Этот безумный…
«Белые ночи» Гайаны
(Хроника одной трагедии)
Поздняя запись вместо предисловия
Когда адвокат Марк Лейн, очевидец трагедии Джонстауна, обратился к издательству «Полюлар лайбрэри» с предложением написать книгу о том, что он видел и пережил за один день — 18 ноября 1978 года, главный редактор издательства Пэтрик О'Коннор ответил категорическим отказом. Мотивируя свое решение, О'Коннор заявил: «На тему о Гайане я принимаю заявки только от трех авторов — Мильтона, Данте и Гомера».
Парадокс главного редактора «Популярной библиотеки» нисколько не преувеличивал суть проблемы. Для воссоздания трагедии Джонстауна и впрямь нужны драматическая сила автора «Потерянного рая», могучая фантазия автора «Божественной комедии» и эпическое дыхание создателя «Илиады». Даже, казалось бы, привыкшее ко всему человечество было потрясено вестью из джунглей Гайаны, где более девятисот человек были убиты выработанным в порах капиталистической системы ядом отчаяния и фанатизма.
Подводя итоги бурному, насыщенному многими событиями 1978 году, два ведущих американских телеграфных агентства — Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс Интернэшнл объявили «резню в Гайане» новостью года № 1. Согласно опросу, проведенному институтом общественного мнения Гэллапа, «резня в Гайане» привлекла наибольшее внимание американцев среди событий 1978 года, и о ней знали — слышали или читали — 98 процентов жителей Соединенных Штатов. Что означает эта цифра? По словам самого Джорджа Гэллапа, за все сорок три года существования его института только два события получили в стране больший резонанс — внезапное нападение японцев на Пирл-Харбор в 1941 году и атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки в 1945 году. Несмотря на различие масштабов и исторического звучания этих событий, нетрудно проследить роднящие их корни.
Нижеследующие записи — странички репортерской хроники, отрывки из дневника. Их автор не принадлежит к «большой тройке», упомянутой О'Коннором, и поэтому скромен в задачах, которые ставит перед собой. К тому же со времени последней записи в дневнике прошло достаточно времени. Многое, что было неясным в трагедии «белых ночей», прояснилось. Ярче прорезались насильственные аспекты массового самоубийства в Джонстауне, зловещая роль американской охранки и разведывательных служб, финансовые и политические манипуляции над трупами невинных жертв, попытки высечь из трагедии искры антисоветской и антикоммунистической пропаганды.
Конечно, можно было «обновить» дневник, дописать его мудростью заднего числа. Но тогда он перестал бы быть дневником. А мне хотелось донести до читателя поступь событий так, как они разворачивались, как накатывались волнами на Америку, с противоречащими друг другу цифрами и фактами, со смятением душ и потрясением основ, когда резче обнажаются и характер нации и загнивание общества, когда страна еще не успела опомниться и взять себя в руки, не успела набальзамировать свои жертвы и отредактировать их хождение по мукам.
Время Мильтона, Данте и Гомера еще придет…
Январь 1979 года
21 ноября
— Преподобный отец, бывали ли раньше в истории человечества аналогичные случаи массового самоубийства? — спрашивает телевизионный обозреватель католического пастора и профессора теологии.
Пастор задумывается. Наступает тягостная минута молчания. Она кажется бесконечной на телеэкране, где обычно все происходит с головокружительной быстротой. Наконец пастор подымает глаза, неуверенно и как-то смущенно смотрит в объектив, хрустит суставами пальцев и негромким голосом отвечает:
— История знает случаи массового самоубийства в Древнем Египте, в период раннего христианства, в мрачные годы средневековья. Но я не могу припомнить ничего такого, что хотя бы в отдаленной степени напоминало ужасную трагедию Джонстауна.
Телекомментатор и теолог молча смотрят друг на друга. Они словно оцепенели. Наконец первый приходит в себя.
— Спасибо, преподобный отец, — говорит он ломающимся, как у подростка, голосом. Затем, взяв себя в руки, уже хорошо поставленным баритоном обращается к многомиллионной аудитории, прильнувшей к телевизорам:
— А теперь давайте перенесемся в Джонстаун…
Давайте перенесемся в Джонстаун и мы.
Джонстаун, небольшое поселение, названное так в честь его основателя — американского проповедника Джима Джонса, находится в 120 милях от Джорджтауна, столицы Республики Гайана, бывшей британской колонии в северо-восточной оконечности Южной Америки, граничащей с Венесуэлой, Бразилией, Суринамом и омываемой водами Карибского моря. Здесь 18 ноября в результате ритуального массового самоубийства погибли 409 человек, среди них дети и женщины. Все они без исключения были гражданами Соединенных Штатов Америки.
Страна, пославшая первого человека на Луну, перещеголяла в мракобесии древнеегипетских жрецов, фанатиков раннего христианства и средневековую инквизицию. Доселе никому не известный, затерянный в гайанских джунглях клочок земли — Джонстаун, имя которого не сходит с уст потрясенных американцев, со страниц газет и журналов, с экранов телевидения, стал символом общества насилия, сопрягшим библейские ужасы с «контркультурой будущего».
Джим Джонс исподволь подготавливал самоубийственный акт в течение всех пятнадцати лет существования основанной им секты, кощунственно нареченной «Народным храмом». После трагедии Джонстауна свидетели, молчавшие под страхом смерти, заговорили. «Самоубийство было составной частью его философии. Каждый, кто вступал в «Народный храм», не только подписывал пакт о самоубийстве, но неоднократно репетировал его под руководством самого Джонса, — говорит один из бывших членов секты Тим Стоен. — Он пускал по кругу какую-то жидкость коричневого или красного цвета и заставлял всех нас пить ее. Затем он говорил, что это был яд и что в течение часа все мы умрем. Он предлагал нам в оставшееся время воздавать ему хвалу, молиться выпавшей на нашу долю чести умереть за него. Час проходил, но яд не действовал. Тогда Джонс объявлял, что это была лишь репетиция, проверка лояльности». Проверка лояльности… Знакомое словосочетание, поломавшее жизнь многим американцам, многих доведшее до самоубийства в эпоху маккартизма.
Это сравнение напрашивается не случайно. По словам Деборы Блэки, в прошлом ближайшей помощницы Джонса, жизнь членов секты была настолько тяжелой, что самоубийство казалось не столь уж страшным. В стенах «Народного храма» их запугивал бесноватый «пророк», за стенами «Народного храма» их преследовала не менее жестокая действительность. Эти два источника страха, мистический и реальный, переплетались с удивительной и отталкивающей естественностью. Цветных членов секты Джонс стращал концентрационными лагерями, которые якобы покроют всю Америку в результате скорого нацистского переворота, стращал их судом Линча и горящими крестами ку-клукс-клана. Белых членов секты Джонс гипнотизировал пугалом ЦРУ. Он говорил, что все они занесены в списки разведывательного управления, которое охотится за ними, рано или поздно схватит их, подвергнет пыткам и убьет. Да, полуправды и истины логически переплетались в проповедях Джонса, питали друг друга, приближая трагическую развязку.
Запугивание сыграло немаловажную роль в том, что Джонсу удалось увлечь за собой в Гайану более тысячи последователей. Эти несчастные и обманутые, покидая Штаты, думали, что выбирают наименьшее из двух зол. Они не понимали, что от общества насилия нельзя просто так убежать, скрыться в непроходимых джунглях, потеряться в непролазных тропиках, земля которых еще не изведала удушливых объятий асфальта. Они не понимали, что, убегая, несут с собой с родины-мачехи ядовитые семена разрушения, что «Народным храм» в Гайане, обещанная им Джонсом «земля обетованная», станет всего лишь микрокосмом большой и недоброй земли.
Репетиции массового самоубийства продолжались и в Гайане. Со временем они все более учащались и вскоре стали проводиться еженедельно. Джонс называл их «белыми ночами». Какая жуткая, кошмарная насмешка! Джонс запугивал свою паству и угрозой надвигающейся высадки наемников, которые, дескать, перережут все население Джонстауна. И вновь полуправды и истины логически переплетались в проповедях «пророка».
«Белые ночи» начинались с раннего утра, начинались с объявления чрезвычайного положения. Поселок просыпался от душераздирающего воя сирен и истерических завываний Джонса, обычно вещавшего по громкоговорителю не менее шести часов в сутки, а в «белые ночи», по существу, непрестанно. Вооруженная охрана — около пятидесяти человек — обходила одну за другой хижины и сгоняла население в центр поселка, носивший название «Аудиториум», где под навесом стоял «трон» Джонса.
— Наемники приближаются к «Народному храму»! Нас ждет неминуемая смерть! — кликушествовал «пророк».
Несчастные беспрекословно выстраивались в длинные очереди за стаканчиком «яда», причем никто не знал, была ли это очередная «проверка лояльности» или настоящая вакханалия массового самоубийства. Детей и женщин, как на тонущих кораблях, пропускали вперед. Многократное повторение «белых ночей» еще больше травмировало паству Джонса, парализовывало ее волю, заставляло смиряться, свыкаться с мыслью о неизбежности насильственного ухода из жизни, превращало людей в скот, покорно идущий на убой. После отбоя к микрофону вновь подходил Джонс.
— Следующая «белая ночь» будет последней! — угрожающе гремел его голос, разбивая, как зеркало, тишину тропических ночей Гайаны.
«Белая ночь» 18 ноября 1978 года стала последней для четырехсот с лишним членов секты и ее главаря Джима Джонса.
Все было как во время репетиций, все, за исключением того, что в подкрашенный лимонад был подмешан цианистый калий. Длинные, грубо сколоченные деревянные столы, за которыми обычно проходят загородные пикники, были уставлены разноцветными кувшинами из пластика, наполненными дьявольским лимонадно-цианистым коктейлем. Наблюдая эту картину по телевидению уже после самоубийства, нельзя было не содрогнуться: валяющиеся на земле лицом вниз сотни трупов и веселые разноцветные кувшинчики и бидончики на деревянных столах.
Как и во время «репетиций», начали с детей. Люди подходили к столам целыми семьями, взявшись за руки, обнявшись. Смертельное снадобье им выдавали доктор-храмовник Лоуренс Шахт и ассистировавшие ему медицинские сестры. Большинство принимало яд добровольно. Тех, кто пытался сопротивляться или бежать, вооруженная стража силой возвращала к столу тайной вечери. Наиболее упорствовавших пристреливали.
Люди умирали в страшных конвульсиях, промучившись пять-десять минут, умирали под аккомпанемент последней проповеди Джонса, воспевавшего «красоту умирания» и обещавшего «скорую встречу и воссоединение» на небесах. Травили не только людей, но и собак.
Согласно показаниям очевидцев последними словами «пророка» были «мать, мать, мать», повторявшиеся многократно. Он обращал их к своей жене, принявшей яд. Погиб и его сын. Второй сын уцелел. Он в тот день, на счастье, отправился в соседний поселок играть в баскетбол. Позже местные власти и сотрудники американского посольства обнаружили тело Джонса на кустарном алтаре. Вскрытие показало, что он умер не от яда, а от огнестрельной раны. Были обнаружены также около миллиона долларов наличными, значительное количество золотых слитков, пачки казначейских билетов, чеки социального обеспечения и более восьмисот американских паспортов, а также целый арсенал военного снаряжения. Судьба тех членов секты, которые, спасаясь от тайной вечери, бежали в джунгли, неизвестна. Скольким из них удалось скрыться, скольких убили при попытке к бегству — тоже знакомое словосочетание, — власти не знают…
Американские военные и военно-санитарные подразделения, высадившиеся в Гайане, вывозили на вертолетах и транспортных самолетах тела своих несчастных соотечественников назад, домой, в Штаты. «Как солдат, погибших во Вьетнаме», — словно сговорившись, вещают репортеры по различным телевизионным каналам. Сходство большое — те же пятнистые, зеленоватые самолеты и вертолеты, те же пластиковые мешки, те же — для некоторых — цинковые гробы, покрытые американским звездно-полосатым флагом, и почетный караул морских пехотинцев на аэродромах. «Как в Сонгми», — говорят свидетели массового самоубийства в Джонстауне американские адвокаты Марк Лейн и Чарльз Гэрри, чудом избежавшие смерти от руки фанатиков. И снова сопряжение — джунглей Вьетнама и Гайаны, резни в Сонгми и отравления в Джонстауне. Это не просто визуальное сопряжение, нет! Между ними прочная причинно-следственная связь, имеющая общие и глубокие корни, ушедшие, расползшиеся раковым метастазом во все ткани общества насилия. И те, что в Гайане, и те, что во Вьетнаме, стали жертвами большого обмана, пали ради ложных ценностей и идеалов, оказались марионетками в руках сил зла, не библейского, а реально существующего на земле…
Выше я коснулся отчасти причин трагедии в Джонстауне, и я еще вернусь к ним. А сейчас несколько слов о поводе, о том, что спровоцировало цепную реакцию массового самоубийства членов секты «Народного храма».
Некоторое время назад член палаты представителей конгресса США Лео Райэн с небольшой группой помощников, телевизионщиков и журналистов отправился в Гайану. Целью его поездки было изучение на месте положения в поселке Джонстаун. Дело в том, что значительное число членов «Народного храма» проживало раньше в Калифорнии, избирательном округе конгрессмена Райэна. Оставшиеся в Штатах родственники членов секты, до которых доходили отрывочные сведения и леденящие кровь слухи о зверствах, чинимых в Джонстауне, обратились к Райэну с просьбой проверить их достоверность, а в случае, если они подтвердятся, помочь вернуть домой попавших в беду.
В пятницу 17 ноября группа Райэна приземлилась на небольшом зафрахтованном самолете на аэродроме Порт-Каитума, маленького городка, расположенного недалеко от Джонстауна. Летную площадку отделяют от «Народного храма» всего пять миль, но из-за густых джунглей дорога туда занимает около двух часов. В Порт-Каитума Райэна встретили представители секты. По совету своих адвокатов Лейна и Гэрри они согласились допустить группу Райэна в Джонстаун. На том и порешили.
Сначала ничто не предвещало трагедии. Джонс встретил конгрессмена сдержанно, но не враждебно. Б честь прибывших был устроен ужин, а затем даже концерт духовной музыки. Правда, обитатели «Народного храма» сторонились непрошеных гостей, а тех, кто подходил к ним, отгоняла стража. Да и сами гости находились под неусыпным надзором. Любая их попытка поговорить с глазу на глаз с сектантами немедленно пресекалась.
Райзн заночевал в Джонстауне. В субботу утром он продолжил свою инспекцию. Он даже произнес речь перед собранием сектантов, в которой заявил, что ему редко доводилось встречать даже в Америке столь счастливых людей в столь счастливых обстоятельствах (!). Но плотина все-таки дала течь. Около двадцати членов секты, поборов страх, признались конгрессмену и журналистам, что хотят вернуться домой, что жизнь в колонии невыносима. Райэн потребовал у Джонса, чтобы он разрешил жалобщикам покинуть храм. Тут все и началось. Джонс ударился в истерику, впал в транс. Затем один из его помощников приставил к горлу Райэна нож. Адвокату Лейну с трудом удалось отговорить его от убийства. Стало ясно, что самая пора поскорее, пока не поздно, убираться из «счастливого Джонстауна».
Райэн, его спутники и сектанты, решившие покинуть храм, отправились назад в Порт-Каитума, где на взлетной площадке их поджидали 19-местный ДХС-6 и пятиместный «Кассена». Райэн решил переправить в Джорджтаун в первую очередь сектантов, считая, что главная опасность грозит именно им. Началась посадка. И вдруг один из сектантов, по имени Лэрри Лэйтон, выхватил пистолет и открыл стрельбу по другим пассажирам. Тяжело ранив двоих, он выскочил из самолета и скрылся.
В суматохе Райэн и его спутники не заметили, как на взлетную площадку выехали грузовой автомобиль и трактор с прицепом. Из них выскочили люди, вооруженные полуавтоматическими ружьями. Раздались выстрелы. Райэн, корреспондент телекомпании Эн-би-си Дональд Харрис, фоторепортер газеты «Сан-Франциско икзэминер» Грегори Робинсон и одна из беглянок, Патриция Парк, были ранены. Остальные бросились врассыпную. Одни побежали в джунгли, другие пытались спрятаться за колеса и фюзеляжи самолетов. Нападавшие вновь погрузились в машины, подъехали ближе и в упор, выстрелами в голову добили раненых. Дав еще несколько залпов по самолетам, убийцы скрылись. Спаниковавшие летчики рванули в небо, оставив живых, раненых и мертвых на опустевшей взлетной полосе Порт-Каитума.
Все вышеописанное я излагаю не по газетам. Все это запечатленное на кинопленку я видел собственными глазами. В группе Райэна был оператор Эн-би-си Боб Браун, который снимал до самого последнего мгновения, пока и его не настигла пуля убийцы-фанатика.
Это трагическое обстоятельство придало какую-то сверхаутентичность и без того жуткому сюжету. Вот Райэн пожимает руку пилоту. Это его последнее рукопожатие. Вот Харрис затягивается сигаретой. Это его последняя затяжка. Вот Робинсон делает снимок своим «никоном». Это его последний кадр. Назавтра его опубликуют во всех американских газетах. Вот подъезжают грузовики, и соскочившие с них люди открывают стрельбу. Изображение начинает дергаться, коситься и наконец обрывается вместе с жизнью Боба Брауна. Это его последний сюжет. Он будет бесчисленное количество раз прокручиваться по телевидению. Не только по каналам Эн-би-си, но и по другим, конкурирующим. Ибо он уже не только частная собственность одной телевизионной монополии-корпорации, не просто проходная лента из последних известий, а общенациональное достояние, место которому в золотом фонде кинотеки общества насилия рядом с любительским фильмом Запрудера, которому удалось запечатлеть момент убийства президента Кеннеди в Далласе на глазах его жены, всей изумленной и потрясенной публики — от Атлантического океана до Тихого. Да, пленке Брауна уже обеспечено место в золотом фонде кинотеки общества насилия рядом с кадрами убийства сенатора Кеннеди в лос-анджелесском отеле «Амбассадор», рядом с кадрами убийства Мартина Лютера Кинга в мемфисском отеле, рядом с кадрами покушения на алабамского губернатора Джорджа Уоллеса в торговом центре провинциально-затрапезного городка Мобил, рядом с бесконечными огнеупорными коробками с огнеопасной хроникой вьетнамской агрессии, со многими другими — имя им легион — целлулоидными свидетельствами далеко не целлулоидных трагедий и драм. Возможно, а скорее всего наверное, Бобу Брауну, Дону Харрису и Грегу Робинсону присудят посмертно, как это положено по традиции, Пулитцеровские премии. Но свершится ли суд над их убийцами? Не над слепыми фанатиками, а вполне зрячими эксплуататорами слепого фанатизма, раздувающими его, чтобы гасить человеческие жизни, человеческий разум? Вряд ли. Вероятнее ожидать дальнейшего пополнения золотого фонда кинотеки общества насилия, где сюжеты пронизаны, как пулей, одним сквозным действием.
…Когда убийцы возвратились с аэродрома в колонию и доложили Джонсу о результатах операции, последнего охватила паника. «Это ужасно, это ужасно. Это конец, это конец», — повторял он, словно сомнамбула. По свидетельству адвоката Марка Лейна, все еще остававшегося в Джонстауне, в планы главы секты входило уничтожение всей группы Райэна и всех примкнувших к нему беженцев, объявленных «изменниками». После того как они покинули колонию, Джонс «предсказал», что самолет Райэна «свалится камнем с неба». «Предсказание» Джонса должен был осуществить его подручный Лэрри Лэйтон, которому было поручено пробраться в самолет под видом беженца и застрелить пилота, когда машина будет уже в воздухе. Лэйтон, по-видимому, поспешил и поднял пальбу еще до старта. Подстраховывавшие его убийцы на грузовиках тоже не успели ликвидировать всю группу Райэна. Убив пятерых и ранив еще десять человек, они вынуждены были ретироваться, поскольку на аэродроме появились гайанские солдаты.
Выслушав донесение своей «зондеркоманды», Джонс приказал всем жителям колонии немедленно собраться в «Аудиториуме» вокруг его алтаря. Операция «Белая ночь» началась.
— Мы все должны покончить жизнь самоубийством, — говорил Джонс своей пастве.
Какая-то женщина в толпе запротестовала. Ее пристрелили. Тщетно Лейн и Гзрри упрашивали «пророка» одуматься и отменить решение о массовом самоубийстве. К ним приставили двух стражей с автоматами, а затем отвели в сторону бараков.
— Мы все умрем. Как это благородно, как это красиво, — говорили стражи — два молодых парня — пожилым адвокатам. Из разговоров с ними Лейн и Гэрри поняли, что смерть грозит и им. К счастью, один из стражников по имени Чарли был раньше клиентом Лейна. Последнему удалось уговорить его отпустить их на свободу.
— Ведь должен же кто-то поведать миру о том, что здесь произошло, — сказал Лейн.
— И то правда, — ответил Чарли. Стражники показали адвокатам дорогу из лагеря — через холм в джунгли, распрощались с ними и направились к месту, где начался ритуал самоубийства. Двенадцать часов просидели Лейн и Гэрри под проливным дождем в джунглях, прислушиваясь к выстрелам и душераздирающим крикам, доносившимся из «Народного храма».
По иронии судьбы, адвокат Марк Лейн — автор известных книг об убийствах президента Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, книг, в которых он доказывал, что и тот и другой стали жертвами организованного заговора, а не пали от рук убийцы-одиночки. Накануне поездки в Гайану Лейн вновь давал показания на сей счет в комиссии палаты представителей по покушениям. (Есть в конгрессе США и такая комиссия!)
Весть о массовом самоубийстве в Джонстауне и об экзекуции в Порт-Каитума потрясла даже привыкших к виду крови, свыкшихся с преступностью американцев. Сообщения об этой трагедии вытеснили с экранов телевидения и с первых газетных полос все остальные новости. Как? Почему? — вопрошают растерянные дикторы и обозреватели. Но ответов на эти вопросы никто не ищет, или, если ищет, то не в том направлении. Далеко не случайно, что сейчас авансценой завладели не социологи, а психиатры, не политики, а эксперты по массовому гипнозу и религиозным культам. Выступая по телевидению и в прессе, они, по существу, сводят все к личности «епископа Джима Джонса», как он любил величать себя, к его «магнетическим способностям» повелевать толпой, подчинять ее своей воле. Все остальное — главное — остается за бортом, топится в психоаналитической галиматье и оккультных разглагольствованиях. Социальные корни трагедии Джонстауна не обнажаются, политические связи самого Джонса затушевываются, отрицаются. Мистика вытесняет реальность по всему пропагандистскому фронту. Средствам информации это выгодно, завлекательно; властям — удобно, отвлекательно. Джонс с того света помогает и тем и другим. Первые зарабатывают на нем деньги, вторые — алиби. И вновь преступление грозит остаться без наказания. Стрелочники не в счет. Арестован всего лишь один человек — Лэрри Лэйтон.
Пока власти заняты поиском стрелочников, давайте попытаемся перевести стрелки трагедии несколько назад, к ее началу и истокам, давайте перенесемся из «Народного храма» в Джонстауне, Гайана, в «Народный храм» в Сан-Франциско, Калифорния, США.
Джим Джонс появился на западном побережье Америки пятнадцать лет назад, уже будучи довольно известным проповедником, приобретшим имя и славу еще в Индианаполисе, штат Индиана, где он основал так называемую «Христианскую ассамблею божьей церкви». В течение некоторого времени Джонс проповедовал в местечке Юкья, Северная Калифорния. Здесь он заложил свой первый «Народный храм». Когда число храмовников резко увеличилось, а влияние Джонса возросло, он перенес свою штаб-квартиру в Сан-Франциско на Гери-стрит. Было это в 1970 году. Так началось феерическое восхождение к высотам власти и политического влияния индианского паренька-фермера, ставшего сначала «волшебным исцелителем», а затем вполне реальной силой в калифорнийских и даже общенациональных масштабах.
К Джонсу, опытному демагогу, обладавшему незаурядными ораторскими способностями и хорошо изучившему социальный срез своей паствы, со всех концов страны стекались так называемые «дрифтеры» — обездоленные и сбитые с панталыку люди, кочующие по Америке без руля и без ветрил, бродяги-хиппи, уголовные преступники, религиозные фанатики, безработные негры, ветераны вьетнамской войны, короче, дно и накипь общества «равных возможностей», осознавшие невозможность утвердить это равенство, а посему ударившиеся кто в бандитизм, кто в мистику. Впрочем, лишенная всех подлинных гражданских прав и свобод, паства Джонса обладала формально одним правом — правом голоса. И именно из него Джонс стал чеканить свой политический капитал.
Вскоре в «Народный храм» на Гери-стрит стали наведываться такие важные персоны, как губернатор Калифорнии Эдмунд Браун, претендующий на кресло президента США, мэр Сан-Франциско Джордж Масконе, мэр Лос-Анджелеса Томас Бредли, вице-губернатор Калифорнии Мервин Даймэлли, и другие капитаны мира политики и бизнеса. Разумеется, в «Народный храм» их влекли не мистические «откровения» Джонса, а его способность поставлять голоса избирателей и организовывать предвыборные шоу. Именно с помощью Джонса Джордж Масконе стал мэром Сан-Франциско в 1975 году. Благодарный мэр не остался в долгу. Он назначил «пророка» главой департамента жилищного строительства Сан-Франциско, дав ему, так сказать, шанс строить рай на земле. И Джонс этим шансом великолепно воспользовался. Он приобрел недвижимость в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Мендокино на несколько миллионов долларов. Сейчас мэр Масконе говорит, что его «тошнит», что его «душат слезы», что он «отрекается» от Джонса, Но в свое оправдание мэр заявляет: «Когда Джонс устраивал молебны, к нему стекалось много народа, а политиканы, как известно, не сторонятся больших людских сборищ».
Впрочем, Масконе далеко не единственный американский политический деятель, который пытается сейчас отмежеваться от превратившейся в опасную обузу тени Джонса. Правительство Гайаны предало гласности весьма любопытный документ — своеобразный каталог характеристик благочестия и других добродетелей, коими якобы обладал Джонс. Среди авторов этих характеристик вице-президент Мондейл, министр здравоохранения, образования и социального обеспечения Калифано, сенаторы Генри Джексон, Уоррен Магнасон, Майк Грэйвел и добрая дюжина конгрессменов. Все они, подобно Масконе, отмежевываются от Джонса, характеризуя свои связи с ним исключительно как «светские». Некоторые делают вид, что вообще не слыхали о нем. Любопытно, что правительство Гайаны опубликовало вышеупомянутые документы в виде выдержек из писем в ответ на обвинения американских властей, почему, мол, оно согласилось продать Джонсу земельный участок под «Народный храм». А почему бы и нет, возражают в Джорджтауне, мы лично с Джонсом знакомы не были, а представленные им самые безупречные рекомендации от самых влиятельных политических и государственных деятелей США рисовали его в предельно благожелательном свете. Им просто нельзя было не поверить.
Но вернемся к прерванному рассказу. Джим Джонс, торговавший когда-то обезьянами, чтобы поддерживать свою конгрегацию в Индианаполисе, торгуя голосами избирателей-прихожан, приобрел огромную власть. Его с оттенком восхищения называли «политическим кудесником». В 1976 году в самый разгар президентских выборов именно Джонс был главным зазывалой на митингах, где выступала, агитируя за своего супруга, госпожа Картер, Сейчас, после трагедии в Джонстауне, телевидение вновь прокрутило пленки 1976 года, на которых запечатлены госпожа Картер и Джонс, выступающие совместно на предвыборных митингах, в частности, на торжественном открытии штаб-квартиры демократической партии в Сан-Франциско. «Я был шокирован, что жена будущего президента Соединенных Штатов показывается в публичном месте с таким человеком, как Джонс», — сказал репортеру журнала «Нью-Вест» один из боссов демократической партии. Но чего не сделаешь ради улавливания голосов? Ведь голоса, как деньги, не пахнут. Уже после трагедии «белых ночей» в Гайане госпожа Картер, отвечая на вопросы представителей прессы, подтвердила, что встречалась с Джонсом и даже завтракала с ним.
Казалось, ничто не угрожало карьере Джонса, ничто не могло остановить его дальнейшее восхождение к вершинам, пирамиды власти. Его назначают главой комиссии штата по защите прав человека. (Пустили волка в овчарню!) В знаменитой долине красного дерева в ста милях от Сан-Франциско он возводит себе прибежище «на случай ядерной войны». Он проводит в городские прокуроры собственную креатуру Джозефа Фрайтаса. Закупает 27 тысяч акров земли в Гайане. Вымогает из своих прихожан пять миллионов долларов. И наконец, объявляет себя новым воплощением — инкарнацией Иисуса Христа, хотя последний согласно Библии денег не вымогал и недвижимостью не обзаводился. В современных Соединенных Штатах Христу пришлось бы весьма туго без долларов, землицы и влиятельных дружков в администрации, включая Понтия Пилата.
И тем не менее колосс закачался, закачался под тяжестью бурно прогрессировавшей неутолимой жажды наживы и власти, ради которых он все чаще и во всевозрастающих масштабах преступал грани закона, превращая свои церкви и колонии в камеры пыток, в ад на земле, всяк входящий в который прощался с любой надеждой, а зачастую и с жизнью. В печати, в частности в журнале «Нью-Вест» и газете «Сан-Франциско икзэминер», начали появляться разоблачительные материалы, в которых рассказывалось о произволе, чинимом в «Народных храмах» Джонса. Даже судьи и прокуроры, получившие свои мантии с помощью голосов и денег «епископа Джима», вынуждены были зашевелиться. Когда не в меру любопытные журналисты стали получать письма, угрожающие им смертельной расправой, а на улицах Сан-Франциско стали находить трупы строптивых членов секты «Народного храма», в городе началось брожение. И Джонс решил перебазироваться в Гайану на, так сказать, заранее подготовленные и глубоко эщелонированные позиции…
25 ноября
Трагедия «белых ночей» в Гайане отнюдь не завершилась массовым самоубийством. Волны этого ужасного человеческого землетрясения продолжают накатываться на Соединенные Штаты — от беломраморного Капитолия, где заседает конгресс США, до подозрительных вертепов и замаскированных под конгрегации тайных фанатических общин, где укрылись рассеянные по Америке члены «Народного храма». Комиссия палаты представителей по международным делам объявила, что приступает к расследованию «всех аспектов» преступления в Джонстауне, включая поведение госдепартамента и американского посольства в Гайане. Председатель комиссии конгрессмен Клемент Заблоки торжественно клянется, что доведет до конца дело, начатое его коллегой Райэном. Правда, он спешит оговориться, что «это расследование начато не для того, чтобы указывать на кого-либо пальцем». А для чего же?
Из штаб-квартиры ФБР сообщили, что и они начинают самостоятельное расследование, ибо имеются подозрения о наличии «заговора». К тому же убийство конгрессмена — федеральное преступление и посему входит в их компетенцию. Впрочем, правительство Гайаны отказывается пока допустить на свою территорию агентов ФБР, отряженных его директором в Джонстаун. Видимо, у гайанских властей есть на это свои весомые резоны. Отказываются гайанские власти и от похорон жертв «белых ночей», требуя, чтобы их тела были переправлены в Штаты. Но «воздушный мост» действует медленно. В условиях нестерпимой тропической жары трупы разлагаются, источая смрад и зловоние.
Американское посольство в Гайане, госдепартамент в Вашингтоне, мэрию в Сан-Франциско атакуют телефонными звонками и забрасывают телеграммами близкие и родственники членов секты в Джонстауне — живы ли еще они? Где они — в числе жертв массового самоубийства или в числе пропавших без вести в джунглях? Душераздирающие сцены разыгрываются у железных ворот бывшей синагоги на Гери-стрит в Сан-Франциско, где находится штаб-квартира «Народного храма». Люди ждут вестей из далекой Гайаны, а жрецы храма наглухо забаррикадировались, опасаясь справедливого возмездия и самосуда обезумевших от горя.
Джунгли все еще не выдают тайну пропавших без вести, хотя их прочесывают гайанские воинские подразделения и просматривают с воздуха американские вертолеты. Из нескольких сот человек, бежавших в тропические леса, обнаружено пока только семьдесят. Остальные могли оказаться жертвами ядовитых змей и насекомых, хищных зверей. Существует и другая, более правдоподобная версия, что так называемые «пропавшие без вести» были уничтожены еще до массового самоубийства. Эта версия подкрепляется следующим соображением: среди отравившихся почти нет пожилых людей, а американское посольство в Гайане переводило в Джонстаун чеки социального обеспечения для престарелых в среднем на двести человек. Представитель госдепартамента только что заявил: не исключено, что престарелых членов секты пристреливали, а их чеками пользовались другие.
Да, трагедия «белых ночей» в Гайане еще далека до финала. В различных частях Америки люди, когда-то принадлежавшие к секте «Народного храма», со страхом ждут возмездия фанатиков. Джонс заплатил огромные суммы наемным убийцам, чтобы они после его смерти мстили отступникам. Полиция Сан-Франциско не в состоянии выделить охрану для всех, кто требует защиты властей. Так называемый «Центр человеческих свобод» в Беркли — штаб-квартира отколовшихся последователей Джонса, находится под круглосуточным надзором полиции. Затравленные вконец люди не верят уже ни во что, даже в смерть Джонса. В последнее особенно. «Пока его смерть не будет удостоверена путем сравнения отпечатков пальцев, рентгеном или каким-либо иным путем, не допускающим ни малейшей ошибки, мы не поверим, что Джим Джонс погиб в Гайане. У него всегда были двойники, и он очень ловко пользовался ими», — заявили их представители на пресс-конференции, передававшейся по телевидению.
Существует опасность и иного рода. Власти не исключают возможности того, что оставшиеся в Штатах члены «Народного храма» могут повторить обряд массового самоубийства. Подобные опасения не лишены основания. Так, в Джорджтауне одна женщина, узнав о смерти Джонса, перерезала горло троим своим детям, а затем наложила руки и на себя…
— Преподобный отец, бывали ли раньше в истории человечества аналогичные случаи массового самоубийства? — спрашивает телевизионный обозреватель католического пастора, профессора теологии.
Пастор задумывается. Наступает тягостная минута молчания. Она кажется бесконечной на телеэкране, где обычно все происходит с головокружительной быстротой. Наконец пастор подымает глаза, неуверенно и как-то смущенно смотрит в объектив, хрустит суставами пальцев и негромким голосом отвечает:
— История знает случаи массового самоубийства в Древнем Египте, в период раннего христианства, в мрачные годы средневековья. Но я не могу припомнить ничего такого, что хотя бы в отдаленной степени напоминало ужасную трагедию Джонстауна…
Гордись, Америка, ты снова во главе, ты снова впереди мировой цивилизации, далеко впереди!
Сотни корреспондентов, фото-, теле- и кинорепортеров, съехавшиеся со всего света в Джорджтаун и оккупировавшие все отели гайанской столицы, снимают, вещают, освещают корчи гиганта, которого судьба жестоко наказывает, лишая разума, корчи гиганта, который, словно мифологическое чудовище Минотавр, пожирает своих сынов и дочерей. И снова миллион вопросов: как? зачем? почему?
В субботу, 18 ноября, в Джонстауне разразилась трагедия «белых ночей». В четверг, 23 ноября, Америка справляла День благодарения. Резали индеек. Устраивали карнавальные шествия с участием Микки-Мауса, Дональда-Дака и других героев диснеевских мультипликационных лент. Возносили к небу благодарение. За что? За густую, как химические чернила, ночь поздней осени? Но как уверовать в эту спасительную темень, как уверовать и успокоиться, когда здесь, в Америке, любая ночь может оказаться белой, как смерть?
28 ноября
Капитан военно-воздушных сил США Джон Москателли, смуглый мужчина в очках в тяжелой роговой оправе, говорил с большими паузами, задыхаясь не то от волнения, не то от царившего вокруг нестерпимого смрада. Окруженный репортерами, капитан-летчик, на плечи которого было возложено нелегкое бремя по связи с прессой, сообщил новую сенсацию, связанную с трагическими событиями в Джонстауне. И даже привыкшие, казалось бы, ко всему, иммунизированные профессиональным цинизмом газетчики ахнули.
— Мы сильно просчитались с учетом трупов, — говорил Джон Москателли, тщетно пытаясь овладеть собой и втиснуть драматическую новость в бесстрастные рамки бухгалтерского стиля. — Ориентировочная цифра покончивших жизнь самоубийством — четыреста с небольшим человек — оказалась значительно заниженной. Дело, в том, что подсчет был поверхностным. Лишь впоследствии мы обнаружили, что под телами, поддававшимися визуальному наблюдению, погребены сотни других. Мы обнаружили это в процессе операции по очистке лагеря. Число пластиковых мешков с трупами перевалило далеко за ожидаемые четыреста, а работы все не убывало…
Джон Москателли беспомощно развел руками, не подымая глаз от земли, видимо, не желая встретиться с наставленным на него в упор глазком телекамеры.
— Ну и сколько трупов вам удалось обнаружить? — посыпались нетерпеливые вопросы.
— Пока что 775.
— Это окончательная цифра?
— Нет. Раскопки продолжаются. Они многопластовые. — Москателли незаметно перешел с бухгалтерского языка на жаргон археологов. — Под трупами взрослого населения Джонстауна мы находим тела подростков, а под их телами трупы младенцев…
«Раскопки» длились еще двое суток. Окончательное количество жертв массового самоубийства в Джонстауне достигло 912 человек! Эта леденящая кровь новость вторично с еще большей силой потрясла Соединенные Штаты. Слабая надежда на то, что добрая половина членов секты «Народного храма» уцелела, бежав в обступившие со всех концов лагерь джунгли, безвозвратно улетучилась. Снабженные громкоговорителями вертолеты, которые летали в поисках несуществующих беженцев над дремучими тропическими лесами, были отозваны на международный аэропорт Тимехри близ гайанской столицы Джорджтаун.
— Просто не знаешь, какое чувство испытывать — ужаса или облегчения, — сказал в связи с этим американский консул в Гайане Дуглас Эллис.
Позор и траур покрыли Америку…
Колония секты «Народного храма» в Джонстауне опустела, вымерла в прямом и переносном смысле этого слова.
