С. П. Крашенинников

В пути

В XVIII столетии при Академии имелись гимназия и университет. Из этих учебных заведений, а иногда из духовных семинарий брали студентов в академические экспедиции.

Ученые занятия в те времена не часто привлекали дворянина. Тем боле не дворянским делом было ездить годами по России и исполнять нелегкие работы по составлению карт, сбору коллекций и географическому описанию посещенных мест. Поэтому в академические учебные заведения и экспедиции случалось попадать людям несостоятельным и незнатным — детям солдат, пономарей, сельских дьячков, придворных музыкантов. Трудными и многострадальными были для них годы учения, зато в экспедициях студентам нередко поручались ответственные задания. Студент Степан Крашенинников, сын солдата, отправился в дальний путь с одной из таких экспедиций.

Сведений о детских и юношеских годах Крашенинникова почти не сохранилось. Известно, что он родился в Москве в октябре 1711 года и что отец его был солдатом Преображенского полка[2]. В краткой автобиографии, написанной им на склоне жизни, сказано: «Я, нижеименованной, обучался в Московской иконоспасской школе с 1724 по 1732 год, в которых последних двух годах получал по сороку алтын на месяц, а до того — по тридцати алтын»[3].

Училище, о котором пишет Крашенинников, находилось в Москве, в здании Заиконоспасского монастыря, поэтому оно нередко и именовалось современниками Иконоспасским или просто Спасскими школами (так называл его М. В. Ломоносов). А официальное название, присвоенное училищу, было Славяно-греко-латинская академия. По сути эта Академия, основанная в 80-х годах XVII века, была первым высшим учебным заведением в России. Хотя учение в ней имело преимущественно схоластический характер, но кроме премудростей богословия ученики получали в низших классах начатки знаний по географии, истории, математике, а в старших узнавали ио физике, которую учителя излагали им в основном по Аристотелю. И разумеется, одним из главных предметов был латинский язык. Впоследствии знание его оказалось существенным для Крашенинникова. В то время латынь считалась «языком науки», на ней писались многие научные труды.

При Петре I воспитанников этого учебного заведения стали посылать в самые разнообразные учреждения, где требовались грамотные люди: в хирургическую школу при московском госпитале, в Морскую академию и на разные государственные должности.

В числе деятелей русской науки и культуры, годы учения которых начались в Спасских школах, были зодчий В. И. Баженов и поэт А. Д. Кантемир. В 1731 году, когда Степан Крашенинников перешел в один из старших классов, в училище был принят Михаил Ломоносов.

Вспоминая учение в Спасских школах, Ломоносов писал: «Имея один алтын в день жалования, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку квасу, протчее [одна денежка] на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет и наук не оставил»[4].

Биографу М. В. Ломоносова А. А. Морозову, которому принадлежит одно из лучших жизнеописаний великого русского ученого, удалось воссоздать общую обстановку и многие примечательные детали, характерные для Славяно-греко-латинской академии[5]. Учение в ней, особенно для неимущих учеников, сопровождалось многими невзгодами. Бывало так, что скудное жалованье задерживали подолгу. А в 1732 году, например (это как раз последний год пребывания в училище Крашенинникова), его не выдавали вовсе и школяры «претерпевали глад и хлад». Учеников секли нещадно розгами и требовали от них не столько понимания, сколько зубрежки бесконечных текстов и правил. И все же в школе были учителя, которые старались привить своим питомцам любовь и уважение к книге. Вот, например, какие разумные советы давал ученикам один из таких учителей: «Лучше прочитать немногое со вниманием и пользою, чем многое бегло и бесполезно»; «…Начинай чтение не с середины, а с самого начала»; «Записывай, что вычитал достойного замечания».

Занимался юноша Крашенинников в училище успешно и был одним из первых учеников. Учение его закончилось год спустя после поступления в Спасские школы Ломоносова, и сблизиться, стать друзьями, им довелось много позже, в Петербургской Академии наук.

Детство и юность будущего путешественника совпали с большими историческими событиями. Реформы, проведенные в первой четверти XVIII века Петром I, способствовали развитию в России промышленности, торговли, мореплавания. Они имели важное значение и для русской науки и географического исследования страны.

