Саксонские хроники. Книги 1-12

Глава 1

Было пасмурно. Небо создали боги, оно отражает их настроение. В тот день боги хмурились. Стояла середина лета, но с востока налетел холодный дождь. Похоже на зиму.

Я сидел на Молнии, своем лучшем коне. Это был жеребец, черный как ночь, но с серой полосой, сбегающей по крупу. Его назвали в честь большой гончей, которую я принес некогда в жертву Тору. Мне не хотелось убивать пса, но боги жестоки: они требуют от нас жертв, а потом затыкают уши. Молния был здоровенным животным, могучим и злым – настоящий боевой конь. На левом боку у меня висел Вздох Змея, лучший из мечей, хотя против врага, с которым мне предстояло сойтись в тот день, не требовался ни меч, ни щит, ни топор. Но я все равно нацепил клинок, потому как Вздох Змея – мой товарищ. Он до сих пор при мне. Когда я умру, а это произойдет скоро, кто-то сомкнет мои пальцы вокруг кожаной оплетки потертой рукояти, и меч вознесет меня в Валгаллу, обитель душ воинов и высших богов, и мы будем пировать.

Но это случится не сегодня.

В тот же темный летний день я сидел в седле посреди разбитой улицы, обратившись лицом к врагам. Я слышал их, но не видел. Они знали, что я здесь.

Ширина улицы позволяла двум повозкам с трудом разминуться друг с другом. По обе стороны тянулись хижины, плетеные стены которых были заляпаны грязью. Их соломенные крыши почернели от дождей и густо поросли лишайником. Лошадь по бабки тонула в жиже из размолотой колесами телег грязи и дерьма собак и свободно гуляющих свиней. Пронизывающий ветер гнал рябь по лужам в колеях, рвал выходящий из отверстий в крышах дым, донося запах горящих поленьев.

Со мной было двое спутников. Из Лундена я выехал во главе двадцати двух человек, но в эту пропахшую навозом и мокрую от дождя дыру меня привело дело личного свойства, поэтому бо́льшую часть своих людей я оставил в миле позади. За мной расположился Осберт, мой младший сын, на сером жеребце. Ему исполнилось девятнадцать, на нем была кольчуга, на боку висел меч. Парень стал уже взрослым мужчиной, но я продолжал думать о нем как о мальчишке. Меня он боялся, как я боялся своего отца. Некоторые матери балуют сыновей, но Осберт рос без матери, и я воспитывал его в строгости, так как мужчине полагается быть суровым. Мир полон врагов. Христиане учат нас любить врагов и подставлять другую щеку. Христиане – глупцы.

Рядом с Осбертом застыл Этельстан, незаконнорожденный старший сын Эдуарда, короля Уэссекса. Мальчишке стукнуло всего восемь, но, как и Осберт, он был облачен в кольчугу. Этельстан не боялся меня. Я попытался припугнуть его, но он только глянул на меня холодными синими глазами, потом ухмыльнулся. Я любил этого парнишку так же сильно, как Осберта.

Оба они приняли крещение. Я вел бой, который не мог выиграть. В мире смерти, предательства и нищеты христиане обречены на победу. Разумеется, старых богов до сих пор почитают, но их оттеснили в горные долины, потаенные места, к северным окраинам мира, тогда как христианство расползается как чума. Пригвожденный Господь христиан всемогущ – я признаю это. Я всегда знал, что их Бог обладает великой силой, и не понимал, почему мои боги позволяют ублюдку побеждать, но это так. Он лжец – вот единственное объяснение, которое приходит на ум. Распятый Бог шельмует и обманывает, а плуты и обманщики всегда выигрывают.

И вот я ждал на раскисшей улице, а Молния бил тяжелым копытом по луже. Поверх кожаного и кольчужного доспеха я набросил плащ из темно-синей шерсти с горностаевой оторочкой. На шее у меня висел молот Тора, а на голове возвышался шлем с волчьей мордой, прикрывающие щеки пластины были открыты. Дождь стекал с края шлема. Я надел кожаные сапоги и заткнул голенища тряпкой, чтобы влага не попадала внутрь, натянул боевые рукавицы. Руки унизаны золотыми и серебряными браслетами. Браслетами, которые воин получает, убивая врагов. Я был во всей своей славе, хотя неприятель, противостоявший мне, не заслуживал такой чести.

– Отец, – начал Осберт. – Что, если…

– Я обращался к тебе?

– Нет.

– Тогда молчи, – отрезал я.

Я не хотел этого показывать, но меня переполняла ярость. Гнев, не имеющий выхода, просто гнев на мир, на этот жалкий тусклый мир. Бессильный гнев. Враги прятались за закрытыми дверями и пели. Я слышал их голоса, хотя не различал слов. Они видели меня, без сомнения, как и то, что улица за моей спиной пуста. Обитатели этого городка не желали принимать участия в том, что случится.

Но что произойдет, я не знал и сам, хотя и стал причиной событий. А быть может, двери останутся запертыми и враги решат отсидеться в здании из прочных бревен? Наверняка именно этот вопрос собирался задать Осберт. Что, если враги не выйдут? Сын едва ли назвал бы их врагами – скорее сказал бы так: «Что, если они не выйдут?»

– Если они не выйдут, – проговорил я, – мне придется вышибить их проклятые двери, войти и вытащить ублюдка. Если до этого дойдет, вы двое останетесь здесь и будете держать Молнию.

– Да, отец.

– Я пойду с тобой, – заявил Этельстан.

– Пойдешь, если я тебе велю.

– Да, господин Утред, – почтительно отозвался мальчонка, но я знал, что он ухмыляется.

Мне не требовалось оборачиваться, чтобы уловить эту дерзкую ухмылку, но не обернулся я потому, что в этот миг пение прекратилось. Некоторое время спустя двери открылись.

Вышли сначала полдюжины старших, затем младшие. Я видел, как последние смотрят на меня, но даже вид Утреда, вождя во славе и гневе, не мог умерить их радости. Эти парни выглядели такими счастливыми: улыбались, хлопали друг друга по спине, обнимались и смеялись.

Шестеро стариков не смеялись. Они направились ко мне, я же не тронулся с места.

– Мне сказали, что ты господин Утред, – заговорил один из них.

Старик был одет в грубый белый балахон и подпоясан веревкой. Узкое, темное от загара лицо бороздили морщины, особенно глубокие вокруг глаз и у рта. Седые волосы падали на плечи, а борода спускалась до пояса. Физиономия его показалась мне лукавой, вместе с тем в нем чувствовалась властность. Видимо, это был церковник высокого ранга – в руке он держал тяжелый посох, увенчанный узорчатым серебряным крестом.

Я молчал, разглядывая молодежь. По большей части то были мальчишки или мальчишки, недавно ставшие мужчинами. Макушки, где им выбрили волосы, блестели в тусклом свете дня. Вот из дверей вышло несколько человек постарше. Я предположил, что это родители мальчиков-мужчин.

– Господин Утред, – снова начал церковник.

– Я заговорю с тобой, когда буду готов говорить, – буркнул я.

– Едва ли это случится, – заявил он, обратив ко мне крест, будто тот мог меня напугать.

– Прополощи свой поганый рот козлиной мочой, – прикрикнул я на него.

Наконец я заметил юнца, которого искал, и ударом каблуков бросил Молнию вперед. Двое из старейшин попытались меня задержать, но жеребец клацнул своими зубищами, и церковники отшатнулись. Лучшие копейщики данов разбегались перед Молнией, шестеро же стариков разметало, как хлебные крошки. Я направил скакуна в толпу молодежи, наклонился и ухватил черную рясу одного из юнцов. Подняв, я швырнул его животом на луку седла и коленями развернул коня.

Тут и начались сложности. Двое или трое из юнцов попытались помешать мне. Один схватил жеребца за уздечку. То была ошибка, большая ошибка. Клацнули зубы, мальчик-муж вскрикнул, я вздыбил коня, и тот замолотил передними копытами. Я слышал, как одно из них с хрустом ударило в кость, увидел брызнувшую кровь. Молния, обученный двигаться, чтобы не дать противнику спутать задние ноги, кинулся вперед. Я подгонял его, заметив упавшего человека с раскроенным черепом. Другой болван схватил меня за правый сапог в расчете стянуть с седла. Я с силой опустил кулак, и хватка ослабла. Потом вызов мне бросил человек с длинными седыми волосами. Он кинулся за мной в толпу, веля отпустить пленника, после чего, как дурак, замахнулся тяжелым серебряным крестом на длинной палке в сторону головы Молнии. Но привычный к бою конь легко увернулся, я же склонился, схватил посох и вырвал его из рук старика. Но тот не сдавался: изрыгал проклятия, вцепился в узду скакуна и попытался подтащить жеребца поближе к юнцам. В этой куче меня, надо полагать, рассчитывали одолеть числом.

Я вскинул посох и с силой опустил его, пользуясь нижним концом как копьем. Я не знал, что тот увенчан железным наконечником, вероятно с целью втыкать крест в землю. Я хотел только оглушить глупца, но вместо этого посох погрузился ему в голову, пробив череп. Мрачный серый день обагрился кровью. К христианским небесам вознеслись вопли, я бросил посох, и одетый в белое – а теперь в белое с красным – человек остался стоять, покачиваясь. Рот его открывался и закрывался, глаза блестели, а христианский крест торчал из головы. Длинные седые волосы стали красными, потом он упал. Просто рухнул, как камень.

– Аббат! – взвился крик.

Я ударил Молнию в бока, и конь устремился вперед, раскидав последних юнцов. Их матери завизжали. Лежащий поперек моего седла пытался вырваться, и едва мы выбрались из толпы на пустую улицу, я резко ударил его по шее.

Этот парень был моим сыном. Моим старшим сыном. Его звали Утред, сын Утреда, и я слишком поздно прискакал из Лундена, чтобы помешать ему стать священником. Бродячий проповедник, один из тех длинноволосых, с нечесаной бородой попов с глазами безумца, которые выманивают у глупцов серебро в обмен на благословение, сообщил мне о решении сына.

– Весь христианский мир возрадуется, – заявил он, лукаво глядя на меня.

– Чему возрадуется? – спросил я.

– Тому, что сын твой станет священником! Через два дня, как я слыхал, в Тофкестере.

Этим и занимаются христиане в своих церквях – плодят колдунов, превращая мальчиков в чернорясых попов, которые будут распространять это дерьмо еще дальше. И вот мой сын, мой старший сын, стал теперь проклятым христианским священником. Я снова ударил его.

– Ублюдок, – прорычал я. – Черноутробный ублюдок. Предатель, маленький идиот!

– Отец… – заикнулся он.

– Я тебе не отец! – взвыл я.

Выбрав на улице особо зловонную кучу навоза, сочившуюся влагой у стены сарая, я подъехал ближе и швырнул Утреда в нее:

– Ты не мой сын. И имя тебе не Утред.

– Отец…

– Хочешь, чтобы Вздох Змея коснулся твоего горла? – крикнул я. – Если желаешь быть моим сыном, скинь этот проклятый черный балахон, надень кольчугу и делай то, что я тебе скажу!

– Я служу Господу.

– Тогда выбирай себе собственное проклятое имя. Больше ты не Утред Утредсон. – Я повернулся в седле. – Осберт!

Младший направил жеребца ко мне. Вид у парня был встревоженный.

– Отец?

– С этого дня тебя зовут Утредом.

Он посмотрел на брата, потом на меня и неохотно кивнул.

– Как твое имя? – спросил я.

Юнец поколебался, но, видя мой гнев, снова кивнул:

– Меня зовут Утред, отец.

– Ты – Утред Утредсон, мой единственный сын!

Однажды, давным-давно, подобное случилось и со мной. Отец, которого звали Утредом, нарек меня Осбертом, но когда моего старшего брата, тоже Утреда, убили даны, мне дали новое имя. В нашей семье так заведено: старший сын наследует родовое имя. Моя мачеха, глупая баба, во второй раз даже окрестила меня, сказав, что иначе охраняющие небесные врата ангелы не узнают моего нового имени. Меня засунули в бочку с водой, но христианство, хвала Иисусу, смылось – я обрел старых богов и до сих пор почитаю их.

Пятеро старших священников нагнали меня. Я знал двоих из них, близнецов Сеолнота и Сеолберта. Лет тридцать назад мы вместе были заложниками в Мерсии. Нас, мальчишек, пленили северяне: судьба, которая устраивала меня, но вызывала отвращение у близнецов. Теперь они превратились в стариков: два похожих как две капли воды попа крепкого сложения, седобородые, с искаженными гневом круглыми лицами.

– Ты убил аббата Витреда! – прокричал мне один.

Он был потрясен, взбешен, почти невменяем от ярости. Я понятия не имел, который это из близнецов, потому как никогда не умел различать их.

– И лицо отца Бургреда изуродовано! – верещал второй.

Он двинулся, словно намереваясь ухватить жеребца за узду, и я быстро развернул коня, чтобы братьям грозили большие желтые зубы, изукрасившие лицо недавно рукоположенному священнику. Близнецы отпрянули.

– Аббат Витред! – простонал первый. – Он был святым человеком, никто не сравнился бы с ним!

– Он напал на меня, – ответил я.

На самом деле у меня не было намерения убивать старика, но указывать на это близнецам не имело смысла.

– Кара ждет тебя! – провозгласил один из них. – Ты будешь проклят на веки вечные!

Второй протянул руку несчастному юнцу в навозной куче и окликнул:

– Отец Утред!

– Его зовут не Утред! – рявкнул я. – И если он осмелится величать себя так, – с этими словами я посмотрел на парня, – то я найду его, вспорю живот до костей и скормлю черные потроха своей свинье. Это не мой сын. Он не достоин быть моим сыном!

Человек, недостойный быть моим сыном, с сочным чавканьем оторвался от навозной кучи. С него стекало дерьмо.

– Тогда как же меня называть? – поинтересовался он.

– Иудой, – с насмешкой бросил я.

Меня растили как христианина и пичкали историями про святых, поэтому я знал про Иуду, предавшего распятого Бога. Мне эти сказки всегда казались бессмысленными. Бог позволил пригвоздить себя к кресту, чтобы стать спасителем людей, и в то же время христиане ненавидят человека, сделавшего эту смерть возможной. По-моему, им стоит почитать его как святого, но они клеймят его предателем.

– Иудой, – повторил я, довольный, что вспомнил имя.

Юнец, бывший моим сыном, помолчал, потом кивнул.

– Отныне зовите меня отцом Иудой, – объявил он близнецам.

– Ты не можешь наречь себя… – начали Кеолнот и Кеолберт.

– Я – отец Иуда, – заявил парень твердо.

– Ты будешь отцом Утредом! – крикнул ему один из близнецов, потом указал на меня. – У него нет здесь власти! Он язычник, отщепенец, проклятый Богом!

Поп трясся от злости и едва мог говорить, но потом сделал глубокий вдох, закрыл глаза и воздел обе руки к хмурому небу.

– О Бог! – возопил он. – Обрушь гнев свой на этого грешника! Покарай его! Сгнои урожай его и порази его недугом! Яви силу свою, Господи! – Голос чернорясого сорвался на визг. – Во имя Отца и Сына и Святого Духа, я проклинаю этого человека и весь корень его!

Священник собирался с силами, я же тронул Молнию коленями, подведя могучего коня на шаг ближе к брызжущему слюной дураку. Я злился не меньше близнецов.

– Прокляни его, Господи! – снова взвыл поп. – И по великой милости Твоей низвергни сего язычника! Прокляни его и всю родню его, да не знать им никогда благодати! Обреки его, о Всевышний, на грязь, боль и нищету!

– Отец! – воскликнул тот, кто был моим сыном.

Этельстан хмыкнул, а Утред, мой единственный сын, ахнул. Потому что я пнул вопящего дурака. Высвободил правую ногу из стремени и нанес удар тяжелым сапогом. Поток слов оборвался, сменившись потоком крови. Близнец отшатнулся, правая ладонь его зажимала изуродованный рот.

– Зубы сплюнь! – приказал я, а когда он не подчинился, наполовину извлек Вздох Змея.

Поп сплюнул смесь из крови, слюны и осколков зубов.

– Ты который из вас? – уточнил я у другого близнеца.

Тот вытаращился на меня, потом спохватился:

– Кеолнот.

– Ну, теперь я хотя бы смогу различать вас, – буркнул я.

На отца Иуду я не посмотрел, просто ускакал прочь. Домой.

Наверное, проклятие Кеолберта сработало, потому как дома меня ждали смерть, дым и разорение. Кнут Ранулфсон совершил набег на мои земли. Он сжег дом. Убил моих людей. И он взял в плен Сигунн.

Все это выглядело невероятным в те дни. Мои владения располагались близ Сирренкастра, в сердце Мерсии. Шайка конных данов, рискуя жизнью и свободой, забралась так далеко, чтобы напасть на мой дом. Это я мог понять. Победа над Утредом позволяла составить мужчине имя, давала поэтам повод сочинять хвалебные песни, но враги объявились, когда дом стоял почти пустой. Они ведь наверняка высылали разведчиков. У них обязательно имелись соглядатаи среди местного населения. Лазутчики должны были сообщить врагу, что меня вызывали в Лунден к королю Эдуарду посоветоваться насчет городских укреплений. И все же они, пойдя на страшный риск, напали на почти пустой дом? Бессмыслица.

И они забрали Сигунн.

Мою женщину. Не жену. После смерти Гизелы я не взял новую супругу, хотя любовницы у меня имелись. Этельфлэд была моей любовницей. Этельфлэд была женой другого и дочерью покойного короля Альфреда, и мы не могли создать семью. Вместо нее со мной жила Сигунн, и Этельфлэд это знала.

– Не будь Сигунн, – сказала она мне однажды, – ты взял бы другую.

– А возможно, дюжину других.

– Не исключено.

Я захватил Сигунн в Бемфлеоте. Она была из данов – стройная, белокожая красавица-данка. Она рыдала по убитому мужу, когда ее вытащили из канавы, по которой струилась кровь. С тех пор мы прожили вместе без малого десять лет. Сигунн оказывали почет и осыпали ее золотом. Она была хозяйкой моего дома и вот теперь пропала. Ее увез Кнут Ранулфсон, Кнут Длинный Меч.

– Это случилось три утра назад, – сообщил Осферт.

Осферт – бастард короля Альфреда. Родитель хотел сделать из него священника, но парень, хоть и обладал лицом и складом ума клирика, предпочел стать воином. Осферт был осторожен, сдержан, умен, надежен и редко выходил из себя. Он напоминал своего отца, и чем старше становился, тем больше усиливалось сходство.

– Значит, в воскресенье утром, – уныло заметил я.

– Господин, все были в церкви, – пояснил Осферт.

– Кроме Сигунн.

– Она не христианка, господин, – сказал он с упреком в голосе.

Финан, мой товарищ и человек, кому я поручал командовать войсками на время своего отсутствия, увел двадцать воинов на усиление свиты Этельфлэд, объезжавшей Мерсию. Она осматривала бурги, обороняющие Мерсию от данов, и наверняка молилась в церквях по дороге. Ее муж Этельред неохотно покидал убежище в Глевекестре, поэтому Этельфлэд выполняла его обязанности. У нее имелись свои воины, но я все-таки опасался за дочь Альфреда: угроза исходила не со стороны мерсийцев, обожавших госпожу, но от окружения ее супруга. Поэтому я настоял, чтобы она взяла Финана и двадцать человек. В отсутствие ирландца за оборону Фагранфорды отвечал Осферт. У него осталось шесть воинов для охраны дома, амбаров, конюшни и мельницы, и этих шести должно было хватить за глаза, потому как мое имение лежало вдалеке от земель, где правят даны.

– Господин, я виноват, – сказал Осферт.

– Шестерых было достаточно, – пробормотал я.

И все шестеро мертвы, как и Херрик, мой увечный управляющий, и еще трое слуг. Увели сорок или пятьдесят лошадей, дом сожгли. Стены частично стояли, ощерясь обгорелыми бревнами, но центральная часть здания превратилась в кучу дымящегося пепла. Даны нагрянули стремительно, взломали дверь, зарезали Херрика и всех, кто пытался сопротивляться, потом забрали Сигунн и ушли.

– Они знали, что вы все уйдете в церковь, – сказал я.

– Почему и пришли в воскресенье, – закончил мысль Ситрик, еще один из моих подручных.

– И знали, что ты не будешь на службе, – добавил Осферт.

– Сколько их было? – спросил я.

– Сорок или пятьдесят, – терпеливо ответил он.

Я задавал ему этот вопрос раз в десятый. Даны не стали бы предпринимать такой набег забавы ради. Близ их земель найдется достаточно саксонских поместий, но эти парни рискнули забраться вглубь Мерсии. Ради Сигунн? Для них она никто.

– Господин, враги приходили убить тебя, – произнес Осферт.

Но даны наверняка наперед разведали местность, переговорили с путниками и знали, что я постоянно держу при себе по меньшей мере двадцать воинов. Я предпочел не брать эти два десятка в Тофкестер, собираясь наказать того, кто раньше был моим наследником, потому что воину не требуется столько помощников, чтобы разобраться с кучкой попов. Мне в качестве спутников вполне хватило сына и мальчишки. Однако даны не могли ведать, что я буду в Тофкестере, – я сам не собирался туда, пока не услышал новость, что мой проклятый отпрыск решил заделаться христианским колдуном. И все же, вопреки опасности наткнуться на моих людей, Кнут Ранулфсон повел своих в долгий, бесцельный набег. Да, численный перевес в случае встречи оказался бы на его стороне, но Кнут потерял бы больше воинов, чем мог себе позволить. Длинный Меч – человек расчетливый, не склонный к опрометчивым поступкам. Полная бессмыслица.

– Ты уверен, что это был Кнут Ранулфсон? – спросил я у Осферта.

– Господин, у них было его знамя.

– Секира и перерубленный крест?

– Да, господин.

– А где отец Катберт?

У меня есть священники. Я не христианин, но хватка распятого Бога такова, что большинство моих воинов крещены. В те дни моим священником был Катберт. Мне он нравился – сын каменщика, долговязый и нескладный, женат на вольноотпущеннице со странным именем Мехраза. То была смуглая красотка, плененная в какой-то диковинной стране на юге. В Британию ее привез работорговец, умерший от моего меча, и вот теперь Мехраза выла и стенала, что ее муж исчез.

– Почему его не было в церкви? – спросил я Осферта. Тот только пожал плечами. Я продолжил желчно: – Брюхатил Мехразу?

– А разве когда бывает иначе? – В голосе Осферта снова прозвучало неодобрение.

– Тогда куда он делся?

– Может, они забрали его? – предположил Ситрик.

– Эти скорее убьют священника, чем возьмут в плен, – возразил я.

Я направился к сгоревшему дому. Люди ковырялись в пепле, растаскивая обугленные, дымящиеся бревна. Быть может, тело Катберта лежит под ними, черное и съежившееся.

– Расскажи, что ты видел, – снова обратился я к Осферту.

Тот терпеливо повторил. Он был в церкви Фагранфорды, когда услышал крики со стороны усадьбы, расположенной неподалеку. Осферт выбежал из церкви и увидел, как в летнее небо поднимается первый дымок, но к моменту, когда ему удалось собрать людей и оседлать лошадь, враги ушли. Он последовал за ними, сумел разглядеть и уверен, что видел Сигунн среди всадников, облаченных в черные кольчуги.

– Господин, на ней было белое платье. То самое, которое тебе нравится.

– Но отца Катберта ты не обнаружил?

– Он был в черном, как и большинство конников, поэтому я мог его не заметить. Близко нам подойти не удалось, даны мчались как ветер.

Среди золы обнаружились кости. Я миновал дверь старого дома, обозначенную обгоревшими столбами, и вдохнул запах горелой плоти. Отпихнув обугленную балку, заметил в пепле арфу. Почему она не сгорела? Струны ссохлись до черных стручков, но рама выглядела целой. Я поднял инструмент, и теплое дерево попросту раскрошилось у меня в руках.

– Что сталось с Осликом? – спросил я.

Ослик был арфистом, поэтом, распевавшим боевые песни.

– Его убили, господин, – сказал Осферт.

Мехраза завыла еще громче. Она смотрела на кости, которые выгребали из золы.

– Вели ей заткнуться! – рявкнул я.

– Господин, это собачьи кости. – Крестьянин с граблями поклонился мне.

Домашние псы, которых так любила Сигунн. Мелкие терьеры, обученные истреблять крыс.

Крестьянин выудил из пепла оплавившееся серебряное блюдо.

– Они пришли не убить меня, – пробормотал я, глядя на маленькие грудные клетки терьеров.

– А зачем еще? – удивился Ситрик.

Ситрик был некогда моим слугой, а теперь стал дружинником, причем хорошим.

– Они пожаловали за Сигунн, – буркнул я, потому что не мог придумать иного объяснения.

– Но почему, лорд? Она ведь не твоя жена.

– Не жена. Но я люблю ее. Это значит, Кнуту что-то нужно.

– Кнут Длинный Меч, – с угрозой проговорил Ситрик.

Ситрик не был трусом. От Кьяртана, своего отца, Ситрик унаследовал искусство обращения с оружием. Воин стоял рядом со мной в «стене щитов», и я знал его храбрость, но при имени Кнута голос его дрогнул. Неудивительно – Кнут Ранулфсон был легендой в землях, где правят даны. Худощавый мужчина с очень бледной кожей и волосами белыми, как кость, хотя совсем еще не старик. Думается, ему было лет под сорок – это довольно много, но волосы Кнута белы с самого рождения. Уродился он хитрым и безжалостным. Его меч, Ледяная Злость, вселял страх от северных островов до южного побережья Уэссекса, а слава привлекала дружинников, пересекавших моря, чтобы служить такому вождю. Он и его приятель Зигурд Торрсон – самые могущественные лорды данов в Нортумбрии. Они питали намерение сделаться таковыми для всей Британии, да только один недруг раз за разом давал им отпор.

И вот теперь Кнут Ранулфсон, Кнут Длинный Меч, этот самый опасный мечник в Британии, захватил женщину этого недруга.

– Ему нужно что-то, – повторил я.

– Ты? – спросил Осферт.

– Это мы узнаем, – проговорил я. И оказался прав.

То, чего хотел Кнут Ранулфсон, мы выяснили в тот вечер, когда отец Катберт вернулся домой. Священника привез торговец пушниной – Катберт сидел у него в фургоне. Предупредила нас Мехраза – ее вопль.

Я был в большом амбаре, который даны не успели спалить, а мы стали использовать как жилой дом, пока не построим новый. Я наблюдал, как работники складывают из камней очаг, а услышав крик, выбежал наружу и заметил подскакивающий на кочках фургон. Мехраза вцепилась в мужа, а Катберт размахивал длинными костлявыми руками. Мехраза не умолкала.

– Тихо! – рявкнул я.

Мои люди выскочили вслед за мной. Торговец пушниной остановил фургон и при моем приближении рухнул на колени. Он сообщил, что нашел отца Катберта на севере.

– Господин, священник был у Беоргфорда, у реки, – сообщил купец. – Они швырялись в него камнями.

– Кто швырялся камнями?

– Мальчишки, господин. Дети баловались.

Выходит, Кнут направился к тому броду и там, скорее всего, отпустил попа. Длинная ряса Катберта была порвана и перепачкана, а бритый череп украшали багровые шишки.

– Как ты поступил с мальчишками?

– Просто разогнал, господин.

– Где он был?

– В камышах, лорд, у реки. Плакал.

– Отец Катберт! – воскликнул я, подходя к фургону.

– Господин! Господин! – Священник протянул мне руку.

– Он не может плакать, – сказал я торговцу. – Осферт, дай этому человеку денег. – Потом снова обратился к купцу: – Мы накормим тебя и приютим на ночь лошадей.

– Господин! – проскулил отец Катберт.

Я подошел к повозке и поднял попа. Тот был высоким, но на удивление легким.

– Стоять можешь? – спросил я его.

– Да, господин.

Я опустил священника на землю, придержал, потом отступил на шаг, давая Мехразе обнять мужа.

– Господин, – пробормотал он поверх плеча жены. – У меня послание.

Голос у него был такой, будто он плачет. Возможно, так оно и было, да только человек без глаз не может плакать. Тот, у кого вместо глаз две кровавые дыры, не льет слез. Ослепленный и хотел бы заплакать, да не выйдет. Кнут Ранулфсон выдавил ему глаза.

Тэмворпиг – вот где я должен был встретиться с Кнутом Ранулфсоном.

– Он сказал, господин, ты знаешь почему.

– И больше ничего?

– Ты знаешь почему, – повторил священник. – И ты совершишь благое дело и встретишься с ним прежде, чем истает луна, или он убьет твою женщину. Медленно.

Я подошел к двери амбара и вгляделся в ночь, но луна пряталась за облаками. Мне не требовалось видеть, как узок ее серпик. До новолуния оставалась неделя.

– Что еще он сказал?

– Только то, что тебе следует быть в Тэмворпиге прежде, чем умрет луна, господин.

– А насчет блага? – спросил я, теряясь в догадках.

– Заявил – тебе известно, что это значит, господин.

– Но мне неизвестно!

– А еще сказал… – медленно продолжил отец Катберт.

– Что?

– Сказал, что ослепил меня, дабы я ее не видел.

– Не видел ее? Кого?!

– Сказал, что я недостоин на нее смотреть, господин.

– На кого?!

– Поэтому он ослепил меня! – взвыл священник.

Мехраза снова завизжала, и мне больше ничего не удалось от них добиться.

Но я хотя бы знал Тэмворпиг, пусть судьба ни разу не забрасывала меня в этот город на краю владений Кнута Ранулфсона. Некогда то был большой город, столица могучего короля Оффы, правителя Мерсии. Этот король отгородился стеной от валлийцев и повелевал также Нортумбрией и Уэссексом. Оффа провозгласил себя владыкой всех саксов, но он давно умер, а от его великой Мерсии остались лишь обломки, оспариваемые данами и саксами. Тэмворпиг, некогда столица величайшего государя всей Британии, твердыня, скрывавшая его внушающие ужас войска, превратился в унылые развалины, где саксы тяжко трудились на благо ярлов. А еще там размещалось самое южное из поместий Кнута – крайний оплот власти данов в оспариваемом приграничье.

– Это ловушка, – предупредил Осферт.

Я почему-то сомневался в этом. Главное – внутренний голос. Кнут Ранулфсон совершил отчаянный поступок, пошел на огромный риск. Он послал – или повел – воинов далеко вглубь Мерсии, где его немногочисленный отряд с легкостью могли отрезать и перебить до последнего человека. Но почему-то он пошел на этот риск. Ему что-то нужно, и дан уверен, что у меня это есть. Поэтому и вызывает меня не в одно из больших поместий в сердце своей земли, но в Тэмворпиг, лежащий совсем близко к владениям саксов.

– Мы поедем, – решил я.

Я взял всех мужчин, способных сидеть на лошади. Всего получилось шестьдесят восемь воинов, облаченных в кольчуги и шлемы, вооруженных щитами, секирами, мечами, копьями и боевыми молотами. Мы скакали под моим знаменем с волком. Скакали на север, навстречу ветрам холодного лета и внезапно налетавшим яростным ливням.

– Урожай будет плохим, – бросил я Осферту по пути.

– Как и в прошлом году, господин.

– Нам стоит вызнать, кто продает зерно.

– Цена подскочит.

– Лучше так, чем голодные дети, – ответил я.

– Ты – хлафорд, – отозвался Осферт.

Я повернулся в седле:

– Этельстан!

– Лорд Утред? – Парень заставил жеребца прибавить ходу.

– Почему меня назвали хлафордом?

– Потому что ты хранитель каравая, господин, – пояснил Этельстан. – Долг хлафорда – кормить своих людей.

Я одобрительно хмыкнул. Хлафорд – господин, оберегающий хлаф, то есть каравай. Мой долг – не дать моим людям помереть с голоду во время трудной зимы, и если это требует золота, значит золото должно быть потрачено. Золото у меня имелось, но его всегда не хватало. Я грезил о Беббанбурге, крепости на севере, которую украл у меня Эльфрик, мой дядя. Это неприступный форт, последний оплот на побережье Нортумбрии, такой могучий и мрачный, что даны так и не сумели его захватить. Они овладели всей Северной Британией, от богатых пастбищ Мерсии до дикой шотландской границы, но взять Беббанбург не смогли. И если я собираюсь отбить его, мне потребуется больше золота в уплату дружинникам, больше золота на копья, больше золота на топоры, больше золота на мечи. Больше золота, чтобы одолеть родичей, укравших мою крепость. Но чтобы добраться до нее, нужно пробиться через все земли данов, и я начинаю опасаться, что умру раньше, чем снова увижу Беббанбург.

До Тэмворпига мы доехали на второй день пути. Где-то пересекли границу между землями саксов и данов. Граница эта – не какая-то четко очерченная линия, но широкая полоса, где все укрепления сожжены, сады вырублены и где редко бродят иные животные, кроме диких. И все же некоторые из старых ферм отстроили заново: попадался то новый амбар из свежих белых бревен, тут и там на лугах паслись стада. Мир привлекает крестьян на пограничные земли. Этот мир длился со времен сражения в Восточной Англии, которое произошло после кончины Альфреда. Хотя мир всегда был условным. Случались набеги за скотом, за рабами, стычки из-за межей, но армии не созывались. Даны по-прежнему хотели завоевать юг, а саксы мечтали отобрать у них север, но десять лет мы жили в хрупкой тишине. Я был не прочь нарушить покой, повести войско на север, на Беббанбург, но ни Мерсия, ни Уэссекс не могли дать мне людей, поэтому я тоже хранил мир.

И вот теперь Кнут его нарушил.

Он знал, что мы идем. Кнут наверняка выставил дозорных, чтобы наблюдать за всеми дорогами с юга, поэтому мы не принимали мер предосторожности. Обычно, направляясь к дикой границе, всегда сами высылали вперед разведчиков, но в тот раз ехали открыто, следуя римской дорогой. Мы знали, что Кнут ждет. И он ждал.

Тэмворпиг располагался сразу к северу от реки Тэм. Кнут встретил нас к югу от нее и, видимо, решил попугать, потому как выстроил в «стену щитов» поперек дороги двести с лишним воинов. Его стяг с изображением секиры, перерубающей христианский крест, развевался в середине боевого порядка. Сам Кнут, внушительный в своей кольчуге, в ниспадающем с плеч темно-коричневом плаще с меховым подбоем, с руками, унизанными золотом, восседал на коне в нескольких шагах впереди линии.

Я остановил своих и поехал дальше один.

Кнут поскакал мне навстречу.

На расстоянии удара копья мы оба вздыбили жеребцов и посмотрели друг на друга. Лицо дана обрамлял шлем. Бледная кожа казалась пепельной, а губы, обычно с такой легкостью складывающиеся в улыбку, были стиснуты, как еще один зловещий шрам. Он выглядел старше, чем я его помнил, и мне подумалось в тот миг, что, если Кнут Ранулфсон намерен исполнить мечту своей жизни, ему следует поторопиться.

Шел дождь. Ворон взлетел с ветвей ясеня, и я пытался угадать, что может сулить этот знак.

– Ярл Кнут, – нарушил я молчание.

– Господин Утред, – отозвался он. Его конь, серый жеребец, прянул в сторону, и наездник шлепнул его кольчужной рукавицей, чтобы успокоить. – Я позвал тебя, и ты прибежал как испуганный ребенок.

– Хочешь устроить обмен оскорблениями? – спросил я. – Ты, кто рожден женщиной, ложившейся под каждого мужчину, стоило тому лишь щелкнуть пальцами?

Некоторое время дан молчал. По левую руку от меня, прячась за деревьями, струилась река, стылая под этим промозглым летним дождем. Два лебедя летели вверх по течению, крылья их медленно рассекали холодный воздух. Ворон и два лебедя? Я коснулся висящего на шее молота, надеясь, что предзнаменование сулит добро.

– Где она? – спросил Кнут наконец.

– Знай я, о ком речь, мог бы ответить.

Ярл смотрел мимо меня, туда, где ждали, не сходя с седел, мои люди.

– Ты не взял ее с собой, – глухо проронил он.

– Ты и дальше намерен говорить загадками? – вскинулся я. – Тогда разгадай одну: четыре стручка, четыре шестка, впереди две гнутые палки, позади мочалка.

– Поберегись, – прорычал Кнут.

– Ответ – коза, – сказал я. – Четыре сосца, четыре ноги, два рога и хвост. Простенькая загадка, в отличие от твоей.

– Две недели назад, – отозвался он, упершись в меня взглядом. – Этот штандарт побывал на моей земле. – Он указал на мой стяг.

– Я не посылал его и сам не нес.

– Семьдесят воинов, так мне сообщили, – не обратив внимания на мои слова, продолжил Кнут. – Они направлялись в Буккестан.

– Когда-то давно я бывал там.

– Воины схватили мою жену, а еще сына и дочь.

Я уставился на него. Ярл сказал это без выражения, но на лице его читались горе и обида.

– Слышал, что у тебя родился сын, – проговорил я.

– Его зовут Кнут Кнутсон, и ты пленил его, а еще – его мать и сестру.

– Я не делал этого, – заявил я твердо.

Первая жена Кнута умерла много лет назад, как и их дети, но до меня дошли вести о новом браке ярла. То был неожиданный союз. Все ждали, что Кнут возьмет супругу ради выгоды, земель, богатого приданого или союза, но слухи гласили, что избранница его была простой крестьянской девушкой. О ней говорили как о редкой красавице, и она принесла мужу близнецов, мальчика и девочку. У Кнута, разумеется, были и другие дети, все незаконнорожденные, но новая супруга подарила ему самое дорогое – наследника.

– Сколько твоему сыну? – спросил я.

– Шесть лет и семь месяцев.

– И чего ради его повезли в Буккестан? Узнать будущее?

– Жена взяла его посмотреть на колдунью, – ответил Кнут.

– Старуха жива? – удивился я. Когда мы в последний раз виделись, чародейка была дряхлой, и мне казалось, что ей уже давно пришел срок умереть.

– Молись, чтобы мои жена и дети были живы, – отрезал Кнут. – И невредимы.

– Мне ничего не ведомо про твоих близких, – сказал я.

– Их схватили твои люди! – отрезал дан. – Это был твой стяг!

Его ладонь в кольчужной рукавице легла на рукоять меча, Ледяной Злости.

– Верни их мне, – продолжил ярл. – Иначе я отдам твою женщину своим воинам, а когда те натешатся, обдеру ее заживо, медленно, а потом пошлю кожу тебе на чепрак.

Я повернулся в седле:

– Утред! Иди сюда!

Сын подвел коня, остановился рядом, посмотрел на Кнута, потом на меня.

– Слезай с седла! – приказал я парню. – Подойди к стремени Кнута.

Утред помедлил один миг, потом спрыгнул наземь. Я наклонился, чтобы взять уздечку его коня. Ярл нахмурился, не понимая что происходит, потом опустил глаза на Утреда, покорно вставшего рядом с могучим серым жеребцом.

– Это мой единственный сын, – сказал я.

– Мне помнится… – начал было дан.

– Это единственный мой сын, – отрезал я сердито. – Если я солгал тебе, можешь взять его и сделать с ним что хочешь. Клянусь жизнью единственного сына, что не захватывал твою жену и детей. Не посылал людей в твои земли. И ничего не знаю о набеге на Буккестан.

– Они несли твой стяг.

– Стяг легко изготовить, – возразил я.

Дождь усилился, налетая с порывами ветра, секшего лужи между рядками хлебов в ближайших полях. Кнут сверху вниз посмотрел на Утреда.

– Он похож на тебя, – буркнул ярл. – Уродливый, как жаба.

– Я не ходил на Буккестан, – твердо повторил я. – И не посылал людей в твои земли.

– Садись на коня, – бросил Кнут моему сыну, потом повернулся ко мне. – Ты враг, господин Утред.

– Верно.

– Но думаю, не прочь утолить жажду?

– Тоже правда, – отозвался я.

– Тогда вели своим держать мечи в ножнах. А еще напомни, что это мои владения и я с удовольствием убью любого, кто расстроит меня. Потом веди их в поместье. У нас есть эль. Эль не то чтобы добрый, но для саксонских свиней сойдет.

Ярл развернул коня и ускакал. Мы отправились следом.

Дом стоял на вершине небольшого холма, а последний был обнесен древним земляным валом. Насыпали его, надо полагать, по приказу короля Оффы. Вал венчал частокол, а за этими деревянными стенами пряталась жилая постройка с высокой крышей, темные бревна которой почернели от старости. Некоторые из бревен украшали сложные узоры, но лишайник скрыл резьбу. Над главным входом висели рога и волчьи черепа, внутри же крыша покоилась на мощных дубовых балках, с которых тоже свисали черепа. Освещался дом жарким пламенем, бушующим в центральном очаге. Если гостеприимство со стороны Кнута удивило меня, то еще сильнее я был поражен, вступив в главный зал, ибо на помосте, ухмыляясь, как чокнутая белка, сидел Хэстен.