Внимание страны переключается на Дувр, штат Делавэр, конечный пункт воздушного моста смерти. Американскую трагедию на некоторое время заслонила американская деловитость. В Дувр понаехало прессы еще больше, чем в Джонстаун. Газеты давали подробнейшие репортажи об операции по транспортировке жертв массового самоубийства, восхищаясь ее точностью, планомерностью, собранностью персонала, его самоотверженностью, сообразительностью, изобретательностью. Возможно, в какой-то степени это была психологическая разрядка после сильного шока. Утопающий хватается за соломинку. Проиграв еще одну морально-духовную битву, Америка пыталась взять реванш в области технологии. Поверженный проповедник — ловец человеческих душ перегримировался в инженера человеческих душ. Но это не меняло, не могла изменить главного — души были мертвые. Инженерный гений не мог оживить их. Он мог их только опознать. Да и то не всех.
Несчастных храмовников погнал на смерть в джунгли Гайаны «американский образ жизни». Возвращал их трупы в джунгли Америки Пентагон. Знакомое, закономерное разделение труда, знакомое по Вьетнаму, закономерное по катехизису — писаному и неписаному — общества насилия. Первой фазой воздушного моста руководил полковник Уильям Гордон, глава оперативного отдела южного командования вооруженных сил США в зоне Панамского канала. «Мы мало что можем сделать для сохранения транспортируемых тел, но зато сама операция послужит хорошей тренировкой для моего персонала», — заявил полковник Гордон. И то правда, ведь нет худа без добра. Жертвам массового самоубийства уже никакие бальзамы не помогут, а вот потренироваться на них подразделениям, несущим службу в зоне Панамского канала, дело весьма нужное, необходимое и, к сожалению, актуальное.
С военными соглашаются и дипломаты. Стоимость воздушного моста — главным образом цена авиационного горючего и дозаправка транспортных гигантов в воздухе — уже достигла десяти миллионов долларов и продолжает драматически расти, словно трупы джонстаунской трагедии. Как заявил помощник государственного секретаря США Джон Бэшнел, «весьма трудно определить, какова будет окончательная цифра расходов, поскольку существуют важные концептуальные проблемы и взгляды на то, что следует рассматривать в качестве таковых». Конечно, продолжал Бэшнел, придется списать в графу расходов и цену воздушной операции, поставки военного снаряжения и дополнительное жалованье персоналу. Однако и в этом есть своя плюсовая сторона. Дальше я перехожу на прямое цитирование. Касаясь «плюсовой стороны», помощник государственного секретаря подчеркнул: «Некоторые члены персонала, на которых была возложена трудная миссия, участвуя в этой операции, получают опыт, приобретение которого обошлось бы куда дороже, если бы для этого были устроены специальные тренировочные учения. Вот почему весьма затруднительно дать точную цифру расходов». Я ничего не преувеличиваю, не добавляю, а скрупулезно цитирую по телеграмме вашингтонского бюро телеграфного агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл, опубликованной в газете «Вашингтон пост» 25 ноября.
До чего же ты деловита и практична, Америка, до чего рациональна, что даже трупы своих сынов и дочерей используешь во имя «плюсового баланса»! В стране «желтого дьявола» и впрямь нет более важной «концептуальной проблемы», чем делать деньги, считать и экономить их.
Америка еще не пришла в себя от джонстаунского шока, в разных концах страны сотни, тысячи родственников оплакивают бесцельно, бессмысленно погибших близких, а над их трупами уже идет откровенная торговля, не задрапированная даже легкой вуалеткой лицемерия. Препираются федеральные власти и власти штата Южная Каролина, куда прибывают немногие уцелевшие храмовники. Не успели последние ступить на бетон военно-воздушной базы в Чарльстоне, как губернатор Южной Каролины Джеймс Эдварде объявил, что налогоплательщики штата не обязаны платить за них, что это, мол, забота Вашингтона. А в самом Вашингтоне идет своеобразная игра в «отпихнизм» между государственным департаментом, министерством юстиции и министерством здравоохранения, образования и социального обеспечения. Никто не хочет раскошеливаться. Слезы слезами, а денежки врозь. Госдепартамент спешит выписывать длиннющие счета за кров, питание, транспорт. Член палаты представителей Эдвард Бэрд, демократ от штата Род-Айленд, обратился к министерству юстиции с требованием, чтобы родственники жертв сами положили на бочку десять миллионов долларов за воздушный мост от Джорджтауна, Гайана, до Дувра, штат Делавэр. «Было бы еще одной трагедией больше, если бы бремя расходов было возложено на налогоплательщиков нашей страны», — заявил этот неусыпный страж народной копейки, то есть цента. (Интересно, что происходит с чувством долга у подобных законодателей, когда они вотируют многомиллиардные бюджеты Пентагона на гонку вооружений — на самоубийство, но уже не в масштабах одного Джонстауна, а всего мира? Куда девается тогда их забота о кармане налогоплательщика, о его жизни?)
И наконец, спеша ковать железо, пока оно горячо, крупнейшие издательства собираются выбросить на книжный рынок хронику трагедии «белых ночей». Завлекательные анонсы гласят, что третьего декабря выйдут в свет две книги этого жанра — в издательстве «Бэнтам букс» книга под заголовком «Культ самоубийства: тайная история секты «Народного храма» и массовой резни в Гайане» и в издательстве «Беркли букс» — книга под названием «Джонстаунская резня: свидетельства очевидцев». Подобные книги здесь называют «растворимыми» по аналогии с кофе, то есть подготовляемыми в минимальное количество времени. Автор книг о покушениях на президента Кеннеди и Мартина Лютера Кинга адвокат Лейн также объявил о своем решении написать книгу о трагедии Джонстауна, прозрачно намекнув на то, что у него имеются данные об инфильтрации секты «Народного храма» агентами ЦРУ и ФБР. Бульварная пресса во главе с еженедельником «Нэшнл инкуайрер» буквально охотится за чудом уцелевшими храмовниками, перекупает их друг у друга за жирные гонорары для интервью. Думается, не надо быть оракулом, чтобы предсказать: недалек и тот час, когда заговорит тяжелая артиллерия Голливуда.
Каким резким, кричащим, вопиющим контрастом по сравнению с этим тотальным вниманием к уцелевшей пастве Джонса выглядела пренебрежительная беспечность властей к их судьбе в прошлом, беспечность, оказавшаяся впоследствии фатальной, если не преступной. Как сейчас выяснилось, в почте госдепартамента письма о положении в Джонстауне занимали в количественном отношении доминирующее место! О нем писалось больше, чем даже о важнейших международных проблемах, что тоже весьма показательно. Одним словом, недостатка в «сигналах» не было. Только за январь — август госдепартамент получил более тысячи двухсот писем, в которых рассказывалось, что в колонии «Народный храм» людей держат против их воли, что там господствуют принудительный труд и террористический режим. Не меньше писем поступало и в конгресс США. Наряду с описанием адских условий, царивших в Джонстауне, в этих письмах содержались жалобы на бездействие госдепартамента, на легкомыслие посольства и консульства США в Гайане. А сколько призывов закрыть «Народный храм» в Джонстауне публиковалось в печати, особенно калифорнийской! И все зря. То был глас вопиющего в пустыне. Власти или отмахивались, или отделывались формальными инспекционными наездами к Джонсу, в результате которых появлялись подкрашенные, как яд трагической «белой ночи», отчеты о потемкинской деревне в гайанских джунглях, о ее «прогрессе, расширяющемся строительстве, присутствии духа». (Цитирую по донесению одного из сотрудников государственного департамента США.)
Я не случайно остановился на этой стороне джонстаунской трагедии. Вашингтон заимел привычку бухать во все пропагандистские колокола по поводу вымышленных нарушений «прав человека» в социалистических странах. Сколько крокодиловых слез, сколько чернил проливается по поводу судьбы того или иного «диссидента»! Но вот, обнаруживая в чужом глазу мнимую занозину, Вашингтон упорно не замечает реального бревна в собственном. Сейчас, когда джонстаунская трагедия — свершившийся факт, власти пытаются оправдать свое невмешательство, свое бездействие, между прочим, и жупелом «прав человека». Так, министерство юстиции заявило, что оно решило не проводить расследования о положении в секте «Народного храма», ибо подобная акция явилась бы «нарушением конституционных гарантий свободы религии». Когда в прошлом году покойный конгрессмен Райэн и его коллега Джэймо, демократ от штата Коннектикут, обратились с очередным запросом в министерство юстиции, доказывая с фактами в руках, что в Джонстауне храмовников держат в повиновении при помощи разветвленной системы «промывания мозгов» — от методов гипноза до применения депрессантов и других медицинских препаратов, в ответ заместитель министра юстиции Бенджамен Сивилетти заявил; «Все это не дает, основания для возбуждения преследования согласно имеющимся федеральным, уголовным законоположениям».
Изобретая небылицы о заключении инакомыслящих в советские психиатрические лечебницы, Вашингтон одновременно и пальцем не шевельнул, чтобы пресечь преступное массовое «промывание мозгов» среди американских граждан. Впрочем, «епископ Джим» вполне резонно мог возразить, что его действия мало чем отличались от операций некоторых американских спецслужб. Наконец, сейчас, после завершения воздушного моста Джонстаун — Дувр, госдепартамент и министерство юстиции заявили, что никакого дальнейшего вскрытия трупов проводиться не будет, ибо «нет никаких данных о том, что смерть пострадавших наступила в нарушение законов США» (!). Так «защищает» права человека и так «карает» их нарушителей американская Фемида.
…Это произошло перед черным входом в штаб-квартиру «Народного храма» в Сан-Франциско. Телевидение начало передавать предварительные списки погибших сектантов как раз в тот самый момент, когда к зданию на Гери-стрит подъехал телефургон и репортеры приготовились брать интервью у обитателей «Храма». На контрольном выносном мониторе, установленном на телефургоне, появлялись списки погибших: имена, фамилии, возраст — от двух лет до ста восьми. Перед монитором собралась большая толпа. Две женщины — одна белая, вторая негритянка, заключив друг друга в объятия, всхлипывали и причитали при упоминании каждого знакомого имени. Прильнув к решетке ограды, напрягая зрение, впились в небольшой экран монитора несшие внутренний караул трое членов секты — двое мужчин и одна женщина хрупкого сложения, лет тридцати с небольшим.
Когда передача списков закончилась и толпа стала расходиться, репортер подошел к женщине-дежурной. Звали ее Докси.
— У вас там родственники? — спросил он.
— Да.
— Кто?
— Дочь.
— Ее упомянули в списке?
— Нет. — Женщина с трудом сдерживала слезы.
— Сколько ей лет?
И тут женщина истерически разрыдалась.
— Я… я… Она… она…
— Я вас не понимаю, — безжалостно переспросил репортер.
— Сегодня как раз был день ее рождения, — выговорила наконец женщина.
— И сколько же ей исполнилось или исполнилось бы лет? — репортер был неумолим.
— Двенадцать…
Дочь Докси погибла в Джонстауне. Взрослые дяди в Вашингтоне и Сан-Франциско не ударили и палец о палец, чтобы защитить ее изначальное право человека — право на жизнь. Зато сейчас никто не может обвинить их в том, что они нарушили «право» бесноватого «епископа Джима» проповедовать свои человеконенавистнические бредни, а главное, претворять их в жизнь, сея смерть.
…Поначалу Уолтер и Шарлотта Болдуин, родители жены Джонса, намеревались похоронить останки главы секты «Народный храм» в своем родном городе Ричмонде, штат Индиана. Они даже сделали необходимые приготовления к погребальной церемонии, нашли место на городском кладбище, заказали заупокойную службу в приходской церкви. Но когда до них стали доходить жуткие подробности массового самоубийства в джунглях Гайаны, когда число жертв драматически удвоилось, а затем подскочило до цифры 912, супруги Болдуин решили отказаться от своей затеи. Как сообщил их душеприказчик, тело «епископа Джима» будет кремировано, а пепел рассеян с самолета над океаном. «Так будет лучше и для жителей Ричмонда, и вообще для всех», — сказал он.
Не знаю, не думаю. Можно, конечно, рассеять пепел сожженного тела бесноватого проповедника, но вряд ли это развеет дух его тлетворного учения. Ведь оно плоть от плоти, кровь от крови всего общества насилия. Оно выросло и процветает на его болезнетворной почве и, к сожалению, далеко еще не готово вернуться смиренно, по-библейски, прахом в нее.
Сегодня Америка сжигает то, чему вчера поклонялась. Но где гарантия, что завтра она вновь не поклонится тому, что сожгла?
Вашингтон.
1978 год
Поздняя запись вместо предисловия
Когда адвокат Марк Лейн, очевидец трагедии Джонстауна, обратился к издательству «Полюлар лайбрэри» с предложением написать книгу о том, что он видел и пережил за один день — 18 ноября 1978 года, главный редактор издательства Пэтрик О'Коннор ответил категорическим отказом. Мотивируя свое решение, О'Коннор заявил: «На тему о Гайане я принимаю заявки только от трех авторов — Мильтона, Данте и Гомера».
Парадокс главного редактора «Популярной библиотеки» нисколько не преувеличивал суть проблемы. Для воссоздания трагедии Джонстауна и впрямь нужны драматическая сила автора «Потерянного рая», могучая фантазия автора «Божественной комедии» и эпическое дыхание создателя «Илиады». Даже, казалось бы, привыкшее ко всему человечество было потрясено вестью из джунглей Гайаны, где более девятисот человек были убиты выработанным в порах капиталистической системы ядом отчаяния и фанатизма.
Подводя итоги бурному, насыщенному многими событиями 1978 году, два ведущих американских телеграфных агентства — Ассошиэйтед Пресс и Юнайтед Пресс Интернэшнл объявили «резню в Гайане» новостью года № 1. Согласно опросу, проведенному институтом общественного мнения Гэллапа, «резня в Гайане» привлекла наибольшее внимание американцев среди событий 1978 года, и о ней знали — слышали или читали — 98 процентов жителей Соединенных Штатов. Что означает эта цифра? По словам самого Джорджа Гэллапа, за все сорок три года существования его института только два события получили в стране больший резонанс — внезапное нападение японцев на Пирл-Харбор в 1941 году и атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки в 1945 году. Несмотря на различие масштабов и исторического звучания этих событий, нетрудно проследить роднящие их корни.
Нижеследующие записи — странички репортерской хроники, отрывки из дневника. Их автор не принадлежит к «большой тройке», упомянутой О'Коннором, и поэтому скромен в задачах, которые ставит перед собой. К тому же со времени последней записи в дневнике прошло достаточно времени. Многое, что было неясным в трагедии «белых ночей», прояснилось. Ярче прорезались насильственные аспекты массового самоубийства в Джонстауне, зловещая роль американской охранки и разведывательных служб, финансовые и политические манипуляции над трупами невинных жертв, попытки высечь из трагедии искры антисоветской и антикоммунистической пропаганды.
Конечно, можно было «обновить» дневник, дописать его мудростью заднего числа. Но тогда он перестал бы быть дневником. А мне хотелось донести до читателя поступь событий так, как они разворачивались, как накатывались волнами на Америку, с противоречащими друг другу цифрами и фактами, со смятением душ и потрясением основ, когда резче обнажаются и характер нации и загнивание общества, когда страна еще не успела опомниться и взять себя в руки, не успела набальзамировать свои жертвы и отредактировать их хождение по мукам.
Время Мильтона, Данте и Гомера еще придет…
Январь 1979 года
21 ноября
— Преподобный отец, бывали ли раньше в истории человечества аналогичные случаи массового самоубийства? — спрашивает телевизионный обозреватель католического пастора и профессора теологии.
Пастор задумывается. Наступает тягостная минута молчания. Она кажется бесконечной на телеэкране, где обычно все происходит с головокружительной быстротой. Наконец пастор подымает глаза, неуверенно и как-то смущенно смотрит в объектив, хрустит суставами пальцев и негромким голосом отвечает:
— История знает случаи массового самоубийства в Древнем Египте, в период раннего христианства, в мрачные годы средневековья. Но я не могу припомнить ничего такого, что хотя бы в отдаленной степени напоминало ужасную трагедию Джонстауна.
Телекомментатор и теолог молча смотрят друг на друга. Они словно оцепенели. Наконец первый приходит в себя.
— Спасибо, преподобный отец, — говорит он ломающимся, как у подростка, голосом. Затем, взяв себя в руки, уже хорошо поставленным баритоном обращается к многомиллионной аудитории, прильнувшей к телевизорам:
— А теперь давайте перенесемся в Джонстаун…
Давайте перенесемся в Джонстаун и мы.
Джонстаун, небольшое поселение, названное так в честь его основателя — американского проповедника Джима Джонса, находится в 120 милях от Джорджтауна, столицы Республики Гайана, бывшей британской колонии в северо-восточной оконечности Южной Америки, граничащей с Венесуэлой, Бразилией, Суринамом и омываемой водами Карибского моря. Здесь 18 ноября в результате ритуального массового самоубийства погибли 409 человек, среди них дети и женщины. Все они без исключения были гражданами Соединенных Штатов Америки.
Страна, пославшая первого человека на Луну, перещеголяла в мракобесии древнеегипетских жрецов, фанатиков раннего христианства и средневековую инквизицию. Доселе никому не известный, затерянный в гайанских джунглях клочок земли — Джонстаун, имя которого не сходит с уст потрясенных американцев, со страниц газет и журналов, с экранов телевидения, стал символом общества насилия, сопрягшим библейские ужасы с «контркультурой будущего».
Джим Джонс исподволь подготавливал самоубийственный акт в течение всех пятнадцати лет существования основанной им секты, кощунственно нареченной «Народным храмом». После трагедии Джонстауна свидетели, молчавшие под страхом смерти, заговорили. «Самоубийство было составной частью его философии. Каждый, кто вступал в «Народный храм», не только подписывал пакт о самоубийстве, но неоднократно репетировал его под руководством самого Джонса, — говорит один из бывших членов секты Тим Стоен. — Он пускал по кругу какую-то жидкость коричневого или красного цвета и заставлял всех нас пить ее. Затем он говорил, что это был яд и что в течение часа все мы умрем. Он предлагал нам в оставшееся время воздавать ему хвалу, молиться выпавшей на нашу долю чести умереть за него. Час проходил, но яд не действовал. Тогда Джонс объявлял, что это была лишь репетиция, проверка лояльности». Проверка лояльности… Знакомое словосочетание, поломавшее жизнь многим американцам, многих доведшее до самоубийства в эпоху маккартизма.
Это сравнение напрашивается не случайно. По словам Деборы Блэки, в прошлом ближайшей помощницы Джонса, жизнь членов секты была настолько тяжелой, что самоубийство казалось не столь уж страшным. В стенах «Народного храма» их запугивал бесноватый «пророк», за стенами «Народного храма» их преследовала не менее жестокая действительность. Эти два источника страха, мистический и реальный, переплетались с удивительной и отталкивающей естественностью. Цветных членов секты Джонс стращал концентрационными лагерями, которые якобы покроют всю Америку в результате скорого нацистского переворота, стращал их судом Линча и горящими крестами ку-клукс-клана. Белых членов секты Джонс гипнотизировал пугалом ЦРУ. Он говорил, что все они занесены в списки разведывательного управления, которое охотится за ними, рано или поздно схватит их, подвергнет пыткам и убьет. Да, полуправды и истины логически переплетались в проповедях Джонса, питали друг друга, приближая трагическую развязку.
Запугивание сыграло немаловажную роль в том, что Джонсу удалось увлечь за собой в Гайану более тысячи последователей. Эти несчастные и обманутые, покидая Штаты, думали, что выбирают наименьшее из двух зол. Они не понимали, что от общества насилия нельзя просто так убежать, скрыться в непроходимых джунглях, потеряться в непролазных тропиках, земля которых еще не изведала удушливых объятий асфальта. Они не понимали, что, убегая, несут с собой с родины-мачехи ядовитые семена разрушения, что «Народным храм» в Гайане, обещанная им Джонсом «земля обетованная», станет всего лишь микрокосмом большой и недоброй земли.
Репетиции массового самоубийства продолжались и в Гайане. Со временем они все более учащались и вскоре стали проводиться еженедельно. Джонс называл их «белыми ночами». Какая жуткая, кошмарная насмешка! Джонс запугивал свою паству и угрозой надвигающейся высадки наемников, которые, дескать, перережут все население Джонстауна. И вновь полуправды и истины логически переплетались в проповедях «пророка».
«Белые ночи» начинались с раннего утра, начинались с объявления чрезвычайного положения. Поселок просыпался от душераздирающего воя сирен и истерических завываний Джонса, обычно вещавшего по громкоговорителю не менее шести часов в сутки, а в «белые ночи», по существу, непрестанно. Вооруженная охрана — около пятидесяти человек — обходила одну за другой хижины и сгоняла население в центр поселка, носивший название «Аудиториум», где под навесом стоял «трон» Джонса.
— Наемники приближаются к «Народному храму»! Нас ждет неминуемая смерть! — кликушествовал «пророк».
Несчастные беспрекословно выстраивались в длинные очереди за стаканчиком «яда», причем никто не знал, была ли это очередная «проверка лояльности» или настоящая вакханалия массового самоубийства. Детей и женщин, как на тонущих кораблях, пропускали вперед. Многократное повторение «белых ночей» еще больше травмировало паству Джонса, парализовывало ее волю, заставляло смиряться, свыкаться с мыслью о неизбежности насильственного ухода из жизни, превращало людей в скот, покорно идущий на убой. После отбоя к микрофону вновь подходил Джонс.
— Следующая «белая ночь» будет последней! — угрожающе гремел его голос, разбивая, как зеркало, тишину тропических ночей Гайаны.
«Белая ночь» 18 ноября 1978 года стала последней для четырехсот с лишним членов секты и ее главаря Джима Джонса.
Все было как во время репетиций, все, за исключением того, что в подкрашенный лимонад был подмешан цианистый калий. Длинные, грубо сколоченные деревянные столы, за которыми обычно проходят загородные пикники, были уставлены разноцветными кувшинами из пластика, наполненными дьявольским лимонадно-цианистым коктейлем. Наблюдая эту картину по телевидению уже после самоубийства, нельзя было не содрогнуться: валяющиеся на земле лицом вниз сотни трупов и веселые разноцветные кувшинчики и бидончики на деревянных столах.
Как и во время «репетиций», начали с детей. Люди подходили к столам целыми семьями, взявшись за руки, обнявшись. Смертельное снадобье им выдавали доктор-храмовник Лоуренс Шахт и ассистировавшие ему медицинские сестры. Большинство принимало яд добровольно. Тех, кто пытался сопротивляться или бежать, вооруженная стража силой возвращала к столу тайной вечери. Наиболее упорствовавших пристреливали.
Люди умирали в страшных конвульсиях, промучившись пять-десять минут, умирали под аккомпанемент последней проповеди Джонса, воспевавшего «красоту умирания» и обещавшего «скорую встречу и воссоединение» на небесах. Травили не только людей, но и собак.
Согласно показаниям очевидцев последними словами «пророка» были «мать, мать, мать», повторявшиеся многократно. Он обращал их к своей жене, принявшей яд. Погиб и его сын. Второй сын уцелел. Он в тот день, на счастье, отправился в соседний поселок играть в баскетбол. Позже местные власти и сотрудники американского посольства обнаружили тело Джонса на кустарном алтаре. Вскрытие показало, что он умер не от яда, а от огнестрельной раны. Были обнаружены также около миллиона долларов наличными, значительное количество золотых слитков, пачки казначейских билетов, чеки социального обеспечения и более восьмисот американских паспортов, а также целый арсенал военного снаряжения. Судьба тех членов секты, которые, спасаясь от тайной вечери, бежали в джунгли, неизвестна. Скольким из них удалось скрыться, скольких убили при попытке к бегству — тоже знакомое словосочетание, — власти не знают…
Американские военные и военно-санитарные подразделения, высадившиеся в Гайане, вывозили на вертолетах и транспортных самолетах тела своих несчастных соотечественников назад, домой, в Штаты. «Как солдат, погибших во Вьетнаме», — словно сговорившись, вещают репортеры по различным телевизионным каналам. Сходство большое — те же пятнистые, зеленоватые самолеты и вертолеты, те же пластиковые мешки, те же — для некоторых — цинковые гробы, покрытые американским звездно-полосатым флагом, и почетный караул морских пехотинцев на аэродромах. «Как в Сонгми», — говорят свидетели массового самоубийства в Джонстауне американские адвокаты Марк Лейн и Чарльз Гэрри, чудом избежавшие смерти от руки фанатиков. И снова сопряжение — джунглей Вьетнама и Гайаны, резни в Сонгми и отравления в Джонстауне. Это не просто визуальное сопряжение, нет! Между ними прочная причинно-следственная связь, имеющая общие и глубокие корни, ушедшие, расползшиеся раковым метастазом во все ткани общества насилия. И те, что в Гайане, и те, что во Вьетнаме, стали жертвами большого обмана, пали ради ложных ценностей и идеалов, оказались марионетками в руках сил зла, не библейского, а реально существующего на земле…
Выше я коснулся отчасти причин трагедии в Джонстауне, и я еще вернусь к ним. А сейчас несколько слов о поводе, о том, что спровоцировало цепную реакцию массового самоубийства членов секты «Народного храма».
Некоторое время назад член палаты представителей конгресса США Лео Райэн с небольшой группой помощников, телевизионщиков и журналистов отправился в Гайану. Целью его поездки было изучение на месте положения в поселке Джонстаун. Дело в том, что значительное число членов «Народного храма» проживало раньше в Калифорнии, избирательном округе конгрессмена Райэна. Оставшиеся в Штатах родственники членов секты, до которых доходили отрывочные сведения и леденящие кровь слухи о зверствах, чинимых в Джонстауне, обратились к Райэну с просьбой проверить их достоверность, а в случае, если они подтвердятся, помочь вернуть домой попавших в беду.
В пятницу 17 ноября группа Райэна приземлилась на небольшом зафрахтованном самолете на аэродроме Порт-Каитума, маленького городка, расположенного недалеко от Джонстауна. Летную площадку отделяют от «Народного храма» всего пять миль, но из-за густых джунглей дорога туда занимает около двух часов. В Порт-Каитума Райэна встретили представители секты. По совету своих адвокатов Лейна и Гэрри они согласились допустить группу Райэна в Джонстаун. На том и порешили.
Сначала ничто не предвещало трагедии. Джонс встретил конгрессмена сдержанно, но не враждебно. Б честь прибывших был устроен ужин, а затем даже концерт духовной музыки. Правда, обитатели «Народного храма» сторонились непрошеных гостей, а тех, кто подходил к ним, отгоняла стража. Да и сами гости находились под неусыпным надзором. Любая их попытка поговорить с глазу на глаз с сектантами немедленно пресекалась.
Райзн заночевал в Джонстауне. В субботу утром он продолжил свою инспекцию. Он даже произнес речь перед собранием сектантов, в которой заявил, что ему редко доводилось встречать даже в Америке столь счастливых людей в столь счастливых обстоятельствах (!). Но плотина все-таки дала течь. Около двадцати членов секты, поборов страх, признались конгрессмену и журналистам, что хотят вернуться домой, что жизнь в колонии невыносима. Райэн потребовал у Джонса, чтобы он разрешил жалобщикам покинуть храм. Тут все и началось. Джонс ударился в истерику, впал в транс. Затем один из его помощников приставил к горлу Райэна нож. Адвокату Лейну с трудом удалось отговорить его от убийства. Стало ясно, что самая пора поскорее, пока не поздно, убираться из «счастливого Джонстауна».
Райэн, его спутники и сектанты, решившие покинуть храм, отправились назад в Порт-Каитума, где на взлетной площадке их поджидали 19-местный ДХС-6 и пятиместный «Кассена». Райэн решил переправить в Джорджтаун в первую очередь сектантов, считая, что главная опасность грозит именно им. Началась посадка. И вдруг один из сектантов, по имени Лэрри Лэйтон, выхватил пистолет и открыл стрельбу по другим пассажирам. Тяжело ранив двоих, он выскочил из самолета и скрылся.
В суматохе Райэн и его спутники не заметили, как на взлетную площадку выехали грузовой автомобиль и трактор с прицепом. Из них выскочили люди, вооруженные полуавтоматическими ружьями. Раздались выстрелы. Райэн, корреспондент телекомпании Эн-би-си Дональд Харрис, фоторепортер газеты «Сан-Франциско икзэминер» Грегори Робинсон и одна из беглянок, Патриция Парк, были ранены. Остальные бросились врассыпную. Одни побежали в джунгли, другие пытались спрятаться за колеса и фюзеляжи самолетов. Нападавшие вновь погрузились в машины, подъехали ближе и в упор, выстрелами в голову добили раненых. Дав еще несколько залпов по самолетам, убийцы скрылись. Спаниковавшие летчики рванули в небо, оставив живых, раненых и мертвых на опустевшей взлетной полосе Порт-Каитума.
Все вышеописанное я излагаю не по газетам. Все это запечатленное на кинопленку я видел собственными глазами. В группе Райэна был оператор Эн-би-си Боб Браун, который снимал до самого последнего мгновения, пока и его не настигла пуля убийцы-фанатика.
Это трагическое обстоятельство придало какую-то сверхаутентичность и без того жуткому сюжету. Вот Райэн пожимает руку пилоту. Это его последнее рукопожатие. Вот Харрис затягивается сигаретой. Это его последняя затяжка. Вот Робинсон делает снимок своим «никоном». Это его последний кадр. Назавтра его опубликуют во всех американских газетах. Вот подъезжают грузовики, и соскочившие с них люди открывают стрельбу. Изображение начинает дергаться, коситься и наконец обрывается вместе с жизнью Боба Брауна. Это его последний сюжет. Он будет бесчисленное количество раз прокручиваться по телевидению. Не только по каналам Эн-би-си, но и по другим, конкурирующим. Ибо он уже не только частная собственность одной телевизионной монополии-корпорации, не просто проходная лента из последних известий, а общенациональное достояние, место которому в золотом фонде кинотеки общества насилия рядом с любительским фильмом Запрудера, которому удалось запечатлеть момент убийства президента Кеннеди в Далласе на глазах его жены, всей изумленной и потрясенной публики — от Атлантического океана до Тихого. Да, пленке Брауна уже обеспечено место в золотом фонде кинотеки общества насилия рядом с кадрами убийства сенатора Кеннеди в лос-анджелесском отеле «Амбассадор», рядом с кадрами убийства Мартина Лютера Кинга в мемфисском отеле, рядом с кадрами покушения на алабамского губернатора Джорджа Уоллеса в торговом центре провинциально-затрапезного городка Мобил, рядом с бесконечными огнеупорными коробками с огнеопасной хроникой вьетнамской агрессии, со многими другими — имя им легион — целлулоидными свидетельствами далеко не целлулоидных трагедий и драм. Возможно, а скорее всего наверное, Бобу Брауну, Дону Харрису и Грегу Робинсону присудят посмертно, как это положено по традиции, Пулитцеровские премии. Но свершится ли суд над их убийцами? Не над слепыми фанатиками, а вполне зрячими эксплуататорами слепого фанатизма, раздувающими его, чтобы гасить человеческие жизни, человеческий разум? Вряд ли. Вероятнее ожидать дальнейшего пополнения золотого фонда кинотеки общества насилия, где сюжеты пронизаны, как пулей, одним сквозным действием.
…Когда убийцы возвратились с аэродрома в колонию и доложили Джонсу о результатах операции, последнего охватила паника. «Это ужасно, это ужасно. Это конец, это конец», — повторял он, словно сомнамбула. По свидетельству адвоката Марка Лейна, все еще остававшегося в Джонстауне, в планы главы секты входило уничтожение всей группы Райэна и всех примкнувших к нему беженцев, объявленных «изменниками». После того как они покинули колонию, Джонс «предсказал», что самолет Райэна «свалится камнем с неба». «Предсказание» Джонса должен был осуществить его подручный Лэрри Лэйтон, которому было поручено пробраться в самолет под видом беженца и застрелить пилота, когда машина будет уже в воздухе. Лэйтон, по-видимому, поспешил и поднял пальбу еще до старта. Подстраховывавшие его убийцы на грузовиках тоже не успели ликвидировать всю группу Райэна. Убив пятерых и ранив еще десять человек, они вынуждены были ретироваться, поскольку на аэродроме появились гайанские солдаты.
Выслушав донесение своей «зондеркоманды», Джонс приказал всем жителям колонии немедленно собраться в «Аудиториуме» вокруг его алтаря. Операция «Белая ночь» началась.
— Мы все должны покончить жизнь самоубийством, — говорил Джонс своей пастве.
Какая-то женщина в толпе запротестовала. Ее пристрелили. Тщетно Лейн и Гзрри упрашивали «пророка» одуматься и отменить решение о массовом самоубийстве. К ним приставили двух стражей с автоматами, а затем отвели в сторону бараков.
— Мы все умрем. Как это благородно, как это красиво, — говорили стражи — два молодых парня — пожилым адвокатам. Из разговоров с ними Лейн и Гэрри поняли, что смерть грозит и им. К счастью, один из стражников по имени Чарли был раньше клиентом Лейна. Последнему удалось уговорить его отпустить их на свободу.
— Ведь должен же кто-то поведать миру о том, что здесь произошло, — сказал Лейн.
— И то правда, — ответил Чарли. Стражники показали адвокатам дорогу из лагеря — через холм в джунгли, распрощались с ними и направились к месту, где начался ритуал самоубийства. Двенадцать часов просидели Лейн и Гэрри под проливным дождем в джунглях, прислушиваясь к выстрелам и душераздирающим крикам, доносившимся из «Народного храма».
По иронии судьбы, адвокат Марк Лейн — автор известных книг об убийствах президента Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, книг, в которых он доказывал, что и тот и другой стали жертвами организованного заговора, а не пали от рук убийцы-одиночки. Накануне поездки в Гайану Лейн вновь давал показания на сей счет в комиссии палаты представителей по покушениям. (Есть в конгрессе США и такая комиссия!)
Весть о массовом самоубийстве в Джонстауне и об экзекуции в Порт-Каитума потрясла даже привыкших к виду крови, свыкшихся с преступностью американцев. Сообщения об этой трагедии вытеснили с экранов телевидения и с первых газетных полос все остальные новости. Как? Почему? — вопрошают растерянные дикторы и обозреватели. Но ответов на эти вопросы никто не ищет, или, если ищет, то не в том направлении. Далеко не случайно, что сейчас авансценой завладели не социологи, а психиатры, не политики, а эксперты по массовому гипнозу и религиозным культам. Выступая по телевидению и в прессе, они, по существу, сводят все к личности «епископа Джима Джонса», как он любил величать себя, к его «магнетическим способностям» повелевать толпой, подчинять ее своей воле. Все остальное — главное — остается за бортом, топится в психоаналитической галиматье и оккультных разглагольствованиях. Социальные корни трагедии Джонстауна не обнажаются, политические связи самого Джонса затушевываются, отрицаются. Мистика вытесняет реальность по всему пропагандистскому фронту. Средствам информации это выгодно, завлекательно; властям — удобно, отвлекательно. Джонс с того света помогает и тем и другим. Первые зарабатывают на нем деньги, вторые — алиби. И вновь преступление грозит остаться без наказания. Стрелочники не в счет. Арестован всего лишь один человек — Лэрри Лэйтон.
Пока власти заняты поиском стрелочников, давайте попытаемся перевести стрелки трагедии несколько назад, к ее началу и истокам, давайте перенесемся из «Народного храма» в Джонстауне, Гайана, в «Народный храм» в Сан-Франциско, Калифорния, США.
Джим Джонс появился на западном побережье Америки пятнадцать лет назад, уже будучи довольно известным проповедником, приобретшим имя и славу еще в Индианаполисе, штат Индиана, где он основал так называемую «Христианскую ассамблею божьей церкви». В течение некоторого времени Джонс проповедовал в местечке Юкья, Северная Калифорния. Здесь он заложил свой первый «Народный храм». Когда число храмовников резко увеличилось, а влияние Джонса возросло, он перенес свою штаб-квартиру в Сан-Франциско на Гери-стрит. Было это в 1970 году. Так началось феерическое восхождение к высотам власти и политического влияния индианского паренька-фермера, ставшего сначала «волшебным исцелителем», а затем вполне реальной силой в калифорнийских и даже общенациональных масштабах.
К Джонсу, опытному демагогу, обладавшему незаурядными ораторскими способностями и хорошо изучившему социальный срез своей паствы, со всех концов страны стекались так называемые «дрифтеры» — обездоленные и сбитые с панталыку люди, кочующие по Америке без руля и без ветрил, бродяги-хиппи, уголовные преступники, религиозные фанатики, безработные негры, ветераны вьетнамской войны, короче, дно и накипь общества «равных возможностей», осознавшие невозможность утвердить это равенство, а посему ударившиеся кто в бандитизм, кто в мистику. Впрочем, лишенная всех подлинных гражданских прав и свобод, паства Джонса обладала формально одним правом — правом голоса. И именно из него Джонс стал чеканить свой политический капитал.
Вскоре в «Народный храм» на Гери-стрит стали наведываться такие важные персоны, как губернатор Калифорнии Эдмунд Браун, претендующий на кресло президента США, мэр Сан-Франциско Джордж Масконе, мэр Лос-Анджелеса Томас Бредли, вице-губернатор Калифорнии Мервин Даймэлли, и другие капитаны мира политики и бизнеса. Разумеется, в «Народный храм» их влекли не мистические «откровения» Джонса, а его способность поставлять голоса избирателей и организовывать предвыборные шоу. Именно с помощью Джонса Джордж Масконе стал мэром Сан-Франциско в 1975 году. Благодарный мэр не остался в долгу. Он назначил «пророка» главой департамента жилищного строительства Сан-Франциско, дав ему, так сказать, шанс строить рай на земле. И Джонс этим шансом великолепно воспользовался. Он приобрел недвижимость в Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и Мендокино на несколько миллионов долларов. Сейчас мэр Масконе говорит, что его «тошнит», что его «душат слезы», что он «отрекается» от Джонса, Но в свое оправдание мэр заявляет: «Когда Джонс устраивал молебны, к нему стекалось много народа, а политиканы, как известно, не сторонятся больших людских сборищ».
