Рыжие волосы, зеленые глаза

1

Год 1972-й запомнился жителям Каннучето не историческими визитами американского президента Ричарда Никсона в Пекин и в Москву и не тринадцатью миллионами голосов, завоеванных демохристианской партией на парламентских выборах. Его вспоминали как черный год, когда взрыв газового баллона уничтожил в ночь под Рождество всю семью Гвиди. Даже в годы войны в жизни деревушки не случалось такой страшной трагедии. Только Мария чудом уцелела в этой бессмысленной бойне, но несчастье наложило неизгладимый отпечаток на всю ее жизнь.

Прошло более двадцати лет, но и теперь Мария вспоминала о далекой трагедии, не смыкая глаз у постели Мистраля в госпитале в Милане. Она чуть не подпрыгнула, когда чья-то рука коснулась ее плеча. Подняв голову, она узнала доктора Спаду.

— Ах, это ты! — воскликнула Мария, облегченно переводя дух.

— Тебе пора уходить, — сказал врач с улыбкой, но не допускающим возражений тоном, твердо вознамерившись заставить ее немного отдохнуть. Он говорил тихо, словно боясь потревожить сон Мистраля.

— Чем я могу ему повредить, если останусь? — робко возразила Мария.

— Ты можешь повредить себе самой. К тому же больничный распорядок этого не разрешает, — солгал Маттео Спада, чтобы убедить ее покинуть палату.

Мария кивнула с покорным вздохом. Врач помог ей подняться со стула.

Как только они вышли в коридор, Мария, крепко ухватившись за руку друга, спросила:

— Когда он очнется?

— Послушай, Мария, Мистраль в коме. К счастью, все симптомы, которые нам удалось выявить, указывают на то, что его состояние может стабилизироваться. Другими словами, развитие болезни идет в благоприятном направлении. Но делать прогнозы еще слишком рано.

— Ну хоть самые приблизительные, — не отставала она.

— Я хочу, чтобы ты точно знала, как обстоят дела, — ответил доктор Спада. — Когда он проснется, ты это сразу заметишь. Он откроет глаза и начнет стонать.

Мария попыталась взбунтоваться.

— Если ты не позволишь мне остаться с ним, — заявила она, — я этого никогда не узнаю.

— Еще слишком рано, поверь мне. Он может очнуться через пару дней, а может и через неделю. Но только не сейчас. И не надо уповать на чудо. Ты меня понимаешь?

Мария покорно кивнула, хотя то, о чем говорил Маттео, лежало за пределами ее разумения. Она вела себя точно так же, когда была маленькой и родители пытались заставить ее рассуждать по-взрослому, разделить их точку зрения. Она соглашалась, оставаясь при своем мнении. На лице врача она заметила признаки глубокой усталости. Узнав, что с момента аварии в Монце Маттео так и не сомкнул глаз, она ласково провела рукой по его щеке.

— Давай вернемся в гостиницу, — предложила она. — Наверняка Флоретта сняла номер и для тебя.

Не воспользовавшись главным выходом, осажденным толпой репортеров и телеоператоров, они прошли по усыпанной гравием дорожке вдоль старинной каменной ограды и через калитку вышли на оживленную, забитую машинами улицу. Такси найти не удалось, и они торопливо направились в гостиницу пешком.

Марии казалось, что она видит дурной сон и никак не может от него очнуться.

— Который час? — спросила она у Маттео, потеряв счет времени.

— Час приема лекарств. У меня давление, — напомнил он, ведя ее к небольшому бару на проспекте Порта-Романа. Маттео было уже за пятьдесят, он страдал гипертонией. Неудачный эпизод с женитьбой на прекрасной Розильде, слишком молодой, темпераментной и необузданной для него, закончился двадцать лет назад. Это был жестокий удар, от которого ему нелегко было оправиться.

В баре вкусно пахло свежеприготовленной пиццей. Мария опять ощутила болезненный спазм в желудке, к горлу подкатила тошнота.

— Где туалет? — пробормотала она, зажимая рот ладонью.

Маттео довел ее, поддерживая под руку, до уборной и подождал за дверью на случай, если ей понадобится помощь. Он услышал, как ее вырвало. Накануне в госпитале у Марии уже был приступ рвоты, но тогда он приписал это воздействию стресса. Теперь же ему пришло в голову, что тут замешаны другие, возможно, более серьезные причины, и он мысленно дал себе слово в ближайшие же дни подвергнуть ее настоящему серьезному обследованию. Мария вышла из туалета белая как бумага.

— В чем дело? — спросил Маттео, подставляя ей стул.

— Не знаю. Во всяком случае, все уже прошло. Мне лучше, — сказала она.

— Я заказал тебе горячего лимонада.

— Я его терпеть не могу, — поморщилась Мария, содрогнувшись от отвращения, которое испытывала еще ребенком, когда мать заставляла ее пить лимонадный пунш. — Но раз ты считаешь, что это пойдет на пользу, я выпью.

В углу, на высокой подставке стоял телевизор, цветные кадры мелькали, непрерывно сменяя друг друга, и вдруг диктор объявил о начале специального репортажа о Мистрале и его аварии. Мария тут же подняла глаза к экрану.

Последовало краткое изложение биографии гонщика, начиная с первых шагов его спортивной карьеры. Вот Мистраль и его жена Шанталь спускаются по трапу самолета в Полинезии, а местные красотки вешают им на шею цветочные гирлянды. Мистраль молодой, загорелый, веселый. Шанталь — настоящая красавица. Затем были продемонстрированы более свежие кадры, снятые на вилле в Модене, точнее, в окружающем ее парке. Видеоряд сопровождался комментарием, к которому Мария прислушалась: «Здесь вы видите чемпиона с его нынешней спутницей, Марией Гвиди, родившей ему ребенка». И наконец диктор сообщил главную новость: «По решению супруги-француженки Мистраля Вернати осмотрит нейрохирург Жан-Луи Кустадье. Жена пилота объявила, что после консультации с врачами Миланского госпиталя профессор Кустадье может принять решение о переводе пациента в Париж».

Мария похолодела. Она стремительно встала и, повернувшись к Маттео, сказала:

— Немедленно возвращаемся в госпиталь. Я не позволю Шанталь увезти его отсюда, даже если она наймет целую армию адвокатов. Если надо, я возведу стену перед палатой Мистраля, но не дам ей его забрать.

2

Вернувшись в госпиталь, они не смогли уклониться от атаки журналистов, засыпавших их градом вопросов.

— Это правда, что Мистраля увезут в Париж?

— Разве у нас в Италии плохие врачи?

— Его бывшая жена использует это как предлог, чтобы его удержать?

— Это правда, что мать Мистраля здесь?

— Вы будете оспаривать решение жены?

Мария и Маттео стремительно прошли к лифту и поднялись на третий этаж.

Флоретта Руссель бросилась им навстречу. Она была взволнована и встревожена.

— Слава богу, вы здесь!

— Мы примчались, как только услышали по телевизору о планах Шанталь, — торопливо объяснила ей бледная от страха Мария.

— Что происходит? — спросил Маттео.

— Главврач хочет переговорить с тобой немедленно, — ответила Флоретта.

— Где он?

— У себя в кабинете.

— Побудешь пока с Марией? — Маттео боялся оставить ее одну.

— Не могу. Я немедленно еду в Париж.

Маттео сразу же ушел, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения. Флоретта взяла Марию под руку и отвела ее в глубокую оконную нишу.

— Послушай меня хорошенько, Мария, — начала она вполголоса. — Я еду в Париж повидаться с профессором Кустадье.

— Ты его знаешь? — удивилась Мария.

— Довольно близко, — Флоретта усмехнулась в ответ.

— Но что это даст? — безнадежно вздохнула Мария. — Похоже, этот профессор в отличных отношениях с женой Мистраля. Наверное, он уже на пути сюда. Мистраля нельзя трогать. Этот переезд может его убить, я знаю.

Флоретта посмотрела ей прямо в глаза:

— Успокойся. Кустадье в Париже, и Мистраля никто никуда не увезет.

— Эта женщина — сущий дьявол, — проговорила Мария сквозь рыдания. — Она способна на любую подлость. Ей надо во что бы то ни стало завладеть имуществом Мистраля. Если он умрет, как законная жена она унаследует все.

— С другой стороны, Кустадье может убедить итальянских врачей своим авторитетом. Не забывай, Шанталь сумеет осуществить свой план, только если какое-нибудь медицинское светило одобрит перевозку пациента, — спокойно и трезво возразила Флоретта. — Мне нужно срочно вылетать, если мы хотим, чтобы у всей этой истории был хороший конец.

— Мне поехать с тобой? — предложила Мария.

— Нет, — решительно воспротивилась Флоретта. — Твое место здесь. Подожди меня. Я вернусь сегодня же вечером, самое позднее — завтра.

Они обнялись, и Флоретта вышла из комнаты решительным и легким шагом.

Флоретта Руссель приехала в аэропорт Линате и сразу направилась в сектор, зарезервированный для частных самолетов. Пилот «Фалькона-50», принадлежавшего Мистралю, уже ждал ее. Флоретта, как всегда, была сама элегантность. На ней был брючный костюм из шелка-сырца темно-синего цвета, под мышкой она несла плоскую кожаную сумку-папку. Один из служащих подбежал к ней, чтобы взять папку, но Флоретта повелительным жестом отослала его. Протокольные мероприятия по приему особо важных персон в этом привилегированном секторе аэропорта волновали ее так же, как и прошлогодний снег.

— Когда взлетаем? — деловито спросила она пилота.

Молодой летчик приветствовал ее легким поклоном. Красивый, щегольски одетый, он был кенийцем.

— Хоть сейчас, — ответил он.

Флоретта протянула ему свой паспорт. Подошел стюард, мужчина ярко выраженного латинского типа.

— Синьора желает чего-нибудь особенного на закуску? — почтительно осведомился он.

— Меня вполне устроит пара бутербродов с ветчиной, — на ходу бросила Флоретта, направляясь к самолету.

— И разумеется, как обычно, бутылка «Перрье»[16]? — улыбнулся стюард, шагая рядом с ней.

Флоретта легко поднялась по ступенькам трапа, вошла в самолет и села в задней части салона. Она застегнула ремень безопасности, положила на столик свою папку и раскрыла ее: это был современный компьютер-блокнот. Пока экипаж готовился к взлету, она, не откладывая, принялась за работу: написала несколько пресс-релизов, редактируя и меняя кое-какие детали в зависимости от характера агентств, которым они предназначались. Хотя она была полностью поглощена своим делом, у нее не шла из головы Шанталь, ее коварство, ее подлый план, нацеленный на захват имущества Мистраля ценой его жизни. Флоретта люто ненавидела эту женщину, свою бывшую подругу. Годы превратили Шанталь в бессовестную стяжательницу, не останавливающуюся ни перед чем. Однако на этот раз она отхватила кусок не по зубам. Флоретта питала к Мистралю и Марии чувство сестринской привязанности и готова была все свои силы положить на их защиту. К тому же новый поворот событий затрагивал ее собственные интересы. Ведь если бы Мистраль умер, она потеряла бы свою завидную должность, поэтому, защищая его, она боролась и за свое благополучие. Речь шла, разумеется, не о деньгах, работа у Мистраля стала важной частью ее жизни, и за это она готова была драться, как тигрица.

Кроме того, когда тебе перевалило за сорок, не так-то легко найти нового работодателя. Флоретта не собиралась предлагать свои профессиональные способности для обслуживания чьих-то иных интересов. Однако она была настроена оптимистично, полагая, что у нее есть туз в рукаве, и надеялась сорвать банк, разыграв свою козырную карту в нужный момент.

Закончив работу, она закрыла компьютер и, откинувшись на спинку кресла, произнесла вслух:

— Вот теперь я не прочь перекусить.

Стюард, сидевший рядом с пилотом, услышал ее слова и поднялся, чтобы накрыть стол для закуски. Застелив столик белоснежной льняной скатеркой, он расставил тарелки, стакан, приборы и вытащил из дорожной сумки-холодильника упакованные в целлофан бутерброды с ветчиной. Рядом с прибором он положил безупречно чистую салфетку, и Флоретта принялась за еду, мысленно еще раз уточняя распорядок дел, которые ей предстояло сделать в Париже.

Прежде всего она намеревалась отправиться в агентство «Пабли-Ассошиэйтед», занимавшее целый этаж особняка прошлого века на Елисейских Полях. У Флоретты была назначена встреча с главным редактором, с которым ее связывала многолетняя дружба. Его необходимо было проинформировать во всех деталях о сложившейся ситуации, в том числе о серьезном и ничем не оправданном риске, грозившем Мистралю в случае переезда в Париж.

Сразу же после этого надо было повидаться с Шарлем, ее сыном, неожиданно решившим жениться. У Флоретты не было никаких принципиальных возражений против такого решения, но ей хотелось поближе узнать будущую невестку, чтобы, насколько это вообще возможно, удостовериться в том, что ее сын сделал правильный выбор.

И наконец, она собиралась уединиться в своей любимой мансарде, откуда были видны крыши Парижа, чтобы спокойно переговорить с профессором Жан-Луи Кустадье.

Жан-Луи Кустадье уже разменял шестой десяток и тем не менее сумел сохранить все свое юношеское обаяние. Он был редкостно одаренным нейрохирургом, однако ему не удалось бы стать номером первым в своей профессии, если бы не удивительное врожденное умение поддерживать на высоте свою репутацию. Секрет его успеха крылся в целом наборе одному ему известных компонентов, которыми Жан-Луи манипулировал с ловкостью алхимика. Его лекции в университете собирали полные аудитории учеников и коллег: превосходное знание предмета он сочетал с образной, доходчивой и увлекательной манерой изложения.

Жан-Луи Кустадье был из семьи бедняков. Отец-рабочий и мать-вышивальщица, надрываясь и губя собственное здоровье, дали сыну образование, и результаты превзошли все их ожидания. Мать Жан-Луи внушала ему с детства, что в поисках успеха не следует слишком церемониться.

— Если при восхождении на вершину кто-то сорвется вниз и разобьется, не стоит делать из этого трагедию. Главное — победить, победить любой ценой, — повторяла мадам Кустадье. — Есть люди, которым на роду написано падать, но есть и такие, кому суждено добраться до самого верха.

Утвердившись на Олимпе, он купил родителям домик с садом в пригороде и обеспечил им безбедное существование. Большего им не требовалось.

Шанталь не случайно остановила свой выбор именно на нем: ей нужен был лучший из лучших специалистов, и она не сомневалась, что Кустадье подыграет ей.

Услышав звонок у входной двери, Флоретта открыла без колебаний. Она не сомневалась, что это он.

— Я опоздал? — спросил Жан-Луи, остановившись на пороге.

— Как всегда, — ответила она, жестом приглашая его войти.

— Извини.

— Это глупое кокетство стало частью твоей легенды.

Нейрохирург пропустил колкость мимо ушей. Казалось, он побаивается острого язычка Флоретты.

— К сожалению, я не всегда распоряжаюсь своим временем, — произнес Жан-Луи смиренно.

— Прибереги свое вранье для тех, кто настолько наивен, что еще принимает его за чистую монету.

— Дурное настроение не портит твоей красоты, — он решил прибегнуть к лести, чтобы ее задобрить. — Ты обворожительна.

— На меня твои мадригалы не действуют, дружок.

Она слишком хорошо его знала, чтобы поддаться на его заигрывание. Кроме того, она сама пригласила его, и он, несмотря на свою обычную необязательность, поспешил прийти. Это было очко в ее пользу, и она не собиралась его упускать.

— Садись, — пригласила Флоретта.

Вошла темнокожая служанка и молча поставила на стол две чаши с охлажденными креветками в розовом соусе.

Жан-Луи взглядом знатока оценил бутылку шампанского в серебряном ведерке со льдом. Прежде чем раскупорить ее и разлить вино в бокалы, которые протягивала ему Флоретта, он взглянул на этикетку: «Онфлер» урожая 1982 года.

— Ну, теперь я могу узнать, зачем ты меня вызвала? — насмешливо спросил он.

— Нам надо поговорить о ней, — ответила Флоретта, указывая на бутылку. — О Шанталь Онфлер.

— Немая сцена, — усмехнулся Жан-Луи, стараясь подавить раздражение, которое вызывало у него это имя. — Прямо как в театре.

— Шанталь потребовала консилиума для своего мужа Мистраля. И возглавить этот авторитетный совет поручено тебе.

Жан-Луи ухватился за последние слова Флоретты, как потерпевший крушение хватается за качающийся на волнах обломок мачты.

— Это вопрос врачебной этики, — заявил он, пытаясь уйти от разговора. — Я не могу обсуждать с тобой свои профессиональные проблемы.

Флоретта распрямилась, как сжатая пружина.

— «Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?» — ехидно продекламировала она. — Не рассказывай мне сказку про Красную Шапочку, прибереги ее для своих студентов, если они тебе еще верят.

— Ты несправедлива, — возразил хирург.

— Сколько миллионов Шанталь тебе обещала? — спросила Флоретта прямо. — Ну давай, признавайся. Сколько дает тебе графиня?

— Я твердо убежден, что подобное начало ни к чему хорошему не приведет. Вряд ли нам стоит продолжать этот разговор. — Его раздражение наконец вышло наружу.

— Жан-Луи, много лет назад мы с тобой любили друг друга. И ты этого, конечно же, не забыл, иначе тебя бы здесь не было. Прошло больше двадцати лет, наши пути разошлись. Но нас связывает кое-что такое, чего нельзя зачеркнуть. Я говорю о нашем сыне, которого ты даже не захотел увидеть, боясь себя скомпрометировать. У тебя была одна забота: поддерживать отношения с дочкой заведующего кафедрой, проложившей тебе дорогу к вершинам карьеры. Узнав, что я беременна, ты бежал от меня как черт от ладана. Я приняла это как должное, не создавала тебе проблем, сама справлялась со всеми своими трудностями, никогда ничего от тебя не требовала. Мне и в голову не приходило тебя шантажировать. Надеюсь, хоть в этом ты отдаешь мне должное? — спросила Флоретта с усмешкой.

Хирург опустил глаза, рассеянно следя за пузырьками, всплывающими и лопающимися на поверхности в бокале шампанского, который он держал в руке. Мысль об отвергнутом сыне точила и мучила его все эти годы.

— Несомненно, — с трудом выговорил он наконец.

— Ну а теперь я прошу тебя об одолжении. Я никогда не делала этого раньше и не собираюсь делать в будущем. Я не прошу тебя отказываться от консилиума, но ради бога, не дай увезти Мистраля Вернати из Италии, предоставь его заботам миланских врачей и женщины, которая его любит.

Жан-Луи облегченно перевел дух.

— Расскажи-ка мне все с самого начала, — предложил он, поставив бокал на стол.

Флоретта улыбнулась и отпила большой глоток освежающего игристого напитка.

3

Жан-Луи Кустадье решил взять с собой в Милан молодого ассистента, одного из самых способных своих учеников, племянника министра иностранных дел. Великий хирург чрезвычайно высоко оценивал профессиональные способности молодого человека, но даже будь его помощник полным тупицей, он все равно держал бы его при себе, чтобы использовать в нужный момент. Жан-Луи родился с инстинктом охотника, как другие рождаются с талантом поэта. Достигнув высот научной карьеры, он все еще продолжал искать новые возможности для продвижения вперед. Дальнейшее восхождение к вершине пролегало через политику и могло привести его к высокому креслу в министерстве здравоохранения. С этой целью он уже начал изучать наиболее оптимальные подходы, и его юный ассистент являлся составной частью стратегии.

Неустанную работу Жан-Луи по устройству собственного будущего прервало появление Флоретты, единственной женщины, которая была ему дорога и согрела его жизнь любовью. И с ее приходом воскресла старая проблема, загнанная вглубь, но так и не изжитая: его сын, который — будь на то его воля — вообще не появился бы на свет. Сын, о существовании которого он знать ничего не хотел в течение стольких лет, теперь возник перед ним, словно из-под земли.

Внезапная бледность и испарина, выступившая на лбу, так сильно изменили его привычный невозмутимый облик, что молодой ассистент не на шутку встревожился.

— Что-то не так, профессор? — спросил он с профессиональным участием, стараясь не напугать учителя еще больше.

В салоне первого класса было много пустых мест. Приветливая белокурая стюардесса подошла узнать, не желают ли господа чего-нибудь выпить. Жан-Луи решительно отказался.

— Все в порядке, — ответил он помощнику. — Все дело только в том, что я слишком мало сплю и совершенно не высыпаюсь. — Он откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.

Ему хотелось остаться наедине с мучившей его проблемой: Флоретта Руссель и сын, от которого он отрекся ради карьеры.

Прошло больше двадцати лет, и вот теперь этот сын постучал в дверь его совести и востребовал свои права. Ребенок, в жилах которого текла его кровь, вырос и стал взрослым, а он ни разу не задумался о нем за все эти годы. Какой он теперь? На кого похож? На мать или на отца? Доведись ему встретить юношу на улице, он его и в лицо-то не узнает. Требовалось время, чтобы все осмыслить и попытаться понять.

Воркующий голосок стюардессы объявил о скорой посадке в аэропорту Линате. Со свойственной ему выдержкой и собранностью, выработанной годами суровой умственной дисциплины, Жан-Луи отбросил посторонние мысли и сосредоточился на предстоящем консилиуме у постели Мистраля Вернати, то есть на том, что являлось насущным в данную минуту. Графиня Онфлер встретила его в аэропорту. Жан-Луи Кустадье всегда был подвержен воздействию женских чар и, пока она, сидя в автомобиле, мчавшем их к городу, говорила о Мистрале, не сводил глаз с ее изящно сплетенных, длинных и стройных ног.

Графиню Анриет-Шанталь Онфлер сопровождал ее собственный адвокат Анри Жироду, совладелец юридической конторы «Руссель, Мандражье и Жироду», которая специализировалась по международному частному праву и считалась одной из лучших во Франции. Всю дорогу говорила только она, выражая опасение, что курс лечения, прописанный больному в госпитале в Милане, ничего, кроме вреда, не принесет его здоровью. Жан-Луи внимательно слушал, сохраняя полнейшую невозмутимость.

— Единственное, чего я хочу, это перевезти Мистраля в Париж, — подчеркнула Шанталь, — пока эти некомпетентные итальянцы не угробили его окончательно.

Вновь обретя свое обычное самообладание, Жан-Луи слушал ее с непроницаемым видом и без комментариев. Он дал слово Флоретте, что сделает все от него зависящее, чтобы не допустить перевода гонщика в другую больницу. Он дал ей это обещание с легким сердцем и с чистой совестью: высоко ценя знания и опыт итальянских коллег, профессор не сомневался, что в Миланском госпитале Мистраль находится в надежных руках.

— Вы прекрасно понимаете, профессор, что по закону ближайший родственник, а в нашем случае таковым является законная супруга, — подчеркнул адвокат Жироду, — имеет право выбрать для пострадавшего лечебное заведение, представляющееся ему наиболее подходящим.

Хирург продолжал слушать, ничем не выдавая своих мыслей и лишь предвкушая удовольствие от встречи со старым другом и коллегой Альдо Салеми, которого не видел много лет.

— Я считаю, что главное сейчас как можно скорее осмотреть пациента, — произнес он наконец, чтобы прервать затянувшееся молчание, и посмотрел на часы. До назначенного времени оставалось еще полчаса.

Они прибыли в госпиталь с небольшим опозданием, вызванным автомобильными пробками в центре города, где движение было особенно сильным.

Встреча с Альдо Салеми в отделении интенсивной терапии, куда Шанталь и ее адвокат допущены не были, прошла сердечно. Жан-Луи сразу же отметил, что Мистралю обеспечены лечение и уход на уровне самых современных, первоклассно оборудованных клинических центров. Несмотря на коматозное состояние, в его здоровье наметились явные признаки улучшения, хотя осмотрительные врачи, наученные многолетней практикой, проявляли пока лишь сдержанный оптимизм в своих прогнозах.

— Десять часов спустя после операции мы отметили спонтанные дыхательные движения и удалили трубку из трахеи. Теперь больной дышит самостоятельно, — пояснил Альдо Салеми. — Отека мозга, к счастью, удалось избежать.

— Признаки выхода из комы? — спросил француз.

— Суди сам, — ответил Салеми. — Зрачки наконец-то выровнялись, реагируют на свет. Сухожильные рефлексы пока отсутствуют. Повторную томографию собираемся сделать прямо сейчас.

— Отлично, — кивнул Кустадье.

— Можем подождать результатов у меня в кабинете, — предложил Салеми, — если не возражаешь.

Жан-Луи дружески хлопнул его по плечу и улыбнулся в ответ на улыбку итальянца:

— Лучше не придумаешь.

Через несколько минут Салеми и Кустадье сидели, удобно устроившись в креслах, и вели дружеский разговор, какой обычно завязывается между коллегами, которые давно знакомы, уважают друг друга и годами не видятся.

— Как твоя жена? — спросил Жан-Луи.

— Относительно неплохо, если не считать проблем с климаксом. Перспектива старения приводит ее в ужас, она стала очень нервной. Целыми днями пропадает в гимнастических залах, институтах красоты, у дантистов и парикмахеров, а вечера проводит перед зеркалом, истязая себя каким-то средневековым пыточным приспособлением, правда, работающим от сети, которое надо прикладывать к особым стратегическим точкам на лице, чтобы не было морщин. Похоже, эта дьявольская штуковина, так называемая «пассивная гимнастика», действительно помогает. Во всяком случае до сих пор ей еще не приходилось прибегать к подтяжкам. Ну а твоя жена? — спросил он в свою очередь.

— Мы редко видимся, — ответил Жан-Луи. — Я мало бываю дома, остаюсь в клинике под любым предлогом. Всегда ведь найдется пациент, который требует особого внимания. Мы оба притворяемся, что верим в эту отговорку, и таким образом избегаем неприятных объяснений и ссор. Забавная все же штука — жизнь, — добавил он, покачав головой. — Я всю душу положил на то, чтобы купить себе престижный дом в центре Парижа, обставил его дорогой мебелью, картинами, старинными коврами. Нанял отличных слуг, профессионалов высочайшего класса, и теперь все мне завидуют. Но сам я при этом сплю в комнатенке, смахивающей на монашескую келью, а по утрам мне приходится зависеть от любезности дежурной медсестры, чтобы получить на завтрак чашку более или менее сносного кофе.

За разговором время прошло незаметно. Оба они бессознательно оттягивали, насколько возможно, наступление неприятной минуты, когда предстояло перейти к главному предмету встречи: переводу Мистраля в Париж.

— Если бы можно было начать сначала, что бы ты изменил в своей жизни? — спросил Салеми.

— Наверное, ничего, — задумчиво ответил Кустадье, — а может быть, все. Время учит ценить многое из того, чего просто не замечаешь, пока молод. Например, вот такие короткие встречи, доверительные разговоры со старым другом.

— Вот именно, — кивнул Салеми. — Но, увы, делу время, потехе час, и этот час истек, пора вернуться к работе. Так что ты решил? Заберешь чемпиона к себе? — спросил он напрямик.

Жан-Луи поднялся с кресла и сказал:

— У меня и в мыслях этого не было. Ему и здесь хорошо. Он в отличных руках.

Альдо Салеми улыбнулся другу:

— Это именно то, чего я от тебя ждал.

— Пойдем, надо довести это решение до сведения заинтересованных лиц, — подытожил француз.

— И все же, если жена потребует перевода, мы не сможем этому помешать, — вздохнул итальянец.

— Никто не отнимет у тебя твоего чемпиона, — возразил француз.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Доверься мне, — невозмутимо обещал Жан-Луи, не вдаваясь в подробности.

Томография обозначила значительное улучшение состояния больного. Три дня спустя после операции гематома практически исчезла. Кустадье подверг Мистраля новому тщательному осмотру.

— Ты еще более дотошен, чем я думал, — довольно усмехнувшись, заметил Альдо Салеми.

— Надо же мне оправдать астрономический счет за консультацию, который я представлю графине Онфлер.

— Есть у тебя прогнозы относительно выхода из комы?

— Мы можем полагаться только на статистические данные, но ты не хуже меня знаешь, что их значение весьма относительно. Они хороши для медицинских конгрессов. Ну а так, на глазок, думаю, дня через три-четыре он должен прийти в себя.

То, что произошло, когда оба специалиста покинули отделение интенсивной терапии, всех застало врасплох, кроме Жан-Луи. У входа в отделение их поджидала Шанталь со своим адвокатом. Они уже начали проявлять признаки нетерпения.

— Итак, профессор, вы его видели? — набросилась на него Шанталь, даже не пытаясь скрыть свое возбуждение.

— Я осмотрел его со всем возможным вниманием. Я подверг его самому тщательному обследованию, — заверил ее хирург.

— Значит, вы согласны со мной? Моего мужа необходимо перевезти в Париж!

Жан-Луи не ответил.

— У вас какие-то сомнения? — насторожилась Шанталь.

— Нет. Это как раз тот редчайший случай, когда я могу поставить диагноз с математической уверенностью.

— Когда же мы отправляемся? — спросила она с довольной улыбкой.

— Мы? Хоть сию минуту, но ваш муж останется здесь. Его тут прекрасно лечат, и перевозить его сейчас, когда он явно идет на поправку, было бы чистейшим безумием и немалым риском.

Шанталь поглядела на него в растерянности. Она не верила своим ушам.

— Вы хотите сказать, что возражаете против перевода моего мужа в Париж?

— Я считаю своим долгом отговорить вас от рискованного мероприятия, которое может прервать процесс медленного, но неуклонного выздоровления.

Поглощенная разговором, Шанталь не заметила, что двойные стеклянные двери за ее спиной распахнулись, позволяя большой группе репортеров, должным образом проинструктированных Флореттой, с огромным вниманием и в полнейшей тишине выслушать отчет о результатах консилиума. По ходу дела они заносили записи в блокноты.

— Мистраль Вернати не останется здесь больше ни минуты! — вскричала Шанталь срывающимся от волнения визгливым голосом. — Я его жена, и я подпишу требование о переводе. Всю ответственность я беру на себя.

Журналисты наперебой забросали ее вопросами, фоторепортеры защелкали вспышками, ослепительно засияли галогенные лампы, создававшие освещение для телекамер: все объективы были направлены на разъяренную Шанталь.

4

Шанталь покачнулась под натиском этой внезапной и неожиданной атаки. Адвокат Жироду наклонился и что-то прошептал ей на ухо. Она затравленно озиралась по сторонам в поисках выхода, но бежать было некуда.

Ловушка захлопнулась, она оказалась в западне. Белые халаты бригады профессора Салеми сомкнулись перед ней, а сзади наседала толпа репортеров, слепя ее вспышками магния и забрасывая безжалостными вопросами.

Истерический выкрик Шанталь вызвал неуправляемую цепную реакцию, бумерангом ударившую по ней самой.

Флоретте больше ничего не пришлось делать. Шанталь продемонстрировала свои истинные цели — она стремится завладеть состоянием мужа и в достижении этого не остановится ни перед чем. Она сама призналась, что готова, вопреки совету ею же приглашенного врача, подвергнуть жизнь мужа смертельному риску.

Появились Мария и Адель. Медики, журналисты, фотографы образовали коридор, чтобы дать им пройти. Женщины направились в отделение интенсивной терапии.

Воспользовавшись моментом, Флоретта объявила о пресс-конференции, назначенной на три часа дня в отеле «Плаза».

— Вы получите исчерпывающую информацию о состоянии здоровья Мистраля и о новой стратегии команды «Блю скай» в связи с приближающимся розыгрышем «Гран-при» Португалии, Японии и Австралии. Полагаю, — добавила она, — что все идет наилучшим образом.

Шанталь и ее адвокат, сопровождаемые сестрой милосердия, покинули здание через черный ход, после чего в хирургическом отделении, ввергнутом в хаос их появлением, удалось наконец навести порядок.

Флоретта столкнулась лицом к лицу с Жан-Луи. Они улыбнулись друг другу, и она едва слышно шепнула одно только слово: «Спасибо».

Нейрохирург обратился к своему ассистенту, стоявшему в группе медиков из бригады Альдо Салеми:

— Встретимся в аэропорту через два часа.

Молодой человек кивнул в знак согласия.

Жан-Луи взял Флоретту под руку, и они вместе направились к выходу.

— Ты получила, что хотела? — спросил он.

— Дела у Мистраля обстоят именно так, как ты сказал?

Это была ее типичная манера — отвечать вопросом на вопрос.

— Если только весь мой опыт меня не обманывает, твой чемпион поправится и, надеюсь, будет здоров, — торжественно объявил он.

— Ты снял камень с моей души, — Флоретта была счастлива.

— Но я бы не хотел, чтобы графиня настаивала на своем требовании о переводе в другую клинику, — предупредил Жан-Луи уже на выходе из здания.

— Ты думаешь, она решится сделать это вопреки твоей рекомендации? — изумилась Флоретта с несвойственным ей обычно простодушием.

— Можно прибегнуть к консультации какого-нибудь другого специалиста и найти посговорчивее, — возразил он.

— Шанталь не посмеет пуститься в новую авантюру, — отрезала Флоретта, вновь обретая свою железную хватку.

Шофер компании «Блю скай» ждал их на автостоянке перед госпиталем.

— В аэропорт, — распорядилась Флоретта.

— А я-то думал, у нас есть еще пара часов, — разочарованно протянул хирург, садясь в лимузин.

Двадцать лет прошло с тех пор, как они в последний раз сидели вот так, рядом, в машине.

— Спасибо тебе за все, что ты сделал для Мистраля, — сказала она.

— Уверяю тебя, если бы у меня была хоть тень сомнения относительно методов, применяемых итальянскими медиками, я ничем не смог бы тебе помочь и твой гонщик сейчас был бы уже на пути в Париж. Так что благодарить меня не за что.

— Расстанемся друзьями? — Она протянула ему руку.

Он взял ее руку в свои и поднес к губам. Жан-Луи Кустадье потребовалось больше двадцати лет, чтобы наконец понять, что Флоретта для него по-прежнему желанна.

Единственная женщина, которую он когда-либо в жизни любил, была матерью его сына.

Машина остановилась у дверей зала вылета. Жан-Луи увидел своего ассистента, бродившего по залу со скучающим видом, и, взяв Флоретту под руку, направился с ней к залу для особо важных персон в надежде, что молодой человек его не заметит.

— Мне очень хотелось бы спасти хоть что-нибудь от нас двоих. По-твоему, это невозможно? Думаешь, уже слишком поздно? — спросил он робко. — А знаешь, я только теперь понял, что всегда любил лишь тебя одну.

— Ты всегда любил лишь себя одного, — возразила она с горечью в голосе. — Да еще свою карьеру. Но рано или поздно всему приходит конец. Жаль, что ты только теперь это понял. Не стоит сожалеть об упущенных возможностях, это пустая трата времени.

Он сделал еще одну попытку:

— Ты абсолютно исключаешь даже малейшую возможность проявления искренности с моей стороны?

— Вряд ли в шестьдесят лет ты мог настолько измениться. Единственное, чему ты научился, так это прислушиваться к голосу совести. Но все равно, громче всего в тебе говорит эгоизм. Ты вдруг понял, что сын, от которого ты отрекся еще до его появления на свет, сегодня уже взрослый, и тебе захотелось его вернуть. Нет, Жан-Луи, поздно начинать все сначала.

— А ты, я вижу, все та же тигрица, готовая вцепиться в глотку.

— Я всего лишь мать, вставшая на защиту своего сына. Если Шарль существует, то исключительно благодаря мне.

— Я только хотел с ним познакомиться, — произнес он умоляюще.

— Забудь об этом, — ответила она резко.

Ей вспомнился разговор с сыном в Париже. Шарль решил жениться на сокурснице по университету и строил радужные планы на будущее, не задумываясь о том, откуда взять средства на их воплощение.

— Я хочу получить от жизни то, чего всегда был лишен: семью, — бросил он ей с вызовом. — Разве я требую слишком многого?

Флоретта растерялась перед таким натиском. В эту минуту, впервые с тех самых пор, как Шарль появился на свет, она поняла, насколько ее сыну не хватало отца, той атмосферы мужской любви, дружбы, защиты и поддержки, которая накладывает отпечаток на всю жизнь ребенка. Однако теперь, когда их сыну исполнилось двадцать лет, преподнести ему отца в качестве новогоднего подарка — нет, это могло лишь усугубить проблему, а не решить ее.

Жан-Луи прервал ее размышления:

— Ты говоришь, его зовут Шарлем, верно?

— Да. И что это меняет? — тотчас же ощетинилась Флоретта. — Шарлей в Париже пруд пруди. Это ничего не значит. Ты никогда не станешь ему отцом. Настоящим отцом, которого у него никогда не было. Теперь уже слишком поздно, — добавила она с грустью.

Жан-Луи решил зайти с другой стороны:

— Он, наверное, учится?

— На первом курсе университета.

— Бьюсь об заклад, что на медицинском. — Он надеялся, что угадал.

— Это ничего не меняет. Абсолютно ничего, — с досадой ответила она.

— Видимо, гены сказываются. От наследственности не уйдешь.

— Бога ради, Жан-Луи. Давай-ка сменим тему, — Флоретта рассердилась не на шутку.

Он развел руками:

— Наверное, ты права, лучше оставить все, как есть, — он улыбнулся.

— Что это тебя так развеселило? — подозрительно нахмурилась Флоретта.

— Я просто спрашиваю себя, может ли случиться так, что таинственная и неисповедимая сила судьбы приведет его именно в мой институт.

— Который ты собираешься покинуть, — напомнила она.

— Ты сущая ведьма, — сокрушенно вздохнул Жан-Луи. — Откуда ты знаешь?

— Мне известно, что ты собираешься заняться политикой.

— Это всего лишь слухи.

— Как же, как же. Чтобы узнать правду, достаточно дождаться следующих выборов.

— Я бросил бы все, если бы у меня были ты и Шарль, клянусь тебе.

— А как же твоя драгоценнейшая супруга?

— Она прекрасно обходится и без меня, — горько усмехнулся он.

— Ну а ты?

— Я очень одинок.

Громкоговоритель пригласил пассажиров, вылетающих в Париж, к выходу на посадку. Флоретта взглянула на часы. До отправления оставалось тридцать минут.

— Я тоже одинока, — призналась она. — И так было всегда.

— Позволь мне хотя бы надеяться, — умоляюще попросил Жан-Луи, вставая.

— Я не могу тебе этого запретить.

Он взял протянутую ею руку и поцеловал.

— Спасибо за помощь, — еще раз повторила Флоретта.

— Я ничего особенного не сделал.

— Ты спас Мистраля. Ты же знаешь, я люблю его, как брата.

Она посмотрела ему вслед и улыбнулась. Казалось, что-то оттаивает у нее внутри. Однако в настоящий момент ей предстояло решить, что делать с сыном, а также заняться возвращением чемпиона на трассу.

5

Медленно и неохотно Шанталь всплывала из таинственных глубин сна к убогой и враждебной действительности, поджидавшей ее за порогом царства грез. Она попыталась вновь погрузиться в манящий покой забытья, но не смогла. Снотворное исчерпало свою силу, и ей ничего другого не оставалось, как взглянуть в лицо новому дню, сулившему одни лишь неприятности и разочарования.

— Merde![17] — выругалась она, садясь в постели.

Она проснулась в роскошном номере «люкс» миланского «Гранд-отеля». Ночная рубашка из бледно-розового шелкового крепа соскользнула с плеча, обнажив великолепную грудь, но некому было полюбоваться ею. Накануне вечером она легла в постель в состоянии, близком к истерике, отказавшись от услуг Марка-Антонио Аркури, молодого модельера с Сицилии, красавца бисексуала, умевшего с одинаковой страстью и искусством любить и женщин, и мужчин.

В свое время графиня Анриет-Шанталь Онфлер переманила чудо-мальчика у фирмы «Блю скай», заплатив за это целое состояние.

Джанни Штраус, владелец «Блю скай», деливший радости постели и познавший блаженство с прекрасной сицилийской «двустволкой», был глубоко уязвлен этим пиратским похищением и ждал только удобного случая, чтобы нанести коварной Шанталь удар возмездия. В определенном смысле Джанни и Шанталь были родственными душами. Оба они смешивали секс с работой и не выносили соперничества. Оба принадлежали к тому типу людей, которые видят в других только орудие укрепления своей власти или средство достижения удовольствия. Накануне Шанталь потерпела сокрушительное поражение. Все точно сговорились ей навредить: итальянские врачи, лечившие Мистраля, светило французской медицины, к которому она обратилась за консультацией, спортивные журналисты и светские хроникеры, буквально растерзавшие ее вопросами. И что еще хуже, она восстановила против себя общественное мнение. Все были на стороне Мистраля и его любовницы, Марии Гвиди.

Мало того, даже ее собственный адвокат, поддержавший ее план по переводу Мистраля в Париж, теперь заявил, что выходит из игры, и бросил ее на произвол судьбы, свалив всю вину за провал операции на ее недальновидное поведение.

Чтобы разрядить накопившийся гнев, она обрушилась с проклятиями на Марка-Антонио, который накануне вечером проводил ее в отель и всеми силами пытался облегчить ее страдания. Шанталь в ярости выставила его за дверь, и молодой человек отреагировал на это загадочной улыбкой. Он давно уже научился невозмутимо переносить перемены настроения у сильных мира сего, которых обслуживал. Прекрасно сознавая силу своих чар и будучи человеком весьма неглупым, он был уверен, что Шанталь, как и другие до нее, прибежит к нему, моля о блаженстве, которое он столь щедро умел дарить.

Оставшись одна, Шанталь вновь принялась перебирать в уме все детали, казалось бы, беспроигрышной стратегии: воспользоваться своими правами законной жены, чтобы воссоединиться с мужем. У нее и в мыслях не было склеивать обломки любви, которой между ними никогда не существовало, но она собиралась извлечь максимальную выгоду из сложившейся ситуации. Идеальным решением для нее была бы смерть чемпиона при транспортировке в другую больницу. Это позволило бы ей унаследовать все его состояние. В самом худшем случае пришлось бы уступить какую-то часть незаконному сыну, родившемуся у Марии Гвиди, но это были бы сущие крохи в сравнении с колоссальным наследием Мистраля. Все остальное отошло бы к ней. Шанталь испытывала крайнюю нужду в деньгах. Экономический спад, продолжавшийся уже около двух лет, нанес ощутимый удар по ее коммерческой деятельности. Ее модные салоны, расположенные на центральных улицах нескольких мировых столиц, работали в убыток. Правда, за последний год она открыла свои магазины в странах Восточной Европы, но чтобы вернуть вложенные деньги и получить доход, требовалось немало времени и труда. Наследство Мистраля могло бы решить значительную часть ее проблем. Если же он вылечится, придется возобновить судебную баталию, чтобы не давать ему развода. Это тоже требовало немалых денег, а главное, времени, но вот времени-то у нее как раз и не было.

Ей нужны были деньги, и немедленно.

Горничная принесла утренние газеты, уделившие много места ее поведению накануне в госпитале. Ее просто распяли на кресте. Мария Гвиди победила, в то время как она, Шанталь Онфлер, оказалась буквально раздавленной под тяжестью своих же собственных неосмотрительных заявлений.

Шанталь была разбита на всех фронтах и теперь испытывала то же чувство, которое овладевало ею после крупного проигрыша в казино: волчий голод и неукротимую жажду секса. Она позвонила и заказала завтрак.

— Что желаете? — вежливо спросил официант.

— Все, — ответила она сухо и, дав отбой, тут же перезвонила в номер Марка-Антонио.

— Иди сюда, — это был недвусмысленный приказ.

Встав под душ, она подставила тело под тугую струю ледяной воды, потом отвернула до предела горячий кран и принялась докрасна растираться жесткой махровой рукавичкой. Шанталь очень гордилась своей белоснежной кожей и тщательно оберегала ее от воздействия солнечных лучей, чтобы, не дай бог, не испортить это бархатное чудо. Она придерживалась жесточайшей диеты, исключавшей жиры и углеводы, а позволив себе съесть шоколадку, мучилась угрызениями совести целую неделю.

Закутавшись в розовый пеньюар и вернувшись в спальню, она обнаружила Марка-Антонио в своей постели.

— Я хочу спать, — пробормотал он.

— Спи, — ответила Шанталь голосом, полным желания.

Она бросила жадный взгляд на поднос с завтраком, появившийся, как по волшебству, на стеклянном столике, потом вновь посмотрела на молодого человека, и у нее не осталось сомнений в том, какой голод острее.

Переступив через упавший к ее ногам пеньюар, Шанталь забралась в постель и прильнула к Марку-Антонио, потом откинула простыню и принялась покрывать быстрыми, жаркими поцелуями мощный ствол его пениса. Прилив крови вызвал медленную, величественную эрекцию. Казалось, напрягшийся член вибрирует и живет своей собственной жизнью отдельно от неподвижного, погруженного в дремоту тела. Шанталь ласкала его, словно шелковым коконом обволакивая изумительную упругость, по которой ее язычок стремительной ящеркой сновал вверх и вниз. Это прикосновение доводило ее до экстаза. Она медленно оседлала его и позволила ему проникнуть внутрь. Марк-Антонио оставался по-прежнему неподвижным, пока Шанталь сосредоточенно и целеустремленно искала ту самую точку, в которой нарастающее желание разрешилось бы неудержимым оргазмом. Всякий раз, когда ей казалось, что заветная цель близка, Шанталь отдалялась от нее, чтобы затянуть как можно дольше томительную сладость ожидания.

Оргазм потряс все ее существо внезапно накатившей взрывной волной острого блаженства. Потом буря улеглась, она почувствовала себя насытившейся и обессиленной. И вот тут мужчина схватил ее и прижал к себе.

— Мне больно, — жалобно захныкала Шанталь.

Он ее не слушал. Стиснув ее так, что она не могла больше двигаться, он подмял ее под себя и грубо овладел ею, причинив острую боль.

— Хватит, перестань, — рыдала Шанталь.

Не говоря ни слова в ответ, он остервенело терзал ее с жестоким сладострастием, думая лишь о собственном удовольствии. Когда, пресытившись, он откатился от нее и блаженно вытянулся на белоснежной простыне, она скорчилась, как раненое животное.

Он даже не посмотрел в ее сторону, поднялся с постели и вышел из номера, довольный собой, завернувшись в махровый халат.

Шанталь чувствовала себя оскорбленной, опозоренной, раздавленной. А ведь она была нежна с ним, она не заслужила такого жестокого и унизительного обращения. Но с ней всегда бывало так: все ее обижали и унижали, хотя сама она дарила только любовь.

Первым ее врагом стала ее собственная мать. Шанталь была совсем еще крохой, когда однажды услышала, как мать говорит одной из своих подруг:

— Она, конечно, очень мила и, когда я беру ее на руки, жмется ко мне, как брошенный котенок. Но мы с Андре так хотели мальчика! Что ж тут поделаешь? Мы не виноваты. С тех пор как родилась Шанталь, мы перестали заниматься любовью. У нас просто ничего не получается. Поэтому у нас никогда не будет других детей, и нам придется довольствоваться этой приблудной кошкой. Для нас это большое горе.

Слова матери глубоко ранили ее, отравили ее сознание. Сама не понимая почему, она стала причиной несчастья своих родителей.

Она заболела и много дней пролежала в лихорадке, словно вызванной тяжким чувством вины, омрачившим всю ее жизнь.

Шанталь выздоровела и по мере своего взросления стала все больше походить на мальчика. Графу Андре, казалось, импонировало ее поведение, он даже стал называть ее Жоржем, именем, которое хотел дать так и не родившемуся сыну. Он смотрел сквозь пальцы на вульгарную жестокость ее игр, на розыгрыши в самом дурном вкусе, жертвами которых чаще всего становились слуги. Во время парадных обедов она залезала под стол, покрытый достающей до полу скатертью, и забавлялась, заглядывая дамам между ног. Так она обнаружила, что некоторые из них не носили нижнего белья. Таинственное темное пятно, маячившее там, где кончалась смутная белизна ног, источало волнующий и сладкий запах, от которого у нее кружилась голова.

Однажды Дафна, ее подружка, едва переступившая порог отрочества, застала Шанталь врасплох за ее порочной игрой. С этого момента между ними возникло тайное взаимопонимание. Они стали прятаться, предаваясь вдали от посторонних глаз первым опытам извращенного секса. Возбужденные ласками Шанталь, соски Дафны набухали и твердели, поцелуи, которыми они обменивались, вызывали у обеих вспышки болезненного наслаждения. Им не нужно было слов, нездоровая страсть, толкавшая их в объятия друг друга, разгоралась с неистовой силой при каждой новой встрече. Они не упускали ни единой возможности уединиться, придумывая все новые и новые запретные забавы.

Как-то раз граф Андре застал их в момент интимной «игры в четыре руки» под концертным роялем своей жены.

— Sale putain![18] — воскликнул он, схватив дочь за руку, выволок ее из-под рояля, надавал пощечин и запер в комнате.

В доме разразился грандиозный скандал. Целую неделю ее продержали на хлебе и воде, причем она вынуждена была съедать свой паек в парадной столовой, стоя на коленях, пока мама и папа, обслуживаемые официантами, обедали тут же, за столом, повернувшись к ней спиной.

Это были ужасные дни для маленькой Шанталь. Она не испытывала ни малейшего стыда за то, что ее отец называл грехом и позором. По окончании недельного наказания ее удалили из дома и отправили в богом забытое место, затерянное в Пиренеях, в какой-то жалкий коллеж. Там она возобновила свои мужские игры с некоторыми соученицами, но никто ничего не заметил, а скорее всего не захотел замечать: ведь имя Шанталь Онфлер придавало солидность убогому пансиону. Она вышла оттуда, когда ей исполнилось четырнадцать, и была вновь принята в семью, но ей поставили условие, что она должна вести себя в соответствии с требованиями своего высокого положения. Первым, кого она повстречала в отчем доме после родителей, был кузен Станис, который вместе с ней бесчинствовал и хулиганил, когда они были детьми. Теперь Станису уже стукнуло шестнадцать, он вырос и похорошел.

— Ты все еще лесбиянка или я могу тебя трахнуть? — приветствовал ее кузен.

Шанталь не смутилась.

— Все, что ты можешь, это трахнуть себя в задницу, — ответила она ледяным тоном, хотя чувствовала себя глубоко униженной. В ту же ночь она переспала с помощником садовника. Он был почти слабоумным, но славился своими мужскими качествами. Опыт оказался неудачным. Она сделала ему щедрый денежный подарок. Он сунул деньги в карман и изнасиловал ее. Измываясь над плачущей девушкой, он называл ее Непорочной Девой и уверял, что она прекраснее Святой Цецилии. Позже она узнала, что Непорочной Девой и Святой Цецилией звали двух известных в городе шлюх.

Назойливый телефонный звонок прервал поток ее воспоминаний. Звонила из Парижа Сюзанна Боннар, звезда французского кино, королева элегантности, ее задушевная подруга в течение многих лет.

— Я видела газеты, — взволнованно проговорила она. — Что за кашу ты заварила, chere?[19]

— Мне просто не повезло с адвокатами. Они никуда не годятся, — ответила Шанталь, стараясь вновь обрести свой бойцовский дух.

— Это уж точно, — заметила Сюзанна. — Они тебя выставили в самом невыгодном свете. Французская пресса тоже плохо о тебе отзывается.

— Придется мне подать в суд на моего адвоката, но для этого надо сначала найти другого, — невесело пошутила Шанталь.

— Забудь все эти глупости. Люди со временем все забывают. Через пару месяцев никто и не вспомнит об этой истории, — посоветовала кинодива.

— Я просто в бешенстве. Меня же буквально растерзали на части, понимаешь? — не сдавалась Шанталь.

— Я подберу твои черепки. Уж для тебя-то в моей постели найдется теплое местечко, сокровище мое. Почему бы тебе не вернуться домой? — предложила Сюзанна.

У нее была репутация пожирательницы мужчин, но в самом тесном кругу ближайших друзей все знали о ее интимной связи с Шанталь.

— Ты хоть понимаешь, что теперь дела зашли слишком далеко и мне придется дать Мистралю развод?

— Ну, это только в том случае, если он выживет, — напомнила актриса. — Давай надеяться на лучшее. У тебя еще есть шанс остаться вдовой.

Шанталь ухватилась за эту слабую надежду. Ей удалось улыбнуться, и она с жадностью набросилась на завтрак.

6

Между Марией и Аделью не возникло никаких разногласий, они сразу же достигли договоренности: Адель будет проводить дневные часы у постели сына, а Мария будет подменять ее ночью. Они хотели быть рядом с ним в ту минуту, когда он выйдет из комы. Врачи считали, что ждать осталось уже недолго. Журналисты сняли осаду после скандала, который устроила Шанталь. В вестибюле госпиталя остались дежурить лишь два-три репортера. Они ограничивались тем, что приветствовали Марию, всякий раз задавая один и тот же вопрос: «Как там наш чемпион?» Ответ тоже был неизменным: «Надеемся на лучшее. Есть признаки выздоровления».

Графиня Онфлер исчезла с той же быстротой, что и появилась.

В это утро, вернувшись из госпиталя, Мария решила позволить себе несколько часов поспать, пока ее дети отправились гулять с Рашелью в парк Гуасталла. Она рассчитывала проснуться как раз к обеду, чтобы вместе с ними поесть и провести остаток дня. Мария была совершенно измучена. Под глазами у нее обозначились черные круги. И в довершение всего в это утро, перед уходом из госпиталя, доктор Спада заставил ее пройти полный медицинский осмотр и направил на анализы. Мария согласилась скорее из нежелания спорить с другом, так много сделавшим для нее, чем по убеждению в необходимости обследования, и теперь, вернувшись в гостиницу, мечтала лишь об одном: лечь в постель и уснуть. Однако на пороге гостиничного номера дорогу ей с озабоченным видом преградила Флоретта.

— Послушай, Мария. Там, в гостиной, кое-кто хочет с тобой поговорить.

— Кто это? — встревожилась Мария.

— Знаешь, я сама никак не могла решить, стоит ли пригласить его подождать или выставить вон, но в конце концов все-таки подумала, что это следует решать тебе самой.

— Кто это? — повторила Мария.

— Рауль Ромеро, — ответила Флоретта.

Несколько мгновений Мария колебалась, ее одолевали противоречивые чувства. Все эти дни она заставляла себя не думать о нем, хотя ей рассказали во всех деталях о бурной сцене между Ромеро и Джанни Штраусом во время совещания в гостинице «Вилла д'Эсте» сразу после инцидента с Мистралем. И вот теперь он здесь. Мария знала, что молодой пилот пришел просить у нее прощения.

— Я поговорю с ним, — кивнула она и направилась в гостиную.

Он стоял спиной к двери и смотрел в окно на безостановочное движение машин на улице.

— Привет, Рауль, — окликнула его Мария.

Он рывком обернулся и поглядел на нее затравленным, почти отчаянным взглядом. Мария вспомнила, как они познакомились у гаражных боксов на автодроме в Индианаполисе. Она была с Мистралем, а он, «Эль Дьябле»[20], как его окрестили журналисты, готовился к заезду.

— Эй, Ромеро, — позвал его Мистраль. Рауль обернулся к ним со своим обычным вызывающим видом. — Хочешь поужинать с нами сегодня?

Рауль тут же его узнал, но продолжал смотреть по-прежнему настороженно.

— С какой стати? — спросил он, надевая перчатки.

Из-за оглушительного рева моторов им приходилось почти кричать.

— Хочу познакомиться с тобой поближе, — не теряя дружелюбия, ответил чемпион.

Только после этого на губах молодого гонщика появилось некое подобие улыбки.

— Ладно, — кивнул он, садясь в машину.

И вот теперь Мария сказала:

— Я на тебя зла не держу.

— Зато я держу, — ответил он. — Я себя ненавижу.

— Извини, Рауль, — прервала его Мария, — мне надо поспать, а не то я просто свалюсь.

Он подошел поближе, протягивая к ней руки.

Мария улыбнулась и обняла его.

— Я люблю Мистраля, — прошептал Рауль.

— Я знаю, — ответила она.

— Ты же знаешь, как это бывает, когда участвуешь в гонке и хочешь победить, — продолжал Ромеро.

— Конечно, знаю, — грустно улыбнулась она.

— Я часами бродил как проклятый вокруг больницы, по крохам выспрашивал информацию у врачей, старался не попадаться на глаза репортерам, все надеялся тебя увидеть, но боялся посмотреть тебе в глаза, — объяснил Рауль прерывающимся от волнения голосом. — И еще я должен тебе сказать, что, если Мистраль вернется на трассу, я опять буду состязаться с ним на равных, как в тот раз, — добавил он, помолчав.

Мария кивнула:

— Именно поэтому Мистраль тебя и выбрал среди многих перспективных пилотов.

— Я уезжаю в Португалию. Хочу попросить у тебя одну вещь, — проговорил он робко. — Можешь одолжить мне шлем Мистраля? Тот, что был на нем в Монце?

Мария держала его на полке в спальне. Она взяла его и протянула Раулю.

— Я буду работать за нас двоих, — обещал аргентинец.

Мария улыбнулась и проводила его до дверей.

Больше говорить было не о чем. Мария словно изменилась за эти несколько дней. Мысль о том, что она может потерять Мистраля, сделала ее более зрелой, заставила осознать свою уязвимость. И тем не менее она сумела найти в себе силу, о существовании которой доселе даже не подозревала.

На юного Ромеро эта ситуация тоже повлияла, даже вопреки его собственной воле. Он как бы нравственно вырос и повзрослел. Он не раз видел пилотов, изуродованных страшными авариями. Ни один из них не был его другом: Рауль был убежден, что у него вообще нет друзей, только соперники, которых надо победить. Случай с Мистралем заставил его понять смысл и ценность дружбы. Возможно, его карьера стала клониться к закату именно в этот момент, когда он начал давать волю чувствам.

Они обнялись на прощание. Мария, совершенно обессилевшая, еле добралась до спальни и, рухнув в постель, погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Ее разбудило нежное прикосновение детской ручки к волосам. Она попыталась удержать мягкие обрывки сна, бессознательно смешивая их с теплым и ласковым ощущением, возникшим наяву. Еще не вполне проснувшись, она уже знала по запаху душистого мыла, что ее дети забрались в постель, чтобы быть поближе к маме. Несколько минут она лежала неподвижно, наслаждаясь тишиной, казавшейся особенно мирной благодаря легкому детскому дыханию. Потом тихонько вытянула руки и прижала их к себе.

— Мы не хотели тебя будить, — сказала Фьямма.

— Мы только хотели вместе с тобой бай-бай, — объяснил Мануэль.

— Ну, раз теперь мы здесь, все вместе, давайте закроем глазки крепко-крепко, — принялась убаюкивать их Мария.

В ту же минуту она остро, до болезненности, ощутила, как ей не хватает близости Мистраля.

— Кто-нибудь звонил из госпиталя? — спросила она.

Мария знала, что Адель дежурит возле него. Если бы появились хоть какие-нибудь изменения, ее бы немедленно известили. Дети успокоили ее. Потом Мануэль сказал:

— Мы с Рашелью уже поели, потому что Флоретта опять уехала. Она сказала, что возвращается в Париж и скоро тебе позвонит.

Когда надо было передать сообщение, это всегда делал Мануэль, хотя ему только-только исполнилось пять. Фьямма могла все выслушать и запомнить, но, когда нужно было пересказать услышанное, начинала нервничать, путаться в словах и запинаться. Она хорошо умела передавать собственные чувства и ощущения, но логические связи давались ей с трудом. Когда Мария спросила у нее, что случилось с Флореттой, почему она уехала, девочка ответила: «Кажется, она влюблена».

— Почему ты так решила? Она сама тебе сказала? — с любопытством стала расспрашивать Мария.

— Нет, я сама догадалась. Вот здесь, внутри, — пояснила девочка, крепче прижимаясь к матери.

— И поэтому ты так волнуешься? — осторожно решила выяснить Мария.

— Я никак не могу понять одну вещь, мама, — призналась Фьямма, набравшись смелости.

— Давай обсудим, может, мы вместе разберемся, — предложила мать.

— Я хочу знать, сколько у меня братьев, — выложила Фьямма единым духом.

Так вот в чем дело, подумала Мария. На Фьямму произвела впечатление встреча с Джанни Штраусом. Надо ей все объяснить немедленно, не откладывая.

— У тебя два брата. Мануэль, который младше тебя, и Джанни Штраус. Он старше, совсем взрослый человек.

— Ты говоришь о том синьоре в золотых очках, правильно? — уточнила Фьямма.

Мария кивнула.

— А ты — его мама? — спросила девочка.

— Ну как я могу быть его мамой, если он старше меня? Его мама — это одна синьора, уже довольно пожилая, — объяснила Мария, стараясь говорить спокойно.

— А почему же ты в то утро сказала этому синьору, что я его сестра?

— Потому что его отец — это и твой отец. Я тебе уже объясняла, помнишь?

Фьямма попыталась ухватить суть всех этих сложных рассуждений.

— Ты мне сказала, что моего папу зовут Петер Штраус, но моя фамилия — Гвиди, как у тебя, потому что папа умер раньше, чем я родилась. Поэтому он не смог дать мне свою фамилию, так? Но ты мне не говорила, что у меня есть брат с золотыми очками, — размышляла Фьямма.

Она говорила с трудом, нужные слова никак не шли на язык.

— Ну, так я теперь тебе говорю. Разве это не все равно? — спросила Мария.

— Брат — это ведь очень важно. Вот Мануэль мой брат, и я это знаю. А Джанни Штраус? Разве это не важно? — упрямо стояла на своем девочка.

— Иметь брата — это всегда важно, даже если вместе с ним не живешь.

— Но ведь мой папа Мистраль. Правда, мама? — Фьямме очень хотелось обрести уверенность.

Мария кивнула. Мануэль слушал их, не вмешиваясь и делая вид, что его глубоко заинтересовал орнамент на шелке, которым было затянуто изголовье кровати. Он водил по замысловатому узору пальчиком, изображая сквозь зубы шум несущегося на полной скорости автомобиля.

— Что-то я никак не пойму всю эту историю, — призналась наконец Фьямма.

— Может, было бы проще, если бы я рассказала тебе все с самого начала, — вздохнула Мария.

— Почему же ты не рассказываешь?

Мария хотела отговориться тем, что сейчас неподходящий момент, что она еще не готова объясняться с дочерью на эту тему. Но раз уж Фьямма стала расспрашивать ее с такой настойчивостью, значит, откладывать больше нельзя. На ночном столике рядом с постелью зазвонил телефон, и Мануэль проворно схватил трубку. Мария вздохнула с облегчением: спасительный звонок избавил ее от необходимости приступать к слишком длинному и трудному объяснению.

Сын протянул ей трубку.

— Это Маттео. Хочет с тобой поговорить.

— О боже! — воскликнула Мария, понимая, что, раз уж Маттео звонит ей из госпиталя, значит, что-то случилось с Мистралем. — Только, пожалуйста, не говори мне, что у тебя плохие новости, — сказала она в трубку.

— То, что я должен тебе сообщить, это скорее хорошая новость, — осторожно начал он.

— Мистраль вышел из комы? — живо перебила его Мария.

— Речь не о нем, а о тебе. Я получил результаты твоих анализов.

— Да? Ну и что же? — разочарованно протянула она.

— Мария, ты ждешь ребенка, — ответил врач.

7

В состоянии Мистраля наступило заметное улучшение. Несколько раз в течение дня Мистраль Вернати реагировал на удары каучукового молоточка. Проведя с ним весь день, Адель сообщила эту новость Марии, пришедшей сменить ее на ночь. Потом в палату заглянул дежурный невролог и проинформировал ее во всех деталях.

— Думаю, ждать уже недолго.

— Может быть, даже сегодня ночью? — с надеждой спросила она.

— Это не исключено. Время от времени я буду его стимулировать. Но вы и сами можете это сделать.

— Каким образом?

— Зовите его по имени, говорите с ним, если не уснете.

Мария целыми ночами только этим и занималась, лишь изредка позволяя себе немного поспать. И теперь она вновь дала себе слово говорить с ним всю эту долгую ночь, которую им предстояло провести вместе. В палате, вместо стула, поставили рядом с кроватью удобное кресло. Спинка была откидная, и при желании можно было вытянуться, как на постели. Поэтому, оставшись одна после ухода врача, Мария постаралась устроиться поудобнее, потом осторожно положила руку поверх руки Мистраля и тихонько сообщила ему великую новость.

— Знаешь, дорогой, я уже несколько дней не могу удержать в себе пищу. Сначала Маттео думал, что это от испуга. Я столько страху натерпелась после твоей аварии. А дело оказалось вовсе не в этом. Держись, любовь моя, потому что эта новость — настоящая бомба. Ты скоро снова станешь отцом. Я беременна, Мистраль!

Мария умолкла, надеясь уловить какую-нибудь реакцию, но ее не последовало, поэтому она продолжала:

— Беременность еще в самой начальной стадии, понимаешь? Сейчас наш ребенок еще мал, как горошина, и слава богу, а то и он бы тоже натерпелся страху из-за того, что случилось с его отцом. Но он скоро вырастет. Он родится в мае. Май — хороший месяц. Правда, дорогой? Как ты думаешь? Знаешь, я уже решила: если будет девочка, назовем ее Аделью, в честь твоей матери. А если мальчик — он будет Мистралем, как ты. Мистраль-младший. Отлично звучит, правда?

Ей отвечало лишь приглушенное эхо ее собственного голоса. И все же Марии казалось, что он ее слушает. В палате, как и на всем этаже, царила полнейшая тишина, лишь изредка через окно, выходившее в коридор, Мария видела проплывающие мимо, как привидения, белые халаты. Все вокруг было погружено в сон. Она понимала, что больница — это дом скорби, но все же в эту ночь на ее душу наконец-то снизошел покой. Вероятно, ожидание материнства включило механизм биологической и психологической защиты ребенка. И конечно, свою роль сыграло ее глубокое убеждение в том, что Мистраль уже преодолел самую тяжелую стадию болезни и вступил на путь выздоровления. Мир уже не казался ей таким враждебным. Но возможно, все объяснялось гораздо проще: она наслаждалась минутой умиротворения как неожиданным подарком судьбы. Как бы то ни было, в эту ночь Мария чувствовала себя хорошо и была почти счастлива.

Вошла молоденькая, хорошенькая, улыбающаяся медсестра. Она сердечно поздоровалась с Марией, хотя видела ее впервые.

— Надо сменить капельницу, — объяснила она.

Мария хотела подняться, но девушка жестом остановила ее.

— Не тревожьтесь, синьора, сидите, я сейчас. — Точными, скупыми, тренированными движениями она заменила опустевшую колбу на новую. — Наш чемпион уже пошел на поправку. Вы же знаете, верно?

— Я только что говорила с дежурным врачом, — ответила Мария.

— Мы вам его вернем здоровым, синьора. Будет как новенький, — радостно щебетала девушка, возясь с ампулой, иглой и шприцем.

— Я тоже начинаю в это верить, — кивнула Мария.

— Хотите чашечку хорошего кофе? — спросила медсестра. — Пройдите к нам на кухню, моя напарница как раз начала его варить.

— Очень соблазнительное предложение, — улыбнулась Мария, — но мне бы не хотелось оставлять Мистраля одного.

— Да это же всего на минутку! С ним ничего не случится.

— Вдруг он проснется, а рядом — никого?

— Сейчас посмотрим, — сказала медсестра и, поднеся руки к лицу Мистраля, звонко хлопнула в ладоши. — Видите? Никакой реакции. Если бы он собирался проснуться, то уже открыл бы глаза. Вы можете спокойно оставить его одного на несколько минут.

Мария согласилась пойти за медсестрой на кухню. Ей не хотелось казаться неблагодарной, к тому же она подумала, что чашка хорошего кофе действительно поможет ей взбодриться и не заснуть.

На кухне за столом сидел мужчина в компании еще одной медсестры. Просторное помещение было ярко освещено и напоено ароматом кофе, почти вытеснившим запах лекарств. Кофеварка «эспрессо», уже перевернутая, стояла в центре стального подноса, на котором выстроились в ряд белые фарфоровые чашечки.

Мужчина встал при ее появлении и приветственно улыбнулся:

— Вы жена Мистраля. Я вас узнал по фотографиям в газетах.

Вид у него был какой-то отрешенный, и Мария стала спрашивать себя, кто же он такой. Словно в ответ на вопрос, который она так и не решилась задать вслух, он объяснил: — Я каждую ночь сюда прихожу выпить чашечку кофе. Я дежурю у постели моей дочки.

Мария присела к столу, и, пока медсестра разливала кофе по чашкам, мужчина продолжил свои объяснения:

— Говорят, Мистраль уже поправляется. Я очень рад. Он мне нравится. Он настоящий чемпион. Классный пилот, просто потрясающий ас. Супер. Надеюсь, он вернется на трассу. Видеть его в деле, это, я вам скажу, зрелище для богов. Второго такого, чтоб так отдавал себя публике, на всем белом свете нет.

Мария кивнула с улыбкой.

— А как здоровье вашей дочери?

— Она в коме уже сорок дней. Попала под обвал в горах. Отправилась на чудесную экскурсию, а кончилось все трагедией. Но я не теряю надежды. Каждую ночь сижу рядом с ней и все говорю, говорю. Даже музыку даю ей послушать. Знаете, она учится играть на фортепьяно. Совсем недавно начала, но уже разучила «Колыбельную» Брамса. Каждую ночь я по многу раз проигрываю ей эту колыбельную. В один из этих дней она проснется.

Мария почувствовала, как болезненно сжалось сердце. В голосе несчастного отца, цеплявшегося за призрачную надежду, слышалось поразительное мужество.

— Я тоже в это верю, — сказала она ласково. — Я уверена, что ваша дочь проснется. Как и Мистраль.

Она вернулась в палату взволнованная и растроганная до глубины души. Спокойное достоинство, с которым этот человек переносил свое горе, вселило в нее уверенность и жизненную силу.

Удобно устроившись в кресле, она начала говорить и говорила без остановки почти час. Временами она спрашивала:

— Ты меня слышишь? Если ты слышишь мой голос, прошу тебя, дай мне знать.

Ответом ей было молчание, казавшееся особенно глубоким из-за его размеренного дыхания. Глядя на его неподвижное лицо, на глубокие синеватые круги у него под глазами, она продолжала надеяться.

Несколько раз за ночь приходил врач. Он проверял давление и рефлексы, но Мистраль все еще был погружен в глубокий сон. Мария взглянула на часы. Было четыре часа утра. В семь придет Адель, чтобы сменить ее, и начнется новый день ожидания. В какой-то момент, обессилевшая и оглушенная своей собственной беспрерывной речью, Мария задремала. Ее разбудил неожиданно раздавшийся пронзительный вой сирены кареты «Скорой помощи». Мария встряхнула головой, чтобы прогнать остатки сна. Чувствуя себя виноватой за эти несколько минут забытья, она опять терпеливо, с бесконечной нежностью, возобновила свой прерванный монолог. Потом ее охватило отчаяние, захотелось взбунтоваться, ударить всем телом в глухую стену молчания, за которой он укрылся от нее, и тогда она закричала в полный голос:

— Мистраль, почему ты мне не отвечаешь? Дай мне знак, скажи что-нибудь, или я перестану говорить. Мистраль, ты меня слышишь?

Он широко раскрыл глаза и взглянул прямо на нее. Мария посмотрела на него, побледнев от ужаса, зажав себе рот рукой, чтобы заглушить рвущийся из груди крик, потом вскочила на ноги.

— Значит, ты меня слышишь, любовь моя, — прошептала она и изо всех сил стала жать на кнопку звонка, зовя на помощь.

Прибежала медсестра. Мистраль тем временем уже прикрыл глаза и, казалось, вновь погрузился в глубокий сон.

— Но он посмотрел на меня, клянусь вам, — возбужденно твердила Мария, боясь, что ей не поверят.

— Он на минуту пришел в себя, — заметила медсестра, стараясь ее ободрить. — Это еще один шаг к выздоровлению.

— А вы не думаете, что нужно немедленно сообщить доктору? — Мария была охвачена неудержимым волнением. Она одержала важную победу: заставила Мистраля на мгновение открыть глаза. Это был долгожданный добрый знак.

— Доктор сейчас будет, — обещала медсестра.

Пришедший врач выслушал взволнованный рассказ Марии.

— Он открыл глаза, доктор, я закричала, и он открыл глаза. Совсем ненадолго, на две-три секунды, не больше. Но он узнал меня, я уверена.

— Я тоже в этом уверен, синьора. А теперь успокойтесь, надо довольствоваться тем, что есть.

Он склонился над больным и щелкнул пальцами над ухом, не скрытым повязками. Мистраль вновь поднял веки.

— Вы видели, доктор? Вы видели? — Мария уже почти рыдала.

Мистраль закрыл глаза и опять провалился в забытье, в котором пребывал уже много дней.

— Полагаю, добрая чашка чаю не повредит нам обоим, — предложил врач. — А потом продолжайте разговаривать с ним, если, конечно, у вас еще остались силы. Мы действительно кое-чего добились. Прогресс налицо.

Было половина пятого утра, когда Мария с чашкой горячего чая в руках вновь начала говорить с Мистралем.

8

Мистраль услышал, что его кто-то зовет, но он все еще плыл в густом удушливом тумане, из которого, сколько ни старался, никак не мог вырваться. Кто-то звал его по имени. Всем своим существом он стремился прорваться сквозь бесконечную пелену облаков. Наконец ему удалось вынырнуть из непроглядного молочного моря, и он увидел ее.

Это была Мария. Мистраль протянул к ней руки, но не смог до нее дотянуться. После нескольких безуспешных попыток он опять провалился в мягкую белую перину. Он устал, голова раскалывалась от невыносимой боли. Мистраль закрыл глаза, надеясь, что так станет легче, и вновь поплыл в густом тумане. Вдруг оказалось, что он опять за рулем своего «болида», несущегося, как ракета, по длинному туннелю. Вдали виднелся свет, возможно, всего лишь иллюзия, ведь светлая точка, к которой он мчался, оставалась далекой, как мираж, хотя он чувствовал, что летит с небывалой скоростью, до упора нажимая на педаль акселератора. При этом его поражало полное отсутствие вибрации, словно машина летела по воздуху. Как чудесно! Вот так бы гнать и гнать без конца… Только бы рев двигателя не отзывался острой болью в голове. Мистраль вновь открыл глаза и увидел склонившегося над ним человека в белом халате. Кто это? Что ему нужно? На миг Мистраль растерялся, но потом сумел разглядеть рядом с незнакомцем лицо Марии и успокоился. Мария повторяла: «Вы видели, доктор? Вы видели?» Что такое необыкновенное нужно было видеть? Он снова провалился в густой, плотно окутывающий туман, но продолжал слышать зовущий его голос: «Мистраль! Мистраль!» Ему еще раз удалось открыть глаза, и туман исчез. Он увидел белые стены какой-то полутемной комнаты и вновь узнал склоненную над ним Марию. Ее лицо было залито слезами.

— Где мы? — проговорил Мистраль едва слышно.

— Скажи мне, как ты? — спросила она, рыдая.

— Ужасно. Голова болит. И еще спина, и руки, и ноги. Как будто по мне прошел паровой каток, — пожаловался он.

— Все примерно так и было. Ты попал в аварию. Помнишь? А сейчас мы в больнице, — сквозь слезы попыталась объяснить Мария. — Лежи тихо. Худшее уже позади.

— У меня и горло болит. Не могу глотать, и говорить трудно, — прошептал Мистраль, обессиленно закрывая глаза.

— Тогда молчи. Я буду говорить за тебя. Скоро придет твоя мать, но мы еще можем пару часиков побыть вдвоем. Только ты и я. Я хочу рассказать тебе кое-что, чего никогда раньше не говорила…