Хэстен. Много лет назад я спас его, подарил свободу и жизнь, он же отплатил мне предательством. Когда-то Хэстен был могуч, а его армии угрожали самому Уэссексу, но судьба посмеялась над ним. Я уже забыл, сколько раз сражался с ним и всегда бил, но он всякий раз ускользал как змея из-под граблей крестьянина. Вот уже много лет, как Хэстен обосновался с горстью дружинников в древнем римском форте Сестер, и мы не трогали его. Теперь же он оказался в Тэмворпиге.

– Хэстен принес мне клятву верности, – пояснил Кнут, заметив мое удивление.

– Мне он тоже клялся.

– Господин Утред! – Хэстен кинулся ко мне, раскинув руки для объятия, с улыбкой широкой, как русло Темеза.

Он выглядел старым и действительно постарел. Мы все постарели. Волосы его подернулись серебром, лицо покрыли морщины, но глаза остались, как прежде, хитрыми, живыми и веселыми. Мерзавец явно процветал: золотые браслеты на руках, золотая цепь с золотым молотом на шее, еще один золотой молоточек в мочке левого уха.

– Всегда рад видеть тебя, – воскликнул он.

– Одностороннее удовольствие, – отрезал я.

– Мы должны быть друзьями! – заявил Хэстен. – С войнами покончено!

– Неужели?

– Саксы держат юг, даны живут на севере. Какое замечательное решение – куда лучше, чем убивать друг друга, не так ли?

– Если ты говоришь, что войнам конец, то я знаю точно, что скоро увижу «стены щитов».

Они бы появились уже давно, будь моя воля. Я лет десять вынашивал планы выпихнуть Хэстена из его убежища в Сестере, но мой кузен Этельред, правитель Мерсии, постоянно отказывался дать мне необходимое войско. Я просил даже Эдуарда Уэссекского, но тот тоже сказал «нет», ссылаясь на то, что Сестер лежит в Мерсии, не в Уэссексе, и это дело Этельреда. Последний ненавидел меня и предпочитал видеть данов в Сестере, но не допустить роста моей славы. Теперь, судя по всему, Хэстен заручился поддержкой Кнута, и выкурить его из Сестера станет еще труднее.

– Господин Утред не доверяет мне, – пожаловался Хэстен Кнуту. – Но я ведь переменился!

– Переменился, – подтвердил ярл. – Потому как, если ты предашь меня, я вытащу кости из твоего тела и скормлю своим псам.

– Твои бедные собачки должны быть очень голодными, – хмыкнул Хэстен.

Кнут отмахнулся от него и повел меня к высокому столу на помосте.

– Он полезен мне, – объяснил ярл присутствие Хэстена.

– Ты ему веришь? – спросил я.

– Я никому не верю, но поскольку вселяю в него страх, то да, я верю, что он будет мне послушен.

– А почему сам не хочешь взять Сестер?

– Сколько там народу? Сотни полторы воинов? Так пусть Хэстен сам кормит их, сберегая мою казну. Он теперь мой пес. Я чешу ему за ухом, а он исполняет мои команды.

Тем не менее ярл отвел Хэстену место за высоким столом, хотя и в дальнем от нас конце. Зал был достаточно просторен, чтобы вместить людей Кнута и моих, а в противоположном конце, поодаль от очага и близ главной двери, два стола были накрыты для калек и нищих.

– Получат объедки, – пояснил Кнут.

Увечные и нищие наелись досыта, потому как Кнут закатил для нас тем вечером настоящий пир. Подавали жареные кобыльи окорока, блюда с бобами и луком, жирную форель и окуня, свежеиспеченный хлеб и большие порции кровавого пудинга, который мне так нравится. Все это мы запивали элем, оказавшимся на удивление хорошим. Первый рог ярл налил мне, потом мрачно посмотрел на столы, за которыми его люди смешались с моими.

– Я редко живу в этой усадьбе, – сказал он. – Слишком близко к вам, вонючим саксам.

– Хочешь, спалю ее? – предложил я.

– Потому что я спалил твою? – Мысль как будто позабавила его. Он ухмыльнулся. – Сожжение твоей усадьбы – месть за «Победителя морей».

«Победитель морей» был лучшим кораблем Кнута, а я обратил его в обугленный остов.

– Ты сволочь, – сказал ярл и ударил своим кубком об мой. – Так что случилось с другим твоим сыном? Умер?

– Стал христианским священником. Поэтому в том, что касается меня, – да, он умер.

Кнут рассмеялся, потом указал на Утреда:

– А этот?

– Этот – воин, – ответил я.

– Похож на тебя. Надеюсь, не будет так же хорош в бою, как ты. А другой парень?

– Этельстан. Сын короля Эдуарда.

– Ты привел его сюда? – Кнут нахмурился. – Почему бы мне не взять мелкого ублюдка в заложники?

– Именно потому, что он ублюдок.

– А, – протянул он понимающе. – Значит, ему не быть королем Уэссекса?

– У Эдуарда есть другие сыновья.

– Надеюсь, мой сын унаследует мои земли, – заявил Кнут. – Возможно, так и будет. Хороший мальчик. Но правит сильнейший, господин Утред, а не тот, кто вылезает на свет промеж ног у королевы.

– У королевы может быть другое мнение.

– Кого волнует мнение женщины?

Голос его звучал беззаботно, но я угадывал притворство. Ему хотелось, чтобы его земли и богатства перешли к сыну. Нам всем этого хочется, и я поежился от гнева при мысли об отце Иуде. Но у меня хотя бы был второй сын, хороший сын, тогда как у Кнута – только один, и теперь мальчишка пропал. Ярл вонзил нож в окорок и отрезал щедрый кусок для меня.

– Почему твои люди не едят конину? – Он обратил внимание, что многие не притрагиваются к мясу.

– Их Бог не допускает этого, – сказал я.

Дан посмотрел на меня, решая, шучу я или нет:

– Правда?

– Правда. У них в Риме сидит верховный колдун, – пояснил я. – Его называют папой. Он говорит, что христианам не разрешается есть конину.

– Почему?

– Мы приносим лошадей в жертву Одину и Тору и едим их мясо. Поэтому им нельзя.

– Ну, нам больше достанется, – сказал Кнут. – Как жаль, что Бог не заставляет их отказываться от женщин.

Ярл расхохотался. Он всегда любил шутки и теперь удивил меня, поделившись одной:

– Знаешь, почему пердеж воняет?

– Не знаю.

– Чтобы глухие тоже могли порадоваться.

Он снова рассмеялся, я же пытался понять, как может человек, горюющий по пропавшим близким, быть таким легкомысленным. Возможно, Кнут угадал мои мысли, потому как вдруг посерьезнел:

– Так кто захватил мою жену и детей?

– Не знаю.

Ярл побарабанил пальцами по столу.

– Мои враги, – промолвил он, спустя несколько мгновений, – это саксы, норманны в Ирландии и шотландцы. Так что это кто-то из них.

– Почему не другие даны?

– Они не осмелились бы, – уверенно заявил Кнут. – Я думаю, это были саксы.

– Почему?

– Кое-кто слышал их разговор. Она утверждает, что говорили на вашем поганом языке.

– Есть саксы, которые служат норманнам, – заметил я.

– Их мало. Так кто захватил моих?

– Тот, кто намерен использовать их как заложников.

– Кто?

– Не я.

– По какой-то причине я верю тебе, – сказал ярл. – Быть может, я становлюсь старым и доверчивым, но мне жаль, что я сжег твой дом и ослепил твоего попа.

– Кнут Длинный Меч извиняется?! – воскликнул я в притворном изумлении.

– Старею, должно быть, – повторил он.

– Еще ты увел моих лошадей.

– Их я оставлю.

Дан воткнул нож в головку сыра, отрезал кусок, потом оглядел зал, освещаемый большим очагом, вокруг которого дремала дюжина псов.

– Почему ты не взял Беббанбург? – спросил он.

– А ты?

Ярл коротко кивнул в ответ. Подобно всем данам, Кнут облизывался на Беббанбург, и я знал, что в уме он прикидывает, как овладеть им.

– Требуется четыре сотни воинов, – проворчал он, пожав плечами.

– У тебя они есть. У меня – нет.

– И даже так они полягут, пробиваясь через тот перешеек.

– А если я соберусь взять крепость, – заговорил я, – мне предстоит провести эти четыре сотни через твои земли, земли Зигурда Торрсона, а потом сразиться с дядей на перешейке.

– Твой дядя стар. Слышал, он болеет.

– Хорошо.

– Его сын унаследует Беббанбург. Лучше он, чем ты.

– Лучше?

– Не такой воин, как ты, – пояснил Кнут. Эту похвалу он высказал против воли, не глядя на меня. Не отрывая глаз от очага, ярл продолжил: – Если я окажу тебе услугу, то могу рассчитывать на услугу взамен?

– Может быть, – осторожно ответил я.

Ярл хлопнул ладонью по столу, перепугав четырех собак, дремавших поблизости, потом подозвал одного из своих людей. Кнут кивнул на дверь зала, и воин покорно удалился в ночь.

– Выясни, кто захватил моих близких, – сказал дан.

– Если это сакс, то, скорее всего, я смогу.

– Постарайся, – хрипло бросил он. – И быть может, помоги мне вернуть их. – Кнут замолчал, его светлые глаза смотрели на зал. – Я слышал, у тебя красивая дочь?

– Думаю, да.

– Выдай ее за моего сына.

– Стиорра на десять лет старше Кнута Кнутсона.

– Вот как? Идиот, он же не по любви на ней женится, но ради союза. Я и ты, господин Утред, вдвоем мы заберем весь этот остров.

– И что мне делать с целым островом?

– Ты на коротком поводке у той суки? – Губы его скривились в полуусмешке.

– Какой?

– У Этельфлэд, – бросил он.

– А кто держит на поводке Кнута Длинный Меч? – поинтересовался я.

Ярл засмеялся, но не ответил. Вместо этого он кивнул в сторону двери:

– А вот еще одна твоя сука. Ей не причинили вреда.

Отосланный Кнутом человек привел Сигунн, которая стояла на пороге, опасливо озираясь, пока не заметила меня. Она пробежала через весь холл, обогнула стол и обвила меня руками. При этом проявлении чувств Кнут расхохотался.

– Можешь остаться здесь, женщина, – сказал он. – Среди своего народа.

Сигунн ничего не ответила, только крепче прижалась ко мне. Поверх ее плеча я увидел ухмылку Кнута.

– Иди с миром, сакс, – сказал ярл. – Но вызнай, кто ненавидит меня. Кто забрал моих жену и детей.

– Если смогу, – пообещал я.

Не стоило так бросаться словами. Кто мог захватить семью Кнута Длинный Меч? Кто отважился бы? Но я не мог рассуждать здраво. Я думал, что их пленили, чтобы навредить Кнуту, но ошибался. Здесь присутствовал Хэстен, поклявшийся в верности Кнуту. Но Хэстен как Локи, этот бог-проказник, и мне стоило задуматься. Но вместо этого я пил, говорил, смеялся над шутками Кнута и внимал сказаниям арфиста, воспевающего победы над саксами.

А на следующее утро забрал Сигунн и отправился в обратный путь на юг.

Глава 2

Мой сын Утред. Было странно называть его так, особенно поначалу. Почти двадцать лет я знал его как Осберта, и новое имя давалось с трудом. Наверное, мой отец испытывал то же самое, когда переназвал меня. По пути из Тэмворпига я поманил Утреда к себе.

– Ты еще не сражался в «стене щитов», – сказал я ему.

– Не сражался, отец.

– Пока этого не произошло, ты не мужчина.

– Я хочу стать им.

– А я хочу защитить тебя. Я потерял одного сына и не желаю лишиться другого.

Мы молча ехали по сырой серой земле. Ветра почти не было, и деревья склонялись под весом намокших листьев. Урожай точно будет плохим. Наступали сумерки, с запада лился тусклый свет, отражаясь в заливающих поля лужах. Два ворона медленно летели к облакам, за которыми скрылось умирающее солнце.

– Я не смогу вечно оберегать тебя, – продолжил я. – Рано или поздно тебе придется сразиться в «стене щитов». Ты должен будешь проявить себя.

– Знаю, отец.

Не виной моего сына было то, что он нигде еще не проявил себя. Неустойчивый мир, словно густой туман, затянувший Британию, вынуждал воинов торчать в своих усадьбах. С той поры, как мы перебили копейщиков-данов в Восточной Англии, случалось много стычек, но ни одной битвы. Христианские священники говорили, что это их Бог даровал мир, дескать, на то была его воля, но то была воля мужчин, которым не хватало мужества. Король Уэссекса Эдуард довольствовался защитой владений, унаследованных от отца, и не выказывал особого стремления прирастить их. Этельред Мерсийский заперся в Глевекестре. А Кнут? Великий воин, однако человек осмотрительный. Должно быть, молодая красавица-жена предоставляла ему достаточно развлечений, пока ее не захватили в плен вместе с детьми-близнецами.

– Мне нравится Кнут, – заметил я.

– Он был щедр, – отозвался сын.

Я не ответил. Кнут действительно проявил себя гостеприимным хозяином, но таков долг господина, хотя мне снова следовало насторожиться. Пир в Тэмворпиге был обильным, и приготовили его заблаговременно, то есть Кнут знал, что будет скорее потчевать меня, чем резать.

– Однажды мы убьем его и его сына, если тот когда-нибудь найдется, – сказал я. – Они стоят у нас на пути. Но пока мы сделаем то, о чем ярл нас попросил, – узнаем, кто захватил его жену и детей.

– Зачем?

– Что?

– Зачем нам помогать ему? Он ведь дан, наш враг.

– Я не говорю, что мы поможем ему, – буркнул я. – Но у того, кто завладел женой Кнута, есть что-то на уме. Я хочу знать что.

– Как зовут жену Кнута? – поинтересовался Утред.

– Я не спрашивал, но слышал, что она красива. Не то что твоя пухлая портниха, которую ты перепахиваешь каждую ночь. У этой девки лицо как свиной окорок.

– Я на лицо не смотрю, – отмахнулся сын. Потом нахмурился. – Кнут вроде как обмолвился, что его жену захватили в Буккестане?

– Так он сказал.

– Но это ведь далеко на севере, по-моему.

– Довольно далеко.

– Выходит, шайка саксов пробралась вглубь земель Кнута и никто ее не заметил и не остановил?

– Мне однажды удалось такое.

– Но ты ведь господин Утред, кудесник. – Парень ухмыльнулся.

– Я ездил туда повидаться с колдуньей, – пояснил я и вспомнил ту странную ночь и прекрасное создание, явившееся мне. Ее звали Эрсе, но поутру там оказалась только старая ведьма Эльфаделль. – Она провидит будущее, – продолжил я.

Однако Эльфаделль ничего не сказала мне про Беббанбург, а именно о нем я хотел разузнать. Услышать, что я возьму крепость, стану ее законным владельцем. Еще я думал о своем дяде, больном и дряхлом, и приходил в ярость. Мне не хотелось, чтобы он умер, не пострадав от моей руки. Беббанбург. Он преследовал меня. Последние годы я провел, стараясь накопить достаточно золота, чтобы пойти на север и осадить те могучие укрепления, но плохие урожаи истощили мой запас.

– Я старею, – пробормотал я.

– Отец? – Утред растерялся.

– Если я не завладею Беббанбургом, это сделаешь ты. Перенесешь туда мое тело и похоронишь. Положишь Вздох Змея в мою могилу.

– Ты сам возьмешь крепость.

– Я старею, – повторил я.

И не лгал. Мне перевалило за пятьдесят, а многие почитают за счастье дожить до сорока. С годами умирают чаяния. Было время, когда все, о чем мы мечтали, – страна, свободная от данов, страна английского народа. Но даны до сих пор правят севером, а саксонский юг наводнили попы, которые учат подставлять другую щеку. Я размышлял о том, что случится после моей смерти. Быть может, сын Кнута возглавит последнее великое нашествие, и будут пылать усадьбы, падут церкви, а страна, которую Альфред мечтал величать Англией, станет называться Данеландом.

Осферт, незаконнорожденный сын Альфреда, прибавил хода, нагоняя нас.

– Это странно, – сказал он.

– Странно? – Я впал в полузабытье, ничего не замечая, но теперь, посмотрев вперед, обратил внимание, что небо на юге отсвечивает красным. То был багрово-красный отблеск, цвет пожара.

– Усадьба должна еще дымиться, – промолвил Осферт.

Опустились сумерки, и небо потемнело, если не считать полосы далеко на западе и отсвета пожара на юге. Пламя отражалось в облаках, запах гари распространялся на восток. Мы почти приехали, и дым мог плыть только от Фагранфорды.

– Но он не может гореть так долго, – продолжил Осферт озадаченно. – Когда мы уезжали, пожар почти потух.

– Да и дождь лил с тех пор, – добавил мой сын.

Мне подумалось на миг, что жгут стерню, но то была глупость. До сбора урожая еще долго. Я заработал пятками, подгоняя жеребца. Могучие копыта чавкали по залитым водой колеям, а я колотил коня по бокам, переводя в галоп. Этельстан на своей более легкой и быстрой лошади вырвался вперед.

– Он упрям, – проворчал Осферт.

– Ему положено, – ответил я.

Незаконнорожденному сыну приходится с боем прокладывать себе путь по жизни. Осферту это известно. Как и Осферт, Этельстан – сын короля, но не сын жены Эдуарда, а это делает его опасным для ее семьи. Ему следует быть упорным.

Мы находились теперь на моей земле, и я погнал напрямик через напитавшееся влагой пастбище к потоку, служащему для полива.

– Нет! – вырвалось у меня в отчаянии, потому как горела мельница.

Это была водяная мельница, которую я построил, и теперь ее пожирало пламя, а рядом, приплясывая, как демоны, крутились люди в черных балахонах. Этельстан, вырвавшийся далеко вперед, вздыбил лошадь, чтобы заглянуть за мельницу, туда, где горели остальные здания. Все, что не спалили воины Кнута Ранулфсона, теперь полыхало: амбар, конюшни, коровник – все. И везде, особенно черные на фоне огня, мельтешили люди.

Тут были мужчины и женщины. Людей было много, несколько десятков. Имелись и дети, которые возбужденно бегали вокруг ревущего пламени. Когда прогоревший конек крыши амбара обрушился, взметнув в темнеющее небо сноп искр, раздались ликующие крики. В сполохах я различил яркие флаги в руках у обладателей черных балахонов.

– Попы, – сказал мой сын.

Теперь я слышал пение. Ударив в бока коня, я махнул дружинникам и галопом помчался по сырому лугу к месту, бывшему моим домом. Приближаясь, я заметил, что черные балахоны сбились в кучу, блеснуло оружие. Тут собралось несколько сотен крестьян. Они глумились, вопили, а поверх голов торчали копья, мотыги, топоры и серпы. Щитов я не видел. Это был фирд, собрание селян, защищающих свои земли. Этим людям полагалось в случае нашествия данов оборонять бурги, а они расположились в моих владениях и выкрикивали оскорбления.

Мужчина в белом плаще и на белой лошади проехал сквозь толпу. Призывая к спокойствию, он вскинул руку, а когда это не помогло, развернул коня и закричал на обозленных крестьян. Я слышал голос, но не разбирал слов. Утихомирив людей, человек в белом смотрел на них несколько мгновений, потом снова развернул лошадь и поскакал ко мне. Я остановился. Воины образовали линию по обе стороны от меня. Я вглядывался в толпу, выискивая знакомые лица, и не находил. У моих соседей, похоже, кишка оказалась тонка для поджога.

Всадник натянул поводья в нескольких шагах от меня. Это был священник. Под белым плащом скрывалась ряса, на темной ткани поблескивало серебряное распятие. Длинное лицо, резкие черты, подчеркнутые глубокими тенями, широкий рот, нос крючком, мрачные глаза, прячущиеся под густыми черными бровями.

– Я – епископ Вульфхерд, – провозгласил поп. Взгляд его встретился с моим, и за вызовом я угадал страх. – Вульфхерд Херефордский. – Сказано это было так, словно название диоцеза добавляло ему достоинства.

– Мне приходилось слышать о Херефорде, – сказал я.

То был городок на границе между Мерсией и Уэльсом – меньше нынешнего Глевекестра. По какой-то причине, известной только христианам, этот городишко удостоился епископа, тогда как многие другие, более крупные, нет. Слышал я и о Вульфхерде. Один из жадных до власти священников, нашептывающих королю в ухо. Вульфхерд мог быть епископом Херефорда, но отирался в Глевекестре, играя роль щенка Этельреда.

Я отвел взгляд, посмотрев на линию тех, кто преграждал мне путь. Сотни три? Теперь я разглядел некоторое количество мечей, но по большей части роль оружия выполняла крестьянская утварь. И все же три сотни мужчин с топорами, мотыгами и серпами способны здорово проредить мой отряд из шестидесяти восьми воинов.

– Смотри на меня! – потребовал Вульфхерд.

Не отрывая глаз от толпы, я положил ладонь на рукоять Вздоха Змея.

– Не тебе приказывать мне, Вульфхерд, – отозвался я, не глядя на него.

– Я передаю тебе приказ, – величаво заявил он, – от всемогущего Бога и лорда Этельреда.

– Я не присягал ни тому ни другому. Их приказы ничто для меня.

– Ты насмехаешься над Господом! – Епископ кричал достаточно громко, чтобы толпа его слышала.

По ней прокатился ропот, кое-кто из нее подался вперед, словно собираясь напасть на моих людей.

Епископ Вульфхерд тоже приблизился. Теперь священник смотрел мимо меня, обращаясь к моим воинам.

– Лорд Утред был отлучен от Божьей церкви! – провозгласил поп. – Он убил святого аббата и ранил других людей Господа! Постановлено, что лорд изгоняется из этих земель! Еще постановлено, что любой, кто последует за ним, кто поклянется ему в верности, тоже отлучается от Бога и от человека!

Я не шевелился. Жеребец стукнул тяжелым копытом по мягкой траве, и лошадь епископа испуганно отпрянула. Над рядом моих воинов повисла тишина. Их жены и дети видели нас и кричали через луг, прося защиты. Дома дружинников горели. Я наблюдал, как дым поднимается с расположенной на западном склоне холма улицы.

– Если вы чаете узреть небеса, – увещевал моих людей церковник, – если хотите, чтобы жены ваши и дети удостоились благодати Господа нашего Иисуса, отрекитесь от сего злого человека! – Вульфхерд указал на меня. – Он изринут Богом, ввергнут во тьму! Он обречен! Он нечестивец! Он проклят! Он – мерзость пред Господом! Мерзость! – Ему явно нравилось слово, потому как епископ раз за разом произносил его. – Мерзость! И если вы останетесь с ним, решите сражаться за него, то тоже будет прокляты! Вы, ваши жены и ваши дети! Всем вам тогда предстоят вечные муки ада! А потому отриньте данную ему присягу! И знайте, что убить его – не грех! Поразивший мерзость стяжает благодать Божию!

Поп подстрекал их к убийству, но ни один из воинов не шевельнулся, хотя толпа снова расхрабрилась и с рокотом двинулась на меня. Крестьяне распаляли себя перед нападением. Следя за своими краем глаза, я заметил, что дружинники не собираются сражаться с этой кучей разъяренных христиан. Их жены не просили защиты, как показалось мне сначала, но пытались оторвать мужей от меня. Мне вспомнились оброненные как-то отцом Пирлигом слова, что женщины – самые истовые верующие. Теперь я видел, как эти женщины, христианки все до единой, подрывают преданность моих людей.

Что такое клятва? Обещание служить господину. Но у христиан всегда есть более высокая ответственность. Мои боги не требуют клятв, но распятый Бог ревнивее всякого любовника. Он требует от своих последователей, чтобы те не знали иных богов кроме него, вот ведь чепуха! И христиане склоняются перед ним, отрекаясь от старых кумиров. Я видел, что мои воины колеблются. Они смотрели на меня. Потом некоторые тронули коней – не в сторону толпы, но к западу, прочь от нее и прочь от меня.

– Это твоя вина. – Епископ Вульфхерд снова подвел свою лошадь ко мне. – Ты убил аббата Витреда, святого человека, чаша терпения Божьего народа переполнилась.

Не все мои люди дрогнули. Некоторые, особенно даны, подъехали ближе, как и Осферт.

– Ты ведь христианин, – сказал я ему. – Почему не оставил меня?

– Ты забыл, что я отринут Богом, – ответил он. – Я ведь незаконнорожденный, уже про́клятый.

Мой сын и Этельстан тоже остались, но я опасался за мальчишку. Большинство моих воинов были христианами и покинули меня, тогда как угрожающая толпа исчислялась сотнями и распалялась призывами попов и монахов.

– Язычников надо уничтожить! – взывал один чернобородый священник. – Его и его женщину! Они оскверняют нашу землю! Мы будем прокляты, пока они живы!

– Твои попы угрожают женщине? – спросил я Вульфхерда.

Сигунн находилась рядом со мной, сидя верхом на маленькой серой кобыле. Я тронул Молнию к епископу, и тот отвернул лошадь.

– Я дам ей меч, – сказал я, – и она выпустит наружу твои кишки, трусливая тварь!

Осферт поравнялся со мной и ухватил жеребца за уздечку.

– Разумнее будет отступить, господин, – проговорил он.

Я выхватил Вздох Змея. Багровый закат выцвел, лишь серая полоска неба осталась на западе. Повсюду разлилась темень, через редкие разрывы между облаками проглядывали первые звезды. Отблеск пожара отражался в широком лезвии Вздоха Змея.

– Сначала добуду какого-нибудь епископа, – бросил я и снова повернул коня к Вульфхерду, который так забарабанил пятками по бокам своей лошади, что та подпрыгнула, едва не сбросив седока.

– Господин! – заорал Осферт и погнал коня с намерением перехватить меня.

Толпа решила, что мы вдвоем гонимся за епископом, и хлынула вперед. Крестьяне вопили и кричали, потрясая своим грубым оружием, охваченные пылом исполнить предписанный Богом долг. Я знал, что нас задавят числом, но был зол и решил, что предпочту прорубить себе дорогу через этот сброд, чем обращусь в бегство перед ним.

Забыв про улепетывающего епископа, я направил коня на толпу. И тут прозвучал рог.

Он трубил с правой от меня стороны, где солнце дотлевало за западным горизонтом. Поток всадников на полном скаку вклинился между мной и народом. Они были в кольчугах, вооружены мечами и копьями, а лица их скрывались за нащечниками шлемов. Отблеск пожарища играл на этих шлемах, обращая конников в обагренных кровью воинов. Сырая земля превращалась в месиво под копытами коней, пока вновь прибывшие разворачивались лицом к толпе.

Один из них направился ко мне. Подъезжая, он держал меч опущенным, а затем вскинул его в приветствии. Губы его растянулись в ухмылке.

– Господин, что ты натворил? – спросил воин.

– Убил аббата.

– Ну, значит, сотворил для них мученика и святого, – хмыкнул он, потом извернулся в седле, чтобы посмотреть на всадников и толпу, которая перестала напирать, но выглядела по-прежнему угрожающей. – Думаешь, они будут благодарны тебе за еще одного святого? Да вот только им это вовсе не по нраву.

– Это случайность.

– Случайности тебя прямо-таки сами находят, господин, – снова ухмыльнулся он.

Это был Финан, мой друг, тот самый ирландец, который командовал воинами во время моего отсутствия и оберегал Этельфлэд.

Была здесь и сама Этельфлэд. Гневный ропот толпы стих, когда она неспешно подъехала, показавшись людям. В белом плаще, дочь Альфреда восседала на белой кобыле, а на светлых волосах покоился ободок из серебра. Этельфлэд выглядела как королева, ее любили в Мерсии. Узнав гостью, епископ Вульфхерд подскакал к ней и заговорил торопливо, вполголоса, но она не замечала его. Не замечала и меня – только сидела прямо в седле и смотрела на толпу. Некоторое время Этельфлэд молчала. Отсветы горящих зданий играли на серебряном венце, на украшениях вокруг шеи и на тонких запястьях. Лица ее я не видел, но знал, что сейчас оно излучает ледяную суровость.

– Вы, разойдитесь, – почти небрежно бросила она. Народ загудел, и ей пришлось повторить приказ более громко. – Разойдитесь!

Этельфлэд выждала, пока наступит тишина.

– Священники и монахи поведут вас. Те, кто пришел издалека и нуждается в пище и ночлеге, найдут и то и другое в Сирренкастре. А теперь уходите!

Она развернула кобылу. Епископ Вульфхерд последовал за ней. Я видел, как он умолял ее. Потом ее рука вскинулась.

– Кто здесь главный, епископ? – спросила Этельфлэд. – Ты или я?

В этих словах прозвучал решительный вызов. Этельфлэд не правила Мерсией. Это ее супруг повелевал Мерсией и, будь у него пара яиц, мог стать королем всей страны, но вместо этого стал рабом Уэссекса. Его безопасность зависела от помощи западных саксов, а те оказывали ее только потому, что Этельфлэд была его женой. А еще дочерью Альфреда, величайшего из королей западных саксов, и сестрой Эдуарда, правившего в Уэссексе теперь. Этельред ненавидел жену, но нуждался в ней. Ненавидел меня, потому как знал о нашей связи. Знал это и Вульфхерд. При брошенном ему вызове он напрягся, потом кинул взгляд на меня. Я понял, что его подмывает принять вызов и попробовать восстановить власть над мстительной толпой, но Этельфлэд уже утихомирила крестьян. Тут правила она. Правила, потому что пользовалась любовью в Мерсии, и народ, спаливший мое гнездо, не хотел обижать ее. Епископу было все равно.

– Господин Утред… – начал он, но был решительно прерван.

– Господин Утред – дурак, – заявила Этельфлэд громко, чтобы ее услышало как можно больше из присутствующих. – Он оскорбил Бога и человека. Его провозгласили изгнанником. Но резне здесь не место! Довольно пролито крови, хватит! А теперь уходи!

Последние слова адресовались прелату, но взгляд на толпу и жест подразумевали, что и прочим тоже пора удалиться.

И они ушли. Присутствие воинов Этельфлэд сыграло, конечно, свою роль, но именно ее уверенность и властность возобладали над влиянием взбесившихся попов и монахов, подбивших толпу разорить мои владения. Крестьяне ушли. Пламя продолжало озарять ночь. Остались лишь мои дружинники и воины, присягнувшие Этельфлэд. Та наконец повернулась и вперила в меня гневный взгляд.

– Ты дурак, – повторила она.

Я промолчал. Просто сидел на коне, смотрел на огонь, и мысли у меня были унылые, как болота на севере. Мне вдруг вспомнился Беббанбург, зажатый между бурливым морем и высокими скалистыми горами.

– Аббат Витред был хорошим человеком, – продолжила Этельфлэд. – Из тех, кто заботится о бедных, кормит голодных, одевает нагих.

– Он напал на меня.

– Ты ведь воин! Великий Утред! А он – монах! – Она осенила себя крестом. – Витред пришел из Нортумбрии, твоей страны. Даны притесняли его, но он не отступился от веры! Остался тверд, вопреки всем нападкам и ненависти язычников, и все ради того, чтобы найти смерть от твоей руки!

– Я не собирался убивать его.

– Но убил! И почему? Потому что твой сын стал священником?

– Он мне не сын.

– Какой же ты глупец! Это твой сын, и ты должен гордиться им.

– Он мне не сын, – упрямо возразил я.

– Да, теперь он сын ничтожества, – выдохнула она. – У тебя в Мерсии всегда хватало врагов, и сейчас они взяли верх. Смотри! – Ее рука указала на горящие строения. – Этельред пошлет воинов пленить тебя, а христиане хотят твоей смерти.

– Твой муж не осмелится напасть на меня.

– Еще как осмелится! У него новая женщина. Ей хочется, чтобы я умерла и ты тоже. Она мечтает стать королевой Мерсии.

Я только крякнул в ответ. Этельфлэд, разумеется, говорила правду. Муж, ненавидевший ее и меня, нашел себе любовницу по имени Эдит – дочь тана из Южной Мерсии. По слухам, девица была настолько же честолюбива, насколько прекрасна. У нее имелся братец Эрдвульф, возглавивший дружину Этельреда. Эрдвульф выказал ловкость, сравнимую с честолюбием сестры. Шайка голодных валлийцев разграбила западные границы. Эрдвульф выследил оборванцев, загнал в ловушку и уничтожил. Умный парень, на тридцать лет моложе меня, – брат властной женщины, мечтающей стать королевой.

– Христиане победят, – сказала мне Этельфлэд.

– Ты христианка.

На это она ничего не ответила. Просто отвернулась и уставилась на пожар, потом устало покачала головой:

– В последние годы мы наслаждались миром.

– Не по моей вине, – огрызнулся я. – Я раз за разом просил воинов. Нам следовало взять Сестер, убить Хэстена и выдворить Кнута из Северной Мерсии. Это не мир! Не может быть мира, пока даны не изгнаны.

– Но мир есть, – не сдавалась Этельфлэд. – А когда все спокойно, христианам ты не нужен. Будь сейчас война, они только бы и желали, чтобы Утред Беббанбургский сражался за них. А теперь? Теперь, когда у нас мир? Ты для них лишний, и им всегда хотелось избавиться от тебя. И что ты делаешь? Убиваешь одного из самых святых людей в Мерсии!

– Святых? – Я фыркнул. – Это был глупый старик, решивший сражаться.

– И битва, в которой он решил сражаться, была твоей! – с нажимом произнесла женщина. – Аббат Витред совершал моление о святом Освальде! Витреду было видение! И ты убил его!

Я ничего не ответил. В те годы саксонскую Британию охватило религиозное безумие: поверье, что если мощи святого Освальда будут найдены, то все саксы объединятся. Из этого следовало, что саксы, находящиеся под властью данов, сделаются ни с того ни с сего свободными. Нортумбрия, Восточная Англия и север Мерсии избавятся от язычников-данов, и все благодаря тому, что расчлененные останки святого, вот уже три века как умершего, сложат воедино. Про Освальда я знал все: он некогда правил Беббанбургом, и мой дядя, предатель Эльфрик, владел одной рукой покойника. Много лет назад я сопровождал голову святого в безопасное место. Прочие части, как предполагалось, захоронены в одном из монастырей на юге Нортумбрии.

– Витред хотел того же, что и ты! – сердито продолжила Этельфлэд. – Чтобы сакс правил Нортумбрией!

– Я не собирался убивать его. Мне жаль.

– Самое время пожалеть! Если останешься здесь, придут две сотни копейщиков и притянут тебя к суду.

– Я сражусь с ними.

– Какими силами? – Она презрительно засмеялась.

– У нас с тобой больше двухсот человек, – ответил я.

– Ты не просто глупец, если полагаешь, что я прикажу своим людям биться с другими мерсийцами!

Конечно, Этельфлэд не станет сражаться с мерсийцами. Мерсийцы ее любят, но эта любовь не позволит ей собрать войско, достаточное, чтобы разбить мужа, ведь тот податель добра, хлафорд, и ему под силу созвать тысячу воинов. Он вынужден изображать сердечное согласие с Этельфлэд, потому как не осмеливается открыто бросить ей вызов. Ее брат, король Уэссекса, будет мстить. Боялся Этельред и меня, да вот церковь только что лишила меня большей части могущества.

– Что ты будешь делать? – спросил я.

– Молиться, – ответила она. – И возьму твоих людей к себе на службу. – Этельфлэд кивнула в сторону тех моих дружинников, которые нарушили клятву. – А еще, буду сидеть тихо и не дам мужу повода уничтожить меня.

– Уходи со мной, – предложил я.

– И связать свою судьбу с изгнанным дураком? – горько поинтересовалась она.

Я посмотрел туда, где в небо поднимался дым.

– Твой супруг посылал людей захватить семью Кнута Ранулфсона?

– Что? – В голосе ее прозвучало изумление.

– Кто-то, выдав себя за меня, пленил его жену и детей.

– Откуда ты знаешь? – Этельфлэд нахмурилась.

– Я только что из его усадьбы.

– Будь это дело рук Этельреда, я бы знала.

У нее имелись лазутчики при его дворе, как и у него при ее.

– Кто-то совершил это. Но не я.

– Другие даны, – предположила Этельфлэд.

Я сунул Вздох Змея обратно в ножны.

– Думаешь, раз Мерсия столько лет наслаждается миром, то с войнами покончено? – спросил я. – Это не так. У Кнута Ранулфсона есть мечта, и он намерен осуществить ее, пока не слишком состарился. Так что смотри за приграничьем в оба.

– Уже смотрю. – Голос ее прозвучал не так убежденно, как прежде.

– Кто-то мутит воду. Уверена, что это не Этельред?

– Он собирается напасть на Восточную Англию, – отозвалась она.

– Что? – Настал мой черед изумляться. – Что он собирается?

– Напасть на Восточную Англию. Наверное, его новой женщине нравятся болотистые земли. – Ее слова пронизывала горечь.

Тем не менее нападение на Восточную Англию имело определенный смысл. То было одно из потерянных королевств – потерянных для данов, – да и лежало рядом с Мерсией. Если Этельред сумеет овладеть теми землями, то получит свой трон и свою корону. Он станет королем Этельредом, а заручившись поддержкой фирда и танов Восточной Англии, обретет силу, сопоставимую с силой своего зятя, короля Эдуарда.

Но посягательство на Восточную Англию подразумевало одну закавыку. Даны Северной Мерсии могли прийти ей на помощь. И получится война уже не между Мерсией и Восточной Англией, а между Мерсией и всеми данами Британии. Война, в которую окажется втянут Уэссекс. Война, которая опустошит весь остров.

Если только даны севера не останутся в стороне. А лучший способ решить эту проблему – взять в заложники жену и детей, которыми Кнут так дорожит.

– За этим обязан стоять Этельред, – сказал я.

Этельфлэд покачала головой:

– Я бы знала. Кроме того, он боится Кнута. Мы все боимся Кнута. – Она печально смотрела на горящие здания. – Куда ты пойдешь?

– Прочь отсюда.

Ее белая ладонь коснулась моей руки.

– Утред, ты глупец.

– Знаю.

– Если начнется война…

– Я вернусь.

– Обещаешь?

Я коротко кивнул:

– Если будет война, я стану защищать тебя. Я поклялся в этом много лет назад, и мертвый аббат не отменит клятвы.

Этельфлэд снова повернулась к пылающим домам, и в свете пожара ее глаза показались влажными.

– Я позабочусь о Стиорре, – проговорила она.

– Не позволяй ей выходить замуж.

– Девочка уже взрослая, – возразила Этельфлэд. Потом повернулась ко мне. – Как я смогу найти тебя?

– Никак. Я сам тебя найду.

Она вздохнула и поманила Этельстана.

– Ты едешь со мной, – распорядилась женщина.

Мальчишка посмотрел на меня. Я кивнул.

– И куда ты пойдешь? – еще раз спросила она.

– Прочь отсюда, – снова ответил я.

Но сам-то знал – я отправляюсь в Беббанбург.

Нападение христиан оставило в моем распоряжении тридцать девять человек. Горсть, подобно Осферту, Финану и моему сыну, тоже являлась христианами, но большинство составляли даны и фризы – последователи Одина, Тора и прочих богов Асгарда.

Мы вырыли припасы, спрятанные под холлом, и немного погодя, в сопровождении жен и детей воинов, оставшихся мне верными, выступили на восток. Переночевали в роще неподалеку от Фагранфорды. Сигунн была со мной, но вела себя беспокойно и почти не разговаривала. Мое мрачное, сердитое настроение пугало всех, и только Финан отважился обратиться ко мне.

– Так что стряслось? – спросил он, когда забрезжил серый рассвет.

– А вот что: я убил одного треклятого аббата.

– Витреда. Парня, который молился святому Освальду.

– Безумие, – буркнул я.

– Вполне может быть, – согласился Финан.

– Еще бы не безумие! То, что сохранилось от Освальда, похоронено во владениях данов, а те давным-давно растолкли его кости в порошок. Они ведь не дураки.

– Возможно, они выкопали мощи, – сказал ирландец. – А может, и нет. Но иногда безумие срабатывает.

– На что ты намекаешь?

Он пожал плечами:

– Помнится, в Ирландии был один блаженный, который твердил, что, если мы ударим в барабан бедренной костью святой Атрахт, бедной женщины, дождь перестанет лить. Тогда самый настоящий потоп был, надо сказать. Никогда такого дождя не видел. Даже утки от него устали.

– Ну и что дальше?

– Выкопали останки, ударили длинной костью в барабан, и дождь прекратился.

– Все равно бы кончился, – фыркнул я.

– Да, наверное. Но оставалось либо это, либо строить ковчег.

– Ладно, я ошибся, прикончив того ублюдка, – сказал я. – И теперь христиане хотят сделать из моего черепа чашу для вина.

