Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать

Сад Ворона

— ЗОЛОТОЙ МОЙ, — прищурился Диван-биби. — А что это у вас за ухом? Неужто изумрудное перо?!

Шухлик потупился, застеснявшись:

— Да, перышко, подобрал поддеревом…

— О, я хорошо знаком с осьмикрылой ослицей! Она гостила в моём саду! Но редко кому удаётся её увидеть. — И Диван-биби заглянул ослику в глаза. — Да, золотой садовник, похоже, ты влюблён?!

И Шухлик сразу до того покраснел, что стал червонным.

— Ну, как же в неё не влюбиться?! — всплеснул руками дайди. — Она чудесна, волшебна! Имя её Ок-Тава.

— Ок-Тава, — повторил ослик. — Она прекрасна. Диван-биби согласно кивнул.

— Однако знай: Ок-Тава ветренна и непостоянна! Чтобы удержать её, надо всегда помнить о ней, ухаживать и оберегать в своей душе. Только так покоришь сердце крылатой ослицы! Останется с тобой — И вы будете счастливы, и ты сможешь всё в этой жизни. Если действительно полюбил, отдай ей всё лучшее, что есть в тебе.

— А что именно? — навострил уши золотой ослик. — Что у меня лучшее?

— Может, записать? — улыбнулся дайди. — Вспомни радость прощения! Радость освобождения от трёх «3»!

Радость победы над ленью! Радость исцеления копыта! И вообще радость от огромной секунды жизни! Собери в букет и подари. От такого букета самая расчудесная ослица не откажется. Ну, попробуй!

Шухлик, вспоминая все свои радости и складывая их вместе, стебель к стеблю, вдруг преобразился и засиял, как восходящее солнце. Диван-биби даже прикрыл глаза рукой.

— О, какая роскошь! — воскликнул он. — Мир ещё не видел такого богача! Ты, золотой садовник, самый завидный жених! Храни пока этот букет, не теряй ни листочка. Но если попросят, раздавай без сомнения! Эти радости вернутся к тебе втрое радостнее!

Казалось бы, всё правильно! Бесспорно. Шухлику очень бы хотелось поверить до конца словам дайди. Но постепенно его одолели ужасные, мучительные сомнения. Таких он не испытывал со времён первого сражения с Танбалом.

"Диван-биби мудр, много знает и всё понимает, — размышлял Шухлик. — Но в этом случае, наверное, ошибается. Разве может такая волшебная звёздно-кры-лая ослица принять от какого-то ослика-садовника букет его скромных радостей? Навряд ли! А если и примет, то из жалости!"

Шухлик всё больше угнетался и уничижался. Неуверенность словно хлестала его кнутом и колола острой палкой в загривок, как когда-то Маймун-Таловчи, да будет свет в душе его!

Золотой ослик день и ночь страдал от любви к див- ной ослице. Не мог оторвать глаз от её изумрудного пера. И думал, думал, чем бы украсить свой букет.

И вот однажды утром — ещё петух Хороз не успел прокричать — Шухлика осенило. Он вспомнил об огненном цветке любви! Вот с этим цветком его букет преобразится! Такой не стыдно будет поднести Ок-Таве!

Возможно, он тронет сердце крылатой ослицы. Об этом единственном в мире цветке рассказывал сурок дядюшка Амаки. По его словам, цветок любви раскрылся в Базизагане — в саду Ворона.

Если смотреть с окраины сада Багишамал, из-под пирамидальных тополей, далеко в пустынном мареве время от времени показывался, как остов корабля, потерпевшего крушение, сухой и голый, мёртвый сад.

Его деревья, будто надломленные мачты и косые телеграфные столбы, зловеще чернели, проступая на нежно-бирюзовом рассветном или же розовом закатном небе.

Сад-призрак. Вернее, бывший сад, погибший почему-то.

Шухлика давно тревожила несчастная судьба сада Ворона. Что с ним случилось? Отчего скончался?

— Сколько себя помню, этот сад всегда именно такой — мёртвый, — сказал как-то дядюшка Амаки — Слышал только, что там ужасно! Трясины и зыбучие пески. Кишмя кишат скорпионы, змеи, летучие мыши, пауки да крысы. Словом, всякая гадость! Но в одном месте на кусте саксаула, — зашептал сурок, — горит огненный цветок небывалой красоты. Цветок любви Оч. Ну, очень, очень яркий. Чистое, говорят, пламя. Сплошной свет! — И дядюшка важно надул щёки. — Кукушка Кокку, пролетая, сама видела!

Шухлик расспросил кукушку. Впрочем, ничего нового не узнал. Да, огненный цветок посреди чёрного сада Базизаган. Кокку больше куковала о том, как её едва вороны не заклевали. Там их, как комаров, — тучи!

В конце концов ослик выяснил подробности у Ди-вана-биби.

— Грустная история, — сказал дайди, полевая из лейки лютики-цветочки на голове. — Я знал человека, который вырастил изумительный сад — в себе и вокруг себя. Настолько хорош был этот сад, так благоуханен и свеж, что человек, а звали его Одам, возгордился!

По лицу Дивана-биби текли струйки воды. Казалось, он плачет о том человеке.

— Одам сложил высокую глинобитную стену, чтобы никто просто так не заходил в сад, не обрывал плоды, не пил из родника. Он пускал людей через ворота, собирая плату — деньгами, золотом, верблюдами или овцами. В его саду к деревьям были прикованы цепями раскладушки. И путники, оплатившие вход, покупали ещё и ключ, дабы открыть амбарный замок и отдохнуть на раскладушке, потому что Одам запрещал ложиться на его шёлковую траву.

Сидевшие поблизости еноты так горестно трясли головами и полосатыми хвостами, что в глазах рябило.

— Да, скорбная, увы, история! — повторил Диван-биби.

Отложил лейку и поднялся в полный рост, оказавшись вдруг под два метра.

"Чем это он себя поливает?" — удивился Шухлик.

— Совершенно не важно, чем! — тут же ответил дайди. — Важно — с каким чувством! Так вот, и года не прошло, как сад Одама начал увядать. А вскоре и совсем зачах — голые, чёрные деревья, как после пожара.

— Горим?! — выскочил откуда-то заспанный тушканчик Ука, услыхавший краем уха о пожаре. — Где огонь?!

— Спокойно, дорогуша, — погладил его Диван-биби. — Можешь безмятежно дрыхнуть! А что касается пожара, то он действительно случился в душе Одд-ма. Всё спалил, оставив пустыню, жаждущую не воды, а богатства! Любой сад пропадёт, если думать только о деньгах. И теперь мёртвым садом владеют вороны. Не советую приближаться к Базизагану — опасно!

— А что с этим человеком? — спросил Шухлик, пропустив совет мимо ушей. — С Одамом?

Дайди, вылепливая нечто из глины, отозвался нехотя:

— Был человек Одам, а превратился в Одамхура, то есть в злодея, погубившего сад в душе своей и вокруг себя. Одамхур — злодей перед самим собой. Воздвиг он высокий дворец на песке. Живёт один в покое и достатке. Но его покой холодный, могильный. Вокруг голая пустыня. Не приживаются даже кусты верблюжьей колючки. Тишина, как в склепе. Только шуршит песок, собираясь в ползучие барханы. И дворец день ото дня ниже и ниже. Всё, что лишено души и света, налито тяжестью, подобно чугунной гире, и уходит навеки в песок.

Так сказал дайди, открыл ладони, и оттуда выпорхнула маленькая, вроде горихвостки, птичка…

И вот теперь ранним утром, увидав именно эту горихвостку на вишнёвой ветке, Шухлик припомнил все рассказы о саде Базизаган, об огненном цветке любви.

Сад Ворона как раз маячил на светлеющем горизонте, точно скелет гигантского древнего ящера. Не мешкая, золотой ослик отправился в путь.

Он спешил. Скакал вприпрыжку. Переходил с рыси на галоп, а чёрный сад никак не приближался. Висел над пустыней в дымке, будто мираж. Казалось, даже отодвигается, ускользает от Шухлика. Нарочно морочит голову.

Уже солнце перекатилось через весь небосклон и, покраснев, прилегло на бок. От каждого бугорка, от каждой ямки поползли синие тени.

Быстро, как из засады, выскочила полная яркая луна, не давая Шухлику разглядеть звёзды, среди которых летела, наверное, осьмикрылая Ок-Тава.

Вероятно, он долго бежал, задрав голову. Потому что совершенно неожиданно возникла перед ним оплывшая от дождей и ветра глинобитная стена, из-за которой так мрачно — оторопь брала! — глядел пустыми мёртвыми глазами сад Ворона.

В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.

Густые чёрные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать — канава здесь или холм?

Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.

"Ничего! — думал Шухлик. — Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!"

Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было чер-ным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.

"Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! — ободрял себя Шухлик. — Издали примечу!"

Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблёскивали странные лужицы.

"Не слишком подходящее место для цветка любви, — задумался Шухлик. — Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!"

Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.

Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.

Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.

"Всё в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, — утешался золотой ослик. — Да и хвост не такой уж важный орган — не голова в конце-то концов".

И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилёг от неожиданности.

"Хорошо, что трухлявое, — поднимался он на дрожащих ногах. — Иначе бы хребет переломило".

От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешённая базарная толпа, поймавшая воришку.

"Пускай себе каркают! — улыбнулся Шухлик. — Среди белого дня могли бы заклевать!"

Впрочем, и в ночи хватало клевалыциков и кусаль-щиков.

Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился — подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.

Шухлик не испытывал ничего подобного за всю сорокадневную войну. На войне хоть какой-то порядок и правила, а в саду Ворона — чистой воды бандитизм и разбой.

Повалившись на спину, золотой ослик отбивался копытами.

"Как здорово, что нет летучих крыс!" — думал он, лягаясь и брыкаясь.

И ощутил сразу несколько жалящих ударов по шее скорпионьими хвостами. Ослик подскочил метра на три и тотчас увидел невдалеке огненный цветок любви!

— О, благодарю вас, скорпионы! — крикнул Шухлик. Не обращая внимания на выходки всяких злобных насекомых, только вздрагивая израненной шкурой, золотой ослик поскакал к цветку.

Он полыхал на сухом кусте саксаула. Пожалуй, лишь издали, имея сильно развитое поэтическое воображение, можно было принять горящую простым желтоватым пламенем макушку саксаула за огненный цветок любви.

То есть огонь, конечно, был! Но любовью и не пахло. А воняло горючими, легко возгораемыми газами, которые, вероятно, вытекали здесь из-под земли.

Шухлик не то чтобы глубоко расстроился и огорчился, но как-то временно опустошился.

— Вот так встреча! — услыхал он злобный голосок. Перед ним стояла на задних лапах крыса'Каламуш, и в глазах её посверкивали жёлтые искры.

— Позвольте приложиться к вашей ручке! — оскалилась крыса.

Золотой ослик смутился. О чём, собственно, речь, о какой ручке? И ответить не успел, как Каламуш вцепилась зубами в его ногу.

— Было очень приятно, — пискнула, исчезая в ночи.

"Ну, вот и крысу порадовал, — вздохнул Шухлик. — Кажется, всем, кому хотелось, удалось меня цапнуть или клюнуть!"

Однако согласитесь, совсем уж глупо возвращаться домой сплошь отколошмаченному да ещё и без всякой добычи! Нужен хоть какой-то трофей для поддержания духа.

Ослик потянул зубами ствол саксаула и легко выдернул из рыхлого песка. В переплетённых корнях виднелся толстый клубень, напоминавший очень крупную репу.

"И то хорошо! — обрадовался Шухлик. — Позавтракаю перед обратной дорогой".

Уже небо светлело, когда под несмолкаемое карканье, шипение, писк и бульканье, таща в зубах горящий куст с репой, выбрался ослик из жуткого чёрного сада Базизаган.

Мало чего оставалось от золотого ослика! Вид его был жалок. Какой-то побитый медный чайник из утильсырья. На голове между обтрёпанными ушами выступала, как рог, шишка. На спине — горбик.

Ободранные бока кровоточили. Левый клюнутый глаз заплыл. А хвост так распух, что напоминал лисий и мешал переставлять ноги, которые и без того еле двигались — все в царапинах, волдырях, с отпечатками крысиных зубов.

Он плёлся по своим следам, удивляясь, насколько широко и уверенно шагал накануне.

И всё же душа его не зачерпнула черноты в саду Ворона.

"Возможно, и не самые лучшие секунды жизни, — рассуждал Шухлик. — Но было страшно, ужасно, нестерпимо и крайне любопытно! Даже отчасти весело! К тому же добился, чего хотел!" — покосился он здоровым глазом на горящую макушку саксаула.

Горела она медленно и вяло, но всё же огонь подбирался мало-помалу к носу. Не хватало ко всему прочему опалиться!

Шухлик решительно выплюнул куст. Поддельный цветок любви задрожал на песке, пыхнул и погас, оставив лишь облачко сизого дыма. Впрочем, на другом конце саксаула имелся ещё клубень, похожий на репу. Пора было восстановить силы, утолить, как говорится, печали. Словом, позавтракать.

Ослик раздвинул копытом плотно заплетённые, перевитые корни и только тогда понял, что это никакой не клубень и не репа, вообще не овощ и тем более не фрукт. Перед ним лежал закупоренный горшочек, в каких обычно варят кашу, картошку или похлёбку.

Не задумываясь, Шухлик сбил глиняную покрышку. И едва наклонился к горшочку, как голову окутало густое белое облако, будто каша уже сварилась.

— Час от часу… — чихал он, отползая в сторону.

— Всё легче! — раздался бодрый голос.

Облако медленно рассеивалось, проявляя по частям очень небольшого, величиной с овцу, но крепкого, как буйвол, осла. Совершенно красного — индейской, вероятно, породы.

"Вот так штука!" — воскликнул Шухлик про себя, поскольку язык плохо ворочался, искусанный всё же комарами.

— Хоть и не штука, а к вашим услугам! — радостно расшаркался нелепый красный осёл. — Ваш вечный слуга Малай! Джинн из горшочка!

Шухлику вдруг стало безумно весело. Он разглядел этого Малая и не мог удержаться — покатился от хохота по песку.

У джинна из горшочка был лисий хвост — точь-в-точь, как у Шухлика после змеиного укуса. На спине — горбик. Во лбу — шишка в виде рога. А на левом глазу — чёрная пиратская повязка.

— Чего смешного, мой господин? — удивился Малай, крутя пушистым хвостом. — Всегда принимаю облик того, кто меня освободил! Разве кто-нибудь скажет, что я не осёл?

Джинн оглядел себя и остался, кажется, доволен.

— Ну, ошибся немного в окрасе! — хихикнул он. — Признаю — дал маху! Но цвет-то, цвет какой дивный! Пунцовый, рубиновый, кумачовый! Клянусь всеми чистыми духами, ничего особенно смешного нет!

Он прыснул и заржал, как лошадь, на всю пустыню.

Так они и обхохатывались вместе, без удержу, как угорелые, будто нанюхались в саду Базизаган болотного газа. Ржали, гоготали, хрюкали, даже кукарекали, пока солнце не взошло.

Шухлику очень полегчало. Ушибы и раны уже не так саднили. Но всё же крепкий силач Малай, засидевшийся в тесноте, посадил рыжего ослика себе на спину, а свой горшочек пристроил на голове, изящно, словно шляпку. И поспешил вприпрыжку к саду Багишамал. Некоторые жители пустыни, видевшие эту парочку, долго потом размышляли, был ли то мираж вроде фата-морганы, когда красная фата везёт рыжую моргану, или вещее знамение неизвестно чего, или просто помрачение рассудка.

А какая тень торопилась за ослами — любо дорого поглядеть! То ли отброшенная разлапистым четырёхухим кактусом, то ли двухвостой каракатицей.

Ноги Шухлика волочились по песку, и Малай постоянно извинялся за неудобства:

— Знаете, мой господин, столько лет просидеть в горшочке, куда и килограмм картошки не влезет, — поневоле сожмёшься да скукожишься! В общем, спрессовался и ростом на этот раз не вышел. Пардон!

— А как ты в горшочке-то очутился? — спросил Шухлик.

Красный джинн призадумался.

— Да уж и не упомню, кто меня туда загнал! — хмыкнул он. — Тыщу лет взаперти — это не шутка! Позабыл всё на свете. Спасибо тебе, мой повелитель, выручил!

Солнце достигло зенита, тени попрятались, а Малай отмахал, наверное, полпути, когда спохватился:

— О, вечные духи! — завопил он. — Как убедительно я воплотился в осла! Настолько, что совсем запамятовал о своём джиннстве!

Взмахнул хвостом, дунул-плюнул, пошептал. Что-то свистануло над пустыней, будто снаряд, и оба осла очутились под платаном-позвоночником, рядом с кибиткой Дивана-биби.

— Ах, привет из сада Ворона? — подошёл дайди, кивая красному ослу. — Как я погляжу, это не фрукт и не овощ, а чистый дух из горшочка!

— Так точно! — весело отвечал Малай. — Стихийноурождённый джинн! На многое способен!

— А где же мой золотой садовник?! — воскликнул, оглядываясь по сторонам, Диван-биби. — Неужто обернулся этим рыжим драным мочалом?! Какая-то помятая, побитая жестянка! Очень ловко! Тоже, видно, на многое способен!

Шухлику нечего было ответить.

Ну, хотел раздобыть огненный цветок любви для крылатой ослицы, пленить её сердце. Да не вышло! Но есть ли тут его вина?

