С тех пор, как уснула моя красавица

4

В понедельник утром Нив была в холле своего дома, снова нагруженная коробками с туалетами Этель. Из лифта выпорхнула Це-Це. Ее вьющиеся белокурые волосы были уложены в стиле ранней Филис Диллер, глаза ярко подведены фиолетовым карандашом, а маленький хорошенький ротик подкрашен а-ля пупсик. Це-Це, настоящее имя которой было Мэри Маргарет Мак Брайд («Угадай-ка, в честь кого?» — спрашивала она Нив), было двадцать лет. Начинающая актриса, она появлялась в спектаклях многочисленных театриков, находящихся на самых задворках Бродвея. Большинство таких спектаклей не выдерживали больше недели.

Несколько раз Нив ходила ее смотреть, каждый раз изумляясь, до чего все же Це-Це была хороша. Той достаточно было едва уловимого движения — повести плечом, изогнуть губу, слегка изменить позу, чтобы перевоплотиться совершенно. Обладая от природы прекрасным слухом, она могла подражать любому акценту; ей не составляло труда разлиться руладами Баттерфляй МакКвин и тут же перейти на томную хриплость низкого голоса Лорен Бэколл. Она делила квартиру-студию в Шваб-Хаус с такой же грезящей о славе актрисой и поддерживала их скромный, так сказать, семейный бюджет благодаря разным подработкам. Выгуливать собак, так же, как и работать официанткой, ей было не по душе; Це-Це предпочитала убирать квартиры.

— 50 баксов за 4 часа — и никуда не надо тащиться, — поясняла она.

Нив порекомендовала ее Этель Ламбстон, и несколько раз в месяц Це-Це ходила убирать квартиру Этель. Сейчас Нив поджидала ее, как своего единственного спасителя. Встретив девушку, она объяснила свои проблемы.

— Я собираюсь туда завтра, — сказала Це-Це, переведя дух. — Честное слово, Нив, эта работа заставит меня перейти на выгуливание бультерьеров — какой бы вылизанной я ни оставила квартиру, к следующему разу там всегда жуткий разгром.

— Я видела, — подтвердила Нив. — Послушай, если Этель не заберет все эти коробки и сегодня, я подойду с ними завтра утром к лифту, и мы оставим их у нее в шкафу. У тебя есть ключи?

— Да, она дала мне один полгода назад. Созвонимся. Пока.

Це-Це чмокнула воздух, изображая поцелуй, и почти побежала по улице — диковинная птичка с золотистыми завитыми волосами и диким макияжем, в ярко-фиолетовом шерстяном жакете, красных узких брючках и желтых тапочках.

В магазине Бетти помогла Нив снова развесить одежду Этель в мастерской на отдельную вешалку для заказов.

— Это чересчур даже для Этель, — тихо сказала она, и морщинки еще резче обозначились у нее на лбу. — Тебе не кажется, что мог произойти какой-нибудь несчастный случай? Может, нам стоит заявить в полицию?

Нив поставила коробку с украшениями рядом с вешалкой.

— Я могу попросить Майлса справится о несчастных случаях, — сказала она, — но подавать в розыск еще рано.

Бетти вдруг широко улыбнулась:

— А может, у нее завелся кто-нибудь, наконец. Может, она провела потрясающий уик-енд.

Сквозь открытую дверь был виден торговый зал. Уже появилась первая покупательница и новенькая продавщица уговаривала ее примерить совершенно неподходящие платья. Нив закусила губу. Кроме всего прочего, от Ренаты ей достался и вспыльчивый характер, поэтому Нив старалась следить за своим языком.

— Хотела бы я на это надеяться, — ответила она Бетти и с приветливой улыбкой заспешила на выручку покупательнице. — Мариан, почему бы вам не показать зеленое шифоновое платье от Делла Роуз? — деликатно вмешалась она.

Утро выдалось хлопотное. Секретарша продолжала постоянно набирать номер Этель. Последний раз, когда она сообщила, что там никто не отвечает, у Нив мелькнула мысль о том, что если Этель действительно встретила мужчину и сбежала с ним, то никто так не будет этому рад, как ее бывший супруг, который продолжает выплачивать ежемесячные алименты вот уже 22 года.

