С черного хода

Глава 4

– Что мы выносили?

– Мусор.

– Не похоже. И вонь такая стояла…

– Это мусор! – твердо, убеждая больше сам себя, ответил я Рудику.

Да, мне больше самого себя надо убеждать, потому что я, в отличие от него, понимаю – в резиновых, больших мешках, которые мы вынесли из бункера, был не мусор. Конечно, можно их содержимое назвать и мусором, вот только я убежден – в этот мусор превратились ребята, которых вчера вечером вывели из соседней камеры. Да что там говорить!.. Я это знаю так же точно, как то, что надо быстрее валить с этого долбаного острова. И если я не сбегу в ближайший месяц, в таком же мешке вынесут меня.

И еще… Совершенно случайно, пока мы торчали в коридоре, ожидая охранника, я слышал очень странный разговор, доносившийся из-за приоткрытой двери соседнего помещения.

Говорила фрау гауптштурмфюрерин, именно та русалка с зелеными глазами, которую я спас из горящего домика. Она даже не говорила, а шипела, как гремучая змея…

– …доктор Краузе, кто вам разрешил проводить в мое отсутствие эксперимент, я спрашиваю! Кто? Молчать! Кто вас вытащил из концентрационного лагеря? Кто содрал с тебя розовый треугольник, розовый ты ублюдок! Отвечать!

– Фрау Гедин!..

– Молчать, розовая свинья! Обращаться по званию, ублюдок!

– Фрау гауптштурмфюрерин, мне наконец-то удалось синхронизировать…

– Мне плевать на то, что тебе удалось синхронизировать, ты, паршивый ублюдок! Кто руководит программой?! Кто, я спрашиваю?! Сегодня же… Сейчас же ты отправишься обратно разнашивать ботинки в ту же клоаку, откуда я тебя вытащила!

– Но положение полей совпало на семьдесят семь процентов, такого результата еще не было…

– Этот результат вполне можно было получить теоретическим путем! Вы даром потратили ресурсы! Вы тупой осел, доктор Краузе… Вы… Ты… Ты тупой мясник! Арестовать! Убрать его с моих глаз!..

Эсэсовка выскочила из комнаты, скосила на меня глаза и, фыркнув как кошка, умчалась по коридору, сопровождаемая свитой едва успевавших за ней сотрудников. А потом охранники вытащили того самого доктора Краузе, напоминавшего мертвенно-бледный, живой труп.

Вот так… И что это все означает, я совершенно не понимаю. А чего я не понимаю, того я опасаюсь, тем более вот такой неудачный и непонятный эксперимент грозит превратить мою тушку в фарш из костей и мяса. Оно мне надо?

Тут воистину забудешь про Карла Маркса с родной партией и вспомнишь старого доброго Боженьку…

Хотя отдельные моменты разговора мне понятны. К примеру, что такое розовый треугольник и чем грозит его обладателю возвращение в лагерь. Все очень просто – педерастам обеспечен самый низкий статус в лагерной иерархии, побои и отношение как к дерьму, это даже по сравнению с остальными заключенными, низведенными к роли бессловесного скота. Помимо этого, им обеспечено сорок километров день в ботинках на размер меньше и сорок килограммов в рюкзаке на горбу, и это ежедневно и пожизненно. Хотя жизнь обладателей розового треугольника обычно надолго не затягивается.

М-да… Не повезло доктору Краузе, хотя он свое заслужил. Меня в свое время приговорили всего к одному дню такого веселого развлечения. За кривую ухмылку в строю… Больше я никогда не ухмылялся и молился, чтобы сбитые до костей ноги пришли в норму, прежде чем руководство лагеря решит, что затраты на содержание не оправдывают моего существования, и не отправят меня в газовую камеру…

Дверь камеры открылась, возникший на пороге надзиратель молча ткнул в меня пальцем.

Одного?..