Впрочем, Масконе далеко не единственный американский политический деятель, который пытается сейчас отмежеваться от превратившейся в опасную обузу тени Джонса. Правительство Гайаны предало гласности весьма любопытный документ — своеобразный каталог характеристик благочестия и других добродетелей, коими якобы обладал Джонс. Среди авторов этих характеристик вице-президент Мондейл, министр здравоохранения, образования и социального обеспечения Калифано, сенаторы Генри Джексон, Уоррен Магнасон, Майк Грэйвел и добрая дюжина конгрессменов. Все они, подобно Масконе, отмежевываются от Джонса, характеризуя свои связи с ним исключительно как «светские». Некоторые делают вид, что вообще не слыхали о нем. Любопытно, что правительство Гайаны опубликовало вышеупомянутые документы в виде выдержек из писем в ответ на обвинения американских властей, почему, мол, оно согласилось продать Джонсу земельный участок под «Народный храм». А почему бы и нет, возражают в Джорджтауне, мы лично с Джонсом знакомы не были, а представленные им самые безупречные рекомендации от самых влиятельных политических и государственных деятелей США рисовали его в предельно благожелательном свете. Им просто нельзя было не поверить.
Но вернемся к прерванному рассказу. Джим Джонс, торговавший когда-то обезьянами, чтобы поддерживать свою конгрегацию в Индианаполисе, торгуя голосами избирателей-прихожан, приобрел огромную власть. Его с оттенком восхищения называли «политическим кудесником». В 1976 году в самый разгар президентских выборов именно Джонс был главным зазывалой на митингах, где выступала, агитируя за своего супруга, госпожа Картер, Сейчас, после трагедии в Джонстауне, телевидение вновь прокрутило пленки 1976 года, на которых запечатлены госпожа Картер и Джонс, выступающие совместно на предвыборных митингах, в частности, на торжественном открытии штаб-квартиры демократической партии в Сан-Франциско. «Я был шокирован, что жена будущего президента Соединенных Штатов показывается в публичном месте с таким человеком, как Джонс», — сказал репортеру журнала «Нью-Вест» один из боссов демократической партии. Но чего не сделаешь ради улавливания голосов? Ведь голоса, как деньги, не пахнут. Уже после трагедии «белых ночей» в Гайане госпожа Картер, отвечая на вопросы представителей прессы, подтвердила, что встречалась с Джонсом и даже завтракала с ним.
Казалось, ничто не угрожало карьере Джонса, ничто не могло остановить его дальнейшее восхождение к вершинам, пирамиды власти. Его назначают главой комиссии штата по защите прав человека. (Пустили волка в овчарню!) В знаменитой долине красного дерева в ста милях от Сан-Франциско он возводит себе прибежище «на случай ядерной войны». Он проводит в городские прокуроры собственную креатуру Джозефа Фрайтаса. Закупает 27 тысяч акров земли в Гайане. Вымогает из своих прихожан пять миллионов долларов. И наконец, объявляет себя новым воплощением — инкарнацией Иисуса Христа, хотя последний согласно Библии денег не вымогал и недвижимостью не обзаводился. В современных Соединенных Штатах Христу пришлось бы весьма туго без долларов, землицы и влиятельных дружков в администрации, включая Понтия Пилата.
И тем не менее колосс закачался, закачался под тяжестью бурно прогрессировавшей неутолимой жажды наживы и власти, ради которых он все чаще и во всевозрастающих масштабах преступал грани закона, превращая свои церкви и колонии в камеры пыток, в ад на земле, всяк входящий в который прощался с любой надеждой, а зачастую и с жизнью. В печати, в частности в журнале «Нью-Вест» и газете «Сан-Франциско икзэминер», начали появляться разоблачительные материалы, в которых рассказывалось о произволе, чинимом в «Народных храмах» Джонса. Даже судьи и прокуроры, получившие свои мантии с помощью голосов и денег «епископа Джима», вынуждены были зашевелиться. Когда не в меру любопытные журналисты стали получать письма, угрожающие им смертельной расправой, а на улицах Сан-Франциско стали находить трупы строптивых членов секты «Народного храма», в городе началось брожение. И Джонс решил перебазироваться в Гайану на, так сказать, заранее подготовленные и глубоко эщелонированные позиции…
25 ноября
Трагедия «белых ночей» в Гайане отнюдь не завершилась массовым самоубийством. Волны этого ужасного человеческого землетрясения продолжают накатываться на Соединенные Штаты — от беломраморного Капитолия, где заседает конгресс США, до подозрительных вертепов и замаскированных под конгрегации тайных фанатических общин, где укрылись рассеянные по Америке члены «Народного храма». Комиссия палаты представителей по международным делам объявила, что приступает к расследованию «всех аспектов» преступления в Джонстауне, включая поведение госдепартамента и американского посольства в Гайане. Председатель комиссии конгрессмен Клемент Заблоки торжественно клянется, что доведет до конца дело, начатое его коллегой Райэном. Правда, он спешит оговориться, что «это расследование начато не для того, чтобы указывать на кого-либо пальцем». А для чего же?
Из штаб-квартиры ФБР сообщили, что и они начинают самостоятельное расследование, ибо имеются подозрения о наличии «заговора». К тому же убийство конгрессмена — федеральное преступление и посему входит в их компетенцию. Впрочем, правительство Гайаны отказывается пока допустить на свою территорию агентов ФБР, отряженных его директором в Джонстаун. Видимо, у гайанских властей есть на это свои весомые резоны. Отказываются гайанские власти и от похорон жертв «белых ночей», требуя, чтобы их тела были переправлены в Штаты. Но «воздушный мост» действует медленно. В условиях нестерпимой тропической жары трупы разлагаются, источая смрад и зловоние.
Американское посольство в Гайане, госдепартамент в Вашингтоне, мэрию в Сан-Франциско атакуют телефонными звонками и забрасывают телеграммами близкие и родственники членов секты в Джонстауне — живы ли еще они? Где они — в числе жертв массового самоубийства или в числе пропавших без вести в джунглях? Душераздирающие сцены разыгрываются у железных ворот бывшей синагоги на Гери-стрит в Сан-Франциско, где находится штаб-квартира «Народного храма». Люди ждут вестей из далекой Гайаны, а жрецы храма наглухо забаррикадировались, опасаясь справедливого возмездия и самосуда обезумевших от горя.
Джунгли все еще не выдают тайну пропавших без вести, хотя их прочесывают гайанские воинские подразделения и просматривают с воздуха американские вертолеты. Из нескольких сот человек, бежавших в тропические леса, обнаружено пока только семьдесят. Остальные могли оказаться жертвами ядовитых змей и насекомых, хищных зверей. Существует и другая, более правдоподобная версия, что так называемые «пропавшие без вести» были уничтожены еще до массового самоубийства. Эта версия подкрепляется следующим соображением: среди отравившихся почти нет пожилых людей, а американское посольство в Гайане переводило в Джонстаун чеки социального обеспечения для престарелых в среднем на двести человек. Представитель госдепартамента только что заявил: не исключено, что престарелых членов секты пристреливали, а их чеками пользовались другие.
Да, трагедия «белых ночей» в Гайане еще далека до финала. В различных частях Америки люди, когда-то принадлежавшие к секте «Народного храма», со страхом ждут возмездия фанатиков. Джонс заплатил огромные суммы наемным убийцам, чтобы они после его смерти мстили отступникам. Полиция Сан-Франциско не в состоянии выделить охрану для всех, кто требует защиты властей. Так называемый «Центр человеческих свобод» в Беркли — штаб-квартира отколовшихся последователей Джонса, находится под круглосуточным надзором полиции. Затравленные вконец люди не верят уже ни во что, даже в смерть Джонса. В последнее особенно. «Пока его смерть не будет удостоверена путем сравнения отпечатков пальцев, рентгеном или каким-либо иным путем, не допускающим ни малейшей ошибки, мы не поверим, что Джим Джонс погиб в Гайане. У него всегда были двойники, и он очень ловко пользовался ими», — заявили их представители на пресс-конференции, передававшейся по телевидению.
Существует опасность и иного рода. Власти не исключают возможности того, что оставшиеся в Штатах члены «Народного храма» могут повторить обряд массового самоубийства. Подобные опасения не лишены основания. Так, в Джорджтауне одна женщина, узнав о смерти Джонса, перерезала горло троим своим детям, а затем наложила руки и на себя…
— Преподобный отец, бывали ли раньше в истории человечества аналогичные случаи массового самоубийства? — спрашивает телевизионный обозреватель католического пастора, профессора теологии.
Пастор задумывается. Наступает тягостная минута молчания. Она кажется бесконечной на телеэкране, где обычно все происходит с головокружительной быстротой. Наконец пастор подымает глаза, неуверенно и как-то смущенно смотрит в объектив, хрустит суставами пальцев и негромким голосом отвечает:
— История знает случаи массового самоубийства в Древнем Египте, в период раннего христианства, в мрачные годы средневековья. Но я не могу припомнить ничего такого, что хотя бы в отдаленной степени напоминало ужасную трагедию Джонстауна…
Гордись, Америка, ты снова во главе, ты снова впереди мировой цивилизации, далеко впереди!
Сотни корреспондентов, фото-, теле- и кинорепортеров, съехавшиеся со всего света в Джорджтаун и оккупировавшие все отели гайанской столицы, снимают, вещают, освещают корчи гиганта, которого судьба жестоко наказывает, лишая разума, корчи гиганта, который, словно мифологическое чудовище Минотавр, пожирает своих сынов и дочерей. И снова миллион вопросов: как? зачем? почему?
В субботу, 18 ноября, в Джонстауне разразилась трагедия «белых ночей». В четверг, 23 ноября, Америка справляла День благодарения. Резали индеек. Устраивали карнавальные шествия с участием Микки-Мауса, Дональда-Дака и других героев диснеевских мультипликационных лент. Возносили к небу благодарение. За что? За густую, как химические чернила, ночь поздней осени? Но как уверовать в эту спасительную темень, как уверовать и успокоиться, когда здесь, в Америке, любая ночь может оказаться белой, как смерть?
28 ноября
Капитан военно-воздушных сил США Джон Москателли, смуглый мужчина в очках в тяжелой роговой оправе, говорил с большими паузами, задыхаясь не то от волнения, не то от царившего вокруг нестерпимого смрада. Окруженный репортерами, капитан-летчик, на плечи которого было возложено нелегкое бремя по связи с прессой, сообщил новую сенсацию, связанную с трагическими событиями в Джонстауне. И даже привыкшие, казалось бы, ко всему, иммунизированные профессиональным цинизмом газетчики ахнули.
— Мы сильно просчитались с учетом трупов, — говорил Джон Москателли, тщетно пытаясь овладеть собой и втиснуть драматическую новость в бесстрастные рамки бухгалтерского стиля. — Ориентировочная цифра покончивших жизнь самоубийством — четыреста с небольшим человек — оказалась значительно заниженной. Дело, в том, что подсчет был поверхностным. Лишь впоследствии мы обнаружили, что под телами, поддававшимися визуальному наблюдению, погребены сотни других. Мы обнаружили это в процессе операции по очистке лагеря. Число пластиковых мешков с трупами перевалило далеко за ожидаемые четыреста, а работы все не убывало…
Джон Москателли беспомощно развел руками, не подымая глаз от земли, видимо, не желая встретиться с наставленным на него в упор глазком телекамеры.
— Ну и сколько трупов вам удалось обнаружить? — посыпались нетерпеливые вопросы.
— Пока что 775.
— Это окончательная цифра?
— Нет. Раскопки продолжаются. Они многопластовые. — Москателли незаметно перешел с бухгалтерского языка на жаргон археологов. — Под трупами взрослого населения Джонстауна мы находим тела подростков, а под их телами трупы младенцев…
«Раскопки» длились еще двое суток. Окончательное количество жертв массового самоубийства в Джонстауне достигло 912 человек! Эта леденящая кровь новость вторично с еще большей силой потрясла Соединенные Штаты. Слабая надежда на то, что добрая половина членов секты «Народного храма» уцелела, бежав в обступившие со всех концов лагерь джунгли, безвозвратно улетучилась. Снабженные громкоговорителями вертолеты, которые летали в поисках несуществующих беженцев над дремучими тропическими лесами, были отозваны на международный аэропорт Тимехри близ гайанской столицы Джорджтаун.
— Просто не знаешь, какое чувство испытывать — ужаса или облегчения, — сказал в связи с этим американский консул в Гайане Дуглас Эллис.
Позор и траур покрыли Америку…
Колония секты «Народного храма» в Джонстауне опустела, вымерла в прямом и переносном смысле этого слова.
Внимание страны переключается на Дувр, штат Делавэр, конечный пункт воздушного моста смерти. Американскую трагедию на некоторое время заслонила американская деловитость. В Дувр понаехало прессы еще больше, чем в Джонстаун. Газеты давали подробнейшие репортажи об операции по транспортировке жертв массового самоубийства, восхищаясь ее точностью, планомерностью, собранностью персонала, его самоотверженностью, сообразительностью, изобретательностью. Возможно, в какой-то степени это была психологическая разрядка после сильного шока. Утопающий хватается за соломинку. Проиграв еще одну морально-духовную битву, Америка пыталась взять реванш в области технологии. Поверженный проповедник — ловец человеческих душ перегримировался в инженера человеческих душ. Но это не меняло, не могла изменить главного — души были мертвые. Инженерный гений не мог оживить их. Он мог их только опознать. Да и то не всех.
Несчастных храмовников погнал на смерть в джунгли Гайаны «американский образ жизни». Возвращал их трупы в джунгли Америки Пентагон. Знакомое, закономерное разделение труда, знакомое по Вьетнаму, закономерное по катехизису — писаному и неписаному — общества насилия. Первой фазой воздушного моста руководил полковник Уильям Гордон, глава оперативного отдела южного командования вооруженных сил США в зоне Панамского канала. «Мы мало что можем сделать для сохранения транспортируемых тел, но зато сама операция послужит хорошей тренировкой для моего персонала», — заявил полковник Гордон. И то правда, ведь нет худа без добра. Жертвам массового самоубийства уже никакие бальзамы не помогут, а вот потренироваться на них подразделениям, несущим службу в зоне Панамского канала, дело весьма нужное, необходимое и, к сожалению, актуальное.
С военными соглашаются и дипломаты. Стоимость воздушного моста — главным образом цена авиационного горючего и дозаправка транспортных гигантов в воздухе — уже достигла десяти миллионов долларов и продолжает драматически расти, словно трупы джонстаунской трагедии. Как заявил помощник государственного секретаря США Джон Бэшнел, «весьма трудно определить, какова будет окончательная цифра расходов, поскольку существуют важные концептуальные проблемы и взгляды на то, что следует рассматривать в качестве таковых». Конечно, продолжал Бэшнел, придется списать в графу расходов и цену воздушной операции, поставки военного снаряжения и дополнительное жалованье персоналу. Однако и в этом есть своя плюсовая сторона. Дальше я перехожу на прямое цитирование. Касаясь «плюсовой стороны», помощник государственного секретаря подчеркнул: «Некоторые члены персонала, на которых была возложена трудная миссия, участвуя в этой операции, получают опыт, приобретение которого обошлось бы куда дороже, если бы для этого были устроены специальные тренировочные учения. Вот почему весьма затруднительно дать точную цифру расходов». Я ничего не преувеличиваю, не добавляю, а скрупулезно цитирую по телеграмме вашингтонского бюро телеграфного агентства Юнайтед Пресс Интернэшнл, опубликованной в газете «Вашингтон пост» 25 ноября.
До чего же ты деловита и практична, Америка, до чего рациональна, что даже трупы своих сынов и дочерей используешь во имя «плюсового баланса»! В стране «желтого дьявола» и впрямь нет более важной «концептуальной проблемы», чем делать деньги, считать и экономить их.
Америка еще не пришла в себя от джонстаунского шока, в разных концах страны сотни, тысячи родственников оплакивают бесцельно, бессмысленно погибших близких, а над их трупами уже идет откровенная торговля, не задрапированная даже легкой вуалеткой лицемерия. Препираются федеральные власти и власти штата Южная Каролина, куда прибывают немногие уцелевшие храмовники. Не успели последние ступить на бетон военно-воздушной базы в Чарльстоне, как губернатор Южной Каролины Джеймс Эдварде объявил, что налогоплательщики штата не обязаны платить за них, что это, мол, забота Вашингтона. А в самом Вашингтоне идет своеобразная игра в «отпихнизм» между государственным департаментом, министерством юстиции и министерством здравоохранения, образования и социального обеспечения. Никто не хочет раскошеливаться. Слезы слезами, а денежки врозь. Госдепартамент спешит выписывать длиннющие счета за кров, питание, транспорт. Член палаты представителей Эдвард Бэрд, демократ от штата Род-Айленд, обратился к министерству юстиции с требованием, чтобы родственники жертв сами положили на бочку десять миллионов долларов за воздушный мост от Джорджтауна, Гайана, до Дувра, штат Делавэр. «Было бы еще одной трагедией больше, если бы бремя расходов было возложено на налогоплательщиков нашей страны», — заявил этот неусыпный страж народной копейки, то есть цента. (Интересно, что происходит с чувством долга у подобных законодателей, когда они вотируют многомиллиардные бюджеты Пентагона на гонку вооружений — на самоубийство, но уже не в масштабах одного Джонстауна, а всего мира? Куда девается тогда их забота о кармане налогоплательщика, о его жизни?)
И наконец, спеша ковать железо, пока оно горячо, крупнейшие издательства собираются выбросить на книжный рынок хронику трагедии «белых ночей». Завлекательные анонсы гласят, что третьего декабря выйдут в свет две книги этого жанра — в издательстве «Бэнтам букс» книга под заголовком «Культ самоубийства: тайная история секты «Народного храма» и массовой резни в Гайане» и в издательстве «Беркли букс» — книга под названием «Джонстаунская резня: свидетельства очевидцев». Подобные книги здесь называют «растворимыми» по аналогии с кофе, то есть подготовляемыми в минимальное количество времени. Автор книг о покушениях на президента Кеннеди и Мартина Лютера Кинга адвокат Лейн также объявил о своем решении написать книгу о трагедии Джонстауна, прозрачно намекнув на то, что у него имеются данные об инфильтрации секты «Народного храма» агентами ЦРУ и ФБР. Бульварная пресса во главе с еженедельником «Нэшнл инкуайрер» буквально охотится за чудом уцелевшими храмовниками, перекупает их друг у друга за жирные гонорары для интервью. Думается, не надо быть оракулом, чтобы предсказать: недалек и тот час, когда заговорит тяжелая артиллерия Голливуда.
Каким резким, кричащим, вопиющим контрастом по сравнению с этим тотальным вниманием к уцелевшей пастве Джонса выглядела пренебрежительная беспечность властей к их судьбе в прошлом, беспечность, оказавшаяся впоследствии фатальной, если не преступной. Как сейчас выяснилось, в почте госдепартамента письма о положении в Джонстауне занимали в количественном отношении доминирующее место! О нем писалось больше, чем даже о важнейших международных проблемах, что тоже весьма показательно. Одним словом, недостатка в «сигналах» не было. Только за январь — август госдепартамент получил более тысячи двухсот писем, в которых рассказывалось, что в колонии «Народный храм» людей держат против их воли, что там господствуют принудительный труд и террористический режим. Не меньше писем поступало и в конгресс США. Наряду с описанием адских условий, царивших в Джонстауне, в этих письмах содержались жалобы на бездействие госдепартамента, на легкомыслие посольства и консульства США в Гайане. А сколько призывов закрыть «Народный храм» в Джонстауне публиковалось в печати, особенно калифорнийской! И все зря. То был глас вопиющего в пустыне. Власти или отмахивались, или отделывались формальными инспекционными наездами к Джонсу, в результате которых появлялись подкрашенные, как яд трагической «белой ночи», отчеты о потемкинской деревне в гайанских джунглях, о ее «прогрессе, расширяющемся строительстве, присутствии духа». (Цитирую по донесению одного из сотрудников государственного департамента США.)
Я не случайно остановился на этой стороне джонстаунской трагедии. Вашингтон заимел привычку бухать во все пропагандистские колокола по поводу вымышленных нарушений «прав человека» в социалистических странах. Сколько крокодиловых слез, сколько чернил проливается по поводу судьбы того или иного «диссидента»! Но вот, обнаруживая в чужом глазу мнимую занозину, Вашингтон упорно не замечает реального бревна в собственном. Сейчас, когда джонстаунская трагедия — свершившийся факт, власти пытаются оправдать свое невмешательство, свое бездействие, между прочим, и жупелом «прав человека». Так, министерство юстиции заявило, что оно решило не проводить расследования о положении в секте «Народного храма», ибо подобная акция явилась бы «нарушением конституционных гарантий свободы религии». Когда в прошлом году покойный конгрессмен Райэн и его коллега Джэймо, демократ от штата Коннектикут, обратились с очередным запросом в министерство юстиции, доказывая с фактами в руках, что в Джонстауне храмовников держат в повиновении при помощи разветвленной системы «промывания мозгов» — от методов гипноза до применения депрессантов и других медицинских препаратов, в ответ заместитель министра юстиции Бенджамен Сивилетти заявил; «Все это не дает, основания для возбуждения преследования согласно имеющимся федеральным, уголовным законоположениям».
Изобретая небылицы о заключении инакомыслящих в советские психиатрические лечебницы, Вашингтон одновременно и пальцем не шевельнул, чтобы пресечь преступное массовое «промывание мозгов» среди американских граждан. Впрочем, «епископ Джим» вполне резонно мог возразить, что его действия мало чем отличались от операций некоторых американских спецслужб. Наконец, сейчас, после завершения воздушного моста Джонстаун — Дувр, госдепартамент и министерство юстиции заявили, что никакого дальнейшего вскрытия трупов проводиться не будет, ибо «нет никаких данных о том, что смерть пострадавших наступила в нарушение законов США» (!). Так «защищает» права человека и так «карает» их нарушителей американская Фемида.
…Это произошло перед черным входом в штаб-квартиру «Народного храма» в Сан-Франциско. Телевидение начало передавать предварительные списки погибших сектантов как раз в тот самый момент, когда к зданию на Гери-стрит подъехал телефургон и репортеры приготовились брать интервью у обитателей «Храма». На контрольном выносном мониторе, установленном на телефургоне, появлялись списки погибших: имена, фамилии, возраст — от двух лет до ста восьми. Перед монитором собралась большая толпа. Две женщины — одна белая, вторая негритянка, заключив друг друга в объятия, всхлипывали и причитали при упоминании каждого знакомого имени. Прильнув к решетке ограды, напрягая зрение, впились в небольшой экран монитора несшие внутренний караул трое членов секты — двое мужчин и одна женщина хрупкого сложения, лет тридцати с небольшим.
Когда передача списков закончилась и толпа стала расходиться, репортер подошел к женщине-дежурной. Звали ее Докси.
— У вас там родственники? — спросил он.
— Да.
— Кто?
— Дочь.
— Ее упомянули в списке?
— Нет. — Женщина с трудом сдерживала слезы.
— Сколько ей лет?
И тут женщина истерически разрыдалась.
— Я… я… Она… она…
— Я вас не понимаю, — безжалостно переспросил репортер.
— Сегодня как раз был день ее рождения, — выговорила наконец женщина.
— И сколько же ей исполнилось или исполнилось бы лет? — репортер был неумолим.
— Двенадцать…
Дочь Докси погибла в Джонстауне. Взрослые дяди в Вашингтоне и Сан-Франциско не ударили и палец о палец, чтобы защитить ее изначальное право человека — право на жизнь. Зато сейчас никто не может обвинить их в том, что они нарушили «право» бесноватого «епископа Джима» проповедовать свои человеконенавистнические бредни, а главное, претворять их в жизнь, сея смерть.
…Поначалу Уолтер и Шарлотта Болдуин, родители жены Джонса, намеревались похоронить останки главы секты «Народный храм» в своем родном городе Ричмонде, штат Индиана. Они даже сделали необходимые приготовления к погребальной церемонии, нашли место на городском кладбище, заказали заупокойную службу в приходской церкви. Но когда до них стали доходить жуткие подробности массового самоубийства в джунглях Гайаны, когда число жертв драматически удвоилось, а затем подскочило до цифры 912, супруги Болдуин решили отказаться от своей затеи. Как сообщил их душеприказчик, тело «епископа Джима» будет кремировано, а пепел рассеян с самолета над океаном. «Так будет лучше и для жителей Ричмонда, и вообще для всех», — сказал он.
Не знаю, не думаю. Можно, конечно, рассеять пепел сожженного тела бесноватого проповедника, но вряд ли это развеет дух его тлетворного учения. Ведь оно плоть от плоти, кровь от крови всего общества насилия. Оно выросло и процветает на его болезнетворной почве и, к сожалению, далеко еще не готово вернуться смиренно, по-библейски, прахом в нее.
Сегодня Америка сжигает то, чему вчера поклонялась. Но где гарантия, что завтра она вновь не поклонится тому, что сожгла?
Вашингтон.
1978 год
Зигзаги Зига Зиглара
Место действия — Первая баптистская церковь в Далласе, штат Техас, США. Бремя действия — наши дни, конец семидесятых годов необычайного двадцатого века. Аудитория, состоящая из трехсот священников, впилась глазами в человека, проповедующего с амвона. Странная проповедь и странный проповедник. Начнем с того, что в руках у него не Библия, а двадцатидолларовая бумажка, и изображен на ней не Иисус Христос, а президент Эндрю Джексон. Проповедник сладострастно поглаживает подушечкой большого пальца правой руки по овальному портрету, а затем поднимает над головой, как знамя, зелененькую купюру.
— Принято говорить о холодности к жестокости денег. Но ведь это самая несусветная чушь, которую мне когда-либо доводилось слышать. Взгляните сами: они и не холодные и не жестокие. Они теплые и мягкие, необычайно теплые и мягкие.
Аудитория внимает проповеднику в абсолютном молчании. Тишина под сводами Первой баптистской церкви достославного города Далласа, где застрелили другого американского президента — Кеннеди, такова, что можно услышать всесокрушающий, всепроникающий хруст двадцатидолларовой купюры, звучащей как «Отче наш» мира менял.
Тем временем проповедник продолжает размахивать денежным знаком, словно кадилом. Губы его складываются не то в улыбку, не то в усмешку.
— Хороша, не так ли? — говорит он. — Пригодна во всем и для всего. И форма и цвет — совершенство. И чем больше водится у вас в карманах ей подобных, тем лучше. Я знавал безденежье, и я бывал при больших деньгах. И здесь, перед вами, как на духу, я торжественно провозглашаю — лучше иметь, чем не иметь!
Да, странная проповедь и странный проповедник. Или, быть может, кто-то решил зло подшутить над пасторами-баптистами, съехавшимися в Даллас со всех концов Америки — от Атлантического океана до Тихого, — чтобы принять участие в семинаре «Школа пророков», устраиваемом ежегодно Первой баптистской церковью? Но если это шутка, то она по меньшей мере неуместна в храме, из которого, как сказано в священном писании, Христос изгнал менял. (Изгнал ли? Блажен, кто верует.) И как-то не вяжется кривляние проповедника, размахивающего всесильным, хотя и основательно девальвированным долларом, перед самым носом Христа-спасителя и богородицы, со словами настоятеля церкви преподобного Крисуэлла, который только что призывал с амвона свою паству «вести жизнь распятого на кресте, умертвить в душах и сердцах своих льстивые соблазны и грешную корысть мира сего».
А быть может, странная проповедь и странный проповедник — искушение, ниспосланное небом, чтобы проверить американских священнослужителей? Если это так, то дьявол во плоти явно преуспевает. Обычно хмурые, неулыбчивые пасторы весело и дружно смеются шуточкам кривляющегося на амвоне искусителя, заворожены им (или ассигнациями в его руках?), очарованы и покорены. Он гипнотизирует их, как тореро быка, пользуясь, правда, не красным плащом, а зелененьким долларом.
Отпустив очередную остротку и дав сумрачным пасторам вдоволь насмеяться, коммивояжер Христа вновь настраивается на серьезный лад:
— Слишком уж много моих братьев-единоверцев считают, что у них должны быть длинные постные лица и маленькие бумажники. Как часто, приходя ко мне за советом, они спрашивают: «Как вы можете примирять поклонение доллару и служение Христу?» А очень просто, отвечаю я, бог создал бриллианты для своего воинства, а не для полчищ сатаны. Так что подбирайте их не стесняясь…
Зиг Зиглар — так зовут этого удивительного проповедника из Далласа. Его зигзагообразная жизнь — сколок с «американского образа жизни». Тем она интересна. И поучительна. История о том, как «чемпион по продаже кухонной утвари» стал чемпионом по «сбыту оптимизма», как ловкий коммивояжер, всегда успевавший просунуть ногу в дверь потенциального клиента, пока она не захлопнулась перед его носом, начал с еще большим успехом вдалбливать свою «философию энтузиазма» детям потребительского общества, уже вписана золотыми — в прямом смысле слова — буквами в библию американизма. Это евангелие от Зиглара носит название «Встретимся на вершине» и уже успело разойтись в сотнях тысяч, если не миллионах экземпляров. Это евангелие от Зиглара уже записано на пленку, имеет этикетку «Как быть всегда мотивированным» и успешно соперничает с самыми популярными шлягерами дискомузыки. Это евангелие от Зиглара вновь и вновь звучит с церковных амвонов, университетских кафедр и митинговых трибун по всей Америке, в особенности в ее мещанской сердцевинке и южной глубинке, собирая многотысячные толпы людей, мотивируемых неутолимым желанием, алчным и сладострастным, пробиться наверх, к вершине, на которую уже вскарабкался Зиглар, используя в качестве ступенек человеческую жадность и глупость, хватательные частнособственнические инстинкты.
Сам Зиглар в свои пятьдесят два года уже прочно восседает на Олимпе так называемой «мотивировочной индустрии». Чем больше пессимизм охватывает Америку, тем больше процветает в ней расхожая философия оптимизма. Не от добра, а от худа. Это не крепость духа, а отчаяние утопающего.
Впрочем, в отличие от средневековых чернокнижников капитаны «мотивировочной индустрии» современной Америки научились (или наловчились?) превращать в золото, если не любой предмет, то, во всяком случае, страхи и предрассудки своих многочисленных соотечественников. «Мотивировочная индустрия» не в пример другим отраслям американской промышленности еще не успела обрасти устойчивым статистическим аппаратом, однако, даже по далеко не полным данным, годовой доход от продажи книг и магнитофонных записей вроде зигларовских, от курсов «самоусовершенствования» и советов по почте, «как разбогатеть немедленно», составляет сотни миллионов долларов. Ожидается, что к 1984 году доходы «мотивировочной индустрии» перевалят через три миллиарда долларов. А почему бы и нет? Чем: хуже американцам, тем лучше зигларам. Чем больше утопающих, тем больше соломинок, из которых можно потягивать долларовый нектар.
Зиг Зиглар произрос не на пустом месте. Еще в 1880 году П. Т. Бэрнам опубликовал сборник лекций «Искусство добывания денег». Сборник этот имел оглушительный успех. Людей отнюдь не смущал тот факт, что мистер Бэрнам был известным цирковым импресарио, что его цирк «Бэрнам-Байли» играл для детей прошлых поколений роль современного Диснейленда. Когда речь идет о скорейшем обогащении, человек готов поверить и цирковому клоуну, проповедующему с посыпанной опилками арены, и церковному служителю, занимающемуся цирковой клоунадой с пропитанного елеем амвона. В двадцатых годах место циркача Бэрнама заняли мультимиллионеры Карнеги — Эндрю и Дэйл, а также пройдоха-француз Эмиль Кю. Миллионы американцев, слоено впав в детство или превратившись в сомнамбул, повторяли за ними формулу-заклинание: «Каждый день и во всех отношениях я становлюсь все лучше и лучше». Но заклинание не помогло. Каждый день и во всех отношениях Америка приближалась к оглушительному краху на нью-йоркской фондовой бирже и последовавшему за ним затяжному мировому экономическому кризису капиталистической системы.
После второй мировой войны апостолом «мотивировочной индустрии» стал Норман Винсент Пил. Его книга «Сила позитивного мышления» побила в пятидесятые годы все рекорды сбыта, пропуская впереди себя лишь Библию, а сам Пил стал духовным наперсником будущего президента США Ричарда Никсона. И опять осечка — «позитивное мышление» Пила оказалось бессильным предотвратить Уотергейт.
Принято считать, что на ошибках учатся. Не все и не всегда. Недаром алкоголики, борясь с похмельем, вливают в себя новую дозу спиртного. Вьетнам, Уотергейт, двойная девальвация доллара, энергетический кризис, следующие друг за другом спады и депрессии, неукротимая «галопирующая» инфляция окончательно подорвали веру американцев, в особенности средних классов и мещанства, в, казалось бы, незыблемые постулаты их образа жизни — оптимизм янки, этику успеха как «вознаграждаемого труда» и бережливость «во имя будущего». Раньше у американцев даже существовала поговорка: «Сбереженный цент — заработанный цент». Сейчас инфляция внесла свой жестокий корректив в народную мудрость. Сбереженный цент равен только заработанному полценту. Для прагматически мыслящего американца это означает, что вера в будущее, облаченная в форму сберкнижки, поколеблена, дала трещину до самого основания.
И вот американец, оглушенный крахом «непреходящих ценностей» — центов и долларов, бросается из одной крайности в другую — от прагматизма к гедонизму. Но гедонизм янки — это вам не гедонизм греков или римлян времен упадка. Увлечение наркотиками, расцвет порнографии в кино и театре, превращение дискотек в «танцующие» публичные дома и так далее «при всем при том» лишь поверхностные явления. Гедонизм янки не в растранжиривании, а в приобретательстве. Но ведь так было и раньше, скажете вы. Да, конечно. Но с одной весьма существенной разницей. Раньше, веря в будущее, американец копил методически, по-гобсековски. Сейчас, потеряв эту веру, он пытается копить по курсу дня, то есть урывать все сегодня и для сегодня. Поэтому для него «кадиллак» в гараже и плавательный бассейн во дворе уже и не роскошь и не необходимость, а загробная жизнь при жизни, спасение.
В этой обстановке лихорадочной погони за обогащением — недаром здесь даже появилось выражение «фаст бак» — «быстрый доллар» — «мотивировочная индустрия» расцвела особо пышным цветом. Ее рынок стал, по существу, беспредельным и ненасытным, ибо беспредельно и ненасытно чувство наживы и успеха в индивидуалистическом обществе. Зайдите в любой книжный магазин и взгляните на полки в так называемых секциях «самопомощи». Вы удивитесь обилию книг, обещающих и то и другое — наживу и успех, — причем незамедлительно, по мановению руки. Перелистайте журнал «Успех безграничный», издаваемый чикагским мультимиллионером Клементом Стоуном и бывшим помощником бывшего президента Никсона Дуайтом Чэпином. Вы удивитесь географической широте и геологической глубине распространения эпидемии «высотной болезни» стяжательства.
Именно в этой атмосфере и преуспел Зиг Зиглар, начавший свою карьеру с розничной торговли зеленью в захолустном южном городке в годы великой депрессии и добравшийся до высот Далласа, штат Техас, где у него сейчас роскошный дворец и плавательный бассейн стрелообразной формы. (Об этом пристрастии зигзагообразного Зига к стреловидным конфигурациям мы еще поговорим ниже.) Зиг Зиглар нарасхват. В неделю он произносит пять речей. Гонорар за каждую речь — две с половиной тысячи долларов. График Зиглара уже расписан на несколько лет вперед. Чтобы выдержать его, Зиг исключительно летает, делая в среднем ежегодно триста тысяч миль. Его «Зиг Зиглар корпорейшн», которая раньше называлась «Мы верим», а еще раньше — «Институтом зигманизма» и единственной продукцией которой является он сам и его «философия оптимизма», приносит бывшему зеленщику и торговцу кухонной утварью более миллиона долларов ежегодно. Люди, измученные тщетной погоней за успехом, в особенности мелкие предприниматели, задавленные конкуренцией большого бизнеса, слетаются на «сеансы» Зиглара, как мошкара на свет керосиновой лампы, опаляя крылья и воспаляясь надеждой.
…Отель «Дюпон плаза» в Далласе. Небольшой банкетный зал под названием «Дель Монте рум». Тридцать шесть человек маются в нервном ожидании «пророка». Они прибыли сюда со всех концов Америки, чтобы пройти курс «Богатая жизнь», который он преподает. Боб Росс, безработный актер из Голливуда, надеется, что «пророк» поможет ему «сфокусировать жизнь на успех». Супружеская чета Хит — Гленн и Кэролайн — владеет ресторанчиком в Старквилле, штат Миссисипи. Они надеются, что четырехдневный семинар Зиглара поможет им расширить дело. Косметолог Поль Расмуссен из Мино, штат Северная Дакота, заплатил пятьсот долларов — такова цена четырехдневного курса «Богатая жизнь», чтобы «прочистить себе мозги и изменить жизнь к лучшему».
Аналогичные надежды питают и другие «семинаристы». Продавец автомашин из штата Теннесси говорит, что нуждается в «позитивных взглядах» для большего сбыта своих «шевроле». Тренер футбольной команды из Алабамы надеется, что Зиглар подскажет ему путь к победе в чемпионате штата. Служащий табачной компании из Северной Каролины хочет бросить курить. Преподаватель скоростных методов чтения из Канзас-Сити интересуется скоростными методами обогащения, но «без необходимости напрягаться». Производитель солнцезащитных очков — он из Техаса — «просто» хочет узнать, что такое «богатая жизнь».
Наконец появляется сам «пророк». Он среднего роста, поджар, в хорошей спортивной форме. На нем костюм-тройка из светло-коричневого материала. Из-под рукавов торчат манжеты сорочки, в которые продеты золотые запонки стрелообразной формы. (Мы не забыли коснуться этого хобби Зиглара. Но всему свое время.) Зиглар подходит к черной грифельной доске, обычной, школьной, и пишет на ней мелом три слова: «Здоровье», «Счастье», «Богатство». Затем он расправляет складки американского звездно-полосатого флага, установленного рядом с доской, и предлагает каждому из присутствующих исповедаться, один за другим, вслух и ничего не утаивая.
И вот типичные «средние американцы» — один за другим — выкладывают Зигу свои боли и обиды, рассказывают ему о том, как не смогли поймать за хвост жар-птицу «американской мечты» и как им позарез хочется приобщиться к «богатой жизни». Зиглар слушает их с преувеличенным, наигранным вниманием, восхищается их красноречием и мудростью, хотя они косноязычны и ограниченны, аплодирует им. Для каждого исповедующегося он находит доброе слово, комплимент. У оратора, голос которого был еле слышен, он отмечает «красноречивую жестикуляцию». У другого оратора, стоявшего как чурбан, он обнаруживает «бархатный тембр голоса». Зиг умело разыгрывает роль мягкотелого учителя, ставящего любому и каждому одни пятерки, и аудитория, состоящая из одних «двоечников»-неудачников, постепенно проникается доверием к нему, как говорится, начинает клевать из его рук.
