господин, что обед готов.

— Тогда идём обедать, — согласился Уилл. — Джентльмены? — Он повёл их в обеденный зал. — Вы сядьте слева от меня, мастер Кокс, а вы — справа, капитан Сэйрис.

Англичане последовали его совету. Сикибу поклонилась им от дверей и опустилась на колени в дальнем конце комнаты — не для участия в обеде, а лишь для наблюдения за служанками. Она обменялась понимающим взглядом с мужем, заметив, как торжествующе улыбнулся Сэйрис своему товарищу, не подозревая о значимости левой руки.

Асока и Айя внесли лакированные столики, по одному для каждого из мужчин, потом подали миски с рисом, чашки с зелёным чаем, жаровню с пылающими углями для приготовления сукиями, деревянный поднос с ломтиками курятины, тарелки соевого творога, рисовые пирожки и, наконец, маленькие бутылочки с подогретым сакэ и крохотные чашечки для него.

— Поистине, мастер Адамс, это же настоящий банкет, — восхитился Кокс.

— Я ведь принимаю гостей, мастер Кокс. Когда мы с женой обедаем наедине, мы обходимся гораздо более простыми блюдами. Чашка риса, кусочек рыбы, чашка чая — и мы вполне довольны.

— О, я понимаю, что обычно вы ведёте скромный образ жизни. И всё же я должен признаться, что заинтригован. Когда я гляжу вокруг — на ваши рисовые поля, на ваш дом, на корабли, ожидающие на якоре в вашей гавани, на содержимое ваших кладовых, когда я слышу рассказы о вас, о вашем богатстве и могуществе, о вашем влиянии на сёгуна и его отца, я не перестаю удивляться — как вы достигли всего этого?

— В то время как я — всего лишь простой моряк? — улыбнулся Уилл. — Сэр, по-моему, эта мысль всё время преследует вас, причём совершенно попусту.

Уилл взглянул на Сэйриса, но внимание его было полностью поглощено палочками для еды.

— Что ж, сэр, должен признать, что мне повезло. Впрочем, я не так уж могуществен, как обо мне говорят.

— В самом деле? Я бы вполне мог назвать вас министром короля. Разве вы не ведёте все внешние дела страны?

— Я не веду ничего, мастер Кокс. На самом деле принц Хидетада, как я подозреваю, искренне не любит меня. Просто мне повезло в том, что я много лет назад оказал принцу некоторые услуги. Тогда между нами возникло взаимное уважение, и поэтому он пользуется моими советами в некоторых областях — к примеру, в морском деле, в определённых науках и, конечно, в том, что касается народов Европы. Но советы испрашиваются и даются исключительно частным образом.

— Однако голландцы утверждают, что без вашего благоволения они ничего не могут добиться. Более того, если бы вы не защитили их перед принцем, их бы давно уже казнили как пиратов.

— В самом деле, сэр, они благодарны за мою помощь. Но принц уже тогда всё решил сам, я только подтвердил его мнение.

— Ваша откровенность делает вам честь, сэр. Однако вы признали, что получаете от них деньги за представление их интересов. Как и от испанцев. Теперь же и мы предложили вам некоторое вознаграждение за помощь в наших проблемах. Могу ли я уточнить, сэр, каких именно услуг мы можем ожидать?

— Вы получите честное освещение ваших деяний и, насколько я сам пойму их, ваших намерений при дворе сёгуна, мастер Кокс.

— И ничего больше? Даже для ваших соотечественников?

— Я уже неоднократно пытался втолковать вам, сэр, что теперь моё отечество — это Япония. — Он взглянул на Сикибу. Глаза её были печальны. Она в достаточной мере понимала их разговор. И она понимала также, какие искушения должны были терзать его душу. Так зачем же он лжёт?

— Клянусь богом, сэр, — произнёс Сэйрис, — меня изумляет, что при всём вашем очевидном богатстве и влиянии вы снисходите до того, чтобы принять ваши несколько жалких фунтов.

Но понимала ли она, какие противоположные эмоции бились в его мозгу? Он едва мог видеть этих людей без того, чтобы ссориться с ними. Почему? Из-за того, что они считали его настолько ниже себя? Или потому, что он теперь столь отличается от них? Если первое, то разве они не правы? Они оценивали его богатство и его власть по своим меркам. Ни того, ни другого, в сущности, не было. Он был теперь хозяином примерно шестидесяти человек, и даже сейчас в его амбарах было полно излишков риса. За него, как однажды дельно посетовал Сукэ, он мог бы нанять ещё самураев, либо приобрести ещё больше услуг — но только здесь, в Японии. В Англии рис совершенно ни к чему. Он торговал с Сиамом эти последние несколько лет, но даже эта торговля строилась в основном на обмене товарами. Возможно, ему удастся забрать с собой при отплытии несколько сот фунтов в монетах. Но что эта жалкая сумма даст ему в мире Джона Сэйриса?

Что же касается его очевидной власти, то она, как он и признал, полностью зависит от доброго расположения Иеясу и, несомненно, закончится со смертью принца. Так что же он всё-таки приобрёл за все эти годы? Помимо любящей жены и преданных слуг. И долга.

Подумай над этим хорошенько, Уилл Адамс.

Глава 3

Бриз был свеж и бодрящ. «Морское приключение», казалось, несётся вскачь между островами. Белые барашки волн взрывались пеной под натиском корпуса, вскидываясь клубами брызг над бушпритом. Матросы резво носились по вантам, с радостью орудуя парусами, — ведь прямо по курсу лежал остров Хирадо, а за ним — дом.

Дом для них. Несомненно. Они все были японцы. Дом и для Андзина Миуры — так же несомненно. Но для Уилла Адамса?… Неужели он даже сейчас готовится уехать навсегда? Он не обсуждал это с Сикибу, это только осложнило бы всё дело. Что бы она ни думала на самом деле, она поклонится, медленно и грациозно, и согласится с его решением. И может ли он винить её за это? Во всём мире у неё не было никого, кроме него и детей. Точно так же они будут при ней и в Англии. И на неё не будет давить груз позора, таким тяжким бременем лежащий на плечах её мужа здесь, в Японии. Как сказал тогда Иеясу, много лет назад, в мастерской в Ито? Если счастлив господин, то счастлив и весь дом. Но когда господин несчастен…

Но счастье в Англии подразумевало богатство — как, впрочем, и в Японии. Однако богатство означало в Англии золото, предпочтительно унаследованное, но в любом случае в большом количестве. Увезти Сикибу в Англию в качестве жены нищего моряка было бы преступлением. Поэтому отложить окончательное решение до совершения ещё одного торгового путешествия было очень просто.

Однако это путешествие обернулось катастрофой. Его вынудили взять с собой помощником Ричарда Уикхэма, одного из нескольких сотрудников английской фактории, оставленных в Японии Джоном Сэйрисом для основания английской компании. К большому облегчению Уилла, Кокс был хорошим человеком и дельным коммерсантом, но этот Уикхэм оказался одновременно вздорным и некомпетентным типом. Они попали в жестокий шторм и получили большую течь. Команда чуть было не взбунтовалась, и им пришлось искать убежища у островов Рюкю. Там они провели не один скучный месяц, пока он практически перестраивал корабль. Где уж там было отправляться в Сиам и за перцем на Острова пряностей!

Но, несмотря ни на что, они выжили — он выжил, — и теперь снова приближались к Кюсю. Корабль скользнул за гряду гор, и ветер начал стихать, даже немного потеплело. Уикхэм хотел остаться на островах ещё на три месяца — по его словам, было чистым безумием выходить в океан зимой. Но команда встала на сторону Андзина Миуры, и вот они дома, в самом начале нового года. В начале года по английскому летосчислению. Тысяча шестьсот пятнадцатого. Боже милостивый, подумал Уилл, скоро мне стукнет пятьдесят один. И Сикибу — тридцать. А Джозефу — двенадцать, а Сюзанне — десять. А Мэри? А Деливеранс? Как же он сможет вернуться теперь?

— И в то же время — как же я могу не возвращаться? — спросил он у ветра. Уикхэм обернулся:

— Вы что-то сказали, мастер Адамс?

— Да. Займитесь гротом, мастер Уикхэм, и готовьтесь отдать команду на спуск якоря. Как хорошо вернуться наконец домой, не правда ли?

— Хорошо наконец-то вернуться из этого ужасного океана и ступить на твёрдую землю. — Уикхэм был настоящий щёголь. Даже после годового плавания его костюм сверкал красным в лучах восходящего солнца, на ногах красовались новые чулки. Похоже, что у него неиссякаемый запас чулок — он надевал новую пару при заходе в каждый порт. — Вы отправитесь на север, в Миуру, как только мы разгрузимся?

— После того, как возьму на борт свежую команду. — Уилл смотрел на приближающийся берег. Как избаловались уже жители Хирадо! Когда-то население города высыпало на берег, чтобы поприветствовать возвращающийся торговый корабль. Сейчас же на пристани виднелась лишь горстка людей, из которых большинство — европейцы. Среди них наверняка Кокс, в нетерпении ожидающий возможности подсчитать прибыль, посмотреть бортжурнал и пометить что-то в своих гроссбухах.

Сердился ли он всё ещё на Сэйриса, который оставил без внимания его совет и всё-таки основал факторию здесь, поблизости от португальцев, голландцев и испанцев? Конечно, для решения Сэйриса имелись веские основания. В Хирадо они были не только в сердце христианской Японии, но и вдали от непосредственного контроля Токугавы. Мышление, прямо противоположное его собственному. Впрочем, европейцы опасались клана Токугава, особенно в случае смерти принца. А этого, конечно, ждать осталось не так уж долго. Интересно, думал он, может быть, именно в этом истинная причина того, что он так тянет с решением? Покинуть это место, сказать себе — я больше никогда не увижу Иеясу, никогда больше не почувствую, как затягивают меня в свою глубину эти бездонные глаза, никогда больше не разделить чашку сакэ с этим тонким, блестящим мудрецом, не насладиться его бессмертным напористым, требовательным духом… Это было выше его сил. Лучше уж оставить решение неумолимой природе.

Но сейчас время размышлений и тяжких раздумий позади — во всяком случае, на ближайшее будущее. Как он уже сказал Уикхэму, через несколько дней он снова отправится в путь — в Миуру. К Сикибу. Тринадцать лет. Боже милостивый! Уже тринадцать лет, как она его жена. Боже милостивый. Конечно, она уже не та девочка. Груди стали побольше. Чуть-чуть. На прежнем плоском животе появились едва заметные складки. И, наверное, ещё морщинка под этим остреньким подбородком. И больше ничего. Сравнить это с подушками жира на его собственных бёдрах, с сединой в его бороде, с замедлившимся восстановлением сил, когда она скользнёт своим ароматным, шелковисто-гладким телом вдоль его тела.

Тринадцать лет, а его сердце бьётся все так же учащённо при мысли о том, что вскоре он снова увидит её. Из-за её тела? Нет. Из-за тех разнообразных мелочей, которые составляли их жизнь, чашки сакэ, которая будет ждать его, прикосновения её руки, быстролётной улыбки, которой она поприветствует его, осмотра его владений, управляемых ею и Кимурой с железной дисциплиной, из-за прогулок по саду, когда она неторопливо будет переходить от цветка к цветку, осматривая их с той же тщательностью, с какой она воспитывала своих детей. Из-за того, как она подворачивала рукава кимоно, усаживаясь за составление букетов. Из-за искусства, с каким она сочетала тонкие стебельки. Из-за поклона, с которым она подаёт ему чашку чая.

Значит, он наконец-то влюбился? Нет, это прошло. Но наконец-то он любит. В этом вся разница. Возможно, больше всего остального он боится нарушить это хрупкое равновесие красоты, которое заставляет его ожидать развития событий вместо того, чтобы подчинить их своей воле.

А что она? Любит ли она его? Она его жена, и она утверждает — а он вот уже сколько лет верит ей, — что этот долг определяет все её существование. Конечно, это так. Но что она чувствует? Что за мысли роятся в этой черноволосой головке? Господи, узнать бы наконец — после тринадцати лет! — узнать бы…

Считает ли она, что он трус? Но ведь жена должна знать своего мужа лучше других. И в то же время — что она знает о нём, кроме того, что он — правитель Миуры, человек, делящий с нею брачное ложе? Она никогда не плавала с ним, ни разу даже не ступила на палубу его корабля. Она не знала ничего о мастерстве, которого он достиг в своей профессии, о переполняющей его душу радости, когда якорь вырывается из донного ила и ветер надувает паруса. Она знала лишь, что однажды он столкнулся с Норихазой и его пришлось спасать. Но тогда его храбрость никак не проявилась, у него просто не было другого выхода. Она знала, что он сражался под Секигахарой, — но там дрался почти каждый японец, способный держать оружие.

— Ждут, как стервятники, — проворчал Уикхэм. — Даже голландцы.

Уилл взглянул на группу, собравшуюся на причале. Теперь они перебрались в шлюпки, чтобы выйти навстречу кораблю.

— Мельхиор? — Он перегнулся через борт. — Здорово, дружище. — Уилл нахмурился, и душа его вдруг ушла в пятки. На лицах встречавших не было обычных улыбок. — Какие новости?

— Самые печальные, Уилл, — отозвался Мельхиор.

— Страна в пучине войны, — прокричал Кокс.

— Что? Что вы сказали? — Он бросился к трапу, чтобы встретить поднимающихся друзей.

— Оглянись вокруг, Уилл, — сказал Мельхиор, — и ты не найдёшь на Кюсю ни одного самурая. Господин Сацума призвал всех вассалов следовать за ним на север по зову Токугавы.

— Но как это случилось?

— Бог его знает, — ответил Кокс. — Эти люди для меня — загадка.

— Это связано с даром огромной статуи Будды храму в Наре, — объяснил Мельхиор. — Ты знаешь, какое большое значение придавалось этому. Сначала её построили, но пожар наполовину уничтожил её, и пришлось перестраивать. Колокол отлили в прошлом году, и принц пожелал, чтобы юноша Хидеёри произнёс слова передачи, ведь он сын Хидеёси. Но отношения между Осакой и Эдо настолько испортились, что Ёдогими запретила сыну покидать крепость. И всё же она совершила ошибку, послав текст речи, чтобы его огласили от имени Хидеёри.

— И это привело к войне?

— Да. Ведь в речи содержались какие-то слова, оскорбительные для Токугавы. В сущности, они настолько обозлили жителей Киото, что случился мятеж, и было разрушено множество зданий.

— Какие слова?

— Я плохо знаю язык, Уилл. Но там что-то говорилось о солнце, которое встало на востоке, но теперь теряет свою силу из-за того, что вынуждено делить небо на западе с ярким лунным светом. Это расценили как закат власти Токугавы.

— О боже, — вздохнул Уилл. — Но почему текст речи не был представлен принцу заранее?

— Тут-то и заключается вся загадка, Уилл. Говорят, что Иеясу хорошо знал, что там будет сказано. И всё же позволил оскорбить себя. Последовали переговоры, даже извинения со стороны Тоётоми. Но принц объявил, что это заговор против него, и потребовал заложников.

— Но это обычное дело.

— Да, обычное. Но не для заложника такого ранга.

— Он потребовал принцессу Ёдогими?

— Так говорят.

— Боже милостивый, — произнёс Уилл. — Он намекал мне, что нашёл способ заставить Тоётоми начать войну. Принцесса отказалась?

— С негодованием. И распустила слух, будто это уловка, чтобы заманить её в постель Иеясу. Поэтому принц созвал свои войска на войну, — ответил Кокс.

— Не сомневаюсь, что это лишь малая часть того, что там произошло, — сказал Мельхиор.

— Конечно. — Но он удивился — ведь судьбы стольких людей зависели от этой личной вражды, от этих личных страстей. — Когда это случилось?

— Ссора произошла прошлым летом. Но армии вышли на битву только к сезону Больших Снегов.

Это значит, перед самым Рождеством. Какое абсурдное время для начала войны. Потому что он должен был вернуться к ноябрю, но его задержала поломка корабля. Несмотря ни на что, несмотря даже на своё разрешение Уиллу уехать, Иеясу ждал — ждал возвращения своего талисмана, своего Главного Штурмана. Но когда он не вернулся, когда принц, наверное, решил, что больше никогда не увидит его, — Иеясу начал борьбу.

Уилл вздохнул.

— Ну, значит, тебе оказана привилегия наблюдать конец эпохи. Ведь как долго кланы Тоётоми и Токугава противостояли друг другу — по крайней мере, силой духа. Осаку сожгли?

А вместе с городом — Пинто Магдалину и Исиду Норихазу? И саму Ёдогими? Стал ли легче груз, пригибавший книзу его плечи? Или ему придётся теперь нести этот крест до самой смерти? Ведь он не выполнил своего долга. Теперь уж наверняка не осталось ничего, что удерживало бы его в Японии.

— Осаку? — удивился Кокс. — Японцы утверждают, что Осакский замок неприступен.

Уилл, уж повернувшийся, чтобы проводить их в каюту, замер на месте и оглянулся:

— Что вы имеете в виду? Иеясу пошёл на Осаку, но город цел… Что вы хотите сказать?

— Только то, Уилл, — произнёс Мельхиор, — что Токугава потерпел поражение. Известие об этом пришло только вчера.

Они сидели в каюте, потягивая сакэ, и Мельхиор рассказывал. Как буднично всё это происходит — сидишь в привычной обстановке, попиваешь привычный напиток, а вокруг тебя рушится мир.

— Говорят, там было сто восемьдесят тысяч человек, Уилл, — говорил Мельхиор. — Под стягом с золотым веером. И около восьмидесяти тысяч за городскими стенами. Город окружён. Братья Икеда захватили остров Накадзима — тот самый, где стоял на якоре старый добрый «Лифде», когда впервые пришёл в Осаку. А южный даймио занимал северный берег реки. Сам Токугава со своими родичами стоял лагерем на равнине к востоку от города. Принц, конечно, полагал, что вид такой огромной армии вселит страх в сердца Тоётоми. И знаешь, что предприняли защитники города? Они вышли за ворота и разбили Токугаву в ожесточённой схватке.

— Они обратили в бегство Иеясу? — ужаснулся Уилл.

— Нет, конечно. Этого они сделать не смогли. И всё же они разбили Токугаву, Уилл. Говорят, там полегло огромное количество солдат. Но крепость сильна, как и прежде.

— Кто это сделал?

— Генерал по имени Сенада. При поддержке братьев Оно и Исиды Норихазы.

Уилл кивнул.

— А кто командовал нашими орудиями?

— Этого я не знаю. Некоторые говорят, что сам принц. Но это была неожиданная вылазка гарнизона, поэтому не оставалось времени организовать все как следует.

Уилл встал, пригнув голову, чтобы не задеть потолочные балки каюты, облокотился о носовой иллюминатор и устремил взгляд на сверкающие солнечными бликами воды залива. Поражение, но что оно означало? Иеясу хвастался, что не проиграл ни одной из своих восьмидесяти восьми битв. Было ли это концом того, что тщательно планировалось столько лет, столько времени подбирался нужный момент, нужные обстоятельства… Токугава, сёгунат, царствование, на которое поставил свою карьеру Иеясу, преемственность — всему этому конец при первой неудаче. Потому что Тоётоми в это время действовали решительнее, опередив Иеясу с его политикой подкупа и предательства. Теперь подкуп и предательство вполне могут послужить противной стороне.

Или потому, что Тоётоми были всё-таки более сильной стороной? Может быть, стороной, избранной богами, чтобы править Японией. Асаи Ёдогими. Как странно, что эта женщина, которую он видел всего два раза, оказывает такое влияние на события. Но она довлела над всей Японией, не покидая твердыни своего замка. А кроме того, что это значит — увидеть? Разве не может человек увидеть за несколько минут больше, чем за всю остальную жизнь, если он знает, куда смотреть?

Или поражение пришло потому, что Иеясу был вынужден начать осаду без своего штурмана? Но это лишь тщеславие.

Он обернулся.

— Ричард, — попросил он, — найди мне коня, пожалуйста.

— Но корабль…

— Мельхиор отведёт корабль в Миуру. Ты ведь не раз плавал в этих водах, старина?

— Да, Уилл, не раз, — согласился Мельхиор. — Но тебя ведь не было почти год. Тебя даже мысленно похоронили уже. Я навещал Сикибу несколько недель назад — она очень расстроена твоим долгим отсутствием.

— Значит, скажи ей, что я жив и здоров и сгораю от нетерпения вновь заключить её в свои объятия.

— Но твой долг призывает тебя к Осаке.

— Больше чем долг, Мельхиор. Это было бы слишком простым объяснением.

Тогда каково же объяснение? Норихаза и кровь Кейко? Магдалина и любовь, которую она ему дала? Ёдогими во всём блеске своего величайшего триумфа? Или Иеясу, впервые побеждённый? Он не мог точно сказать. Он знал только, что для него в не меньшей степени, чем для любого из Токугава или любого из Тоётоми, жизнь была невозможна, пока не решится вопрос с Осакой.

Он ехал дорогой, тянущейся вдоль побережья, на север от Хиросимы, всё время оставляя покрытые снегом горы по левую сторону. На уровне моря воздух был сырой и холодный, но всё же ещё не подмораживало. Он ехал один, пользуясь своей властью адмирала принца для смены лошадей на каждой почтовой станции, целыми днями не покидая седла и останавливаясь только на ночь. И даже теперь, когда власти Токугавы был брошен вызов, он чувствовал себя в полной безопасности — столь крепка была железная рука дисциплины в управляемой Иеясу стране.

На холмах, господствующих над Осакой, он остановил взмыленного коня и бросил взгляд вниз — на город, на крепость. Как гордо развевались на ветру флаги и вымпелы, и на каждом — масса золотых тыкв, каждая из которых означала победу, одержанную Хидеёри. Но и как огромна осаждающая армия — куда бы он ни посмотрел, везде их знамёна, шалаши и палатки простирались до самого горизонта, и равнина за городом выглядела одним необъятным лагерем.

Он был на другом берегу реки, и ему придётся пробираться на север, к броду. Он хлестнул коня, но по мере приближения к воде приходилось ехать всё медленнее, потому что здесь тоже стояли лагерем отряды, укрывшись за деревянными надолбами. Самураи толпились на стенах, наблюдая за ним с подозрением. Тут и там раздалось несколько сигналов тревоги, и даже одна стрела просвистела над ним. Однако вскоре его узнали, приветствуя радостными возгласами. Да и он тоже узнал развевающиеся вокруг вымпелы — крест, вписанный в круг, герб Сацумы.

Группа всадников отделилась от ворот лагеря, и мгновение спустя они уже окружили его.

— Андзин Миура! — воскликнул Тадатуне. Рядом с ним был его брат Таматане и другие родичи. Поверх лат они надели меха и, как всегда, увешаны оружием. — Мы слыхали, что ты погиб.

— Теперь вы можете убедиться в обратном собственными глазами, — ответил Уилл. — А я слышал, что вы проиграли битву.

Тадатуне рассмеялся.

— Только не Сацума, Уилл. Уж ты-то должен знать. Но основная армия — да. И всё это может быть лишь временной неудачей. Мы ждём приказа принца возобновить наступление.

— Да, — сказал Уилл. — Я должен поспешить к нему, Тадатуне, узнать, какие приказы ждут меня.

— Я провожу тебя до моста. — Жестом Тадатуне отослал братьев. Теперь его лицо было серьёзно. — То, что ты здесь, Уилл, может оказаться очень кстати. Но я прошу тебя — поторопи принца с принятием решений. Мои братья начинают сомневаться, на той ли стороне они сражаются в этом конфликте. И мой отец, и мой дядя. Ты ведь помнишь — при Секигахаре мы бились на стороне Тоётоми.

— Вряд ли я это забуду, — ответил Уилл. Тадатуне натянул поводья.

— Частью условий примирения между моими сородичами и родом Токугава было то, что мы поклялись в случае нужды выступить под знаком золотого веера. Мы чтим нашу клятву, Уилл, и мы не были разбиты в том сражении. Этот западный берег реки удерживали Тоётоми, но мы сбросили их в воду. Их головы были навалены кучами величиной с коня по всей окрестности. Мы-то одержали победу. А теперь к нам приходят люди от принца Хидеёри и спрашивают, почему мы сражаемся за Токугаву, когда Тоётоми в случае победы удвоили бы наши земли. Передай это принцу, Уилл.