Наступило утро, седое утро. Ночью облака истаяли, но потом снова сгустились и сеяли морось. Мы ехали по дороге среди полей ржи, ячменя и овса, полегших под дождем. Наш путь лежал в сторону Лундена, а справа Темез хмуро и сонно катил воды к далекому морю.

– Христиане искали повод избавиться от тебя, – сказал Финан.

– Ты христианин. Почему тогда остался со мной?

Ирландец небрежно пожал плечами:

– Что один поп утверждает, другой отрицает. Раз я остался при тебе, то попаду в ад? Возможно, я туда так и так попаду, да только не составит труда найти священника, который разубедит меня в этом.

– Почему Ситрик так не думает?

– Это все бабы. Они сильнее боятся попов.

– А твоя женщина не боится?

– Я люблю девчонку, но она не командует мной. Но теперь все коленки протрет в молитвах. – Ирландец снова ухмыльнулся. – А отец Катберт, бедолага, просился поехать с нами.

– Слепой поп? – удивился я. – Какой прок от слепого священника? Ему лучше будет при Этельфлэд.

– Но ему хотелось остаться с тобой. А раз этого хочет священник, то грех ли желать того же самого мне? – Он помолчал. – Так что мы будем делать?

Мне не хотелось говорить Финану правду – что я иду на Беббанбург. Верил ли я в успех сам? Чтобы взять Беббанбург требовались золото и сотни воинов, у меня же было всего тридцать девять.

– Станем викингами, – ответил я.

– Так я и думал. И мы вернемся.

– Ой ли?

– Такова судьба, разве не так? Сейчас мы греемся на солнышке, а через миг над нами прольются все тучи христианского мира. Так, значит, лорд Этельред затевает войну?

– Так мне сказали.

– Его женщина и ее брат хотят этого. А когда Этельред ввергнет Мерсию в хаос, все станут умолять нас спасти их жалкие душонки. – В голосе Финана звучала непоколебимая уверенность. – Тогда мы вернемся и нас простят. Попы обслюнявят нам весь зад своими поцелуями, вот увидишь.

Я улыбнулся. Мы с Финаном дружили очень много лет. Вместе влачили рабство, потом стояли плечом к плечу в «стене щитов». Я посмотрел на него и заметил седые пряди, выбивающиеся из-под шерстяной шапочки. Лохматая борода тоже подернулась серебром. Наверное, со мной происходит то же самое.

– Мы стареем, – сказал я.

– Но мудрее не становимся, да? – Ирландец расхохотался.

Мы миновали несколько деревень и два городка. Я держался настороже, опасаясь, что попы разослали приказ нападать, но вместо этого нас просто не замечали. Ветер повернул к востоку и стал холодным, дождь усилился. Я часто оглядывался, гадая, не выслал ли Этельред воинов в погоню, но никого не заметил и пришел к выводу, что он ограничился моим изгнанием из Мерсии. Этельред был моим двоюродным братом, мужем моей возлюбленной и врагом, и в это сырое лето он добился наконец победы, о которой мечтал так долго.

До Лундена мы добрались за пять дней. Наше путешествие получилось медленным не только из-за раскисших дорог, но и потому, что не хватало лошадей, чтобы везти жен, детей, доспехи, щиты и оружие.

Лунден мне всегда нравился. Это мерзкое, пропахшее дымом, вонючее место, где все улицы усеяны нечистотами. Тут даже река воняет, но именно благодаря ей Лунден и существует. Плыви на запад – и попадешь вглубь Мерсии и Уэссекса; плыви на восток – и перед твоим штевнем откроется весь остальной мир. Купцы приводят в Лунден корабли, груженные маслом и шкурами, пшеницей и сеном, рабами и предметами роскоши. Городу полагалось быть мерсийским, но Альфред позаботился о том, чтобы в нем разместилось войско западных саксов, и Этельред не осмелился бросить вызов этому захвату. На деле там располагалось два города. Мы поначалу попали в новый, построенный саксами и раскинувшийся вдоль северного берега широкого, неспешного Темеза. Продвигались по длинной улице, пробираясь между повозками и стадами, миновали квартал скотобоен, с лужами крови в переулках. Чуть дальше к северу располагались пруды кожевенников, распространяя вонь мочи и навоза. Затем свернули к реке, разделяющий старую и новую части города, и на меня нахлынули воспоминания. Здесь я сражался. Перед нами высились римская стена и римские ворота, где я отразил атаку данов. Мы поднялись по склону, и караульные у ворот расступились, признав меня. Я ожидал, что нас остановят, но стражники вместо этого поздравили нас с возвращением. Склонившись под римской аркой, я въехал в старый город на холме. Город, построенный римлянами из камня, кирпича и черепицы.

Нам, саксам, никогда не нравилось жить в старом городе. Нам в нем тревожно. Там обитают тени, странные призраки, которых мы не понимаем, потому как они пришли из Рима. Не из христианского Рима – с тем-то все ясно. Я встречал десятки тех, кто совершил паломничество туда. По возвращении пилигримы разглагольствовали про чудесный город с колоннами, соборами и арками, целиком лежащий в руинах; про волков, бродящих среди груд битого камня, и про главного попа, который разливает яд, сидя в своем полуобвалившемся дворце на берегу вонючей реки. Это все понятно. Нынешний Рим – такой же Лунден, просто побольше. Призраки старого Лундена пришли из другого Рима – города, обладавшего огромной властью, столицы всего мира. Его воины прошагали от пустынь до снегов, сокрушая племена и страны, а затем, без всякой видимой для меня причины, могущество их иссякло. Непобедимые легионы ослабели, побитые племена возродились, и слава великого города обратилась в тлен. Для Лундена это тоже верно. Да посмотрите сами! Величественные здания приходили в упадок, и при виде их меня, как обычно, охватило уныние. Мы, саксы, строим из дерева и соломы, наши дома гниют под дождем и треплются ветром! Ни один человек из ныне живущих не способен воссоздать славу Рима. Мы скатываемся в хаос. Хаос наступит тогда, когда боги начнут войну друг с другом, и я был убежден, как убежден и сейчас, что необъяснимый подъем христианства служит первым знамением подкрадывающейся беды. Мы – детские игрушки, которые смыло в реку и влечет в бездну.

Я вошел в таверну на берегу. На самом деле она именовалась таверной Вульфреда, но все звали ее «Мертвый дан», потому как однажды прилив принес труп воина-дана и нанизал его на гнилой столб, торчащий из грязи там, где некогда была пристань. Вульфред меня знал, и если был удивлен, когда я попросил приюта в его темных, как пещера, залах, то любезно скрыл это. Обычно-то я гостил в королевском дворце, построенном на вершине холма, а теперь стоял перед ним, протягивая монеты.

– Я тут, чтобы купить корабль, – объяснил я ему.

– Этого добра навалом.

– И найти людей, – добавил я.

– От желающих последовать за великим господином Утредом не будет отбоя, – заверил он.

Я в этом сомневался. Бывали времена, когда воины умоляли принять у них присягу, зная меня как щедрого вождя, но Церковь наверняка распространила весть, что Утред теперь про́клятый, и страх перед адом заставит людей держаться от меня подальше.

– Но это к лучшему, – заметил Финан тем вечером.

– Почему?

– Потому что ублюдки, готовые примкнуть к нам, не испугаются даже преисподней. – Он ухмыльнулся, обнажив три желтых зуба на пустой челюсти. – Нам пригодятся мерзавцы, способные с боем проложить дорогу через ад.

– Это нам тоже предстоит, – сказал я с ухмылкой.

– Уж я-то знаю, что у тебя на уме, – заявил ирландец.

– Знаешь?

Он растянулся на лавке, бросив взгляд в большую комнату, где напивались посетители.

– Сколько лет мы уже вместе? – спросил Финан, но ответа дожидаться не стал. – И о чем ты грезил все эти годы? А когда более подходящее время, как не сейчас?

– Почему именно сейчас?

– Ясно почему: в данный момент ублюдки меньше всего ожидают нападения.

– Если повезет, у меня будет пятьдесят человек, – проворчал я.

– А сколько у твоего дяди?

– Сотни три, может, больше.

Ирландец с улыбкой посмотрел на меня:

– Но ты ведь придумал способ пробраться внутрь, не так ли?

Я коснулся молота на шее, надеясь на то, что старые боги еще имеют власть в этом сошедшем с ума, угасающем мире.

– Придумал.

– Тогда да поможет Христос тем трем сотням, потому как им крышка, – отозвался он.

Это было безумие. И, по словам Финана, безумие иногда срабатывает.

Судно называлось «Полуночная». Странное имя для боевого корабля, но Кенрик – парень, продавший его нам, – сказал, что судно построили из деревьев, срубленных в полночь.

– Это приносит кораблю удачу, – пояснил он.

«Полуночная» была оснащена банками на сорок четыре гребца, съемной мачтой из ели, грязно-белого цвета парусом, прошитым для крепости пеньковыми канатами, и высоким штевнем с драконьей головой. Предыдущий владелец выкрасил голову красным и черным, но краска выцвела и облупилась, поэтому дракон выглядел так, будто у него цинга.

– Везучий корабль, – сообщил Кенрик.

Это был дородный коротышка, бородатый и лысый, строивший корабли на верфи, расположенной сразу к востоку от римской городской стены. На него работало сорок или пятьдесят человек, некоторые из них рабы. При помощи тесла и пилы они делали торговые суда – пузатые, тяжелые и тихоходные. Но «Полуночная» принадлежала к другой породе: она была длинной, широкой в середине, плоскодонной и с низким бортом. Стремительный, юркий зверь.

– Ты ее построил? – спросил я.

– Она потерпела крушение, – отозвался Кенрик.

– Когда?

– В прошлом году, на день святого Маркона. Ветер задул с севера и выбросил ее на отмель Скеапиг.

Я прошелся по верфи, рассматривая «Полуночную». Обшивка ее почернела, хотя это вполне могло быть следствием недавнего дождя.

– Корабль не выглядит поврежденным, – заметил я.

– Пару носовых шпангоутов пришлось заменить, – пояснил Кенрик. – Ничего такого, чего нельзя исправить за пару дней.

– Даны строили?

– Фризы, – ответил коротышка. – Добрый крепкий дуб, не то что отбросы, как у данов.

– Почему команда не спасла судно?

– Тупые ублюдки сошли на берег, расположились лагерем и позволили кентцам захватить себя врасплох.

– Тогда почему кентцы не забрали его?

– Потому что эти дураки перебили друг друга. Когда я набрел на них, то застал шестерых фризов еще живыми. Да только двое из них вскоре отдали концы, бедолаги. – Он перекрестился.

– А остальные четверо?

Его большой палец указал на рабов, сооружающих новую лодку.

– Они-то и сообщили мне название корабля. Если не нравится, всегда можешь поменять.

– Менять название корабля – дурная примета.

– Нет, если девственница пописает в трюм, – заявил Кенрик, потом задумался. – Впрочем, с этим могут возникнуть сложности.

– Я сохраню имя, – сказал я. – Если куплю.

– Корабль доброй постройки, – промолвил коротышка несколько ворчливо, словно не желая признавать, что какой-то фриз смог сделать лодку не хуже его самого.

Но фризы – знатные корабелы. У саксов лодки получаются тяжелые, они будто боятся моря. Зато фризы и норманны строят корабли легкие, которые не вспарывают волны, а словно скользят по ним. Это чепуха, конечно, – даже если такой ходкий корабль, как «Полуночная», нагрузить камнями для устойчивости, скользить он сможет ничуть не лучше, чем я летать. И все же было что-то волшебное в обводах корпуса «Полуночной» – с виду она казалась удивительно легкой.

– Я собирался продать корабль королю Эдуарду, – сказал Кенрик.

– Тот отказался?

– Недостаточно велик. – Мастер сплюнул презрительно. – Западные саксы всегда одинаковы: подавай им большие лодки, а потом они удивляются, почему им не под силу догнать данов. Так куда ты направляешься?

– Во Фризию, – ответил я. – Быть может. Или на юг.

– Плыви на север, – посоветовал Кенрик.

– Почему?

– На севере христиан меньше, господин. – Он лукаво усмехнулся.

Выходит, знал. Пройдоха мог величать меня господином и держаться уважительно, но знал, что моя удача пошла под гору. Это могло повлиять на цену.

– Староват я уже для снега, мороси и льда, – сказал я.

Потом запрыгнул на нос «Полуночной». Та задрожала под моими ногами. Это была боевая лодка, хищница, построенная из превосходного фризского дуба.

– Когда ее конопатили в последний раз? – спросил я у Кенрика.

– Когда меняли шпангоуты.

Я отодрал пару досок настила и посмотрел на балластные камни. Там плескалась вода, но это едва ли удивительно для судна, которым давно не пользовались. Важно другое – дождевая это вода или морская, набранная, когда прилив поднимается по реке. Вода плескалась слишком далеко, чтобы зачерпнуть, поэтому я плюнул и стал наблюдать за тем, как плевок плавает по темной поверхности. Я пришел к выводу, что вода пресная. В морской слюна быстро растворяется. Получается, это надежный корабль: если вода в трюме пресная, значит она взялась из туч на небе, а не из моря под днищем.

– «Полуночная» крепкая, – сказал Кенрик.

– Корпус нуждается в чистке.

Мастер пожал плечами:

– Это можно устроить, но верфь занята. За дополнительную плату.

Я мог найти подходящую отмель и сам почистить лодку во время отливов. Я бросил взгляд за стапели Кенрика, где было причалено темное торговое судно. Оно было вполовину короче «Полуночной», но такой же ширины. Корыто, предназначенное возить грузы близ побережья.

– Предпочитаешь это? – удивленно спросил Кенрик.

– Твое?

– Я такое дерьмо не делаю. Нет, оно принадлежало одному восточному саксу. Ублюдок задолжал мне денег. Я пущу его на слом и использую доски.

– Так сколько ты хочешь за «Полуночную»?

Мы поторговались, но Кенрик знал, что козыри у него на руках, поэтому я переплатил. Мне требовались также весла и канаты, но мы сошлись на цене, и Кенрик, плюнув на ладонь, протянул мне руку. Я помедлил, но потом пожал ее.

– Судно твое, – сказал коротышка. – И пусть оно принесет тебе удачу, господин.

Я получил «Полуночную» – корабль, бревна для которого рубили в ночной тьме.

И вновь стал судовладельцем. И направлялся на север.

Глава 1

Мне нравятся дорога китов, высокие волны и ветер, бросающий в лицо брызги. Нравится, как нос корабля рассекает вздымающийся вал и как тот взрывается белой пеной, нравится соленая вода, оседающая на дереве и парусине. И то, как зеленое сердце моря колышется под кораблем, негодуя, угрожая. Вот закручивается разрезанный гребень, корма поднимается, и корпус устремляется вперед, а уходящая волна шипит, облизывая доски обшивки. Мне нравятся птицы, реющие над седой водой, ветер – враг и друг попеременно, мерные взмахи весел. Я люблю море. Я прожил долгую жизнь и познал ее превратности. Мне известен груз забот, гнетущих душу, и печали, обращающие волосы в серебро, а сердце в камень, но все это отступает прочь на дороге китов. Только море делает человека по-настоящему свободным.

Чтобы уладить дела в Лундене, нам потребовалось шесть дней. Самым сложным было найти место, где семьи моих воинов окажутся в безопасности. В Лундене у меня имелись друзья, и пусть христиане поклялись убить меня, Лунден – снисходительный город. Среди его улочек есть уголки, где чужак найдет себе приют, и хотя в нем случаются бунты, а попы проклинают других богов, по большей части его жители не суют нос в дела соседа. Я много лет провел там, командовал гарнизоном, отстроил римские стены старого города и завел друзей. Они-то и пообещали приглядеть за нашими детьми и женами. Сигунн хотела плыть со мной, но мы отправлялись туда, где по лезвиям стекает кровь, а это не место для женщин. Кроме того, раз я запретил воинам брать супруг, то не мог взять Сигунн, и ей пришлось остаться, получив мой кошель с золотом и обещание вернуться.

Мы закупили соленой рыбы и соленого мяса, заполнили бочонки элем и закатили их на борт «Полуночной» и только потом отправились вниз по реке. Для охраны семей я оставил двоих самых старших воинов, а четверо рабов-фризов, входивших некогда в команду потерпевшей крушение «Полуночной», присоединились ко мне, поэтому всего со мной шли тридцать пять человек. С отливом мы миновали широкие излучины, так хорошо мне знакомые, заиленные берега, где рос камыш и кричали птицы; Бемфлеот, где я одержал великую победу из тех, что воспеваются бардами, а канавы заставляют течь кровью, и затем вырвались навстречу вольному ветру и бесконечному морю.

Мы завели «Полуночную» в речку в Восточной Англии и потратили три дня, очищая корпус от водорослей и тины. Работали во время отлива: сначала ободрали один борт и проконопатили швы, потом, пользуясь приливом, сняли судно с мели, развернули и обнажили другой бок. Затем снова в море – выплыли из реки и, поставив парус, направили увенчанный драконом нос на север. Мы убрали весла, позволяя восточному ветру нести нас, и я ощутил то счастье, которое испытываю всегда, имея добрый корабль и попутный ветер.

Сына я поставил к рулевому веслу, давая ему время почувствовать лодку. Поначалу, разумеется, он загребал или толкал весло слишком сильно или подправлял курс слишком поздно, и «Полуночная» рыскала, теряя скорость, но на второй день я заметил, как Утред улыбается про себя, и понял, что парень ощутил, как дрожь длинного корпуса передается рулевому веслу. Он познал науку и обрел в этом радость.

Ночи мы проводили на берегу, притыкаясь носом где-нибудь в речушке или в пустынной бухточке, а с рассветом продолжали путь. Помимо рыбачьих лодок, которые при виде нашего высокого штевня лихорадочно выбирали сети и гребли к берегу, суда нам встречались редко. Мы шли мимо, не обращая внимания ни на кого. На третий день далеко на востоке я увидел мачту. Финан, зоркий как сокол, заметил ее одновременно со мной и раскрыл уже рот, но я сделал знак молчать, кивнув на Утреда. Финан ухмыльнулся. Большинство воинов тоже заметили корабль, но поняли, что я намерен держать язык за зубами. «Полуночная» мчалась вперед, и мой сын, длинные волосы которого ерошил ветер, как завороженный вглядывался в набегающие волны.

Далекий корабль приближался. Парус у него был серый, как низколетящие облака. Парус большой, высокий и широкий, прошитый для крепости пеньковыми канатами. Наверняка не «купец», а такой же, как наш, узкий и быстрый боевой драккар. Моя команда наблюдала за ним, ожидая, что на размытом горизонте вот-вот обрисуется корпус, но Утред хмуро глядел на заполаскивающую кромку нашего паруса.

– Не стоит ли выбрать втугую? – спросил он.

– Хорошая мысль, – отозвался я.

Парень улыбнулся, довольный моим одобрением, но ничего не предпринял.

– Командуй, проклятый болван! – воскликнул я тоном, живо убравшим улыбку с его лица. – Ты ведь кормчий.

Он отдал приказ, и двое из наших выбрали шкот так, что парус перестал полоскать. «Полуночная» нырнула в прогал, потом стала подниматься на зеленой волне. На гребне я посмотрел на восток и разглядел нос приближающегося судна. Его украшала голова зверя, высокая и свирепая. Затем незнакомец скрылся за пеленой вздымаемых ветром брызг.

– Каков первый долг кормчего? – спросил я у сына.

– Заботиться о безопасности корабля, – без запинки ответил тот.

– И что это значит?

Утред нахмурился. Он понимал, что в чем-то ошибся, но не мог понять в чем. Тут парень наконец заметил, что вся команда неотрывно смотрит на восток, и сам повернулся в ту сторону.

– Боже! – вырвалось у него.

– Ты беззаботный глупец, – рявкнул я. – Твой долг – глядеть в оба. – Я видел, что прилюдный выговор его разозлил, но он не сказал ни слова. – Это боевой корабль, заметивший нас уже давно. Он заинтересовался и намерен пощупать нас. Как мы поступим?

Утред снова посмотрел на незнакомца. Его нос был уже хорошо различим, и вскоре нам откроется весь корпус.

– Судно крупнее нашего, – сказал сын.

– Скорее всего, да.

– Поэтому нам не следует ничего делать.

Это было верное решение, к которому я пришел через минуту после того, как заметил корабль на горизонте. Незнакомец любопытствует. Он взял курс на сближение, но вскоре убедился, что имеет дело с опасным противником. Мы не купеческое судно, груженное шкурами, горшками и прочим добром, которое можно украсть и продать, – мы воины, и, даже если их будет двое против одного нашего, потери они понесут такие, какие ни один корабль не может себе позволить.

– Идем прежним курсом, – велел я.

На север. На север, где старые боги еще не утратили силу; на север, где мир обрамлен льдом; на север, к Беббанбургу. Эта крепость нависала над грозным морем подобно обители некоего бога. Даны захватили всю Нортумбрию, их короли сидели в Эофервике, но им так и не удалось взять Беббанбург. Они этого хотели, сгорали от желания, как кобель, чующий текущую суку, но у этой суки имелись когти и клыки. Я же располагал всего одним маленьким кораблем, и при этом грезил завоевать твердыню, которую целые армии данов не смогли захватить.

– Корабль из Восточной Англии, – заявил Финан, стоявший рядом со мной.

Чужак изрядно приблизился. Его нос был нацелен вперед по нашему курсу, наперехват, а из-за больших размеров он шел быстрее «Полуночной».

– Там у него не дракон. – Финан кивнул в сторону корабля. – А та странная штука, которую король Эорик ставил на все свои суда, – лев.

Эорик умер, и Восточной Англии правил новый король, но символ, возможно, сохранился.

– И команда полная, – продолжил ирландец.

– Человек семьдесят? – предположил я.

– Около того.

Воины на чужаке были готовы к бою, в кольчугах и шлемах, но когда Финан спросил, стоит ли нам сделать то же самое, я покачал головой. Они видят, что мы не купцы, и могут попробовать взять числом, но я сомневался, что им придет в голову связываться с нами, а нет смысла облачаться в доспехи, если не хочешь драться.

Кораблем из Восточной Англии управляли умело. Судно подошло ближе, потом развернуло парус так, чтобы наш ход сравнялся.

– Вы кто? – окликнул нас на языке данов высокий человек.

– Вульф Ранулфсон! – крикнул я в ответ первое имя, что пришло в голову.

– Откуда?

– Из Хайтабу!

Хайтабу – город в Южном Данеланде, далеко от Восточной Англии.

– Что тут делаете?

– Сопровождали пару «купцов» до Лундена, – отозвался я. – Теперь идем домой. А ты кто такой?

Мой вопрос, похоже, изумил верзилу.

– Я Альдгер! – сообщил он после небольшой заминки. – Мы служим королю Редвальду!

– Да даруют ему боги долгую жизнь! – должным образом отозвался я.

– Если вы в Хайтабу, то сильно уклонились к западу, – проревел Альдгер.

Разумеется, он был прав. Направляйся мы в Южный Данеланд, то должны были бы пересечь море гораздо южнее, а далее следовать вдоль берега Фризии.

– Все этот ветер виноват!

Альдгер молчал. Он смотрел на нас некоторое время, потом отдал приказ выбирать шкоты, и большой корабль вырвался вперед.

– Кто такой Редвальд? – поинтересовался Финан.

– Правитель Восточной Англии, – ответил я. – И насколько наслышан, он стар, болен и толку от него не больше, чем от мерина в борделе.

– А слабый король накликает войну. Неудивительно, что Этельреду не терпится.

– Этельред – король Восточной Англии, – презрительно бросил я.

Но мой кузен определенно мечтает об этом титуле, а хочет или не хочет Этельреда Восточная Англия – дело другое. Странное королевство, одновременно языческое и христианское. Это порождает неразбериху, потому как большинство данов поклоняется моим богам, а саксы – распятому. Однако даны из Восточной Англии приняли христианство, став ни рыбой ни мясом. Это государство в союзе и с Уэссексом, и с Нортумбрией, но Уэссекс и Нортумбрия – непримиримые враги, а значит, восточные англы пытаются лизать зад одним, в то же время целуясь с другими. И они слабы. Король Эорик старался угодить северным данам, нападая на Уэссекс, и многие его крупные таны сложили головы в последовавшей резне. Эту резню учинил я. Моя битва… Память вновь налила меня обидой за предательство. Я часто сражался за христиан, убивал их врагов и оборонял их земли, а теперь они выплюнули меня, словно протухший хрящик.

Альдгер пересек наш курс. Он намеренно повернул свой большой корабль вблизи – хотел заставить нас уклониться в последний момент, но я велел Утреду лежать на старом курсе, и наш штевень рассек воду на расстоянии удара мечом от рулевого весла судна Альдгера. Мы прошли достаточно близко, чтобы уловить запах его корабля, хотя тот и находился с наветренной стороны. Я помахал верзиле, потом наблюдал, как тот снова направляет нос на север. Он шел на одинаковой с нами скорости, но мне подумалось, что ему просто скучно. Длинный корабль сопровождал нас час или полтора, потом повернулся кормой к ветру и устремился к отдаленному берегу.

Ту ночь мы провели в море. Земли не было видно, хотя я знал, что она лежит невдалеке к западу. Мы подобрали большой парус, и «Полуночная» неспешно шла на север, преодолевая короткие резкие волны, осыпавшие палубу холодными брызгами. Почти всю ночь на рулевом весле сидел я. Утред, согнувшись, пристроился рядом и слушал мою повесть о Гримнире – о Том, кто в маске.

– Это был сам Один, – поведал я ему. – Но когда бог собирается ходить среди людей, он надевает маску и берет другое имя.

– Иисус так сделал, – сказал сын.

– Надел маску?

– Ходил среди людей.

– Боги могут творить, что им вздумается, – отозвался я, – но и нам отныне тоже следует носить маски. Ты не должен упоминать моего или своего имени. Меня зовут Вульф Ранулфсон, а тебя – Ранулф Вульфсон.

– Куда мы направляемся? – спросил он.

– Ты и сам знаешь.

– Беббанбург. – Название прозвучало без выражения.

– Который принадлежит нам, – продолжил я. – Помнишь Беокку?

– Разумеется.

– Он дал мне хартии.

Дорогой отец Беокка, такой уродливый, такой искалеченный, такой честный. Он был моим учителем, другом короля Альфреда и просто хорошим человеком. Священник умер недавно, и его искривленные кости похоронили в соборе Винтанкестера, рядом с гробницей его любезного Альфреда. Перед смертью он переслал мне грамоты, доказывающие мои права на Беббанбург, хотя никому из живущих не требуются документы, чтобы признать во мне законного владельца крепости. Мой отец погиб, когда я был маленьким, и дядя захватил Беббанбург, и никаким количеством чернил и пергаментов его оттуда не выкуришь. Тут нужны мечи и копья, а у меня имелись «Полуночная» и горстка воинов.

– Мы происходим от Одина, – сообщил я Утреду.

– Знаю, отец, – терпеливо кивнул он.

Я сто раз говорил ему о наших предках, но христианские попы заставили его усомниться в моих притязаниях.

– В наших жилах течет кровь богов, – продолжал я. – Когда Один был Гримниром, он возлег с женщиной, и мы происходим от нее. И когда достигнем Беббанбурга, будем сражаться как боги.

На мысль о Гримнире меня навела Гримесби. Гримесби – это деревушка, лежащая близ моря на южном берегу Хамбра. Легенда утверждает, что Один построил там дом. Хотя с какой стати богу строить дом на этом продуваемом всеми ветрами участке болот – не понимаю. Однако когда шторм волнует море за пределами широкого речного устья, у поселения можно найти удобную якорную стоянку.

Гримесби – нортумбрийская деревня. Было время, когда короли Мерсии правили по всему течению Хамбра и Гримесби являлась одним из самых северных их владений, но те дни остались далеко позади. Теперь она принадлежала данам, хотя, подобно всем морским портам мира, гостеприимно встречала любого путешественника, будь то дан, сакс, фриз или даже шотландец. Заходить в небольшую гавань рискованно, потому как дядю, вне всяких сомнений, заинтересуют сведения о моем продвижении на север, а в Гримесби у него наверняка есть люди, которые за плату передадут весточку в Беббанбург. Но я тоже нуждался в новостях, поэтому заглянуть в Гримесби стоило, ведь порт посещают моряки, а кому-нибудь из них обязательно известно, что происходит за толстыми стенами Беббанбурга. Риск можно уменьшить, последовав примеру Гримнира. Я надену маску и стану Вульфом Ранулфсоном из Хайтабу.

Я передал рулевое весло сыну.

– Нам стоит взять к западу? – спросил он.

– Зачем?

– Земли ведь не видно. – Утред пожал плечами. – Как мы найдем Гримесби?

– Это просто, – ответил я.

– Как?

– Когда увидишь два или три корабля, поймешь.

Гримесби лежит на Хамбре, а эта река послужила дорогой в сердце Британии для тысяч данов. Я не сомневался, что мы увидим корабли, и не ошибся. Не прошло и часа, с тех пор как Утред задал свой вопрос, а мы уже заметили шесть судов, плывущих под парусом к западу, и два, гребущих на восток. Их присутствие указало мне на близость нужного места, морского пути из Фризии и Данеланда к Хамбру.

– Шесть! – удивленно воскликнул Финан.

Только вот удивляться было особо нечему. Все шесть судов, идущих в Британию, оказались военными, и я подозревал, что все шесть полны воинов. Люди перебирались через море, потому как пронесся слух насчет возможной добычи или их призвал Кнут.

– Миру скоро конец, – пробормотал я.

– Саксы будут умолять тебя вернуться, – заметил Финан.

– Сначала пусть расцелуют мою языческую задницу.

Ирландец хмыкнул, потом с любопытством уставился на меня.

– Вульф Ранулфсон… – протянул он. – Откуда взялось это имя?

– А почему нет? – Я пожал плечами. – Нужно было назвать какое-нибудь, так почему не это?

– Кнут Ранулфсон? – предположил Финан. – А Вульф? Мне показалось странным, что ты выбрал такое имя.

– Взял не думая, – отмахнулся я.

– Или думал о нем, – сказал ирландец. – И по-твоему, Кнут выступает на юг?

– Скоро выступит, – угрюмо обронил я.

– И саксы расцелуют твою языческую задницу. Что, если леди Этельфлэд позовет тебя?

Я улыбнулся, но ничего не ответил. Уже показалась земля, серая полоса на сером море, и я принял от Утреда рулевое весло. Мне очень часто доводилось плавать по Хамбру, но в Гримесби я еще никогда не заходил. Мы по-прежнему шли под парусом. Войдя в устье с востока, «Полуночная» обогнула длинную песчаную косу, которая называлась Вороний Клюв. Море на отмели казалось белым, и на нем четко выделялись черные остовы разбитых кораблей, но, едва мы миновали острие Клюва, волны ослабели и нас встретила река. Она была большой – ширь серой воды под серым ветреным небом. Гримесби лежала на южном берегу. Мы спустили парус, люди заворчали, продвигая в отверстия в бортах весла. Они всегда ворчат – я еще не встречал команды, которая не ворчала бы, когда надо грести. Однако парни с охотой налегли на вальки, и «Полуночная» заскользила между нагими ивами, словно вехи выраставшими из скрытых водой заиленных отмелей, где таились в переплетении черных сетей верши[2], и вот мы уже входили в гавань Гримесби, в которой расположилось с пару десятков рыбачьих лодок и с полдюжины судов побольше. Два из них напоминали «Полуночную» – боевые корабли, остальные были торговыми посудинами, и каждое пришвартовалось к длинному причалу из почерневшего бруса.

– Пристань-то сгнила, – заметил Финан.

– Вполне вероятно, – отозвался я.

За причалом лежала деревушка, бревенчатые дома которой были такими же черными, как пристань. Струйки дыма над илистым берегом выдавали места, где коптилась рыба или вываривалась соль. Между двумя большими кораблями имелся зазор – достаточный, чтобы пришвартовать «Полуночную».

– Ты ни за что не втиснешься в эту дыру, – сказал Финан.

– Неужели?

– Не ударив ни одно из этих судов.

– Плевое дело, – заявил я.

Финан рассмеялся, я же замедлил частоту гребков веслами настолько, чтобы «Полуночная» едва ползла по воде.

– Два саксонских шиллинга, что ты не сможешь причалить, не задев ни одну из тех лодок, – предложил ирландец.

– Принято.

Я подставил ладонь, Финан ударил по ней. Я приказал втянуть весла, чтобы «Полуночная» тихим ходом вошла в проем между судами. На берегу виднелись только мальчишки, отпугивающие чаек от сохнущих рыболовных сетей, но я знал, что за нами наблюдают. Удивительно, до чего хотелось показать свое мореходное искусство! Нас оценивали, хотя мы не могли видеть зрителей. «Полуночная» скользила, ее весла были подняты, так что лопасти покачивались на фоне серого неба, а нос нацеливался на корму длинного военного корабля.

– Сейчас ты его ударишь, – возликовал Финан.

Я опустил рулевое весло, с силой налег на него. Если расчет верный, мы обогнем соседа и набранного хода хватит, чтобы «Полуночная» нырнула в прогал. Если я ошибся, мы либо закачаемся на волнах, не дойдя до пристани, либо врежемся в нее под треск обшивки. «Полуночная» впорхнула в свободное пространство с изяществом, которым восхитился бы любой моряк, и едва двигалась, когда первый из воинов спрыгнул на доски пристани и поймал брошенный кормовой швартов. За ним поспешил другой, с носовым, и борт «Полуночной» поцеловал одну из свай так нежно, что корпус почти не вздрогнул. Я отпустил рулевое весло, ухмыльнулся и протянул руку:

– Два шиллинга, ирландский ублюдок!

– Просто повезло, – буркнул Финан, выуживая из кошеля монеты.

Команда покатывалась со смеху.

– Меня зовут Вульф Ранулфсон, – предупредил я своих. – Из Хайтабу. Если никогда не бывали в Хайтабу, говорите, что я нанял вас в Лундене. – Потом я указал на сына. – Это Ранулф Вульфсон. Здесь мы хотим запастись провизией перед дальним морским переходом.

По шаткому настилу, перекинутому от берега к пристани через полосу ила, шли двое. Оба закутаны в плащи, с мечами на боку. Я перебрался на доски причала и направился навстречу. Настроены оба были миролюбиво.

– Еще один дождливый денек! – обратился ко мне один.

– Неужели? – удивился я. Дождя не было, хотя по небу плыли тучи.

– Будет!

– Он думает, что его кости умеют предсказывать погоду, – заявил другой.

– Льет и будет лить, – сказал первый. – Меня зовут Рульф, я городской рив, и если твоя лодка будет стоять здесь, то плати мне деньги!

– Сколько?

– Лучше всего все, какие у тебя есть, но сойдемся на серебряном пенни за день.

Выходит, то были честные парни. Я дал им два куска серебра, отрезанных от браслета, и Рульф сунул их в кошель.

– Кто ваш лорд? – спросил я.

– Ярл Зигурд.

– Зигурд Торрсон?

– Он самый. Хороший человек.

– Слыхал о таком, – сказал я.

Я не просто о нем слышал, но и убил его сына в последней большой битве между саксами и данами. Зигурд меня ненавидел и был ближайшим другом и союзником Кнута.

– И наверняка ничего плохого, осмелюсь предположить? – поинтересовался Рульф. Взгляд его обратился на «Полуночную». Он посчитал людей, подметил щиты и мечи, сложенные в середине корабля. – А как тебя зовут?

– Вульф Ранулфсон, – сообщил я. – Из Лундена, возвращаюсь домой в Хайтабу.

– Приключений не ищешь?

– Приключениям мы всегда рады, – отозвался я. – Но удовольствуемся элем и ужином.

Рив усмехнулся:

– Тебе известны правила, Вульф Ранулфсон. Никакого оружия в городе. – Он мотнул головой в направлении длинного низкого строения с кровлей из почерневшего камыша. – Вот таверна. Эти два – корабли из Фризии, постарайся не драться с их моряками.

– Я сюда не драться пришел, – заверил я.

– В противном случае ярл Зигурд тебя найдет и ты этому не обрадуешься.

Таверна была большой, а городок маленьким. Гримесби не имел стен, только вонючая канава окружала сгрудившиеся в кучу домишки. Это был рыбачий поселок, и большинство мужчин, как я подозревал, находятся на богатых рыбой океанских отмелях. Их хижины стояли впритык, словно защищая друг друга от бурь, налетающих с моря. Самые крупные здания представляли собой склады, полные товаров. Тут имелись пеньковые канаты, копченая рыба, соленое мясо, просушенное дерево, выструганные весла, ножи для потрошения рыбы, крюки, уключины, конский волос для конопачения – все для корабля, укрывшегося от непогоды и нуждающегося в починке или пополнении припасов. То был не просто рыболовецкий порт, но приют путешественников – убежище для судов, идущих вдоль берега. Вот почему я и зашел сюда.

Мне требовались новости. Я рассчитывал найти их здесь, у команды какого-нибудь из заглянувших кораблей, а это означало долгий день в таверне. «Полуночную» оставил на Осберта, велев отпускать наших на берег по нескольку человек.

– Никаких драк! – предупредил я, а затем мы с Финаном пошли по причалу за Рульфом и его спутником.

Рульф, парень дружелюбный, заметил нас и задержался.

– Припасы нужны? – спросил он.

– Свежий эль, можно немного хлеба.

– В таверне полно и того и другого. Если я понадоблюсь тебе зачем-то, найдешь меня в доме рядом с церковью.

– Церковью? – удивился я.

– У нее к щипцу крест прибит, так что не ошибешься.

– Ярл Зигурд терпит тут эту ерунду?

– Ему плевать. К нам заходит много христианских судов, их командам нравится молиться. А раз они тратят денежки в городе, то почему бы не принять их? А священник платит ярлу оброк за здание.

– Он и тебе проповедует?

– Поп знает, что, если он осмелится, я приколочу его за уши к его собственному кресту! – Рульф расхохотался.

Посыпал дождь – косой пронизывающий дождь, налетевший с моря. Мы с Финаном шли по городу вдоль канавы. В южной стороне ее пересекала дамба, на другом конце которой со столба свисал скелет.

– Вор небось, – предположил Финан.

Я вглядывался в набухшую от дождя болотистую равнину – запечатлевал в памяти место, потому как никогда не знаешь, где предстоит сражаться. Впрочем, я надеялся, что тут сражаться не придется. То было унылое, сырое место, однако оно давало кораблям приют от штормов, которые превращали море в бело-серый хаос.

Мы расположились в таверне, где эль был кислым, а хлеб черствым как камень, зато рыбный суп оказался наваристым и свежим. Длинная просторная комната с низким потолком обогревалась исполинских размеров плавником – выброшенными на берег обломками дерева. Они горели в главном очаге. Полдень еще не наступил, но народу уже было много. Здесь сидели даны, фризы и саксы. Люди горланили песни, а шлюхи шныряли вдоль столов, отлавливая мужчин и увлекая по лестнице на чердак, устроенный над одним из торцов здания. Когда доски наверху начинали прыгать и в кружки с элем сыпались опилки, народ разражался глумливыми криками. Я прислушивался к разговорам, но не вычислил никого, кто шел к югу вдоль побережья Нортумбрии. Я искал человека, который побывал в Беббанбурге, и готов был ждать сколько угодно, лишь бы найти его.

Но он сам нашел меня. Вскоре после полудня священник – видимо, тот самый, который снимал дом под церковь в центре поселка, – вошел в таверну и отряхнул мокрый плащ. С ним явились двое здоровяков – они следовали за попом, переходившим от стола к столу. Священник был старый, морщинистый и седой, в потрепанной черной рясе, на которой виднелись пятна, похожие на блевотину. Борода его свисала клоками, да и волосы он давно не расчесывал, но лицо было улыбчивое, а взгляд умный. Он глянул в нашу сторону, заметил висящий на шее у Финана крест и стал пробираться к нашему столу, расположенному у лестницы, которой пользовались шлюхи.

– Меня зовут отец Бирньольф, – представился поп Финану. – А тебя как?

Ирландец не назвался, просто улыбнулся, глядя священнику прямо в глаза, и промолчал.

– Отец Бирньольф, – торопливо повторил священник, будто и не спрашивал имени Финана. – А ты только что прибыл в наш городок, сын мой?

– Проездом, отец, проездом.

– Тогда, быть может, ты будешь так добр и пожалуешь монетку на распространение слова Божия в здешних краях? – сказал поп и протянул чашу для подаяний.

Двое его спутников, пугающего облика парни в кожаных куртках-безрукавках, с заткнутыми за широкий кушак длинными ножами, встали по обе стороны от него. Никто из них не улыбался.

– А если я предпочту отказаться? – спросил ирландец.

– Да благословит тебя Господь и в этом случае, – ответил отец Бирньольф.