Наконец исповедь всех тридцати шести соискателей богатой жизни завершена. Слово берет сам «пророк». Он провозглашает крестовый поход против «негативизма» — против порнографии и дарвинизма, курения табака и марксизма, употребления алкоголя и коммунизма. Он призывает своих учеников отрешиться от этих «негативистских условностей» и обещает им «позитивное перевоплощение» с помощью курса «богатой жизни».
Разговаривая, оратор быстро передвигается по паркетному полу банкетного зала, покрытому красным ковром стреловидной формы, подходит то к одному, то к другому слушателю, роняет «многозначительные» фразы вроде: «Я такой оптимист, что готов броситься за Моби Диком в простой шлюпке», или: «Если вы желаете собирать апельсины, то не сейте картошку», гарантирует, что «через четыре дня вы начнете меняться буквально на глазах», и уже совсем как заправский фокусник обещает «деньги обратно», если этого не произойдет.
Но наиболее убедительный аргумент в колчане соблазнов Зига Зиглара — это он сам, его судьба, судьба человека, мечтавшего о бывшем в употреблении «шевроле» и разъезжающего ныне в новеньком, с иголочки «линкольн-континентале», судьба прозябавшего в глубинке Миссисипи провинциала баптиста-южанина, ставшего «светским» космополитом, налетавшим три миллиона миль, и мир посмотревшим, и себя показавшим, а главное — судьба американца, умудрившегося стать «важной птицей», не переставая быть «маленьким человеком».
Зиг Зиглар родился в 1926 году в фермерской Алабаме. Отец его, смотритель плантации, умер, когда Зигу было всего пять лет. Оставшаяся без кормильца семья перебралась в Язу-сити. А семья была большая — двенадцать детей и набожная, слабая здоровьем мать. Жизнь в Язу-сити не баловала Зига. С семи лет он пошел торговать зеленью с лотка. «Я был очень щуплым ребенком. Даже в полной ферме, будучи выпускником средней школы, весил не более ста двадцати фунтов. И думал я о себе как о маленьком парне из маленького городка, который всю свою жизнь будет искать маленькое счастье, — вспоминает Зиглар. — И ожидания мои были маленькими. Так, например, в моем представлении «роскошный отпуск» не простирался более двух недель. И представлял я его себе следующим образом: сидишь и едешь в машине так далеко, чтобы… вовремя поспеть домой».
Окончив школу, Зиглар ткнулся сначала во флот, затем в авиацию. Но в воздух так и не взлетел. Война окончилась, и он поступил в университет. Одновременно Зиг торговал сандвичами, чтобы платить за обучение. Но, по его признанию, ни наука, ни торговля сандвичами не привлекали его. Проучившись несколько месяцев, Зиг бросил университет и поступил на работу в «Веарвер алуминум компании в качестве коммивояжера по сбыту кухонной утвари — кастрюль, сковородок, чайников…
Начало было обескураживающим. Первые одиннадцать дней Зиглар тщетно звонил и ломился в двери потенциальных клиентов. Никто не изъявлял желания покупать его кастрюли и выслушивать его аргументы. Лишь на двенадцатый день счастье улыбнулось Зигу. Какая-то женщина купила у него сковороду. Он до сих пор помнит ее фамилию и адрес — госпожа Д. Фримэн, Индиана-драйв, и цену сковороды. «Поздно вечером, возвратясь домой, я ощутил себя самым богатым человеком во всем Вавилоне», — говорит Зиглар.
Но городишко Ланкастер, что в пятидесяти милях к северу от Колумбии, так же напоминал древний Вавилон, как Зиг Зиглар — его самого богатого горожанина. Сковороды и кастрюли ну никак «не шли», н почти три года наш герой щелкал зубами по непродажному алюминию. К тому же он обзавелся семьей. У него родился ребенок…
Однажды, дело было зимой 1950 года, в городе Шарлотте, штат Южная Каролина, компания «Веарвер алуминум» организовала семинар для своих коммивояжеров. Участвовал в семинаре и Зиг Зиглар. Было ему тогда двадцать три года. Как-то по окончании очередного занятия некто мистер П. Меррел, крупная шишка в компании, подозвал к себе Зиглара и сказал ему отеческим тоном:
— Зиг, дружище, я наблюдаю за тобой вот уже два с половиной года и должен признаться, что еще ни разу не видел такого разбазаривания таланта. Если ты узнаешь себе цену, ты можешь стать великим коммивояжером. Более того, ты можешь стать национальным чемпионом «Веарвер алуминум компани» по сбыту кухонной утвари!
Беседа шишки с замухрышкой длилась всего две минуты, Зиг был потрясен уже одним тем фактом, что столь высокое лицо знало его, знало его имя и верило в его звезду. «Всю ночь я вновь и вновь повторял слова Меррела. До него еще никто не выражал такой веры в мои способности. И эффект этого жеста оказался магическим. На следующее утро я проснулся в сиянии моего нового образа и отправился на работу, уже чувствуя себя национальным чемпионом».
Жизнь Зига преобразилась. В течение года он стал коммивояжером № 2 среди семи тысяч сотрудников «Веарвер алуминум компани». На следующий год он уже был самым высокооплачиваемым менеджером по сбыту. А еще через пару лет — самым молодым шефом дочернего филиала компании. (Его рекорды по продаже кастрюль и сковородок до сих пор никем в Америке не побиты.) Зиг уже мог позволить себе роскошь купить «понтиак».
…Снова отель «Дюпон плаза» в Далласе. Идет второй день семинара «богатая жизнь».
— Я молю бога, чтобы он сделал меня мистером Меррелом вашей судьбы, ибо все вы призваны совершить великие деяния. В вас заложены семена успеха, более того — задатки гениальности! — мечет бисер перед затравленными жизнью мещанами Зиг.
И чудо, как это предсказывал кухонный мессия, свершается на глазах. Причем для одного из страждущих даже не на четвертый день, а на второй. Зовут его Эрих Гернер. Он вице-президент гостиничного конгломерата «Холидей иннс интернэшнл». Мистер Гернер просит слова вне очереди, просит и получает.
— В течение полутора дней, проведенных здесь, я принял шесть важных решений, касающихся моего финансового положения. Эти решения, безусловно, гарантируют мне успех до конца жизни. Моя судьба во многом схожа с судьбой мистера Зиглара. У меня всего четырехлетнее образование, но я тем не менее пробился из поваров в вице-президенты. И знаете, благодаря чему? Благодаря кассетам с записями «Как быть всегда мотивированным» мистера Зиглара. У меня шесть магнитофонов, которые мистер Зиглар справедливо считает величайшим инструментом просвещения из всех когда-либо изобретавшихся человеком. Один магнитофон в ванной комнате, другой в кабинете, третий в спальне на ночном столике, два в автомашинах и последний на работе. У меня четыреста кассет, и я непрестанно слушаю их. И магическое слово Зига Зиглара, записанное на них, превратило меня из человека несчастного и без будущего в счастливого и преуспевающего, идущего без страха вперед!
Гром аплодисментов. Эрих Гернер раскланивается. Зиг Зиглар расцветает.
Итак, став мистером Меррелом для мистера Гернера, мистер Зиглар с новым рвением принимается за оставшихся. За часом «кормления позитивностью» следует час «ласки самолюбия и самоуверенности». Все — один за другим — рассказывают о наиболее смешном или наиболее страшном эпизоде из своей жизни. По требованию Зиглара рассказчиков то и дело перебивают бурными аплодисментами и возгласами: «Давайте мотивировать!» Кроме того, у всех на руках карточки, на которых написано: «Мне нравится эта речь, потому что…» Дальше идет прочерк, который должен быть заполнен исключительно позитивным комментарием,
— Еще никто не ставил памятника критикам, — назидательно замечает Зиг Зиглар.
В качестве задания на дом проповедник оптимизма предлагает заполнить «Свиток, моей мечты».
— В этот свиток вы должны внести вещи, которые вам хотелось бы иметь, например прекрасный дом, новый автомобиль, выигрышный лотерейный билет с оплаченным кругосветным путешествием. Когда будете составлять список, не стесняйтесь, мечтайте вовсю, — поясняет домашнее задание Зиг Зиглар.
Следующий день семинара проходит под девизом: «Определение цели — шаг к достижению успеха». Зиг Зиглар фантазирует:
— Представьте себе, что в полшестого утра вас будит телефонный звонок. Вы снимаете трубку и слышите взволнованный, возбужденный голос вашего старого друга: «Эй, старина, у меня для тебя фантастическая новость, Я только что выиграл путевку на отпуск в Акапулько на четверых. Мы выезжаем завтра утром. Нас доставят в Акапулько в специальном самолете, принадлежащем корпоративным боссам. Мы будем жить на вилле одного миллиардера и проведем там четыре феерических дня. Специально для нас выписывают лучшего в мире шеф-повара француза. К нашим услугам будут 60-футовая яхта и лимузин с шофером. И все это уже оплачено. Единственное, что требуется от тебя, быть готовым завтра утром в восемь часов пятнадцать минут. Тютелька в тютельку. Ну как, ты согласен?»
Зиглар прерывает свое повествование и обводит взглядом аудиторию, загипнотизированную видениями «богатой жизни» на далеком — не столько географически, сколько в финансовом плане — Акапулько. Убедившись, что мечты уже перенесли его учеников в это райское место, Зиглар продолжает:
— А теперь позвольте мне задать вам один вопрос. Если кому-нибудь из вас позвонят с подобным предложением, то сколько из вас будет готово к поездке на Акапулько ровно в восемь пятнадцать утра? Как и следовало ожидать, все тридцать пять участников семинара заявляют о своей стопроцентной готовности. Еще бы, в Акапулько, бесплатно, на виллу миллиардера, с яхтами и лимузинами. Какой идиот откажется?!
— Тогда позвольте мне задать вам еще один вопрос, — вновь раздается голос Зига-искусителя. — Разве буду я далек от истины, если предскажу такую картину: повесив телефонную трубку, вы начнете прикидывать: «О боже, какая жалость, ведь у меня, как назло, завтра утром в десять тридцать совещание. Мне надо продиктовать двадцать пять деловых писем. Да и хозяин как раз завтра возвращается в город». Так вот, мой второй вопрос: кто-из вас искренне считает, что он в состоянии за двадцать четыре часа провернуть работу, которая в нормальных условиях занимает два, три, четыре, пять и даже шесть дней?
И снова лес рук. Чего только не сделаешь ради волшебного Акапулько, какие горы не своротишь!
— Тогда, уважаемые леди и джентльмены, позвольте мне задать вам уж совершенно простой вопрос: кто же мешает вам ездить завтра, да и в любой другой и даже каждый день в Акапулько… в ваших мечтах, в вашей фантазии?
Семинаристы обескуражены. Они тщетно пытаются вникнуть в смысл мудрости оракула из Язу-сити, который не менее туманен, чем его великий предтеча из Дельф. А вникать, собственно говоря, особенно и не требуется. Зиг Зиглар торгует воздушными замками в обмен на потогонный труд, а себе в качестве гонорара берет солидные комиссионные.
Подобно опытному полководцу, Зиг никогда не начинает атаку главными силами, а бросает их в бой лишь в решающий момент. Рассказ о встрече с мистером Меррелом — артиллерийская подготовка. Генеральное наступление — рассказ о встрече с самим мистером богом.
Согласно евангелию от Зига бог впервые явился ему в одну из летних ночей 1972 года. Зиг плавал на спине в своем стреловидном бассейне, озирая глазами небосвод, когда всевышний неожиданно заговорил с ним. И Зиг «вторично родился». (Замечу в скобках, что «вторичное рождение» стало сейчас весьма модным среди американских политических деятелей. Многие участники уотергейтского скандала объявили себя «вторично рожденными» христианами после отбытия сроков тюремного наказания. Считает себя «вторично рожденным» и президент Картер. Согласно его автобиографии бог явился президенту, когда он молился одиноко коленопреклоненным в бескрайнем арахисовом поле в своем родном Плейнсе, штат Джорджия. За политиками стали массированно «вторично рождаться» голливудские актеры и спортсмены-профессионалы. Бог, как говорится, милостив.)
«Вторичное рождение» Зига Зиглара подготовлялось исподволь. За неделю до памятного плавания на спине Зиг по дороге в Туллахому, штат Теннесси, встретил женщину-негритянку по имени сестра Джесси. Она занималась чудесным исцелением гангрен и прочих недугов при помощи меда ж масла. Зиг, с детства увлекающийся всевозможными чудотворцами, предложил сестре Джесси поехать вместе с ним в Даллас и вместе отметить 4 июля — день провозглашения независимости Соединенных Штатов, превратив его одновременно в день «зависимости от бога».
— Бог избрал неграмотную и полоумную женщину, чтобы открыть мой разум и мое сердце, — вещал Зиг. — При этом не было никаких взрывов, никаких сверкающих молний» Лишь полное и глубокое постижение. О боже, шептал я, плавая на спине, обратив свой взор к небу, ты создал всю эту вселенную из хаоса и ты когда-нибудь вновь вернешь ее в хаос. И тут я услышал ясный голос бога из ночной темени: «Именно так, сын мой, и никогда не забывай об этом». Одинокая звезда сорвалась с неба и канула метеором в небытие.
Второе свидание «на высшем уровне» произошло несколько дней спустя в техасском городе с вполне подходящим для подобного рандеву названием — Корпус Кристи. Зиг проводил там отпуск. Неожиданно ему позвонил некий джентльмен, который накануне отказался организовать платную лекцию Зига. Теперь он переменил свое решение и предлагал проповеднику выступить перед каким-то международным конгрессом. Вдруг в их телефонный разговор вмешался бог и четко (определение самого Зиглара) произнес: «Вот видишь, Зиг, когда ты доверяешься мне, то я беру на себя все твои заботы и хлопоты и устраиваю их».
Итак, после встречи с Меррелом Зиг стал без осечки продавать свои сковородки и кастрюли, а после встречи с богом — свою философию, а заодно книги и кассеты. Первый этап преображения Зига был неполным. Зиг еще не чувствовал себя ни богатым, ни знаменитым, ни счастливым. Страдал от лишнего веса. Его компания «Мы верим» еле сводила концы с концами. Тогда он торговал еще кассетами, на которых были записаны не его божественные, а коммивояжерские откровения. Их заголовок гласила «Бисквиты, мухи и насосы». (О насосах, как и о стрелах, я обещаю рассказать несколько ниже.)
Звание чемпиона Америки по продаже кухонной утвари уже не удовлетворяло честолюбивого Зига Зиглара. «Я больше не хотел быть путешествующим общим местом», — говорит он. В 1955 году Зиг покидает «Веарвер алуминум компани» и перебирается в Нью-Йорк, где поступает в институт Дэйл Карнеги, основанный автором книги «Как приобретать друзей и влиять на людей». Сам Зиг друзей в Нью-Йорке не приобрел и влиять на людей не научился. Вавилон на Гудзоне оказался для баптиста-южанина слишком уж твердым орешком. Там с лихвой хватало своих собственных проповедников-зазывал и на денежной бирже, и на бирже труда, и на бирже человеческих пороков, страстей и трагедий. Собственно говоря, все они одна-единственная гигантская и всепоглощающая биржа капитализма.
В течение последующих пяти лет Зиг вновь становится «путешествующим общим местом». Он сменяет семнадцать профессий. Торгует всем, чем угодно, — от чудодейственных витаминов до страховых полисов против рака. В 1962 году Зиг возвращается на круги своя — вновь толкает в массы алюминиевые кастрюли и сковородки, но уже для «Саладмастер корпорейшн». Он вновь становится чемпионом Америки в кухонном весе. Расплачивается с долгами. Богатеет, Заводит свое собственное дело — сначала кухонное, затем проповедническое. Но лишь со дня «личной встречи» с богом в плавательном бассейне и телефонного разговора с ним начинается подлинный ренессанс этого одного из самых крупных духовных шарлатанов Америки, одного из чемпионов по «промыванию мозгов».
— Я уже никого ни о чем не прошу. Заказы сыплются на меня как из рога изобилия. Мой календарь заполнен до отказа, — говорит не страдающий чувством скромности Зиг.
Заполненный до отказа календарь оборачивается заполненной до отказа казной. Дворец Зига на улице Дилбек-лейн в северных кварталах Далласа — рукотворное тому свидетельство. Стрелообразный плавательный бассейн, стрелообразный камин, стрелообразный письменный стол, стрелообразные скульптуры… Настала пора объяснить это пристрастие к стреловидным формам. В них заключена двойная символика: путь к добру и поражение зла.
Зигзагообразный Зиг, конечно, грешит против истины, утверждая, что его жизненный путь был прямым как стрела. (А почему не овальным, как сковорода?) Но сие не столь уж важно. Важно другое — его концепция добра и зла. Она дремуча, как леший, и реакционна, как ку-клукс-клан. В ней неистовство инквизиции и религиозное лицемерие. Стрелы Зига густо смазаны ядом и елеем одновременно. Зиг утверждает, что после своего памятного телефонного разговора с богом он в первую очередь разбил домашний бар и запасы шампанского и вылил дьявольское зелье в туалет. Не спорим, возможно. Но опять-таки куда важнее, чьи головы разбивает Зиг, на чьи головы выливает свою «философию энтузиазма»? Не случайно, что, покончив с бутылками, он принялся за книги. В огонь полетели ученые и писатели, древние и современные авторы, которые, по его словам, «отравляют сознание и мозг».
Неистовство инквизиции и религиозное лицемерие всегда ходят в обнимку с ханжеством. Зиг выступает против равноправия женщин под покровом борьбы за чистоту морали и высокую нравственность, «Помните, бог создал женщину лишь для дома и семьи», — назидает он в своих проповедях, Зиг выступает против джаза и рок-музыки. «Нельзя ложиться спать под эту музыку, иначе во сне в вашу душу заползает сатана», — пугает он свою паству. Зиг готов вырубить весь лес науки, культуры и искусства, чтобы уничтожить «дарвиновских обезьян и голых Венер».
Зиг суперпатриот, как американский легион, помноженный на комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Он считает, что Соединенные Штаты разлагаются изнутри системой социального обеспечения и государственным вмешательством в свободное предпринимательство. Он обвиняет руководство страны в «бесхребетности» за то, что оно поддерживает дипломатические отношения с социалистическими странами и не поддерживает гонку вооружений на «необходимом уровне». Бывший чемпион по продаже кухонной утвари, он все нахальнее и настойчивее лезет на политическую кухню. Он грозится подвергнуть «строжайшему экзамену на американизм» всех будущих кандидатов в Белый дом и конгресс. «Бог, с именем которого я веду бой за оптимизм и мораль, и здесь предназначил мне особую роль», — многозначительно намекает зигзагообразный Зиг, ощерившийся стрелами антикоммунизма и реакционного мракобесия…
Шаманство в банкетном зале «Дель Монте рум» далласского отеля «Дюпон плаза» — это, так сказать, микромир Зига Зиглара, это Зиг в миниатюре, Зиг-лирик. Эпические полотна Зиг малюет на многотысячных ралли, на гигантских митингах под открытым небом, где он проводит свои сеансы охмурения.
…«Колизей» в Шарлотте, штат Северная Каролина. Еще вчера здесь под его куполом выступали цирковые акробаты, жонглеры и клоуны. А сегодня их потеснили артисты несколько иного жанра — акробаты, жонглеры и клоуны «мотивировочной индустрии». Вот патриарх «позитивного мышления» Норман Винсент Пил. Ему уже далеко за восемьдесят. Его бережно, чтобы не рассыпался, подсаживают на сцену. Рядом с ним еще один столп всеамериканского «мотивирования» — Кэветт Роберт из Феникса. У него тоже «свиток годов на рогах», но он держится молодцом и даже произносит речь о том, что «единственное капиталовложение, которое всегда окупается, — это самоусовершенствование». Впрочем, поклонение божеству самоусовершенствования не мешает старине Роберту делать бизнес, не отходя от кассы. Толкнув речь, он тут же начинает толкать свой курс «гуманизации», записанный на пленку и стоящий 860 долларов штука. (Кстати, именно Кэветт Роберт вдохновил Зига Зиглара на написание ставшей ныне классикой «Встретимся на вершине».)
А вот еще один столп — Поль Харви. Сегодня его конек — безработица. Он костит безработных Америки как бездельников и паразитов, которые даром едят ее хлеб. Заодно Харви прихватывает и Ральфа Нейдера, прославившегося разоблачением грязных махинаций автомобильных концернов-гигантов.
Десять тысяч коммивояжеров и домохозяек в теннисных туфлях (наиболее отсталая и реакционная прослойка прекрасного пола), заплативших пятнадцать долларов за билет, бешено аплодируют оратору. Они ненавидят и боятся безработных. И еще больше боятся безработицы.
Реет на искусственном ветру кондиционеров звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов Америки, и, осеняемые им, сеют псевдооптимизм, ура-патриотизм столпы «позитивизма».
Наконец крещендо и финал. Слово предоставляется самому Зигу Зиглару — звезде первой величины даже в этой галактике акробатов, жонглеров и клоунов массового очковтирательства. Он затмевает всех в своем белоснежном костюме, в белоснежном воротничке, на который насажена хитрая голова-котелок, сработанная не «Веарвер алуминум компани», не «Саладмастер корпорейшн», а «американским образом жизни», на его кухне. И благодарный Зиг, поглаживая атлас звездно-полосатого флага, первым делом отдает дань этому образу, по подобию которого он создан и пытается пересоздавать других.
— Три миллиарда человек на Земле хотели бы стать вашими соседями. Три миллиарда человек буквально готовы отдать правую руку на отсечение, лишь бы пользоваться теми правами и свободами, которые вы воспринимаете как само собой разумеющееся, — восклицает Зиг, видимо, позабыв о тринадцати миллионах безработных, которых только что предавал анафеме Поль Харви.
Аудитория бешено аплодирует, стучит в знак согласия тяжелыми башмаками коммивояжеров и теннисными туфлями домохозяек.
— История моей жизни — это история вашей жизни, — продолжает тем временем Зиг Зиглар. — Я не думаю, чтобы в этой аудитории нашелся хотя бы один человек, в шкуре которого я бы не побывал. (По-английски: в башмаках которого я бы не ходил.) И я не верю, чтобы в этой аудитории нашелся хотя бы один человек, испытавший столько банкротств, столько разочарований, сколько их выпало на мою долю, испытавший страхи и неуверенность в себе, равные моим.
Когда аудитория полностью проникается чувством общности своей планиды с планидой Зига — она тоже пытается просунуть башмак коммивояжера и теннисную туфлю домохозяйки в не желающую распахиваться перед ней дверь всеобщего благоденствия — Зиглар начинает рассказ о своем житие, канонический рассказ о восхождении маленького человека к вершинам славы и богатства. Несколько дольше обычного он задерживается на благословенной встрече с мистером Меррелом. Ведь она произошла именно здесь, в этом городке, в прекрасной Шарлотте почти тридцать лет назад! За мистером Меррелом — с неизбежностью темы рока в греческих трагедиях — следует мистер Всевышний: сначала сцена у фонтана, то есть у стреловидного бассейна, а затем телефонный разговор Небо — Земля. Ораторское крещендо нарастает.
— Если бы я мог уделить каждому из вас хотя бы секунду с глазу на глаз, я бы сказал вам, как сильно и безраздельно любит вас господь бог, как страстно он желает вам успеха. С тех пор как на Земле зародилась человеческая жизнь, ее населяли десять миллиардов людей. (У Зига слабость к миллиардам и миллионам — миллиардам людей и миллионам долларов.) Но еще не было и никогда не будет таких, как вы. Вы особые, им редчайшие, вы уникальные, вы действительно нечто неповторимое!
Десять тысяч редчайших коммивояжеров и особых домохозяек вне себя от восторга и восхищения собственной уникальностью. А Зиг Зиглар продолжает подливать масла в огонь:
— Верьте во всемогущество господа бога! Это наиважнейшее из всего, что может посоветовать вам любой оратор с любой трибуны. И если вы искренне поверите в бога, то я, друзья мои, гарантирую вам то, что вынесено в заглавие моей книги — мы встретимся на вершине успеха!
На этих льготных условиях аудитория готова поверить хоть в бога, хоть в черта немедленно, не размышляя. И она тут же, столь же немедленно вознаграждается встречей с Зигом Зигларом. Правда, встреча эта происходит не на мифической вершине, а за вполне реальными кулисами «Колизея». Зиг удобно расположился за столом-конторкой и бойко торгует своими откровениями — книгами «Встретимся на вершине» (цена 8 долларов 95 центов) и «Исповедь счастливого христианина» (цена 6 долларов 96 центов), а также набором кассет «Как быть всегда мотивированным» (цена 80 долларов) и «Зиг Зиглар о заключении сделок» (цена также 60 долларов). Он раздает автографы, дарит улыбки, обменивается рукопожатиями… Торговля ложными надеждами и лживыми обещаниями за полновесные доллары идет бойко… Зиг Зиглар, знает, как заключать сделки с богом и коммивояжерами, с чертом и домохозяйками… Мерно и гордо колышется на искусственном ветру кондиционеров звездно-полосатый флаг земли обетованной — Соединенных Штатов Америки…
Балаган, подобный тому, что имел место в «Колизее» города Шарлотта, штат Северная Каролина, повторяется в Мемфисе, Нэшвилле, Тулзе, Цинциннати, Чикаго и Солт-Лейк-Сити. Бродячий цирк «мотивировщиков» (недаром их знаменитый предок П. Т. Бэрнам был известным цирковым импресарио!) кочует по Америке не первый год, Его премьера состоялась еще в 1976 году в Канзас-Сити. С тех пор «мотивировщики» дали бесчисленное количество представлений во всех уголках страны, кроме северо-востока, известного своим безбожием, поклоняющегося «желтому дьяволу», так сказать, непосредственно, без маклерских услуг «мотивировщиков».
Балаган «мотивировщиков» — успешное финансовое предприятие. Как говорится, кесарево кесарю, а богу богово. И «кесари» с именем бога на устах гребут доллары лопатами. Они не видят в этом никаких противоречий, никаких конфликтов с совестью. «Согласно американской концепции свободного предпринимательства бизнесом надо заниматься для прибылей. Мы так и поступаем», — констатирует, а не оправдывается Клемент Стоун, издатель журнала «Успех безграничный», один из главных продюсеров «мотивировочных» шоу. Сам Стоун добился воистину безграничного успеха. Его состояние оценивается в — шестьсот миллионов долларов! Он даже издал книгу — в красном переплете! — своих афоризмов.
Правда, у балагана Стоуна и Зиглара есть весьма серьезный конкурент — балаган Сэма Купера. Этот джентльмен «христова возраста» — ему тридцать три года — является президентом компании «Очеловечивание» (читай: «Околпачивание») с резиденцией в Мемфисе. Когда-то Купер и Стоун выступали вместе, под одним цирковым шатром, но потом, не поделив прибылей, разругались и разошлись. Шоу «Очеловечивание» приносят Куперу ежегодно десять миллионов долларов. «Люди нуждаются в том, чтобы их время от времени, вновь и вновь продавали и перепродавали стране и богу», — утверждает Сэм Купер.
И они, обманутые, ожесточившиеся, пытаются взять реванш, обманывая, в свою очередь, себе подобных. Ведь недаром в подавляющем числе это мелкие торговцы, промышляющие сбытом содержимого «маленькой корзинки» — помады щ духов, лент, кружев, ботинок… Большой бизнес Америки питается мелкой социальной плотвой торгашества, поглощая и разоряя ее. (Только в этом году в Соединенных Штатах обанкротилось более десяти тысяч фирм.) Недовольство мелкого буржуа умело отводится от подлинных причин его злоключений и столь же умело канализируется против сил демократии и прогресса. «Очеловечивание», по Сэму Куперу и Зигу Зиглару, это все тот же исконный принцип частнособственнического общества — «человек человеку волк», лишь слегка задрапированный, прикрытый фиговым листом «мотивирочной» демагогии…
И снова отель «Дюпон плаза» в Далласе… Идет четвертый, заключительный день семинара «Богатая жизнь». Зиг Зиглар объявляет слушателям, что сегодня, под занавес, он раскроет им секретную формулу своего успеха и что, овладев ею, они тоже через двадцать один день излечатся от всех и всяческих жизненных неудач. «Секретная формула» Зига состоит из четырех ингредиентов:
Ингредиент первый — необходимо переменить на сто восемьдесят градусов ощущение, с которым ты просыпаешься утром. Вместо того чтобы проклинать будильник, следует бить в ладоши и повторять: «О, бой, какое великолепное утро, какой великолепный день для бизнеса!» Затем следует петь, стоя под душем, оптимистические песни, и день начнется с позитивной ноты.
Ингредиент второй — «создание символов». Необходимо переменить свой словарь в позитивном направлении, например, остановку называть «двигалкой», послабление — «покреплением» и так далее в том же духе.
Ингредиент третий — вмонтировать в себя «гироскоп успеха». «Если вы хотите быть оптимистами, то ведите себя как оптимисты, — поясняет Зиг. — Например, поднимая телефонную трубку, не говорите просто «алло», а «алло, какой прекрасный день!».
Ингредиент четвертый — «питание разума». Бреясь или готовя завтрак, надо слушать «мотивировочные» записи Зига и каждый день читать его книги, по крайней мере, пятнадцать-двадцать минут перед сном. В качестве «дополнительной литературы» Зиг рекомендует «Себялюбие» Роберта Шуллера, «Психокибернетику» косметолога Максуэлла Мальца, «Думай о себе как о стройном» Фрэнка Бруно и «Мечтай о норковых шубах» Мэри Краули.
Так выглядят четыре ингредиента секретной формулы успеха Вига Зиглара. Трудно поверить в то, что нормальные люди верят, в нее, что практичные до мозга костей американцы, ведущие счет каждому центу, платят за подобную чушь пятьсот долларов, не считая расходов на кассеты и книги. Но это так, и это свидетельствует не столько о доверчивости или умственной ограниченности, сколько об отчаянии зигларовской клиентуры. Как же надо разочароваться в жизни, чтобы питать разум «мотивировочной» баландой! Мы много пишем о наркомании в Соединенных Штатах, но этот вид наркоманки куда опаснее. Здесь, как говорится, медицина бессильна. Власти же не преследуют торговцев подобными наркотиками, они объявляют их героями «американского образа жизни». Это заговор. Это круговая порука.
…Во второй половине дня устраивается банкет — выпускной вечер слушателей курсов «богатой жизни». Зиг Зиглар торжественно вызывает одного за другим тридцать пять обобранных и оболваненных им «средних американцев». Они подходят к «пророку» и получают из его рук дипломы. Затем произносят краткие прощальные речи, посвященные удивительным метаморфозам, которые произошли с ними за четыре дня «обучения». Безработный голливудский актер уже мнит себя Марлоном Брандо, подписывающим многомиллионный контракт. Миссисипский ресторатор видит свое имя в неоновом сиянии над всеми питейными заведениями Америки. Футбольный тренер из Алабамы обнимает невидимый кубок мира, завоеванный его командой. Конечно, пройдет немного времени, и наступит горькое похмелье, а видения «богатой жизни» рассеются как дымок марихуаны. Но — и это самое ужасное — подлинное протрезвление так и не наступит. Обманутые Зигом пойдут к Сэму, а обманутые Сэмом — к Зигу. Произойдет смена лжепророков, и только, от перемены которых, как от перемены места слагаемых в арифметике, сумма жизненных лжеистин не изменится.
…Последним берет слово сам Зиг Зиглар. У него тоже есть сокровенные мечты, и он делится ими со своими учениками. Он мечтает о том, чтобы его курс «Я могу» (вариант «Богатой жизни») преподавался во всех школах Америки. (Сейчас его преподают «только» в 500 учебных заведениях.) Он мечтает о ежедневной одноминутной радиопередаче «Заряд Зига Зиглара на день», своеобразной гимнастике оптимизма, радиопередаче, которую будут транслировать по всей стране. Он мечтает написать новую книгу «Зиг Зиглар заключает сделку» — еще одно евангелие успеха, чтобы вытянуть Америку «за волосы» из омута инфляции и спада.
На столе перед размечтавшимся Зигом стоит покрытый хромом обыкновенный водяной насос, помпа. Вот и пришел наконец момент выполнить обещание рассказать о нем. Поглаживая помпу, Зиг ораторствует:
— Это история жизни, история Америки, наша с вами история… Однажды — дело происходило в Южной Алабаме — два друга ехали по степи. Было неимоверно жарко, и друзей мучила жажда. Вдруг они наткнулись на заброшенный насос вроде этого. — Зиг вновь любовно поглаживает стоящую перед ним помпу. — Один из друзей по имени старина Бернард качал качать ручку насоса. Качал он долго и упорно, до боли в спине, обливаясь потом…
Здесь Зиг и сам начинает бешено качать хромированную помпу. Она остервенело лязгает и грохочет, заглушая слова «пророка», продолжающего свой рассказ:
— Но вода так и не появлялась. Старина Бернард собрался было уже бросить качать, как друг остановил его. «Бернард, старина, — сказал он, — не сдавайся. В этих краях Алабамы вода находится очень глубоко под землей, и если ты прекратишь качать сейчас, она вновь уйдет вниз. Попытайся еще, потерпи еще немного». Старина Бернард послушался совета друга, качнул еще разок-другой, и что же — вода забила фонтаном!
Зиг Зиглар входит в раж, а хромированная помпа ходит ходуном под его руками. Ее нестерпимый скрежет заполняет «Дель Монте рум» и рвется наружу, дальше. Аудитория загипнотизирована словами Зига, лязгом помпы.
— Разве эта притча не история вашей жизни?! — кричит Зиг, пытаясь перекрыть грохот водяного насоса. — Никакая помпа не выдаст вам секрета того, сколько раз надо ее качать, чтобы потекла вода. Просто надо качать и качать без устали, но с энтузиазмом. И в конце концов ваше усилие, ваше рвение, ваше терпение будут с лихвой вознаграждены!
Зиг Зиглар неожиданно меняет ритм. Он уже не рвет и не мечет, не дергает остервенело за рукоять помпы. Он движет ею легко, мягко и размеренно. И слова его тоже начинают литься легко, мягко и размеренно:
— После того как полилась вода, ваше дело в шляпе. Вам достаточно поддерживать постоянное давление, и только. И воды у вас будет так много, что хоть залейся. Вы даже не будете знать, что с нею делать, куда девать. Точно так же обстоит в жизни с успехом и богатством. Они не зависят ни от вашего возраста, ни от вашего образования, им безразлично, белый вы или черный, католик или протестант. Они плоды данного вам от бога права свободно трудиться в поте лица своего и получать за этот труд все, чего бы вы ни пожелали!..
Вот, оказывается, где зарыта собака! (Так же глубоко, как вода в степях Южной Алабамы.) Вот в чем соль — не земная, а политическая — зигзагообразных притч Зига Зиглара! Он пытается доказать недоказуемое, ибо в обществе, где господствует эксплуатация, труд не может быть свободным, не может быть владыкой. И не случайно право на труд даже не провозглашается конституцией США и уж тем более не гарантируется.
Недавно директор «Совета Карнеги по проблемам детей» Ричард де Лоун опубликовал книгу-исследование «Будущее маленьких: дети, неравенство и ограниченность либеральных реформ». В ней рассказывается о судьбе двух символическо-статистических ребят — Джимми и Бобби, Оба они второклассники с одинаковыми способностями и прилежанием, но с различным будущим. У Бобби в четыре раза больше шансов поступить в колледж, чем у Джимми, и в двенадцать раз больше шансов окончить его. У Бобби в 27 раз больше шансов получить работу, которая, когда ему исполнится сорок лет, будет обеспечивать ему доход, получаемый «высшими десятью процентами общества». Шанс Джимми — да и то один из восьми, — что он, быть может, будет иметь средний доход.
Почему такое неравенство, откуда такая несправедливость? Ведь Джимми и Бобби одинаково усердно и успешно качают помпу наук, «юношей питающих»? Причина, говорит де Лоун, заключается в «арифметике неравенства, которое существует в Америке». Отец Бобби — преуспевающий адвокат, отец Джимми — частично безработный сторож. Если Джимми цветной, то вышеприведенная статистика успеха еще больше сдвигается в пользу Бобби. А если мы заменим мальчика Джимми девочкой Джэммой, то ножницы успеха станут почти прямолинейными, разумеется, с концами в разные стороны. Социальное происхождение, раса и пол играют большую роль в достижении успеха, чем способности и решимость, пишет де Лоун. «Годы социальных реформ мало что изменили в этом положении. Они лишь формальная дань идее равных возможностей для всех американцев», — признается автор, один из крупнейших авторитетов по проблемам образования и занятости. Не гены, а безработица и нищета определяют судьбу миллионов американских Джимми, утверждает де Лоун. «Расти неравноправным — величайшее наказание бедности… Дети безработных и нищих, наблюдая за судьбой своих родителей, проникаются чувством, что и для них в этом обществе нет места».
Еще немного статистики из книги де Лоуна. Четырем процентам американских семей, находящихся «наверху», принадлежит 37 процентов всего личного богатства страны. Доля средней семьи из двадцати процентов, находящихся «внизу», составляет ноль! 25 процентов семей из тех, что «наверху», владеют сорока процентами всего национального дохода. 25 процентов, находящихся «внизу», — что-то между 5–6 процентами. Лишь один из пяти американцев подымается на высшую, чем у его родителей, социальную ступень благодаря своим индивидуальным качествам и усилиям.
Так обстоит дело с водяным насосом Зига Зиглара в действительности. Я, конечно, мог бы привести куда более разительные факты и данные, но ограничился книгой Ричарда де Лоуна умышленно. Ведь он директор филантропического фонда тех самых Карнеги, которые, заработав сотни миллионов долларов и став стальными королями Америки, пытались убедить своих соотечественников, что сие каждому из них по плечу. Надо лишь научиться искусству «приобретать друзей и влиять на людей». В свое время и Зиг протирал штаны в институте Карнеги в Нью-Йорке.
…Зиг Зиглар, возбужденный финальной проповедью и вспотевший от непрерывного качания помпы, сбрасывает пиджак, расстегивает жилет и приспускает галстук, В его глазах, прикрытых очками в тяжелой роговой оправе, странный блеск, в котором слились фанатизм пророка и хитреца коммивояжера.