По понедельникам у Денни Адлера был выходной. Он рассчитывал, что потратит его, наблюдая за Нив Керни, но в воскресение вечером его позвали к телефону, стоящему в холле дома, где он снимал меблированную комнату.

Менеджер кафе звал Денни поработать завтра, потому что он уволил продавца.

— Я сделал кое-какие подсчеты — этот сукин сын запускал-таки свою лапу в кассу. Так что завтра ты мне нужен.

Денни чертыхнулся про себя. Но надо быть идиотом, чтобы отказаться.

— Я приду, — буркнул он.

Повесив трубку, он подумал о Нив Керни и вспомнил ее улыбку, когда принес ей ланч, ее угольно-черные волосы, эффектно оттенявшие лицо, ее грудь, обтянутую модным свитером. Большой Чарли говорил, что по понедельникам после обеда она ходит на 7-ю Авеню. Это значит, что после работы не стоит и пытаться ее поймать. Ну что ж, и у него на этот вечер другие планы, которые не хотелось бы ломать — у него свидание с официанткой из бара напротив.

Возвращаясь через сырой, воняющий мочой холл к себе в комнату, Денни подумал: «Следующего понедельника ты уже не увидишь, детка».

Детка, слов нет, хороша. Правда, спустя несколько недель, проведенных на кладбище, вряд ли она будет так же соблазнительно выглядеть.

Вторую половину понедельника Нив всегда проводила на Седьмой авеню. Она любила шумную неразбериху Гармента, запруженные тротуары, узкие мостовые, с обеих сторон заставленные грузовиками, подвозившими товар; ей нравилось смотреть на мальчишек-посыльных, ловко снующих между людьми и машинами, ее увлекала атмосфера занятости и спешки, царившая повсюду в этом районе.

Когда ей было лет восемь, она начала ходить сюда с Ренатой. Несмотря на протесты Майлса, Рената устроилась работать на неполный рабочий день в магазине готового платья на 72-й улице, всего в двух кварталах от дома. А потом пожилой хозяин обратился к ней с предложением купить магазин. Нив живо представила Ренату, упрямо качающую головой в то время, как немолодой дизайнер предпринимал очередную попытку переубедить ее по поводу своих моделей.

— Когда женщина садится в этом платье, оно задирается, — говорила Рената. Когда она сердилась, ее итальянский акцент становился заметнее. — Женщина должна надеть платье, посмотреться в зеркало, чтобы проверить, не спустилась ли на ее чулке петля, и после этого вообще забыть, что на ней надето. Она должна ощущать одежду, как свою вторую кожу. — Рената произносила «ко-ожу».

У нее был верный глаз на модельеров. У Нив до сих хранится брошь в виде камеи, которую один из них подарил Ренате — она была первой, кто стал продавать его модели.

— Твоя мама дала мне «старт», — часто вспоминал Джакоб Голд. — Прекрасная женщина; а как она чувствовала моду! Ты пошла в нее.

Для Нив это была высшая оценка.

Пересекая с запада 7-ю Авеню, Нив пыталась разобраться, что же ее так тревожит. Это было очень неопределенное ощущение, но постоянное, как пульсирующее нытье больного зуба. Она отдернула себя: «Скоро я буду, как те полные суеверий ирландцы, которые всегда „чувствуют“ какие-то неприятности на каждом шагу».

В «Артлес спортвеар» она заказала льняные рубашки с подходящими к ним шортами «бермуды».

— Мне нравятся пастельные тона, — бормотала она, — но к этим надо что-то необычное.

— Мы можем предложить блузу. — Держа в руке блокнот для заказов, продавец указывал на вешалки, где были светлые нейлоновые блузки с белыми пуговицами.

— Ну, это больше подошло бы к школьному джемперу.

Нив прошлась по комнате, потом заметила цветные футболки.

— Вот это то, что мне надо.

Она выбрала несколько разных цветов и приложила их к костюмам.

— Это — к персиковому; эта — к лиловому. Теперь, кажется, все.

У Виктора Коста она нашла шифоновое платье в романтическом духе с вырезом-лодочкой, которое одиноко болталось на вешалке. И снова перед ее глазами встала Рената — Рената в черном бархате от Виктора Коста, собирающаяся с Майлсом на Новогодний вечер. На шее — подарок Майлса на Рождество — жемчужное ожерелье с букетиком из крошечных бриллиантиков.

— Мама, ты как принцесса, — сказала ей Нив.

Этот момент прочно отпечатался у Нив в памяти. Она так гордилась ими обоими! Майлс, подтянутый и элегантный, с шевелюрой, уже кое-где тронутой сединой, и Рената — тоненькая, с уложенными на затылке угольно-черными волосами.

На следующий Новый Год к ним пришли лишь несколько человек. Отец Дэвин Стэнтон, который получил сейчас сан епископа. Дядюшка Сал, тогда еще изо всех сил сражавшийся за звание кутюрье. Комиссар Херб Шварц, заместитель Майлса, с женой. Уже было семь недель, как не стало Ренаты…

Нив заметила, что продавец терпеливо ждет, стоя рядом.

— Я ищу шерстяную одежду, — пояснила она. — Но сейчас уже не сезон, не так ли?

Она сделала заказ, заскочила еще в три магазина, помеченные в ее списке и, как начало темнеть, отправилась повидаться с дядюшкой Салом.

Демонстрационные залы Энтони делла Сальва были сейчас раскиданы по всему Гарменту: коллекция спортивной одежды располагалась на Западной 37-й улице, украшения и различные аксессуары — на Западной 35-й, а патентная контора на 6-й авеню. Но Нив знала, где его искать. Она направилась прямо к нему в офис на Западной 36-й улице. Когда-то он начинал там, снимая две крошечные комнатушки, а сейчас в его распоряжении были роскошно обставленные три этажа. Энтони делла Сальва — Сальваторе Эспозито из Бронкса — котировался как дизайнер уровня Билла Бласса, Келвина Кляйна и Оскара де ла Ренты.

Переходя 37-ю улицу, Нив лицом к лицу столкнулась с Гордоном Стюбером. Она растерялась. Тот выглядел одетым с иголочки: в темном кашемировом пиджаке поверх бежевого с коричневым пуловера, в темно-коричневых брюках и мокасинах от Гуччи. С блестящими каштановыми волосами и открытым лицом, с тонкой талией и широкими плечами, Гордон Стюбер легко мог бы сделать блестящую карьеру модели. Вместо этого, в свои сорок лет, он был расчетливым дельцом с поразительной способностью отыскивать молодых дизайнеров и эксплуатировать их, пока те не сбегали от него.

Это благодаря им, его направление в женском платье и костюмах было свежим и пикантным. «Неужели ему все мало, если он из экономии использует нелегальных рабочих?» — подумала Нив, холодно взглянув на него. И если у него проблемы с налогами, как дал понять Сал, то она очень рада.

Они прошли друг мимо друга молча, но Нив показалось, что ее обдало волной ненависти. Она где-то читала, что каждый человек окружен аурой определенного цвета в зависимости от настроения. Она предпочла бы не знать, какого цвета сейчас аура Стюбера. Нив заспешила к Салу.

Завидев девушку, секретарша тут же позвонила в кабинет шефу. И почти в то же мгновение Энтони делла Сальва, дядюшка Сал, появился собственной персоной. Его пухлое розовощекое лицо осветилось улыбкой, когда он торопливо обнял Нив.

Она тоже улыбнулась, разглядев его наряд. Сал был ходячей рекламой собственной весенней коллекции. Его интерпретация костюма «сафари» являла собой нечто среднее между одеждой парашютиста и лохмотьями Бродяжки Джима в его лучшие времена.

— Мне очень нравится. Через месяц это будет носить вест Ист-Хэмптон, — целуя его, одобрительно сказала Нив.