Он был даном, и это меня покоробило. Мне до сих пор трудно поверить, что какой-нибудь дан может сделаться христианином, тем более священником. Взгляд попа упал на висящий у меня на шее молот, и Бирньольф отступил на шаг.

– Я никого не хочу обидеть, – смиренно промолвил поп. – Просто служу Всевышнему.

– Как и они, – заметил я, взглядом указав на ходившие ходуном и скрипевшие доски у нас над головой.

Священник рассмеялся, потом снова посмотрел на Финана:

– Если можешь помочь Церкви, сын мой, Господь возблагодарит тебя.

Финан сунул руку в кошель, и поп осенил себя крестом. Было очевидно, что он подходит только к путешественникам-христианам, а двое помощников нужны, чтобы защитить его в случае, если вмешается кто-то из язычников.

– Какой оброк платишь ты ярлу Зигурду? – полюбопытствовал я в надежде, что Зигурд сдирает с него непомерно большую плату.

– Я, хвала Господу, оброка не плачу. Это делает господин Эльфрик. Я собираю милостыню для бедных.

– Господин Эльфрик? – переспросил я, стараясь не выдать изумления.

Священник протянул руку за монетой Финана.

– Эльфрик из Берниции, – пояснил он. – Это наш покровитель, причем щедрый. Я недавно был у него.

Тут поп указал на пятна на рясе, словно они имели отношение к встрече с Эльфриком.

Эльфрик из Берниции! Некогда существовало королевство, называвшееся Берницией, и королями в нем были мои предки. Но государство это давно исчезло, поглощенное Нортумбрией, и уцелели от него лишь крепость Беббанбург да прилегающие к ней земли. Но моему дяде нравилось величать себя Эльфриком из Берниции. Удивительно, как ему не пришло в голову присвоить королевский титул?

– И что же делает Эльфрик? – поинтересовался я. – Швыряет вам объедки с кухни?

– Меня всегда тошнит в море, – с улыбкой заявил поп. – Боже милосердный, как я ненавижу корабли! Они качаются, понимаешь? То вверх, то вниз! Все вверх и вниз, пока желудок не сдается и ты не скармливаешь добрый обед рыбам. Но лорду Эльфрику угодно, чтобы я посещал его трижды в год, и мне приходится терпеть эту пытку. – Монетка упала в чашу, и священник повернулся к Финану. – Благодарствую, сын мой.

– Против морской болезни есть верное лекарство, отец, – сказал мой товарищ с улыбкой.

– Боже мой, неужели? – Бирньольф с мольбой воззрился на ирландца. – Скажи, сын мой!

– Сидеть под деревом.

– Ты насмехаешься надо мной, сын мой! Насмехаешься!

Поп вздохнул. Потом лицо его вытянулось, и неудивительно – я постучал по столу золотой монетой.

– Садись и глотни эля, – предложил я ему.

Он заколебался. Язычники внушали ему беспокойство, но золото манило.

– Хвала Господу, – изрек поп и опустился на скамью напротив.

Я посмотрел на двоих парней. Это были настоящие верзилы, с руками в пятнах от смолы, которой покрывают рыболовные сети. У одного вид был воистину пугающий: расплющенный нос на обветренном лице и кулаки как боевые молоты.

– Я вашего священника не убью, – обратился я к ним. – Так что нет смысла торчать тут, словно пара телков. Ступайте и раздобудьте себе эля.

Один поглядел на отца Бирньольфа. Тот кивнул, и детины удалились на другой конец комнаты.

– Добрые души, – сказал священник. – И следят за тем, чтобы тело мое пребывало в целости.

– Рыбаки?

– Рыбаки, как и ученики Господа нашего.

Мне стало интересно, имелся ли среди учеников распятого Бога такой же вот малый с расплющенным носом, шрамами на щеках и мутным взглядом. Возможно: рыбаки – народ суровый. Я проследил, как те двое уселись за стол, затем крутанул прямо перед священником монету. Блеснуло золото, потом кругляш забренчал, теряя скорость вращения. На миг он заплясал, потом лег. Я слегка подтолкнул его к попу. Финан потребовал принести еще одну кружку и плеснул в нее эля из кувшина.

– До меня дошел слух, – начал я, – что лорд Эльфрик нанимает воинов.

– Что именно ты слышал? – Взгляд священника не отрывался от монеты.

– Что Беббанбург – настоящая крепость и к ней не подступиться, но у Эльфрика нет собственных кораблей.

– Два – есть, – ответил отец Бирньольф осторожно.

– Чтобы нести дозор вдоль берега?

– Отгонять пиратов. И еще – да, иногда лорд нанимает корабли. Двух не всегда хватает.

– Я вот подумываю, – продолжил я, подняв монету и снова закрутив ее на столе, – что нам имеет смысл заглянуть в Беббанбург. Эльфрик дружелюбно относится к тем, кто не из христиан?

– Он дружелюбен, да… – Священник замялся, потом поправился: – Ну, быть может, не дружелюбен, но справедлив. С народом обращается хорошо.

– Расскажи мне о нем, – попросил я.

Монета играла на свету, отбрасывая блики.

– Лорд хворает, – сообщил отец Бирньольф. – Но его сын – человек способный.

– А как зовут сына? – Ответ, разумеется, был мне известен. Эльфрик, приходившийся мне дядей, украл Беббанбург, и его сын носил имя Утред.

– Утредом, – сказал поп. – У него есть сын того же имени. Замечательный мальчик! Всего десяти лет от роду, но такой крепкий и отважный – отличный парнишка!

– Тоже Утред?

– Это их родовое имя.

– Всего один сын? – уточнил я.

– У него было три, но два умерли во младенчестве. – Отец Бирньольф перекрестился. – Но старший выжил, хвала Господу.

«Вот ублюдок!» – подумал я, имея в виду Эльфрика. Назвал сына Утредом, а тот дал это имя своему первенцу, потому как Утреды всегда были владетелями Беббанбурга. Но Утред – это я, и Беббанбург только мой! Эльфрик, назвав так своего наследника, заявил всему миру, что крепость потеряна для меня и теперь до конца времен принадлежит его роду.

– Так как попасть туда? – спросил я. – Гавань там имеется?

Завороженный блеском золота, отец Бирньольф поведал мне многое, о чем я уже знал, и кое-что, о чем я не ведал. Сказал, что нам следует воспользоваться узким проливом к северу от крепости и через него провести «Полуночную» в мелкую гавань, лежащую под защитой могучей скалы, на которой стоит Беббанбург. Нам позволят сойти на берег, заверил священник, но чтобы попасть в большой зал лорда Эльфрика, нужно подняться по тропе до ворот, которые называют Нижними. Они огромные, заверил он, и укреплены каменными стенами. А далее – обширное пространство, где располагаются кузница и конюшни. Затем предстоит добраться по крутой дороге до Верхних ворот, за которыми расположены дом лорда Эльфрика, жилые постройки, хранилище оружия и дозорная башня.

– Тоже камень? – поинтересовался я.

– Да, лорд Эльфрик и там построил каменную стену. Никто не пройдет.

– А воины у него есть?

– Сорок или пятьдесят живут в крепости. Есть у него и другие воины, конечно, но они пашут его землю или живут в собственных домах.

Об этом мне тоже было известно: дядя мог созвать внушительное число дружинников, но бо́льшая их часть обитала на отдельно стоящих фермах. Потребуется день или два, чтобы собрать эти сотни, поэтому мне придется иметь дело с четырьмя или пятью десятками телохранителей, испытанных бойцов, задачей которых было не дать кошмару Эльфрика стать явью. Этим кошмаром был я.

– Так ты вскоре отправляешься на север? – спросил отец Бирньольф.

Я ответил вопросом на вопрос:

– Значит, лорду Эльфрику нужны корабли, чтобы охранять своих купцов?

– Шерсть, ячмень, пушнина, – заявил поп. – Купцы везут товары в Лунден, а то и через море, во Фризию, поэтому да, им нужна защита.

– И он хорошо платит?

– Его щедрость известна всем.

– Ты очень помог, отец, – сказал я и катнул монету через стол.

– Господь да пребудет с тобой, сын мой, – пробормотал священник, нагнувшись за упавшим на пол золотым.

Он завладел добычей и поинтересовался:

– А как тебя зовут?

– Вульф Ранулфсон.

– Доброго тебе пути на север, Вульф Ранулфсон.

– Да мы, может, и не пойдем не север, – сказал я, когда поп встал. – Ходят слухи, что на юге назревает заваруха.

– Не дай бог, – настороженно отозвался он. – Заваруха?

– В Лундене поговаривают, будто лорд Этельред считает Восточную Англию легкой добычей.

Отец Бирньольф перекрестился:

– Молюсь, чтобы этого не случилось.

– Где заваруха, там выгода, – заявил я. – Поэтому я молюсь о войне.

Поп ничего не ответил, но поспешил уйти. Я сидел к нему спиной.

– Что он делает? – поинтересовался я у Финана.

– Разговаривает со своими парнями. Смотрит на нас.

Я отрезал кусок сыра.

– Зачем Эльфрику содержать попа в Гримесби?

– Потому что он добрый христианин? – уныло предположил ирландец.

– Эльфрик – коварный, подлый слизняк, – возразил я.

Финан глянул в сторону священника, потом посмотрел на меня:

– Отец Бирньольф берет у твоего дяди серебро.

– А взамен, – добавил я, – сообщает Эльфрику про всех, кто бывает в Гримесби. Кто приходит, кто уходит.

– И кто расспрашивает про Беббанбург.

– И я это только что сделал.

– Верно. – Финан кивнул. – И ты заплатил ублюдку слишком щедро и задал слишком много вопросов про укрепления. С таким же успехом ты мог назвать свое настоящее имя.

Я нахмурился, но Финан был прав. Мне слишком хотелось добыть сведения, и отец Бирньольф наверняка более чем насторожился.

– Так как он сообщит новости Эльфрику? – спросил я.

– Рыбаки?

– При таком ветре плавание займет дня два, – предположил я, глянув на рвущиеся с петель ставни. – Или полтора, если использовать судно размеров «Полуночной».

– Три, если пойдут берегом.

– Можно ли ублюдку верить? – подумал я вслух.

– Насчет гарнизона твоего дяди? – Финан пальцем нарисовал дорожку из пролитого на стол эля. – Звучит вполне правдоподобно. – Он криво улыбнулся. – Пятьдесят воинов? Если мы сможем проникнуть в крепость, мы наверняка сумеем перебить мерзавцев.

– Если удастся пробраться. – Я отвернулся, сделав вид, будто разглядываю большой очаг, пламя в котором прыгало навстречу каплям дождя, падавшим через дымовое отверстие в крыше. Отец Бирньольф оживленно беседовал с двумя своими верзилами, но прямо у меня на глазах они поспешили к выходу из таверны.

– Что у нас с приливом? – спросил я у Финана, продолжая наблюдать за попом.

– Ночью растет, к рассвету начнется отлив.

– Тогда уходим с рассветом.

Потому что «Полуночная» отправлялась на охоту.

Мы вышли в море с отливом. Мир был серо-стальным, как клинок. Серое море, серое небо, серый туман. «Полуночная» кралась через эту серость подобно хищному, опасному зверю. Мы пустили в ход лишь двадцать весел, и они поднимались и опадали почти бесшумно, лишь изредка скрип уключины или плеск лопасти нарушали тишину. Черный с серебром след стелился за нами, расширяясь и замирая, пока «Полуночная» скользила между обрамляющими русло реки ивами. Отлив сам нес нас к морю. Туман густел, но течение влекло нас бережно, и, лишь почувствовав, как нос стал подпрыгивать на крупных волнах, я взял курс на север. Гребли мы медленно. Я слышал, как прибой с грохотом бьется о Вороний Клюв, и уводил корабль, пока рокот не стих. К этому времени пелена сделалась более плотной, но белесой. Дождь прекратился. Море было спокойным, ласковым. Невысокие волны – этот отзвук непогоды – лениво плескались о борта, но я чувствовал, что ветер снова поднимется, и распорядился держать отсыревший парус наготове.

Ветер пришел по-прежнему с востока. Парус вздулся пузырем, мы убрали весла, и «Полуночная» устремилась к северу. Туман рассеялся, и стало возможно разглядеть державшиеся ближе к берегу рыбачьи лодки, но я не обращал на них внимания и вел судно на север. Боги не оставили меня, и когда солнце проглянуло через прорехи в тучах, ветер зашел немного к югу. Морские птицы кричали вокруг.

Мы шли хорошо, и к исходу дня в виду показались меловые утесы Фланебурга. Знакомая примета. Как часто проплывал я мимо этого большого мыса, скалистые берега которого изрыты прибоем! Я смотрел, как волны разбиваются о скалы, обращаясь в белую пену, а когда подошли ближе, услышал рев врывающейся в пещеры воды.

– Фланебург, – сказал я сыну. – Запомни это место!

Утред смотрел на схватку моря и камня:

– Такое трудно забыть.

– И обходи его стороной, – продолжил я. – Течение близ утесов очень сильное, но вдали от берега слабеет. И если убегаешь от шторма с севера, не ищи защиты на южной стороне мыса.

– Почему?

– Мелко, – пояснил я, указывая на черные ребра кораблей, выглядывающие из толчеи волны. – Фланебург забирает суда и людей, держись от него подальше.

Начался прилив, и течение теперь обернулось против нас. «Полуночная» сражалась с волнами, я приказал спустить парус и взяться за весла. Море стремилось оттащить нас к югу, но мне требовалось укрыться на северной стороне Фланебурга, где глубины больше и ни одна идущая с юга лодка не могла заметить нас. Я переложил руль ближе к утесам. Над мачтой кружили бакланы, а тупики стригли хребты волн. Прибой разбивался о камни и заливал уступы, чтобы отпрянуть в сутолоке бурлящей пены. Сверху, где на вершине утесов открывалась взору полоска полегшей под ветром травы, на нас смотрели двое. Они ждали, не пристанем ли мы к берегу, но я никогда не причаливал в крошечной бухте на северной стороне Фланебурга и не собирался испытывать судьбу.

Вместо этого мы развернулись носом к течению и удерживали судно на месте при помощи весел. Когда мы прибыли, близ огромной меловой головы качалось пять рыбачьих лодок. Две располагались к востоку от утесов, а три – к северу, но с нашим приближением все они удрали. Появился волк, а овцы знают свое место, и поэтому, когда тени удлинились, мы остались одни в море. Ветер стих, но на буйстве волн это не сказалось. Течение усиливалось, и моим людям приходилось налегать на весла, чтобы «Полуночную» не снесло. Сумерки сгущались, море из серого стало почти черным, и этот мрак обрамляла белопенная полоса прибоя. В небе угасал тусклый свет.

– Быть может, они не появятся сегодня, – сказал Финан – он присоединился ко мне у рулевого весла.

– По суше они не пойдут, – возразил я. – И им нужно спешить.

– А почему не по суше? – спросил сын.

– Не задавай глупых вопросов, – огрызнулся я.

Парень посмотрел с обидой.

– Они ведь даны, – с нажимом произнес он. – Разве не ты сказал, что священник – дан? – Ответа Утред дожидаться не стал. – Те двое рыбаков могут быть христианами и саксами, но ярл Зигурд снисходительно относится к их религии. Никто не помешает им ехать через Нортумбрию.

– Он прав, – заявил Финан.

– Ошибается, – не уступал я. – Путь верхом займет слишком много времени.

Я надеялся, что прав. Наверняка отец Бирньольф предпочел бы отправиться в Беббанбург на лошади, но срочность новостей заставит его преодолеть страх перед морской болезнью. Моя догадка заключалась в том, что рыбаки и священник пойдут близ берега: появись бродячий корабль с северянами, можно укрыться в ближайшей бухте, а если таковой не подвернется, просто выброситься на отмель. Плыть по морю на мелкосидящей лодке, держась у берега, гораздо безопаснее, чем скакать по долгим северным дорогам.

Я посмотрел на запад. Между темными облаками проглядывали первые звезды. Ночь почти уже наступила, всходила луна.

– Они знают, что мы вышли из Гримесби, – напомнил сын, – и должны опасаться засады с нашей стороны.

– С чего им опасаться? – спросил я.

– С того, что ты расспрашивал про Беббанбург, – сухо заметил Финан.

– Поп умеет считать и знает, что нас всего тридцать шесть, – ответил я. – Что могут тридцать шесть воинов сделать с Беббанбургом?

– Они думают, что ничего, – согласился Финан. – И вероятно, поверят в твою историю. Может статься, отец Бирньольф и не станет посылать предупреждение?

Ночь почти уже опустилась. Луна освещала море, но берег оставался темным. Где-то далеко горел костер, но все остальное было погружено во тьму – даже меловые утесы казались черными. Море укутывала мгла, ее рассекали серебристые, серые и белые полосы. Мы отвели «Полуночную» на несколько корпусов севернее, подальше от скал. Ни одно идущее по морю судно не могло разглядеть нас на фоне земли. Волк спрятался.

И тут, почти неожиданно, объявилась добыча.

Оно показалось на юге – крошечное суденышко с квадратным парусом, и именно этот темный парус я разглядел сначала. Лодка была, похоже, в полумиле от восточной оконечности Фланебурга. Не задумываясь, что делаю, я толкнул рулевое весло, а Финан отдал приказ налечь на весла, и «Полуночная» тенью выскользнула из укрытия.

– Греби во всю! – прорычал я Финану.

– Навались! – скомандовал тот.

Волна разбилась о нос, брызги полетели на палубу. Парни налегли на вальки, весла гнулись, корабль летел стрелой.

– Быстрее! – покрикивал Финан, отбивая ногой ритм.

– Откуда ты знаешь, что это они? – спросил Утред.

– Не знаю.

Нас заметили. Быть может, виноваты были пенные следы лопастей или звук опадающих тяжелых весел, но я увидел, как короткий корпус чуть повернул, а один из моряков выбрал шкот, туже натягивая парус, но потом они поняли, что сбежать не получится, поэтому направили лодку на нас.

– Он собирается сблизиться с нами, а затем, изменив в последний момент курс, поломать нам весла с одного из бортов, – сказал я. – Этот малый не глуп.

– Но какого именно из бортов?

– Кабы я знал… – начал я, но не договорил.

В приближающемся к нам суденышке было больше одного гребца. Двое? Трое? То была рыбачья лодка: широкая, устойчивая и тихоходная, но достаточно тяжелая, чтобы разбить нам весла в щепы.

– Он пойдет в ту сторону. – Я кивнул на юг. Утред, лицо которого казалось бледным в свете луны, поглядел на меня. – Смотри, рулевой стоит сбоку от весла. Ему мало места для размаха, чтобы подгребать к себе, поэтому он будет отталкивать весло.

– Гребите, ублюдки! – орал Финан.

Сто шагов, пятьдесят. Шаланда держала курс прямо на наш нос. Теперь было видно, что на борту трое. Корабль подходил все ближе, пока наш высокий штевень не загородил от меня корпус лодки, и я мог видеть только вырастающий темный парус. Я взял рулевое весло на себя, налегая изо всех сил, и заметил, как рыбаки в последний момент повернули. Но я опередил их, и они легли на тот самый курс, как и ожидалось. Наш увенчанный головой зверя штевень врезался в их низкий борт. «Полуночная» вздрогнула, раздался вопль, треск дерева, мачта с парусом исчезли. Потом наши весла снова ударили по воде, что-то проскребло под килем, и море усеяли обломки.

– Табань! – взревел я.

Мы тащили за собой полузатопленную лодку, но вскоре разломанный остов, утяжеленный камнями балласта, отправился на морское дно, где рыщут чудовища. Парус исчез, уцелели только обломки досок, пустая корзина для рыбы да еще человек, отчаянно борющийся с волнами в попытке достичь «Полуночную».

– Это один из парней, что были с отцом Бирньольфом, – сказал Финан.

– Ты его узнал?

– Этот расплющенный нос?

Детина ухватился за одно из наших весел, подтянулся к борту. Финан вскинул топор. Ирландец посмотрел на меня, я кивнул, и падающая секира блеснула в лунном свете. Раздался чавкающий звук, из расколотого черепа хлынул поток темной, как земля, крови. Мертвеца унесло прочь.

– Поднять парус! – распорядился я.

Когда весла убрали, а парус надул ветер, я снова направил нос корабля на север. «Полуночная» убила наших врагов посреди ночи, и теперь мы шли в Беббанбург, чтобы кошмар Эльфрика стал явью.

Глава 2

Ночью ветер стих, а мне это было совсем не на руку.

Не хотелось и вспоминать лицо того рыбака с плоским носом и шрамами на загорелых щеках, вспоминать, как смотрели его глаза – отчаянные, умоляющие и беззащитные. И как убили его и черная кровь пролилась в ночи и растворилась в мельтешении черных волн за бортом «Полуночной». Мы жестокие люди.

Хильда, которую я любил и которая стала аббатисой в Уэссексе и доброй христианкой, так часто с болью говорила о мире. Она называла своего Бога «князем мира» и пыталась убедить меня, что как только поклонники настоящих богов уверуют в ее распятого князя, так сразу наступит бесконечный мир. «Блаженны миротворцы», – любила говаривать она и наверняка была счастлива в эти последние несколько лет, потому как Британия получила свой худой мир. Даны ограничивались набегами за скотом, иногда за рабами, валлийцы и шотландцы делали то же самое, но войны не случалось. Вот почему мой сын не стоял в «стене щитов» – потому что не было этих «стен». Он тренировался день за днем, но учеба – это не то, что настоящий бой. Тут не узнать того сводящего кишки страха, когда находишься на расстоянии вытянутой руки от хмельного озверевшего детины, размахивающего утяжеленной свинцом боевой секирой.

Кое-кто твердил, что мир последних лет – это воля христианского Бога и нам стоит быть благодарными, потому как наши дети растут, не зная страха, и мы пожинаем то, что посеяли. А еще – только во время мира попы могут проповедовать среди данов, и, как только их труды придут к завершению, мы все станем жить в христианском обществе любви и дружбы.

Но настоящий мир так и не наступил.

Отчасти затишье было результатом истощения. Мы сражались, сражались и сражались. Последнее побоище на замерзших болотах Восточной Англии, где погибли король Эорик, претендовавший на трон Этельвольд и сын Зигурда Торрсона, – битва, что превратилась в жестокую резню, отбила аппетит к новым сражениям. Но ничего всерьез не поменялось. Север и восток остались у данов, а юг и запад – у саксов. От всех этих могил вышло мало проку для каждой из сторон. Альфред, который желал мира, но знал, что ему не бывать, пока два племени спорят за одно и то же пастбище, умер. Королем Уэссекса стал Эдуард, а он охотно позволил данам жить в мире. Он желал того же, что и отец, – объединить всех саксов под одной короной, но был молод, страшился поражения и не доверял старикам, дававшим советы его родителю. Поэтому Эдуард внимал попам, которые поучали его довольствоваться тем, что имеет, и оставить данов в покое. В конце концов, пели попы, даны обратятся в христианство и все мы возлюбим друг друга. Не все христианские священники проповедовали эту мысль. Кое-кто, вроде аббата, которого я прибил, побуждал саксов к войне, говоря, что мощи святого Освальда станут предзнаменованием победы.

Воинствующие попы были правы. Не насчет Освальда – тут я очень сомневаюсь, – а в том, что не может быть прочного мира, пока даны занимают земли, некогда принадлежавшие саксам. И эти даны по-прежнему хотят прибрать к рукам все: остаток Мерсии и весь Уэссекс. Не важно, под каким стягом они воевали – под молотом или под крестом, – даны всегда были голодны. И снова набирали силу. Понесенные в войнах потери возместились, и даны рвались в бой. Как и Этельред, повелитель Мерсии. Всю свою жизнь он прожил в тени Уэссекса, но теперь он обзавелся новой женщиной, мечта прославиться вновь будоражила кровь, тем более что он старел. Ему хотелось, чтобы поэты слагали песни о его победах, а хронисты вписали его имя в историю, и поэтому вел к войне. Это будет война христианской Мерсии против христианской Восточной Англии и вовлечет в борьбу остальную Британию. И тогда снова встанут «стены щитов».

Потому что не может быть мира, пока два племени делят землю. Одно должно победить. Даже распятый Бог не в силах изменить этой истины. Я же был воином, а в охваченном войной мире воину положено быть жестоким.

Рыбак смотрел, и в глазах его была мольба, но топор опустился, и бедняга отправился в морскую пучину. Он мог выдать меня Эльфрику.

Я сказал себе тогда, что жестокости нужно положить конец. Я всю жизнь сражался за Уэссекс и приносил пригвожденному Богу победы, а он повернулся и плюнул мне в лицо. Поэтому я теперь пойду на Беббанбург, и когда возьму его, то буду сидеть там, и пусть два племени воюют. Таков был мой план. Я приду в свой дом, и останусь там, и уговорю Этельфлэд присоединиться ко мне, и тогда даже распятый Бог не выкурит меня из Беббанбурга, потому что эта крепость неприступна.

И в то утро я рассказал Финану, как собираюсь захватить ее.

Выслушав, ирландец рассмеялся.

– Это может сработать, – сказал он.

– Моли своего Бога, чтобы послал нам нужный ветер, – ответил я.

Я был не в духе, и неудивительно. Мне требовалась непогода, грозящий кораблю шторм, а небо над нами вдруг расчистилось, и стало тепло. Ветер зашел к югу и ослабел настолько, что парус подчас заполаскивал, теряя силу, отчего «Полуночная» лениво покачивалась на воде. Море сияло, залитое солнечными лучами. Большинство моих дружинников спали, и я предпочел дать им отдохнуть, а не выматывать на веслах. Мы отвели судно подальше от берега и остались одни под безоблачным небом.

Финан посмотрел на солнце.

– Это не дорога в Беббанбург, – заметил он.

– Мы идем во Фризию.

– Фризию?

– В Беббанбург пока нельзя, – пояснил я, – а торчать у побережья Нортумбрии опасно, потому как Эльфрик прознает, что мы здесь. Нам надо спрятаться на несколько дней. И спрячемся мы во Фризии.

И вот мы отправились за море, в причудливый край островов, воды, илистых отмелей, камышей, песка и плавника, каналов, меняющих свое расположение за ночь, и берегов, которые сегодня есть, а завтра нет. Это приют цапель, тюленей и изгоев. Переход занял у нас три дня и две ночи, и к исходу третьего дня, когда солнце уже опускалось на западе в чан с жидким огнем, мы подошли к островам. На носу я поставил дружинника – он должен был измерять веслом глубину.

Мне доводилось тут бывать. Именно на этих отмелях я устроил засаду на Скирнира и смотрел, как он умирает, а в доме на острове Зегге разыскал его жалкие сокровища. Дом я оставил нетронутым, и мы поискали его, но остров исчез, размытый неумолимыми приливами, хотя нам удалось найти песчаную отмель в виде полумесяца, где когда-то обманом заставили Скирнира разделить силы. Приткнули к ней «Полуночную» и разбили лагерь в дюнах.

Мне требовались две вещи: второй корабль и плохая погода. Добывать корабль тут я не осмеливался, потому как в тех водах властвовал другой человек, и, стоило мне захватить судно слишком нагло, он нашел бы меня и спросил, почему я промышляю в его владениях. Он нас и так нашел: приплыл на второй день в длинной низкой лодке с четырьмя десятками гребцов. Его корабль быстро и уверенно шел по неразмеченной протоке, уходившей к нашему убежищу. Нос заскрипел по песку, а рулевой отдал гребцам приказ табанить. На берег спрыгнул человек – здоровенный детина с лицом широким и плоским, как лопата, и с бородой до пояса.

– И кто ты такой? – жизнерадостно проревел он.

– Вульф Ранулфсон. – Я сидел на выбеленном морем бревне и не потрудился встать.

Мужчина затопал по пляжу. День выдался жаркий, но на госте был толстый плащ, высокие сапоги и кольчужный капюшон. Волосы, длинные и спутанные, ниспадали на плечи. На поясе висел длинный меч, а закапанная смолой серебряная цепь наполовину скрывалась под бородой.

– А кто такой Вульф Ранулфсон? – поинтересовался верзила.

– Путешественник из Хайтабу, – любезно пояснил я. – Возвращаюсь домой.

– Так с какой стати тебя занесло на один из моих островов?

– Мы отдыхаем и чинимся.

– Я взимаю плату за отдых и починку, – заявил он.

– А я не плачу, – отрезал я, не повысив голоса.

– Меня зовут Танквард, – похвастал он, словно ожидал, что имя мне знакомо. – У меня шестнадцать команд, и для всех есть корабли. Если я сказал, что ты платишь, – ты платишь.

– И какую плату ты просишь?

– Столько серебра, чтобы хватило еще на два звена этой цепи, – предположил верзила.

Я медленно, с ленцой встал. Танквард был высок ростом, но я оказался выше и заметил выражение легкого удивления на его лице.

– Танквард… – протянул я, словно пытаясь вспомнить имя. – Никогда не слышал о таком. И если у Танкварда есть шестнадцать кораблей, то чего ради ему самому тащиться на этот жалкий берег? Почему не послать по такому пустяковому делу своих парней? Да и на его корабле банки на пятьдесят гребцов, а на веслах только сорок. Может Танквард где-то растерял людей? Или думает, что у нас купеческое судно? Наверное, решил, что не стоит приводить много воинов, потому что мы слабы.

Этот малый был не дурак. Обычный пират, у которого, думаю, имелось два или три корабля, из которых только один использовался для выхода в море, но он корчил из себя повелителя здешних отмелей, чтобы собирать с судов плату за проход. Только для этого требовались люди, а в схватке со мной их можно было легко потерять.

Танквард внезапно расплылся в улыбке:

– Так твой корабль не купеческий?

– Нет.

– Так что же ты сразу не сказал! – Он смог придать голосу искреннее удивление. – Тогда милости просим! Припасы нужны?

– А что есть?

– Эль? – предположил Танквард.

– Репа? – дополнил я. – Капуста? Бобы?

– Я пришлю, – пообещал он.

– А я заплачу за них, – отозвался я, и каждый из нас был доволен. Он получит горсть серебра, а меня оставят в покое.

Погода упрямо держалась тихая и теплая. После сырого, холодного лета выдались три дня жаркого солнца и почти полного безветрия. Три дня упражнений с мечом на берегу, три дня беспокойства, потому как мне требовалось ненастье. Я нуждался в северном ветре и высоких волнах. Мне было нужно, чтобы с укреплений Беббанбурга открывался вид на толчею белопенных валов, и чем дольше светило солнце и море было спокойным, тем сильнее я опасался, что отец Бирньольф пошлет в крепость другое предупреждение. Я был почти уверен, что поп утонул, когда «Полуночная» протаранила рыбачью лодку, но тот вполне мог передать послание с каким-нибудь купцом, отправляющимся на север по старым дорогам. Маловероятно, но не исключено, и это угнетало меня.

Наконец на четвертое утро северо-восточный горизонт медленно заволокли темные тучи. Они не собрались в слоеный пирог с неровными краями, но образовали прямую, как древко копья, линию, разделившую небо: одна половина по-летнему голубая, другая – черная, как яма. Это было предзнаменование, но чего – я не брался сказать. Тьма быстро распространялась, боги в «стене щитов» вели наступление по небу. Боги севера несли на юг страшную бурю. Я стоял на вершине дюны, ветер достиг такой силы, что сдувал песок с гребня, а море покрылось белыми барашками, а прибой с грохотом обрушивался на долгую отмель. Пришло время идти в шторм.

Время идти домой.

Оружие навострено, а щиты крепки. Мечи, копья и секиры пройдены точильным камнем, щиты обшиты кожей или железом. Мы знали, что плывем навстречу битве, но первый бой предстоит с морем.

Море – это чудовище. Оно принадлежит богине Ран. У Ран есть громадная сеть, чтобы ловить людей, а девять дочерей богини – это волны, которые гонят корабли в этот невод. Ран замужем за великаном Эгиром, но этот безмозглый пень предпочитает валяться пьяным в зале богов, пока его ведьма-жена и зловредные дочери прижимают корабли и мужчин к своим холодным персям.

Я молился Ран. Ее требовалось умилостивить, говорить, что она прекрасна, что ни одно существо на небе, на земле или под землей не может сравниться с ней, что Фрейя, Эостра, Сигюн и прочие небесные богини завидуют ее красоте. Если непрестанно твердить это, Ран потянется за отполированным серебряным щитом, чтобы взглянуть на свое отражение, а когда ведьма-великанша смотрится в него, море успокаивается. И я твердил про ее прелести, про то, как боги тают от желания, когда ей случается пройти мимо, как она затмевает звезды и что равной ей нет среди бессмертных.

Но Ран той ночью была неумолима и наслала с северо-востока шторм. Он налетел из ледяных стран и яростно хлестал море. Весь день мы плыли к западу, преодолевая сбивающий с ног ветер. Сохрани он свою мощь, мы были бы замерзшими, мокрыми, но довольными, однако с наступлением ночи ветер усилился. Он ревел и выл, и нам пришлось спустить парус и при помощи весел удерживать «Полуночную» носом к валам, которые вырастали из тьмы, как незримые чудища в белых шапках. Мы подпрыгивали, а потом летели вниз с такой силой, что доски трещали, корпус скрипел, а волна прокатывалась над промокшими гребцами. Мы отчерпывались, торопясь отправить воду за борт, пока «Полуночную» не утянуло в сеть Ран, а ветер все ревел, и волны все хлестали. Мне на рулевом весле помогали двое, и несколько раз я думал, что весло сломается, да и вообще мы пойдем ко дну. Я выкрикивал молитвы богине-ведьме и знал, что все до единого люди на судне тоже молятся.

Утром нашим взорам предстал хаос. Темно-серый свет открыл белый ужас на гребнях коротких крутых волн, а становясь ярче, показал нам охваченное яростью море. Брызги впивались в наши лица, все мышцы болели, нам не хотелось ничего, только спать, но мы продолжали сражаться с морем. Двенадцать человек гребли, трое налегали на рулевое весло, а остальные шлемами и ведрами отчерпывали воду, заливавшуюся через нос или перехлестывающую через борта, если корабль кренился или вал подкрадывался неожиданно, как зверь из глубины. Когда нас возносило на гребень волны, я не мог разглядеть ничего, кроме толчеи, а затем мы падали в закручивающуюся ложбину. Ветер на несколько мгновений затихал, море собиралось с силами, и очередная волна накатывала с ревом, грозя обрушиться и раздавить нас.

Я убеждал ведьму Ран в ее красоте, убеждал морскую колдунью, что она предмет мечтаний людей и вожделения богов. Наверное, Ран услышала меня и засмотрелась на отражение в зеркале, потому как буря медленно, почти неуловимо пошла на спад. Она не стихла. Катились громады валов, а ветер бешено выл, но волны стали ниже, и люди смогли отставить черпаки, хотя гребцам приходилось по-прежнему удерживать судно носом к ярости стихии.

– Где мы? – Голос Финана звучал устало.

– Меж небом и морем. – Вот все, что я мог ответить.

У меня имелся солнечный камень, кусок полупрозрачной желтоватой скалы размером с ладонь. Его привозят из страны льда, и он стоил мне кучу золота, но, если поднять солнечный камень к небу и поводить по горизонту, он выдаст расположение солнца за облаками. А мореход, знающий, где солнце, высоко оно или низко, определит, куда плыть. Будучи обращен к спрятанному солнцу, камень начинает блестеть, но в тот день тучи были слишком плотными, а дождь слишком сильным, поэтому солнечный камень оставался тусклым и молчаливым. Все-таки я уловил, что ветер заходит к востоку, и ближе к полудню мы наполовину подняли парус. Ревущий ветер наполнил прошитую для крепости канатами ткань с такой силой, что «Полуночная» рванулась вперед, врезаясь штевнем в волны. Только теперь она седлала их, а не боролась с ними. Я благословил фризов, построивших этот корабль, и подумал о том, как много людей нашли свою могилу в пучине той ночью. Потом направил нос «Полуночной» между севером и западом, насколько мог их определить. Мне требовалось держать на северо-запад, неизменно на северо-запад, но я представления не имел, где мы находимся и куда плыть, только следовал чутью – лучшему другу морехода. Оно друг и воину. Пока корабль мчался невесть куда под напором ветра, губителя судов, мысли тоже уносили меня далеко-далеко. Я вспоминал старые битвы, «стены щитов», страх, сосущее чувство под ложечкой, возникающее, когда враг близко. Я старался найти знак в каждом облаке, каждой морской птице, в каждой набегающей волне. Думал о Беббанбурге – крепости, не поддававшейся данам всю мою жизнь, – и о безумном плане по ее захвату с горсткой измученных, промокших, побитых штормом воинов, и молился норнам, трем богиням, прядущим нить судьбы у подножия мирового древа, подать мне знак, послать знамение успеха.

Мы плыли, и я понятия не имел куда, знал только, что мои усталые люди могут поспать, пока я правлю. А когда у меня не осталось сил стоять, Финан принял рулевое весло, а я заснул как убитый. Пробудился ночью: волны по-прежнему бушевали, и ветер выл, и я пошел на нос, пробираясь через спящих и едва проснувшихся дружинников, расположился под драконьей головой и принялся вглядываться во тьму. Я не столько смотрел, сколько слушал, пытаясь уловить грохот прибоя, разбивающегося о берег, но слышал только рев волн и ветра. Меня трясло. Одежда промокла насквозь, холод пробирал до костей. Я чувствовал себя стариком.

Рано поутру шторм еще бушевал, но далеко не столь яростно, как накануне. Я направил «Полуночную» к западу, словно мы убегали от рассвета. И норны любили нас, потому как позволили найти землю, только я понятия не имел, Нортумбрия это или Шотландия. Что это не Восточная Англия, сомнений не было, потому как я видел высокие утесы, о которые с фонтанами брызг разбивались волны. Мы повернули к северу. «Полуночная» боролась с волнами, пока мы подыскивали местечко для отдыха после бури. Наконец, обогнув небольшой мыс, заметили укромную бухточку, поверхность которой только волновалась, а не ходила ходуном. Бухту опоясывал широкий пляж. Боги, видимо, любили меня, потому как здесь мы нашли корабль, в котором я так нуждался.

Это было купеческое судно длиной в половину «Полуночной». Его выбросило на берег штормом, но столкновение не причинило ему вреда. Вместо этого корабль стоял на пляже, а трое моряков пытались прокопать в песке канал, чтобы спустить его на воду. Эти люди уже облегчили засевшее судно насколько могли – чуть выше верхней точки прилива на берегу высилась куча груза, там же полыхал сложенный из плавника костер, у которого команда могла погреться и обсохнуть. Команда нас заметила и по мере приближения «Полуночной» укрылась в дюнах, обступающих пляж.

– Вот тот корабль, который был нам нужен, – сказал я Финану.

– Ага, выглядит подходяще, – отозвался ирландец. – И эти бедолаги уже проделали за нас половину работы по его спуску.

Бедолаги неплохо постарались, но нам пришлось потратить бо́льшую часть дня, чтобы вызволить судно и вывести на чистую воду. Я высадил на берег два десятка парней, мы полностью облегчили корабль, выгрузив балласт, сняли мачту, а потом, просовывая весла под дни-ще, стали вырывать корпус из жадных объятий песка. От удара о берег часть досок разошлась, но мы законопатили швы водорослями. Судно обещало течь как решето, но мне не было нужды долго удерживать его на плаву. Ровно столько, чтобы обмануть Эльфрика.

Команда корабля отважилась и вышла на пляж, пока мы еще возились с подкопами, чтобы завести весла-рычаги под корпус. Она состояла из двух мужчин и мальчишки, все фризы.

– Ты кто такой? – робко спросил здоровенный детина, широкоплечий, с обветренным лицом моряка. В руке он держал топор, но опустил его, желая показать, что не собирается нападать.

– Ты меня не знаешь, – отрезал я. – А ты кто?

– Блекульф, – буркнул он. Потом кивнул на судно. – Я его построил.

– Ты его построил, а мне оно нужно, – напрямик заявил я.

Я подошел к куче груза. Тут были четыре бочонка с переложенной соломой стеклянной посудой, два бочонка медных гвоздей, ящичек с драгоценным янтарем и четыре тяжелых жернова, обточенных и отшлифованных.

– Можешь сохранить все это, – сказал я.

– Надолго ли? – ворчливо спросил Блекульф. – Чего стоит груз без корабля? – Фриз посмотрел в сторону материка, хотя разглядеть можно было только дождевые тучи, низко нависшие над унылой местностью. – Эти ублюдки оберут меня до нитки.

– Какие ублюдки? – поинтересовался я.

– Шотландцы. Дикари.

Так вот куда нас занесло.

– Мы к северу или к югу от Фойрта? – спросил я его.

– К югу. Кажется. Мы пытались войти в реку, когда разразился шторм. – Блекульф пожал плечами.

– Вы шли с грузом в Шотландию?

– Нет, в Лунден. Нас было восемь.

– Восемь человек? – переспросил я, удивляясь такому многолюдству на борту.

– Восемь кораблей. Похоже, уцелел только наш.

– Вам пришлось поработать, чтобы спастись, – заметил я.

Блекульфа выручило искусство морехода. Он сообразил, что внезапный шторм будет очень жестоким, поэтому спустил парус, разрезал его так, чтобы тот лег вокруг мачты. Потом, использовав гвозди из товара, прибил ткань к бортам корабля на манер палубы. Эта уловка спасла судно от затопления, зато мешала грести, и его отнесло к этой длинной полосе пустынного берега.

– Тут поутру появлялся дикарь, – угрюмо проронил фриз.

– Всего один?

– У него было копье. Он понаблюдал за нами, потом ушел.

– Значит, вернется с дружками, – подытожил я и посмотрел на мальчонку, которому на вид было лет восемь или девять. – Твой сын?

– Мой единственный сын, – уточнил Блекульф.

Я подозвал Финана.

– Посади парнишку на «Полуночную», – распорядился я и повернулся к фризу. – Твой сын будет моим заложником, а ты сам пойдешь со мной. Если исполнишь все, о чем прошу, получишь назад корабль и товары.

– А что надо делать? – подозрительно спросил он.

– Для начала сохранить сегодня свое судно.

– Господин! – раздался голос Финана.

Ирландец указывал на север. На дюнах появились десятка три всадников на маленьких лошадках. Вооруженные копьями. Но мы превосходили их числом, и им хватило ума держаться на расстоянии, когда мы стаскивали с мели корабль Блекульфа. Назывался он «Радужный». Мне имя показалось странным.

– Пока мы строили его, все время шел дождь, – пояснил фриз. – И только в тот день, когда спускали на воду, появилась двойная радуга. – Он пожал плечами. – Моя жена назвала его в честь радуги.

Наконец мы смогли приподнять и сдвинуть «Радужный». Подтаскивая судно к воде, мы пели зеркальную песню Ран. Финан вернулся на «Полуночную», мы завели канат с кормы боевого корабля на нос «Радужного» и оттащили малыша за линию прибоя. Затем перегрузили балласт и товары в его объемистый трюм, установили мачту и закрепили ее плетеными кожаными вантами. Наездники наблюдали за нами, но не вмешивались. Дикари ожидали найти в выброшенном на берег корабле легкую добычу, но появление «Полуночной» порушило их надежды. С наступлением сумерек они поворотили коней и ускакали восвояси.

Я поставил Финана командовать судном, а сам пошел на «Радужный». Это был добрый корабль, крепкий и надежный, и, хотя нам приходилось постоянно отчерпывать воду, прибывающую через разошедшиеся доски обшивки, судно без особого труда справлялось с беспокойным морем. За ночь ветер поутих. И хотя все равно задувал изрядно, но ярость волн улеглась. Море представляло собой толчею белых барашков, которые таяли в темноте, по мере того как мы отгребали от берега. Всю ночь ветер выл, иногда налетая порывами, но не достигая силы шторма, и с наступлением хмурого рассвета мы подняли изодранный парус «Радужного» и пошли впереди «Полуночной». Наш путь лежал на юг.

К полудню, по бурливому морю и под изломанным небом, мы прибыли под Беббанбург.

Все начиналось тут целую жизнь назад.

Я был ребенком, когда заметил те три корабля.

Если верить моим воспоминаниям, они выскользнули из пелены морского тумана. Возможно, так оно и было, но память – странная вещь, и другие сохранившиеся от этого дня картины являют чистое, безоблачное небо. Поэтому не исключено, что обошлось без тумана, но мне мерещилось, будто мгновение назад море было пустынным, а в следующее – по нему плыли с южной стороны три корабля.

Три прекрасных корабля. Казалось, они едва касались поверхности моря и плавно заскользили по волнам, как только весла погрузились в воду. Форштевень и корма поднимались высоким изгибом, нос был увенчан позолоченными головами чудовищ, змеев и драконов. В тот далекий летний день мне представлялось, что эти три лодки танцуют на воде по мановению поднимающихся и опускающихся рядов серебристых весел. Я глядел как завороженный. То были корабли данов, первые из тысяч, которые приплыли грабить Британию.

– Помет Сатаны, – проворчал отец.

– И пусть Сатана им подавится, – добавил мой дядя Эльфрик.

Это случилось жизнь назад. Теперь я пришел снова свидеться с дядей.

И что увидел Эльфрик в то утро, когда шторм еще рокотал, а ветер хлестал по деревянным стенам украденной дядей крепости? Сначала он заметил купеческое суденышко, пробивающееся на юг. Корабль шел под парусом, но тот был разодран в клочья, что полоскались на мачте. Он видел двоих моряков, старающихся веслами привести в движение тяжелый корпус, но вынужденных то и дело бросать грести и браться за черпаки.

Скорее всего, схватку «Радужного» с морем наблюдали часовые Эльфрика. Течение было встречное, разодранный парус и пара весел пытались его преодолеть. Воины из Беббанбурга должны были решить, что перед ними избитый, усталый корабль, низко сидящий в воде и хорошо хоть еще на плаву. Мы же делали вид, что стараемся обогнуть отмели у Линдисфарены и обрести спасение в укромной неглубокой гавани за крепостью. Дозорных следовало убедить, что попытка эта тщетна. Они смотрели, как ветер сносит нас к югу вдоль берега, мимо высоких стен, через коварный пролив между материком и населенными птицами островами Фарнеа. Отяжелевшее судно постепенно приближалось к полосе, где волны взрывались сполохами пены, пока наконец не скрылось за южным мысом. Все это они видели и должны были предположить, что «Радужный» разбился где-нибудь неподалеку от Бедехэла.

Все это происходило у них на глазах. Часовые заметили, как двое мужчин машут длинными веслами, а третий правит, но не увидели, как семь воинов, накрывшись плащами прячутся среди товаров. Беббанбургцы зрели перед собой добычу, а не угрозу. Забеспокоились они позже, так как вскоре после того исчезновения «Радужного» появился другой корабль. Он казался куда опаснее, поскольку был военным, а не торговым судном. Но «Полуночная» явно была поврежденной: часть людей отчерпывала воду, другие гребли. Дозорные на высоких стенах видели, что команда неполная, что в ходу только десять весел. Хотя и десяти хватало, чтобы безопасно провести корабль вокруг Линдисфарены по бурному морю, к мелкому входу в гавань позади Беббанбурга. Примерно час спустя после исчезновения «Радужного» «Полуночная» скользнула в порт Эльфрика.

Так что взорам воинов предстали два корабля. Два счастливчика, переживших ужасный шторм. Два судна, ищущие укрытия. Вот что видели люди Эльфрика, и мне хотелось, чтобы именно так все и выглядело.

Я по-прежнему находился на «Радужном», тогда как Финан командовал «Полуночной». Ирландец знал, что в гавани Беббанбурга ему станут задавать вопросы, и приготовил ответы. Он скажет, что они даны, идущие на юг, в Восточную Англию, и готовы заплатить господину Эльфрику за возможность починить потрепанный штормом корабль. Вполне правдоподобная история. Эльфрик не усомнится в ней, но наверняка потребует высокую плату, и Финан приготовил золотые монеты. Едва ли понадобится что-то, кроме денег. Мой родственничек живет среди данов, и, хотя они его враги, злить их ему ни к чему. Дядя возьмет золото и успокоится. От Финана требуется только рассказать легенду, отсчитать монеты и ждать. Он бросит якорь как можно ближе к входу в крепость, а его люди повалятся с ног как бы от усталости. Ни один не облачен в кольчугу, ни у кого нет меча, хотя мечи и кольчуги будут под рукой.

И Финан ждал.

А я вытащил «Радужный» на берег к югу от мыса Бедехэл и тоже ждал.

Дело было за Эльфриком, и он сделал именно то, что мне и требовалось от него. Дядя послал своего рива на «Полуночную». Рив взял золотые монеты и объявил Финану, что ему можно простоять в гавани три дня. Он настаивал, что на берег не должно сходить более четырех человек зараз и все без оружия. Финан согласился на все. А пока рив улаживал дела с «Полуночной», дядя послал отряд на юг, разыскать потерпевший крушение «Радужный». Кораблекрушение – доходное дело, там можно поживиться лесом, товаром, канатами и парусиной. И хотя окрестные жители не отказались бы от такого подарка судьбы, у них хватало ума не перебегать дорожку человеку, правившему могучей крепостью по соседству, раз тот вздумал заявить права на выброшенное морем.

И вот я ждал у вытащенного на берег «Радужного», трогал висящий на шее молот и молился Тору, прося удачи.

Среди дюн к северу от пляжа, на котором обсыхал корабль, появились люди. У кромки воды располагалась продуваемая всеми ветрами деревушка, населенная по большей части рыбаками, чьи лодчонки прятались от шторма в каменистой речушке, впадающей в море к югу от низменной оконечности мыса Бедехэл. Несколько обитателей деревни смотрели с явным недоумением на то, как мы отвязываем кожаный канат, идущий от верхушки мачты к корме «Радужного». Их взорам представали только трое из нас. Они наблюдали, как мы снимаем мачту с рваным парусом, позволив ей упасть поперек лодки. Вода стояла низкая, но начинался прилив, и «Радужный» вздрагивал и колыхался под ударами волн.

Бедолага Блекульф с ума сходил от беспокойства за свое судно – боялся, что любой очередной удар о песок может образовать новую щель или расширить существующие.

– Я куплю тебе другой корабль, – утешил его я.

– Я построил этот, – угрюмо буркнул он, дав понять, что ни одна купленная мной лодка не будет и наполовину так хороша, как построенная его собственными руками.

– Тогда надейся, что сработал на совесть, – бросил я, потом приказал Осферту, прятавшемуся в трюме «Радужного», принимать командование. – Ты знаешь, что делать.

– Знаю, господин.

– Останешься с Осфертом, – бросил я Блекульфу и распорядился, чтобы Ролло, злой дан, выбрал себе оружие и присоединился ко мне.

Мы спрыгнули с носа лодки и побрели по песку к дюнам. При мне был Вздох Змея. Я понимал, что воины из крепости скоро пожалуют, и время Вздоха Змея наступит. Деревенские видели, что мы идем с оружием по пляжу, но не сделали ни шагу навстречу нам, как и ко всадникам, быстро приближающимся с севера.

Я вгляделся через полегшую под ветром траву на дюнах и различил семь всадников. Все они были в кольчугах, шлемах и с оружием. Скорость и ветер вздымали семь плащей и песок из-под копыт. Конники шли на рысях, спеша исполнить поручение и вернуться в крепость. Начинался дождь, хлесткий дождь с моря, и это хорошо. Он заставит семерых еще сильнее торопиться покончить с поручением. Сделает их беспечными.

Семеро выехали на пляж. Они видели выброшенный корабль с упавшей мачтой и бесполезно трепыхающимся парусом. Ролло и я укрылись в дюнах. Никто нас не заметил. Мы пробрались к месту, где конники пересекли дюны, – той же тропой они будут возвращаться в крепость. Я взобрался по песчаному склону и выглянул из-за гребня.

Семеро всадников подъехали к «Радужному» и остановили скакунов буквально в паре шагов от шипящих волн, лижущих берег за накрененным корпусом. Пятеро спешились. Я видел, как они обращаются к Блекульфу, который один держался на виду. Фриз мог, конечно, предупредить их, но его сын и второй спутник находились на «Полуночной», он опасался за их жизнь и не выдал нас. Вместо этого Блекульф заявил, что потерпел крушение, ничего больше, и воины направились к кораблю. Никто не обнажил меча. Двое верховых ждали на пляже. Тут Осферт нанес удар.

Семеро моих дружинников появились внезапно, они попрыгали с носа «Радужного» с мечами, топорами и копьями. Пятеро полегли до ужаса быстро, изрубленные секирами в куски, а Осферт кинулся с копьем на ближайшего из всадников. Тот повернул коня, уклонившись от удара, и помчался прочь с места неожиданной бойни, где кровь смешивалась с морской пеной. Его приятель ударил шпорами и поскакал следом.

– Их двое, – сообщил я Ролло. – Едут сюда.

Мы присели на корточки по обе стороны тропы. Я слышал, как приближается стук копыт. В руке моей был Вздох Змея, в груди – гнев. Я смотрел на Беббанбург, пока «Радужный» проплывал мимо, и видел свое наследство: мою крепость, мой дом, место, о котором мечтал с того самого дня, как его покинул. Место, которое у меня украли, и вот теперь я вернулся отобрать его и убить тех, кто присвоил мое право.

Пришло время мести. Показался первый из верховых, и я прыгнул к нему, замахнувшись мечом. Скакун вздыбился и шарахнулся так, что удар мой не задел наездника, зато конь оступился и начал падать, вздымая копытами песчаные облачка. Вторая лошадь врезалась в первую и тоже рухнула. Осклабившись, Ролло вонзил клинок в грудь всадника. Лошади, с белыми от натуги глазами, пытались подняться. Я схватил одну за уздечку, наступил на распростертого верхового и приставил ему к горлу Вздох Змея.

– Дурак! – выругался человек. – Не знаешь, с кем связался?

– Знаю, – ответил я.

Ролло перехватил второго коня и прикончил ее хозяина коротким колющим ударом, от которого кровь брызнула на песок. Я поглядел в сторону «Радужного» и увидел, что Осферт завладел остальными лошадьми, а его люди стаскивают трупы на мелководье и снимают с них кольчуги, плащи и шлемы.

Я наклонился и отстегнул пояс, на котором у пленника висел меч. Я швырнул его Ролло, потом приказал беббанбургцу подняться.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Кенвал, – промямлил он.

– Громче!

– Кенвал!

Дождь припустил сильнее – промозглый ливень, налетевший с бурного моря. Я вдруг расхохотался. Это было безумие: горстка промокших, отчаянных парней против самой неприступной крепости в Британии! Я вскинул Вздох Змея, вынудив Кенвала податься назад.

– Сколько воинов в Беббанбурге?

– Хватит, чтобы убить вас десять раз подряд! – огрызнулся он.

– Так много? И сколько же именно?

Сначала он не хотел говорить, потом вздумал меня обмануть.

– Тридцать восемь, – сказал Кенвал.

Я повернул кисть так, что кончик Вздоха Змея вспорол кожу на шее пленника. На месте пореза выступила капля крови, сбежавшая под кольчугу.

– Теперь попробуй сказать правду, – проговорил я.

Он коснулся пальцами ранки и проронил глухо:

– Пятьдесят восемь.

– Считая тебя и твоих?

– Да, с нами.

Я решил, что парень говорит правду. Отец держал гарнизон из пяти или шести десятков воинов, и Эльфрик едва ли возьмет больше, потому как каждому дружиннику надо дать кольчугу, оружие, еду и плату. Если дядюшка узнает о настоящей опасности, то может призвать подмогу из окрестных земель, но сбор войска требует времени. Поэтому соотношение два к одному против нас, но иного я и не ожидал.

Подошли Осферт и его люди, ведя в поводу пять коней и таща плащи, кольчуги, шлемы и оружие убитых.

– Запомнили, кто на какой лошади ехал? – уточнил я у Осферта.

– Конечно, господин, – ответил Осферт и повернулся к остальным. – Коричневый плащ на жеребце в яблоках, синий – на вороном мерине, кожаный камзол на… – Он замялся.

– Пегой кобыле, – подхватил мой сын. – Черный плащ на невысоком вороном жеребце, а…

– Тогда облачайтесь, – прервал я их и посмотрел на Кенвала. – Эй, ты, раздевайся!

– Раздеваться? – Он вытаращился на меня.

– Снимешь одежду сам, или мы стянем ее с твоего трупа. Выбирай.

Уехало семь всадников, значит стража у ворот Беббанбурга должна увидеть семерых возвращающихся конных. Люди эти караульным хорошо знакомы, поэтому на подъездах к крепости часовые должны узреть то, что ожидают. Если коричневый в белую полоску плащ Кенвала будет ниспадать на круп не той лошади, стражи заподозрят подвох, а если он будет красоваться на всаднике, сидящем на рослом гнедом жеребце, сочтут, что жизнь идет привычным чередом.

Мы переоделись. Кенвал, оставшись в одной шерстяной рубахе, едва прикрывавшей зад, дрожал на холодном ветру. Он видел, как я накидываю чужой голубой плащ поверх собственной кольчуги. Смотрел, как я засовываю молот Тора под кольчугу, подальше с глаз. Слышал, как Осферт обращается ко мне «господин», и постепенно до него дошло, кто я.

– Ты… – начал Кенвал, потом замялся. – Ты ведь…

– Утред Утредсон, – отрезал я. – Законный лорд Беббанбурга. Собрался присягнуть мне на верность?

Я повесил на шею тяжелый серебряный крест убитого. Шлем мне не налез, поэтому я оставил свой, но у плаща имелся капюшон, под которым я скрыл навершие в виде серебряного волка. Застегнул собственный пояс с мечом – под полами плаща его не будет видно, а мне хотелось взять товарищем Вздох Змея.

– Ты – Утред Предатель, – без выражения промолвил Кенвал.

– Вот как он меня называет?

– Так и еще похуже.

Я взял у Ролло меч Кенвала и вынул из ножен. Это был добрый клинок, ухоженный и острый.

– Мой дядя жив? – спросил я.

– Жив.

– Господин, – поправил Кенвала Осферт. – Тебе следует называть его господином.

– Эльфрик должен быть стар, – сказал я. – И ходят слухи, что он болеет.

– Он жив, – повторил Кенвал, упорно отказываясь величать меня господином.

– А болен?

– Стариковская хворь, – пожал плечами тот.

– А его сын? – спросил я.

– Господин Утред командует.

Имелся в виду мой двоюродный брат, сын Эльфрика и отец другого Утреда.

– Расскажи мне о сыне Эльфрика.

– Он похож на тебя, – ответил он, и в голосе его прозвучало неодобрение.

– А чего Утред ждет от тебя? – осведомился я.

– От меня?

– Он послал вас семерых. Сделать что?

Кенвал нахмурился, не поняв вопроса, затем вздрогнул, когда я поднес клинок к его лицу. Глянул в сторону «Радужного», все еще избиваемого прибоем по мере того, как прилив стягивал его с пляжа.

– Мы пришли посмотреть на него, – глухо проронил он.

– А вместо этого наткнулись на нас. Но не будь нас, что бы вы сделали?

– Закрепили судно, – сказал Кенвал, по-прежнему глядя на засевший на мели корабль.

– И опустошили трюм? Кому это полагалось сделать? Вам?

– В деревне полно народу, – буркнул он.

Выходит, Кенвалу было приказано проследить, чтобы «Радужный» вытащили за уровень прилива, а после заставить крестьян разгрузить судно. Отсюда следовало, что ему пришлось бы оставить несколько человек, чтобы присматривать за работой и сохранностью товаров. А это, в свою очередь, значит, что в крепости не ожидают возвращения всех семерых. Я немного поразмыслил.

– А если на корабле не нашлось бы ничего, кроме балласта?

Беббанбуржец пожал плечами:

– Тогда вопрос – стоит ли сохранять само судно? Оно вроде как доброй постройки.

– В таком случае вы вытащили бы его на безопасное место, потом оставили до тихой погоды?

Кенвал кивнул:

– А если господину Эльфрику оно не понадобится, мы могли бы пустить его на слом или продать.

– Теперь расскажи мне о крепости, – потребовал я.

Он не сообщил ничего нового. К Нижним воротам вела дорога, петляющая по узкому перешейку, а затем круто поднимающаяся к деревянной арке. За воротами обширная площадка, на которой построены конюшни и кузница. Внешний двор обнесен высоким частоколом, но внутренний, угнездившийся на вершине скалы, защищен другой стеной, еще более высокой, и вторыми воротами – Верхними. Именно там, на скале, стоит большой дом Эльфрика, а здания поменьше служат жилищем для дружинников и их семей. Не Нижние ворота, пусть они и крепки, есть ключ к Беббанбургу, но Верхние.

– Верхние держат открытыми? – уточнил я.

– Закрытыми, – с вызовом ответил Кенвал. – Их всегда держат закрытыми, и он тебя ждет.

– Ждет меня? – Я уставился на пленника.

– Господин Эльфрик знает, что твой сын стал священником, знает, что тебя изгнали. Он считает, что ты пойдешь на север. Думает, ты спятил. Говорит, тебе некуда больше идти, поэтому придешь сюда.

И Эльфрик прав. Порыв ветра принес новый заряд ливня. Прибой пенился вокруг «Радужного».

– Ничего он не знает! – рявкнул я. – И не узнает, пока я не воткну ему меч в глотку!

Кенвал осклабился:

– Это он убьет тебя!

И Ролло прикончил его. Я кивнул дану, который стоял за спиной у трясущегося Кенвала, не подозревавшего о смерти, пока та не застигла его врасплох. Меч обрушился ему на шею – могучий, убийственный, милосердный удар. Кенвал кулем повалился на песок.

– По коням, – гаркнул я.

Семеро из нас ехали верхом, еще трое шли пешком, изображая пленников.

Вот так я вернулся домой.

Глава 3

На этом убийства кончатся.

Вот что я твердил себе по дороге к Беббанбургу, к моему дому. Это будет конец убийствам. Я мечом проложу себе дорогу в крепость, потом замкну ворота, и пусть мир катится в тартарары, мне будет покойно и уютно под защитой высоких деревянных стен. Пусть христиане и язычники, саксы и даны воюют друг с другом до последнего человека, а я внутри Беббанбурга буду сидеть как король и уговорю Этельфлэд стать моей королевой. Купцы, путешествующие по прибрежной дороге, станут платить нам пошлины, корабли отсчитывать деньги за проход, монеты будут копиться, а жизнь течь легко.

Да только когда ад замерзнет.

Так любил говорить отец Пирлиг. Я скучал по Пирлигу. Это был один из хороших христиан, хоть и валлиец. После смерти Альфреда он вернулся в Уэльс, где, насколько мне было известно, жил до сих пор. Некогда то был великий воин, и думается, ему понравилась бы наша дерзкая затея. Девятеро против Беббанбурга. Блекульфа, хозяина «Радужного», я не считал, хоть фриз и шел с нами. Я разрешил ему остаться при своем драгоценном, попавшем в беду корабле, но Блекульф опасался местных и боялся за сына, поэтому топал за лошадьми.

Девять человек. Один из них – мой сын. Есть еще Осферт, верный Осферт, который стал бы королем, будь его мать замужем за его отцом. Мне иногда казалось, что Осферт недолюбливает меня, как его отец Альфред, но он хранил мне преданность, когда другие разбегались в страхе. Был еще один сакс. Свитун происходил из западных саксов и имя получил в честь очередного святого, хотя сам был кем угодно, только не святым. Рослый, веселый, вспыльчивый парень с копной русых волос, невинными голубыми глазами, с проворными пальцами вора. Крестьяне привели его ко мне, желая предать суду за преступления. Они хотели, чтобы я заклеймил его, может, даже отрубил руку, но он вместо этого вызвал меня на бой, и я, заинтригованный, дал ему меч. Его легко было побить, потому как Свитуна никто не учил, зато он был силен и быстр, почти как Финан, и я помиловал его при условии, что тот даст клятву и станет моим человеком. Мне сакс нравился.

Ролло был дан. Высокий, жилистый, в шрамах. Он служил другому господину, имени которого никогда не называл, и сбежал от него, нарушив присягу, потому как тот поклялся его убить.

– Что ты натворил? – поинтересовался я, когда он попросил принять его.

– Его жена… – ответил он.

– Не самая разумная штука, – заметил я.

– Зато приятная.

В бою Ролло был быстр как молния, коварен и безжалостен – человек, повидавший много страшного и привычный ко всему. Он почитал древних богов, но взял в жены пухлую христианку, которая осталась с Сигунн в Лундене. Ролло пугал большинство моих дружинников, но они восхищались им, и более всех Элдгрим, молодой дан, которого я подобрал пьяным и раздетым на лунденской улочке. Его ограбили и избили. У парня было круглое наивное лицо и густые каштановые кудри. Женщины таскались за ним, но он не отходил от Кеттила, третьего дана, скакавшего со мной в тот день. Как и Элдгриму, Кеттилу было лет восемнадцать-девятнадцать, он был тонок, как струна арфы. Но хрупкость его обманчива, потому как дан был проворен в бою и силен за щитом. Кое-кто из самых глупых моих дружинников насмехался над дружбой Кеттила и Элдгрима, заходившей дальше обычной привязанности, но я однажды вынес во двор в Фагранфорде ореховые прутья и предложил шутникам сразиться с любым из приятелей на мечах. Прутья остались нетронутыми, а насмешки прекратились.

Наш отряд в пути от Бедехэла к Беббанбургу дополняли два фриза. Фолькбальд был медлителен, как вол, но упрям, как осел. Поставьте Фолькбальда за щитом, и никто не сдвинет его с места. Он был удивительным силачом и тугодумом, зато предан и в «стене щитов» стоил двоих. Вибрунд, его двоюродный брат, был вспыльчив и задирист, зато полезен в бою и неутомим за веслом.

Итак, нас было, не считая Блекульфа, девять идущих на Беббанбург. Мы следовали по дороге от Бедехэла на север. Справа тянулись песчаные дюны, а слева – пропитанные влагой пашни, уходящие к темным горам в глубине материка. Дождь усилился, хотя ветер слабел. Осферт пришпорил лошадь и поравнялся со мной. На нем был тяжелый черный плащ с капюшоном, скрывавшим лицо, но я разглядел обращенную ко мне легкую усмешку.

– Ты обещал, что жизнь будет интересной, – бросил он.

– Когда же?

– Много лет назад. Когда избавил меня от священства.

Альфред хотел сделать из незаконнорожденного сына попа, но Осферт предпочел путь воина.

– Ты мог закончить обучение, – предположил я. – Уверен, тебя превратили бы в одного из их колдунов.

– Они не колдуны, – терпеливо поправил Осферт.

Я ухмыльнулся – дразнить Осферта было одно удовольствие.

– Ты стал бы хорошим священником, – продолжил я, уже без шуток. – И наверняка дорос бы до епископа.

– Едва ли. Скорее стал бы аббатом. – Он покачал головой и поморщился. – Аббатом в каком-нибудь далеком монастыре. Пытался бы вырастить пшеницу в болоте и творить молитвы.

– Нет, наверняка епископом, – яростно заявил я. – Твой отец был королем!

Осферт еще более решительно мотнул головой:

– Я был его грехом. Ему хотелось убрать меня с глаз долой, спрятать в болоте, где никто не увидит его позора. – Он перекрестился. – Господин, я дитя порока, а значит, обречен.

– В речах безумного больше смысла, чем в твоих. Как можно поклоняться богу, который карает за отцовские грехи?

– Мы богов не выбираем, – мягко возразил Осферт. – Бог только один.

Ну что за бред! Как может один-единственный бог управлять всем миром? Один бог, чтобы покровительствовать зуйку, зимородку, выдре, крапивнику, лисе, чибису, оленю, лошади, горам, растительности, окуню, ласточке, горностаю, иве и воробью? Один бог для всех потоков, речек, всех зверей и людей? Я сказал однажды нечто в этом роде отцу Беокке. Бедный покойный Беокка – некогда был, как и Пирлиг, попом.

– Ты не понимаешь! – возбужденно твердил он. – Ты не понимаешь! У Бога имеется целая армия ангелов, чтобы смотреть за миром! У него есть серафимы, херувимы, княжества, царства и владения повсюду вокруг нас! – Беокка взмахивал больной рукой. – Незримые ангелы, Утред, реют везде! Крылатые слуги Господа надзирают за нами! От них не укроется даже падение крошечного воробышка!

– И что станут делать ангелы, если воробышек упадет? – спрашивал я его, но Беокка не давал ответа.

Я надеялся, что темные тучи и проливной дождь укроют Беббанбург от надзирающих ангелов. Мой дядя и кузен были христианами, поэтому ангелы могли защитить их, если уж такие крылатые волшебные создания существуют. Может, и так. Я верю в христианского Бога, не верю только, что это единственный бог. Он ревнивый, мрачный, одинокий тип, который ненавидит прочих богов и злоумышляет против них. Иногда он напоминает мне Альфреда, разве что тот был наделен до некоторой степени любезным обхождением и добротой, но король никогда не переставал работать, думать и переживать. Христианский Бог тоже не перестает трудиться и вынашивать замыслы. Моим богам нравится веселиться в пиршественном зале или увлекать своих бессмертных подруг на ложе, они пьяные, распутные и счастливые, и пока они гуляют и наслаждаются, христианский Бог прибирает к рукам мир.

Наш путь пересекла чайка, и я попробовал сообразить, сулит нам ее полет удачу или провал. Осферт отрицает любые предзнаменования, но он погряз во тьме. Осферт верит, что, как незаконнорожденный, он проклят, и его зловредный Бог не даст ему спасения, и проклятие распространяется на десять колен. Он верит в это, потому как так учит священная книга христиан.

– Ты думаешь о смерти, – укорил я его.

– Постоянно, – ответил Осферт. – Но сегодня чаще, чем всегда.

– Тебе были знаки?

– Мне страшно, господин. Просто страшно.

– Страшно?

– Погляди на нас! – Он мрачно хохотнул. – Девять человек!

– Прибавь людей Финана, – напомнил я.

– Если им удастся сойти на берег, – с сомнением заявил Осферт.

– Удастся.

– Быть может, причиной просто погода, – заметил он. – Ее веселой не назовешь.

Но погода играла нам на руку. Дозорные в крепости устанут. Нести караул день за днем – занятие малоприятное, все одно и то же, ничего нового, и под тяжестью такой рутины бдительность часовых притупляется. Хуже всего ночью или в непогоду. Этот дождь сделает стражу Беббанбурга несчастной – а из промокшего человека плохой дозорный.

Дорога пошла слегка под уклон. Слева на небольшом пастбище высились стога с сеном, и я с одобрением отметил толстый слой папоротника-орлятника под каждым из них. Отец вечно гневался на крестьян, которые не подкладывали орлятник под сено.

– Крыс хотите развести, безмозглые ублюдки? – ругался он. – Сгноить сено решили? Силос из него сделать? Ничего вы не понимаете, дураки пустоголовые!

Сказать по правде, отец сам мало смыслил в сельском хозяйстве, но знал, что основание из папоротника-орлятника препятствует распространению влаги и отпугивает крыс, и любил похвастаться своей осведомленностью. Воспоминание заставило меня улыбнуться. Быть может, когда я стану править Беббанбургом, то тоже буду распекать крестьян за стога. Черно-белая собачонка облаяла нас из какой-то лачуги, потом кинулась под ноги лошадям. Те, явно привычные к псине, не обратили на нее внимания. В низком дверном проеме хижины появился мужчина. Он прикрикнул на собаку, потом склонил голову перед нами. Дорога ненадолго снова пошла вверх, но едва мы достигли гребня, как перед нами внезапно открылся Беббанбург.

Ида, мой предок, приплыл из Фризии. Семейная легенда гласит, что он привел три корабля голодных воинов и высадился где-то на этом диком берегу. Местные укрылись в бревенчатом форте, построенном на вершине продолговатой скалы между бухтой и морем. Именно на этой скале возник Беббанбург. Ида, которого прозвали Огненосцем, подпалил деревянные стены и перебил всех осажденных, залив камень их кровью. Черепа их он сложил в кучу лицом к материку, как предупреждение всем, кто осмелится напасть на новую крепость, построенную им на обагренной скале. Ида захватил это место, удержал, и власть его распространялась на расстояние дня напряженной скачки от новых высоких стен. Королевство Иды стало называться Берницией. Его внук, король Этельфрит, опустошил своими набегами всю Северную Британию, загнал местных в дикие горы и взял в жены Беббу, в честь которой и назвал свою великую твердыню.

Теперь она была моей. Королевством мы больше не владели, поскольку Берницию, подобно другим малым государствам, поглотила Нортумбрия, но могучая крепость Беббы оставалась в нашем владении. Вернее, крепостью владел Эльфрик, но этим холодным, пасмурным и дождливым утром я собирался вернуть ее себе.

Крепость была огромной, а быть может, так мне казалось, потому что образ твердыни рос в моем сердце с тех самых пор, как я ее оставил. Скала, на которой построен Беббанбург, тянется с севера на юг, поэтому с южной стороны не кажется обширной. Ближе к нам внешняя стена была сложена из громадных дубовых бревен, но в самых уязвимых местах, где выступы в скале позволяют подобраться к укреплениям ближе, нижнюю ее часть сложили из камня. Во времена отца такого не было. Нижние ворота представляли собой арку с боевой площадкой наверху. Эти ворота – самое неприступное из укреплений Беббанбурга, потому как приблизиться к ним можно было только по узкой тропе, идущей по песчаной отмели с материка. Отмель была довольно широкой, но затем из песка вздымалась скала, и тропа, взбирающаяся к массивным воротам, становилась узкой. Ворота до сих пор украшали человеческие черепа. Не знаю, были это те самые, которые Ида Огненосец вываривал в котле, чтобы избавить от мяса, но выглядели они древними и скалили желтые зубы, предостерегая возможных врагов. Нижние ворота являлись самым уязвимым местом Беббанбурга, но при этом оставались неприступными. Удерживай Нижние ворота – и Беббанбург твой. Если только неприятель не высадится с моря и не полезет на стены, а это нелегкое предприятие, поскольку скала крутая, стены высокие и обороняющиеся могут обрушить на штурмующих град копий, стрел и булыжников.

Но даже если осаждающие возьмут Нижние ворота, то еще не овладеют крепостью, потому как увешанная черепами арка ведет только во внешний двор. За стеной виднелись крыши. Это конюшни, амбары и кузница. Из кузницы шел черный дым, который насыщенный влагой ветер сносил в сторону материка. Далее снова вздымалась скала, а на ее вершине – внутренняя стена, еще выше внешней, укрепленная большими каменными блоками и прорезанная очередными неприступными воротами. За ними начиналась собственно крепость, где стоял жилой дом. Над ним в небо тоже поднимался дым, а на крыше реял флаг моего рода. Волчий стяг мрачно развевался на влажном ветру. Этот штандарт привел меня в ярость. Это мой флаг, мой символ, а враг пользуется им! Но в тот день я был волком, и я вернулся в свое логово.

– Придержать коней! – распорядился я.

Нам полагалось выглядеть усталыми и изнуренными, поэтому мы согнулись в седлах, позволив коням самим идти по дороге, знакомой им куда лучше нас. Ну, я-то ее знал. Я прожил здесь десять первых лет жизни и знал тропу, скалу, пляж, гавань и деревню. Крепость нависала сверху, а слева от нее открывалось широкое водное пространство – порт Беббанбурга. В этот порт вел пролив к северу от твердыни, а, оказавшись внутри, корабль следовало вести осторожно, чтобы не угодить на мель. Теперь я видел «Полуночную». Еще в гавани стояло с полдюжины мелких судов, рыбачьих лодок и два корабля, сходных с нашим по размерам, а то и крупнее. Только ни у одного из них, судя по всему, не было на борту команды. Финан тоже должен был нас заметить.

За гаванью, где высились холмы, лежала рыбацкая деревушка. Там имелись таверна, еще одна кузница, а также галечный пляж. Над кострами стояли решетки с коптящейся рыбой. В детстве мне поручали отгонять чаек от решеток, и теперь я тоже видел там ребятишек. Я улыбнулся, потому что тут мой дом, но быстро перестал улыбаться, так как до крепости оставалось рукой подать. Тропа разделялась: одна дорога вела на запад, вокруг гавани к деревне, другая – поднималась к Нижним воротам.

И ворота оказались открыты. Беббанбургцы ничего не подозревали. Я предположил, что ворота всегда открыты днем, как в любом городе. У дозорных имелся запас времени, чтобы заметить приближающуюся угрозу и запереть ворота, но этим дождливым утром они видели то, что ожидали увидеть, поэтому никто не сошел с высокой боевой площадки.

С носа «Полуночной» спрыгнули Финан и еще трое и зашлепали к берегу. Насколько я мог заметить, оружия при них не было, но это не важно с учетом имеющегося у нас и захваченного у конных. Я разумно предположил, что Финану указали, сколько человек может сходить зараз и что им следует быть безоружными. Мне хотелось бы, чтобы парней было больше чем четверо, потому что так нас, не считая Блекульфа, становилось тринадцать, а тринадцать – дурной знак. Это всем известно, даже христиане считают тринадцать несчастливым числом. Они говорят: это потому что Иуда был тринадцатым на Тайной вечери, но на самом деле причина в том, что Локи, злонамеренный шутник и убийца, является тринадцатым божеством в Асгарде.

– Фолькбальд! – окликнул я.

– Господин?

– Когда подъедем к воротам, останешься с Блекульфом под аркой.

– Мне остаться? – Он недоуменно заморгал. Сакс ждал боя, а я приказывал ему остаться в тылу. – Ты хочешь, чтобы я…

– Хочу, чтобы ты остался с Блекульфом! – прервал его я. – Держи его под аркой до тех пор, пока я не скомандую тебе присоединиться к нам.

– Да, господин, – сказал он.

Теперь нас осталось двенадцать.

Финан делал вид, что не замечает меня. Он был шагах в пятидесяти и медленно пробирался к крепости. Мы находились к Нижним воротам ближе, намного ближе. Наши лошади начали подниматься по пологой тропе, и увешанная черепами арка уже высилась над нами. Я опустил голову и позволил жеребцу идти легким шагом. Кто-то прокричал что-то с привратной башни, но ветер и дождь унесли слова. Прозвучали они как приветствие, и я просто устало помахал рукой в ответ. Песок остался позади, и копыта застучали по дороге, вырезанной в темной скале. Удары отдавались громко, напоминая дробь боевых барабанов. Лошади по-прежнему плелись, а я скорчился в седле и не поднимал голову. Внезапно и без того пасмурный дневной свет померк, а дождь перестал падать на капюшон плаща. Подняв взгляд, я понял, что нахожусь под сводом ворот.

Я был дома.

Меч Кенвала прятался у меня под тяжелым плащом, но теперь я бросил клинок, чтобы его мог подобрать Финан. Мои люди последовали примеру, оружие громко зазвенело, падая на камни. Мой жеребец испугался звука, но я удержал его и пригнулся, ныряя под деревянные стропила, образовывавшие внутреннюю арку.

Нижние ворота держали открытыми, и в этом имелся смысл, потому как в дневное время люди постоянно входили и выходили. Груда корзин и холщовых мешков лежала прямо в арочном проеме – их оставили здесь, чтобы поселяне складывали рыбу и хлеб, которые приносили в крепость. С наступлением сумерек ворота закроются. Охраняют их в любом случае день и ночь, а Верхние, как сообщил Кенвал, постоянно держат закрытыми. И это тоже имело смысл. Враг мог захватить Нижние ворота и весь двор за ними, но пока не взяты Верхние ворота и могучие, укрепленные камнем стены, он будет так же далек от овладения Беббанбургом, как в самом начале штурма.

И вот, выехав из-под внутренней арки, увидел, что Верхние ворота открыты.

Я не поверил собственным глазам. Предполагалась скоротечная и ожесточенная битва за Верхние ворота, но они открыты! На площадке над ними стояла стража, но сама арка была свободна. Мне показалось, что это сон. Я въехал в Беббанбург, и никто не задержал меня, к тому же эти дураки оставили внутренние ворота распахнутыми настежь! Я придержал коня, позволяя Финану поравняться со мной.

– Своди на берег остальную команду, – распорядился я.

По правую руку упражнялся со щитами отряд воинов. Их было восемь под началом коренастого бородача, учившего парней заводить щит за щит. То были совсем юнцы, скорее всего молодцы из местных деревень, которым полагалось сражаться, если на владения Беббанбурга нападут. У них имелись старые мечи и щербатые щиты. Командир глянул в нашу сторону и не заметил ничего подозрительного. Передо мной, всего в сотне шагов, находились раскрытые во всю ширь Верхние ворота, а слева стояла окутанная черным дымом кузница. Двое караульных с копьями привалились к ее двери. С площадки над воротами раздался голос.

– Кенвал! – воззвал он. Я сделал вид, что не слышу. – Кенвал!

Я махнул рукой, и это приветствие вроде как удовлетворило стража, потому как он замолчал. Пришло время драться. Люди ждали команды, но я на миг словно оцепенел от неожиданности. Я дома! Я внутри Беббанбурга! Тут меня окликнул сын.

– Отец? – В голосе его читалось беспокойство.

Пришло время выпустить ярость на волю. Я тронул пятками коня, который тут же повернул налево, следуя привычной тропе к конюшням, проходившей мимо кузницы. Я натянул поводья, разворачивая его к Верхним воротам.

В этот момент меня заметили псы.

Их было двое, здоровенные лохматые волкодавы, дремавшие под грубым дощатым навесом, где хранилось у конюшни сено. Один увидел нас, потянулся и побежал навстречу, махая хвостом. Потом остановился, насторожился, оскалил клыки. Пес зарычал, потом завыл. Второй мигом проснулся. Теперь оба с воем устремились ко мне, и конь с силой подался назад.

Коренастый воин, который учил юнцов, оказался человеком толковым. Он уловил какой-то подвох и совершил верный поступок – заорал стражам у Верхних ворот:

– Закрывайте! Закрывайте сейчас же!

Я погнал коня к воротам, но оба пса преградили путь. Наверное, это были собаки Кенвала, потому как они одни в крепости заподозрили неладное. Узнали, что я не Кенвал. Одна кинулась, как бы собираясь укусить лошадь. Я выхватил Вздох Змея, а конь щелкнул зубами на пса.

– К воротам! – скомандовал я своим.

– Закрывайте! – орал коренастый.

Запел рог. Я провел жеребца мимо волкодавов, но было уже поздно. Громадные створки сомкнулись, и я услышал грохот падающих запоров. У меня вырвалось лишенное смысла ругательство. На площадку над Верхними воротами высыпали воины. Слишком много воинов. Они будут на двадцать футов выше меня, и бессмысленно даже пытаться атаковать ту могучую деревянную арку. Единственная моя надежда строилась на захвате ворот врасплох, но она рухнула из-за собак.

Коренастый бежал ко мне. Благоразумие подсказывало отступить, понять, что все потеряно, и, пока есть время, пройти через Нижние ворота и бежать к «Полуночной», но я не хотел так легко сдаваться. Мои люди столпились в середине двора, не зная, как быть дальше, коренастый требовал от меня назваться, псы выли, а лошадь пятилась от них. Из крепости донесся лай других собак.

– Взять их! – приказал я Осферту, указывая на Нижние ворота.

Если нельзя овладеть внутренним двором, то можно захватить хотя бы внешний. Косой дождь, принесенный ветром с моря, поливал твердыню. Двое караульных у кузницы опустили копья, но ни один не двинулся ко мне, а Финан теперь повел двоих из своих парней против них.

Я не мог наблюдать за Финаном, потому как коренастый ухватил моего коня за повод.

– Кто ты такой? – спросил он. Псы утихомирились – наверное, потому, что знали этого человека. – Кто ты такой? – повторил коренастый свой вопрос.

Восемь его юнцов смотрели на нас, вытаращив глаза, позабыв про щиты и учебные мечи.

– Ты кто? – заорал их учитель в третий раз, а потом выругался. – Господи, нет!

Он смотрел в сторону кузни. Я поглядел туда же и увидел, что Финан начал убивать. Двое стражей валялись на земле, а Финан и его люди исчезли. Затем я высвободил ноги из стремян и соскользнул с седла.

Я все делал не так. Я растерялся. Растерянность неизбежна в бою, а вот нерешительность – преступна. Я же долго колебался, прежде чем принять решение, и каждый раз принимал ошибочное. Мне следовало быстро отступать, но оставлять Беббанбург так не хотелось, и я позволил Финану прикончить двоих караульных. Я послал Осферта брать Нижние ворота, а это означало, что мои люди будут внутри и вокруг арки, да еще и в кузнице, а команда «Полуночной» наверняка еще только топает к берегу. Но я торчал один посреди двора, где коренастый замахивался на меня мечом. И все-таки я совершил ошибку. Вместо того чтобы отозвать Финана и сосредоточить всех своих дружинников в одном месте, я с силой отразил замах Вздохом Змея, почти не думая, оттеснил противника двумя резкими ударами, а потом отступил, приглашая его нападать. Когда коренастый заглотил наживку и кинулся вперед, я сделал выпад и воткнул ему клинок в живот. Острие разорвало кольца кольчуги, проткнуло кожу и вошло в мягкую плоть. Он вздрогнул, когда я провернул Вздох Змея в его кишках, потом рухнул на колени. Я рывком выдернул меч, и убитый повалился лицом вниз. Двое из его учеников бросились на меня, но я обвернулся к ним, выставив обагренный клинок.

– Умереть хотите? – рыкнул я, и юнцы остановились.

Я откинул капюшон, открыв увенчанный фигурой шлем и закрытые нащечники. Они были мальчишками, а я – военным вождем.

А еще – дураком, потому как делал все неправильно. И вот Верхние ворота распахнулись. Из них повалили люди: воины в кольчугах, с мечами, с копьями и при щитах. Я сбился со счета на двадцати, а они все сыпали.

– Господин! – окликнул меня Осферт с Нижних ворот. Он захватил их, и я разглядел сына на высокой боевой площадке. – Господин! – снова позвал Осферт.

Ему хотелось, чтобы я вернулся, присоединился к нему, но я вместо этого смотрел на кузницу, где лежали под дождем двое стражей. От Финана не было ни слуху ни духу.

Потом копья и клинки загремели о щиты, и я увидел как воины дяди строят «стену щитов» перед Верхними воротами. Воинов было по меньшей мере сорок, и они ритмично ударяли сталью об ивовые доски. Эти парни выглядели уверенными, и возглавлял их высокий светловолосый мужчина, в кольчуге, но без шлема. Щита у него не было, только обнаженный меч. «Стена щитов» сгрудилась на узкой дороге между скалами, составляя всего двенадцать человек в ширину. К этому времени начала прибывать, вливаясь в Нижние ворота, моя команда, и принялась строить свою «стену щитов», но я знал, что проиграл. Я мог атаковать, мы имели шанс пробиться наверх через эти плотные ряды, но нам придется кровью платить за каждый дюйм, а наверху, на боевой площадке Верхних ворот, стоят люди, готовые обрушить на нас копья и камни. И даже если мы пробьемся, ворота уже закрыты. Я проиграл.

Высокий мужчина, возглавлявший врагов, щелкнул пальцами, и слуга подал ему шлем и плащ. Он надел их, снова взял меч и неспешно направился ко мне. Его люди не тронулись с места. Два пса, ставшие причиной беды, подбежали к нему, и очередным щелчком пальцев он заставил их лечь. Предводитель остановился шагах в двадцати от меня, держа меч опущенным. Оружие было дорогое: эфес богато украшен золотом, а на клинке играл тот же витиеватый узор, что проявился на промытой дождем стали Вздоха Змея. Высокий посмотрел на наших коней.

– Где Кенвал? – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Мертв, надо думать?

Я кивнул.

– Отец говорил, что ты придешь, – сказал он.

Выходит, это был Утред, мой двоюродный брат, сын лорда Эльфрика. Кузен был на несколько лет младше меня, но я словно видел перед собой свое отражение. Утред не унаследовал смуглости и худосочности отца, но обладал плотным сложением, был светловолос и самоуверен. Короткая русая бородка была тщательно пострижена, а глаза имели яркий голубой цвет. Гребень шлема венчал волк, как у меня, но нащечные пластины украшала золотая инкрустация с крестами. Черный плащ был оторочен волчьим мехом.

– Кенвал был хорошим человеком, – сказал он. – Ты убил его?

Я по-прежнему молчал.

– Проглотил язык, Утред? – осклабился кузен.

– К чему тратить слова на козлиный помет? – спросил я.

– Отец любит говорить, что собака всегда возвращается к своей блевотине. Вот почему он знал, что ты придешь сюда. Может быть, мне следует приветствовать тебя? Изволь: добро пожаловать, Утред! – Он с издевкой поклонился. – У нас есть эль, мясо, хлеб – отобедаешь с нами в большом зале?

– Почему бы нам не сразиться здесь? Только ты и я?

– Потому что у меня больше людей, – без смущения ответил он. – И если будет бой, я наверняка перебью вас всех, а не только брошу собакам твои потроха.

– Так давай сразимся, – сердито бросил я, затем повернулся и указал на свою команду, «стена щитов» которой обороняла Нижние ворота. – Они удерживают выход. Вы не сможете выбраться, пока не побьете нас. Так деритесь!

– А как вы будете удерживать выход, когда у вас за спиной окажется сто человек? – осведомился сын Эльфрика. – Завтра поутру, Утред, ты обнаружишь, что коса перекрыта. Полагаю, вы прихватили много припасов? Здесь нет источника, но при вас наверняка есть вода или эль?

– Так сразись со мной сейчас. Выкажи хоть толику храбрости.

– Зачем драться, если вы и так уже побиты? – спросил он, потом заговорил громче, чтобы его могли услышать мои люди. – Я предлагаю вам жизнь! Вы можете остаться здесь! Можете вернуться на корабль и уйти! Мы не станем вам мешать! Все, чего я требую, – это чтобы Утред остался здесь. – Кузен улыбнулся. – Видишь, как жаждем мы твоего общества. В конечном счете у тебя есть семья, позволь же нам должным образом тебя встретить. Твой сын с тобой?

Я заколебался. Не потому, что не знал, как ответить, но потому, что он сказал «сын», а не «сыновья». Значит, Утред знает о случившемся. Знает, что я отрекся от своего старшего.

– Ну конечно с тобой, – заявил сын Эльфрика, снова повышая голос. – Утред останется здесь, как и его щенок! Прочие вольны уйти. Но если откажетесь, то обретете здесь могилу!

Он пытался обратить моих людей против меня, но я сомневался, что это сработает. Они присягнули мне и едва ли так легко нарушат клятву. Если я погибну, некоторые преклонят колени, но прямо теперь никто не захочет выказать неверность на глазах у товарищей. Сын Эльфрика это тоже знал, и его обещание на самом деле было призвано лишь поколебать уверенность моих дружинников. Они понимали, что я побит, и хотели узнать мое решение прежде, чем сделать свой выбор.

Кузен поглядел на меня.

– Брось меч! – приказал он.

– Я погружу его в твое брюхо, – отозвался я.

Это была пустая угроза. Он победил, я проиграл, но оставался еще шанс добраться до «Полуночной» и выйти из гавани. Однако я не решался отводить людей к берегу, пока Финан и двое его людей не нашлись. Куда он делся? Я не мог бросить ирландца, ни за что. Мы были ближе, чем братья, Финан и я. Он скрылся в кузнице, и я опасался, что Финана и его людей задавили числом и они лежат мертвыми или, хуже того, попали в плен.

– Ты убедишься, что наши воины смертоносны, – продолжал кузен. – Мы учим, как и ты, мы тренируем, как ты. Вот почему мы до сих пор удерживаем Беббанбург – потому что данам не по вкусу наши мечи. Если хочешь сражаться, я пожалею о своих потерях, но обещаю, что ты дорого заплатишь за их жизни. Твоя собственная смерть не будет быстрой, Утред, и у тебя не окажется меча в руке. Я убью тебя медленно, очень мучительно, но сначала проделаю то же самое с твоим сыном. Ты будешь смотреть, как он умирает. Будешь слушать, как зовет свою покойную мамочку. Как молит о пощаде, но напрасно. Ты этого хочешь? – Он помолчал в ожидании ответа, но так и не получил его. – Брось меч сейчас, и я обещаю вам обоим легкую и безболезненную смерть.

Я все еще колебался, все еще решал. Разумеется, я знал, что делать, знал, что должен вести людей назад, к «Полуночной», но не мог, пока нет Финана. Я хотел посмотреть на кузницу, но боялся привлечь к ней внимание двоюродного брата, поэтому глядел прямо на него. И пока изыскивал какой-то другой способ выбраться из ловушки, заметил, что кузен тоже нервничает. Это было неявно. Он выглядел величественно в своем черном плаще, увенчанном волком шлеме с христианскими крестами и держал меч такой же впечатляющий, как Вздох Змея. Но под показной уверенностью прятался страх. Я не заметил его поначалу, но он присутствовал. Утред был напряжен.

– Где твой отец? – спросил я. – Мне хочется, чтобы он видел, как ты умираешь.

– Он будет наблюдать за твоей смертью, – ответил кузен Утред. Мой вопрос заставил его ощетиниться? Я едва улавливал его беспокойство, но оно было очевидно.

– Бросай меч! – приказал он снова, более твердым голосом.

– Мы будем драться, – столь же решительно сказал я.

– Да будет так, – спокойно согласился кузен.

Значит, это не страх боя заставляет его нервничать. Вдруг я ошибся? А если он не колеблется? Сын Эльфрика повернулся к своим воинам:

– Утреда брать живым! Остальных можете убить, но Утреда и его сына не трогать! – Он зашагал прочь, не удосужившись обернуться.

Я же пошел к Нижним воротам, где дожидалась, сдвинув щиты и изготовив оружие, моя дружина.

– Осферт!

– Господин?

– Где Финан?

– Ушел в кузницу, господин.

– Это я знаю!

Я надеялся, что Финан мог выбраться из кузницы незаметно для меня, но Осферт подтвердил, что это не так. Выходит, трое моих людей внутри того мрачного здания, и я опасался, что они мертвы, что там оказались другие караульные и одолели их. Но если так, то почему эти стражи не появляются в дверях? Мне хотелось послать на разведку людей, но это означало ослабить и без того хлипкую «стену щитов».

А воины кузена снова начали громыхать о щиты. Они отбивали ритм сталью о дерево и наступали.

– Через миг мы построимся «свиным рылом», – обратился я к своим. – А затем прорвем их ряды.

Это была моя последняя надежда. «Свиное рыло» представляет собой клин из воинов, способный разметать вражескую «стену щитов», подобно дикому кабану. Мы пойдем стремительно, построим расчет на том, что сумеем прорвать их оборону, опрокинуть, и затем устроим резню. Так говорила надежда, но страх нашептывал, что «свиное рыло» может увязнуть.

– Утред! – позвал я.

– Отец?

– Бери коня и уезжай немедленно. Скачи на юг. Не слезай с коня, пока не доберешься до друзей. Не дай погибнуть нашему роду. Когда-нибудь вернешься и возьмешь эту крепость.

– Даже если мне суждено умереть сегодня, – заявил мой сын, – я буду удерживать эту крепость до Судного дня.

Я ожидал подобного ответа, поэтому не стал спорить. Да и едва ли он спасется, даже если ускачет на юг. Мой дядя вышлет погоню, а между Беббанбургом и подвластной саксам Британией нет никого, кроме врагов. Но все-таки я дал ему шанс. Быть может, мелькнуло у меня, мой старший сын-священник, от которого я отрекся, женится и родит детей, и один из них прознает об этой битве и захочет отомстить.

Три богини судьбы посмеялись надо мной. Я отважился и проиграл. Угодил в ловушку, а воины кузена уже достигли конца стиснутой скалами тропы и теперь перестраивались. Их «стена щитов» получилась шире моей. Они охватят нас, зайдут с тыла и искромсают секирами, мечами и копьями.

– Шаг назад! – велел я своим.

Я все еще собирался построить «свиное рыло», но решил пока убедить кузена, что намерен образовать стену внутри арки Нижних ворот. Это помешает ему обойти меня, заставит осторожничать, и тогда я нападу и постараюсь прорвать его строй. Осферт стоял рядом со мной, сын сзади. Мы уже находились под аркой, и я выслал Ролло, Кеттила и Элдгрима на боевую площадку, чтобы они сбрасывали на приближающихся врагов камни. Осферт сообщил, что булыжники там уже лежат наготове, и у меня затеплилась надежда пережить эту битву. Я сомневался, что сумею взять Верхние ворота, но просто уцелеть и добраться до «Полуночной» уже будет изрядным успехом.

Кузен поднял щит. Тот был круглый, из ивовых досок, обшитых по краю железным ободом, и с большим бронзовым умбоном. Дерево было покрашено красной краской, и нарисованная волчья голова резко выделялась черным и серым на кровавом фоне. Враги сплотили ряды, заведя щиты друг за друга. С моря сыпал косой дождь, снова усилившийся, вода стекала со шлемов, щитов и наконечников копий. Было холодно, сыро и пасмурно.

– Щиты! – скомандовал я, и наш стесненный дубовыми бревнами арки короткий передний ряд, всего шесть человек, сомкнул щиты.

Пусть подходят, думал я. Лучше пусть гибнут перед нашей стеной, чем мы перед их. Чтобы использовать «свиное рыло», придется оставить укрытие ворот. Я все еще колебался, но и противник остановился. Это естественно – перед боем людям требуется собраться с духом. Кузен обращался к своим воинам, но я не разбирал слов. Зато услышал клич, когда те снова двинулись вперед. Враги приближались быстрее, чем я ожидал. Я полагал, что они станут разогревать себя, выкрикивая оскорбления, но это были хорошо обученные и уверенные в себе парни. Они шли медленно, решительно, не размыкая щитов. Как воины, идущие в битву, в которой рассчитывают победить. Рядом с моим кузеном, в середине первого ряда, стоял чернобородый здоровяк с секирой на длинной ручке. Именно с ним мне предстоит сойтись. Он постарается ударом топора опустить мой щит, чтобы я открылся удару меча двоюродного братца. Я поудобнее перехватил Вздох Змея, потом вспомнил, что мой молот Тора так и спрятан под кольчугой. Это был плохой знак, а воину не следует идти в бой при плохих предзнаменованиях. Мне хотелось сорвать с шеи серебряный крест, но левая рука сжимала щит, а правая держала Вздох Змея.

Дурной знак предвещал, что я погибну здесь. Ладонь крепче обхватила рукоять Вздоха Змея, поскольку это мой пропуск в Валгаллу. Я буду сражаться и погибну, а валькирии унесут меня в лучший мир, лежащий за пределами этого. А есть ли лучшее место для смерти, нежели Беббанбург?

А потом снова запел рог.

Это было громкое кваканье, совсем не похожее на бодрый, звонкий голос первого рога, оповестившего о тревоге у Верхних ворот. Рог звучал так, будто попал в руки к горящему рвением мальчишке. Этот сиплый призыв заставил кузена обернуться на кузницу. Я тоже посмотрел в ту сторону и увидел стоящего на пороге Финана. Ирландец снова дунул в рог, а затем, разочарованный произведенным грубым звуком, отбросил инструмент.

Финан был не один.

В нескольких шагах перед ним стояла молодая женщина, в белом платье, перехваченном на поясе золотой цепочкой. Волосы ее были светло-рыжие, светлые настолько, что казались почти белыми. Ни плаща, ни накидки на ней не было, поэтому намокшее под дождем платье облепило стройное тело. Женщина застыла неподвижно, и даже с такого расстояния я прочитал на ее лице страх.

Кузен бросился к ней, но замер, потому как Финан извлек меч. Ирландец не угрожал женщине, просто стоял и ухмылялся, держа обнаженный клинок. Двоюродный брат глянул на меня, явно растерянный, потом снова повернулся в сторону кузницы, и как раз в этот миг оттуда вышли два товарища Финана, каждый со своей добычей.

Одним из пленников был мой дядя, лорд Эльфрик. Другим – мальчишка.

– Хочешь их смерти? – окликнул ирландец моего кузена. – Хочешь, чтобы я вспорол им животы?

Он подбросил меч, и тот перевернулся в воздухе. Это был дерзкий трюк, и все до единого во дворе смотрели, как Финан проворно ловит падающее оружие за рукоятку.

– Хочешь, чтобы их потроха скормили собакам? Этого ты добиваешься? Так я тебя уважу, клянусь бессмертным Христом, я тебя уважу! Почту за удовольствие – твои псы, похоже, проголодались! – Ирландец повернулся и схватил мальчонку.

Кузен сделал своим людям знак не трогаться с места. Теперь я понял, почему он нервничал, – он знал, что его единственный сын находится в кузнице.

И теперь парнишка был у Финана. Крепко держа мальца за руку, ирландец повел его ко мне. Ульфар, еще один из моих данов, шел следом с дядей, тогда как женщина, очевидно мать мальчика, шагала за ними. Ее никто не держал, но она явно не хотела оставлять сына.

Подходя ближе, Финан продолжал улыбаться.

– Этот мелкий ублюдок откликается на имя Утред. Ты не поверишь – у него сегодня день рождения! Ему исполнилось одиннадцать, и дедушка купил внуку коня, да еще какого! Они пришли его подковать, поэтому оказались тут. Просто наслаждались приятной прогулкой в кругу семьи, пока я не вмешался.

Облегчение разлилось по моим жилам, как вода по высохшему руслу ручья. Минуту назад я был пойман и обречен, а теперь заполучил в заложники сына моего кузена. А также, насколько можно догадаться, его жену, а заодно и отца. Я улыбнулся закутанному в черный плащ противнику.

– Теперь тебе впору бросить меч, – заметил я.

– Отец! – Мальчонка силился вырваться из хватки Финана и бежать к отцу. Я двинул ему щитом – косой удар окованного железом обода вызвал вопль боли у парнишки и возмущения у матери.

– Не дергайся, мелкий ублюдок, – сказал я ему.

– Никуда не денется, – заверил Финан, крепко держа ребенка за руку.

Я посмотрел на женщину:

– Ты кто?

Красотка напряглась, выпрямилась с вызовом и глянула мне прямо в глаза.

– Ингульфрид, – процедила она холодно.

Любопытно, подумал я. До меня доходили вести, что двоюродный брат женился на данке, но никто не упомянул, что она так хороша собой.

– Это твой сын? – спросил я.

– Да.

– Твой единственный сын?

Ингульфрид замялась, потом резко кивнула. Я слышал, что она произвела на свет троих мальчишек, но выжил только один.

– Утред! – воззвал кузен.

– Отец! – откликнулся мальчик. На правой скуле, где мой щит прорвал кожу, расплылось кровавое пятно.

– Не ты, парень, я обращаюсь к нему. – Двоюродный брат указал мечом на меня.

Я опустил щит и шагнул к кузену.

– Итак, мы оба в невыгодном положении, – сказал я. – Сразимся? Ты и я? По закону ореховых прутьев?

– Бейся с ним! – вскричал дядя.

– Отпусти моих жену и сына, – ответил Утред. – И можешь уйти с миром.

Я сделал вид, что обдумываю, потом покачал головой:

– Не так все просто. И ты не хочешь получить назад отца?

– И его тоже, конечно.

– Ты предлагаешь мне одну вещь, – продолжил я. – А именно, уйти без помех, а взамен просишь три? Не слишком-то справедливо, кузен.

– Что хочешь получить ты?

– Беббанбург, – ответил я. – Потому что он мой.

– Не твой! – рявкнул дядя.

Я повернулся к нему. Эльфрик был уже старым, очень старым и согбенным, смуглое лицо избороздили глубокие морщины, но в глазах по-прежнему светился ум. Черные некогда волосы поседели и жидкими прядями спадали на тонкие плечи. Он был одет в богатое платье и тяжелый, подбитый мехом плащ. Когда мой отец уезжал на войну, чтобы пасть при Эофервике, Эльфрик поклялся на гребне святого Катберта, что передаст крепость мне, когда я войду в возраст, но вместо этого попытался меня убить. Эльфрик предлагал выкупить меня у Рагнара, человека, который растил меня, а позднее заплатил за мою продажу в рабство, и я ненавидел его сильнее, чем кого-либо другого на свете. Он даже просватался к моей возлюбленной Гизеле, хотя я взял ее прежде, чем она попала на его ложе. То была маленькая победа, теперь настало время большой. Дядя угодил ко мне в плен, хотя ничто в его поведении не намекало, что он думает так же. Эльфрик презрительно смотрел на меня.

– Беббанбург не твой.

– Мой по праву рождения, – заявил я.

– По праву рождения! – Он сплюнул. – Беббанбург принадлежит человеку достаточно сильному, чтобы удержать его, а не глупцу, размахивающему пергаментом. Так хотел твой отец! Он часто говорил, что ты – безответственный недоумок. Он собирался передать Беббанбург твоему брату, не тебе! Но теперь он мой и в один прекрасный день достанется моему сыну.

Меня подмывало убить лживого ублюдка, но он был стар и немощен. Стар, немощен и ядовит, как гадюка.

– Госпожа Ингульфрид промокла и продрогла, – бросил я Осферту. – Укрой ее плащом моего дяди.

Если Ингульфрид и была благодарна, то никак не выказала этого. Женщина взяла плащ достаточно охотно и застегнула на шее толстый воротник. Она дрожала, но смотрела на меня с ненавистью. Я снова поглядел на своего кузена, ее супруга.

– Быть может, ты выкупишь свою семью? – предложил я. – Цену я назначу в золоте.

– Это не рабы, чтобы покупать и продавать их, – отрезал Утред.

Я уставился на него, изображая, что поражен внезапной мыслью.

– Идея! Рабы! Финан!

– Господин?

– Сколько стоит красивый мальчик-сакс, если продать его сейчас во Франкии?

– Достаточно, чтобы купить франкскую кольчугу, господин.

– Так дорого?

Финан сделал вид, что приценивается к мальчонке:

– Парнишка смазливый. У него есть мясо на костях. Найдутся люди, которые щедро заплатят за окорочок маленького сакса, господин.

– А женщина?

Ирландец оглядел ее, потом покачал головой:

– На внешность недурна, должен признать, но это порченый товар, господин. Быть может, протянет еще несколько лет? Поэтому пойдет по цене вьючной лошади. Дороже, если умеет готовить.

– Готовить умеешь? – спросил я у Ингульфрид и удостоился в ответ только исполненного ярости взгляда. Я посмотрел на кузена. – Вьючная лошадь и кольчуга, – протянул я, словно взвешивая. – Маловато. – Я покачал головой. – Мне нужно больше. Намного больше.

– Ты уйдешь целым и невредимым, – предложил двоюродный брат. – И я заплачу тебе золотом.

– Сколько дашь?

Утред посмотрел на отца. Стало ясно, что, хотя Эльфрик позволил сыну управлять повседневной жизнью крепости, денежные вопросы остались в руках старика.

– Его шлем, – глухо проронил Эльфрик.

– Я наполню шлем золотыми монетами, – добавил кузен.

– Это выкуп за твою жену, – сказал я. – Но сколько ты заплатишь за наследника?

– Столько же, – с горечью бросил Утред.

– Ничтожно мало, – возразил я. – Зато я обменяю всех троих на Беббанбург.

– Нет! – возопил дядя. – Нет!

Я не обратил на Эльфрика внимания.

– Верни то, что принадлежит мне, – предложил я кузену. – И я отдам тебе твое.

– Ты можешь родить других сыновей! – прорычал Эльфрик сыну. – А Беббанбург не твой, чтобы его отдавать. Он мой!

– Его? – спросил я у двоюродного брата.

– Его, разумеется, – упрямо подтвердил тот.

– А ты – его наследник?

– Да.

Сделав шаг к пленникам, я ухватил дядю за тонкую шею, встряхнул, как терьер крысу, потом развернул так, чтобы ухмыльнуться ему в лицо.

– Ты знал, что я вернусь, – сказал я.

– Надеялся, – огрызнулся старик.

– Беббанбург мой, и ты знаешь это.

– Беббанбург принадлежит тому, кто в силах удержать его, – с вызовом заявил дядя. – А ты не смог.

– Когда ты украл его, мне было десять, – возразил я. – Меньше, чем ему. – Я указал на его внука.

– Твой отец не удержал его, – продолжил дядя. – Как дурак, отправился навстречу смерти. И ты такой же! Ты дурак. Ты горяч, безответствен, ненадежен. Представь хоть на миг, что ты взял Беббанбург. Как долго ты его удержишь? Ты, который не сумел удержать ни одно из владений! Ты растерял все земли, которые имел; все нажитые тобой богатства развеялись по ветру! – Старик посмотрел на сына и приказал… – Ты сохранишь Беббанбург, любой ценой.

– Цена – жизнь твоего сына, – напомнил я кузену.

– Нет! – вскричала Ингульфрид.

– Мы не станем платить твою цену, – заявил дядя. Его черные глаза впились в меня. – Можешь убить мальчишку. – Он выждал, потом ощерился… – Убей его! Ты назвал цену, но я не хочу платить! Так прикончи парня!

– Отец… – нервно произнес кузен.

Эльфрик с проворством змеи повернулся к сыну. Я все так же крепко держал старика за шею, но тот и не делал попыток сбежать.

– Ты можешь завести других сыновей! – выпалил он, обращаясь к моему двоюродному брату. – Сыновей делать не трудно! Разве мало пащенков ты прижил от своих потаскушек? Да деревня кишит твоими ублюдками! Так возьми другую жену, пусть родит тебе сыновей – но никогда не отдавай крепость! Беббанбург не стоит жизни мальчишки! Другого Беббанбурга не будет, а сыновей – сколько хочешь!

– Верни мне Беббанбург, – вновь предложил я, глядя на кузена. – И я верну тебе сына.

– Я отказался платить твою цену! – отрезал дядя.

И я убил его.

Смерть застала его врасплох. На самом деле она всех застает врасплох. Я держал старика за шею, и все, что оставалось мне сделать, – это поднять Вздох Змея и полоснуть клинком по глотке. Так я и сделал. Эльфрик умер быстро, гораздо быстрее, чем заслуживал. Клинок ощутил сопротивление кожистой гортани, дядя извернулся, как угорь, но я был проворнее, и лезвие рассекло сосуды, мышцы и сухожилия, перерезая горло. Старик издал странный, почти женский вздох, после чего слышались лишь бульканье и клокотание. Кровь хлынула на землю, а Эльфрик опустился на колени передо мной. Я уперся сапогом ему в спину и пихнул, чтобы он повалился ничком. Несколько секунд дядя дергался, судорожно пытаясь вдохнуть, а пальцы его скрючились, словно он хотел вцепиться в землю. Потом мерзавец трепыхнулся в последний раз и успокоился, а я ощутил смутное разочарование. Многие годы я мечтал, как буду убивать этого человека. Все представлял в деталях, изобретал все более мучительные виды смерти, а вот теперь просто взял и перерезал глотку с милосердной быстротой. Все мои грезы развеялись! Я пнул покойника и поднял взгляд на его сына.

– Теперь решение только за тобой, – бросил я.

Все молчали. Лил дождь, дул ветер, дружинники моего двоюродного брата смотрели на труп, и я понимал, что их мир претерпел внезапную перемену. Все они целиком, включая собственную жизнь, принадлежали Эльфрику, а теперь Эльфрика вдруг не стало. Гибель господина ошеломила их.

– Ну? – снова обратился я к кузену. – Намерен ты выкупить жизнь сына?

Утред смотрел на меня, но молчал.

– Отвечай, блевотина хорьковая, – настаивал я. – Согласен ты обменять Беббанбург на сына?

– Я заплачу тебе за Беббанбург, – нерешительно проговорил он.

Кузен уткнулся глазами в труп. Я догадывался, что отношения у них были непростые, как у меня с моим отцом, но случившееся все равно потрясло его. Утред поднял взгляд и нахмурился.

– Он был стар! – с укором промолвил он. – Тебе так нужно было убивать старого человека?

– Он был вором, – заявил я. – И я всю жизнь мечтал о том, как прикончу его.

– Он был стар! – не сдавался кузен.

– Везунчиком он был, – огрызнулся я. – Ему повезло, что умер так быстро. Я мечтал, как буду убивать его медленно. Но долго или коротко, дядя отправился к Пожирателю трупов[3] в подземный мир, и, если ты не отдашь мне Беббанбург, я отправлю туда и твоего сына.

– Я дам тебе золото. Много золота.

– Ты знаешь цену, – ответил я, указывая окровавленным клинком Вздоха Змея на мальчика.

Дождевые капли, окрашиваясь розовым, стекали с острия меча. Я поднес его ближе к парнишке, и Ингульфрид взвизгнула.

У меня было время нерешительности и колебаний, теперь настал черед кузена. Я читал замешательство на его лице. Неужели Беббанбург действительно стоит жизни его отпрыска? Ингульфрид принялась умолять мужа. Рукой она обвила сына, слезы рекой текли по щекам. Мой двоюродный брат скривился, слушая вопли жены, потом удивил меня, когда повернулся и велел воинам возвращаться к Верхним воротам.

– Я дам тебе время поразмыслить, – бросил он мне. – Но знай одно: я никогда не отдам Беббанбург. Поэтому труды дня сегодняшнего ты можешь закончить двояко: либо с мертвым мальчишкой на руках, либо с кучей золота. Сообщи о своем решении до наступления ночи.

И Утред зашагал прочь.

– Господин! – взвизгнула Ингульфрид.

Он обернулся, но заговорил не с ней, а со мной.

– Ты отпустишь мою жену, – потребовал кузен.

– Она не пленница и вольна уйти, когда захочет, – ответил я. – Но ребенок останется у меня.

Ингульфрид продолжала обнимать мальчишку за плечи.

– Я останусь с сыном, – яростно заявила она.

– Ты пойдешь со мной, женщина, – рявкнул кузен.

– Здесь ты не властен, – заявил я. – Твоя жена поступает, как ей хочется.

Он посмотрел на меня так, будто я спятил.

– Как ей хочется? – Утред не произнес эти слова, скорее они сами сорвались с его языка от удивления. Затем тряхнул головой и зашагал дальше. Дружинники ушли с ним, оставив внешний двор в нашей власти.

Финан оторвал мальчика от матери и передал Осферту.

– Не отходи от мелкого ублюдка, – посоветовал он, потом подошел ко мне, наблюдая, как мой двоюродный брат и его люди проходят через Верхние ворота.

Когда последний человек скрылся из виду, створки затворились.

– Он отвалит за своего мальчишку кучу золота, – проворчал Финан.

– Золото – это всего лишь золото, – подчеркнуто пренебрежительно сказал я. До нас донесся стук запорного бруса, опускающегося на скобы.

– А мертвый пацан не стоит ни гроша, – продолжил ирландец более настойчиво.

– Знаю.

– Да и все равно ты его не убьешь, – буркнул Финан. Говорил он так тихо, что я едва разбирал слова.

– Неужели?

– Ты не детоубийца.

– Так, может, самое время им стать?

– Ты его не убьешь, – повторил Финан. – Поэтому давай возьмем золото. – Ирландец ждал ответа, но я хранил молчание. – Парни должны получить награду.

Тут он был прав. Я выступал для них хлафордом, подателем благ, но в последние недели вел лишь от неудачи к неудаче. Финан намекал, что кое-кто из дружинников может уйти. Они принесли присягу, но, по правде, мы обставляем клятвы такими священными церемониями именно потому, что их легко нарушить. Если человек решит, что другой господин обеспечит ему достаток и славу, то уйдет к нему, а людей у меня и так мало.

– Ты доверяешь мне? – Я улыбнулся Финану.

– Ты знаешь, что да.

– Тогда передай людям, что я сделаю их богачами. Скажи, что я впишу их имена в хроники. Они будут знамениты и стяжают славу.

Ирландец криво усмехнулся:

– И как ты это сделаешь?

– Не знаю, – признался я. – Но сделаю.

Я подошел к Ингульфрид, с тревогой наблюдавшей за сыном.

– И сколько твой муж заплатит за тебя? – спросил я у нее.

Женщина промолчала, но я подумал, что ответа не требуется. Кузен обращался с женой откровенно презрительно, и я подозревал, что цена ее как заложницы ничтожна. Зато парнишка стоил целое состояние. И чутье подсказывало пренебречь состоянием, хотя бы до некоторых пор. Я посмотрел на мальчонку: глядит с вызовом, хотя едва не плачет. Смелый. Я еще раз взвесил свой выбор: взять золото или довериться чутью? Я понятия не имел, что случится дальше, а малец, что и говорить, будет обузой. Однако чутье призывало меня склониться в сторону менее очевидного выбора. Так велели мне боги, ибо что такое чутье, как не их глас?

– Финан. – Я резко повернулся к навесу, под которым спали собаки. – Возьми все это сено и разбросай вдоль частокола. И у надвратной башни тоже.

– Ты собираешься спалить город?

– Сено сырое, – буркнул я, – но стог высокий и внутри наверняка сухой. А башня, кузница и конюшни будут гореть. Жги все!

Мой кузен не согласится отдать Беббанбург, потому что без крепости он ничто. Без нее он будет саксом, затерянным среди владений данов. Ему придется стать викингом или преклонить колени, принося клятву верности Эдуарду Уэссекскому. В Беббанбурге же он король земель на день скачки в любую сторону и богат. Поэтому Беббанбург стоит жизни сына. Стоит жизни двух сыновей, ведь, как сказал Эльфрик, сыновей можно наплодить еще. Мой двоюродный брат сохранит за собой крепость, но я сожгу, сколько смогу.

И вот мы вывели из конюшни лошадей, выпустили их за ворота крепости на свободу, а потом подожгли двор. Кузен не пытался помешать нам, просто смотрел с высокой стены. И в стелющемся под дождем дыму мы вернулись к «Полуночной». Зашлепали к ней по воде, таща с собой Ингульфрид и ее сына, и вскарабкались на борт в средней, низкой части. Кузен мог отправить погоню на своих длинных военных кораблях, и я хотел спалить их, но дерево отсырело под ливнем. Поэтому Финан взял троих парней, и они перерезали удерживающие мачты канаты, а потом топорами прорубили в подводной части большие дыры. Оба корабля опустились на илистое дно гавани, и я приказал своим людям садиться за весла «Полуночной». Дождь продолжал лить, но здания горели жарким пламенем, и дым поднимался к черным тучам.

Ветер стих, но волны оставались высокими и на выходе из мелкой гавани закручивались белыми барашками. Мы погребли к этой белой толчее, и валы обрушились на высокий нос «Полуночной». А мой двоюродный брат и его люди смотрели со стен, как корабль выходит в море. Отплыв подальше от материка, за острова, я приказал распустить парус и переложить руль на юг.

Вот так мы покинули Беббанбург.

Глава 1

Я направился на юг, чтобы убедить кузена, будто держу путь в Южную Британию, но, как только дым горящего Беббанбурга превратился в серое пятно на фоне серых туч, повернул на восток.

Куда идти, я не знал.

На севере простиралась Шотландия, дикие обитатели которой всегда рады случаю зарезать сакса. Еще дальше располагались поселения норманнов, полные угрюмых людей в вонючих тюленьих шкурах, цепляющихся за свои каменистые острова и, подобно шотландцам, предпочитающих убивать, а не привечать гостей. Земли саксов лежат к югу, но благодаря христианам ни в Уэссексе, ни в Мерсии меня не примут, а в Восточной Англии мне и подавно делать было нечего. Поэтому я снова повернул к пустынным Фризским островам.

Просто не знал, куда еще податься.

Меня подмывало взять предложенный кузеном выкуп. Золото всегда кстати. На него можно купить воинов, корабли, лошадей и оружие, но, повинуясь чутью, я выбрал мальчишку. Когда мы двинулись на восток, подгоняемые холодным северным ветром – он дул ровно и сильно, – я подозвал парнишку.

– Как тебя зовут? – спросил я его.

Он озадаченно поглядел на меня, потом на мать, которая с тревогой наблюдала за нами.

– Меня зовут Утред.

– Нет, не правильно, – заявил я. – Тебя зовут Осберт.

– Я Утред! – храбро стоял на своем малец.

Я отвесил ему тяжелую затрещину. От удара мне ожгло ладонь, у него же, надо думать, в ушах зазвенело. Парень даже зашатался и свалился бы за борт, не подхвати вовремя его Финан. Женщина закричала, но я не обратил на нее внимания.

– Твое имя – Осберт, – повторил я.

На этот раз он промолчал, просто упрямо смотрел на меня, глотая слезы.

– Как тебя зовут? – Малец не отводил глаз, и, читая на его непокорном лице желание поддаться искушению, я снова занес руку.

– Осберт, – пролепетал он.

– Не слышу!

– Осберт!

– Все поняли? – воскликнул я, обращаясь к команде. – Отныне этого мальчика зовут Осберт!

Его мать посмотрела на меня, открыла рот, чтобы возразить, но тут же закрыла.

– Меня зовут Утред, – сообщил я мальчику. – И моего сына тоже зовут Утред. Это значит, что на корабле уже достаточно Утредов, поэтому теперь тебя кличут Осбертом. Ступай обратно к матери.

Финан, как обычно, сидел рядом со мной на площадке у рулевого весла. Валы по-прежнему были высокими, а ветер сильным, но не каждый вал увенчивался белым барашком, да и ветер несколько поутих. Дождь прекратился, а в облаках даже появились разрывы, через которые проникали, играя на поверхности моря, солнечные лучи. Финан уставился на воду.

– Мы сейчас могли бы пересчитывать золотые монеты, господин, – проворчал он. – А вместо этого получили женщину и ребенка, которого надо охранять.

– Едва ли ребенка, – возразил я. – Почти мужчину.

– Кем бы он ни был, парень стоит золота.

– Думаешь, имеет смысл взять за него выкуп?

– Тебе решать, господин.

Я думал об этом. Я сохранил мальчонку, повинуясь чутью, но сам толком не мог сказать, почему поступил именно так.

– По общему мнению, он является наследником Беббанбурга, и это придает ему цену, – заметил я.

– Верно.

– Не только в глазах отца, но и его врагов.

– И кто это?

– Даны, допустим, – расплывчато ответил я, потому как сам не был уверен, почему не отдал парня.

– Странно как-то, – продолжил Финан. – Жена и дети Кнута Ранулфсона в заложниках неизвестно у кого, а у нас вот эти двое. Сезон захвата жен и детей, надо полагать? – Он хмыкнул.

Интересно, кто захватил семью Кнута Ранулфсона? Я твердил себе, что это не мое дело, что меня выставили вон из саксонской Британии, но вопрос не давал покоя. Самый очевидный ответ: это сделали саксы, чтобы Кнут сидел тихо, пока они нападают на других лордов-данов Мерсии или на ослабленное королевство Восточной Англии. Но Этельфлэд ничего такого не слышала. У нее имелись лазутчики как в доме мужа, так и при дворе брата. Она наверняка знала бы, если Этельред или Эдуард пленили жену Кнута, но шпионы не доносили ничего подобного. Да я и сам не верил, что Эдуард Уэссекский выслал воинов для захвата семьи Длинного Меча. Король слишком опасался недовольства данов и подпал под влияние попов-миротворцев. Этельред? Не исключено, что его новая баба и ее воинственный братец отважились на такой поступок, но Этельфлэд наверняка прознала бы об этом. Так кто же захватил их?

Финан все смотрел на меня, дожидаясь ответа. Я же вместо этого задал вопрос:

– Кто наш самый опасный враг?

– Твой кузен.

– Возьми я золото, – рассуждал я, убеждая столько же себя, сколько и Финана, – он выслал бы за нами погоню – хотел бы вернуть деньги. Но пока у меня его жена и ребенок, Утред будет осторожен.

– Это верно, – признал ирландец.

– А цена не упадет, даже если придется подождать, – продолжил я. – Мой двоюродный брат может заплатить через месяц или через год.

– Если не возьмет новую жену, – с сомнением заметил Финан. – Потому как за нее он не раскошелится.

Ирландец кивнул в сторону Ингульфрид. Та притулилась чуть поодаль от рулевой площадки. Кутаясь в плащ Эльфрика, она заботливо прижимала к себе сына.

– Он, похоже, не был слишком нежен с ней, – усмехнулся я.

– Наверное, другая согревала его постель, – предположил ирландец. – А это просто жена.

– Просто?

– Он ведь не по любви женился, – пояснил Финан. – А если и так, то лезвие клинка давно уже притупилось. Скорее всего, Утред взял ее ради владений или ради союза с отцом.

А ведь она данка! Это меня заинтересовало. Беббанбург представлял узкую полоску саксонской земли посреди королевства данов, и тем очень хотелось прибрать его к рукам. Тем не менее подразумевалось, что у кузена, женатого на данке, есть союзник среди ее соплеменников.

– Госпожа, – окликнул я ее.

Она посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– Подойди сюда, – велел я. – Осберта можешь взять с собой.

Ингульфрид нахмурилась, то ли из-за моего приказного тона, то ли оттого, что я назвал ее сына другим именем, и на миг мне показалось, что она ослушается. Но потом пленница поднялась и, держа сына за руку, направилась на корму. Она покачнулась, когда корабль подкинуло на волне, и ухватилась за протянутую мной руку, но поглядела на нее с презрением, будто потрогала кусок склизкого дерьма. Отпустив мою ладонь, женщина уцепилась за штевень.

– Кто твой отец? – спросил я.

Ингульфрид помедлила, оценивая опасность вопроса, но, не обнаружив ее, пожала плечами:

– Хоскульд Лейфсон.

Я про такого ни разу не слышал.

– Кому он служит? – осведомился я.

– Сигтригу.

– Иисус милосердный! – воскликнул Финан. – Тому парню, который был в Дифлине?

– Ему самому, – подтвердила женщина несколько печально.

Сигтриг был норманн, воин, и сумел выкроить для себя государство в Ирландии. Но Ирландия – негостеприимное место для чужаков, и, согласно последним слухам, самозванного короля выпихнули через море назад, в Британию.

– Так ты, значит, норвежка? – спросил я.

– Данка, – возразила Ингульфрид.

– Так где теперь Сигтриг? – поинтересовался я.

– Насколько мне известно, в Кумбраланде.

– Точно, в Кумбраланде, – подтвердил Осферт.

Он последовал за Ингульфрид на рулевую площадку, что показалось мне странным. Осферт предпочитал держаться один и редко присоединялся ко мне у весла.

– И что делает твой отец для Сигтрига? – пытал я Ингульфрид.

– Командует его дружинниками.

– Тогда скажи, зачем Эльфрик породнился с даном, который служит Сигтригу?

– А почему нет? – отозвалась пленница все так же печально.

– Утред женился на тебе, чтобы приготовить убежище в Ирландии, если потеряет Беббанбург? – предположил я.

– Беббанбург нельзя потерять, – возразила женщина. – Он неприступен.

– Я его почти взял.

– Почти не считается, не так ли?

– Верно, – кивнул я. – Не считается. Тогда в чем причина этого брака, госпожа?

– А ты как думаешь? – огрызнулась она.

Брак принес Беббанбургу союз с правителем, имевшим тех же врагов, что и мой дядя. Сигтриг властолюбив, ему нужно королевство, и если его не получилось удержать в Ирландии, то почему бы не вырубить королевство из британских земель? Для нападения на Уэссекс норвежец слаб, Уэльс – такая же заноза, как Ирландия, Шотландия – еще хуже, поэтому взоры его привлекла Нортумбрия. Это означает, что его врагами становятся Кнут Ранулфсон и Зигурд Торрсон. Так не Сигтриг ли пленил жену Кнута? Это вероятно, но тогда Сигтриг должен быть твердо уверен в своих возможностях избежать возмездия Кнута. На время он вполне в безопасности в Кумбраланде. Это дикое место среди гор, дождей и озер, и Кнут охотно готов уступить норвежцу власть над этими бесплодными землями. А сам Сигтриг? У него наверняка слюнки текут на владения Кнута, но норманн не дурак и едва ли затеет войну, в которой проиграет.

Я облокотился на рулевое весло. «Полуночная» шла быстро, и рукоятка весла дрожала в моих ладонях – всегда верный знак, что корабль доволен. Облака сносило на юг, но внезапно они начали рваться, и судно очутилось посреди пятна света. Я улыбнулся. Не много найдется вещей, доставляющих такую радость, как корабль, идущий под добрым ветром.

– Что за вонь? – возмутилась Ингульфрид.

– Финан, наверное, – сказал я.

– Господин Утред, – одновременно со мной заявил ирландец.

– Это парус, – пояснил ей Осферт. – Он смердит из-за жира трески и бараньего сала.

– Жир трески и баранье сало? – Пленница удивилась.

– Они воняют, – подтвердил я.

– И привлекают мух, – добавил Финан.

– Так зачем мазать?

– Потому что так парус лучше забирает ветер, – ответил я. Ингульфрид скривилась. – Ты не привыкла к кораблям, госпожа?

– Нет. Более того, я их ненавижу.

– Почему?

Данка молча таращилась на меня с минуту, потом осклабилась:

– А ты как думаешь? Я ведь единственная женщина на борту.

Я собирался заверить ее в полной безопасности, а потом понял намек. Мужчинам легко: мы просто мочимся за борт, знай только держись с подветра, а вот у Ингульфрид так не получится.

– Элдгрим! – позвал я. – Поставь под рулевую площадку ведро и сооруди полог! – Я посмотрел на женщину. – Там будет тесновато, зато никто тебя не увидит.

– Я все приготовлю, – торопливо вмешался Осферт.

Он отослал прочь Элдгрима и при помощи двух плащей отгородил сырое темное пространство под нашими ногами. Финан глянул на меня, кивнул в сторону Осферта и ухмыльнулся. Я сделал вид, что ничего не замечаю.

– Вот, госпожа, – произнес Осферт, насколько мог торжественно. – Я покараулю, чтобы никто тебя не побеспокоил.

– Спасибо! – поблагодарила Ингульфрид, а Осферт поклонился.

Финан хрюкнул.

Осберт хотел увязаться за полезшей под настил матерью.

– Останься здесь, парень, – окликнул я его. – Я научу тебя править кораблем.

Ингульфрид присела, скрывшись из виду. «Полуночная» парила, радуясь ветру и волнам. Я вручил мальчонке весло и показал, как предвосхищать движения судна, дал ощутить силу моря через длинное древко весла.

– Не старайся держать слишком ровно, это замедляет лодку, – посоветовал я. – Обращайся с ней как с породистой лошадью. Будь ласков, и она подскажет, что делать.

– Зачем учить, если собираешься убить его? – спросила появившаяся из-под настила Ингульфрид.

Я наблюдал, как она забирается на площадку. Ветер сорвал ленту с ее волос, и те рассыпались вокруг лица.

– Ну? – бросила она. – Зачем его учить?

Гнев придал ей строгую, резкую красоту.

– Потому что это навык, которым должен владеть каждый мужчина, – ответил я.

– Так он доживет до лет, когда станет мужчиной? – с вызовом поинтересовалась данка.

– Госпожа, я детей не убиваю, – мягко сказал я. – Но не хотел, чтобы твой муж знал это.

– Так что ты намерен делать с мальчиком?

– Он не причинит ему вреда, госпожа, – вмешался Осферт.

– Тогда зачем захватил его? – не унималась пленница.

– Я его продам, – отозвался я.

– Как раба?

– Думаю, твой супруг заплатит щедрее любого работорговца. Или, быть может, раскошелятся враги твоего мужа?

– Таких хватает. И ты первый среди них.

– И наименее опасный, – усмехнулся я, кивком указав на свою команду. – Вот все воины, которые у меня есть.

– И все-таки ты напал на Беббанбург, – произнесла Ингульфрид, и по ее тону трудно было понять, считает она меня круглым дураком или невольно восхищается дерзким поступком.

– И почти преуспел, – мрачно кивнул я. – Хотя следует признать, что сейчас я, скорее всего, был бы уже мертв, если бы ты не повела сына посмотреть, как подковывают его нового коня. – Я поклонился. – Я обязан тебе жизнью, госпожа, спасибо!

– Ты обязан ей моему сыну. – В голосе ее вновь прорезалась печаль. – Я не стою ни гроша, но вот Утред…

– Осберт, хотела ты сказать?

– Утред, – с вызовом повторила женщина. – Наследник Беббанбурга.

– Не наследник, пока жив мой сын.

– Но твоему сыну надо сначала взять Беббанбург, а этого у него не выйдет, – возразила Ингульфрид. – Поэтому наследник – мой Утред.

– Ты слышала слова моего дяди, – бросил я. – Твой супруг может заиметь другого наследника.

– О да, может! – воскликнула она гневно. – Он плодит ублюдков, как сука щенков. Предпочитает приживать незаконнорожденных, но так гордится Утредом!

Неожиданная ярость в голосе удивила меня, как и снисходительность к мужу. Она задиристо смотрела на меня, и я не мог не залюбоваться красивым лицом с острыми скулами и твердым подбородком, которое несколько смягчали пухлые губы и светло-голубые глаза, отливавшие, подобно морской воде, серебром. Осферт явно думал так же, поскольку почти не сводил с нее глаз с того самого момента, как пленница присоединилась к нам.

– Тогда твой муж глупец, – заключил я.

– Глупец, – эхом подхватил Осферт.

– Ему нравятся толстые и чернявые, – буркнула Ингульфрид.

Ее сын слушал и при этих горьких словах матери помрачнел. Я улыбнулся парнишке.

– Толстые и тонкие, чернявые и белявые, – сказал я ему, – все они женщины, и их следует лелеять.

– Лелеять? – повторил он с изумлением.

– Пять вещей делают мужчину счастливым: хороший корабль, хороший конь, хороший пес, хороший конь и женщина.

– Не обязательно хорошая? – поинтересовался с усмешкой Финан.

– Они все хорошие, – ответил я. – За исключением того времени, когда плохие. А тогда они лучше, чем хорошие.

– Боже милосердный! – страдальческим тоном воззвал Осферт.

– Слава Богу! – дополнил Финан.

– Так, значит, твой супруг захочет вернуть сына? – снова обратился я к Ингульфрид.

– Еще бы.

– И отправится в погоню?

– Заплатит кому-нибудь, чтобы найти тебя.

– Потому что трус и побоится идти сам?

– Господин Эльфрик издал закон, по которому владелец Беббанбурга не вправе покидать крепость, не оставив вместо себя наследника. Один из них обязательно должен находиться внутри стен.

– Потому что вне этих стен любого из них так легко убить, – подхватил я, – тогда как прикончить укрывшегося в них почти невозможно?

Она кивнула:

– Поэтому если Утред не отменит отцовский закон, то пошлет других людей убить тебя.

– Многие пытались, госпожа, – мягко заметил я.

– У него есть золото, – напомнила Ингульфрид. – На него можно нанять много воинов.

– Без этого ему не обойтись, – сухо бросил Финан.

На следующий день мы подошли к островам. Море успокоилось, солнце ярко сияло, ветер настолько стих, что нам пришлось взяться за весла. Мы плыли осторожно, выставив на носу человека, чтобы проверять глубину веслом.

– Где мы? – поинтересовалась Ингульфрид.

– Фризские острова, – сказал я.

– Ты собираешься спрятаться тут?

– Здесь негде спрятаться, госпожа, – покачал я головой. – Твой муж прикидывает, куда я мог бы податься, и знает, что это одна из возможностей.

– Дунхолм, – сказала она.

Я ожег ее взглядом:

– Дунхолм?

– Ему известно, что Рагнар был твоим другом.

Я не ответил. Рагнар был больше чем другом, он был моим братом. Его отец вырастил меня, и, распорядись судьба иначе, я мог остаться с Рагнаром и сражаться бок о бок с ним до конца времен. Но наш путь определяют три норны, и Рагнар так и жил на севере, а я отправился на юг и присоединился к саксам. Он болел, и прошлой зимой до нас дошли слухи о его смерти. Они не удивили, хоть и опечалили меня. Мой брат растолстел, обленился, стал задыхаться и хромать, но умер с мечом в руке. Меч в смертный час вложила в нее Брида, его женщина. Поэтому Рагнар отправился в Валгаллу, где навсегда, по крайней мере до дня, когда хаос поглотит всех нас, будет прежним Рагнаром, сильным и подвижным, смешливым, щедрым и отважным.

– Лорд Эльфрик знал, что ты изгнанник, – продолжила Ингульфрид. – И что у тебя слишком мало людей для нападения на Беббанбург, поэтому считал, что ты отправишься в Дунхолм.

– Без Рагнара? – спросил я, потом покачал головой. – Без Рагнара мне в Дунхолме делать нечего.

– А женщина Рагнара? – предположила данка. – И его сыновья?

– Брида меня ненавидит! – Я улыбнулся.

– Ты боишься ее?

Я рассмеялся в ответ, хотя на самом деле побаивался Бриды. Некогда она была моей возлюбленной, а теперь стала врагом, и врагом жестоким, потому как Брида словно чесотка, которую нельзя излечить. Брида склонна расчесывать зудящее место, пока не образуются язвы и не пойдет гной. Она ненавидела меня за отказ сражаться вместе с данами против саксов, и не важно, что она сама происходила из саксов. Бридой всегда управляла страсть.

– Лорд Эльфрик надеялся, что прежде, чем напасть на Беббанбург, ты отправишься в Дунхолм, – заметила Ингульфрид.

– Надеялся?

Женщина замялась, словно боясь выболтать слишком много, потом пожала плечами:

– У него был уговор с Бридой.

Удивился ли я? Враг нашего врага – наш друг или, по меньшей мере, союзник.

– Эльфрик рассчитывал, что она убьет меня?

– Брида обещала отравить тебя, – призналась Ингульфрид. – А Эльфрик обещал ей золото.

Это меня тоже не удивило. Брида так и не простила меня. Она будет ненавидеть меня всю оставшуюся жизнь, а если сможет, то пронесет ненависть при помощи чародейства и в загробное царство.

– Почему ты мне это рассказываешь? – спросил я у Ингульфрид. – Почему не стала побуждать меня плыть в Дунхолм?

– Потому что, если ты поплывешь в Дунхолм, Брида заполучит моего сына и запросит за него гораздо больше золота, нежели ты, – последовал ответ. – Она злая.

– И жестокая, – добавил я, а потом выбросил из головы Бриду, так как человек на носу предупредил о мели.

Мы ощупью пробирались по извилистому проливу к пустынной отмели, где вздымались поросшие травой дюны. Пролив повернул на запад, потом на север, затем уклонился к востоку, и «Полуночная» четырежды цепляла днищем дно, прежде чем достигла полосы глубокой воды, изгибающейся вдоль восточной оконечности острова.

– Годится, – сказал я Финану, и после нескольких гребков судно уткнулось носом в песок. – Вот наш дом на время, – сообщил я команде.

То было мое новое королевство, моя держава: полоса омываемого морем, продуваемого всеми ветрами края Фризии, и я мог удерживать его лишь до тех пор, пока не появится кто-то более сильный и не сгонит меня, как муху. И это непременно случится, если я не сумею найти еще воинов. Однако до поры в мою задачу входило всего лишь обеспечить занятие для нынешней команды, поэтому я послал сына с дюжиной парней обыскать близлежащие отмели на предмет плавника для строительства хижин. На нашем островке тоже нашлись выкинутые морем деревья, и я смотрел, как Осферт городит убежище для Ингульфрид. Сын притащил еще бревен, достаточно и для огня, и для укрытий, и той ночью мы распевали у большого костра, искры от которого взлетали в звездное небо.

– Хочешь, чтобы местный народ прознал о нашем тут присутствии? – осведомился Финан.

– А он и так знает.

В течение дня мимо нас прошмыгнули две или три лодки, и весть о нашем прибытии наверняка распространилась по островам и болотистым берегам материка. Танквард, бросавший нам вызов прошлый раз, вне всяких сомнений объявится снова, хотя едва ли станет драться. В ближайшие несколько дней нас никто не побеспокоит, решил я.

Финан переживал за меня. Я мало говорил весь вечер, не поддержал песню. Ирландец поглядывал на меня. Думаю, он догадывался о причине моего беспокойства. Дело было не в кузене, не в тех силах, которые тот мог бросить против меня. Моя печаль была обширнее и глубже – я не мог определить свой дальнейший путь. Что-то следовало сделать, но что? У меня были команда и корабль, мы носили мечи и не могли просто сидеть и гнить на берегу, но я понятия не имел, куда вести дружину. Я растерялся.

– Будешь выставлять дозорных? – осведомился Финан поздно ночью.

– Сам посторожу. И доведи до воинов, что леди Ингульфрид находится тут не ради их удовольствия.

– Это они уже поняли. Кстати, проповедник убьет любого, кто позарится на нее.

Я рассмеялся. Проповедником прозвали Осферта.

– Он как завороженный, – заметил я с теплом.

– Бедный ублюдок втюрился, – согласился ирландец.

– И время выбрал – лучше не найти, – добавил я, а потом дружески похлопал Финана по плечу. – Спи, дружище! Спи крепким сном!

Я расхаживал по берегу в темноте. На этой стороне острова прибой издавал только слабые хлопки, но до меня доносились удары и шипение больших волн, разбивающихся о берег к западу от дюн. Костер тихо догорал, пока не остались только тлеющие угли, а я все расхаживал. Был отлив, и «Полуночная» темным пятном обрисовывалась на песке.

Я хлафорд, господин. А значит, обязан обеспечивать своих людей. Господин – податель золота, податель браслетов, господин серебра. Ему следует кормить воинов, защищать их и обогащать, взамен они служат ему и делают великим вождем, чье имя упоминается с уважением. Моим же людям достался бездомный лорд, повелитель золы и песка, владелец одного-единственного судна. К тому же не знающий, что предпринять.

Саксы ненавидят меня за то, что я убил аббата. Даны не станут мне доверять, и, кроме того, я убил сына Зигурда Торрсона, и Зигурд, друг Кнута Ранулфсона, поклялся отомстить за его смерть. Рагнар, который принял бы меня как брата и отдал половину своих богатств, мертв. Этельфлэд любит меня, но любит и свою Церковь. У нее нет сил защитить меня от мерсийцев, следующих за ее нелюбимым мужем. Ее поддерживает брат, Эдуард Уэссекский, который, скорее всего, примет меня, хотя затребует большой виргельд за убитого священника и заставит принести унизительное покаяние перед своими попами. Земли он мне не даст. Эдуард может защитить меня и использовать как воина, но лордом мне не быть.

А я старел. Я знал это, костями чувствовал. В этом возрасте мужчины ведут в бой армии и располагаются в задних рядах «стены щитов», предоставляя сражаться впереди молодым. Мои волосы и борода подернулись сединой. Что ж, да, я стар и ненавидим, я изгнанник, и я растерян. Но бывало и хуже. Когда-то дядя продал меня в рабство, и вот это было действительно плохое время, если не считать моей встречи с Финаном. Вместе мы выжили, и Финану досталось удовольствие прирезать ублюдка, который заклеймил нас. Мне же выпало лишь наслаждение прикончить ублюдка, который меня предал. Я частенько размышлял о колесе Фортуны – здоровенном колесе, которое постоянно вращается, то поднимая нас к солнцу, то окуная в дерьмо и грязь. Вот именно там я сейчас и оказался, в дерьме и в грязи. Быть может, сто́ит тут и остаться. Бывает судьба и похуже, чем править парочкой Фризских островов. Я не сомневался, что сумею победить Танкварда, забрать к себе на службу его уцелевших воинов и образовать маленькое королевство на песчаных дюнах и тюленьем навозе. Эта мысль заставила меня улыбнуться.

– Осферт убежден, что ты на самом деле не станешь убивать моего сына, – раздался за спиной голос.

Я обернулся и увидел темную тень на фоне дюны. Ингульфрид. Я молчал.

– Он сказал, что ты на самом деле добрый человек.

На это я рассмеялся.

– Я оставил больше вдов и сирот, чем многие мужчины, – возразил я. – Где же тут доброта?

– Осферт сказал, что ты достойный, честный и… – тут пленница замялась, – и твердолобый.

– Твердолобый – это точно.

– И еще, что теперь ты растерян. – Она говорила тихо, и в голосе ее совсем не угадывалось прежних гнева и вызова.

– Растерян?

– Ты не знаешь, куда идти и что делать.

Я улыбнулся – Ингульфрид угадала. Потом посмотрел, как она осторожно ступает по пляжу.

– Я не знаю, куда идти, – признал я.

Женщина подошла к кострищу, присела на корточки и протянула ладони к тлеющим углям.

– Я так жила последние пятнадцать лет, – промолвила она с горечью.

– Значит, твой муж глупец.

Ингульфрид покачала головой:

– Ты без конца твердишь об этом, но на самом деле он умный человек, и ты оказал ему услугу.

– Забрав тебя?

– Убив лорда Эльфрика. – Данка смотрела, как догорают поленья, как вспыхивают и снова гаснут последние язычки пламени. – Теперь мой супруг волен делать то, что ему хочется.

– И чего ему хочется?

– Жить без опаски в Беббанбурге, – ответила Ингульфрид. – Не засыпать каждую ночь, гадая, где сейчас ты. А чего хочется ему в данный миг? Думаю, вернуть сына. При всех своих изъянах, он души не чает в Утреде.

Так вот почему она заговорила со мной без обиды и печали. Хочет попросить за сына. Я сидел по другую сторону костра и подталкивал ногой обгорелые поленья, чтобы дать разгореться слабому пламени.

– Ему не видать покоя в Беббанбурге, пока Кнут Ранулфсон и Зигурд Торрсон живы, – сказал я. – Им тоже нужен Беббанбург, и однажды они попробуют его захватить.

– Но священник мужа твердит, что Нортумбрии предначертано стать христианской, – произнесла Ингульфрид. – Значит, даны будут повержены. Такова воля христианского Бога.

– Ты христианка?

– Говорят, что так, но я не уверена. Супруг настоял, чтобы меня крестили, и поп сунул меня в бочку и окунул с головой. Муж смеялся, когда смотрел на это. Потом еще и заставили поцеловать руку святого Освальда. Она была сухая и желтая.

Святой Освальд. А я и позабыл о новых волнениях, что возникли из-за убитого мной аббата. Святой Освальд. В стародавние времена он был королем Нортумбрии. Освальд жил в Беббанбурге и правил всем севером, пока не вступил в войну с Мерсией и не был разбит языческим королем. Пригвожденный Бог не помог ему в тот день, и тело короля порубили на куски. Но поскольку он был не просто королем, но и святым, люди собрали расчлененные останки и сохранили их. Я знал, что левая рука святого хранилась у Эльфрика, а отсеченную голову Освальда сам давным-давно сопровождал через горы севера.

– Священники болтают, что если собрать тело Освальда, то всеми саксонскими землями будет править один господин, – сказала Ингульфрид. – Один король.

– Попы вечно несут чушь.

– Этельред Мерсийский просил у Эльфрика руку, – продолжала женщина, не обратив внимания на мои слова.

Тут я заинтересовался и поднял взгляд на освещенное костром лицо:

– И что сказал Эльфрик?

– Что обменяет руку на твой труп.

– Правда?

– Правда.

Я расхохотался, но потом смолк и призадумался. Этельред захотел собрать мощи Освальда? Движет ли им властолюбие? Решил стать королем всех саксов? Неужели верит в поповский бред про то, что владелец останков святого Освальда будет непобедим в битве? Легенда гласила, что бо́льшую часть тела Освальда привезли в один монастырь в Мерсии. Монахи отказались принять реликвию, потому как Освальд был врагом их королевства. Но ночью, когда мощи лежали перед монастырскими воротами, с небес спустился яркий луч и осветил их. Этот столп света убедил монахов принять святого. Потом монастырь захватили даны и включили его в Нортумбрию. А теперь Этельред хочет заполучить иссохшего покойника? Правь я той областью Нортумбрии, давно выкопал бы труп, сжег и развеял пепел по ветру. Но допустим, что Этельред верит, будто тело до сих пор покоится в могиле. Однако чтобы истребовать останки святого, ему придется воевать против лордов Нортумбрии. Он собирается напасть на Кнута? Сначала Восточная Англия, потом Нортумбрия? Безумие.

– Думаешь, Этельред хочет вторгнуться в Нортумбрию? – спросил я у пленницы.

– Он мечтает стать королем Мерсии, – пробормотала Ингульфрид.

Он всегда этого хотел, только не решался бросить вызов Альфреду. Но последний мертв уже много лет, и правит Эдуард. Этельред дрожал перед Альфредом, и я догадывался, как надоело ему терпеть власть молодого Эдуарда. Этельред стареет, как и я, и думает о своей славе. Ему хочется, чтобы о нем вспоминали не как о вассале Уэссекса, а как о короле Мерсии, тем более если этот король прибавит к владениям своего государства земли Восточной Англии. И с чего останавливаться на этом? Почему не вторгнуться в Нортумбрию и не стать повелителем всех северных саксов? А влив в свое войско танов Восточной Англии, Этельред окрепнет достаточно, чтобы бросить вызов Кнуту. Обладание останками святого Освальда убедит северных христиан, что распятый Бог на стороне Этельреда, и эти христиане вполне могут восстать против властителей-данов. Этельреда запомнят как короля, который возвратил Мерсии могущество, возможно, даже как объединителя всех саксонских государств. Он готов поджечь всю Британию, чтобы вписать свое имя в хроники.

И главное препятствие на пути этих стремлений – Кнут Ранулфсон, Кнут Длинный Меч, обладатель Ледяной Злости. Жена и дети Кнута похищены и, вероятно, стали заложниками. Я поинтересовался у Ингульфрид, не слыхала ли та про захват.

– Слышала, конечно. – Она кивнула. – Про это вся Британия знает. – Пленница помолчала немного. – Лорд Эльфрик думал, что это ты их взял.

– Тот, кто это сделал, хотел свалить вину на меня. Отряд ехал под моим знаменем, но я тут ни при чем.

Данка смотрела на робкое пламя.

– Твой кузен Этельред больше всех выигрывает от этого захвата, – указала она.

Умная женщина. Умная и ловкая. Дурак мой кузен, что презирает ее.

– Этельред этого не делал, – возразил я. – Ему духу не хватит. Он боится Кнута и не рискнет прогневать его. Не сейчас, пока еще не чувствует себя готовым к этому.

– Но кто-то это сделал, – заметила Ингульфрид.

Кто-то, кому выгодно бездействие Кнута. Кто-то достаточно глупый, чтобы не побояться свирепой мести ярла. Кто-то достаточно умный, чтобы держать все в тайне. Кто-то, кто мог совершить это в интересах Этельреда, возможно, в расчете на щедрую награду в деньгах или в землях. Кто-то, кто ненавидит меня.

Внезапно словно в умирающее пламя бросили сухой трут. Осознание было ярким, как луч света, снизошедший с небес и озаривший расчлененное тело Освальда.

– Хэстен! – сорвалось у меня с губ.

– Хэстен, – эхом повторила Ингульфрид, словно с самого начала все знала.

Я уставился на нее, она – на меня.

– Кто же еще? – только и выдохнула она.

– Но Хэстен… – начал было я, потом осекся.

Да, Хэстен достаточно храбр, чтобы не бояться Кнута, и достаточно коварен, чтобы вступить в сговор с Этельредом. Но неужели он на самом деле не боится мести Кнута? Хэстен не дурак, он терпел поражение за поражением, но всякий раз выходил сухим из воды. У него есть земли и люди, хотя и тех и других не много, но есть. А похитив жену Кнута, он рискует всем, в первую очередь жизнью. И конец этой жизни не будет легким – он обратится долгими днями пыток.

– Хэстен – друг всем, – тихо произнесла Ингульфрид.

– Только не мне, – ввернул я.

– И враг всем, – продолжила она, не обратив на меня внимания. – Он выворачивается, принося клятву верности всем, кто сильнее его. Держится тихо, лежит как пес перед очагом и виляет хвостом всякому, кто подходит ближе. Хэстен присягнул и Кнуту и Этельреду, но ты знаешь, как говорят христиане: нельзя служить двум господам.

Я нахмурился:

– Он служит Этельреду? – Я покачал головой. – Нет, это его враг, он служит Кнуту. Я знаю, ибо встретил Хэстена в доме Кнута.

Ингульфрид улыбнулась едва приметно, помолчала, потом поинтересовалась:

– Ты веришь Хэстену?

– Разумеется, нет.

– Мой отец был поначалу в Британии, на службе у Кнута, – сказала она. – А потом оставил его и перешел к Сигтригу. Отец говорит, что лучше змее поверить, чем Хэстену. «Если ты дал ему руку, – это слова отца, – не забудь потом пересчитать пальцы».

Ничто из сказанного меня не поразило.

– Все так, – согласился я. – Но Хэстен слаб и нуждается в защите Кнута.

– Нуждается, но предположим, что он отправил посла к Этельреду. Тайного посла.

– Это меня не удивит.

– И предложил служить Этельреду, посылая ему новости и оказывая услуги, не возбуждая подозрений Кнута. А взамен Этельред поклялся не нападать на Хэстена.

Я поразмыслил, потом кивнул:

– Я восемь лет собирался атаковать Хэстена, а Этельред отказывался дать мне войско.

Хэстен занял Сестер. Эта древняя римская крепость защищала северные области Мерсии от нападения ирландских норманнов, от данов и норманнов Кумбраланда, но Этельред отказывался дать добро на ее захват. Я связывал отказ с простым нежеланием укреплять мою славу и поэтому вынужден был ограничиться тем, что отправлял своих людей следить за Сестером, дабы Хэстен не затеял каких-нибудь пакостей.

Ингульфрид слегка хмурилась. Она заговорила, не отрывая взгляда от язычков пламени:

– Не знаю, правда это или нет, но когда я услышала про жену Кнута, то сразу подумала про Хэстена. Он коварен и умен. Ему по силам уверить Этельреда в своей преданности, но Хэстен всегда служит сильнейшему, а не слабейшему. Он может улыбаться Этельреду, но лижет задницу Кнуту. Этельред решит, что Кнут не посмеет напасть, так как его жена в заложницах, но… – Она замолчала, подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. – Давай просто предположим, что именно эту мысль Кнут и Хэстен хотят вложить Этельреду в голову?

Я таращился на нее, переваривая услышанное. В этом есть смысл. Жену и детей Кнута никто не захватывал, это просто уловка, чтобы создать у Этельреда ощущение безопасности. Я мысленно вернулся к встрече с ярлом. Это тоже была часть обмана. Кнут казался разгневанным, потом стал дружелюбным. Хэстен крутился поблизости, со своей подлой улыбочкой. Почему Кнут никогда не прижимал Хэстена? Сестер – ценная крепость на пересечении путей между Британией и Ирландией, между Мерсией и Нортумбрией, между валлийцами и саксами, но ярл позволил Хэстену владеть ею. Почему? Потому что Хэстен полезен? Так, может, Ингульфрид права и Хэстен прячет жену и детей Кнута? А Этельреду говорит, что захватил их и удерживает как заложников?

– Выходит, Кнут обманывает Этельреда, – медленно проговорил я.

– И если Этельред сочтет безопасным напасть на Восточную Англию? – спросила она.

– Он выступит, и как только его войско уйдет из Мерсии, даны вторгнутся в нее.

– Даны нападут на Мерсию, – согласилась Ингульфрид. – Быть может, это происходит уже сейчас. Этельред думает, что защитил себя, но его одурачили. Мерсийцы воюют в Восточной Англии, а Кнут и Зигурд – в Мерсии, разрушают, жгут, грабят, насилуют, убивают.

Я наблюдал, как умирает огонь. Над материком появился серый свет. Серый свет, от которого над проливом разлилось призрачное сияние. Рассвет, предвестие дня, одновременно забрезжил и в моей голове.

– В этом есть смысл, – пробормотал я.

– У господина Эльфрика повсюду имелись лазутчики, хотя в твоем доме ему найти ни одного не удалось, – сказала Ингульфрид. – Но в остальных местах их было множество, и все они отсылали вести в Беббанбург. Мужчины вели разговоры, а я держала ухо востро. Мне они никогда не давали слова, но позволяли слушать. Порой муж делился со мной, когда не бил.

– Он бил тебя?!

Пленница посмотрела на меня как на дурака:

– Я ведь его жена. Если я не угожу ему, то, естественно, буду бита.

– Я никогда не поднимал руки на женщину.

Она улыбнулась:

– Господин Эльфрик всегда твердил, что ты болван.

– Возможно, так оно и есть, – сказал я. – Но дядя боялся меня.

– Он трепетал, – согласилась она. – И с каждым вздохом проклинал тебя и молился о твоей смерти.

Но это сам Эльфрик, а не я направился к Пожирателю трупов. Серый свет разгорался.

– Рука святого Освальда до сих пор в Беббанбурге? – осведомился я.

Ингульфрид кивнула:

– Ее хранят в часовне, в серебряном ящике. Однако мой муж собирается передать ее Этельреду.

– Чтобы подбодрить его?

– Потому что Кнут этого хочет.

– Ага, – протянул я, начиная понимать.

Кнут подталкивает Этельреда к нападению на Восточную Англию, и Этельред решится, если сочтет, что заручился магической помощью останков святого Освальда.

– Беббанбург слаб, – призналась Ингульфрид. – Не крепость – она очень сильна, и Утред может набрать достаточно воинов, чтобы отразить большинство врагов, но он боится задеть воистину опасного недруга. Поэтому он и Эльфрик в свое время старались ладить с соседями.

– То есть с данами.

– С данами, – согласилась она.

– Получается, твой муж как Хэстен: выживает за счет того, что лежит тихо и машет хвостом.

Женщина заколебалась на миг, потом кивнула:

– Да.

Беббанбург не важен для данов. Он важен для меня, а для данов он только помеха. Они хотят заполучить Беббанбург, ясное дело, но им нужно куда больше. Им нужны плодородные поля, полноводные реки и густые леса Мерсии и Уэссекса. Им нужна страна, которая будет называться Данеланд. Они хотят всего и, пока я отсиживаюсь тут на фризском берегу, уже начали, возможно, завладевать добычей.

Еще я думал об Этельфлэд. Она окажется втянута в это безумие.

Я не знал, правда ли это. В тот миг, когда солнце зажигало восток багрянцем, я понятия не имел о событиях в Британии. Все это лишь догадки. Скорее всего, затянувшийся мир сохраняется, и хаос только привиделся мне, но чутье подсказывало обратное. А разве чутье не глас богов?

Но какое мне до этого дело? Христиане отвергли меня и сожгли мое имение. Прогнали из Мерсии и оттеснили на эти голые песчаные дюны. Я ничего им не должен. Если прислушаться к здравому смыслу, мне следует отправиться к Кнуту и предложить ему свой меч, а потом пройтись им по всей Мерсии и всему Уэссексу, очистить южное побережье и сокрушить набожных глупцов, плюнувших мне в лицо. Пусть епископы, аббаты и попы ползают передо мной на коленях и вымаливают прощение.

Но я подумал об Этельфлэд. И понял, как следует поступить.

– Так что мы будем делать? – встретил меня вопросом Финан на следующее утро.

– Еда, – сказал я. – Нам нужны припасы на трех- или четырехдневный морской переход.

Ирландец воззрился на меня, удивленный прозвучавшей в моем голосе решимостью, потом кивнул:

– Рыбы и тюленины здесь в избытке.

– Закоптить, – распорядился я. – Как насчет эля?

– Хватит на неделю – мы прихватили две бочки с «Радужного».

Бедолага Блекульф! Я оставил его самого, его сына и третьего члена команды в Беббанбурге. Он собирался спасать свое судно, но я посоветовал ему забыть про это.

– Идем с нами, – предложил я.

– Куда?

– Во Фризию, – ответил я и тут же пожалел о сказанном.

Я вовсе не был уверен, что поплыву именно во Фризию, хотя не мог придумать иного убежища.

– Рано или поздно мы дойдем до Фризии, – промямлил я, стараясь исправить ошибку. – Сначала я, скорее всего, загляну в Восточную Англию, но оттуда ты легко сядешь на корабль до Фризии.

– Буду снимать «Радужный», – уперся Блекульф. – Он засел не слишком крепко.

И он остался, и я сомневался, что парень успеет снять судно с мели прежде, чем его найдут люди моего кузена. Зато не сомневался, что Блекульф сообщит им о моих планах плыть во Фризию.

Мы могли бы отплыть в тот же день. Самое большее, на следующий, если хотели запастись припасами. Но нам требовалось два или три дня, чтобы оправиться после шторма. Оружие и кольчуги отсырели, пришлось оттирать пятна ржавчины песком, поэтому я сообщил Финану, что мы простоим тут еще три ночи.

– И куда пойдем? – поинтересовался он.

– На войну, – высокопарно объявил я. – Поэтам будет про что слагать песни. Языки отвалятся распевать! Мы идем на войну, друг мой. – Я хлопнул ирландца по плечу. – Но прямо сейчас я иду спать! Следи, чтобы люди не сидели без дела, скажи, что они станут героями!

Героям предстояло сначала потрудиться. Требовалось набить тюленей, наловить рыбы, собрать достаточно дров, чтобы нарезать ломтиками и завялить мясо тех и других. Для копчения лучше всего подходят зеленые деревья, но таких у нас не было, поэтому пришлось смешивать иссохший плавник с водорослями. Густой дым горящих костров столбами поднимался в небо.

«Полуночная» нуждалась в заботе. Материала для ремонта не хватало, но нам многого и не требовалось. Мы проверили канаты, залатали дыру в парусе, пользуясь отливом, очистили днище. Во время тех же отливов я с дюжиной воинов размечал фарватер. То была тяжкая работа. Нам приходилось копать ямы в песке, едва проступившем из воды, и как только мы их делали, море будто языком слизывало наши труды. Мы опять копали, рыли голыми руками и обломками досок, а потом втыкали ивовый шест поглубже и укрепляли камнями так, чтобы ствол стоял ровно. Камней на островках не было, поэтому приходилось использовать балласт «Полуночной», заменяя его песком. Судно будет сидеть в воде высоковато, но я счел это допустимым. Работа заняла два дня, но в итоге вехи торчали над водой даже во время прилива, и хотя часть повалило течением, а пару штук унесло, остальные указывали тропу через мелководье к нашему островному убежищу. Тропу, по которой пойдет враг.

И враг пришел. Это был не Танквард. Тот знал о нашем возвращении, я пару раз замечал его лодку, но парень не хотел проблем и не обращал на нас внимания. Чужой корабль пожаловал в последний день, погожим летним утром. Как раз когда мы собирались отплыть. Мы сожгли шалаши, перенесли вяленое мясо на борт «Полуночной» и уже поднимали каменный якорь и продевали в уключины весла, когда пришел он. Пришел, чтобы сражаться.

Враг появился с запада. Мы следили за его приближением и видели высокий нос, увенчанный головой зверя. Ветер дул западный, поэтому корабль мчался под парусом, и вскоре я различил изображение орла, вышитое на ткани. Гордый корабль, красивый, полный воинов, от шлемов которых отражались солнечные лучи.

До сих пор не знаю, что это был за корабль и кто командовал им. Какой-то дан, видимо. Дан, польстившийся на награду, которую кузен пообещал за мою голову. А быть может, это был просто случайный хищник, заметивший легкую добычу. Но, так или иначе, враг увидел наш кораблик, собирающийся отплыть от берега и пройти по отмеченному ивами фарватеру.