— Будь спокоен, — согласился Уилл. — Но сначала скажи мне, что ты сам думаешь об этом.

Тадатуне заколебался.

— Буду с тобой откровенен, Уилл, потому что я выражу общее мнение наших людей. Мы хотим, чтобы этот конфликт закончился. Больше ничего. Победа — тех или этих. Зима — не время для войны. Что же касается меня, то я всё-таки склоняюсь к Токугаве, потому что это твоя сторона, Уилл. А Исида Норихаза всё ещё жив.

— Да, — отозвался Уилл. — Мне постоянно напоминают о моём долге. — Он протянул руку. — Я сделаю так, что мы победим, Симадзу но-Тадатуне.

Хатамото заколебался, потом сжал ладонь Уилла.

— Это будет великий день, Андзин Миура, когда мы бок о бок вступим в Осакский замок. Благослови тебя Господь.

— И тебя, — отозвался Уилл, пришпоривая коня.

Уже вечерело, когда он пересёк мост и въехал в лагерь Токугавы. Здесь он тоже увидел оборонительные бревенчатые частоколы, выросшие в паре миль от крепости. Хотя солнце клонилось к горизонту, ему стало интересно, заметили ли его со сторожевых башен Осаки, услышали ли приветственные возгласы, которыми его встречали из лагерей Мори и Асано, разбитых к северу от города. Шум они подняли изрядный.

— Стой, — окликнул стражник. — Кто там едет?

— Андзин Миура.

— Андзин Миура? — Деревянные ворота распахнулись, к нему приблизился офицер, недоверчиво вглядываясь в его лицо. — Андзин Миура! Слава Богу.

— С принцем всё в порядке?

— Да, Андзин Миура. И будет ещё лучше, когда он услышит о твоём появлении. Мы думали, что ты мёртв.

— Тогда пропусти меня, парень. — Уилл слез с коня и направился к воротам. — Да позаботься о лошади, она совсем загнана.

Офицер поспешил за ним.

— Андзин Миура идёт! Трубите в рог!

Звук сигнального рога прорезал тишину лагеря, его подхватили на следующем посту. Воины выбегали из палаток, собирались в толпу, глазея на Уилла.

— Андзин Миура идёт! — звучало как победная песнь. — Андзин Миура идёт!

Они кланялись ему — и стражники, и зрители. Уилл остановился у ворот, ведущих в личный лагерь принца, и поклонился в ответ. Андзин Миура идёт. Но куда?

Он пересёк мостик, под которым виднелись два хранителя: чудовище с открытой пастью, символизирующее начало всего сущего, и гигант с плотно сжатыми губами, означающий конец всего земного, и столкнулся с Косукэ но-Сукэ.

— Андзин Миура? — Не поверил своим глазам тот. — Неужели это ты? Но в прошлом году пришла весть о кораблекрушении…

— Мы выбросились на берег, Сукэ, чтобы заделать течи. Мне просто требовалось время. Поверь, я не призрак.

— Не призрак, Уилл. — Сукэ подбежал к нему и схватил друга за руки. — Принц улыбнётся наконец. Давно уже не было улыбки на его лице.

— И за это время многое произошло, — произнёс Уилл.

— Действительно, многое. И большая часть из случившегося очень печальна.

— Я слышал об этом. Но недостаточно.

Сукэ поспешил вперёд, расчищая проход через толпу зрителей.

— Принц расскажет тебе всё, что посчитает нужным.

Ширмы раздвинулись, и они ступили в прихожую апартаментов принца. Здесь толпа была ещё плотней. Но он почти никого не узнавал — это были генералы, а не придворные.

Они остановились у самых дверей палаты совещаний, по соседству с часовыми, за рядами коленопреклонённых даймио, повернувшихся к возвышению, на котором сидел сёгун — один. Хидетада выглядел усталым и раздражённым. Все повернулись к вошедшим.

— В чём дело? — потребовал он. — Какие новости, Сукэ?

— Со мной Андзин Миура, мой господин сёгун.

Хидетада вскинул голову, вглядываясь в полумрак.

— Андзин Миура? Я слышал сигналы рога, но счёл, что это очередная вылазка неприятеля. Андзин Миура? Подойди поближе.

Уилл вышел вперёд и опустился в коутоу перед возвышением. На его устах трепетал вопрос, который он не решался задать.

— Я не думал, что ты вернёшься, Андзин Миура, — проронил Хидетада. — Во всяком случае, не теперь. Когда ты прибыл в Японию?

— Три дня назад, мой господин сёгун. Я спешил сюда изо всех сил.

— Да, действительно. Идём.

Хидетада поднялся на ноги. За ним встали все остальные, кланяясь своему повелителю. Хидетада повернулся и повёл Уилла сквозь маленькую дверцу позади возвышения — во внутреннюю, меньшую по размерам, полутёмную комнатку. Здесь на постели лежал Иеясу, которому прислуживали две молодые женщины. У постели стоял китайский книжник, Хаяси Нобукацу. Учёный негромким голосом читал что-то из свитка, но, когда дверь скользнула в сторону, голова принца, казалось, дёрнулась, и он попытался подняться на локте. Каким старым выглядел он, каким уставшим! Победитель в восьмидесяти восьми битвах, потерпевший своё первое поражение.

— Андзин Миура, — произнёс он еле слышно. — Андзин Миура? Неужели это ты?

— Пройди вперёд. Скорей, — приказал Хидетада.

Уилл шагнул на возвышение, опустился на колени рядом с постелью.

— Андзин Миура, — повторил Иеясу. — Оставьте нас. Оставьте нас все. Ты тоже, сын мой.

Уилл оставался в коутоу, почти касаясь лбом пола, когда женщины и учёный выходили из комнаты. Хидетада подождал, пока все уйдут, и, поклонившись, тоже исчез.

— Андзин Миура, — позвал Иеясу. — Уилл. Поднимайся скорей, поднимайся. И подойди ближе. Я не могу дотянуться до тебя.

Уилл наклонился вперёд. Сердце его стучало гулко, как в бочке, глаза почему-то стали мокрыми. О Боже, подумал он, я люблю этого старика. Может быть, я любил его все эти пятнадцать лет. Может быть, пойми я это раньше, многое было бы по-другому.

Иеясу обнял его за шею, прижал к своей груди, гладя его волосы, как отец мог бы гладить сына.

— Благодарю тебя, великий Будда, — произнёс он тихо. — Я думал… Впрочем, неважно. Мне сказали, что ты мёртв, Уилл. Утонул.

— Мы получили пробоину, мой господин. Только и всего. Но было необходимо вытащить корабль на сушу и заделать её, а погода оставалась ужасной всё это время. Я посылал сообщение.

— А мне передали, что ты утонул. Работа Тоётоми. Посмотри на меня, Уилл.

Уилл поднял голову, вгляделся в маленькое круглое лицо. Когда-то оно было пухлым, теперь же дряблая кожа висела мешками на высоких скулах. Усы стали белыми. И теперь, когда он был так близко, ему стало видно, как сгорбились плечи и какими неожиданно тонкими стали руки.

— Мой господин…

— Ты уже слышал о сражении?

— Да, мой господин. Я не поверил своим ушам.

— Но это правда. Преждевременная атака этого юноши Маеды, которую легко отбили, вовлекла мои силы в общее сражение, прежде чем я закончил все приготовления. И всё же победа была почти у нас в руках. Знаешь, почему мы всё-таки проиграли?

— Я слышал много сплетен, мой господин.

— Но правды не знает почти никто. Дай мне руку.

Уилл повиновался. Пальцы Иеясу сомкнулись на его запястье, и он сунул его ладонь под своё кимоно на груди.

Пальцы Уилла скользнули по исхудавшему, почти детскому телу и наткнулись на бумажную повязку. Его голова замерла на плече Иеясу.

— Мой господин?…

— Удар копья. Мне пришлось самому окунуться в гущу битвы, чтобы навести порядок в моих рядах. Врачи говорят, ничего страшного, нужно только отдохнуть как следует. Но сам этот факт армии неизвестен и должен оставаться в тайне. В семьдесят два года и царапина на пальце становится важной.

— И вы остаётесь здесь, мой господин, вместо того, чтобы отправиться на отдых в Сидзюоку?

Руки, такие слабые, лежали на его плечах, прижимая его к груди.

— Об этом не знает никто, Уилл, кроме моей семьи. И Сукэ, конечно. Никто не должен узнать. — Руки напряглись. — Нет, Уилл, не вставай. Я держу тебя вот так, и боль уходит, она больше не имеет значения. Я чувствую силу, исходящую от твоего тела. Какая силища, Уилл.

— Я уже не тот молодой человек, мой господин.

— Ты, Уилл? Ты сохранил свою силу. Всю свою силу. Как она мне нужна сейчас! Как мне было необходимо иметь тебя рядом на прошлой неделе, Уилл.

— Вам нужно было только подождать, мой господин. Да и пора для войны неподходящая.

— Подождать, Уилл? Мне сообщили, что ты мёртв. Тоётоми сказали мне, что узнали об этом от одного португальца — как ты утонул со своим кораблём. И я поверил им, старый дурак.

— И всё же вы победите, мой господин Иеясу.

Пальцы напряглись:

— Да. Я всё же одержу победу. Теперь, когда ты рядом, Уилл, я уверен в этом. На завтра мы назначим общий штурм.

Уилл медленно выпрямился.

— Вы попробуете взять Осакскую крепость штурмом, мой господин?

— Удача будет на нашей стороне, Уилл. Я уверен в этом. Теперь удача будет постоянно сопутствовать нам.

— Мой господин, пятнадцать лет назад, перед Секигахарой, вы сказали мне, что удача — это просто другое слово для готовности.

Маленькая фигурка, казалось, обмякла.

— Я смотрел на армию в сто восемьдесят тысяч человек, Уилл. Выбирать поле боя я не могу. Я заслал в замок своих шпионов и пробовал посеять раздор среди врагов и подкупить их лучших генералов. Но эти вещи не прошли. Эта война, Уилл, перестала быть войной за личное богатство и власть.

Слишком долго эти причины были единственными причинами войн в Японии. Но здесь мы боремся с чем-то иным, чем-то неуловимым, чем-то более опасным. Мы боремся с идеей, Уилл. Даймио в Осаке верят в Тоётоми. Может быть, они видят в принце воплощение их любимого Хидеёси. Может быть, обожествляя его память, я допустил ошибку. Может быть, они на самом деле смотрят на него как на бога. И на его сына тоже. Какова бы ни была причина, они будут сражаться насмерть. Поэтому это будет кровавый день. И всё же победа будет за нами — в конце концов.

Уилл не отрывал взгляда от маленького личика с упрямо сжатыми губами, которые могли улыбаться столь обманчиво, от глаз, подчинявших своей воле стольких людей, столько сокровищ, столько решений. В семьдесят два года удар копья — серьёзное дело. И все эти сто восемьдесят тысяч человек были здесь только потому, что здесь был принц. Интересно, понимал ли это Хидетада? Понимал ли он, что, как только умрёт отец, вся его армия растает, а вместе с ней и вся его власть. Принцесса Ёдогими и её сторонники-то знали это наверняка. Знали они о ране принца или нет, но они знали, что вся воля, притивостоящая им, заключена была в душе одного только человека, и человек этот уже исчерпал отпущенный ему срок. И на это они рассчитывали — выстоять, удержаться, выждать.

Поэтому, наверное, для него тоже настало время выбора. Последнего выбора. Иеясу никогда не сомневался, что это будет решающее столкновение. В следующие несколько дней решится судьба всей страны. Даже раньше. Потому что если Иеясу намерен назначить на завтра общий штурм и штурм этот будет отбит — а он почти наверняка будет отбит, стоит только взглянуть на эти бесконечные бастионы, на тьму защитников, — то конец наступит скорее, чем они предполагают. Ещё одно поражение, и легенда о неуязвимости Токугавы будет развеяна.

Так в чём же заключается выбор? Между Тоётоми и Токугавой? Оба ищут абсолютной власти. Между Хидеёри и Хидетадой? Он никогда не встречался с Хидеёри, но совершенно определённо не любил сёгуна — и пользовался взаимностью. Между романтической идеей великой Японии, о которой мечтал Хидеёси, и порядком и дисциплиной, включающими в механизм Империи каждого человека, от сёгуна до хонина, к чему стремится Иеясу? Между возвращением к бесконечным междоусобным войнам и продвижением к вечному миру? Какой ещё выбор он мог сделать, думая о своей жене, о своих детях, о своих друзьях? И о детях своих детей. И о своём доме. И о своих крестьянах. Своих крестьянах.

И в то же время — уничтожить Асаи Ёдогими. И Пинто Магдалину.

— О чём ты так задумался, Уилл? — спросил Иеясу.

— Мой господин, боюсь, что запланированный вами штурм окончится неудачей, если защитники будут достаточно стойкими. А у меня достаточно свидетельств их стойкости.

— У меня нет теперь другого выхода, Уилл. Среди даймио уже пошли разговоры.

— В Европе, мой господин, очень немногие феодалы позволяют себе риск оборонять свои земли от законных повелителей вследствие появления пушек.

Иеясу вздохнул:

— Неужели ты думаешь, Уилл, что я не пробовал бомбардировать крепость? Весь вчерашний день говорили пушки. А ядра просто отскакивали от стен. О, один-два камня, может, и выщербило! С таким темпом нам понадобится год, чтобы пробить внешнюю стену. А за ней ведь внутренняя стена, и дальше — сам замок. Три года, Уилл?

— Мой господин, если позволите, я снова напомню слова, сказанные вами накануне Секигахары, — пушки причиняют значительно больший ущерб, чем просто производимые ими разрушения.

— Тогда они были почти неведомы нашей стране. Теперь же в крепости не меньше орудий, чем у нас. Благодаря португальцам.

— Тем не менее, мой господин, когда они стреляют по пологой равнине, ущерб от них не больше, чем от ваших. У них нет иного выбора.

— А у нас есть?

— Дайте мне один день, мой господин, чтобы пристрелять орудия.

Иеясу повернул голову:

— Один день, Уилл?

— У меня есть одна идея, мой господин, которая, возможно, заставит Тоётоми ещё раз выйти за ворота и напасть на вас в открытом поле. Только на этот раз вы будете поджидать их.

— За один день? Эх, почему тебя не было здесь неделю назад, Уилл? У тебя будет этот день. Завтра. И ты можешь распоряжаться любым человеком, любым даймио во всей армии, если понадобится помощь.

— Достаточно будет моих канониров. Но я хотел бы, мой господин, чтобы пушки подвезли как можно ближе к стенам крепости. А в этом случае понадобится достаточное прикрытие для отражения возможной вылазки неприятеля.

— Тебя будет защищать вся моя армия, Уилл. Что ещё?

Уилл в задумчивости потянул себя за бороду.

— Больше ничего, мой господин Иеясу. Хочу только попросить об одной милости.

Иеясу повернул голову:

— Какой?

— Вы говорили о полном уничтожении Тоётоми, мой господин.

— Это необходимо, Уилл. Ведь они намерены полностью истребить род Токугава. И не забывай, что Андзин Миура тоже значится в списке обречённых на смерть.

— И всё равно, мой господин. Я не прошу за мужчин, но заранее прошу помиловать женщин и детей.

— Потому что однажды ты познал её тело?

— Потому что однажды она была добра ко мне, мой господин.

— Добра? Она просто намеревалась воспользоваться тобой, Уилл.

— Тем не менее, мой господин принц. Я прошу об этой милости. Бросьте её за решётку, сошлите её и её фрейлин, но не обрекайте их на смерть.

Иеясу улыбнулся.

— Я не собирался казнить женщин, Уилл. Даже Асаи Ёдогими. Захвати этот замок, и она будет жить до глубокой старости. Если пожелает.

Канониры работали с охотой, но ночью шёл дождь пополам со снегом, и земля размокла. Несколько часов ушло на то, чтобы вытащить пушки из укрытий в лагере Токугавы и перевезти их на относительно твёрдое место. Несколько часов, в течение которых они были в центре внимания не только своих, но и неприятельских войск. Стены крепости заполнили воины Тоётоми, даже прозвучала пара выстрелов в их направлении, но гарнизон одолевало скорее любопытство, чем беспокойство.

Как и даймио, ехавшего рядом с Уиллом.

— Чего ты хочешь добиться, Андзин Миура, приближая орудия на несколько сотен ярдов? — спросил Токугава но-Есинобу.

— Для меня важна не дистанция, мой господин Есинобу, — ответил Уилл, — а достаточно твёрдый участок земли для создания угла возвышения. Вот этот подойдёт.

Он отдал приказ остановиться, и орудия выстроили в линию. Уилл спешился и сам попробовал землю под четырьмя громадными кулевринами.

— Да, этот подойдёт. А теперь, парни, вы должны построить насыпь. Вот здесь, впереди. Она должна быть прочной.

Артиллеристы принялись за работу. Лошади собравшихся даймио били копытами и ржали, пока хозяева обменивались комментариями. Часам к десяти утра перед каждым орудием выросла насыпь фута в три высотой, плотно утрамбованная.

— Ну, теперь мы можем отразить вылазку, Андзин Миура, — сказал Хидетада.

— Готовьте армию к этому, мой господин.

И в самом деле, все полки Токугавы подтянулись, занимая боевые порядки по обе стороны батареи.

— Мы готовы, Андзин Миура. Однако я сомневаюсь, что несколько пушечных залпов заставят их рискнуть ещё раз.

— Будем надеяться, мой господин сёгун. А теперь, ребята, — сказал он канонирам, — вы должны продвинуть пушки вперёд и поставить их передними колёсами на насыпь. Только передними колёсами, учтите. Задние должны остаться на земле, их нужно закрепить попрочнее.

Канониры обменялись взглядами; но людей было достаточно для этой работы, хотя и неимоверно тяжёлой. Хидетада потеребил кончик носа.

— Я, кажется, начинаю понимать твой замысел, Андзин Миура. Вот уж, действительно, ты просто гений.

— Всего-навсего знания, мой господин. С незапамятных времён разрушение неприступных стен представляло проблему для осаждающих. Но в Европе ещё до изобретения пороха поняли, что для защитников крепости не менее ужасно, когда ядра попадают в гущу их рядов сверху, потому что в этом случае невозможно предугадать, куда они упадут. У нас даже есть особые пушки с короткими стволами, но способные выдерживать большой заряд пороха. Они созданы специально для этой цели.

— В таком случае наши оружейники под твоим руководством, Андзин Миура, должны заняться изготовлением для нас таких орудий.

— Конечно, если вы собираетесь осаждать много крепостей, мой господин сёгун. Но сейчас достаточно будет и этих кулеврин — если, конечно, нам удастся получить подходящий угол возвышения.

Он подошёл к орудиям, прикинул дистанцию и направление и приказал заряжать. Он собственноручно поднёс фитиль к запалу первой пушки, бросив ещё раз взгляд в сторону крепости. Казалось, стихли вдруг все звуки, будто обе армии затаили дыхание. Он ткнул фитилём в отверстие. Кулеврина рявкнула и, откатившись назад, опрокинулась набок. Уилл еле успел отскочить… Ядро по высокой дуге пронеслось по утреннему небу и исчезло среди гарнизонных строений, по случайности снеся заодно один из развевавшихся флагов. Армия Токугавы издала торжествующий рёв, загудели сигнальные рожки, а из крепости послышался сначала вопль ужаса, тотчас сменившийся воинственными криками вызова.

— Конечно, — задыхаясь, вымолвил Уилл, — сооруди мы осадные орудия специально для этой кампании, не было бы риска, что эти наши пушки выйдут из строя. А теперь поторопитесь, парни, поставьте-ка её на колёса.

Он шагнул ко второму орудию. Это тоже откатилось назад, но устояло. И снова ядро обрушилось на защитников крепости.

— Предупреди командиров отрядов, чтобы они были наготове, — велел Хидетада своему брату. — Если они решатся на вылазку, то это случится скоро.

Есинобу кивнул и ускакал к группе военачальников, собравшихся в стороне.

Но защитники никак не отреагировали даже после того, как все четыре орудия выстрелили и были перезаряжены.

— И что теперь, Андзин Миура? — поинтересовался Хидетата.

— Как что? Мы продолжим обстрел, мой господин сёгун. Я немного уменьшу заряд, чтобы ядра падали ближе и поражали вражеские войска — они, как я полагаю, столпились сейчас за воротами.

— Твой план замечателен, Андзин Миура. Конечно, если бы ядро взрывалось, падая на землю, то мы скоро вынудили бы Тоётоми перейти к активным действиям. Но, боюсь, эти падающие ядра — хотя они и довольно неприятная штука, — вскоре перестанут нагонять страх. Мы должны использовать их получше.

— Охотно, мой господин сёгун, знай я более эффективный способ.

— Ты чересчур скромен, Андзин Миура. Я предлагаю, чтобы ты увеличил заряды; тогда ядра минуют внутренние укрепления и достигнут самого замка. Будь уверен, именно оттуда Асаи Ёдогими наблюдает за полем боя. — Он взглянул на Уилла. — Не нужно притворяться, Андзин Миура. Я знаю о твоей жизни не меньше тебя самого. Принцессе пока удавалось держаться на расстоянии от превратностей войны. Но если мы обрушим ядра на эти башни…

— Мой господин, стрелять по женщинам…

— По женщинам? По величайшей шлюхе и её менее значительным шлюхам? Во всяком случае, Андзин Миура, мы не собираемся стрелять по ним в том смысле, как если бы они стояли перед жерлами наших пушек. Мы только припугнём их немного.

— Но увеличить заряды, мой господин, — это риск и для самих орудий.

— В лагере есть ещё дюжина. Я приказываю тебе направить огонь на башню, Андзин Миура.

Уилл заколебался. Но сёгун был номинальным главнокомандующим армией.

— Слушаюсь, мой господин сёгун. — Он подошёл к первому орудию, прикинул взглядом направление. — Нам нужно будет повернуть пушки немного левее.

— Ну, так поворачивай поскорей, — бросил Хидетада.

Уилл отдал распоряжения, и стволы пушек медленно повернулись, нацелившись на огромную квадратную башню Осакского замка, дворца квамбаку.

— Вы, конечно, понимаете, господин сёгун, что большая часть ядер теперь будет бесцельно падать в ров по ту и другую стороны.

— Достаточно будет, если в цель попадёт хотя бы одно, Андзин Миура. Открывай огонь.

Уилл взмахнул рукой, первое ядро по отлогой дуге пронеслось по небу. Дым развеялся, и они увидели, как оно, взметнув фонтан воды, шлёпнулось в ров рядом с башней. Гарнизон издал презрительный вопль, а сигнальные рожки Токугавы на этот раз промолчали.

— Ещё раз, — приказал Хидетада.

Громыхнуло второе орудие. Ядро ударилось о каменную наружную стену замка и отскочило вниз, во двор. Но там никого не было, и снова раздались насмешливые возгласы.

— И ещё раз, — сказал Хидетада.

Третье ядро, казалось, повисло в воздухе — траектория вышла круче, чем у остальных. Потом оно ринулось вниз и обрушилось на крышу дворца. Деревянные обломки брызнули в стороны, ядро исчезло внутри башни. Насмешки сменились воплем смятения.

Хидетада улыбнулся.

— Сегодня ты сослужил нам великую службу, Андзин Миура. Тебя ждёт награда. Продолжай обстреливать башню. Я извещу отца.

Он развернул коня и поскакал навстречу завываниям рожков, ведь Токугава тоже видел ущерб, причинённый выстрелом. Прикрыв рукой глаза от солнца, Уилл вглядывался в башню. Конечно, на крышу обрушился удар огромной силы, но это была счастливая случайность. Он отдал приказ командиру следующей кулеврины, и это ядро последовало за первым, исчезнув во рву. Но на этот раз смешков со стороны Тоётоми не последовало.

— Заряжай! — скомандовал он и поспешил проверить наводку первого орудия, которое снова опрокинулось. Хуже того: как он и боялся, в казённой части ствола зазмеилась трещина. Уилл в задумчивости потянул себя за бороду.