Я перевожу взгляд на аудиторию, околдованную, загипнотизированную, зачарованную. Она напоминает толпу придворных из андерсеновской сказки, толпу, которая не видит или не хочет видеть, что король гол. Ведь это факт, совершенно элементарный, простой» обыденный факт — из насоса Зига, несмотря на все его остервенелые усилия, вода не течет. И тем не менее люди видят не то что воду, а молочные реки и кисельные берега.
И вдруг меня осеняет. Ведь помпа Зига совсем не помпа, не насос. Это хромированный символ американской демократии, которая обещает, но не дает. Прислушайтесь к его лязгу. Чем он отличается от предвыборных речей кандидатов в Белый дом и конгресс, от пустопорожней по существу, но соблазнительной по форме трескотни буржуазных политиканов? Прислушайтесь к его лязгу. Так мелют языком реформаторы дома и дипломаты на международных форумах, рядясь в тогу защитников прав и свобод всего человечества.
Будь на то моя воля, я бы поместил водяной насос Зига Зиглара рядом с оригиналом Декларации независимости, который хранится в Национальном архиве США в Вашингтоне. Это было бы весьма поучительное, символическое соседство, отражающее тот долгий и зигзагообразный путь, который проделала американская демократия от Джорджа Вашингтона до Зига Зиглара.
А пока здесь, в Далласе, в банкетном зале отеля «Дюпон плаза», тридцать пять «средних американцев», наэлектризованные лязгом водяного насоса, совсем не отдаленно смахивающего на станок, печатающий фальшивые доллары, вскакивают в едином порыве с кресел и диванов и под управлением Зига-дирижера запевают «Боже, благослови Америку», словно они уже вступили на землю обетованную «богатой жизни».
«Боже, благослови Америку», — истово, как в трансе, поют вновь обращенные. И, глядя на них, я думаю, как правы были древние, считавшие, что если бог хочет наказать человека, то он лишает его разума.
«Боже, благослови Америку», — истово, как в трансе поют ее обманутые дочери и сыновья под лязгающий аккомпанемент водяного насоса Зига Зиглара.
Даллас — Шарлотта — Вашингтон.
Август 1979 года
Трагикомическая судьба Лэрри Флинта
6 марта 1978 года в небольшом городке Лоуренсвиле, штат Джорджия, выстрелом из ружья «магнум» 44-го калибра, с которым обычно охотятся на крупных оленей, был тяжело ранен Лэрри Клэкстон Флинт, король «империи непристойностей», состоящей из ряда порнографических изданий и сети ночных притонов.
В Лоуренсвиль Флинта занесли дрязги судебные. Здесь, как, впрочем, и во многих других городах Соединенных Штатов, против него было возбуждено дело по обвинению в распространении непристойной литературы. «Король» и его адвокаты возвращались после обеденного перерыва в зал суда, когда неизвестный открыл по ним пальбу не то из автомобиля, не то из стоявшего поблизости заброшенного здания. Флинт получил три пули в живот и был немедленно доставлен в местный госпиталь. Здесь ему сделали две операции подряд. В течение семи часов хирурги штопали «короля», удалили у него селезенку и часть двенадцатиперстной кишки. Состояние Флинта продолжало оставаться критическим.
Здание госпиталя «Баттон Гвиннет», где между смертью и жизнью находился Флинт, было окружено полицией и его личными телохранителями, которые беспечно оставили своего патрона, путешествующего по Джорджии, и лишь после покушения присоединились к нему. Сюда началось паломничество со всех концов Америки религиозных фанатиков и королей порнобизнеса. «Противоположности сходятся», — острят репортеры. «Приемный покой госпиталя напоминает цирковую арену», — сообщает корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс. У изголовья больного попеременно дежурят две женщины: президент журнала «Хастлер» — жемчужины империи Флинта — госпожа Алтея Флинт, она же супруга потерпевшего, и госпожа Рут Стэйплтон, знаменитая евангелическая проповедница и «волшебная исцелительница», сестра президента Картера. (О том, как пути этих двух женщин скрестились у койки раненого Флинта, мы расскажем несколько ниже.)
В лучших традициях религиозных мелодрам за отлетающую душу «короля» идет ожесточенная борьба между силами света и тьмы. Воинство последних возглавляет еще один король порнобизнеса, «закоренелый грешник и атеист», издатель сенсационно непристойного журнала «Скру» Эл Голдстин. Против него, как и против Флинта, возбуждены судебные дела в нескольких городах. А по другим процессам он уже успел отбыть тюремные заключения. «Закоренелый грешник и атеист» явился в пуританский Лоуренсвиль в сопровождении свиты телохранителей (на ошибках учатся) и в пуленепробиваемом жилете.
«Силами света» верховодит некто Майкл Худ, глава религиозной секты с труднопроизносимым названием Свами Паранаханза Муктананда. Худ и его антураж, пользуясь замешательством, царившим в первые часы после покушения, захватили холл госпиталя. Закатив глаза и содрогаясь в исступленном трансе, они причитали:
— Лэрри Флинт! Лэрри Флинт! В нас вселилась исцеляющая божественная сила! Восстань с одра болезни и смерти и приди к нам!
Силы порядка приняли сторону сил тьмы. Элу Голдстину с его телохранителями и пуленепробиваемым жилетом было разрешено остаться в госпитале. А вот Майкла Худа и его антураж не только попросили удалиться, но и взяли под стражу, предъявив им вполне заслуженное обвинение в нарушении общественного спокойствия. Худ, в свою очередь, обвинил полицию в сговоре с дьяволом.
— Они не дали мне возможности снизослать исцеляющую божественную силу на Флинта, уврачевать его раны и поднять с операционного стола, — жаловался репортерам выпущенный под залог Худ.
Тем временем поиски покушавшегося или покушавшихся продолжаются. Технические эксперты изучают отпечатки шин перед зданием суда и отпечатки пальцев на рамах заброшенного здания, откуда согласно некоторым показаниям стреляли в Флинта. Потеет и баллистическая экспертиза. Как сообщил следователь Ральф Макги, оказывается, через двадцать минут после того, как было совершено покушение, в мэрии Лоуренсвиля раздался телефонный звонок и некто, пожелавший остаться анонимом, прокричал в трубку: «Иисус Христос приложил к этому свою руку!»
Не знаю, как в отношении покушения, но к трагикомической судьбе Лэрри Флинта сие можно отнести без всякой натяжки. И вот почему.
«Символ ходячей непристойности», как величают иногда Флинта, начинал свою карьеру в городе Колумбусе, штат Огайо. Начинал с малого — с так называемых «гоу-гоу баров», где за стойкой пьют посетители, а на стойке танцуют мастерицы стриптиза. Дела в «гоу-гоу барах» шли хорошо, число их росло, кассовые аппараты щелкали в такт каблучкам танцовщиц. На часть выручки Флинт основал скромный еженедельник, нечто вроде туристского справочника-гида по «горячим точкам» ночной жизни Колумбуса. И вот со временем — на удивление коротким — из этого скромного путеводителя выросла гигантская порноиздательская империя. Ее коренник — журнал «Хастлер» выходит тиражом в три миллиона экземпляров. Другой журнал, «Шик», имеет полумиллионный тираж. В общем, годовой доход всей империи Флинта составляет двадцать миллионов долларов. Соответственно изменился и образ жизни «символа ходячей непристойности». Из курятника — в прямом смысле этого слова — он переселился в замок «эпохи и стиля» Тюдоров, утопающий в розовых садах, с мраморными ваннами-банями сердцевидной формы, завел парк дорогих лимузинов и личный реактивный самолет-лайнер.
За успех надо платить. Я имею в виду, естественно, не баснословные суммы, в которые обходилась Флинту его «сладкая жизнь». Нахальство «короля», который, по словам газеты «Вашингтон пост», «раздвинул горизонты порнографии до пределов невозможного», стало вызывать возмущение даже, казалось бы, уже ко всему привыкшей Америки. Б феврале прошлого года суд города Цинциннати приговорил Флинта к тюремному заключению сроком от семи до двадцати пяти лет «за публикацию и распространение непристойных изданий». Флинт был выпущен под гигантский залог, но уже не для продолжения «сладкой жизни», а для просиживания штанов на скамье подсудимых в разных концах страны, ибо его издания наводняют всю Америку от Атлантического океана до Тихого.
Как-то прошлым летом Лэрри Флинт выступил по телевидению в программе компании Си-би-эс под названием «60 минут». (Уголовные преступники типа Флинта — желанные гости не только в судах, но и на телевидении.) Жалуясь на непрекращающиеся преследования со стороны мадам Фемиды, Флинт сказал, что ему хотелось бы разобраться в своей беспутной жизни и докопаться до истины о самом себе: «Кто я есть на самом деле?» Продюсер этого шоу Джон Вершба как бы невзначай «посоветовал» запутавшемуся в сетях судебной волокиты Фликту обратиться за помощью к Рут Стэйплтон, проповеднице-евангелистке, якобы обладающей волшебным даром исцеления больных.
Совет пришелся Флинту по душе. Трудно сказать, во что он больше уверовал — в волшебный дар исцеления проповедницы или в ее реальные родственные узы с президентом США. Во всяком случае, историческая встреча грешника и святой состоялась в загородном клубе близ Фэйетвиля, штат Северная Каролина, где живет госпожа Стэйплтон. Затем встречи участились. Прошлогодний День благодарения проповедница провела в Колумбусе, в греховном логове, в знаменитом замке «эпохи и стиля» Тюдоров, утопающем в розовых садах, с мраморными ваннами.
По словам бойкого на язык Флинта, подобный шаг потребовал от проповедницы большой смелости. «Она не знала, что ее ожидает, и напоминала первых христиан, брошенных на съедение львам на арене римского Колизея», — вспоминал впоследствии «король» порнографии. Однако и это противостояние грешника и святой закончилось вничью: львы не съели христиан, христиане не укротили львов.
В конце ноября прошлого года реактивный лайнер Флинта занесло каким-то ветром в город Сан-Антонио, то ли по делам издательско-порнографическим, то ли по делам судебным, которые к тому времени окончательно переплелись. Когда Флинт вышел из самолета и направился к зданию аэропорта, его атаковали два проповедника-фундаменталиста и спросили, не согласится ли он помолиться вместе с ними. Флинт неожиданно для себя — во всяком случае, он так утверждает — согласился. И вот все трое тут же на бетоне аэропорта, что называется, не отходя от кассы, стали на колени и начали возносить горячие, как солнце Калифорнии, молитвы всевышнему. Молитвы, видимо, были услышаны, ибо Флинт почувствовал «реальное, драматическое присутствие бога».
Потрясенный снизошедшей на него благодатью, Флинт немедленно позвонил в Новый Орлеан, где находилась его благоверная супруга Алтея, и поспешил поделиться с ней радостью своего прозрения. Но благоверная Алтея никакой неземной радости не испытала. Напротив, ею овладело вполне земное беспокойство. Правда, сначала она подумала, что ее муженек по обычаю или, будучи навеселе, шутит, и решила ответить шуткой на шутку.
— Быть может, бог и вошел в твою жизнь, но двадцать миллионов долларов ежегодного дохода покинули ее, — прокричала Алтея в телефонную трубку из Нового Орлеана в Сан-Антонио.
Но в Сан-Антонио эта шутка успеха не имела. Флинт настаивал на том, что он «вновь родился». Тогда бедная Алтея перепугалась, решив, что ее муж свихнулся. Она так прямо ему и сказала.
— Уж не сошел ли ты с ума? — несся ее полный ужаса голос из Нового Орлеана в Сан-Аитонио.
После телефонного разговора с женой Флинт велел немедленно седлать своего реактивного коня. Находясь уже в небе, поближе к вновь обретенному богу, в десяти тысячах метров от грешной земли, где-то между Денвером и Хьюстоном, Флинт связался уже по радиотелефону с госпожой Стэйплтон, находившейся в своем религиозном центре в Далласе. Было около полуночи, когда проповедницу подняли с кровати. «Он говорил со скоростью 90 миль в час. Спросонья мне показалось, что он обезумел. Но, несмотря на его бессвязную речь, я поняла — произошло нечто чрезвычайно важное», — рассказывает Рут Стэйплтон.
Следующие три дня проповедница и возродившийся из порнографического пепла Феникс христианства провели вместе, служа молебны на евангелических сборищах в Монтгомери, Хьюстоне и Далласе. Наконец Флинт решился публично объявить о том, что он окончательно порывает с прошлым и посвящает всего себя без остатка богу. Проповедница и раскаявшийся грешник договорились приурочить соответствующую торжественную церемонию к ассамблее евангелических церквей в Брэсвуде. Флинт явно нервничал, как во время полицейских рейдов по его «гоу-гоу барам».
— Что вы скажете членам ассамблеи? — спрашивал он свою наперсницу.
— Я еще сама того не знаю, — отвечала она. — Ну а вы?
— И я тоже не знаю,
Но на людях Флинт нашелся. Он покаялся «перед всеми женщинами Америки» и попросил у них извинения за то, что обращался с ними «как с куском мяса». Далее Флинт клятвенно обещал, что превратит журналы «Хастлер» и «Шик» из порнографических журналов в рупор слова божьего, а свою издательскую империю — в филантропический религиозный фонд. Клятвы и покаяния неизменно перемежались хвалой в честь всевышнего и его первой жрицы на земле госпожи Рут Стэйплтон.
По пути в Колорадо снова в реактивном самолете проповедница совершила над Флинтом обряд крещения.
На церемонии присутствовала примкнувшая к ним Алтея, по-прежнему безутешная в своем горе и грехе. После обряда крещения Флинт впал в транс, затем забылся коротким, но глубоким сном. Проснувшись, он рассказал присутствующим, что ему привиделся вещий сон: к нему явился апостол Павел. Флинт припал к апостольским стопам и пообещал принести ему в жертву все, включая свою бесценную подругу жизни Алтею.
Сон был в руку для госпожи Стэйплтон, но не с руки для госпожи Флинт. Она ударилась в слезы и стала молить проповедницу:
— Верните мне моего Лэрри! Верните мне моего Лэрри!
Однако проповедница оказалась не из уступчивых и не вернула Алтее ее Лэрри. Правда, она, как могла, успокаивала полусоломенную вдову и даже преуспела в этом. Поплакав и попричитав, Алтея смирилась с неизбежным. «Мне пришлось привыкнуть к мысли о том, что я буду номером два в жизни Лэрри, а бог — номером один».
Сообщение об историческом перевоплощении Лэрри Флинта, состоявшемся в воздухе, было немедленно передано на землю. Об этом позаботился сам обращенный, лихо скрестив религиозное таинство с газетным паблисити. Прямо с борта самолета он связался с репортером «Вашингтон пост» Руди Мэкса и дал ему интервью, то и дело прерывавшееся рыданиями.
— Бог нагоняет страх. Его невозможно постичь. В него можно только слепо верить, — кричал сквозь слезы и пространство Флинт, — Я подаю в отставку с поста исполнительного президента компании «Лэрри Флинт знтерпрайзис» и передаю бразды правления в руки моей жены Алтеи.
Затем к телефону подошла Рут Стэйплтон:
— У меня такое ощущение, будто последние 72 часа я нахожусь в эпицентре гигантского циклона. Да, да, обращение Лэрри — факт. Правда, Алтея несколько обескуражена и не может примириться с ним. Но, надеюсь, со временем она поймет и примет обновленного Лэрри…
Здесь в разговор вновь вмешался Флинт:
— Не горюй, мед ты мой, — сказал я жене. — Где-то я прочел, что 92 процента людей верят в бога. Не знаю, так ли это на самом деле. Но, во всяком случае, в порнографию верит куда меньшее количество людей. Так что можешь не беспокоиться — мы как-нибудь проживем, как-нибудь сведем концы с концами…
На следующее утро интервью Флинта вместе с историей его возвращения в лоно Христа было опубликовано на целых двух полосах «Вашингтон пост». Аналогичная информация появилась почти во всех без исключения газетах и журналах — и серьезных, как «Нью-Йорк таймс» и «Ньюсуик», и бульварных, как «Нэшнл инкуайрер» и «Пипл». «Событие дня» было подано с сенсационной помпой радио и телевидением. В информации преобладали сироп и умиление, в комментариях — уксус и цинизм. Авторы последних гадали, кто больше выиграл от заоблачной сделки — Рут Стэйплтон или Лзрри Флинт, укротительница или укрощенный? Согласно общему мнению выиграли оба. Первая, спасая душу закоренелого грешника, еще более приумножила свою славу проповедницы, прорицательницы, исцелительницы, короче, сотворительницы всевозможных чудес. Второй, дав себя окрестить, завязал знакомство с «первым семейством» Америку заполучив важную протекцию, столь необходимую в период хождения по судебным мукам, то есть инстанциям, и, конечно же, грандиозное паблисити, ибо что ни говори, а верующих в бога и впрямь все-таки больше, чем верующих в порнографию.
Вернувшись на землю, «рожденный вторично» Флинт приступил к реорганизации своей «империи непристойностей» в царство божие. Печать шаг за шагом хронометрировала эти метаморфозы, сообщая о них «всему человечеству»:
Лэрри Флинт решает заменить одного из главных героев серии комиксов «Хастлера» Честера Молестера, то есть Честера — приставалу к маленьким девочкам, Честером Протектором, то есть Честером, защищающим этих малюток.
Лэрри Флинт решает закрыть основную секцию «Хастлера», публикующую фотографии женщин в чем мать родила, ту самую секцию, которая принесла ему реальное богатство и сомнительную славу.
Лэрри Флинт отправляется в Каноссу, то есть в Хьюстон, на всеамериканский женский конгресс и вновь публично приносит извинения перед слабым и прекрасным полом. Он буквально бухается на колени перед Глорией Стейнем, Беллой Абзуг, Фло Кеннеди и другими руководителями феминистского движения в Соединенных Штатах и молит у них прощения за грехи прошлого. Церемония покаяния повторяется перед конгрегацией верующих женщин, собравшейся в том же Хьюстоне, который является не только космическим, но и религиозным центром Америки.
Лэрри Флинт дает аудиенцию своему бывшему коллеге, другому королю порнобизнеса, Элу Голдстину, который желает непосредственно убедиться, не рехнулся ли часом его ближайший друг? Нет, не рехнулся, успокаивает его Флинт и многозначительно добавляет: «Большой парень, который там, наверху в небе, находится на нашей стороне». Флинт не уточняет — то ли случайно, то ли намеренно, — на чьей же это стороне, праведников или порнографов?
Лзрри Флинт встречается с другим не менее знаменитым «рожденным вторично» грешником. Зовут его Чарльз Коулсон. Да, да, это тот самый Коулсон, которого принято считать злым гением экс-президента Никсона и главной пружиной Уотергейтского дела. Коулсону повезло меньше, чем Флинту. Он «открыл бога», уже находясь за тюремной решеткой. Коулсон несказанно рад, что его полку раскаявшихся грешников прибыло. После встречи вновь обращенных на высшем уровне Коулсон делает заявление для печати, в котором между прочим говорится: «Когда грешник возвращается в лоно Христа, ангелы на небе плачут от счастья. И сегодня я тоже плачу вместе с ними от счастья. Испытав на себе издевательства и насмешки, скептицизм и цинизм, я верю, ни один человек не сделает признаний, которые сделал Флинт, если он не верит в них искренне. Я думаю, что спасение Флинта — дело рук самого господа бога, и еще многие флинты мира сего испытают подобные превращения». И вся христиански лицемерная Америка, читая эти слова в газетах, слушая их по радио и телевидению, умиляется и, умилившись всласть, присоединяется к плачу на реках вашингтонских, присоединяется к рыдающим в небе от счастья ангелам, к уголовному преступнику и одному из главарей затейщиков Уотергейта, к оптовому торговцу непристойностями, некоронованному королю порнографов Америки. Да, вот это тайная вечеря! И вряд ли кто-нибудь из мастеров Возрождения, будь то раннего или позднего, смог бы воссоздать ее на своих полотнах.
Лэрри Флинт становится вегетарианцем. Затем начинает питаться одними плодами. И постится, постится, постится. Дни поста он проводит на Багамских островах вместе со своим вновь обретенным другом, комическим актером Диком Грегори. Молитвы очищают его душу, клизма — желудок. (После покушения хирурги поведают миру о том, что, если бы не посты, диета и клизма, то раны, полученные Флинтом в Лоуренсвиле, могли бы оказаться фатальными.)
Флинт расширяет свою издательскую империю, скупая налево и направо респектабельные провинциальные газеты и журналы, одни в меру либеральные, другие не в меру консервативные. Вскоре их у него набирается до дюжины. Но хотя верующих в бога больше, чем верующих в порнографию, вновь приобретенные журналы приносят только убытки, и их приходится поддерживать за счет греховных доходов «Хастлера».
Лэрри Флинт посещает Лос-Анджелес. Он едет на фотостудию в Калвер-сити, где стряпают порнографические иллюстрации для «Хастлера», сделавшие его мультимиллионером. Возмущенный грязью и мразью фотостудии в Калвер-сити, Флинт предлагает Алтее «бросить все и уехать на вечное жительство в Акапулько». Алтея с трудом отговаривает мужа от «ухода». Лимузин с Лэрри и Алтеей скользит мимо магазина спортивных товаров, расположенного по соседству с греховной студией. У Флинта возникает новая идея. «Давай купим этот магазин, поселимся в нем и станем торговать теннисными туфлями», — говорит он Алтее. Но Алтея и здесь неумолима. Не для того эта бывшая золушка подцепила порнографического принца, чтобы променять золотые туфельки на матерчатые теннисные!
Лэрри Флинта распирает от филантропических потуг. Он помещает стоящее десятки тысяч долларов рекламное объявление на целую полосу в «Нью-Йорк таймс», «Вашингтон пост» и еще в двадцати крупнейших газетах страны. В объявлении говорится, что Флинт начинает поход за вечный мир, за искоренение голода и за излечение от рака сенатора Губерта Хэмфри. (Последний был еще жив тогда, но дни его были уже сочтены.)
Конечно, не все идет у Флинта гладко. Бывают и срывы. Так, устроенная им встреча между Рут Стэйплтон и Элом Голдстином закончилась вничью. «Я как был закоренелым грешником и развратником, так им и остался», — заявил не без некоторого кокетства Эл Голдстин представителям печати, кстати, не спортивным обозревателям, а политическим.
Но еще больший конфуз приключился на съезде Национальной ассоциации религиозного радиовещания, который проходил в вашингтонском отеле «Хилтон». Флинт с превеликой помпой прибыл в столицу, чтобы принять участие в работе съезда и выступить перед его делегатами на тему «Секс и насилие в печати и телевидении». Номер в «Хилтоне» Флинту дали, а вот трибуну нет. Более того, исполнительный секретарь ассоциации Бен Армстронг заявил, что Флинта вообще никто не приглашал на съезд. Но Лэрри не растерялся и устроил импровизированную пресс-конференцию в гостиничном холле. Мне довелось быть на ней. Лэрри был великолепен. Лэрри метал громы и молнии. Лэрри клеймил лицемеров.
— Я знаю, почему ассоциация взяла назад свое приглашение, — говорил Флинт, глядясь в линзы телевизионных камер. — Некоторым ее высокопоставленным членам пришлось не по вкусу мое замечание о том, что я предпочитаю по воскресным утрам дома терпимости церквам, ибо первые осуществляют расовую интеграцию более решительно…
Переждав, пока смолкнет одобрительный смех и улягутся поощрительные аплодисменты, Флинт продолжал:
— У меня создалось впечатление, что устроители съезда испугались, как бы я не отхватил у них кусочек пирога. Напрасные страхи. Я хоть и являюсь вторично рожденным христианином, но мой бизнес — бизнес, а не религия. Так что отцы религиозного радиовещания могут не беспокоиться… Я же на них не в обиде за то, что они захлопнули дверь съезда перед моим носом. Обретя бога, я обрел и внутренний покой. Это не рекламный трюк. Видите ли, я пал настолько низко, что падать дальше было просто невозможно. Оставался единственный путь — наверх, к богу. Я его проделал. И если я по-прежнему сутенер, то исключительно сутенер бога на земле.
Умри, Флинт, лучше не скажешь!
Далее «сутенер бога на земле» вкратце коснулся политических вопросов.
— Если бы у находящегося в Белом доме брата моей доброй феи была бы хоть толика ее благодати, то все проблемы, стоящие сейчас перед Вашингтоном, были бы незамедлительно решены.
Воспоминания о доброй фее вызвали слезы на глазах Флинта.
— Не пишите о ней ничего плохого. А уж если вам будет невтерпеж, пишите обо мне. Я кое-как управлюсь…
Тут рыдания окончательно задушили преображенного рыцаря-сутенера, голос его дрогнул и сел. Пресс-конференция была прекращена…
Но хронометраж жития Лэрри Блэкстона Флинта продолжался. Газеты, журналы, телевидение, казалось, вели один непрекращающийся рассказ, или, вернее, многосерийную передачу, состряпанную по избитым голливудским рецептам, главные ингредиенты которых секс, религия и насилие. (Последнее материализовалось позже — в небольшом, всего семь тысяч жителей, городке Лоуренсвиле, штат Джорджия.)
Хронометраж жития Лэрри Блэкстона Флинта врывался какими-то нервическими, гротескными позывными, как соло шутов в трагедиях Шекспира, в сообщения о забастовке угольщиков, о демонстрациях протеста против нейтронной бомбы, о падении доллара на международных денежных рынках, о разоблачениях грязной политики плаща и кинжала, проводимой ЦРУ к ФБР, о росте цен и падении жизненного уровня, о росте преступности и падении нравов, прочих скандалах, которым Уотергейт подарил концовку, но которым не видно конца, о попрании гражданских прав и человеческого достоинства, о бурях социальных и климатических, о «крылатых ракетах» и бескрылой внешней политике, о подводных «трайдентах» и поднебесном «шатлле», об опасных генетических экспериментах и безопасных социальных реформах, о визитах Садата и Бегина, о сенатских бдениях по Панамскому каналу, о налогах простых американцев и наложницах американцев знаменитых и о еще многом-многом другом, к чему на первый взгляд житие Лэрри Блэкстона Флинта не имело ровно никакого отношения и тем не менее с чем оно органически сопрягалось, наперекор здравому смыслу, повинуясь смыслу высшему, как несколько позже впились в его брюшину свинцовые инородные тела. Впрочем, так ли уж инородные? Свинцовые точки и многоточия щедро рассыпаны по библии американизма, и они выглядят в ней не менее естественно, чем бубенчики на колпаках шутов из шекспировских трагедий, чем водоросли на теле Офелии, далеко не инородном в притче о Принце Датском…
Все с понятным любопытством и нетерпением ожидали выхода в свет очередного номера журнала «Хастлер», со страниц которого вместо порнографических помоев должен был заструиться религиозный елей. И вот долгожданный номер появился на прилавках газетных киосков. Публика стала расхватывать его, словно чудо-пилюли от рака. Но каково же было ее разочарование — впрочем, многие при этом облегченно вздохнули, — когда перед ее глазами предстал старый, хорошо знакомый «Хастлер» с изобилием обнаженной натуры.
Спеша рассеять подозрение одних и недоумение других, Флинт сообщил, что виной тому недостаточно поворотливая техника печатания. Мол, каждый номер запускается в производство за три-четыре месяца вперед, а посему график выхода «Хастлера» не смог угнаться за графиком обращения своего издателя. Естественно, возникли ножницы, которые и настригли старое порнографическое содержание. Видимо, так будет продолжаться еще некоторое время, пока оба графика сольются наконец воедино. В ходе пресс-конференции, на которой Флинт давал объяснения по этому поводу, я не удержался и бросил реплику:
— По-видимому, нынешний «Хастлер» можно сравнить со звездой, которая уже погасла, но свет от которой все еще продолжает струиться на нашу планету.
Флинту это сравнение очень понравилось, и он полностью с ним согласился. Я тщетно пытался отыскать на его лице следы иронии и до сих пор не могу ответить на вопрос: был ли он серьезен, или виртуозно владел чувством юмора?
Но вернемся к погасшему «Хастлеру». Черепашьи темпы типографской техники были лишь отговоркой. Главной причиной его порнографической косности, сопротивлявшейся религиозным метаморфозам, был бизнес, а его главной жрицей — Алтея, супруга «вторично рожденного».
Вот тут-то и настало самое время поговорить особо об Алтее. Она этого, поверьте, вполне заслуживает.
Родилась Алтея в Колумбусе, штат Огайо, в семье инспектора местного автомобильного завода «Дженерал моторс». Мать Алтеи работала медицинской сестрой в госпитале для умалишенных. Приходилось ей приглядывать и за своим мужем, который был несколько не в себе с тех пор, как вернулся со второй мировой войны. (Он служил в артиллерии.) Родители Алтеи поженились, когда ее матери было всего пятнадцать лет. Отец отличался патологической ревностью: не позволял матери иметь друзей, читать книги и журналы, ходить в гости.
Когда Алтее исполнилось восемь лет — она была младшим ребенком в семье, — отец застрелил мать, тестя и знакомого матери, а затем покончил жизнь самоубийством. В момент этой кровавой драмы Алтея, ее брат и сестра находились в школе.
— До сих пор помню, как в нашу классную комнату вошел директор. Лицо его было мертвецки белым, глаза красными от слез, — рассказывает Алтея. — Директор вызвал меня в коридор. Я собрала свои вещи и покинула классную комнату, охваченная предчувствием, что больше никогда не вернусь в школу. В коридоре нас уже ожидали брат и сестра. Директор поведал нам ужасную новость. Сестра расплакалась. За ней я. Брат не плакал. Он у нас вообще никогда не плачет…
Так с восьми лет, оставшись круглой сиротой, Алтея начала скитаться сначала по родственникам, затем по домам для беспризорных. Жизнь ее надломилась. В семье она была фавориткой. Ей с рождения пророчили особое будущее, даже имя дали особое, греческое — Алтея, что в переводе означало Исцелительница. А в сиротских домах всех стригли под одну гребенку и в прямом, и в переносном смысле. Одинаковая одежда, одинаковая пища, одинаковое обращение.
Алтея познакомилась с Флинтом, будучи семнадцатилетней девушкой. К тому времени она осталась без гроша и без всяких средств к существованию. Десять тысяч долларов, полученные в наследство от родителей, были пущены ею на ветер в течение нескольких месяцев после выхода из сиротского дома. Она «экспериментировала» с героином и другими наркотиками, покупала себе золотые туфли и экстравагантные парики, чтобы выглядеть по моде «Вампиреллой», а стоили эти забавы совсем не дешево. Старшей сестре удалось пристроить Алтею танцовщицей в один из «гоу-гоу баров», принадлежавших Флинту. Там-то и сошлись их пути.
— При первой же встрече с Лэрри, с первого же взгляда я поняла, что мы одного поля ягоды. Он стал моим отцом, мужем, любовником, другом, деловым партнером, короче, всем на свете.
Но если Лэрри и Алтея и стали Ромео и Джульеттой, то стали они ими на свой манер — порнографическими Ромео и Джульеттой. Рассказы об их взаимных изменах, оргиях и будуарных похождениях наводняли бульварную печать и колонки светской хроники печати «серьезной». Исповедуя «свободную любовь» как форму «свободного предпринимательства» и «честной конкуренции», Алтея устраивала «постельные состязания», бросая вызов тем танцовщицам «гоу-гоу баров» и тем фотомоделям «Хастлера», к которым, как она подозревала, ее муженек испытывал слабость. И непременно выходила победительницей…
Кроме женских чар, Алтея обладала несомненной деловой хваткой. Она непосредственно ваялась за редактуру «Хастлера», приумножив по волшебному мановению руки его дешевую популярность и далеко не дешевые доходы. Это ей принадлежала наделавшая много шума «журналистская новация» — фоторепортаж о кастрации, опубликованный два года назад в «Хастлере». Даже видавшие виды протагонисты насилия и секса дрогнули, решив, что «это уж слишком». Редакционную почту «Хастлера» засыпали письма протеста и возмущения. Но Алтея и глазом не моргнула, бровью не повела. «Раз они говорят о нас — неважно что — значит, они интересуются нами, А это главное», — изрекла верховная жрица порнографии, И была она, черт ее побери, абсолютно права! Восхищенный супруг и издатель назначил совсем еще юную Алтею своей заместительницей и положил ей щедрое жалованье — 100 тысяч долларов в год. (Для сравнения скажу, что годовое жалованье главного редактора «Нью-Йорк таймс» Розенталя составляет 125 тысяч долларов.)
Помимо «Хастлера», Алтея взяла в свои тщательно выхоленные и филигранно наманикюренные руки и другие деловые предприятия империи Флинта. И тоже успешно. Она основала весьма процветающую компанию «Лейжа тайм продактс» («Предметы свободного времени»), занимающуюся торговлей по почте всевозможными порнографическими аксессуарами. Внесла Алтея свой вклад и в искусство моделирования нагишом на разворотах «Хастлера», разумеется, за умопомрачительные гонорары. Вскоре о ней стали говорить — с веским на то основанием — как об одной из самых богатых женщин Америки.
— Говорят, что в нашей стране порнография эксплуатирует женщин. Ко мне это не относится. В моем случае все происходит наоборот, — философствует Алтея…
Теперь попятно, почему Алтее не улыбалась роль кающейся порнографической Магдалины, которую ей хотели отвести в трагикомедии «вторичного возрождения» Лэрри Флинта с помощью чудотворной проповедницы и исцелительницы Рут Стзйплтон.
Сначала Лэрри пытался предпринять робкие попытки обратить свою неукротимую подругу жизни в христианскую веру и посадить ее на строгие вегетарианские посты. Но не тут-то было. Коса вновь нашла на камень. Алтее храм божий внушал такое же отвращение, как и сиротский, дом. К тому же на нервной почве она стала приналегать на еду и заметно пополнела, потеряв когда-то изящные формы «Вампиреллы» — юной танцовщицы из «гоу-гоу баров» Колумбуса.
Но трезвый расчет и деловая хватка остались при Алтее. Пока Лэрри располагался по правую руку от бога, Алтея располагалась по правую руку от Лэрри. Пока Лэрри обсуждал теологические тонкости с сестрой президента, Алтея обсуждала порнографическую злобу дня с редколлегией «Хастлера». А было это не из легких занятий. Религиозные метаморфозы босса не на шутку всполошили подданных его империи. Я уже упоминал о его проекте превратить героя комиксов Честера Молестера (Честера-приставалу) в Честера Протектора (Честера-покровителя). Когда создатель Честера художник Дуйэн Тинсли узнал об этом, он пришел в неистовство. Особенно его задело то, что босс, не посоветовавшись с ним, объявил о предстоящей перемене в судьбе Честера в телевизионном интервью, данном компании Эн-би-си по программе «Тудэй». «Меня выставили на посмешище перед двадцатью миллионами телезрителей! Со мной обошлись не как с художником, а как с вьючным животным!» — бесновался Тинсли. Пришлось вмешаться Алтее, чтобы успокоить задетое самолюбие творческой личности и заверить ее, эту самую личность, что в Америке никому не дано попирать свободу творчества, никому, даже Лэрри Флинту и Рут Стэйплтон.
По меткому и едкому замечанию одного вашингтонского журналиста, если Рут стала буфером между Флинтом и злом, то Алтея взяла на себя роль буфера между Флинтом и добром. Образовался своеобразный равнобедренный треугольник, своеобразный параллелограмм противодействующих сил, уравновешивающих друг друга, «как в жизни». Впрочем, почему «как в жизни»? Ведь это и есть самый настоящий, самый реальный, самый первородный в чистом, незамутненном виде «американский образ жизни», с крестом, перевитым лозой лицемерия, из которой в случае надобности можно делать великолепные розги.
В отличие от природы Флинт отнюдь не внимал равнодушно добру и злу, эквилибрируя ими, как веерами, на проволоке жизни. Добро в лице Рут приносило паблисити, респектабельность, связи, надежду избежать тюрьмы. Зло в лице Алтеи приносило доходы, удовольствия, власть, надежду избежать сумы.
Флинт оставил за собой пост председателя совета директоров компании «Лэрри Флинт знтерпрайзис», а пост исполнительного президента передал Алтее. Соответственно выросла и ее зарплата. Сейчас она получает полмиллиона долларов в год, став одной из самых высокооплачиваемых женщин в Америке. (Для сравнения скажу, что годовое жалованье президента Соединенных Штатов в два раза меньше.) Алтея восприняла как должное свое новое положение. Сейчас она не без удовольствия и, как мне кажется, не без известного, хотя и скрытого злорадства ставит себя в один ряд с самыми знаменитыми женщинами в издательском мире Америки — с владетельницей «Вашингтон пост» Катериной Гром, с бывшей хозяйкой «Нью-Йорк пост» Доротти Шиф, 0 легендарной Ифигенией Сульцбергер из «Нью-Йорк таймс», с не менее легендарной «мамой Баф» Чэндлер из «Лос-Анджелес таймс» и, наконец, с писательницей и дипломатом Клэр Бут Люс, женой покойного главы издательской империи «Тайм». Намекая на судьбу Катерины Грэм, муж которой сошел с ума и застрелился, Алтея жеманно цедит сквозь зубы:
— Сейчас я лучше понимаю Кэй, понимаю, через какие муки пришлось ей пройти. Я надеюсь, что буду такой же удачливой, как и она, взяв издательское дело в свои руки. Или возьмем Клэр Бут Люс. Все мы — тесное общество сестер, объединенных одинаковой судьбой. Мы не только продолжаем доставшийся нам в наследство бизнес, но делаем его еще более процветающим. Вот подлинные памятники, которые мы ставим нашим мужьям!
Представляю себе, что творится с «тесным сообществом сестер», когда до их утонченного слуха (в случае с Ифигенией — уже на том свете) доходят подобные тирады Алтеи. Представляю себе, как искажаются гримасой презрения лица этих аристократок, этих высших представительниц правящей элиты Америки, перед которыми трепещут президенты и министры (послеуотергейтский Никсон вполне серьезно утверждает, что пост президента компании «Вашингтон пост» могущественнее поста президента США), перед которыми заискивают губернаторы и мэры, перед которыми падают ниц писатели и художники и приседают в низких поклонах актрисы и балерины, перед которыми ползают на брюхе добивающиеся переизбрания сенаторы и конгрессмены, когда гулящая девка из «гоу-гоу баров» Колумбуса, бывшая наркоманка и стриптизница, дитя сиротских домов и нудистских фотостудий, навязывается им в партнерство на равной ноге, навязывается в интимные задушевные подруги, заражая их изысканные будуары, пропитанные ароматом утонченных духов, отталкивающей вонью матраца из приютского изолятора и притягательным запахом греховного, хотя и по-своему трудового пота от двадцатичетырехчасового вращения бедрами в свете раскаленных юпитеров.