Впоследствии, уже став профессором ботаники и натуральной истории Петербургской Академии наук, Степан Петрович Крашенинников в своей речи «О пользе наук и художеств», которую он произнес на публичном собрании Академии, отмечал большое развитие исследований Земли и успехи отечественного мореходства, связанные с петровскими преобразованиями: «…Ныне не токмо в столице, но и по отдаленным местам корабли строим… с добрым успехом ходим не токмо по ближайшим морям для охранения отечества, но и по самому окиану, не тающими льдами покрытому, изыскивая неведомые и край света лежащие земли для единого своего прославления»[6].

Эти слова напоминают о Камчатских экспедициях, в особенности о второй из них, с участием в которой связано главное дело жизни Крашенинникова. Конечно, и в XVII столетии, и в более давние времена русские поморы предпринимали смелые походы по «Ледовитому морю-океану», но экспедиций, подобных Второй Камчатской, прежние века не знали.

Начальной датой для истории Камчатских экспедиций может быть принят 1724 год, тот самый, в котором тринадцатилетний Крашенинников поступил учиться в московскую Иконоспасскую школу. Этот год памятен в истории отечественной науки основанием Петербургской Академии наук. К снаряжению задуманной Петром I Первой Камчатской экспедиции было приступлено в конце года. Указ о ней был составлен в декабре, а в январе 1725 года, незадолго до смерти, Петр I написал для нее лаконичную инструкцию, которая начиналась так: «I. Надлежит на Камчатке или в другом тамож месте зделать один или два бота с палубами…» В двух последующих пунктах предписывалось плыть на выстроенных ботах «возле земли, которая идет на норд» (то есть на север. — Н.Ф.), и искать, «где оная сошлась с Америкою… и самим побывать на берегу… и поставя на карту приезжать сюды»[7].

Как полагает большинство историков, географическая задача экспедиции состояла в том, чтобы выяснить, соединяется ли на севере Азия с Америкой, а вместе с тем и разведать возможные торговые пути на востоке страны. Начальником экспедиции был назначен капитан I ранга В. Беринг — сорокачетырехлетний моряк, родом из Дании, к тому времени уже двадцать лет состоявший на русской службе. Его помощниками стали двадцатидвухлетний лейтенант А. И. Чириков, впоследствии знаменитый мореплаватель, и лейтенант М. П. Шпанберг.

Работы экспедиции велись с 1725 по 1730 год — как раз в то время, когда Крашенинников учился, одолевал латынь и, может быть, узнавал об устройстве мира по книге «Земноводного круга краткое описание». А участники Первой Камчатской экспедиции, о которой он тогда, конечно, еще ничего не знал, добирались через всю Сибирь к Камчатке ― везли с «великими тяготами» грузы по рекам, сухопутью, Охотскому морю. В Нижне-Камчатске они выстроили судно «Св. Гавриил» и предприняли на нем в 1728 году трудное плавание на север. Члены Первой Камчатской экспедиции создали первую сравнительно точную карту азиатского побережья моря, которое позднее было названо Беринговым, открыли остров Св. Лаврентия и один из островов Диомида, прошли пролив, отделяющий Азию от Америки. Однако им не удалось увидеть американский берег этого пролива (не видели его и первооткрыватели пролива С. И. Дежнев и Ф. А. Попов, прошедшие им в середине XVII века). Лишь вскоре после окончания Первой Камчатской экспедиции, в 1732 году, подштурман Иван Федоров и геодезист Михаил Гвоздев завершили открытие этого пролива, известного ныне под названием Берингова, достигнув его американского побережья. Но сведения, добытые ими, поначалу не привлекли должного внимания и стали известны в Петербурге лишь много позднее.

В 1732 году Крашенинников в числе двенадцати учеников Славяно-греко-латинской академии был отправлен в Петербург для участия во Второй Камчатской экспедиции.

В истории географических исследований эта экспедиция, длившаяся десять лет (с 1733 по 1743 год), составила целую эпоху. Начальником ее был назначен Беринг, а его помощником — Чириков. В марте 1733 года из Петербурга отправились моряки и геодезисты во главе с Берингом и Чириковым. По дорогам продвигался громадный обоз. Несколько сот человек ехало в колясках, каретах и на подводах. Добравшись до города Твери на Волге, путешественники погрузили все снаряжение на речные суда. Плыли вниз по реке до Казани, а оттуда на подводах направились в сибирский город Тобольск, расположенный у впадения реки Тобола в Иртыш. Здесь экспедиция зазимовала.

Участники экспедиции были разделены на отряды. Перед северными отрядами стояла задача описать и положить на карту побережье Северного Ледовитого океана на громадном протяжении от Белого моря до Чукотки. На географической карте Арктики в названиях мысов, островов, морей и заливов увековечены имена людей, осуществлявших эту трудную задачу. Среди них Степан Малыгин и Алексей Скуратов, обогнувшие полуостров Ямал; Дмитрий Овцын, который обошел морем Гыданский полуостров и достиг устья Енисея; Василий и Мария Прончищевы; Дмитрий и Харитон Лаптевы; штурман Семен Челюскин, достигший самой северной точки Азии — мыса, которому позже было присвоено имя Челюскина.

Тихоокеанским отрядам экспедиции предписывалось «сыскать неизвестные американские берега»; а также найти морской путь в Японию.

Большим подвигом и выдающимся географическим достижением Второй Камчатской экспедиции стало плавание к северо-западным берегам Америки двух кораблей, одним из которых — «Св. Петр» — командовал Беринг, а другим — «Св. Павел» — Чириков. Корабли строились в Охотске, грузы к верфи везли издалека. В 1740 году оба они были спущены на воду и направились к восточному побережью Камчатки; в Авачинской бухте корабли зазимовали. На берегу бухты был заложен город и порт Петропавловск, названный так в честь кораблей, которым предстоял неизведанный путь. Плавание началось в июне 1741 года. «Св. Павел» достиг Америки первым 16 июля 1741 года под 55°36′ с.ш. В октябре этот корабль, преодолев многие опасности, вернулся в Авачинскую бухту. В числе островов, нанесенных экспедицией на карту, были Алеутские острова.

«Св. Петр» достиг американского берега 17 июля на широте 58°14′ и двое суток плыл вдоль него. Натуралист Стеллер высадился на берег и за немногие часы пребывания на американской земле успел сделать важные научные наблюдения. Обратное плавание сложилось трагически. Корабль преодолевал штормы, туманы и, потеряв ориентировку, потерпел крушение возле острова, который ныне носит имя Беринга. Беринг умер во время зимовки на острове. Оставшиеся в живых люди на суденышке, выстроенном из обломков корабля, добрались в 1742 году до Камчатки. В результате плавания В. Беринга и А. И. Чирикова был пройден морской путь к неизвестным тогда берегам северо-западной Америки.

Отыскать морской путь в Японию надлежало отряду под начальством Шпанберга. На пути к Японским островам велись работы по описи Курильских островов и берегов Охотского моря. В 1739 году корабли отряда достигли островов Хоккайдо и Хонсю.

Перед Второй Камчатской экспедицией была поставлена еще одна задача — исследовать и описать малоизученные территории Сибири и в особенности полуостров Камчатку. Неудивительно, что описанию этого огромного полуострова придавалось большое значение. Камчатке предстояло стать важной опорой русского государства на Тихом океане. От Камчатки корабли Беринга и Чирикова должны были направиться к неведомым берегам Америки. Естественно поэтому, что обе экспедиции Беринга и Чирикова получили официальное наименование «Камчатских», хотя, конечно, для Второй Камчатской экспедиции это название оказалось весьма условным и многие историки позднее приняли для нее иное наименование: «Великая Северная экспедиция»[8].

Работы по изучению Сибири и Камчатки должен был выполнить отряд, который снарядила Петербургская Академия наук. В помощь академикам для подсобных работ и были затребованы учащиеся Иконоспасской школы.

В морозный декабрьский день 1732 года Крашенинников выехал в свою первую далекую поездку — к берегам Невы. Шестисотверстная дорога заняла неделю. Из присланных учеников в экспедицию отобрали пятерых, зачислили их в студенты Академии наук и за восемь месяцев, пока шла подготовка Академического отряда, успели обучить кое-чему полезному для будущих работ (показывали, например, как обращаться с геодезическими инструментами).

В Академический отряд Второй Камчатской экспедиции были назначены историк Г. Ф. Миллер, натуралист И. Г. Гмелин и астроном Л. Делиль Делакроер. Предполагалось, что они поделят исследовательские работы между собой в соответствии со специальностью и научными интересами каждого. Петербургская Академия наук снабдила профессоров обстоятельными инструкциями, а в помощь им были включены в отряд геодезисты, переводчик, два живописца и, как уже упоминалось, студенты. Для студентов также составили инструкцию. От них, впрочем, требовалось не так уж много — слушаться во всем своих начальников. Кто мог предполагать, что самую трудную задачу Академического отряда — исследование и описание земли Камчатки — придется выполнить лишь одному человеку, и этим человеком окажется молодой студент Крашенинников.

В экспедиции каждому профессору предоставлялось десять подвод. С ними была отправлена большая библиотека. К услугам профессоров были повар и портной, столяр и плотник. Недаром И. Г. Гмелин писал впоследствии в книге о своем путешествии по Сибири: «Читатель увидит, что свое путешествие в самых отдаленных странах я имел возможность устраивать очень удобно»[9].

Студенту Степану Крашенинникову, конечно, не полагалось профессорских удобств, но, очевидно, его путешествие по Сибири не сопровождалось такими лишениями, которые выпали на его долю позже, на Камчатке. Однако сибирские пути студента не были легкими. Застигали его в дороге вьюга, дождь и лютый мороз; приходилось подчас голодать, проводить сутки без сна. Но все сильнее увлекал Крашенинникова его повседневный труд. Он узнавал, как надо собирать и коллекционировать растения, как составлять географические описания, как по рассказам местных жителей и по архивным бумагам, хранящимся в приказных избах, знакомиться с историей посещенных земель.

Руководители Академического отряда И. Г. Гмелин и Г. Ф. Миллер (третий профессор, Д. Делакроер, отправился из Тобольска с другой группой участников экспедиции, и Крашенинников встретился с ним лишь несколько лет спустя) были учеными широкообразованными, но разными и по характеру, и по своим научным интересам.

Гмелина более всего занимала ботаника. Впоследствии им был создан капитальный труд о сибирской флоре. После отъезда из России в Германию он выпустил также в свет описание своего путешествия по Сибири, в котором наряду со многими существенными сведениями о природе и хозяйстве посещенных им мест было немало и поверхностных, утрированных рассказов о быте сибирского населения.

Миллер занимался и географическими исследованиями, однако наибольший интерес вызывали у него старинные исторические документы, которые он неутомимо отыскивал в архивах сибирских городов. Выписки из этих документов послужили в будущем основой для написания им обширного труда «История Сибири».

К студентам профессора относились по-разному, сообразно складу своего характера. Гмелин вел себя с ними более общительно, Миллер держался свысока, как крутой начальник. В общем-то обоих профессоров студенты интересовали мало — они были поглощены собственными научными работами. Гмелин все же иногда проводил с ними занятия по естествознанию, стараясь, чтобы этого не заметил Миллер, который считал такие занятия излишними. Студентам приходилось учиться самостоятельно. Впоследствии Ломоносов говорил, что из академических студентов, отправленных в экспедицию, только «…один удался — Крашенинников, а прочие от худова присмотру все испортились»[10].

Более трех с половиной лет длился путь Крашенинникова по сибирским землям. Он проехал сотни верст в крытой кожей кибитке. Березовые перелески перемежались с лугами и со степью, поросшей высокой травой. Поднималась перед ним и глухая тайга. Лучи солнца не проникали сквозь густые ветви елей, кедров и пихт. За Енисеем увидел студент светлую лиственничную тайгу. Лиственницы стояли стройные, высокие, убранные мягкой хвоей. Зимой они сбрасывали свой ярко-зеленый наряд — в отличие от других хвойных деревьев. Стали привычными для путешественника и горные тропы и нескончаемые речные дороги. И на всех этих путях, на коротких стоянках в селениях и на зимовках в городах — всюду Степана Крашенинникова ожидали работы, которые становились для него все более интересными, понятными и привычными, — сборы коллекций, описания увиденного и множество повседневных экспедиционных хлопот.

Через год после выезда из Петербурга Крашенинников начал вести путевой дневник, названный им «Дорожным журналом». По этому дневнику, а также по другим записям можно ныне восстановить маршруты Крашенинникова по Сибири и в какой-то мере представить себе облик автора — пытливого молодого исследователя, наблюдающего жизнь сибирского населения, жадно всматривающегося в необычные для него картины природы.

Крашенинников работал увлеченно, упорно. Вскоре ему стали поручать самостоятельные задания. Он описывал Колыванские заводы Алтая, Аргунские серебряные заводы, изучал слюдяные залежи, теплые источники и соленые ключи.

Обо всем этом, можно прочесть в его «Дорожном журнале», в составленных им описаниях путей, в отчетах о поездках, которые он представлял своим начальникам И. Г. Гмелину и Г. Ф. Миллеру — «благородным господам профессорам», как именуются они в этих отчетах.

Вплоть до наших дней эти описания, отчеты («репорты»), «Дорожный журнал» С. П. Крашенинникова хранились в архиве Академии наук СССР. В 1966 году, бережно собранные и прокомментированные, они были впервые изданы в виде отдельной книги. Многолетний исследователь научного творчества Крашенинникова этнограф Н. Н. Степанов, подготовивший для издания этот сборник, отметил большое научное значение сибирских работ путешественника. По его словам, «уже в Сибири Крашенинников превратился из ученика в мастера»[11]. А известный исследователь Сибири археолог и этнограф А. П. Окладников, редактор сборника, в предисловии к нему написал: «Стоит начать чтение замечательного „Дневника“ Крашенинникова, перелистывая его пожелтевшие страницы, и уже невозможно от них оторваться, — так свежи эти первые впечатления Крашенинникова от тогдашней Сибири…»[12]

Первые записи в «Дорожном журнале» были сделаны в сентябре 1734 года во время плавания по реке Томи от города Кузнецка к городу Томску. Путешественник сообщает о ночевке в одном из селений южных алтайцев, об устройстве виденных им в селении жилищ. В жилищах этих «двери так малы, что немалому человеку почти полском лесть [ползком лезть] в них надобно. А полу в них нет, а на средине их зделан комель, в котором днем и ночью, зимою и летом огонь безпрестанно кладут».

Вслед за этой записью другие — об обычаях, верованиях, обрядах. Любопытным показалось студенту, что тамошние шаманы («камы»), когда совершают свои заклинания, то бьют в бубен колотушкой и призывают черта. На вопрос «для чего не у бога, но у чорта помощи просят», путешественник получил такой ответ: «…бог помощи нам дать как может, понеже он высоко живет, а чорт, так же как и мы, на земле, того ради луче нам помочь и может»[13]. По словам А. П. Окладникова, уже на этих первых страницах дневника и жилища, и шаманская обрядность описаны с зоркостью, «которой могут позавидовать этнографы нашего века»[14].

А вот запись о «писаном камне» у берега реки Томи. Речь идет о наскальных изображениях. Ныне об этих ранних формах искусства, памятниках первобытной культуры, написано множество научных трудов. Крашенинникову довелось быть одним из первых исследователей наскальных изображений в Сибири.

«Камень нарисоваными фигурами к реке стоит. Вышина его около 10 сажен…» Студент тщательно описал, где находятся на этом «камне» изображения и насколько близко к ним можно подойти, «ежели хорошенько рассмотреть кто хочет», и какие фигуры изображены в разных местах на этом «писаном камне»: «На всех сих местах маралы, лоси, олени, лошади и инде рыбы и люди вырезаны. В нижних местах оное изображение почти все попорчено и инде иные новые фигуры изображены… На верхнем, понеже туды взойти не всякому можно, все изображение очень ясно видеть можно было»[15].

Приведенные записи относятся всего к нескольким дням путешествия по реке Томи. В «Дорожном журнале» Крашенинникова можем прочесть о Томске, Енисейске, Красноярске, Иркутске и о множестве селений, посещенных на тысячеверстных путях по сибирской земле. Путешественник подчас заносит в дневник лишь какую-либо деталь, которая показалась ему примечательной, например, почему Байкал именуют в Сибири морем. Его «…все жители сибирские морем называют, понеже, как оные говорят, ежели его через него едущий назовут озером, то на нем великие валы и буря всходится, от которой суда разбиваются и людей много тонет»[16].

Ныне вряд ли кто помнит об этом древнем поверии, бытовавшем в Сибири, но и в наши дни образ «моря» традиционен для великого сибирского озера.

А разве не запоминается сообщение Крашенинникова о несметном богатстве этого озера рыбой в XVIII веке: «А Байкал озеро длиною на 450, а шириною на 30 верст и больше. Из него по всяк год вверх по реке Селенге ходит рыба, называемая омули, которая так густо ходит, что неводом в один раз по 20 000 рыб добывают»[17].

«Дорожный журнал» немногословен, подчас даже слишком краток. Ведь это же еще начало самостоятельных научных работ Крашенинникова. Но первые изыскания молодого исследователя важны не только для уяснения истоков его научного творчества. Как уже отмечалось выше, они драгоценны для исторической географии Сибири. В них есть сведения, помогающие воссоздать характерные черты сибирского быта, облик тогдашней сибирской природы. Перед читателем возникает с большой отчетливостью жизнь различных народов Сибири в XVIII веке. Большой интерес представляют заметки о сибирских деревнях и городах, о пройденных трудных дорогах.

