Рыжая Соня и Врата Немедии

Глава 1

Соня с тихим стоном открыла глаза и попыталась пошевелиться, мучительно соображая, где она и что происходит. Память возвращалась неохотно, Дарфар… да, кажется, ее занесло именно в это проклятое богами место. А зачем? Что, интересно, она здесь забыла?

Она скосила глаза на разведенный на земляном полу убогой хижины уже догорающий костер.

Интересно, сейчас ночь или день? Под пологом непроходимых влажных лесов царит вечный полумрак, а сейчас, в сезон дождей, и подавно. Подумав о воде, девушка облизала пересохшие губы,

Как хочется пить!.. И вообще, надо бы ей встать, выбраться наружу и оглядеться.

Соня приподнялась на довольно жестком ложе и тут же откинулась обратно, не в силах вынести мучительного, до тошноты, головокружения. Уже давно она не испытывала подобной слабости. Да есть тут кто-нибудь, кроме нее?!

Тяжелые веки опускались сами собой, но Соня усилием воли отогнала дремоту. Однако то, что она увидела в следующий момент, было поистине ужасно.

Нет, она оказалась отнюдь не в гордом одиночестве! Гигантская змея, кольцами свернувшаяся в противоположном углу хижины, с мерзким шипением подняла крошечную голову, явно намереваясь в следующий момент устремиться к девушке.

Соня невольно вскрикнула: она уже оценила свои силы, вернее; то немногое, что от них осталось. Гадине этой она сейчас явно не соперница…

Очнулась?

В хижину вошел человек. Не обращая внимания на змею, он приблизился к девушке и склонился над ее ложем.

— Там… там… — Соня попыталась предупредить его об опасности, указывая дрожащим пальцем в угол, но незнакомец не оборачиваясь, спокойно покачал головой: — Это Нджомонго, он — друг, его не надо бояться.

Тут Соня осознала, что человек говорит на языке бритунцев, а не жителей Дарфара. И сам он явно не из Черных Королевств.

— Кто… ты? — спросила она пересохшими губами.

Тот произнес нечто такое длинное и невыговариваемое, что Соня усомнилась в своем первоначальном впечатлении, однако мужчина тотчас поправился:

— Если проще, мое имя Муонг. А твое?

— Зачем тебе знать? — тут же ощетинилась девушка. — Это ты меня сюда приволок? Помоги лучше встать. Мне надо идти.

— Зачем? — переспросил Муонг. — Ну надо же мне выяснить, как обращаться к своей жене.

— Какая еще… Я не твоя жена!

— Очень даже моя. Уже половину луны, — возразил он. — И, между прочим, тебе оказана очень большая честь — быть пятой женой Муонга.

Его слова звучали настолько нелепо, что Соня с удовольствием бы рассмеялась — если бы смогла.

— Вообще-то, я назвал тебя Бара, это по смыслу то же самое, что пятый палец на руке, и если тебя устраивает это имя…

— Нет! Совершенно не устраивает! И дай мне воды.

Мужчина поднял ее голову, подсунув руку под затылок, и поднес к губам Сони половину скорлупы кокосового ореха, наполненную водой.

— Я рад, что ты крепкая здоровая женщина, Бара, — заметил он, — иначе ты давно бы умерла. Колдуны племени с большим трудом вытащили тебя с того света, и то потому, что боялись моего гнева. Гнев лучшего охотника — это, знаешь ли, не шутка, почти что немилость вождя.

Человек, назвавший себя Муонгом, был почти наг, если не считать причудливой раскраски, покрывавшей его лицо и тело, и набедренной повязки из каких-то листьев, впрочем, мало что способной скрыть, — во всяком случае, когда он поворачивался спиной, то о существования этого жалкого подобия одежды можно было с легкостью забыть.

Он не отличался гигантским ростом, пожалуй, ниже шести локтей, но по сравнению с представителями многих дарфарских племен производил, должно быть, внушительное впечатление, и весь состоял из гибких сухожилий и мускулов, перекатывающихся под кожей при каждом движении. Под белой кожей. То есть определить ее Цвет как белый можно было опять же лишь в сравнении с иссиня-черной — коренных обитателей Дарфара, но можно было спорить на что угодно — Муонг появился на свет очень далеко от этих лесов.

— Ты не… — начала было Соня, но мужчина сжал губы и обжег ее жестким, почти угрожающим взглядом.

— Я — Муонг, лучший охотник племени Мбонго, Детей Змеи, посмей только еще раз в этом усомниться — и больше не услышишь ни единого понятного тебе слова!

Теперь он мог говорить все что угодно.

Память Сони вполне восстановилась для того, чтобы понять, кто же перед нею на самом деле.

Тот, кто и был ей нужен: Белый Воин, о котором ходило столько легенд, и само существование которого многие считали тоже просто легендой, досужей выдумкой.

— Очень хорошо, я постараюсь не ошибаться, — сказала она, — но и ты впредь не должен звать меня какой-то Барой. Мое имя Соня.

Плотно сжатые, с опущенными уголками губы Муонга удовлетворенно дрогнули при этих ее словах. Девушка пришла к здравому выводу, что не стоит торопить события и задавать явно неприятные этому человеку вопросы, на которые он все равно не станет отвечать.

Поэтому Соня решила подобраться к нему с другой стороны.

— Я что, была так тяжело больна? — поинтересовалась она.

— Да, мы нашли тебя, совершенно истерзанную лихорадкой и без сознания, и принесли в селение, — пояснил мужчина.

— Я была одна? А мои… спутники?

— Одна, — подтвердил Муонг. — Если с тобой и был кто-то еще, эти люди погибли. Выжить в наши лесах непросто. Но тебе невероятно повезло. Мы ставили сети на оленей, и ты попалась в одну из таких сетей. Видимо, ты шла наугад, уже едва соображая, куда и зачем двигаешься.

— Этого я действительно не помню, — призналась Соня, хотя смутные, отрывочные воспоминания все же возникали в ее голове, словно фрагменты кошмара. — Как и нашей с тобой свадьбы, — не удержалась она от язвительного замечания. — Когда и как это я сподобилась удостоиться чести стать твоей пятой женой?

— Сразу же, оказавшись в племени, — невозмутимо просветил ее на сей счет Муонг. — Нам ведь надо было определиться, как с тобой поступить. Ведь ты попалась в сеть, значит, была нашей добычей, мало ли для чего пригодной.

— В каком смысле?

— Например, ты могла быть съеденной, — он пожал плечами, — В общем, запомни: ты жива до тех пор, пока остаешься моей женой и законным членом племени Детей Змеи, Муонг-Барой-Мбонго.

Соне стало по-настоящему страшно.

Этот человек и не думал шутить, да и она сама прекрасно знала, что каннибализм в Черных Королевствах был самым что ни на есть обычным делом.

— Я постепенно научу тебя соблюдать Закон и не ошибаться, — снова заговорил Муонг. — У нас очень сложная для непосвященного человека система внутреннего устройства жизни, а расплачиваться за ошибки приходится жестоко. Там, где нарушен Закон, даже я не в силах буду защитить тебя.

Странно все это, подумала Соня. Черные племена обычно довольно-таки примитивны, их язык прост, а законы — да их зачастую и вовсе нет. Так, по крайней мере, она до сих пор полагала.

Похоже, это было ее серьезным заблуждением;

Муонг зажарил над огнем кусок какого-то мяса и предложил Соне.

Девушка не отказалась, благоразумно воздержавшись, однако, чтобы поинтересоваться, чем именно ее угостили»

Пока что она была не готова воспринять все сразу. Тут же ее снова начало неудержимо клонить в сон, и бороться с этим сил уже не было.

Очнувшись во второй раз, Соня поняла, что находится в объятиях Муонга.

Она лежала на боку, а ее «законный супруг» спал, прижавшись к ней всем телом и обхватив ее руками.

Неужели он, что называется, исполнил супружеский долг, а она этого даже не заметила? А что, если это не в первый раз?..

Она ведь считается его женой — почему бы ему не воспользоваться этим обстоятельством? Ну что за мерзавец! Обладать женщиной, пока она без сознания… ничего, ему еще придется об этом пожалеть!

Соня резко развернулась, собираясь дать Муонгу достойный отпор, но тот схватил ее за руки.

— Я не трогал тебя, — произнес он, словно прочитав мысли девушки.

— Нет? — подозрительно переспросила девушка, все еще тяжело дыша. — Мне так не показалось! Ты спал рядом со мной, и…

— А где же мне еще спать? С Нджомонго? — он кивнул в сторону невозмутимо свернувшегося рядом с их ложем удава.

— Но ты… — Соня слегка растерялась. Нет, никогда ей не привыкнуть к естественному для дарфарских племен положению вещей, когда люди ходят друг перед другом в чем мать родила.

В неверном свете костра литое бронзовое тело Муонга казалось прекрасным.

Он стоял перед девушкой, спокойно разглядывая ее.

— Я не трогал тебя, — повторил он. — Я никогда бы такого не сделал без согласия женщины. А то, что я спал, обняв тебя, — разве это так уж страшно? Просто я не выношу одиночества.

— Ну, так пошел бы к любой другой из своих женушек, — проворчала Соня. — Наверное, они более сговорчивы…

— Дело в том, что ни одна из них, конечно, не отвергает меня, — пояснил Муонг, — но по Закону к ним можно прикасаться только до тех пор, пока они не ждут детей. А три моих жены сейчас как раз вынашивают сыновей, четвертая же недавно родила и будет еще два года кормить ребенка: в это время с ней даже нельзя находиться наедине и подходить ближе, чем на расстояние вытянутой руки, не то что делить одно ложе.

— И как же ты обходишься? — нервно усмехнулась девушка.

Подумать только, иметь целый гарем и вести жизнь монаха!

— Бара, — тихо сказал он, — ты никогда не замечала, что между человеком и скотом есть некоторая разница?

— Прости, — вырвалось у нее.

По совершенно необъяснимой причине Соня чувствовала, что этот человек ей симпатичен и вызывает доверие.

Впрочем, больше тут все равно доверять было некому. Или не доверять. Муонг пока был единственным живым существом, с которым она общалась, поскольку этот самый удав — Нджомонго?.. — похоже, слава богам, не особенно обращал на нее внимания.

И вообще, если верить его словам, Муонг спас ей жизнь…

Теперь Соня решилась вспомнить все.

Как впятером — она и четверо мужчин — пробирались сюда через Стигию. Как проникли в эти леса. И как потом все четверо ее спутников погибли один за другим.

Словно все стихии ополчились против них, и одного убила вода, другого — земля (он провалился в глубокую яму-ловушку, и воткнутые на ее дне острые колья пронзили его насквозь), третий стал жертвой аллигатора, а последний…

На толстой ветви, нависшей метрах в тридцати над тропинкой, было подвешено бревно с копьем. От него вниз спускалась тонкая лиана, ничем не отличавшаяся от других. Она пересекала дорогу и была привязана к дереву, росшему на другой стороне тропы. Стоит задеть за такую лиану, чтобы копье вместе с бревном потеряло равновесие и прикончило жертву.

…Что и произошло с несчастным Эшби, четвертым спутником Сони.

А сама она, выходит, подхватила лихорадку, да еще и угодила в сеть, будучи извлеченной из которой, только чудом не стала жертвой каннибалов. Точнее, чудеса здесь ни при чем.

Ее выручил Муонг. Белый Воин.

А она не нашла ничего лучшего, как незаслуженно обидеть этого человека, что было равно бестактно и опрометчиво. Ибо он, кроме всего прочего, единственный, кто сможет ей помочь дойти до цели, ради которой она, собственно, и явилась в Дарфар.

Муонг, тем временем, не продолжая разговора, приподнял травяной полог и вышел. Соня, совершив над собой некоторое усилие, поднялась и последовала за ним.

За стенами хижины хлестал проливной, холодный дождь.

— Муонг? — окликнула девушка. — По-моему, стоять здесь, вот так, под дождем — все равно что просто улечься в лужу. Вернись в дом, пожалуйста. И давай не будем ссориться по пустякам. В конце концов, мы, кажется, единственные белые люди на сотни и сотни лиг, хочешь ты этого или нет, и должны держаться вместе.

В темноте ночи она различала только его силуэт среди струй дождя. Заполучить бы его в проводники, вдруг подумалось Соне.

Он наверняка знает дорогу в Город. И с ним можно нормально разговаривать.

Сознание девушки полностью прояснилось. Этот человек ей нужен, и, стало быть, любым способом, хитростью или силой, она заставит его…

— Никогда прежде среди охотников за сокровищами Города не было женщин, — сказал Муонг, не оборачиваясь. — Поэтому я не убил тебя, как всех остальных. Пока, — добавил он. — Но это никогда не поздно сделать, Бара. Запомни.

У нее мгновенно пересохло во рту, и Соня воздержалась от ответа. Он знает, что ее сюда привело! И вовсе не собирается ей помогать, как раз наоборот…

Да, так сразу у нее, похоже, ничего не получится.

Понадобится время, чтобы приручить этого дикаря.

«Ее голова забита призрачными видениями огромной, невиданной добычи, — думал, между тем, Муонг. — Понадобится время, чтобы она начала иначе смотреть на мир».

Глава 2

Прошло еще две седмицы, а может быть, и больше — Соня путалась, считая однообразные дни. Она продолжала делить кров с Муонгом, но этот человек по-прежнему оставался для нее полнейшей загадкой.

Если бы не цвет его кожи и речь, он ни в чем не отличался бы от прочих Детей Змеи, как называло себя маленькое племя, в котором оказалась девушка.

Он знал их обычаи, свободно говорил на их языке, а Соня понимала пока только отдельные слова. И его все здесь любили и почитали, ибо Муонг был не только самым лучшим охотником.

Он оказался талантлив буквально во всем — в искусстве изготовления самых длинных и прочных наконечников для копий и стрел, в умении резать по дереву, кости и камню, а жители племени обожали всевозможные украшения и высоко ценили своих мастеров.

Еще он замечательно играл на ликембе, странном музыкальном инструменте, напоминающем длинное деревянное блюдо, украшенное выжженным орнаментом, по краям которого были натянуты восемь струн из сухожилий животных.

Звуки, извлекаемые его ловкими пальцами, неизменно привлекали женщин, заставляя их танцевать возле костров. Впрочем, не только женщин — ни один из Детей Змеи, как видно, не мог оставаться равнодушным к музыке и танцам.

Чем дольше Соня жила среди них, тем сильнее делалось ее удивление.

Она ожидала встретить тупых и кровожадных дикарей — а ее окружали Люди, способные тонко чувствовать, обладающие врожденным даром и разнообразным искусством И Склонностью к украшению своих убогих жилищ;

Суровый охотник Муонг так самозабвенно предавался этим же развлечениям, словно в нем одновременно жили два человека. Один — бесстрашный и сильный воин, второй — художник, артист и танцор.

Если он исполнял песни под аккомпанемент своей ликембе, это сопровождалось богатейшей мимикой. Ожидание и радость, испуг и смех, муки и удивление сменялись на лице

Муонга, и девушка готова была наблюдать за ним и слушать его часами.

Сама она не принимала участия в общих забавах, только смотрела. И думала, напряженно думала.

Отделившись от остальных, Соня возвратилась в хижину.

Вскоре песни и смех стихли, и следом за ней явился Муонг.

— Тебе не понравилось, как я пел сегодня? — спросил он. — Почему ты ушла?

— Нет, что ты. У тебя это так чудесно получается, — возразила девушка, — Я не понимаю слов, но все равно твое пение меня просто завораживает.

— Жаль, что не понимаешь… Ты просто не стараешься изучить наш язык, и многое теряешь. У Детей Змеи самые красивые и поэтичные легенды на свете.

— Должно быть. Они вообще… странный и непонятный народ.

— Мы, — поправил он, — Бара, не «они», а «мы».

— Я — не Дитя Змеи.

Мужчина сокрушенно покачал головой и сменил тему,

— Завтра будет большая охота. Ты пойдешь вместе со всеми.

Эта идея Соне понравилась. До сих пор ей не выпадало случая хоть как-то проявить себя. Веселиться на манер этих Мбонго она не умела, зато уж с копьем и стрелами не сомневалась, что управится в лучшем виде. Муонг заметил, как оживленно блеснули глаза девушки.

— Ого, да у тебя лежит душа к охоте, — удовлетворенно сказал он.

— Куда больше, чем к бесконечному строительству хижин, — не стала спорить Соня.

Дело в том, что строительство и ремонт жилищ было одним из главных занятий женщин племени.

Глины и кизяка, способных скрепить постройки, в этих лесах не было, и дожди систематически разрушали хижины.

Остов таких строений крепился к центральному столбу, затем переплетался лианами, а сверху покрывался листьями. Если за подобной крышей постоянно ухаживать, — убирать сгнившую листву и добавлять свежую, — то она оставалась водонепроницаемой. Пола у хижин не было.

На сухой траве, а чаще на песке лежали связанные лианами стволы бамбука, заменяющие кровати, вместо подушек — ворох листьев, посредине очаг, вот и вся обстановка. Никаких съестных припасов: когда появлялось мясо, его съедали в тот же день.

— Почему вы не пользуетесь шкурами оленей и кабанов, как все люди? — спросила как-то Соня у Муонга. — Зачем спать на голом бамбуке и дрожать по ночам от холода, если можно сшить одежду из шкур?

— Мы — дети леса. Если мы наденем чужие шкуры, лес перепутает нас со зверями и не будет помогать нам, — ответил тот совершенно серьезно. — И потом, это ведь именно ты предпочитаешь дрожать от холода, а не прижиматься к тому, кто рядом с тобой — а вовсе даже не я.

Соня больше не поднимала этот вопрос. В общем-то, было глупо с ее стороны жить под одной крышей с безусловно красивым, сильным мужчиной, считаться его женой и не спать с ним.

Соня много раз ловила себя на том, что разглядывает его просто до неприличия откровенно.

Конечно, Муонга это ничуть не смущало, раз он запросто, как все остальные, ходил обнаженным, но Соне к этому привыкнуть было далеко не просто.

Еще больше проблем вызывала необходимость прикрывать собственное тело лишь обычным здесь подобием передника и узкой набедренной повязкой — это заменяло женщинам одежду, а мужчины обходились даже без подобных «излишеств», разве что во время охоты, когда крепили к телу колчан со стрелами с помощью кожаных ремней и как-то скрывали свое мужское естество — исключительно из соображений безопасности.

Девушка всем существом противилась тому, чтобы Муонг считал ее своей вещью.

Нет, конечно, она старательно изображала, будто смирилась со своим странным положением, и не пыталась тайком покинуть селение: она прекрасно понимала, что отправляться в эти дремучие леса в одиночку, без проводника, — верная гибель, но даже не это останавливало ее в первую очередь. Ведь если бы она сбежала отсюда, ей пришлось бы уйти ни с чем, а ее это совершенно не устраивало.

Но кто она здесь? Пленница?

Кроме Муонга, за ней вроде бы никто не следит, она ходит, где хочет, и вообще предоставлена себе самой.

Ее не связывают, ей не угрожают и ничего не требуют…

Чтобы только не умереть со скуки, она участвует в обыденных делах, которыми занимаются женщины племени, и те настроены по отношению к ней вполне дружелюбно, их даже вроде бы не смущает, что она на них не похожа и не умеет говорить на их языке.

Все, что ей нужно понять, они выражают жестами и богатой мимикой, и искренне радуются, когда видят, что достигли успеха, и охотно спешат на помощь, если она с чем-то не сразу справляется.

Может, они и дикари, размышляла Соня, но ей приходилось признать, что таких искренних и открытых людей редко где можно встретить.

Интересно, думала она, а Муонг рассказывает кому-нибудь из них, что она отказывает ему в супружеских радостях, или же скрывает это явно не делающее ему чести обстоятельство?..

Сейчас, впрочем, ее больше всего занимали мысли о предстоящей охоте.

— Что именно я должна буду делать? — спросила Соня, отдавая себе отчет в том, что при таких общих действиях у каждого — свое место и обязанности.

— А чего бы тебе самой хотелось? — неожиданно вопросом на вопрос ответил Муонг. — Я хочу сказать, ты можешь вместе с женщинами загонять дичь, а можешь ловить ее, как это делают мужчины. Тогда ты будешь рядом со мной, и я смогу помочь тебе в случае опасности.

— Разве Закон не запрещает мне, женщине, выполнять то, что обычно является мужской привилегией? — удивилась Соня.

— Нет, если ты на один день станешь мужчиной.

— То есть как?..

— Очень просто — с помощью боевой раскраски и совсем простого заклинания, которое я, как лучший охотник, имею право произнести над тобой и сам, даже не призывая колдунов. Дети Змеи относятся к такому обряду благосклонно, нужно только, чтобы женщина в это время не ждала ребенка.

— Естественно, — рассмеялась Соня, — беременный охотник — это уж слишком!

— Иногда в племени рождаются женщины, в которых таится неукротимый дух воинов, — продолжал он, — они с гораздо большим желанием охотятся и воюют, чем выполняют обычные женские обязанности. Это не удивляет Детей Змеи, их просто не принуждают быть такими, как остальные женщины. И это оказывается полезным для племени. Такова, например, Мвиру-Аамили-Мбонго, третья жена вождя. Он гордится ею, хотя она не дарит ему детей.

— Кажется, поняла. Мвиру-Аамили-Мбонго такая же, как Муонг-Бара-Мбонго, то есть я? И ты тоже гордишься моей необычностью?

Он искоса взглянул на нее, но не счел нужным ответить.

Глава 3

Соня вместе с остальными шла по звериной тропе, вооружившись копьем, луком и колчаном со стрелами, старательно обходя многочисленные ловушки, которые уже научилась распознавать.

Она давно поняла, как велика насыщенность этого леса смертоносными сооружениями — ходить здесь без провожатого, не зная о такой опасности, было равносильно самоубийству.

Зато навозные кучи, оставленные зверьем, в отличие от силков и ловушек, обходить не следовало — так легче было не оставить на тропе своего, человеческого запаха.

Тропа начала спускаться вниз, в долину. Лес сделался светлее, появился подлесок, и вскоре обвешанные мхами исполинские деревья сменились густыми зарослями злаков пеннисетума и андропогона. Иногда из-под ног вырывались стайки рябых цесарок, и мужчины мгновенно натягивали тетиву — однако зачастую птицы, беспорядочно хлопая крыльями и кудахча, успевали скрыться в густой листве.

Соня несколько раз промахнулась, а вот стрелы Муонга достигли цели, но охотники прошли мимо трепещущей жертвы, даже не взглянув на нее, и когда Соня дернулась подобрать добычу, ее удержали: это являлось заботой идущих следом женщин, дело же охотников сделано.

Они Шли еще часа четыре, миновали болотистый луг и углубились в лес. Наконец, Муонг остановился и, сложив руки рупором, издал резкий, напоминающий птичий крик, звук. Тотчас же слева, издалека, кто-то отозвался таким же криком.

Муонг бросил женщинам несколько отрывистых фраз, и те, сойдя с тропы, свернули вправо.

Шли они теперь не цепочкой, а растянувшись по лесу, все дальше отходя друг от друга. Мужчины тем временем двинулись влево, откуда раздался крик.

Охотники, проведшие ночь в лесу, скрывались за небольшими кустами, обрамлявшими узкий ручей. Перебросившись с вновь прибывшими парой слов, они сразу приступили к делу — по обе стороны ручья, между стволами, натянули сеть, тщательно маскируя ее лианами.

Муонг снова издал гортанный звук, и оттуда, куда ушли женщины, сразу же послышался шум — они начали загонять животных.

Шли женщины, выстроившись дугой так, чтобы охватить как можно больший участок леса и в то же время направить животных прямо в сети. Они были лигах в двух от охотников, так что добычи ожидать было еще рано.

Соня посмотрела на стоящего за соседним деревом Муонга: его зрачки были сужены, рот сжат от напряжения, крепкие руки держали наготове копье.

Он стоял совершенно неподвижно, но сколько динамики было в каждой напряженной до предела мышце охотника, в любой момент готового броситься на запутавшуюся в сетях жертву — будь то дрожащая от страха безобидная антилопа или страшный в своей смертельной агонии леопард!

Крик «ю-ю-у-ую-ую!» возвестил о том, что добыча вышла из своего укрытия.

Муонг показал Соне два пальца, и она поняла значение этого жеста лишь тогда, когда увидела пару несшихся прямо на нее бородавочников, самку и самца. По мере того, как они приближались, Соня все более отчетливо различала крайне неприятные морды животных с наростами и устрашающими, закрученными, словно усы, клыками и злобными маленькими глазками, излучавшими бесстрашие и ненависть.

Судьба тварей была предрешена. В последний момент самец, правда, заметил западню и попытался свернуть, но скорость его движения была настолько велика, что животное не смогло сделать этого и прочно запуталось в сети.

Самка ударилась о него мордой и отскочила в сторону, но пущенное рукой Сони копье пригвоздило ее к земле.

Охота продолжалась еще долго, и Соня не раз ловила на себе одобрительный взгляд Муонга.

…И вот наконец охотники принялись разводить костер.

Женщины разделали туши убитых животных и уселись отдохнуть. Но на лес опустилась предгрозовая темнота, и стало ясно, что костру не бывать: на землю обрушился очередной ливень, и лес стал похож на гигантский аквариум.

Охотники взвалили на плечи сети и мясо и отправились назад в селение.

Спустя какое-то время дождь прекратился. Муонг обернулся к Соне.

— У тебя все в порядке?

— Более, чем когда бы то ни было, — с воодушевлением ответила та.

— Ты очень старалась И была одним из самых достойных охотников сегодня, — кивнул он.

— Надеюсь, я не опозорила тебя, — усмехнулась девушка, — и не разочаровала.

— Нет. Я подозревал, что ты достаточно опасна, а теперь знаю это наверняка.

Соня с трудом заставила себя сохранять невозмутимый вид.

Значит, эта охота была своего рода ее испытанием, ловко расставленным силком, в который она сама же и шагнула ничем не хуже кабанов-бородавочников. И Муонг держался поблизости вовсе не потому, что беспокоился за нее.

Он куда больше беспокоился, как бы она не использовала свое оружие не по назначению и не попыталась сбежать. Хотя не хуже ее понимает, что бежать ей здесь некуда.

Соня даже не знала точно, где именно находится, в Дарфаре или уже в Куше. А может, еще где-нибудь…

— Вечером будет большой праздник по случаю удачной охоты, — напомнил Муонг, — ты должна принять в нем участие как равная, вернее сказать, равный. Ты ведь все еще мужчина: мое заклятие действует до следующего заката.

— Ты, что же, сам веришь в эти игры? — не выдержала девушка. — Будто заклятие имеет какую-то силу?

— Я верю в то же, что и все Дети Змеи, — терпеливо, в стотысячный, наверное, раз, повторил он.

— Приятно тебе считать себя «змеенышем», ну и на здоровье, — раздраженно проворчала Соня, — а по мне, так все это полная чепуха. Все равно тебе не дано изменить цвет кожи. И я убеждена, что ты прекрасно помнишь, и где родился, и как жил до того, как попал в Черные Королевства, но тебе отчего-то пришло в голову придуриваться и изображать дикаря…

— Я помню, — подтвердил Муонг. — Поэтому Я здесь. Я отличаю настоящую дикость от того, что принято за нее принимать, и сделал свой выбор.

Наверное, там, в Хайбории, он совершил какое-то преступление, и ему пришлось бежать на край света, чтобы избавиться от преследования, подумала Соня.

Удачное, в таком случае, местечко он для этого выбрал, ничего не скажешь: найти его невозможно.

Как же его на самом деле зовут?

— Тебе сколько лет, Муонг? — спросила она.

— Тридцать восемь.

— А сколько из них ты провел в этих лесах?

— Думаю, около пяти..

— И тебе никогда не хотелось вернуться в Бритунию?

Лицо мужчины исказилось.

— Замолчи. Мне некуда возвращаться. Мой дом и мой народ — здесь, в этих лесах.

— Ладно, ладно, молчу, — примирительно сказала Соня, думая, что достигла явного прогресса: ее «супруг» не замкнулся в себе в то же мгновение, как она вообще осмелилась заикнуться об его прошлом.

Муонг наклонился, подбирая с земли какой-то съедобный корень, и девушка невольно прыснула: на сей раз он был относительно «одет» — на его теле был кожаный поясок, к которому спереди крепилось нечто вроде передника, а сзади — пучок листьев.

Когда человек, облаченный в такой наряд, наклоняется, зеленый «хвост» выглядит ужасно забавно.

…Ближе к ночи охотники, возвратившись в селение, наперебой пересказывали происшествия дня, увлеченно спорили и смеялись.

На земле были разложены заменяющие тарелки большие листья, а на них — нанизанное на палочки жареное мясо.

Рядом, у костра, шипели новые порции еды, причем каждый кусок был переложен какими-то желтыми плодами, выделявшими горько-терпкий сок.

Палочки не укреплялись над огнем, а втыкались в землю вертикально вокруг костра.

Между тем, женщины принесли тамтамы — огромные по размеру, но достаточно легкие на вес барабаны, и оживление усилилось еще больше.

В центре был установлен самый большой, достигающий взрослому мужчине почти до плеча, по обе стороны барабаны симметрично уменьшались, и возле них встали мальчики на вид лет по десяти-двенадцати.

Муонг поднес к губам длинный закрученный рог — Соня уже знала, что такой предмет называется иньямба — и издал трубный звук. Тамтамы начали рокотать, не наращивая темп постепенно, а без всякой раскачки.

Сила удара и быстрота…

Передав иньямбу вождю, Муонг встал возле самого большого барабана, подбросил вверх палочки; перевернувшись над его головой, не нарушая ритма, они упали на барабан, отскочили вверх и снова попали к нему в руки уже где-то за спиной.

Девушка восторженно ахнула. Но соседи Муонга тут же проделали с палочками то же самое, да еще успев обежать вокруг барабанов и поменяться местами.

Но это было только начало.

Когда пот со всех катился уже. ручьем, быстрота и сила ударов достигли предела, мелькания рук стало уже не видно и казалось, что вот-вот прорвется кожа тамтамов, вперед выступил все тот же Муонг, уступив место у барабана Мвиру.

Он шел медленной походкой властелина, блики костров играли на сияющем вдохновением лице, прищуренные глаза Белого Воина смотрели в темноту, словно выслеживая врага. Он приглядывался, переступая с ноги на ногу, и вдруг резким движением запустил копье в толпу соплеменников.

Те ахнули, но не успели даже шелохнуться. Трепещущее древко уже воткнулась в землю у чьих-то босых ног.

Снова загремели тамтамы — в исступленном, бешеном темпе.

Долго так играть невозможно, и то слева, то справа два-три барабана замолкали, а музыканты, выбежав в центр полукруга, принимались плясать у костров.

Муонг еще несколько раз метнул копье в танцоров, и каждый раз оно падало так близко, что Соня едва удерживалась, чтобы не вскрикнуть.

Иногда он ловил в воздухе палочки самого большого тамтама и извлекал из него новую мелодию.

Ее повторял Мвиру с иньямбой, а затем остальные барабанщики. Образовался бешенный круговорот музыкантов и танцоров. На трех главных барабанах солировали все по очереди, даже мальчики: достать до них с земли они не могли, поэтому залезали при этом на спину кому-нибудь из взрослых мужчин и импровизировали, полагаясь исключительно на свое врожденное чувство ритма и вдохновение.

Все еще под сильнейшим впечатлением от увиденного, уже глубокой ночью, Соня опустилась на землю рядом с Муонгом.

Он сидел неподвижно возле входа в хижину и курил длинную трубку, набитую темно-красным порошком мтупаегу — древесного гриба, полузакрыв глаза и глубоко о чем-то задумавшись.

— Муонг? — Девушка положила руку на его широкое плечо. — Это было… просто незабываемо. Когда ты успел научиться тому, что эти люди умеют с рождения, да еще и превзойти их в совершенстве?

— Я тоже с рождения умел танцевать и петь, — сказал он. — Просто если Дети Змеи это почитают наравне с умением сражаться, в… других местах человек, занимающийся чем-то подобным, считается не более чем жалким шутом. И рано или поздно ему недвусмысленно указывают, где его место.

— Тебя послушать, так оплот цивилизации именно здесь, а Вся Хайбория — скопище тупых, не способных воспринимать искусства ослов, — фыркнула Соня. — Там нет ни гончаров, ни резчиков по дереву, ни ювелиров, а уж танцоров и музыкантов и подавно. Между тем, многие их них прекрасно и богато живут, получая достойное вознаграждение за свое мастерство, а не ютятся в жалких хибарках из листьев. Не думаю, что совершаю великое открытие, сообщая тебе об этом. По-моему, ты просто за что-то обижен на весь мир, — уже с сочувствием закончила она.

— Себя лучше пожалей, — сказал Муонг, — а я так вполне счастлив. Мне не на кого обижаться, Бара.

— Конечно, я могу сделать вид, что поверила, пойти и лечь спать, — проговорила девушка, — но мы живем бок о бок, а ты мне совершенно не доверяешь.

Из хижины выполз Нджомонго, Муонг обхватил его руками, подтянул поближе и положил голову удава к себе на колени.

Соня давно перестала вздрагивать при виде этой громадной твари: она уже знала, что местные жители держат удавов у себя в домах, точно сторожевых собак, и даже оставляют под их охраной собственных грудных детей. Надежнее защитника в подобном случае не сыскать, и к ребенку не приблизится не только ни один хищник, но и насекомое, мгновенно исчезающее в пасти змеи, когда дитя играет, сидя в ее кольцах, а верный сторож держит собственную голову над малышом.

— Скорее я доверился бы демону или сук-кубу, чем тебе, — ответил Муонг.

— Неужели? Я, что же, в твоих глазах — последняя из всех подлых тварей, населяющих землю?

— Нет, ты просто больна, как все вазунгу. Безумна.

— Ты тоже вазунгу, — это слово означало «белый человек», Соня его уже не раз слышала в племени. — Значит, по твоей логике, ты сам безумен?

— Ну, что касается меня, это не так. Меня, знаешь ли, сумели исцелить. Кое-кто очень постарался. Первоклассные, должен сказать, были… лекари.

— Тоже вазунгу, — утвердительно, ничуть не сомневаясь в правильности своих выводов, промолвила девушка. — Поделился бы хоть со мной, все равно ведь я никому не расскажу об этом.

— Ты тянешь время, стиснув зубы, а у тебя между тем с утра до вечера и наоборот пухнет голова от размышлений только о том, как бы добраться до Города и унести оттуда столько сокровищ, сколько ты сможешь поднять, — произнес Муонг, в очередной раз поражая Соню тем, как легко он читал ее мысли. — Ты настоящая одержимая, Бара.

— Ну так отвел бы меня туда, и дело с концом, — разозлившись, не стала отпираться девушка. — Мне в самом деле кое-что там нужно, а ты вроде как отрекся от мира, и тебе плевать на все сокровища — так чего сидеть, как собака на сене?

Он повернулся к ней и презрительно выпустил Соне в лицо струйку горьковатого дыма из трубки.

— И не мечтай. Ты явишься назад и приволочешь за собой целые полчища других вазунгу, еще более одержимых. До сих пор ни один из них не видел Города. И пока я жив, не увидит.

— А ты-то сам там бывал? Хоть единственный раз?

— Бара, я готов подарить тебе наш лес, добрый к Детям Змеи, и нашу музыку, и древние сказания. Научить тебя жить здесь и быть счастливой. Ты очень красива, ты могла бы родить детей, подобных тебе и мне, здоровых и сильных воинов и прекрасных жен. Но тебе это не нужно. Ничего не нужно, кроме сверкающих камешков и холодных золотых монет, ты глуха и слепа, как несчастная земляная свинья, — с болью сказал Муонг.

— А почему ты решил, что смеешь судить меня — и обо мне? — воскликнула Соня.—

Откуда тебе знать, зачем, я мщу Город? Что, если ты жестоко заблуждаешься, не зная истинных причин/ которые привели меня сюда — такое тебе в голову не приходило?

— Ты Можешь сочинить любую историю, полагая, что меня легко обмануть, предложив некое возвышенное объяснение. Например, что тебе нужны деньги для выкупа из рабства твоего возлюбленного. Или еще что-нибудь не менее душещипательное. Но, видишь ли, я не наивный дурак, Бара. Ты не просто вазунгу, ты к тому же женщина, а женские особи стократ более жестоки, холодны, расчетливы и коварны, нежели самцы. Собственно, так же, как пауки. Я тебя в этом не обвиняю; ты не выбирала, где и кем тебе родиться. И не собираюсь судить. Кто я такой? Разве я бог, чтобы выносить кому-то приговор?

— Действительно, — сказала девушка, — кто ты такой, Муонг? И кто, во имя богов, причинил тебе такую ужасную боль, от которой ты до сих пор не можешь оправиться?

Он мрачно поднялся и молча пошел в хижину, где сразу же лег и закрыл глаза, отвернувшись к стене.

Но Соня решила на сей раз не сдаваться. Напрасно, что ли, она разбередила рану в его душе?

Девушка прилегла рядом с Муонгом и погладила его руку.

Тот не шевелился. Действуя более решительно, Соня вытянулась вдоль его тела, прижавшись к нему, и коснулась груди, обведя пальцем вокруг сосков, затем ее ладонь скользнула ниже, и она ощутила, насколько этот человек возбужден. То, что она делала, вовсе не было Соне неприятно, ей незачем было себя принуждать.

— Великий Змей, сколько усилий и какое унижение ради того, чтобы проникнуть в Город, — сказал Муонг. — Не трудись, это бесполезно.

— А если… не ради Города? — прошептала девушка.

— Конечно, все дело в том, что ты всю жизнь мечтала о таком мужчине, как я, видела меня во сне и полюбила с первого взгляда. И вообще сама судьба заставила тебя проделать такой длинный и тяжкий путь, чтобы обрести наконец счастье со мной. Ты даже едва не лишилась жизни… до чего же романтично и трогательно! А еще ты очень-очень одинока здесь, испугана, тебя никто не понимает. И тебе холодно ночью на голом бамбуке, а как славно было бы согревать друг друга страстными ласками! Я все сказал, или у тебя приготовлено еще что-нибудь? — с убийственным сарказмом закончил он.

— Да. Ты мой муж и должен сделать мне ребенка, как всем остальным твоим женщинам. Это Закон, который ты столь ревностно почитаешь, ну так вот изволь его исполнить, если не как бритунец и не как мужчина, который просто хочет находящуюся рядом женщину, то как Сын Змеи!

— Как Сын Змеи, я не могу с тобой спать, дорогая. Заклятие все еще действует, а я не склонен к мужеложству, так что ты опять промахнулась. Вот незадача-то, верно?

Вопреки идиотизму сложившейся ситуации, Соня рассмеялась. Этого Муонг не ожидал и с изумлением повернулся к ней.

— Что это тебя так развеселило, Бара?

— Ох, замолчи, — проговорила она, смахивая слезы, выступившие на ресницах от хохота. — Можешь не волноваться, я больше не стану к тебе приставать, спи спокойно.

— А жаль, — вздохнул Муонг, — мне было так приятно, когда ты ласкала меня.

Нет, и после такого еще находятся люди, смеющие утверждать, будто это женщины — непредсказуемы и сами не знают, чего хотят!..

Глава 4

В следующие дни охота не задавалась и оказывалась неудачной. Мужчины преследовали буйвола, однако он ушел в непроходимое болото.

На этот раз Сони с ними не было, и она имела неосторожность поддразнить вернувшегося ни с чем Муонга, заявив, что ему следует поостеречься: этак скоро она займет его место лучшего охотника, раз в ее отсутствие он и цесарки добыть не сумел.

Девушка никак не ожидала, что он воспримет ее слова как непростительное оскорбление своего достоинства.

Муонг ей ничего не сказал, но по тому, как он вспыхнул и как заиграли желваки на скулах, Соня поняла, что перегнула палку.

Он устал и был и без того разочарован неудачей, а вместо слов поддержки услышал слова, какие только еще больше могли укрепить его мнение о женщинах, как о законченных и неисправимых стервах.

Не прошло и часа со времени его возвращения, как раздались тревожные звуки тамтама, собиравшие все племя по какому-то непредвиденному и явно страшному случаю.

Муонг резко сел и прислушался, потом вскочил и устремился следом за остальными к центру селения. Соня, разумеется, тоже. Оказалось, что дело действительно серьезное: леопард-людоед напал на одну из женщин и загрыз ее.

Все племя подавленно молчало. Хищника требовалось немедленно выследить и уничтожить, иначе он наверняка вернется за следующей жертвой.

— Я пойду, — сразу же вызвался МуОнг, и когда к нему шагнули еще несколько воинов, остановил их: — Я пойду один.

Странное дело, но ему никто не возразил. Потом Соне, как могли, пояснили, что лучший охотник имеет право сам принимать такое решение, и остановить его может один только вождь.

Но Мвиру задал Муонгу какой-то односложный вопрос, тот так же коротко ответил, и вождь кивнул.

— Что они говорят? — спросила девушка у Аамили, той самой третьей жены Мвиру, которая считалась как бы не совсем женщиной, но та не смогла ей объяснить.

Муонг ушел, вооружившись своим неизменным копьем, и Соня с тревогой ждала его возвращения.

Что ни говори, человек против леопарда — это не шутка. Это может быть смертельно опасно даже для лучшего охотника племени. Ей очень хотелось последовать за Муонгом, но девушка заставила себя не делать этого, хотя от все нарастающего беспокойства она буквально не находила себе места.

Он вернулся на рассвете. Вернулся… то есть приполз.

О судьбе леопарда Соня узнала позже, а вот сам Муонг жестоко пострадал в схватке. Кровожадная кошка разорвала ему живот и шею; рана была такая глубокая, что через нее вываливались внутренности.

Несчастный был в сознании.

Его живот оказался пропорот в двух местах, вся грудь исцарапана страшными когтями. Мужчины, которые нашли его, осторожно подняли содрогающееся в конвульсиях невыносимой боли тело и отнесли его к хижине знахаря Нганги.

Соня, которая, услышав страшную весть, примчалась туда же, увидела, как Нганга, сухонький старичок, обладавший, насколько ей было известно, поразительными способностями в области чародейства и магии, высыпал на шею Муонгу какой-то бурый порошок, и кровь мгновенно остановилась, смешавшись со снадобьем, и образовала плотный бурый валик вдоль глубоких царапин. Затем, осмотрев истерзанное тело, описал вокруг раненого несколько кругов, перепрыгнул через него и, наклонившись, припал к ране на животе, словно что-то высасывая.

Муонг застонал, но Нганга гневно прикрикнул на него и вновь прильнул к ране. Он несколько раз принимался сосать и сплевывать кровь, потом упал на колени и вытащил из своего плевка коготь леопарда. После этого Нганга начал сосать другую рану и сплюнул большой клок шерсти.

— Я выгнал духа врага, — наконец встав, торжественно объявил знахарь.

Мужчины племени многозначительно переглянулись и затем хором начали что-то бормотать.

Нганга подошел к костру и бросил туда какой-то предмет, который, вспыхнув зеленоватым пламенем, наполнил все вокруг чесночным запахом.

Как только зеленоватый огонь исчез, старик вытащил обуглившийся предмет, вложил его в пустую косточку какого-то плода и засунул в рот исцеляемого. Муонг кашлянул, по телу его прошла судорога, потом он закрыл глаза, вытянулся и затих. Очевидно, дым от уголька быстро усыпил его.

Нганга бросил наблюдавшим две отрывочных фразы, и те затянули протяжную, показавшуюся Соне зловещей мелодию.

Знахарь поднялся на ноги и выхватил из огня раскаленную полоску металла, потом выплеснул на живот раненого зеленую вязкую жидкость явно растительного происхождения и стал промывать и обрабатывать глубокую рану, умело заправляя кишки.

Соня не выдержала и отвернулась. Запах горелого мяса подсказал ей, как использовал Нганга раскаленную железку.

Закончив операцию, он ловко зашил раны Муонга костяной иглой с продетой в ушко тонкой жилой какого-то мелкого животного, прочитал несколько загадочных заклинаний и удалился, препоручив пострадавшего заботам женщин.

Поскольку запрет прикасаться и приближаться к нему беременным и кормящим женам никто не отменял, то выхаживать раненого предстояло Соне.

Муонг под воздействием зелья Нганги продолжал крепко спать, а Соня с ужасом думала, что после таких ранений он вряд ли выживет — его даже нечем было перевязать.

Наконец несчастный застонал, открыв мутные от боли глаза, и попросил воды. Соня, зная, что пить ему пока нельзя, слегка смочила ему губы.

Муонг горел и трясся в ознобе. Проклиная все на свете за то, что Дети Змеи не пользуются шкурами, девушка снова позвала Нгангу.

Осмотрев своего пациента, знахарь удовлетворенно прищелкнул языком, что, по-видимому, должно было выражать надежду на благополучный исход, и удалился. Зато явилась Аамили.

Девушка так обрадовалась этому, словно жена Мвиру была ее лучшей подругой.

— Муонг не умрет, — уверенно сообщила Аамили, — не бойся. Если он до сих пор жив, Нганга поможет ему и дальше. А леопарда он убил. Вот, — она протянула Соне кусок мяса, — я принесла тебе его сердце.

— Но Муонг не может это съесть, — возразила Соня, с трудом подбирая слова.

— Съешь сама, ты ведь его жена, какая разница — он или ты, — с легким удивлением сказала Аамили, глядя на девушку как на совершенную дурочку, не понимающую таких простых вещей.

Надо признать, раненый вел себя достойно и стойко переносил боль, не жалуясь и ничего не требуя.

Его состояние оставалось очень тяжелым, и Соня, несмотря на заверения Аамили, все время боялась, что сердце Белого Воина вот-вот остановится. Но он упрямо боролся за жизнь и смотрел на девушку с благодарностью и надеждой.

Она не отходила от него ни днем, ни ночью, используя оставленные Нгангой снадобья, чтобы не позволить ранам Муонга загноиться. На пятый день старик-знахарь, снова осмотрев раненого, поманил Соню за собой в свою хижину.

Не понимая, зачем ему это нужно, и страшно тревожась за своего подопечного, оставленного в одиночестве, — вдруг ему что-то понадобится, а ее не будет рядом! — девушка приготовилась выслушать Нгангу.

Она надеялась, что поймет из его речи хотя бы треть, и поразилась, когда старик… заговорил, используя бритунские слова!

Знахарь произносил их медленно и страшно коверкая, однако сомнений не было — он владел бритунским наречием.

— Учил Муонг, — пояснил он. — Я его, он — меня. Так понимать друг друга.

Соне стало стыдно: она живет в племени уже давно, а говорит еле-еле. А тут старик овладел совершенно не нужной ему чужой речью! Очевидно, ему помогли уникальные способности Детей Змеи к подражанию и идеальный слух.

— Муонг плохо здесь, — сказал Нганга, — надо уходить.

— Вы хотите прогнать его? — изумилась Соня. — Но почему?

Знахарь покачал головой.

— Прогнать — нет. Муонг — хорошо. Охота, лИкембе — хорошо.

— Тогда в чем же дело?

— Рвать дерево от земли — умрет. В другой земле — нет, нельзя.

Растение, с корнем вырванное из родной почвы, умрет, даже если его пересадить, так и человек не может вечно жить вдали от своей родины — вот о чем хотел сказать ей мудрый старик.

— Да, — согласилась девушка, — но он по своей воле никуда не уйдет отсюда.

— Муонг — сильный. Живот больно — терпеть, мужчина. Сердце — совсем плохо. Зверь рвать мясо, человек, — Нганга задумался, подбирая бритунское слово, не вспомнил, прижал руку к груди, — омвами. Бара понимает? — с надеждой спросил он.

Дикая кошка, в когтях которой побывал Муонг, искалечила его тело, но он терпит страдания достойно. А вот та боль, которую причинили ему люди, гораздо страшнее. Даже для такого сильного.

Они ранили его душу. Омвами — значит душа.

— Бара понимает, — потрясенно прошептала Соня, не сводя со знахаря глаз.

— Нганга лечить — трава, огонь. Муонг — жить, Бара — жить. Омвами — нет, Нганга не может.

Он умеет исцелять тела, но там, где истерзана душа — бессилен.

Девушка склонила голову, а знахарь снова задумался.

Он должен был сказать теперь самое главное и не знал, как это сделать, используя известные ему бритунские слова.

— Доведу, — наконец произнес Нганга. — Лес, мбонго — ловеду.

Мать, ребенок — ловеду… Омвами — жить.

Соня мучительно искала подходящее определение, и тут ее словно озарило. «Лес любит нас…»

Ловеду — любовь, способная исцелить душу, спасти омвами.

— Да, — выдохнула она.

Знахарь обрадовался, часто закивал и закурил свою трубку, наполнив хижину горьковатым дымом мтупаегу.

— Бара уводить Муонг. Идти домой, — заговорил он снова.

Видимо, старик полагал, что любовь Сони способна помочь Муонгу преодолеть душевную боль и заставить вернуться туда, откуда он пришел.

— Он не доверяет мне, — печально сказала девушка, — Я — вазунгу, а он считает себя Мбонго. И он не любит меня. Он даже не хочет говорить со мной…

Нганга внимательно выслушал то, о чем она попыталась ему рассказать.

— Время, — произнес он наконец. — Сейчас — нет. Другая луна — ждать, — он жестом показал, что Соня свободна и может возвращаться к своему мужу.

Она направилась к выходу, но внезапно остановилась.

— Нганга! Что такое — «нагхада»? — это было то слово, которое произнес Муонг в ответ на вопрос вождя, почему он хочет в одиночку сразиться с леопардом, и оно не давало Соне покоя.

— Муонг — говорить часто. Нганга — знать. «Нагхада» — честь, — с гордостью пояснил знахарь.

Любимое слово Белого Воина, так часто повторяемое, что старик запомнил его среди немногих отвлеченных понятий.

Честь, вот оно как…

Мвиру хотел знать, что заставляет лучшего охотника идти на безумный риск, и согласился, что «нагхада» — достойный для этого повод.

Он ведь вернулся с охоты с пустыми руками и должен был восстановить свою честь. Дурацкая, неуместная Сонина шутка бросила человека в когти леопарда…

Теперь можно раскаиваться сколько угодно, а Муонг будет Лежать, кусая серые, растрескавшиеся от жара губы.

Когда девушка вернулась в хижину, ей было неловко даже смотреть на Муонга, но тот, за прошедшие дни начавший чувствовать себя немного лучше, спросил:

— О чем Нганга говорил с тобой?

— О тебе, — честно призналась СонЯ, — он… сказал, что у тебя все будет хорошо.

— Он сказал, чтобы ты хоть наизнанку вывернулась, а убедила меня покинуть племя, — возразил Муонг. — Что я, не знаю, что старик мечтает об этом чуть ли не с первого дня моего появления здесь? Так что не трудись врать.

— Но он хочет этого потому, что уверен — так будет лучше для тебя.

— Я сам знаю, что для меня лучше, Бара. И хватит об этом. Я тебе уже говорил: мой дом — здесь.

— Ну ладно, ладно, — успокаивающе улыбнулась Соня, заметив, как неприятно взволновала его эта тема. — Не расстраивайся, я же не потащу тебя в Хайборию силой.

Муонг прикрыл глаза. Он был очень слаб, но непрекращающаяся боль не позволяла ему заснуть.

— Бара, — через некоторое время позвал он, — поговори со мной.

— Тебе не стоит много разговаривать, — сказала девушка. — Нганга принес отвар из трав. Попей, тебе будет легче. И вздремни, это лучшее лекарство…

— Потом, — мужчина взял ее руку и положил себе на живот, прямо на страшный шов. — Так… хорошо. — Его губы тронула измученная улыбка. — Просто сиди и не двигайся.

Соня не подчинилась, начав осторожно гладить его живот и грудь.

— Ничего, Муонг, скоро ты встанешь на ноги, — пообещала она. — Знаешь, я очень испугалась, когда с тобой случилась беда. Ведь это я виновата, что ты пошел на леопарда в одиночку.

— Никто не виноват, я сам поступил как последний идиот, — возразил он. — Ты умеешь петь, Бара?

— Вообще-то не очень, — призналась Соня, удивленная столь странным вопросом. — Никогда особенно этого не любила.

— Мне трудно это понять… Вот Глария умела. Когда я на тебя не смотрю, Бара, мне кажется, что ты — это она.

— Глария? Кто это?

— Самая прекрасная женщина на земле. Вот только я ей не нужен.

— Может быть, ты ошибаешься, — попыталась успокоить его Соня, — и в эту минуту она тоже думает о тебе.

— Нет. Она давно забыла о моем существовании.

— Муонг… ты оказался здесь — из-за нее?

— В некоторой степени, — он не стал спорить. — Ну… были и другие причины тому, что я стал охотником за сокровищами, наемником немедийского короля. Честно говоря, тогда мне было наплевать на собственную жизнь. Шесть зим назад…

По листьям продолжал однообразно шуршать дождь.

Соня ждала продолжения, но мужчина молчал, и она не сразу поняла, что Муонг наконец заснул.

Впервые за время, прошедшее с момента трагедии, его дыхание стало тихим и ровным, а не поверхностным и частым, словно у запутавшейся в силках птицы.

Девушка тоже задремала, и ей приснился Город.

На крутом обрыве над океаном она увидела огромную, поражающую своим величием крепость-дворец из кораллового известняка.

Соня не поняла, как это произошло, но она отчего-то находилась внутри этого сооружения, крышу которого унес ветер, и поэтому растительность уже давно заполонила дворы, залы, коридоры и многочисленные комнаты. На облупившейся штукатурке кое-где сохранился богатый орнамент, а в дверных проемах

— украшенные вычурной резьбой рамы. От самой воды к главному входу во дворец-крепость вела широкая лестница, над которой бесшумно порхали огромные бабочки с яркими крыльями, а по разрушенным ступеням сновали юркие ящерицы.