Ко «тесному сообществу сестер» негоже воротить носы. «Тесному сообществу сестер» поделом. Алтея — их дитя, пусть даже незаконнорожденное, но все-таки дитя. Она ветвь их генеалогического древа, плоть от плоти, кровь от крови, хотя, подобно заурядной дворняге, не может проследить своей родословной дальше ближайшей подворотни. Нет, Алтея не втерлась, не протиснулась, не пробралась в «тесное сообщество сестер», а вошла в него с парадного хода, вошла с высоко поднятой головой, вошла по праву, единственно реальному праву, существующему в Америке, которое не только провозглашается, но и гарантируется. И осуществляется. По праву денег, больших денег, которые в отличие от матраца из приютского изолятора не пахнут. Вознесение Алтеи из грязи в князи, как и вознесение Лэрри из порнографа в святые, — детали одной и той же мозаики, сцены из одной и той же человеческой трагикомедии, имя которой — все тот же «американский образ жизни».
По иронии судьбы Лэрри впервые познакомился с Библией благодаря… Алтее! Когда Флинты переехали в новый замок «эпохи и стиля» Тюдоров, утопающий в розовых садах, Алтея, при всей своей раскрепощенности, все-таки пожелала, чтобы <<в доме была Библия, как у всех». До «обращения» Флинта к Библии никто не прикасался и не читал ее ни при какой погоде. После «обращения» Лэрри завел карманную Библию, с которой он никогда не расстается, а Алтея стала заглядывать в Библию «семейную», чтобы, как она утверждает, «говорить на одном языке с мужем».
— Сейчас я обсуждаю с ним апостола Павла или цитаты из Генезиса, как когда-то издательские, дела.
Но Алтея, не любящая витать в эмпиреях, пытается выжать «практическую пользу» и из Библии. Ока хочет скрестить «Хастлер» и священное писание и вывести новый гибрид, новый сорт религиозной порнографии, служащей одновременно и богу и мамоне.
— Мы намереваемся иллюстрировать ближайшие номера «Хастлера» эротическими картинами о грехопадении Адама и Евы, — говорит Алтея.
— Алтея, а не хотели бы вы сами «вторично родиться»?
— Нет уж, покорно благодарю. Когда-то в минуты отчаяния я подумывала о монастырской келье, но сейчас, когда Лэрри посвятил себя богу, я вынуждена полностью посвятить себя Лэрри и «Хастлеру». Ведь должен же кто-то присматривать за лавочкой, пока Лврри беседует с всевышним? И потом, откровенно говоря, в глубине души я верю в старый добрый «Хастлер». Пусть Лэрри верит во вновь обретенного бога, я по-прежнему верю в прибыли.
Алтея как Антей — она непобедима своей прочной привязанностью к грешной земле. И к земельной собственности.
Чтобы создать идеальные условия для бесед Лэрри с богом, Алтея решила сделать ему (Лэрри) подарок под прошлое рождество — купить райское местечко, достойное «вторично рожденного». Как стервятник из поднебесья, она кружила на вертолете над и впрямь райскими кущами Эвергрина, штат Колорадо, этого отгороженного от остального мира скалистыми горами заповедника для богатых, о котором говорят, что «там люди живут не в домах, а на собственности».
Зоркий взгляд Алтеи остановился на великолепном гнездышке, вкрапленном в самой сердцевине Эвергрина. Она приказала пилоту приземлиться. Внизу ее уже поджидал «кадиллак» с маклером по продаже недвижимости. Гнездышко оказалось великолепным и изнутри, обставленным: со вкусом экзотической мексиканской мебелью и американским антиком.
— Я тороплюсь. Моему мужу необходимо уединенное место для чтения, — сказала Алтея владельцу гнездышка.
— Ваш муж, он что, писатель?
— Нет, издатель. Он издает журнал «Хастлер».
— Черт побери!
— Он только что обрел бога, и ему необходимо читать Библию, много читать.
— Черт побери, ведь это же великолепно! Моя жена член общества христианских ученых. Каждую неделю у нее собираются люди для молебнов. Мы будем рады такому соседству!
Сделка заключена. Купчая скреплена. За полмиллиона долларов гнездышко становится собственностью Флинта. Теперь он может спокойно, не отвлекаясь злобой дня, беседовать наедине с богом, наслаждаясь видом скалистых гор штата Колорадо, А подвижнице Алтее не до красот природы, не до бесед со всевышним. Сделав мужу рождественский подарок, она вновь садится в вертолет и летит в Колорадо-Спрингс в свой отель, куда уже прибыла из Колумбуса редколлегия «Хастлера», все еще находящаяся в смятении растрепанных чувств. Сам босс отсутствовал по уважительным причинам. Он находился в это время в Айова-Сити, штат Айова, на религиозном сборище, проходившем под девизом «Думай позитивно!».
Поручив Алтее копание в прозе жизни, Лэрри занялся самым модным и дорогим времяпрепровождением в современной Америке, самым эксклюзивным хобби, гарантирующим широкую рекламу в печати и маленькую дырочку от пули в теле. (В конце концов Флинт получил и то и другое.) Называлось это хобби: «Кто убил президента Кеннеди?» Флинт объявил вознаграждение в один миллион долларов тому, кто наведет на след заговора против Кеннеди и предоставит соответствующие улики. В том, что президент стал жертвой заговора, Флинт не сомневался ни минуты. Он считал, не будучи, впрочем, оригинальным, что Кеннеди был устранен убийцами, имевшими связи с ЦРУ и ФБР. Флинт издал специальное приложение к своему журналу, выпущенное миллионным тиражом, в котором отстаивал эту версию. Одновременно он создал расследовательскую группу в составе семи человек во главе с известным адвокатом Марком Лейном, автором ряда книг о покушении на президента Кеннеди, и финансировал ее розыски, которые велись по всей стране.
Как и следовало ожидать, увлечение подобным хобби привело к заболеванию манией преследования. (Она уже давно стала родом профессионального недуга среди тех, кто жаждет приоткрыть завесу над далласской трагедией.) Опасаясь покушения на свою жизнь, Флинт завел телохранителей и купил огромного черного пса, сущего дьявола, которого словно нарочно окрестил «мистером Магнумом». М-ра Магнума не было рядом с хозяином в тот роковой день в Лоуренсвиле, когда Флинта сразили три пули, выпущенные из «магнума» 44-го калибра, валящего наповал гигантских лосей и оленей. Не было и телохранителей. «Лоуренсвиль — дремучее захолустье. Там тихо и приятно. Охрана будет не нужна», — сказал Лэрри Алтее перед поездкой в суд. Тишина дремучего захолустья оказалась обманчивой…
В самом начале нашего повествования мы оставили Лэрри Блэкстона Флинта в лоуренсвильском госпитале «Баттон Гвиннет». Через несколько дней, когда состояние раненого несколько улучшилось, его перевезли в Атланту и поместили в госпиталь университета Эмори. Там ому сделали еще одну операцию. Врачи считают, что жизнь Флинта вне опасности, но что он, видимо, будет парализован ниже пояса. «Как губернатор Уоллес», — говорит с затаенной гордостью в голосе неунывающий Флинт.
Вместе с раненым из «Баттон Гвиннета», Лоуренсвиль, в Эмори, Атланта, перекочевал и весь его антураж — телохранители, приживалы, шуты, адвокаты, репортеры газет и телевидения. По-прежнему у изголовья Флинта идет ожесточенная борьба за его чуть было не отлетевшую душу между силами света и тьмы, между ангелами на коне и ангелами падшими. Первых возглавляет все та же евангелическая проповедница и «волшебная исцелительница» Рут Стэйплтон, вторых — Алтея.
Если госпиталь «Баттон Гвиннет» напоминал цирк, то госпиталь Эмори больше смахивает на выездную редакцию журнала «Хастлер». Бывший корреспондент «Ньюсуика» Эндрю Джаффе, которого Флинт переманил, чтобы поручить ему ведение дел во вновь приобретенных газетах, выполняет роль пресс-секретаря при раненом боссе, держит связь с печатью, делает заявления, дает пресс-конференции. Телеграммы с «искренними соболезнованиями» поступают со всех концов Америки — от религиозных организаций и порнографических издательств, от губернаторов и сутенеров, от политических деятелей и проституток. Госпожа Рут Стэйплтон сообщила, что ее брат — президент Соединенных Штатов горячо молится за Флинта.
Прибыл в Атланту и адвокат Марк Лейн. На очередной пресс-конференции, устроенной Эндрю Джаффе, он заявил:
— Покушение на Лэрри Флинта имеет идентичный модус операнди с покушениями на президента Кеннеди и доктора Мартина Лютера Кинга. Об этом говорит весь мой четырнадцатилетний опыт расследования политических убийств.
Лейн отмел как не выдерживающую никакой критики версию печати о том, что во Флинта стрелял религиозный фанатик, возмущенный нахальным вторжением порнографа в божественные сферы. Намекая на ЦРУ и ФБР, Лейн сказал:
— Имеют место умышленные попытки помешать расследованию, которое я веду вот уже в течение месяца по поручению Флинта. Правительство хочет заткнуть нам рот, потому что мы хотим доказать: Ли Харви Освальд действовал не один.
Когда присутствовавшие на пресс-конференции репортеры высказали сомнение по поводу подобных мотивов покушения на Флинта, Лейн категорически отпарировал:
— Органы массовой информации всегда не правы. Подумайте сами, в течение всего каких-то двенадцати секунд неизвестные успели произвести несколько выстрелов, покинуть здание, сесть в автомобиль и исчезнуть. Так хорошо и профессионально спланированная операция непохожа на баловство любителей из Лоуренсвиля.
Покушавшиеся — считают, что их было двое, мужчина и женщина, — не схвачены. Несколько человек, задержанных полицией по подозрению, были отпущены после того, как доказали свое алиби. Тем не менее следственные органы утверждают, что они располагают «солидными уликами» и настойчиво идут по следам преступления. Не менее настойчиво идет по следам полиции Марк Лейн, начавший свое собственное расследование дела о покушении на Лэрри Флинта.
Сам издатель «Хастлера» допускает обе версии покушения: и со стороны властей, чтобы смешать пробитые пулями далласские карты, и со стороны религиозных фанатиков, ненавидящих его порнографическую деятельность, окруженную с некоторых пор нимбом святости. Обе версии его устраивают, облагораживают, возвеличивают.
— Если покушение, совершенное на меня, привлечет достаточное внимание к проблеме непристойности, быть может, мы будем иметь наконец свободную печать в нашей стране, — провозглашает Флинт с больничной койки, намекая на то, что он подвергается судебному преследованию, ибо пытается осуществлять свое конституционное право на свободу слова и печати. — Меня больше всего печалило, что народ Америки не верил, когда я говорил о своей готовности умереть за принципы, на которых зиждется наша страна.
Тут вмешивается Алтея и просит его поберечь проповеднический запал до более подходящих времен, а заодно поберечь и силы.
— Воды! — шепчет Флинт потрескавшимися губами.
Дежурный врач говорит, что больному пить воду запрещено, и предлагает взамен лекарство.
— А оно содержит сахар? — спрашивает Флинт.
— Да, но это вам полезно, — отвечает врач.
— Он у меня абсолютный вегетарианец. Он не потребляет даже сахар, — объясняет Алтея.
Флинт утвердительно кивает головой, а врач, улыбаюсь терпеливой иронической улыбкой, указывает на сосуд с глюкозой, подвешенный над кроватью больного и подсоединенный тонкой трубочкой к его венам.
Символическая картина!
Лэрри просит Алтею посидеть у его изголовья, пока он спит.
— А то еще, чего доброго, перестану во сне дышать, и никто этого не заметит…
Алтея, как «мистер Магнум», верно несет караул у постели отходящего ко сиу повелителя.
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. И пошло. Он капля, в которой отражается океан. Вернее, страна, раскинувшаяся между Атлантическим океаном и Тихим, и стиснутая между Библией и «Хастлером».
Вашингтон.
Март 1978 года
Аукцион интеллектуалов
Язык мой — враг мой
В те дни или, во всяком случае, на тот один-единственный день нью-йоркский отель «Американа» следовало бы переименовать в «Вавилонскую башню». Многоязыкий говор звучал под его сводами — от древних вымерших и замерзших языков прошлого до языка будущего, весьма проблематичного и туманного. На паркете бального зала ломались копья по определению постмодернизма в западной литературе. В соседнем холле проходила схоластическая дискуссия о том, допустима ли четкая периодизация сменявших друг друга культур. А рядом группа дервишей из секты джеррахи исполняла ритуальный античный танец суфи — то был апофеоз семинара по устному творчеству народов Азии.
В тот день отель «Американа», или, вернее, «Вавилонская башня», был местом ежегодного сборища Ассоциации современных языков. Около десяти тысяч человек — правоверных, дипломированных «язычников» собралось здесь со всех концов Соединенных Штатов, чтобы поговорить всласть и по душам о времени и о себе на языке, доступном и понятном для всех.
Какой же язык объединил тьму лингвистов в стенах «Американы»? («Тьма» равняется десяти тысячам.) Английский? Эсперанто? Ни тот, ни другой. Великим объединителем тьмы лингвистов был язык нужды. Дело в том, что, по уже давно сложившейся традиции, ежегодная сессия Ассоциации современных языков не столько научный симпозиум, сколько биржа труда, на которую люди отправляются не в поисках истины, а работы. (Хотя, быть может, в этом и заключается истина.) Вот почему самыми популярными и читаемыми манускриптами на сессии были не редкие письмена, обнаруженные археологами, не блестящие доклады ученых с мировым именем, а объявления о работе, которыми были оклеены буквально все стены отеля. (Разумеется, предложение — щемящее душу «ищу» — многократно превосходило спрос.) Эта наскальная письменность конца семидесятых годов двадцатого века нагоняла густую, беспросветную тоску. Недаром делегаты сессии окрестили стену с объявлениями «Стеною плача». А один из них заметил с юмором висельника:
— Чтение объявлений на стене — последний шаг перед тем, как начинаешь лезть на стену.
Большинство делегатов было как раз из тех, кто занес ногу для последнего шага…
Устроители сессии сделали все, что могли, ради помощи безработным докторам наук. Они выступили в качестве своеобразной сводни между мужами, которых, в отличие от пушкинских юношей, науки не питают, и администрацией американских университетов и колледжей, которые выпускают из своих стен докторов лишь для того, чтобы не впускать их обратно. («Стены плача» имеются не только в одной «Американе», но и по всей Америке.) Однако свидание первых с последними — оно носило форму собеседований, интервью — было грустным и непродуктивным. Оно лишь подтвердило и без того ясную для всех истину — шансы на занятость практически равны нулю. Было невмоготу смотреть на ученых, судорожно расхватывавших стандартные формы «Информации по найму», обещавшей одно место на триста соискателей, с зарплатой меньшей, чем у ассенизатора.
«Стена плача»… Знакомство с ней служит весьма красноречивым комментарием к мифологии общества «всеобщего благоденствия», где даже самое изначальное из прав человека — право на труд, то есть на достойное существование, превратилось в фикцию, в бессмысленную и бесполезную бумажонку «Информации по найму». Правда, кое-где на мрачной палитре нет-нет да и промелькнет «светлое» пятнышко. Университету Манитобы нужен специалист по украинской грамматике; открылась вакансия преподавателя английской литературы в… Эль-Риадском университете в Саудовской Аравии; Принстон интересуется знатоками древнеяпонского языка. Негусто. А вот нечто более осязаемое. Центральное разведывательное управление объявляет наем желающих «реферировать» для него зарубежные издания. Всем хорошо известно, какие «референты» получаются из тех, кто клюнул на приманку ЦРУ.
— И «стены плача» имеют уши, — острили делегаты сессии Ассоциации современных языков по поводу завлекательных объявлений ЦРУ.
Джордж Камамис не желает быть «рыцарем плаща и кинжала». Он всю свою академическую карьеру посвятил служению иному рыцарю — рыцарю печального образа Дон-Кихоту. Доктор филологических наук Джордж Камамис — специалист по творчеству Сервантеса. Вот уже пять лет, как он перебивается случайными заработками, разумеется, не по специальности. К сессии (вернее, к аукциону) в «Американе» он готовился давно. Разослал всем потенциальным работодателям перечень своих научных трудов и журнальных публикаций, включая испанские. Адресатов было более чем предостаточно — целых сорок пять. Откликнулись лишь два — Каньон-колледж в Огайо и Окксидентл-колледж в Лос-Анджелесе. Когда Камамис подошел к столику, за которым сидел представитель первого колледжа, то оказалось, что он уже восьмидесятый по счету соискатель. Второй столик был пустым. Представитель Окксидентл-колледжа уже свернул паруса надежды. Прождав более часа в напряженном ожидании, специалист по Сервантесу вновь отправился к «Стене плача».
Беда Камамиса состоит в том, что он «сверхквалифицированный сорокавосьмилетний ученый», объясняют работодатели, то есть не подходит по образовательному и возрастному цензу на место простого учителя, а другого для него нет. И вот ученый в расцвете сил и знаний вместо своего любимого Сервантеса читает ненавистные «Информации по найму» и рассылает по всей Америке резюме своих трудов. Коллеги мягко, соболезнующе подтрунивают над ним:
— Чудак, зачем ему тратиться на почтовые отправления? Ведь и без того совершенно ясно, что человек с его данными, ищущий работу, — это законченный, стопроцентный Дон-Кихот!
Но судьба Джорджа Камамиса еще не из самых трагических. Куда хуже сложилась жизнь Роя Частека, специалиста по драматургии позднего Ренессанса. Он зарабатывает на кусок хлеба, торгуя своей кровью. Профессиональный филолог стал профессиональным донором.
— Безработица — вот вампир, который сосет мою кровь, — говорит Рой.
Трагедии современной Америки не менее жестоки и кровавы, чем трагедии Ренессанса, пусть даже и позднего…
А вот еще один Дон-Кихот из Калифорнии. Он осторожничает и не называет своего имени. Впрочем, в остальном он откровенен, и в словах его чувствуется ожесточенность:
— Мне пришлось занять шестьсот долларов, чтобы приехать сюда. Еще сорок долларов я заплатил Ассоциации за право участия в ее сессии. И номер в «Американе» обходится мне в пятьдесят долларов за сутки. И все без толку. Искал работу, нашел долги. Разговоры о том, что личные достоинства являются мерилом успеха в нашем обществе, — сущая чепуха. Посмотрите вокруг себя, и сами убедитесь в этом.
Я последовал совету калифорнийского Док-Кихота. По холлам «Американы» толпами бродили как неприкаянные никому не нужные доктора никому не нужных наук.
— Видимо, придется менять профессию. Ведь я не дервиш и одними залклинаниями не просуществую, — говорит калифорниец и, сделав паузу, добавляет: — Язык мой — враг мой.
Я не спорю. Ему виднее. Он полиглот…
Мыслю, следовательно — существую
Обслуга вашингтонского «Хилтона» — швейцары, гардеробщики, уборщицы, — обычно придерживающаяся философского взгляда на жизнь (их вполне можно причислить к древнегреческим школам циников и скептиков), впервые за долгое время вышла из равновесия и стала проявлять отнюдь не философское нетерпение. Виной тому была клиентура столичного «Хилтона», которую в те дни составляли сплошь философы, не доморощенные, а дипломированные. Любители, простите за невольный каламбур, невзлюбили профессионалов. По очень веской и с их точки зрения уважительной причине — профессионалы оказались весьма прижимистыми клиентами.
— Никто не дает таких мизерных чаевых, как философы, — скулили любители.
— Челядь «Хилтона» зарабатывает много больше, чем мы, — оправдывались профессионалы.
А собралось их в прославленном отеле ни больше ни меньше как две тысячи человек! Причем богатых, как Платон, среди них было кот наплакал. (Признаюсь, не совсем философский термин.) Остальные скорее смахивали на Диогена, только что вылезшего на свет божий из своей знаменитой бочки. Сходство это усугублялось могучей растительностью на их лицах и невзрачным состоянием их видавших виды хитонов и туник современного кроя.
Ежегодный форум американских философов, если верить здешней прессе, — зрелище для богов, своеобразный пир (по Платону), где столы ломятся под тяжестью интеллектуальных лакомств, где любая проза жизни возвышается до кантовского чистого неба, становясь трансцендентальной, имманентной и черт знает еще какой! На первый взгляд это подтверждается даже поверхностным наблюдением. Так, в книжном киоске наряду с непременным набором полупорнографических романов Роббинса и Уоллеса я обнаружил Аристотеля и Спинозу. (По окончании форума Аристотеля и Спинозу безжалостно убрали. Роббинс и Уоллес остались. Истина абсолютная всегда пользуется приоритетом перед истиной относительной.) Да и гомон, который стоял в «Хилтоне», резко отличался от обычной сухой трескотни заезжих бизнесменов и щебетания залетных туристок. Кругом звучала семантическая многоголосица и экзистенциалистская заумь. А чего стоили только одни семинары, например, на тему: «Находится ли ваша зубная боль в вашем же зубе?» или «Почему люди предпочитают удовольствие боли?» (Недаром говорится, что на вопросы, заданные одним глупцом, не в состоянии ответить и сотня мудрецов.)
Особой популярностью, во всяком случае у дилетантов, пользовался семинар «Философского общества по любви и сексу». Он проходил в утренние часы, что вызывало поток шутливых замечаний. («Любовь и секс — разве это не ночная тематика?») Но популярность семинара не выдерживала испытания временем, даже самым мимолетным. Как только председательствующий объявлял, например, что очередное заседание посвящается определению любви в «Симпозиуме» Платона, дилетанты или спасались повальным бегством, или мужественно и откровенно засыпали, видимо, наверстывая сон, упущенный в результате ночных практических занятий.
Выступая на одном из семинаров «Философского общества по любви и сексу», профессор Дональд Леви из Бруклин-колледжа развивал уже успевшую обрасти библейской бородой теорию о том, что вся человеческая деятельность мотивируется любовью, включая любовь к ближнему.
Его заявление было встречено в штыки и дилетантами и профессионалами. Один из последних вспомнил в связи с этим анекдот из жизни Шопенгауэра, считавшего, что мир — лишь его представление. Почтенная супруга субъективного идеалиста, не выдержав столь унизительного отношения к факту реального существования ее персоны, попыталась выцарапать глаза мужу-философу. Он, естественно, был удивлен и возмущен ее поведением и выразился соответствующим образом, на что супруга, не лишенная чувства юмора, ответила: «Это была не я, это было твое представление». Так вот, продолжал оппонент бруклинского профессора Леви, разговоры о любви к ближнему, как о главном мотиве человеческой деятельности — фикция. Грубая реальность выглядит совершенно иначе. Не углубляясь в дебри отвлеченных материй, оппонент в качестве наглядного примера привел «Невольничий рынок», раскинувший свои шатры под сводами вашингтонского «Хилтона».
«Невольничий рынок» в «Хилтоне» — аналог «Стены плача» в «Американе». Ежегодный форум американских философов, как и ежегодные сессии американских словесников, собирается главным образом для того, чтобы помочь витающим в эмпиреях заработать на хлеб насущный. Ибо одно дело обсуждать «Пир» Платона, а другое — быть обнесенным на пиру пресловутого «всеобщего благоденствия». Ибо боль зубная, головная, душевная и прочие заключается не в зубах, головах и душах философов, а в общественном миропорядке капитализма, который необходимо не только объяснить, но и изменить. Ибо люди — и дилетанты и профессионалы — предпочитают удовольствие боли, и вопрос «почему?» должен прилагаться не к этой естественной человеческой потребности, а к тому, почему в Соединенных Штатах, провозгласивших в своей Декларации независимости как одно из наивысших прав человека «поиск счастья», даже поиск работы оказывается тщетным, как поиск человека Диогеном с зажженным фонарем в руках при утреннем свете!
«Невольничий рынок» в «Хилтоне» был самым многолюдным местом на ежегодном форуме американских мудрецов. Здесь посетителей толпилось куда больше, чем на семинарах «Философского общества по любви и сексу» и даже чем в кафетерии «Горячая сдоба моей мечты», специально открытом для делегатов. (Обычные рестораны «Хилтона» были им не по карману.) Оно и понятно, так как «горячая сдоба» их мечты — это работа по профессии, по призванию. А более семисот участников форума, то есть одну его треть, составляли безработные. Но торговля на «Невольничьем рынке» шла далеко не бойко. Многие представители крупнейших университетов страны даже поснимали с лацканов своих пиджаков опознавательные жетоны, чтобы не привлекать к себе внимания страждущих и укрыться за анонимностью от злобы дня и суеты сует. (Именно злобы, а не любви.) Что же касается ловцов душ из мира большого бизнеса, то они презрительно воротили нос от представителей «априорных наук», составлявших подавляющее большинство «невольников», выискивая в их толпе специалистов по кибернетике, программным анализам и так далее, которые в отличие от своих «чистых» собратьев отличаются не только прикладной надежностью, но и политической благонадежностью. Ничего не поделаешь, оправдывались ловцы душ, отставание даже на год в области компьютеров грозит поражением в конкурентной борьбе, а в философии что год, что тысячелетие — все одно.
Да, тяжело быть в Америке философом, тем более безработным. И еще тяжелее сохранять при этом философское спокойствие, тем более если мир не твое розовое представление, а пронзительная мрачная реальность, не просто феноменология духа, а куча детей, которых нужно кормить и поить, растить и учить.
Кстати, о детях. Была иа «Невольничьем рынке» и специальная детская площадка. Нет, до детоторговли в американской философии, в отличие от проституции, наркомании и кинематографа, дело еще не дошло. Просто в некоторых семьях род занятий стопроцентно философский, и родители, отправляясь на свой съезд в Вашингтон, вынуждены были захватить с собой и младшее поколение. Для него-то и организовали детскую площадку. Пока взрослые решали проблемы бытия и неустроенности быта, малыши резвились под присмотром трех нянек-активисток. Были среди них и братья Тонг из Вильямстауна — шестилетний Поль и двухлетний Джон.
— У меня и папа и мама философы, — важно оповещал всех желающих послушать шестилетний Поль, облаченный в форму футбольной команды своего родного города. Говорил он это, так сказать, в информационном плане, лишь констатируя факт, без особой гордости за своих ученых «предков», без какого-либо сыновнего энтузиазма.
— А что за философы они у тебя? — поинтересовался кто-то из репортеров.
— Не знаю, просто философы, — ответил Поль.
— А тебе самому хотелось бы стать философом, когда вырастешь? — последовал еще один вопрос.
— Нет, — кратко и решительно ответил шестилетний Поль.
— Устами младенца глаголет истина, — невесело пошутил кто-то. — Ну что за существование у нас, философов?
— Исключительно философское, — подхватил шутку бородач в темно-коричневом кожаном пиджаке. — Вот я, например, мыслю, следовательно — существую. И только…
* * *
P.S. Обе ежегодные сессии — и философов, и филологов — состоялись в канун нового, 1979 года. Но, к сожалению, время здесь не у всех движется вперед. Оно здесь понятие относительное.
Нью-Йорк — Вашингтон.
Январь 1979 года
Язык мой — враг мой
В те дни или, во всяком случае, на тот один-единственный день нью-йоркский отель «Американа» следовало бы переименовать в «Вавилонскую башню». Многоязыкий говор звучал под его сводами — от древних вымерших и замерзших языков прошлого до языка будущего, весьма проблематичного и туманного. На паркете бального зала ломались копья по определению постмодернизма в западной литературе. В соседнем холле проходила схоластическая дискуссия о том, допустима ли четкая периодизация сменявших друг друга культур. А рядом группа дервишей из секты джеррахи исполняла ритуальный античный танец суфи — то был апофеоз семинара по устному творчеству народов Азии.
В тот день отель «Американа», или, вернее, «Вавилонская башня», был местом ежегодного сборища Ассоциации современных языков. Около десяти тысяч человек — правоверных, дипломированных «язычников» собралось здесь со всех концов Соединенных Штатов, чтобы поговорить всласть и по душам о времени и о себе на языке, доступном и понятном для всех.
Какой же язык объединил тьму лингвистов в стенах «Американы»? («Тьма» равняется десяти тысячам.) Английский? Эсперанто? Ни тот, ни другой. Великим объединителем тьмы лингвистов был язык нужды. Дело в том, что, по уже давно сложившейся традиции, ежегодная сессия Ассоциации современных языков не столько научный симпозиум, сколько биржа труда, на которую люди отправляются не в поисках истины, а работы. (Хотя, быть может, в этом и заключается истина.) Вот почему самыми популярными и читаемыми манускриптами на сессии были не редкие письмена, обнаруженные археологами, не блестящие доклады ученых с мировым именем, а объявления о работе, которыми были оклеены буквально все стены отеля. (Разумеется, предложение — щемящее душу «ищу» — многократно превосходило спрос.) Эта наскальная письменность конца семидесятых годов двадцатого века нагоняла густую, беспросветную тоску. Недаром делегаты сессии окрестили стену с объявлениями «Стеною плача». А один из них заметил с юмором висельника:
— Чтение объявлений на стене — последний шаг перед тем, как начинаешь лезть на стену.
Большинство делегатов было как раз из тех, кто занес ногу для последнего шага…
Устроители сессии сделали все, что могли, ради помощи безработным докторам наук. Они выступили в качестве своеобразной сводни между мужами, которых, в отличие от пушкинских юношей, науки не питают, и администрацией американских университетов и колледжей, которые выпускают из своих стен докторов лишь для того, чтобы не впускать их обратно. («Стены плача» имеются не только в одной «Американе», но и по всей Америке.) Однако свидание первых с последними — оно носило форму собеседований, интервью — было грустным и непродуктивным. Оно лишь подтвердило и без того ясную для всех истину — шансы на занятость практически равны нулю. Было невмоготу смотреть на ученых, судорожно расхватывавших стандартные формы «Информации по найму», обещавшей одно место на триста соискателей, с зарплатой меньшей, чем у ассенизатора.
«Стена плача»… Знакомство с ней служит весьма красноречивым комментарием к мифологии общества «всеобщего благоденствия», где даже самое изначальное из прав человека — право на труд, то есть на достойное существование, превратилось в фикцию, в бессмысленную и бесполезную бумажонку «Информации по найму». Правда, кое-где на мрачной палитре нет-нет да и промелькнет «светлое» пятнышко. Университету Манитобы нужен специалист по украинской грамматике; открылась вакансия преподавателя английской литературы в… Эль-Риадском университете в Саудовской Аравии; Принстон интересуется знатоками древнеяпонского языка. Негусто. А вот нечто более осязаемое. Центральное разведывательное управление объявляет наем желающих «реферировать» для него зарубежные издания. Всем хорошо известно, какие «референты» получаются из тех, кто клюнул на приманку ЦРУ.
— И «стены плача» имеют уши, — острили делегаты сессии Ассоциации современных языков по поводу завлекательных объявлений ЦРУ.
Джордж Камамис не желает быть «рыцарем плаща и кинжала». Он всю свою академическую карьеру посвятил служению иному рыцарю — рыцарю печального образа Дон-Кихоту. Доктор филологических наук Джордж Камамис — специалист по творчеству Сервантеса. Вот уже пять лет, как он перебивается случайными заработками, разумеется, не по специальности. К сессии (вернее, к аукциону) в «Американе» он готовился давно. Разослал всем потенциальным работодателям перечень своих научных трудов и журнальных публикаций, включая испанские. Адресатов было более чем предостаточно — целых сорок пять. Откликнулись лишь два — Каньон-колледж в Огайо и Окксидентл-колледж в Лос-Анджелесе. Когда Камамис подошел к столику, за которым сидел представитель первого колледжа, то оказалось, что он уже восьмидесятый по счету соискатель. Второй столик был пустым. Представитель Окксидентл-колледжа уже свернул паруса надежды. Прождав более часа в напряженном ожидании, специалист по Сервантесу вновь отправился к «Стене плача».
Беда Камамиса состоит в том, что он «сверхквалифицированный сорокавосьмилетний ученый», объясняют работодатели, то есть не подходит по образовательному и возрастному цензу на место простого учителя, а другого для него нет. И вот ученый в расцвете сил и знаний вместо своего любимого Сервантеса читает ненавистные «Информации по найму» и рассылает по всей Америке резюме своих трудов. Коллеги мягко, соболезнующе подтрунивают над ним:
— Чудак, зачем ему тратиться на почтовые отправления? Ведь и без того совершенно ясно, что человек с его данными, ищущий работу, — это законченный, стопроцентный Дон-Кихот!
Но судьба Джорджа Камамиса еще не из самых трагических. Куда хуже сложилась жизнь Роя Частека, специалиста по драматургии позднего Ренессанса. Он зарабатывает на кусок хлеба, торгуя своей кровью. Профессиональный филолог стал профессиональным донором.
— Безработица — вот вампир, который сосет мою кровь, — говорит Рой.
Трагедии современной Америки не менее жестоки и кровавы, чем трагедии Ренессанса, пусть даже и позднего…
А вот еще один Дон-Кихот из Калифорнии. Он осторожничает и не называет своего имени. Впрочем, в остальном он откровенен, и в словах его чувствуется ожесточенность:
— Мне пришлось занять шестьсот долларов, чтобы приехать сюда. Еще сорок долларов я заплатил Ассоциации за право участия в ее сессии. И номер в «Американе» обходится мне в пятьдесят долларов за сутки. И все без толку. Искал работу, нашел долги. Разговоры о том, что личные достоинства являются мерилом успеха в нашем обществе, — сущая чепуха. Посмотрите вокруг себя, и сами убедитесь в этом.
Я последовал совету калифорнийского Док-Кихота. По холлам «Американы» толпами бродили как неприкаянные никому не нужные доктора никому не нужных наук.
— Видимо, придется менять профессию. Ведь я не дервиш и одними залклинаниями не просуществую, — говорит калифорниец и, сделав паузу, добавляет: — Язык мой — враг мой.
Я не спорю. Ему виднее. Он полиглот…
Мыслю, следовательно — существую
Обслуга вашингтонского «Хилтона» — швейцары, гардеробщики, уборщицы, — обычно придерживающаяся философского взгляда на жизнь (их вполне можно причислить к древнегреческим школам циников и скептиков), впервые за долгое время вышла из равновесия и стала проявлять отнюдь не философское нетерпение. Виной тому была клиентура столичного «Хилтона», которую в те дни составляли сплошь философы, не доморощенные, а дипломированные. Любители, простите за невольный каламбур, невзлюбили профессионалов. По очень веской и с их точки зрения уважительной причине — профессионалы оказались весьма прижимистыми клиентами.
— Никто не дает таких мизерных чаевых, как философы, — скулили любители.
— Челядь «Хилтона» зарабатывает много больше, чем мы, — оправдывались профессионалы.
А собралось их в прославленном отеле ни больше ни меньше как две тысячи человек! Причем богатых, как Платон, среди них было кот наплакал. (Признаюсь, не совсем философский термин.) Остальные скорее смахивали на Диогена, только что вылезшего на свет божий из своей знаменитой бочки. Сходство это усугублялось могучей растительностью на их лицах и невзрачным состоянием их видавших виды хитонов и туник современного кроя.
Ежегодный форум американских философов, если верить здешней прессе, — зрелище для богов, своеобразный пир (по Платону), где столы ломятся под тяжестью интеллектуальных лакомств, где любая проза жизни возвышается до кантовского чистого неба, становясь трансцендентальной, имманентной и черт знает еще какой! На первый взгляд это подтверждается даже поверхностным наблюдением. Так, в книжном киоске наряду с непременным набором полупорнографических романов Роббинса и Уоллеса я обнаружил Аристотеля и Спинозу. (По окончании форума Аристотеля и Спинозу безжалостно убрали. Роббинс и Уоллес остались. Истина абсолютная всегда пользуется приоритетом перед истиной относительной.) Да и гомон, который стоял в «Хилтоне», резко отличался от обычной сухой трескотни заезжих бизнесменов и щебетания залетных туристок. Кругом звучала семантическая многоголосица и экзистенциалистская заумь. А чего стоили только одни семинары, например, на тему: «Находится ли ваша зубная боль в вашем же зубе?» или «Почему люди предпочитают удовольствие боли?» (Недаром говорится, что на вопросы, заданные одним глупцом, не в состоянии ответить и сотня мудрецов.)
Особой популярностью, во всяком случае у дилетантов, пользовался семинар «Философского общества по любви и сексу». Он проходил в утренние часы, что вызывало поток шутливых замечаний. («Любовь и секс — разве это не ночная тематика?») Но популярность семинара не выдерживала испытания временем, даже самым мимолетным. Как только председательствующий объявлял, например, что очередное заседание посвящается определению любви в «Симпозиуме» Платона, дилетанты или спасались повальным бегством, или мужественно и откровенно засыпали, видимо, наверстывая сон, упущенный в результате ночных практических занятий.
Выступая на одном из семинаров «Философского общества по любви и сексу», профессор Дональд Леви из Бруклин-колледжа развивал уже успевшую обрасти библейской бородой теорию о том, что вся человеческая деятельность мотивируется любовью, включая любовь к ближнему.
Его заявление было встречено в штыки и дилетантами и профессионалами. Один из последних вспомнил в связи с этим анекдот из жизни Шопенгауэра, считавшего, что мир — лишь его представление. Почтенная супруга субъективного идеалиста, не выдержав столь унизительного отношения к факту реального существования ее персоны, попыталась выцарапать глаза мужу-философу. Он, естественно, был удивлен и возмущен ее поведением и выразился соответствующим образом, на что супруга, не лишенная чувства юмора, ответила: «Это была не я, это было твое представление». Так вот, продолжал оппонент бруклинского профессора Леви, разговоры о любви к ближнему, как о главном мотиве человеческой деятельности — фикция. Грубая реальность выглядит совершенно иначе. Не углубляясь в дебри отвлеченных материй, оппонент в качестве наглядного примера привел «Невольничий рынок», раскинувший свои шатры под сводами вашингтонского «Хилтона».
«Невольничий рынок» в «Хилтоне» — аналог «Стены плача» в «Американе». Ежегодный форум американских философов, как и ежегодные сессии американских словесников, собирается главным образом для того, чтобы помочь витающим в эмпиреях заработать на хлеб насущный. Ибо одно дело обсуждать «Пир» Платона, а другое — быть обнесенным на пиру пресловутого «всеобщего благоденствия». Ибо боль зубная, головная, душевная и прочие заключается не в зубах, головах и душах философов, а в общественном миропорядке капитализма, который необходимо не только объяснить, но и изменить. Ибо люди — и дилетанты и профессионалы — предпочитают удовольствие боли, и вопрос «почему?» должен прилагаться не к этой естественной человеческой потребности, а к тому, почему в Соединенных Штатах, провозгласивших в своей Декларации независимости как одно из наивысших прав человека «поиск счастья», даже поиск работы оказывается тщетным, как поиск человека Диогеном с зажженным фонарем в руках при утреннем свете!