«Будучи в дороге, описывал я речки и озеры, которыми ехал, а дорогу данным мне компасом по румбам замечал и расстояние их от урочища до урочища на пример изчислял» — так писал Степан Крашенинников в «репорте» о поездке к соляным источникам в бассейне реки Каптендяй — правом притоке Вилюя[18].

А вот строки из другого «репорта»: «От города Якуцка до Охоцкого острогу сочинил я описание пути, также вел особливой журнал, в котором записывал каждый день ветр и премену воздуха и погоды…»[19] В описаниях путей обычно указываются встреченные путешественником поселения, речки, озера, дается их местоположение, расстояние между ними и т. д. Из сибирских записей Крашенинникова можно выделить рассказ «О соболином промысле»[20]. Материал для него путешественник собрал в бассейне реки Витима. Тема была избрана не случайно. Соболь издавна считался ценнейшим пушным зверем сибирской тайги. «Соболь есть изящнейший между всеми на одежды употребляемыми зверьми, зане легок, тепол, к носке крепок», — писал современник С. П. Крашенинникова, известный ученый В. Н. Татищев[21].

Добравшись до мест соболиной охоты, молодой студент описал соболиный промысел подробно и красочно, хотя самому ему видеть охоты на соболя не пришлось. Соболь еще в XVII веке вывелся в тех местах, где селились люди и пролегали дороги. Охотиться за ним отправлялись в глухую тайгу.

«Трудно и почти не возможно человеку, который сам на соболином промысле не бывал и никакими кроме жилых мест не ежживал, описать все обстоятельства, которые в ловле соболей примечания достойны. Потому что соболи не живут в близости от жилья, но в отдаленных местах, на высоких горах и в густых лесах…» — писал путешественник в начале своей записи. Он справедливо упомянул и о том, что еще труднее получить сведения о соболином промысле от промышленников.

Охота на соболя в те времена была связана с множеством всяких обрядов, потаенных примет, суеверий. Обо всем этом охотники не любили рассказывать. «Ибо редко такие находятся, которые бы все обстоятельства своего промыслу охотно объявили». Но все же, как повествует студент, ему на реке Лене «случилось таких найти верных людей, которые, кроме того, что до настоящего промыслу принадежит, и о имеющихся при оном промысле суевериях не утаили». Терпеливо расспрашивал Крашенинников ленских, баргузинских, олекминских, киренских промышленников. Впоследствии он вспоминал, что и рассказы охотников не всегда помогали. От иных рассказчиков так и не мог он добиться интересующих его сведений, ибо «важность им безделицей кажется, а безделица важностью». Но сам Крашенинников уже превосходно научился отделять существенное от несущественного, важное от «безделицы».

В его описании рассказывалось об истории соболиного промысла, о повадках соболя, быте охотников, промышляющих пушного зверя, о способах охоты на соболей.

1737 год путешественники встречали в Якутске. Более двух тысяч верст им пришлось проплыть вниз по Лене, пока они добрались до этого далекого сибирского города, основанного столетием ранее русскими землепроходцами.

«Это не поездка, не путешествие, это особая жизнь: так длинен этот путь…» — сказал писатель И. А. Гончаров, который путешествовал по реке Лене в середине XIX века[22].

Гончаров был в дороге месяцы. Крашенинников ехал по Сибири годы. Кибитка стала для него домом. Это действительно была не поездка, не путешествие, а особая жизнь.

В Якутске, когда туда прибыл Академический отряд, уже собрались сотни участников Второй Камчатской экспедиции. Десятки тысяч пудов разных грузов — провианта и материалов для постройки судов — надо было доставлять из Якутска на тихоокеанское побережье, в Охотск.

Расстояние от Якутска до Охотска — более тысячи верст. Путь туда преграждали горы и тайга, и люди должны были перевозить грузы на нартах.