Ну что же…

Повели куда-то далеко за территорию базы. Я осторожно вертел башкой, рассматривая окрестности, но толком так ничего полезного и не увидел. Разве что заходивший на посадку транспортник. Что свидетельствовало о наличии большого аэродрома.

Прошли несколько батарей зенитных «Эрликонов» и чего-то тоже зенитного, но калибром покрупнее. Прожекторные установки тоже присутствуют.

Дорога свернула к морю, мы проследовали несколько хорошо оборудованных блокпостов, на которых стояли загнанные в капониры броневики.

С каждым шагом становилось ясно, что побег практически невозможен, даже толком помечтать не получится. Войск на острове очень много, а сам он поделен на зоны, границы между которыми хорошо охраняются. И побережье тоже. Я приметил несколько батарей крупнокалиберных орудий и даже пару сторожевиков, болтающихся на рейде.

М-да… получается, и морем не уйдешь… Остается… Только воздухом, но это вообще из области фантастики. Вот ни разу я не Чкалов и Коккинаки… Возможно, среди остальных кацетников летчики и есть, но организоваться никак не получится. Нас до кучи никогда не сводят, даже работаем отдельными группами, покамерно.

Мля… Веселуха, однако. И совсем же ни хрена неизвестно, что там на родине. Рудик говорил, что немцы напирают по всем фронтам и к Москве вплотную подошли…

В общем, нахлынула на меня такая тоска беспросветная, что я решил подождать недельку и устроить фестиваль в одиночку. При общей расслабухе, царившей на нашей базе, сделать это будет совсем нетрудно. Заберу с собой сколько смогу фрицев, а потом как раз проверю, куда гэбэшников после смерти определяют. В рай или ад?.. Только вот думается мне, на рай я еще точно не заработал, скорее даже наоборот, а ад будет выглядеть вряд ли хуже концлагеря. Так что мы привыкшие уже…

Неожиданно показался за высокими соснами небольшой гражданский поселок. Такие веселенькие, аккуратные домишки, крытые красной черепицей и утопающие в зеленых деревьях.

Прошли по улочке, провожаемые презрительными взглядами добропорядочных фрау с детишками разного возраста, и остановились перед домом, стоявшем немного подальше от остальных. И выглядевшим побольше, да и роскошней, чем остальные, честно говоря. За забором, сложенным из дикого камня, стоял роскошный белый кабриолет «хорьх», который как раз протирал приземистый и широкий, как шкаф, азиат, сразу недобро зыркнувший на меня своими косыми гляделками.

Вот же сука узкоглазая. И какого рожна меня сюда приперли?

– Заключенный номер 23425, доставлен по приказанию фрау гауптштурмфюрерин Гедин, – отбарабанил один из охранников, неприязненно посматривая на азиата.

Азиат глянул на эсэсовца как на пустое место, молча развернулся и скрылся где-то в доме.

Я приметил у него на поясе здоровенный кривой кинжал, выглядевший очень внушительно. Во, мля… А я грешным делом уже подумал, что это один из наших пленных среднеазиатов. Казах или туркмен какой… Но нет, не похож, рожа явно не советская. Да и кинжал не из той оперы, я довольно хорошо разбираюсь в холодном оружии, но вот с таким типом еще не встречался… хотя… твою же душу… – это же кукри! Точно!.. Непальский мессер. Значит, получается, косоглазый – непалец или как его там… гуркх?

– Адди, я когда-нибудь прострелю этому азиату башку… – зло буркнул один из охранников.

– Ага… давай. Завтра же окажешься в штрафбате на Восточном фронте, а то и просто расстреляют, – тихо ответил ему второй. – Ты что, не в курсе, кто такая эта девица? Да она с самим рейхсканцлером…

Эсэсовец наклонился к уху товарища и что-то шепнул, потом продолжил уже погромче:

– Она какая-то шишка среди ученых. Видел, как перед ней на задних лапках все ходят. Поговаривают, что руководит очень важными исследованиями и вот-вот, благодаря ее открытию, будет создано… – охранник запнулся. – Короче, что-то будет создано, но советую на эту тему не распространяться, живо загремишь в СД…

– Вы стоять здесь. Ждать. – Из дома появился азиат и ткнул рукой в охранников. – Он со мной.

Вместе с последним словом он ловко выудил кинжал из ножен и показал мне кончиком клинка направление движения.

Говорил непалец, или кто он там, правильно выговаривая слова, но с таким чудовищным акцентом, что я понял его с трудом. Но понял. И еще понял, что не смогу его обезоружить, даже при всем своем желании. Клятый азиат двигался ловко и пружинисто, аккуратно держал безопасную дистанцию, а кинжал свой прижимал к боку. Хрен выбьешь…

М-да. Да и не нужно мне это. Так, ради интереса прикинул…

– Госпожа!.. – Азиат почтительно склонил голову, затем скользнул мне за спину, и сразу я почувствовал прикосновение к шее холодной стали, лишавшей возможности даже повернуть голову.

Находились мы в небольшом зале, очень похожем на охотничий кабинет. Во всяком случае, о подобном назначении комнаты красноречиво свидетельствовали головы зверей на стенах, шкуры на полу и шкафы, сквозь прозрачные дверки которых хорошо просматривались десятки ружей и винтовок.

Гауптштурмфюрерин сидела в резном кресле готического стиля и ловко чистила разобранный на части пистолет. Отточенными, скупыми и четкими движениями. На меня не обращала внимания до тех пор, пока кучка деталей с лязганьем не превратилась в никелированный и инкрустированный золотом «Вальтер РРК». Потом отложила его на льняную салфетку и посмотрела на меня своими пронзительными зелеными глазами.

– Я жду…

Клинок резко надавил на шею, грозя прорезать кожу…

– Заключенный номер 23425 по вашему приказанию прибыл, фрау гауптштурмфюрерин, – выпалил я, повинуясь недвусмысленному намеку.

– Вот так хорошо, – удовлетворенно кивнула головой девушка.

Именно девушка, потому что вряд ли ей было больше двадцати пяти лет… может чуть больше. Что само по себе вызывало нешуточное удивление. Во-первых: такой чин для женщины – дело неслыханное, в СС званиями просто так не разбрасываются, и за какие такие заслуги девка носит чин, равный капитану вермахта, можно только догадываться. Во-вторых: занимать в таком возрасте должность руководителя какого-то шибко секретного и очень важного проекта… тоже не семи пядей во лбу нужно быть. Словом, загадочно, однако. Хотя мне почти все равно. Сука нацистская…

Девушка встала с кресла и, шурша тяжелым, парчовым халатом, подошла к шкафу. Достала бутылку и налила себе в бокал чего-то кроваво-красного. Затем вернулась в кресло и задала вопрос:

– Еще раз спрашиваю, откуда вы так хорошо знаете немецкий язык. Советую отвечать правду, так как от ответа зависит ваша судьба. Я давно уже подумываю подкинуть работы СД и сбагрить вас в его цепкие лапки. Отвечать.

– Детский дом. Моя учительница в детском доме считала меня самым способным учеником. И я всегда мечтал прочитать в оригинале Гёте и Гейне. Вот отсюда и результат. Больше мне нечего сказать, фрау гауптштурмфюрерин.

Как бы правду сказал… ну почти, а остальное ей знать не надо. Да и никому не надо.

Девушка, выслушав меня, склонила голову, немного помолчала и, отпив вина, поинтересовалась:

– Еще раз, только правду. Зачем вы меня спасли?

– Если я скажу правду, то ваш человек срежет мне голову. Вы же хотите знать реальные мотивы? Так что же мне делать?

– Не срежет… – эсэсовка сказала узкоглазому несколько слов на непонятном, каркающем языке. – Говорите.

Давление клинка на шею ослабло…

– Вы изумительно красивы, фрау гауптштурмфюрерин. Я поражен до самых глубин души. Такую очаровательную женщину, как вы, я в своей жизни еще не видел. Поэтому просто не смог допустить вашей смерти. Вот мои реальные мотивы.