«Невольничий рынок» в «Хилтоне» был самым многолюдным местом на ежегодном форуме американских мудрецов. Здесь посетителей толпилось куда больше, чем на семинарах «Философского общества по любви и сексу» и даже чем в кафетерии «Горячая сдоба моей мечты», специально открытом для делегатов. (Обычные рестораны «Хилтона» были им не по карману.) Оно и понятно, так как «горячая сдоба» их мечты — это работа по профессии, по призванию. А более семисот участников форума, то есть одну его треть, составляли безработные. Но торговля на «Невольничьем рынке» шла далеко не бойко. Многие представители крупнейших университетов страны даже поснимали с лацканов своих пиджаков опознавательные жетоны, чтобы не привлекать к себе внимания страждущих и укрыться за анонимностью от злобы дня и суеты сует. (Именно злобы, а не любви.) Что же касается ловцов душ из мира большого бизнеса, то они презрительно воротили нос от представителей «априорных наук», составлявших подавляющее большинство «невольников», выискивая в их толпе специалистов по кибернетике, программным анализам и так далее, которые в отличие от своих «чистых» собратьев отличаются не только прикладной надежностью, но и политической благонадежностью. Ничего не поделаешь, оправдывались ловцы душ, отставание даже на год в области компьютеров грозит поражением в конкурентной борьбе, а в философии что год, что тысячелетие — все одно.
Да, тяжело быть в Америке философом, тем более безработным. И еще тяжелее сохранять при этом философское спокойствие, тем более если мир не твое розовое представление, а пронзительная мрачная реальность, не просто феноменология духа, а куча детей, которых нужно кормить и поить, растить и учить.
Кстати, о детях. Была иа «Невольничьем рынке» и специальная детская площадка. Нет, до детоторговли в американской философии, в отличие от проституции, наркомании и кинематографа, дело еще не дошло. Просто в некоторых семьях род занятий стопроцентно философский, и родители, отправляясь на свой съезд в Вашингтон, вынуждены были захватить с собой и младшее поколение. Для него-то и организовали детскую площадку. Пока взрослые решали проблемы бытия и неустроенности быта, малыши резвились под присмотром трех нянек-активисток. Были среди них и братья Тонг из Вильямстауна — шестилетний Поль и двухлетний Джон.
— У меня и папа и мама философы, — важно оповещал всех желающих послушать шестилетний Поль, облаченный в форму футбольной команды своего родного города. Говорил он это, так сказать, в информационном плане, лишь констатируя факт, без особой гордости за своих ученых «предков», без какого-либо сыновнего энтузиазма.
— А что за философы они у тебя? — поинтересовался кто-то из репортеров.
— Не знаю, просто философы, — ответил Поль.
— А тебе самому хотелось бы стать философом, когда вырастешь? — последовал еще один вопрос.
— Нет, — кратко и решительно ответил шестилетний Поль.
— Устами младенца глаголет истина, — невесело пошутил кто-то. — Ну что за существование у нас, философов?
— Исключительно философское, — подхватил шутку бородач в темно-коричневом кожаном пиджаке. — Вот я, например, мыслю, следовательно — существую. И только…
P.S. Обе ежегодные сессии — и философов, и филологов — состоялись в канун нового, 1979 года. Но, к сожалению, время здесь не у всех движется вперед. Оно здесь понятие относительное.
Нью-Йорк — Вашингтон.
Январь 1979 года
«Звезды» Джорджа Лукаса и других
Есть в Голливуде кинотеатр, известный под названием «Китайский театр» мистера Манна. Это, пожалуй, самая знаменитая «киношка» во всех Соединенных Штатах. Ее слава зиждется не на архитектурном своеобразии — здание театра имитирует древний китайский храм, — а на традиции. Здесь в «золотую пору» Голливуда устраивались премьеры фильмов-боевиков. «Китайский театр» как бы катапультировал их на завоевание мировых экранов.
Перед входом в кинотеатр находится собрание наиболее уникальных и диковинных автографов кинозвезд. Это отпечатки их пяток и ладоней, оставленные на еще податливом цементе, а затем затвердевшие навеки «для потомства». Такими плитами — автографами великих и популярных (последних больше) киноактеров вымощена довольно-таки значительная площадь, окружающая «Китайский театр».
Недавно к отпечаткам конечностей кинематографических божеств прибавились новые, принадлежащие Арту-Дету и Си-Трипио. Не напрягайте памяти, пытаясь вспомнить этих актеров, и не стыдитесь пробелов в вашей эрудиции. Арту-Дету и Си-Трипио не люди, а роботы, вернее, большие игрушки, имитирующие роботов в не совсем научном, но зато вполне фантастическом фильме «Войны звезд» Джорджа Лукаса. Право поставить свои автографы рядом с отпечатками пяток и ладоней мастеров кино, прошлого и настоящего кинематографические роботы, как это ни странно на первый взгляд, вполне заслужили. Популярность Арту-Дету затмевает славу Греты Гарбо, а успех Си-Трипио даже не снился Гарри Куперу в самый расцвет его артистической карьеры.
Можно не сомневаться в том, что если бы наши роботы были живыми существами и имели достаточно расторопных агентов-антрепренеров и адвокатов, то и их гонорары намного превосходили бы гонорары наиболее высокооплачиваемых голливудских звезд. Не буду голословным. Кассовый сбор, который дает прокат «Войн звезд», приближается к 400 миллионам долларов. Это пока что мировой рекорд. Еще 200 миллионов долларов дала продажа игрушек и пластинок по мотивам фильма. (Здесь особенно чувствуется, что «контрольный пакет акций» находится в руках дуэта роботов. Большинство игрушек воспроизводит в миниатюре Арту-Дету и Си-Трипио, а большинство пластинок — их скрежет и отрывистый, как морзянка, говорок.)
Однако появление отпечатков стальной пяты кинематографических роботов перед «Китайским театром» в Голливуде закономерно еще и потому, что оно хотя и символически, но весьма точно отражает новый период, или, если угодно, новую моду в американском кино, именуемую некоторыми критиками полусерьезно-полупрезрительно «галактической». Нечто подобное уже случалось в истории кинематографа Нового Света в 30-х годах. Я имею в виду популярные фантастические серии Флэша Гордона и Бака Роджерса. Но нынешняя «галактическая эпидемия» не знает себе разных ни по финансовым масштабам, ни по количеству охвата аудитории. «Войны звезд» вытащили из долговой ямы компанию «XX век Фокс», а идущий сейчас на экранах страны с оглушительным успехом фильм «Близкая встреча третьей степени» — о посещении Земли инопланетянами совершил то же чудо для компании «Коламбия пикчурс».
Как иронизируют в салонах Беверли-хиллз, «галактическая эпидемия» восстановила на Уолл-стрите доверие к Голливуду, к его кредитоспособности» Дело в том, что постановка галактических феерий, нашпигованных умопомрачительными техническими трюками, весьма дорогостоящее предприятие. «Войны заезд» обошлись и 8 миллионов долларов, а «Близкая встреча» — в 18 миллионов. Сейчас компания «Уорнер коммюникейшнз, инк» готовит фильм «Супермен», где Марлон Брандо будет играть роль отца Супермена-Сверхчеловека на вымышленной планете Криптон. Цена производства — 20 миллионов долларов. Компания «Уолт Дисней продакшнз, инк» начинает съемки картины «Космическая станция № 1» — о знаменитых «черных дырах» во вселенной. Цена этой кинематографической «черной дыры» — 10 миллионов долларов. «Юниверсал пикчурс» совместно с «Парамаунт пикчурс» намеревается выпустить новую экранизацию знаменитого романа Герберта Уэллса «Война миров». Цена экранизации — 15 миллионов долларов. Приведенные выше примеры не исключение. Но вот, несмотря на по меньшей мере экстравагантные бюджеты галактических боевиков, осторожный Уолл-стрит с готовностью финансирует легкомысленный и расточительный Голливуд, причем и тот и другой стригут купоны.
Наряду с кинематографом активной разработкой «галактической жилы» занято телевидение. Точнее было бы сказать, что эти соперники решили заключить временное перемирие и даже вступили в союз. Как-никак, а ведь и в геометрии параллельные линии пересекаются в бесконечности. И вот «Парамаунт» объявляет, что он снимет двадцать новых эпизодов телевизионной серии «Стар трек» — о космическом путешествии фантастического корабля «Энтерпрайз». Тысячи «болельщиков» этой серии, которая прекратилась в 1968 году, устроили в Лос-Анджелесе съезд. Они «бурно приветствовали» решение «Парамаунта». (Старые серии «Стар трека» по-прежнему идут на телеэкранах Америки и 117 других стран.) Как заявил вице-президент «Парамаунта» Ричард Фрэнк, «новое шоу, будет стоить много дороже всего того, что появилось на телевидении до сего времени». Подымет это, разумеется, и цену рекламы.
Телевизионная компания Эн-би-си готовит к предстоящему сезону «реанимацию» серий, основанных на комиксах прошлого, героем которых был фантастический персонаж Флэш Гордон. «Реанимированный» Флэш покидает нашу планету и отправляется на звезду Монго, чтобы спасти вселенную. Другая ведущая телевизионная компания, Си-би-эс, решила вытащить из нафталина еще одного космического героя прошлого, Бака Роджерса, и запустить в производство серии о его новых похождениях. Одновременно вместе с «Парамаунтом» Си-би-эс готовит восьмисерийный телефильм по роману Уэллса «Во времена комет».
Помимо «реанимации» старых сюжетов, романов, героев, на экраны кино и телевидения под влиянием огромного успеха «Войны звезд» и «Близкого знакомства» хлынули широким потоком ленты 50-х годов: все эти «Тайные планеты», «Пришельцы с Марса», «Они», «Нечто», «Завоеватели из космоса» и прочий галактический ширпотреб. За ним последовали картины 60-х годов, которые отличает более высокий художественный уровень. Я имею в виду такие фильмы, как «2001: космическая Одиссея», «Планета обезьян», «Фаренгейт 451» и некоторые другие. Короче, ныне кино- и телеэкраны Америки населены звездами столь же плотно, как, скажем, Млечный Путь.
Чем объяснить этот феномен? Объяснения ему здесь даются самые разнообразные — начиная с чисто прикладных — коммерческих, кончая отвлеченно-философскими. Одни утверждают, что «галактические фильмы» — мода сезона, пришедшая на смену фильмам-катастрофам вроде «Землетрясения» и «Башни ада», а также «сатанинским фильмам» («Изгоняющий дьявола») и фильмам ужасов с животными в главных ролях («Кинг-Конг», «Челюсти» и др.). Доля истины в подобных утверждениях, безусловно, присутствует. «Отработав», «отжав» те или иные сюжеты, Голливуд отбрасывает их, как только они перестают пользоваться спросом, а следовательно, перестают приносить доходы. «Очередным сильным течением в кино и телевидении стали научно-фантастические фильмы с уклоном в космические путешествия, — говорит Сэмюель Акрофф, председатель «Америкэн интернэшнл пикчурс, инк». — Этот жанр захватил воображение кинопромышленности. Дьявол наскучил публике, а кровавые мелодрамы о психопатах стали дешевыми и надоедливыми». По мнению исполнительного вице-президента «Коламбиа пикчурс индастриз, инк» Дэвида Бигельмана (он только что подал в отставку в связи с денежными махинациями), «публика уже не клюет на ультранасилие в фильмах и требует чего-то нового».
И эта констатация не лишена определенных резонов. Но почему все-таки обращение именно к «галактической» тематике и чем это обращение отличается от аналогичных поветрий 30, 50 и 60-х годов? И вот тут вступают со своими объяснениями уже не кинокритики, а социологи, психологи и философы. Большинство из них считает, что нынешний «галактический цикл» ближе всего по своей сущности к циклу 30-х годов, когда фильмы на космические темы были в основном развлекательными, были своеобразной формой эскапизма, ухода от реальной действительности — мирового экономического кризиса и депрессии, особенно поразивших Соединенные Штаты.
Что касается научно-фантастического цикла 50-х годов, то он, по мнению специалистов, был более «политизированным». Вот что пишет, например, автор известной книги «Америка в призме кино» Майкл Вуд; «Не секрет, что многие научно-фантастические ленты посвящены концу света. В 50-х годах эта тема являлась подспудным отражением страхов перед атомной и водородной бомбами. Не будет преувеличением сказать, что фильмы 50-х годов, по сути дела, об этих бомбах, что действующие в них инопланетяне и вышедшие из повиновения роботы — лишь несколько подретушированные портреты реальных ученых, которые создали средства уничтожения человеческой цивилизации».
Наконец, «галактический цикл» 60-х — начала 70-х годов. В нем, по мнению социологов, больший упор делается на философские моменты, главным образом на одиночество и отчужденность индивидуума, получающих символическое выражение в космическом одиночестве человеческой цивилизации. Герои фильмов этого периода, например, «Человек, который упал на Землю», «Заддос» и телевизионная серия «Бегство Логана», как правило, одиночки, борющиеся за выживание во враждебном окружении.
Итак, нынешний «галактический цикл» согласно принятой здесь схеме лишен политических обертонов фильмов 50-х годов и философских — фильмов 60-х годов. Он как бы повторяет развлекательный цикл 30-х годов, но на более высоком технологическом витке. Старые фильмы показывали технику будущего весьма примитивно. Сейчас техническая сторона вышла на первый план. Недаром, утверждают специалисты, сюжет вынужден был потесниться, уступив место на авансцене техническим трюкам и замысловатым аксессуарам. Кстати, именно они резко повысили постановочную стоимость фильмов, стали главной приманкой для зрителей, самодовлеющими аттракционами, подминающими под себя искусство кино как такового. (Недаром:, когда здесь говорят: «Мы идем на фильм такого-то мастера», то сплошь и рядом имеют в виду не режиссера, а специалиста по трюкам, который все более становится равноправным соавтором кинокартин «галактического цикла».) Логическим завершением этого процесса как раз и является превращение роботов в кинозвезд и даже их «коронование» перед «Китайским театром» в Голливуде. Как видим, американский кинематограф уже приступил на практике к созданию «цивилизации роботов». «Эти фильмы порождают неприятное ощущение: то, что нам казалось далеким будущим, оказывается, совсем не за горами, во всяком случае, много ближе, чем нам этого хотелось бы», — меланхолически замечает тот же Майкл Вуд в журнале «Американское кино».
Периодизация научно-фантастических фильмов и ее обоснование американскими критиками и социологами, хотя и содержат много точных оценок и наблюдений, все же страдают схематизмом, односторонностью, недостаточной глубиной. Если прибегнуть к аналогии с естествознанием, то она скорее классифицирует по Линнею, чем по Дарвину. Здесь нет места для подробного разбора данной проблемы. Но на некоторых ее аспектах все же стоило бы остановиться хотя бы в беглом, перечисленческом плане. Начнем с того, что эскапизм, бегство от действительности — тоже политика, причем вполне определенная. Поэтому утверждать, что фильм «Войны звезд» аполитичен — значит зарывать голову в песок. Не соответствует фактам и то, что «галактическая тематика» появилась как реакция на перенасыщенность фильмов насилием и сексом. Вернее было бы сказать, что эти «слоны», на которых зиждется американский коммерческий кинематограф, приобрели космические масштабы. По признанию президента «Парамаунта» Майкла Эйснера, новая экранизация романов Уэллса будет основана как раз «на комбинации военной технологии, насилия и секса». А критик Эдгар де Лессепс добавляет, что главное в новом «галактическом цикле» не наука, а технология как таковая, технология ужасов и насилия, технология страхов, «вызывающих из подсознания монстров». Наконец, мнимая аполитичность новой волны в кинофантастике опровергается и сохранением традиционного деления героев на «хороших парней» и «плохих парней». И хотя в роли последних выступают не индейцы, негры, «красные», а символически отвлеченные мутанты, инопланетяне и другие носители «космического тоталитаризма», их легкую политическую замаскированность зритель разгадывает без труда.
…Вторжение роботов в американский кинематограф обогащает казну Голливуда, но оскудняет его таланты. Словно в насмешку, жизнь спешит копировать фантастику, повторяя набивший оскомину сюжет: роботы, постепенно выходя из повиновения, начинают повелевать людьми — своими создателями, в данном случае — режиссерами.
В этом смысле весьма показательна и поучительна судьба Джорджа Лукаса, поставившего фильм «Войны звезд», пока что никем не превзойденный шедевр «галактического» кино. Лукас несметно разбогател. Его доля с прибыли от «Войн звезд» достигла 80 миллионов долларов! Казалось бы, надо радоваться, но Лукас, молодой, талантливый режиссер, забеспокоился. Он почувствовал себя в шкуре мифического царя Мидаса, которого боги наказали тем, что исполнили его желание: все, к чему бы ни прикасался Мидас, превращалось в золото. Мидас умер от голода, ибо пища становилась в его руках драгоценным, но отнюдь не съедобным металлом.
Лукас, подобно Мидасу, почувствовал надвигающуюся угрозу, правда, не своему желудку, а творчеству. А угроза эта и впрямь серьезная. Аппетит, как известно, приходит во время еды, и вот «XX век Фокс», вдохновленный космическими прибылями от «Войны звезд», решил запустить целую серию аналогичных фильмов — «Войны звезд-2», «Войны звезд-3» и т. д. числом до десяти с «пульсацией» один фильм в два с лишним года, причем последний будет поставлен в символическом 2001 году. (Для переклички со знаменитой лентой Стэнли Кубрика.)
Эта идея уже начала претворяться в жизнь. Следопыты кинокомпании рыщут по белу свету в поисках «неземной» натуры — от непроходимых джунглей Центральной Африки до ледяных пустынь Лапландии.
Оказавшись перед перспективой беспросветной кабалы вплоть до начала третьего тысячелетия, Джордж Лукас решил предпринять кое-какие оборонительные меры, бросив в бой доставшиеся ему с неба миллионы. Для начала он создал целых четыре корпорации! Первая — «Стар ворс корпорейшн» — будет занята непосредственным производством многосерийных «Войн звезд». Вторая — «Спрокет системс инкорпорейтед» — будет поставлять «специальные эффекты» для фильмов на космические темы. Третья — «Блэк фэлкон лимитед» — займется выпуском книг, пластинок, игрушек и прочей «остаточной» продукции от фильмов Лукаса. Наконец, последняя корпорация — «Мидуэй продакшнз» — будет ставить серьезные фильмы Лукаса.
Сам режиссер определяет свою стратегию следующим образом: первые три корпорации дают деньги, позволяющие четвертой производить качественные, по терминологии Лукаса, «хорошие» картины в обстановке творческой независимости от главных голливудских фирм. Фактор независимости весьма важен для Лукаса, у которого уже имеется «травмирующий опыт» ведения дел с голливудскими магнатами «с позиции слабости». Несколько лет назад он поставил фильм «Американское граффити», единодушно признанный критиками одной из лучших картин последнего периода в Соединенных Штатах. Однако продюсер и прокатчик — фирма «Юниверсал» по коммерческим соображениям «постригла» уже смонтированную ленту. Лукас в отчаянии даже отказался от авторства. (Кстати, первым предприятием новой фирмы «Мидуэй продакшнз» будет выпуск неадаптированного варианта «Американского граффити».)
Помимо «реабилитации» фильма «Американское граффити», Лукас в рамках своей новой миссии помогает, причем бесплатно, режиссеру Фрэнсису Коппола, создателю «Крестного отца», в монтаже грандиозного фильма «Апокалипсис сейчас», который даже в сокращенном варианте будет идти более четырех часов.
Каковы перспективы похода за независимость, за свободу творчества, предпринимаемого Джорджем Лукасом? Внешне как будто бы неплохие. Во-первых, сам режиссер пока что мужественно «переваривает» миллионы, свалившиеся с неба на его голову. Он по-прежнему ездит на старой машине дешевой марки, носит потертые джинсы и стоптанные башмаки, не якшается со светским обществом Голливуда, облюбовавшим райские уголки Беверли-хиллз и Малибу, имеет скромный дом в Сан-Франциско вместо роскошной виллы в Лос-Анджелесе.
Но недаром народная мудрость гласит, что по одежке только встречают. Невольно вспоминаются встречи с Бобом Диланом, первым бардом Америки. Было это несколько лет назад. Боб жил в неказистом домишке в Гринич-Виллидже (богемный квартал Нью-Йорка) и одевался как вполне заурядный «хиппи», хотя на его счету в банке уже лежал не один миллион долларов. В мой нынешний приезд я застал Дилана уже в Беверли-хиллз, не в неказистом домишке, а в вилле, которая больше смахивает на замок и где без особого труда можно устроить рысистые испытания. Но главное не в этом, ведь по одежке только встречают. Главное в том, что резко изменилось творчество Дилана. Сентиментальные романсы пришли на смену песням протеста, а сам народный бард отгородился от народа высокими стенами голливудского замка.
Однако вернемся к Джорджу Лукасу. Он не первый и, видимо, не последний из тех западных кинематографистов, которые пытаются убить одним выстрелом двух зайцев, или, точнее, жить в двух измерениях: делать кассовые, коммерческие ленты и с их помощью финансировать серьезные фильмы. Но тот, кто вступает в сделку с Мефистофелем, вынужден продать ему свою душу. Лишь гётевскому Фаусту под силу вырваться из этой дьявольской кабалы, да и то с великими жертвами. Невозможно ставить порнографические фильмы, а затем оплачивать ими картины о большой любви. Невозможно ставить человеконенавистнические фильмы, а затем оплачивать ими картины о гуманизме. Невозможно потому, что создателя, пытающегося даже из лучших побуждений играть на нескольких досках, настигает творческая эрозия, его талант разъедает цинизм, его слово теряет вес, а он сам — моральный кредит у зрителя. Старенький автомобиль, потертые джинсы и стоптанные башмаки превращаются из блажи в лицемерие. Сквозь них, как сквозь рваный хитон Диогена, просвечивает уже тщеславие, не позиция, а поза.
Да, «желтый дьявол» не дает художнику свободы творчества. Когда Пигмалион попросил богов оживить созданную им скульптуру и боги выполнили его просьбу, Пигмалион дорого заплатил за это: он лишился творческого дара. Судьбу мифологического Пигмалиона разделили многие представители западной культуры, тщетно пытавшиеся, кто по простоте душевной, кто из хитрого расчета выпить вино, не откупоривая бутылки. Джордж Лукас хорошо осознает опасность, которая подстерегает его на пути к заветным цементным плитам голливудского «Китайского театра». Недаром он решил отстраниться как режиссер от работы над новыми сериями «Войны звезд». «Войны звезд-2» будет ставить Ирвин Кершнер, а сам Лукас, «если все будет о'кэй», как он замечает с иронической улыбкой, вернется к «галактической» теме лишь на десятой серии, то есть через двадцать с лишним лет во все том же символическом 2001 году.
Ну что ж, поживем — увидим…
Кто не слышал о «Променаде славы» на бульваре Голливуд в городе Голливуд, кинематографической столице Америки? Кто не знает о единственном и неповторимом тротуаре, сложенном из плит древесного угля, на которых красуются звезды из солидной бронзы, а под ними имена звезд телевидения, радио, грамзаписи и, конечно же, в первую очередь кино.
Любой и каждый мечтатель,
Любой и каждый звезда,
Любой и каждый в кино,
Неважно, кто ты и что.
Звезды в каждом городе,
В каждом доме, на каждой стрит,
А на бульваре Голливуд
Их имена из плит.
Это слова из баллады «Целлулоидные герои» Рэя Дэвиса, заводилы популярной рок-группы «Кинкс» — «Судороги».
«Променад славы» целлулоидных героев протянулся приблизительно на пять акров в центре Голливуда, по обеим сторонам тротуара бульвара Голливуд и пересекающей его Вайн-стрит. Бронзовые звезды на плитах бульвара доходят до авеню Сикамор, где расположена церковь — голливудская конгрегация. Перед церковью высится гигантский крест, на котором распяты укрепленные на табличках все 50 штатов Америки. Крест так и называется «Кросс о фте Стейтс». Тут же еще одна надпись: «Единая нация под богом». Слова на черном щите, выложенные белыми буквами, утверждают: «Выбор принадлежит тебе».
Право выбора звезд для «Променада славы» принадлежит торговой палате города Голливуд. В официальной истории проекта говорится, что променад был задуман для «возрождения Голливуда, как мировой столицы развлечений и волшебства». При помощи городских властей Лос-Анджелеса и с привлечением владельцев недвижимостью, расположенной вдоль бульвара, был вымощен тротуар, рассчитанный на 2518 «звезд». Строительство уникального тротуара было закончено в 1961 году.
В последний раз мне довелось пройтись по «Променаду славы» нынешним апрелем. Это было грустное путешествие. Возрождение Голливуда как «мировой столицы развлечений и волшебства» не состоялось. Умопомрачительные доходы кинобизнеса никак не отражаются на благосостоянии города, если не считать за таковое рост преступности, наркомании, разврата. Грязные улицы, ветшающие дома, огромные массы попрошаек, наркоманов, душевнобольных, каких-то темных личностей, куда-то зазывающих и что-то предлагающих. Беспорядочно снуют запуганные старожилы и растерянные туристы, словно частички броуновского движения или мириады пылинок, выхваченных тонким солнечным лучом, проникающим сквозь дверную щель или проем незадернутых гардин. Воздух напоен сомнительными ароматами, которые источают сомнительные забегаловки, где на американских плитах готовят пищу всех стран мира — дешево, но сердито….
Люди в джинсовых комбинезонах, ловко орудуя электропилами и гигантскими садовыми ножницами, подпиливали, подрезали сучья деревьев, несущих почетный караул на «Променаде славы». Ветви валились охапками на плиты древесного угля, хороня под собой бронзовые звезды и имена их носителей. Старожилы шагали по ветвям, издававшим жалобный хруст, не глядя себе под ноги. Туристы разгребали сучья, пытаясь прочесть имена своих кумиров — целлулоидных героев. Первые шли как сомнамбулы, ничего не замечая, вторые — спотыкались на каждом шагу, словно слепцы с брейгелевских полотен. Равнодушие первых, как и любопытство вторых, было вполне понятно, даже оправданно, и тем не менее раздражало, злило. «Так проходит слава мира», — вертелось в голове, а к ногам стелились не по-апрельски желтые листья с болезнетворных ветвей, безжалостно ампутированных парнями в джинсовых комбинезонах.
Не все 2518 специальных плит, которыми вымощен «Променад славы» на бульваре Голливуд и Вайн-стрит, «заселены». Я насчитал что-то немногим более 1600 «обитаемых звезд» в голливудской галактике. Остальные — вакантные — или пустуют в ожидании будущих владельцев, или испещрены мелом и углем «временной пропиской» — автографами туристов и влюбленных. С тех пор как я в последний раз был здесь, звезд явно прибавилось. Некоторые из них не светят, не греют и уже напоминают таинственные «черные дыры» вселенной, хотя девственная бронза неопровержимо свидетельствует о том, что зажглись эти звезды совсем недавно. Ничего не поделаешь, инфляция в Америке захватила не только экономику.
Делаю мысленные «зарубки» на память. На бульваре Голливуд звезды обрываются у Тауэр-авеню: с одной, стороны, кинорежиссер Стэнли Крамер, с другой — король больших джаз-бандов, кларнетист Бени Гудмэн. Отмечаю новацию в развилке Вайн-стрит. Целых четыре плиты отведены экипажу «Аполлона-11» — Армстронгу, Олдрину, Коллинзу, первым землянам, ступившим на Луну. Если судить по символу — квадрат с усиками, изображающий телевизор с антеннами, — знаменитые астронавты проходят на «Променаде славы» по рубрике голубого экрана. Считается, что для кинематографиста бронзовая звезда на «Променаде славы» не менее почетна, чем золотая статуэтка «Оскара», ежегодно присуждаемая Американской академией киноискусства. Это, конечно, преувеличение. И все-таки… Выше я уже упоминал, что право зажигать звезды на «Променаде славы» принадлежит торговой палате города Голливуд. Она заполняет вакантные плиты бульвара, руководствуясь квотой — не больше двенадцати звезд в год. Но еще с библейских времен известно, что получается, когда менял пускают в храм.
Здесь я позволю себе по возможности краткое, но крайне необходимое отступление. Торговые палаты, в особенности в небольших городах Америки, — весьма специфическая институция. Они выступают в роли самозваных стражей традиций, понимаемых в лучшем случае как консерватизм, но оказывающихся на поверку реакционностью. По своей правизне торговые палаты с полным на то основанием претендуют на место где-то между американским легионом и «обществом Джона Бэрча».
Критерии пресловутого «стопроцентного американизма» применяются торговой палатой Голливуда и при определении кандидатов на прописку по «Променаду славы». Наиболее вопиющим примером политического мракобесия палаты было ее нежелание установить на бульваре звезду в честь Чарли Чаплина, великого киноактера и режиссера. Более десяти лет ожесточенно сопротивлялись голливудские менялы требованиям деятелей кино и широких общественных кругов положить конец позорящей страну вендетте против Чаплина. Мне довелось писать об этом в «Известиях» еще в 1972 году.
Гильдия американских киноактеров и американское театральное общество единодушно выдвинули покойного Робсона в качестве кандидата на бронзовую звезду «Променада славы» в 1978 году. Но отборочный комитет торговой палаты Голливуда под председательством некоего Уильяма Хертца решительно отвел кандидатуру Робсона, бесстыдно заявив, что он, дескать, «не отвечает высоким стандартам», которые требуются для прописки на «Променаде славы»!
— Я не думаю, что мистер Робсон отвечает необходимым критериям, — заявил Хертц. — Во скольких кинофильмах он снимался? Сколько его пластинок было продано? Какие артистические награды он имел? Уверяю вас, политика тут ни при чем.
Хотя в искусстве критерии качества имеют примат над количеством, мы тем не менее можем напомнить «забывчивому» мистеру Хертцу, что Робсон снимался в тринадцати фильмах и выступал в 26 театральных постановках, что его Отелло, которого он играл в 40-х годах на Бродвее, до сих пор держит рекорд среди шекспировских постановок в Соединенных Штатах. Робсон выступал в этой роли 296 раз. Можно напомнить и о том, что кинофильм «Император Джонс» по пьесе Юджина О'Нила, в котором Робсон играет заглавную роль, входит в золотой фонд американского и мирового кино. Наконец, какой торговой палате под силу подсчитать, сколько пластинок с песнями Поля Робсона было выпущено и до сих пор выпускается по всему свету? Неужели все это неизвестно мистеру Хертцу? Конечно же, известно. Хертц, один из руководителей компании кинотеатров «Манн», прекрасно осведомлен о личности Робсона. Его заявление о «критериях» — неуклюжая и лицемерная попытка скрыть политическую подоплеку произвольного решения торговой палаты кинематографического града Голливуд. История с отводом кандидатуры Робсона стала известна благодаря публикации в газете «Дейли вэрайети», наиболее влиятельного печатного органа в мире американского театра и кино.
Репортаж, написанный Уиллом Ташером, носил иронический заголовок: «Никс Поль Робсон: недостаточно знаменит». Публикация немедленно вызвала бурю протестов в артистических кругах Америки. В адрес торговой палаты Голливуда посыпались гневные письма и телеграммы. Киноактер Бен Верин предложил, чтобы его звезда, уже украшающая тротуар «Променада славы», была передана Робсону. Аналогичное предложение сделал и другой популярный киноактер, Джеки Купер. Через газеты и телевидение он объявил, что отказывается от своей звезды в пользу Робсона, и потребовал выкорчевать свое имя, если не найдется места для имени Поля Робсона.
Мэр Лос-Анджелеса негр Том Брэдли сделал следующее заявление: «Я обеспокоен и опечален подобным решением. Как можно отказать Робсону в звезде, одному из самых почетных символов Голливуда, в звезде, которую он сорвал с неба еще при жизни?» Репортеры местного радио провели блицопрос «человека с улицы» — своеобразный референдум «за» или «против» звезды Робсона. Когда людей спрашивали об этом, то их первой реакцией было, что их разыгрывают, настолько диким казалось им решение торговой палаты Голливуда.
Отцы кинематографической столицы, не ожидавшие столь бурной реакции, всполошились. Упорствуя в своем постыдном и несправедливом решении, они попытались спасти лицо и обратились с длиннющим посланием к гильдии американских киноактеров к американскому театральному обществу. В послании они лицемерно сетуют на то, что их якобы сделали жертвами незаслуженных и язвительных инсинуаций, сплетен и слухов, распространяемых «от Тихоокеанского до Атлантического берега». Обдав грязью всех и вся, торговая палата Голливуда в заключение цинично предложила «попытаться выставить» кандидатуру Робсона как-нибудь в следующий раз. Я, в свою очередь, попытался связаться по телефону с торговой палатой, чтобы получить у ее членов интервью по поводу несчастливой звезды Робсона. Но мне ответили, что на сей счет палата отказывается от каких-либо дальнейших комментариев. Особенно упорно играет в молчальника и невидимку мистер Хертц. Вашингтонские коллеги «успокаивают» меня тем, что и их постигло подобное же фиаско…
Кстати, в нынешнем году чести получить звезду на «Променаде славы» удостоились артист Питер Фрэмптон, диктор Дик Уиттингхилл, рок-группа «Би Джис» и… Микки-Маус! Знаменитый мышонок объявлен здесь символом неунывающих янки, своеобразным дубликатом «оптимистического американизма». В нынешних невеселых условиях, когда зима тревог катит в глаза американца, он готов уцепиться за что угодно: будь то соломинка или хвостик Микки-Мауса. Кроме того, у торговой палаты были и свои специфические резоны. Опрос, проведенный по заказу ряда коммерческих фирм, установил, что фигурка Микки-Мауса в качестве рекламного символа вызывает наибольшее доверие потребителей, пропуская впереди себя лишь каноническую фигуру дядюшки Сэма с клинообразной бородкой и в цилиндре, да и то лишь если у дядюшки Сэма явно выраженные черты Авраама Линкольна!
История с незажегшейся звездой Поля Робсона весьма показательна. Она симптом, характеризующий «дух времени», вернее, душок вновь поднявшего голову в Америке воинствующего антикоммунизма. Подобно тому, как травля Чаплина отразила мрачную эпоху «гонения на ведьм» в Голливуде, эру маккартизма и разгула произвола, чинившегося печально знаменитой комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, посмертное унижение памяти Поля Робсона — проявление рецидива все той же реакции. Давно установлено: усиление антисоветского крена во внешней политике Вашингтона неминуемо сопровождается ужесточением репрессий против демократических сил внутри страны. Так было в конце сороковых — начале пятидесятых годов, так происходит и теперь.
Сенат проголосовал и за поправку, требующую специального разрешения госдепартамента на выдачу въездных виз лицам, являющимся членами коммунистических партий. В свое время эта мера была введена по настоянию реакционной профсоюзной верхушки США и лично президента АФТ — КПП Джорджа Мини, пытавшегося изолировать американское профсоюзное движение от контактов с профсоюзами социалистических стран. Мера сия была отменена после подписания Хельсинкских соглашений, ибо противоречила идее свободного обмена людьми между Востоком и Западом. Ныне ее воскрешают из мертвых, вернее полумертвых. И это делают те самые сенаторы, которые имеют смелость обвинять Советский Союз и другие социалистические страны в нарушении духа и буквы Хельсинки! Нелишне подчеркнуть, что соответствующая поправка, внесенная сенатором Говардом Бейкером, была подвешена к законопроекту о военной помощи иностранным государствам!
…В Голливуде разгар лета. Нестерпимая жара плавит все, даже плиты из древесного угля и впечатанные в них бронзовые звезды на «Променаде славы». Знаменитый лос-анджелесский смог опрокинулся незримым куполом над кинематографической столицей Америки, лишив ее свежего воздуха. Люди, страдающие астмой и сердечными болезнями, отсиживаются по домам, спасаясь от приступов удушья и инфарктов при помощи кондиционеров. В городе мертвый сезон. Шумные премьеры начинаются ближе к осени. Но осенние листья уже ложатся на голливудскую конгрегацию — церковь, оплетая крест пятидесяти штатов Америки и надпись, легкомысленно утверждающую о «единстве нации под богом». А под ФБР?
Осенние листья устилают «Променад славы», закрывая от людского взора звезды и имена их носителей.
Здесь, на бульваре Голливуд,
Любую увидишь звезду:
И ту, что узнаешь мгновенно,
И ту, что не знал никогда.
Трудились они и страдали,
Чтоб славу себе обрести.
Одни из них преуспели.
Других одолела тщета.
Роятся в размягченной от нестерпимого жара голове слова из баллады «Целлулоидные герои» Рэя Дэвиса, заводилы популярной рок-группы «Кинкс» — «Судороги».
Голливуд — Лос-Анджелес — Вашингтон.
Март — июль 1978 года
Снимите с полки «холодную войну»…
На весь до пределов раздвинутый экран — звездное небо. Мерцают планеты, переливаются галактики. По экрану скользят, исчезая в поднебесье, титры, скользят, не задерживаясь, кроме одного, последнего. Он предупреждает, что фильм озвучен методом «сенсурраунд» и поэтому администрация не несет никакой ответственности «за физические и психологические последствия» для зрителей.
«Сенеурраунд» вещь действительно впечатляющая. Он создает в зале полную звуковую иллюзию того, что происходит на экране. А на экране в данном случае происходит межгалактическое побоище между силами добра и зла. Силы добра представлены совокупной человеческой цивилизацией, силы зла — цивилизацией роботов, именуемых «кайлонами». Благодаря «сенсурраунду» кажется, что армады реактивных самолетов проносятся не где-то, а как раз над вашими головами, что чудовищные взрывы порядка многих мегатонн происходят не в космосе, а здесь, в кинотеатре. Все вокруг дребезжит и сотрясается. Но самое неприятное — сердцебиение, которое вызывают реактивные тамтамы галактических истребителей.
Фильм, где происходит все это, называется «Звездный линкор «Галактика». Я смотрел его на утреннем сеансе в кинотеатре в пригороде Вашингтона. Аудитория в подавляющем большинстве состояла из детворы не старше двенадцати-четырнадцати лет. Ребята, надо отдать им должное, держались в общем молодцом. Я зарегистрировал всего лишь пять случаев детской истерии, закончившейся слезами и выводом из зрительного зала.