Пожалуй, всё-таки есть, потому что дважды не поверил дайди. И в самом себе опять усомнился. А мог бы сообразить, что цветок любви только в душе расцветает. Причём тут старый, сухой саксаул в саду Ворона?

Эх, отлежаться бы теперь в укромном уголке, чтобы никто не видел и не слышал.

— Нет уж, дудки! — погрозил ему дайди неизвестно откуда взявшимся кнутом. — Хочешь, загоню в горшочек вместо Малая! Там отсидишься тысячу лет. Но вспомни огромную секунду счастья! Разве не стыдно тратить такие секунды, сидя в горшке или отлёживаясь в укромном уголке? Ты ведь и правда-на многое способен, почти как джинн.

— Верно-верно! — поддакивал Малай, снимая с головы горшочек. — Правду говорит учитель! В твоих силах, мой владыка, сызнова стать золотым! А я чем могу — помогу!

Поглядев на важного, красномордого и горбатенького джинна с лисьим хвостом, с пиратской повязкой на глазу, Шухлик опять рассмеялся.

Дайди протянул ему кнут, превратившийся в морковку.

— Смейтесь, улыбайтесь и хохочите — это хорошее начало! А ещё, любезный садовник, призови осьмикрылую Ок-Таву.

— Простите, нет! — упёрся Шухлик. — В таком измочаленном виде встретиться с чудесной ослицей?! Ни в коем случае!

— Именно в коем! — погладил Диван-биби его ободранный бок. — Ведь Ок-Тава прекрасно знает, что ты — золотой! А пострадал от любви к ней, погнавшись за огненным цветком! Она будет смотреть на тебя как на героя и поможет вернуть прежний облик.

Поверь, без крылатой ослицы никак не обойтись! — кивнул дайди. — Ну, а я пока уведу Багишамал подальше от сада Ворона…

И он пошел куда глаза глядят, а за ним и весь его просторный сад со всеми своими обитателями.

Ок-Тава

Да, чёрный сад Ворона на славу постарался, задал изрядную трёпку Шухлику. Как только ослик расслабился, очутившись дома, всё тело заныло и застонало. Он лежал под платаном не в силах пошевелиться. Подняться не мог.

Рядом сидел Малай. Томясь от безделья, джинн призывно поглядывал на рыжего ослика и спрашивал каждую минуту:

— Может, прикажете чего-нибудь, мой господин? Слушаю и повинуюсь!

Очень надоел! И Шухлик придумал ему занятие — сварить компот в горшочке.

Вроде бы пустяковая работа, но Малай так разволновался, будто повелели новый город возвести. Долго выяснял, из каких именно фруктов варить, нужен ли сахар и сколько времени кипятить. К тому же беспокоился, не испортится ли его милый горшочек.

Словом, этот чистый дух в образе красного осла с подбитым глазом оказался на редкость бестолковым. Вместо того чтобы без затей дунуть-плюнуть-пошептать, отправился к пруду за водой, потом — собирать яблоки, груши, персики и абрикосы. Мыл их, чистил и резал кружочками. Никак не мог развести огонь в очаге.

Очевидно, Малай хотел хоть немного побыть простым ослом, а не волшебным джинном. Или опять упустил из виду, кто он такой по своей природе.

В конце концов, не справившись с очагом, он всё же дунул-плюнул, и под платаном возник здоровенный котёл, полный компота.

То ли джинн так расстарался, то ли фрукты из Баги-шамала трудно чем-либо испортить, но получился божественный, воздушный нектар, который стыдно называть компотом. Почуяв благоухание, слетелись и сбежались жители сада. Кто с ложками, кто с чашками, а некоторые обходились своими клювами и языками.

— Как это тебе удаётся? — спросил Шухлик. — Целый котёл ниоткуда?

Малай помолчал, пытаясь разобраться, чего, откуда и каким образом появляется.

— Если честно, сам не пойму! — признался он. — Только точно знаю, будет так, как я захочу. Вернее сказать, как повелит мой господин!

"Интересно, — думал Шухлик. — Если я могу командовать джинном, то почему бы ни приказать самому себе? Наверное, моё тело тоже должно подчиниться? Обязано отвечать, как Малай: слушаю и повинуюсь! Или я себе не господин? А то разлеглось под деревом и стонет".

Он вспомнил, как Диван-биби понуждал его говорить «кишмиш» и улыбаться, отчего делалось легче на душе. Не поможет ли это и сейчас встать на ноги, приосаниться?!

Шухлик сказал «ки-и-и-и-ш-м-и-и-ш». Уши его обнялись, едва не взлетели, однако ноги подрагивали и не держали.

Нет, тут, пожалуй, мало одной улыбки до ушей. Нужна от ушей и до кончика хвоста. Улыбка всего тела — вот что такое осанка! Улыбнись всем телом и обретёшь стройность, статность!

Ослик попытался, но дело не заладилось — тело не слушалось.

"Тело-дело! — рассердился Шухлик. — Ты же мой организм, то есть инструмент, который всегда помощник. А с тобой не только компота, а и каши не сваришь!"

В общем, огонь в очаге как-то не разгорался. И было ясно, без осьмикрылой ослицы Ок-Тавы не обойтись. Шухлик почуял, что она вот-вот появится. Выпорхнет прямо из его души, как будто с небес сойдёт.

Что-то защекотало за ухом. Изумрудное перо! С замирающим сердцем ослик приложил его к губам и тихонько подул — раз, другой и третий.

Ок-Тава возникла от одного радостного воспоминания! Как только душа Шухлика заполнилась чистотой, нежностью и любовью, она не заставила себя ждать, явилась.

Высоко в небе выгнулись сразу восемь летящих радуг. Это драгоценные крылья Ок-Тавы преломляли солнечные лучи. Когда приближается любимая ослица, даже простой белый свет становится праздничней!

Шухлик уже ощущал огромную секунду счастья — тот прозрачный шар, вместивший весь мир, всю Вселенную, где он летал и танцевал с Ок-Тавой.

Крылатая ослица бесшумно, как лист платана, опустилась рядом. И Шухлика накрыла волна небесной свежести, в которой был знакомый запах ветра, ударов грозы и рокотания грома, блеска молний и солнечного тепла.

Взмахами своих сияющих крыльев Ок-Тава в один миг развеяла, как пыль, остатки неуверенности, сомнений и страхов. Разогнала жужжащих и зузза-щих мух.

Душа ослика наполнялась силами так заметно, как русло горного ручья под проливным дождём. И по всему телу струилось и пробегало желание стать стройным, крепким, золотым, потому что душа стремилась к этому. На Шухлика, как говорят в таких случаях, сошла благодать, а по-иному — добро и счастье.

Теперь, когда с ним Ок-Тава, в его власти приказать телу, заставить повиноваться, как послушный инструмент, вроде свирели, на которой душа сыграет весёлый заздравный напев.

В ослика вселилась спокойная уверенность чистого духа: "Всё будет так, как я захочу!"

И, поднимаясь на ноги, он улыбнулся Ок-Таве всем телом — от носа до самой кисточки на хвосте.

— О, как приятно видеть настолько всеохватную улыбку! — произнесла крылатая ослица так нежно, словно сад зашелестел под дыханием северного ветерка. — Несмотря на раны, у вас геройский вид! Вы такой статный и складный, как полководец, принимающий парад войск!

— Верно-верно! — деликатно выглянул из-за дерева Малай. — До вашего приземления валялся тут, как чучело огородное, а сейчас мой господин — добрый молодец! Хоть куда! Вон поглядите: — искры из глаз сыпятся!

Действительно, Шухлик так посмотрел на джинна, что тот опять чуть в горшочек не забрался, но всё-таки добавил:

— Не хотите ли компота, прекрасная небожительница? Только что сварен по воле моего владыки.

От одной мысли, что Ок-Тава будет хлебать компот из котла вместе с тушканчиком Укой, сурком дядюшкой Амаки и енотами, Шухлика передёрнуло. Не потому, конечно, что компания не та, а просто навряд ли осмикрылая ослица питается компотом, пусть даже напоминающим воздушный нектар.

— Давайте пройдёмся по саду, — предложил он. — Здесь как-то шумно.

— А меня не приглашаете? — снова высунулся Малай, будто красный дятел из дупла. — Я затоскую, мой господин, без вас и без всякого дела!

— Слушай, давно не было дождя, — нашёлся Шухлик. — Не сможешь ли устроить?

Джинн вытаращил глаза, и пиратская повязка съехала на ухо. Настолько его, видимо, потрясло задание, что даже не сказал, как полагается: "Слушаю и повинуюсь!"

— Погодите, погодите! — забормотал он, выкатываясь из-за платана. — Хотелось бы уточнений, мой повелитель! У меня с дождями сложные отношения. В последний раз, когда вызвал ливень, дело кончилось всемирным потопом.

— Так это было примерно пять тысяч лет назад! — воскликнула образованная Ок-Тава.

— Вот-вот, — вздохнул Малай. — Тогда меня и упекли в горшочек! Засиделся, говорю, позабыл всё на свете.

Очень тяжело без общения! А вы, мой господин, едва освободив меня, бросаете на произвол судьбы. Кто знает, что у меня с дождём выйдет?

— Всего лишь небольшой дождичек, — улыбнулась крылатая ослица. — На полчаса.

— Такой, который называется «слепым» — с солнцем пополам, — кивнул Шухлик.

— Как скажете. — Невесело зачерпнул джинн компота из котла и спохватился: — Слушаю и повинуюсь!

Рыжий ослик и Ок-Тава были слишком заняты друг другом, иначе бы заметили, что прозвучало это не слишком уверенно.

Они шли рядом под цветущими деревьями. Медленно кружась, падали на них розовые и белые лепестки. И радуга, соединяя, выгнулась над ними.

Крылья Ок-Тавы касались Шухлика, и к нему возвращались радости и добрые чувства, подрастерянные в саду Ворона. Любовь и сострадание, вера в свои силы и радость прощения — всё-всё Шухлик собирал в букет, стебель к стеблю. А самый крупный и яркий цветок — счастье огромной секунды жизни! Этот букет получился очень большим, величиной с рыжего ослика, однако невидимым.

Впрочем, Ок-Тава ощутила его и даже разглядела. Она расправила сияющие крылья, низко поклонилась, и букет, как корона, засверкал над её головой.

И на душе у Шухлика стало так легко, так свободно и вольно, хоть сейчас лети! Когда рядом Ок-Тава, ему всё по силам и каждая секунда жизни отрадна и празднична.

Они долго гуляли по садовым тропинкам. Мимо пруда, вдоль ручья к роднику и затем к водопаду с фонтаном. Навестили деревья Шухлика. Погладили каждое. И посмотрели, как быстро, буквально на глазах, подрастает и крепнет платан-позвоночник, внук древнего платана.

Сад Багишамал лепетал и щебетал, рассказывая забавные истории о своих странствиях. А Шухлик с Ок-Тавой прохаживались молча. Зачем говорить, если они без слов понимали и чувствовали друг друга.

Ослик думал о маме. Как ей там живётся у хозяина Дурды? Скорей бы настало время, когда Шухлик сможет забрать её к себе в сад!

Вдруг точно ему на нос прилепился жёлтый цветок. Другой, третий. И посыпались с неба мокрые жёлтые цветочки "куриной слепоты". Короткий «слепой» дождь. На полчаса, как и заказывали Малаю.

Правда, не обошлось без сюрпризов. Свалились в сад несколько подслеповатых кротов и слепышей из семейства мышиных, которые живо освоились, проворно выкопав норы. Да ещё пара сов, моргавших круглыми жёлтыми глазами, не понимая, куда эхо они угодили.

Уже смеркалось. Обитатели сада Багишамал сидели, как обычно, на лестницах-стремянках, собирая урожай. А сами фрукты — простые с виду яблоки, груши, вишни, персики — начинали мерцать в подступающей темноте. Они светились изнутри, как лампочки.

Да и сам Шухлик, похоже, светился. Даже вроде бы сиял!

— Би-би, би-би! — послышался голос дайди. — Ах, какая чудесная сиятельная пара! Обратите внимание: такие плоды созревают не каждый вечер. Это сад постарался в честь прекрасной Ок-Тавы!

Однако уже настала пора крылатой ослице прощаться до утра.

Она вздохнула всеми восемью крыльями и поднялась над садом, будто купаясь в его фруктово-листвен-ном запахе и свете. Вспыхнула на миг, как далёкая зарница, и нет её! Растворилась в ночном небе, чтобы взойти созвездием.

Лестница-стремянка

Шухлик заметно погрустнел и поблек.

Дайди ободряюще похлопал его по спине:

— Ну, подумай, не должно ведь исчезать с неба целое созвездие! Даже ради такого милого садовника, как ты. Что скажут астрономы? Кстати, я дам тебе подзорную трубу, чтобы мог любоваться своей небесной Ок-Тавой!

Щурясь, глядел Шухлик на выплывавшие из тьмы звёзды. Одни дрожали, как едва заметные тусклые песчинки. Другие лучились, превращаясь в смутные круги. И непонятно уже было, где светящиеся яблоки и груши, где порхающие светлячки, а где сами звёзды.

Диван-биби покачал головой:

— Да, братец, о чём это я? Какая там подзорная труба?! Ты же подслеповат, как крот. Не говоря уж о клюнутом глазе! Тут и телескоп вряд ли поможет!

Рыжий ослик кивнул и шмыгнул носом. Что да, то да! Он уже как-то сжился со своими болячками. Свыкся с туманом в глазах. Конечно, ко всему привыкаешь. Если каждый день что-то болит и ноет, то эти боль и нытьё становятся почти родными. Как говорится, стерпится-слюбится!

"Чего он от меня хочет, этот странный садовый бродяга с травой на голове?" — горько подумал Шухлик.

— Я хочу, чтобы ты хотел, — мягко ответил дайди. — Чтобы ты стремился к своей цели. Если у тебя есть цель в жизни, то не стой на месте, а двигайся к ней! Стань цельным, то есть здоровым, и тогда легко достигнешь того, о чём мечтаешь — вырастишь свой сад и будешь жить в нём со своей мамой. Согласись, не так уж много я хочу от моего садовника!

Диван-биби вдруг залез на стремянку под гранатовым деревом, отчего лестница издала нежный и стройный звук.

— Знаешь ли, драгоценный, нет ничего хуже привычки к болезни! Разве что поселиться в чёрном саду Ворона вместе с крысами, змеями и скорпионами!

Он размахивал руками и полами халата, возвысив голос на пять ступенек, красный от гранатового света, почти как джинн Малай:

— Такая привычка — это как ложное учение, которое вошло в голову и крепко-накрепко там засело! Твои болячки внушили тебе, что дважды два — пять! И ты им поверил!

Дайди, как большая ночная птица, спикировал с лестницы на лужайку, опустившись перед самым носом Шухлика.

— Ты должен обрести привычку к здоровью! — дунул он ослику в нос так ловко, что у того вся грусть и тоска вылетели из ушей. — На это понадобится сорок дней, как на войну с ленью! Именно сорок дней будешь привыкать к тому, что ты здоров, а дважды два — четыре, а не пять и не три. Надо это крепко запомнить и выучить — ты здоров, как 2x2 = 4!

— Ну, в общем-то, я знаю, что дважды два — четыре, но лучше от этого не вижу, — сказал Шухлик. — И что дальше?

— Дальше? — улыбнулся Диван-биби. — Всё очень просто! Вот лесенка, по которой надо взойти, чтобы сорвать с самой верхушки дерева гранат. Она недаром называется «стремянка». И первая её ступенька, — подтолкнул он ослика, — это стремление, или желание, выздороветь. Нужно усилие воли, чтобы встать на неё!

Шухлик влез на резко скрипнувшую ступеньку, покачиваясь, как бычок на шаткой доске.

— Вторая ступенька, — снова подтолкнул его дайди. — Это твоя осанка, статность, то есть улыбка всего тела. Третья — чудесное настроение, когда ты пережаешь огромную секунду счастья! И четвёртая — это вера, иначе говоря, уверенность в том, что тебе всё по силам!

Ослик перебрался на пятую ступеньку. Потянулся всем телом и сорвал гранат с вершины дерева.

— Правильно! — воскликнул дайди. — Последняя ступенька — это действие. Упражнения, которые необходимы, чтобы достать желанный фрукт, то есть здоровье! Ты напряг мышцы, потянулся, и здоровье — тут как тут! Во рту! Или, можно сказать, в голове, поскольку рот часть головы, не правда ли?

Шухлик промычал что-то в ответ, жуя гранат и потихоньку спускаясь. Ступеньки досадно, ненадёжно повизгивали под копытами — вот-вот обломятся или выскользнут.

— Эта стремянка — музыкальный инструмент, вроде ксилофона! — Дайди лихо пробежался вверх-вниз, сыграв на лестнице трогательную мелодию, напоминавшую "Во поле берёзонька стояла. Люли-люли, стояла!"

Он подошёл к Шухлику и шепнул на ухо, будто под большим секретом:

— У каждой ступеньки свой голос! Каждая важна по-своему, и без одной не зазвучат другие. Они поют, а не трещат, когда на них верно, с чувством и толком, ставишь копыто!

Ослик недоверчиво взглянул на свои копыта, потом на лестницу. Ничего особенного, обычная с виду садовая стремянка!

— Если возьмёшь стройный и благозвучный аккорд на всех пяти ступеньках, ты добьёшься выздоровления! — растолковывал Диван-биби, приплясывая вокруг граната. — Играя на этой стремянке, как крысолов на дудочке, ты освободишься от болезней, которые сидят в твоём теле, будто зловредные крысы. Выведи их и утопи в зыбучих песках пустыни!

Шухлику захотелось исполнить что-нибудь красивое на садовой лесенке. Например, испанский танец сарабанду в честь дедушки Буррито.

Однако раздался такой дикий треск, скрип и визжание, что весь сад вздрогнул, а рыжий ослик, как мешок с овсом, брякнулся на землю!

— Только не отчаивайся! — утешал его Диван-биби, помогая вставать. — Завтра прилетит Ок-Тава, и у тебя обязательно получится! Ступеньки зазвучат стройно, в лад, и всё пойдёт на лад, потому что ощутишь радость каждой секунды жизни, как тогда, когда впервые увидел осьмикрылую ослицу в небе, среди грома и молний. Ок-Тава — это твоё состояние счастья! И она поможет тебе выздороветь, поддерживая веру, что ты победитель, что всё в твоих силах!

"Действительно, — сообразил Шухлик. — Ведь в ту огромную счастливую секунду я сам создал Ок-Таву!"

— Какой молодец! Умнейший в мире осёл! — развеселился Диван-биби, прыгая меж деревьев, как тушканчик Ука. — У каждого своя Ок-Тава! Это ангельский колокольчик в душе, который не позволяет ей дремать и смиряться с болезнями. По его звучанию тебя легко найдёт твоя счастливая судьба! Точь в точь как хозяйки отыскивают своих коз по звону колокольчиков, что вешают им на шею, чтобы не терялись.

У Дивана-биби среди травы на голове зазвенели тихонько лиловые цветы-колокольчики. Время от времени он взбегал по лестнице, извлекая новые дивные напевы: "Полёт шмеля", "Танец с саблями" и "Уч-Ку-дук — три колодца". Успевал ещё и рассказывать:

— Вот так каждое утро, дождавшись крылатой ослицы, ты будешь одолевать эти пять ступенек. Целых сорок дней, пока не привыкнешь быть здоровым, пока не превратишься в золотого ослика! Букет твоих радостей разгорится сильнее, ярче, и тело твоё наполнится тёплым животворным светом.

Диван-биби оттолкнулся от последней ступеньки и полез неизвестно как и куда — выше, и выше, и выше.

— Запомни, дорогой садовник, лестница-стремянка бесконечна. Стремится в небеса! Можно подняться и к самой Ок-Таве, чтобы всегда быть вместе. Передать ей привет?

Дайди уже едва виднелся в ночи. Чуть заметно колыхание его красного халата, будто призрачные всполохи небесного огня, и еле-еле слышен звон цветочков на голове.

— Выхожу один я на дорогу! — разнёсся вдруг над садом голос Дивана-биби. — Сквозь туман кремнистый путь блестит! Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит! В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом…

Все, кто ещё не спал на этой земле, замерли, вслушиваясь. Так сказочно к месту пришлись слова! Кажется, можно было разобрать, о чём шепчутся звёзды, куда ведёт путь в тумане, что слышит пустыня и даже какие сны видит земля.

Шухлику немыслимо захотелось быть здоровым и долго-долго-долго жить в этом волшебном мире, путешествуя по нему с мамой-ослицей, внимая каждому звуку, запаху и движению.

Расправив халат, как крылья, дайди Диван-биби спустился из поднебесья и присел рядом.

— Поздравляю! — сказал он, отдышавшись. — Ты уже на первой ступеньке стремянки! Стремление быть здоровым — с него начинается путь, что блестит в тумане! Знаешь ли, слово «здоровый» происходит от слова «дерево». Здоровый — значит, подобный дереву по высоте, силе, стройности! Погляди на платан! Вот какая у тебя должна быть осанка! Будто всем своим существом ты тянешься ввысь, поднимая к солнцу лиственную крону.

Дайди встал и показал, как дерево устремляется вверх — для него нет преград! Вытянулся метра на три, словно молодая яблоня, и закачал ветками, зашелестел листвой.

— Представь, что и у тебя на голове корона, — улыбнулся он. — Тебе это легко, поскольку ушки на макушке, как царственный венец! Расправь плечи и вдохни полной грудью. Спина прямая, и позвоночник твой, будто бамбук.

Диван-биби, приняв вид добродушного бамбукового медведя из семейства енотовых, оглядел Шухлика с хвоста до ушей:

— С такой осанкой, улыбаясь всем телом, никому не уступишь. Осанка поднимает твоё настроение до небес! Вообрази: ты в сбруе и под седлом среди быстроногих арабских скакунов. Ты статен, как они! И тебе по силам их обогнать!

— В крайнем случае, я подсоблю, — возник откуда- то понурый Малай. — Что нам, ослам, арабские скакуны! О, не думай обо мне плохо, мой господин, я на многое способен! Дождь, правда, не удался, каюсь! Но обещаю исправиться! Только не загоняй обратно в горшочек!

И джинн рухнул перед Шухликом на колени.

— Очень я затосковал, мой повелитель, ожидая скандала из-за слепого дождя! Затаился и горькую думку думал о пропащей своей жизни. Но, вижу, никому нет дела до старика Малая! Дозволь сыграть что-нибудь для души на этой лестнице-ксилофоне!

Никто не возражал, и красный джинн, как спятивший кролик, запрыгал по ступенькам. Судя по всему, он долго уже сидел неподалёку в кустах, не решаясь подойти. И наконец не вытерпел — так хотелось поиграть на стремянке!

Из-под его копыт изливалась какая-то загадочная, непривычная слуху музыка. Хотелось назвать её океанической. От неё клонило в сон. Веки сами закрывались.

Диван-биби, наскитавшись, напрыгавшись и налетавшись за день, уютно посапывал под гранатовым деревом. А Шухлику жалко было засыпать и расставаться с короной на голове и с мыслями о том, как он обогнал арабских скакунов.

— Что это ты играешь? — спросил ослик сквозь Дрёму.

— Колыбельную древней Атлантиды, мой повелитель! — отвечал Малай, мелькая вверх-вниз по лестнице. — Её пели жрецы, чтобы атлантам хорошо спалось и все их желания исполнялись на следующее утро. Спокойной ночи, мой господин, и ворох добрых сновидений!

Командир полка — нос до потолка

Шухлик хотел бы увидеть во сне маму-ослицу.

Но сновидения были странные. Не то чтобы совсем кошмарные, хотя и не очень-то добрые. Словом, на первых порах Шухлик выслушал много горькой правды.

Всё началось с беседы со своим собственным позвоночником, который ослик по-дружески называл По.

Этот По оказался очень умным — сверху донизу наполненным становым мозгом, — разговорчивым, но большим нытиком.

"Нелёгкая у меня доля, — жаловался он. — То тяжеленные корзины с камнями, то гнилое дерево! Все шишки на меня валятся! Чудом пока держусь! Хорошо, когда я неслышно, как платан, позваниваю, радуясь жизни. Куда хуже, если скриплю и похрустываю, как лестничные ступеньки под твоими копытами!"

"Ну что ты, дорогой По! — отвечал во сне Шухлик. — Я так тебе обязан, так ценю! На тебе вся моя стать держится!"

"Хороша стать! — ворчал По. — С горбиком на спине! Какая-то старая кляча, а не молодой осёл!"

"Да, изрядный зануда, — подумал ослик. — Впрочем, придётся к нему прислушаться".

"Ещё бы! — воскликнул По. — Я и за твои глаза в ответе! Если мне плохо, у тебя зрение ухудшается! Не знаю, о чём и чем ты думаешь. Хоть бы постарался укрепить мышцы — ведь они поддерживают меня!

Прикажи им набраться сил! Иначе искривлюсь и зачахну, как дерево в саду Ворона. Будешь подслеповатым и перекошенным калекой — одно плечо выше, другое ниже. Ты этого хочешь?!"

Да кто же такого хочет? Шухлик размышлял, как бы побыстрее успокоить позвоночник, пообещав ему заботу и ласку, но тут донеслись новые голоса, вялые, еле слышные и недовольные.

При этом у ослика зашевелились уши и хвост, и он во сне начал перебирать ногами, будто бежал неведомо куда. Наверное, хотел скрыться от жалоб и укоров. Да не тут-то было! Голоса не отставали, напротив — сделались громче.

"Куда ты? — попискивали они. — Совсем о нас позабыл? Погляди, на кого мы похожи — дряблые и сонные, будто увядающее растение. А должны быть резвыми, прыткими, шустрыми, как мышки. Недаром же нас называют "мышцы"!"

"Отовсюду одни попрёки, — вздыхал ослик. — Вероятно, так бывает на родительском собрании в школе, где распекают нерадивого ученика. Конечно, все правы, кроме меня самого".

"Ты знаешь, как приятно ощущать нас под кожей, когда мы полны сил? — не умолкали мышцы. — Мы бегаем, играем, точно настоящие мышки, если нас заставлять каждый день трудиться. А без твоего участия разленимся и ожиреем! Почему бы тебе всерьёз не заняться нами? Или хочешь быть «жиртрестом», который кое-как ноги двигает?"

В общем, картина получалась печальная. Кривой, слепой и жирный рыжий осёл! Действительно, похоже на кошмар. Проснуться бы и не вспоминать этот сон!

Однако разговорилось вдруг всё тело Шухлика. Каждая клеточка его организма спешила вставить словечко. Ослик и не догадывался, что их столько — целая великая армия.

"Да ты весь-весь, от кончика носа до кисточки хвоста, сложен из нас, из живых клеток! Как час состоит из секунд, так и ты — из клеток! — жужжали они, будто пчёлы в улье. — Мы вроде крохотных комнаток или кладовых, где хранится множество добра. Например, твоё наследство — сведения и знания, передаваемые от родителей детям. Вот почему ты вспомнил испанскую сарабанду, которую танцевал твой дедушка Бур-рито".

"Спасибо! — отвечал удивлённый Шухлик. — Приятно познакомиться! Неужели я умудрился и каждой из вас чем-то не угодить?"

Клетки ахнули и запели разными голосами — нервными, костными, мышечными, — из которых, впрочем, вышел стройный хор. Интересно было слушать поющее во сне тело!

"Совсем не о том речь! Все мы — основа твоего существа, которое живёт, растёт, стареет и умирает! Но мы подчиняемся твоей душе, её радостям и печалям, то есть твоим чувствам. Если на душе у тебя плохо, мрачно, то в наших комнатках тоже — потёмки и до болезни рукой подать. А когда с тобой Ок-Тава, когда в твоей душе свет огромной секунды счастья, нам так хорошо, что любая хворь отступает".

"Это я замечал, — вздохнул Шухлик, вспомнив крылатую ослицу. — Чего же вы от меня хотите?"

"Наполни нас любовью к жизни, как пчёлы наполняют соты мёдом, и непременно станешь здоровым, как могучий платан! — воскликнули клетки. — Призови Ок-Таву и направь свою любовь, как поток чистого горного ручья, в то место, где болит. Например, к хвосту, укушенному змеёй. Этот поток промоет наши комнатки от яда и унесёт, как сор, недуги. Твоя душа командует нами, как генерал войском! Только прикажи, и мы ответим: "Слушаем и повинуемся!"

"Неужели всё так просто и ловко получится?" — думал Шухлик.

Вообще забавно ощущать себя генералом, которому подчиняется армия клеток. Очень важный чин и слишком ответственный. Надо бы привыкнуть к такому назначению!

А клетки, перебивая друг друга, твердили:

"Запомни, ты полководец, а все органы твоего тела — солдаты. Знай, что можешь приказывать им, и они подчинятся, исполнят твою волю! А уж мы, твои клетки, постараемся, поможем! Ты наш властелин! Всё в твоих силах! И всё будет так, как ты пожелаешь! Скажи, "да будет так!" И так будет!"

Они до того разволновались, раскричались, особенно нервные клетки, что у Шухлика по всему телу мурашки побежали, а потом стало очень щекотно в носу. Он чуть было не расчихался, но утерпел, потому что хотелось дальше послушать. Сон изменился к лучшему. Всё же приятно, когда тебя называют полководцем, генералом и даже властелином! И не какой-то джинн Малай, которого выручил из горшочка, а свои родные клетки.

"Помнишь, что говорил Диван-биби, — здоровье у тебя в голове! — продолжали они. — Твои мысли влияют на чувства. А твоя кровь, будто гонец, передаст эти добрые чувства нездоровому солдату, который, приняв их как приказ, как орден, обязательно пойдёт на поправку!"

"Как только проснусь, — решил Шухлик, — по всему телу разошлю гонцов с приказами и орденами! Пора уже навести порядок в армии!"

А клетки всё уговаривали ослика, настойчиво убеждали:

"Все силы своей души, всю любовь пошли больному солдату, и он обязательно откликнется — это мы обещаем! — начнёт выздоравливать. Поток чистого горного ручья унесёт печали и боли. Только верь в это!

Если ты поверил в своё исцеление, то эта вера передаётся и нам, клеткам. Значит, ты приблизился на ступеньку к выздоровлению, потому что мы, не ленясь, возьмёмся за дело — изживём немощи и недуги!"

"Да вы просто золотые клеточки! — улыбался и радовался во сне Шухлик. — С такой армией все болезни разгромлю!"

"Бесспорно! Нет сомнений! — поддакивали клетки. — Взгляни на свои болячки со стороны, вроде бы с командного пункта. Спокойно и твёрдо прикажи им как совершенно постороннему стаду сайгаков, убираться из твоего тела, из расположения твоих войск. гони их прочь!"

Шухлик уже представил себя в генеральском мундире, в штанах с широченными золотыми лампасами и огромной фуражке с кокардой. Он стоял на возвышенности, оглядывая поле боя, где выстроилась его армия — бесчисленные клетки, готовые для него на всё. Впрочем, они ни на секунду не умолкали в строю.

"Вспомни, как помог своему копыту, — доносилось то с одного фланга, то с другого. — Ты отвечаешь за каждого солдата, всё равно хвост это, глаза или позвоночник. Ты велишь ногам идти, хвосту — махать, а глазам — подмигивать. Точно также можешь повелеть выздоравливать! Прикажи, например, своим глазам видеть лучше, и они подчинятся!"

"Позвольте! — неожиданно вмешались глаза. — Вы тут кое о чём позабыли! Воля, вера, любовь и Ок-Тава — всё прекрасно! Но есть ещё пятая ступенька стремянки — действие! Без упражнений, простите, мы не восстановим зрение".

Шухлику очень не понравилось это замечание. Генералу ведь нельзя прекословить! Что за бунтовщики в собственном теле?

"Стало быть, простого приказа вам недостаточно?! — оскорбился он. — Не будете слушать своего командира?!"

"Командир полка — нос до потолка!" — раздался хвостливый голосок.

"Отставить разговорчики! — прикрикнул во сне Шухлик и поджал хвост, чтобы знал своё место. — Так как же — отказываетесь выполнять приказ?" — гневно обратился к глазам.

"Мы бы с радостью, — сказал правый. — Сами хотим хорошо видеть!"

Но подбитый левый глаз отвечал дерзко:

"Ты чего, командир? Где это видано, чтобы солдат без подготовки сразу прыгал с парашютом или стрелял из танка? Сначала приказывают научиться! А для обучения нужны специальные упражнения, которые мы с удовольствием выполним".

И правый поддержал брата:

"Конечно, командир, куда важнее ваш порыв души, вера в поеду, но в глазном деле пустяков не бывает! Придётся подняться на пятую ступеньку, иначе не доберёшься до верхушки дерева, до здоровья".

"Сорок дней занятий, — моргнул левый, — и мы обещаем запросто, без телескопа и подзорной трубы, разглядеть Ок-Таву в ночном небе!"

Шухлик уже понял, что глаза правы. Однако генералу как-то неловко признаваться перед солдатами в своих ошибках.

"А почему именно сорок дней?" — заупрямился ослик, будто позабыл, что говорил ему Диван-биби.

Все его клетки вновь застрекотали, как сороки, стараясь растолковать:

"О, это такая важная цифра! В старину всё считали сороками — первые сорок, другие сорок. Целых сорок недель, прежде чем родиться, человеческий ребёнок в животе у матери! А нам всего-то сорок дней надо, чтобы свыкнуться с тем, что мы здоровы! И ты будто заново родишься — в новой золотой сорочке, крепкий, как дерево!"

"К тому же за сорок дней научишься искусству побеждать и станешь умелым командиром. Твоё тело будет слушаться тебя, как отца родного", — осторожно шепнул хвост.

А левый глаз нарочно приоткрылся, намекая, что пора вставать и приниматься за дело. Пришлось и правый открывать.

— Упражнения — это празднество! — услышал Шухлик, уже проснувшись. — Потому что каждая секунда жизни праздник! Так что сорок дней это всего лишь около трёх с половиной миллионов праздничных секунд! Не теряй их попусту.

Солнечный ливень

Поднималось солнце. Зацветал сад Багишамал.

Под гранатовым деревом у музыкальной стремянки среди деревьев Шухлика стоял дайди Диван-би-би в каком-то немыслимом парадном наряде генералиссимуса. Красный мундир с золотым шитьём, эполетами и огромными пуговицами, размером с чайное блюдце. А на голове у него вместо колокольчиков воинственно сидел колючий кактус, из которого, как перьевой султанчик, выглядывал белоснежный цветок.

Не успел Шухлик прийти в себя после долгой ночной беседы со своим телом, как раздался шелест крыльев, и сошла с небес чудесная Ок-Тава. Приобняла ослика, и он почувствовал, как душа его, а затем и каждая разговорчивая клеточка переполняются радостью и счастьем огромной секунды жизни.

— Настройся на успех всеми струнами твоей души! — улыбнулась Ок-Тава. — Ведь если одна фальшивит, сыграть невозможно!

Диван-биби взмахнул рукой, и пуговицы на мундире зазвенели, как литавры:

— Вперёд, на стремянку! Хотя постой, не всё ещё сказано…

Он присел на ступеньку, покачивая кактусом с цветком.

— Не в самих упражнениях дело, а в настроении, с которым их выполняешь. Это очень важно! Упражнения — только нарядная форма на вешалке. Она будет впору и украсит тебя, если ты ощущаешь праздник в душе! Если в тебе есть дух Ок-Тавы, то упражнения обязательно помогут, пойдут на пользу. Ты приведёшь тело в порядок, и всё-всё в нём будет стройно, складно, как на параде перед полководцем. Понял или нет?

Тут же выпрыгнул из-за деревьев жизнерадостный Малай. За последние дни на свободе, ничем не стеснённый, малютка-ослик заметно подрос, достиг уже размеров барана.

— Как не понять?! — воскликнул он. — Упражнения сами по себе вроде пустого горшочка, где нет чистого духа, то есть джинна! Главное, чем заполнить этот горшок — компотом или кашей. Чего пожелаете, мой господин?

Видно было, что дух Малай истомился без приказов, не зная, чем угодить. Точно, как тело Шухлика.

— А можно я кое-чего пожелаю? — спросил Диван-биби. — Исполнишь?

— Вообще-то так не положено, засомневался Малай. — Надо узнать у моего властелина, позволит ли?

Шухлик махнул хвостом:

— Да конечно! Слушайся дайди и повинуйся, а я пока научусь командовать своим телом! С глазами надо разобраться! Не говоря уж о позвоночнике и мышцах.

Диван-биби нашептал что-то джинну — сначала в одно ухо, а затем и в другое. Судя по всему, не одно пожелание, а сразу несколько.

Склонив голову, Малай усердно и прилежно, будто отличник задание на дом, всё запоминал, чтобы не наделать глупостей, как со «слепым» дождём. Похоже, поручение пришлось ему по вкусу! Джинн подпрыгнул от избытка чувств, чмокнул дайди в щёку и так резво куда-то поскакал, что ни один арабский конь не угнался бы.

А Шухлик, обнявшись с Ок-Тавой, подошёл к стремянке. Он точно знал, что ступеньки не заскрипят и не затрещат, как накануне, а откликнутся мелодичными звуками.

Он уверенно ставил копыта, и лестница отозвалась, заиграв сарабанду!

И под эту музыку запели все его клеточки!

И по телу, как музыка, покатились тёплые волны любви, нежности и здоровья.

Вдох и выдох на каждой ступеньке! И Шухлик ощущал, как в него вливается свежесть сада, бодрость и уверенность в себе.

Он уже взошёл на пятую ступеньку, когда хлынул солнечный ливень.

Каждая капля, размером с пуговицу на мундире Дивана-биби, сияла, наполненная солнцем, и отражала цветущий сад, бирюзовое небо и самого ослика, который выглядел безупречно золотым.

Это был медленный, как танец сарабанда, ливень.

Сверкающие капли, точно огромные секунды счастья, тихо плыли в воздухе, будто на парашютах.

Крылья Ок-Тавы переливались под солнечным ливнем, и капли загорались красным, синим и зелёным цветом.

Они опускались на Шухлика и просачивались сквозь тело, унося с собой боли, хвори и недуги.

Солнечный ливень омывал листья на деревьях и траву, само небо и глаза Шухлика. Всё вокруг проступило явственнее, ярче. Всё стало новым и прекрасным.

Можно было разглядеть, будто в микроскоп, мельчайшие подробности жизни — божьих коровок с пятнышками на спинах, муравьев, шевелящих усами при встрече друг с другом, безымянных букашек и козявок, напоминавших крохотные живые буковки, то резкие, то расплывчатые, будто в прятки играли. В какой-то миг даже свои собственные поющие клеточки сумел ослик рассмотреть наяву.

Так чётко и ясно его глаза никогда ещё не видели. Что правый, что левый! До того хорошо глядели, аж сердце замирало, какие молодцы!

— Вот и запустили зрение! — произнёс Диван-биби, словно военачальник, одержавший победу в крупной битве. — Не в том смысле, что махнули на него рукой. А постарались — и включили! Будто моторчик вечного двигателя. Чувствуешь, закрутились всякие колесики и шестерёнки? Поехало зрение по гладкой дорожке в сторону улучшения! А впереди маячит селение Шифо. Чудесное местечко, Шифо! Само название означает исцеление, выздоровление.

Шухлик посмотрел с высоты вдаль, однако никакого Шифо не узрел. До самого горизонта лежала пустыня, куда уже пришла серая зима, с редким снегом, частыми холодными дождями и ветрами. А здесь, в саду Багишамал, по-прежнему — весеннее утро. И в душе золотого ослика, и вокруг подрастают всё новые и новые его деревья. Да и сам он, как богатырское деревце, а на ушах и хвосте распускаются, кажется, цветы, вроде того белоснежного султанчика на кактусе Дивана-биби.

— Чтобы разглядеть Шифо, нужны особые занятия для глаз, — подмигнул дайди. — Каждый день их надо тренировать. Напоминать, как славно потрудились сегодня, и благодарить, чтобы завтра видели ещё лучше. Ты, золотой садовник, должен привыкнуть к хорошему зрению! Тогда и явится тебе Шифо!

— А я как раз оттуда! — возник под стремянкой запыхавшийся Малай. — Так спешил застать солнечный ливень. Удачно получился?

Действительно, ливень удался! Последние его капли мирно опускались на землю. Судя по всему, Диван-биби отлично растолковал джинну, что и как делать. И не только насчёт ливня.

На спине у красного осла покоилась тяжёлая каменная плита с таинственными знаками — крючочками, закорючками и каракулями.

Диван-биби поднял её легко, будто записную книжку, и довольно закивал колючей головой.

— Всё исполнил, как повелели, учитель! — доложил Малай, краснея ещё больше от гордости. — Без всяких заминок и путаницы! Этот камень из священного селения Шифо!

Ок-Тава удивлённо взмахнула крыльями.

— Насколько я знаю, Шифо находилось в древней Атлантиде, которая затонула двадцать пять тысяч лет назад между Африкой и Америкой!

— Именно так! — согласился дайди. — Но для умелого джинна время и расстояния — пустяки! Для чистого духа нет преград!

Потрепав Малая за ухом, отчего тот сощурился и заворковал, как голубь, Диван-биби установил плиту рядом с платаном, точно посреди сада Шухлика.

— Здесь упражнения — для глаз и всего тела! — указал он на каракули. — Жители Атлантиды пользовались ими как лекарством от болезней. Они и тебе помогут, золотой садовник, если не забудешь об огромной секунде счастья и осьмикрылой Ок-Таве. Эти упражнения — тоже счастливые секунды жизни! Чувствуй, выполняя их, что это — праздник! Парад всех твоих сил, каждой твоей клеточки!

Дайди провёл ладонью по плите сверху донизу, и все загогулины превратились в знакомые, понятные Шухлику буквы. Очень интересно было складывать их в слова, а затем повторять те самые движения, что двадцать пять тысяч лет назад в священном селении Шифо делали атланты, исцеляясь от всяческих недугов.

Сад Шифо

Каждое утро Шухлик вместе с Ок-Тавой поднимался по лестнице-стремянке, всё уверенней выстукивая копытами испанский танец сарабанду. На пятой ступеньке ослик ощущал, как в него вселяется дух древних атлантов, и выполнял их живительные упражнения.

Настало время, когда Шухлик смог разглядеть сквозь тысячелетия селение Шифо — дома, на плоских крышах которых были устроены цветочные клумбы, сады во дворах и вдоль улиц и даже каменную плиту с тайными знаками, что притащил джинн Малай. Она стояла на центральной площади, и золотой ослик отчётливо видел каждую закорючку, означавшую, как он понимал теперь, то или иное упражнение.

На сороковой день в сад Багишамал залетела сорока Загизгон. А сорока прилетает к полному исцелению, это точная примета. Долго присматривалась она к Шухлику, не узнавая в золотом весёлом здоровяке того больного и равнодушного ослика, жившего когда-то по соседству, — в пустыне у чёрного столба.

— Не верю, не верю, не верю! — громко застрекотала Загизгон. — Чудо, чудо, чудо! В чём секрет?!