– Так красива, что заставила забыть, что я ваш враг? – вопросительно склонила головку девушка, умело скрыв довольную улыбку.

– Для меня в тот момент данный факт не имел никакого значения.

А вот здесь я довольно сильно покривил душой. Красива, спору нет, но, честно говоря, я об этом не думал, когда лез в горящий домик. Да и не видно было толком красоту. Мог вполне и крокодил оказаться.

Словом… словом, я сам не знаю, зачем я это сделал. Есть подспудное чувство, что таким образом я постарался улучшить свое положение, но я эту поганую мысль гоню подальше.

А сказал я так, потому что чувствую, какого ответа ждет немка. Женщины!.. Если придурочный терпила лезет за ними сломя голову в огонь, единственный для них подходящий мужской мотив – это то, что он лезет именно за ней, такой красивой и восхитительной. Не претендую на истину в этом утверждении, но думаю, что очень близок к ней. К тому же, почему бы не выторговать своим поступком какие-нибудь плюшки. А то отдарилась пузырем шнапса и думает, что хватит? И совсем не стыдно и плевать на мужскую гордость, если это поможет мне каким-то образом выжить. Я никого не предаю, а со своим уязвленным самолюбием как-то справлюсь.

– Я так и думала. Обычный мужской мотив… – в этот раз немка не стала скрывать торжествующую улыбку и вдруг жестко поинтересовалась: – Кто вы по национальности?

– Русский. У меня в деле все указано, фрау гауптштурмфюрерин.

– Не надо врать! – жестко возразила немка. – У меня есть свидетельство того, что вы не славянин.

Вот даже как? Я невольно растерялся. Ну да… обмеряли черепушку во время медосмотра и все остальное тоже измеряли… Только бредни все эти теории…

– И кто же? Надеюсь, не еврей?

– Еврей? Не-ет!.. – возмущенно воскликнула немка. – Вы швед или финн. Возможно, норвежец или датчанин. Во всяком случае, так утверждают мои специалисты. Осталось только разобраться, почему в деле вы записаны как Жилин. Советую признаться. Или…

А вот тут я выпал в осадок. Реально выпал. Как бы понятно, что я исходно не Ротмистров и тем более не Жилин. Первую фамилию придумали в детдоме, а вторую я приобрел по случаю.

После того, как в абвере переломали мне все ребра, но так и не простимулировали желание сотрудничать, встал вопрос, а не расстрелять ли гонористого и тупого русского к чертям собачьим? Абверовец, склоняющий меня к сотрудничеству, оказался в чем-то порядочным, и расстрел заменили концлагерем. Хотя его порядочность в данном случае сомнительна. В принципе, меня ждал тот же результат, но немного затянутый по исполнению во времени.

По пути на эшелон, прямо в нашу теплушку, уронил бомбу непонятно откуда взявшийся «сталинский сокол», мать его ети, и половину пассажиров просто разорвало в клочья. Когда делали перекличку выживших, я назвался фамилией погибшего соседа по вагону, оказавшегося тоже воспитанником детдома, с которым как нельзя кстати успел довольно хорошо познакомиться по пути. Тем более рожами и возрастом мы были довольно схожие. А щетина и грязь вовсе исключили возможность различить обман. Вот так незамысловато я и стал Жилиным. Как выяснилось в дальнейшем – к счастью, ибо как член партии и красный командир, тем более НКВДшник, вылетел бы в трубу крематория без очереди. Хотя поговаривали, что для таких, как я, были другие, вполне нормальные лагеря, с терпимым режимом. Во что, честно говоря, не очень-то и верится…

– Я из детдома… – заявил я, справившись с растерянностью. – Родителей не помню. Знаю точно, что меня всегда звали Алексом или Александром. А вот про свою национальность ничего не могу сказать. Хотя и допускаю, что скандинавская кровь во мне есть. Так как припоминаю, что отец, возможно, был царским морским офицером, а скандинавы в каком-то там поколении вполне могли служить в морском флоте царской России. Но, фрау гауптштурмфюрерин, я себя чувствую исключительно русским.