Там, где прежде были цветущие фруктовые сады, успели вырасти вековые баобабы, а в канавах, по которым некогда журчала холодная вода, вовсю квакали лягушки.

Соня продвигалась дальше, осторожно ступая и прислушиваясь к гулкому эху собственных шагов.

Она попала в огромный зал, перегороженный на квадратные отсеки висячими стрельчатыми арками, поддерживаемыми коралловыми колоннами.

Потолок каждого из таких отсеков представлял собой идеальную полусферу, где местами еще можно было угадать полустертый изящный орнамент.

Но из щелей лезла трава, а белый известняк потемнел из-за обосновавшихся на нем коричневых и красных лишайников; кое-где бархатный мох придавал ему чуть зеленоватый оттенок.

Но воздух здесь был отчетливо-голубым, красные и зеленые тона проступали через синеву, белые колонны иногда вдруг тоже казались небесно-голубого цвета.

Все это было завораживающе прекрасно, но Соня ни на миг не забывала, зачем пришла, и потому продолжала переходить из одного зала в другой в поисках того самого места, где, по преданию, Сын Света оставил свой драгоценный талисман.

Выйдя в один из дворов, она едва успела остановиться: здесь трава так искусно замаскировала глубокую яму среди развалин, что Соня едва не угодила в нее.

Но вместо того, чтобы попросту обойти опасное место и продолжить путь, девушка встала на колени и наклонилась над зияющей чернотой.

Интересно, подумалось ей, какая здесь глубина?

Соня подобрала небольшой камешек, бросила его в яму и принялась считать.

Она досчитала до тридцати, когда далекий тихий всплеск возвестил о том, что камешек достиг дна ужасного провала, и собралась было подняться, но тут кто-то с силой толкнул ее в спину, и девушка, не удержавшись на краю бездны, с криком полетела вниз, во тьму…

Собственный отчаянный вопль разбудил ее, и Соня с невероятным облегчением обнаружила, что по-прежнему находится в хижине Муонга и лежит, покрытая с ног до головы ледяной испариной, дрожа всем телом и выбивая зубами настоящую дробь.

Сон был таким ярким и реальным, как никогда прежде.

— Бара? — встревоженно окликнул ее Муонг. — Что с тобой?

Ничего, — выдавила девушка, чувствуя себя виноватой за то, что разбудила его: человек только-только сумел заснуть, вопреки терзавшей его боли, и вот, пожалуйста… — Мне приснился кошмар,

— Ты так кричала… ты хоть запомнила свой сон?

— Да… я была в Городе, — Соня не видела никакого смысла врать Муонгу и подробно рассказала ему обо всем, что испытала, вплоть до последнего момента, когда оказалась сброшенной в яму.

— Там действительно очень глубоко, около ста локтей, — вдруг сказал Муонг. — Туда сбрасывали преступников… Если кто-то даже и не разбивался насмерть, все равно жить ему оставалось недолго: яма связана с океаном и с наступлением прилива до краев заполняется водой, ее замшелые стены буквально усеяны крабами.

— Откуда ты все это знаешь? — изумилась Соня.

— Я спускался до самого дна, воспользовавшись прочно сплетенными лианами. И вообще, я излазил все развалины Города вдоль и поперек: я побывал там несколько раз. А вот откуда знаешь ты? Точнее, чем ты это только что сделала, описать невозможно, надо видеть все своими собственными глазами, чтобы так рассказывать.

— Я видела сон, — повторила девушка. — Только что. И прежде тоже — он часто повторяется. Это началось еще в Хайбории, и с тех пор не дает мне покоя. Сын Света…

Мужчина так резко дернулся, что Соня испугалась, как бы такими движениями он не повредил себе, и действительно, тут же он, не сдержавшись, громко застонал, задохнувшись от боли.

— О боги, Муонг, — от жалости к нему у девушки сжалось сердце, — осторожнее!

Переждав приступ, он вновь заговорил:

— Ничего, — голос его звучал слабо и глухо, — не обращай внимания. Значит, ты слышала о Сыне Света. Кто тебе рассказал? Я был уверен, что вазунгу не знают о нем.

— Мне ничего неизвестно относительно других вазунгу, — заметила Соня. — Во всяком случае, четверо моих спутников, с которыми мы пересекли Стикс, и даже наш проводник, вызвавшийся отвести нас в Город, никогда о нем не упоминали.

— Что случилось с проводником?

— Он исчез, бросив нас в джунглях. Думаю, он просто сбежал, — сообщила девушка, — и после этого мы уже были обречены. А ведь мы хорошо ему заплатили. Довольно подло с его стороны было так с нами поступить, Ты не находишь?

Муонг издал короткий смешок и поморщился.

Соня снова положила ему руку на живот, стараясь легкими прикосновениями успокоить боль.

— Ни один так называемый проводник, вызывающийся сопровождать охотников за сокровищами, на самом деле не знает дороги в Город. Все они ловко лгут, надеясь на щедрую награду этих наивных простачков, а потом преспокойно поворачивают обратно, зная, что с них никто никогда не спросит за это. Некому будет спрашивать: еще ни один одержимый вазунгу не вернулся назад, все стали жертвами леса.

— Меня предупреждали, что такое может случиться, — кивнула девушка, — и, между прочим, упоминали, что помочь мне достигнуть цели сможет только Белый Воин. Но кто этот Белый Воин, я тоже не знала и поняла только, что найти его столь же трудно, как и сам Город. Тем не менее, как видишь, я нашла тебя. Может быть, тебе неизвестно, но есть люди, которые считают тебя новым воплощением Сына Света, и даже такие, кто полагает, что он вообще не умирал и не подвержен старости, живет до сих пор, но носит другое имя.

— К сожалению, в этом нет ни капли правды. Сына Света жрецы убили семьсот лет назад, — произнес Муонг. — Он был слишком опасен для них, чтобы ему позволили жить и умереть собственной смертью. Его сбросили в ту самую яму, которая так напугала тебя во сне.

— Ужасно, — проговорила девушка, содрогнувшись.

— Кто, все-таки, рассказал тебе о нем? — настойчиво спросил Муонг.

— Его последователи. Представь себе, такие существуют. Ведь Город имеет выход к морю, и еще семьсот лет назад вазунгу там побывали.

Им было известно, что властитель Города, носившего славное имя Элментейт, является великим жрецом некоего Единого Бога, перед которым равны все племена и народы, и были люди, коих так вдохновило это учение, что они пытались распространить его, но у них ничего не вышло.

Их преследовали и убивали жрецы всех богов. До тех пор, пока сама память об Элментейте полностью не угасла. Во всяком случае, так считалось.

И только один совсем небольшой магический орден продолжал хранить старинное предание.

И вот, жрец этого ордена отыскал меня, поведал мне все, что знал сам, а потом сообщил, что ему открылось, будто бы именно я смогу доставить в Хайборию талисман Сына Света, хранящийся где-то в руинах Элментей-та.

Он носил его возле сердца… и успел спрятать, когда понял, что его убьют.

Оказавшись в руках Ордена, талисман явит свою силу!

— Единый Бог — единый народ… — закончила она. — Муонг, Хайбория гибнет, разрываемая на части в бесконечных войнах, и остановить этот ужас невозможно. Люди же Ордена надеются хотя бы попытаться…

— Почему ты решила, что Белый Воин — это я?

— А что, здесь есть другие, подобные тебе? Я что-то не заметила.

— Но кроме Детей Змеи меня никто не видел!

— Жрецы того ордена, о котором я тебе только что рассказала, — они видели. Как и меня. Им это открылось.

— В таком случае, они очень сильны…

— Не вполне. Они о многом догадываются, многое способны предчувствовать, но ничего не знают наверняка и пребывают в вечных сомнениях.

— Но они знают имя Города. Это о чем-то говорит!

— Да. Охотники же за сокровищами всегда говорят просто — «Город», и он им интересен только тем, что там, будто бы, сокрыты несметные богатства. Кое-кто пытался подобраться к нему со стороны моря, но все корабли разбиваются о рифы… и со стороны суши, но такие смельчаки погибали тоже. Перед тем, как самой сюда отправиться, я старалась разузнать как можно больше, чтобы выбрать путь, и предпочла все-таки сушу. Я присоединилась к группе из четырех охотников, они согласились взять меня с собой, и мы двинулись в путь. Все остальные погибли, а меня ты спас.

— А мы шли морем шесть зим назад, — сказал Муонг. — И из всей команды тоже выжил один я, а сначала нас было около полусотни.

— Ваш корабль разбился, как все остальные?

— Да, разразилась страшная буря, и его швырнуло на скалы. Кто не погиб сразу в волнах, оказался выброшенным на берег, и я в том числе. Мои товарищи умирали один за другим, последний покончил с собой… он сошел с ума, в последние дни все время только трясся и плакал, и наконец перерезал себе горло.

— А что было с тобой? Как удалось спастись тебе?

— Я попал к Детям Змеи и остался жить с ними. Город отпустил меня. Не знаю, почему, но он оказался милостив ко мне настолько, что позволил мне не только уйти, но и возвращаться, и открыл мне многие свои тайны, в том числе тайны манускриптов. Я нашел Книгу Сына Света…

У Сони бешено заколотилось сердце. Что она слышит?!

— Как же ты смог ее прочитать?

— Дело в том, что язык Детей Змеи — почти тот же самый, на котором говорили жители Элментейта до его падения. И письмена — письмена тоже.

— Что?! Так значит, племени знакома письменность?!

— Да. Не такие уж они дикари! Нганга, и Мвиру, и некоторые старейшины умеют писать и читать. Они научили меня, и мне удалось изучить Книгу. Из нее я узнал о Сыне Света, о начале и конце Элментейта, и об его проклятии.

— Ты покажешь мне Книгу? О, Муонг, она… у тебя?

— Нет> она осталась в Городе. За его пределы ничего нельзя выносить, иначе духи-хранители убьют тебя. Город сам себя защищает. Мне было позволено увидеть, но никак не взять.

— Муонг, скажи мне, ты же собираешься пойти туда снова? Ведь собираешься, правда? Когда?

— Ну, во-первых, с разорванным брюхом я не преодолею многодневный путь в Элментейт, мне бы сначала найти достаточно сил, чтобы вставать и справлять нужду за пределами хижины, а не обременять тебя своими проблемами…

— Пока я лежала здесь же в лихорадке, ты делал для меня то же самое, — проворчала Соня, — так что прекрати-ка говорить глупости.

— А во-вторых — и в-главных, — я не знаю, когда Город позовет меня к себе. Он начинает мне сниться, и тогда я знаю точно, что должен идти. Однако туда нельзя явиться без приглашения.

— Но он снится мне. Что, если это значит — на сей раз Город зовет меня?! — это открытие потрясло Соню.

— Возможно. Если все, что ты мне рассказала, правда, то очень может быть, — согласился Муонг.

— Тогда я дождусь, пока ты наберешься сил, чтобы мы могли пойти вместе, — сказала девушка. — Мне кажется, это самое разумное, что мы можем сделать. А пока не станем зря терять время, и ты научишь меня языку племени.

Глава 5

Конечно же, человек, побывавший в когтях у самого опасного хищника Черных Королевств, не может быстро справиться с болезнью, и Муонг отнюдь не являлся исключением из правила.

Соня не покидала его ни на минуту, ревностно выхаживая и стараясь сделать все от нее зависящее, лишь бы ему было хорошо.

Девушка не задумывалась над тем, любит она Муонга или нет, но ощущала удивительную душевную близость, возникшую между ними.

Он не выносил двух вещей — одиночества и бездействия, и, едва смог сидеть, принялся изготавливать браслеты из древесной коры, что-то вырезать, всякий раз негромко напевая при этом или по ходу дела разговаривая с Соней, все чаще заменяя бритунские слова на язык Мбонго. Девушка делала явные успехи, на которые ее в какой-то степени вдохновляло то, что именно на этом языке говорил Сын Света.

Муонг мог часами рассказывать о легендарном короле-жреце, свято верившем в то, что все люди — дети единого бога, и жестоко Поплатившемся за такое кощунственное утверждение, подрывавшее основу основ авторитета воителей и жрецов великого множества иных богов.

— Книга сохранила его изображения, вот подойди, сама увидишь, — говорил он Соне, — знаешь, он ведь не был ни гигантом, ни красавцем. Самый обычный с виду человек, но какая сила исходила от него!..

Богатое воображение поэта дорисовывало то, о чем Муонгу не могли поведать никакие Книги, и, увлекшись повествованием, он рассказывал Соне о Сыне Света так, словно знал его лично, а не был отделен от давно умершего человека толщей веков. И не только знал, но и любил как лучшего друга.

По-видимому, трагическая история этого чернокожего короля-жреца была в чем-то созвучна личным переживаниям Муонга, и сходство их судеб не могло, разумеется, оставить его равнодушным.

— Если бы я был с ним рядом, — однажды сказал он Соне, — я не позволил бы убить Сына

Света, я сумел бы его защитить. Знаешь, его ведь все предали.

Когда Элментейт уже был в осаде, его обвинили в том, будто это — его личная вина, и только, если на престол взойдет новый правитель, боги смилостивятся и пощадят Город; а ведь это Сын Света построил Элментейт.

Город был его детищем, родился при нем — и совсем ненадолго пережил своего основателя… Сын Света был великим покровителем всех искусств.

Это он запретил делать изображения лиц правителей похожими на одинаковые застывшие маски с обязательными атрибутами королевской власти.

Он повелел изображать себя таким, каким был на самом деле — с удлиненным узким лицом, к тому же несимметричным, и не преувеличивать его небольшой рост. А вот его жена Маргиад была настоящей красавицей, и… очень похожей на Гларию.

Просто удивительно, что спустя семь веков, на другом конце света, вдруг рождается женщина — точная копия той, которая давно мертва.

— Разве жена Сына Света не была чернокожей, как и он сам? — удивилась Соня.

— Конечно, была, но черты ее лица были самим, совершенством, словно белую женщину просто перекрасили в оливковый цвет. Она вышла замуж за предателя, сменившего Сына Света на престоле Элментейта, — с горечью добавил он, — и, как оказалось, сама же и стояла во главе заговора против Элгона…

Элгон — было человеческое имя Сына Света, данное ему при рождении его отцом Хатту-каном, Соня про это слышала.

— Разве заговор не был организован жрецами верховного бога Моана, храмы которого Сын Света повелел разрушить? — снова спросила она.

— Да, Моан, бог войны, которому приносились бесчисленные жертвы, иногда одновременно до нескольких сотен рабов… в фундамент его храма были живьем замурованы сто пятьдесят пленных, — мрачно кивнул Муонг. — Те, кто продолжал поклоняться Моану, ненавидели Сына Света особенно сильно, но без помощи красавицы Маргиад им никогда не удалось бы расправиться с ним.

— Ну, как всегда, все зло на свете от женщин, — не удержалась Соня, но тут же прикусила язык.

Она уже успела понять, что шутить с Муонгом следовало весьма осмотрительно. Он обладал, с одной стороны, прекрасным чувством юмора, и в то же время был невероятно обидчив и чувствителен, подчас усматривая личное оскорбление там, где собеседник и не предполагал ничего подобного. Вот и сейчас он гневно взглянул на девушку, тут же замыкаясь в себе.

— Я только хотела сказать, что, может быть, Маргиад вышла замуж за преемника Сына Света только ради того, чтобы спасти сына Элгона, сохранить династию, — заметила она. — Так или иначе, мы этого все равно никогда не узнаем наверняка, и что бы ни говорили ты или я — все это не более чем наши домыслы.

Относительно Сына Света у Сони успело сложиться собственное мнение, которое она не спешила доводить до сведения Муонга, хотя все ее представления об Элгоне строились, в основном, именно на его рассказах.

Перед ней ярко вставал образ умного, талантливого человека с удивительной душой, пророка, провидца, мечтателя… который, увы, был как правитель совершенно несостоятелен, и, увлекшись служению возвышенным искусствам, оказался столь далек от жестоких реалий действительности, что довел свой народ до полного обнищания и гибели. Ему можно было сочувствовать, но видеть в Элгоне героя — вряд ли.

— Сын Элгона умер, не дожив до совершеннолетия, — напомнил Муонг.

— Да, но Маргиад тут была ни при чем, все, что могла, она для него сделала, — возразила девушка.

— Она дважды предала своего великого мужа — при его жизни и после смерти, — отрезал Муонг, — и не спорь со мной! В конце концов, мне лучше знать.

— Ты разговариваешь, как ребенок, — вздохнула Соня. — Ладно, ладно, в конце концов ты имеешь полное право оставаться при своем мнении.

Ее саму занимало совершенно конкретное дело: найти талисман.

Соня прекрасно знала, как выглядит этот предмет, представитель Ордена, беседовавший с нею в далеком Асгарде, подробно описал его: камея из крупного оникса, изображавшая солнечный диск с лучами, оканчивающимися человеческими ладонями в ритуальном жесте благословения.

Но Элментейт велик; не может же она разобрать все его руины по камешку в поисках этой вещи!

— У Сына Света нет даже гробницы, его могилой стал тот черный провал, куда его, живого, сбросили эти чудовища, а коварная Маргиад пережила его на десять лет, ни в чем не знала нужды и была похоронена с почестями, — не мог успокоиться Муонг, — это ли не доказательство ее измены?!

— Нет, не доказательство, — упрямо возразила Соня. — Я тебе говорю, мы ничего не знаем наверняка. Вот ты же помнишь, кем считал меня, а все оказалось совсем не так, вопреки, казалось бы, очевидному. Нам известно, что Элгон погиб, а Маргиад выжила, это так. Но иногда доблесть состоит именно в том, чтобы суметь сохранить свою жизнь, а не лишиться ее; обычно же считается — раз погиб, значит, герой. Я не могу с этим согласиться. Послушай, а зачем ты спускался в. ту яму?

— Я хотел найти останки Элгона и предать их земле, — сказал Муонг. — Я тогда не знал о выходе к морю… и приливах.

— Через семь сотен лет — ну какие могут быть останки? И не один Сын Света окончил там свои дни, ты не сумел бы отличить одни кости от других, даже если бы они там сохранились, — заметила девушка.

— Я не особенно раздумывал над этим, когда спускался в провал.

Мне казалось, что так я хотя бы воздам Сыну Света последние почести, ведь он их достоин. Бара, скажи, Город все еще снится тебе?

— Да. Снится. Я чувствую, что он зовет меня, — вздохнула девушка. — Но я и с места не сдвинусь, пока ты не будешь готов к такому переходу.

Раны Муонга заживали неплохо, но Белый Воин все еще был очень слаб, хотя и рвался выступить в путь как можно скорее. О своем прошлом он по-прежнему рассказывал очень скупо, и дальше тех событий, когда оказался выброшенным волнами прямо на разрушенные ступени лестницы дворца-крепости, в своем повествовании не продвигался, из чего Соня делала неутешительный вывод: он по-прежнему не вполне доверяет ей. Что произошло между Муонгом и женщиной по имени Глария, она не знала.

Саму Соню он упорно продолжал называть Барой, а своего бритунского имени не раскрывал, словно это была великая тайна.

Их отношения как-то сами собой стали довольно близкими, но на то, чтобы осторожный Муонг решился полностью раскрыть свою душу, пока рассчитывать не приходилось.

Однако девушка не торопила его. Всему свое время.

Она была с ним терпелива и, по возможности, насколько позволяла собственная суровая натура, нежна, а Муонг оказался страстным, неукротимым любовником, дарившим ей немало радости и всегда стремившийся в первую очередь доставить удовольствие женщине, а уж потом подумать о себе.

Соня не могла не признать, что подобное отношение ей более чем по душе, и считала, что по-своему любит этого человека.

Не до умопомрачения, конечно: в ее жизни ни один мужчина не мог стать средоточием смысла существования, она давно это поняла и никаких особых иллюзий на свой счет не имела.

Любовь была для нее вроде вяленых ломтиков дыни — вкусно, конечно, но если съесть слишком много, получишь несварение желудка.

После тяжелейших ранений, нанесенных когтями леопарда, только через две с половиной луны Муонг смог снова выйти на охотничью тропу — и вернулся с добычей. Он радовался этому, как ребенок, а спустя еще несколько дней сказал Соне:

— Пора. Город наконец-то позвал и меня тоже.

— А выдержишь? — усомнилась девушка. — Муонг, только не обижайся, но я ведь не смогу, если что случится, тащить тебя на своих плечах. Может, мы лучше подождем еще хоть немного?

— Мне понятны твои опасения, однако я говорил с Нгангой: он считает, что я в состоянии дойти до Элментейта. Путь, конечно, неблизкий и опасный, но мне удавалось проделывать его не раз, и думаю, что и сейчас вполне справлюсь. Ведь тогда я был один, а сейчас мы пойдем вместе, и оружия у нас хватит… Нам нужно будет пройти через лес, потом миновать горный хребет и перебраться через болота, а там до Города уже рукой подать.

— Да уж, проще некуда, — протянула Соня. — И сколько времени занимает такой путь?

— Когда как, в среднем две-три седмицы. Эй, Бара, ты вроде бы женщина смелая, решайся!..

Глава 6

Пробуждение было подобно сказке… Соня открыла глаза и обрадовалась голубому, без единого облачка, небу. Два буйвола решительным шагом выступили из кустов, но, заметив людей, остановились, постояли с минуту и ринулись назад. В прямо-таки осязаемой, неестественной тишине утра под их тяжелыми прыжками загудела земля.

Было холодно. Бодрый, еще не успевший пропитаться ночными парами воздух ничего не утаивал. Кругом расстилались бесконечные дали, блестящие зеркальца озер, зеленые кратеры небольших вулканов, холмы и долины. Леса на горизонте не растворялись в дымке, а превращались в зеленую гладь.

Границы пропадали, обычные меры расстояний не действовали — кристально чистый воздух приближал все предметы.

Однако Соня знала, что вскоре потеплеет, воздух потеряет свежесть и прозрачность, и все встанет на свои места. Сказка закончится….

Слева от озерка, над темным махагониевым лесом, нависала плоская снежная вершина горы, из-за которой должно было вот-вот показаться солнце.

Напротив, заваленная каменными глыбами и буреломом, громоздилась другая, лишь слегка уступающая ей по размерам.

Муонг удовлетворенно наблюдал за тем, какой восторг вызывает у девушки открывшееся ей первозданное великолепие.

— Красиво? — поинтересовался он. — Такого больше нигде не увидишь!

Они не так давно продрались через густую черноту леса с его сумерками, не рассеивающимися даже в яркий день, где мощные стволы махагоний сплошь скрыты прядями воздушных корней фикусов, а ветви увешаны голубыми фестонами бородатых лишайников, и каждый шаг сопровождается резким сухим звуком разрывающихся при малейшем прикосновении красноватыми стручками бальзама, устилающего землю, и вышли в предгорье Пембу.

Что ни говори, с таким уверенным в себе спутником, каким был Муонг, идти было не в пример легче, нежели с растерянными, насмерть перепуганными вазунгу, в обществе которых Соня впервые вступила на землю Черных Королевств. О! Вазунгу?.. Кажется, она начинает не только говорить, но даже думать так, как Муонг.

Спутники спали по очереди, охраняя друг друга и поддерживая огонь костра. После многочасового дневного перехода обычно сразу не удавалось сбросить напряжение и мгновенно отключиться, во всяком случае, у Сони это не получалось, поэтому она заступала на пост первой, а ближе к рассвету ее сменял Муонг.

На сей раз он нарушил обычный распорядок, и теперь она поняла, почему: ему хотелось, чтобы она увидела пробуждающиеся Черные Королевства.

Жрецы из Асгарда оказались совершенно правы: под защитой Белого Воина девушке нечего было опасаться-

Его знали не только Дети Змеи, с которыми он жил как единокровный брат, но и другие племена, встречавшиеся на пути, и Муонг легко находил с ними общий язык.

Соня не всегда могла понять, что уж он там объясняет относительно ее общества, но, очевидно, никто не сомневался, что он не приведет с собою врага.

— А что объяснять? На тебе, как и на мне, все написано и каждому понятно, — Муонг имел в виду родовые знаки, нанесенные на их тела с помощью природных красок. — Мы не идем через чужую территорию, не принося даров вождям, не попадаемся в ловушки — значит, мы не звери и соблюдаем Закон, какие тут еще требуются объяснения? Если бы мы собирались воевать, это тоже было бы на нас написано — ведь без предупреждения нападают только пораженные бешенством, — сообщил он.

— И что же, никто ни с кем обычно не воюет?

— Почему? Бывает, но только в крайних случаях, если невозможно решить дело миром. Бара, леса огромны, здесь хватает места и добычи для всех — что нам делить? Все очень просто…

— Просто?… Но ты ведь сам недавно говорил, что человека могут запросто употребить в пищу…

— Я и сейчас это говорю, но на то должна быть причина. Например, если человек ведет себя как дикий зверь — с ним и обходятся как со зверем, неужели непонятно?

Откровенно говоря, Соня мало что пока понимала.

Ситуация немного прояснилась, когда она собиралась метнуть копье в антилопу, но Муонг удержал ее резким окриком:

— Не смей!

— Почему? Отличная добыча, а мы почти весь день ничего не ели, — возмутилась девушка.

— Потому что мы сейчас идем по земле Нгуро, а они рождены от Красной Антилопы. Убьешь ее — и твои дни сочтены: как, по-твоему, должны поступить сыновья, если убита их мать? То же, что я сделал с тем леопардом, который похитил женщину-мбонго. И будут правы. Поэтому ты едва только что не подписала себе смертный приговор.

Встречались они и с кочевниками-скотоводами софалу, настоящими гигантами, рост которых достигал добрых семи локтей, но, несмотря на устрашающий вид, эти люди были столь же медлительны и миролюбивы, как и ревностно охраняемые ими коровы, ухаживать за которыми считалось великой честью, коей удостаивались лишь мужчины, да и то не все, а только избранные, и любой пастух готов был пожертвовать собственной жизнью ради своих животных.

…— И что, теперь нам нужно подняться на эту самую Пембу? — спросила Соня, все еще не сводя глаз с огромной горы.

— Точно, — подтвердил Муонг. — Мы пройдем через перевалы Пембу. Сейчас, как видишь, она спит, но не так давно просыпалась. Я сам этого не застал, и думаю, мне просто повезло.

Со дна долины гигантские, покрытые лесом уступы выглядели совершенно неприступными.

Девушка, конечно, знала, что Муонг вполне отдает себе отчет в том, что намерен сделать, и все-таки не без тревоги посмотрела на собственные босые ступни. Мысль о том, что по острым камням придется пробираться босиком, ее отнюдь не воодушевляла.

— Бара? Держи, — словно угадав ее мысли, Муонг бросил Соне пару легких, но прочных сандалий из кожи, крепившихся к ногам тонкими ремешками. — Выменял у скотоводов-софалу на наконечники для стрел. У них в таких дети ходят, — объяснил он.

Учитывая впечатляющие размеры софалу, становилось понятно, что обувь, которая была впору их детям, вполне подходила взрослому человеку нормального телосложения.

— Спасибо, — поблагодарила Соня, — а ты как же?

— У меня точно такие же, видишь? Иначе нам горы не преодолеть.

— А там, наверху, к тому же страшный холод, — сказала девушка. — Я не раз бывала в горах и знаю об этом.

— Ну, ты и трусишка, — усмехнулся Муонг.

Этого она уже стерпеть не могла. Еще никто никогда не обзывал ее трусливой неженкой! Вот мерзавец!

— Я тебе докажу, насколько ты не прав, — прошипела Соня, дрожа от ярости.

— Ты еще прекраснее, когда злишься, — усмехнулся ее спутник. — Глаза — ну точно как молнии. Не бойся, пойдем. В этих горах все иначе, нежели там, где тебе приходилось бывать. Я же тебе говорил, Пембу недавно просыпалась, и ты скоро поймешь, чем это обернется для нас. Единственное, что по-настоящему может нам повредить, это если поднимется ветер, но пока все тихо, и нам следует поторопиться. Иди за мной след в след, Бара, и помни, что каждый неверный шаг может оказаться последним.

Вызванное насмешкой Муонга унижение быстро забылось, потому что очень скоро Соне стало не до обид.

Они поднимались на относительно недавно извергавшийся вулкан и по склону шли по щиколотки в пепле, тучи которого, поднимавшиеся при каждом шаге, заставляли то и дело терять друг друга из виду.

Зато этот пепел был теплым, и опасения Сони относительно естественного для такой высоты холода быстро развеялись.

Ночью путники попросту зарывались в него и так спали, даже не разжигая костра, в котором не было никакой необходимости.

Пепел вполне заменял одеяло, и девушка подумала, что так мягко и уютно ей давно уже не было. Даже легкое дрожание вулкана не могло заставить ее вскочить: судя по реакции Муонга, в этом ничего особенно опасного не было.

Выглядели они оба теперь так, что отличить их от коренных обитателей Черных Королевств невозможно было бы и при самом богатом воображении.

Из-под слоя покрывавшего тела и лица пепла блестели только белки глаз и зубы, а при каждом прикосновении друг к другу поднималось облачко, на мгновение скрывавшее человека.

Соне сразу стало ясно, почему Муонг так опасался ветра: даже слабое дуновение поднимало пепел в воздух и сокращало видимость, а о том, что будет, если в воздухе закружится смерч, было страшно и подумать.

— Что это за звук? — спросила девушка, которой не давал покоя далекий, но непрерывный и грозный гул.

— Еще пара лиг — и увидишь сама, — пообещал Муонг.

Происхождение ужасных звуков объяснилось тем, что так ревели вырывающиеся из-под земли струи газа и пара.

Выносимые ими соли оседали на стенках кратера белым налетом, каждый кристаллик блестел в лучах солнца так ярко, что резало глаза.

Наконец путники добрались до обрывающегося к озеру уступа.

Попытки спуститься с него казались обреченными на полный провал: на дорогу или тропу не было и намека, и приходилось просто скользить по склону горы, усеянному огромными камнями — удовольствие явно ниже среднего.

Зато когда они достигли находящегося внизу озера, Соня подумала, что вознаграждена за все пережитые муки.

Здесь можно было отмыться от толстого слоя пепла, въевшегося, казалось, во все поры, отдохнуть и поесть.

Когда она немного отдышалась, Муонг сказал:

— Посмотри вправо.

Девушка оглянулась. В отвесной стене уступа видны были ниши и дыры, которые, если приглядеться, оказались проемами дверей, окнами, проходами между жилищами, обвалившимися сводами комнат.

Постройки большого, никому не известного селения, вырубленные в склонах, располагались вдоль террас, которые когда-то служили улицами.

Кое-где в конце террас стояли туфовые столбы, а на верхней улице возвышалось нечто вроде пирамиды. Забыв об усталости, Соня по красной осыпи устремилась туда.

— Кто, интересно, строил это селение? — спросила она.

— Селение?! — возмутился Муонг. — Ты что, не видишь — это же целый огромный город! Здесь несколько тысяч домов, в которых могли когда-то жить сорок тысяч человек! Купцы Элментейта и других городов побережья торговали с ним, его жители знали железные орудия и даже тайну голубого фарфора, этот город назывался Мто-ва-Мбу и существует уже тысячу лет. Правда, теперь он мертв… как видишь.

— Почему?

— Не знаю. И никто не знает. Мто-ва-Мбу вымер одновременно с Элментейтом, жители покинули его и ушли на восток, в леса. Здесь теперь даже птицы не селятся.

Миновав стены, сложенные из серых каменных глыб, они спустились в долину.

Поля, с которых когда-то снимали урожай жители загадочного города, засыпал мелкий песок и скрыла густая растительность, но до сих пор кое-где были видны выложенные камнем межи и неширокие полоски оросительных каналов.

— Нельзя задерживаться здесь надолго, — предупредил Муонг, — это плохое, опасное место. Пойдем.

Соне действительно было не по себе. Передернувшись всем телом, словно от внезапно повеявшего холодного ветра, она следом за своим спутником поспешила прочь, стремясь поскорее оказаться подальше от руин Мто-ва-Мбу.

— А как мы будем отбиваться от крокодилов, когда пойдем через болота? — поинтересовалась девушка. — Не вздумай только еще раз заявить, будто я проявляю трусость! Просто в таких местах эти твари кишмя кишат, одного из моих спутников они сожрали у меня на глазах, и меня совершенно не устраивает разделить его участь.

— Нет там никаких крокодилов, Бара. Предвижу твой следующий вопрос, так вот: бегемотов тоже нет. Пиявок, правда, предостаточно, но тут уж ничего не поделаешь, это придется пережить.

— Не может быть!

— Чего? Пиявок?

— При чем тут твои дурацкие пиявки! Я о крокодилах. Куда бы они вдруг подевались?

— Ах, вот ты о чем. Их съели.

— Что? Как это… съели?

С каждой минутой Соне все сильнее казалось, что в словах ее спутника кроется какой-то подвох, и Белый Воин зачем-то попросту ее разыгрывает.

— Обычным способом. Употребили в пищу вместе с бегемотами. Это сделал Пожиратель, ужасное чудовище, обитающее в тех местах, огромное, с гигантской пастью, полной острых, загнутых внутрь зубов, которые растут в два ряда.

— Он там… один?

— Ну, в крайнем случае парочка, самец с супругой. Но не больше, а то еды бы на всех не хватило. Они знаешь, сколько жрут! Это просто что-то немыслимое! — с оттенком совершенно неуместного восхищения поведал Муонг.

Девушке захотелось не то смеяться, не то плакать.

…А скорее всего, дать как следует по ухмыляющейся физиономии собеседника, чтобы малость испортить его лучезарное настроение и заставить наконец перестать над ней издеваться.

— Ну вот, ты опять злишься, — заметил он, — а зря. Пожиратели охотятся только днем, потому что они полуслепые и в темноте не нападают. Это, конечно, создает свои сложности, придется преодолевать болота ночью, но я хорошо знаю тропу. Самое смешное, что когда эта тварь дрыхнет, возле нее можно орать, пинать ее, даже ходить по ней — а она ничего не заметит, будет лежать, точно мертвая.

— А убить?..

— А вот убить не получится, у них шкура толстая, не пробить ни копьем, ни ножом. И потом — зачем? Тебе нужны крокодилы? Так давай провожу тебя туда, где их сколько хочешь.

— Слушай, да ты когда-нибудь перестанешь наконец меня дразнить?! — не выдержала Соня. — Тоже мне, хозяин Черных Королевств выискался!

— Уже перестал, дорогая, — Муонг поймал небольшую зеленоватую змею, ловко оторвал ей голову, не забыв извиниться перед «родственницей» за такое святотатство, и бросил Соне: — На, поджарь.

Девушка ничего не имела против змеиного мяса, но в ее душе все еще тлела обида на „язвительный тон Белого Воина.

Поэтому, когда он неосторожно повернулся к ней спиной, Соня с удовольствием со всей силы вытянула его поперек задницы змеиной тушкой.

— Башкой тронулась?! — возмутился он, подпрыгнув от неожиданности и обиженно потирая вспухающий прямо на глазах толстый рубец.

— А нечего надо мной издеваться, — назидательно заявила девушка, занявшись приготовлением пищи. — Забаву тоже себе выискал! Если сам не любишь, когда тебя унижают, так и с другими так не поступай.

Видимо, Муонг не согласился с ее правотой, потому что довольно долго не заговаривал с подругой, и они вполне примирились, только устроившись на ночлег и упав друг к другу в объятия.

Глава 7

Поход через болото был, пожалуй, одним из самых тяжелых и неприятных моментов путешествия в Элментейт: заросли, бесконечные кочки и рытвины предельно затрудняли передвижение.

Идущий впереди Муонг часто проваливался в ямы, выбираться из которых приходилось с большим трудом.

То и дело ноги до середины голени уходили в холодную черную жижу, и вытащить их было совсем непросто. Вместе с грязью к телу прилипали голодные пиявки.

Если ноги не проваливались, а ступали на более или менее твердую почву, то рядом били фонтанчики черной воды.

А уж когда прямо поперек тропы Соня увидела огромную, темную, с мерно вздымающимися бугристыми боками тушу, ей захотелось самым недостойным образом пронзительно завизжать, как обычно это делают нервные женщины при виде мыши. Правда, в данном случае объект несколько превышал своими размерами не только что мышь, но и крупного бегемота.

— Пожиратель, — объявил Муонг, невольно понижая голос вопреки собственному утверждению относительно безопасности этих тварей, когда они изволят почивать. — Надо же… Придется лезть через него. Давай руку!

Чудовище утробно вздыхало и ворочалось в жиже, как довольная свинья.

— Может, лучше его обойти? — с некоторой опаской предложила Соня.

— Вовсе нет — так мы просто утонем. Полезай, полезай, хватит топтаться в грязи.

Когда они перелезли через тушу Пожирателя, который действительно так до конца и не проснулся, только несколько раз недовольно фыркнул, Соня отчетливо ощутила, что ноги плохо держат ее.

— Ничего, — успокоил подругу Муонг, — сейчас это пройдет. Страшновато, конечно, мне самому каждый раз бывает не по себе. Но скоро все будет позади: считай, мы уже в Элментейте. Должны добраться к середине следующего дня, самое позднее — к вечеру.

Он не ошибся. Несколько часов спустя спутники вступили в Город.

— Как здесь тихо, — проговорила Соня, озираясь. — Точно в гигантской гробнице. Даже птиц не слышно.

Девушка не ощущала неприятного чувства необъяснимой тревоги, как у руинах Мто-ва-Мбу, лишь глубокую печаль, внезапно сжавшую сердце.

И еще, ей все здесь казалось странно знакомым: видимо, ее сны довольно правдиво отражали действительность.

— Да, птицы здесь не поют, — подтвердил Муонг, и, опустившись на одно колено, коснулся губами одного из камней. — Здравствуй, Элгон!

Они до самого заката зачарованно бродили среди развалин, все ближе подходя ко дворцу-крепости.

— Смотри, — указал Муонг на расстилавшуюся далеко внизу водную гладь обманчиво спокойного моря. — Представь себе, как к этим ступеням подходит роскошная доу, инкрустированная на корме бронзой и слоновой костью. Вот по коврам сходит с нее чернокожий властелин, и жрецы и шейхи склоняют перед ним головы. Он поднимается по парадной лестнице, бриз развевает его шелковые одежды… Иногда останавливается, раздавая милостыню тянущим к нему руки людям… Милосердие Сын Света ввел здесь в традицию, он раздавал народу треть своих доходов, и еще больше расходовал на то, чтобы возводить удивительные по красоте храмы в честь своего Отца. Он сам был их архитектором. Да, Элгон? Я ничего не перепутал? — Белый Воин обращался к Сыну Света так, словно тот столь же реально стоял с ним рядом, как и Соня.

— Скоро ночь, — заметила девушка, прервав его речь, — надо подумать о том, где нам лучше устроиться. Это не будет… скажем, несколько бестактно, если мы воспользуемся апартаментами дворца? — ей хотелось подыграть Муонгу, сама-то Соня ну никак не могла бы счесть святотатством использование помещений, в которых все равно вот уже семьсот лет никто не жил. — А завтра ты покажешь мне Книгу и хроники Элментейта.

Муонг как-то странно посмотрел на подругу, и Соне вдруг стало неуютно под этим взглядом, значение которого она не смогла определить.

— Что-нибудь не так? — спросила она с тревогой.

— Нет, все в порядке, — пробормотал мужчина, стараясь, чтобы Соня не заметила тени мрачных мыслей, возникших в его сознании, и тряхнул головой, отгоняя наваждение.

..Девичье лицо отчего-то расплывалось у него перед глазами, и сквозь него проступали совсем иные черты. Он плотно зажмурился, а когда открыл глаза, все вернулось на свои места. Муонг вспомнил, как здесь у него на глазах лишился рассудка последний из его товарищей по команде, внезапно из нормального, достаточно стойкого человека превратившийся в дрожащего от страха идиота, разом позабывшего человеческую речь… как он с безумными воплями бегал, беспорядочно размахивая руками, словно стараясь отогнать невидимые никому более призраки, а потом бросился вниз со скалы…

Но с ним самим ничего подобного случиться не может, конечно же, нет! Элментейт — это ведь его Город, признавший в нем своего с самого начала.

— Идем, Бара, — позвал Муонг.

Они развели костер прямо посреди одного из небольших залов — судя по сохранившимся следам, Муонг и раньше устраивался именно в нем, и съели принесенное с собою вяленое мясо.

Нарвав травы, коей тут имелось в изобилии, Соня соорудила подобие постели: обоим требовался хотя бы небольшой отдых. Завтра с самого утра она начнет поиски талисмана… завтра…

Соня проснулась, словно от толчка, когда было уже довольно светло, и обнаружила, что рядом с ней никого нет.

— Муонг? — позвала девушка, но ее спутник не отозвался.

Куда он мог отправиться один, почему не разбудил ее? Прежде чем пойти на поиски, Соня задумалась. Вряд ли Белый Воин ушел далеко: примятая трава рядом с нею все еще хранила тепло его тела. Но в таком случае, почему он не отзывается на ее зов?

Девушка осторожно встала.

Ну, конечно, осенило ее, Муонг решил посетить тот нижний двор, где находится яма, ставшая могилой Сына Света. Его же просто тянет туда.

Она прошла сквозь анфиладу комнат и залов, почти уверенная в том, что найдет своего спутника очень быстро, однако она ошиблась: двор, где совершилась ужасная казнь, был пуст.

Все было точно, как в ее сне.

Соня подошла почти к самому краю заросшего травой провала.

Она хотела еще раз окликнуть Муонга… и тут — пожалуй, только до предела натянутые нервы и инстинкт бойца, постоянно готового к встрече с опасностью, спасли Соню, когда кто-то неожиданно напал на нее, прыгнув сзади и обрушившись на девушку всей тяжестью мощного тела.

— А, тварь, ты пришла! — прохрипел нападавший, и Соня с ужасом узнала голос своего спутника. Исхитрившись повернуть голову, она увидела, что в его побагровевших глазах не было ни капли разума, а в уголках хищно изогнутых губ закипела белая пена. — Что?! Пришла… насладиться… своим предательством?!

— Муонг, ты что?! — закричала девушка, стараясь сбросить его с себя, но тот, вцепившись ей в горло, толкал Соню все ближе к краю провала.

— Узнай на себе, каково это… сдохни там сама… сдохни, проклятая сука… я любил тебя… я так тебя любил!

Соня, наконец, сумела развернуться так, чтобы ее противник сам оказался рядом со смертоносным краем черной бездны, и пнула Муонга ногой в живот.

Что ей оставалось делать, если не спасать свою жизнь любым способом?!

Если бы мужчина не перенес недавно страшного ранения, этот удар вряд ли смог сильно повредить ему, но сейчас Муонг мучительно охнул, отпустил девушку и согнулся пополам. Не удержав равновесия, он сорвался вниз, лишь чудом сумев уцепиться побелевшими пальцами за самый край провала; земля крошилась под его руками, и было ясно, что в лучшем случае он провисит так несколько мгновений, а потом…

— Он не виноват! Помоги ему! — услышала Соня голос — одновременно властный и полный отчаяния.

Бросившись на землю, она, не раздумывая, вцепилась в запястье Муонга.

— Держись… хватайся… во имя Элгона!

Мужчина был значительно тяжелее нее и почти наверняка мог утянуть Соню за собою в бездну, но он, мертвой хваткой зацепившись за ее руку, совершенно невероятным образом сумел подтянуться, извиваясь всем телом, закинуть другую руку на поверхность и выбраться наверх.

Муонг, совершенно обессилев, ничком лежал на камнях двора, а девушка никак не могла отдышаться.

Кошмар какой… неужели сон был, ко всему прочему, послан ей как предупреждение, которым она столь беспечно пренебрегла?!

А голос, велевший ей спасти человека, едва не ставшего ее убийцей, — он что, ей померещился?

Соня подняла голову, отводя от залитого потом лица спутанные волосы… и совершенно отчетливо, всего лишь в нескольких футах от себя, увидела женщину, красота которой сияла воистину ярче звезд.

Огромные иссиня-черные глаза сверкали на оливковом лице идеального абриса, полные чувственные губы были слегка приоткрыты.

Голову незнакомки венчала бриллиантовая диадема, а густые и тоже черные, как смоль, волосы достигали пояса.

Полупрозрачные одежды из тончайшего шелка развевались на ветру; идеальная, высокая и стройная фигура была подобна изваянию великого мастера.

— Великая королева Маргиад, — выдохнула Соня, опасаясь, что видение может вот-вот исчезнуть, растворившись в воздухе.

Муонг со стоном приподнялся, и девушка шарахнулась от него в сторону, но тут же успокоилась, увидев, что он выглядит совершенно нормальным.

— Бара, что произошло? — спросил он, с трудом вставая на колени и непонимающе уставившись на нее, но девушка молча кивнула в сторону своего чудесного видения; Муонг обернулся. — Глария! — вскрикнул он и тут же проговорил, совершенно потрясенный: — Маргиад?..

Итак, оставалось признать, что они оба видят одно и то же, и значит, это вряд ли может быть галлюцинацией.

Королева Элментейта, супруга Сына Света, которую Муонг считал коварной предательницей, а Соня так настойчиво защищала, явилась им во плоти и стояла, оглядывая их скорбным, но ясным и полным любви взором своих чарующих очей.

— Приветствую вас в Элментейте, — проговорила она низким, сильным и глубоким голосом, — Соня, дочь Рыси, и Муонг, сын Змеи… я ждала вас!.. Вы проделали долгий нелегкий путь сюда, у каждого свой, и я рада, что он увенчался успехом для обоих.

Девушка встала сама и помогла подняться своему спутнику, на лице которого, как в калейдоскопе, сменяли друг друга выражения восторга и недоверия.

— Ты был ослеплен ревностью, Воин, — обратилась к нему королева, — и оттого едва не стал жертвой демонов, свивших черное гнездо в твоей душе: ты думал, что бежишь от своей любви, но в каких лесах и топях обретет покой человек, старающийся убежать от самого себя? Твоя любовь и дело, коему ты от рождения призван служить, — как мог ты проявить себя настолько слабым, чтобы предать то и другое? Но я вижу печать Отца на твоем челе, и знаю, что ты сумеешь восстать из праха, во имя Элгона, и да будет так.

Ее слова, кажется, глубоко потрясли Муонга, затронув самые сокровенные струны в его душе, и теперь он стоял, сам не замечая, как по его щекам градом катятся слезы. Такого Соня никогда не видела и даже не предполагала, что человек, подобный ее другу, способен откровенно плакать.

Впрочем, она много чего о нем не предполагала — например, что он окажется способным напасть на нее, как только что произошло.

— А ты, — обратилась к девушке Маргиад, — чего ты ищешь для себя — славы, любви, иной ли награды? Я не могу разобраться, что именно тебе нужно, Дочь Рыси.

— Мне нужен талисман Сына Света, — прямо объявила Соня: она всегда была человеком дела и не видела причин, по которым ей сейчас нужно было бы долго излагать все обстоятельства, что привели ее в Элментейт.

— Талисман Элгона… — повторила Маргиад. — Что ж, когда-то это должно было случиться… Я сумела его сохранить, — королева улыбнулась с явным торжеством. — Его многие искали, но ни одному не удалось достигнуть успеха. Знаешь ли ты, какая страшная сила заключена в этом предмете, Соня, дочь Рыси? Знаешь ли, какая беда грозит миру, если талисман попадет в недостойные руки?

Об этом девушка не задумывалась. Доводы асгардских жрецов показались ей вполне убедительными, а к подобному повороту она попросту не была готова.

— Единый бог — единый народ, — задумчиво произнесла королева. — Мой муж мечтал об этом всю свою жизнь… Но он слишком рано пришел в этот мир, и мир отверг его. Одного лишь обладания талисманом оказалось недостаточно, и вместо спасения и надежды он принес гибель цивилизации Побережья. Ты видишь — Элментейт и Мто-ва-Мбу мертвы, и многие великие города пали — от них не осталось даже памяти. Тот, кто пожелает пройти путь Сына Света еще раз, должен быть готов к тому, что погубит себя и тех, кого явился спасти. Элгон отменил человеческие жертвоприношения и торговлю людьми, и сам сделался жертвой, но это уже ничего не решало. Когда я поняла, насколько мы близки к катастрофе, я пыталась предупредить его, но он не стал меня слушать, ибо видел лишь то, что сам хотел увидеть, и его цель оказалась всего-навсего прекрасным миражом. Люди лучше понимают язык меча и огня, нежели негромкий голос любви и милости — так было всегда, и на том стоит мир. Чтобы изменить такой порядок вещей, надобно изменить саму природу человека, а это невозможно.

— Элгон был… совсем, совсем другим, — женщина печально склонила голову, мягко и грустно улыбаясь, — ни на кого не похожим. Чужим. Он видел недоступное обычному зрению — и не замечал того, что происходило вокруг.

— Но в таком случае, он бы не мог быть правителем, — возразил Муонг, готовый отстаивать Сына Света перед кем угодно, — а он полтора десятилетия находился у власти, и построил Элментейт, и освободил рабов…

— Построил Элментейт, полностью опустошив казну, — уточнила Маргиад. — И когда с запада пришел враг, мы не смогли защитить город. Наши воины, коим, как и всем остальным, внушалось, что человеческая жизнь священна, разучились держать в руках мечи и сражаться, а бывшие рабы, не знающие, что делать со своей свободой, принялись убивать и грабить, точно полчища слепой и алчной саранчи, уничтожая все Побережье. Ничего не осталось… те несчастные, которые ныне мечтают найти здесь богатую добычу, жестоко заблуждаются: Элментейт давным-давно лишился своих несметных сокровищ. И все, что осталось, — это дух Элгона, заключенный в его талисмане.

— А ты? Что случилось с тобой? — спросила Соня.

— Не спеши, я поведаю и об этом. Так вот, ослабленный, разоренный Элментейт был осажден врагами, пришедшими с моря. Города Побережья стояли на Великом золотом пути, по которому суда шли от золотых и алмазных копей юга на север, и торговцы желтым металлом платили нам щедрую дань. Таков был расцвет Побережья; три десятилетия правитель Хаттукан укреплял свою власть, ревностно следя за тем, чтобы получать причитающуюся ему долю, и без сожаления отправляя на дно те суда, капитаны и хозяева которых имели неразумную дерзость противились этому.

Хаттукан был невероятно жесток, но его флот надежно защищал вассалов-купцов Побережья от нападения морских разбойников.

Дни и ночи курились благовония в храмах Моана, бога войны, и совершались жертвоприношения… Столицей Побережья была тогда Моан-Мтвара, а на этом месте располагалось лишь небольшое рыбацкое селение.

Хаттукан обладал несметными богатствами, и его имя грозно гремело от юга до севера, но боги не давали ему детей. И когда, наконец, на свет появился Элгон, радость правителя на знала предела.

Он посвятил его Моану и не сомневался, что дитя продолжит начатое им дело. Но время шло, мальчик рос, и все яснее становилось видно, что он совсем не таков, каким Хаттукан мечтал его видеть: сын отнюдь не преуспевал в воинской доблести и равнодушно относился к обрядам почитания великих богов.

Все попытки вразумить его Элгон встречал молчанием и упрямым взглядом своих пристальных серебристых глаз, в которых стояла странная решимость и незнакомая, нездешняя грусть.

Юноша был очень одинок, но не тяготился этим: он не любил шумных сборищ.

Только один друг был у него: Ваофул, сын верховного жреца бога Моана, сам готовившийся стать жрецом.

— Ваофул?! — ошеломленно воскликнул Муонг. — Предатель, свергнувший Сына Света?! Он не мог быть ему другом!..

— Но это так. Элгон и Ваофул поклялись никогда не разлучаться и защищать Друг друга, что бы ни случилось. Ему первому Сын Света рассказал о своем великом замысле. И о том, что, кроме земных родителей, у него есть иной, истинный Отец, коего нельзя изобразить иначе, как в образе Солнца, щедро дарующего жизнь без различия правых и виноватых, ибо все, сущие под небом, равно дети его. Он не хотел властвовать и мечтал удалиться от мира… но, когда Хаттукан внезапно скончался в одночасье, Элгон исполнил свой долг и взошел на престол Моан-Мтвары.

В ту пору ему было двадцать лет, и он уже был женат на девушке — бывшей рабыне, которую спас, когда ее в числе прочих хотели принести в жертву богу войны. Королева-рабыня, пленная иноземка, вызывала всеобщее недоумение и неприязнь.

Многочисленные советники настаивали на том, чтобы Элгон одумался, но для него не существовало ни рабов, ни иноземцев, ни закона, а только доверие воле его Отца и любовь к прекрасной юной Меруле.

Итак, он присвоил себе то, что должно было быть посвящено Моану, да еще и осмелился преступить все обычаи и жениться на этом отродье, оскорбив все законы Побережья. Против него организовали первый заговор; Элгона хотели убить во сне, ночью, но он делил ложе с Мерулой, и, когда в него метнули отравленный дротик, супруга успела прикрыть его своим телом, а сама погибла.

Элгону же тогда удалось спастись. Вне себя от гнева и отчаянья, он перешел к решительным действиям.

В память о Меруле он заложил первый камень в основание будущего Элментейта и три года спустя перенес туда столицу Побережья, а Моан-Мтвару разрушил: камни ее домов и храмов пошли на строительство нового Города.

Это было открытым объявлением войны жрецам Моана, и Сын Света не мог в ней победить…

До определенного времени Ваофул поддерживал его, насколько это было в его силах, но спустя несколько лет разразилась небывалая засуха.

Поля оказались попросту выжженными, леса пылали, и на многие лиги вокруг не осталось ни зверей, ни птиц.