— Взрослые проявляют куда более повышенную нервозность, — сказал мне одетый в красную ливрею билетер…
Пошел я на «Галактику» не для того, чтобы испытать крепость своих нервов и эффективность метода «сенсурраунд». Подтолкнула меня на это не страсть к острым ощущениям, а заметка в газете «Вашингтон пост». Ее автор — кинокритик, разбирая фильм, как бы невзначай обмолвился о том, что галактические переговоры между представителями человеческой цивилизации и «кайлонами» словно скопированы с советско-американских переговоров об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2).
Кинокритик «Вашингтон пост» оказался прав, впрочем, с одной, но весьма существенной поправкой. Галактические переговоры между людьми и «кайлонами» и впрямь напоминали советско-американские переговоры об ОСВ-2, но только не в их реальной форме, а в извращенной интерпретации противников соглашения из семейства вашингтонских «ястребов». Коварные «кайлоны», подобно «коварным Советам», предлагают доверчивому президенту галактического союза нечто вводе разрядки космической напряженности. Командующий вооруженными силами разумных цивилизаций — его многозначительно зовут Адама — тщетно предупреждает президента не попадаться на удочку «кайлонов», Они-де хотят не мира, а лишь паузы для подготовки к нанесению первого нокаутирующего удара, чтобы раз и навсегда покончить с Соединенными галактическими штатами. Президент категорически отказывается верить своему командующему и заключает вопреки его предостережениям пакт с «кайлонами». Нетрудно догадаться, что правда оказывается на стороне Адама, а не президента. «Кайлоны» наносят предупреждающий ракетно-ядерный удар и полностью уничтожают Соединенные галактические штаты. Единственный уцелевший звездный линкор «Галактика», которым командует прозорливый, наученный горьким опытом Адама, одиноко несется в поисках новой планеты, пригодной для человеческого существования.
Детали переговоров люди — «кайлоны» еще более приближают нас к «ястребиной» версии процесса выработки соглашения об ОСВ-2. Недаром критик Кэри Арнольд пишет о фильме как о «шоу, выдержанном в звучании «холодной войны». Не проходит незамеченным для американского зрителя и подбор актеров на роли доверчивого, президента, плохих советников и «трезво мыслящего» командующего. В связи с фигурой последнего некоторые даже вспоминают генерал-лейтенанта Эдварда Рауни, который на переговорах по ОСВ-2 в Женеве представлял объединенную группу начальников штабов США. Генерал Рауни «относится критически» к выработанному проекту соглашения и согласно официальным данным собирается в недалеком будущем подать в отставку, чтобы получить свободу рук для гласной критики ОСВ-2. (Он уже подал заявление в Вильсоновский международный центр о предоставлении ему стипендии для проведения «научно-исследовательской работы».) Другие считают прообразом галактического Адама вполне земного Поля Нитце, руководителя так называемого «Комитета по существующей опасности», резко выступающего против ОСВ-2. Адама, вернее, играющий его актер Лорни Грин, подобно Нитце, седовлас, с резкими чертами лица.
Но, конечно, поиски столь прямых параллелей и ассоциаций наивны. Это скорее игра в «угадывание», практикуемая склонной к сенсационности печатью. Куда важнее дух, пафос кинофильмов типа «Звездный линкор «Галактика». Их дух — дух «холодной войны», пафос — нагнетание военной, антисоветской истерии, облаченной в данном конкретном случае в маскарадный и модный костюм социально-научной фантастики. Продюсер фильма Глен Ларсон, он же автор сценария, не скрывает того, что его детище — чемодан с двойным дном. В его голливудском офисе, расположенном в «Черной башне», как называют штаб-квартиру киностудии «Юниверсл», на письменном столе стоит стеклянная банка с предупреждающей надписью «цианистый калий». Но лежат в ней конфеты. Сие словно символизирует «творческий метод» Ларсона, который он сам характеризует как «черный юмор». В действительности же все как раз наоборот: в конфетной упаковке приключенческого, научно-фантастического жанра заключен цианистый калий человеконенавистничества.
Любопытная деталь — «Звездный линкор «Галактика» родился поначалу как телевизионная серия и лишь затем перекочевал с голубого экрана на широкоформатный. Почему? А потому, поясняет Ларсон, нервно постукивая по склянке с надписью «цианистый калий», что «наблюдать за концом цивилизации куда более эффектно и приятно в кинотеатре, оборудованном системой «сенсурраунд», чем в гостиной вашей квартиры». Но тогда, следуя логике, а вернее — «черному юмору» мистера Ларсона, было бы еще «эффектнее и приятнее» наблюдать за концом света не в кинотеатре, пусть даже оборудованном системой «сенсурраунд», а в реальной жизни, если, конечно, таковая еще останется после тотальной ракетно-ядерной катастрофы. Наверное, скорее всего, вероятно, так оно и будет — мистер Ларсон искренне обидится на столь далеко заходящую интерпретацию логики его «черного юмора». Но таковы уж законы инерции, тем более в мире большого бизнеса, где главное — делать деньги. Неважно, на чем — на цианистом калии или на леденцах.
Тот факт, что современный американский кинематограф предпочитает «леденцам» лед «холодной войны», далеко не случаен, как не единичен и сам фильм «Звездный линкор «Галактика». Наряду с ним на экранах кинотеатров идет еще одно творение Ларсона — «Бак Роджерс в XXV веке». По жанру это тоже научно-фантастический фильм. Бак Роджерс — лицо не новое. Он герой комиксов, которые появлялись почти ежедневно на страницах американских газет с 1930-го по 1967 год. Бак Роджерс стал неотъемлемой частью американского псевдонародного фольклора. А ныне Ларсон перенес его с газетных колонок на киноэкран.
В фильме Бак Роджерс — астронавт. Его погружают в сон в нашем столетии. Пробуждение настукает через пять веков, когда Роджерс возвращается на Землю, которую поразили какие-то глобальные катаклизмы. Развитая цивилизация, вернее ее клочок, сохранилась лишь в пределах гигантского метрополиса, возникшего на радиоактивных руинах Чикаго. Называется он в фильме федеральным директоратом. Директорат — цитадель — огражден от внешнего мира хитроумной технологией. А сам этот внешний мир, опустошенный и разгромленный, делится на две части: первая — государство Анархия, которую населяют примитивные лешие, и вторая — империя Дракония — тоталитарное общество, основанное пришельцами с иных планет. Правители Драконии пытаются обмануть руководство федерального директората лживыми заверениями о своем миролюбии. Эта часть фильма также списана с «аргументов» противников ОСВ-2. Несмотря на фантастический антураж и сказочные мотивы, символика фильма торчит, как ослиные уши. Нетрудно догадаться, кто есть кто в этом кинематографическом комиксе. Федеральный директорат долженствует изображать Соединенные Штаты Америки, Дракония — мир социализма, Анархия — все остальное человечество.
По этому же нехитрому рецепту сработан еще один новый фильм. Я имею в виду картину «Столкновение звезд». Пересказывать ее содержание бесполезно. Во-первых, это сплошная бессмыслица, а во-вторых, мало чем отличается от вышеупомянутых. Она тоже из серии «соленых». (Непереводимая игра слов — ОСВ по-английски СОЛТ, что одновременно означает и «соль».) В финале картины мудрый император, роль которого играет Кристофер Пламмер, спася демократию в космических масштабах, многозначительно предупреждает: «Сейчас все спокойно, но нет сомнения, что темные силы вновь покажут свое лицо». Короче, будьте начеку, держите радиоактивный порох сухим.
Итак, три кинофильма со схожими сюжетами и «моралью», премьеры которых совпали с окончанием подготовки соглашения об ОСВ-2 и кануном Венской встречи в верхах. Случайное ли это совпадение? Было бы, конечно, наивным упрощать данную проблему до вульгаризации: мол, противники ОСВ-2 подняли где-то в Вашингтоне или Нью-Йорке телефонную трубку и срочно заказали голливудским студиям соответствующую продукцию, а те, рады стараться, выдали на-гора антисоветскую символику, облаченную в прозрачную тунику научной фантастики. Связи Голливуда с банками Уолл-стрита и военно-промышленным комплексом посложнее беспроволочного телефона, хотя имеют один общий идеологический кабель. Но недаром законы диалектики учат, что случайность является одной из форм проявления закономерности. Голливудские «случайности», несомненно, из этой породы.
Социальный заказ империалистических монополий Голливуду носит не разовый, а перманентный характер. В его реестре разработка темы «советской военной угрозы» в контексте с темой «нельзя верить словам и добрым намерениям Советов» занимает одно из важнейших мест. Делается это на фоне извращенного показа внутренней структуры Советского Союза и других социалистических стран, причем за основу, как правило, берутся злобные антикоммунистические пасквили покойного английского писателя Джорджа Оруэлла. Его печать легко усматривается и в «кайлонах», и в «Драконии», и в других аллегорических изображениях мира социализма, который преподносится американскому зрителю как тоталитарный внутри и агрессивный вовне. А это очень важно для идеологов антисоветизма, ибо если до сознания американцев дойдет правда о нашей стране, о ее социальном строе, которому изначально чужды агрессия и война как средство политики и наживы, для которого мир естествен и нужен как воздух, тогда рухнут краеугольные камни, на коих зиждутся мифы о «советской военной угрозе» и «коварстве коммунистов». А допустить подобного крушения идеологи антисоветизма ни за что не хотят и поэтому безжалостно, словно Хиросиму, бомбардируют сознание американцев всеми имеющимися в их распоряжении средствами. А средства эти, скажем прямо, неограниченны.
В кинофильме «Бак Роджерс в XXV веке» жестокие властители мифической Драконии используют в своих темных целях так называемый «шлем амнезии», который, будучи надетым на голову человека, лишает его памяти и воли. Так вот, антисоветская пропаганда с применением средств массовой информации, включая такие могучие рычаги, как телевидение и кино, как раз и является подобным «шлемом амнезии», но только не мифическим, а вполне реальным, который пытаются напялить на американца, надвинуть ему на глаза, чтобы он не смог увидеть мир таким, как он есть на самом деле, чтобы затуманить его память, ослабить его волю и сделать податливым любой лжи и дезинформации. Да, идеологический «шлем амнезии» куда опаснее экспериментов, проводившихся над людьми в недрах ЦРУ. Во-первых, это не эксперимент, а практика, а во-вторых, не единственный эксперимент, а массовая практика, практика массового антисоветского психоза.
Размеры идеологического «шлема амнезии» воистину необъятны. Более семисот коммерческих телекомпаний, возглавляемых «тремя китами» — «Американ бродкастинг компани» (Эй-би-си), «Каламбия бродкастинг систем» (Си-би-эс) и «Нэшнл бродкастинг компани» (Эн-би-си), — почти ежедневно на постоянной основе потчуют американцев серийными передачами, научно-фантастическими и приключенческими по форме и антисоветскими, антисоциалистическими по содержанию. Так, сейчас только по вашингтонскому телевидению девятый канал показывает серию «Чудесная женщина», двадцатый канал — серию «Бионическая женщина», «Космос 1999» и «Стар Трек», седьмой канал — уже знакомую нам серию «Звездный линкор «Галактика», пятый канал — серию «Человек стоимостью в шесть миллионов долларов». По другим каналам идут серии «ЮФО» и «Невозможная миссия». Огромное количество эпизодов этих и им подобных серий построено именно на антисоветской тематике. Они буквально кишат или «красными» агентами и шпионами, или их прозрачно-аллегорическими космическими суррогатами. И, как правило, все эти телевизионные монстры пытаются перехитрить простодушных и доверчивых американцев, обмануть их бдительность, а затем покорить или разрушить Соединенные Штаты Америки. Название знаменитой кинокомедии «Русские идут!» и впрямь стало позывным сигналом американского телевидения.
Волна антисоветизма поднимается особенно высоко там, где телевидение смыкается с кино. Но, прежде чем перейти к конкретным фактам, приведу отрывок из беседы с вице-президентом одной из крупнейших американских кинокомпаний. Беседа состоялась, сравнительно недавно, во время моего посещения Лос-Анджелеса и Голливуда, в связи с ежегодным присуждением, премий «Оскара». Мой собеседник пытался утверждать, что антисоветизм Голливуда — дело далекого прошлого, канувшего в Лету вместе с эпохой маккартизма. Он говорил, что обратное впечатление создается телевидением, прокручивающим старые голливудские ленты.
— Им это ровным счетом ничего не стоит. Достаточно лишь сказать киномеханику: «Снимите с полки «холодную войну», — пошутил мой собеседник.
Снимите с полки «холодную войну»… До чего просто, не правда ли? И снимают. И еще как снимают! Просматриваю программы, перелистываю «тиви гайд» — верховный телевизионный кондуит Америки. То и дело мелькают знакомые ленты, старые и не так чтобы уж очень, а некоторые даже еще не успели запылиться на полках. «Кремлевское письмо» и «Русская рулетка», «Товарищ Икс» и «Девушка с Петровки», «Посольство» и «Дипкурьер», «Остановите поезд 349» и «Фантастическое путешествие», «Не пейте воду» и «Зеркальная война», «Анастасия», «Николай и Александра», хичкоковские «На север с северо-запада» и «Топаз», «Казино «Рояль» и «Ледовая станция Зебра», «Шпионы» и «Гамма-люди», «Мозг стоимостью в один миллиард долларов» и «Грешные сны Паулы Шульц»… Все не перечислишь. Уж слишком она длинна, эта голливудская полка «холодной войны»! А что касается дат, то они самые разнообразные вопреки утверждениям моего «информированного» собеседника — от начала пятидесятых до конца семидесятых годов, как, например, фильм «Телефон», который правильнее было бы назвать «Испорченным телефоном». Подсчитано, что в среднем по американскому телевидению показывают один-два антисоветских фильма в неделю. Причем в данном случае речь идет лишь о «художественных» картинах. А ведь к ним следует еще приплюсовать не менее внушительное число «документальных» лент. (Я беру определения «художественный», «документальный» в кавычки потому, что эта продукция, как правило, не блещет ни тем, ни другим.)
Конечно, среди американских деятелей кино и телевидения есть большие, честные и прогрессивные мастера. Но, к сожалению, они в меньшинстве и не они делают музыку. Крупный план заполняют джентльмены, снимающие с полки «холодную войну» и напяливающие на головы американцев «шлемы амнезии», джентльмены, подающие миф о «советской военной угрозе» и другие антисоветские измышления в оглушительной оркестровке пропагандистского «сенсурраунда».
В тот самый момент, когда я дописывал эти последние строки, раздался голос жены, звавшей меня немедленно к телевизору. По четвертому каналу телекомпании Эн-би-си передавали очередную научно-фантастическую дребедень, сильно приправленную антисоветизмом. В ней, как у Якова, было много товару всякого. Навалом. И советский спутник, который по приказу Пентагона сбивают над Лос-Анджелесом новейшей американской ракетой, и лазерные «лучи смерти», и бомбы, сделанные из антиматерии, и прочая им подобная чертовщина. Лучший постскриптум к этому памфлету трудно было бы и придумать. И тем не менее хочется закончить его по-иному: призвать джентльменов с разгулявшейся больной фантазией сорвать с головы «шлемы амнезии», заткнуть глотку крикливому «сенсурраунду» и вымести с полок «холодную войну». Пока не поздно. Пока еще есть время.
Лос-Анджелес — Голливуд — Вашингтон.
Июнь 1979 года
Сан-Франциско в апреле
Утверждают, что в Сан-Франциско круглый год держится приблизительно одинаковая температура. Солнце излучает тепло, океан несет прохладу, а природа, словно опытный фармацевт, смешивает их таким образом, чтобы людям не было ни жарко, ни холодно. Все это справедливо в отношении одиннадцати месяцев. Ио вот апрель — исключение. И хотя оно, это исключение, не отражается в столбиках термометров и метеосводках, его наличие несомненно. Человеческая кровь, видимо, чувствительнее ртути, ж в апреле жителей Сан-Франциско бросает то в жар, то в холод. Здесь нет никакого противоречия, просто каждый реагирует на апрель соответственно своему темпераменту — одни торопится жить, другие задумываются о бренности бытия.
Началось это с апреля 1906 года, точнее с 18 апреля, а еще точнее — в пять часов тринадцать минут утра, когда жителей Сан-Франциско разбудил беспорядочный звон церковных колоколов, щемящий душу треск раскалывающейся кирпичной и каменной кладки и оглушающий грохот рушащихся зданий. Знаменитое землетрясение, превратившее Сан-Франциско в развалины, считают самым крупным зарегистрированным стихийным бедствием, которое когда-либо обрушивалось на Североамериканский континент. Говорят, что-то треснуло и сдвинулось, пустившись в дрейф, в ложе Тихого океана — я не силен в сейсмических науках, — и водная стихия, несясь со скоростью семь тысяч миль в час, сметая все на своем пути, ворвалась в город. Повалился маяк на Пойнт-Арене, опрокинулись и затонули рыбацкие шхуны, поезда сорвало с рельсов, мириады погибшей рыбы, всплыв на поверхность, превратили океан в гигантскую несъедобную уху. Затем начался пожар.
С тех пор между Великим и Сан-Франциско установились отношения, напоминающие бурную связь между Везувием и Помпеей. Город живет, пока океан дремлет, город замирает, когда океан просыпается. Жизнь эта взаймы. Поэт писал о том, как он и его сердце ни разу не дожили до мая, хотя испытали сто апрелей. В Сан-Франциско знают, что не доживут до мая, если на их долю выпадут еще несколько апрелей, подобных тому, 1906 года. Вот почему здесь апрель наиболее интенсивный месяц. Во всем чувствуется какое-то бесшабашное, отчаянное веселье. Бесшабашно цветут вишни, отчаянно — рододендроны. Малые запускают разноцветных змеев в небо, взрослые исключительно зеленого змия в себя. И то и другое делается бесшабашно, отчаянно. Это еще не пир во время чумы, это пир в ожидании ее.
В Сан-Франциско не спрашивают: будет ли землетрясение? Вопрос, который здесь задают, звучит так: когда? Нынешний апрель был моим четвертым апрелем в Сан-Франциско, Это не совпадение. Я с умыслом выбираю апрель, ибо в это время года город глядится особенно выпукло, укрупненно, как бы под увеличительным стеклом. Страсти человеческие — добро и зло — поляризуются, как в шекспировских трагедиях, вынося «за такт» все несущественное, мелкое, мелкотравчатое, и суета сует, которая отцеживается под апрельским прессом, приобретает драматический оттенок, не переставая, впрочем, оставаться суетой сует. Последнее обстоятельство весьма важно, ибо масштабы должны не искажать перспективу, а приближать ее. Попытаюсь пояснить эту мысль примером. Я был в гостях у одного поэта. Принял он меня радушно. Стол был накрыт, что называется, по первому разряду: звонкий хрусталь, дорогой фарфор.
— Ничего путного из него не получится, — сказал мне о хозяине другой поэт, с которым мы возвращались домой после ужина.
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Вы обратили внимание на хрусталь и фарфор? — ответил он вопросом на вопрос.
— Быт, вещи, мещанство? — попытался «догадаться» я.
Поэт недовольно поморщился.
— Чепуха, стереотипы. Дело не в том, что у него хрусталь и фарфор, а в том, что он хранит их не в буфете, а на полу. Боится землетрясения…
Но будь дамоклова меча апреля, покоились бы хрусталь и фарфор нашего поэта в надлежащем месте, и раскусить натуру их владельца было бы намного сложнее…
Как и в прошлые приезды, я нанес ритуальный визит местным сейсмологам. Славные они парни, эти сейсмологи, и чем-то напоминают врачей-терапевтов и хирургов: терапевтов, когда заняты аускультацией океанского дна, хирургов — когда пересыпают шутками апокалипсические предсказания землетрясения, грозящего расколоть Сан-Франциско, как грецкий орех. Согласно официальному докладу сейсмологов, именуемому неофициально «рабочим документом страшного суда», повторение землетрясения, равного по силе землетрясению 1906 года, обойдется Сан-Франциско в десять тысяч человеческих жизней, около полумиллиона получат тяжелые ранения и увечья, Чайна-таун — знаменитый китайский город — будет полностью разрушен, небоскребы, «возможно», уцелеют, впрочем, не все и не целиком.
Сейсмологи снабдили меня кучей проспектов, брошюр и прочей литературы, которую я с трудом дотащил до ближайшего кафетерия, где обычно подкрепляются ученые мужи, занятые хронометражем движения океанского дна в северном направлении — в среднем два дюйма в год — движения, приближающего Сан-Франциско к неминуемой, как тема рока у Софокла, катастрофе. Здесь за обедом на бумажных салфетках сейсмологи чертили мне для наглядности маршрут коварного дрейфа и протянувшуюся на шестьсот с лишним миль предательскую трещину, окрещенную не то дефектом, не то виной святого Андреаса. (Я так и не удосужился спросить их, почему.) Затем сейсмологи без всякого уважения к святому Андреасу, страдающему, несмотря на свою святость, дефектами, вытирали этими салфетками губы и пальцы, и я, глядя на их уверенные, рациональные движения, на их твердые руки, вновь вспоминал хирургов.
Смятые бумажные салфетки, расчерченные метастазом землетрясения и раскрашенные всевозможными соусами, говорили моему сердцу куда больше, чем научные проспекты. Простите, но от них веяло какой-то рассудительностью, уверенностью, даже мужеством. Человек должен жить по-человечески, даже находясь на пороховой бочке, как бы говорили они. Негоже помирать раньше срока не от землетрясения, а от страха перед землетрясением. С каким удовольствием обменял бы я мусор недоступных моему разумению брошюр на эти салфетки. Но было нельзя, неловко, хотя, думается, сейсмологи поняли бы меня и не осудили. Они показались мне из породы тех людей, которые не хранят на полу хрусталь и фарфор.
Таких в Сан-Франциско большинство. Разве иначе поднялся бы из пепла этот белокаменный красавец, разбросав по своим сорока холмам, словно сахар-рафинад, дома, кабаки, банки, разбросав, а затем вновь связав петлями дорог и вышивками парков? В Сан-Франциско не принято говорить о землетрясении, как в доме повешенного о веревке. Когда институт геополитических исследований попытался было провести опрос на эту тему, его постигло полное фиаско. Около восьмидесяти процентов жителей города и его окрестностей, протянувшихся вдоль залива Сан-Франциско, отказались отвечать на заданную тему и вернули анкеты незаполненными.
Да, в Сан-Франциско не принято говорить о землетрясении. Но отсюда вовсе не следует, что о нем не думают. Думать о землетрясении куда тяжелее, чем говорить о нем.
Вспоминается посещение Сан-Франциско в 1969 году. Тогда город, расположенный в заливе, бурно переживал свой очередной апрель. Распространился слух, что в ночь на 18 апреля в результате землетрясения Сан-Франциско, а возможно, и вся Калифорния исчезнут в волнах Тихого океана. Началась паника. Для того чтобы пресечь истерию, мэр города Джозеф Алиото с явным вызовом объявил: 18 апреля в пять часов утра у парадной лестницы Сити-холла состоится празднество, посвященное землетрясению 1906 года. К удивлению Алиото, около десяти тысяч человек, как раз столько, сколько должно погибнуть, по расчетам сейсмологов, пришли к мэрии. Началась феерия. Казалось, полиция вместо рутинного слезоточивого газа применила веселящий. Люди пили, пели, танцевали. Уличные актеры явно отбивали у исповедников паству, которая предпочла балаган часовне. Некий оратор под оглушительно-одобрительный гул толпы провозглашал:
— Я без ума, все мы без ума от нашего города, который способен смеяться над собой и веселиться перед лицом неминуемого конца!
В то утро в Сан-Франциско хрусталь и фарфор дребезжали от землетрясения, вызванного не силами природы, а необоримой силой человеческого оптимизма…
Нынешний апрель был много спокойнее. Меньше паники, но и веселья меньше. Красный Крест выпустил по традиции очередное издание руководства под заглавием, которое в переводе звучит примерно так: «Что такое землетрясение и как с ним бороться?» В кинотеатрах, тоже по традиции, показывали ленты, посвященные землетрясению. {Самая популярная из них — фильм «Сан-Франциско», в котором неотразимый Кларк Гэйбл, пробираясь сквозь развалины, находит сначала столь же неотразимую Жанет Макдональд, а затем обретает куда менее аппетитного бога.) Повинуясь традиции, я прошелся мимо отеля «Палас». 18 апреля 1906 года здесь остановился гастролировавший по Соединенным Штатам Энрико Карузо. Предание гласит, что администратор гостиницы застал великого итальянского тенора охваченным паникой. Карузо сидел в кровати и раскрытыми от ужаса глазами наблюдал, как танцуют по полу вывалившиеся из шкафов сорок пар его обуви. Администратор попросил певца взять себя в руки и спеть что-нибудь из окна, чтобы хоть как-то успокоить бесновавшуюся внизу толпу. Голос отказывался повиноваться Карузо. Он несколько раз начинал петь, но срывался или фальшивил. Однако в конце концов соловей взял в нем верх над трусом. Божественный голос зазвучал над безбожно обезображенным Сан-Франциско. И свершилось чудо. Люди стали приходить в себя. Утверждают, что никогда — ни до, ни после — Карузо не пел столь блестяще, столь вдохновенно, как в утро 18 апреля 1906 года…
На сей раз Карузо в «Паласе» не было. Окна отеля выглядели буднично, как бесцветные глаза филистера. Впрочем, не было и необходимости в Карузо. Сорок холмов, на которых стоит Сан-Франциско, ходуном не ходили.
В 1969 году, когда мэр Алиото устроил сатурналию у подножия Сити-холла, в летописи Сан-Франциско произошло событие, которое с не меньшей силой подчеркнуло жизненность города. Буквально накануне годовщины землетрясения было закончено строительство 52-этажного небоскреба на Керни-стрит, который и по сей день самое высокое здание в городе. Здесь разместилась главная, или мировая, как любят выражаться американцы, штаб-квартира крупнейшего во всей капиталистической поднебесной банка — «Бэнк оф Америка». Забравшись под козырек небоскреба в ресторан «Корнелия рум», напоминающий подвешенный в поднебесье аквариум, я любовался панорамой Сан-Франциско.
Ресторанный аквариум вибрировал, вибрировал слегка, но вполне достаточно для того, чтобы дать толчок беседе о землетрясении. Моим собеседником был местный бизнесмен. Он рассказал историю дедушки Джианнини, который с помощью городских зеленщиков и цветочников, вернее, манипулируя их вкладами, основал «Бэнк оф Итали». Землетрясение 1906 года чуть было не положило конец существованию банка. Он оказался на грани разорения. Единственный капитал, оставшийся в распоряжении Джианнини, состоял из золотых слитков стоимостью в восемьдесят тысяч долларов, спрятанных под паркетом в гостиной. Слитки были немедленно пущены в ход. За кассу встал сам Джианнини. Собственно, никакой кассы уже не было. Ее заменяли две бочки и перекинутая через ник доска. Давая погорельцам рискованные ссуды под грабительские проценты, Джианнини выкрутился. Со временем — в течение полустолетия — «Бэнк оф Итали» превратился в «Бэнк оф Америка», крупнейший банк Соединенных Штатов. Зеленщиков и цветочников Сан-Франциско это процветание, простите за каламбур, не коснулось.
Перебив собеседника, я заметил, что как раз в эти дни министерство финансов США объявило о начале продажи золотых запасов страны для поддержания пошатнувшегося доллара.
— Уж не собирается ли ваше казначейство повторить чудо дедушки Джианнини? — спросил я.
— Вряд ли это ему удастся. Долларовая лихорадка посерьезнее тихоокеанской расщелины.
— Вы имеете в виду дефект святого Андреаса?
— Нет, врожденные дефекты нашей экономической системы.
Мне показалось, что ресторанный аквариум на верхотуре «мировой» штаб-квартиры «Банк оф Америка» завибрировал сильнее обычного…
Повторяю, тот апрель в Сан-Франциско был сравнительно спокойным. Меньше паники, но и веселья меньше. Зато больше какого-то неосознанного беспокойства, щемящего предчувствия и томительного ожидания какой-то беды, не мгновенной, как гром среди ясного неба, а подползающей медленно, как удав к кролику, и посему еще более пугающей и невыносимой. И, конечно, знамения, ибо Сан-Франциско вольнодумен и легкомыслен, как Дон-Жуан, лишь до того момента, пока не появилась статуя Командора. Затем он становится суеверным, как донна Анна.
В том апреле «статуй Командора» в Сан-Франциско было хоть отбавляй. Ежегодный фестиваль цветения вишни, проходивший в «Японском центре» города, был омрачен новым обострением американо-японских отношений. Речь шла не столько о вишнях, сколько о протекционизме, о заносчивой йене, несбалансированном торговом сальдо, предстоящем визите премьера Фукуды и прочих «ягодах», явно отдающих горчинкой.
Вновь объявился так называемый «зодиакальный убийца», который вот уже в течение нескольких лет терроризирует город. На его счету тридцать семь нераскрытых убийств. В последнее время о нем не было слышно. Но вот в конце апреля газета «Сан-Франциско кроникл» получила от него весточку. «Я снова среди вас, — говорится в письме, нацарапанном печатными, от руки буквами. — Убивать людей куда занятнее, чем убивать животных. Я с нетерпением ожидаю хорошего кинофильма о себе. Интересно, кому поручат изображать меня?» Как видно, «зодиакальный убийца» не только опасен, но и тщеславен и к тому же прекрасно осведомлен о нравах и вкусах Голливуда.
Знамения, знамения. 11 апреля вспыхнул пожар на сорок третьем этаже башни гостиницы «Хилтон». Клубы черного дыма, простроченного огненными искрами, заволокли Эллис-стрит и Мэзон-стрит, скрыв от глаз пешеходов охваченную пламенем хилтоновскую башню. Жизнь словно прокрутила в реальности кадры катастрофы из кинофильма «Адская башня», который был снят в этом городе несколько лет назад. А ночью того же дня были похищены драгоценности на рекордную для Сан-Франциско сумму в два с половиной миллиона долларов. Сценарий ограбления был вполне голливудским. Буквально на следующий день некая Филлис Тейлор зарезала своего пятилетнего сына и отравила десятилетнюю дочь, заподозрив, что они «дети сатаны». Выяснилось, что убийца не какая-нибудь темная баба, а ученый-химик из исследовательской лаборатории местного филиала «Дженерал моторс». И в этой трагедии, американской трагедии, было нечто голливудское, на популярную сейчас тему об «эксорсисме», то есть «изгнании дьявола». Нет, недаром, совсем недаром и неспроста ждет «зодиакальный убийца», когда голливудская «фабрика снов» увековечит его кровавые похождения в Сан-Франциско! Интересно, кому поручат эту роль и за сколько?
Но самые страшные знамения были еще впереди. Неожиданно разнесся слух, что городская святыня — картина «Сан-Франциско, июль 1894 года» будет продана с молотка и навеки покинет берега Байя де магнифисенция тременда. На всякий случай я поспешил попрощаться с ней. Она выставлена в антикварной лавке «Джон Хауэлл букс» на Пост-стрит. Картина принадлежит кисти художника Джорджа Генри Бэрджесса. Бэрджесс был англичанином. Он родился в Лондоне в 1830 году в семье врача. Приехав в Сан-Франциско, Бэрджесс посвятил всю свою жизнь этому городу, рисуя его урбанистические пейзажи и именитых жителей.
Картина «Сан-Франциско, июль 1894» — вершина и квинтэссенция творчества Бэрджесса. Художник изобразил в ней на гигантском полотне в романтизированной и героической форме любимый город в годы пика знаменитой «золотой лихорадки». Когда картина была закончена — в полдень 2 июля 1894 года — Бэрджесс пригласил в свою студию группу оставшихся в живых пионеров эпохи «золотой лихорадки». Пристрастные судьи одобрили работу Бэрджесса и выдали ей грамоту, одновременно и похвальную, и охранную.
Мистер Хауэлл, массивный мужчина с львиной гривой посеребренных волос, охвачен возмущением и энтузиазмом, И то и другое вполне объяснимо. На пожелтевших листах стоят выцветшие подписи Вашингтона Бартлетта, молодого морского офицера, поднявшего в 1846 году американский флаг над только что отбитым у Мексики городом Йерба Буэна, как окрестил в конце XVIII века будущий Сан-Франциско некий английский ботаник, покоренный местной растительностью. (Йерба Буэна — хорошая трава, растительность.) Вот подпись Альфреда Робинсона, перу которого принадлежит один из шедевров ранней калифорнийской литературы «Жизнь в Калифорнии до завоевания». А вот подпись Уильяма Шермана, банкира, ставшего генералом в годы гражданской войны между Севером и Югом и прославившегося знаменитым походом на Джорджию.
Подписи па грамоте читаются как названия улиц города: Джордж Хайд — его именем названа Хайд-стрит, С. Гаф — его именем названа Гаф-стрит, Томас Коул — его именем названа Коул-стрит, X. Эллис — его именем названа Эллис-стрит, Уильям Дэвис — его именем названа Дзвис-стрит и так далее. В центре картины Бэрджесса оживленный перекресток улиц Монтгомери-стрит и Калифорния-стрит, где когда-то стоял дом Лейсдесдорфа, первого именитого негра-горожанина Сан-Франциско, морского волка, бизнесмена, владельца отелей, домов терпимости, ранчо и другой недвижимости. Сейчас на этом месте одно из отделений «Бэнк оф Америка».
Подобно тому как охранная грамота бережет картину, сама картина оберегает город. Она его талисман. Так, во всяком случае, считают суеверные жители Сан-Франциско. Вот почему их так страшит возможная утрата полотна.
— Я бизнесмен, и мне не до сантиментов. Но даже я готов продать картину себе в убыток, если найдется покупатель, который, согласится оставить ее в Сан-Франциско, — говорит мистер Хауэлл.
Черт подери, на какие только жертвы не пойдешь, лишь бы уберечь свой город от землетрясения!
И наконец, последнее знамение, самое ужасное. Произошло оно как раз в день моего приезда в Сан-Франциско. Композитор Джордж Кори покончил жизнь самоубийством, приняв яд. Было ему пятьдесят пять лет. Обеспокоенные долгим отсутствием Кори, соседи взломали двери его квартиры и нашли на полу бездыханное тело композитора. Песни Джорджа Кори распевают по всему миру. Они принесли славу таким вокалистам, как Билли Холидей, Пзрл Бэйли, Нэнси Вильсон, Фрэнк Синатра, Тони Беннет, и многим другим, которые, в свою очередь, приумножили популярность мелодий Кори.
Джорджа Кори называли соловьем Сан-Франциско. По праву. Он родился и умер в этом городе. Он воспевал его улицы и мансарды, его мосты и небоскребы, его заливы и холмы, его людей, красивых и мужественных. Соловей свил себе гнездо на одном из самых знаменитых холмов Сан-Франциско— Ноб-хилле, куда по Пауэлл-стрит и Калифорния-стрит взбегают, весело звеня, живописные трамвайчики. Отсюда, свысока, он глядел на неповторимую панораму города и слагал песни в его честь. Одна из них была официально объявлена в 1969 году гимном Сан-Франциско. Слова ее были совсем не гимновые, впрочем, как и название: «Я оставил мое сердце в Сан-Франциско». Блудный сын покидает свой город, скитается по белу свету, но сердце его, прикованное к Сан-Франциско, зовет скитальца домой с высот холмов. И зов этот внушает ему надежду на возвращение в сияющих лучах золотого солнца. Песня была написана в 1952 году и с легкой руки прославленного шансонье Тони Беннета вскоре завоевала весь мир. По словам композитора, даже четверть века спустя она приносила ему ежегодно пятьдесят тысяч долларов авторских.
Но еще больше песня Кори обогатила его город. Она способствовала притоку туристов, которые вместе со своими сердцами оставляли в Сан-Франциско и доллары. Одних это радовало, других печалило. Среди последних был автор текста песни поэт Дуглас Кросс. «Она привлекла десятки тысяч людей в наш город и тем самым способствовала переменам, которые подтачивают Сан-Франциско. Он сейчас уже не тот город, о котором мы сложили песню», Дуглас Кросс умер в 1976 году.
Самоубийство «соловья» в самый канун очередной годовщины землетрясения произвело шоковое впечатление на суеверных жителей Сан-Франциско. Муниципальные власти, находясь под свежим впечатлением утраты, издали наконец обещанную карту убежищ на случай землетрясения и выделили — тоже наконец — ассигнования на осуществление так называемого «ордонанса по укреплению парапетов». Ордонанс этот был принят еще шесть лет назад после обследования, которое показало, что при повторном землетрясении главной причиной человеческих жертв будут падающие балконы и горгульи — выступающие водосточные трубы, имеющие формы фантастических фигур. (Влияние готической архитектуры весьма сильно в Сан-Франциско.)
Но и карта убежищ, и «ордонанс по укреплению парапетов» — припарки для мертвого, если святой Андреас снова захочет продемонстрировать во всем блеске свою всеразрушающую дефективность.
— Если вы окажетесь в то время не в том месте, вас уже ничего не спасет, — философски замечает Эд Джойс, директор городской службы «Скорой помощи и чрезвычайного положения».
И все-таки фатализм жителей Сан-Франциско по отношению к землетрясению — веселый фатализм. Иное дело социальные, а не стихийные бедствия — безработица, инфляция, преступность. Их неизбежная данность или данная неизбежность никого не веселит. Вот почему, как это ни парадоксально на первый взгляд, синдром землетрясения имеет определенную терапевтическую ценность. Он отвлекает людей, служит отдушиной, своеобразным катарсисом — разрядкой. Снявши, мол, голову, по волосам не плачут.
Веселый фатализм. Вновь вспоминается поездка в Сан-Франциско в апреле 1969 года, когда город у берегов сказочного залива жил ожиданием неминуемой катастрофы.
В газете «Сан-Франциско кроникл» раздался телефонный звонок.
— Будьте добры сказать, в котором часу начнется завтра землетрясение? — осведомился чей-то женский голос.
— К сожалению, я не располагаю подобной информацией. Вам следовало бы поговорить с тем джентльменом, что наверху, в небе, — ответила телефонистка.
— О'кэй, тогда соедините меня с ним, — прокричал все тот же женский голос.
Такие люди не держат на полу хрусталь и фарфор.
Сан-Франциско — Вашингтон.
Апрель — май 1978 года
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги