С гор вода

Пари

Нарядная, хорошенькая дача в швейцарском стиле вся точно смеялась под вешним солнцем. Ее зеленые крыши глядели так же щеголевато и свежо, как и клейкие листья тополей. За железной оградой, в шиповнике, пели малиновки. Вокруг сладко пахло резедой.

На широкой, посыпанной песком поляне, перед дачей, кончали партию крокета. Подольская, в светлой юбке и цветной, яркой кофточке, ловким ударом молотка крокировала из-под ботинки шар противника, а Карташов, с взмокшим лбом и лоснящимися щеками, кричал ей через всю поляну, указывая молотком на свой шар:

— Так! Превосходно! Теперь ходите в ворота, сюда и лягте рядом со мной! Вот здесь! — тыкал он рукояткой молотка в свой шар.

Подольская громко расхохоталась, сделала рот кружочком и крикнула с преувеличенным ужасом Карташову:

— О-о-о! О-о-о!

Ее муж, сидевший на зеленой скамье, под липами, тоже расхохотался, дрыгая грузным животом.

Так же, как и жена, он крикнул Карташову: «О-о-о!» — и тоже покачал головой.

— Ну, ложитесь рядом с моим шаром! — поправился Карташов, разгоряченный игрой.

Две рыженькие девушки, родные сестры, сердито хихикнули:

— Поправился! Еще того лучше!

Сейчас они сердились на Карташова потому, что тот сегодня за ними не ухаживал.

Гимназист Миша, подражая Карташову, крикнул рыженьким:

— А вы ложитесь обе рядом со мною!

— Мишка! — грозно отозвался Подольский с лавочки. — Что можно взрослым, того нельзя тебе!

— Отчего же, если господин Карташов внес в крокет такие выражения, — отчего же? — горячился Миша.

Подольский загрозил ему пальцем.

— Молода, в Саксоне не была!

И протянул подошедшему Ростовцеву руку. Они безмолвно поздоровались. Ростовцев в белых спортсменских башмаках и в панталонах, завернутых у щиколок, устало потянулся и зевнул, косясь на играющих. Его молодое и красивое лицо, бледное и несколько утомленное, подернулось как бы беспокойством.

— «Мне скучно, бес?» Или в карты проигрываете? — спросил его Подольский.

— И бес, и в карты не везет страшно!

— И некому руку подать? — опять спросил его Подольский. — Такая пустая и глупая шутка?

— Пожалуй что.

Ростовцев опять зевнул, опустился на скамью рядом и монотонно стал рассказывать, каков стоял март в прошлом году в Бессарабии, и каков был там февраль в этом году. Под его говор Подольский даже вздремнул и увидел во сне целую стопу блинов, паюсную икру и сметану. Подошел радостный и возбужденный Карташов, широкоплечий, плотный, с еще лоснившимся лицом, и весело крикнул Ростовцеву:

— Каково?

Подольский открыл глаза, отер губы и думал в полусне: «Нет, икра солоновата!»

— Что, каково? — спросил Ростовцев Карташова лениво.

— Обе партии в крокет выиграл, — загрохотал Карташов.

Ростовцев быстро подошел к нему, отвел его в сторону, взяв под локоть, и тихо спросил, насмешливо улыбаясь:

— А как наше пари? Мне ничего не причитается получить с тебя? Это было бы недурно.

Карташов дернул себя за ус, рассмеялся и сказал совсем уже шепотом:

— Да? Ты очень желаешь получить с меня, мой друг? Но, увы! Ты проиграл и на этот раз! Мне повезло, как удавленнику!

— Что? — переспросил Ростовцев, совсем бледнея.

— Проиграл, проиграл, — шептал Карташов, самодовольно сияя глазами.

— Не может быть! — горячо вырвалось у Ростовцева.

Карташов отвел его еще дальше от поляны, где теснились люди, и деловито заговорил сдержанным тоном:

— Я не таков, чтобы хвастать в таких вещах. Поверь мне! Или за кого ты меня принимаешь? И во всяком случае я не имею ни малейшей охоты получать с тебя проигранные деньги, пока ты не убедишься в проигрыше собственными глазами…

— Да? — спросил Ростовцев уныло.

— Да, — веско ответил Карташов и тотчас же добавил: — А убедиться в проигрыше ты можешь сейчас же. Иди в таком случае к пруду и стань за сиренями. Я подведу ее к березкам, и ты убедишься сам… Всецело… Хочешь?

— Да. — Ростовцев качнул головой.

Глаза у него глядели как у больного, после трудной операции.

Он двинулся к пруду, стал за сиренями и стал глядеть на воду, где тухли кровавые сны зари. В глянцевитой осоке заквакали лягушки.

Он думал:

«И осока, и заря, и лягушки, и все, все — непролазная проселочная пошлятина».

Ему пригрезилось: ехала телега с вонючими кухонными отбросами и переехала колесом человеческое сердце. Из раздавленного сердца течет кровь, а возница и не видит этого. Настегивает кнутом лошадь, чтоб ехать дальше (куда дальше? зачем?), и поет какую-то пошлятину, что-то вроде «Тарарабумбия, сижу на тумбе я»…

— О-о, ох, — вздохнул Ростовцев и, услыхав шорох, насторожился.

За березками, сквозь зелень сиреней он уже увидел Подольскую и Карташова.

«Ужели да? Ужели да?» — думал он.

Его мысли точно закружило скучным осенним ветром.

— Ну, зачем вы меня сюда вызвали? — услышал он красивый, такой замкнутый и содержательный голос Подольской. — Говорите скорее, меня ждут! Ну же?

— Когда я увижу тебя еще раз? — грубовато спросил Карташов и властно взял ее за руку у локтя. — Когда и где?

Подольская заговорила быстро-быстро:

— Ах, подожди еще дня два-три! Ты умеешь ждать? Сейчас моя голова набита целым ворохом всякой путаницы… Завтра я должна провести весь день у Анны Павловны, в четверг крестины у Касаткиных… — тараторила она.

Было слышно и видно, как Карташов целовал ее руку от локтя до ладони.

— Скажи: ты моя? Вся до мизинца? — спрашивал ее Карташов намеренно громко.

И, сгибаясь к ней, поцеловал ее в губы.

— Услышат, тише, — прошептала Подольская, задорно погрозив пальцем.

Ростовцев отвернулся и стал глядеть в небо.

«И небо — самая проселочная, захолустная обыденщина!» — думал он.

— Ну, что, ты убедился? — спросил его Карташов, приближаясь, самодовольно и радостно дрыгая на ходу ляжками.

— Да, — отозвался Ростовцев. — Завтра после часа пришлю тебе проигрыш. Со мной нет сейчас таких денег! Ты подождешь до завтра?

— О, да! — воскликнул Карташов и расхохотался.

Вечером, случайно оставшись в угловой гостиной с глазу на глаз с Ростовцевым, Подольская спросила его:

— Отчего вы сегодня печальны более, чем всегда? Уж не состоите ли вы теперь действительным членом в клубе самоубийц?

— Не везет в жизни, — угрюмо отозвался Ростовцев.

— Не везет вам? Такому красивому, умному, богатому? Это не излишняя скромность?

— Нет, кроме шуток не везет. — Ростовцев устало усмехнулся. — Страшно не везло в карты весь этот год, убийственно не везло на скачках. И… вот, даже сегодня я проиграл пари. Понимаете, держал пари и проиграл. Вот сейчас, сию минуту.

— Ужели? А о чем было ваше пари?

Подольская подсела рядом, задевая колени Ростовцева шуршащими юбками.

— О чем было ваше пари?

— Позвольте умолчать!

— Нет, голубчик, хороший, скажите, — приставала Подольская.

— Я держал пари за одну женщину…

— Назовите ее!

— Не имею права.

— Пожалуйста! Милый, умный, хороший! Лучший из всех! Назовите!

— Не имею права, — решительно отказался Ростовцев.

— Расскажите хотя содержание пари! — Подольская тонкими, выхоленными пальцами прикоснулась к костистой руке Ростовцева…

Уступая ее настоятельным просьбам, тот согласился.

— Это, пожалуй, расскажу…

— Ну-с! Скорее! Я уже повесила мои уши на гвоздь внимания! Говорите!

Тоскующим голосом Ростовцев заговорил:

— Я знал одну женщину, которая, во всяком случае, казалась мне не совсем уже обыденной. Понимаете, вероятно, я видел ее такою, какою хотело видеть мое воображение…

— Она казалась вам, что называется, интересною?

— О, да! И даже очень. И интересной не в пошлом значении этого слова…

— Понимаю. И она интриговала ваше любопытство?

— О, да! И вот я однажды много говорил о ней с одним господином, и весьма заурядным господином, достаточно пошловатым. И тот похвастал, что одолеет ее в неделю. Понимаете? Возьмет ее с места в карьер, бурным натиском. Понимаете? Я побился с ним об заклад…

Ростовцев поднял на Подольскую усталые, тоскующие глаза.

— И на много?

— На три тысячи.

— О-о-о! — воскликнула Подольская.

— Я ставил больше, десять тысяч, но тот не принял такой ставки, мой партнер…

— А вы были уверены в выигрыше?

— Шел, думая, что наверняка.

— Позвольте, — перебила Ростовцева Подольская, снова прикоснувшись руками к его ладони, — а почему вы знаете, что пари точно проиграно вами? Может быть, тут обман?

— Нет, тут обмана не может быть. Я убедился своими глазами.

— To есть каким же это образом? — возбужденно воскликнула Подольская.

— Очень просто. Тот отозвал ее в скрытое местечко и говорил с ней, как с любовницей, а я стоял за кустами, глядел и слушал…

Лицо Подольской вдруг вспыхнуло и тотчас же потухло, бледнея.

Широким взором она испуганно уставилась в тоскующие глаза Ростовцева. Пересела от него через два кресла. Оправила юбки, браслет на руке и глухо спросила:

— Ту женщину вы знали ровно три года?

Ростовцев молчал, закрыв глаза обеими руками, привалясь к спинке кресла, с мертвенно-бледным лбом. Даже его руки белели, как у мельничного засыпки.

— Ростовцев! Ту женщину вы знали ровно три года? — снова прозвучал сухой голос Подольской. — Да? Ну, что же вы молчите?

Ее голос изнемогал, как донельзя натянутая струна.

— Да, — ответил Ростовцев, отнимая ладони от глаз.

Подольская пересела еще через несколько кресел, ушла в самый дальний угол. И стала глядеть в окно.

Ростовцев тихо привстал с кресла.

Он видел только ее спину. Ее плечи как будто вздрагивали. Может быть, она плакала.

Он тихо заговорил:

— Когда я стоял там, на месте свидания, чтобы убедиться в моем проигрыше, мне пригрезилось: вот ехала телега с кухонными отбросами и раздавила колесом сердце человека. Из сердца течет кровь, алая и горячая кровь человека, а возница едет куда-то и зачем-то дальше и не слышит стонов сердца человеческого и поет «Тарарабумбию». Да? — спросил он Подольскую.

В комнату мягко вползла лиловая мгла сумерек.

Та полуобернулась к нему, но он все-таки не видел ее лица.

— Ростовцев! — услышал он, наконец, ее глухой и стонущий голос. — Ростовцев! Идите сейчас же в сад и ударьте Карташова хлыстом по лицу! Ну, идите же! Идите! Идите! Ростовцев, вы слышите?

— Зачем это? — тихо спросил Ростовцев. — Что пользы останавливать возницу, если сердце уже раздавлено?

Он подождал ее ответа и, не дождавшись его, медленно двинулся прочь, уходя из угловой гостиной, волоча ноги, как паралитик.

За его спиной послышались рыдания, глухие и тяжкие, похожие на истерику, постепенно переходившие в нелепые взвизгивания.