Пересохли не только реки, но и самые глубокие болота. Люди погибали тысячами от голода и жажды, а в казне не находилось средств на то, чтобы купить хлеб в соседних землях: строительство Элментейта требовало огромных расходов, но Элгон и слышать не хотел о том, чтобы приостановить его. Вместо этого он повелел вскрыть гробницы умерших правителей — своих предшественников, полные золота, драгоценностей, оружия…

— Он покусился на покой мертвых! Это стало началом конца. Никто уже Не сомневался, что бесчисленные беды обрушились на Побережье из-за неслыханных святотатств, которые совершал Элгон, поправ вековые традиции… — Маргиад замолчала, не сводя глаз с Колодца смерти.

— Я не знал, что все происходило именно так, — потерянно прошептал Муонг, — в Книге события описываются по-другому.

— Книгу каждый читает по-своему, — возразила Маргиад. — В Элментейте вообще не существует единой для всех реальности, поэтому ты здесь ни при чем: то, что в ней написано, изменяется в соответствии с состоянием души читающего, его представлением о мире и о самом себе. Просто ведь у каждого — своя правда.

— В таком случае, мне близка правда Элгона!

— Я знаю об этом, Белый Воин. Между ним и тобою много общего: когда ты здесь появился, я так старалась спасти тебя именно потому, что увидела вашу необычайную внутреннюю схожесть.

— Ты старалась меня спасти?..

— Да, сохранить твой рассудок, не дать ему окончательно помрачиться… но потом я сама поддалась искушению и стала призывать тебя сюда, чтобы видеть снова и снова.

Мне казалось порой, что сам Сын Света вновь вернулся ко мне. Ведь я никогда не переставала любить Элгона и мертвого, точно живого.

Я видела его смерть. И семьсот лет с того страшного дня моя душа не ведает покоя. Он сам отдал мне свой талисман со словами: «Пусть он перейдет к тому, кто будет достойнее меня…»

— И ты не была потом женой Ваофула?

— Была. Но Ваофул не выступал против Сына Света, о нет! Поверь мне, он тоже его любил. Но когда понял, что Элгона уже не спасти, сделал все, чтобы занять его место и сохранить таким образом хоть что-то. Ведь Ваофул был жрецом Моана, а с безраздельной властью бога войны люди связывали память о временах расцвета и благоденствия Побережья.

О тысячах страшных казнях никто не вспоминал, они считались вроде как в порядке вещей, а вот то, что тем, кто не погиб в бесконечных битвах и кого не принесли в жертву, хватало хлеба, помнилось очень хорошо. Тогда люди жили в постоянном страхе, но четко знали, что их ждет; при Элгоне же их привычный мир рухнул, и этого ему простить не смогли… Ваофул обещал, что при его правлении все станет по-прежнему, и ему поверили.

Но и он, и я знали, что это ложь — реку невозможно повернуть вспять. Просто мы выиграли немного времени, чтобы увести оставшихся в живых далеко на восток и север, в леса, в горы: они были предками тех племен, которые живут там и поныне, в том числе и Детей Змеи.

Все, чего я просила для себя, — чтобы меня похоронили в Элментейте, и Ваофул это исполнил. А потом покинул Город и с помощью заклятия сделал так, чтобы больше никогда сюда не ступала нога человека.

…Ужас какой, подумала Соня.

Эта женщина видела смерть своего возлюбленного, и бесчинства освобожденных рабов, крушивших дворцы и храмы, и дикие оргии завоевателей, разорвавших на куски ослабленное и не способное более защитить себя Побережье…

Что же давало ей силы самой не сойти с ума и бороться за тех, кого еще можно было спасти?!

— Моя неразделенная любовь к Элгону, — сказала Маргиад, прочитав ее мысли.

— Неразделенная?!

— Он в своей жизни любил лишь одну женщину — Мерулу, не меня, — кивнула она, — а меня взял в жены, только чтобы продолжить свой род. Но наш сын погиб, заразившись во Мто-ва-Мбу чумой, поразившей город. Беда ведь не ходит одна.

Вслед за засухой, полным разорением и голодом на наш народ обрушилось множество страшных болезней…

Талисман же Элгона я и после смерти не выпустила из рук, и меня похоронили с ним вместе. Я не думала об его силе; просто эта вещь была единственной, сохранившейся у меня в память о муже.

Но я дала клятву передать его достойнейшему, и моя душа так до конца и не обретет покоя, пока клятва не будет исполнена. Как же я устала за эти века… Я отдам его тебе, дочь Рыси; но и ты поклянись, что память о судьбе Побережья будет отныне высечена в сердце твоем, точно на каменных скрижалях, и ты не будешь пытаться совершить невозможное.

— Почему же бог Элгона не помог человеку, который считал себя его Сыном и служил ему до самого конца? Почему он допустил все то, о чем ты рассказала, вплоть до гибели самого Элгона?! — светло-карие, с зеленоватыми искорками по краю радужной оболочки, глаза Муонга были полны недоумения, негодования и боли.

— О, — проговорила королева Маргиад, — он и сам не знал этого.

Перед смертью Сын Света тоже спросил: «Почему?..»

— Муонг, — Соня печально покачала головой, — пойми: как бы ни были сильны боги, у них нет иных рук, кроме человеческих, и только мы сами в состоянии спасти себя.

— Возьми же, — произнесла Маргиад, протягивая девушке камею; Соня с благодарностью приняла этот дар: камень, казалось, излучал теплый свет, словно был живым.

Земля глухо заворочалась и качнулась под ногами: толчок был таким сильным, что Соня и Муонг едва удержали равновесие.

— Прощайте, — проговорила королева. — Бегите отсюда скорее!

— А ты? — воскликнул Муонг.

— О дорогой мой, что может повредить человеку, который и так давно уже мертв? — бесплотные пальцы женщины коснулись его щеки: это было подобно движению воздуха от крыльев пролетевшей мимо птицы.

Земля снова тревожно зашевелилась.

— Королева права, — сказала Соня, — нам следует поспешить.

Они успели выбраться из Элментейта и пробежать пару лиг прежде, чем страшный грохот позади заставил обоих вздрогнуть и обернуться: впечатление было такое, словно сама земля разверзлась и поглотила руины Города; гигантская скала, на которой величественно возвышался дворец-крепость, с шумом обрушилась в океан, заставив воды вскипеть и выйти из берегов.

— Все кончено, — произнес Муонг, замерев на месте и широко раскрытыми глазами глядя туда, где только что стояли стены Элментейта.

— Нет, — возразила Соня, бессознательно сжимая в ладони талисман Сына Света, — это только начало.

Глава 8

Ничего подобного произойти не могло, и все-таки это случилось. Возвращаясь назад, спутники сбились с пути. Было ли тому причиной пережитое обоими потрясение после встречи с воплотившимся духом королевы Маргиад и всего того, о чем она поведала, или то, что Муонг, будучи слишком поглощен тяжелыми и тревожными размышлениями, был чрезвычайно задумчив и рассеян… вероятно, свою роль сыграло и то, и другое.

К тому же его очевидно терзало чувство вины перед Соней: из неохотных ответов девушки поняв, что в состоянии необъяснимого помрачения рассудка он напал на нее и едва не столкнул в пропасть, Муонг пришел в подлинный ужас.

— Бара, клянусь, я не хотел этого! Понимаю, мне невозможно оправдаться перед тобой, но я видел вовсе не тебя… мне вдруг показалось, что передо мной возникла Глария… или Маргиад, я и сам не мог разобраться, но во мне вспыхнула такая жгучая ненависть… я просто не понимал, что вообще совершаю!

— Можешь не рассыпаться в извинениях, — проворчала Соня. — Как-никак, даже не вмешайся Маргиад, я сумела бы за себя постоять. Рана-то теперь сильно болит? Врезала я тебе, признаться, от души…

— Ты еще можешь думать об этом?! — поразился он.

— А как же, я что, зря тебя, дурака, выхаживала? Мне не тебя, а своих усилий жалко, — отрезала девушка и тут же усмехнулась: — Ну, ладно, хватит уже переживать, я ведь почти сразу догадалась, что на тебя кто-то наслал морок.

Новый повод для переживаний, однако, долго себя ждать не заставил.

Муонг двигался все медленнее, наконец остановился совсем и подавленно произнес:

— Слушай, по-моему, я ошибся в выборе направления.

— Отличная новость, — заметила Соня. — Что, если просто идти прямо?

Говоря об этом, она уже понимала, что подобная задача в этих местах трудновыполнима: не имея никаких ориентиров, даже звезд, разглядеть которые сквозь густой, непроницаемый, головокружительной высоты лиственный полог совершенно невозможно, — не только человек, но даже животное начинает описывать круги, снова и снова возвращаясь на прежнее место.

Муонг энергично помотал головой, подумав, видимо, о том же самом:

— Не получится.

— Ну что ж, тогда нам остается только одно: смириться с неизбежным, обосноваться прямо здесь и стать родоначальниками нового племени.

— Нет! — произнес мужчина с неожиданным и неподдельным ужасом, ничуть не разделяя мрачного юмора Сони.

— Вот порадовал, — не сдавалась она, — а я-то, глупая, думала, что тебя, вроде бы, устраивает мое общество! И не ты ли говорил, как мне помнится, что лес — твой родной дом? Не правда ли, забавно заблудиться в собственном доме! Но с чего вдруг такая паника, Муонг? Все равно скоро стемнеет. Чем стоять просто так, разводи костер, а я принесу веток. Устроим себе пышное ложе и прекрасно проведем время, а утром что-нибудь придумаем.

Спутник согласился с нею и стал заметно спокойнее.

Расположившись так, чтобы дым от костра хотя бы в какой-то степени отгонял назойливых насекомых, они попробовали заснуть, но из этой затеи ничего не вышло.

— Да с чего, собственно, ты пришел в такое волнение? — спросила Соня, садясь и запуская огрызком съедобного корня в любопытную физиономию нахального долгопята, огромные, совершенно круглые глазища которого уставились из ветвей прямо на нее; девушка находила этих созданий с присосками на непомерно длинных пальцах, ртом, разрез которого доходил чуть ли не стоящих торчком ушей, и резким хохотом, способным свести с ума не знакомого с ними человека, очаровательными тварями, но иногда они раздражали своей бесцеремонностью. — Если рассудить здраво, мы просто отыщем звериную тропу и пройдем по ней. Ну, запутался немного, со всяким такое может случиться. Не конец света, как мне кажется.

— Я на мгновение представил себе, что уже никогда не смогу вернуться, — тихо признался Муонг.

— Куда, к мбонго?

— Нет. Домой. В Хайборию.

— Да ты же и слышать об этом не хотел! Принимался орать на меня всякий раз, стоило мне заикнуться о Бритунии или хотя бы о том, что не родился мбонго. Утверждал, что нашел свое истинное счастье в Черных Королевствах…

— Бара, я схожу с ума от тоски по землям, лежащим севернее Стикса. Я старался убедить себя, что обойдусь и без них, но это… все равно что смерть. Да, я не родился мбонго, и мне никогда не стать им до конца. Я просто убедил себя, что я — Сын Змеи, такой же, как другие, и почти поверил в это, но ведь на самом деле все не так, сколько себя ни обманывай. Не получается просто хлопнуть дверью и уйти из одного мира в другой.

— Муонг…

— Эльбер, — произнес он.

— Что? — не поняла Соня.

— Так меня зовут. Эльбер. Вернее, раньше звали.

Девушке показалось, что она где-то слышала это имя, но где и при каких обстоятельствах, вспомнить никак не удавалось.

— Вот как? Звучит красиво…

— Мой отец любит красивые имена. Например, мою сестру он назвал Береник. Она старше меня на пять лет.

— Ты, должно быть, знатного рода?

— Вовсе нет, с чего ты взяла? Какая там знать… Мой отец всю жизнь прослужил садовником в богатых домах. Ему необыкновенно нравилось его занятие, и он любил повторять, что те, кто сажают цветы и деревья, — особенные люди, они создают радость завтрашнего дня. Каждый день он дарил матери свежесрезанные розы… я до сих пор помню их аромат! Но мы всегда жили в бедности. Отец сразу соглашался на ту плату, которую ему предлагали, и не требовал большего. Узнав об этом, многие беззастенчиво пользовались его покладистостью. У нас был маленький дом, всего одна комната, где мы жили все четверо, пока Береник не вышла замуж, а я не стал торговцем. В семнадцать лет у меня уже было свое дело и даже лавка, которая давала неплохой доход.

— Неужели? Ну и дела… И какой же товар ты продавал?

— Оружие. Но мне вовсе не нравилось этим заниматься, я мечтал совсем о другом… в детстве я несколько раз убегал из дома, чтобы примкнуть к бродячей труппе, но меня быстро находили и возвращали обратно. Я не пропускал ни одного представления, когда актеры проходили через наш город, и больше всего на свете мечтал стать одним из них. Я запоминал все представления сразу и наизусть… и просто бредил увиденным. Отцу это не нравилось, он говорил, что нельзя жить придуманной жизнью, это неправильно, но я ничего не мог с собой поделать. Факиры, канатоходцы, певцы и музыканты… может, это и была придуманная жизнь, но я чувствовал, знал: она — моя! Тайком от отца мать всегда старалась сунуть мне пару медных монет, чтобы я мог увидеть представление, и тогда я со всех ног мчался на площадь, где эти люди ставили свой шатер, а потом жил только ожиданием того, когда они появятся у нас снова. Как-то раз я вообразил себя канатоходцем. Натянул веревку высоко между двумя деревьями и попытался пройти по ней. Из этого, само собой, ничего не вышло — я сорвался и едва не свернул себе шею. Отец, добрейший из всех людей на свете, сказал мне:

— Эльбер, выброси из головы эту ужасную блажь, она сводит меня с ума! Но даже под страхом смертной казни я не мог отказаться от своей мечты.

— Ну, какой мальчишка не приходит в восторг от представлений бродячих лицедеев, — сказала Соня, испытывая, однако, недоумение и почти разочарование: она полагала, что нормальный человек может мечтать о воинской славе и доблести, но уж никак не о том, чтобы связать свою судьбу с ремеслом комедианта — подобное казалось ей, скажем, не совсем достойным занятием.

— Ты права, они всегда собирают толпы зевак, но со мной было иначе. Потому что время шло, а сила моей страсти не ослабевала. Наоборот, ни о чем другом я просто думать не мог. Я никогда не покидал пределов Бритунии, в которой родился, но слышал, что в Немедии, в Бельверусе, есть огромный театр — Килва, куда приходят тысячи людей, чтобы полюбоваться мастерством настоящих актеров, разыгрывающих целые представления…

— В Бельверусе, как и в гиперборейской Халоге, люди предпочитают бои гладиаторов, — возразила девушка. — Вот это зрелище, скажу я тебе!..

— Я знаю об этом лучше, чем ты думаешь. Но об этом позже… Бельверус не шел у меня из головы, однако я хотел как-то помочь своей семье и стал оружейником. Отец был доволен. Дело у меня сразу пошло неплохо, он сам никогда не зарабатывал столько денег, как это сразу получалось у меня. К тому же я женился.

— В семнадцать лет?

— Да, а что такого? Я видел, как относятся друг к другу мои родители, и полагал, что любовь бывает только вечной, а раз так, то я просто обязан жениться на женщине, с которой провел ночь. Арьяла, правда, была старше меня, но очень красива и умна. Отец и мать вздохнули с облегчением: они решили, что бредни о Бельверусе теперь перестали иметь для меня значение, ведь, несмотря на молодость, я стал состоятельным семейным человеком: не мог же я бросить все ради каких-то детских мечтаний! Оружейная мастерская, лавка, любящая жена и собака… Действительно, у меня было слишком много причин для того, чтобы большего и не желать! Но на другой чаще весов был далекий Бельверус, понимаешь? Килва…

— И эта чаша в конце концов перевесила, — вздохнула Соня.

— Вот именно. Я старался изо всех сил и терпел, как мог, целых три года. Старался убедить себя, что моя жизнь прекрасна и имеет подлинный смысл, но сердце знало: это не так. В конце концов я понял, что мне себя не пересилить. Продал мастерскую и лавку, поделил вырученные деньги между Арьялой и родителями, оставив себе совсем немного только на то, чтобы не умереть с голоду, и отправился в Немедию. Собаку я поручил заботам одного своего друга. Отец и мать в голос рыдали, умоляя меня одуматься, жена сначала тоже плакала горькими слезами, а потом ругалась и кричала, что я сумасшедший, и под конец перебила в доме все горшки, последним ловко запустив мне в голову. Но меня уже ничто не могло остановить.

— Очень трогательно, — с некоторым сарказмом произнесла девушка, — но мне почему-то кажется, что вряд ли вся знать Бельверуса во главе с королем вышла к городским воротам, дружно приветствуя твое появление.

— Уж это точно. Кому я там был нужен, сама подумай!

— Это тебе надо было думать, мне-то что с того…

— Конечно, к Килве меня и близко не подпустили. Сперва я нанялся подмастерьем к гончару, потом служил при конюшнях и там же жил, со мной расплачивались только едой… но мне нужно было как-то подобраться к тому, ради чего я вообще пришел в Немедию, а путь оказался только один: стать гладиатором. Так я и сделал.

Вообще, еще в Бритунии я участвовал в турнирах и неплохо владел оружием и собственным телом, но тут было совсем другое…

Я выходил на арену бельверусской Килвы и каждый раз был уверен, что меня убьют. Перед боем я всегда испытывал страшную тревогу, но стоило мне увидеть своего противника, как страх и неуверенность сменялись азартом сражения, я просто обязан был победить, и обычно так и происходило. Мне нравилось сражаться!

Нравилось, как восторженно ревет толпа, приветствуя мои победы, какими влюбленными глазами на меня смотрят женщины — о, можешь поверить, у меня было очень много женщин!

— А как же вечная любовь? — осведомилась Соня.

— За шесть лет, которые я прожил в Бельверусе, от многих моих иллюзий и следа не осталось, — махнул рукой ее собеседник. — Конечно, мне приходилось много тренироваться, бои отнимали много времени и сил… и все равно я изыскивал возможность приходить в Килву и тогда, когда там происходили драматические представления. Просто стоял, жадно смотрел и слушал, запоминал все монологи… Пробирался я и на репетиции. Тогда среди актеров особенно блистал один человек, его звали Иалон.

Как он играл! Я верил каждому его слову. Высокий, стройный, такой утонченный красавец Иалон, любимец публики… однажды он заметил меня.

«Что ты здесь делаешь?» — вопросил он изумленно, потому что дело происходило днем, зрителей не было, и труппа просто отрабатывала какую-то сцену.

«Я хочу играть, как ты», — признался я, глаз не смея поднять на своего кумира, а тот зло рассмеялся и закричал: «Посмотрите, безмозглый гладиатор, бездушная тупая гора мяса, смеет заявлять, будто что-то смыслит в высоком искусстве драмы! Да как ты смеешь, тварь?! Твое дело махать мечом, ты всего лишь животное, не способное связать и двух слов, то же самое, что любой из быков, с которыми сражаются такие же, как ты, паршивые идиоты!»

Остальные его товарищи подобострастно хихикали, издеваясь надо мной: ведь Иалон был фаворитом самого короля, и никто не смел ему перечить. Я не знал, куда деваться от стыда и незаслуженной обиды.

«Убирайся, — продолжал Иалон, — чтоб я тебя здесь не видел! Пошел вон!»

Когда я, не помня себя, выбежал прочь из Килвы, мне казалось, что я не переживу такого унижения. Я шел по улице Бельверуса, сам не ведая, куда и зачем, и тут встретил того самого парня из Бритунии, с которым мы когда-то дружили.

«О, Эльбер, — воскликнул он, — вот неожиданность! Я думал, тебя и в живых-то нет. Что-то ты совсем нас забыл».

От него я узнал, что Арьяла вышла замуж за другого, моя собака сдохла, а отец считает, что я навек опозорил его, став неизвестно кем в чужой стране…

Все это было ужасно. Расставшись со своим бывшим товарищем, я вернулся домой, взял свой меч и хотел покончить с собой. Весь мир против меня, думал я, я предал всех, кто меня любил, гоняясь за миражом, Иалон надо мной жестоко посмеялся… зачем мне жить? Я был совершенно один и уверен, что меня никто не видит и не слышит.

И я стал произносить монолог героя оной драмы, которого обычно играл Иалон, несчастного Дильмуна, воина, проигравшего сражение, захваченного в плен и погибшего, восстав против своих мучителей.

— Я знаю сказание о Дильмуне, — кивнула Соня.

— А я сотни раз слышал этот монолог.

«О великие боги, лучше я поднимусь в полный рост и приму достойную смерть, нежели стану влачить жалкое существование коленопреклоненного раба! Падите на меня, горы и молнии небесные, сожгите меня, рожденного для славы и познавшего страшный позор…»

Я закончил и хотел уже снова взяться за меч, но тут вдруг кто-то крикнул: «Браво, Эльбер!»

Это было так неожиданно! Я поднял глаза и на одной из трибун увидел девушку. Она стояла, прижав руки к груди… она знала мое имя, а я мог поклясться, что впервые в жизни вижу ее.

Девушка спустилась с трибуны, подошла ко мне и попросила: «Пожалуйста, прочитай еще что-нибудь». — «Неужели тебе понравилось? — не поверил я. — Ведь я всего лишь безмозглый гладиатор…» — «Нет, Эльбер, нет, — возразила она, — ты станешь великим актером, клянусь тебе!»

Я продолжил чтение… для нее одной, а она смотрела на меня и слушала, боясь вздохнуть. Одета она была совсем просто и даже бедно, но я не мог отвести глаз от ее прелестного нежного лица. Девушка оказалась сиротой, дочерью одного из убитых гладиаторов, которой из милости позволили служить в Килве, чистить наше оружие после боя и убирать трибуны. Ее звали Глария, и она была первым человеком, который поверил в меня.

«Не сдавайся, Эльбер, — твердила она, — у тебя все получится! Я помогу тебе!»

Я сомневался в том, что бедная девушка на самом деле может быть мне как-то полезной, однако под внешностью неземного хрупкого создания скрывался острый ум и потрясающая отвага.

Как-то раз, когда король намеревался почтить Килву своим присутствием, чтобы посмотреть на игру Иалона, Глария перед представлением подменила тому кубок с вином на совсем другой напиток, усыпивший его. Заменить Иалона никто не осмеливался, опасаясь недовольства короля, и тогда вызвался я.

«Ты что, самоубийца? — поразился один из актеров. — Ты же никогда не играл! Не делай этого: погубишь не только себя, но и всю труппу!» — «Как хотите, — я изо всех сил делал вид, что мне, в общем-то, все равно. — Можете сегодня попросту отменить представление. Правда, не думаю, что королю это понравится больше».

Трибуны, как всегда, были полны народа. Когда я надевал на себя одежду и маску, в которых Иалон обычно играл Дильмуна, у меня все внутри тряслось от возбуждения и страха. Но стоило мне предстать перед публикой, страх исчез точно так же, как бывало во время боя.

Я больше не был самим собой, став Дильмуном, и на три часа забыл обо всем на свете, кроме его подвигов и страданий…

Когда я произнес последние слова, обращаясь к возлюбленной своего героя перед его смертью, Килва безмолвствовала.

Тишина была просто звенящей. Я лежал на песке и с ужасом думал, что это означает полный провал.

Но тут рев трибун, вставших, как один человек, оглушил всех, присутствующих на сцене. Люди бесновались, рыдали, кричали, тянули к нам руки… Не помню, как я встал и снял маску.

Король был потрясен, увидев, что перед ним — вовсе не Иалон. Он долго смотрел мне в лицо, а потом резко развернулся и покинул Килву.

Целый день после этого я не знал, что и думать, а потом король призвал меня к себе. Я никогда не бывал ни в одном дворце, и, когда шел туда, чувствовал себя так, словно это — мой последний путь.

«Я доволен тобой, гладиатор, — сказал мне правитель, — и хочу видеть тебя как можно чаще. Ты поступил дерзко и безрассудно, но я ценю в своих подданных мужество столь же, как и верность, и умею щедро вознаграждать истинный талант».

Все это было похоже на сказку, на чудесный сон, я не верил своим ушам, но с тех пор мне действительно позволили играть столь же часто, как это делал Иалон. Правда, в отличие от него, ничем более не занимавшимся, я по-прежнему продолжал участвовать в гладиаторских боях.

Мне равно нравилось то и другое, я не хотел жертвовать славой воина даже ради счастья играть на сцене.

— Удивительно, — заметила девушка, — я всегда полагала, такие вещи сочетать невозможно.

— Еще как возможно, — горячо возразил ее собеседник. — Если, конечно, хватает сил. У меня хватало.

Помнишь, ты однажды сказала о людях, которые прекрасно обеспечивают себя благодаря своему мастерству? Я был именно таким человеком. Я купил себе великолепный особняк в Бельверусе, нанял слуг, разбил сад с бассейном и фонтанами.

Ну, не сразу, конечно. Делал все это я ради моей Гларии, которая спасла меня, когда я сам был беден, неизвестен и чувствовал себя на краю гибели. Я мечтал о том, как объявлю ее своей женой и сделаю хозяйкой богатого поместья.

Ей больше никогда не придется тяжело работать, мы будем безмерно счастливы вместе, я стану молиться на нее, носить на руках, она будет моей богиней, она достойна самого лучшего, что только мужчина может предложить женщине… всей любви, и всей преданности, и любого подвига.

Я играл для нее и сражался для нее, чтобы Глария могла гордиться мною, и кроткая улыбка, точно солнце озарявшая ее милое лицо, восторженный блеск глаз моей любимой были мне лучшей наградой. О, Глария, я знал, что испытывать чувства более глубокие и сильные, нежели она пробуждала во мне, невозможно. Ты помнишь Маргиад? Так вот, она была столь же прекрасна, только с белой кожей…

Близился рассвет, но ни Соня, ни Муонг — называть его иначе она еще не привыкла — не сомкнули глаз. Ему необходимо выговориться, понимала девушка.

История, которую успел поведать ей Муонг, поражала все больше. Конечно, он мог оказаться кем угодно — гладиатором в том числе, почему нет? Но чтобы еще и актером…

В глубине души Соня была где-то согласна с неизвестным ей Иалоном: или-или. Люди, которые сражаются на аренах как наемники, по собственной воле, зачастую дальше от искусства, чем небо от земли, они слишком грубы и примитивны, а те, кто посвящает свою жизнь чему бы то ни было прекрасному, чересчур изнеженны, чтобы уметь управляться с мечом: актер-гладиатор, в таком случае, должен быть чем-то вроде способного любоваться закатом леопарда.

Нет, Соня знавала сентиментальных выродков, хладнокровных убийц, которые в свободное от совершения «благих дел» время вполне могли собирать коллекции голубого кхитайского фарфора или разводить птичек в своих садах…

Но Муонг, мужественный и страстный, ранимый и отчаянный, был совсем другим. Каким именно — это ей все еще предстояло понять.

— Так, судя по всему, у тебя все стало складываться как нельзя лучше, — произнесла она. — А что же произошло потом? Ты был богат, известен, любил красивую женщину, и она отвечала тебе взаимностью — чего же еще желать?

— Вот и я так думал. Настал момент, когда я сказал себе — мне не за что роптать на судьбу, я благодарен ей и совершенно счастлив.

Он внезапно замолчал и сделал жест, призывающий Соню последовать его примеру, а потом широко и облегченно улыбнулся: — Слышишь?

— Что именно? — в этот ночной час отовсюду раздавалось множество звуков, здесь все, казалось, пищало, квакало, жужжало и стрекотало, выделить среди такой какофонии один какой-то конкретный звук ей было сложновато.

— Хруст, — лаконично объявил Муонг. — Справа, где-то в полулиге.

— А, да, — согласилась Соня. — Ну и что? Это может быть опасным?

— Как посмотреть. Если нас не затопчут, значит, мы скоро отсюда выберемся. Это стадо слонов, — пояснил он.

— Стадо слонов, — обреченно повторила девушка. — Действительно, что может быть лучше?

Она невольно бросила взгляд вверх в поисках подходящего дерева, на которое можно забраться, наподобие какой-нибудь обезьяны, но все они были слишком прямыми и гладкими, без единого нижнего сучка, и толстыми, либо же, наоборот, тоненькими, какие любой уважающий себя слон согнет в два счета, если захочет.

— Они обычно не нападают, если в них не стрелять, — успокоил ее Муонг, — и вообще идут не в нашем направлении. А вот мы сами можем пойти за ними.

Зачем это понадобилось, Соня поняла почти сразу: гиганты, предпочитающие совершать свои походы по ночам, возвращались от озера в глухую, непролазную чащобу, где могли спокойно продремать всю жаркую часть дня.

Зато они проломили свежую «просеку» в многометровых зарослях из пересечения лиан, веток и колючих кустарников: идти по ней, ступая рядом с огромными, до полутора футов, следами было довольно легко, как и определять направление движения по тому, в какую сторону заломлены ветки.

Соня старалась идти как можно тише: встретиться нос к носу со слоном ей, невзирая на заверения ее спутника об их миролюбии, совершенно не хотелось.

— Напрасно тратишь столько усилий, — заметил Муонг, — они тебя все равно не услышат, сами шумят будь здоров, а вот учуять могут, — с этими словами он недвусмысленно указал на внушительную кучу помета, в которую ей пришлось вступить, чтобы отбить собственный человеческий запах. — Впрочем, мы все равно идем не за ними, а от них — к озеру или реке.

— Сказал бы сразу, а то заставил в дерьме топтаться, мерзавец, — проворчала Соня.

— Самой пора бы уж понимать, — вздохнул он, — не маленькая.

С восходом солнца по слоновьей тропе они действительно вышли к озеру.

— Ну так и есть — Томото, — усмехнулся Муонг, мгновенно сориентировавшись в том, где они находятся, — и не полный ли я после всего этого дурак?! Мвиру и братья со смеху умрут, если узнают, где я умудрился заблудиться.

— Да ладно, я им ничего не скажу, — заверила его девушка, — как-никак, ты у них лучший охотник, к чему тебе такой позор?..

— Премного благодарен, — склонил голову Муонг. — А не хочешь ли ты съесть черепаху? Их тут полно плавает, могу поймать.

— Не надо, что-то не хочется, — отказалась Соня.

…Оказавшись снова у мбонго, она ощутила себя так, словно вернулась домой. Неужели ее могли чем-то не устраивать эти непрочные хижины и жесткое ложе из бамбука? Да что может быть удобнее! Девушка рухнула на такое ложе и проспала подряд тринадцать часов, в то время как Муонг пересказывал соплеменникам подробности их удивительного путешествия.

Наконец, он пошел к Нганге. Старый знахарь испытующе посмотрел ему в глаза.

— Ты решился уйти от нас вместе с Барой?

Муонг побледнел.

— Да, решился, — глухо проговорил он. — Мне… пора это сделать. Но я не знаю, как стану жить без леса.

— Ты не станешь жить без леса, — возразил Нганга, — он теперь в тебе навсегда.

Глава 9

— А в Стигии ты прежде бывала? — спросил Муонг.

— Доводилось, и не раз, — кивнула Соня. — Лучше бы нам миновать ее поскорее.

Покинув леса и бескрайние саванны Дарфара и оказавшись в более привычном для себя мире, девушка больше не видела необходимости во многом полагаться на своего спутника. А вот он, на несколько лет полностью отлученный от цивилизации, теперь ощущал себя не вполне уверенно.

И не удивительно: они покинули Дарфар не только без денег и сносного оружия, но и практически без одежды, да еще нанесенная на тела и лица раскраска, от которой не так-то легко было избавиться, придавала обоим явно привлекающий излишнее внимание вид. Согласно легенде, кое в чем соответствующей действительности, которую придумали спутники, они были мужем и женой, уроженцами Немедии, в погоне за сокровищами Города явившимися в Дарфар, где заблудились в лесах, а поле попали в какое-то дикое племя и лишь чудом спаслись от каннибалов.

Доказательством «подлинности» этой истории служила именно раскраска, якобы означавшая, что они были предназначены в жертву кровожадным демонам джунглей.

Чтобы не вдаваться в подробности, описывая свои злоключения в ужасных враждебных лесах среди дикарей, Муонг вспомнил о своем прошлом актера и ловко изображал человека, почти потерявшего рассудок от страха и страданий: как только ему начинали задавать вопросы, он принимался трястись всем телом, размазывать по лицу слезы и бормотать нечто совершенно невразумительное, указывая на ужасные шрамы, пересекавшие его живот, а при одном лишь упоминании о Городе разражался нечленораздельными выкриками.

Соня, якобы, сумела сохранить остатки памяти и рассудка, но и от нее мало чего удавалось добиться. Она с невероятным упорством твердила одно и то же:

— Умоляю, помогите нам, мы хотим попасть домой!

Кончилось тем, что их история, мгновенно облетев Сухмет, дошла до правителя, милостиво предложившего несчастным мученикам почтить своим присутствием его замок-святилище.

Подобных по роскоши зданий Соне доводилось видеть редко. Центральную его часть составляли две галереи, внутренняя и внешняя, соединенные тремя проходами, посередине внешняя галерея разделялась рядом колонн, которые украшали и вход в нее. Когда-то крыша дворца выглядела плоской, но позже все здание было надстроено: над средней частью возвели еще один этаж, служивший ныне главным святилищем.

Вход в него охраняли две колонны, изображавшие пернатых змеев; их каменные тела покрывала живописная раскраска всех цветов радуги.

Весь фронтон храма украшали фрески — двуглавые змеи и многочисленные боги. И внутри он был богато украшен: широкая полоса, покрывающая всю восточную стену святилища, изображала ночное небо с россыпью звезд, а меж ними опять-таки двуглавые змеи. Фрески располагались и по остальным стенам: они рассказывали о битвах и торжествах, изображали, например, нападение воинов на селение, защитники которого с большими щитами в руках контратаковали, а за спинами победителей вновь поднималось могучее божество в, виде гигантского змея…

Живописные украшения святилища были выполнены изумительной сине-зеленой краской по черному грунту.

По западной стене в расположенных друг над другом полосах фресок перед Соней предстал весь необычайно сложный стигийский пантеон.

Некоторых богов она узнала: например, того, которого называли Опускающимся богом заходящего солнца, он занимал в пантеоне центральное место.

Соня и Муонг предстали перед Тулумом, правителем Сухмета.

Они оба были теперь облачены в обычные здесь одежды, то есть мужчина носил так называемые эш — белые штаны и такую же рубаху, на ногах — сандалии из оленьей кожи, а девушка — уипиль, рубаху с короткими рукавами, и простую белую юбку, полностью скрывавшую ноги.

Тулум поприветствовал их и выразил желание собственными ушами выслушать историю их скитаний. При этом Муонг начал что-то встревоженно мычать, но Соня незаметно и довольно ощутимо ущипнула его за бедро, чтобы не переигрывал, и тот замолк.

— Мой бедный супруг все еще в очень плохом состоянии, — извиняясь, пояснила она, — он порой и меня-то перестает узнавать, и даже собственного имени вспомнить не может. Мы ведь все время подвергались страшным издевательствам со стороны лесных дикарей, от этого не трудно лишиться рассудка. Я и сама помню не все, однако постараюсь извлечь из своей памяти как можно больше, дабы не разочаровать твой интерес, правитель.

Тулум оказался человеком еще довольно молодым и, очевидно, любопытным до всяких диковинок, в качестве одной из которых расценивал Муонга и Соню.

Пожалуй, чтобы заслужить его расположение, достаточно было вдохновенно врать, сдабривая повествование леденящими кровь подробностями своих мытарств и не скупясь на неожиданные повороты вымышленных событий.

На подобные вещи Соня была мастерица и не сомневалась в том, что сумеет сделать свой рассказ равно душераздирающим, захватывающим и убедительным.

Однако безмолвно застывший у трона правителя человек — жрец? советник? она не сразу поняла, — девушке явно не понравился: его взгляд казался слишком умным, проницательным, испытующим. Соня ощутила легкий укол тревоги.

Впрочем, разделить трапезу с Тулумом она не отказалась.

Муонг, похоже, мучительно завидовал Соне из-за того, что она выступала основным рассказчиком, ему тоже хотелось добавить кое-что от себя, но такое неожиданное прояснение памяти могло вызвать определенное недоумение. Поэтому он развлекался тем, что поглощал все подряд, не соблюдая никаких приличий — что взять с бедного безумца! — и привлекал к себе внимание, запихивая в рот куски мяса чуть ли не обеими руками, время от времени рыгая и довольно урча, точно животное.

— Пожалуй, ему не стоит позволять столько есть, — скроив сочувственную мину, проговорила, наконец, Соня, которую учиняемое спутником безобразие с каждым мгновением раздражало все больше. — Знаете, мы столько времени питались лишь сырыми змеями и лягушками, да и то не досыта, что теперь подобная невоздержанность может оказаться попросту для моего супруга попросту губительна.

— И… калом… горилл, — с набитым ртом добавил Муонг, вцепившись зубами в превосходно запеченного фазана; его взгляд при этом продолжал отсутствующе блуждать по изукрашенным фресками стенам.

Утонченный Тулум стремительно позеленел, уставившись на своего гостя и мужественно сражаясь с подступившей к горлу тошнотой.

«Ладно, — подумала Соня, — я тебе сейчас устрою развлечение, комедиант несчастный!»

— О, мой драгоценный Эльбер, — жалостливо воскликнула она, всплеснув руками, — посмотрите, ему же в самом деле плохо! Конечно, после такого долгого голода… Всемилостивый правитель, яви свое милосердие этому мученику, повели вызвать лекаря> дабы мой муж не окончил свои дни столь бесславно, и пусть тот окажет ему помощь… он, конечно, станет отчаянно сопротивляться, но промывание желудка совершенно необходимо для его же пользы…

— Безусловно разумное решение, — согласился Тулум, и Муонга немедленно увели: он, как и предположила Соня, орал и отчаянно сопротивлялся, однако помочь ему это уже не могло.

Пока же где-то во внутренних покоях дворца его достаточно бесцеремонно заставляли извергнуть из себя все только что съеденное, Соня как ни в чем не бывало продолжала свой скорбный рассказ.

— Мы едва смогли убежать, — произнесла она, импровизируя прямо на ходу. — Эти чудовища убили двух больших обезьян и сняли с них шкуры, а мы глубокой ночью освободились от сковывавших нас пут, надели эти шкуры на себя и покинули селение… наши преследователи несколько раз едва нас не настигли, однако они принимали нас за горилл и проходили мимо…

— Поразительно, — сказал Тулум, — мне в жизни не приходилось слышать подобной истории!

Еще бы, подумала Соня, мне тоже никогда не случалось сочинять такой бред!

— А как вы справились с путами? — подал голос до сих пор молчавший советник.

— Мы их перегрызли, — не особенно задумываясь, ответила девушка, — перетерли зубами, — но, взглянув в лицо вопрошавшего, вдруг отчетливо поняла, что он не верит ни единому ее слову.

— Если только у вас не алмазные зубы, — заметил он, — от них после этого должны были остаться только пеньки.

— Оставь в покое нашу гостью, Мельгар, — вмешался Тулум, — она столько перенесла, а ты терзаешь ее неуместными вопросами! Не лучше ли сопроводить ее, наконец, в отведенные этой несчастной и ее супругу покои и дать возможность отдохнуть?

— О, повелитель, твоя милость и гостеприимство не имеют предела, — сказала Соня, одарив Тулума благодарным взглядом.

В отличие от парадных залов дворца и святилища, жилые помещения здесь скорее напоминали кельи без следа помпезной роскоши, с невысокими потолками, довольно узкие, но не соединенные одна с другой: в каждую из них вел отдельный вход или со стороны внутреннего двора, или с внешней стороны дворца. Как бы то ни было, здесь вполне можно было с относительным комфортом расположиться и прекрасно провести не одну ночь.

Муонг уже дожидался Соню, будучи препровожден в такую комнату несколько раньше нее.

Девушка ожидала, что ее спутник тут же набросится на нее с упреками, и готовилась к язвительной словесной контратаке, однако тот встретил ее вполне мирным вопросом:

— Ну и как, долго тебе еще удавалось морочить голову правителю?

— Пока он сам не устал меня слушать, — отозвалась девушка. — Думаю, я в некоторой степени удовлетворила его любопытство, и теперь вполне заслуживаю отдыха, потому что или я ничего не понимаю в людях, или завтра он пожелает услышать все сначала и во всех подробностях. Так что мне не мешает поспать, что-то тяжеловато после такого шикарного стола.

— Неужели?.. Хотя, конечно, это ведь твоими стараниями у меня теперь в желудке опять ни крошки, а ты в полном порядке, — явно рассчитывая вызвать ее жалость, протянул Муонг.

— А тебя никто не просил изображать свинью, — пожала плечами Соня, не испытывая ни малейших угрызений совести.

— Экая стерва, — проворчал он, — ну просто слов нет!

— Я думаю, правитель Тулум даст нам денег, — девушка сделала вид, что не расслышала его реплики, — и мы благополучно уберемся отсюда. Он вполне способен на широкий жест. — Она лежала, закинув руки за голову. — Только вот советник его, Мельгар, мне не понравился. По-моему, он сильно подозревает, что мы говорим не совсем правду.

— Ну и пусть подозревает, нам какое дело? Что бы мы ни говорили, это никому здесь не вредит.

— Тоже верно, — задумчиво согласилась Соня. — Послушай, иди ко мне, Эльбер, хватит уже дуться.

— Знаешь, мне надоело, что ты используешь меня точно средство от головной боли, — резко произнес он. — По-моему, я достоин того, чтобы относиться ко мне с большим уважением, а не подстраивать пакости на каждом шагу и потом отдавать команды, точно собачонке. «Ко мне, Эльбер!» — передразнил он. — Нашла себе игрушку…

— Ну, прости, мой хороший, — Соня после этих слов ощутила нечто вроде укора совести: все-таки он мужчина, и не из последних. А мужчины не терпят, когда их обычный тип обращения с женщинами откровенно переносят на них самих, так что следует придерживаться правил игры. Присев возле ног Муонга, девушка развязала ему ремешки сандалий, а потом принялась нежно массировать его икры, поднимаясь по ногам все выше, пока Муонг, не в силах унять сладострастную дрожь, не застонал, склоняясь к ней и заключая в объятия.

Так-то лучше, подумала Соня.

— Я вовсе не считаю тебя игрушкой, — продолжала она, ловко освобождаясь от одежды и шепча ему слова в самое ухо, — просто не умею любить по-другому…

Теперь уже все тело мужчины вибрировало от возбуждения.

Соня по опыту знала, что Муонг способен заниматься любовью достаточно длительное время, во всяком случае, еще ни разу она не имела повода для недовольства.

Он никогда не отваливался от женщины сразу, точно кот, сожравший горшок сметаны и способный после этого только раскинуть лапы и сыто захрапеть, и, если такое определение возможно, был настоящим виртуозом в любви…

Только под утро они вполне насытились друг другом.

— Интересно, как ты выходил на бой после подобных ночей, — произнесла Соня. — Ведь на ногах не стоял, наверное… — По ее телу разливалось блаженное тепло, и девушка склонила голову на обнаженную широкую грудь Белого Воина, слушая, как бьется его сердце.

— Я никогда, ни разу в жизни не занимался любовью перед боем, — пояснил он, — как ты могла такое подумать? Хорошо сражаться и днем, и ночью невозможно, тут уж выбирай одно из двух.

— А меня возбуждает предчувствие опасности, — призналась девушка. — Когда стоишь на самом краю, все чувства обостряются до предела, и кажется, это твоя последняя возможность… больше уже ничего не будет… тогда можно любить так, что после этого и умереть не страшно.

В дверь осторожно постучали. Зная, что в жилищах знатных господ, тем более правителей, слуги — не настолько люди, чтобы, смущаться их присутствием, Соня спросила: — Что нужно?

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова мальчика-раба, а следом и он сам, склонившийся в почтительном поклоне.

— Не требуется ли от меня что-нибудь, ах-кан (госпожа)? — спросил вошедший.

— Требуется, — проговорила Соня, — принеси нам вина и фруктов.

Мальчик удалился, пятясь задом и беспрестанно кивая, и появился снова, в точности выполнив указание, после чего девушка отпустила его благосклонным кивком.

— До вечера мы тут вряд ли кому понадобимся, — заметила Соня, с удовольствием вонзая зубы в мякоть авокадо, — в подобных местах жизнь начинается самое раннее в середине дня. Чем думаешь заняться?

— Я слышал, в Сухмете прекрасные термы, почему бы не отправиться туда? — предложил Муонг, с хрустом потягиваясь. — А то нам от этой раскраски вовек на избавиться, — он поднялся, взял кувшин с вином и сделал несколько больших глотков.

— Торопишься заново приобщиться к радостям цивилизованного мира? — улыбнулась девушка, любуясь его крепкой фигурой, одновременно мощной и гибкой. — Эй, да ты опять готов к бою!

— Странно, что тебя это удивляет, — лаконично ответил он.

…Как Соня и предполагала, правитель Тулум на достигнутом накануне не остановился, когда, вновь призвав их к себе, потребовал нового рассказа, причем не обращая никакого внимания на некоторые несообразности повествования, в отдельных деталях не соответствующие услышанному накануне.

Если так и дальше пойдёт, мы в этом Сухмете до седых волос рискуем дожить, сообразила Соня. Выждав для приличия еще пару дней, она наконец заговорила с правителем прямо.

— Повелитель, — сказала девушка, — нам хотелось бы продолжить наше путешествие… трое наших детей в Немедии ждут не дождутся своих родителей, и хотя мы вполне счастливы и всем здесь довольны, но не смеем далее злоупотреблять твоим гостеприимством и вынуждены покинуть Стигию.

На подвижном и выразительном лице Тулу-ма отразилось глубокое разочарование.

— О, — проговорил он, — я не смею вас задерживать, но предполагал все же, что вы не откажетесь прожить в моем доме несколько дольше, после чего я вполне обеспечу ваше Дальнейшее путешествие, и мои люди с почестями проводят вас до северной границы Стигии. Хотя бы еще одну седмицу!

Это не так уж долго, прикинула Соня, если судить по количеству времени, однако в течение седмицы много чего может случиться.

— Два дня, — согласилась она, — но никак не больше. Мы столько испытали вдали от родины, что теперь лишь скорейшее возвращение сможет вполне восстановить рассудок моего мужа, а его здоровье для меня поистине бесценно.

— Похвальна верность брачным обетам, не часто встречающаяся в наши дни, — заметил Тулум, — как и мужество, с коим вы оба преодолели все испытания. Что ж, ваше желание поскорее попасть в родные края вполне справедливо, и я отпущу вас через два дня…

Возвратившись к себе после этого разговора, Соня и Муонг, однако, столкнулись с пренеприятнейшей неожиданностью. Ибо в келье их уже ждали. Советник Мельгар собственной персоной.

— Что ты здесь… — начала было Соня, но он поднял руку, прерывая ее.

— Я здесь для того, дорогая моя, — сказал Мельгар, оглаживая узкую бородку и не сводя с девушки глаз, — чтобы сообщить — твоя замечательная игра подходит к концу!

— Я не понимаю…

— Зато я понимаю. Присядьте, вы, оба, и извольте для разнообразия послушать меня, ибо ваши собственные байки мне уже успели порядком наскучить. Где сокровища?

— Какие сокровища?! — воскликнула Соня. — Мы явились в Сухмет чуть ли не голыми и с пустыми руками, это все видели, о чем вообще идет речь?!

— Речь о том, что вы побывали в Городе. Я не знаю, как вам это удалось, но совершенно уверен, что вы были на Побережье. Тебя, красавица, опознал тот самый проводник, который несколько лун назад сопровождал, вместе с еще двумя-тремя безумцами, рискнувшими сунуть нос в джунгли. Что касается твоего мужа, так вы вступили в брак отнюдь не в Немедии или еще где-то, а именно в лесах, и обряд совершали те самые жуткие дикари, которые, по твои словам, вас едва не сожрали. Более того, они же спасли его после нападения крупного зверя — его шрамы не результат пыток, а ран, излеченных рукой опытного знахаря, и, в довершение всего, этот человек отнюдь не питался сырыми лягушками, а был удостоен немалых почестей в одном из диких племен.

Он может сколько угодно пускать слюни перед Тулумом и строить из себя невменяемого, однако знаки, начертанные на ваших телах, свидетельствуют лучше ваших лживых слов. Вы прошли джунгли и вышли из них, и, конечно, не с пустыми руками. Понятно, что вы не понесли добычу с собой — это сразу бросилось бы в глаза.

Люди, выжившие в центре Дарфара, не могут не быть равно умны, отважны и хитроумны. И терпеливы настолько, чтобы не помешаться от жадности, а суметь спрятать все добытое и позже вернуться за ним.

— У нас ничего нет, — повторила Соня упрямо, — мы не смогли найти Город.

— Как складно и ловко ты умеешь лгать, я уже знаю, — Зловеще произнес советник. — И клянусь, лучше тебе изменить тактику, иначе придется жестоко пожалеть о своих жалких попытках скрыть от меня истину.

— Только не надо нам угрожать, — заявил Муонг.

— Кто говорит об угрозах? Я только предупредил, — покачал головой Мельгар. — Разожми кулаки и не играй желваками, меня этим напугать нельзя. Вы не покинете Сухмет живыми, если не согласитесь мне помочь, вот и все. Запомни!

— От нас мертвых толку не будет вообще, — заметила девушка.

— Но умирать можно по-разному, — Мельгар развел руками. — Как, например, насчет того, чтобы сделать это на раскаленных железных крючьях, воткнутых под ребра? Извиваясь на них, вы не просто скажете правду, а станете выкрикивать ее на все Черные Королевства, — он брезгливо поморщился. — Признаться, мне не очень по душе запах горящего человеческого мяса, но иногда приходится идти на крайние меры.

— Но правитель Тулум обещал не ограничивать наш свободу. Если он узнает, что ты угрожал нам пытками и смертью… — начала было Соня.

— Сухметом правлю я, а не Тулум, — холодно возразил Мельгар. — Ибо правитель еще не достиг двадцатипятилетнего возраста, когда он вступит в права наследования престола, а я являюсь его опекуном после смерти его отца, и мое слово — закон.

Муонг метнул взгляд в сторону двери.

— Убить меня и сбежать не получится, — заметив это, проговорил советник. — По ту сторону двери вас уже ждут. Голыми руками вам вряд ли удастся раскидать небольшой, но хорошо вооруженный отряд стигийских воинов.

Наступило молчание.

Соне не раз приходилось попадать в ситуации, когда казалось, что ловушка прочно захлопнулась, л обычно она с честью из них выходила. Что ж, выйдет и на этот раз. Вот знать бы еще, каким образом…

— Я прекрасно понимаю, что привыкнуть к мысли о своем поражении нелегко, — продолжал Мельгар, — особенно таким гордым и отважным людям. Но вы, по счастью, не производите впечатление дураков, и я полагаю, мы вполне сможем договориться.

— Тебе нужны золото и алмазы? — спросила девушка.

— Мне нужен путь в Город, — сказал Мельгар, — секрет того, каким образом можно туда проникнуть, ибо этот путь для большинства смертных заказан. Деньги, золото, алмазы — все это бренно и не имеет большого значения. Если вы до них добрались, тем лучше для вас, можете забирать эти цацки и сматываться отсюда, будучи уверенными в том, что обеспечили себя на десять жизней. Однако существуют гораздо более существенные ценности, чем тё, какие не унесешь с собой в могилу. Предполагаю, вам о таких сложных вещах ничего не известно, и это меня вполне устраивает. К чему тревожить свою душу размышлениями о том, чего все равно не дано постичь?

— То есть, если мы объясним, как проникнуть в Город, ты нас отпустишь? — поинтересовалась девушка.

— Что-то вроде этого, — согласился Мельгар. — Более того, я даже не потребую доли от вашей добычи. Я думаю, что обитатели лесов, которых вы каким-то образом сумели расположить к себе, открыли вам тайну пути, некое заклятие, позволяющее найти Город, вступить в него, а затем покинуть. Вы передадите мне это знание… но рекомендую сразу учесть, что я смогу безошибочно отличить ложь от истины. Поэтому пощадите самих себя и постарайтесь избавить от ненужных и бесполезных страданий, ибо рано или поздно вам все равно придется быть откровенными со мной. А теперь пойдемте. Если вы проявите благоразумие, все кончится довольно быстро, и вы, как того и желали, вскоре покинете Стигию. Если же нет, проклинать за это сможете только самих себя и собственное прискорбное упрямство.

Мельгар не солгал: возле дверей кельи их ожидало не менее десятка солдат внутренней стражи. Соня и Муонг переглянулись.

— По-моему, сейчас самое время заняться любовью, — негромко заметил мужчина, обращаясь к своей подруге, — и ты совершишь все подвиги, на которые вообще способна.

— Все так, но увы — ты же не занимаешься ничем подобным перед боем, дорогой, — вздохнула Соня.

Советник подозрительно и с угрозой взглянул на них, раздумывая, очевидно, не являются ли их странные слова неким условным сигналом друг другу.

Покинув дворец, они в сопровождении солдат прошли почти через весь Сухмет до его восточной границы и достигли великой Долины Пирамид.

Насколько Соне было известно, эти сооружения служили усыпальницами стигийских правителей и верховных жрецов, а также храмами и святилищами.

— Следуйте за мной, — сказал Мельгар, жестом повелевая страже оставаться снаружи.

Прежде чем спуститься внутрь пирамиды, сначала пришлось подняться по десяткам ступеней девяти ее уступов на высоту более семидесяти пяти локтей.

Там, наверху, располагался храм, наружные стены и дверные колонны которого украшали причудливые рельефы: помимо мужчин, они изображали женщин, державших на руках невероятно уродливых детей с ужасными масками вместо лиц.

Это означало, что женщины, умершие во время родов, возносятся в ту часть небес, которая отведена лишь им да счастливым воинам, павшим на поле брани.

