Садгора

Знакомство с шефом.

Суббота для большинства людей – день либо выходной, как при пятидневке, либо сокращённый – это если в неделе целых шесть рабочих дней. Но эти нюансы сегодня не привлекали внимания коменданта Садгоры. Полковник МихалЮрич пятидесяти лет, седой, подтянутый, в отлично сидящем на нём мундире, оставив дома молодую жену, ждал в кабинете свежеиспечённого лейтенанта, за которым послал своего водителя. Вакантную должность его помощника не мог занять кто угодно. Комендант не хотел, чтобы получилось, как в прошлый раз, когда кандидатуру его старшего помощника с ним не согласовали, а прислали какого-то гуся из Гусь-Хрустального, где делают фужеры, рюмки и бокалы, по которым старпом оказался специалистом большим, чем по Уставу гарнизонной и караульной служб. «Покупатель» подполковник-кадровик раньше служил под его началом в Туркестане и из уважения к бывшему шефу проинформировал его о претенденте. Полковник кандидатуру рассмотрел, и Феликс чем-то ему подошёл. У них обоих мамы были школьные учителя. А то, что курсант не рассказал кадровику об артиллеристе деде Иване, получившем ранение в Карпатах, и о репрессированном прадеде Павле, это уже никого теперь не интересовало, хотя и стало известно советский военной контрразведке и соответственно коменданту.

Прадед Павел в войну, которую потом победители назовут Гражданской, хотя по способам убийства живых людей войны не бывают военными и цивильными, хлебопашествовал где-то между Карпатами и Воронежем. Земля была жирная, но работать на ней надо было не покладая рук и ему и старшим детям, в семье их было семеро, Ваня – младшенький. Много ртов – много закромов, но собранного едва хватало для себя, если что и продавали на ярмарках, то так, чтобы жене купить платок, себе – сапоги, детишкам – по прянику. Пил по праздникам, молился и снова грешил. К лошади и корове относился как к кормильцам, тут русские с индусами расходятся. Но не обошла смута и его хутор, зачастили по очереди вояки всех цветов и оттенков радуги: белые, красные, зелёные. Все были охотники до чужого хлеба. Говорили красиво, а поступали как уроды, грабили крестьянина люто. В последний раз, когда уже и отдавать было нечего, потому как осталось только на посев, пришли во главе с матросом в чёрном и за закопанный в сарае мешок объявили его врагом их матросского народа и отправили с семьёй в Читу. Дед Павел там уже не пил и не грешил, а только молился о том, чтобы не дознались про захороненного им в восемнадцатом году в огороде гусара в коричневом то ли сукна, то ли от запёкшейся крови мундире, который раненым приполз, но не выдюжил и помер. Стал временный постой гусара вечным ему погостом. Не услышали молитву небеса из-за плохой погоды, но прочуяло про то всепогодное Чека и оставило оно только смутную память о Павле, Ваню сделало сиротой, стал детский дом его новым приютом. Спасибо, что не дали сгинуть фамилии. Таким образом царь хлебных полей Павел родил Ивана, царь поля брани Иван родил Александра, царь взлётного поля Александр родил цесаревича Феликса, больше похожего на голубя со шпорами, чем на цесарку. В общем, такая царская родословная у лейтенанта. Денщик, подай коня и саблю гусару!

Комендатура располагалась в одном здании со штабом дивизии, но имела отдельный выход на улицу. Небольшой, но уютный дворик с металлической скамейкой у входа, над которым рос виноград, заплетая своими ветвями ближайшее окно. У скамьи – чёрная чугунная мусорница с каким-то орнаментом, предназначенным, видимо, для любования. Побелённые бордюрный камень и колесо от грузового автомобиля, использовавшееся в качестве самодельной клумбы для цветов, завершали эту нехитрую композицию. Забрав с собой диплом и предписание, оставив в уазике чемодан и очки, а фуражку водрузив на голову, молодой офицер бодрым шагом проследовал внутрь здания мимо этой не сразу увиденной и оценённой им красоты.

Конечно, внешнее великолепие было исключительно плодами трудов полковника, а в Туркестане он даже умудрился создать бассейн с золотыми рыбками, за которыми следила секретарша, ставшая впоследствии его женой. Без должного присмотра бассейн захирел сразу после его убытия в Садгору. Комендант был коммунист и молодец, поэтому, где бы он не обосновывался, на свой вкус обустраивал и окоп, и быт. Ему нравилось, когда вокруг него всё расположено соответственно складу его души, когда ночные тапочки и подчинённые всегда под рукой.

«Разрешите доложить! Лейтенант такой-то прибыл для прохождения службы!», – Феликс отрапортовал, как учили. Полковник, сидя за двухтумбовым столом с зелёным сукном, изучающе молча смотрел некоторое время на стоящего лейтенанта в шитых погонах и модной фуражке, затем предложил присесть за приставной стол. На суконной поверхности громоздился чёрный телефон военной связи с жёлтыми клавишами для включения разных линий соединений и круглым диском набора цифр, стояли лампа с абажуром из зелёного стекла, а также печатная машинка «Mersedes», помнившая ещё пальцы австро-венгров или поляков-литовцев, на которой сохранилась клавиша с буквой «i». Комендант, надев на нос очки в позолоченной оправе, внимательно изучал диплом и выписку с оценками, пока Феликс от нетерпения ёрзал на стуле, а муха пыталась найти возможность пробить оконное стекло и вырваться на улицу. «На вещевое и финансовое довольствие, а также на комсомольский учёт станете в штабе. Питаться будете в столовой военторга. Водитель отвезёт Вас в офицерское общежитие. Жить будете в отдельной комнате. На службу в 8 часов в понедельник», – комендант был предельно лаконичен. Первое знакомство состоялось. «Василий прав: полковник строг, но справедлив», – подумал новоявленный помощник коменданта, а вслух, желая разрядить казённую обстановку разговора, пошутил, что, мол, ещё суббота, а он уже, дескать, на службе – смотрите какой герой.