– Дело в среде обитания, но физиологию не обманешь… – категорично заявила немка.

Ну да… Это по-научному так звучит, а по-простому: «с кем поведешься, от того и наберешься». Вот только хрень дремучая – эти расовые признаки. Русский я точно. Но если надо, побуду и скандинавом. Ну-ну… посмотрим, чем это лицедейство закончится.

– Хотя шведский язык дался мне очень легко… – подпустил я туману. – Возможно, я знал его с детства, а потом забыл, когда беспризорничал.

На самом деле со шведским языком немного по-другому получилось. Основы мне дала та же Мирра Исааковна, а потом я ходил на курсы в училище, как кандидат на распределение в иностранный отдел наркомата. Да и одобряло руководство знание дополнительных языков. Но со службой не выгорело, по неизвестным мне обстоятельствам. А потом и рожу на Финской покарябало. Ну какой, спрашивается, нелегал с осколочными ранениями лица?

– Я – шведка! Катарина Гедин! – Немка… тьфу ты… то есть уже шведка, эмоционально вскочила, мелькнув в разрезе халата белоснежной ножкой, и разразилась длинной тирадой на шведском языке.

– Да, фрекен Гедин… – пришлось подтвердить. – Я действительно знаю шведский язык и виной тому та же учительница в детском доме, по национальности шведка. Кстати, благодаря ей я и выжил во время голода.

– Назовите ее фамилию! – потребовала шведка.

– Нильстрем. Софья Нильстрем, – уверенно соврал я.

Почти соврал. Софья Нильстрем – это реальный персонаж, сгинувший во время постреволюционной мясорубки в жерновах ОГПУ. Мы в курсантские времена знакомились с реальными делами тех лет, так вот там эта женщина и мелькнула. Запомнил я ее только из-за фотографии. К делу была приложена фотография, и женщина на ней была сказочно красива. Настолько красива, что я почти влюбился в изображение. И вот надо же… пригодилось. Возможно даже прокатит, хотя я до сих пор не понимаю, к чему клонит шведка. Проверить данные факты практически невозможно. Война… Фрицевская разведка не всесильна, разве что шведка ее лично знает, что вовсе из области сказок…

– Что с ней!? – неожиданно бурно воскликнула девушка, потом взяла себя в руки и попросила: – Опишите ее.

– Очень красивая. Блондинка, пышные волнистые волосы. Возрастом около тридцати пяти лет, возможно даже больше, но выглядела именно на этот возраст. Кстати, глаза очень похожи на ваши, фрекен Гедин. Такие же льдисто-изумрудные…

Про глаза – моя совершеннейшая отсебятина. Фото черно-белое было, но уже ляпнул… и кажется – попал в точку.

– Так что с ней? – нетерпеливо выкрикнула шведка.

– Она скорее всего погибла. Знаю, что ее забрали в ОГПУ, ну а дальше… дальше сами понимаете, фрекен Гедин.

– Helvetet![3] – Шведка неожиданно запустила бокалом в стену. – Это моя тетушка по матери! Проклятые большевики! Моя семья потеряла ее следы сразу после революции. Отец рассказывал, что поиски не дали никакого результата, хотя выходили даже на большевистское правительство. Да, ее семья жила в России… муж у нее русский был, кстати, морской офицер. Но носила она свою девичью фамилию. А про детей своих она ничего не рассказывала?

– Нет, фрекен Гедин. Ничего…

Вроде в деле никаких деток не упоминалось, хотя я мог забыть… Врать не стоит, клятая эсэсовка может просто проверять меня на вшивость…

– Черт! – шведка разочарованно выругалась. – Ладно… При вашем согласии и достаточной уступчивости я могу поучаствовать в вашей судьбе…

Надо ли упоминать, что необходимую уступчивость я все-таки проявил?..