А ведь это вовсе не храм, подумала Соня со все нарастающей тревогой, оказавшись внутри помещения на самой вершине.

Всю заднюю стену зала занимали три древних иероглифических плиты, однако прочитать каменные надписи она не могла.

Девушка опустила глаза и увидела, что пол покрыт искусно обработанными каменными плитами, одна из которых имела по краям двенадцать отверстий и немного выступала над полом.

Мельгар негромко произнес несколько слов, и та сама собою приподнялась и сдвинулась с места, открывая вид на часть лестницы. Взглянув вниз, Соня поняла, что вход вглубь пирамиды был закрыт для непосвященных, и проникнуть туда, даже зная секрет, являлось не таким уж простым делом.

— Идите вперед, — приказал Мельгар.

На глубине около пятидесяти локтей лестница кончилась, и открылся коридор, вход в который преграждала стена из камней, зацементированная раствором извести с песком и казавшаяся абсолютно неприступной.

Однако советник лишь слегка коснулся каких-то одному ему известных точек на камнях, и тяжелые части стены бесшумно раздвинулись.

Продвинувшись дальше, Соня вздрогнула: перед следующей стеной лежало множество человеческих костей. Однако зубы черепов были украшены инкрустацией — значит, перед нею находились останки рабов, которых принесли в жертву, чтобы их души после смерти охраняли душу погребенного властителя и прислуживали ей.

На сей раз Мельгар потратил несколько больше времени на то, чтобы и эта стена пропустила идущих. Наконец, они вступили в просторную крипту, лежащую на глубине порядка шестидесяти локтей ниже уровня пирамиды.

Частые дожди, многие века проливавшиеся на Сухмет, образовали на потолке склепа сосульки из белоснежных сталактитов. Под их бахромой лежала монолитная плита, закрывавшая большую часть пола гробницы, и являвшаяся центральным алтарем тайного святилища внутри пирамиды.

Эта картина разительно напомнила Соне вход в Нижний мир офирского Риатеоса, который ей удалось уничтожить.

Вот только там плита была поменьше размером и абсолютно черной, здесь же — богато украшенной.

В центре ее была изображена фигура молодого мужчины, свидетельствующая о совершенном мастерстве своего творца, безусловно, гениального портретиста. Лицо изображенного человека выражало возвышенность духа, богатую внутреннюю жизнь и покорность неизменной философии времени. Из тела мужчины вырастало нечто вроде креста, а сам он почивал на лике смерти — безобразной голове животного, из пасти которого торчали острые клыки.

Нос и подбородок жуткой твари были лишены мышц, а дикие глаза словно искали новую жертву.

По обе стороны креста Соня увидела уже знакомых ей двуглавых змеев.

Пока она, замерев, взирала на поразительную картину и стены крипты, покрытые рельефами в виде девяти стигийских Властителей ночи, Муонг впился взглядом в лицо изображенного человека.

— Элгон, — выдохнул он, — Сын Света!..

— Вот оно что, — проговорил Мельгар, услышав его слова. — Вам известно даже больше, чем я думал. А вот ему, — он указал на изображение, — известны все тайные помыслы тех, кто приходит сюда. Хотя подобное редко бывает, и привести в святилище кого бы то ни было во власти лишь представителей моего древнего рода…

— Хранителей Врат, — невозмутимым голосом закончила за него Соня, чем, в свою очередь, повергла советника в неподдельное изумление. — Ты — великий маг, сдерживающий страшные силы Хаоса, заключенные под алтарной плитой.

Теперь Мельгар взирал на нее почти с ужасом.

— Н-не совсем так, — его голос заметно дрогнул, — но ты весьма близка к истине. Плита на самом деле является входом, однако охраняет его сам великий Ваофул, который и положил ее на этом месте, где покоится его прах. Я же не могу проникнуть за черту, разделяющую миры…

— Ваофул?! Значит, вот где он нашел свое последнее пристанище после того, как вывел остатки народа Побережья в леса и похоронил в Элментейте прекрасную Маргиад… действительно, все сходится! — воскликнула девушка, позабыв обо всякой опасности. — И он же повелел изваять изображение прекрасного человека, которому была верна его душа, и с которым он и в смерти не хотел разлучаться… о боги, боги!..

Действуя скорее по наитию, нежели сообразуясь с доводами рассудка, она сняла с шеи бесценный талисман и высоко подняла его над головой. Камея вспыхнула, излучая ослепительное сияние, не обжигающее сжимавших ее рук, но такое яркое, что Мельгар и Муонг невольно отступили на шаг назад> прикрывая глаза.

Плита дрогнула и сдвинулась с места сама собой, открыв каменный саркофаг, в коем покоился прах человека.

Он был похоронен в праздничном облачении, с браслетами на обеих руках и нефритовыми перстнями на каждом пальце, в ожерелье более чем из тысячи зернышек нефрита, нанизанных в девять рядов.

К диадеме, украшавшей голову, было подвешено нефритовое изображение летучей мыши, пластинки серег густо исписаны иероглифами. А лицо покрывала искусно выполненная мозаичная маска, сложенная из разноцветных кусочков того же нефрита. Только для глаз неведомый мастер использовал обсидиан и раковины.

Как это произошло, Соня не осознала, но миг спустя вокруг нее не было никаких стен душной полутемной подземной крипты: она стояла перед невиданной красоты прозрачными вратами, словно парившими в воздухе. Голубовато-золотистый свет струился от них, а вдали девушка различала очертания прекрасного города.

— Это и есть Элментейт, — произнес рядом с нею голос Ваофула — Соня совершенно точно знала, что это говорит именно он. — Не тот, на руинах которого Маргиад вручила тебе ключ, но истинный Город Сына Света.

Соня обернулась: теперь ей вполне открылось понятие «черта миров», ибо за спиной она увидела открытый саркофаг, и плиту, и застывших в полнейшем потрясении Муонга и Мельгара. Причем советник уже не стоял на ногах, а, преклонив колени, зачарованно наблюдал за происходящим.

Девушка вновь повесила талисман на шею. Сияние и прозрачные врата исчезли. Советник же все порывался подползти к ней и коснуться губами ее ступней, униженно бормоча извинения.

— Встань, — сказала Соня, — и выведи нас отсюда.

— Да, великая ах-кан, — часто закивал он, — я сделаю все, что бы ты ни повелела!..

— Ну, что, я тоже теперь должен называть тебя «великая ах-кан»? — несколько позже спросил Муонг. — Ведь ты действительно сумела преодолеть черту, разделяющую миры! Слушай, я даже не знал, что на свете может существовать такая красота! Истинный Элментейт… поверить не могу!

— Для тебя я как была другом, так и осталась, — ответила Соня. — И вообще я и сама не ожидала ничего подобного. Я же не знала, в чем именно сила талисмана.

— Зато Мельгара теперь просто трясет при одном твоем виде, — усмехнулся Муонг, — и он не то что думать забыл о своих угрозах, но, кажется, готов оказывать нам все возможные почести. По-моему, он считает тебя саму богиней. Удачно получилось, что он приволок нас именно в эту пирамиду.

Глава 10

— Ты… в это веришь? Ты действительно веришь, будто все произошло случайно? Это не Мельгар, а сам талисман привел нас в подземную крипту, точно живой ключ, тянущийся к замку, — девушку поразила наивность. Муонга. — А что касается советника, то не теряй осторожности: он не так-то прост, и после случившегося, будь уверен, возненавидел нас еще больше. Боится, заискивает… и ненавидит.

— Но за что?

— Муонг… У тебя что, мозги расплавились? Он же сам многие годы мечтал завладеть талисманом, проникнуть в город и найти его, а вместо этого ему приходилось, точно псу, стеречь алтарную плиту в гробнице Ваофула. И вот оказывается, что камея в моих руках, а он ее получить не может. Талисман Элгона нельзя отнять силой, он может быть передан одним человеком другому только как дар.

— Откуда ты знаешь?

— Да потому, что иначе Мельгар сделал бы все, чтобы отобрать его у меня!

— Бара, скажи… ты ведь владеешь колдовством?

— Не «Бара», — поправила она. — Соня. По-моему, простое имя, легко запоминается. И я даже считаю, что красивое. Нет, конечно, колдовством я не владею. Иногда я жалею об этом, но у меня, надеюсь, хватает и других достоинств.

— Да уж, кто бы стал спорить… Но ты, между прочим, тоже нечасто называешь меня Эльберрм. Просто нам обоим, наверное, трудно привыкнуть к тому, что мы уже не в лесу, — он развел руками. — И что мы, возможно, совсем ненадолго будем вместе…

— Да ладно тебе, рано прощаешься. Нам бы сначала живыми выбраться из Сухмета. Видимо, я совершила непростительную ошибку, пожелав добиться помощи Тулума. Надо было идти своей дорогой тихо и незаметно, а не привлекать к себе столько внимания.

Соня в очередной раз внимательно оглядела келью. Неужели здесь только один выход? Похоже на то, однако проверить не мешает.

Девушка опустилась на колени, простукивая пол в поисках скрытой полости. Возле самой стены ей показалось, что звук слегка изменился.

— Эльбер, — позвала она, — здесь повсюду стража, а нам следует унести ноги прежде, чем Мельгар надумает, как с нами расправиться, не навредив самому себе. Он боится гнева духа Ваофула, но, будучи магом, непременно попытается найти такое средство, под влиянием которого я сама отдам ему талисман. Он ведь полагает, что если пораскинуть мозгами, силы небесные столь же возможно обвести вокруг пальца, как и земные… Ты можешь приподнять вот эту плиту?

— Чем, руками? — усомнился мужчина. — Пожалуй, нет: за нее же никак не зацепиться, она слишком плотно прилажена.

— А… пробить?

— Ты себе как это представляешь, дорогая? Пробить?! Здесь толщина камня локтей пять, к тому же это монолит.

— И вовсе не монолит. А ты просто слабак, — разочарованно вздохнула Соня. — Ничего не можешь…

Красивое лицо Муонга пошло пятнами от мгновенно вспыхнувшей обиды.

— Я не знаю, почему Маргиад называла тебя дочерью Рыси там, на Побережье, — сказал он. — По мне, так ты настоящее крысиное отродье!

— Такому слабаку и возражать-то противно, — лениво парировала девушка, стараясь разозлить его еще больше. — Который день только и знаешь, что валяться в термах, пока рабы натирают тебе спину пальмовым маслом. От тебя за половину дневного перехода несет благовониями, как от женщины, да ты сейчас не только что в бою на арене Килвы не смог бы победить, но даже…

Ответом на ее недосказанную тираду был мощный удар Муонга ребром ладони по центру каменной плиты.

Если бы подобный удар был нанесен, например, по переносице человека, угадать, какой формы был прежде изуродованный череп несчастного, не смогли бы и десять лучших мудрецов.

Плита треснула ровно посередине, и когда мужчина, поднявшись, слегка пнул ее ногой, с грохотом обрушилась в образовавшийся провал.

— Ах, радость моя, — Соня повисла у него на шее раньше, нежели Муонг успел начать высказывать ей все, что думает по поводу ее язвительных реплик, — вижу, что я была не права! — она закрыла ему рот страстным поцелуем. — Беру свои слова обратно!

— Если бы ты была мужчиной, я бы тебе врезал от всей души, — сообщил Муонг, сбрасывая ее руки: он был слишком сильно оскорблен, чтобы купиться на обычную женскую уловку. — Никогда не смей унижать меня, даже если ты не человек, а результат прелюбодеяния богов.

Его глаза, которые столь часто имели мечтательное, даже несколько отрешенное выражение, сейчас смотрели холодно и зло.

— Вот твой вонючий проход, можешь лезть туда и убираться на все четыре стороны, — продолжал он. — Давай, давай.

— Разве мы не уйдем вместе?

— С тобой?! Никогда. Ни шагу больше. С меня довольно.

— Но Мельгар убьет тебя!

— А уж это не твоя забота. Моя жизнь тебя никак не касается. Смерть, кстати, тоже.

Девушка поняла, что на сей раз ее друг не шутил и не ломался в ожидании новых извинений.

Казалось, никакая сила в мире не могла бы сдвинуть этого человека с места.

— Эльбер, Белый Воин, — сказала Соня, — ты имеешь полное право на поединок со мной, чтобы защитить свою честь и смыть кровью нанесенное оскорбление. Когда мы покинем Сухмет, я приму твой вызов.

С этими словами она села на край прохода, потом подтянулась на руках, нащупывая ногами углубления в стене, служившие ступенями, и скользнула вниз.

В том, что Муонг последует за нею, девушка не сомневалась. Так и вышло. Она успела продвинуться лишь на несколько локтей по подземному ходу, довольно узкому, прежде чем услышала его шаги за спиной.

Разумеется, мужчина никак не мог видеть легкой улыбки удовлетворения, скользнувшей по губам Сони.

Двигаться приходилось на слух и на ощупь, однако девушку это не особенно смущало. Она никогда не испытывала свойственного большинству людей страха перед полной темнотой, становясь лишь более собранной и осторожной, оказавшись в подобной ситуации.

Любой ход, имеющий начало, должен где-то заканчиваться, и это не исключение.

Странным было другое — то, что она отлично слышала идущего позади нее Муонга. Соня привыкла к тому, что тот умеет двигаться совершенно бесшумно.

Ведь она прошла с ним вместе несколько сотен лиг, и эта его способность, выработанная годами жизни в лесах, ей была известна — он передвигался как опытный хищник, для которого лишний звук, произведенный им, может стоить охотничьей удачи.

А сейчас Муонга выдавало и тяжелое, частое дыхание, й шаги, словно он неожиданно забыл все законы и инстинкты леса. Уж не вышел ли он из себя до такой степени, чтобы решиться снова напасть на нее, как это было в Городе?

В таком случае, у него явное преимущество, ей не удастся быстро развернуться в этом узком пространстве, и если Муонг набросится сзади, стараясь вцепиться ей в горло или нанести удар, она, Соня, окажется в незавидном положении.

Тут впереди — и выше уровня хода — забрезжил слабый свет.

Ход сделался чуть шире, и девушке удалось разглядеть маленькое подземное озеро в окружении ослепительно белых сталагмитов, а над ним — нечто вроде естественного алтаря с выстроившимися на нем в ряд сосудами приблизительно в локоть высотой, украшенными ликами некоего божества.

Приглядевшись внимательнее, она поняла, что эго — властитель дождей и бури: лицо бога было покрыто синей краской, а лоб — черной. Здесь же, на алтаре, стояли и глиняные плошки с благовонными смолами, курившимися в честь божества.

Еще одно подземное святилище, коих в Стигии не счесть, поняла Соня. Наверное, при совершении каждого обряда здесь оставляли в честь властителя вод, громов и молний по кувшину с его портретом.

Ей захотелось идти как можно быстрее: большие круглые глаза божества взирали на нее со всех сторон, и взгляд их казался живым и таящим в себе угрозу.

По счастью, выход из пещеры был совсем близко. Однако ступени, вытесанные в камне, покрывала липкая грязь, с потолка падали частые капли — казалось, что идет дождь. Ноги скользили, и девушка несколько раз сорвалась с узких и крутых ступеней, потеряв равновесие.

Впрочем, ее спутника постигла та же самая участь. Так что, выбравшись наконец на поверхность где-то к востоку от Сухмета, они были с ног до головы покрыты грязью, и к тому же в синяках.

— Как ты думаешь, Мельгар уже успел сообразить, что мы ушли, не попрощавшись? — пытаясь отряхнуться от грязи, спросила Соня.

Муонг не ответил.

«Продолжает злиться, — подумала она, — ну и Нергал с ним».

Однако, искоса взглянув на своего спутника, девушка поняла — тут дело не в том, что он просто не желает с нею разговаривать: Муонг выглядел так, словно вот-вот потеряет сознание.

— Что с тобой? — . удивилась Соня.

— Я не выношу замкнутых пространств и полной темноты, — сказал он. — Хуже смерти.

— Сказал бы сразу…

— И что бы ты сделала?

Действительно, подумала Соня. Времени искать факел все равно не было. Девушка огляделась вокруг.

— Здесь, в горах, мы легко оторвемся от преследования, даже если Мельгар очень сильно захочет нас найти, — произнесла она. — Но все же лучше поторопиться.

— Ты сказала, что готова принять мой вызов.

— Что?.. Ах, вызов. Ну конечно. Только сейчас не самый подходящий момент, чтобы выяснять отношения, Эльбер. К тому же, я ведь намеренно наговорила всяких малоприятных вещей, чтобы тебя разозлить, иначе мы до сих пор топтались бы в той келье — ты что, не понял? На самом деле, я вовсе не считаю тебя недостойным человеком, клянусь. Ты ни разу не дал мне повода для подобных выводов. Прости меня, если можешь.

Будь Соня моложе, она попросту с радостью сцепилась бы с ним, чтобы показать свое бесстрашие, постоянную готовность к схватке и превосходство. Но возраст и опыт брали свое. Она не хотела драться с человеком, которого считала своим другом. Вместо этого она спокойно протянула ему руку в знак примирения.

Немного поколебавшись, Муонг пожал ее ладонь.

Глава 11

Восточнее Сухмета, горы, где они находились, оказались местом отнюдь не гостеприимным. Совершенно ясное поначалу небо очень быстро заволокло тучами, а потом порывы ледяного ветра подняли в воздух и швырнули в лицо спутникам песок и мелкие камни.

— Ничего себе, — сказала Соня, — хорошо, здесь хоть пепла нет, как на Пембу.

Впрочем, Пембу оставалось сейчас только вспоминать, как одно из самых прекрасных мест на земле, потому что непогода явно набирала силу. Молнии били в землю у самых ног, небо плевалось мерзким холодным дождем, а горы угрожающе вздрагивали.

— Такое впечатление, будто мы притягиваем эти проклятые молнии, — произнес Муонг, — они нас просто преследуют!

Грозный раскат грома едва не оглушил обоих, и, что показалось им особенно жутким, в этих звуках отчетливо угадывался злорадный хохот.

— А ведь ты совершенно прав, — сказала Соня. — Мы тут мечемся по камням, точно мыши, которых преследует кошка, похоже, правда? Я так думаю, это то божество, святилище которого мы прошли в пещере, издевается над нами и явно собирается прикончить, когда ему надоест забавляться, глядя на наши увертки прыжки. Может быть, оно хочет завалить нас камнями или еще не просто придумало, какую смерть для нас выбрать. Так или иначе, дело плохо.

С Муонга вода стекала ручьями, он промок насквозь, девушка тоже выглядела ничуть не лучше.

— А что ему от нас нужно? — Мужчина тщетно попытался отряхнуться; от злого, пронизывающего холода у него зуб на зуб не попадал.

— Не знаю, может быть, еще один горшок с его сине-черной физиономией — видел, сколько их там? — пожала плечами Соня, обхватывая плечи руками и пытаясь хоть как-то согреться.

— Я ему такой сделаю, — пообещал Муонг, — я же тебе говорил, что когда-то был неплохим гончаром, давно, правда.

— И оружейником, — вздохнула девушка. — Но он про это не знает. Как его хотя бы зовут?.. Тал… Таллок… нет, как-то по-другому…

Очередная молния заставила ее шарахнуться в сторону, из-под ноги посыпались камни, и Соня едва удержалась, чтобы не сорваться с уступа.

— Тлалок! — вспомнила она. — Да, точно, Тлалок! Эй, — девушка сжала кулак и погрозила мрачным, почти черным небесам, — прекрати нас мучить!

— Вряд ли он тебя слышит, — усомнился Муонг, — мы для него все равно что муравьи, но ты вечно ни к кому не проявляешь уважения, а это плохо.

— Будет еще хуже, когда он стряхнет нас вот хоть в эту расщелину, — возразила Соня. — Не буду я перед ним скакать, как горная коза. Хочет убить, пусть прямо здесь этим и займется, а развлекать всякую небесную дрянь я не собираюсь.

Черные дымные тучи продолжали тяжело накатываться на склоны, мерцая изнутри мощно и грозно.

Снова родился гул и рокот, заполнивший ущелье, словно водопады каменных глыб обрушились в темноту. Все вокруг утонуло в сырой и промозглой тягучей мгле, точно в склепе.

Впереди — тяжелый сгусток расплывчатой темноты… и тут же белый всплеск яростного огня полоснул по глазам, а грохот вдавил внутрь черепа перепонки в ушах.

Разбитая молнией скала развалилась на глыбы, которые, грохоча и прыгая, обрушились вниз… и снова тишина и темнота.

Сидя на мокром камне и пытаясь отдышаться, Соня коснулась рукой волос: ей показалось, что они шевелятся на голове сами собой, причем не от страха, ибо, как бывало с нею обычно, если доводилось оказываться в самой утробе стихии, девушка испытывала неизъяснимый восторг, оказывавшийся сильнее ужаса.

Бессознательно приглаживая волосы, Соня услышала, что они стрекочут, словно цикады, и со смехом взглянула на Муонга, делавшего то же самое, что и она: волосы упрямо выпрямлялись из-под ладони, и по ним метались искры.

Пальцы покалывало, точно иглой. Самым же удивительным было то, что над головой возникло сияние.

Она вытянула руку вверх, и пальцы начали мерцать, словно голубой факел, осветив холодным светом мутный туман. Муонг, подобно ей, тоже не чувствовал страха и смеялся от восторга.

— Боги, какая красота! — воскликнул он.

И тут началось нечто невообразимое. Грохот камнепада смешался с тонким, нарастаю-

щим до визга, свистом мелких камней, от которого сжалось все внутри.

— Берегись! — крикнула Соня, вжимаясь в углубление в теле скалы и увлекая за собой Муонга — и вовремя: камни пронеслись перед самыми их лицами, и ей наконец захотелось зажмуриться и представить себе, что вся эта фантасмагория — всего лишь кошмарный сон. Но если это смерть, мелькнула мысль, то все-таки хотя бы красивая…

— Поцелуй меня, Эльбер, — выдохнула она, обхватив своего спутника руками и прижимаясь к его влажным от тумана губам, чувствуя, как его тело немедленно откликнулось на ее страсть.

— Ненормальная, — нежно прошептал Муонг, сливаясь с нею в страстном поцелуе.

Древний бог Тлалок за долгие тысячелетия, наверное, не наблюдал ничего подобного. Эти люди поражали даже его воображение.

Искренне смеяться и любить друг друга, стоя на грозящем вот-вот рухнуть уступе — это не поддавалось никакому пониманию. Он для порядка сбросил еще десяток-другой камней и недоуменно притих.

— Давай попробуем подняться еще немного наверх, — предложила Соня, поправляя на себе остатки одежды, — тогда мы окажемся выше новой грозы: слышишь, вроде все успокоилось, может, успеем?

— Мы что, все еще живы? — с некоторым недоверием поинтересовался Муонг.

— Похоже на то. Я себя, во всяком случае, мертвой не чувствую. А наоборот, очень даже живой. Ну что, пойдем?..

Они осторожно покинули оказавшуюся спасительной расщелину.

Впереди, подобно крепостной стене, высилась еще одна скала. И у самой стены, словно арочный мост, сияла немыслимой тонкости и красоты радуга. Соня подбежала к цветному мосту, прошла под ним, снова вышла, вслух пересчитывая цвета.

— Да успокойся ты, — сказал Муонг, — просто стой и смотри. Такое раз в жизни бывает, и то не у каждого. Знаешь, этого Тлалока изображают неправильно. Был бы он таким жутким чудовищем, подобной красоты бы не сотворил.

Гроза ушла, сникла, и полыхала где-то уже за хребтом, будто кто-то бил там о кремень, высекая трепетные зарницы.

— Выше идти, конечно, можно, — продолжал мужчина, — но, по-моему, нам лучше поискать здесь селение — скоро ночь, а в темноте по горам лазить — не советую, знаешь ли. Да и обсушиться не помешает.

— Селение? Их может поблизости и не оказаться, — усомнилась Соня. — Сойдет вполне и пещера.

Спутники прошли еще немного и обнаружили, как показалось обоим, вполне подходящее для ночлега место.

Убедившись, что, им не придется там столкнуться с каким-нибудь зверем, опередившим их, Соня и Муонг пробрались внутрь нового убежища с черными потеками и клочьями козлиной шерсти на зазубринах каменных стен.

Набрав несколько пучков сырой колючей травы, девушка развела огонь, кашляя от густого зеленого едкого дыма, после чего выглянула наружу, стараясь хоть немного отдышаться.

На горы спустилась ночь. Из-за черной скалы, похожей на запрокинутую морду зверя, вылез узкий зеленый клык месяца.

— Обсохнешь тут, — недовольно проворчала она, — раньше задохнешься.

— Ну, принялась хныкать, — усмехнулся Муонг, — раздевайся лучше.

Красное пламя костра беззвучно металось, то разгораясь, то затухая.

— Почему все же Тлалок нас не убил? — спросила девушка, пропустив мимо ушей язвительное замечание и вновь прижимаясь к своему спутнику. — Оставил себе возможность еще поразвлечься?

— Не знаю, — сказал Муонг, зарываясь лицом в ее влажные волосы. — Может, мы ему понравились. Но дар принести все же надо. Я обещал, и значит, сделаю.

— Ты всегда — человек слова? — Соня слегка отодвинулась от него и прищурилась, наблюдая, как играют отблески огня на его лице.

— По возможности.

— А ты мне так до конца и не рассказал о Бельверусе. Помнишь? Слоны тогда помешали.

— Помню. Хочешь узнать, что было дальше? В общем, ничего хорошего.

— Догадываюсь, иначе тебя бы не занесло в Черные Королевства. А я ведь потом тебя вспомнила. Когда ты мне назвал свое имя, я еще подумала, что где-то слышала его. Я бывала в Килве, ходила смотреть на бои гладиаторов. О тебе тогда много говорили, мне даже стало интересно, что еще за чудо такое — это ведь ты сражался без оружия против двоих воинов с мечами?

— Я. Там вся задача — уворачиваться как можно дольше, пока они не вымотаются, гоняясь за тобой по всей арене, не выйдут из себя и не потеряют бдительность, а потом просто нужно завладеть одним из мечей.

— Однажды я видела, как рысь гонялась за зайцем на открытом пространстве, а он ушел. Очень похоже.

— Примерно так, — согласился Муонг. — Жить захочешь — уйдешь.

— Ты женился на Гларии, Эльбер? — прямо задала Соня вопрос.

— Нет. Она предпочла мне другого, — сухо ответил он. — После того, как мы четыре года были вместе, и я нисколько не сомневался в ее любви. Она хотела, чтобы я оставил бои. Ее отец погиб от ран, полученных на арене — я говорил тебе, он тоже был гладиатором.

— И эта женщина побоялась связать свою судьбу с тобой? Из-за боев?

— Она никогда ничего не боялась. Я сам ждал, пока смогу вполне обеспечить ее, а потом Глария нашла себе жениха побогаче, — мужчина зло усмехнулся. — Ни много ни мало главного немедийского казначея, Ишума… А на представлениях в Килве ты когда-нибудь бывала?

— Раз или два, — сказала Соня, — но мне не очень понравилось. Может, я ничего не понимаю в драме, но мне надоедало по полдня сидеть на трибунах.

— Да, представления длятся по много часов, — Эльбер задумался, погружаясь в воспоминания. — С середины дня и до заката…

— А что, эти маски сильно затрудняют дыхание?

— Нет. Маска позволяет, помимо прочего, значительно усиливать голос. Как рупор, понимаешь? Особая речь, особый мир… Этому искусству обычно учатся несколько лет.

— Но ты же не учился.

— Я родился актером, мне не нужно было долго учиться, но все равно потребовалось некоторое время, чтобы постигнуть все тайны такого ремесла. Чтобы им заниматься, нужно со всей страстью любить это дело, отдаваться ему, не раздумывая, не сомневаясь.

Король всегда был благосклонен ко мне, я считал, что занял в его душе место Иалона, и полагал это результатом признания моего таланта. Я так гордился собой, что не понимал одной очень простой вещи. Аргеваль видел во мне всего лишь живую игрушку, шута… этот сиятельный покровитель искусств, собравший в своем дворце бесценную коллекцию прекрасных скульптур, любил, чтобы его считали человеком с утонченным вкусом, и бывал очень любезен с поэтами, музыкантами, художниками… актерами, даже если кто-то из них не был свободнорожденным.

Но малейшая оплошность со стороны любого из этих фаворитов — и гнев властителя никого не щадил. Впрочем, то, что сделал я, никак не подходило под разряд «оплошности», а было настоящим преступлением в глазах короля.

— Чем же ты умудрился заслужить его немилость, Эльбер?

— Король Аргеваль, видишь ли, был и сам, скажем, не чужд искусству, он писал стихи и даже музыку к ним и считал, что невероятно талантлив. Тем более, что никто не посмел бы ему возразить. А потом ему пришло в голову создать драму, причем героя этого шедевра должен был изображать я.

Знаешь, более бездарное творение под небесами еще не рождалось, но кто бы осмелился сказать об этом в глаза королю? В общем, выбора у меня не было, а провал оказался ужасным.

Народ Бельверуса просто хохотал, увидев эту, с позволения сказать, драму. Это при дворе можно льстить сколько угодно, а черни рот не заткнешь… Правитель пребывал в крайнем унынии и ярости, он ни мало не разуверился в собственной харизме гениального поэта, а всю вину, естественно, свалил на меня, якобы не сумевшего воплотить его великий замысел.

Возможно, моя дальнейшая участь и не была бы столь печальной, если бы я не попробовал спорить с ним, убеждая в том, что на мне нет никакой вины: я ведь и так сделал все, что мог!

Однако король разгневался еще больше. «Ты, бездарное ничтожество, — крикнул он, — я научу тебя повиновению и страху!»

Соня, ты, наверное, не поймешь этого, но молча вытерпеть подобное оскорбление было выше моих сил.

«Один из нас двоих, точно, бездарное ничтожество, — прошипел я, на какой-то миг словно забыв, с кем говорю, — но это не я! Самой богине — покровительнице театра, захотелось, наверное, отвернуться при виде твоего уродливого детища, которое не стоит пергамента, на коем написано!»

Бара, мне ли было не знать, что любой поэт легче перенесет гибель своего первенца, у него на глазах жестоко растерзанного стаей волков, нежели неодобрительный отзыв о своем чаде, рожденном в творческих муках? А если этот поэт облечен неограниченной властью, то горе опрометчивому критику, осмелившемуся произнести нечто подобное…

— Да, — протянула Соня, — тебе не позавидуешь… И как же он поступил с тобой?

— Очень просто. Для начала меня бросили в камеру, точно какого-то преступника. Полная темнота и холод каменного мешка были совершенно невыносимы еще из-за того, что там вода стояла по щиколотку — в таких камерах в Бельверусе держат только рабов, непочтительных по отношению к своим господам, и Аргеваль намеренно отправил меня туда, чтобы показать — я в его глазах не более, чем жалкий раб, которого можно топтать ногами. Так прошло не меньше седмицы. Сначала я негодовал и требовал выпустить меня, потом терялся в догадках — что он намерен сделать дальше, казнить меня или изгнать из Бельверуса, или — это казалось мне самым страшным исходом — попросту сгноить в этой ледяной преисподней… потом мне стало уже все равно> я просто, обессилев, лежал в воде и ждал смерти.

— После этого ты и начал панически бояться полной темноты?

— Да… Когда дверь, наконец, открыли, я едва сумел встать на ноги и тут же снова упал на колени, а охранники, явившиеся за мной, принялись смеяться, показывая на меня пальцами.

«Поднимайся, комедиант, — один из них ударил меня ногой, — ты еще не получил свое сполна!» — Эльбер говорил с трудом, ему нелегко Хавались тяжелые воспоминания.

— И… что? — спросила девушка. — Тебя все-таки отпустили?

— Только после того, как высекли при свидетелях, точно раба, а не свободнорожденного гражданина Бельверуса.

Соня поняла, что он имеет в виду. В Немедии свободных граждан могли казнить в случае совершения ими особенно тяжких преступлений, но зачастую приговаривали к выплате денежного штрафа, сумма которого определялась степенью вины приговоренного; однако их никогда не подвергали публичным телесным наказаниям.

— Но ведь ты не раб! — возмутилась она столь явной несправедливостью.

— Но я — иноземец. Я же из Бритунии. Король просто напомнил мне о том, что на его земле я совершенно бесправен и недостоин того, чтобы судить меня по закону.

— Да тебя и судить-то было не за что!

— Аргеваль думал иначе. Он унизил меня физически и уничтожил мою душу… а когда я, наконец, вернулся домой, то в довершение всего застал картину полного разорения. Сад был сожжен, дом разграблен и изгажен…

Я получил достаточно жестокий урок, чтобы рассчитывать на то, что кто-то станет меня защищать, и знал, что могу надеяться только на собственные силы. Хуже всего было то, что Глария пропала.

Я терялся в догадках одна страшнее другой, искал ее повсюду, пока мне не сказали, что она — в доме казначея Ишума. Я бросился туда, не сомневаясь, что этот негодяй силой принудил Гларию стать его наложницей. Терять мне было нечего, я решил, что убью Ишума, сумею отомстить за ее и свою честь, а потом будь что будет!

— Наверное, на твоем месте я бы тоже так сделала, — воскликнула Соня, — я бы весь этот поганый Бельверус разнесла, к Нергалу!

— Если бы я не испытывал такой ярости и неистовства и был способен рассуждать, я ни за что не явился бы туда открыто, но я поступил именно так — и тут же попал в руки стражи.

Правда, у меня был нож, и я успел ранить или убить двоих-троих Ишумовых псов прежде, чем остальные все-таки скрутили меня. На этот раз я не сомневался, что меня казнят, но смерть была бы избавлением от страданий. Однако уже на следующий день произошло нечто невероятное. Меня доставили к королю Аргевалю.

«Эльбер, — сказал он, — я могу сохранить тебе жизнь». — «Мне она не нужна», — ответил я. — «Она нужна мне, — возразил Аргеваль, — и Немедии. Я, пожалуй, погорячился, поступив с тобой довольно жестоко, но теперь я полностью простил тебя и хочу просить об одной услуге». Мне захотелось рассмеяться ему в лицо.

«Что может быть нужно всесильному правителю от преступника-инородца, ожидающего казни?» — спросил я. Аргеваль объяснил мне, в чем дело. В это время через Бельверус проезжал асгардский лэрд, который предложил Аргевалю выставить своего воина против любого гладиатора Немедии, и выбор короля пал на меня.

«Если ты победишь в бою, получишь свободу и право считаться гражданином моего города», — пообещал он.

— И что же, ты ему поверил? — удивилась Соня.

— Поверил или нет, но я согласился. Меня бы все равно убили. А так я мог умереть достойно, в бою. Или победить, а потом посчитаться со своими врагами, как Дильмун… освободить Гларию и бежать вместе с нею… Бара, самая страшная пытка на свете — это пытка надеждой!

— Понимаю, — вздохнула девушка.

— Своего противника я впервые увидел только на арене. Его звали Каваб. Ростом он был добрых семь локтей, а весом со средних размеров лошадь, наверное. Мне не раз приходилось сражаться с противниками значительно крупнее меня, так что ничего особенно страшного' и необычного я в этом асгардском бойце не видел. Подобные ему воины обычно не отличаются ловкостью, и ты выигрываешь в скорости и реакции, главное, не позволить ему себя задеть, один удар такого кулака величиной с детскую голову — и рискуешь больше не встать.

— Известное дело, — кивнула Соня: сражаясь против мужчин, она бессчетное число раз побывала в подобных переделках, — И что ты с ним сделал?

— Правильнее было бы спросить, что он со мной сделал. Я его недооценил. Каваб, невзирая на свои габариты, оказался на редкость шустрым малым, он прекрасно понимал, в чем его преимущества, и пользовался ими вовсю. Он поймал меня на захват и сломал мне руку, и все же я успел выдавить ему глаз… боли я в тот момент не чувствовал, в общем, мы оба ползали в кровавом песке, стараясь добить друг друга, он навалился на меня всей тушей, рассчитывая раздавить все ребра, но в конце концов я вцепился зубами ему в горло, как издыхающая собака, и мне, можно сказать, повезло — я перегрыз ему вену на шее прежде, чем сам потерял сознание. Мне потом рассказали, что мои челюсти едва-едва удалось разжать.

— Значит, ты победил?

— Да, во славу Немедии, я сделал это. Правда, от меня самого мало что осталось. С арены меня просто унесли с перебитым хребтом, и было ясно, что больше мне туда не вернуться, даже если я каким-то чудом останусь в живых. Скорее, я был похож на кусок сырого мяса, чем на человека.

— А что же король Аргеваль?

— Что — король Аргеваль? Я выполнил свою миссию и больше не был ему нужен, вот и все. Наверное, он просто забыл о моем существовании… Я же весь следующий год провел в Бритунии.

Отец привез меня туда умирать. Но упрямое тело, пусть изуродованное, все еще каким-то образом цеплялось за жизнь, и я проклинал судьбу за то, что был таким сильным… Единственным светлым пятном в этом кошмаре оставались мысли о Гларии. Я бредил ею, не различая, где явь, где сон. Тогда, в Бритунии, я впервые услышал о материке Му.

— О чем? — не поняла девушка.

— О материке Му, что лежит восточнее Кхитая.

— А при чем тут этот материк?

— Сейчас объясню. Меня лечил один знахарь, много странствовавший по Хайбории. До сих пор не знаю, откуда он взялся тогда. Маленький, черный, узкоглазый… Его звали Тай-мацу, и он действительно знал свое дело, но поначалу этот человек безумно меня раздражал.

Он скакал вокруг меня, как обезьяна, болтая обо всем на свете, да еще пытался петь, а голос у него был просто отвратительный, тонкий и визгливый, и, представляешь, никакого слуха.

К сожалению, я не мог его ударить, а мои крики о том, чтобы он убирался, Таймацу в расчет не принимал — он их словно не слышал.

Он разминал и массировал мое тело, топтался на нем ногами, обмазывал с ног до головы какой-то дрянью — смесью трав, глины и еще чего-то; он даже спать мне не давал, полагая, видно, что круглые сутки обязан надо мной издеваться. Я считал его узкоглазым исчадием преисподней, а Таймацу только посмеивался.

«Ты злишься, и это хорошо, — говорил он, — когда человек злится, он уже не мертвый!»

Постепенно я снова начал двигаться, и он заставил меня вставать и ходить…

Таймацу был родом издалека, с каких-то Радужных островов, я прежде никогда не видел таких странных людей. Он молился неведомым мне богам и совершал непонятные обряды…

Так вот, именно он рассказал мне, будто в древних книгах пророчеств предсказано, что вскоре наступят последние дни, когда великие войны и страшные болезни уничтожат множество народов и стран, и только на материке Му сохранится жизнь… и что звезды свидетельствуют о том же самом.

— Как я погляжу, у тебя вечно голова забита всякой ерундой!

— Бара, нет, это очень серьезно. Мы живем в последние времена… Я стал думать о том, как построю большие корабли и увезу на этот неведомый материк Гларию и столько людей, сколько они будут способны вместить… если только я не умру.

— И где бы ты взял столько денег, дабы осуществить подобный замысел? — Соня представила себе, как это было: человек мог только лежать пластом, харкая кровью, потеряв все, что имел, и при этом мечтая о том, как станет спасать Хайборию. Поистине, он либо совершенно безумен, либо… именно на таких людях держится мир. Впрочем, одно другого не исключает.

— Кое-какие деньги у меня были, я ведь был достаточно богат, и на пару кораблей бы хватило. А остальное, я полагал, придумаю, как раздобыть.

— Остальное — это сколько?

— В десять раз больше, для начала.

— Уж не ради ли этого ты стал охотником за сокровищами?

— Ну да… я думал, если боги все-таки даруют мне жизнь, я сумею достойно ею распорядиться.

Не удержавшись, девушка с нежностью погладила его по плечу. Она понимала, что нельзя показывать ему свою жалость. Белый Воин был слишком горд, чтобы перенести унижение сочувственных слов.

— Ты вечный мечтатель, Эльбер.

— Ты считаешь меня дураком?

— Нет. Только великие страсти способны возвести душу до великих дел. Это вовсе не глупость.

— Я рад, что ты понимаешь такие вещи. Итак, более года спустя я снова пришел в Бельверус, и первым делом отправился к Гларии.

Конечно, на сей раз я поступил не так безрассудно, как прежде, и проник в дом казначея ночью, каким-то чудом сумев остаться незамеченным.

Но когда Глария увидела меня в своих покоях… я едва узнал ее. Она вскрикнула и тут же прикрыла рот ладонью, шарахнувшись от меня, точно от призрака.

«Глария, я пришел за тобой», — воскликнул я, спеша заключить ее в объятия. Она поспешно отстранилась.

«Нет, Эльбер, — услышал я ответ, — это невозможно. Уходи… мы никогда не сможем быть вместе. Я не хочу тебя видеть. Зачем мне сдался какой-то несчастный неудачник, да еще и калека? Бойцом тебе больше не бывать, на твою игру тоже вряд ли кто снова захочет смотреть — тебя давно забыли, а что было между нами, не имеет никакого значения: поищи себе счастья в другом месте».

— Она так сказала? Неужели у этой женщины нет сердца?..

— Я не знаю, что у нее вместо сердца, но это в точности ее слова. «Да будь ты проклята, — вскричал я. — Не думаю, что ты вообще хоть когда-то была способна любить».

Через несколько дней я ступил на борт корабля, идущего к берегам Черных Королевств… а дальше тебе известно. С тех пор прошло уже больше шести лет.

Он замолчал и сел ближе к огню, вытянув длинные ноги чуть ли не до самого входа в пещеру.

— Бара, ты поспи, а я посторожу.

Не хочет, чтобы я видела, как он страдает, подумала девушка.

Воспоминания пробудили в нем, казалось бы, забытую боль.

Действительно, в подобные минуты человеку лучше побыть одному…

Глава 12

С восходом солнца они покинули пещеру и двинулись дальше на северо-восток.

Соня не ошиблась: здесь, в одной из горных долин, располагалось небольшое пастушеское селение. В отличие от шумного Сухмета, его неразговорчивые и замкнутые обитатели не проявили к чужакам особого интереса, однако смотрели довольно настороженно, словно единственным вопросом, который у них возникал, был примерно следующий: «Что вам здесь нужно?»

Попытки девушки найти проводника, который согласился бы указать им кратчайший путь через горы, успехом не увенчались: селяне отворачивались и отходили в сторону, иногда недовольно ворча сквозь зубы.

— У них сейчас овцы котятся, — пояснил Эльбер, — не до нас.

— То годами ни одной души, — проговорил какой-то старик, — то разом целая толпа заявилась.

Соня переглянулась со своим спутником: ей почему-то не казалось, что они вдвоем составляют «целую толпу».

— Правда, другие — то побогаче будут, — продолжал старик, тяжело опираясь на посох и подслеповато щурясь: видно, из-за возраста он уже не мог выполнять какую-либо работу, почему и оказался единственным, у кого здесь нашлОсь время на праздные разговоры, — сразу видно, господа, а вот вы кто такие будете, не пойму.

Эльбер посмотрел на его большие, раздавленные работой руки с суставами, напоминающими коричневые наросты на древесных стволах.

— А мы кем нужно, теми и бываем, — сказал он.

Старик недоверчиво пожевал губами.

— Как это? — проскрипел он. — Что-то ты, сынок, заговариваешься. У каждого человека одно какое-то дело есть, в котором он лучше других толк знает. Я вот, к примеру, пятьдесят зим гончарный круг крутил… теперь уж — нет, все, руки — видишь? Не могу… Думал, сыновья поднимутся, продолжат мое дело, но у них к этому душа не лежит, а без души — толку не будет, радости нет потому что.

— А круг сохранился? — спросил Эльбер.

— Куда бы он подевался? Круг есть, и мастерская пока стоит, только работать некому. А тебе на что?

— Покажешь, отец?

— Ты ж не за этим сюда пришел, — усомнился старик.

— Может, как раз и за этим — кто знает! Так покажешь?

— Ну, пойдем, если такое дело.

Соня было двинулась за ними, но тут знакомый голос, который она сейчас меньше всего ожидала и хотела услышать, окликнул ее:

— Великая ах-кан!

Мельгар. Только его и не хватало! Значит, он их не просто выследил, но и опередил. Девушка медленно обернулась. Вся поза советника изображала показное почтение и едва ли не подобострастие, но холодные глаза с трудом скрывали его истинные чувства.

— Чего ты хочешь? — осведомилась Соня.

— Помочь тебе уйти отсюда живой, это мой священный долг и желание сердца.

— Благодарю за трогательную заботу, но я уж и сама как-нибудь, — холодно заметила девушка.

— Не получится, — покачал головой Мельгар. — Мне безмерно жаль, но ты до сих пор жива лишь потому, что вчера я отвел от вас гнев великого Тлалока.

— Бога грома и вод, — уточнила Соня. — Мы оскорбили его тем, что не принесли даров и не совершили положенных обрядов, когда проходили через святилище. Я знаю. Он был очень недоволен. Так значит, говоришь, это тебя мы должны благодарить за чудесное спасение?

— Тлалок никогда не прощает отступников. Он не выпустит вас отсюда.

Словно в подтверждение слов советника, от скал к долине сползла узкая каменистая осыпь, обрушившись грохочущим водопадом, и над нею клубами Дыма повисла желтая летуча. пыль, а земля слегка дернулась.

— Но я могу вам помочь еще раз, — продолжал Мельгар. — Я владею тайнами заклятий, и в моих силах — умилостивить разгневанного бога, с которым вы столь непочтительно обошлись.

— Раз это желание твоего сердца, можешь его осуществить, кто мешает? — приподняла бровь Соня, скрестив на груди руки и насмешливо глядя на советника. — Но мне сдается, ты хочешь предложить мне обмен. Наши жизни — за талисман Элгона. Мне страшно надоела лицемерная игра подобных тебе людей. Я не первый день живу на свете, и повидала таких немало. Так вот, Мельгар, я тебе его не отдам. Можешь попробовать со мною драться за него, но не думаю, что ты победишь. Нет, право, не думаю.

— Но Тлалок вас уничтожит! — взорвался советник.

— Почему ты, смертный, думаешь, будто читаешь помыслы богов, как раскрытую книгу? Откуда тебе знать, чего хочет Тлалок? Он подарил мне самую красивую грозу, какую я видела в своей жизни, и дал пройти сквозь радугу в горах… и он вовсе не живет в той пещере, где такие, как ты, веками ставите свои жалкие посудины, которые ему совершенно не нужны — неужели ты полагаешь, что Хозяин грома и ветра может прельститься уродливым глиняным горшком?!

— Это же просто смешно, Мельгар! Он принял придуманные людьми правила, но поверь, что даже самый младший из богов легко обойдется и без них! — девушка почти кричала, наступая на советника. — Они были прежде людей и будут, даже если мы все умрем и никто не будет воздавать им вообще никаких почестей!

Будут грозы над горами, и лавины, и камнепады, и дожди, и снег, и радуга, и если Тлалоку станет тогда чего-то не доставать, так вовсе не подобострастного бормотания, а глаз, способных видеть эту красоту, и сердец, сжимающихся от восторга перед его могуществом! Никакому богу не нужен ни твой страх, ни ты сам — посмотри на себя, ты, жалкий корыстный ростовщик, который угрозами или обманом хочет получить для себя вечность! Тебе нужен талисман Элгона? Зачем?! Чтобы войти в Город по ту сторону черты, ступить за его прозрачные врата — да, боги мои, он же тебя не примет, хоть ты с ног до головы обвешайся тысячами талисманов, потому что ты вонючий хорек, и тебе не место там, где царствует Свет! А если ты мне не веришь — так на, попробуй взять его у меня, вот он, ключ от этих врат— если ты достоин его!

Соня протянула камею Мельгару на раскрытой ладони: талисман сиял и пульсировал в руке девушки, как живое сердце мира.

Советник смотрел на него с яростным вожделением, но взять, выхватить не решался. Эта странная особа говорила так, словно вещала от лица самих богов. И он отступил, осторожный, недоверчивый — знал, чуял: она права. Ничего, подумал Мельгар, я умею ждать. Она самоуверенна, но мой срок еще придет… видят боги, придет!

— Оставь его себе, ах-кан, — он улыбнулся одними губами, — а кто из нас лучше знает нрав Тлалока, еще неизвестно. Так что, если понадоблюсь… я буду поблизости.

Он бесшумно отошел, и Соня только моргнула — даже силуэта Мельгара не увидела: как сквозь землю провалился.

Ее собственное сердце еще продолжало учащенно биться: слова, только что произнесенные — откуда они, именно такие, пришли к ней?

— Ты подсказал? — обратилась девушка к талисману: но руки-лучи не ответили ей.

Соня огляделась в поисках Эльбера. Этот-то куда девался? Ах да, вспомнила девушка, он же разговаривал со стариком о гончарной мастерской.

Где она может находиться?

Соня спросила об этом у одного из пастухов, и тот показал ей направление. Своего спутника она обнаружила сидящим на корточках возле гончарного круга, а старик что-то возбужденно ему объяснял, настороженно замолчав при появлении Сони.

— Эльбер, — сказала девушка, — ты чем занят? Нам надо идти.

— Подожди, — отмахнулся он, — дай мне время хотя бы до утра, я должен исполнить обещанное.

— Да ты не то что до утра, до будущей луны не управишься! Так мы и будем торчать в этих горах, что ли? — от всей души возмутилась Соня. — Ты сколько лет глины-то в руках не держал?

— Файлир мне поможет, если я сделаю что-то не так, — упрямо гнул свое Эльбер, — но я и сам многое помню.

— Хорошо, — сдалась девушка, — тебя все равно не переубедишь…

Чтобы не тратить зря времени, она привалилась спиной к стене и прикрыла глаза… а проснулась от того, что ее спутник настойчиво тряс ее за плечо.

— Бара… Бара, посмотри!

Она разлепила глаза, чувствуя, как от неудобной позы затекло все тело. Сколько же прошло времени?.. Подсчитать или сообразить она не успела. Эльбер осторожно держал в руках кувшин, примерно такой же, какие она видела в святилище, только вместо малопривлекательной морды полузверя с выпученными глазами на нем было изображено лицо Элгона, подобное портрету на алтарной плите.

— Ты сделал? — спросила Соня.

Эльбер кивнул.

— Теперь бог грозы знает, кому я служу, и пропустит нас, — уверенно проговорил он. — Файлир сказал — сохранит и отнесет в святилище, ему хорошо известно, куда идти.

Старик просто сиял, переводя взгляд с Муонга на Соню.

— Может, остался бы? — спросил он. — Мог бы великим мастером стать… когда-нибудь. Подумай!

— Нет, отец; прости, но у меня другой путь, — ответил Белый Воин.

Глава 13

— Ну, ты, как видно, с голоду нигде не умрешь, — заметила Соня. — Есть хоть что-нибудь, чего ты не умеешь?

— Я никогда ни от какой работы не бегал.

— А воровать тебе приходилось?

— Зачем, если руки откуда надо растут? — искренне удивился он. — Понимаешь, я просто представляю себя каким-нибудь другим человеком, и поэтому очень быстро учусь любому ремеслу, главное, чтобы получалось красиво. Я и клинки когда-то ковал, и рукоятки к ним сам делал по своим же рисункам- А в Бельверусе поначалу чем только ни приходилось заниматься! Но я не жалею. У человека ведь только одна жизнь, а успеть хочется много, во всяком деле испытать себя, и после себя еще что-то оставить. Ну, радость завтрашнего дня, если можно так выразиться… А о чем с тобой говорил Мельгар?

— Порадовал обещанием все время крутиться возле нас. Как стервятник в ожидании своего куска падали. Отнять талисман Элгона он не решается, но искренне надеется дождаться, когда Я сама на коленях начну умолять его избавить меня от него. Но в таком случае ждать нашему другу придется очень, очень долго.

Соня невольно огляделся, словно рассчитывая увидеть советника.

— Так, думаешь, он теперь от нас не отвяжется?

— Ни за что. Он просто помешался на талисмане. А ты о чем думаешь?

— О Килве. Если бы ты знала, как я хочу туда вернуться…

— Зачем? — вырвалось у девушки. — Опять стать гладиатором?

— Играть, — ответил Эльбер. — Я бы хотел сам написать новую драму, которой еще не было. Рассказать людям об Элгоне… и показать им, каким он был. Я знаю, отчетливо представляю себе, как это сделать. Маргиад сказала правду — нельзя предавать то, чему призван служить. Ведь я родился под звездой Читра-Накшатра, покровительствующей актерам…

— Какое странное название!

— Она так в Вендии называется. Мне рассказал тот знахарь, Таймацу.

— Ты веришь, что судьбы людей определяют звезды?

— Конечно, верю, — убежденно сказал он. — А иначе как можно объяснить, что я не могу жить без театра?

— Ну, в Дарфаре ведь как-то обходился, и даже, вроде бы, утверждал, что счастлив!

— В Дарфаре?! Да ведь каждый мбонго — музыкант и актер, разве ты этого не поняла, Бара? Вспомни праздники Детей Змеи, их песни и то, как они рассказывают свои мифы — они же играют, даже когда охотятся или воюют!

Для мбонго это не развлечение, а такая же важная часть жизни, как еда и сон. Я никогда не забуду, как эти простые люди приняли меня, и я стал им служить… охотником я сделался не сразу, но мне хотелось быть полезным племени, и я всему научился. Когда я убил своего первого кабана, они так радовались и поздравляли меня с удачей, словно я совершил великий подвиг, а потом устроили праздник в мою честь, и я танцевал и пел вместе со всеми.

Мвиру тогда сказал: «Хороший танцор — дар богов, больше, чем охотник и воин, потому что охота кормит желудок, а танец и песня — сердце и душу».

— Омвами, — вспомнила девушка. — Ты рассказывал мбонго, как обошлись с тобой в Бельверусе?

— Только Нганге. Один раз, когда он стал уговаривать меня вернуться в мой мир. Старик даже не понял сразу, о чем я говорю, долго слушал, а потом сказал: «Бедные люди, эти твои вазунгу, мне их очень жаль». Ты когда-нибудь задумывалась, чем люди отличаются от животных? — он задал вопрос, но явно не ждал от Сони ответа. — Тем, что они — творят! Понимаешь? Как боги… вот есть мир, который все видят. А есть другой мир, который вижу только я. Но я могу сделать так, что другие тоже увидят его, я его создам, и он будет существовать.

— Но, Эльбер, он же не настоящий. Ну хорошо, ты играешь, у тебя получается, но представление окончено, люди уходят с трибун, возвращаются в реальную жизнь — и где тогда тот мир, который ты создал? Его нет…

— Есть. Они уносят частицу его с собою, и это уже немножко другие люди. Их душа очищается через сострадание… и страх.

— Да уж. Особенно это касается короля Аргеваля, который не пропускал ни одного представления. Его душа заметно очистилась через сострадание, — усмехнулась девушка, — и благодарность за это лично тебе просто не имела границ.

— Мой отец выращивал сады, — сказал Эльбер, — и я знаю, что от того момента, когда семя падает в землю, и до того, когда на этом месте поднимется дерево, проходит большой срок. Но дело не только в этом. Я не могу не играть точно так же, как птица не может не петь, и это объяснить невозможно.

— Ты пойдешь со мною в Асгард, Эльбер? — перевела Соня разговор на другую тему.

— Разумеется. Я не отпущу тебя одну с талисманом. Моя судьба тоже каким-то образом с ним связана, и мне очень близко твое желание помочь Хайбории. А ты поплывешь со мной к берегам материка Му?

— Ты до сих пор не оставил эту затею?..

— Конечно, нет! Я знаю, как добыть деньги. Я вытряхну казну Бельверуса до последней монеты!

— А еще говоришь, что никогда не воровал.

— Все когда-то происходит в первый раз, — с притворным сожалением сказал он, и девушка невольно усмехнулась, глядя на него и чувствуя, что их, таких разных, роднит необъяснимая духовная близость, странный мистический покров взаимной симпатии.

Этот удивительный человек с его очарованием, силой, с его краткими вспышками горького отчаяния и стихийной страстью, грубой и терпкой мужественностью в каждом движении, безусловно нравился Соне.

Эльбер перехватил ее взгляд. Он до сих пор не встречал женщины, которая бы столь искренне выражала свои мысли и чувства и одновременно была бы столь здравомыслящей и независимой. И желанной… Но она не из тех, кого можно вести за собой, диктуя свои правила. И раскрываться перед нею до конца нельзя, хотя она вполне способна свести с ума любого мужчину, будь он в здравом уме или нет, молокосос или дряхлый старик…

Глава 14

Как ни странно, чем дальше они продвигались, тем менее Соня стремилась достичь Асгарда, конечной цели своего долгого и опасного путешествия. Когда-то, отправляясь в дорогу, она думала, что все очень просто. Соня была не из тех людей, которых всерьез способна захватить некая великая, но не вполне ясная цель. Слова «спасти Хайборию» для нее мало что значили.

Можно помочь какому-то человеку или даже городу, если ему грозит опасность, жестоко отомстить за несправедливо нанесенную обиду, наконец, просто из естественного азарта ввязаться в рискованную авантюру, потому что это интересно и позволяет лишний раз испытать и проверить себя, а для этого стать, ну, хоть наемницей. Таким захватывающе опасным предприятием для нее был поход за талисманом Сына Света. Как для Эльбера невозможным казалось жить, не играя на сцене, так для нее — не рискуя, вот и все. Теперь же девушку терзали сомнения. Она слишком хорошо успела усвоить, что маленькая камея заключает в себе грозную силу, и за ней недаром идет напряженная охота. Ключ к вратам, разделяющим миры, — не Игрушка, иначе потусторонние силы не охраняли бы их столь ревностно.

Попытка Элгона стереть черту превратила Побережье в гигантскую воронку, затянувшую в себя и поглотившую целую цивилизацию; нужно ли вновь повторять такой печальный опыт?..

Пробираясь через пустыни Стигии вместе с кочевниками-бедуинами, переправляясь через Стикс и затем проходя через хорошо знакомые ей земли на север, Соня постоянно думала об этом, понимая, что в подобном вопросе подсказок ждать неоткуда, и даже не пытаясь поделиться своими сомнениями с Эльбером.

А вот его неуверенность таяла с каждым Шагом. О, теперь этот человек просто рвался попасть в Немедию, в Бельверус, который покинул предельно униженный и оставивший всякую надежду комедиант — а возвращался туда одержимый жаждой мести Воин, стремящийся добиться справедливости и отстоять свою честь.

Несмотря на то, что многие окрестные страны давно превратились в арену нескончаемых боевых действий, в Немедии жизнь шла своим чередом, во всяком случае, так казалось внешне.

Все так же возвышался над равниной овал Бельверуса, окруженный высокой крепостной стеной; так же по искусственно созданным затонам в его гавани входили парусные ладьи и баржи, здесь же бойко шла торговля и толклись городские шлюхи, а по узким улочкам и кривым переулкам меж белеными глухими стенами домов с плоскими крышами сновали люди…

— Ты-то сам где жил? — спросила Соня у своего спутника.

— Когда именно? — уточнил Эльбер. — Поначалу где придется, а в последнее время — идем, покажу.

Они миновали мощную стену, отделявшую кварталы нищих и ремесленников от словно бы совсем иного города, обитателями которого были знатные состоятельные люди.

Этот второй Бельверус пересекали широкие улицы с роскошными домами и огромными садами, но, несмотря на бросающуюся в глаза обеспеченность его обитателей, здесь царил довольно беспечный хаос архитектурных причуд: стелы, обелиски, вымощенные базальтом аллеи, стены, украшенные лазуритовой и бирюзовой мозаикой — от всего этого просто рябило в глазах.

Почти все дома выглядели необычайно величественно — с толстыми и высокими стенами, каменными воротами. Перед одним из них Эльбер остановился.

Девушка проследила за его взглядом и невольно присвистнула: это сооружение походило на маленький храм, имевший террасу с колоннадой; последняя поддерживала легкий навес, он со всех сторон выступал за террасу и опирался краями на высокие тонкие колонны, увитые плющом.

— Все это когда-то было моим, — сказал Эльбер, словно удивляясь собственным словам. — Там, дальше — с улицы не видно — сад с прудом и бассейном. В пруду утки плавали… и причал даже был, и лодки… Виноградные шпалеры и цветники…

— А теперь?

— Откуда мне знать? Смотря кто здесь хозяин.

— Да, на хижину мбонго не очень похоже. Может, зайдем, посмотрим? — предложила Соня.

Ее спутник заколебался, не зная, как поступить. Девушка не торопила его, понимая, какая буря чувств и нахлынувших воспоминаний, должно быть, сейчас бушует в душе Эльбера.

Между тем, к ним подошел какой-то человек, явно обитатель того же квартала, и тоже воззрился на дом.

— Купить собираетесь? — с любопытством спросил он.

— А что, продается? — вопросом на вопрос ответила Соня. — Да ведь стоит дорого, наверное?

— Да нет, не очень, — незнакомец оглядел их с ног до головы, прикидывая, вероятно, способны ли в действительности эти люди приобрести подобные апартаменты.

— Почему? — поинтересовалась девушка, очаровательно улыбаясь и грациозным жестом поправляя уложенные в высокую прическу волосы. — Домик вроде ничего… сносный, жить можно, и в порядке…

— Потому что он не пустой, — охотно пояснил их собеседник. — В нем с десяток хозяев сменилось, никто надолго не задерживается. Там призраки живут…

— Призраки?! — Соня ахнула, с наигранным страхом вцепившись в плечо Эльбера и прижимаясь к нему. — Но это же ужасно!

Насладившись произведенным на нервную мнительную красавицу впечатлением, мужчина подтвердил:

— Вот именно что. По ночам до полусмерти пугают каждого, кто только здесь рискнет поселиться.

— Я не верю в подобную чепуху, — резко произнес Эльбер. — С кем мы можем поговорить о цене? Мы бежали из Аквилонии из-за пиктов, но средства у нас есть, и мы не привыкли жить неизвестно где.

Его слова вполне объясняли непрезентабельный Вид и простую одежду обоих, разительно отличавшуюся от облачения разговорчивого «соседа», с ног до головы обвешанного ожерельями и подвесками из яшмы и сердолика, с браслетами на запястьях и в сандалиях ни много ни мало с золотой подошвой и кожаными ремешками, тоже украшенными позолотой.

Он представился, назвавшись Кассинатом, и поведал в свою очередь, что и сам является знатным купцом, в значительной степени пострадавшим из-за войны. Похоже было на то, что Кассинат вообще любитель поговорить, и для него не столь уж важно, насколько собеседникам интересны его излияния — были бы свободные уши.

От собственной истории он без перехода обратился к событиям, связанным со странным особняком, очевидно поражавшем его воображение.

— Его купил новый глава городской стражи, Роаш. Уж этот-то точно не боится никаких демонов! И что вы думаете? Одной луны не прошло, как он вместе с семейством среди ночи выпрыгнул из окна второго этажа, с воплями перелез через ограду, словно за ним гналась стая бешеных собак, а потом временно сошел с ума и смеялся, не переставая, два или три дня! После этого он продал дом за бесценок и вообще убрался из квартала, причем клялся, что это проклятое богами место можно только сжечь, иначе весь Бельверус накличет на себя беду. Я видел, как слуги Роаша бегом выносили отсюда мебель.

— А на окрестные дома призраки не влияют? — спросила Соня.

— По счастью, никак. Лично мне они ни разу не помешали спать спокойно, а ведь я здесь живу уже третий год. Говорят, там обитает дух какого-то мертвого гладиатора, которого убили в Килве лет десять назад, но даже жрецам не удается изгнать этого духа. Впрочем, в точности никто ничего не знает… А вы, если вам негде преклонить голову, могли бы провести ночь в моем доме, вот здесь, рядом. Я люблю принимать гостей, тем более, если это достойные люди знатного рода. Завтра с утра вы найдете оценщика, и если все еще не передумали приобрести это исчадие преисподней, так сумеете с ним быстро сговориться. Только не соглашайтесь на цену, которую пройдоха Эйнацир заломит с самого начала, в конце концов, он на все пойдет, лишь бы сбыть с рук такой дом!

— Дорогой, — обратилась Соня к Эльберу, — мне не нравится эта затея, я боюсь привидений… ведь мы же не стеснены в средствах, давай поищем что-нибудь более пристойное!

— Вы, женщины, так расточительны, что способны разорить даже очень богатого человека, — сурово возразил ее спутник, бросив на Соню грозный взгляд, — и готовы поверить чему угодно, точно начисто лишены собственных мозгов! Если цена меня устроит, я и не подумаю тебя слушать! А пока мы, конечно же, с радостью примем любезное приглашение достопочтеннейшего Кассината, — Эльбер поклонился разукрашенному болтуну со всей возможной учтивостью, — ибо долгий путь утомил нас.

Судя по манерам обоих, эти люди, в самом деле, не были простыми бродягами или еще какой-нибудь «чернью».

Очаровательная, но пугливая и недалекая женщина и ее решительный супруг явно принадлежали к знатному роду и отличались отменными манерами.

Кассинат просиял, жестом предлагая своим новым знакомым следовать за собою.

Его жилище отличалось той же роскошью и изысканностью, что и одежда, даже пол просторного вестибюля был украшен мозаикой, а богатая и удобная мебель просто требовала восхищенной тирады.

Причем Каесинат до такой степени любил обращенную к себе лесть, что буквально сиял, когда Соня принялась умело расточать похвалы прекрасному вкусу хозяина.

— Послушай, — сказала она Эльберу, когда они наконец остались одни, — во-первых, откуда у тебя деньги, чтобы выкупить свой дом даже за самую низкую цену? И во-вторых, что ты думаешь насчет призраков? Дыма без огня не бывает.

— Дух мертвого гладиатора там не обитает, это точно. Потому что до сих пор, как ты сама, должно быть, понимаешь, пребывает во вполне живом теле. Так что на сей счет можешь не волноваться. А деньги… В общем, я рассчитываю на одного человека, который когда-то был моим другом. Это один из хористов, его зовут Тсур, и он всегда хорошо ко мне относился. Покидая Бельверус, я оставил ему все свои сбережения, и если он сумел их выгодно вложить, то, надеюсь, не забыл обо мне и не откажет в помощи.

— Ты собираешься открыто заявить о своем возвращении?

— Нет, конечно. Я думаю, ты сможешь обратиться к Тсуру от моего имени. Скажи, что ты моя жена… ну, не мне тебя учить придумывать легенды.

— Попробовать можно, — согласилась девушка.

— Вот завтра и попробуешь. Я тебе объясню, как проще всего найти Тсура.

— Догадываюсь. В Килве. Если, конечно, он еще не оставил свое ремесло.

— Правильно… Соня, как ты думаешь, откуда нам сейчас может угрожать наибольшая опасность?

— Опасность? Даже не знаю. Я ничего такого вообще не чувствую, вроде бы пока все спокойно.

— Тогда, может, нам ограбить Кассината? Хотя, конечно, у него полный дом слуг и охраны… наверняка это будет непростым делом. Или вот еще, тоже неплохая мысль: давай прямо сейчас перейдем улицу и заберемся в мой, то есть в бывший мой, особняк. Может быть, нам повезет, и на нас кто-нибудь нападет. А если даже не нападет, тогда мы сами можем…

— Ты что, совсем ума решился? — сочувственно поинтересовалась девушка. — Или тебе просто скучно?

— Нет, но мне совсем не хочется спать одному. А ты при нормальных обстоятельствах ко мне в постель не придешь, вот и я придумываю, что бы такое сделать, чтобы пробудить в тебе страсть.

— Не мучайся, я сделаю на этот раз исключение, — серьезно проговорила Соня, поворачиваясь и прижимаясь к нему. — В счет будущих рискованных ситуаций, — шепотом добавила она, чувствуя, как резко и сладострастно напряглось тело Эльбера в ответ на ее прикосновение.

Белый Воин ответил на ее шепот полуулыбкой и медленными томительными поцелуями, заставляя погрузиться в мир острого и полного наслаждения.

Когда девушка проснулась, Эльбер еще спал, разметавшись во сне.

Сейчас он казался моложе, чем был на самом деле. Золотой загар оттенял его лицо, лишенное беспокойства или заботы, — ничто не омрачало правильных черт. Линия рта, всегда такая сильная и решительная, была теперь смягчена негой и покоем.

Кончики длинных ресниц, чуть более темных, чем волосы, загибались кверху, и во всем его облике проглядывала удивительная уязвимость, которую он, бодрствуя, всегда столь тщательно пытался скрыть.

Соня медленно встала, не видя необходимости в столь ранний час тревожить покой своего спутника.

Все мышцы болели, словно ей этой ночью пришлось бежать с одного конца города на другой.

«Надо быть атлетом, чтобы делить ложе с этим человеком, — подумала девушка не без восхищения. — Настоящий поединок в постели, вот что это такое».

Просторная комната, предоставленная в их распоряжение, была обита зеленым и золотым шелком, с тщательно подобранной изысканной мебелью красного дерева.

Соня подошла к огромному золоченому зеркалу, украшенному гирляндами розовых и желтых цветов, критически разглядывая свое отражение, потом, усевшись в удобное кресло со спинкой и подлокотниками, принялась приводить в порядок непокорные волосы, решив на сей раз заплести их во множество маленьких косичек.

Эта работа требовала времени, но иногда — не так уж часто — девушке доставляло удовольствие заниматься своей внешностью. Особенно с таким комфортом.

Вероятно, Кассинат действительно любил принимать гостей: помимо деревянных с инкрустацией шкафов для белья и одежды, здесь имелось множество сундучков и ларцов с гребнями, головными заколками, париками, маленькие сосуды из обсидиана и слоновой кости, наполненные духами и мазями для умащения тела.

Увлекшись, Соня не сразу заметила, что Эльбер стоит у нее за спиной, наблюдая за ее манипуляциями и стараясь расположиться так, чтобы она не видела его отражения в зеркале.

Босиком, в одной короткой набедренной повязке, с растрепанной шевелюрой и легкими тенями под глазами, он выглядел сонным и все же таким сильным и красивым, что девушке захотелось снова обнять его.

— Обожаю смотреть на прекрасную женщину, занятую своим туалетом, — хрипло сказал мужчина. — С тебя можно картины писать.

— Должна же я поразить воображение Тсура, — отозвалась Соня, нежно улыбнувшись ему.

— Если ты ради этого стараешься, то вынужден тебя разочаровать: Тсур предпочитает мужчин, как истинный благородный немедиец. Он считает это признаком утонченного вкуса и образованности. Так что женская красота ему безразлична.

— Перестань сплетничать о человеке, который, все-таки, считался когда-то твоим другом, — поморщилась девушка. — Терпеть не могу таких разговоров.

Эльбер смутился.

— Но я не хотел его оскорбить, просто сказал, чтобы ты знала. У каждого свои слабости. Может, позавтракаем?

— Да, — кивнула Соня, — распорядись, пусть подадут. Я голодна, как волк.

— Это простительно, — заметил он. — После такой ночи…

Утолив голод, Эльбер сказал:

— Я пойду с тобой в Килву.

— Это еще зачем? — возразила девушка. — Велика вероятность, что тебя узнают.

— Через шесть с лишним лет? Кто? К тому же, я сильно изменился, можешь мне поверить. И вообще, на лица гладиаторов никто внимания не обращает, а играл я всегда в маске, и…

— И все-таки ты останешься и встретишься с оценщиком, — настойчиво произнесла Соня. — Килва как стояла, так и будет стоять, а я прекрасно справлюсь без тебя. Не спорь, пожалуйста.

Эльбер с неохотой согласился.

Позаботиться о том, чтобы, помимо «походной» одежды, обзавестись и другими вещами, в которых при необходимости можно изобразить знатную госпожу, Соня сообразила заранее, и теперь облачилась в белое гофрированное платье-тунику, полупрозрачное и с разрезом почти до пояса, закрепив его на левом плече и оставив правое открытым.

Рукава с бахромой не закрывали рук, что позволяло любоваться их изяществом и браслетами на запястьях в виде двух пластинок чеканного золота, соединенных застежками. Свои медные волосы девушка украсила диадемой, а поверх платья повязала широкий, тоже гофрированный, льняной пояс, ниспадавший спереди трапециевидным передником.

— Ну, что скажешь? — обратилась она к Эльберу.

— Что тут можно сказать? Богиня, — восхищенно отозвался мужчина.

В довершение Соня с помощью черного и зеленого порошка сделала себе удлиненные, по последней моде, глаза и в таком виде отправилась на поиски Тсура. Разумеется, столь знатная госпожа, каковой она теперь выглядела, привлекала немало восхищенных взоров, и, когда девушка появилась в Килве, ей не пришлось тратить много времени на то, чтобы ей объяснили, где скорее всего можно разыскать нужного ей человека. Тсур, полнеющий, с гладко выбритой головой, намечающимся двойным подбородком и обрюзгшим, словно от длительного пьянства, лицом человек, лишь скользнул по ней довольно безразличным взглядом (из чего Соня заключила, что относительно его пристрастий Эльбер не ошибся) и спросил: — Кто ты? И что тебе нужно?

— Меня зовут Баара, — представилась Соня, слегка видоизменив имя, полученное у мбонго, — и мне нужны деньги.

— Какие деньги? Я в первый раз вижу тебя и что-то не припоминаю за собой долгов перед женщинами, — удивился Тсур.

— Я тебя тоже вижу в первый раз, и лично мне ты ничего не должен. Я говорю о деньгах Эльбера. Я его жена.

Тсур застыл, точно громом пораженный.

— Эльбера?.. Но он же…

— Он жив и находится в Стигии. Я собираюсь туда вернуться в ближайшее время.

— Почему же он сам не…

— Сейчас он слишком занят.

— Значит, ты стигийка. Отлично, он всегда питал слабость к… экзотическим особам. Но у меня в данный момент нет возможности тебе помочь.

— Есть. Ты вложил деньги в доходные дома и получаешь хорошую прибыль, — перед встречей с этим человеком Соня позаботилась кое о чем разузнать. — Я буду с тобой откровенна. Ты слышал о стигийской магии? Так вот, я в совершенстве владею этим искусством, и если ты станешь упорствовать, — ее глаза полыхнули мрачным огнем, — то весьма об этом пожалеешь. За каждую монету Эльбера потеряешь вдесятеро.

— Я же всегда помогал ему, — запричитал Тсур, — а он посылает ко мне ведьму, угрожающую мне разорением! Да что же это такое?! Есть ли у людей совесть?!

— Не следует сожалеть о добрых движениях души, — наставительно заметила девушка, — а разоришься ты в любом случае, если станешь продолжать так пить- Ты же гниешь изнутри, Тсур. Итак, что ты мне скажешь?

— Две тысячи монет, — прохрипел он. — Это все, что я могу…

— Четыре, хотя ты должен втрое больше.

— Две с половиной!

— Пять, — сказала Соня. — И советую прекратить бессмысленный торг, пока я не потребовала десять. Причем прямо сейчас. В этом случае обещаю, что ты больше меня никогда не увидишь. А если от жадности тебе вздумается послать мне вдогонку убийц, можешь сразу следом за ними снаряжать людей, которые соберут их трупы.

Тон девушки оказался достаточно убедительным, и она вернулась к Эльберу отнюдь не с пустыми руками.

— О, Тсур, — воскликнул тот, — я знал, что он достаточно благороден, чтобы…

— Достаточно мнителен и изрядно труслив, — поправила Соня. — А что насчет дома?

— Он — снова мой. Поверить не могу… я не смел даже рассчитывать на такую удачу!

— Сколько же ты намерен заплатить за то, что и так принадлежит тебе по праву?

— Пятьсот монет сразу и столько же — спустя две седмицы, если я не передумаю там оставаться.

— Ни гроша сразу, вот как ты должен был поставить вопрос. Разве что чисто символически, ну там одну-две монеты. Ты совершенно не умеешь торговаться!..

— Ты шутишь?

— Серьезна, как никогда. Дом, от которого все бегут, точно от чумы — это совсем не подарок. Впрочем, деньги — твои, мне какое дело, на что ты их изведешь? — заметив, что своими репликами она изрядно омрачила приподнятое настроение Эльбера, Соня несколько смягчилась: — И когда мы сможем туда поселиться?

— Да хоть сейчас. Эйнацир сказал, что за платой придет сам, а пока посоветовал мне нанять слуг и распорядиться относительно внутренней обстановки, но я думаю, что пока и так обойдусь.

Глава 15

— Обойтись, конечно, можно, — заметила Соня, — если тебя устраивает спать на полу.

Дом был совершенно пуст. Девушка прошлась по всем трем его этажам, заглянула в хозяйственные пристройки.

— Не много ли для одного человека? — продолжала она.

— В самый раз. И почему для одного? Я предполагал, что у меня будет большая семья… Глария и наши дети… но, вообще-то, насколько мне помнится, я строил этот дом иначе, тут многое изменилось. Вряд ли я что-то забыл, но столько входов и выходов у меня не было. И между этажами потолки, вроде как, были повыше… А двери? Бара, ты только посмотри, они почти все здесь раздвижные» а не обычные. Нет, насчет дверей я уверен совершенно точно!

— А чему ты, собственно, удивляешься? — не поняла Соня. — После тебя здесь сменилось множество хозяев, вот каждый и перестраивал все по своему вкусу.

— Вкус, значит, какой-то странный. Вот ведь у Кассината я ничего необычного не заметил, дом как дом, а тут…

— И тут дом как дом! — не выдержала девушка. — Что ты ходишь по нему, точно по лесу мбонго?! — она задала вопрос и только после этого подумала о том, почему он возник — Эльбер двигался осторожно, словно опасаясь наступить на хорошо замаскированную ловушку или капкан.

— Потому что у меня здесь и ощущения, как в лесу мбонго, — тут же ответил мужчина. — А у тебя нет?

Соня внимательнее прислушалась к собственным ощущениям. Эльбер прав, подумала она. Все время кажется, что за тобой кто-то пристально наблюдает, да еще и слышит каждое твое слово.

Значит, его инстинкт охотника точнее, нежели у нее самой — он ведь первым заметил неладное…

— Вот то-то и оно, — кивнул Эльбер, перехватил встревоженный взгляд девушки, — почуяла, наконец?

— Может, мы оба немного свихнулись? — предположила Соня. — Нам наговорили про всяких призраков, вот мы и ждем неизвестно чего. Не может ведь здесь быть ни силков, ни скрытых ям с кольями, ни леопардов. И на голову вряд ли обрушится какая-нибудь гадость вроде бревна с копьем. Кто и на кого может охотиться в городском особняке?

— Не знаю. Но ты напрасно успокаиваешь саму себя этими рассуждениями.

— Если хочешь, мы легко найдем другое жилье, в Бельверусе это не проблема.

— Нет, — твердо возразил Эльбер, — это мой дом, и я никуда отсюда не побегу! Пойдем, я хочу, чтобы ты увидела сад…

Насколько Соня помнила, он говорил, что сад был сожжен. Однако сейчас перед ними предстала вполне идиллическая картина — деревья и цветники, за которыми кто-то все это время ухаживал, и никаких следов пожара. Даже в бассейне была чистая вода, а поверхность пруда, вопреки ожиданиям, не затянута ряской, и возле маленькой пристани стояла лодка…

— Я с каждым мгновением понимаю все меньше, — пробормотал Эльбер, — ну кто, в самом деле, мог заниматься всем этим? Ведь Кассинат сказал, здесь никто надолго не задерживался, а в последние восемь лун, после бегства Роаша, тем более! А для того, чтобы поддерживать подобный порядок, нужно немало труда, упорства… и любви.

С этим трудно было не согласиться.

— Если это сделали призраки, то у них, очевидно, имеются вполне реальные руки, — сказала девушка.

— И, что еще важнее, вполне реальное сердце, — добавил Эльбер, — в отличие от тех, кто способен только разорять и грабить. Эй, — крикнул он, — кто бы ты ни был, неведомый друг, спасибо тебе!

— Думаешь, он тебя слышит?

— Надеюсь, что да. Не знаю, что это за дух, но мы с ним точно поладим. Отчего-то мне кажется — он ждал меня.

— Если так, то нам здесь ничто не угрожает, — заметила Соня, и тут ей показалось, будто высокие кусты сбоку от них слегка шевельнулись, что при полном отсутствии ветра было весьма странным. Резко повернувшись, она, не раздумывая, бросилась в ту сторону, позабыв о том, что ее одеяние богатой госпожи для лазанья по кустам предназначено в последнюю очередь. Тонкая ткань, зацепившись за острые кусты, с треском разорвалась, Соня негромко выругалась и шарахнулась в сторону, оставляя на ветвях клочки платья, а в довершение всего прямо на нее, выгнув дугой спину, боком выскочила взъерошенная одичавшая кошка, испугавшаяся вторжения людей. Эльбер хохотал, глядя на эту сцену. Девушка хмуро взглянула на него: — Нашел над чем смеяться…

— Ты так скоро от собственной тени шарахаться начнешь, — сказал он, продолжая улыбаться.

— Хватит веселиться, — буркнула Соня. — Лучше подумай о том, чтобы хоть одной комнате в своих шикарных апартаментах придать жилой вид, если уж ты здесь решил задержаться на некоторое время.

— Выбери сама, какая тебе больше нравится, и я этим немедленно займусь, — согласился Эльбер.

— Та, в которой алтарь, — тут же сказала девушка.

— Какой алтарь?

— Ты что, не видел? На втором этаже, самая большая. Интересно, но этот алтарь вообще единственный предмет во всем особняке.

— Я туда не заходил, — удивленно заметил Эльбер. — А в честь какого бога алтарь?

— Я не поняла, посмотри сам.,

Впрочем, определить, что за божеству поклоняется неизвестный создатель алтаря, оказалось затруднительным для Эльбера точно так же, как и для Сони. Оно было вырезано из дерева, однако не походило ни на одно, сколько-нибудь им знакомое, и изображено было в виде старца в богатых длиннополых одеждах, с причудливым украшением на голове и свитком в руках. Круглое плоское лицо с бородкой клинышком взирало на них странными, удлиненными узкими глазами из-под полуопущенных век.

— Что-то кхитайское, — вслух подумала девушка, — ты не находишь? Эти лисьи глаза… и косичка…

Возле ног старца стояли идеально подобранные букеты живых цветов на высоких стеблях. Все вместе производило впечатление утонченной простоты и скрытого величия.

— И письмена, — добавил Эльбер, — это какие-то иероглифы, но не как в Стигии, да и на кхитайские не очень похоже, если приглядеться. Подожди-ка, я ведь где-то видел такого, только поменьше… — он изо всех сил старался вспомнить, но так и не смог. — В общем, если тебе здесь нравится, место подходящее. О, гляди, — он посмотрел в окно, — Эйнацир явился. Возле ворот топчется, денег ждет, а в сад зайти опасается. Пошли, побеседуем с ним.

Они вместе покинули дом, и Соня с полчаса, если не больше, яростно торговалась с оценщиком, в конце концов убедив его сойтись на трети первоначальной стоимости особняка, но даже и от этой ничтожной суммы она умудрилась выделить для первого раза лишь — только часть.

— Если за седмицу с нами ничего не произойдет, мы продолжим разговор, — заявила она, — ведь каждому известно, что здесь творятся нечистые дела и всякие странности!

— Это неправда, — робко пытался возражать Эйнацир, — дом несколько раз освящали жрецы и изгнали всех демонов.

— Ты в это и сам не веришь. Бот ведь, предпочитаешь беседовать посреди улицы, а за ворота на два шага ступить боишься! — возмутилась девушка столь наглой ложью.

Эйнацир не нашелся, что бы на это возразить, и поспешил удалиться прежде, нежели новые владельцы злосчастного особняка вообще не передумали его приобретать и не сорвались с крючка.

Возвратившись в ту же самую комнату с алтарем, Соня замерла на пороге: совсем недавно совершенно голый пол был застелен тростниковыми циновками, на одной из которых стояло деревянное блюдо с ароматно пахнущей, только что приготовленной рыбой и всевозможной зеленью.

— Э… это как понимать? — обратилась она к Эльберу, который стоял возле нее, точно Так же раскрыв рот от удивления.

— Придумай вопрос попроще, — отозвался тот, — будь я проклят, если знаю.

Невозмутимый бог с лисьими глазами, казалось, усмехался, взирая на их недоумение.

— Ну, тогда давай понимать как любезное приглашение к трапезе, — решительно заявила Соня, опускаясь перед блюдом на циновку. Ход ее рассуждений был весьма прост: или их решили отравить, или же проявить гостеприимство. Во втором случае отказ от еды и подозрения в свой адрес загадочный некто воспримет как личную обиду, а ссориться с тем, кого не видно, не стоит. Поэтому девушка решительно взялась за рыбу, а Эльбёр, немного поколебавшись, последовал ее примеру. Покончив с трапезой, Соня поинтересовалась:

— Убирать то, что осталось, мы сами должны или оно исчезнет так же, как появилось?

— Ну откуда мне-то знать? — сказал Эльбер. — Давай посидим и подождем, может, что-то прояснится.

Однако никакой ясности они не дождались по очень простой причине: не прошло и нескольких минут, как оба одновременно погрузились в сон. «Все-таки оно нас отравило», — обреченно успела подумать девушка, и это была ее последняя мысль, потому что перед глазами все поплыло, и затем наступила полная темнота.

Глава 16

Очнулась она глубокой ночью, лежа в той же комнате на циновке рядом с Эльбером, и сразу все вспомнила. Радость от того, что она все еще вообще жива, сменилась тревогой за своего спутника — тот, в отличие от Сони, продолжал лежать совершенно неподвижно, однако, когда она потрясла его за плечо, пошевелился и сел.

— Что?.. Где мы?

— У тебя дома, — зевнув, сказала Соня, глядя на маленькие мерцающие огоньки возле алтаря: приглядевшись, она поняла, что изысканные букеты сменились тлеющими высокими палочками благовоний, источающими воистину божественный, хотя и не очень сильный аромат.

— А, да. Кажется, вспомнил, — согласился Эльбер, протирая глаза. — Мы что, спали?

— Да. По-видимому, дело обстоит именно так…

В комнате стало светлее: неожиданно в углу загорелся маленький фонарик со свечой внутри, и в его свете Соня разглядела, что одета вовсе не так, как явилась сюда: красивое платье, к сожалению, разорванное в саду прошедшим днем, сменилось довольно удобными штанами и курткой из тонкой серой ткани, без единой застежки, но с довольно длинным, дважды обвязанным вокруг тела и затянутым на животе поясом. Примерно так же выглядел и Эльбер.

Переведя взгляд на ноги, она обнаружила на своих ступнях мягкие тапочки-носки с отделением для большого пальца.

Ничего подобного Соня никогда не носила и даже не видела ни в одной из хайборийский стран, но тут же поняла, что это действительно удобная штука, в которой можно ходить легко и бесшумно, в точности как босиком, однако уменьшив риск даже в полной темноте чем-нибудь поранить ногу.

Пока она изучала сей странный наряд, Эльбер тоже оглядывал себя, обнаружив, что Широкие вверху штаны, натянутые на него, имеют зауженную голень, а штанины отделены друг от друга и сшиты вместе лишь в верхней части таким образом, что правая глубоко запахнута за левую.

— Бара, — произнес он задумчиво, — а ты точно уверена, что мы вообще в Немедии и все это не сон?

— В таком случае, нам мерещится одно и то же, — сказала Соня, — а в Немедии мы или нет, понятия не имею. Но если подобное будет продолжаться, очень скоро мы станем готовыми обитателями дома для умалишенных. Если вообще выживем. Ты хоть понимаешь, что если нас обоих кто-то смог переодеть с ног до головы, переворачивая, как бревна, а мы ничего не чувствовали, то уж убить-то могли запросто?!

Она в ужасе сунула руку под куртку и перевела дух, только удостоверившись, что талисман Элгона все еще при ней.

— Это верно, — мрачно. согласился Эдьбер.

— А ведь я сплю, как кошка, мгновенно просыпаясь от малейшего шороха, — продолжала девушка, — меня этому с юности обучили в совершенстве! Мать Рысь, что же со мной такое творится?

— С твоими способностями ничего не случилось, — заверил ее Эльбер, — просто нам подмешали что-то в еду.

— Но зачем? Зачем?! Что нужно от нас той неведомой силе, которая здесь обитает? По каким правилам она с нами ведет игру?

— Мне кажется, эта сила не враждебна по отношению к нам, — предположил, Эльбер, — просто почему-то не хочет, чтобы мы понимали ее природу. Посуди сама — нас ие убивают, не грабят, не ограничивают нашу свободу, да еще и кормят от души, а эта одежда — ты не можешь не признать; что она удобна и практична.

— Не ограничивают нашу свободу, говоришь? — повторила Соня, вставая и попытавшись открыть дверь. Из этого ничего не получилось. Дверь словно заклинило, она была заперта снаружи.

Девушка повернулась к своему спутнику.

— Вот как раз насчет свободы ты ошибся. Похоже, мы в ловушке.

— Выломать эту дверь — пара пустяков, — махнул рукой Эльбер, — если уж я справился с той плитой в Сухмете, то здесь и подавно. Подумаешь, какая-то деревяшка, да я выбью ее одним ударом! Ты что, думаешь, я позволю надо мной издеваться?!

Его доброжелательный настрой по отношению к загадочному невидимке стремительно улетучился, сменившись гневом, и прежде, нежели Соня успела как-то возразить и остановить его, ее спутник с размаху врезался в злосчастную дверь плечом и вылетел в коридор, не сумев удержать равновесие: это было не удивительно, учитывая, что она оказалась открытой. Не встретив ожидаемого сопротивления, Эльбер по инерции пролетел до противоположной стены и сполз по ней, отчаянно ругаясь.

Поток отборнейшей брани смешался с неудержимым хохотом Сони. Девушка просто сгибалась пополам, задыхаясь от смеха.

— Ты… ты— специально мне сказала, что… — Эльбер, побагровев от ярости, надвигался на нее.

— Да нет же! — крикнула Соня. — Клянусь, дверь только что была заперта! Я и не подумала бы так шутить, успокойся! Да успокойся же…

Он перевел дыхание, но поглядывал по-прежнему мрачно и подозрительно.

— Ну вот, еще и лоб разбил… — Над правой бровью у ее друга на самом деле стремительно вспухал багровый кровоподтек. — Эльбер, гнев — плохой советчик.

— Мораль только не читай, — проворчал он. — Без тебя тошно. Когда я поймаю эту паршивую тварь, я ей башку оторву!

— Хорошо, я уверена, что ты так и сделаешь. Только сначала надо что-то холодное приложить, тебе же больно!.. — Соня огляделась в поисках подходящего предмета — и вздрогнула.

Прямо у нее за спиной на сменившем тростниковую циновку тонком тюфяке (некто позаботился о том, чтобы они спали на подобии цостели, а не на полу, как собаки) лежал странный нож. Он имел обоюдоострый клинок примерно в фут длиной, от основания которого в сторону отходило второе лезвие, загнутое наподобие крюка или серпа.

— Посмотри-ка, ты ведь бывший оружейник, — произнесла девушка, — видел что-нибудь подобное?

— Нет, — признался Эльбер, с опаской поднимая нож, словно тот мог сам собой напасть на него, — никогда. И… этой штуки тут только что вообще не было. Нам ее подбросили. Слушай, а веревка здесь зачем?

На самом деле, к рукояти ножа с другой стороны от раздваивающегося лезвия была прикреплена веревка, заканчивающаяся, к тому же, тяжелым кольцом, причем довольно длинная. Соня от восхищения прищелкнула языком.

— Как это зачем? Вот если простой нож метнуть в противника, то обратно он никак не вернется, надо самому подойти и выдернуть, так? А здесь рванул посильнее за эту веревку — и он опять у тебя в руках, пользуйся, сколько нужно1 — она любовалась «подарком» так, словно влюбилась в него с первого взгляда. — И ведь какая простая идея! Клинок можно и раскрутить на веревке — пусть-ка сунется, кто самый смелый.

— Верно, — подтвердил Эльбер. — Он что, один на двоих?

— Он — для меня, я его первая нашла, и не спорь. Но тут и второй есть, вон, рядом.

Второй нож был попроще, с широким толстым лезвием примерно той же длины, что и первый, — но этот весьма походил на короткий меч.

Мужчина покрутил его в руках, попробовал остроту идеально отточенного клинка, убрал в ножны и сунул за пояс.

— Под куртку лучше, — посоветовала Соня, — достать все равно легко, а в глаза бросаться не будет.

— Кому?

— Ну, не знаю, кому. Конечно, тот, кто решил нас вооружить, и так знает, что у нас есть эти ножи. Но на виду такие вещи только полный дурак таскает.

— Я что, по-твоему, полный дурак?

— Нет, просто соображаешь не очень быстро. — Девушка опять подошла к двери и после некоторой заминки толкнула ее. — Эльбер, — ей не удалось сдержать нервного хихиканья>— ты мне не поверишь, но она опять закрыта. Проверь сам-

Он толкнул заколдованные створки.

— Ч-что же это за…

— Это похоже… Похоже на то, как… — Соня почесала переносицу, подбирая слова, — как щенка учат пить молоко из миски, тыкая его туда носом до тех пор, пока он не поймет, что можно насытиться лакая, а не высасывая. Понимаешь? Здесь есть другой выход.

— Через окно?

— Да, через окно тоже можно, но прыгать со второго этажа, причем достаточно высокого… без особой необходимости не стоит. Еще можно, конечно, спуститься по веревке от ножа, его легко закрепить, но это слишком простое решение. Значит, нужно поискать еще какое-то.

Она дважды медленно обошла всю комнату вдоль стен.

— Проверка. Это проверка. Оно же хочет знать, насколько мы безнадежны в смысле… соображать. Эльбер, я — Посвященная, дочь Рыси, ты — лучший охотник мбонго, и оба ведем себя как заблудившиеся дети, и где — в городском особняке! Когда на нас никто не нападает, а всего лишь дразнят! Стыдись…

Девушка подошла к алтарю и остановилась перед ним, задумчиво взирая на невозмутимое божество.

— Глупее всего то, что это в самом деле не лес, — продолжала она, — всего лишь пустой дом. Ну что ж, да простит мне узкоглазый бог такую ужасную дерзость…

Внимательно изучив алтарь, Соня коснулась передней панели его нижнего выступа, и та неожиданно легко подалась, открыв под собою узкий лаз.

— Есть, — торжествующе сообщила девушка, — нашла.

В этот момент Эльбер удивленно охнул, схватившись за плечо, из которого торчала тоненькая игла. Ощущение было похоже на укус довольно ядовитого насекомого: место укола немедленно вспухло и начало невыносимо зудеть.

— Извини, — сказала Соня, — но, по-моему, невидимка таким способом решил наказать тебя за то, что лаз нашел не ты.

Эльбер завертел головой, тщетно разыскивая, откуда могла появиться эта проклятая игла.

— Только сверху, судя по тому, под каким углом она в тебя воткнулась, — пожала плечами девушка. — Эй, кто бы ты ни был, не трогай его больше, он же не видит себя со спины, это не считается!

Вопреки множеству загадок, которые их окружали, Соню охватил настоящий азарт. Теперь она вполне сознавала, что с ними ведут игру, отдаленно напоминающую тренировочные бои в Логове. Не исключено, что невидимка не имел ничего против того, чтобы быть обнаруженным, но им для этого требовалось изрядно попотеть.

Впрочем, он сам существенно облегчил им задачу, с помощью удобной одежды и даже оружия, предоставленного в их распоряжение.

— Ты говорил, что потолки между этажами стали как будто ниже, — продолжала Соня, чувствуя, что ее мысль сейчас работает поразительно четко. — Что, если этажей стало больше? — она рассмеялась неожиданной догадке. — Как бы это проверить?..

Для начала девушка обследовала лаз под алтарем, не рискнув попросту беззаботно проникнуть внутрь — и правильно сделала: неосторожно наступив на узенькую деревянную площадку перед ведущей вниз лестницей, она едва успела отскочить — подпиленная доска проломилась под ногой, и Соня увидела очень глубокую яму, тут же вспомнив собственное опрометчивое утверждение, будто ничего подобного здесь быть не может.

Ее изумленный и, откровенно говоря, испуганный вопль заставил Эльбера броситься к своей спутнице.

— Ну, что еще?

— Новый сюрприз — полюбуйся, — вздохнула девушка, — оттуда ты бы меня вытаскивал с переломанными костями. Или вообще мой труп.

Он вытер ладонью мгновенно покрывшийся испариной лоб.

— Бара, я тут тоже кое-что нашел, кажется.

— Да? И где же?

— Наверху, как ты и говорила. Вон, видишь, полка под потолком?

— Так она здесь и была, все время на глазах… Впрочем, так и задумано — ее видишь и не обращаешь внимания. Ну-ка, подсади меня…

Стоя на плечах своего друга, Соня выяснила, что «полка» оказалась деревянной подпоркой, закрепленной на стенной панели, на которой была уложена… лестница.

Изменив ее положение, девушка легко проникла на промежуточный, низенький потайной «этаж», выставив замаскированные деревянные брусья, скрывавшие небольшое «окошко».

Ее восторг с каждым мгновением делался все сильнее. Ведь они с Эльбером находились вовсе не в укрепленном замке, изначально предназначенном для обороны или битвы, как крепость, — а в богатом, но вполне мирном городском особняке, однако оснащенном таким количеством хитроумных приспособлений, скрытых убежищ и ловушек, что ни один враг, возникни у него несчастная мысль безнаказанно проникнуть сюда, не сумел бы ее осуществить.

С тех пор, как была уничтожена ее семья, у Сони не было собственного дома, но до сих пор ни один даже самый шикарный дворец не вызывал у нее желания надолго в нем задержаться и тем более назвать его своим. Теперь же она чувствовала, что попала в одно из прекраснейших мест на свете. Ей хотелось смеяться от радости.

— Соня, — снова позвал Эльбер, — спускайся, я…

— Не подсказывай, молчи, — попросила девушка, — я сама хочу найти все, что здесь только имеется! Ну, пожалуйста!.

Поняв основной принцип, устройства особняка, Соня уже куда более уверенно и быстро находила его новые и новые секреты, и к утру познакомилась со множеством ранее неведомых ей приспособлений, предоставив Эльберу возможность отдельно от нее заниматься собственными исследованиями.

Он тоже вошел во вкус и теперь стремился опередить подругу в поисках. Закончилось это невероятно увлекательное для обоих приключение крайне неприятным курьезом. Соня попыталась проникнуть в маленькую потайную каморку, скрытую за вращающейся дверью. На первый взгляд ей показалось, что воспользоваться такой дверью — пара пустяков, и она смело устремилась туда — но, заскочив вовнутрь, обнаружила, что опять попалась. Дверь сама собою вдруг перестала вращаться и ее заклинило так прочно, что девушка оказалась зажатой в предельно ограниченном пространстве — ни вперед, ни назад. Ничего иного, нежели позвать на помощь своего спутника, ей не оставалось.

— Эльбер, — перебрав в голове все возможные варианты самостоятельного освобождения, крикнула она, — помоги мне выбраться! Эльбер?

Однако время шло, а ответа она так и не дождалась. Соня слегка занервничала.

Если бы она знала, что в это время происходит с Эльбером, то ее волнение усилилось бы десятикратно. Ибо он прекрасно Слышал ее голос, но отозваться никак не мог, равно как и пошевелиться.

Эльбер стоял, прижавшись мокрой от ледяного пота спиной к наружной Стене дома, чувствуя, как в его горло прямо под подбородком вонзается остро отточенный крюк, которым его зацепили откуда-то сверху. Так что он не только не мог подать подруге сигнал, но боялся и попросту дернуть кадыком или глубоко вздохнуть.

— Ты веришь, что я могу убить тебя проще, чем муху прихлопнуть? — услышал он вкрадчивый приглушенный голос. — Если да, можешь моргнуть.

Эльбер так и сделал.

— Ты сдаешься, гладиатор?

Он снова прикрыл глаза.

— Хорошо. Тогда очень медленно ложись на землю лицом вниз и не вздумай оборачиваться.

Мужчина опустился на колени, стараясь не менять положения головы, Ибо крюк, касающийся его горла, никуда не исчез и плавно следовал за ним, до тех пор, пока он не принял требуемого положения.

— Заведи руки за спину.

Он снова подчинился, и тут же оказался связанным, причем весьма странно — его запястья оставались свободными, но скрещенные большие пальцы рук были крестообразно перетянуты тонким шнурком пониже суставов.

Мало того, Чтобы лишить его малейшей возможности позвать на помощь, неведомый противник запихнул Эльберу глубоко в глотку металлический круг, сильно затруднив дыхание и начисто отбив охоту шевелить языком. Закрепив конструкцию шнурком на затылке пленника, он велел жертве лежать смирно и ушел. Или исчез, что было равнозначно, — заметить момент появления или исчезновения этой бестии было невозможно.

Оставалось только гадать, какая участь была им уготована пленнику.

«Наигрался, гад, — в отчаянии подумал. Эльбер, — теперь попросту прикончит, и все дела». Правда, его ноги оставались свободными, но бегать желания не возникало: он слишком отчетливо понимал, что невидимка настигнет его прежде, нежели он продвинется хоть на несколько жалких локтей.

Долго размышлять о своей печальной судьбе в полном одиночестве ему не пришлось, ибо вскоре рядом оказалась и Соня, тоже связанная, но находившаяся в несколько лучшем положении — ей, во всяком случае, не заткнули рот.

— Эльбер, — воскликнула она, — что с тобой сделали?

Ответить он, разумеется, был не в силах, как и поинтересоваться, что произошло с нею самой.

— Меня этот шутник выковырял из-за вращающейся двери, где я умудрилась застрять, точно в мышеловке, — пояснила девушка, — а потом связал, словно я самое глупое животное на сете. Причем я-то его самого так и не разглядела. Даже силуэта! Он все время был у меня за спиной, а когда я попробовала брыкаться, он мне нажал куда-то пониже затылка, и я вообще стала не способна пошевелить даже пальцем.

Эльбер бросил на нее отчаянный, умоляющий взгляд.

Он задыхался, язык, зажатый кольцом, казалось, стремительно распухал во рту, от чего на глазах сами собой выступали слезы. Заметив его состояние, девушка подползла к нему, прервав свой рассказ.

— У меня зубы свободны, сейчас я тебе попробую помочь…

Зацепившись за шнурок, которым были связаны пальцы ее друга, Соня, повозившись, перегрызла тонкие, но прочные путы, а потом, когда тот, в свою очередь, освободил ее собственные руки, быстро вытащила у него изо рта кляп.

— Ну вот, совсем другое дело, — удовлетворенно сказала она. — Дыши, дыши, лучший охотник!

Ночь сменилась рассветом. Очевидно, невидимка решил дать им некоторое время для отдыха.

— Ничего себе повеселились, — протянула Соня. — Но знаешь, я за эту ночь стала умнее, чем за три года. Теперь он меня так просто не поймает. Что молчишь?

— Говорить больно, — с трудом ворочая языком, мрачно отозвался Эльбер.

— Может, пойдем искупаемся? — предложила девушка. — Таким роскошным бассейном, как у тебя в саду, грех не воспользоваться, а лично у меня от пота куртка уже к телу липнет.

— Ну уж нет, — не очень разборчиво произнес Эльбер, — эта тварь нас запросто в этом бассейне утопит.

— Она что, еще и плавает?

— Хорошо, если хотя бы не летает.

— Ну, ты как хочешь, а я все-таки искупаюсь, — упрямо заявила Соня. — У тебя руки-ноги целы?

— Пока почему-то да.

— Тогда постой возле бассейна, хорошо? Чтобы она как-нибудь опять внезапно не подкралась. Сейчас совсем светло, ее просто невозможно будет не заметить.

— Сомневаюсь. Но если ты настаиваешь…

Оставив Эльбера охранять ее, девушка разделась и с наслаждением окунулась в воду.

«Ну я же не дура, чтобы лезть в пруд, — размышляла она, — а здесь совсем неглубоко, и дно прекрасно видно… ничего, ровным счетом ничего со мной не случится!»

Она торжествующе взглянула на Эльбера, застывшего, точно изваяние, на краю бассейна и прислушивающегося к малейшему шороху так напряженно, что казалось, у него вот-вот зашевелятся уши.

— Эй, — крикнула ему Соня, — так кто из нас собственной тени боится? — Она демонстративно повернулась на спину и замерла в таком положении, жмурясь от удовольствия.

Блаженствовать ей довелось недолго. Игла — точно такая же, как та, что поразила ночью Эльбера, глубоко вонзилась в предплечье девушки, и рука тотчас повисла как плеть. Это был укус, уже подобный змеиному, а явно не безобидного насекомого.

От боли и неожиданности Соня вскрикнула и, лихорадочно торопясь воспользоваться сохранившими подвижность конечностями, стрелой вылетела из бассейна.

Вокруг места укола быстро расплывалось угрожающее темное пятно.

— Я не могу пошевелить рукой… — призналась она. — Совсем не чувствую собственных пальцев.

— Доигралась! Проклятье, я ведь предупреждал! — Эльбер резко выдернул торчащую из руки девушки иглу и припал к ранке губами, отсасывая яд.

У Сони все плыло перед глазами, она чувствовала, что от его действий толку мало. Девушку уже начал бить озноб, а черное пятно продолжало расползаться.

Эльбер снова выругался, схватил нож — его собственные руки при этом заметно дрожали — И сделал глубокий крестообразный надрез, выпуская отравленную кровь.

Он прекрасно знал, как действует сильный яд — человек в таких случаях умирает быстро и в страшных мучениях, у него останавливается дыхание, и…

— Бара… Соня… — бормотал он в отчаянии, — это невозможно, я не хочу тебя потерять… держись!

Девушка слышала его голос словно во сне. Все ее тело начали сотрясать сильные судороги.

— Прижги… чем-нибудь… — выдавила она, стараясь ни в коем случае не закрывать глаза: Соне казалось, что стоит перестать видеть солнечный свет, и зацепиться за жизнь ей уже не удастся.

Эльбер заметался в поисках огня. Его прекрасная подруга умирала, и он ничем не мог ей помочь!

— Даже если ты отрежешь ей руку, это ее не спасет, — раздался позади него спокойный голос. — Не оглядывайся! Возьми женщину на руки и неси в дом.

Бережно подхватив безжизненное тело Сони, мужчина поспешил выполнить приказание…

Девушка пришла в себя, Но выдавать это не спешила, стараясь даже не позволить дрогнуть собственным векам.

— …и ты, значит, великий неустрашимый боец, вернулся в Бельверус, чтобы мстить? — услышала она. — И приволок с собой женщину, словно не знаешь, что присутствие дорогого человека делает тебя еще более уязвимым, чем ты есть на самом деле?

— Таймацу, но я неплохой боец, — оправдывался Эльбер.

— Ты вообще не боец, — возразил неизвестный Соне человек. — У этой женщины хватка и то надежнее твоей.

— Но в Килве я…

— Мир — не арена Килвы! Здесь тебя никто заранее не станет предупреждать о нападении и ставить лицом к лицу с противником. Врагом может оказаться кто угодно и напасть тоже откуда угодно.

— Я ведь не предполагал сражаться с тобой или с таким, как ты. Даже если бы я тебя встретил. Я вообще думал, что ты просто знахарь с Радужных островов, лекарь-бродяга, каких множество…

— Люди почти всегда не те, какими они кажутся. Верно, и на Радужных островах таких, как я, — единицы, но ты бы не справился и с воином попроще. Ты все еще слишком доверчив, Эльбер, и не задаешься трудом вдумываться в суть вещей.

Соня осторожно приподняла веки, мечтая увидеть, наконец, лицо «призрака», едва не прикончившего ее, а потом вернувшего к жизни.

Но ей это не удалось — он расположился так, что ничего, кроме неясного силуэта, рассмотреть было невозможно.

— Ты превратил этот дом в настоящую крепость, — заметил ее друг.

— Конечно, я ведь здесь жил все шесть зим твоего отсутствия, а я не столь беспечен, как ты. Время от времени в этом доме появлялись еще какие-то люди, но они надолго не задерживались, и хорошо, если им удавалось убраться отсюда живыми. Так что мне они не слишком мешали. Женщина пришла в себя, — без перехода, не оглядываясь и не меняя интонации, произнес незнакомец.

Как он это, понял, даже не взглянув в сторону Сони?..

Эльбер сразу же метнулся к девушке, наклонился, всматриваясь в ее лицо с тревогой и участием.

— Бара? Как ты?

— Мне лучше, — сказала она, — правда, лучше.

Рука от плеча до кисти сильно распухла и болела, но было ясно, что смертельная опасность больше ей не грозит. Девушка осторожно села.

— Нет-нет, лежи, — воскликнул Эльбер, — сейчас я дам тебе напиться, — он протянул Соне плошку с каким-то отваром. — Тебе помочь?

— Не надо, справлюсь. — Девушка поднесла жидкость к губам и сделала несколько глотков, чувствуя, как стремительно возвращаются силы, а вместе с ними — и мучительное любопытство к тому, что происходит.

— Эльбер, я не закончил разговор с тобой, — проговорил Таймацу вроде бы совершенно спокойно, но в его тоне угадывались нотки недовольства. — Я ждал тебя.

— Откуда ты знал, что я вернусь?

— Догадывался. Не спрашивай. Я наблюдал за тобой давно, еще с тех пор, когда ты сражался на арене.

— Как?.. Я-то думал, что ты появился только после моего поединка с Кавабом, в Бритунии.

— Ты все время спрашиваешь, перебиваешь, слушаешь только самого себя и разговариваешь так много, что мне хочется снова заткнуть тебе рот. Ты как болтливая обезьяна, — с легким раздражением заметил Таймацу.

— Извини меня, — смиренно ответил его собеседник, по-видимому, не имевший ни малейшего желания оспаривать его превосходство и власть.

— Я наблюдал за тобой и видел, что ты отличаешься от других гладиаторов. Ты не был похож на них, и то, как ты проводил бой, напоминало танец. Мне это нравилось. У тебя природный дар сражаться, чувство меры и вкус. Ты слышал музыку боя… Тебе от природы было свойственно умение и собирать вовремя все силы, и расслабляться, и сосредоточиваться на достижении цели… и, главное, видеть мир во всей полноте и относиться к себе как к частице этого мира, логичной и необходимой в данное время в данном месте. Редчайший талант, призвание, но интереснее всего было то, что ты сам не имел понятия о своих способностях и считал, что тебе просто везет.

Но действительно выдающимся бойцом тебя делали еще два удивительных качества — спокойствие и искренняя доброжелательность, да, именно доброе отношение к миру и людям. Тебя не ослепляла ярость… я смотрел и любовался тобой.

Пока мудрец с Радужных островов говорил, Эльбер совершенно извелся от того, что ему хотелось задать новый вопрос, однако тот, отлично все замечая, не позволил ему этого сделать.

— Откроешь рот не раньше, чем я закончу. Последний твой бой стал для тебя роковым потому, что в тебе сломалось нечто очень важное. На арену вышел не ты прежний, но озлобленный и растерянный человек, и человек этот был обречен с самого начала. Он не видел и не понимал своего противника, потому что перестал понимать самого себя, утратил чувство гармонии мира, а вместе с нею — точность удара, безошибочность движений. Я с самого начала знал, чем это для тебя закончится. Мне стало жаль тебя так же, как бывает больно смотреть на сломанный стебель прекрасного цветка, и потому я последовал за тобой в Бритунию, дабы сложить заново твои кости и собрать осколки души. Это была трудная работа, ты с невероятным упорством противился мне… Твое тело выглядело не так уж плохо, зато все остальное казалось просто безнадежным. У тебя были мертвые глаза… дух бойца почти покинул тебя, и ты перестал слышать музыку поединка. Но со временем многое вернулось. Увы, мне пришлось отложить собственные планы, касающиеся тебя — человека, которого я видел своим учеником. Я отпустил тебя, позволил уйти надолго, на годы и годы. А теперь ты пришел назад, и я рад тебя видеть. Ну, так что ты же хочешь мне сказать теперь, Эльбер?

— Я не понимаю, Таймацу. То ты говоришь, что я вообще не боец, то хвалишь мои якобы необыкновенные способности…

— Хорошая глина — далеко еще не кувшин. Прекрасный кусок мрамора — не скульптура. Ты всего лишь материал, но такой, с которым можно было бы работать. Никакого противоречия в моих словах нет.

— А что ты можешь сказать обо мне? — не вытерпела Соня. — Извини, что вмешиваюсь, но мне было бы интересно узнать твое мнение…

— Ты — уже ограненный бриллиант, с тобой работали умелые руки, но не мои. Переделывать то, что сделал другой мастер, я не стану. Но кое-что показать могу. Просто добавить к уже имеющемуся.

— Но я нашла все твои ловушки, какие имелись в доме, а ты за это меня едва не прикончил!

— Не за это. И ты, кстати, нашла далеко не все, можешь не обольщаться. Но ты так явно лопалась от гордости, что мне захотелось тебя слегка проучить. Можно сказать, если Эльбер сомневается в себе слишком часто, то ты, наоборот, излишне самоуверенное создание. Вам обоим и в голову не приходит, что в прошедшую ночь возле дома крутилось по меньшей мере двое неизвестных мне людей, и не думаю, чтобы их интересовал я.

— Тогда кто же? Неужели мы? — удивилась девушка. — Но никто ведь не знает, что мы здесь.

— В первую очередь — ты, — уточнил Таймацу. — А еще вернее — та вещь, которую ты хранишь у себя. Я же всего лишь ясно показал вам, что если игра станет смертельной, вы не сможете достойным образом себя защитить.

— Знаешь что, — раздраженно прищурилась Соня, — до сих пор я как-то обходилась собственными убогими силами, а мне приходилось, можешь поверить, выполнять такие задания, когда вопрос о жизни и смерти приходилось решать на каждом шагу. Как видишь, я до сих пор жива! И я вовсе не думаю, что мне просто везло.

— Ты — хайборийская представительница избранной касты Призраков, не так ли?

— При чем тут, какая-то каста? — не поняла девушка. — Я — сама по себе.

— Настоящий Призрак всегда — сам по себе, — согласился мудрец. — Он просто не имеет права полагаться на кого-то еще. Я вижу, как ты относишься к хорошему оружию, ко всему, что может помочь при нападении или обороне.

Соня все еще не вполне понимала, кто же такой этот человек.

— Я знаю, ты — друг, Таймацу, — сказала она, — ты почему-то хочешь нам помочь, но методы у тебя, должна заметить, несколько необычные.

— Жестокие, как сама жизнь, — уточнил «невидимка». — Ничего. Меня учили еще более сурово, и я благодарен за это своим учителям. А моя помощь вам понадобится, и очень скоро. Я не могу допустить, чтобы имеющаяся у тебя бесценная вещь попала в нечистые руки. Я видел ее. И я знаю, что это такое.

Откуда уроженец Радужных островов мог знать о талисмане Сына Света? Девушка насторожилась.

— На поиски этого талисмана отправлялись и мои соотечественники, — сказал Таймацу. — Посвященные слышали о нем, как и о Черте Миров, которая пролегает…

— В Стигии, в Сухмете, — воскликнула Соня, не дослушав.

— Ничего подобного! Она — везде. В любом месте можно ее пересечь, — покачал головой мудрец. — Но не каждый на это способен. Единый бог — единый народ…

Эти слова прозвучали, точно пароль.

— Мечта Сына Света. — Эльбер всем телом подался к Таймацу, — и ты знаешь о ней, как и о нем — об Элгоне!

— За эту мету и веру я лишился своей родины и стал изгнанником на земле, — очень тихо проговорил островитянин. — Б стране, где верят в три тысячи тридцать трех богов, мне не нашлось места, потому что я полагал, что все они — суть проявления одного-единственного. А ведь это так просто понять! Вот. зять хотя бы тебя, Эльбер. Я вижу перед собой одного человека. А ты — и боец, и актер, друг для одних и беспощадный враг для других, отец для своих детей, но сын своего отца, много зим назад ты был ребенком, пройдут годы — станешь стариком, если доживешь до преклонных лет, конечно. Но это не значит, будто в тебе — множество разных людей!

— Правильно, — согласилась Соня. Рассуждения Таймацу были для нее откровением, но с ними трудно было не согласиться. — Кто научил тебя этому?

— Здравый смысл, — пожал плечами мудрец, — то единственное, на что можно вполне полагаться. Так же и бог. Он просто по-разному проявляет себя, отражаясь в душах других людей, точно в зеркалах. Каково зеркало, таково и отражение. Кто-то видит жестокое чудовище, иной — зверя либо птицу, но только очень немногим открывается милосердный лик божества.

— Каково зеркало, таково и отражение, — задумчиво повторила девушка. — Может быть, ты и прав. А каком богу ты сам поклоняешься? Кому посвятил алтарь?

— Фудо-Мёо, — ответил Таймацу, — это проявление Единого считается богом мудрости и защиты. И он вполне реально меня защищает, скрывая потайной лаз.

Глава 17

Таймацу не любил рассказывать о себе, хотя поведать можно было о многом. Он являлся сыном знатного вельможи при императорском дворе на острове Садапугу, но с трехлетнего возраста воспитывался не в доме своего отца, а при маленьком монастыре. Так распорядились звезды.

Астрологи предсказали, что мальчик с поэтичным именем Осенняя Луна призван стать одним из Призраков, или Ночных Демонов, незаменимых для военной разведки, тайной внутренней охраны острова или в охране самого Императора.

Таймацу вполне оправдывал предсказание звезд. Он был хорошим учеником, выносливым, сильным, смелым и умным, гибким и ловким, как обезьяна, и с ранних лет мог выполнять сложные и опасные задания, наравне с куда более взрослыми послушниками. Его ожидало большое будущее.

Однажды, когда Таймацу достиг уже семнадцати зим, в монастырь привели троих круглоглазых. Он знал, что такие уроды живут где-то далеко, на западе, и что они лишь напоминают людей, ибо всякому известно, что настоящие людьми могут считаться только те, кто родился на Островах.

Этих троих выловили из моря, но не убили сразу, чтобы молодые послушники учились отрабатывать на них удары. Двое из них быстро распрощались с жизнью, а третий выжил. Он, правда, тоже был совсем слабый и ничего не умел, даже есть, как люди, не мог — не понимал, как пользоваться палочками. И с ним легко справлялись даже совсем маленькие дети, потому что круглоглазый ничего не смыслил в искусстве поединка.

Таймацу ходил мимо него, как мимо пустого места или приблудной собаки. Человеческой речью, разумеется, тот тоже не владел — хуже попугая.

Когда не было тренировок, он все время лежал на полу в бамбуковой клетке и рвал ногтями свое тело, нещадно искусанное насекомыми, и от него воняло как от куска падали. Однажды Таймацу остановился взглянуть на это животное, просто так, из любопытства. Конечно, животное, даже на груди и на руках у него росла шерсть, у островитян такого не бывает.

И вдруг оно подняло на него гноящиеся круглые глаза, под веками которых роились личинки мух, и Таймацу увидел в этих синих, как у детенышей кошек, глазах боль и отчаяние.

У людей глаза не бывают синими, сказал себе Осенняя Луна. Какая гадость!

Однако ночью он встал и опять подошел к бамбуковой клетке.

На этот раз Таймацу пришел не с пустыми руками: он просунул через прутья немного риса и овощей, уж очень худым был диковинный двуногий зверь, и тот стал жадно запихивать все это себе в рот, пока его не стошнило. Осенняя Луна содрогнулся от отвращения и ушел.

На следующий день он отправился выполнять очередное задание, а когда вернулся, то оказалось, что круглоглазый, как ни странно, все еще не умер.

Кто его знает, почему. Между прочи|м, в пути Таймацу думал о том, что если он са!м не будет достаточно хорошо исполнять свой долг, то боги прогневаются на него, и в следующей жизни превратят — о, ужас! — в такого вот урода. Тогда уж лучше умереть при рождении и снова воплотиться, только бы не жить таким.

Задание же, данное Таймацу, на сей раз заключалось в том, что ему следовало выследить и уничтожить мятежников из провинции Ками, замышлявших свергнуть и. убить своего сюзерена, правителя Асикаги.

В помощь молодому Призраку дана была Сагара — женщина правителя… рабыня Асикаги, верность которой своему господину была основана на безграничной жертвенной любви, а степень подготовленности ничуть не уступала тому, чем в совершенстве владел Таймацу. Маленькая хрупкая Сагара вела себя как тигрица, защищающая свое логово.

Она поразила воображение Осенней Луцы и покорила его сердце с первой же встречи, став его первой и единственной в жизни любовью. Разумеется, Таймацу даже ни разу не прикоснулся к ней — ему бы подобная дерзость и в голову не пришла, и только молча сгорал на огне собственной безумной страсти.

Маленькая фанатичка Сагара свела его с ума, и две седмицы, которые они провели вместе, стали для молодого послушника самым прекрасным и самым мучительным периодом его жизни.

Много позднее Таймацу узнал, что Сагара погибла. Когда семидесятипятилетний Асикаги умер — собственной смертью, просто пришла пора ему покинуть сей мир, — двадцатилетняя рабыня бросилась на меч, чтобы уйти вместе со своим-господином и возлюбленным. О чувствах, которые она невольно породила в сердце Призрака, Сагара, естественно, не догадывалась. А если б и узнала о них, то, скорее всего, собственными руками вырвала, бы это сердце, тайные помыслы которого показались бы ей оскорбительными по отношению к Асикаги.

С тех пор Таймацу не взглянул ни на одну женщину с Островов или из Хайбории. Для него существовала только свято и бережно хранимая память о Сагаре и о тех двух седмицах в Ками, проведенных рядом с нею.

И один и тот, же сон посещал его. Он снова был на Садапугу, и они с Сагарой должны были аккуратно снять часового, охранявшего заговорщиков, собравшихся, чтобы обсудить последние приготовления к мятежу.

Парень был очень юн — едва ли старше Таймацу — и очень беспечен. Он просто сидел на берегу реки, беспечно опустив босые студни ног в желтоватую спокойную воду, уверенный в том, что никакой опасности нет.

Сагара достала из мешка тонкую проволоку, взялась за деревянные ручки, между которых та была укреплена. Сделала пару шагов вперед — когда она подняла руки, струна перерезала солнце.

Кожа на затылке юноши-часового напряглась, мышцы за ушами задрожали, предвосхищая крик. Сагара резко подняла руки. Каждая в отдельности совершила четкое круговое движение, потом девушка скрестила кисти — проволока, образуя петлю, вспыхнула перед глазами воина, послышался тихий лязг — это Сагара рывком натянула проволоку. Юноша не двинулся, ничего не произошло — крика было не слышно. Голова его оказалась отделена от тела.

Она осталась на шее, мальчик не осознавал, что уже мертв.

Внезапно ударила струя крови, голова упала в реку, течение подхватило ее и перевернуло лицом вверх, и открытые глаза казались живыми…

Сагара коленом подтолкнула тело — оно опрокинулось, перевернулось и ногами вверх тоже упало в воду, медленно поплыло вслед за головой, и вскоре затонуло.

На проволоке не осталось ни следа крови. Берег был спокоен и чист. Река продолжала свое безмятежное течение, глупые птицы так же кричали в небе и ударяли крыльями в листву.

Девушка обернулась к Осенней Луне — на ее очаровательно нежном лице читалась тихая радость.

Она смотрела на своего боевого друга в упор, но, без всякого сомнения, видела совсем иные черты.

«За тебя, мой повелитель», — не сказала, но только шевельнула губами она, а у Таймацу заныло сердце от любви и ревности, он замер, любуясь Сагарой. Она сделала ему знак, что путь свободен… и на этом сон всегда заканчивался.

Повторяющееся видение не продолжалось картинами последовавшей затем короткой яростной схватки с не ожидавшими нападения мятежниками. Кажется, их было не больше десятка, теперь уже пелена лет заслонила точное число: сколько отрезанных голов они тогда принесли к ногам Асикаги, Таймацу не помнил.

Только эпизод на берегу повторялся в его снах, и они были куда ярче того, что произошло в действительности.

А тогда, расставшись с Сагарой, Осенняя Луна возвратился в монастырь. Он медленно шел мимо клетки, в которой держали круглоглазого, и зверь узнал Таймацу: его мерзкая волосатая морда невообразимо искривилась. Молодой послушник подумал, что же это такое, и решил, что животное попыталось ему улыбнуться.

…Просто невероятно! Вопреки усиленной медитации, его мысли все чаще возвращались к круглоглазому.

Таймацу это не нравилось: они нарушали его внутреннюю гармонию.

Зверь не стоил того, чтобы о нем думать. Но молодой послушник все чаще задерживался возле клетки.

Осенняя Луна никогда никому бы в этом не признался, но ему было жаль круглоглазого. Когда он однажды протянул к нему руку, тот забился в угол и закрыл голову руками. Зверь привык, что его постоянно бьют. Все его тело покрывали ужасные язвы и струпья.

Лучше бы он умер, подумал Таймацу. Но, видно, даже смерти он был настолько противен, что она брезговала забирать его себе. А я, подумал Осенняя Луна, а я — разве моя душа не в таких же язвах, и разве мне легче от того, что они невидимы миру? Без Сагары, без всякой надежды когда-нибудь соединиться с нею он сам страдал ничуть не меньше, чем пленник.

И Таймацу совершил безумный поступок. Ночью он открыл клетку, вывел пленника, взявшись за прикрепленную к ошейнику цепь, и пошел с ним к реке.

Загнав круглоглазого в воду, молодой послушник вымыл его, а потом смазал его раны составом, успокаивающим боль.

Он совершал большой грех перед монастырем, расходуя на недостойную тварь бесценные снадобья, изготовленные по тайным рецептам, — это все равно что бросать шелудивому псу жертвенную еду, но Осенняя Луна отчего-то не мог поступить иначе. Его голова оказалась не в ладу с сердцем. Таймацу заставил пленника лечь, положил его голову к себе на колени и, вывернув веки, очистил его глаза от гноя и личинок.

Осенняя Луна совершал и этот грех, но что-то в нем точно знало, что он поступает правильно.

— Благодарю, — сказал ему круглоглазый. — Пусть боги хранят тебя, брат.

То были первые слова на чужом языке, которые услышал Таймацу, и, конечно, он не ведал их значения, но безошибочно постиг суть.

Теперь тот, кому он оказал милость, притягивал к себе молодого послушника, словно магнит — металл. Он делился с пленником собственной скудной пищей, лечил его, разговаривал с ним и все больше убеждался, что перед ним вовсе не зверь, а такой же человек, как и он сам. Это открытие потрясло Осеннюю Луну. Так стерлась его первая Разделяющая Черта.

Так молодой послушник сам стал отверженным.

Потому что Таймацу стало известно, что настоятель монастыря приказал использовать пленника для отработки приемов ведения допроса. Это было куда хуже, чем тренировки. Любой Призрак в совершенстве владел умением развязывать языки, и сам Осенняя Луна учился этому точно так же — на рабах и пленных.

Он знал, как буквально разрезать жертву на множество маленьких кусочков, при этом заставляя ее оставаться в сознании. Как вывернуть по одному все суставы тела или много часов подряд полосками сдирать кожу. Таймацу был мастером в таком деле, как, впрочем, и во всем, чему его обучали.

Но теперь это касалось Хаяросоку, так Осенняя Луна называл пленника, хотя у того было, конечно, другое имя.

То, которое дал ему молодой послушник, означало «пламя свечи на ветру». И он не хотел, чтобы это слабое пламя погасло.

Просить за Хаяросоку он не мог. За отступничество, за то, что осмелился вступиться за «тварь», Таймацу рисковал поплатиться собственной жизнью.

Он мог помочь несчастному единственным способом — самому убив его, быстро и не причиняя лишних страданий. В конце концов, круглоглазый все равно был обречен.

Наверное, Осенняя Луна так бы и поступил, но все обернулось по-другому. Ибо об его тайных визитах к Хаяросоку стало известно, и молодой послушник немедленно предстал перед судом. Список его преступлений оказался таким длинным, что для Призрака не осталось никакой надежды на помилование. Такого, как он, не могли попросту изгнать, Таймацу был слишком опасен и слишком много знал. Понимая безнадежность своего положения, Осенняя Луна, которому терять было нечего, твердил одно и то же: «Я помогал ему, потому что он — человек».

Таймацу открыто святотатствовал и нисколько не боялся казни.

Сознание собственной правоты делало его еще мужественнее, нежели молодой послушник был до сих пор. Даже когда его лишили имени и плевали в лицо те, кого он считал своими братьями, Осенняя Луна не изменил своей новой вере.

В ночь перед казнью Таймацу удалось сбежать — все-таки годы упорного труда не прошли даром. Он был лучшим даже среди Призраков, невероятно везучим, и умел выходить невредимым из совершенно немыслимых передряг.

Хаяросоку он взял с собой и тащил его семьдесят лиг по непролазным джунглям, шепча только ОднО слово: «Держись!»

И круглоглазый ему верил. Он терял сознание и вновь приходил в себя.

А перед глазами постоянно было болото или темно-зеленые маслянистые листья, толстые, как змеи, лианы, сквозь которые косыми лучами пробивалось солнце.

«Брось меня, — умолял Хаяросоку, — вдвоем мы не выберемся».

«Помолчи», — коротко отвечал Осенняя Луна, уже знавший несколько слов на чужом языке, и продолжал волочить его на себе сквозь джунгли.

О том, что с ними сделают, если догонят, Таймацу старался не думать…

Они шли через болота, блеклую гладь мутной, зацветшей воды, кое-где разорванную узкими языками земли и песка, гнилую топь, то покрытую зеленой ряской, то красноватой и ржавой, как запекшаяся кровь.

Солнце в мареве, липкий воздух, вонь гниющих болот, папоротники в рост человека, кишащие желтыми, как сера, птицами, и зной, зной, зной… нестерпимый зной. Ночью всходила луна, всегда затянутая дымкой; звезд вообще не было видно, над болотами поднималось слишком много испарений. Зарницы, духота, сладковатая вонь…

Однажды Таймацу оставил Хаяросоку и пошел искать дорогу в джунглях. Когда он вернулся, вокруг его спутника прыгали грифы — целая стая огромных черно-фиолетовых, невыносимо смердящих птиц, а круглоглазый смотрел на них с отвращением и невыразимым ужасом.

«Не бойся, — сказал Осенняя Луна, — живых они не трогают».

Солнце, подернутое пеленой, стремительно погружалось в зеленые заросли и торчало из них, похожее на кровавый волдырь. Оно было поистине отвратительным. Потом опять восходила луна, ничем не лучше солнца. Хаяросоку едва переставлял ноги и всей тяжестью обвисал на плече Таймацу, ростом ниже круглоглазого на две головы.

Но они добрались до моря и переправились через пролив в Кхитай.

— Дальше иди один, — сказал Осенняя Луна.

— А ты?!

Таймацу покачал головой-

Он не представлял себе жизни нигде, кроме Островов, плотью от плоти которых был. Кровью от крови.

— Как твое имя? — спросил он. — Настоящее?

— Валтар.

Осенняя Луна кивнул.

— Прощай.

— Постой, — закричал Хаяросоку, — объясни мне, зачем ты сделал это для меня?!

— Потому что ты — человек. А тот, кто спас человеку жизнь, должен нести за него ответственность.

Путь в монастырь теперь Таймацу был заказан. Он знал, однако, что выживет и без него. Осенняя Луна умел менять обличье проще, чем одежду.

Перебравшись на другой остров, он нанялся охранником к богатому господину, владевшему сотнями рабов и бескрайними рисовыми полями.

Но Призраки не забыли о нем. Раз приговорив, эти люди не могли отступиться до тех пор, пока не свершится казнь, на сколь бы долгое время она ни оказалась отсроченной, и Таймацу приходилось постоянно скитаться, чтобы избежать встречи со своими палачами. Он знал, что пощады ему не будет.

В конце концов, он все-таки покинул Острова, как ни обливалось при этом кровью его сердце. Потом узкоглазый странник пешком исходил почти все Хайборийскиё земли, Кхитай, Вендию, Гирканию.

Ловкий вор и мудрый знахарь, крестьянин и наемник — кем только ни пришлось ему побывать за двадцать зим, стирая Черту за Чертой, пытаясь согласовать свое дыхание с бурными вздохами мира…

Душа искателя приключений, сердце поэта и философа, мастерство Призрака — все это делало Таймацу действительно необыкновенным. Сколько раз он слышал вопрос, который задал ему когда-то Хаяросоку: «Почему ты это делаешь для меня?» И ответ всегда был один. Потому что ты — человек. Ты — такой, как я.

Чужой, но не чуждый. Он мог бы сказать и по-другому: потому что в твоих глазах, какой бы формы и цвета они ни были, живет тот же Единый, что и в моих.

Таймацу всегда тосковал по своим Островам. По ночам ему по-прежнему снились гигантские снежные пики на фоне нестерпимо голубого неба, свежая весенняя зелень и розовая пена цветущей вишни в предгорьях, неспешная поступь косматой лошадки и звон колокольчиков встречного каравана.

Он надеялся, что, когда придет его срок покинуть сей мир, он вернется умирать на Садапугу.

Но пока этот срок еще не настал.

В последние годы Таймацу обосновался в Немедии. Для этого у него имелись определенные причины.

Во-первых, он действительно ждал возвращения Эльбера. Осенняя Луна по-своему любил этого человека, еще с тех пор, когда приходил смотреть на бои с его участием.

Поединки гладиаторов не особенно привлекали Призрака, он расценивал их как неумелую возню, достойную разве что несмышленых детей, и прекрасно знал, что против него самого, приди только островитянину в голову мысль попробовать свои силы на арене, не устоял бы ни один из этих, если можно так сказать, бойцов.

Нет, хотя все люди и равны перед Единым, но драться круглоглазые совершенно не умеют, и тут уж ничего не поделаешь: нельзя же требовать от лягушки, чтобы она летала. Однако по сравнению с другими Эльбер все-таки выглядел не совсем безнадежным, Призраку было любопытно за ним наблюдать. Конечно, не птица, но уже и не совсем Лягушка. А то, что этот бритунец еще и актер, только добавляло интереса. На Островах тоже существовали театры и древняя традиция драмы, конечно, ничего общего не имеющая с немедийской. Вообще, Осенняя Луна старался не сравнивать две культуры, все равно эти сравнения всегда бывали только в пользу Радужных Островов.

Во всех других землях даже искусство выглядело слишком тяжеловесным, песни были начисто лишены мелодичности, как и язык, стихи слишком длинные, в них отсутствовала свойственная настоящей поэзии прозрачная легкость рифм и лаконичная отточенность каждой строки… Ну да ладно!.. Суть была не в том, что Эльбер проявляет себя как бы в двух разных ипостасях. Но он их не просто сочетал. Он оказывался актером на арене и бойцом на сцене, вот в чем заключалась его необычность, и вот почему не ослабевал интерес, который испытывал к нему Таймацу.

Узнав, что с этим человеком случилась беда — островитянин видел поединок Эльбера с Кавабом, — Осенняя Луна сильно огорчился. Еще больше — от того, что выяснил, как несправедливо обошлись с его любимцем власти предержащие.

Призрак по себе знал, что значит считаться инородцем — у него-то самого его происхождение было на лице написано, так что насмешек в свой адрес он за долгую жизнь в Хайбории выслушал немало, и ни одну не оставил безнаказанной: Призраки обид не прощали.

Он отправился за Эльбером в Бритунию, и там наконец познакомился с ним лично. Островитянин взялся за своего подопечного столь истово, что быстро поставил его на ноги, попутно выяснив, как много между ними общего.

Что ж, сказал себе Таймацу, если с ним поработать, выйдет, пожалуй, толк! Он устал от одиночества, от скитаний, от того, что в целом мире у него не было ни единой близкой души, и теперь ему хотелось думать, что в лице этого бритунца он обрел друга, которому можно доверять… отчасти, только отчасти, ибо Призрак исповедовал заповедь: «Не доверяй никому». Когда Эльбер покинул Немедию, Таймацу не стал долго переживать по этому поводу. Что-то подсказывало ему — бритунец рано или поздно вернется. Он поселился в доме, который прежде принадлежал Эльберу, и каждый день молился за него, обращаясь к самым разным проявлениям Единого.

Нередко его посещала мысль отомстить за гладиатора людям, которые были к нему столь несправедливы, но в конце концов Осенняя Луна пришел к выводу, что Эльбер сам разберется с ними, если выживет.

«Роскошная» встреча, которую он устроил бритунцу и пришедшей с ним рыжеволосой женщине, весьма позабавила Таймацу. И ему в целом понравилось, как они себя повели в ответ на его маленькие сюрпризы. Не ударились в панику, не бросились бежать — это было добрым знаком! Приняли и почти поняли правила его игры — еще лучше, на такое не каждый был бы способен в их положении, а эти люди почти все делали правильно.

Поэтому Осеннюю Луну так вывела из себя грубая ошибка рыжей, преступная беспечность, которая все испортила: вот и пришлось жестоко проучить их обоих, заставив испугаться по-настоящему. Конечно, потом он дал рыжей противоядие, но Таймацу прекрасно знал, что женщина была на волосок от смерти.

Она еще и теперь выглядела неважно. И все же ему трудно было перестать смотреть на нее. Осенняя Луна не находил красивыми женщин, рожденных в любом другом месте, кроме Радужных Островов, и до сих пор ни одна из них не могла заставить его сердце биться сильнее и чаще. Но в этой было нечто такое, что восхищало и притягивало Таймацу. Может, то, что она была Призраком, как и он сам, только на хайборийский, западный лад…

Глава 18

Как дни шли за днями, а ничего не происходило. Эльбер заново пытался привыкнуть к миру, который покинул почти семь зим назад, и Соня не торопила его, понимая, что ее другу приходится нелегко. Иногда они вместе выходили в город, и все маршруты, которые выбирал бритунец, неизменно приводили к стенам Килвы.

Там он мог бродить часами, как бы невзначай прикасаясь пальцами к камням, в задумчивости или же в смятении, которое, впрочем, тщательно скрывал. Однако на предложение девушки войти внутрь и посмотреть бои Эльбер отвечал отказом. То же касалось и драматических представлений.

— Я пока не могу себя пересилить, — откровенно признался он. — Я чувствую себя так, словно в самом деле умер, а теперь живу снова — и это необыкновенное странно. Все осталось прежним, знакомым, а я изменился, и поэтому окружающее кажется совсем другим.

— Ты смотришь на Бельверус глазами Муонга из племени Детей Змеи, — кивнула Соня.

— Не знаю, вомне как бы существуют два разных человека, и мне не определить, кто из них настоящий я…

Правда, Эльбер и Муонг во многом были не схожи. Девушка знала, что один из них — аскет, способный питаться тем, что посылают боги леса, и возносить им хвалу за это, спать на голом бамбуке, мокнуть под бесконечными дождями, ходить обнаженным и ни на что не роптать.

Второй, напротив, был отменным сибаритом, гурманом и неженкой, предпочитавшим изысканную пищу, мягкую постель и бесконечное времяпрепровождение в термах, желательно имея при себе один-два кувшина вина из наилучших сортов винограда; этот второй тщательно следил за собою, был взыскателен в выборе одежд, точно женщина, и ежедневно ухаживал за своими ногтями, как если бы это было делом чрезвычайной важности.

Существовал и третий лик бритунца — он совершенно преображался, когда дело касалось тренировок с Таймацу, в которых Соня находила удовольствие, а он — нет. Девушка не помнила, чтобы в лесах ее друг проявлял излишнюю агрессивность. Он жил там как хищник, который охотится ради еды, и ему в голову не приходит испытывать ненависть к жертве.

Муонг бывал вспыльчив, но Соня не могла бы назвать его злым человеком. А тут… тут его глаза делались ледяными, взгляд останавливался, губы растягивались в предостерегающем оскале, из глотки вырывалось хриплое рычание, и Эльбер бросался на маленького островитянина с таким видом, словно готов был разорвать его в клочья.

Впрочем, самому Таймацу ни малейшая опасность не угрожала, он в любом случае остался бы невредим, ибо значительно превосходил как бритунца, так и Соню во всех боевых навыках.

Он лишь указывал на их ошибки при помощи короткой палки, оставлявшей чувствительные отметины на теле, если Осенняя Луна был недоволен тем или иным движением.

Девушку это тоже злило и раздражало, ее достоинство бывало крайне уязвлено, когда вместо объяснений в случае неудачи она получала болезненный удар по ноге или руке, а Эльбер так вообще приходил в бешенство, и это ему только вредило.

Лежа с ним в постели, Соня забавлялась, пересчитывая отметины, появившиеся за последний день.

— У тебя больше, — сообщала она не без торжества. — Так что я сегодня выступила достойнее.

— Неправда, — взвивался бритунец, — ты неправильно считаешь, Таймацу задел меня всего дважды, а не пять раз, как ты говоришь! Это прошлые следы.

— Ладно, пусть будет по-твоему, — снисходительно улыбалась девушка. — А то когда ты так злишься, то похож на ребенка.

— Я вообще иногда бываю сам не свой, — однажды сообщил ей Эльбер. — Это мое несчастье. Я способен совершенно утратить контроль над собой. Первый раз это проявилось, когда я еще жил в Бритунии. Мне было лет шестнадцать, я ехал на лошади, и тут мне наперерез выскочил другой всадник. Мой конь испугался, встал на дыбы и едва меня не сбросил. Я догнал обидчика, стащил его с седла и жестоко избил — в двух местах сломал челюсть, странно, что вообще не прикончил. А он, если разобраться, был не так уж и виноват, просто проявил неосторожность. Отец тогда был невероятно огорчен и сказал, что я поступил недостойно. Потом со мной еще несколько раз случалось подобное.

— Я всегда знала, что ты вспыльчив и нетерпелив.

— Да. Меня охватывают настоящие приступы ярости, и тогда я могу совершать недопустимые вещи. Я, правда, стараюсь держать себя в руках, дабы такое случалось как можно реже. В Дарфаре почему-то я был куда более спокоен и думал, что совершенно избавился от этой своей странности. Но стоило мне вернуться — и все началось сначала.

— Ты тоскуешь по Мбонго?

— Ужасно, нестерпимо, — признался Эльбер. — И все же знаю — мое место скорее здесь, чем в лесах. Я куда сильнее тоскую по возможности выступать перед публикой, Бара. Играть, танцевать, петь для кого-то. Я чувствую, что не до конца вернулся. Я не в Килве, хотя совсем рядом с нею, рукой подать!

— Можешь играть для меня, — великодушно предложила Соня, — если хочешь. Конечно, я не заменю тебе переполненных твоими поклонниками трибун, но за неимение лучшего…

— Ты же говорила, что не любишь драму, — усомнился бритунец, — что, если тебе станет скучно?

— А ты не затягивай слишком сильно. Десять часов я, само собой, не выдержу, но если один-два, почему бы и нет?.. Давай, прочитай что-нибудь.

— О, Бара, — Эльбер только вздохнул, с надеждой глядя на подругу, — ты позволишь? Тогда послушай, я сочинил это для Гларии и о ней — что-то вроде монолога художника, который рисует портрет женщины.

Он закончил и перевел дыхание. Девушка, которая сидела и слушала, как зачарованная, улыбнулась:

— Неплохо.

— Ты правда так думаешь?

— Стала бы я лгать! — возмутилась Соня. — Очень даже думаю!

— Помнишь, я говорил, что хочу создать драму об Элгоне? — помедлив, спросил бритунец. — Так вот, мне кажется, не совсем правильно, когда героев и властителей изображают только в одном свете, как сильных, мужественных, не ведающих сомнений людей. Ведь они любят и страдают в точности как простые смертные.

Почему не показать Элгона именно таким? Например, он мог написать что-то подобное в посвящение Меруле, своей королеве-рабыне, о которой говорила Маргиад. Представь: Элгон, утомленный государственными делами, пишет портрет женщины.

Может быть, Мерулы уже нет в живых, и он по памяти пытается воссоздать ее черты. И в это время звучит монолог, который ты только что слышала. Что скажешь? Или вот еще:

— Неплохо, — повторила Соня, ощутив поразивший ее саму укол ревности — за себя и за Маргиад.

Хотя девушка не воспринимала так уж серьезно свои отношения с Эльбером, ей вдруг стало немного обидно, что стихи посвящены другой женщине. А каково было Маргиад, которая по-настоящему любила Элгона, знать, что он навсегда принадлежит не ей, а Меруле?..

— Наверное, у тебя получится, — тем не менее, сказала она.

Знала бы Соня, как подействует на Эльбера ее сдержанное одобрение! Он забросил все, в том числе и прогулки по Бельверусу, и теперь сутками сидел над пергаментом, записывая полностью захватившую его воображение будущую драму.

Бритунец перестал следить за собой, засыпал прямо над столом, опустив голову на скрещенные руки — и тогда девушке приходилось, растолкав друга, заставлять его хотя бы дойти до постели, куда Эльбер падал, не раздеваясь. Иногда он хватал Соню за руку и, с лихорадочно блестящими глазами, просил послушать какой-нибудь отрывок, превращаясь в собственных персонажей. Если же ее не оказывалось поблизости, бритунец старался поймать Таймацу.

Островитянин был не очень-то благодарным зрителем — никаких эмоций он не проявлял и, казалось, лишь терпеливо дожидался, пока Эльбер закончит. Но бритунца это не смущало, он был согласен мириться с тем, что Осенняя Луна то ли слушает его, то ли дремлет, прикрыв глаза.

На самом деле Таймацу, разумеется, и не думал спать. Из-под полуопущенных век он наблюдал за Эльбером зорче, чем любой иной делает это, полностью раскрыв глаза и не мигая. Зорче, чем Соня.

Наблюдал и видел поразительные вещи, коим не знал объяснения и о природе которых мог только догадываться.

В какой-то момент мир вокруг Эльбера начинал изменяться.

В том, что это было реальностью, а не плодом воображения, Таймацу не сомневался, ибо верил своим глазам.

Наконец, это стало очевидным и для Сони. Однажды бритунец стоял и о чем-то разговаривал с нею, вертя, между делом, в пальцах сломанный цветок чайной розы.

— Такие выращивал мой отец, — сказал он. — Поэтому я их и посадил здесь когда-то. Знаешь, сколько сортов роз существует? Великое множество. Цветы как люди — они не похожи один на другой, и лишь для неискушенных — все на одно лицо.

И тут цветок в его руке стал иным. Нежные желтые лепестки окрасились в пурпурно-алый цвет, потом стали бархатисто-бордовыми.

— Эльбер, — сдавленно проговорила девушка, не сводя глаз с растения, — что такое происходит?

— А что? — не понял тот, недоуменно взглянув на подругу.

— Как, разве ты не видел? Цветок… он…

Лепестки розы, между тем, приобрели свой первоначальный оттенок.

— Что же с ним не так?

— Он только что был красным!

— Этот? Невозможно. Правда, я как раз представлял себе алый, но ты же не могла видеть этого.

— И тем не менее, клянусь, он менялся!

— Ты перегрелась на солнце, дорогая.

— Чушь! После Дарфара обычное солнце на меня так бы не подействовало. Скажи еще, что я с ума схожу, — возмутилась Соня.

— Не берусь утверждать с уверенностью, но ты начинаешь меня беспокоить, Бара…

Тогда девушка не стала с ним спорить, подумав, что, возможно, это изменение ей и на самом деле просто примерещилось.

Она и сама себе удивлялась, хотя и по другой причине. По сравнению с долгой дорогой из Черных Королевств до Немедии, теперь Асгард, ее конечная цель, был почти рядом. А она вместо того, чтобы незамедлительно следовать туда, продолжает сидеть в Бельверусе и ничего не делает. Странно как-то… Ведь граф Ютен ждет ее, ждет, чтобы Соня передала ему талисман Элгона, и по совести, ей следовало бы поспешить.

Но… спешить ей совсем не хотелось. И расставаться с бесценной камеей — тоже. Всякий раз, просыпаясь, девушка говорила себе, что это последний день, который она тратит попусту, и завтра же ей надо будет отправиться в Асгард. Но что-то внутри нее противилось этому, властно приказывая подождать. Наступал следующий рассвет, и все оставалось по-прежнему.

Что же, в конце концов, она так и не сдвинется с места? Соня задавалась вопросом, уж не овладела ли ею обыкновенная лень и желание хоть немного пожить в относительном покое. Может, это Эльбер так на нее действует? Он ведь тоже не очень-то рвется разрешить собственные проблемы. Увлеченно создает драму об Элгоне, и словно ничего ему больше не нужно.

— В тебе нет покоя, Соня, — заметил как-то Осенняя Луна. — Бежишь и все никак не можешь остановиться. Это плохо.

— Плохо то, что я как раз никуда не бегу, — возразила девушка, — хотя, надо сказать, давно пора.

— Когда действительно будет пора, ты узнаешь об этом и не ошибешься. Не суетись, — посоветовал островитянин. — Слушай, что подскажет тебе сердце.

— Но меня ждут в Асгарде люди, которые рассчитывают на мою помощь.

— Ничего страшного. Если ты куда-то должна прийти, то не опоздаешь. Лучше следи за снами, которые видишь, когда бодрствуешь.

— Что ты хочешь этим сказать? — Соня тут же вспомнила о чайной розе в руках Эльбера.

— Будь внимательна. Сны приходят не только ночами. Они как звезды. Ведь днем на небе тоже есть звезды, только солнечный свет затмевает их. Так и сны. Будь внимательна, — повторил Таймацу. — Скрытому доверяй больше, чем явному, не удовлетворяйся простыми ответами.

— Постараюсь, — пообещала девушка, снова возвращаясь мыслями к графу Ютену, посланцем которого являлась и продолжала оставаться таковым до тех пор, пока не выполнит задание до конца.

Глава 19

Теперь Эльбер не слишком часто сопровождал Соню в ее прогулках по Бельверусу, однако сидеть в четырех стенах девушке было невыносимо скучно, и она отправлялась в одиночестве, что было делом отнюдь не безопасным. Внешне мирный город, столица Немедии представляла собой скорее военизированный лагерь с жесткими внутренними законами.

После захода солнца появляться на улицах Бельверуса дозволялось лишь тем, кто имел скрепленный личной печатью короля Аргеваля пергамент, удостоверяющий, что его обладатель пользуется полным доверием властей предержащих.

Инородцы, в том числе и те, кто был вынужден бежать из близлежащих земель, изгнанный оттуда сжимающимся вокруг Немедии кольцом войны, в это число не входили, поскольку любой из них мог оказаться тайным соглядатаем, и к ним относились с немалым подозрением. Равно как и к женщинам, независимо от их происхождения и состояния, осмеливающимся появляться без сопровождения мужчины — отца, брата, мужа, если только таковая особа не являлась служанкой и не имела при себе разрешения своего господина, опять-таки письменного. Любую иную городская стража могла задержать, приравняв к шлюхе.

Все это Соне было отлично известно. Выдавая себя за аквилонку, будучи женщиной и открыто появляясь в одиночестве в городе, они рисковала втройне, поэтому иногда ей приходилось прибегать к любимому старому трюку с переодеваниями, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.

Иногда же в беспечной надежде на то, что все обойдется, девушка все же появлялась на улицах Бельверуса в своем естественном облике, но в этих случаях старалась иметь при себе пару-тройку лишних золотых монет, чтобы было чем при необходимости откупиться от стражи, ибо она по опыту знала — не бывает таких законов, служители которых оставались бы совершенно неподкупными.

Однажды ее все-таки задержали неподалеку от дворца правителя, где стража проявляла особую бдительность. Соня вовремя не заметила опасности, засмотревшись на четверку богато одетых всадников, среди которых была одна женщина — высокая, изумительной красоты, с длинными, черными как смоль волосами, оттенявшими необыкновенно белую кожу лица с утонченными чертами, на котором запечатлелось, однако, хищное и решительное выражение.

Трое ее спутников, судя по одежде, представляли собой супруга красавицы и их слуг. Девушка обратила внимание на то, как уверенно дама держится в седле.

Очевидно, незнакомка почувствовала ее взгляд и в ответ в упор посмотрела на Соню, даже слегка придержав коня.

— Ликенион, — немедленно воскликнул тот, кого девушка приняла — и совершенно справедливо — за супруга красавицы, — поспеши, правитель ждет нас!

Всадница улыбнулась — в прямом смысле слова ослепительно, потому что ее передние зубы были инкрустированы крошечными бриллиантами, при малейшем повороте головы отбрасывающими радужные искры, — пришпорила скакуна и вскоре исчезла из поля зрения Сони.

— Эй, — грубая рука легла на плечо девушки, — кто ты такая, почему ходишь одна и имеешь наглость крутиться возле дворца?

Стражник был настроен довольно мрачно, и Соня поняла, что лучше не обострять ситуацию.

— Мой муж где-то рядом, — сказала девушка, — я просто немного заблудилась и потеряла его из виду, — при этих ее словах две монеты незаметно скользнули в руку стража, и тот несколько смягчился.

— Иди, иди отсюда, — лишь прикрикнул он, — не то наживешь себе неприятностей, подружка!

Возвратившись домой, Соня рассказала Эльберу о своем небольшом приключении.

— Если твоя Глария хотя бы вполовину так хороша, как эта всадница, то я понимаю — тебе было от чего потерять голову, — закончила она.

Бритунец помрачнел.

— Глария ни с кем не сравнится, но и Ликенион я очень хорошо знаю, — сказал он. — Наверное, и тебе стоит кое-что узнать. Я был с тобой не до конца откровенен, Бара. Видишь ли, в какой-то степени эта женщина тоже явилась причиной моих несчастий. Ликенион настолько же хороша собой, как и кровожадна. Она обожает бои гладиаторов, но более всего ей нравится проводить ночь с победителем. Это распространенное развлечение среди знатных немедийских дам, они даже кидают между собой жребий, который должен решить, кому из них достанется право получить такой подарок.

— А мнение самого победителя при этом не учитывается?

— Это часть игры. Да и какому мужчине не польстило бы стать объектом спора из-за него среди самого цвета местной знати.

— И что же, мужья этих особ не возражают против подобных забав своих благоверных?

— У них свои забавы. Они зачастую даже не считают это изменой. Хотя, как ты понимаешь, такие вещи никакими законами не оговариваются. В общем, Ликенион всегда отличалась неукротимым нравом, смелостью и жадностью, а также ей почти всегда сопутствовала удача, поэтому мы нередко проводили с ней время после боев.

— То есть, она выигрывала тебя по жребию?

— Вот именно. Я побеждал на арене, а она — на трибуне.

— Очень мило, — хмыкнула Соня.

Ей, конечно, было известно, что пресыщенная знать постоянно ищет, какие бы еще изобрести развлечения, и не важно, идет речь о мужчинах либо о женщинах, так что она не особенно удивилась откровениям своего друга.

— Надо тебе сказать, что Ликенион является женой одного из приближенных Аргеваля, военачальника Туорга, — продолжал бритунец, — который частенько отсутствует в Бельверусе и, в отличие от многих немедийцев, не слишком-то благосклонно относится к утехам своей супруги. НО что он может сделать? В его отсутствие Ликенион просто с цепи срывается. В общем, случилось так, что Туорг застал нас вдвоем при совершенно недвусмысленных обстоятельствах, и как раз в самый неподходящий для меня момент. Это произошло вскоре после моей ссоры с Аргевалем. При иных обстоятельствах все сошло бы нам с рук, но тут… Туорг пришел в настоящее неистовство и пожаловался королю. Меня обвинили в прелюбодеянии с супругой гражданина Немедии. Это стало официальным поводом, из-за которого меня и взяли под стражу.

— Эту деталь ты поначалу опустил.

— Да, но ведь на самом-то деле причина, действительно, была совсем в ином, ты должна понимать!

— А Ликенион? Что сделали с нею?

— Да ничего. Предполагается, что в таких случаях супруг сам вершит суд над женой, а Туорг никогда и пальцем Ликенион тронуть не осмеливается, зато в состоянии отыграться на таком, как я. Вот он и отыгрался.

— Теперь понятно, почему тебя подвергли публичному наказанию.

— По приговору — именно за прелюбодеяние. Но это все равно несправедливо, ты что, не согласна?

— Если я что-то понимаю в местных законах, то ты, наоборот, еще дешево отделался. Инородец, осмелившийся покуситься на честь знатной госпожи, супруги немедийского военачальника, должен быть осужден на казнь. Так что тебе очень даже повезло, и тут грех жаловаться на судьбу: приговор был весьма мягким.

— Знала бы ты, о чем говоришь, — возмутился Эльбер. — Мягким! Ничего себе — мягким! Да меня едва не забили насмерть.

— Ладно, не кипятись, — отмахнулась девушка, но ее друг, похоже, в очередной раз решил обидеться и до позднего вечера не разговаривал с нею, примирившись, по обыкновению, только ночью.

Вот уже несколько раз Соня замечала возле особняка Эльбера странную женщину.

Собственно говоря, это была древняя старуха; она подходила к самой ограде, стояла там несколько минут, словно что-то внимательно высматривая, затем, шаркая и тяжело опираясь на посох, отправлялась прочь.

Однажды девушка даже вышла, чтобы поговорить с нею и узнать, кто она такая и чего хочет, и невольно вздрогнула, когда из-под низко надвинутого платка на нее глянули на удивление живые и пристальные глаза.

«Ведьма, что ли? — подумала Соня. — Такая и порчу навести может!» В тот раз разговор так и не состоялся, потому что стоило девушке приблизиться, как старуха с неожиданной для столь преклонного возраста резвостью поспешно ретировалась.

В течение нескольких дней она ничем не напоминала о себе, но затем появилась снова. Теперь Соня была более осмотрительной и решила не выдавать себя — просто понаблюдать, что старуха станет делать. Сама не зная почему, она ощутила укол неосознанной тревоги — в самом деле, какую опасность могло представлять собой это древнее немощное существо? Если, конечно, она на самом деле не ведьма…

— Таймацу, — позвала она Призрака, — посмотри, что это за женщина? Не видел ли ты ее прежде? Вон там стоит, совсем старуха.

— Я не вижу никакой старухи, — возразил Осенняя Луна, хотя просто невозможно было, чтобы он ее не заметил.

— Как же, — изумилась Соня, — да вот же она, возле ограды!

— Старухи там нет, — твердо повторил островитянин. — Если, конечно, ты не считаешь себя таковой, ибо эта женщина не старше твоих лет.

— Ты что, разыгрывать меня взялся? Что же я, своим глазам не должна верить?

— Я всегда говорил, что круглые глаза видят на редкость скверно. Иные и тебя порой не могут отличить от мужчины.

— Значит ли это, что, по-твоему, эта старуха вовсе не то, за что себя выдает?

— Кто себя выдает?..

Девушка вновь посмотрела в направлении ограды, но никого не увидела. Старуха, кем бы она ни была, исчезла, словно сквозь землю провалилась.

— Ну, раз никто, так и говорить больше не о чем, — сказал Таймацу, пряча в углах своих лисьих глаз усмешку.

Однако Соня на этом не успокоилась. Она терпеть не могла, когда кто-то пытался вести с нею непонятные игры.

— Почему она следит за нами, Таймацу? Ходит, вынюхивает… кто ее мог послать? Наверняка ты что-то об этом знаешь!

— Любопытная и глупая женщина, — покачал головой Призрак, — совсем не хочешь думать сама!

Соня обиделась. Она вовсе не считала себя такой уж дурочкой или же человеком, неопытным по части разгадывания всяческих тайн.

Снисходительный тон островитянина ей порядком надоел, так же как и то, что Осенняя Луна ясно давал понять, что почитает ее ниже себя. Соня смерила его презрительным взглядом и передернула плечами — события совсем недавнего прошлого, произошедшие с ней и ее спутником в этом особняке, уже явно стерлись из памяти девушки.

— Напрасно ты думаешь, что мы с Эльбе-ром не способны без тебя обойтись. К твоему сведению, мы давно Не дети.

Глава 20

Соня застала своего друга неподвижно и в глубокой задумчивости стоящим возле пруда.

— Что с тобой? — спросила девушка. — Не хочешь поделиться?

— Я полагал, что стоит мне вернуться в Бельверус, и я в первую очередь разберусь с людьми, которые столь несправедливо обошлись со мною, — вздохнул Эльбер. — Ишум, Аргеваль… чем ближе мы были к Немедии, тем сильнее я их ненавидел. А теперь все изменилось.

— Изменилось? Как? Разве ты больше не испытываешь к ним ненависти? — удивилась Соня.

— Я не понимаю сам себя, — признался бритунец. — Не могу сказать, что утратил навсегда присущие мне решительность и мужество, — тут девушка невольно улыбнулась, отвернувшись и отводя от лица растрепавшиеся от порыва ветра волосы. Она в очередной раз подумала, что скромность, определенно, не является главным достоинством Эльбера. — Но чтобы действовать решительно, надо ясно представлять себе цель, а я ее не вижу. По крайней мере сейчас. Да и ты тоже. Ты все это время так стремилась в Асгард, однако сейчас у меня создалось впечатление, что тебя достаточно сложно сдвинуть с места. С чего бы это вдруг?

— Я тоже все время думаю об этом, — согласилась Соня. — Таймацу же полагает, что мне не следует спешить> и я склонна довериться его мнению. И еще эта старуха в черных одеждах! Она мне даже приснилась как-то. Я не успокоюсь, пока не выясню, кто она и что именно здесь вынюхивает.

— Что еще за старуха? — удивился бритунец.

— Да ходит тут одна, — и девушка рассказала ему о недавнем происшествии. — И Таймацу, кстати, повел себя очень странно. Он считает ее кем-то другим, не тем, за кого эта старуха себя выдает, однако объяснить ничего не желает.

— Таймацу! Знаешь, Бара, ему не откажешь в хитрости, уме и выдающихся способностях, но все же он не является мерилом истины. А ты все время на него ссылаешься, похоже, он имеет на тебя слишком серьезное влияние, — Соне показалось, что в голосе ее друга она отчетливо различает ревнивые нотки. — И в этом случае то же самое! Мне ты ничего не говорила ни о какой старухе, а к нему бросилась сразу же, как у тебя возникли подозрения. Это потому, что в нем ты видишь более сильного воина, чем я? А может быть, даже раздумываешь, не сможет ли он лучше меня помочь тебе достойно завершить твою миссию? В лесах ты была со мной, доверяла мне, теперь же… явно предпочитаешь другого!

— Что за глупости ты говоришь, Эльбер! Как бы ни был умен и ловок Осенняя Луна, ты всегда будешь для меня тем же, кем являлся с самого начала — Белым Воином Мбонго, и я ни за что на свете не променяю тебя на него, — заверила его девушка, прекрасно зная, что такие слова польстят самолюбию бритунца, а ей хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, к тому же, сразу вспомнилась ее собственная обида на Таймацу.

— Я постараюсь сделать все, чтобы ты во мне не разочаровалась, — тепло произнес Эльбер. — Итак, давай решим между собой — мы идем в Асгард?

— Идем, разумеется, — кивнула Соня. — И чем скорее, тем лучше.

— Прекрасно! А когда вернемся, разберемся со всем остальным. Согласна?

— Наверное, все мои сомнения из-за того, что не хочется расставаться с талисманом Элгона, — девушка задумчиво дотронулась до камня. — Но ведь я дала клятву… Что ж, надо поразмыслить, как лучше и быстрее добраться до Асгарда, учитывая, что на северной границе мы можем столкнуться с кордонами пиктов, которые не так-то легко будет миновать.

Глаза бритунца вспыхнули озорными искрами.

— Где не взять силой, будем действовать хитростью. Вот послушай…

Глава 21

Нечего сказать, Эльбер постарался на славу. В представших перед Таймацу двух бродягах-прокаженных вряд ли возможно было узнать прежнюю богатую аквилонскую супружескую чету.

Осенняя Луна, сам большой мастер по части изменения внешности, остался удовлетворен результатами усилий бритунца, однако Соня, взглянув на себя в зеркало и печально вздохнув, поинтересовалась:

— А ты, случаем, не переусердствовал? От моего вида собаки будут шарахаться.

— Конечно, я понимаю, — хохотнул бритунец, — любой женщине хочется выглядеть красивой, но ничего не поделаешь, безопасность важнее. И если это тебя хоть отчасти утешит — можешь посмотреть на меня, зрелище не менее убийственное.

С этим нельзя было не согласиться. В том, что их будут обходить стороной, сомневаться не приходилось, а под основательно потертыми серыми дорожными плащами, капюшоны которых прикрывали лица, легко можно было скрыть оружие.

Подготовившись таким образом, Соня и Эльбер выступили в путь, который при самом удачном раскладе должен был продлиться не менее двух-трех седмиц, учитывая, что передвигаться придется пешком.

— Твоя непобедимая страсть к лицедейству просто ненормальна, — поначалу ворчала девушка. — Можно было поступить как-нибудь иначе.

— Можно, однако если мы хотим дойти живыми, это наилучший способ, — убеждал ее бритунец.

Крупные селения спутники старались миновать, заходя туда лишь для того, чтобы пополнить запасы еды.

Немедия оставалась едва ли не единственным островом среди охватившего большую часть Хайбории пожара бесконечной войны, однако для этого приходилось все средства бросать на содержание огромной армии; и если в Бельверусе нищета все же не так бросалась в глаза, то за пределами столицы она была поистине ужасающей, ибо население вынуждено было отдавать в казну непомерную дань. При таких обстоятельствах не составляло особого труда слиться с толпой бродяг, промышлявших грабежами на дорогах либо живущих скудным подаянием, но большинство из них все же сильно рисковали — их могли убить без суда при малейшем подозрении на кражу или, если сочтут нужным, насильно отправить в состав приграничных кордонов, подставив под пиктские стрелы.

Но разумеется, прокаженных это не касалось, тем более, что Эльбер, стремясь усилить впечатление от их убогости и никчемности, чаще всего изображал слепого, при необходимости закатывая глаза и выворачивая веки так, что никому бы и в голову не пришло усомниться в истинности его незавидного положения.

В таких случаях он шел, держась за плечо своей «зрячей подруги» и помогая себе отыскивать дорогу посохом, на самом деле являвшимся достаточно хитроумным устройством — такой посох мог мгновенно превращаться в копье, будучи заострен и обработан определенным образом. Даже Соня, однажды на рассвете увидев лицо бритунца, обезображенное мнимой слепотой, невольно вскрикнула, что доставило ее другу немалое удовольствие.

— Похоже вышло, правда?

— Очень даже похоже, — успокаиваясь, проворчала девушка.

Обычные дорожные кордоны пропускали их беспрепятственно, и, в конце концов, спутники достигли пограничного форта, носившего название Малиарак.

Здесь их остановили трое вооруженных всадников, круживших на некотором расстоянии и сомневавшихся, как поступить: любой случайно появившийся здесь человек мог оказаться вражеским лазутчиком либо соглядатаем, и двое прокаженных не могли считаться безусловным исключением.

— Кто вы такие и что вам нужно? — выкрикнул, наконец, один из всадников.

— Паломники из Ванахейма, — не задумываясь, отозвалась Соня, — мы пришли в Немедию за помощью к одной знаменитой колдунье, но так и не отыскали ее, а теперь хотим вернуться, чтобы умереть на своей земле.

— Может, это правда, а может, и ловкий трюк, — усомнился второй всадник, — кто их знает? Пристрелить, да и дело с концом, — предложил он, накладывая стрелу не тетиву лука.

Девушка откинула капюшон, демонстрируя искусную работу. бритунца — ужасающие «язвы» на своем лице, делающие его похожим на звериную морду и не оставляющие сомнений в том, что никаким «трюком» здесь и не пахнет. Всадник с брезгливым ужасом уставился на нее, однако лук не опустил.

— Неужели эта тварь прежде была женщиной? — вырвалось у него.

— Была, — кивнула Соня, — и конечно, ты сотворишь благо для меня, если выпустишь стрелу и прекратишь мои мучения. Вот только поразившая нас страшная болезнь весьма коварна и мстительна, она имеет обыкновение перекидываться на того, кто отнимает у нее добычу. Поэтому стреляй, но помни, что вскоре станешь в точности таким же, как мы.

— Она права, это известное поверье, — подтвердил более осмотрительный воин, — мне еще в детстве мать говорила: кто убьет прокаженного или пострадавшего от Черной Смерти, сам сделается больным. Лучше оставь их, Аггу, не то накличем беду на себя и свои семьи. Пусть их лучше пиктские собаки прикончат на той стороне границы.

— Копыта Нергала, — вступил в разговор третий, до сих пор молчавший всадник, — несчастье может случиться с каждым, нельзя гневить богов, глумясь над убогими. Пусть пройдут внутрь форта.

— Архалет, — изумился тот, которого звали Аггу, — ты в своем ли уме, они — сама зараза и отвратительны, как…

— Помолчи, — отрезал тот, — я пока еще здесь командую, и приказываю накормить этих людей, а потом пусть идут туда, куда пожелают.

— Не думаю, что это понравится Туоргу, — проворчал Аггу.

— Туоргу! — зло рассмеялся Архалет. — Туоргу, который пьян так же, как почти все остальные, кроме вверенного мне десятка! Да после того, как он, по его мнению, договорился с пиктами, по нему — хоть трава не расти!

— Что здесь происходит? — спросила Соня, вновь накидывая капюшон и опуская голову как можно ниже. — Мы изуродованы, но соображать пока способны.

— Если так, значит, не весь мире еще обезумел. — Архалет спешился; он, правда, старался держаться от них на расстоянии, но говорил вполне нормально. — Наш предводитель Туорг заключил перемирие с пиктским военачальником и празднует это, как победу, уже третий день подряд. Все люди поголовно пьяны и вряд ли способны держать в руках оружие, никто не ждет нападения, тогда как я так уверен, что орда нанесет удар нынче же и разнесет форт до последнего камня. Мы все смертники, благодаря «мудрости» Туорга, забывшего главную заповедь — если сосед твой зверь, не совершай глупость, разжимая кулаки. Лишь те десятеро, что служат под моим началом, сохранили здравый смысл, подчиняясь жесткому приказу, ибо я поклялся своими руками прикончить любого из них, кто посмеет ослушаться.

— Если бы я мог, — горячо произнес Эльбер, — я стал бы под твое начало, ибо ты помнишь, что такое честь. Жаль, от меня нынче мало толку.

Архалет сам провел их внутрь форта и распорядился обращаться с путниками как подобает, разделив с ними хлеб.

А ближе к закату, как он и предполагал, со стороны границы на форт Малиарак двинулся пиктский отряд в составе не менее трех сотен человек.

— Кажется, мы в ловушке, — оценила ситуацию Соня. — Здесь от силы сотня, с позволения сказать, воинов, да и те в большинстве своем сражаться не способны. Архалет, конечно, достойный человек, но от этого не легче. Пока не поздно, надо выбираться отсюда, через пару часов от Малиарака останутся одни дымящиеся развалины, а все его защитники будут мертвы.

— Я не уйду, — неожиданно сказал Эльбер.

— Мечтаешь умереть, как храбрый безумец? Это будет не сражение, а резня!

— Я не уйду! — твердо повторил бритунец.

Его взгляд остановился и стал невероятно сосредоточенным, на лбу мужчины выступила испарина, а губы беззвучно зашевелились, словно он впал в транс и бредил.

И тут Соне показалось, что она сама сходит с ума: девушка увидела, как на стенах обреченной крепости появились лучники, количество которых многократно превышало реально имеющееся в Малиараке; ворота открылись, и навстречу отряду пиктов, под копытами коней которого уже ощутимо содрогалась земля, вылетели не менее четырех сотен отлично вооруженных и организованных всадников.

Теперь перевес явно был на стороне Немедии!

Не ожидавшие ничего подобного пикты были обращены в паническое бегство, они беспорядочно отступали, в панике бросая оружие и давя друг друга, а их лошади точно взбесились и перестали подчиняться своим седокам, вставая на дыбы с тонким душераздирающим ржанием и сбрасывая их под собственные копыта.

Самым невероятным было то, что выступившие на стороне Малиарака воины выглядели не совсем реально, как и стоявшие на стенах лучники, но в то же время действовали они, как коса против зрелых злаков. Их преимущество было в том, что там, где они наносили удары, противники чувствовали это, а для пиктских мечей они оставались эфемерным дымком, лезвия проходили сквозь них, не причиняя ни малейшего вреда.

— Никогда не видела ничего подобного! — выдохнула девушка. — Эльбер, ты можешь это объяснить?

— Что — «это»? — далеко не сразу переспросил бритунец, словно только что услышал вопрос подруги. — Нет, Бара, не могу.

— Не можешь? Призраки сражаются наравне с людьми, да я в жизни, кажется, не видела такого сильного колдовства! О, боги… Призраки! — Соня прямо взглянула в лицо Эльбера и снова вздрогнула: его глаза показались ей золотыми и словно излучающими свет.

— Да, — прошептала она, — клянусь, это так и было… Как в том случае, когда в твоей руке менялся цветок розы. Так значит, ты чародей, Эльбер?

— Нет, я никогда не учился колдовству! Я… я только вообразил себе армию и всем сердцем пожелал, чтобы она была, а больше ничего не делал. Ты мне веришь? — цвет глаз бритунца снова стал обычным. Сияние исчезло без следа.

— Не знаю… Эльбер, ты что-то скрываешь от меня, таким вещам тебя научили Мбонго, или Таймацу, или…

— Да нет же! — почти в отчаянии выкрикнул тот. — Не спрашивай, мне все равно нечего сказать, это получается само собой! Некоторые вымыслы оживают, но для меня-то они все более или менее реальны, а иногда происходит такое, как сейчас, когда и другие люди тоже видят! Я сам не нахожу этому объяснения!

— Эльбер, но… — договорить девушка не успела, откуда-то появился Аггу и сообщил: — Архалет ранен в битве, он просил немедленно привести вас к нему.

Состояние отважного воина было плачевным — при одном взгляде на него Соня поняла, что Архалет умирает, но пока еще он был жив и в сознании. Отбросив всякий страх, да и вряд ли человек в его положении видел смысл бояться заразы, он протянул руку и сжал пальцы Эльбера.

— Ты слепой, но твоя женщина не могла не видеть, что здесь произошло сегодня. Она рассказала тебе?

— Да, — подтвердил бритунец.

— Это хорошо, — воин говорил очень тихо, слова давались ему с трудом, и при каждом выдохе изо рта выплескивалась тонкая струйка крови. — Туорг непременно припишет эту победу своей «мудрости» и «мужеству», постаравшись добиться еще более высокого звания и положения в войсках. А остальные будут молчать… он жесток и мстителен… из моего же десятка почти никого не осталось, — Архалет ненадолго умолк, собираясь с силами. — Ваше слово немногого стоит, но все же вы были свидетелями… чуда, к которому Туорг не имеет никакого отношения. Он предатель… такие, как он, губят Немедию. Не допустите, чтобы он… — кровь еще сильнее хлынула по подбородку умирающего, его глаза остановились и воин испустил дух.

Соня растерянно взглянула на Эльбера. Архалет успел высказаться достаточно ясно: он не желал, чтобы бездарный, недалекий и трусливый Туорг увеличивал свою славу за чужой счет, и призывал их в свидетели. Аггу, совершенно потрясенный, стоял у смертного одра своего боевого командира, словно не до конца еще осознав, что тот мертв.

— Я тоже все видел, — проговорил он с обидой. — Почему Архалет не обратился ко мне? Разве Вы, две живые развалины, казались ему надежнее, нежели я, с которым он участвовал во многих битвах?

— Разумеется, нет, — сказала девушка. — Но если ты выступишь против Туорга, тот легко найдет способ избавиться от тебя, так что пока тебе лучше молчать. А про нас он даже не знает. Придет время, и мы сможем действовать вместе.

— Вряд ли оно придет, — безнадежно махнул рукой Аггу. — Меня убьют, на границе долго не живут, а вы и так заживо гниете.

Свидетелей битвы за форт Малиарак не останется, и никто не узнает правды…

Удачно избранная маскировка, безусловно, сослужила Соне и Эльберу добрую службу, иначе им слишком часто приходилось бы ввязываться в далеко не безопасные ситуации. Чем севернее они продвигались, тем заметнее менялся ландшафт, превращаясь в бесконечные, насквозь продуваемые ветрами пустоши с редкими селениями, подчас покинутыми жителями или вконец разоренными долгой войной. Вид их производил впечатление не менее угнетающее, нежели далекий Мто-ва-Мбу.

Пикты проходили, как стая саранчи, оставляя после себя лишь полную нищету, безнадежность и страх.

Девушка все чаще думала о том, что, действительно, Хайбория неуклонно движется к закату. Подобные мрачные размышления посещали ее и раньше: то, что не смогли уничтожить враждующие армии, приканчивали стихийные бедствия или Черная Смерть, несколько лет назад не пощадившая даже Бельверус. Кое-где по обочинам дорог валялись облепленные мухами трупы, мимо которых живые проходили, не обращая на непогребенные останки никакого внимания, разве что сами не являлись мародерами, которые находились в постоянном поиске, чем бы поживиться, и не ведали ни сострадания, ни брезгливости, поэтому умершие зачастую были полностью обнажены. Остальное доставалось бродячим псам, воронам и все тем же мухам, черными смерчами роящимся над недвижными телами с выклеванными глазницами.

Погода менялась столь стремительно, словно сама природа совершенно обезумела, и нарушился казавшийся прежде непоколебимым ритм смены времен года. Жара, небывалая в этих местах, в течение нескольких часов уступала месту ледяному дождю, размывавшему дороги до такой степени, что преодолеть их казалось сложным даже верхом — настолько глубоко вязли копыта лошадей в жидкой грязи.

— Неужели в Бритунии творится то же самое? — в тревоге спрашивал Эльбер. — Не могу себе представить…

— Наверняка сказать трудно, но вряд ли там дела обстоят многим лучше, — вздохнула девушка. — Ты беспокоишься о судьбе своих близких? Может быть, им удалось уйти на юг… в ту же Немедию, например.

— Сомневаюсь, мои родственники вряд ли согласились бы поменять привычные места на что-то совершенно незнакомое. Мой отец всегда проявлял удивительную покорность судьбе, да и возраст у него уже не тот, чтобы совершать далекие переходы. Как бы я хотел еще раз увидеть его…

В сторону Киммерии, Ванахейма и Асгарда, как заметила Соня, двигалось великое множество людей, которых прежде вряд ли смогли бы привлечь суровые северные земли — теперь же там казалось значительно безопаснее, нежели оставаться в центральной части Хайбории. Между собой вынужденные переселенцы почти не общались, разговоры возникали крайне редко, да и то в основном немедленно переходя в перебранки и даже драки.

Каждый рассчитывал только на себя, надеясь, что выживет сам, а все остальное как будто никого не касалось.

— Когда люди убивают собственных детей и не заботятся о том, чтобы предавать земле умерших, это конец, — сделала Соня совершенно неутешительный вывод.

— Я тебе и прежде говорил, что иного от вазунгу трудно ожидать. Вот в лесах…

— В лесах то же самое произошло семьсот лет назад, — возразила девушка, — и кто выжил, образовал племена, которые ныне считаются совершенно дикими. Подобная участь ожидает и эту землю, разве ты не видишь, что все идет именно к этому? Возможно, лет через тысячу Ванахейм и Асгард будут населены весьма странными созданиями, утратившими речь и скорее похожими на диких зверей, нежели на человеческие существа. И все это будет называться Белыми Королевствами…

Отдельные селения были попросту выжжены дотла, очевидно, при попытке остановить распространение мора, и кое-где на пепелищах копошились люди, в надежде спасти хотя бы часть своего скудного скарба.

В одном из таких мест Соня замедлила шаг — несколько крепких мужчин напали на семью, состоявшую из женщины и мальчика-подростка, очевидно, ее сына, отбирая у тех чудом сохранившиеся запасы еды и какие-то жалкие пожитки.

— Эй, — крикнул Эльбер, разом забыв о своей роли прокаженного, — оставьте этих людей в покое!

— Заткнись, тварь, — один из нападавших повернулся к бритунцу, совершенно по-собачьи скаля крупные желтые зубы, — иди куда шел и не лезь в дела, которые тебя не касаются!

Другой в этот момент вырвал из рук женщины небольшую деревянную шкатулку, которую та судорожно прижимала к груди, и с ликующим воплем поднял добычу над головой.

Мальчишка в ярости бросился на обидчика матери и тут же отлетел в „сторону, получив сильный пинок в грудь. Женщина, захлебываясь в рыданиях, безумными глазами взирала на происходящее, уже более не пытаясь защищаться и, видимо, совершенно отчаявшись.

Выносить тягостное зрелище и дальше, не участвуя в событиях, Эльбер просто не мог, и здравый смысл оказался здесь совершенно бессилен. Он рванулся в сторону самого сильного из мародеров.

Рука бритунца мелькнула в воздухе настолько стремительно, что противник не сумел уклониться, и мощный удар свернул ему челюсть. Здоровяк пошатнулся, а Эльбер наотмашь ударил его по лицу ребром ладони. Удар рассек щеку, из раны брызнула кровь.

Бритунец в упор взглянул на остальных мародеров, которые, в свою очередь, настороженно уставились на него.

— Даже не сжал кулак, — заметил кто-то из моментально собравшейся вокруг толпы.

— Прокаженный, или кто он там, не желает сдохнуть спокойно, — угрожающе процедил один из приятелей верзилы, что лежал сейчас, растянувшись в пыли.

Другой тем временем, процедив сквозь зубы: «Я понял, Грат», попытался незаметно приблизиться к бритунцу.

Тот молниеносно оценил ситуацию и решил, что лучше пустить в дело кулаки, нежели оружие. Имел немалый опыт в такого рода переделках, Эльбер действовал с необычайной стремительностью.

Целясь в лоб, он совершил ложный выпад, а когда его противник, защищаясь, поднял руку, нанес ему удар прямо в солнечное сплетение.

Колени мародера подогнулись, он качнулся вперед, где его немедленно встретил удар слева. Шагнув навстречу, бритунец постарался оставить противника между собой и тем, кого назвали Гратом. Это дало ему время уложить первого нападавшего, а когда на него бросился еще один, Эльбер просто отскочил в сторону.

Тот резко затормозил, и миг замешательства позволил бритунцу обхватить его сзади и с ужасающей силой швырнуть на землю, точно мешок с мукой-

Соню все это ничуть не удивило, силу удара своего друга, сравнимую с таковой копыта лошади, она прекрасно знала еще с тех пор, как он разбил каменную плиту в Стигии, а ловкость и стремительность реакции была совершенно естественна для гладиатора и охотника; поэтому то, что он играючи справился с тремя противниками, было вполне понятно. Ей даже не потребовалось вмешиваться, досадно было лишь то, что Эльбер раскрыл себя — убогим слепцом он теперь вряд ли смог бы представиться. Однако ситуация продолжала выглядеть достаточно опасной.

— Плохо быть храбрым безумцем, — сказала девушка, оглядевшись: теперь на них надвигалось не менее дюжины человек, видимо, переселенцев из тех же мест, откуда были Грат сотоварищи. — Интересно, что ты сможешь предпринять теперь?

— Послушайте, — крикнул Эльбер, — эти люди были неправы, набросившись на тех, кто слабее них, и столь же несчастен, как большинство из нас. Я же никому не сделал плохого, а вы считаете виновным во всем именно меня.

— Ты отнял чужую добычу, — прорычал кто-то, имея, судя по всему, в виду ту шкатулку, которую бритунец успел вернуть единственной законной хозяйке.

Соня сунула руку под плащ, освобождая из ножен клинок Таймацу и уже смирившись с тем, что неизбежна нешуточная схватка, в котором им с Эльбером предстоит отбиваться от почти полутора десятка человек. Ведь договаривались же ни во что не вмешиваться, и вот…

Досада, впрочем, быстро сменилась у нее знакомым азартом и возбуждением в предвкушении драки — Рысь внутри напряглась и с наслаждением выпустила когти, вполне готовая принять вызов.

И тут они услышали стук копыт — неизвестно откуда взявшийся всадник на огромном мышастом жеребце явился на помощь. Его скрытого кожаным забралом лица девушка поначалу не разглядела, но в том, что этот нежданный союзник на их стороне, сомнений не было. Тесня в сторону и безжалостно топча копытами своего коня бросившихся врассыпную противников, всадник издал неистовый вопль и выхватил тускло блеснувший меч.

— Прочь, собаки, оставьте в покое этих двоих!

— Ничего себе, — удивился Эльбер, — это еще что за явление?

— Ты его выдумал, — предположила Соня, вспоминая битву за Малиарак, — разве нет?

— Нет, — возразил бритунец, — я здесь ни при чем.

Всадник меж тем, войдя в раж, отбросил меч и голыми руками едва ли не пополам разорвал не успевшего спастись бегством человека, оказавшегося к нему ближе, чем остальные. Девушка при виде его действий только присвистнула, порадовавшись в душе, что гигант выступает не против них.

— Идите за мной, — отрывисто пролаял тот, — хозяин верно предположил, что вы во что-нибудь непременно впутаетесь и подставите себя под удар!

— Йорсуат! — воскликнула Соня, наконец узнав, кто перед ней — это был один из слуг графа Ютена, с которым она общалась, находясь в асгардском замке. — Как ты нашел меня?

— Граф Ютен послал меня, чтобы я двинулся вам навстречу, — ответил гигант, — очень уж надолго ты задержалась, странно было бы не обеспокоиться.

— На то были причины, — уклончиво пояснила девушка. — А ты, может быть, подумал и о лошадях для нас? Или твой жеребец готов выдержать троих человек?

— Так ты знаешь его? — спросил Эльбер, подозрительно и с неприязнью оглядывая незнакомца.

— Он посланник графа Ютена, — сказала Соня, — ему можно доверять. А это Муонг… то есть Эльбер из Бритунии. Белый Воин, о котором говорил мне граф.

К ее удивлению, огромный Йорсуат почтительно и так низко склонился перед ее другом, что едва не коснулся лбом земли.

— Счастлив видеть тебя и твою спутницу в добром здравии, господин.

Эльбер, к лести небезразличный, тут же расправил плечи и надменно кивнул, принимая воздаваемые ему почести как должное.

Надо сказать, этот жест, учитывая то, как выглядел сейчас бритунец, выглядел довольно комично, но Йорсуат и бровью не повел.

— Господин, — продолжал он с прежней учтивой интонацией, — лошади ждут тебя и женщину в лиге отсюда, я дойду туда пешком, вы же можете воспользоваться моим конем.

Женщину, возмутилась Соня. Женщину, вот как!

Эльбер, значит, господин, Йорсуат обращается к нему как подданный, а она, та, с которой у Ютена заключен договор, почти никто? Она ехидно заметила:

— Да уж я как-нибудь тоже пешком пройду еще лигу. Иное дело господин, ему вроде не подобает ноги зря стаптывать.

— Соня, послушай же! — воскликнул Эльбер, почувствовав, наконец, некоторую неловкость сложившейся ситуации, — Ну зачем ты обижаешься? Я ведь не злился, когда Мельгар обращался к тебе «великая ах-кан» — помнишь?

С этими словами он сделал нечто неожиданное — подхватил девушку на руки.

— Пусти! — засмеялась Соня.

— На эту лигу твоим конем стану я, — возразил бритунец, — брось сопротивляться, таким образом мы восстановим справедливость и равенство.

В обществе Йорсуата остаток пути до Ас-гарда уже не казался таким долгим. Гигант не отличался многословием, но девушка всячески старалась расшевелить его и как можно более подробно расспросить о намерениях графа Ютена, в надежде окончательно развеять свои сомнения.

— Мне известно немного, — сказал Йорсуат, — я ведь всего лишь служу в замке.

— Но я видела, что ты участвовал в таинствах.

— Только в тех, которые принадлежат к низшему порядку. До которых была допущена и ты.

— Я посвященная, — возразила Соня, нахмурившись, — не слуга и не наемник. Я по своей воле согласилась выполнить просьбу графа, меня никто не принуждал это делать.

Она ждала, когда же гигант поинтересуется, насколько успешным оказался ее поход, но вопроса так и не последовало.

— Тебе не хочется знать, смогла ли я добыть талисман? — не выдержала она первой.

— Сам Ютен ни на миг в тебе не усомнился. Кто я такой, чтобы относиться к тебе с меньшим уважением? — невозмутимо произнес Йорсуат.

Он давно избавился от своего забрала. Глядя на этого человека, девушка думала, что более безобразных черт не могло бы создать и самое мрачное воображение.

Крошечные бесцветные, водянистые глаза, плоский нос, тонкие, как бескровная нить, губы и тяжелые надбровные дуги делали его похожим на нечто среднее между человеком и чудовищем.

Огромные, заросшие темными волосами руки довершали впечатление, причем все пальцы у Йорсуата были одинаковой длины, а шерсть покрывала не только тыльную сторону кистей, но и ладони, что было достаточно необычным явлением.

В том, что эти конечности, точь-в-точь медвежьи лапы, способны без труда свернуть шею взрослому мужчине, словно цыпленку, сомневаться не приходилось.

Еще во время своего первого визита, в Ас-гард Соня задумывалась, человек ли это, или нечто совершенно иное по своей сущности. Хорошо, что хотя бы ходит на двух ногах и разговаривает…

Эльбер по росту не доставал Йорсуату даже до плеча.

Вряд ли Белого Воина это обстоятельство сильно смущало, его, скорее, беспокоило то, что теперь Соня опять чувствует себя под защитой кого-то другого. Поэтому безобразно выглядящий гигант слегка раздражал бритунца, и время от времени ему требовалось очередное доказательство «благонадежности» Йорсуата.

Один раз он предложил:

— Йорсуат, хочешь поразмяться?

Тот не совсем понял намек и подозрительно уставился на Эльбера.

— Однажды я вступил в схватку с таким, как ты, — объяснил бритунец. — Его звали Каваб. Я убил его, но он переломал мне ребра, руки и перебил хребет. Мы оба были гладиаторами и сражались на арене. Я хочу попробовать свои силы с тобой, мне кажется, с тех пор я многому научился.

— Не думаю, что это будет правильно, господин, — затряс головой Йорсуат, как будто даже придя в испуг от столь неожиданного предложения, — граф останется недоволен, если я случайно нанесу тебе вред, ведь ты такой… — он долго подбирал подходящее слово, — хрупкий.

— Значит, отказываешься от поединка?

— Отказываюсь, — подтвердил гигант. — Как я могу драться с тем, кому приставлен служить? Я отвечаю за твою жизнь и безопасность. Ты желаешь невозможного, господин.

— А если я прикажу?

— Эй, Эльбер, — предостерегающе произнесла Соня, — ну что ты к нему пристал? Оставь его в покое.

— Я у него спросил, не у тебя! Мне не нравится, что он считает меня недостойным противником, с которым запросто можно справиться. Я сражался с леопардом в Дарфаре!

— Который, — напомнила девушка, — выпустил тебе кишки.

— Но я победил!

— И едва не умер.

— Не перечь мне, Бара. Йорсуат, если ты не примешь вызов, то я просто не пойду дальше и вернусь в Немедию. Думаешь, графу Ютену это понравится больше? — насколько Эльбер успел понять, хотя и не знал тому объяснения, в Асгарде его ждали с не меньшим нетерпением, чем Соню.

Гигант заметно опечалился, принялся шумно вздыхать, после чего почтительно спросил:

— Господин, ты не изменишь своего решения?

— Мое слово дорого стоит, — подтвердил бритунец.

— Очень, очень жаль, — еле слышным голосом прошептал Йорсуат, и девушка могла поклясться, что тот и в самом деле испытывает величайшее сожаление — ей даже показалось, что жуткая физиономия гиганта искривилась, словно он вот-вот заплачет. — Ну, что ж, прости мою дерзость, господин!

Далее произошло вот что. Лицо Йорсуата застыло, подобно маске, и он стремительным рывком двинулся навстречу Эльберу, но тот его опередил. Бритунец ударил гиганта под сердце правым кулаком, тогда как его левая рука, точно тиски, сжала правое запястье противника, а левое колено, как молот, ударило ему в пах. Все это случилось в одно мгновение, а в следующий миг, когда Йорсуат качнулся вперед, в лицо ему врезалась голова Эльбера. Раздался жуткий скрежет, брызнула кровь, и гигант, давясь ею, стал заваливаться на один бок. Бритунец позволил ему опуститься на землю, после чего выпрямился, в упор глядя на Соню.

— Можешь меня поздравить, — произнес он сквозь зубы. — Я так понял, что из-за того, что я постоянно проигрывал Таймацу, ты стала думать обо мне хуже, чем я того заслуживаю. Но теперь… думаю, что и сам Осенняя Луна не сказал бы, что я не умею драться.

— Он сказал бы, что у тебя не все в порядке с головой, можешь мне поверить. Это было, конечно… весьма убедительно. Только лишено всякого смысла.

Йорсуат зашевелился И наконец сел, сплевывая кровь.

— Теперь тебе ничто не мешает двигаться в Асгард, господин? — спросил он с прежним почтением, не выказывая ни злости, ни обиды. — Ты удовлетворен своей победой?

— Вполне, — резко бросил Эльбер. — Поехали.

Если тебе так необходимо было нажить врага — терпеливого, беспощадного и неглупого, то можешь не сомневаться: своего ты добился, подумала Соня. Поступок бритунца она сочла не только бессмысленным, но и неблагородным, и девушка долго не могла избавиться от появившегося в душе горького осадка.

Глава 22

Когда они наконец достигли замка графа Ютена, носившего название Асингалек и служившего, помимо всего прочего, местом ежегодных сборищ жрецов, членов Братства Огня, с которым Соня уже была в какой-то степени знакома, Йорсуат проводил ее и Эльбера в отведенные им покои и только после этого оставил, препоручив заботам других слуг.

Девушке показалось, что он вздохнул с облегчением, завершив свою миссию и имея возможность удалиться.

Сам по себе Асингалек не отличался ни впечатляющими размерами, ни внешне оригинальной архитектурой, если не считать того, что все его стены и окна были строго ориентированы по сторонам света. Но неподалеку от него высилось еще одно сооружение, сразу привлекавшее внимание: рона с семью уменьшающимися ярусами, крышу последнего из которых венчал шар.

К замку и роне сходились семь лесных просек, и оба здания отражались в удивительно красивом пруду с чистой и странно неподвижной, даже при сильном ветре, водой. Вход в Асингалек стерегли каменные изваяния драконов с отверстыми пастями и высунутыми языками, настолько искусно выполненные, что чудовища из белого камня производили впечатление живых. Подробнее рассмотреть их Соне и Эльберу не удалось, Йорсуат сообщил, что граф Ютен с нетерпением ждет своих гостей.

— Ну так и где он, этот твой граф? — спросил бритунец, едва они с Соней остались одни. — К чему, скажи на милость, была такая спешка, если он даже не соизволил выйти нам навстречу?

— Слушай, чем ты все время недоволен? — раздраженно вскинула брови девушка. — Можно подумать, ты властелин мира, и все должны падать ниц при одном твоем приближении! Ютен примет нас, когда сочтет нужным. Тебе-то что? Успокойся и отдыхай.

— Недоволен, говоришь? Ну, разве что тем, что не пойму, гости мы здесь или пленники.

— В таком случае, твоя подозрительность переходит все пределы, Эльбер. С чего ты вдруг взял, что мы находимся в плену? Разумеется, мы совершенно свободны.

— Могу себе представить, что представляет из себя граф, если сами демоны у него в услужении.

— Демоны? По-твоему, Йорсуат не человек?

— А ты считаешь иначе, Бара? У людей не бывает таких зрачков — узких и расположенных поперек глаз. Не бывает шерсти на ладонях. И разве ты не заметила, какие у него пальцы? Прямо как у обезьяны, и оканчиваются самыми настоящими когтями. И он обладает мощью большей, чем даже самый сильный человек. Я почувствовал это, когда дрался с ним.

— Но ты ведь с ним справился.

— Соня, ты считаешь, я не видел, что он мне попросту поддался? Но и того, что я успел осознать, достаточно, чтобы оценить его силу. Я хотел, чтобы это чудище поверило, будто я переоцениваю свои силы.

— Что ж, — спокойно рассудила девушка, — даже если и так, у нас будет время во всем этом разобраться.

— А зачем я им сдался? Ты — понятно, ты была послана за талисманом, но я всего лишь твой спутник.

— Жрецы давно знали о тебе, — напомнила Соня, — я еще в Дарфаре тебя об этом предупредила. Вероятно, у них имеется какая-то серьезная причина, чтобы познакомиться с тобой.

— Ясно… но мне здесь не нравится, Бара, сам не знаю, почему. Может быть, я действительно проявляю излишнюю подозрительность. Так, значит, если мы не пленники, то можем свободно покидать замок и ходить по нему, как пожелаем? Мне хотелось бы еще раз увидеть тех драконов. Они выглядят совершенно как живые, только как будто застывшие — ты заметила?

— Это каменные изваяния, Эльбер! Ну что у тебя за фантазии? — воскликнула девушка. — Иди куда хочешь, а я на самом деле намерена отдохнуть.

Снаружи Асингалек, как уже упоминалось, вовсе не казался большим; изнутри же возникало иное впечатление — его пространство невероятным образом расширялось благодаря множеству зеркал и светильников, отражавшихся в этих зеркалах так, что все вокруг озарялось удивительным сиянием — даже ночью здесь казалось светлее, чем солнечным днем. Это, должно быть, было замечательно, учитывая долгие темные зимы Асгарда.

Бесконечные анфилады высоких просторных залов сменялись причудливыми лабиринтами галерей. С этажа на этаж можно было переходить по лестницам, имевшихся здесь в редкостном изобилии — от широких парадных мраморных до крутых винтовых. Эльберу казалось, что в Асингалеке он совершенно один — пока он совершал путешествие по замку, ему не встретился никто из слуг, если таковые здесь вообще Находились.

Устав восхищаться причудливым архитектурным решением внутреннего устройства замка и великолепием интерьеров, бритунец от нечего делать принялся пересчитывать светильники, но очень быстро сбился, заметив, что путает настоящие с их же отражением в зеркалах.

— Забавно, — вслух произнес он, и эхо высоких сводов отразило его голос,

— Их здесь ровно тысяча.

Эльбер резко обернулся. Перед ним, внимательно разглядывая его, стоял высокий мужчина.

— Это очень много, — сказал бритунец, — я успел заметить, что светильники подвешены в самых невероятных местах.

— Как в Кхитае. Там тоже существует Дом Тысячи Светильников. Я когда-то подумал, что не мешало бы повторить то же самое в Асгарде, на другом краю света. И, как ты можешь убедиться, получилось не так уж плохо.

— Ты и есть граф Ютен?

— Да, — голос мужчины звучал глуховато и чуть иронично.

Прищуренные глаза тоже казались насмешливыми. Но главным в его внешности было другое — цвет кожи.

Эльбер с трудом поверил в то, что видел: в жилах асгардского графа, без всякого сомнения, текла кровь обитателей Черных Королевств, хотя и заметно разбавленная. Величайшая редкость для северной Хайбории! Соня ни словом не обмолвилась о таковой особенности хозяина Асингалека, поэтому Эльбер был весьма удивлен, хотя и постарался скрыть свои чувства.

— Мой далекий предок более двух столетий назад побывал в Куше, — пояснил граф, заметив все же реакцию гостя, — и привез оттуда женщину, чья кожа была черна, как ночное небо, зубы белы, словно жемчуг, а ладони розовы и нежны, подобно лепесткам цветов. Она стала матерью моего прадеда, и от нее представители нашего рода унаследовали некоторые… особенности, не только внешние, но и дающие магические способности. Потому что Тумарси — так ее звали — была великой, могущественной колдуньей.

Бритунец, сам долго проживший в Черных Королевствах, сохранивший о тех временах самые прекрасные воспоминания и до сих пор тосковавший по опутанным лианами влажным лесам, был мгновенно покорен. Он привык называть и считать себя братом Детей Змеи, а теперь увидел человека, который принадлежал к им подобным по крови.

— Я тоже там побывал, — голос Эльбера сорвался от волнения, — Меня звали Муонг.

— Что означает «Поющий Охотник», — кивнул Ютен. — Так ведь? Я не ошибся?

— Ты знаешь язык Мбонго?!

— Только некоторые слова, общие для многих племен. Я интересуюсь обычаями земли, выходцем из которой, в какой-то степени, являюсь, и собираю некоторые редкости, каковые мне изредка доставляют оттуда. Я всегда страстно мечтал побывать по ту сторону Стикса, но увы, это не представляется возможным, — граф печально улыбнулся. — В ранней юности я попал в снежную бурю, не смог найти дорогу домой и в результате получил сильное обморожение, лишившись ноги. Понятно, что одолеть столь долгий путь мне не под силу. Приходится довольствоваться меньшим. Если ты захочешь, Муонг, я с удовольствием познакомлю тебя с моей коллекцией. Прости, возможно, тебя следует называть твоим бритунским именем — Эльбер?

— Как тебе будет угодно, — Белый Воин почтительно взирал на графа, начисто забыв о своем первоначальном предубеждении.

— Соня тоже получила в лесах новое имя? — поинтересовался граф Ютен.

— Да. Там ее звали Барой.

— «Пятая»? — Граф несколько натянуто рассмеялся. — Как же она с этим смирилась? Соня — удивительная женщина, достойная того, чтобы быть единственной, в крайнем случае — первой. Ну, что ж! Можешь поверить, что мой дом столь же гостеприимен, как и причудлив на вид. Я рад видеть тебя своим гостем и, надеюсь, другом. Правда, я полагал, что наше знакомство состоится чуть позже, за вечерней трапезой, но раз мы встретились уже сейчас, будем считать это добрым знаком богов. А теперь я вынужден извиниться, у меня есть несколько неотложных дел и следует отдать кое-какие распоряжения. Побеседуем позднее, когда я смогу уделить тебе соответствующее внимание. Идем, я покажу дорогу назад, в этих залах легко заблудиться. Или такими речами я оскорбляю охотника Мбонго?

— Мы здесь одни? — спросил Эльбер. — Замок, действительно, велик, а слуг я здесь не видел.

— Разве я один справился бы с подобным домом? Конечно, слуг множество, только они приучены не появляться, пока их не позовешь. Уединение и тишина — большое благо. Подожди, ты скоро привыкнешь к этому. Ступай за мной, — граф стремительно, хотя и слегка прихрамывая, двинулся вперед, и бритунец, в совершенном восторге от знакомства, последовал за ним.

Глава 23

Время тянулось бесконечно… Эльбер отсутствовал настолько долго, что к моменту его возвращения Соня даже начала испытывать некоторое беспокойство.

— Ну что, рассмотрел драконов? — спросила она, ощутив облегчение, когда ее друг переступил порог. — Я было решила, не отправился ли ты на поиски Йорсуата, чтобы еще раз сцепиться с ним.

— Да что мне эта образина! — отмахнулся бритунец. — Соня, я встретил самого Ютена и говорил с ним. Клянусь богами, это замечательный во всех отношениях человек. Почему ты не сказала мне, что он… не такой, как другие?

— Еще бы. Ютен неподражаем. Значит, вы нашли общий язык? Я очень рада. Но где же он сам?

— Решил тебя пока что не беспокоить. Послушай-ка… — Эльбер принялся пересказывать девушке все подробности своей беседы с темнокожим графом, не упустив и того, что Ютен немного владеет языком Детей Змеи. — Он обещал познакомить нас со своей коллекцией…

— Нас? — уточнила Соня. — Насколько мне показалось, речь шла только о тебе. Со мной он не был столь откровенен. Я провела тогда в замке две седмицы, но так и не удостоилась Чести быть допущенной в хранилище его ценностей, и только краем уха слышала о существовании такового. Туда даже слуги не заходят, и ключи имеются только у самого графа. Он на редкость ревниво относится к своим сокровищам, бережет их как зеницу ока и никогда не допускает к ним чужих, опасаясь похищения или Хотя бы праздного любопытного взгляда.

— Значит, я ему не чужой! Я Мбонго! И ты тоже. Забыла? Теперь он, я уверен, станет иначе относиться к тебе.

— Что ж, посмотрим, — пожала плечами девушка.

Наступления вечера Эльбер ожидал с таким нетерпением, что Соне было даже забавно за ним наблюдать.

— А ты не хотел идти в Асгард! — подколола она своего друга.

— Когда это я не хотел? Мы сразу так и договаривались. Соня, для графа будет большой радостью, когда ты отдашь ему камею Элгона.

— А кто тебе сказал, — тихо произнесла девушка, — что я намерена с ней расстаться?..

Ютен встретил Соню с таким явным дружелюбием, от которого, кажется, могло растаять любое сердце. Он слегка приобнял девушку за плечи, не допуская, однако, излишней фамильярности, широко улыбаясь, проводил ее к столу, указав место возле себя, и вообще держался с нею и Эльбером точно с кровными родственниками, которых давно не видел и безмерно рад вновь обрести. Он много говорил, с неподдельным интересом расспрашивал их о Дарфаре и Стигии, лично следил за тем, чтобы его гости ни в чем не знали отказа, и лишь о вожделенном талисмане так ни разу и не упомянул. Как и в случае с Йорсуатом, Соня сама завела о нем речь.

— Я побывала в ЭлменТейте, Ютен.

— Знаю, — понизив голос, кивнул граф.

— Я сделала то, чего ты хотел, и вернулась не с пустыми руками.

Он снова склонил голову.

— Не сомневаюсь.

— Вот, — Соня потянула цепочку и показала ему талисман.

— Не надо, — покачал головой Ютен, — не сейчас.

— Почему? — не поняла девушка.

— Не время и не место. Подожди, пока наступит момент, достойный таинства. Эта вещь — слишком великая ценность, она станет жемчужиной коллекции, которую я собирал долгие годы.

— Коллекции? Но, Ютен, талисман Элгона вовсе не вещь. Он сам — таинство и чудо. Ключ. Разве ты этого не понимаешь? Ты послал меня не за древней красивой безделушкой, и я… вполне сумела это оценить. Но камея подобна обоюдоострому мечу…

— Как почти всякий предмет в руках человека. Резцом скульптора можно убить, и в бокал прекрасного вина всыпать яд.

— Верно. Вот я и хочу определиться сразу. Камею я получила из рук королевы Маргиад. Она доверила ее мне. А я пока не чувствую, что непременно должна отдать талисман тебе. Прости, но…

Соня высказала, наконец, то, что собиралась, и теперь ждала гневной реакции графа, но тот снова кивнул.

— Разумеется, ты вправе решать сама. Оставь ее у себя, — на его красивом лице не отразилось и тени недоброжелательности или разочарования. — Никого нельзя насильно заставить принести дар.

— Но разве ты не желал ее получить? — девушка почувствовала себя совершенно сбитой с толку. Откровенно говоря, она рассчитывала, что Ютен примется убеждать отдать ему камею и преуспеет в этом, развеяв все ее сомнения. А он и не думал делать ничего подобного.

— Соня, ты не права, — вмешался Эльбер, встав, как и ожидала девушка, на сторону Ютена. — Талисман по праву принадлежит графу.

— По какому еще праву? — спросила Соня, взглянув ему в глаза.

— Не спорь с дочерью Рыси, Муонг, — жестко произнес Ютен, — она посвященная и равна мне. Она сама знает, что делает и почему поступает именно так. Если ее внутренний голос противится решению, желательному для меня, значит, я должен смириться и принять это как знак судьбы.

Подобное смирение было убедительнее любых доказательств.

Девушка заколебалась еще больше. В действительности, если говорить о внутреннем голосе, сейчас ей как раз хотелось вручить камею графу и покончить со всем этим.

— Мы разрешим спор друг с другом и… с самими собой, — Ютен проницательно посмотрел на Соню своими черными, совершенно дарфарскими глазами, — но не сейчас. Нам некуда торопиться, и нечего делить. Оставим это! Эльбер, с Соней мы неплохо знакомы, а вот о тебе мне судить труднее. Мы видели образ Белого Воина, но не знали, кто ты. Не правда ли, наша встреча совершенно поразительна? Кровь моей черной прародительницы упала на хайборийскую холодную землю и дала плоды. А ты, должно быть, оставил после себя в Дарфаре таких же необычных людей, каким кажусь я в Асгарде. Так сбывается пророчество о смешении народов, и я рад этому. Ну, друзья мои, что же теперь? Вы прошли не одну землю, и видели повсюду нескончаемую войну, огонь, злобу, мор и голод. Я не имею возможности лицезреть это воочию, бури обходят Асингалек стороной, но знаю, что конец уже близок…

— Впрочем, я хотел спросить о другом, — граф внезапно прервал свою мысль, которую начал было развивать. — Эльбер, кем ты себя считаешь?

— Я актер и гладиатор, — не задумываясь, ответил бритунец.

— А воин, охотник и все прочее — уже потом?

— Да.

Кажется, Ютен остался доволен подобным ответом.

— Хорошо, когда человек легко может определить, кто он есть. Я заметил, ты весьма заинтересовался, когда я заговорил о своей коллекции. Что нам мешает прямо сейчас взглянуть на нее? Пойдемте!

— Приглашение касается и меня? — поинтересовалась Соня.

— Безусловно.

Одна из верхних комнат замка была отведена под хранилище.

Оглядевшись, девушка увидела великое множество стигийских и дарфарских амулетов, украшений, статуэток и масок, изображавших различные божества и духов; граф с наслаждением пересказывал историю каждого предмета, и она быстро почувствовала усталость, а конца повествованию все не было. Кроме того, Соне никак не удавалось избавиться от ощущения нарастающей тревоги, словно она попала в логово неизвестного зверя, который пока отсутствует, но должен вот-вот появиться.

— По-моему, дочь Рыси, ты неуютно себя здесь чувствуешь, — заметил Ютен.

— Душно, — отговорилась девушка. — А так ничего.

— Сейчас ты можешь спокойно отдохнуть. Это помещение будет в твоем распоряжении в любой момент, стоит тебе только пожелать сюда вернуться.

— А я могу еще задержаться? — с надеждой спросил Эльбер и, разумеется, получил это разрешение.

Соня позволила себе дальше здесь не присутствовать. С нею в самом деле творилось что-то неладное: она едва держалась на ногах, голова просто раскалывалась от непривычной боли.

Фигурки богов и маски двоились в глазах и, казалось, строили немыслимые рожи, глядя на нее выпуклыми обсидиановыми очами. Ей хотелось только одного — немедленно вырваться из хранилища и, не оглядываясь, бежать от него подальше.

Она рухнула в постель, широкую, но казавшуюся маленькой в очень просторной и прохладной комнате, отведенной для гостей, и проспала до утра, судорожно сжимая в руке камею Элгона, словно та могла ее защитить.

Эльбер, напротив, до рассвета не сомкнул глаз, совершенно очарованный собранием Ютена, и граф оценил его внимание.

— Женщине-рыси трудно вместить тайную силу этих вещей, которую не каждый способен выдержать, — объяснил он. — Но ты — совсем другое дело. Актер и гладиатор… пожалуй. Но не только. Ты сам себя до конца еще не изведал.

— В племени Мбонго я научился делать украшения из дерева и кости, — сказал бритунец, не в состоянии оторваться от сокровищ Ютена и пропустив последние слова графа мимо ушей. — Я не маг, и в них не было того, что ты называешь силой, просто это было очень красиво.

— Ты и в самом деле не маг. Ты нечто гораздо большее, — отозвался Ютен. — Хочешь поговорить об этом? Я с огромным почтением отношусь к дочери Рыси, но даже хорошо, что она сейчас нас не слышит, — граф подошел к двери и запер ее изнутри. — Наверное, ты полагаешь, что камея, которую вы принесли из Элментейта, и есть тот самый талисман, за коим я отправил Соню? И в этом кусочке древнего камня заключена надежда на спасение Хайбории?

— А как же иначе? Я сам видел город Сына Света, открывшийся перед Соней в гробнице Ваофула в Стигии.

— Но ты не входил в этот город. Вы только стояли у порога. Ты видел, верно, но не ведаешь, что именно. Второй Элментейт — это город-убежище. Кое-где на земле существуют подобные особые места, неуязвимые во времена разгула сил зла, в которых могут укрываться избранные, чтобы затем положить начало новому бытию новых людей. Хранители Знаний, тайные властители Хайбории. Есть, например, гора в Кхитае и тот самый Дом Тысячи Светильников, о котором я тебе уже упоминал. Туда не решился проникнуть ни один завоеватель, даже когда все окрестные храмы были осквернены и разграблены, хотя для этого, казалось, не возникало никаких преград. Речь идет об одном из таких убежищ. До этого момента тебе было все понятно?

— Не совсем. Как возникают такие убежища? И кто такие тайные властители?

— Возникают по-разному. Нас с тобой сейчас интересует город Элгона под гробницей Ваофула. На его примере я попытаюсь объяснить тебе все остальное. В отличие от земного Элментейта, этот создан силой мысли и богатого воображения короля и жреца, Сына Света. В этом было предназначение Элгона, а вовсе не в том, чтобы править бренным и конечным Побережьем. Убежище, в которое могут войти лишь избранные, коих очень немного… Человек с душой великого художника и сердцем правителя, владеющий всеми глубинами тайного древнего Знания, Элгон сам по себе был редчайшим явлением. Такие, как он, рождаются столь нечасто, что за всю обозримую историю их можно насчитать не более десятка, я так думаю. Мы называем их иллюминатами — людьми, познавшими озарение посредством внутреннего восприятия божественного света. Но не все они догадывались о своей силе, ибо рождались отнюдь не всегда во дворцах или при храмах — они могли появиться на свет в семье крестьянина, небогатого воина или… садовника, всю свою жизнь выращивающего цветы в Бритунии.

Сердце Эльбера теперь билось как бешеное, а дыхание перехватило — он не мог издать ни звука и только не мигая смотрел на графа.

— Слишком многое должно совпасть, чтобы их дар явился во всей полноте, — продолжал Ютен. — Слишком много почти невероятных вещей И событий. Элгону, можно сказать, повезло — он прошел жреческое посвящение, у него были не известные нам, но великие учителя, и тем не менее> он вовсе не являлся величайшим иллюминатом. Хотя, безусловно, он сделал все, на что вообще был способен, и исчерпал себя до конца.

— Ты тоже иллюминат, Ютен?

— Нет, конечно.

— А я? — Эльбер произнес» этот вопрос почти беззвучно, одними губами. — Должен ли я так тебя понимать, что сын садовника из Бритунии, это…

Граф утвердительно склонил голову. Его черные глаза сверкали в отблесках сотен свет чей нескрываемым торжеством.

— Да. Из Бритунии, боги мои, из никому не известного крошечного селения Бершем… Я долго искал тебя, Эльбер! Так долго! Три десятка лет потратил на это… теперь же ты здесь, со мной, и я научу тебя владеть своей силой, ты превзойдешь всех своих предшественников, и тебе не будет равных! Да, ты и есть моя жемчужина, мой великий талисман, одновременно ученик и господин, которому я буду счастлив служить. Мы уберем все лишнее, что тебе мешает, ты станешь истинным ограненным бриллиантом идеальной чистоты и необычайной ценности…

Речь Ютена звучала все более лихорадочно, он казался почти безумным.

Бритунец на всякий случай отодвинулся от него подальше. Несмотря на то, что он был потрясен услышанным до Глубины души, что-то в интонациях и намерениях графа Эльберу определенно не нравилось.

Ютен же, заметив его движение, вплотную приблизился к нему, обхватил ладонями лицо собеседника и горячо прошептал:

— Мое сокровище… моя награда!

— Э, нет-нет-нет, — бритунец оторвал от себя его руки.

Он, безусловно, и сам обладал натурой пылкой, восторженной и в значительной мере необузданной, однако не был начисто лишен и обыкновенного здравого смысла, незатейливого и надежного, как глиняный кувшин.

К тому же выражение «мое сокровище» очень сильно напоминало речи короля Аргеваля, некогда звучавшие в его, Эльбера, адрес: он успел усвоить жестокий урок достаточно хорошо, чтобы опасаться слишком сильного сближения с сильными мира сего, к коим Ютен себя явно причислял. Граф неплохо начал, но сейчас заметно переигрывал.

— Я устал, — сообщил Эльбер, — ты открыл мне глаза на слишком многое, о чем я и не подозревал прежде. Теперь мне бы хотелось побыть одному и обо всем подумать. Позволь мне откланяться, а завтра мы вернемся к этому разговору.

— Ну да, я понимаю, ты утомлен и взволнован, — не мог не согласиться граф, взяв, наконец, себя в руки и успокаиваясь. — Разумеется, я не стану тебя удерживать. Скоро тебе предстоит пройти посвящение, а это сложный, весьма тяжелый обряд, чтобы его выдержать, тебе понадобятся все твои силы, — он распахнул дверь, пропуская бритунца, который тотчас выскользнул из хранилища, намереваясь как можно быстрее поделиться с Соней услышанным.

Девушка спала, но Эльбер без лишних церемоний растолкал подругу.

— Бара, да проснись же!

— Ну, что еще? Я думала, вы с Ютеном просто неразлучны. И как это ты удосужился вспомнить о моем существовании? — недовольно произнесла она.

— Мне не до шуток! Оказывается, я иллюминат и могу совершать невероятные вещи!

— Не знаю, как уж это называется, но ты действительно много чего можешь натворить. Давай-ка лучше по порядку, — Соня села, обхватив колени руками, и приготовилась слушать.

— Да, интересно, — проговорила она, когда бритунец закончил свою речь. — Значит, настоящий талисман он видит в тебе, а вовсе не в камее.

— А о каком обряде упоминал Ютен, ты не знаешь? — с тревогой спросил Эльбер. — Я хочу сказать, может, ты знакома с обычаями этих жрецов?

— Не настолько близко. Лично меня они никаким испытаниям не подвергали. Ты, кажется, чего-то боишься?

— Не могу это четко определить, но мне далеко не все нравится и почему-то очень тянет сбежать отсюда. Хотя это, конечно, глупо, — признался бритунец. — Наоборот, мне следует гордиться своей миссией, а я ощущаю совершенно недостойное малодушие. И знаешь что еще? Я шел к тебе и думал, вдруг ему придет в голову нас разлучить. Что бы я тогда делал? Мне кажется, я уже просто не могу без тебя… во всяком случае, с тобой гораздо спокойнее!

— Как видишь, пока мы остаемся вместе, Эльбер, — успокаивающе улыбнулась девушка. — Разве этот Ютен такой уж зверь? Неужели ты думаешь, что он и в самом деле способен оставить в одиночестве такого бедного беззащитного парня как ты?

Ее друг рассмеялся в ответ, — а вот Соня задумалась. Было о чем!

Если бритунец верно донес до нее смысл слов графа Ютена, значит, от неё самой теперь мало что зависит.

Граф получил, что хотел, — своего иллюмината.

Зачем ему камея, являющаяся ключом лишь от одного города-убежища, если теперь он рассчитывает, что Эльбер создаст для него сколько угодно других? Очевидно, в такой ситуации ее, Сони, присутствие Ютену больше не требуется.

Ему нужен Эльбер, а вовсе не она. Или граф в скором времени, рассыпавшись в благодарностях, отошлет ее прочь, или, что тоже возможно, попытается убить, как нередко поступают с теми, кто знает слишком много. Что же касается Белого Воина, то совершенно ясно, что ему путь из Асингалека заказан.

Добровольно или нет, Эльберу придется остаться с графом.

Его никто и спрашивать не станет: Ютен давно все решил. Бритунец может попробовать оказать сопротивление, только это вряд ли поможет: найдется не один способ его «успокоить».

Получается, что она, вовсе того не желая, собственноручно заманила своего друга в ловушку.

— Мы что-нибудь придумаем, — не очень-то уверенно пообещала девушка.

Глава 24

Ни на следующий день, ни спустя еще сутки Ютен не возвращался к разговору о миссии Эльбера, а только как гостеприимный хозяин знакомил его Соню со своими владениями, предоставив в распоряжение обоих отличных лошадей для прогулок по окрестным лесам.

— Эти животные очень надежны и сами найдут дорогу в замок откуда угодно, — заверил своих гостей граф. — Однако все же советую возвращаться в Асингалек до захода солнца. Всякое может случиться!

— Что, например? — поинтересовалась девушка. — Ты имеешь в виду, что вокруг полно диких зверей?

— Ни единого, — возразил Ютен. — Они обходят эти места далеко стороной. И как же иначе, если здесь часто бывают мои слуги.

Йорсуата вы знаете, все остальные подобны ему.

— Они столь рьяно охотятся, что перебили все, что только смогли? — не поняла Соня.

— Охотятся… ну, конечно, охотятся. Иногда они делаются весьма кровожадными и нападают, не различая, кто или что перед ними. Это же оборотни, — граф поведал об этом так запросто, словно речь шла о совершенно обычных вещах. — Большую часть времени мои слуги на редкость мирные создания, преданные, толковые и даже несколько робкие. Но случается, что нужно слегка порезвиться. Я не препятствую, такова их природа!

— И ты не испытываешь тревоги, постоянно находясь в таком… обществе? — спросила девушка, чувствуя, как неприятный холодок пробежал по спине между лопаток.

— Никакой тревоги. Наоборот! Я живу один, другие члены Братства Огня нечасто посещают Асингалек и не остаются здесь надолго. Но замок охраняется столь надежно, что мне совершенно нечего опасаться.

— И много у тебя слуг? — полюбопытствовал бритунец.

— Около сотни. Часть занята на работах внутри замка, остальные охраняют его снаружи на всех просеках. Очень удобно, можете мне поверить. Молчаливые, незаметные, тихие — я, знаете ли, люблю тишину и уединение, отлично обученные — это постарался лично я, с превосходным чутьем и слухом — а это у них от природы, по-своему даже симпатичные. Но лучше все же с ними не связываться и не сталкиваться без особой необходимости. Оборотни очень пугливы, поэтому сразу нападают — это у них такой способ защиты.

— Мы все поняли и постараемся не особенно их пугать, — едко заметила Соня.

— Весьма мудрое решение. Кстати, о членах Братства Огня — они вскоре должны собраться в Асингалеке, я оповестил их о вашем прибытии. Устроим праздник в вашу честь, а затем, Соня, я более не буду тебя задерживать в нашей глуши.

Об Эльбере он не сказал ни слова. Очевидно, предполагалось, как нечто само собой разумеющееся, что тот останется в замке.

Девушка так и думала. А вот сам бритунец пребывал в полной растерянности. Его вовсе не радовало то обстоятельство, что граф намерен заживо похоронить его в Асингалеке. Эльбер слишком сильно любил быть на виду и за исключение очень немногих случаев терпеть не мог одиночества, тем паче — несвободу, пусть даже самую почетную.

— Ты потому так переживаешь, что еще не достиг совершенства, — успокоил его Ютен, — но после посвящения все будет иначе. Исчезнут многие суетные потребности, отравляющие твою жизнь, и недостойные порывы. Подумай, если боги столь щедро одарили тебя, вправе ли ты отказываться от своего предназначения?

Бритунец пробовал размышлять о том, как мечтал построить корабли и отправиться к далекому материку Му, таким образом спасая от катастрофы многих и многих людей. Вроде бы, если он научится вполне владеть своими способностями, то осуществит эту свою цель даже проще, чем предполагал вначале. Но… Ютен постоянно твердит лишь о неких избранных. А Элгон, Сын Света, не делал различия между людьми, он даже рабов не считал рабами.

И по-прежнему оставалось оставалось загадкой, кто же такие тайные правители?

— Узнаешь и все поймешь, — заверял его граф. — Ждать осталось уже недолго.

Глава 25

То, что сбежать из Асингалека невероятно сложно, Соня вполне, оценила. При такой надежной охране всех подступов к нему об этом нечего было и думать: слуги Ютена, несомненно, предупрежденные, подобного не допустят. Вот если бы узнать, с помощью каких заклятий сам граф с ними управляется…

В одну из ближайших ночей девушку разбудили звуки, природы которых она не сразу поняла. Это был чудовищный, душераздирающий вой, вырывающийся одновременно из множества глоток, но не похожий ни на волчий, ни на собачий — скорее, в нем смешалось все сразу, в том числе совершенно человеческие тоска и боль. Этот звук болезненно сверлил мозг, Соня прижала ладони к ушам, чтобы только прекратить слышать эти безумные звуки, но ничто не помогало.

— Эльбер, да что это?!

— Понятия не имею, — отозвался тот, — действительно, истинный кошмар! Хочешь, могу пойти посмотреть, — вызвался бритунец, хотя было ясно, что ему самому представляется крайне неприглядной уже одна мысль о том, что надо переступить порог.

— Не стоит, — тряхнула головой девушка, — наверное, это слуги графа, кто же еще… — она бросила взгляд в окно, в сторону роны, откуда, собственно, и доносился жуткий вой- Смотри, ведь нынче полнолуние. С ними явно что-то происходит — такое, что лежит за пределами нашего разумения.

Звук продолжал нарастать, поднимаясь до истошного визга.

— Если они не прекратят, я с ума сойду, — пробормотал Эльбер.

В этот момент в дверь негромко и вежливо постучали, однако нервы бритунца были натянуты до такой степени, что он резко вскочил, готовый наброситься на каждого, кто посмеет проникнуть в их с Соней комнату.

— Это всего лишь я, — входя, проговорил Ютен. — Извините, я только сейчас понял, что совсем забыл вас предупредить о… некотором Неудобстве, которое доставляют мои слуги один раз в четыре седмицы. Они перевоплощаются, — граф пожал плечами с таким видом, словно речь шла о каком-то невинном капризе. — С природой ничего не поделаешь! И этот… гм… процесс для них крайне неприятен. Вот они и воют, бедолаги. Недолго, примерно часа три, пока не примут другой свой облик. Потом это повторяется на следующую ночь, когда происходит обратное перевоплощение. И дальше все идет своим чередом. Надеюсь, три часа вы в силах вытерпеть?

— Так как же ты в это время ходишь по замку? Разве в таком состоянии слуги не могут наброситься даже на тебя? — подозрительно спросила девушка, не в силах унять неприятную дрожь.

— Ни для меня и ни для кого иного опасности они не представляют, — заверил ее Ютен. — Как раз во время перевоплощения они беспомощны, как новорожденные младенцы, им нет дела ни до чего, кроме собственных страданий. Кроме того, это происходит за пределами замка. Все слуги — там, внутри роны. Это мое повеление. Неприятно, Знаете ли, повсюду наталкиваться на этих существ, зрелище их изменений поистине отвратительно, привыкнуть к нему совершенно невозможно. Ты успокоилась, дочь Рыси?

— Спасибо, — проворчала девушка.

Граф удалился, а она переглянулась с Эль-бером.

— Сколько еще слушать этот мерзкий визг? — раздраженно поинтересовался бритунец.

— Да уж, впечатление такое, что он вообще никогда не прекратится, — вздохнула Соня, подумав о том, каким образом могут им пригодиться полученные от графа сведения. Увы, пока она не могла найти им достойного применения.

Глава 26

Немало времени Эльбер проводил в хранилище, и Ютен часто оставлял его там одного, выказывая тем самым особенное доверие.

Помимо различных предметов граф собирал книги и свитки, так или иначе связанные с магией; в его собрании были сотни и сотни томов, глядя на которые можно было только подивиться тому, каким образом у их владельца хватило времени изучить их все до единого, причем большинство книг были написаны на неизвестных ни Соне, ни бритунцу языках, в том числе кхитайском.

Ютен нисколько не препятствовал тому, чтобы его гости знакомились с манускриптами, за одним лишь исключением: в искусно выполненном деревянном футляре хранился старинный свиток, занимавший особое место в коллекции.

На вопрос Эльбера, что это такое, граф благоговейно пояснил:

— Самая значительная и ценная моя реликвия, — он бережно и почти нежно коснулся украшенного причудливой резьбой футляра из черного дерева тонкими ухоженными пальцами с миндалевидными ногтями. — Здесь хранится магический манускрипт, который привезла с собой еще Тумарси, но создан он был гораздо раньше, возможно, даже прежде времени рождения Элгона. Я изучил его, но стараюсь не трогать без крайней необходимости. Такие древние вещи весьма хрупки, некоторые из них при неосторожном обращении либо рассыпаются в пыль, либо с них, извлеченных на свет, осыпается краска, и их становится невозможно восстановить.

— На него можно взглянуть? — спросил бритунец.

— Нет, — резко ответил Ютен. — Я же только что тебе объяснил… Это настоящая реликвия моего рода. И… прошу тебя, не проявляй ненужного любопытства, не приноси ему в жертву нашу дружбу и добрые отношения.

— Граф неспроста запретил к нему прикасаться. Ты непременно должен выяснить, какие сведения таятся в этом манускрипте, — высказала по этому поводу свое мнение Соня, узнав о разговоре. — Может быть, тогда многое для нас станет более ясным.

Эльбер так и поступил, нарушив запрет Ютена почти не колеблясь.

Правда, его познания в языке Побережья были достаточно невелики, и читать древние письмена он мог с изрядным трудом, не понимая большей части знаков.

Однако, к его удовлетворению, этот пергамент отличался еще и тем, что автор магического манускрипта не поленился снабдить свои описания подробными иллюстрациями.

Но, внимательно их рассматривая, Эльбер почувствовал, что кровь буквально стынет в его жилах…

— А ведь я настоятельно просил тебя не совершать опрометчивых поступков. Ты не послушал меня…

Бритунец вздрогнул. Он слишком увлекся и не заметил, как Ютен подошел к нему со спины.

Пергамент же в его руках не рассыпался, но вспыхнул холодным голубоватым огнем и превратился в пепел, медленно просыпавшийся меж пальцев на беломраморный пол хранилища.

— Так вот какую участь ты мне уготовил, Ютен! — в ярости воскликнул Эльбер. — Да ты просто безумец! Не может быть, чтобы ты служил Элгону — он запретил человеческие жертвоприношения!

Граф и бровью не повел.

— Я никогда не утверждал, что поклоняюсь Элгону. И что кому бы то ни было служу, кроме тебя. Но ты недостоин своего дара, что весьма прискорбно. Тебя необходимо сделать совершенным, как и указано в манускрипте… который, впрочем, теперь исчез, а ведь он существовал со времен Ваофула, прямым потомком которого я являюсь через Тумарси. Мне очень жаль, Муонг. Ты многого не понимаешь… пока.

Если бритунец что-нибудь вполне понимал, так это то, что следует спасать себя любой ценой, и чем скорее — тем лучше. Он бросился на графа, стоящего у него на пути, и нанес ему удар в челюсть. Ютен не удержался на ногах, Но, еще падая, издал какой-то странный звук, похожий на тонкий свист, и в тот же момент на пороге возникли двое слуг, как две капли воды похожие на Йорсуата. Эльбер понял, что обречен.

Глава 27

— Послушай, где мой друг? Нигде не могу его отыскать… — Соня, решительно нахмурив брови, вошла в покои Ютена.

Хозяин Асингалека сидел возле камина в причудливом кресле с высокой резной спинкой и появлению девушки не удивился, но даже не подумал встать навстречу, продолжая задумчиво смотреть на пляшущие язычки огня.

— Готовится к таинству, — ответил он наконец. — Срок уже близок.

— Я хочу его видеть.

— Это невозможно, дочь Рыси. Все великое совершается в молчании и уединении. Сейчас ему нельзя отвлекаться на бренную суету. Что, право, так тебя взволновало? Он жив и в добром здравии, можешь не сомневаться в этом. Через три дня все братья соберутся в замке, я только их и жду, чтобы совершить ритуал. Их семеро, вместе со мною восемь, священное число. Но ты тоже будешь допущена, — заявил Ютен так, словно делал Соне величайшее одолжение.

— Что ты хочешь с ним сделать?

— Ты проявляешь недостойное нетерпение, дочь Рыси! Но я отвечу. Для начала необходимо прояснить его внутренний взор и освободить от тягот земных страстей, того мусора, который точно гири на его ногах. Истинному иллюминату, а наш общий друг таковым и является, совершенно не нужно многое из того, что почитается обычными людьми за благо. Знаешь… да ты сядь, Соня. Подвинься ближе к огню. Так вот, судя по тому, что я слышал о Мбонго, они сделались весьма слабыми. А ведь прежде, и во многих других племенах это сохранилось, все их мужчины проходили суровые испытания, от коих некоторые погибали, но те, кто оставался жить, становились действительно непревзойденными воинами. Истинной гордостью Черных Королевств. Ныне жалкая раскраска заменила глубокие шрамы, выжигаемые на телах каленым железом. Разве это правильно? А вожди, что сталось с ними? У каждого — по десятку жен, небывалое святотатство, ибо вождь должен быть чист и не осквернять себя плотскою любовью.

— Любовь никого не может осквернить, — возразила девушка.

— Может, ибо уподобляет человека скоту. Великие древние жрецы высших степеней посвящения были евнухами! — Брови графа сурово сдвинулись. — Свою жизнь они проводили в молитвах, а не в утехах с женщинами, и им давалось Откровение — им, для которых земной свет заменялся светом вечности.

— В каком смысле? — холодея, спросила Соня.

— В самом прямом, — пояснил Ютен таким тоном, словно был донельзя утомлен ее бестолковостью. — Помимо всего прочего их лишали человеческого зрения.

Девушке стало нехорошо. Если все, о чем говорил граф, относилось к Эльберу, бритунцу оставалось только от души посочувствовать.

— Элгон не был ни евнухом, ни слепым, — снова возразила она. — Это не мешало ему являться жрецом и… иллюминатом.

— Нет, мешало. Он мог достичь гораздо большего и заново создать Побережье, а вместо того нелепо и бесславно погиб… Соня, я понимаю твои чувства. Но цель, которую я преследую, настолько велика, что ее осуществление требует идти до конца, не оставляя места малодушию.

— Еще бы, — язвительно заметила девушка, — что тебе колебаться? Речь ведь идет не о том, чтобы вырвать собственные глаза! Так что и сожалеть особенно не о чем.

Темнокожий граф печально вздохнул. Даже в эту минуту он вовсе не был похож на безумного изувера, жаждущего чужой крови.

Тонкое, аристократически красивое, умное лицо, в котором столь идеально сочетались черты представителей Юга и Севера… Но для Сони сейчас оборотни, что пребывали у Ютена в услужении, и те представлялись более человечными, нежели их господин.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Ютен. Спасение многих ценой страданий одного… так что только ни оправдаешь!

— Не многих, но лучших, — терпеливо поправил ее граф. — Среди которых, между прочим, можешь оказаться и ты — по праву, как равная нам, хотя ты и женщина. Твое место в числе тайных правителей, дочь Рыси, ведь по сути ты таковой и являешься. Когда опасность минует, обновленная Хайбория ляжет у наших ног, и мы начнем все сначала, переступив Черту Миров. Ты веруешь в богов, Соня? Так вот, мы сами станем богами. Имея в своем распоряжении иллюмината, мы сможем все. Ты совершила великий подвиг, доставив его в Асингалек. Более не тревожься: все остальное я довершу сам. Боги бессмертны: не ты ли столь жаждала вечности? Так вот, ты ее получишь. Ты, вместе с еще восемью избранными.

— Из коих ты станешь величайшим, Ютен, не так ли?..

— Для меня не важно, кто окажется величайшим. Хотя, возможно, ты права.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросила Соня, резко поднимаясь.

— Подожди. Нет, это не все. Дай мне закончить…

…Опять этот ужас!

Эльбер изо всех сил пытался преодолеть его — и не мог.

В первый момент он вообще едва не лишился рассудка, решив, что уже все кончено, и граф Ютен выполнил то, что собирался, — иначе почему его окружает полная темнота без единого проблеска света?

Бритунец обнаружил себя лежащим ничком на каменном полу. Он с трудом сел — голова сильно кружилась, кажется, его ударили чем-то тяжелым.

Борясь с этим ощущением, он поднялся и, вытянув руки, попробовал определить, что его окружает, быстро сообразив, что оказался в настоящем каменном мешке с шероховатыми влажными стенами.

Сразу же дал о себе знать его неодолимый страх перед темнотой и замкнутым пространством. Впечатление довершало то, что он тут же, едва пошевелившись, услышал металлический лязг и, ощупав себя, понял, что на него надели ошейник, приковав цепью к кольцу в стене.

В точности так же, как когда-то было в Бельверусе.

Кошмар повторялся во всех подробностях. Эльбер крикнул, не узнавая собственного голоса, и не сразу решился прикоснуться к лицу — а когда все же сделал это, испытал мгновенное облегчение — глаз его пока что не лишили. Впрочем, это не очень-то спасало.

Мрак в сочетании с ограниченным пространством являлся для бритунца самим олицетворением смерти. Мрак — это то, чего не пробьешь кулаком, с ним невозможно бороться.

Гортань сжалась до размеров соломинки, он начал задыхаться, заметался из угла в угол, точно зверь в клетке.

Легкие жгло огнем, Эльбер тщетно пытался вобрать воздух из страшной, невыносимо давящей темноты.

Стены, пол и потолок начали неумолимо приближаться к бритунцу, и ужас такого положения зажал его в тяжелом кулаке страха, заставляя согнуться, преклонив колени, закрывая голову руками, а потом пронзительно, на пределе разрывающихся легких, закричать:

— Воздуха! Элгон, Сын Света, я умираю, помоги мне!..

Эльбер упал на пол. Кровь бешено стучала в висках.

Это был один из самых ужасных моментов, когда человек проклинает день, в который имел несчастье появиться на свет.

— Соня… — прошептал бритунец на пределе отчаяния.

Он отчетливо представил себе свою подругу. Там, далеко, в долине возле озера, залитую рассветным солнцем, поднимающимся над сверкающими вершинами гор.

Эльбер глубоко вздохнул. Его душа покинула и замок Ютена, и вообще Асгард, переносясь за пределы границ и времени.

Он снова был в Черных Королевствах и, приставив ладонь к сощуренным глазам, любовался Барой, выходящей из воды и кажущейся невероятно юной, с рассыпавшимися по плечам огненным каскадом волос, и поросшей ярко-изумрудной травой невиданной красоты долиной…

— По-моему, нам больше не о чем говорить.

— Соня, я хочу, чтобы ты меня выслушала и постаралась понять, — настойчиво произнес

Ютен. — Мой отец был самим олицетворением порока. Трудно в это поверить, но в те ужасные годы Асингалек каждую ночь содрогался от пьяных выкриков его приятелей и истерического визга шлюх, которых они вечно приводили с собой.

Я едва мог это выносить; пока жива была мать, это еще его хоть как-то сдерживало, но мать умерла рано, и мы остались только вдвоем. Отец презирал меня и откровенно надо мной издевался, называя трусом, тихоней и неженкой.

За то лишь, что я предпочитал проводить время в тишине, погрузившись в древние книги: его это неимоверно раздражало, он считал, что я никогда не стану настоящим мужчиной, то есть таким, как он, скотом и выродком. В тот день… вернее, в ту ночь он просто выволок меня из моей комнаты и заставил выйти к своим гостям.

Я увидел с десяток полуобнаженных девиц, непристойно показывающих себя всем и каждому. Я мечтал только о том, чтобы мне позволили поскорее покинуть это непотребное общество, но отец, совершенно пьяный, со слипшейся от вина бородой и сальными руками, толкнул меня вперед, в объятия первой же попавшейся шлюхи, и крикнул: «Возьми ее, мой мальчик! Покажи, на что ты способен!» Я отшатнулся, отталкивая от себя потное горячее тело и не испытывая к этой мерзкой девице ничего, кроме отвращения, вырвался и убежал в ночь.

Стояла глубокая зима, но я не чувствовал холода, бегом, не разбирая дороги, продираясь сквозь лес, задыхаясь и плача, и слезы сосульками застывали на моих щеках. Потом я подвернул ногу и упал; попытался встать, но боль была такой сильной, что я с воплем рухнул в снег и остался лежать, ничему уже больше не противясь и мечтая лишь об одном: поскорее умереть.

Постепенно холод отступил, я ощущал только покой и тепло; если это была смерть, она представилась мне в самом милосердном из своих обличий.

Очнулся я в замке. Мое тело, в котором едва теплилась жизнь, обнаружил егерь, который и доставил меня в Асингалек. Отец вызвал лекаря, и тот спас меня… только ценой спасения оказалось то, что я лишился отмороженной ноги. Правда, как видишь, я неплохо владею изготовленным для меня деревянным протезом и хожу, почти не хромая, да И наездник я неплохой.

Отец, к счастью, после этого случая оставил меня в покое, я же поклялся самому себе и духу Тумарси преуспеть во всем, что связано со Знанием и никогда не стать таким ничтожеством, как мой отец, который вскоре умер от беспробудного пьянства, оставив мне немалое состояние.

Три десятка лет я совершенствовал свой дар и многого достиг.

Скажу сразу: женщин я презирал, мужчин ненавидел, и единственной моей страстью была власть, огромная власть, каковую только может подарить Знание. Я стал магом и вошел в сонм тайных правителей, в Братство Огня, даже не достигнув старости. Ведь мне нет еще и пятидесяти зим…

— Замечательно, — прервала его Соня. — Что ж, ты добился, чего хотел.

— Нет… увидев тебя, я почувствовал боль. Да, именно так.

Твоя красота действительно причинила мне боль, как любая прекрасная вещь, которой я отчего-то Не могу обладать, а когда я испытываю желание что-либо получить, преград для меня не существует.

Но ты не только прекрасна. Ты — Жрица, ты достойна меня, и я был счастлив видеть тебя неприступной.

Ты никому не принадлежала, оставаясь свободной и чистой, не такой, как другие женщины, ты была выше грязи этого проклятого мира.

Я послал тебя в Черные Королевства, думая, что, возвратившись, ты тоже поймешь, что мы созданы друг для друга.

И вот, ты вернулась, но что же я увидел?! Рядом с этим человеком ты стала другой. Он осквернил тебя; ты делила с ним постель, Рысь превратилась в домашнюю кошку, способную лишь мурлыкать и тереться об ноги хозяина… Немыслимо!

Да, он — иллюминат, но он совершил святотатство, превратив Жрицу в шлюху, — несмываемый грех! Он, этот комедиант, даром получивший от судьбы все, чего я достиг столь дорогой ценой, ибо судьба слепа, а оттого и щедра к недостойным.

Умение творить одною лишь силой воображения… но он предал свой дар, как и мой отец когда-то.

— За это ты так ненавидишь Эльбера?

— Нет, Соня. Никакой ненависти. Я ратую лишь за справедливость и испытываю желание исправить то, что поддается исправлению. Я желаю только добра вам обоим. Ты допустила ошибку, но в этом нет ничего страшного. Он тоже. Но любую ошибку можно исправить, лишь следуя букве и духу древнего Знания. Иллюминат станет совершенным и исполнит предназначение, а ты образуешь союз со мной. Я спасу вас от вас самих же. Пойми…

Девушка не успела ничего ответить, потому что помешал один из слуг, без зова явившийся к графу, и что-то шепотом ему сообщивший. Ютен кивнул.

— Все так и должно быть. Так что не мешай ему.

— Но, господин, если он создал целую долину и настоящее солнце, что способно помешать этому человеку вообще освободиться? — повысив от волнения голос, спросил слуга,

— Только то, друг мой, — снисходительно улыбнулся граф, — что все это вовсе не настоящее, а лишь плод его удивительного воображения. Увидеть можно, а воспользоваться — нет. Он может придумать себе лестницу и приставить ее к стене, но подняться по ней не сумеет. Иллюминат свободен лишь в своих грезах. Он пока не умеет создавать настоящее, то, что отделимо от его сознания. До этого ему еще предстоит дорасти.

— Так он никуда не сбежит? — снова спросил слуга.

— Нет, конечно. Это только сны наяву, они ничуть не опасны. Не позволяй ему сбить себя с толку.

Сомнений в том, что речь идет об Эльбере, у Сони не было. Но она благоразумно хранила молчание.

— Бара? — окликнул ее Ютен, когда слуга удалился.

— Для тебя я не Бара. Постарайся запомнить это!

— Хорошо, хорошо, я просто пошутил. Прости, если получилось неудачно.

— Что ты сделал с Эльбером?

— Совершенно ничего, клянусь. Еще не настал срок.

Соня вспомнила, что граф и прежде говорил о том, что свои обряды намерен совершить в присутствии всех членов Братства Огня, которые должны были появиться в Асингалеке со дня на день, но пока их здесь не было.

Значит, у нее есть еще немного времени, чтобы найти какой-то выход.

— Они уже близко, — сообщил Ютен в тон ее мыслям. — Завтра ты будешь хозяйкой Асингалека и встретишь братьев, воздавая почести, стоя рядом со мной. Такого не бывало со времен, еще когда жива была моя покойная мать.

Хозяйка Асингалека, велика важность, со злостью подумала девушка. Куда лучше быть самой себе хозяйкой!

Она искоса взглянула на Ютена. А ведь как все просто… граф, что бы он там ни плел относительно «чистоты» и ничем не оскверненных жриц и жрецов, на самом деле одержим страстью к ней, Соне, и его гложет ревность из-за того, что он видел ее с Эльбером. А если так…

Таймацу не напрасно рассказывал ей о женщинах-островитянках, которые являлись воительницами.

Сколько раз он повторял Соне: «Их главное оружие — смиренная молчаливость. Они ходят, не поднимая глаз, и словно бы не знают других слов, кроме «да, мой повелитель». Их невозможно вывести из терпения и заставить повысить голос.

Тихие, незаметные, хрупкие, как фарфоровые статуэтки, очаровательно невинные и всегда кажущиеся такими юными, изящными, почти бесплотными. Вряд ли такая женщина удержит в руках тяжелый меч, но он ей и не нужен.

Если ее послали убивать, она сделает это с помощью куска тонкой проволоки, заколки, мгновенно выхваченной из волос, или просто ногтя, всего лишь идеально ухоженного розового девичьего ноготка, или же отравленной иглы… да еще успеет придать убитому врагу пристойную позу — эти создания чрезвычайно аккуратны и не любят беспорядка ни в душе, ни во внешнем мире».

Соня тогда с интересом выслушивала все это, но думала, что для нее такая жизнь была бы неприемлемой.

Бурная, вспыльчивая, непокорная ее натура не смогла бы смириться с необходимостью долго изображать бессловесную покорность.

Улыбаться в ответ на оскорбления, кланяться до земли тому, кого ненавидишь, вместо того чтобы плюнуть ему в лицо и ввязаться в жестокую схватку… да ни за что на свете! Она не островитянка, как бы ни были они искусны в науке выслеживать и убивать. У нее, Сони, другие способы мстить и добиваться цели.

Сейчас она очень сожалела, что так, с ходу, отметала для себя все, что пытался внушить ей Осенняя Луна. Держалась с графом как равная, сильная, открыто проявляла свои истинные чувства, в том числе недоверие и неприязнь. Как всегда и со всеми. А теперь, наверное, уже просто не успеть ничего исправить.

Хотя как знать… возможно, даже такой человек, как Ютен, вполне способен принять желаемое за действительность, если слегка ему подыграть.

— Ты все еще хочешь увидеть своего… друга? — неожиданно спросил граф. — Взглянуть на то, что он уже сейчас оказался способен сделать?

— Это было бы весьма любопытно, — стараясь скрыть нарастающее волнение, ответила девушка, — но если ты против, я не буду настаивать.

— Ну что ж, если хочешь, то пойдем посмотрим вместе. — Ютен протянул ей руку.

Соня молча приняла ее, посмотрев на графа совсем иначе, чем всего несколько минут назад.

— Ютен, я думаю, мы сможем договориться. Просто прежде я… совершенно тебя не понимала. А теперь само сердце подтверждает, что ты прав.

Кажется, граф ей не поверил.

Он же не был настолько глуп, чтобы подумать, будто Соня способна перемениться за столь непродолжительный промежуток Времени…

И все же естественное недоверие отчаянно боролось в нем с надеждой.

— Даже зверь умеет чувствовать силу, — продолжала девушка, — что же говорить о людях? Тебе… равных… нет.

— Пойдем, — настойчиво повторил Ютен, не выпуская ее руки.

Граф провел Соню по бесконечным галереям куда-то вниз — девушке показалось, что они шли довольно долго, однако она полностью сосредоточилась на том, чтобы не сбиться с пути, если потребуется повторить его в одиночестве.

Наконец, они оказались в подвальном помещении Асингалека.

— Приготовься, — сказал Ютен. — Сейчас ты увидишь… Смотри под ноги.

Соня ощутила под ногами металлическую решетку.

Остановившись на ней, она по знаку графа взглянула вниз… и увидела Пембу, и себя на том вулкане, бредущую по щиколотку в теплом пепле рядом с Муонгом. У девушки перехватило дыхание.

— Это Дарфар, — прошептала она. — Но как возможно… здесь… Я не понимаю, откуда взялось все это!

— Это не Дарфар, — поправил ее Ютен, — а видения иллюмината. Видишь, они вполне реальны. Даже ты обманулась, хотя должна была бы знать его возможности. Отсюда за ним очень удобно наблюдать, ты не находишь? И за всем, что он делает. Помещение внизу, в котором он сейчас находится, не имеет дверей, только эту решетку сверху, заменяющую потолок. Стоя на ней, можно разглядеть все в подробностях.

— А… там на самом деле совершенно темно? Ютен, это невозможно, Эльбер не должен находиться в темноте, это сводит его с ума, он ведь…

— Он сам создает себе любое количество света, — хладнокровно возразил граф. — не тревожься о нем.

Труднее всего Соне оказалось сдержаться, чтобы не окликнуть Эльбера, понимая, что он совсем близко, но она знала, что стоит ей услышать голос своего друга, и уже ничто не удержит ее от того, чтобы наброситься на Ютена, сцепившись с ним в смертельной схватке.

— Достаточно, Ютен, — проговорила она, — это и в самом деле крайне любопытное зрелище, но мне бы хотелось уйти отсюда.

— Как скажешь, Соня, — не стал возражать граф.

Глава 28

В ту ночь она ни на миг не сомкнула глаз. Снова и снова Соня думала об одном и том же. Что, если бы Ютен с самого начала был с нею совершенно откровенен и отправил в Черные Королевства не за талисманом, священным камнем, а за человеком? Пошла бы она?

Действовала бы столь же решительно и непреклонно? Пошла бы. И привела его в Ас-гард… Да или нет?

Но ведь это теперь она знает Эльбера. Муонга. Белого Воина.

Знает приятную тяжесть его сильного тела в постели. Знает, каким нежным и страстным он может быть. Каким восторженным и обидчивым, мужественным и мудрым, великодушным и по-детски непосредственным. Словом, совершенно неповторимым. Они тысячу раз ссорились, отчаянно спорили, бурно мирились, в чем-то он раздражал Соню, да и она его тоже, и все-таки главным оставалось не сразу возникшее, но нерушимое доверие друг к другу. Он был в любую секунду готов закрыть ее собой от любой опасности, и она приходила ему на помощь, когда это было необходимо. А что с ним будет теперь?!..

Нет, она сама, пусть совершенно того не желая, заманила своего любимого в капкан — значит, ей и вызволять его оттуда. Больше некому.

Стояла глубокая ночь, и, стоя у окна, девушка смотрела на тоненький изящный серп месяца.

Она никак не могла понять, почему это зрелище вызывает у нее волнение, словно в золотом небесном светиле кроется какая-то разгадка, но все более убеждалась в том, что чутье ее не подводит. Вот только, к сожалению, смутные предчувствия пока никак не складывались ни во что сколько-нибудь способное реально изменить положение вещей.

Называя членов Братства Огня «асгардскими жрецами», Соня имела в виду именно то, что они обыкновенное собираются в Асгарде, ибо знала — на самом деле каждый из них, кроме Ютена, постоянно обитает в другом месте, будь то Киммерия, Аквилония, или Гиперборея.

К вечеру следующего дня, как и обещал граф, они появились почти одновременно, большинство — в сопровождении свиты из нескольких телохранителей.

Девушка старательно изображала радушие, воздавая каждому должные почести, как вдруг чей-то пронзительный взгляд едва не заставил ее сбиться и перепутать слова приветствия, которые она как раз в этот момент обращала к самому старшему из прибывших, Ункарну, ссохшемуся и трясущемуся от старости человечку, непонятно как не рассыпавшемуся по дороге сюда.

Он чуть дольше других задержал ее пальцы в своей покрытой коричневатыми старческими пятнами руке после того, как поднес к губам. Тут это и произошло.

Соня почувствовала себя так, словно ее обожгло. Телохранитель, стоящий за спиной Ункарна, не сводил с нее глаз. Узких, умных, немного насмешливых. Девушка тут же отвела взгляд, чтобы не выдать себя, а телохранитель с поклоном переступил вслед за Ункарном порог замка.

Таймацу, Призрак с Радужных Островов! Как ему удалось сюда проникнуть, когда он успел настолько втереться в доверие к Ункарну? Соня в себя не могла прийти от изумления и радости, словно с появлением островитянина ее проблемы разрешались сами собой, и только и думала о том, как бы перекинуться с ним хотя бы парой слов.

— Что-то не так, дочь Рыси? — спросил Ютен, взяв ее под руку.

— Я просто волнуюсь, — ответила девушка, кляня себя на чем свет стоит за то, что, видимо, слишком явно проявила свои чувства. Не хватает только выдать Призрака!

— Это вполне понятно, — кивнул граф.

Дождавшись, пока все соберутся в парадной зале Асингалека, и стихнут взаимные приветствия, он проговорил:

— Вы помните, как одну зиму назад отсюда отправилась Соня, дочь Рыси, на поиски священного талисмана.

Все взоры обратились в сторону девушки, которая лишь скромно улыбнулась, опуская глаза — точь-в-точь островитянка.

— Она до конца и с честью преодолела тяжкий путь от Асингалека до Элментейта и обратно, возвратившись с победой, радостной для всех нас, — продолжал Ютен. — Еще никогда эти стены не видывали подобного торжества. Мы получили священный талисман Сына Света. Но не только. Самое главное, дочь Рыси нашла человека, появления которого мы ждали с особенной надеждой. Иллюминат здесь!

— Как?! — в один голос воскликнули двое или трое братьев, вскакивая с мест, а древний Ункарн словно вообще впал в детство и разразился счастливым дребезжащим смехом. Новость поразила присутствующих даже больше, чем Соня ожидала. — Ютен, покажи нам его! — выкрикнул кто-то, забыв все приличия.

В этот момент девушка остро ненавидела их. Не только графа, но и остальных братьев. Невидимые тайные властители! Для нее все встало на свои места.

Эти люди, кем бы они ни являлись, считали себя вершителями судеб Хайбории. С помощью магии и множества своих соглядатаев они многие годы или даже века управляли жизнями сотен тысяч тех, кого полагали не более чем бессловесным тупым человеческим стадом, а в самих себе видели настоящих богов. Теперь же, когда оказалось, что их «мудрое правление» не привело ни к чему, и привычный мир оказался лежащим в руинах, разрушаемый огнем, железом и ненавистью, эти «полубоги» решили спасти самих себя, укрывшись в неприступных убежищах, подобных стигийскому Элментейту, и оставив свою паству на окончательную погибель.

Еще бы, ведь они избранные, только они достойны спасения, им дела нет до тех же отчаявшихся и обезумевших толп переселенцев, вместе с которыми Соня и Эльбер месили грязь на дороге из Немедии в Киммерию, или до защитников форта Малиарак, погибающих под пиктскими стрелами неизвестно за что…

Сейчас эти твари воют от восторга, из-за того, что их вожделенная цель столь близка, и требуют предъявить иллюмината — живой залог из неуязвимости. Незаметно для жрецов Соня отыскала глазами Таймацу. Понимает ли он столь же отчетливо, как и она сама теперь, что здесь происходит? По лицу Осенней Луны, как всегда, определить что-либо было невозможно.

Казалось, этот человек от рождения лишен способности хоть как-то внешне выражать свои чувства и мысли.

— Завтра, — объявил Ютен, — вы сможете не только увидеть его, но и участвовать в священнодействии, которое поможет осуществить наш замысел. Терпение, братья! Ему еще нужно подготовиться к обряду. А пока веселитесь! Один день ничего не решает.

Завтра!.. Значит, у нее еще есть время, хотя и совсем немного.

Но что толку, что толку, если граф не сводит с нее глаз, а по ночам ее стерегут оборотни?..

Глава 29

Словно повинуясь какому-то наитию, Соня пошатнулась и начала оседать на пол — Ютен едва успел подхватить ее прежде, нежели бы она упала.

По лицу девушки разливалась смертельная бледность, глаза были закрыты, а все тело пронизывала дрожь.

— Обморок, — сказал граф. — Что это с ней? Соня…

— Позвольте мне взглянуть, — тихо произнес незаметный маленький человек, прибывший вместе с Ункарном. — Я попробую разобраться.

— Это знахарь, — пояснил Ункарн, — он при мне недавно, но весьма сведущ в различных хворях.

«Знахаря» пропустили, и он склонился над девушкой.

— Она недавно побывала в Черных Королевствах? — осведомился он. — Те места чрезвычайно опасны. Болота в лесах высасывают жизнь из многих и многих неосторожных. Ее обморок вызван болезнью, которую женщина принесла оттуда. Я могу ей помочь, но только требуется отнести ее в такое место, где нам никто не будет мешать. Мне кто-нибудь поможет?..

Едва лишь они остались вдвоем, Соня «очнулась».

— Таймацу…

Он приложил палец к губам.

— Тише. Где Эльбер?

— Там, внизу. Ютен держит его на цепи, как собаку, а я ничего не могу сделать, его и меня стерегут оборотни. Их здесь полно.

Силой с ними не справиться. Правда, один день в течение луны они беспомощны — когда у них происходит перевоплощение, но до этого еще целых две седмицы, а завтра граф намерен лишить Эльбера зрения и… это такой обряд… — Девушке надо было сказать островитянину очень много, объяснить ему, что происходит в замке, но Осенняя Луна остановил поток слов Сони.

— Все, что надо, ты уже сказала, остальное потом.

— Нет, Таймацу, не все! Эльбер умеет менять реальность.

— Я это и раньше знал. Его дар нам весьма пригодится.

— Но как?! То, что он воображает, зримо, но не осязаемо.

— Нам только и нужно нечто зримое. Догадываешься, о чем я?

— Не очень, — призналась девушка.

— Я всегда знал, что вы, круглоглазые, очень мало на что способны, — вздохнул Таймацу. — Если бы я так медленно думал, давно бы, наверное, умер. Для того, бедное глупое создание, чтобы полнолуние наступило уже завтра.

Если бы кто-то при иных обстоятельствах осмелился назвать Соню «бедным глупым созданием», она вышла бы из себя.

Но сейчас она готова была повиснуть у Таймацу на шее, что и сделала тотчас, жарко поцеловав его.

— Призрак, но как же я сама не сообразила!

Островитянин замер. Все-таки и в его жизни бывали моменты, к которым он оказывался не готов. Девушка даже удивилась, заметив, как этот хладнокровный и совершенно бесстрастный человек явно смутился от проявления ее благодарности.

— Нет, Соня, определенно у тебя лихорадка, — пробормотал он.

— Таймацу, но как же сообщить Эльберу, что он должен сделать, если до него не добраться? — тут же снова забеспокоилась девушка.

— Кому не добраться?.. — не понял Призрак.

— Ох, извини. Я, наверное, в самом деле плохо соображаю. Но давай я хотя бы объясню тебе, как туда дойти.

— Благодарю, — не без иронии произнес Осенняя Луна, — это мне не требуется. Ты бы мне предложила еще план замка да факел поярче, чтобы я мог разобрать, где что изображено.

Он покинул ее спальню и сообщил Ютену, что у утру приступ пройдет и женщина будет совершенно здорова.

Глава 30

Пленник услышал, как решетка над ним сдвинулась с места, и поднял голову. Оборотень, что приставлен его стеречь?.. Раз в день тот спускался к нему, чтобы оставить воду и пищу, а затем ловко выбирался назад. Впрочем, еда обычно оставалась нетронутой. Бритунец постоянно пребывал в своих грезах, словно боясь, что если они прекратятся, он останется один на один с темнотой.

Нет, на сей раз его посетил кто-то другой. Этот кто-то спрыгнул вниз, приземлившись мягко и бесшумно, как кошка.

— Соня?..

— Нет. Закрой рот, круглоглазый. Молчи и слушай внимательно.

…Что касается оборотня, тот в это время мирно спал, хотя подобное с ним почти никогда не случалось, а на сей раз произошло лишь потому, что его укусило какое-то крошечное ядовитое насекомое, впившееся в шею пониже уха.

Слуга Ютена не успел даже сообразить, что это было, как уже начал заваливаться набок; Осенняя Луна подошел к безмятежно сопящей туше и аккуратно извлек одну из своих знаменитых иголок…

— Когда я пытался чему-то учить тебя в Бельверусе, то указывал на ошибки, нанося легкие удары палкой, — продолжал Таймацу. — Я сожалею.

— О чем? Я их заслуживал. Я был несправедлив к тебе.

— О том, что их было куда меньше, чем следовало бы, и они оказывались слишком слабыми для тебя. Мне надо было поступать с тобой куда более жестоко. Тогда ты, возможно, не попал бы в ловушку.

— И теперь… ты мне не поможешь, Таймацу? Послушай… не оставляй меня здесь, я…

— Не я, а ты сам можешь и должен спасти себя. Вот что нужно будет сделать…

Соня надеялась, что Таймацу, если все пройдет удачно, вернется и расскажет ей о своем разговоре с Эльбером, но Призрак более не появился, оставив ее пребывать в растерянности и нарастающей тревоге. Вдруг его тоже поймали? Да, он невероятно ловок, но и Ютен ведь не такой дурак, чтобы утратить бдительность, особенно в столь важном для него вопросе.

К утру девушка совершенно извелась, выглядела как раз подобно человеку, накануне перенесшему тяжелый приступ болезни, и успокоилась лишь увидев Ункарна в сопровождении Таймацу, живого, свободного и, как обычно, совершенно невозмутимого.

Островитянин ни единым жестом или движением не дал ей понять, насколько успешным было его предприятие. Ункарн же на все лады расхваливал своего нового «знахаря», который, по его словам, был настоящей находкой.

— Да, — вежливо согласилась Соня, — вчера я имела возможность в этом убедиться. Отвар, который он дал мне, поставил меня на ноги куда быстрее, нежели обычно бывает после подобных приступов. Я чувствую себя прекрасно.

Таймацу поклонился с легкой вежливой полуулыбкой.

Все члены Братства Огня с таким нетерпением ожидали наступления вечера, что напряжения, кажется, осязаемо висело в воздухе.

Только Ютен сохранял полное самообладание — или хотя бы видимость такового. Ближе к ночи он распорядился еще раз проверить, все ли готово для совершения обряда, и послал двоих жрецов за Эльбером.

Одним из них, по праву старшинства, оказался Ункарн, чем старец был весьма доволен. Девушка ожидала, что они вскоре же и возвратятся, но нет — время тянулось невыносимо медленно.

— Ютен, — обратилась она к графу, — чего мы ждем?

— Все не так просто, дочь Рыси. Требуется прочитать определенные заклинания, совершить некоторые действия, необходимые в таком случае. Хотя никому из нас не приходилось осуществлять подобного прежде. Не ты одна испытываешь волнение.

— По тебе этого не скажешь.

— По мне? А что, по-твоему, я должен испытывать, если нынче свершится дело всей моей жизни? — смуглое лицо его стало серым. — Если со времен Элгона не было равным моему иллюминату? Если сегодня мы положим начало новой Хайбории, Соня? Не знаю, осознаешь ли ты значительность и величие этого дня в той же мере, что и я. Разделяешь ли торжество, которое столь… — голос графа сорвался.

«Не разделяю ни в коей мере! — яростно подумала девушка. — Мне не нужна твоя новая Хайбория> Ютен. Я хочу, чтобы в той единственной, которую я знаю, которую исходила вдоль и поперек, наступил, наконец, покой, а ты и твои братья попросту сгинули!»

В этот момент к ним подошел Ункарн и что-то тихо сказал графу.

Тот кивнул и обратился к собравшимся, предложив им пройти в святилище Асингалека.

Соне прежде уже довелось там побывать в тот день, когда ее отправляли в Дарфар и совершали над нею особый заговор. Поэтому она знала, что это место в башне замка совершенно не похоже на мрачные и зловещие помещения, в которых часто происходят магические ритуалы, и даже не имеет обычных атрибутов вроде жертвенника и священных чаш.

Просторная, ярко освещенная зала с высоким потолком, создающим ощущение почти неограниченного пространства и украшенная чудесными орнаментами и фресками. Что ж, в том, что граф обладал вкусом к изяществу, графу отказать было нельзя. Единственным предметом, находящимся по центру залы, являлась небольшая, в половину человеческого роста, трехгранная пирамида, уменьшенная копия стигийских гробниц, только с усеченным конусом.

Собравшиеся встали возле нее полукругом, в том числе и Соня.

Двери открылись, двое слуг ввели Эльбера, а сами немедленно удалились. Девушка едва узнала своего друга, облаченного в белые одежды, и отчего-то голова бритунца была гладко выбрита — знак чего? Жертвы? Покаяния? Посвящения?..

Он двигался, как во сне, скорее всего, находясь под действием зелья, притупляющего все чувства и ощущения.

Жрецы, все как один, при его появлении преклонили колени. Можно было подумать, что этого человека сейчас будут короновать на царство, и перед ним — лучшие из его подданных.

Затем они поднялись, и на колени опустился сам Эльбер. По обе стороны от него встали двое братьев.

Ютен шагнул вперед, держа в руке нож причудливой, изогнутой в форме серпа формы.

— Пусть бренный свет погаснет для тебя навсегда, и вместо него засияет свет истинный, — торжественно произнес он, вставая позади бритунца и запрокидывая ему голову, — для тебя и нас, которых ты поведешь за собою в сады вечности.

Тысяча мыслей вихрем пронеслись в голове Сони.

Все кончено!

Все пропало!..

Эльбер ничего не может, он не в силах спасти себя! Проклятый граф через мгновение ослепит его, а он даже не думает сопротивляться…

Ютен поднес нож к лицу бритунца.

Братья замерли, затаив дыхание. И тут тишину разорвал жуткий вой, от которого в жилах застыла кровь, — но на сей раз он зазвучал сладостной музыкой.

Граф вздрогнул, а Эльбер вскочил, оттолкнув и стряхнув с себя двоих, что держали его за руки, — все произошло в какие-то доли секунды, — и бросился к двери.

Вой нарастал, разрывая душу и барабанные перепонки, граф тщетно попробовал призвать на помощь слуг, но никто из них не явился. Не раздумывая и не оборачиваясь, Соня кинулась вслед за Эльбером, стараясь не упускать его из виду.

Они пронеслись по наружной галерее и целой сети каких-то лестниц и лесенок, всюду наталкиваясь на обезумевших слуг, которые корчились на полу и ступенях там, где их застало невероятное событие — круглая и яркая луна, сменившая серп месяца на ночном небосводе.

Время превращения!

Верные оборотни Асингалека были не в состоянии подчиняться хозяину — в этот момент они повиновались только зову своей странной природы, в конвульсиях и муках изменяя человеческое обличье на звериное. Все разом, сколько бы их ни было!

До беглецов же им не было ровным счетом никакого дела.

Что касается братьев, они, кроме Ютена, не сразу поняли, что произошло, это давало возможность воспользоваться их замешательством.

Во внутреннем дворе замка Соню и Эльбера уже ожидали две оседланные лошади, возле третьей стоял Таймацу.

— Вы, как всегда, слишком долго возились, — проворчал он. — Быстрее!

На небе в эту ночь творилось нечто вообще ни на что не похожее.

Эльберу было сложно сосредоточиться на необходимом образе, хотя он старался изо всех сил, поэтому луна все время меняла форму, то росла, то уменьшалась в размерах, то вовсе исчезала, то принималась прыгать по небу во всех направлениях.

Соответственно, с оборотнями тоже происходили невероятные метаморфозы, превращение шло не так, как обычно, доставляя тварям дополнительные мучения.

Беглецы со всей возможной скоростью промчались через лес по одной из просек, стремясь до рассвета оказаться как можно дальше от Асингалека.

Ютен их не преследовал. Гнев, унижение, ярость разрывали его душу на части, но он не отправился в погоню.

— Не сейчас, — проговорил он сдавленно. — Я ждал долго, и я сумею их вернуть. От меня еще никому не удавалось скрыться…