Сорока любит секреты. Тут же всем разболтает. Как говорится, сорока скажет вороне, ворона борову, а боров всему городу. Да вряд ли кто поверит, если не слыхал о дайди Диване-биби и его бродячем саде Багишамал.

Известно, сорока стрекочет, гостей пророчит. На следующий день пожаловал лис Тулки во главе своего семейства — лисоньки Кореи и дюжины лисят. Они повстречали на окраине сада маявшегося без дела красного осла Малая с любимым горшочком на голове.

— О, приятель! — ахнул Тулки, обознавшись. — Как ты изменился! Правду говорила Загизгон! Но такого я не ожидал. Ты, приятель, стал похож на лиса — цветом и хвостом. А что у тебя с глазом и почему горбик, как у верблюда?

— Да разве вы не слышали, друзья?! — оживился Малай. — Я открывал вместе с Колумбом Америку. У него ключ никак не подходил к американскому замку. Пришлось мне первому через окно лезть! Тут же напали краснокожие индейцы, искололи копьями, — всхлипнул он, придуриваясь. — Был при смерти, но уцелел, схоронившись в этом горшочке.

Лисы слушали, открыв рты. Они знать не знали, что происходит в мире. Жили в своей пустыне, как их предки сто или пятьсот лет назад. Какая Америка? Какие индейцы и Колумб? Больше всего их поразил спасительный горшочек. Тулки и Кореи обнюхали его и оглядели со всех сторон — им очень не хватало такого в хозяйстве.

Джинн по доброте душевной дунул-плюнул, и перед лисами появился отменный свежий горшок, в котором всё семейство запросто могло спрятаться и вообще жить долгие годы. Потом Малай посадил дюжину лисят себе на спину и катал по саду до заката — то как на карусели, то с горки на горку, то порхая над деревьями.

Лисы чувствовали себя будто в парке культуры и отдыха, откуда уходить никак не хочется.

— А это кто такой? — обомлел Тулки, завидев золотого Шухлика. — Неужто повелитель всех на свете ослов?

— Не скажу за всех ослов, — отвечал Малай — Скорее, это мой личный повелитель!

Шухлик, конечно, признался, что он Шухлик, и они с лисом Тулки просидели всю ночь, вспоминая побег от Маймуна-Таловчи. А Кореи с лисятами спала в новом уютном горшке, видя сны про индейцев и Америку.

Последнее время Шухлик не мог равнодушно глядеть на Малая, поскольку очень живо представлял себя в прошлом, только что вышедшим из сада Ворона.

Сам джинн ничуть не тяготился своим видом. Напротив, радовался каждой секунде вольной жизни вне горшочка. Ещё бы, просидеть пятьдесят веков в такой тесноте, темноте и духоте! Хотя сложно сказать, ощущает ли дух духоту?

Зато другое было очевидно — без тесноты, на свободе джинн начал расти не по дням, а по часам. Как на дрожжах, и вверх, и вширь! Он уже перерос Шухлика, достиг размеров мула, потом коровы и наконец верблюда. Конечно, у него имелся горб, однако выглядел Малай, мягко говоря, странно. Существо неизвестной породы — красного цвета, с пушистым хвостом, рогом во лбу и пиратской повязкой на глазу. Впрочем, очень милое!

А как здорово разросся сад Шухлика, слушая музыкальную стремянку! Он цвёл по утрам, плодоносил к вечеру и ходил за осликом по пятам, будто верный джинн.

Сад был прекрасен, но Шухлик вроде и не замечал, что сбылась его мечта. Пожалуй, ей всё же кое-чего не хватало. А именно второй половины.

— Знаешь ли, — сказал однажды дайди. — Ты должен выбрать — оставаться ли здесь, у меня под крылом, или вместе со своим садом найти новую дорогу.

Это был не простой выбор. Шухлик очень привык к Дивану-биби и к его саду Багишамал. Он как-то растерялся. К счастью, вспомнил об известном Буридановом осле, который, оказавшись между двумя охапками сена, так и помер с голоду, не решив, до какой из них сперва дотянуться. Хотя трудно поверить, что Буриданов осёл был настолько болваном.

Вероятно, он хотел послужить истории в качестве поучительного примера сомнений и колебаний. И пожертвовал жизнью во благо других ослов.

"Пора уже быть самостоятельным! — решился Шухлик. — Какие сомнения? Разве мне не по силам забрать маму-ослицу у хозяина Дурды?!"

Действительно, довольно глупо, когда один сад сидит внутри другого. Чем больше на свете независимых бродячих садов, тем лучше! У каждого должна быть своя собственная судьба. Если есть ангельский колокольчик в душе, судьба найдёт тебя в любом уголке этого мира и будет счастлива.

Шухлик назвал свой сад — Шифо, в честь священного селения атлантов. Только не знал, какое отчество ему дать. Багишамалович или Шухликович? А может, вернее — Диванович?

— Да не мучайся ты, золотой садовник! — рассмеялся Диван-биби. — Главное, сам не забывай о его происхождении, а для отчества он ещё слишком молод.

Шухлику и саду Шифо устроили шумные проводы. Собрался струнно-духовой оркестр, как в тот памятный вечер, когда ослик впервые танцевал с Ок-Тавой.

Играли марши и пели романсы. Нежно позванивали, желая друг другу счастливого пути, два платана-позвоночника — дед с внуком. А джинн сочинил неугасающий фейерверк, замерший в небе, словно Северное сияние.

К ослику потянулся длинный хвост за прощальными объятиями и поцелуями — еноты-полоскуны, тушканчик Ука, дикобраз Жайра, петух Хороз, фокусник Хамелеон, кукушка Кокку, выдра Ошна, сурок дядюшка Амаки. Словом, все обитатели сада Багишамал были тут как тут и затискали Шухлика почти до головокружения. Даже Малай успел влезть несколько раз без очереди, хотя и не думал расставаться со своим повелителем.

Диван-биби вылепил из глины целую стайку райских птичек и выпустил их в сад Шифо, где оказалось уже немало жителей. К примеру, семейство лиса Тулки, поменявшее тесную нору в пустыне на просторный горшок в саду, сорока Загизгон, а ещё кроты и слепыши из семейства мышиных, выпавшие со «слепым» дождём. Не говоря уж об Ок-Таве и красном Малае.

Грустно было расставаться с Багишамалом и дайди Диваном-биби. Деревья двух садов махали ветвями до тех пор, пока ещё виднелись в пустыне, пока сад Шифо не скрылся за горизонтом.

Шухлик направился прямо за своей мамой-ослицей.

По дороге сад принимал всех, кто хотел в нём поселиться. Ранним утром, когда Ок-Тава только что спустилась с небес, прилетел жаворонок Жур. А к полудню повстречали черепаху старушку Тошбаку. Она так обрадовалась, что едва не выскочила из панциря.

— Я знала, дорогой ослик, что мы увидимся! Иначе и быть не могло! — ползала она вокруг Шухлика, осматривая его со всех сторон, как одно из чудес света. — Чуяла, что на склоне лет поживу в саду!

Ну, а разве могла не почувствовать мама-ослица, что её золотой сынок неподалёку? Вместе с кошкой

Мушукой они затемно сбежали со двора хозяина Дурды и поспешили в пустыню.

Мама-ослица глазам не поверила, завидев целый поющий и цветущий сад, быстро шагавший навстречу. Она подумала, это мираж, фата-моргана! А когда разглядела осьмикрылую Ок-Таву и красного Малая, величиной с верблюда, чуть в обморок не упала от таких немыслимых диковин.

Кошка Мушука поддержала её и передала, как говорится, с рук на руки, под опеку Шухлика, — вместе с приветами от тётки Сигир, дядьки Бактри и от раскаявшегося козла Таки, который особенно застыдился, почувствовав себя прощёным.

Мама-ослица еле доставала головой до плеча Шухлика, так подрос и возмужал сынок, но для неё остался всё таким же маленьким рыжим осликом, как прежде до разлуки. Они простояли бок о бок до вечера, разговаривая без умолку обо всём на свете и решая, куда путь держать.

Жители сада Шифо уже залезли на лесенки-стремянки и собирали урожай. Малай знакомил кошку Му-шуку с местным населением.

Ок-Тава поднялась, как обычно, в ночное небо, откуда мигала Шухлику своими звёздами. А на рассвете золотой ослик пустился рысью в дорогу, которая, вливаясь в другие, вела по всем закоулкам мира и возвращалась назад, чтобы проведать Дивана-биби, выпить с ним зелёного чая и послушать, как позванивают два платана и беседуют два сада — старый и молодой.

В здешних краях, когда строят дом, последний кирпич не кладут — оставляют ещё дело, заботу в жизни. Так и в этой истории об ослике Шухлике последняя строчка не дописана, хотя каждый сможет её додумать.

Вот она. Шухлик был счастлив каждую секунду, и сад его Шифо цвёл утром и давал урожай к вечеру, и все мечты золотого ослика…