На севере, на берегах Ледовитого океана, уже вели работы геодезисты. Через несколько месяцев после приезда академиков в Якутск туда с севера прибыл отряд, которому было предписано нанести на карту побережье Лены до Таймырского полуострова. С горькими вестями возвратились люди этого отряда. Они пробирались па дубель-шлюпке «Якутск» сквозь льды, голодали. Полярное плавание окончилось трагически: их начальник — лейтенант Василий Прончищев тяжело заболел и умер. Умерла и его жена, Мария Прончищева, которая стойко переносила вместе с мужем все трудности и лишения. Командование отрядом после смерти Прончищева временно принял штурман Семен Челюскин.

Лишь много позже, уже по возвращении из экспедиции, Крашенинников узнал об успехе дальнейших работ этого отряда. Его командиром стал лейтенант Харитон Лаптев. Снова отправилась дубель-шлюпка «Якутск» в тяжелые плавания к берегам Таймыра. А когда сжатое арктическими льдами судно затонуло, отряд продолжил описание берега по сухопутью. Помощнику Лаптева — штурману Челюскину досталась самая трудная часть таймырского маршрута: сквозь вьюгу, в лютый мороз прошел он с двумя спутниками к северной оконечности Таймыра — самой северной точке Азии.

Вскоре Крашенинникову довелось самому приступить к трудам, столь же ответственным и тяжелым, как труды геодезистов, наносивших на карту арктическое побережье страны. Профессора объявили студенту, что на Камчатку они направятся позднее, а ему надлежит пока ехать туда одному. Он должен позаботиться, чтобы к их приезду были приготовлены удобные жилища. Самому же Крашенинникову надо, не дожидаясь их, приступить к научным изысканиям. В дальнейшем оказалось, что Гмелин и Миллер, ссылаясь на «худое здоровие», вовсе не захотели ехать на Камчатку. Так Крашенинников отправился в далекий край не скромным помощником академиков, а самостоятельным исследователем, которому предстояло заменить собой целый отряд.

Никто из ученых-естествоиспытателей в те времена еще не бывал на Камчатке. Интересными сведениями о ней наука была обязана смелому землепроходцу Владимиру Атласову — «камчатскому Ермаку», как метко назвал его впоследствии А. С. Пушкин. Атласов совершил свой памятный в истории поход на Камчатку «для прииску новых землиц» в 1697–1699 годах. Его сообщения содержали множество географических данных о новом крае, присоединенном к русскому государству. И до Атласова на Камчатке бывали русские землепроходцы, но сколь-либо подробных известий о виденном они не принесли. Атласов же был человеком на редкость любознательным, к тому же хорошим рассказчиком. Вот как повествовал он, например, о виденных им огнедышащих горах Камчатки: «А от устья идти вверх по Камчатке реке неделю есть гора — подобна хлебному скирду, велика гораздо и высокая, а другая близ ее ж — подобна сенному стогу и высока гораздо: из нее днем идет дым, а ночью искры и зарево. А сказывают камчадалы: буде человек взойдет до половины той горы, и там слышат великий шум и гром, что человеку терпеть невозможно. А выше половины той горы, которые люди всходили назад не вышли, а что тем людям на горе учинилось не ведают»[23].

В первой трети XVIII столетия некоторые новые сведения о полуострове сообщили побывавшие там русские геодезисты и моряки. На Камчатке в это время имелось уже три постоянных русских поселения, или, как они назывались тогда, острога. В каждом из этих острогов стояли тридцать — сорок изб и маленькая крепость с бревенчатыми стенами. В избах жили служилые люди, промышленники, купцы.

Одно из этих поселений, называвшееся Большерецком, было выстроено у побережья Охотского моря; два других — Верхне-Камчатский и Нижне-Камчатский остроги — находились в долине реки Камчатки, самой большой реки полуострова.

Тяжело было добираться сюда из Сибири. Первые русские поселенцы шли на Камчатскую землю по сухопутью. Путь из Якутска в Большерецкий или Верхне-Камчатский острог занимал около полугода. При Петре I в 1716–1717 годах удалось наладить сообщение с Камчаткой морем. Раз или два в году небольшое парусное судно отправлялось из Охотска к камчатскому побережью. Охотское море изменчивое, бурное, на нем часты штормы и обычны туманы. Но все же путь по морю был короче и легче, чем по суше. Корабли привозили на Камчатку муку, соль, металлические орудия, а с Камчатки везли «мягкую рухлядь», как называли тогда шкуры ценного пушного зверя — соболей и черно-бурых лисиц.

О природе Камчатской земли и о племенах, населяющих ее, было известно немногое. Крашенинникову предстояло сделать первое подробное географическое описание полуострова.