— Уже носит, дорогая. Даже докатилось до Айова-сити. Меня это слегка пугает. Приходится быть осторожным. Ну ладно, хватит об этом.

По дороге в свой кабинет он остановился поприветствовать покупателей из другого города.

— Сьюзан помогла вам? Прекрасно. Сьюзан, покажи еще одежду для отдыха. Это, верьте моему слову, хорошо пойдет.

— Дядя Сал, хочется тебе возиться с этими людьми? — спросила Нив, когда те покинули демонстрационный зал.

— Совершенно нет. Сьюзан потеряла с ними два часа и в итоге они купили три или четыре вещи, самые дешевые.

Со вздохом облегчения он закрыл дверь в свой собственный кабинет.

— Сумасшедший день. Откуда у людей деньги? Я снова поднял цены, теперь они стали совершенно безумными, а эти как будто соревнуются, кто раньше мне выложит кругленькую сумму.

Он удовлетворенно улыбнулся. Круглое лицо за последние годы стало одутловатым, и сейчас за тяжелыми веками совсем не было видно глаз. Сал, Майлс и епископ выросли вместе в Бронксе, жили по соседству, вместе играли в футбол, вместе ходили в школу имени Христофора Колумба. Сейчас трудно было поверить, что ему тоже 68 лет.

На столе был хаос из образчиков ткани.

— Ну, что ты на это скажешь? У нас уже три года лежит заказ на оформление внутреннего интерьера для выставочной модели Мерседеса. Когда мне было три года, я игрался стареньким красным фургончиком, и одно из колесиков все время отваливалось. И каждый раз отец лупил меня за то, что я не берегу свои прекрасные игрушки.

Нив почувствовала, что ее настроение поднимается.

— Дядюшка Сал, ей Богу, я бы хотела записать тебя на пленку, чтобы потом шантажировать.

— У тебя для этого слишком доброе сердце. Сядь, попей кофе. Я тебя уверяю, он свежий.

— Я знаю, как ты занят, дядя Сал. Только на пять минут. — Нив расстегнула пиджак.

— Ты не можешь оставить «дядю»? Я начинаю чувствовать себя слишком старым, мне не доставляет удовольствия такая форма проявления уважения, — Сал окинул ее критическим взглядом. — Ты выглядишь хорошо — как всегда. Как идет бизнес?

— Замечательно.

— Как Майлс? Я узнал, что в пятницу освободили Сепетти. Надо думать, его это совсем не радует.

— Да, в пятницу он буйствовал, но на выходные успокоился. Сейчас не знаю.

— Пригласи меня на обед на неделе, мы с ним не виделись уже месяц.

— Приглашаю.

Нив наблюдала, как Сал сервировал кофе на подносе. Она огляделась.

— Я люблю эту комнату.

Стена позади стола была расписана — морской пейзаж с коралловыми рифами в Тихом океане. Именно эта тема и принесла Салу известность.

Сал часто рассказывал, как это было.

— Нив, я был в Аквариуме в Чикаго. 1972 год. В мире моды — полный застой. Всех уже тошнило от мини-юбочек. Но модельеры не осмеливались даже попытаться работать в другом направлении. Высокая мода занималась мужскими костюмами, шортами «бермуды» и тонкими пиджачками без подкладки. Невыразительные, темные цвета. Блузы с оборками, больше для школьниц-пансионерок. Ничего такого, глядя на что женщина могла бы сказать: «Я бы хотела так выглядеть». А я просто гулял по Аквариуму и набрел на этаж, где проводилась выставка «Рифы Тихого океана». Это было, как прогулка по океанскому дну. В бассейнах от пола до потолка сотни экзотических рыб и растений, коралловых деревьев и раковин. И такие цвета, как будто их расписывал сам Микеланджело. Десятки и десятки расцветок — и ни одна не повторяется. Серебристый переходил в голубой; коралловый переплетался с красным. А одна рыба была ярко-желтая, как утреннее солнце, с черными пятнышками. И все скользит в воде, все в движении. Я подумал тогда — как бы здорово это было передать в ткани и начал делать зарисовки прямо там. Я чувствовал, это будет великолепно. В том году меня удостоили премии Коти. Я перевернул мир моды. Раскупали фантастически. Мне дали лицензию на широкую продажу и изготовление аксессуаров. И все только потому, что я не побоялся скопировать саму Природу.

Он проследил за ее взглядом.

— Этот дизайн! Прекрасный. Изысканный. Элегантный. Изящный. Манящий. До сих пор лучшее из всего, что я создал. Но пока им за мной не угнаться. Не рассказывай никому: на следующей неделе я сделаю предварительный показ своей осенней коллекции. Она будет вторая по значимости среди всего, что я сделал. Сенсация. А как у тебя дела на любовном фронте?

— Никак.

— А что тот парень, с которым ты обедала пару месяцев назад? Он был от тебя без ума.

— Сам факт, что ты не можешь вспомнить его имя, говорит сам за себя. Он продолжает делать деньги на Уолл-стрит, недавно купил «Чессну» и квартиру в Вэйл. Забудь. Сам по себе он ни то, ни се. Я все время говорю Майлсу и скажу то же самое тебе: когда появится Мистер-Тот-Который-Надо, я это почувствую.

— Не засиживайся в ожидании. Ты выросла на сказках о волшебной любви твоих родителей. — Сал одним глотком допил кофе. — Для большинства из нас все совсем не так.

Нив развеселило то наблюдение, что когда Сал бывал с близкими друзьями или пытался кого-то в чем-либо убедить, то его вкрадчивый итальянский акцент исчезал и наружу вылезало его природное просторечье.

Сал тем временем продолжал развивать свою мысль.

— Мы все с кем-то встречаемся. Поначалу мы интересны друг другу, а потом нам становится скучно. Но мы продолжаем видеться, и в конце концов что-то происходит. Не чудо. Может, просто дружба. Мы вынуждены приспосабливаться. Нам не нравится опера, но мы ходим в оперу. Мы, может, ненавидим спорт, но играем в теннис или бегаем трусцой. То же самое и с любовью. И так живут девяносто процентов людей, Нив, поверь мне.

— С тобой все происходило таким же образом? — невинно спросила Нив.

— Четыре раза. — Сал расплылся в улыбке. — Не будь такой наивной. Но я оптимист.

Нив допила кофе и почувствовала, что ей полегчало на душе.

— Я, действительно, наивная, но с твоей помощью я с этим справлюсь. Так как насчет обеда в четверг?

— Прекрасно. И запомни, во-первых, в отличие от Майлса я не на диете, а во-вторых, не говори ему, что я приду.

Нив чмокнула его на прощание, вышла из офиса и оглянулась по сторонам, проходя через демонстрационный зал. Опытным глазом, она подмечала фасоны на манекенах. Неплохо, но не блестяще. Нежные цвета, чистые линии, новое, но нельзя сказать, чтобы слишком смелое. Они будут хорошо продаваться. Она подумала об осенней коллекции Сала. Так ли она в самом деле хороша, как он утверждает?

Нив вернулась в свой магазин, у нее была назначена встреча с декоратором; надо было обсудить оформление витрины. В шесть тридцать она закрылась и снова принялась за уже привычное занятие — собирала вещи Этель, чтобы захватить их домой. От той снова ничего не было слышно, на постоянные телефонные звонки по-прежнему никто не отвечал. Но, слава Богу, скоро это закончится. Завтра она вместе с Це-Це зайдет к Этель Ламбстон домой и оставит все эти свертки там.

Размышляя таким образом, Нив поймала себя на том, что в голове у нее крутится одна и та же строчка из жалостливого стихотворения Юджинии Филд «Маленький грустный мальчик»: «Он поцеловал их — и там оставил…»

Когда она подняла охапку скользких пакетов с одеждой, то вспомнила и конец стихотворения, где говорится о том, что Маленький Грустный Мальчик так никогда и не вернулся к своим чудесным игрушкам.