— Тогда только эти три, — распорядился он.

— Но они тоже долго не выдержат, мой господин Миура, — запротестовал командир батареи. — И вот тогда-то Тоётоми возрадуются.

— Всё равно. Мы должны подчиниться приказу сёгуна, — сказал Уилл. Хоть бы они все взорвались на следующем залпе! Лучше бы он не ввязывался в эту битву и поскакал прямиком в Миуру. Никто не осудил бы его за это — ведь он не виделся с семьёй почти год.

Но не Токугава. Потому что происходившее здесь было важнее семьи и любви. Это снова было нечто фундаментальное, основное — как буря в Великом океане.

— Пушки готовы, Андзин Миура, — доложил канонир.

Уилл повернулся к крепости. Каждую нужно было чуть-чуть подправить, чтобы иметь побольше шансов попасть в башню. Или чтобы наверняка промахнуться? Снова это было дело его воли, его решения. Одно попадание было. Этого вполне достаточно. А Хидетада ни в чём не обвинит его. Он даже не узнает, были ли остальные промахи случайными или намеренными. Он склонился над первым стволом, ещё раз проверяя расстояние и прицел, и тут услышал сигналы рожков, с новой силой разлившиеся по переднему краю. На этот раз они сопровождались возгласами радости — теперь уже в рядах Токугавы. И ещё до выстрела.

— Андзин Миура, — крикнул артиллерист. — Андзин Миура! Смотрите!

Ворота крепости распахнулись, пропуская группу всадников. Первый держал над головой белый флаг.

Дом был окружён стражниками Токугавы, внутри их было ещё больше. В комнате, на возвышении в центре, сидел сам принц, сёгун расположился по правую руку, а его остальные два сына — по левую. Сзади стояли на коленях Косукэ но-Сукэ, три генерала и Уилл Адамс. Перед ним была небольшая группа людей: слева господин Сигенари, справа Кюгоку Тадатака, племянник Асаи Ёдогими. Их тут ждали. Но удивила всех фигура в центре — глава делегации, Асаи Дзекоин, младшая сестра Ёдогими. Как она красива! Как похожа на сестру. Уилл видел её только однажды — той первой ночью в Осае, пятнадцать лет назад. Но в ту ночь он впервые увидел и Пинто Магдалину, и саму Ёдогими. Третья женщина показалась тогда невзрачной. Его удивляло, как в одной семье могло произрасти столько великолепной женственности. И столько самообладания. Судя по их с Иеясу взаимным приветствиям, можно подумать, что они присутствуют на балу, — столь глубоки и тщательны их поклоны, столь изысканны слова удовольствия видеть друг друга снова. Но вот с любезностями покончено, и Иеясу ждал, что же скажет Дзекоин.

— Моя сестра, принцесса Асаи Ёдогими, с негодованием обнаружила, мой господин Иеясу, что Токугава не нашли другого пути ведения войны, как нападать на женские покои.

Иеясу бросил взгляд на Хидетаду. Сёгун поклонился:

— Передайте принцессе наши глубочайшие извинения, госпожа Дзекоин. Мы лишь пытались по мере наших сил атаковать гарнизон. То, что один из наших залпов поразил башню Асаи, — трагедия, которая будет вечно нас преследовать. Был причинен большой ущерб?

— Ядро попало в спальню моей сестры, мой господин сёгун, — ответила Дзекоин, — и убило двух её девушек.

— Двух её… — автоматически повторил Уилл и запнулся, увидев повернувшиеся к нему головы.

— Мой главный канонир, — сказал Иеясу. — Андзин Миура. Возможно, вы слышали о нём, госпожа Дзекоин.

Ноздри Дзекоин затрепетали от сдерживаемого гнева:

— Кто в Японии не слыхал об Андзине Миуре, — ответила она. — Кроме того, мы встречались. Однажды. Наверное, Андзин Миура забыл.

— Я помню нашу встречу, моя госпожа, — отозвался Уилл.

— Ну что ж. Так это ваша рука направляла выстрел по башне Асаи?

Иеясу поклонился:

— И никто больше него не сожалеет о случившемся, госпожа Дзекоин. Помолитесь за нас об убиенных девушках. Я могу только напомнить, что удар молнии поражает и молодых, и старых, добрых и злых, мужчин и женщин — любого без разбора. Те, кто затевает войну, сознательно ставят себя на пути грозы.

Дзекоин несколько мгновений не сводила глаз с Уилла, потом снова повернулась к Иеясу.

— Эта война начата не нами, мой господин Иеясу. Моя сестра хочет, чтобы вы помнили об этом. И хочет также узнать, что привело Токугаву к воротам Осакского замка, да ещё в столь неурочное время года, когда мужчинам лучше проводить время в постели.

Иеясу вздохнул.

— Мы с госпожой Ёдогими уже беседовали об этом через посредников, — ответил он. — Я могу повторить лишь сказанное ранее. Эта война развязана далеко не мной, я делал всё, что было в моей власти, чтобы удержать моих союзников, моего сына-сёгуна, моих вассалов от поднятия боевых флагов на этой равнине. Но какие новости доходят до меня из Осаки? Как принцесса ежедневно обрушивает проклятия на меня и на мою семью. Как она привечает португальцев и их священников-миссионеров, которых признали виновными в заговоре против моего сына. Как принцесса тратит огромные деньги на покупку оружия, в том числе пушек и пороха. Как год назад Осакский замок распахнул ворота перед всеми ронинами страны и объявил об этом по всей империи. Так не поступают люди, желающие жить в мире под властью Токугавы.

— Тоётоми не собираются жить ни под чьей властью, кроме микадо, мой господин Иеясу, — сказала Дзекоин. — И всё же сейчас, временно… — Её взгляд скользнул влево, обратившись на Хидетаду, — они признают власть Токугавы, так как не хотят снова раздирать страну гражданской войной.

— В таком случае пусть они сложат оружие и вверят себя милости Токугавы, которая общеизвестна, — вставил сёгун. — Потому что в противном случае завтра на рассвете наши орудия возобновят обстрел. И ещё. Наши инженеры уже закладывают мины под стены вашей крепости. Через две недели даже ваши мощные стены разлетятся в пыль.

Дзекоин переглянулась со своими спутниками.

— Не сомневайтесь, мой господин, никакие мины и ядра, никакие войска, которые могут собрать Токугава, — ничто не вынудит Тоётоми капитулировать. И всё же мы стремимся лишь к почётному миру, мой господин сёгун, — добавила она мягче. — У меня здесь документ…

— Зачитайте его, госпожа Дзекоин, — настойчиво произнёс Иеясу, — Зачитайте.

— В нём содержится несколько пунктов, мой господин Иеясу, и все они вполне приемлемы для такого могучего воина и государственного мужа. Во-первых, дайте слово, что ронины, поступившие на службу в Осаку, не понесут наказания.

Иеясу кивнул.

— Во-вторых, мы просим, чтобы доход принца Хидеёри оставался на прежнем уровне.

— Я увеличу доход принца Хидеёри, — сказал Иеясу.

— В-третьих, моя сестра принцесса Ёдогими хочет получить ваши заверения, что вы не будете понуждать её жить в Эдо.

— Принцесса Ёдогими может жить в любом месте империи по своему выбору.

— В-четвёртых, дайте слово, что, если принц Хидеёри пожелает покинуть Осаку, он сможет выбрать себе во владение любую провинцию.

Иеясу кивнул.

— И в-пятых, мой господин Иеясу, принц Хидеёри хочет быть уверен, что его личность всегда будет оставаться неприкосновенной.

— Я не собираюсь причинять мальчику какой-либо вред, — ответил Иеясу. — И никогда не собирался. Всё, о чём вы просите, моя госпожа Дзекоин, кажется мне вполне приемлемым. Я хочу сказать только две вещи. Во-первых, я хочу знать, почему Тоётоми прислал для переговоров женщину. Не означает ли это, что решение принцессы Ёдогими вступить с нами в контакт не поддерживается её генералами?

— Всё, о чём мы договоримся здесь, будет признано всеми. Некоторые из наших полководцев сомневались, имеет ли вообще смысл вступать с вами в переговоры.

— И каких-то несколько лет назад они были бы правы, — промолвил печально Иеясу. — Но сейчас… Сейчас я уже старый человек и перед смертью хотел бы увидеть в Японии мир. И всё же я попрошу вас, госпожа Дзекин, вот чего. Это было бы печально — умереть, проиграв столь сокрушительно своё последнее сражение. Будьте уверены — все сочтут этот мир победой Тоётоми.

— Это победа разума, мой господин Иеясу.

— Ах, моя госпожа, вы разумны, и ваша милая сестра разумна. Возможно, разумны я и мои сыновья. Но остальной мир населён неразумными мужчинами и женщинами, которые норовят оценить факт, а не намерения. Я охотно соглашусь на все ваши условия, если вы отдадите мне победу в этой войне.

— С удовольствием, мой господин Иеясу, в любой удобной для вас форме. Мы объявим об этом по всей стране.

— Они захотят фактов, моя госпожа Дзекоин. Не слов. И тут я прошу очень немногое. Я собираюсь подписать документ, гарантирующий неприкосновенность личности, доходов, власти и престижа принца Хидеёри, его матери, его семьи и его крестьян. Больше не будет никакого повода для вражды между семьями Токугава и Тоётоми. Поэтому от себя и членов своей семьи я прошу, чтобы моим воинам позволили засыпать внешний ров и снести внешнюю стену крепости.

— Засыпать ров? — воскликнул Сигенари.

— Внешний ров, господин Сигенари.

— Я уверена, — промолвила Дзекоин, — что мой господин Иеясу имеет в виду только то, что сказал, мой господин Сигенари. Разрушение внешних укреплений ни в коей мере не ослабит самой крепости, но это воспримут как свидетельство капитуляции Тоётоми, как того и требует господин принц Иеясу. Конечно, для вас это тяжело, мой господин Сигенари, но это небольшая цена за наши жизни и собственность. Я согласна на ваше предложение, мой господин Иеясу.

— Но согласятся ли ваши генералы?

— Мне были предоставлены соответствующие полномочия, мой господин.

— Тогда дайте документ, я подпишу его.

Дзекоин протянула бумагу, потом, взглянув на Хидетаду, заколебалась.

— А согласятся ли ваши генералы, ваша семья, господин Иеясу, соблюдать этот договор после вашей кончины? Извините, мой господин, но я должна задать этот вопрос.

Иеясу вытащил из-за пояса кокотану и быстрым движением вонзил её в мизинец левой руки. Потом взял бумагу из рук Дзекоин, положил перед собой на циновку, выдавил из пальца капельку крови. И этой кровью подписал документ.

— Это подписано на века, госпожа Дзекоин, — сказал он. — Никто не сможет отречься от него. Хидетада, ты тоже подпиши.

— Только не кровью, — проворчал сёгун и взял бумагу. Иеясу улыбнулся Дзекоин.

— Сегодня счастливый день. Остаётся только договориться насчёт заложников — для безопасности моих людей, пока они будут трудиться над внешним рвом.

— Конечно, мой господин. Кого бы вы хотели?

— Сыновей Оно Харунаги.

Дзекоин вскинула голову.

— Ах да, — спохватился Иеясу. — Я забыл, что они являются и сыновьями принцессы Ёдогими и, естественно, вашими племянниками, моя госпожа. Не сомневайтесь, что они встретят наилучшее обхождение.

Дзекоин ещё несколько секунд не спускала с него глаз.

— Хорошо, — согласилась она наконец. — А с вашей стороны, мой господин Иеясу?

— Выбирайте, моя госпожа Дзекоин. Только, конечно, не из правящих даймио.

Что исключало всех его сыновей.

— Конечно, — согласилась Дзекоин. Её голова склонилась, как бы в раздумье, потом поднялась вновь. — Мы не станем метить столь высоко, мой господин Иеясу. В качестве заложника от вашей стороны мы просим всего лишь Андзина Миуру.

Глава 4

Как мала фигурка, как хрупка, и какое печальное лицо. Каких усилий ему, наверное, стоило просидеть так долго, ничем не обнаруживая рану. Очевидно, это усилие, эта боль от раны вынудили его так помрачнеть, позволили Тоётоми получить свидетельство их победы. Он вздохнул, и тонкие пальцы легли на руку Уилла.

— Пятнадцать лет, Уилл. С тех пор, как ты впервые пришёл ко мне. И теперь мне приходится просить тебя об этой величайшей из услуг.

— Это ведь ненадолго, мой господин принц. Наверняка ненадолго. И, по правде говоря, мне не терпится снова очутиться под защитой статуса заложника.

— Да, — отозвался Иеясу. — Ты будешь под защитой — но только до тех пор, пока между Тоётоми и Токугавой сохраняется мир. Поэтому будь готов защититься сам, Уилл. Не совершай ничего в открытую. В стенах крепости тебя поджидает немало врагов, возможно даже… Впрочем, неважно.

— Мой господин, вряд ли они поставят на карту всё, чего достигли. И, уж конечно, принцесса Ёдогими не рискнёт своими сыновьями только для того, чтобы отомстить мне. Мне кажется, они тоже попались на удочку предрассудка, будто я приношу вам удачу, и этим способом норовят хоть немного вас ослабить.

— Я знаю, — проронил Иеясу. Глаза его, почти закрытые, внезапно широко раскрылись и обратились к нему. — И всё же, Уилл, вот что я тебе скажу. Не расставайся с мечом даже во сне, а когда придёт время — используй его во всю силу.

Уилл нахмурился:

— Боюсь, что я не понимаю вас, мой господин. Как не понимаю многого в этом деле. Я обещал подставить Тоётоми под удар, вызвать их на бой путём обстрела крепости из пушек. А стоило им попросить о начале переговоров, как вы тут же исполнили их просьбу. А когда они запросили мира — на своих условиях, мой господин, — вы пошли и на это. Мне кажется, я никогда не постигну искусства дипломатии.

— Ты хотел, чтобы мы оставались тут многие годы?

— Ещё несколько обстрелов, мой господин…

— Они пошли на переговоры потому, что принцессу Ёдогими повергло в ужас ядро, рухнувшее на крышу её дворца, Уилл. Но я слишком хорошо знаю принцессу. Она оправилась бы достаточно быстро, и тогда бы её воля усилилась вдвое. Нужно было использовать этот удачный момент.

— Но что мы выиграли, мой господин? Если бы я мог понять…

— Уилл, я никому, кроме сёгуна, не поверяю своих сокровенных мыслей. Даже тебе, Уилл. Но поверь, всё, что я делаю, — в интересах Японии. — На тонких губах промелькнула улыбка. — По крайней мере, Японии в моём понимании, то есть Японии Токугавы. Поверь этому. И запомни это. Именно поэтому я предупреждаю тебя — будь осторожен, будь всё время начеку. Может быть, мне придётся просить тебя, Уилл, отдать за меня свою жизнь.

Взор, устремлённый на него, был твёрд, даже жесток. О Боже, подумал Уилл. Он просит меня об этом как раз сейчас. О Боже! Хотя какой я могу подвергаться опасности, если два сына Ёдогими — в лагере Токугавы, а саму осаду вот-вот снимут. Ни одна мать не пожертвует двумя сыновьями, даже во имя третьего. Даже японская мать. Даже принцесса Асаи Ёдогими. Никогда.

— Но не сомневайся, Уилл, — прошептал Иеясу. — Ты будешь отомщён. Что бы ни случилось, не сомневайся в этом. И не сомневайся, что твою жену и детей будут чтить всегда — пока встаёт на небе солнце.

— Мой господин, я…

— А теперь ступай. Я слышу сигнал рога.

Сигнальные рожки трубили повсюду. Уилл выполнил коутоу, поднялся, пошёл к двери. Здесь он повернулся, чтобы поклониться ещё раз, и увидел взгляд, которым провожал его принц. Неужели его глаза полны слёз? Слишком далеко, чтобы разобрать.

Сукэ ждал в коридоре, вместе с Хидетадой и группой даймио.

— Ну что ж, Андзин Миура, — промолвил Хидетада, — сегодня тебе предстоит выполнить величайший долг перед Токугавой. Будь уверен, твоё имя навсегда останется в почёте для моей семьи и моих людей. И ещё помни, Андзин Миура: хоть эта армия и растает через неделю, наши мысли всегда будут с тобой.

— Мой господин, — возразил Уилл, — я ведь буду всего лишь заложником. Вы же говорите так, словно я иду на казнь.

Секунду Хидетада не спускал с него задумчивого взора:

— Нынешние времена — опасные времена, Андзин Миура. Для всех нас. А теперь — до свидания.

Уилл вышел наружу, Сукэ за ним.

— А теперь, Сукэ, скажи мне прямо, — прошептал Уилл. — Мы же старые друзья. Что тут затевается?

— Ничего, Уилл, — удивился Сукэ. — Во всяком случае, ничего такого, о чём бы ты не знал. Заключён мир, война закончилась. Ты не боишься отправиться заложником в Осакский замок?

О Господи, подумал Уилл. Он лжёт мне. Они все лгут мне.

— Почему я должен бояться Осаки, Сукэ? Потому что Исида Норихаза — один из командующих гарнизоном? Я заложник, следовательно, неприкосновенен. До тех пор, пока Токугава выполняют свою часть договора.

— Именно это я и хотел сказать, Уилл. Ну, вот твой конь. Самый лучший из всех, что мы смогли добыть для тебя. Жаль, что ты без доспехов. Мы послали за ними в Миуру, но, как ты сам сказал, твоё пребывание в Осаке надолго не затянется.

Как беспокойно бегали его глаза!

— Хорошо, — вздохнул Уилл. — Но, пожалуйста, передай привет моей жене, Сукэ. Я не видел её девять месяцев.

Сукэ поклонился:

— Это будет исполнено, Уилл. И ей передадут, что ты исполняешь свой долг как Токугава.

— Вплоть до гибели, а, Сукэ?

— Что за чепуху ты городишь, Уилл?

— Тем не менее, старина. Так как всё в этой жизни неопределённо, кроме определённости смерти, я хочу попрощаться с тобой так, словно мы больше не увидимся. — Он протянул руку. — Благослови тебя, Господь. И Токугаву.

Сукэ заколебался, потом схватил его ладонь обеими руками.

— И тебя, Уилл.

Уилл повернулся к лошади, слуга держал ему стремя. Помедлив, он снова обернулся к Сукэ.

— Я оставляю Сикибу и детей на твоё попечение. Не забывай о них.

— Конечно, Уилл. Но к чему разговоры о смерти? Мы с тобой выпьем ещё не одну чашку сакэ, я уверен в этом.

На долю секунды их глаза встретились. Для этого я приплыл в Японию, подумал Уилл? Нет. Но для этого я решил следовать за золотым веером. Для этого мне подарили дом и богатство, крестьян и положение, честь и красавицу жену. Чтобы умереть, когда наступит мой час. Как умер молодой рыцарь Като Кенсин на поле у Секигихары пятнадцать лет назад. Потому что в тот день это было его долгом.

Он вскочил в седло, и слуга отступил в сторону. Уилл коснулся шпорами боков коня, и тот потрусил из ворот по замёрзшей траве. Холодно. Солнце висело высоко в небе, и всё-таки было холодно. Январь — не самое лучшее время для ведения войны. Армии будут рады разойтись по домам. Они, похоже, чувствовали то же самое. Завывание сигнальных рожков и крики приветствия раздались за деревянными надолбами и из лагерей Асано и Мори, лежащих к северу. Их услышат и подхватят воины Сацумы на том берегу реки. Война кончилась. А Андзин Миура? Андзин Миура выполняет свой долг.

Что это? Так это его глаза полны слёз? Или это от холода? Ветер налетал с озера Бива, раскинувшегося в тридцати милях к северу, завывал в башнях крепости и на улицах города и только потом вздымал белые барашки на волнах Внутреннего моря. Пятнадцать лет назад, когда он с Сукэ впервые прибыл сюда для встречи с Токугавой, на Внутреннем море тоже виднелись белые барашки. На что он надеялся тогда? Как странно. Тогда и теперь. Тогда он был озабочен сохранением своей жизни и жизни своих товарищей, и тогда он не был уверен — что он увидит, что испытает, что будет происходить вокруг его. Теперь ему снова следует позаботиться о своей жизни, и снова он не уверен в своём будущем, и снова он чувствует, что оказался в центре непонятных ему событий.

На этот раз он знал, что найдёт в Осакском замке. Какое болезненное сочетание тревоги и ожидания наполняло его разум. Только это — теперь. Теперь он уже вышел из того возраста, когда его чресла тоже наполняло болезненное ожидание. Возможно. Могли мужчина когда-нибудь выйти из этого возраста, если речь шла об Асаи Ёдогими?

И Пинто Магдалине?

Ворота замка были открыты, и два всадника медленно выехали ему навстречу. Они тоже понимали, что их жизни зависят от решений, принимаемых другими. И их тоже провожали вопли рожков и подбадривающие крики со стен крепости. Они тоже выполняли свой долг. Какая глупость! Поравнявшись с этими ребятами, почему бы ему не сказать: мы просто жертвенные барашки для амбиций других людей. Идёмте. Поедем со мной. Давайте поскачем на запад, в Миуру. Там вскоре появится мой друг, Мельхиор Зандвоорт, с прекрасным кораблём. Он даже, наверное, уже прибыл. И ещё там мои жена и дети и мой верный Кимура. Там мы сможем стряхнуть с ног прах этой земли и плыть, плыть…

И они уставятся на него в ужасе. Как уставились бы на него Сикибу, и Джозеф, и Сюзанна, и Кимура, и Асока, и Айя. Ведь что такое самурай без чести? Без долга? Что такое самурай, считающий свою жизнь выше воли или причуды своего господина?

Двое юношей приблизились. Старшему было не меньше пятнадцати. О Господи, подумал Уилл, этот мальчик мог быть в утробе Ёдогими, когда я входил в неё.

Лошади остановились, и всадники пристально посмотрели друг на друга.

— Господа! — обратился к ним Уилл. — Добро пожаловать в лагерь Токугавы. Заверяю вас, что с вами будут обращаться соответственно вашему рангу.

— Андзин Миура, — произнёс в ответ старший из юношей. — Добро пожаловать в Осаку, в стан Тоётоми. Моя мать ожидает вас. — Он пришпорил коня, и они разъехались.

Лошадь Уилла трусила сама по себе, без понукания с его стороны. Даже лошади Токугавы знают свой долг. Над ним высилась, уходя, казалось, в самое небо, внешняя стена крепости — массы неотёсанного камня, гигантские блоки, водворённые на место — когда, кем, как? И где их добыли? Под копытами его коня была только грязь. Теперь над его головой проплывали деревянная арка ворот и лица самураев Тоётоми, наблюдавших за ним сверху. Ни один из них не знал, что между этим белокожим человеком и Исидой Норихазой затаилась кровная месть, что снова её приходится отложить до более удобного случая. Ни один из тех, наверху, не улыбался.

У сторожевой будки тоже ждали самураи, взяв оружие на караул. Каким одиноким он себя чувствовал, проезжая под гигантским сводом ворот! Как одинок он был. Деревянные створки медленно, бесшумно сомкнулись за его спиной. Его конь остановился на брусчатке. Справа выстроились солдаты, образуя живой коридор, ведущий к следующему мосту, следующему рву, следующей стене. Слева, вдалеке, похоже, собралась вся армия Тоётоми, разглядывая его. Человек с пушками. Человек, чьё появление, возможно, стало решающим поворотом в войне.

Он вёл коня мимо рядов самураев. В крепости почти не было видно следов длительной осады. За исключением толп вооружённых людей. А теперь, когда он пересёк второй мост, появились и женщины с детьми. Потому что теперь он был в гарнизонном городке. И все они также молча разглядывали его, а строй самурев по сторонам дороги вёл теперь по диагонали влево, к следующим воротам. Вот уж, действительно, он входит в бесконечное ущелье.

Ворота распахнулись, и перед его глазами возникли высокие каменные стены замка. Справа даже виднелось окошко камеры, в которой они с Мельхиором столько лет назад провели шесть недель. У его ног лежал внутренний, самый глубокий ров. А за ним — башня, в крыше которой все ещё зияло отверстие от ядра. Две женщины погибли там. Кто же?

Он пересёк мост. Во внутреннем дворе выстроился почётный караул из нескольких сотен воинов. Здесь же были главные полководцы Тоётоми, одетые в тёмные кимоно, контрастировавшие с блеском солдатских доспехов. Он узнал их сразу, хотя только одного из них видел раньше. Маленькая, лёгкая фигурка, странно напоминающая молодого Иеясу, — это был Оно Харунага, любовник Ёдогими в то время, когда Уилл впервые очутился в Осаке, пятнадцать лет назад. Это его сыновей приветствовали сейчас в лагере Токугавы.

Справа от него стоял его брат Оно Харуфуза — повыше ростом, но с тем же открытым, почти юношеским лицом. Два человека, которым можно доверять невозможно, даже подружиться с ними. Они уже доказали свою преданность Тоётоми.

Слева от Харунаги стоял Оно Юраку — старик, двоюродный брат великого Оды Нобунаги, дяди принцессы Ёдогими. Его усы были длинными и совсем седыми, плечи горбились.

За спинами троих командующих ожидал Санада Юкимура, великий воин, одержавший победу на прошлой неделе. Сегодня он тоже был с ног до головы облачён в доспехи, а на шлеме его красовались золотые рога, отличающие победоносного генерала. А рядом с ним — Исида Норихаза, который, казалось, совсем не постарел; его лицо не выражало ничего, кроме удовлетворения при виде своего спешивающегося противника. Уилл, встав перед пятью генералами, согнулся в церемониальном поклоне, замер на три секунды и распрямился. Генералы поклонились в ответ.

Медленно, очень медленно и осторожно Уилл вытащил свой длинный меч с ножнами из-за пояса, обхватив его двумя руками, и с той же осторожностью протянул его Оно Харунаге.

Харунага снова поклонился и принял меч.

— Отличный клинок, — произнёс он. — Работы Масамуне. Лучше не бывает.

— Я вручаю его вам на всё время моего пребывания в Осаке, мой господин Харунага, — ответил Уилл.

Харунага кивнул:

— На время вашего пребывания, Андзин Миура. — Он, держа меч обеими руками, поднял его над головой. — Посмотрите все на меч Андзина Миуры, — крикнул он. И тут, наконец, самураи отозвались. Гулкий рёв заметался по каменным ущельям крепостных стен и переходов, и Уилл позволил себе перевести взгляд на окна башни. Там виднелись лица женщин, наблюдавших за происходящей церемонией. Боже, как он вспотел. Но там, у Токугавы, были собственные сыновья этого человека.

Харунага передал меч адъютанту.

— Ваши апартаменты ожидают вас, Андзин Миура, — сказал он. — Господин Норихаза!

Голова Уилла резко повернулась в ту сторону. Норихаза поклонился:

— Следуйте за мной, Андзин Миура.

Уилл поклонился и шагнул вслед за даймио. За ними пошли шестеро солдат. Ну вот, подумалось ему, я сдался этим людям, и теперь я их пленник. Пленник Норихазы. Это было оскорбительно. А чей ещё? В последний раз глаза его поднялись вверх, к окнам башни, к мелькающим женским кимоно: он шагнул в громадную дверь и пошёл за Норихазой по коридору из полированного дерева. Как наплывает память! И не только об этой башне. Об аде, расположившемся глубоко под двором крепости. О приёмной палате Иеясу, слева от него. О том, как он шёл за Магдалиной, поднимаясь по узеньким лестницам и проходя узенькими коридорами. Пятнадцать лет. Боже мой, пятнадцать лет!

Норихаза поднимался по главной лестнице — широкой, полированной, с головоломными резными узорами на перилах, часовые стояли через каждые четыре ступеньки. Он прошёл по холлу второго этажа — по полированному полу, мимо вооружённых часовых, мимо великолепных гобеленов на стенах, мимо комнат в двадцать, тридцать и больше татами, украшенной всё теми же замечательными картинами, которые Уилл помнил по прошлым временам. Никто не произносил ни звука. Их сандалии почти не производили шума, когда они пересекали холл.

Но наконец даймио остановился перед большими дверями из резного дерева, расположенными в самом дальнем углу холла и украшенными, как и все двери в замке, золотыми тыквами — гербом Хидеёси.

— Ваши апартаменты, Андзин Миура.

Он хлопнул в ладоши, и двери распахнулись. Внутри склонились в коутоу четыре молодые девушки.

— И ваши служанки, — добавил Норихаза. Он прошёл в первую комнату, миновал девушек и подошёл к окну. Уилл позволил переобуть себя в домашние тапочки, жестом поднял девушек и встал рядом с Норихазой.

— Ваша армия уходит, — заметил тот. Из этого угла башни можно было видеть лагерь Токугавы. Его уже сворачивали, и колонны солдат уходили по равнине на восток. Но другие начали свою работу на внешнем рве, подвозя на тачках и сбрасывая в воду огромные кучи земли, как и было оговорено между принцессой Дзекоин и Иеясу.

— Благодарю вас, мой господин Норихаза, — сказал Уилл. — Благодарю вас за тот комфорт, которым вы меня окружили.

Норихаза поклонился.

Уилл медленно набрал полные лёгкие воздуха.

— Между нами осталось много нерешённых вопросов, мой господин. Обстоятельства до сих пор не позволяли мне вернуть вашу кокотану. Сейчас она у меня за поясом, и когда эти государственные дела утрясутся, я буду счастлив предложить её вам.

Норихаза, выпрямившись, несколько секунд не сводил с него взгляда.

— Слова, Андзин Миура, — произнёс он. — Ты очень хорош в том, что касается слов. Скажи-ка, твой живот всё ещё болит?

— Да, мой господин Норихаза. И когда я смотрю на вас, мне становится ещё хуже. А с момента нашей последней встречи я научился владеть не только словами.

Норихаза улыбнулся.

— Хотелось бы поскорее убедиться в этом, Андзин Миура. Однако сомневаюсь, что до этого дойдёт. Ты умрёшь, полностью обесчестив себя и своё имя, Андзин Миура. Будь уверен. А теперь я ухожу, оставляю тебя на попечение этих девушек. Впрочем, у меня есть ещё один слуга для тебя. — Он повернулся к двери и хлопнул в ладоши.

Вошёл мальчик. Очень маленький, лет девяти. Но высокий для японца, со странно светлыми волосами. А какие черты лица — одновременно крупные и в чём-то орлиные. Крупные — для японца?

Норихаза продолжал улыбаться.

— Ты найдёшь его очень хорошим слугой, Андзин Миура. Его обучали с рождения только одному — приносить удовольствие мужчинам. И сейчас он почти достиг совершенства. — Он вернулся к двери, поклонился всем телом. — Нам хотелось бы, чтобы вам понравилось здесь, Андзин Миура.

В комнате было тихо. Девушки стояли на коленях, ожидая его приказов. А мальчик пересёк комнату и подошёл к нему.

О Боже, подумал Уилл, о Боже милостивый, этого не может быть. И всё же ошибки быть не могло.

Мальчик остановился перед ним и поклонился.

— Мне приказано поприветствовать вас, Андзин Миура, — произнёс он высоким, чистым голосом.

Уилл, казалось, очнулся от глубокого забытья. Он хлопнул в ладоши, и девушки застыли в поклоне.

— Я голоден, — сказал он. — Найдётся в этом замке что-нибудь съедобное?

Они хихикнули, снова поклонились и поспешили прочь из комнаты. Уилл прошёл в спальню, дверь в которую была слева, сел на циновку и взглянул на приближающегося мальчика.

— Я не нравлюсь вам, Андзин Миура? — его глаза наполнились слезами.

— Ты очень нравишься мне, — заверил его Уилл. Мальчик поспешил к нему, опустился рядом на колени.

Какая светлая у него кожа. Как очарователен этот ребёнок. О Боже, а его предостерегали от открытых действий. Знал ли Иеясу? У него свои шпионы в этой крепости, как и в любой другой крепости, как и почти в каждом доме в Японии. Знал ли он об этом?

— Как твоё имя, мальчик?

— Меня зовут Филипп, мой господин. Я не знаю, что это обозначает.

— А кто твоя мать?

Мальчик нахмурился:

— Не знаю, мой господин.

Уилл схватил его за плечи:

— Как не знаешь? Она умерла? Магдалина умерла?

Мальчик раскрыл рот от удивления:

— Магдалина, мой господин? При чём тут госпожа Магдалина?

Руки Уилла разжались и скользнули по коричневому шёлку его кимоно:

— Ты часто видишь госпожу Магдалину?

— О да, мой господин. Она всегда бывает добра ко мне. — Глаза его снова наполнились слезами.

О Боже, подумал Уилл. Теперь больше никаких сомнений быть не может. Да, действительно, Норихазе не нужен меч, чтобы убить меня.

— А другие не бывают так добры с тобой?

— Иногда меня бьют, мой господин.

— Кто именно?

— Мужчины, к которым я прихожу.

— Мужчины… Господин Норихаза?

— О да, мой господин. Мой господин Норихаза всегда бьёт меня. Я не обижаюсь, когда меня бьют ради удовольствия. Вы тоже будете бить меня, мой господин?

— Нет, — ответил Уилл. — Я не буду бить тебя, Филипп.

Снова слезы на глазах:

— Потому что я не нравлюсь вам?

— Напротив, Филипп. Ты очень нравишься мне. Мне кажется, я люблю тебя.

— Мой господин! — Филипп просиял. — Это самое большое удовольствие для меня, если я нравлюсь кому-то. — Его кимоно распахнулось, схватив руки Уилла, он положил их себе на бёдра, а сам принялся поспешно развязывать его пояс. — Какой большой, — выдохнул он. — Какой большой. — Его руки были холодны, но более настойчивы, чем руки Сикибу, и Уилл ощутил, как вся кровь его тела сбегает вниз, переполняя его орудие.

— Боже милостивый! — вскричал он и машинально отмахнулся. Удар пришёлся Филиппу повыше уха, и он отлетел к стене. Дверь скользнула в сторону, пропустив двух молодых служанок, принёсших лакированный столик и красные лакированные чашки для еды. Уилл вскочил на ноги.

— Ты, — крикнул он первой. — Ложись. Быстро. Развяжи пояс.

Девушка уставилась на него. Потом медленно нагнулась и поставила столик на пол.

За её спиной плакал Филипп.

— Я хочу тебя, — сказал Уилл. — Сейчас. Ты будешь моей сейчас. Скажи своей спутнице, чтобы ушла.

Девушка повернулась, взглянув на Уилла:

— Вам не нравится мальчик, Андзин Миура?

— Нет… Не сегодня. Ты…

Она медленно выпрямилась, одновременно пятясь от него, и покачала головой:

— Я не могу, мой господин.

— Не можешь? Клянусь Богом…

Он потянулся к ней, но она отбежала к двери. Вторая девушка поспешно поставила чашки на стол и кинулась за подругой.

— Подожди, — крикнул Уилл. — Я не причиню тебе вреда.

Дверь открылась, и в комнату вошли остальные девушки с подносом пищи и жаровней. Первая пара, казалось, обрадовалась их приходу. Конечно уж, он не сможет овладеть одной из них, если все четверо воспротивятся.

— Почему не можешь? — спросил он у первой.

— Это приказ моего господина Норихазы, — ответила девушка. — Вам предоставлен мальчик, Андзин Миура. Мой господин Норихаза сказал, что вы предпочитаете это, и предупредил, чтобы ничего другого мы не допускали. — Его кимоно оставалось распахнутым, и взгляд служанки упал на тело Уилла. — Мы уйдём, мой господин. Я могу разжечь жаровню позже.

— Нет, — Уилл завязал пояс. — Я буду есть сейчас. А потом приму ванну.

Девушки поклонились. Филипп медленно сел, потом поднялся на колени. До созревания ему ещё по крайней мере год. Но он уже мог реагировать. Мог и хотел.

— А я, мой господин? — прошептал он.

— Я не сержусь на тебя, Филипп, — сказал Уилл. — Я ещё хочу поговорить с тобой. Но я принял обет целомудрия. Знаешь, как священники.

Филипп не сводил с него глаз.

— Поэтому я хочу, чтобы ты побыл здесь, но не давал воли своим рукам.

— Да, мой господин.

— А теперь иди сюда и сядь рядом. Я хочу, чтобы ты разделил со мной трапезу.

— Я, мой господин?

— Ты.

Мальчик помедлил и уселся рядом с Уиллом. Девушки обменялись взглядами, потом положили палочки для еды и ему.

— Сакэ, — приказал Уилл.

Девушка поклонилась и поставила на стол маленькую бутылочку. Он налил чашку, осушил её и снова наполнил. Девушки не сводили с него глаз.

— Ты познал многих мужчин, Филипп? — спросил он.

— О да, мой господин, — горделиво ответил мальчик. — Даже даймио пользуются моими услугами. А когда они устраивают пиры, я представляю там.

Уилл выпил ещё чашку сакэ.

— Ты представляешь там?

— Обычно с моим другом Кокудзи. Странно, что господин Норихаза не прислал сюда Кокудзи, чтобы мы вдвоём развлекали вас.

— Да, — отозвался Уилл, — действительно странно.

Девушки стояли напротив на коленях, улыбаясь. Знают ли они? Конечно. Или, во всяком случае, теперь догадались.

— Наверное, — сказал он, — господин Норихаза подумал, что тебя будет достаточно. Он, конечно, знает о моём обете.

Филипп взглянул на него, его губы дрожали.

— Он ничего не сказал мне об этом, мой господин. Он побил меня сегодня утром, чтобы я получше развлёк вас. Потому что, когда меня бьют, моя штучка становится очень твёрдой и высоко подымается. Мой господин, почему бы вам не поколотить меня? Тогда бы я был очень хорош. Даймио находят меня очень хорошим, мой господин.

Уилл обнаружил, что бутылка опустела. Он решил было хлопнуть в ладоши, да передумал. К чему пьянеть? Это даже опасно, потому что Филипп был в самом деле исключительно привлекателен, и сам воздух, казалось, был пропитан соблазном. Он взмахнул рукой:

— Унесите все это.

— Но мой господин ничего не съел, — запротестовала одна из девушек.

— Я не голоден, — ответил Уилл. — Унесите это всё. И постелите постель. Я хочу спать.

Служанки переглянулись, посмотрели на Филиппа и снова хихикнули.

— Андзин Миура — человек огромной силы, — одобрила старшая из девушек. — Это хорошо. В январе ночи длинные.

Он стоял у окна, разглядывая лагерь Токугавы. Он стоял так каждый день, вот уже две недели, смотря на облака над горами, на то, как они, сползая в долину, проливались дождём, а порой шёл снег. Но снег тут же таял — слишком близко было море, да и февраль уже заканчивается. Не за горами и весна.

Он разглядывал и воинов Токугавы, работавших без отдыха. Внешний ров уже был засыпан, стена снесена — как и было оговорено. Но это произошло несколько дней назад, а армия сёгуна оставалась по-прежнему в лагере. И продолжала работу. Над чем, он сказать не мог, из окна было не разглядеть. Но каждый день отряды, занятые на работах, шагали куда-то с кирками и лопатами, и каждый день самураи Тоётоми высыпали на стены центральной крепости, наблюдая за ними, трубя в сигнальные рожки и провожая их презрительными выкриками.

Как странно. Его должны были выпустить отсюда ещё неделю назад.

И что тогда? Исида Норихаза получил шанс отомстить, и он его не упустил. Покидая Осаку, Андзин Миура покинет и сына. И тот всю жизнь проведёт, погрязнув в содомском грехе и мужской проституции. Ничего, впрочем, постыдного — для самурая. Исида Норихаза, видно, долго думал над этим и нашёл способ отомстить. Он обращался с Андзином Миурой с изысканной вежливостью и окружил его большим комфортом и роскошью, чем даже полагалось заложнику неблагородного рождения. На взгляд японца. И этим он его уничтожил. Как теперь Андзин Миура сможет спокойно уснуть в своей постели, зная, что Филипп развлекает даймио в Осаке?

Это было тяжело. Но ещё тяжелее было думать о Магдалине. У неё ведь отобрали сына через несколько недель после рождения. И было ли это единственным её наказанием? Или она согласилась с планом Норихазы? Она, очевидно, снова пользовалась расположением принцессы Ёдогими, ведь она по-прежнему прислуживала ей.

Могла ли какая-нибудь женщина согласиться на нечто подобное, когда речь шла о её сыне? Кто знает? Кто знает, что за мысли в их головах. Даже в голове Сикибу.

Боже, как жарко. Ах, какая беспечная мысль. Сикибу наверняка просто убивается от тревоги за мужа, оказавшегося заложником в Осаке. Известие, конечно, уже дошло до неё.

Наверняка? Он выполняет свой долг перед Токугавой. Так зачем беспокоиться за его судьбу?

Он обернулся, заслышав звук открывающейся двери. Четырнадцать дней провёл он безвыходно в этих стенах, обслуживаемый только четырьмя девушками и Филиппом. Девушкам было ещё рано накрывать к ужину, а Филипп, как обычно, пристроился в дальнем уголке, что-то рисуя. Девушки как-то принесли бумагу и тушь, и Уилл набросал изображение парусника, потому что Филипп часто расспрашивал его о кораблях.

— Вы, Андзин Миура, — сказал тогда мальчик, — великий штурман. Мы много слышали о вас, мой господин.

— От своей матери? — вопрос вырвался у него совершенно непроизвольно.

— Всякий слыхал об Андзине Миуре, — ответил Филипп. — Человек, который умеет строить корабли получше даже голландских.

Поэтому он нарисовал Филиппу корабль. Английский корабль, гордо бегущий по волнам. Больше того — набросал внутренние планы и даже показал его в разрезе. Его работа. Он ведь корабельный плотник. Только и всего. Корабельный плотник, попавший в ад. И работавший на дьявола.

Филипп был в восторге. Он часами разглядывал чертежи, мысленно бродя вдоль и поперёк по кораблю или даже командуя им. В конце концов, море и корабли были у него в крови.

И так же, часами, Уилл рассказывал. Это было единственным развлечением. Он рассказывал о долгих месяцах, проведённых в море, рассказал Филиппу о битве с Армадой, о ледяных горах, плавающих у Северного мыса, о воинах-дикарях в Кейп-Лопес, о неоглядных просторах Южной Атлантики, о пингвинах и снегах Горна, о Великом океане. Отец, разговаривающий с сыном.

Возможно, эти четырнадцать дней он даже был счастлив… Но Филипп поначалу просто растерялся. Его истинкты были столь тщательно вылеплены, что он просто чувствовал себя обделённым. Но за эти последние несколько дней даже он оттаял.

Двери медленно распахнулись. За ними виднелась обычная стража. Как будто и не было этих пятнадцати лет. Но на сей раз там были не его служанки со столиками и пищей, а Ода Юраку, одетый в ярко-оранжевое кимоно. Один.

— Андзин Миура, — сказал Ода Юраку и поклонился. — Мне очень жаль, что я не смог посетить вас раньше. Вас, наверное, все позабыли.

— Мне здесь вполне уютно, — отозвался Уилл.

— Впрочем, у вас есть мальчик, — закончил Юраку. — Он вам по вкусу, Андзин Миура?

Уилл поклонился:

— Он очень умный мальчик, мой господин Юраку… Он приложил много усилий, чтобы скрасить моё пребывание здесь.

Несколько секунд Юраку не сводил с него взгляда, едва заметно нахмурившись. Затем он ещё раз поклонился и пошёл к окнам.

— Я двоюродный брат Оды Нобунаги. Пятнадцать лет я был его правой рукой.

Уилл нахмурился:

— Я знаю это, мой господин.

— Когда Нобунага умер, я встал перед выбором, Андзин Миура. А Асаи Ёдогими — моя племянница.

— Я знаю это, мой господин. — Но сердце его забилось чаще. Может быть, у него всё-таки есть друг в этом замке?

— Эти люди, — продолжал Юраку, — они ничтожества. Простолюдины. А я происхожу из величайшей семьи страны.

— Столь же великой, как Минамото, мой господин? — спросил Уилл.

Юраку взглянул на него и повернулся к двери.

— Я хочу поправить своё прежнее пренебрежение к вам, Андзин Миура. Вы поужинаете со мной?

— Охотно, мой господин Юраку. Если вы позволите мне принять ванну и переодеться.

Юраку поклонился, и полчаса спустя Уилл шагал за ним по широкому, отделанному деревянными панелями коридору, вверх по бесконечно изукрашенным лестницам, по затянутым гобеленами каминным залам, снова вверх по лестницам. В этом замкнутом пространстве он терял чувство направления. Но сейчас они наверняка где-то высоко, почти под крышей башни. Направляясь куда? На встречу с кем? Пот градом лил с него. И как рукоять короткого меча вонзилась ему под рёбра! Но самыми неожиданными были те слова Юраку.

Ширмы скользнули в стороны. Это уж наверняка не тюрьма. Юраку вошёл в комнату величиной татами в тридцать, где их ждали около полдюжины вельмож. Здесь были братья Оно, Санада и Исида Норихаза, но они оставались на полу. Потому что на возвышении виднелась маленькая, лёгкая фигурка юноши лет двадцати, в небесно-голубом кимоно.

— Коутоу, Андзин Миура, — шепнул Юраку и сам поспешно опустился на колени. Уилл последовал его примеру, а Хидеёри положил руки на бёдра по освящённой веками традиции, прежде чем подозвать их ближе.

— Андзин Миура, мой господин принц, — объявил Юраку. Уилл опустился на колени рядом с возвышением.

— Человек с пушками, — произнёс Хидеёри. — Я много слышал о тебе, Андзин Миура. Твои ядра чуть не убили мою мать.

— За это я хотел бы искренне извиниться перед самой принцессой, мой господин, — ответил Уилл.

Хидеёри внимательно посмотрел на него.

— У тебя, без сомнения, будет такая возможность, — заметил он. — А теперь поедим, мой господин Харунага.

Даймио поклонился и хлопнул в ладоши. Ширмы скользнули в стороны, и служанки поспешили в комнату с маленькими лакированными столиками и пылающими жаровнями. У Уилла появилась наконец возможность осмотреться. Богато убранная комната, свежайшие циновки на полу, по углам огромные вазы, полные цветов, на стенах — драпировки. А что за драпировками? Ведь в воздухе чувствовался слабый аромат. Аромат, какого он не ощущал пятнадцать лет. Тогда он был в этой башне, он уверен в этом. Требования этикета запрещали даже принцессе Ёдогими обедать с мужчинами, но наверняка она где-то поблизости. И её горничные?

Подали рис. Хидеёри мелкими глотками отпивал чай, разглядывая Уилла поверх чашки, — как странно напоминает Иеясу, в которого, возможно, он и перенял эту привычку.

— Тебе понравилось пребывание в Осакском замке, Андзин Миура?

— Было очень интересно, мой господин.

— Мы не предполагали, что ты пробудешь здесь так долго, — сказал Хидеёри. — Ты ведь видел, как солдаты Токугавы засыпают ров?

— Как и было предусмотрено договором с принцессой Ёдогими, мой господин.

— Внешний ров засыпан несколько дней назад, — заметил Ода Юраку. — Но работы всё не прекращаются.

Уилл посмотрел на старика.

— Мне ничего об этом не известно, мой господин. Из моего окна плохо видно, а выходить на крепостные стены мне не позволяют.

Хидеёри кивнул:

— Тем не менее это так. Впрочем, мы все сейчас узнаем.

— Он идёт, мой господин принц, — сказал Санада. Девушка, стоявшая на коленях рядом с Уиллом и подкладывавшая ему на тарелку тонкие ломтики жареной курятины, украдкой улыбнулась ему. Ширмы вновь раздвинулись, пропуская на этот раз самурая в полном боевом облачении, за исключением шлема. Он медленно опустился в поклоне на пол, но Хидеёри тут же жестом приказал ему подняться.

— Сёгун был занят другими делами, мой господин принц, — ответил самурай. — Меня принял господин Хонда Масадзуми.

— Ты передал ему наш протест?

— Да, мой господин принц.

— И что ответил господин Масадзуми?

— Он был нездоров, мой господин принц, и потому не покидал своего дома. Таким образом, он не мог лично наблюдать за ходом работ. Но он был разгневан, услышав, что его солдаты вышли за рамки инструкций. Он пообещал послать человека к господину Итакуре в Киото, чтобы установить истину в этом деле.

— Истину? — воскликнул Норихаза. — Разве не сам сёгун контролирует ход работ? Кто ещё может отдать приказ прекратить их?

— Похоже, мой господин Норихаза, что этими работами руководил сам принц Иеясу. Даже сёгун не осмеливается идти против приказов принца.

— А принц в Киото?

— Нет, мой господин. Полагают, что он сейчас в Сидзюоке. Но это только предположение. Господин Масадзуми считает, что приказы принц передаёт через своего представителя в Киото, господина Итакуру. Поэтому он и послал туда гонца, чтобы выяснить, что всё-таки нужно делать.

— Самая настоящая ложь, мой господин принц, — заметил Санада.

Хидеёри, нахмурившись, посмотрел на генерала, противоречивые чувства обуревали его.

— А работы тем временем продолжаются, мой господин принц, — сказал Норихаза. — Внешний ров засыпан, наружная стена снесена. Теперь они начинают засыпать второй ров. Так что же, мой господин, вы будете ждать, пока они начнут разбирать вторую стену? Это трюк Токугавы, мой господин принц. Иеясу добивается своих целей обманом.

— Чего вы от меня хотите, — пробормотал Хидеёри. — Может быть, он не замышляет ничего плохого. Может быть…

— Может быть, — ответил Норихаза. — Может быть, мой господин принц. Хорошо известно, что Токугаве нужно только одно — уничтожить Тоётоми. Хорошо известно, мой господин принц, что армии Мори, Асано и Сацумы не вернулись в свои провинции, а стоят лагерем на соседних холмах, окружив город, и ожидают удобного момента. Мой господин, дни вашей власти, вашей свободы, вашей жизни ускользают от вас с каждой лопатой песка, высыпанного во второй ров.

— Но, мой господин… — Хидеёри повернулся к Оно Харунаге. — Мой господин Харунага, ваши сыновья…

— Они самураи, мой господин принц, — ответил Харунага. Но его голос был печален, и, говоря, он смотрел на Уилла. — Они готовы умереть за Тоётоми.

— Что скажете вы, мой господин Санада? — спросил Хидеёри. — Как мы можем ответить на такое вероломство?

— Ничем, мой господин принц, кроме как начав стрелять по работающим. И это будет означать конец перемирия.

— А потом ринуться в атаку и разгромить сёгуна, — подхватил Норихаза. — Да. Это будет великая победа.

— Но недостаточная, мой господин Норихаза, — заметил Санада. — Хидетада — ничто, пока жив его отец. Принцев Токугава слишком много. Не сомневайтесь, что если Токугава планируют засыпать второй ров и снести вторую стену, то это лишь первая часть их замысла. Вторая — это взятие крепости штурмом. Поэтому они наверняка снова соберут сюда все свои войска и сделают это в тот момент, когда мы нарушим перемирие. Я бы на их месте ждал именно этого момента, мой господин. А пока что разорвите перемирие, призовите обратно тех своих военачальников, которые могли покинуть замок, закупайте где только можно военные припасы и отгоните рабочие отряды. Это заставит Токугаву вернуться. И когда вы увидите золотой веер над лагерем противника, вот тогда мы должны атаковать всеми силами, до последнего солдата, и положить этому конец за один день. Если мы сможем совершить вылазку и поразить сердце Токугавы, его армия растает, как снег под ярким солнцем, и победа ваша, мой господин принц. Как и империя.

Боже мой, подумал Уилл, этот человек знает, что говорит. И так вот, походя, они решают и его судьбу. Девушка у его локтя нахмурилась. Кусочек мяса, который она должна была положить ему в рот, совсем остыл. Но сейчас он не смог бы прожевать его, как не смог бы даже сплюнуть. Рот его пересох.

— Но разорвать перемирие, — произнёс Хидеёри негромко, — значит, обречь моих сводных братьев на смерть.

— И себя тоже, мой господин, — отозвался Юраку, — если удача будет не на нашей стороне. Иеясу наплюёт на все соглашение, если вы обстреляете его людей.

— Разрывая перемирие сейчас, мой господин, — сказал Норихаза, — мы получим Андзина Миуру. Разве не говорят о нём, что он талисман Токугавы? Разве мы не добились убедительной победы, пока его не было? Разве не обрушилось пушечное ядро на эту башню, как только он вернулся?

— Неужели вы верите в эту чепуху, мой господин Норихаза? — спросил Ода Юраку.

— Я — нет, мой господин Юраку, но простые солдаты, несомненно, в это верят. Больше того — поговаривают, что сам Токугава в это верит. Он старый человек, мой господин принц, и, очевидно, не подвержен предрассудкам.

Взгляд Хидеёри вернулся к Уиллу. Пора, подумал тот. Англичанин в нём жаждал вскочить и сражаться за свою жизнь. Выхвати, по крайней мере, свой короткий меч, может, тебе удастся захватить большой, и умри сейчас. Не дожидаясь, пока они сами прирежут тебя.

Но японец в нём требовал: сиди, как сидел, смотри на них с презрением. Если не можешь выиграть битву против столь многочисленных врагов, то подчинись неизбежному с холодным безразличием.

— Я не могу, — сказал Хидеёри. — Я не могу принять такое решение.

— Вы не можете принять никакого решения, мой господин принц, — негромко произнесла Асаи Ёдогими. — Это ваш самый большой недостаток как правителя.

Она стояла за спиной Уилла, и он чувствовал, как становятся дыбом волоски на его шее. Он поспешно последовал примеру даймио, служанок, самураев у входа и упал на пол в коутоу. Принцесса. Как аромат её духов наполнил комнату! Пятнадцать лет. Интересно, она одна?

— О, поднимитесь, поднимитесь, — произнесла она презрительно. — Сядьте, господа. Почему вы склоняетесь перед простой женщиной?

Они медленно выпрямились. Боже мой, подумал он, я чувствую её взгляд своей кожей.

— Позволю себе напомнить госпоже матери, — произнёс Хидеёри, — что это она решила вступить в переговоры с Токугавой.

— Я решила, — подтвердила Ёдогими. — Я испугалась. Я всего лишь женщина, и когда ядро пробило крышу и чуть-чуть не попало в мою постель, я испугалась. И я поняла в тот момент, кто послал это ядро. Никто, кроме него, не мог бы послать это ядро. Человек этот — сам дьявол, господа. Но больше я не боюсь. Моя женственность отброшена за ненадобностью. Если вы не хотите быть мужчинами, то вместо вас мужчиной стану я. Мой господин Санада, я назначаю вас командующим войсками Тоётоми, и подчиняться вы будете только мне.

— Моя госпожа принцесса, — Санада поклонился. — Не сомневайтесь, что я выполню свой долг, защищая ваше имя.

— Надеюсь, — заметила Ёдогими.

— А мои братья, госпожа мать? — воскликнул Хидеёри. — Ваши сыновья?

— Они увидели свет лишь для того, чтобы служить вам, мой господин принц. Только для этого. Мне доставляло удовольствие вынашивать их, растить их для этой цели. Я надеялась, я молилась, чтобы мы заключили перемирие с Токугавой на этот сезон. Принц не может жить вечно. Даже принц. Я надеялась дождаться этого и потом иметь дело только с его сыном. Но если так не получается, мы будем сражаться, как и предлагает господин Санада. Изо всех сил. У нас здесь в заложниках сам дьявол, злой дух, постоянно стоящий за плечом принца. Его нужно уничтожить.

Уилл обернулся, ногой отшвырнув столик, его левая рука опрокинула служанку на спину, тарелка со снедью отлетела всторону. Всё-таки англичанин взял верх. Но он замер, оставаясь на коленях, не в силах оторвать взгляд от четырёх женщин. Четырёх женщин. Асаи Ёдогими в белом кимоно, ничуть не изменившаяся за пятнадцать лет. По правую руку от неё — Асаи Дзекоин, гнев на её лице виднелся даже сквозь маску белой краски, прятавшей эмоции её сестры. Слева от неё стояла незнакомая ему женщина. А позади них — высокая фигура Пинто Магдалины.

О Боже, подумал он. О Боже. Но его глаза застлало пеленой. Её лицо скрывалось под толстым слоем краски, и он не мог разобрать выражение её глаз. Но это была мать его сына.

А стражники были уже у его плеча. Попытайся он подняться, и его рассекут пополам.

— Андзин Миура, — самурай, моя госпожа принцесса, — напомнил Санада. — У него есть право на сеппуку.

— Нет. — Ёдогими не сводила глаз с Уилла, глаза её превратились в крошечные озерки бездонной черноты, дыхание столь глубоко, что кимоно на груди ходило ходуном. — Нет. У этого человека нет никаких прав. Он потерял свои права пятнадцать лет назад, накануне Секигахары. Я убью его, господа. Своими собственными руками.

Стражники шагнули вперёд, схватили Уилла за руки. Он мог бы стряхнуть их одним движением плеч. И всё же он не поднимался с колен, пригвождённый её взглядом.

— Но не сейчас, — сказала Ёдогими, самообладание вновь вернулось к ней. — Пока он жив, его считают талисманом Токугавы. Пусть так оно и останется — до тех пор, пока принц снова не займёт своё место в той долине, перед крепостью. В то утро, когда вы, мой господин Санада, поведёте в бой свою армию, — в то утро Андзин Миура умрёт, и голова его, насаженная на копьё, будет красоваться над нашими укреплениями, подбадривая наших воинов и приводя в ужас Токугаву. Они хотели сражаться с нами с помощью этого дьявола. Мы швырнём этого дьявола им в лицо.

Стражник сунул руку за пояс Уиллу, выдернул короткий меч и швырнул его на пол.

— А до тех пор, моя госпожа принцесса? — спросил Норихаза. Губы Асаи Ёдогими дрогнули. Не было никакого сомнения — она улыбалась.

— А до тех пор, — ответила она, — мы покажем ему, что значит предать Тоётоми. Пусть его вопли поразвлекут нас. О чём ты мечтаешь, когда твоё тело поглощено болью, твой разум — страхом, а твоё сердце — гневом? Когда сама жизнь стала непереносимой, а завтрашний день — немыслимым. Тебе хочется дать волю своим мечтам об отмщении.

Ведро ледяной воды водопадом обрушилось на его лицо, и он шевельнулся. Какая глупость! Стальные бритвы вонзились ему в запястья, и он, наверное, застонал. Или заплакал. Ведь разве не исполнялись все желания принцессы Ёдогими? Если она приказала, чтобы человек кричал, как грудной младенец, то так тому и быть.

А здесь, на его кистях, были даже не бритвы. Просто верёвки. Но он уже висит на них так долго. Только стоя он мог дать какой-то отдых рукам, а чтобы стоять сейчас, нужно было собрать в кулак всю свою волю — ведь, встав, он позволит крови хлынуть по рукам к пальцам, а это была агония. Это была агония.

Стоять было проблемой ещё и из-за коленей, которые совсем ослабли. Ослабли от страха, от ожидания, от ненависти?

Он видел, как стражник запалил факелы и тёмная комната озарилась прыгающими языками пламени, рваные тени заплясали вверх и вниз по стенам. Теперь он стоял, и руки его расслабились. Бритвы теперь были не снаружи, а внутри рук. Он поднял глаза к низкому каменному потолку, к кольцам, ввинченным в потолок. Потому что иногда, забываясь в полусне, он думал о Самсоне. Он был большим, сильным мужчиной, а это всего лишь железные кольца, закреплённые в камне. Собрать все силы, потянуть посильней, и они, возможно, вырвутся. А что потом? Эта камера — в основании башни Асаи. И разве не может случиться такого, что он потрясёт это основание и все здание развалится на куски, а Асаи Ёдогими, Асаи Дзекоин и Пинто Магдалина вылетят из своих постелей и рухнут сюда, к нему, в эту камеру? Какой крик радости вырвется из груди Токугавы, если башня Асаи рухнет!

Но кольца все так же прочно держались сейчас, как и тогда, когда его привели сюда. Бог свидетель, он пытался вырвать их, и не один раз. Как и тогда, когда они подставили стол под его живот, приподняв его с пола, для удобства молодых стражников. Даже в тот день кольца не дрогнули, хотя сердце его едва не разорвалось от стыда и злости. Значит, он всё-таки не Самсон. Потому что Самсон получил свою силу от Бога. А Уилл Адамс отказался верить в то, что Господь вмешивается в деяния людей. Уилл Адамс остался один.

О Господи, если бы он мог остаться один. Потому что сейчас горели все четыре факела, и камера, казалось, выросла в размерах. Сейчас здесь, с ним, был только один человек. Его тюремщик, нагой, как и он сам, в таком же мерзостном состоянии. Хонин, нижайший из смертных, обречённый жить вечно в этом искусственном свете, мигающий, бормочущий что-то про себя. В общем-то, добрый парень. Уилл не знал его имени. И человек не самых сильных желаний, к счастью. Потому что здесь, перед ним, висел на верёвках белый человек, с нагим телом, которым мог воспользоваться каждый. Но тюремщик редко подходил к нему так близко. Может быть, он боялся ног Уилла. Потому что в первый день он приблизился. Спереди. Уилл подумал даже, что им движет чистое любопытство — посмотреть, отличается ли этот белый человек чем-нибудь от него самого. И Уилл дал ему такого пинка, что тот отлетел к противоположной стене. Он пролежал без сознания несколько минут, как мёртвый.

Он не умер, конечно. Он избил своего узника с дикой злобой, далеко превосходящей всё то, что он устраивал для принцессы и её друзей. Он заставил Уилла кричать много громче, чем до того или после. Но всё напрасно — Ёдогими отделяло от них настолько этажей.

Но с той ночи, похоже, достигли какого-то взаимопонимания. Живя в наполненной ненавистью нейтральной полосе, разделяемой их умами, они даже стали почти друзьями.

Теперь тюремщик возился возле дальней стены, устраивая циновки поровнее. Пол там был несколько приподнят, и сегодня он постелил там свои лучшие циновки. Значит, сегодня придёт Ёдогими. Она приходила теперь не каждый день, как поначалу. Она приходила в сопровождении фрейлин и одного-двух своих мужчин, они садились напротив него и часок развлекались.

В тот первый день он понял затруднения, приносимые ненавистью. Они все были тут, даже Магдалина. Магдалина, спрятавшая под слоем краски своё лицо, наблюдала, как её бывшего возлюбленного сначала изнасиловали, а потом избивали тонкими бамбуковыми палками, пока кровь не заструилась по его ногам. Впрочем, был ли он когда-нибудь её возлюбленным? Несмотря на всю нежность, которой они тогда обменялись. Или её любовь превратилась в ненависть, когда она обнаружила, сколь плодотворным оказался тот их долгий день наедине, когда её удалил от себя Норихаза, когда Филипп протискивался на свет Божий из её чрева?

Во всяком случае, она сидела позади своей госпожи, и ему не удавалось как следует рассмотреть её. Но он хорошо видел Ёдогими. Поэтому, страдая, он представлял себе, чтобы не сойти с ума, что это страдает принцесса Ёдогими. Это были приятные мечты. Но ему не удалось долго их сохранять.

Вместо этого он начал думать о Сикибу. Только о её лице, больше ни о чём. Исполнился уже год, как он не видел её лица. Он не знал ничего о том, как оно могло измениться. Впрочем, ничто не могло изменить лицо Магоме Сикибу.

Кокс упорно называл её «миссис Адамс». И когда он говорил так, Сикибу, с её зачатками английского, поднимала на него взгляд, полный искреннего удовольствия. Сикибу, гуляющая по розовому саду, в длинном платье, затянутом на талии, с плотным воротником, и в высокой фетровой шляпе. С пером. Да, конечно, с пером. С алым пером, подчёркивающим её угольно-чёрные волосы.

Сикибу. С каждым ударом палки он вспоминал каждую чёрточку её лица, каждый изгиб её тела. А когда грязные, пресыщенные руки касались его, он представлял, что это её руки, Сикибу… Только она могла спасти его от безумия. Пока он думал о Сикибу, он прятался за невидимой стеной, сквозь которую его врагам не пробиться.

Она стояла перед ним и сейчас, швыряя холодный рис из грязной, треснувшей миски ему в рот. В первый раз, когда его кормили так, он выплюнул все в лицо своему тюремщику. Тогда он был полон гнева и демонстративного пренебрежения. Тогда.

Теперь же его рот так наполнялся слюной, что он глотал рис, почти не жуя. Кроме того, в первый раз он совершил ошибку, взглянув на человека, кормившего его. Теперь он закрывал глаза, и тот превращался в Сикибу.

В рисе недостатка не было. В планы Ёдогими не входило сделать его чересчур слабым для понимания того, что с ним происходило день за днём, что с ним произойдёт в конце. И он жевал и глотал, потому что даже холодный рис был так прекрасен на вкус. И потому, что он хотел жить — до самого конца? Только так он мог надеяться умереть, сохранив перед глазами образ Сикибу. А после того, как умрёт? Странно, что эта мысль пришла к нему в голову только сегодня. Может быть, потому, что сегодня его инстинкт подсказывал: конец приближается. Даже здесь, в утробе башни, он вчера слышал завывание сигнальных рожков. Они ревели и поблизости, и где-то вдалеке. Сколько же он уже стоит здесь, висит здесь, мучается здесь? Несколько недель, не меньше. Сама длина отросшей бороды говорила об этом. Несколько недель. Может быть, несколько месяцев. Пол уже не был таким холодным, он больше не покрывался постоянно гусиной кожей. Несколько месяцев. Достаточно, чтобы Иеясу успел снова созвать своих и перегруппировать силы, ведь Тоётоми нарушили перемирие. От отчаяния. С двумя засыпанными рвами крепость оборонять невозможно, и Тоётоми понимали это. Поэтому они и поставили все на одну битву. Стоит им разбить Токугаву ещё раз, и победа за ними. В противном случае их всех ждёт гибель. Это они тоже понимали. Но могут ли они надеяться ещё раз разбить Токугаву? Это уже чересчур.

Так что же произойдёт после его смерти? За него отомстят. Да, конечно. Этот замок будет снесён с лица земли, а все живое в нём — уничтожено. Значит, он всё-таки мог быть Самсоном, умершим, умирающим сейчас, чтобы дать своему господину необходимое время. Иеясу предвидел такой исход, когда они прощались. И он сам предвидел его, не понимая ещё всей картины.

Погибнут все. Магдалина? Филипп? Впрочем, может быть, для Филиппа смерть будет избавлением. А Ёдогими? Ёдогими привяжут к псу. О Боже, как стало вдруг душно.

Двери распахнулись, на лестнице послышался шорох шагов. И шёлковых кимоно. Комната наполнилась ароматом свежевымытых и надушённых тел. Сколько сегодня? Шестеро, и трое мужчин.

Асаи Ёдогими, любовница Хидеёси, мать Хидеёри, женщина из семьи Тоётоми. На ней было розовое кимоно, украшенное, как и все кимоно сегодня, как и все в замке, розовыми тыковками Тоётоми. Хидеёси взял тыкву в качестве символа. Сначала они делались из дерева, и он добавлял по одной после каждой победы. Потом их стали изготавливать из золота и вышивать золотом повсюду. Бесчисленное множество золотых тыкв, означающее бесчисленное множество побед, одержанных величайшим воином, величайшим человеком Японии. Чей род заканчивался теперь на этой разрывавшейся от ненависти женщине и на этом женственном юноше.

Потому что сегодня Хидеёри был на её стороне. Хидеёри, облачённый в полное боевое снаряжение, выглядел более смущённым, чем всегда. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Вот твой враг, — негромко произнесла Ёдогими. Она пересекла подземелье, шурша кимоно, помахивая веером — то перед лицом, то роняя его к поясу. Он никогда не поймёт этого языка вееров, даже если проживёт до ста лет. Если он проживёт до ста лет.

Ёдогими остановилась перед ним, совсем близко. Он вдохнул аромат её духов. Самый прекрасный аромат, который он когда-нибудь вдыхал. Он не мог оторвать глаз от её лица, хотя за её спиной стояла целая толпа, среди которой, конечно, новая партия мучителей, спешащих начать истязать его, возбуждать его и унижать его, показывая его мужскую мощь и бессилие в одно и то же время, чтобы доставить этим удовольствие принцессе, которая ничего не забывала.

— Твой конец пришёл, Андзин Миура, — тихо сказала она. — Золотой веер реет над лагерем Токугавы. Очень красивый вид, Андзин Миура. Все эти белые ножны мечей, эти развевающиеся знамёна, эти доспехи. Там собралось много людей, Андзин Миура. И они призывают отомстить. Отомстить за смерть их англичанина, их талисмана. Они кричат во всё горло, Андзин Миура, они боятся, что ты уже мёртв. Но сегодня они закричат ещё громче, потому что сегодня они увидят, как из твоей срубленной головы будет капать кровь, Андзин Миура.

Его голова дёрнулась. Сегодня? Ёдогими улыбнулась.

— Ты не хочешь умирать, Андзин Миура? Прожив так долго и так хорошо? Смерть приходит ко всем нам, Андзин Миура. Даже я однажды умру. И я не боюсь этого. А чего бояться тебе? Ты умрёшь хорошей смертью. — Снова улыбка. — Разве твоя смерть будет не хороша? Только не говори нам, что нам придётся тащить тебя, кричащего, на верёвке. Священники рассказывают, что многие европейцы умирают именно так. У них нет мужества, у твоих соотечественников. Но о тебе я была лучшего мнения.

— Моя смерть — ничто, моя госпожа Ёдогими. По сравнению с вашей. Сегодня. Хотя нет, вы не умрёте сегодня. Токугава привяжет вас к псу перед своим дворцом, и так вы проведёте остаток своих дней.

Асаи Ёдогими больше не улыбалась.

— Ты не будешь одинок. Я посажу рядом с твоей головой голову Иеясу и головы многих других. Сегодня. В этом я клянусь. Принесите хлысты.

— Нет, моя госпожа мать, — вмешался Хидеёри. — Он пришёл как заложник, и мы уже нарушили условия. Он предал нас, предал вас лично, но он уже пострадал за это. Сегодня он умрёт. Так пусть он умрёт с честью. Это закон самураев.

— Я не дам ему права на сеппуку, — произнесла Ёдогими, губы её были гневно поджаты.

Хидеёри поклонился:

— Быть по сему, мой госпожа мать. Так оно и должно быть, ведь Иеясу обезглавил Исиду Мицунари. Но пусть он умрёт как мужчина, а не как животное, с почестями, надлежащими самураю. Мой господин Юраку, позаботьтесь об этом. Моя госпожа мать, проводите меня в усыпальницу моего отца, где мы вместе помолимся.

Ёдогими помедлила, не сводя глаз с Уилла.

— И всё же я сама подниму шест с твоей головой на вершине, Андзин Миура, — сказала она. — Не сомневайся.

Глава 5

Он погружался в купальный чан — глубже, глубже, глубже. Вода плескалась у его подбородка, готовая рвануться в лёгкие. Открытые раны на спине нестерпимо горели, словно ещё один мучитель тёр ему спину проволочной мочалкой. Но это было великолепное чувство, потому что он смывал с себя всю эту грязь.

Он уже был чист. Две девушки, мывшие его, ожидали по бокам чана с мягкими полотенцами в руках. Потому что ни одного самурая нельзя казнить, не дав ему предварительно очиститься телом и душой.

Он погрузился в почти кипящую воду ртом, затем носом. Только глаза его оставались над водой, пока он в задумчивости рассматривал комнату. За спинами девушек, сунув руки в рукава кимоно, его терпеливо ожидал Ода Юраку, повидавший, конечно, на своём веку много смертей — как естественных, так и насильственных. Некоторые поговаривали, что он был вместе с великим Нобунагой, когда тот совершил сеппуку, не пожелав сдаться предателю Акечи Мицухиде. Да, он наверняка присутствовал и тогда, когда умер наконец Хидеёси, когда его живот превратился в море зловонной грязи. Это были самые великие люди, смерти которых он стал свидетелем. Но ведь были и другие. Он был тогда в павильоне в Киото, когда расстался с головой Полицейский — Исида Мицунари. Он сидел тогда не далее чем метрах в двадцати от Андзина Миуры, рассматривая его с абстрактным интересом.

Теперь они будут вместе до конца. Но Юраку не должно бы это так интересовать. Он повидал столько смертей великих мужей, что ему до смерти какого-то англичанина?

Действительно, что? Он не видел старика с того дня, как его впервые привели сюда. Теперь уже трудно вспомнить, что Юраку сказал в тот вечер, стоя у окна и всматриваясь в лагерь Токугавы. Это были странные слова — слова, свидетельствующие о каких-то общих интересах. Но в то же время Юраку и пальцем не пошевелил, чтобы воспрепятствовать его заточению, и ни разу Юраку не навестил его, пока он висел в камере все эти недели. До этого самого дня, когда его назначили руководить казнью Уилла.

Может быть, его интерес был того же рода, что и интерес его племянницы, озабоченной тем, что англичанин мог умереть плохо. Уиллу пришло в голову, что такая возможность занимала их всех — что его, кричащего, возможно, придётся тащить на крепостную стену силком и там держать за руки и за ноги, пока ему будут отрубать голову. Они ожидали, что он испугается. Даже стражники, стоящие у дверей, ожидали, что он испугается, и поэтому наблюдали за его омовением с таким интересом.

Он мог бы снова предать их всех. Всё, что для этого нужно, — это открыть рот и сделать вдох. И заставить себя продолжать вдыхать. Это не займёт много времени. Всё же это будет недостаточно быстро, и вот тогда они действительно выволокут его из воды и приведут в чувство. Это немыслимо. Немыслимо было предать свою самурайскую честь хоть чем-то подобным. И особенно теперь он должен хранить своё достоинство. Через несколько минут ему придётся шагнуть из ванны и спокойно стоять, пока девушки вытрут его, облачат в кимоно, завяжут пояс. А потом он пойдёт вслед Юраку, взберётся по многим лестницам на крепостную стену, где в последний раз взглянет на идущих в бой солдат Тоётоми. Теперь это произойдёт уже скоро. Хотя он по-прежнему находился глубоко в подземелье башни Асаи, вокруг он чувствовал и слышал потаённые шумы готовящейся к битве армии. Но не только это, значительно больше. Это он тоже чувствовал. Здесь тоже осуществлялся какой-то план. Тоётоми поставили все на один-единственный день, поэтому наверняка они понастроили хитроумных планов, чтобы обеспечить победу. Как они этого добьются? Подкупив одного из даймио Токугавы, как Иеясу подкупил перед Секигахарой Кобаякаву?

Он не думал, что это принесёт им большую выгоду. Да его это и не очень-то интересовало. Потому что глаза его навсегда закроются ещё до того, как они пойдут в атаку.

В дверь постучали, и стражник впустил одну из горничных Ёдогими.

Она поклонилась.

— Моя госпожа Ёдогими приказывает привести англичанина наверх, мой господин Юраку.

— Передай принцессе, что это будет тотчас выполнено, — ответил Ода Юраку.

Она вновь поклонилась, скользнув взглядом по человеку в ванне. Потом тихо выскользнула, и дверь тихо закрылась.

Время умирать. Уилл поджал ноги, опустился на колени, потом встал. Вода ручьями хлынула с его тела, и девушки с полотенцами шагнули вперёд. Он вылез из ванны, ощутил на себе их руки. Какие они маленькие. Какой огромный он сам. Может быть, они ждали именно этого. Посмотреть, изменится ли он в смерти. Будет ли в его теле больше крови, чем в их телах.

Но они ни секунды не сомневались в том, что он умрёт. Стражники опёрлись на свои копья, разглядывая его с интересом. Но без насторожённости. Потому что он был приговорён, и надежды на спасение у него не было, потому что он принял этот приговор и смирился с судьбой. Разве не так ведут себя самураи? Во всяком случае, японские.

Но он не был японцем. Мягкая ткань под тонкими пальчиками двигалась вверх-вниз, туда-сюда. Он взглянул сверху вниз на две черноволосые головки и, не поднимая головы, на ноги Юраку. Он был англичанином. Кодекс чести английского джентльмена тоже включал достойную смерть — встать на колени, опустить голову на плаху. Отпустить какую-нибудь шутку в адрес палача, какое-нибудь остроумное замечание священнику. Простить своих врагов и помахать толпе рукой.

Но он даже не был английским джентльменом. Уилл Адамс, корабельный плотник из Джиллингема, что в Кенте. Человек, которого Джон Сэйрис даже не пустил бы в свой дом там, а Англии. Какое ему дело до церемонии расставания с жизнью джентльмена или самурая? Если уж ему суждено умереть, то он заберёт с собою на тот свет и своих врагов, заставит их убить его на его собственных условиях.

У него не было никакого оружия, кроме этих двух девушек, вытиравших теперь его ноги. А Ода Юраку? В заложники не годится. Юраку в такой ситуации предпочтёт умереть, а стражники убьют его без всяких угрызений совести. Поэтому его оружием может быть только человеческое тело.

Дальше он действовал, не задумываясь. Нагнувшись, он сгрёб в каждую руку по девушке, словно они были не больше чем маленькими детьми. Да они и были ими. Закричав, он швырнул их в опешивших стражников и прыгнул одновременно на Оду Юраку.

Старик удивлённо смотрел на него, но в его глазах, как и предполагал Уилл, не было страха. Но не было в них и отвращения. Он отступил на шаг, уворачиваясь от рук Уилла, а стражники, стряхнув девушек, подняли копья.

— Держи, Андзин Миура, — крикнул старик и, вытащив длинный меч, подал его рукоятью Уиллу.

И какой меч! Эфес светился даже в этом тусклом свете — так много было бриллиантов. А шнур, обвивавший рукоять, был прекрасен на ощупь, мягок, удобен для ладони. Возможно, Нобунага и сам когда-то держал этот меч. Когда-то пользовался им в бою.

Первое копьё уже метнулось к его животу. Он втянул живот, отступая назад, и рубанул сверху вниз. На глазах у онемевшего от ужаса воина сталь прошла сквозь древко копья, как сквозь масло. Уилла занесло вправо вслед за клинком, но ему удалось развернуться на подошвах, как учил когда-то Тадатуне. Он с шипением вытолкнул воздух из лёгких, вдохнул через нос и начал второй поворот; теперь его меч мелькнул по кривой снизу вверх. Обезоруженный солдат судорожно схватился за собственный меч; он стоял перед своим товарищем, который не менее судорожно пытался из-за его спины увидеть, что же происходит, чтобы самому ударить копьём.

И он видел, как умер его товарищ. Меч вошёл в него слева, на миллиметр выше нагрудного панциря, перерубил тесёмки, соединяющие его с наспинной пластиной, и погрузился в тело. Кровь фонтаном ударила из все ещё бьющегося сердца, и стражник умер, не издав ни звука.

Девушки, вскочив на ноги, прижимали ладони ко рту, не зная точно, кричать или нет, — ведь Ода Юраку молча стоял у стены, не принимая участия в сражении, которое он начал своим собственным мечом.

Второй стражник сделал выпад копьём, но быстро отскочил назад, так как Уилл опять увернулся. Теперь он тоже шипел, покачивая копьём из стороны в сторону, и вдруг неуловимым движением метнул его. Уилл пригнулся, копьё мелькнуло над его плечом и, ударившись о стену, с глухим стуком упало на пол. Стражник до половины вытащил меч из ножен, но клинок Уилла уже описал дугу и снова просвистел в воздухе — теперь он уже не сверкал, а был тускл, и капли ещё тёплой крови разлетались от него по комнате, когда он снова опустился вниз.

Удар пришёлся по руке, и стражник с ужасом увидел, как его безжизненная кисть упала на пол. Однако правая его рука все ещё тянула оружие из ножен. Медленно. Слишком медленно. Уилл, с шумом вдыхая воздух и не теряя равновесия, ещё раз развернулся и, как бритвой, рассёк левое плечо противника, и ещё один фонтан крови ударил, словно из нового ключа. Воин рухнул, стукнув латами об пол, и вместе с ним обе девушки упали на колени у двери, не сводя расширенных глаз с заляпанного кровью обнажённого тела белого мужчины, с огромного меча, зажатого в обеих руках, с его вздымающейся груди и трепещущих ноздрей.

— Клянусь Буддой, — прошептал Ода Юраку, — вы владеете мечом, словно Минамото но-Есимото.

— Меня хорошо учили, — ответил Уилл. — Но, очевидно, это не по-японски.

Юраку пожал плечами.

— Этот замок и все живущие в нём обречены, — сказал он. — Они были обречены с того момента, как Асаи Дзекоин совершила глупость, согласившись на условия Иеясу. Вы просто немного опередили меня с вашим освобождением, Андзин Миура.

— Но почему, мой господин?

— Вы — мой пропуск к благосклонности Иеясу. А я почти последний из рода Оды Нобунаги. Мой долг — прожить как можно дольше. Тоётоми, Токугава… Какое мне дело, кто правит Японией, если это не Ода?

Уилл задумчиво кивнул.

— Принесите мою одежду, — приказал он девушкам.

Они подбежали с набедренной повязкой и кимоно, в которых его должны были вести на казнь. Но Уилл не выпускал из рук меча, наблюдая за дверью.

Юраку улыбнулся:

— Бояться нечего, Андзин Миура, по крайней мере какое-то время. Все будут наблюдать за ходом сражения.

— Но меня должны были казнить, когда оно начнётся.

— Когда начнётся заключительная атака. А это ещё не скоро. Тоётоми разработали на сегодня остроумный план, который, как они надеются, принесёт им удачу.

— А вы в него не верите?

— Вы — один из Токугава, Андзин Миура. Скажите мне сами, если считаете, что этот план имеет шансы на успех. Он таков. Санада, известнейший из генералов Тоётоми, покинет замок через главные ворота, отвлекая на свою армию основные силы Токугавы, ведомые, возможно, самим принцем. Но под командованием Санады будет не главная армия. Главная, под предводительством Оно Харуфузы, пройдёт через город с целью напасть на Токугаву с фланга, как только там завяжется бой. И это ещё не всё. Когда это произойдёт, Мори и Асано, по мнению Санады, поспешат на помощь Токугаве, оставив ряды осаждающих армий. На месте останется только Сацума, занявший свои старые позиции на восточном берегу реки. Он не сможет принять участие в сражении. Но у Тоётоми останется резерв: собственно гарнизон крепости.

— Санада хочет лишить крепость гарнизона? — изумился Уилл. Девушка завязала на нём пояс.

— Да. Он понимает: либо они победят сегодня, либо все погибнут. Гарнизоном командует сам Хидеёри. Когда в бой ввяжутся последние резервы Токугавы, гарнизон и совершит свою вылазку. Мой господин Санада полагает, что битву выигрывают не столько люди, сколько своевременный подход резервов, какими бы незначительными они ни были. А здесь они составят двадцать тысяч отборных воинов.

— И вы сомневаетесь в исходе этого предприятия? Такой отчаянный, всеобъемлющий план почти наверняка удастся, сопутствуй им хоть малейшая удача.

— Поэтому мы должны поторопиться, Андзин Миура. Тоётоми не опасаются нападения с тыла, из-за реки, потому что она разлилась из-за весенних дождей. Там-то мы и уйдём. Я приготовил для вас лодку. Через два часа мы уже будем в лагере сёгуна и сообщим, что ему лучше бы призвать на помощь Сацуму, а до его подхода вести только сдерживающее сражение.

— Через два часа? — вскричал Уилл. — Так что же мы стоим тут? — Он рванулся к двери, но тут же остановился, взглянув на Юраку.

— Эти девушки должны умереть, — произнёс тот.

Уилл помедлил. Дыхание его вернулось к норме, но грудь по-прежнему вздымалась, когда он посмотрел на двоих мёртвых солдат в лужах растекающейся крови и на двух девушек, отпрянувших за чан, все ещё нагих, все ещё прекрасных, все ещё детей.

— Можешь утопить их, — посоветовал Юраку. — Так будет лучше всего.

А ещё в этом замке были его сын и мать его сына. Они должны умереть в надвигающейся бойне. Но есть ли у него какой-нибудь выбор? Как японец он не удался. Как европеец он спас свою жизнь.

Или его жизнь всё равно была бы спасена непредсказуемыми поворотами японской политики?

— Мы можем запереть их, — предложил он.

— Вы сошли с ума? Их услышат сразу, как только мы выйдем отсюда.

— В таком случае, мой господин Юраку, мы должны помешать плану Тоётоми. Нам не обязательно уходить вдвоём — грести в лодке не имеет смысла, её все равно снесёт течением. Более того, один человек имеет больше шансов выбраться отсюда незамеченным.

— А вы?

— У меня здесь ещё есть дело.

Юраку в задумчивости потянул себя за бороду.

— Я дарю вам жизнь, а вы снова отрекаетесь от неё? Зачем, Андзин Миура? Вам никогда не достать Норихазу.

— Но он ещё в крепости?

— Он командует гарнизоном вместе с принцем Хидеёри.

Уилл кивнул:

— Хорошо. Сделайте так, чтобы он захотел удостовериться в моей смерти. Прошу вас, господин Юраку. Идите, пока это возможно.

Юраку заколебался, глядя на меч в руке Уилла.

— О, возьмите своё оружие. Достаточно того, что я удостоился чести воспользоваться им.

— Тогда оставьте его себе. Вы владеете им лучше меня. У меня останется только короткий меч — это всё, что понадобится мне, если я попаду в руки Тоётоми. Удачи вам, Андзин Миура. — Он отворил дверь, прислушался и шагнул в коридор.

Девушки жались друг к дружке. Кровь растекалась по полу комнаты, уже почти касаясь их ног, и они по-детски поджимали их, не сводя с Уилла широко открытых глаз.

— Оставайтесь здесь, — приказал он. — И запомните: если вы поднимете шум, я вернусь за вашими головами.

Он поднял целое копьё, подошёл к двери и замер, прислушиваясь. Снаружи слышался какой-то шум, но он шёл откуда-то сверху. Тоётоми, идущие в бой. А что делать ему? Остановить сражение ему, конечно, не по силам.

Не приходится даже мечтать о том, чтобы как-то помешать их планам, — это теперь в руках Оды Юраку. Так что же ему остаётся? Его рука сжала эфес меча. Только умереть, потому что жить после всего перенесённого там, в темнице, просто невозможно. Но умереть, забрав с собой и её. И, возможно, других. Теперь-то он мог ненавидеть. И теперь у него в руках есть средство осуществить свою месть. Два мёртвых солдата разбудили в нём аппетит.

Он закрыл за собой дверь, подкрался к лестнице, взглянул вверх. Там были люди, он слышал их голоса и звон оружия. Значит, это будет быстрый конец. Он не сомневался, что здесь он останется жив, — сама ненависть будет нести его вперёд и вверх. Но тревогу они поднять успеют.

Он начал взбираться по лестнице — медленно, неслышно. Меч он держал в левой руке, правая сжимала копьё. Он выбрался на площадку, и три стражника в изумлении уставились на него. Три стражника и ещё один мужчина — большой, сильный, с телосложением борца сумо и одетый точно так же, лишь в набедренную повязку. Человек с длинным мечом в руках. Палач, ожидающий свою жертву. Уилл метнул копьё, и оно вонзилось в живот палача. Тот задохнулся от боли и упал лицом вниз, сжимая руками древко, разорвавшее его внутренности. Древко стукнулось об пол, и покрытый кровью стальной наконечник вышел из его спины. Но к тому времени на него никто больше не обращал внимания. Перехватив меч обеими руками, Уилл ступил в центр помещения, чтобы иметь возможность маневрировать. Его руки были длинней, он превосходил их силой и ростом, и на его стороне было преимущество внезапности. Кровь брызгала в разные стороны, сталь лязгала о латы, а один раз даже наткнулась на другую сталь. Раздавались крики боли и гнева, шипящие звуки выдыхаемого воздуха. Потом всё стихло.

Брызги крови запятнали его кимоно, растекались по его лицу, волосам. Чьей крови? Во всяком случае, не его. Он побежал вверх по лестнице, стремясь выбраться на верхние этажи башни, хватая воздух ртом; сердце его пело от возбуждения. В последний раз, когда чужая кровь запятнала его руки, ему стало дурно от ужаса. Когда это было? Пятнадцать лет назад.

Ещё один этаж и пустая площадка. Но он уже находился наверху и теперь осторожно перебегал от одной двери к другой, выглядывая из окон во двор крепости. Самый пустынный двор, какой он когда-либо видел. На мосту у ворот были солдаты, но как их мало! И как они поглощены зрелищем происходящего внизу, в гарнизонном городке. Все остальные мужчины собрались сейчас у главных ворот, ожидая сигнала к бою.

И вот, разливаясь по округе, забился в каменных ущельях рёв множества сигнальных рожков, поддержанный мощным воплем толпы. Битва началась. Первая битва.

Откуда-то снизу тоже донёсся звук — тонкий, подвывающий крик. Две служанки решили, что он уже достаточно далеко. Но теперь это уже не имело значения. Слушать их всё равно некому.

На следующую площадку он поднялся уже со спокойным дыханием. Как тихо вокруг, как мирно и спокойно в этой башне. Он жив и будет жить столько, сколько захочет. Потому что, кроме женщин, наверху никого. Он мог двигаться вперёд и убивать, убивать, убивать, сколько душе угодно. Ёдогими. Дзекоин. Она часто приходила к нему. О да, он жаждет её смерти. Другие женщины, улыбавшиеся его крикам и страданиям. И Магдалина. Магдалина. В конце концов, зачем он затеял это восхождение, это сумасшедшее, кровавое предприятие? Или он стал прежним романтическим мечтателем, собравшимся кинуть женщину на плечо и прорубать себе дорогу к свободе? Мечта? Но не прорубился ли он только что через шестерых мужчин так, словно это были дети? Он посмотрел на свой меч, на руки, на кимоно. Как все заляпано кровью.

Он выбрался на второй этаж, где когда-то жил заложником. Двери его комнаты стояли распахнутыми настежь, и он кинулся к окну, чтобы выглянуть на равнину. Был замечательный весенний день, и несколько пушистых облаков только подчёркивали голубизну неба, горы на севере зеленели в полуденном солнце. Под Секигахарой он хотел стать птицей, парящей высоко над полем битвы, в полной безопасности от копья, меча или стрелы, наблюдающей за всем и все подмечающей. Сейчас, похоже, мечта его сбылась. Он смотрел, обозревая разом и крепость, и город, и равнину за городом. И здесь он был в безопасности. А что, подумалось ему, закрыть вон те двери, и можно оставаться здесь сколько угодно. Никто не станет искать меня здесь. Никогда. Обесчещенного самурая.

Внизу, во дворе гарнизонного городка, масса самураев, выстроившись в колонны, ожидала сигнала — бесконечная река развевающихся знамён, сверкающих наконечников копий. На стене — внешней стене теперь, когда Токугава снёс первую стену и засыпал два рва, — он безошибочно разглядел фигурку принца Хидеёри, хрупкую даже в латах. Рядом с ним стояли Оно Харунага и Исида Норихаза, наблюдавшие за разворачивающимися в долине событиями. Как и женщины и дети семьи Тоётоми, подальше влево, в стороне от ворот. Огромное скопление трепещущих ярких кимоно, встревоженных душ. Потому что и их судьба решалась сегодня.

В сражении наступило затишье. Судя по горам трупов, атаку Санады отбили, но позволили ему отойти, и он перегруппировывал ряды примерно в полумиле от ворот крепости. Армия Токугавы, под бесчисленными флагами с изображением золотого веера, оставалась на некоторой дистанции, готовая к бою.

Уилл посмотрел на город. Там царила тишина. Дома лепились друг к другу по обе стороны узеньких улочек. Сейчас Осака была похожа на город-призрак. Большинство жителей либо укрылись в крепости, либо покинули город совсем за время долгой осады. Ему показалось, что он разглядел один-два флага среди леса крыш. Но это далеко не то море, что разлилось в равнине. Неудивительно, что Санада отступил. Впрочем, похоже, что отступил он недостаточно далеко. На его глазах по сигналу рога солдаты Токугавы бросились в наступление, их копья засверкали на полуденном солнце. Цепи закованных в латы самураев выглядели отсюда извилистыми кожаными поясами, испещрёнными блёстками, подгоняемые сверкающими насекомыми-командирами, скачущими туда-сюда вдоль строя, отдавая приказы. Невозможно было определить, там ли Иеясу, но сёгун и его братья наверняка командуют войсками. Клан Токугава, ожидающий сегодня своего звёздного часа.

Дальше к северу виднелась ещё одна огромная масса людей, тоже надвигающаяся через поле. Асано, выполняющие приказ принца. Иеясу бросал все свои силы на уничтожение Санады, игнорируя возможную угрозу с фланга. И с полным на то основанием, потому что затерявшиеся среди домов города солдаты Тоётоми угрозы уже не составляли.

Уилл наблюдал, медленно и глубоко дыша. Все его тело пело от эйфории боя — комбинации унижения и гордости — при виде стольких людей, шедших навстречу своей судьбе. Тоётоми, конечно, чувствовали то же самое. На его глазах армия Санады съёжилась, собравшись в кучу и готовясь отразить нападение. И тут тучи стрел взвились в воздух. Он не видел самих стрел, но коричневые и чёрные точки начали выпадать из передних цепей, оставаясь лежать зёрнышками перца на ярко-зелёной весенней траве. Но ни стрелы, ни аркебузы не остановят теперь воинов Токугавы. И Тоётоми знали это. Группа всадников отделилась от задних рядов защитников крепости. Нахлёстывая коней, они понеслись к воротам. Копыта глухо стучали по подсушенной солнцем грязи в засыпанных рвах. Хидеёри со своими офицерами спустился с укреплений, чтобы встретить их. Но было очень непросто определить, чего хотел Санада. Ему требовалась помощь, и немедленно. Если сейчас не подоспеют подкрепления, заблудившись в улицах города, то ему будет нужен гарнизон. Потому что, если сейчас его сомнут, крепость будет взята одним мощным штурмом.

Однако, как видел Уилл, войскам, столпившимся во дворе, никаких приказов отдано не было. Всадники прибыли, ворота захлопнулись за ними. И между даймио разгорелся горячий спор — Хидеёри, как обычно, пощипывал подбородок, Норихаза размахивал руками, Харунага ходил взад-вперёд. Но он выжидал уже достаточно. Что бы ни случилось сегодня, развязка приближалась. Он отвернулся от окна — неохотно, потому что близящееся столкновение, решающее для истории всей страны, обладало неодолимой притягательностью. И увидел Филиппа. Мальчик стоял на коленях в углу комнаты, уставившись на него. Вокруг были разложены сделанные Уиллом чертежи. Он, должно быть, сидел там, когда Уилл вошёл, — и оставался там, не издавая звука, почти полчаса.

— Что ты здесь делаешь, мальчик? — воскликнул Уилл. Сердце будто вздулось в его груди.

— Я прихожу сюда, мой господин. Когда я никому не нужен. Я прихожу сюда со своими картинками. Я был счастлив здесь, мой господин. С вами. Но мне сказали, что сегодня вас убьют.

— Так они и хотели поступить, — подтвердил Уилл. — Но меня не так-то просто убить, Филипп. — Он заколебался, закусив нижнюю губу. Мальчик будет только обузой, что бы ни случилось, и если он сам погибнет, то мальчик попадёт в плен к Токугаве. И тогда он пожалеет, что выжил. Но здесь он был в некоторой безопасности.

Уилл опустился на колени рядом с сыном.

— Послушай. У меня есть ещё дела, Филипп. Но я хочу, чтобы ты закрыл дверь и не показывался из комнаты, что бы ни случилось. Если смогу, я вернусь за тобой. Если я не приду, то дождись конца сражения, выбирайся из крепости и иди на юг, в Миуру. Там ты спросишь дом Андзина Миуры, пойдёшь туда и найдёшь там моего слугу Кимуру, и мою жену, Магоме Сикибу. Придёшь к ним, Филипп, и скажешь: я — сын Андзина Миуры и Пинто Магдалины. Мой отец приказал вам дать мне образование и заботиться обо мне, пока я не вырасту. Запомнил?

Филипп смотрел на него расширенными глазами:

— Мой господин! Как я могу быть вашим сыном? И госпожи Магдалины? Мой господин…

— Тебе придётся поверить мне на слово, Филипп. Это правда. И Магоме Сикибу поймёт, что это правда, стоит ей только взглянуть на тебя. Доверься ей, Филипп, она самая замечательная женщина на свете. Доверься ей, и всё будет хорошо.

— Мой господин…

— Делай, как я сказал. — Уилл вскочил на ноги, услышав за окном громоподобный рёв человеческих голосов, лязг оружия. Он подбежал к окну, и на его глазах войска Токугавы в мощном порыве смяли ряды Санады. Стройные ряды гарнизона рассыпались, разбегаясь по укреплениям, готовясь принять удар атакующих, который должен был последовать с минуты на минуту. Уилл смотрел на пустой город, поглотивший армию. Впрочем, не совсем пустой. Первые ряды солдат Харуфузы показались наконец среди домов — но было уже слишком поздно. Они не могли уже предотвратить катастрофу, нависшую над Тоётоми. Чересчур хитроумный план, обречённый на провал нерешительностью его главных исполнителей. Если бы Хидеёри вывел своих людей и помог Санаде продержаться ещё хотя бы несколько минут, Харуфуза успел бы. А вместо этого Токугаве позволили разбить все три армии Тоётоми по очереди, и теперь от них остались жалких двадцать тысяч человек, тогда как для защиты крепости требовалось по крайней мере втрое большее количество.

А где Хидеёри? Его уже не было на внешних укреплениях. Уилл заметил, как принц вошёл в ворота главной цитадели, всего в нескольких футах под ним. На бегу содрав шлем, он отшвырнул его в сторону. В жесте его сквозило крайнее отвращение. К себе? К своим советникам? Норихаза бежал за ним, Харунага остался руководить обороной. А рядом с Хидеёри бежала женщина. Ёдогими послала одну из своих фрейлин узнать, почему до сих пор Андзина Миуру не привели на казнь. Фрейлина, должно быть, обнаружила мёртвых стражников и двух служанок и поспешила сообщить принцу о побеге англичанина. Может быть, именно это известие повлияло на решение Хидеёри. Или отсутствие этого известия? Андзин Миура. Талисман Токугавы, приносящий ему удачу.

Они побежали к двери башни. Уилл оторвался от окна, кинулся к выходу.

— Запомни то, что я сказал тебе, мальчик, — крикнул он и затворил за собой дверь.

Снизу донёсся топот. Уилл набрал полную грудь воздуха, выбросил вперёд правую ногу, держа меч у живота, остриём к противнику. Как медленно бьётся его сердце! Как долго он ждал этой минуты!

Хидеёри выскочил на площадку и в ужасе уставился на него.

— В сторону, мой господин принц, — приказал Уилл. — Или вы умрёте в эту секунду.

— Норихаза! — взвыл Хидеёри, падая на четвереньки и отползая вправо. Женщина, следовавшая за ним, завизжала и нырнула обратно, вниз.

Норихаза вылетел на площадку, брови его нахмурились.

— Клянусь Буддой, — прошептал он, — этого не может быть.

— Обнажайте свой меч, мой господин, — сказал Уилл. — Я слишком долго ждал этого случая. Сожалею только, что мои тюремщики украли вашу кокотану вместе с остальными моими вещами.

— Непременно, — отозвался Норихаза. Меч, казалось, сам выпрыгнул из ножен ему в руки, и ножны полетели в сторону. Хидеёри кое-как поднялся на ноги и бочком пробирался вдоль стены к лестнице, не сводя глаз с готовых к бою мужчин.

— Отправляйтесь к госпоже матери, мой господин, — велел Норихаза.

— И вы тоже идите со мной, — умолял принц. — Без вас мы пропали.

Норихаза улыбнулся:

— Я не покину вас, мой господин Хидеёри.

Его меч мелькнул вперёд, и сталь с лёгким звоном наткнулась на сталь. Но даймио всё время заходил слева, вынуждая Уилла тоже отходить влево — так было в том саду в Сибе.

Уилл шагнул в центр комнаты, описывая мечом большие восьмёрки. Норихаза подался назад, стукнулся рукой о стену, нахмурился, снова поднимая оружие. Хидеёри ждал у подножия следующей лестницы.

— А ты кое-чему научился, Андзин Миура, — заметил Норихаза.

— Кое-чему, — подтвердил Уилл. — Моим учителем был Симадзу но-Тадатуне.

Норихаза медленно кивнул:

— Хороший клинок, Андзин Миура. Но недостаточно. — Он снова осторожно двинулся вперёд, держа меч, к удивлению Уилла, только правой рукой, рукоятью у живота. Острие лезвия, выставленного к противнику, покачивалось из стороны в сторону. Уилл ударил, чтобы отбить его в сторону, но Норихаза мгновенно отдёрнул меч, перехватил двумя руками и изо всей силы нанёс удар по широкой дуге слева направо. Снова секущий удар в живот, как тогда, десять лет назад. Но Уилл ждал его. Он крутнулся на пальцах, выставив лезвие вертикально, и парировал удар. Замах был почти пушечной силы, но Уилл удержал равновесие и в свою очередь снизу вверх ткнул даймио в грудь. Кончик клинка распорол кожу под нагрудным панцирем. Норихаза отскочил назад и снова врезался в стену. Теперь он задыхался.

— Норихаза! — взвизгнул Хидеёри. А сверху раздался женский голос.

— Мой господин принц? Что вы здесь делаете? Враг у ворот, мой господин. Мой господин? — Её голос поднялся до крика, когда она увидела, что происходит за спиной принца.

Меч Норихазы снова поднялся. Но теперь он двигался ещё медленнее, а на лбу даймио выступили капли пота. Он уступал в силе, в скорости. А вдобавок, понял он, противник по крайней мере не уступает ему в искусстве владения мечом. Воздух с шипением вырывался из его ноздрей. Теперь он выжидал. Все его надежды теперь были на то, чтобы не пропустить удар.

Уилл, выставив клинок, так же медленно и сосредоточенно двигался вперёд, следя за движениями противника. В любую сторону. Это не имело значения. Тадатуне не зря провёл столько часов, обучая его обратному удару. Ну, сейчас, подумал он. Сейчас всё будет кончено. А со смертью Норихазы башня будет в моих руках. Хидеёри — не боец. Башня, и принцессы, и Пинто Магдалина — все будут моими пленниками.

Краем глаза он заметил, что принц пошевелился. Хидеёри медленно вытаскивал свой большой меч. Невероятно, но он собирался нарушить кодекс бусидо. На долю секунды Уилл отвлёкся, чтобы встретить новую опасность, и Норихаза бросился на него. Уилл едва успел взмахнуть слева направо мечом, чтобы парировать удар. Инерция собственного замаха увлекла его вперёд и вбок. Как близко, оказывается, он был от ступенек. Зависнув на мгновение над пропастью, он в отчаянии взглянул вниз.

Меч великого Оды Нобунаги вылетел из его руки, и он кувырком покатился с лестницы, увлекаемый собственным весом. Он грохнулся на следующую площадку, попытался подняться на ноги, снова потерял равновесие и покатился дальше вниз, пролетел метра три и обрушился на каменный пол первого этажа. Ему казалось, что этот мир кувыркается мимо него, и он не терял сознания до окончательного приземления, но и тогда лишь на несколько секунд.

Он услышал вдали голоса, они приближались. Крики. Вопли. Громогласные угрозы и проклятия.

— Я опозорен, мой господин принц, — упрекнул хозяина Норихаза. — Не было никакой нужды.

— Я бы не стал вмешиваться, — ответил Хидеёри. — Вы должны поверить мне. Я только собирался защитить себя в случае вашей смерти.

— Но вы ожидали, что я умру, — проворчал Норихаза про себя.

— Его голову, — кричала Ёдогими, её голос был до странности резким, звенящим от истерики. — Мы бросим им его голову!

— Так вы что, тоже верите в этот предрассудок? — воскликнула её сестра. — Смотрите, моя госпожа, смотрите. Ворота снесены. Теперь ничто больше не остановит Токугаву. И башня горит!

Потому что едкий дым по колодцу лестничных маршей поднимался, клубясь, откуда-то снизу, из кухонь и темниц, лежавших под землёй. Он лез в ноздри, в глаза, нашёптывая разуму о скорой гибели от своего обычного спутника — огня.

А их шаги уже слышались все ближе. А он остался безоружным. В отчаянии он покатился в сторону, заметил каменное кольцо колодца, поднялся на колени. Он бросил своё тело вперёд. Слишком далеко. Какое-то мгновение он висел над бездонной пропастью, пока не ощутил под руками железные ступеньки приставной лестницы. Но пальцы соскользнули с гладкого металла опоры, и он застыл, прижимаясь всем телом к вертикальной стене, ловя воздух ртом, всхлипывая от пережитого. Потому что теперь умирать ему было совсем ни к чему. А победа сегодня за Иеясу. Величайший день в истории Японии.

Шаги и голоса, теперь уже высоко над головой.

— Исчез, — взвыла Ёдогими. — Исчез! Он просто призрак. Злой дух. Исчез!

— Но он упал сюда всего секунду назад, — возразил Норихаза. — Мой господин принц, он должен быть где-то здесь.

Магдалина тоже там? Конечно. Куда бы ни пошла Ёдогими, её горничная следовала тенью за ней. Что же ещё было между ними? Как странно, зная, что чувствовал к нему Иеясу, он никогда даже не подумал, что похожие отношения могут быть между Магдалиной и Ёдогими. Но сейчас она молчала. Из всех только Асаи Дзекоин, казалось, реально воспринимала ситуацию.

— Башня горит! — закричала она. — А вы стоите и спорите о том, куда девался этот человек!

Но что они предпримут? Куда бросятся бежать? Ёдогими, привязанная к псу. Пёс маячил все ближе. Кто был там, наверху. Слишком многих ему хотелось спасти.

Дым наполнял пещеру колодца, он уже почти задыхался. Но и они начали задыхаться. А их голоса потонули в криках ненависти и гнева, возмездия и злобы, доносившихся от внутренних ворот, в завывании сигнальных рожков и глухих хлопках аркебузных выстрелов. Ад спустился сегодня на Осаку.

А замок горел. По крайней мере, эта башня. Память снова вернула его к реальности, и он рванулся вверх. Его пальцы цеплялись за железные ступени, и, стремясь глотнуть свежего воздуха, он вылетел из жерла колодца, словно ядро из пушки. Огромный холл был пуст, и такие же пустынные лестницы вели наверх. Он побежал по ступенькам, а красный жар, поднимающийся из подземелья, гнал его вперёд и вперёд. На одной из площадок он нашёл свой меч, подобрал его.

Он взлетел ещё на один пролёт, пробежал по коридору, распахнул двери своих апартаментов.

— Филипп! Филипп! — позвал он. Но здесь никого не было. В нетерпении он расшвыривал циновки, перевернул вазы с цветами, все ещё стоявшие строго симметрично в каждом углу комнаты. Мальчик исчез вместе со своими картинками. Наверное, он почувствовал запах пожара и убежал. Наверное, так оно и было, и ещё, наверное, он подумал, что его отец погиб.

На секунду Уилл задержался у окна. Ворота крепости рухнули, но Тоётоми все ещё сопротивлялись, умирая на месте, — целые цепочки закованных в латы самураев, падавших под натиском нападающих отовсюду солдат Токугавы. Теперь бой уже шёл и на крепостных стенах, и во дворе, во всех переходах. А из городских домов доносились вопли и крики женщин Тоётоми, отданных победителям — после столь долгой осады, после многочисленных потерь.

И разительный контраст представлял совершенно пустой двор самой цитадели. Здесь не было ни криков, ни крови, ни смерти, ни людей — замок отделяли от этой резни лишь одна стена и один ров. Что же случилось с Тоётоми? Может быть, они сейчас спасались каким-нибудь потайным ходом из обречённой цитадели?

Он выбежал наружу, нырнув в облако дыма. Сбежал по лестнице, оказался на первом этаже и, шатаясь и кашляя, добрался до наружных дверей. Здесь ему удалось наконец глотнуть чистого воздуха. Он поднял глаза к башне Асаи, окутанной дымом, вырывающимся изо всех окон, с каждого этажа, скрывающим знамя с изображением золотой тыквы, все ещё гордо трепетавшее в полуденном бризе.

Было жарко, солнце только перевалило через зенит, и дым столбом валил в синее небо, а шум боя по-прежнему не утихал. А ворота цитадели никто не защищал. Они стояли закрытые, пряча от глаз и ушей ад, кипевший снаружи. Но неохраняемые. Цитадель падёт перед каждым, у кого хватит храбрости пробежать вперёд и ворваться внутрь.

Он стоял посреди пустынного двора, сжимая меч обеими руками, не зная, куда направиться, когда вдруг услышал сзади какой-то звук. Он мгновенно обернулся, одновременно выбросив меч вверх и вперёд, готовый отразить нападение.

Сначала он не узнал стоявшую перед ним женщину — её покрытое белилами лицо было измазано грязью и сажей, кимоно выглядело не лучше. Потом до него дошло, что это принцесса Дзекоин.

Он поклонился.

— Моя госпожа принцесса, — произнёс он. Насмешка? Гнев? Ненависть? Только лишь нетерпение. — Где прячется ваша сестра?

— Она в арсенале, Андзин Миура, — ответила Дзекоин. — Вместе со своими фрейлинами и сыном.

— А Норихаза?

— Он тоже там, Андзин Миура. И господин Оно Харунага.

Уилл кивнул и шагнул мимо неё. Арсенал — приземистое, квадратное здание со стенами из цельных глыб камня, толщиной в пять футов и каменной крышей, — примыкало изнутри к наружной стене цитадели сразу за башней.

— Подожди. Они пустят тебя внутрь, Андзин Миура. Арсенал неприступен. Ни один человек, ни одна армия не смогут проникнуть туда, пока двери не откроют изнутри.

— Они не устоят перед моими пушками, госпожа принцесса. Да и не смогут же спрятавшиеся просидеть там вечно.

— Достаточно долго, — возразила Дзекоин. — Я хочу переговорить с принцем.

— Вы хотите начать переговоры? Теперь?

— Ты поможешь мне в этом, Андзин Миура. Твоя любовница и твой сын тоже там.

— Филипп? Но…

— Он выбрался из комнаты, чтобы наблюдать за твоим поединком с господином Норихазой. Он решил пойти с нами. Он, конечно, подумал, что ты погиб, свалившись с лестницы, — как подумали и мы все. Ну что, проводишь ты меня к принцу?

Уилл заколебался. Она сидела тогда рядом со своей сестрой, наслаждаясь его мучениями. Но ведь там Магдалина. В конце концов, там ведь Магдалина. И Филипп.

А Асаи Ёдогими?

— Поспешим, — бросил он наконец, и они с принцессой побежала к воротам. По дереву уже барабанили кулаки, древки копий, рукояти мечей, и огромные двери содрогались под этим натиском. Ему пришлось налечь на них всем телом, чтобы сбросить громадный засов. В ту же секунду ворота распахнулись с такой силой, что и его, и принцессу отбросило к стене.

Солдаты Токугавы хлынули внутрь, издавая крики ярости и возмездия, их мечи и копья были тусклы от свежей крови. И тут все разом остановились, удивлённо разглядывая пустой двор и горящую башню Асаи.

— Победа за вами! — закричал Уилл, стоя перед ними.

— Андзин Миура! — радостные крики взмыли над двором гигантским победным гимном. — Андзин Миура жив! Мы победили! Крепость взята!

Они расступились, пропуская вперёд сёгуна. Хидетада стащил с головы шлем. Кровь была на нём повсюду — на его лице, в волосах, на мече, на латах. Его братья шли за ним, их оружие тоже было покрыто кровью.

— Рад видеть тебя снова, Андзин Миура, — сказал Хидетада. — Вот уж, действительно, удача твоя неисчерпаема. Мы думали, ты давно мёртв. Ты в одиночку захватил цитадель?

— Вовсе нет, мой господин. Я считаю, что неприятель проиграл из-за своей нерешительности. Моя госпожа принцесса?

Дзекоин показалась из-за его спины.

— Женщина твоя, — произнёс Хидетада. — А потом ею займутся мои солдаты.

Воздух с шумом вырвался из ноздрей Дзекоин.

— Ей нужно поговорить с принцем, мой господин сёгун, — возразил Уилл. — Я обещал ей это.

— Принц, мой отец, отдыхает, — ответил Хидетада. — Битва окончена. Здесь командую я.

— Тем не менее, мой господин сёгун. Я обещал, что принцесса Дзекоин сможет поговорить с ним. Она — представитель принца Хидеёри и его матери.

— Они побеждены, Андзин Миура. Они не могут рассчитывать на снисхождение.

— Они хотят заключить мир, мой господин сёгун, — сказала Дзекоин. — Вся Япония лежит теперь у ног Токугавы. Они хотят того же.

— Они хотят просить милости у Токугавы? — изумился Хидетада. — Вот уж правильно говорят, что предки человека всё же проявятся в нём в конце концов. Проведите принцессу Дзекоин к моему отцу, Андзин Миура. — Он обернулся. — Замок ваш. И всё, что вы найдёте в нём.

Казалось, небеса рухнут сейчас на землю.

Факелы горели во всех покоях принца. Стражники стояли навытяжку, некоторые плакали. Принц был плох. Говорили, что он умирает. Ведь невозможно для семидесятитрехлетнего старика, раненного в почку, провести целый день в седле, командуя своими войсками, и ещё жить после этого. Все Токугава, вся армия, а может, и весь мир смотрели сейчас на Минамото но-Иеясу.

Он лежал на постели и, казалось, почти не дышал. Но глаза его оставались такими же молодыми, как и всегда.

— Уилл? — прошептал он. — Уж на этот раз я не надеялся, что ты выкарабкаешься. Но ты… Ты неуязвим.

— В Англии есть пословица, мой господин принц, — мерзавец всех переживёт.

Тонкие губы раздвинулись в подобии улыбки.

— Ты ещё способен шутить. Что они делали с тобой, Уилл? Я лежал без сна ночи напролёт, думая, что они могут сделать с тобой. А они называли тебя трусом.

— Когда-то вы сказали мне, господин принц, что прошлое не обсуждают. Только будущее. Со мной здесь принцесса Дзекоин.

Голова Иеясу чуть повернулась.

— Она пришла, чтобы просить вас сохранить жизнь принцу Хидеёри и его матери. И их людям, мой господин принц.

— А они до сих пор живы?

— Они заперлись в арсенале, мой господин принц, и прислали со мной принцессу, умоляя пощадить их.

— И принцесса Ёдогими тоже?

— Да, мой господин.

— И португальская полукровка?

— Да, мой господин.

Глаза Иеясу не отрывались от его глаз. И больше ни о ком не спрашивает? Знал ли он о Филиппе? Но разве не знал Иеясу всего, что происходило в одном из замков Японии? Разве не сам он хвастался этим?

Но взгляд принца перешёл на Дзекоин.

— Итак, ваша сестра молит меня о пощаде.

— Принцесса Ёдогими хочет положить достойный конец вашей вражде, мой господин принц, — ответила Дзекоин. — Эту войну начали не Тоётоми, сколько бы вы ни утверждали обратное. Эта война — следствие вашего страха перед именем Тоётоми, вашей ненависти к принцессе Ёдогими. Что ж, мой господин, вы сражались и победили. Теперь Тоётоми просят вашего снисхождения. Во имя Хидеёси, вашего друга и господина.

Теперь Иеясу повернул голову полностью. Он пристально взглянул на женщину.

— Токугава не признают никакого господина, кроме микадо, и никогда не признавали. Передайте своей сестре и её сыну — если уж они притязают на величие своего рода, так пусть и судьбу свою встречают с подобающим величием. Скажите им, что, если они захотят, они смогут выйти из арсенала. Всякий, кто пожелает, может выйти и отдаться на суд Токугавы. Те, кто не захочет, могут оставаться там до конца своих дней.

Дзекоин судорожно сглотнула.

— Вы хотите уничтожить сына Хидеёси, мой господин?

— Хидеёри сам нарушил перемирие, — ответил Иеясу. — Пусть он выходит. Токугава поступят с ним по справедливости.

— Так же, как вы поступили с Исидой Мицунари, мой господин?

— Я обошёлся с Полицейским лучше, чем он того заслуживал, принцесса Дзекоин. А теперь идите, или я брошу ваше тело солдатам. Вас не тронут на обратном пути к сестре, это я гарантирую.

Дзекоин помедлила, взглянула на Уилла, потом исполнила коутоу и ушла.

— Я провожу её, мой господин, — сказал Уилл.

— Зачем?

— Мой господин, ваша месть превосходит моё понимание. Если бы вы были воистину справедливы, то не казнили бы всех собравшихся там. Я умоляю вас, мой господин, впервые за эти пятнадцать лет.

— Ты верно служил мне, — промолвил Иеясу. — И я хорошо наградил тебя за это. Не становись же между моей семьёй и её будущим. — Его голос стал тише. — Если хочешь присутствовать при конце Тоётоми, можешь это сделать. Более того, я назначаю тебя своим свидетелем. Но не рассчитывай удовлетворить сейчас свою кровную месть. Норихазе будет не до этого. Что касается полукровки — как ты принёс мне много удач, так она не принесла тебе ничего, кроме несчастья. — Правая рука принца медленно, слабо двинулась, пальцы легли на рукав Уилла. — Принеси мне известие о смерти Ёдогими.

Факелы пылали по всему двору. Теперь, когда башня выгорела, они стали особенно заметны. Башни Асаи больше не существовало, на её месте высилась груда обгоревших брёвен. Вниз, в подземелье, туда, где начался пожар — случайно или по чьему-то умыслу, никто теперь не узнает, — спуститься было невозможно до сих пор из-за жара. Впрочем, внизу никого нет, кроме мертвецов. Людей, которых убил он, подумал Уилл. И двух девушек, которых он не стал убивать. Слава Богу, если у них хватило ума выбраться оттуда. Но зачем? Чтобы солдаты Токугавы распяли их на спинах, лишив их тела одновременно и чести, и голов? Сегодня вечером такого было предостаточно.

Дежурный полк разместился вокруг своих наваленных горой копий. Были здесь и женщины, которых затащили сюда, чтобы пытать и насиловать. А он полагал, что это он тогда страдал. Но теперь всё стихло. Был час быка, и скоро забрезжит рассвет. По европейскому счёту, рассвет четвёртого июня тысяча шестьсот пятнадцатого года.

И здесь же ждали Хидетада с братьями. Прямо на земле расстелили циновки, на которые поставили стулья генералов. Сейчас они сидели лицами к запертым дверям арсенала — оставаясь здесь с вечера. Наверное, они устали, но сидели все так же прямо, ни на секунду не смыкая глаз. Они наблюдали за последним убежищем единственного человека в Японии, который мог бы бросить вызов их превосходству. Они даже не повернули головы на звук шагов. Они были намерены ждать. Но у них было средство закончить это ожидание в мгновение ока, если их отец пожелает этого: одну из пушек притащили во двор, и её ствол так же неотрывно смотрел на дверь.

— Что сказал отец? — спросил сёгун.

— Он не дал никакого ответа, — произнесла Дзекоин негромко. — Кроме того, что они должны выйти.

— В таком случае, передайте им, что мы ждём их, моя госпожа принцесса. А ты, Андзин Миура?

— Мне приказано выступать в качестве свидетеля, мой господин сёгун. — Уилл помедлил. Просить милости у этого человека, когда сам Иеясу отказал ему? Но жить потом самому… — Мой господин, я хорошо понимаю вашу ненависть к Тоётоми. Но не все находящиеся там той же крови, что и Хидеёри.

Голова Хидетады чуть повернулась — жест, очень напоминающий его отца.

— Можешь вывести, кого захочешь, Андзин Миура. Выбор за нами. Что же касается полукровки, то я лично ничего не имею против неё. Мы не сомневаемся, что сейчас ты сделаешь все как надо, ведь ты и сам жестоко пострадал от них. Мы будем ждать здесь. Полчаса. Потом мы взорвём дверь.

Дзекоин уже шла через двор — голова низко опущена, шаги медленны, кимоно развевается в слабом утреннем ветерке. Это был холодный ветерок. Ветер на рассвете всегда холоден. Сколько раз он морозил его лицо на капитанском мостике! Сколько раз ещё это повторится? Но не для Дзекоин.

— Кто там? — спросили из-за двери.

— Принцесса Дзекоин.

— Вы виделись с принцем?

— Я пришла от него.

Дверь распахнулась, и Уилл шагнул следом за принцессой. Несколько мгновений он ничего вокруг не видел — так темно было внутри, так затянуто все дымом. По стенам горело с полдюжины факелов, виднелось несколько пирамид с копьями и мечами и одна или две с аркебузами. И больше ничего. Опустевший арсенал Тоётоми. Всё остальное израсходовано в битве.

Но не совсем все. Когда глаза постепенно привыкли к полумраку, он разглядел кучи сухой соломы и змеящиеся к ним по полу дорожки пороха. Тоётоми приготовились к своему последнему акту неповиновения.

Но как мало осталось их от тех тысяч, которые маршировали за знаменем с изображением золотой тыквы! Оно Харунага, стоящий в сторонке, по-прежнему в доспехах, руки сложены на груди. Исида Норихаза, злобно разглядывающий Уилла, сидя на полу рядом с принцем Хидеёри. Сам Хидеёри, очевидно, уснувший, лежащий на боку спиной к двери под накинутым одеялом, его латы валялись рядом. Было здесь ещё с полдюжины других самураев и примерно два десятка женщин, сгрудившихся в дальнем углу. Была здесь и Пинто Магдалина — она сидела, прислонившись спиной к стене напротив выхода, на её коленях покоилась голова Филиппа. Значит, она всё-таки признала его своим сыном — сейчас, на пороге гибели? Или она была просто женщиной, успокаивающей испуганного ребёнка?

— Что передал для меня принц? — Принцесса Ёдогими вышла из кучки женщин и сделала несколько шагов вперёд, чтобы получше разглядеть сестру. Она смыла белила, и её прекрасное лицо было спокойно и безмятежно, как и всегда. Но под чудесными чёрными глазами виднелись следы слёз, а расшитое шёлковое кимоно превратилось в грязную тряпку.

— Он предлагает вам выйти наружу и предстать перед правосудием Токугавы либо оставаться здесь — как вам захочется. Ему всё равно. Но сёгун дал нам на размышление полчаса.

Ёдогими повернулась к Уиллу.

— А ты?! — воскликнула она. — Ты ведь должен был умереть! Какой злой дух защищает тебя, Андзин Миура, оставляя целым и невредимым, чтобы ты преследовал меня до самой смерти? Что здесь делаешь ты?

— Я сопровождаю принцессу Дзекоин, моя госпожа Ёдогими, — отозвался Уилл. — Я выступаю свидетелем от имени Токугавы.

— Так почему бы мне хотя бы сейчас не получить твою голову? — прошептала она.

— Потому что тогда даже сеппуку не спасёт ваше тело от поругания, — ответила Дзекоин.

Ёдогими несколько мгновений не сводила разъярённого взгляда с Уилла.

— Что ж, значит, в конце концов, — проговорила она, — я всё-таки привязана к псу. Иеясу всегда добивался своего. Скажи мне, Андзин Миура, какое преступление я совершила, кроме стремления к власти — даже не для себя, а для моего сына? За какое преступление я должна так страдать?

Как он должен ненавидеть эту женщину. Как он должен ненавидеть её хотя бы уже в ответ на ненависть, которую она питала к нему. И всё же в этот момент в его душе была только жалость. Но не только жалость пробуждалась в нём, когда он смотрел на это вздымающееся кимоно, на бесконечную красоту её глаз.

— Нет никакого преступления, моя госпожа Ёдогими, — ответил он. — Вам нужно только довериться справедливости принца, и вы познаете его великодушие. Сейчас им движет гнев, потому что вчера погибло столько его лучших людей, потому что решение вашего спора столь затянулось. Но гнев его пройдёт.

— Я — Асаи Ёдогими, — произнесла она, отворачиваясь. — Принц проснулся?

Хидеёри поднялся на колени, стряхивая остатки сна.

— Я не сплю, моя госпожа мать.

— Ты слышал о милости Токугавы?

— Я не ищу милости у Токугавы, моя госпожа мать.

— Тогда твои соратники ждут своей команды.

Тоётоми но-Хидеёри взглянул на мать, и ноздри его затрепетали. Не сводя с неё глаз, он негромко сказал:

— Исида Норихаза, ты будешь помогать мне.

— Мой господин… — Норихаза поднялся и вытащил длинный меч. Он подошёл к Хидеёри справа и встал там, оперев кончик клинка о землю.

— Подождите! — начал Уилл, но принцесса Дзекоин схватила его за руку.

— Никто не может помешать человеку, готовящемуся умереть, Андзин Миура, — прошептала она. — Даже принц не простит тебе это святотатство.

Он закусил губу в гневе и отчаянии, когда Хидеёри встал на колени и сложил в молитве ладони. Потом, не торопясь, движением плеч стряхнул на пол кимоно. Как молод он был, как узки его плечи. На груди у него не было ещё ни одного волоска — только бисеринки пота и ходящие ходуном торчащие рёбра.

Принц медленно вытащил из-за пояса длинный меч и положил его рядом на пол. Потом вынул короткий, снял ножны, попробовал лезвие пальцем. В здании не раздавалось ни звука, и ни звука не доносилось снаружи. Потому что Токугава знали, что происходит сейчас внутри.

— Простите меня, моя госпожа мать, — произнёс Хидеёри и, держа кинжал двумя руками, вонзил его себе в живот. Клинок легко вошёл в гладкое смуглое тело — слева, под сердцем. Лезвие повернулось, и Хидеёри, держа клинок все так же двумя руками, повёл его к правому боку. Воздух с шумом хлынул из его ноздрей в тот же момент, когда кровь хлынула из разверстого живота, выливаясь алым каскадом из распоротого тела — как чай, выплёскивающийся из опрокинутой чашки.

— Давай! — взвизгнула Ёдогими, и длинный меч Норихазы со свистом рассёк воздух. Голова Хидеёри отлетела вперёд и стукнулась об пол. Кровь фонтаном ударила из рассечённых артерий шеи, и тело упало вперёд, изуродованным животом вниз, в лужу крови, быстро растекающуюся вокруг.

Вздох пронёсся по помещению. Уилл почувствовал, как его мышцы превращаются в вату. Почти. Он ненавидел этого мальчика.

— Он подал сигнал, — сказала Ёдогими негромко. — Вы видели, он подал сигнал.

Самураи смотрели на неё расширенными глазами. Она повернулась, взметнув копну волос, и бросилась к Уиллу:

— Он подал сигнал, Андзин Миура. Скажи, что он подал сигнал.

— Он подал сигнал, моя госпожа Ёдогими. Я видел, как двинулась его рука.

Она несколько мгновений смотрела на него, задыхаясь, потом рухнула на колени в лужу крови рядом с телом сына, протягивая руку за кинжалом.

— Харунага! — Её крик эхом отдался в пустом помещении, повторяясь снова и снова, отражаясь от стен, от забранной железом крыши. Харунага прыгнул вперёд, одновременно вытаскивая длинный меч. Но принцесса Асаи Ёдогими была уже мертва. Она вырвала кинжал из скрюченных пальцев Хидеёри и вонзила его себе в сердце. Теперь она стояла на коленях, уронив голову, её распущенные волосы каскадом хлынули по обеим сторонам лица. Туловище согнулось в поясе, кровь хлынула и потекла по животу, смешиваясь с кровью её сына.

Харунага помедлил, глядя на её тело. Потом уронил меч и шагнул через неё, направляясь к стене. Он выхватил из зажима один из факелов, взмахнул им над головой и все так же молча швырнул в ближайшую к телам груду соломы. Остальные самураи последовали его примеру, прежде чем Уиллу удалось оторвать взгляд от мёртвой принцессы. Полыхнуло ослепительное пламя, и почти ощутимо плотная стена огня взметнулась к потолку, отбросив его к двери, наполнив помещение гулом, заглушившим крики ужаса и боли.

— О Боже! — вскрикнул Уилл, пытаясь шагнуть вперёд. Но Дзекоин схватила его за руку. Он пытался вырваться, но она не пускала.

— Там мой сын! — закричал он.

— И его мать, и его повелитель, приходящийся вам врагом. Они знали, что их конец будет таким.

Он отшвырнул её в сторону и шагнул вперёд, прикрывая лицо руками от нестерпимого жара. Он вглядывался в красные и жёлтые пляшущие языки огня и наконец увидел Магдалину. Она поднялась на ноги, гонимая испугом, болью, шоком. Но ничто из этого не отразилось на её лице. На какое-то мгновение она снова стала той молоденькой девушкой, которая впервые увидела незнакомца из-за моря и переводила его слова для своей госпожи. И смутилась, когда он заговорил с ней. И той молодой женщиной в саду Сибы? И снова той женщиной, что невозмутимо сидела за спиной своей госпожи, наблюдая, как пытают её возлюбленного. Зенократа. Зенократа, прекрасная, — слишком грубый эпитет для тебя.

Дзекоин вцепилась в его плечо, и видение исчезло в клубах дыма. Но она умрёт без единого звука, с радостью, потому что она служила Асаи Ёдогими.

Уилл опомнился снаружи, глотнул свежего воздуха.

— Неужели ты думал, что их личные чувства к тебе — любовь Магдалины, восхищение Филиппа, ненависть Норихазы — поднимутся выше их долга перед повелителем? — спросила Дзекоин. — Разве сам ты не был готов погибнуть за принца с того самого момента, как ты вошёл в крепость? По крайней мере, дай эту же возможность Тоётоми.

Она отпустила его рукав, и он застыл, не в силах произнести ни слова. Теперь пламя стеной шагало в дверях, помещение превратилось в огромную топку.

— А вы, госпожа моя Дзекоин? — выговорил он наконец.

— Хидеёри был моим господином, Андзин Миура, — отозвалась она. — А его мать — моей сестрой. Я прошу у вас взаймы ваш короткий меч, мой господин Хидетада.

Потому что сёгун и его братья поднялись и подошли ближе. Без единого слова Хидетада вытащил из-за пояса свой короткий меч и подал ей.

— Славьте все могущество Токугавы, — произнесла она. — Пусть их слава никогда не иссякнет. — Она отвернулась от мужчин и кинулась в пылающее здание, прижав кинжал к животу.

— Пусть их пепел затопчут в землю, — велел Иеясу. — Единственным памятником Тоётоми будет монумент самого Хидеёси. — Принц сидел, опираясь спиной на высоко взбитые подушки, но дышал он с трудом, и лицо его покрылось пятнами. Его сыновья, его придворные, его штурман — все стояли рядом на коленях. Как и Ода Юраку. Старик, принявший новое.

— Их проклятый род должен целиком исчезнуть с лица земли, — произнёс принц, голос его окреп. — У вас есть пленные?

— Много, мой господин отец, — ответил Хидетада. — Ронины, сражавшиеся на стороне предателя, и некоторые из их командиров. Оно Дакен, брат Харунаги. Господин Чосокабе. Мальчик Кунимацумаро…

— Оно Дакен, — прервал Иеясу. — Не он ли командовал карательным отрядом, который сжёг Сендай?

— Он, мой господин отец.

— Тогда отдайте его жителям Сендая. И путь они позаботятся, чтобы он умер медленной смертью.

Хидетада поклонился.

— Чосокабе будет казнён публично. Как и ронины. Как и молодой Кунимацумаро. Насадите их головы на шесты, и пусть эти шесты будут выставлены над воротами всех городов Империи.

— Но мальчику всего семь лет, — возразил Юраку.

— Тем не менее он из рода Тоётоми.

Юраку поклонился.

— И не забудь про священников, сын мой, — напомнил Иеясу. — Про всех португальцев. Распните их. Отрежьте им уши и прогоните нагими по всей стране, прежде чем поднять их повыше на крестах.

— Будет исполнено, мой господин отец. — Глаза Хидетады заблестели. — Это будет запоминающееся событие.

— Сделай так. А теперь идите все. Оставьте меня. А ты, Андзин Миура, останься.

Комната постепенно опустела. Как часто, ох, как часто отдавался такой приказ, и он оставался вот так, стоя на коленях. Но сегодня его сердце не колотилось гулко в груди. Никаких чувств больше не осталось в его душе.

— Твоё лицо печально, Уилл.

— Я многое узнал и многому научился за последние несколько недель, а ещё больше — за последние несколько часов. Мой господин, прошу вас, отмените свои приказы. Не пятнайте память о себе и свою славу такой жестокой местью.

— Местью, Уилл? Неужели ты думаешь, что я ищу только мести? Моя месть похоронена в той сгоревшей дочерна комнате, вместе с костями Ёдогими. Я хочу предупредить последствия, Уилл, хочу всё сделать наверняка. Сегодня Токугава — главный род в Японии. И он должен им остаться. Потому что я умираю.

— Мой господин, этого не может быть.

— Так будет, и так есть, Уилл. То копьё пробило мне почки, и никакой надежды на выздоровление нет, сколько бы месяцев я здесь ни пролежал. Но род Токугава должен остаться у власти, остаться навсегда — на сто, на двести лет и даже больше. Для блага Японии, Уилл. Слишком долго мы занимались только тем, что воевали друг с другом. Когда мы соберёмся на следующую войну, это должна быть война в вашем, европейском духе — война за новые земли, за процветание, а не за честь и личные амбиции. Поэтому, когда даймио — как бы долго они ни прожили, — посмотрят на клан Токугава и решат, что он стал слишком могуществен, — пусть они вспомнят Осаку и те тысячи, что погибли здесь, пусть вспомнят головы, насаженные на шесты, и пусть их души уйдут в пятки. — Тонкие пальцы сомкнулись на кисти Уилла. — Пусть они научатся жить в мире и согласии. Ты помнишь, Уилл, наш разговор в ночь перед землетрясением в Эдо? Я сказал тебе тогда, что сложу с себя обязанности сёгуна и займусь составлением кодекса самурая.

— Я помню, мой господин.

— Так вот он составлен. Больше того, я составил кодекс для каждого мужчины, каждой женщины и каждого ребёнка в Японии. Это моё завещание народу Империи. По этим инструкциям они будут жить и процветать, Уилл. И это будет счастливая страна. Богатая страна.

— Я не сомневаюсь в этом, мой господин.

Иеясу откинулся на подушки.

— Ты льстишь мне, Уилл. И лжёшь мне. Интересно, как часто ты делал это раньше, чтобы порадовать меня?

— Мой господин, я не сомневаюсь, что ваши законы — хорошие и справедливые законы, нацеленные на благо вашего народа. Но я не могу не думать, что законы сами по себе не так уж и важны. Важно то, как их будут толковать. И кто будет воплощать их в жизнь. А вас, мой господин принц, уже не будет здесь, чтобы руководить страной.

Влажно блестящие глаза обратились к Уиллу.

— Ты тревожишься за Японию, Уилл?

— Кто может предсказать будущее, мой господин?

— Да, действительно, Уилл. Но ты был здесь, рядом со мной. И даже рядом с моим сыном. И с другими могущественными людьми. Португальцы дали нам своего Бога, но он пришёлся нам не по вкусу. Испанцы дали нам своё стремление к богатству, но оно только позабавило нас. Голландцы и твои англичане, Уилл, дали нам желание торговать. Для самурая, Уилл, это почти оскорбление. Из всех людей, пришедших из-за моря, только ты, Уилл, дал нам самого себя, дал нам представление о другом разуме, другом мужестве, отличных от тех, к которым мы привыкли. Я написал эти кодексы, эти законы, узнав тебя, Уилл. Полюбив тебя. И уважая тебя. Кто знает, какую роль ты сыграл для будущего Японии, Уилл? Кто, кроме богов, может знать это наверняка? Но сейчас я хочу, чтобы ты выбрал своё будущее сам. Знай одно — мы будем вечно благодарны тебе.

Тадатуне ехал с ним часть пути. Он тоже считал своего друга погибшим и теперь был счастлив снова чувствовать рядом его плечо.

— Я не понимаю твоей печали, Андзин Миура, — произнёс он. — Может быть, ты и не убил Норихазу, но ты сражался с ним с мечом в руках — и не был побеждён. И в конце концов он умер подобающей смертью.

— А больше ничего не важно, — с горечью сказал Уилл.

— Ничто не должно быть важным для человека, кроме его врага. Ты собираешься покинуть Японию?

Уилл взглянул на него, но ничего не ответил. Хатамото натянул поводья.

— Я не хочу влиять на твоё решение, дорогой друг. Но если снова окажешься на Кюсю, будь уверен, что Сацума примут тебя как брата. — Он повернул коня. Уилл помахал ему и поскакал дальше, в Миуру.

Никаких трупов в Миуре. Никакого грохота боя в Миуре. Никаких завываний сигнальных рожков и никаких воплей умирающих. Никакого рёва пламени, никаких рушащихся брёвен. Ничего, кроме лёгкого ветерка, поднимающего рябь на водах Сагами Ван, как это было с основания мира. И как будет до скончания веков.

Однако люди были здесь. У открытых настежь ворот стоял Кимура, стояли его крестьяне, согнувшись в коутоу при приближении их повелителя, а у берега покачивалось на якоре «Морское приключение». Все моряки высыпали на палубу.

И здесь же, у ворот, ждали его Кокс с Мельхиором.

— Клянусь Богом, Уилл, наконец-то я снова вижу тебя, — воскликнул начальник фактории. — А мы слышали, и не один раз, что ты погиб.

Уилл спешился, жестом поднял слуг и крестьян.

— Надеюсь, больше вы обо мне такого не услышите, друзья. По крайней мере, пока я действительно не отдам концы.

— Но, Уилл, это правда — насчёт массовых казней?

— Правда. Месть Токугавы — не цветочки.

— А про священников? Говорят, что португальцев казнят по всей Империи.

— Это тоже правда.

— А про то, что принц умирает?

Уилл кивнул.

— А потом мы останемся на милость сёгуна, — проворчал Мельхиор. — Сегодня португальцы, завтра — испанцы, а потом очередь дойдёт до голландцев и англичан. Хидетада ненавидит всех нас.

— Что? Что? — Кокс поспешил за Уиллом, поднимающимся на крыльцо. — А ты-то веришь, что получится именно так, Уилл?

Уилл кивнул:

— Да. Я думаю, что так и будет. Не завтра, конечно. Может быть, даже не в этом году. Но Мельхиор прав — сёгун презирает все страны, кроме Японии, а христианское учение просто ненавидит.

— О Боже, — Кокс остановился как вкопанный, пощипывая себя за губу. — И это после всего сделанного нами!

Мельхиор поднялся вслед за Уиллом по ступеням, где на коленях ждали Асока и Айя, а с ними — Сюзанна и Джозеф. Уилл сгрёб детей в охапку, прижимая к груди.

— Как вы выросли! — сказал он. И по его щекам вдруг потекли слёзы.

— Ты был в Осаке, папа, — произнёс Джозеф. — Там, где была великая битва. Расскажи нам о ней.

— И про головы, папа, — закричала Сюзанна. — Про все эти головы!

— Что ты намерен делать, Уилл? — спросил Мельхиор. — Корабль уже загружен припасами.

Уилл опустил детей на пол, отодвинул дверь-ширму, взглянул на черноволосую головку. Рядом стоял маленький столик с бутылочкой подогретого сакэ.

— Добро пожаловать в Миуру, мой господин.

Он закрыл дверь, упал на колени перед ней, взял её за руки, поднял. Глаза её были зажмурены, а рот приоткрыт. Он поцеловал её и тут вдруг увидел, как из уголка её глаза скатилась слезинка.

— О, Сикибу, если бы ты знала, как мне нужна была твоя поддержка, твоя сила за этот последний год.

— Я молила Будду, мой господин, чтобы он избавил вас от напастей. И даже когда мне сказали, что вы утонули в море, а потом — что вас убили в Осакском замке, — всё это время я знала, что вы живы. — Она открыла глаза. — И что вы вернётесь, мой господин.

Он налил сакэ, протянул ей чашку, взял её руку в свою, когда она подносила вино к губам.

— Магдалина мертва. И её сын. Мой сын, Сикибу.

Она не сводила с него глаз, отпивая из чашки, потом поставила её на стол и вновь наполнила.

— А Исида Норихаза, мой господин?

— Он тоже. Но не я убил его. Мы сражались. И я думаю, что победа была бы моя. Но тут мы были вынуждены прервать поединок, а потом он совершил сеппуку вместе со своим господином.

Сикибу протянула чашку.

— Тогда всё в порядке, мой господин. Это не ваша вина.

— А женщина? Я мог бы её спасти, Сикибу.

— Она принадлежала к вашей расе. Я понимаю это, мой господин. Может быть, она любила вас сильнее, чем я.

Как внимательны её глаза!

— Нет, — ответил он. — Никто не может любить меня сильнее, чем ты, Сикибу. И не может быть любви больше, чем моя любовь к тебе. В этом я клянусь. Она была сумасшествием. И это моя западная натура чувствует вину, чувствует ответственность. Но даже их не хватило. Это случилось, когда я увидел своего сына. Норихаза превратил его в жалкое создание, предназначенное для моего унижения.

— Мой господин слишком много пережил, — произнесла Сикибу. — Он устал. Но теперь он дома. И война позади. Теперь ему незачем больше покидать Миуру.

Но в её словах слышался вопрос. Корабль стоял на якоре у причала, а Кокс с Мельхиором, конечно, уже не раз говорили с ней об этом. Он встал, подошёл к окну, чтобы взглянуть на холмы Хаконе и дальше, на безупречный конус Фудзиямы. Что ты намерен делать, Уилл? Что ты намерен делать?

— Я прослежу, чтобы вам приготовили ванну, мой господин, — сказала Сикибу. Она встала, и из-за пояса у неё выпал кинжал, стукнувшись о циновку. Она поспешно нагнулась за ним, потом взглянула на Уилла.

— Больше он тебе не понадобится, Сикибу.

— Да, больше он не понадобится.

— Но ты бы воспользовалась им?

— Если бы была уверена в вашей смерти, мой господин. Мне ни к чему жизнь без моего господина.

— Да, — сказал Уилл. — Я хотел бы выкупаться, Сикибу.

Она поднялась и, поклонившись, исчезла. Уилл вышел на крыльцо, где его поджидали Мельхиор и Кокс.

— Даже ветер попутный, Уилл, — сказал Мельхиор. — Через час мы можем быть уже в море.

— А ты, Ричард?

Кокс вздохнул:

— Я назначен начальником фактории сюда, Уилл. И я должен оставаться здесь, пока не получу новых указаний из Англии либо пока сам сёгун не прикажет нам покинуть Японию. Но я желаю вам счастливого пути.

— Корабль твой, Мельхиор, — произнёс Уилл.

— Что? Что ты говоришь, парень? Ты хочешь остаться здесь, в этой варварской стране?

— Да, конечно, мой друг, это варварская страна. Но это правильная страна. Здесь, по крайней мере, честь — до гроба, долг — до гроба и красота — до гроба. Да, здесь есть дикарство, это точно. Но это простое человеческое дикарство. В нём нет ничего от утончённого лицемерия Европы. Да, друг мой, я остаюсь. Моя жена и мои дети — часть этого мира, и бросить их в сладкую отраву Европы — большее преступление, чем всё, совершенное мною до сих пор. Кроме того, слишком много времени и сил отдал я, чтобы помочь Токугаве подняться к власти. Я был бы трусом, если бы ушёл сейчас.

— Но ты, Уилл… Что будет с тобой?

— Я был счастлив здесь, Мельхиор. Несмотря ни на что, я был счастлив, тогда как в Англии я бы только мечтал о счастье. Потому что это страна, где мечты превращаются в явь.

— И кошмары, Уилл.

— Да, и кошмары, Мельхиор. И кошмары. Но если человек не может научиться принимать свои кошмары, у него нет права наслаждаться мечтами.

Он вошёл в дом, чтобы принять ванну. Сикибу ждала его.