Он загнал меня в ловушку. Дан мчался быстро, под надутым свежим ветром парусом с изображением орла. Ему достаточно было войти в пролив и провести свой могучий корпус вдоль нашего борта, ломая весла, затем приблизиться и наполнить чрево «Полуночной» своими воинами, задавив нас числом. Так непременно и случилось бы, поскольку судно дана вдвое превосходило наше размерами, а команда была вдвое больше моей.

Я наблюдал за его приближением, пока мои парни налегали на весла, и любовался зрелищем. Драконья голова была позолочена, орлиный парус прошит алой нитью, стяг на мачте представлял собой свиток небесно-голубого с золотом цвета. Под носом вздымался белый бурун. Облаченные в кольчуги воины держали щиты и мечи. Он пришел убивать и, входя в размеченный вехами канал, понял, что нам некуда деться. Я слышал рев его людей, разогревающих себя перед резней.

И тут корабль вздрогнул.

Вехи, расставленные мной с таким тщанием, привели его к отмели.

Корабль пришел и наскочил на мель, мачта его затрещала и сломалась, парус облаком накрыл нос, а потом на него упали расщепленная мачта и тяжелый рей. Сила удара тяжелого корпуса о дно выбрасывала людей за борт. Мгновение назад это был гордый корабль, охотящийся за добычей, а теперь перед нами находился остов, зарывшийся носом в песок, с трюмом, полным копошащихся мужчин, что пытались подняться.

Я переложил рулевое весло «Полуночной» так, что мы свернули из размеченного канала в настоящий пролив, огибающий с юга отмель, на которую наскочил гордый корабль. Мы гребли медленно, дразня врагов, проходя мимо, на расстоянии броска копья, я помахал им.

А потом мы вышли в море.

Ингульфрид и ее сын находились поблизости, Финан стоял рядом, а мой сын и мои люди сидели на веслах. Пригревало солнышко, море искрилось, лопасти зарылись в воду – и мы ушли.

Ушли творить историю.

Глава 2

Колесо Фортуны поворачивалось. Я не знал этого, потому как по большей части мы не замечаем его движения. Но в тот солнечный летний день, когда мы отплыли из Фризии, оно крутилось быстро.

Я возвращался в Британию. Возвращался туда, где христиане ненавидели меня, а даны не доверяли. Возвращался, потому что чутье подсказывало: затянувшийся мир кончился. Я верю, что чутье – это глас богов, но не уверен, что боги говорят правду. Боги тоже лгут, дурачат нас. Была опасность, что мы приплывем и обнаружим в стране мир, где ничего не поменялось, поэтому мы соблюдали осторожность.

Доверяй я безоговорочно зову богов, двинулся бы на север. Я размышлял об этом. Подумывал обогнуть северную оконечность шотландских земель, потом пойти на юг, через скопление суровых островов, до северного побережья Уэльса, после – на восток, где вливаются в море реки Ди и Мэрс. Вверх по Ди рукой подать до Сестера, но хотя я предполагал, что Хэстен укрывает семью Кнута, доказательств у меня не было. Кроме того, что мог я со своей малочисленной командой поделать против гарнизона Хэстена, укрытого за мощными каменными стенами римской крепости?

Поэтому я осторожничал. Поплыл на запад, туда, где надеялся найти укромное местечко и разузнать новости. Нам приходилось идти на веслах, потому как ветер дул навстречу. Целый день мы медленно пробивались вперед, используя по двадцать гребцов, чтобы менять людей. Я тоже входил в смену.

Та ночь была ясной, и мы остались наедине с бессчетными звездами. Молоко богов струилось за ними, арка света отражалась от поверхности моря. Этот мир создан из огня, и, покончив с работой, боги взяли оставшиеся искры и угольки и разметали по небу, и я не уставал дивиться красоте великой арки Млечного Пути.

– Если ты прав, – пробормотал Финан, присоединившись ко мне у рулевого весла и нарушив мои думы, – то все уже кончено.

– Война?

– Если ты прав.

– Если я прав, то ничего еще не начиналось.

Ирландец фыркнул:

– Кнут порубит Этельреда в капусту! Ему и дня хватит, чтобы разделать под орех этого трусливого ублюдка.

– Думаю, ярл выжидает, – сказал я. – И даже так не станет нападать на Этельреда. Он даст ему застрять в Восточной Англии, поглубже увязнуть в болотах, а потом пойдет на юг, в Мерсию. А еще позволит себе собрать перед выступлением урожай.

– Собирать-то толком нечего, – уныло заметил Финан. – После такого дождливого лета.

– И все-таки Кнут намерен заполучить все, что можно. И если догадка насчет Хэстена верна, Этельред считает себя в безопасности. Думает, что может напасть на Восточную Англию, не озираясь на Кнута. Поэтому ярл выжидает, убаюкивая Этельреда.

– Так когда же Кнут ударит по Мерсии? – спросил ирландец.

– Через несколько дней. Сейчас сбор урожая. Когда он закончится – через неделю, две?

– А Этельред по уши увязнет в Восточной Англии.

– И Кнут возьмет Южную Мерсию, а потом кинется на Этельреда с оглядкой на Эдуарда.

– Эдуард выступит?

– А куда ему деваться? – произнес я с уверенностью, которую хотел бы питать. – Эдуард не может позволить данам занять всю Мерсию. Однако эти пустоголовые попы могут посоветовать ему отсидеться в бургах. Тогда Кнут придет сам.

– Итак, Кнут возьмет Мерсию, – рассуждал Финан, – потом Восточную Англию, а напоследок двинется на Уэссекс.

– Таков его план. По крайней мере, я поступил бы так на его месте.

– И что будем делать мы?

– Вытаскивать саксонских ублюдков из дерьма, в которое они вляпались, – заявил я.

– Мы, все тридцать шесть человек?

– Да мы с тобой и вдвоем управились бы, – презрительно бросил я.

Финан расхохотался. Ветер крепчал, креня корабль. Он также заходил к северу, и если зайдет еще немного, мы сможем поднять парус и убрать весла.

– А как насчет святого Освальда? – поинтересовался ирландец.

– А что с ним?

– Этельред на самом деле собирается собрать бедолагу воедино?

Тут я не брался ответить. Этельред был достаточно суеверен, чтобы поддаться христианской болтовне про волшебные свойства священного трупа, но чтобы заполучить тело Освальда, Этельреду требовалось идти в подвластную данам Нортумбрию. Насколько я понимал, он решился развязать войну против данов Восточной Англии, но хватит ли ему смелости связаться еще и нортумбрийскими ярлами? Или он убежден, что Кнут не посмеет напасть, пока его жена в заложниках? В таком случае Этельред может отважиться на вылазку в Нортумбрию.

– Скоро все выясним, – сказал я.

Я передал рулевое весло Финану, предоставив ему править кораблем, а сам стал осторожно пробираться мимо спящих и двадцати гребцов, неспешно махавших веслами в разбавленной светом звезд темноте. Я пришел на нос, положил руку на штевень с драконом и принялся всматриваться в даль.

Мне нравится стоять на носу кораблей. Той ночью в море отражался свет звезд, выстилая мерцающую тропу через водную пустыню, но куда ведет эта тропа? Я смотрел, как блестит и искрится море, слушал плеск и шипение волн, ударяющих о борта «Полуночной», покачивающейся на невысоких гребнях. Ветер зашел достаточно, чтобы нести нас на юг, но, поскольку у меня не было точного представления, куда плыть, я не позвал Финана и не приказал изменить курс. Просто позволял кораблю идти по мерцающей дороге среди залитого звездным светом моря.

– А что будет со мной? – Это подошла Ингульфрид. Я не слышал ее шагов по палубе, но повернулся и увидел бледное лицо в обрамлении капюшона плаща Эльфрика.

– Что с тобой? – переспросил я. – Ты отправишься с сыном домой. Как только твой муж заплатит выкуп, разумеется.

– А что случится со мной дома?

Мне хотелось ответить, что ее будущее в Беббанбурге – не моя забота, но понял, почему она задает этот вопрос, причем таким унылым тоном.

– Ничего, – проворчал я, понимая, что солгал.

– Муж будет бить меня, – произнесла женщина. – А то и хуже.

– Хуже?

– Я обесчещена.

– Это не так.

– Разве он поверит?

Я помолчал некоторое время, затем покачал головой:

– Не поверит.

– Поэтому станет бить меня, а потом, скорее всего, убьет.

– Правда?

– Он гордый человек.

– И дурак, – бросил я.

– Но дураки тоже убивают, – возразила Ингульфрид.

Меня подмывало сказать, что ей следовало подумать о последствиях, когда она вызвалась плыть с сыном, но я заметил ее слезы и прикусил язык. Пленница не произносила ни слова, просто беззвучно рыдала. Потом с передних скамей гребцов встал Осферт и обнял женщину за плечи. Она повернулась к нему, спрятала голову у него на груди и расплакалась.

– Это замужняя женщина, – напомнил я Осферту.

– А я грешник, – отрезал он. – Про́клятый Богом из-за своего происхождения. Господь не причинит мне зла, потому как отцовский грех уже обрек меня на вечные муки.

Осферт с вызовом поглядел на меня, а когда я промолчал, бережно повел Ингульфрид на корму. Я смотрел им вслед.

Какие мы глупцы!

На второе утро в серебристом тумане показалась земля. Мы шли на веслах, и некоторое время я следовал темной линии берега, открывающегося по правую руку. Море было мелкое, ветер стих, шумели только тысячи морских птиц, которые при нашем приближении взлетели, смутив ударами крыльев ровную поверхность воды.

– Где мы? – поинтересовался Осферт.

– Не знаю.

На носу стоял Финан. Глаза у него острее, чем у всех известных мне людей, и он всматривался в плоский темный берег в поисках признаков жизни. И не нашел ни единого. Еще ирландец высматривал мели, и мы гребли медленно, чтобы не наскочить на банку. Нас нес прилив, и весла только помогали держать корабль ровно.

Потом Финан сообщил, что заметил вехи. Это были метки из ивы. Минуту спустя он разглядел среди песчаных дюн хижины, и мы повернули к земле. Я следовал размеченному вехами проливу. Этот канал был настоящим и привел нас под защиту низкого мыса, в крошечную гавань, где на берегу покоились четыре рыбачьи лодки. Я уловил дым костров, на которых коптилась рыба, и посадил «Полуночную» дном на песок, зная, что растущий прилив нас снимет. Вот так мы вернулись в Британию.

Я облачился для войны. Надел кольчугу, плащ, шлем и повесил на бок Вздох Змея, хотя не ждал встречи с врагом в этой тихой, окутанной туманом глуши. Тем не менее я предстал во всей своей боевой славе и, оставив Финана командовать «Полуночной», взял с собой на берег полдюжины человек. Обитатели крошечной деревушки на этом пустынном берегу наверняка заметили наше прибытие и, скорее всего, попрятались. Но я знал, что они наблюдают за нами под покровом тумана, и не хотел пугать их, высаживая значительные силы. Хижины были сложены из плавника, крыши покрыты тростником. Один дом, побольше остальных, был построен из ребер разбившегося корабля. Я нырнул под низкую притолоку и увидел горящий в очаге огонь, две соломенные кровати, несколько горшков и большой железный котел. В таком месте подобные вещи расценивают как богатство. Из тени донеслось собачье рычание, я зарычал в ответ. Людей внутри не оказалось.

Мы прошли немного вглубь побережья и уперлись в земляную стену, конца которой не было видно в тумане ни в ту ни в другую сторону. Годы сгладили земляной вал, и я пришел в недоумение – кто его построил и для чего? Стена, похоже, ничего не защищала, разве что обитатели деревни боялись нашествия лягушек из болота, уходившего на север под покровом редеющего тумана. Сколько хватало взора, всюду лишь вода, камыши и чахлая трава.

– Рай земной. – У Осферта было странное представление о шутках.

Чутье подсказывало мне, что нас занесло в залив, который прорезал восточный край Британии между Восточной Англией и Нортумбрией. Назывался он Гевэск и представлял собой обширную бухту, мелкую и коварную, обрамленную низинными землями. Тем не менее его посещало много кораблей. Подобно Хамбру, Гевэск служил морскими воротами в Британию и привлекал десятки судов Данеланда, которые шли по заливу к четырем впадающим в его мелкие воды рекам. Если я прав и мы высадились на северном берегу Гевэска, то мы в Нортумбрии. На моей земле. Земле данов. Земле врагов.

Мы остановились в нескольких шагах за древним земляным валом. Дорога уходила на север, хотя представляла собой не более чем тропку из примятого тростника. Если мы не проявим никакой враждебности, со временем кто-нибудь появится. Так и произошло. Двое мужчин, наготу которых лишь отчасти прикрывали тюленьи шкуры, появились на тропе и осторожно зашагали к нам. Оба были бородатые, смуглые, перепачканные, косматые. Лет каждому можно было дать от двадцати до пятидесяти, лица и тела почернели от грязи так, что казалось, будто они вылезли из какого-то подземного логова. Я раскинул руки, показывая свои мирные намерения.

– Где мы? – спросил я местных, как только те приблизились на расстояние оклика.

– Ботульфстан, – ответил один.

Это означало, что мы у камня Ботульфа, хотя не видно было ни Ботульфа, ни его утеса. Я поинтересовался, кто такой Ботульф, и насколько понял, это был их господин, хотя говор чумазых был такой причудливый, что трудно разобрать.

– Ботульф пахал тут землю? – спросил я, на этот раз на данском, но местные только пожали плечами.

– Ботульф был великий святой, – разъяснил мне Осферт. – Молитва Ботульфу оберегает путников.

– А почему путников?

– Вероятно, он сам был большим путешественником.

– Не удивлен, – пробормотал я. – Бедолага мечтал, наверное, убраться подальше от этой вонючей деревни. – Я посмотрел на двоих. – Есть у вас господин? Где он живет?

Один указал на север, и мы пошли по тропе в том направлении. Через самые топкие места были перекинуты стволы деревьев, но они давно сгнили и трещали под ногами. Туман отказывался уходить. Светило солнце, но даже там, где тропа поднималась выше, пелена не рассеивалась. Казалось, мы идем уже целую вечность, а вокруг все те же болотные птицы, камыши и длинные илистые озерца. Я начал уже думать, что этой пустыне не будет конца, но тут показалась грубая изгородь из боярышника и маленькое пастбище, на котором паслись среди зарослей чертополоха пять промокших овец с перепачканными навозом хвостами. За отарой открывались здания. Поначалу сквозь туман проступили лишь их смутные очертания. Потом я разглядел дом, амбар и частокол. Залаяла собака, на звук появился человек, распахнувший калитку в заборе. Это был пожилой мужчина в драной кольчуге, вооруженный копьем с ржавым острием.

– Это Ботульфстан? – спросил я у него на языке данов.

– Ботульф умер давным-давно, – ответил он на том же языке.

– Тогда кто тут живет?

– Я, – любезно сообщил он.

– Горм! – раздался из-за частокола женский голос. – Дай им войти!

– И еще она, – буркнул Горм. – Она тоже тут живет.

И отошел в сторону.

Дом был сложен из бревен, почерневших от времени. Крытая соломой крыша заросла густым мхом. К дверному столбу на веревку из плетеной кожи привязали шелудивую псину. Она прыгнула на нас, растянув веревку, но женщина прикрикнула, и собака легла. Женщина была старая, седовласая, в длинном коричневом плаще, заколотом на шее тяжелой серебряной фибулой в виде молота. Значит, не христианка.

– Моего супруга нет, – отрывисто сообщила она нам.

Говорила старуха на данском. А в деревне обитали саксы.

– А кто твой муж? – спросил я.

– А ты кто такой? – огрызнулась хозяйка.

– Вульф Ранулфсон, – назвался я именем, изобретенным в Гримесби. – Из Хайтабу.

– Далековато тебя занесло от дома.

– Как, похоже, и твоего супруга.

– Его зовут Хоскульд Иренсон, – сообщила она тоном, подразумевавшим, что мы наверняка знаем это имя.

– Который служит…

Старуха замялась, словно не желала отвечать, потом смилостивилась:

– Зигурду Торрсону.

Зигурд Торрсон был другом и союзником Кнута Ранулфсона, вторым по величине лордом Нортумбрии, человеком, ненавидевшим меня за смерть своего сына. Да, мальчишка погиб в бою и умер с мечом в руке, но все равно Зигурд будет злиться на меня до гроба.

– Я слыхал о Зигурде Торрсоне, – сказал я.

– Кто ж не слыхал!

– Я надеюсь поступить к нему на службу, – заявил я.

– Как ты сюда попал? – спросила старуха возмущенно, словно никому не полагалось прознать про эту гнилую усадьбу посреди болота.

– Мы пересекли море, госпожа, – сообщил я.

– Не то море. – В голосе ее проскользнула насмешка. – И вам очень далеко добираться до Зигурда Торрсона.

– А ты кто такая, госпожа? – вежливо осведомился я.

– Меня зовут Фриеда.

– Если у тебя найдется эль, – заявил я, – то мы готовы за него заплатить.

– Не забрать?

– Заплатить, – повторил я. – А пока мы пьем, ты объяснишь мне, почему я пересек не то море.

Мы отдали толику серебра за эль, который по вкусу напоминал воду из канавы, а Фриеда поведала, что ее мужа призвали на службу лорду. Хоскульд отобрал из дворни шестерых, умеющих обращаться с оружием, и поскакал на запад.

– Ярл Зигурд велел взять лодку, но у нас ее нет.

– И куда же приказал он плыть?

– В западное море, – пояснила старуха. – То, которое между нами и Ирландией. – Выражалась она туманно, словно Ирландия была для нее только названием. – Но корабля у нас нет, поэтому муж поехал на лошади.

– Так ярл Зигурд созывает своих людей?

– Да, – подтвердила Фриеда. – И ярл Кнут тоже. Я молюсь, чтобы муж вернулся живым.

Из западного моря? Я призадумался. Из этого определенно следует, что Кнут и Зигурд собирают корабли, а единственное место на западном побережье, где они могут сосредоточить их, – это близ крепости Хэстена в Сестере. Берег к югу от Сестера принадлежит валлийцам, и эти дикари не согласятся приютить флот данов. К северу начинается Кумбраланд, такой же глухой и беззаконный, как Уэльс, поэтому даны будут собираться в Сестере. Куда же направится флот? В Уэссекс? Фриеда не знала.

– Будет война, – сказала она. – Война уже идет.

– Уже?

Старуха махнула рукой в сторону севера:

– Мне говорили, что саксы в Линдкольне!

– Саксы? – Я изобразил удивление.

– Вести пришли вчера. Сотни саксов!

– А где Линдкольн? – спросил я.

– Там, – ответила она, снова указывая на север.

Я слышал про Линдкольн, хотя ни разу не бывал там. Некогда то был важный город, построенный римлянами. Потом его расширили саксы – они захватили эту землю после ухода римлян, хотя слухи гласили, что даны сожгли город и теперь занимают форт на линдкольнском холме.

– Как далеко до Линдкольна? – осведомился я.

Фриеда не знала.

– Но мой муж оборачивался туда и обратно за пару дней, – заметила она. – Так что должно быть недалеко.

– И что там делают саксы?

– Засоряют землю своим пометом, – отрезала старуха. – Не знаю. Надеюсь только, что сюда они не доберутся.

Линдкольн находится на севере, довольно далеко вглубь Нортумбрии. Если Фриеда права, то армия саксов вторглась во владения Зигурда Торрсона, а решилась бы она на это, только не опасаясь возмездия. А единственный способ избежать возмездия – это удерживать жену и детей Кнута Длинного Меча в заложниках.

– У тебя есть лошади, госпожа? – спросил я.

– А ты голоден? – осклабилась старуха.

– Я хотел бы позаимствовать лошадей, чтобы побольше разузнать насчет этих саксов.

Фриеда провернула выгодную сделку, одолжив нам за плату двух оставшихся в стойле кляч. Обе были старыми кобылами, и ни одна не выглядела способной к долгой скачке, но это были лошади, и мы нуждались в них. Я велел Осферту сопровождать меня в Линдкольн, а остальным возвращаться на «Полуночную».

– Передайте Финану, что мы вернемся через три дня, – напутствовал я их, надеясь, что так и будет.

Осферту не хотелось оставлять судно и Ингульфрид.

– Ее никто не тронет! – рыкнул я.

– Да, господин, – отстраненно промолвил он.

– Она в безопасности! Финан за этим проследит.

– Знаю, лорд, – буркнул Осферт, седлая меньшую из кобыл.

Я взял Осферта по причине его полезности. О саксах под Линдкольном я знал только то, что те из войска Этельреда. Это значит, что они, вероятно, дали клятву уничтожить меня, но Осферт, даром что бастард, был сыном Альфреда, и с ним обращались с уважением и почетом, как и подобает обращаться с королевским отпрыском. Он от природы обладал властью, был безупречным христианином, и я нуждался в поддержке, которую мог получить в его лице.

Мы с Осфертом оседлали лошадей. Стремена были короткими, а подпруги широкими, и я сомневался, сумеем ли мы доехать до Линдкольна, но обе кобылки довольно охотно порысили на север, хотя ни одна, похоже, не могла идти иначе, чем вялым шагом.

– Если встретим данов, жди беды, – заметил Осферт.

– Да они передо́хнут со смеху, увидев этих скотинок.

Мой спутник скривился. Туман постепенно редел, обнажая обширную пустую страну из тростника и болот. То было унылое безлесное место. На болотах обитал кое-какой народ – мы замечали иногда вдалеке хижины, проезжали мимо вершей для ловли угрей в темных канавах, но не встретили ни единого человека. С каждой милей пути Осферт становился все мрачнее.

– Что ты сделаешь с мальчиком? – спросил он спустя некоторое время.

– Продам его отцу, разумеется, – ответил я. – Если никто не предложит больше.

– А мать пойдет с ним?

– Думаю, ты лучше меня знаешь, чего она хочет.

Его взгляд созерцал топи.

– Ее убьют, – произнес он.

– Так она говорит.

– Ты ей веришь? – резко спросил Осферт.

Я кивнул:

– Любви между супругами явно нет. Всякий решил бы, что мы насиловали пленницу, и муж едва ли поверит ее отрицаниям. Поэтому да, скорее всего, он ее убьет.

– Тогда ей нельзя назад! – яростно заявил Осферт.

– Решать ей.

Некоторое время мы ехали в молчании.

– Госпоже Ингульфрид пятнадцать лет не позволяли покидать Беббанбург, – заговорил он наконец. – Ее все равно что в плену держали.

– Так вот почему она ушла с нами? Понюхать воздуха свободы?

– Мать стремится быть с сыном.

– Или подальше от мужа, – съязвил я.

– Если мы оставим мальчишку у себя… – Голос его дрогнул.

– Мне от него никакой пользы, разве что выкуп, который заплатит его отец. Стоило продать его еще в Беббанбурге, да я не был уверен, что нам удастся выбраться из гавани без заложника. А уж после парень стал одной только обузой.

– Это хороший мальчик, – заступился за него Осферт.

– И пока он жив, этот хороший мальчик будет верить, что имеет право на Беббанбург. Стоило мне перерезать его тощую глотку!

– Нет!

– Детей я не убиваю, – напомнил я. – Но через несколько лет он вырастет, и я убью его.

– Я выкуплю его у тебя! – выпалил Осферт.

– Ты? Откуда ты возьмешь золото?

– Выкуплю! – упрямо повторил он. – Только дай время.

Я вздохнул:

– Мы продадим парня отцу и убедим его мать остаться с нами. Ты ведь этого хочешь?

Осферт кивнул, но не проронил ни слова.

– Ты влюбился, – продолжил я и заметил, что смутил его. – А любовь меняет все. Мужчина способен пройти через пламя Рагнарёка, когда влюблен. Он забывает обо всем мире и совершает безумства ради той, которую обожает.

– Знаю, – буркнул он.

– Знаешь? Ты прежде никогда не сходил с ума.

– Наблюдал за тобой. И сейчас ты действуешь не ради Уэссекса или Мерсии, но ради моей сестры.

– Замужней женщины, – проворчал я.

– Все мы грешники, – заявил Осферт и осенил себя крестом. – Да простит нас Господь.

Мы умолкли. Дорога пошла в гору, и нам начали встречаться деревья. Здесь росли ольха и ива, стволы которых клонились к западу из-за холодных ветров с моря. Расстилались на возвышенностях и добрые пастбища, все еще плоские, но обнесенные оградами и канавами. На них щипали траву коровы и овцы. Появились деревни и богатые усадьбы. Когда день перевалил за середину, мы остановились у одного из домов и спросили эля, хлеба и сыра. Слуги в большом зале были данами, они сообщили нам, что их господин ускакал на запад, к Зигурду Торрсону.

– Когда он уехал? – спросил я.

– Шесть дней назад, господин.

Выходит, Кнут и Зигурд еще не начали нашествие, а быть может, отплывают именно в ту минуту, когда мы тут разговариваем.

– Я слышал, что саксы объявились в Линдкольне, – сказал я дворецкому.

– Не в Линдкольне, господин. На Беардан-Игге.

– Острове Беарда? Где это?

– Недалеко от Линдкольна, господин. Немного к востоку.

– Сколько их?

– Сотни две. – Дан пожал плечами. – Может, три.

Он явно не знал, но его ответ подтверждал мою догадку, что Этельред не привел в Нортумбрию всю свою армию, а только выслал сильный военный отряд.

– Они собираются напасть на Линдкольн? – спросил я.

– Не посмеют! – Слуга рассмеялся. – Их всех убьют!

– Тогда зачем они пришли?

– Потому что дураки, господин.

– Так что важного на Беардан-Игге?

– Ничего, лорд, – сказал дворецкий.

Я заметил, что Осферт открыл было рот, но потом передумал.

– На Беардан-Игге есть монастырь, – сообщил он, когда мы поехали дальше. – По крайней мере, был, пока язычники не сожгли его.

– Приятно думать, что и от них бывает толк, – хмыкнул я и был вознагражден гневным взглядом.

– Там погребено тело святого Освальда, – добавил Осферт.

Я уставился на него:

– Почему ты не сказал мне этого раньше?

– Забыл название, господин. А когда этот человек его произнес, вспомнил. Беардан-Игге – название странное, но место святое.

– И кишит людьми Этельреда, откапывающими останки, – заметил я.

Когда мы достигли Беардан-Игге, солнце уже клонилось к западу. Местность оставалась плоской, а почва топкой. Мы пересекали вброд лениво текущие потоки и перебирались через отводные канавы ровно, как пущенная из лука стрела, разделяющие влажные пастбища. Мы выехали на большую дорогу, которая тоже шла прямо. Миновали римский мильный камень, повалившийся и наполовину заросший травой. На камне была высечена надпись: «Lindum VIII», означавшая, как я догадывался, что до города, который у нас называется Линдкольном, осталось восемь миль.

– Римляне тоже мерили расстояние милями? – спросил я у Осферта.

– Да, господин.

Вскоре за мильным камнем нас заметил военный отряд. Он находился в западной стороне, откуда били слепящие лучи заходящего солнца, и увидел нас гораздо раньше, чем мы его. Воинов было восемь, верхом на здоровенных конях, вооруженные копьями и мечами. Они галопом поскакали через заболоченное поле, из-под копыт летели комья грязи. Мы развернули своих жалких кляч и принялись ждать.

Восьмерка окружила нас. Пока наездники смотрели, их кони топтались на дороге. Я обратил внимание на то, как взгляд предводителя скользнул по молоту у меня на груди, потом по кресту на шее у Осферта.

– Вы называете эту падаль лошадьми? – осклабился он. А когда мы промолчали, продолжил: – И кто вы такие, во имя Господне?

– Это убийца священников, – подсказал один из его подчиненных. Он один из всех имел при себе щит, и на этом щите была намалевана скачущая лошадь Этельреда. – Я его узнал.

Вожак посмотрел мне в глаза. На его лице проступило удивление.

– Ты Утред?

– Господин Утред, – с упреком поправил Осферт.

– Пойдете с нами, – бросил командир и развернул коня.

Я кивком дал Осферту понять, что нам следует подчиниться.

– Мы заберем у вас мечи, – заявил один из воинов.

– Попробуйте, – любезно предложил я.

Они предпочли не пытаться, а повели нас через заболоченные пастбища и канавы. Наконец мы вышли на сырую дорогу, ведущую на северо-восток. Вдалеке я разглядел лошадиный табун.

– Сколько вас тут? – спросил я. – И кто вас ведет?

– Некто, кто решит, предстоит ли убийце священников жить или умереть, – отрезал тот, который явно был вожаком.

Но колесо Фортуны все еще поднимало меня, потому что определять мою судьбу выпала Меревалю, и я заметил, как он облегченно вздохнул, увидев меня. Я его знал много лет. Это был один из людей Этельреда, причем из лучших. Мы с ним были под Сестером, и Мереваль всегда прислушивался к моим советам и, насколько позволял Этельред, шел мне навстречу. К Этельреду он никогда не был близок. Мереваль из тех, кому поручают неприятные обязанности – например, пересечь границу между землями саксов и данов, пока другие нежатся в благодеяниях Этельреда. Теперь вот Меревалю дали приказ проникнуть с тремя сотнями воинов в Нортумбрию.

– Мы ищем святого Освальда, – пояснил он.

– Что от него осталось то есть.

– Считают, он похоронен здесь, – сказал Мереваль и кивнул на поле. Все покрытое дерном пространство зияло отверстиями раскопанных могил, было усыпано холмиками земли и рядами костей. Несколько гнилых столбов указывали на место, где раньше стоял монастырь.

– Даны сожгли его много лет назад, – пояснил Мереваль.

– А заодно и святого Освальда выкопали, – заметил я. – И наверняка перемололи в муку его кости и рассеяли по ветру.

Мереваль был добрым приятелем, но на том унылом поле под названием Беардан-Игге поджидали меня и недруги. Это были три священника под началом Кеолберта, которого я узнал по щербатому рту. Мое прибытие подвигло его к очередной порции злобных воплей. Меня надо убить. Я тот язычник, что сгубил святого аббата Витреда. Я проклят Богом и людьми. Народ столпился вокруг, слушая его визг.

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа я повелеваю тебе, – обратился Кеолберт к Меревалю, указывая на меня, – предать этого злого человека смерти!

Но хотя эти мерсийцы были христианами, они нервничали. Их отправили с дурацким поручением вглубь вражеской страны, и они знали, что дозоры данов из высокого форта в Линдкольне наблюдают за ними. Чем дольше стояли саксы на Беардан-Игге, тем более нервными становились, ожидая в любой момент нападения более многочисленного и сильного врага. Им хотелось вернуться к остальной армии Этельреда, но попы настаивали, что останки святого Освальда могут и должны быть найдены. Кеолберт и его присные вопили, что я человек вне закона, которого следует убить. Только вот мерсийцы знали меня как военачальника, который выигрывал у данов битву за битвой, а в этот момент данов они боялись сильнее, чем гнева своего распятого Бога. Кеолберт брызгал слюной, но никто не поднял на меня руки.

– Ты закончил? – спросил я у Кеолберта, когда тот умолк, переводя дух.

– Ты объявлен вне… – начал чернорясый снова.

– Сколько зубов у тебя осталось? – прервал я его. Священник молчал, только таращился на меня. – Вот и держи рот на замке, если не хочешь, чтобы я пинком вышиб у тебя остальные гнилушки. – Я повернулся к Меревалю. – Даны вот так просто позволяют вам рыть?

Он кивнул:

– Им известно, что мы здесь.

– Как давно вы приехали?

– Три дня назад. Даны выслали дозорных из Линдкольна, но они не вмешиваются.

– Не вмешиваются, потому что желают вашего здесь присутствия.

– С какой стати им хотеть этого? – Мереваль нахмурился.

– Даны не против вашего пребывания тут. – Я возвысил голос. Большинство саксов собралось вокруг, и мне хотелось, чтобы они слышали. – Они хотят, чтобы Этельред покрепче увяз в Восточной Англии, когда они нападут на Мерсию.

– Ты ошибаешься! – торжествующе возопил отец Кеолберт.

– Вот как? – любезно осведомился я у него.

– Бог предал данов в наши руки! – продолжал поп.

– Они не нападут на Мерсию, – пояснил Мереваль заявление священника, – потому как у нас находится в заложниках сын Кнута.

– У вас?

– Ну, не у меня.

– Тогда у кого?

Кеолберт явно не был расположен делиться со мной чем-либо, но Мереваль мне доверял. К тому же его люди уже знали то, что он поведал мне.

– Лорд Этельред заключил мир с Хэстеном, – сообщил Мереваль. – Помнишь Хэстена?

– Еще бы, – отозвался я. Мы с Меревалем встретились у стен крепости Хэстена и стали там друзьями.

– Хэстен обратился в христианство! – вставил отец Кеолберт.

– И все, чего Хэстен хочет, – это мира для Сестера. Поэтому лорд Этельред обещал не трогать его, если Хэстен окрестится и окажет нам услугу.

– Господь располагает! – прокаркал Кеолберт.

– И услуга заключалась в захвате жены Кнута и двух его детей?

– Да, – бесхитростно и гордо подтвердил Мереваль. – Вот видишь: Кнут не двигается. Думает, что его семья у лорда Этельреда.

– Всемогущий Господь Бог предал врагов наших в наши руки! – вскричал Кеолберт. – И мы почием под Его небесной защитой. Хвала Господу!

– Вы дураки! – заорал я. – Вы все! Я был в большом зале Кнута вскоре после того, как его жену похитили. И кто был рядом с ним? Хэстен! И что висело у него на шее? Вот такая штука! – Я указал на свой молот Тора. – Хэстен такой же христианин, как я. Хэстен присягнул Кнуту Ранулфсону, а Кнут Ранулфсон разослал своим танам, своим сторонникам, своим воинам приказ собираться в Сестере. С кораблями!

– Он лжет! – возопил Кеолберт.

– Если я лгу, – рыкнул я, обращаясь к жрецу, но достаточно громко, чтобы слышали воины, – то моя жизнь принадлежит тебе. Если я лгу, я готов согнуться перед тобой и ты можешь срубить мне голову.

Тут священник приутих и вытаращился на меня. Мереваль мне поверил, как и его люди. Я потянул Осферта за рукав и поставил рядом с собой:

– Этот человек – христианин. Сын короля Альфреда. Он скажет, говорю ли я правду.

– Да, – отчеканил Осферт.

– Врет! – взвился Кеолберт.

Но он уже проиграл в споре. Воины поверили мне, не священнику, и мир их переменился. Они чувствовали себя в безопасности, но оказались на краю бездны.

Я отвел Мереваля под сень ивы.

– Когда Кнут напал в прошлый раз, – напомнил я, – то привел корабли к южному побережью Уэссекса. Теперь он снова собирает суда.

– Чтобы обрушиться на Уэссекс?

– Не знаю, но это не важно.

– Как это?

– Важно то, что мы должны заставить его плясать под нашу дудку. Пока он считает, что мы пляшем под его.

– Этельред тебе не поверит, – нервно проговорил Мереваль.

Я подозревал, что он прав. Этельред развязал эту войну и не пожелает принять то, что затеял ее, будучи обманут. Станет утверждать, что действовал верно, а ненависть ко мне сделает его еще упрямее. Я решил, что это не существенно. Уже скоро ему придется поверить мне. Важно вывести из равновесия Кнута.

– Тебе следует отослать бо́льшую часть отряда обратно к Этельреду, – посоветовал я Меревалю.

– Без святого?

Я хотел было рассмеяться, потом одернул себя. Этельред обещал войску помощь Освальда, и, хотя мерсийцы оказались не там, где надо, а Этельред не захочет отказаться от войны с Восточной Англией, убедить его армию в волшебной помощи святого будет совсем не лишним.

– Завтра мы предпримем последнюю попытку отыскать Освальда, – предложил я. – А затем отвезем его к Этельреду.

– Отвезем?

– У меня корабль меньше чем в дне езды, – сообщил я. – Сорок твоих воинов отправятся к нему вместе с Осфертом. Обратно на их лошадях вернутся мои люди. До их прибытия можешь искать своего святого. Если найдешь, две сотни воинов повезут Этельреду его кости, но остальные пойдут со мной.

– Но… – Мой друг осекся. Он подумал, что не сможет выделить мне людей, не подвергнувшись неизбежному гневу повелителя.

– Если не сделаешь, как говорю, не пройдет и месяца, как Этельред будет мертв, а Мерсия перейдет к данам. Если поверишь мне, мы оба останемся живы.

– Я тебе верю.

– Тогда идем спать, – заявил я. – Потому как завтра нас ждет хлопотный день.

Я выждал до середины ночи, до самого темного часа, когда только ходящие во тьме ступают по земле, когда люди спят, а совы летают, когда лиса охотится, а мир содрогается от малейшего шума. Ночь – царство мертвых. Часовые Мереваля не дремали, но они находились на краю лагеря, и близ отсыревших бревен руин монастыря не было никого. Тлели два костра, и в их тусклом свете я шел мимо вырытых и почтительно уложенных в длинный ряд скелетов. Отец Кеолберт решил, что останки перезахоронят с молитвой, потому как это монахи Беардан-Игге, монахи, жившие тут в тот день, когда даны пришли убивать и грабить.

Скелеты были завернуты в новые шерстяные саваны. Я насчитал двадцать семь. В конце ряда саван был расстелен на земле, и на него были свалены в кучу черепа и кости – сиротливые частицы, не принадлежащие какому-то определенному скелету. За кучей стояла тележка на двух высоких колесах. В тележке как раз мог уместиться человек. Оба борта ее были разрисованы крестами, которые я с трудом различил в слабом отблеске умирающих костров. Дно устилала сложенная ткань. Коснувшись ее, я ощутил гладкий дорогой материал, называемый шелком, его привозят из какой-то далекой страны на Востоке. Шелк определенно предназначался для нового савана для святого Освальда. Единственная трудность заключалась в том, что Освальда больше не существовало.

Значит, пришло время ему возродиться.

Я сомневался, что кто-то удосужился пересчитать скелеты, и, даже если так, их количество едва ли станут сверять перед захоронением. Поскольку времени было в обрез, а разыскать нового покойника, не разбудив воинов, спящих от меня всего в нескольких ярдах, не представлялось возможным, я выбрал первый попавшийся скелет и развернул один из шерстяных саванов. Я нащупал кости – они были чистыми, видимо, останки обмыли перед облачением. Поднял одну иссохшую руку, и прочие останки не рассыпались. Значит, монах умер незадолго до разорения монастыря.

Присев рядом с мертвецом на корточки, я вынул из кошеля серебряный крест, который надевал с целью ввести в заблуждение караульных у Нижних ворот Беббанбурга. Это был тяжелый крест с вкраплениями граната в перекладине. Я собирался продать его, но теперь он мог послужить иной задаче, хотя для этого следовало сперва расчленить скелет. С помощью ножа я отсек одну руку и череп и бросил отрезанные части в кучу сиротливых костей.

Дальше все было просто. Я уложил серебряный крест внутри грудной клетки, опутав цепочку вокруг одного из ребер, потом поднял тело на шерстяном покрывале и перенес на запад, к лениво бегущему ручью. Затем вывалил его из савана на мелкую воду и придвинул поперек скелета вершу для угрей. Отжав, как мог, ткань, я оставил труп колыхаться под слабым течением, а влажный саван кинул в умирающий костер, где тот зашипел и запарил. К утру бо́льшая часть покрова обуглится и станет неузнаваемой. Я вернулся к скелетам и передвинул их так, чтобы замаскировать образовавшийся прогал, после тронул висящий на шее молот и помолился Тору, чтобы никому не пришло в голову снова пересчитывать тела.

И наконец уснул, потому как с рассветом меня ждало множество дел.

Поутру я призвал Осферта и Мереваля, но с ними притопало еще с дюжину человек. Все это были таны, люди сановитые, мерсийские землевладельцы. Они привели своих воинов в армию Этельреда. Выглядели они унылыми – возможно, по причине густого тумана, окутавшего низменные земли, а быть может, из-за того, что их вера в Этельреда пошатнулась после моего рассказа об истинной сущности Хэстена. Мы сгрудились вокруг повозки, на которой слуги доставили горшки с жидким элем и ломти черствого хлеба.

Мереваль был предводителем мерсийцев, но прислушивался ко мне, как делал это много лет назад под Сестером.

– Ты сегодня вернешься на «Полуночную», – обратился я к Осферту, потом посмотрел на Мереваля. – А ты выделишь ему доброго коня и сорок человек.

– Сорок?

– Команду, – пояснил я и снова повернулся к Осферту. – Пришли ко мне Финана и прочих на тех лошадях, которые доставят вас к судну. Передай, пусть поторапливается и захватит остальное мое военное снаряжение. Затем плывите в Лунден и предупредите гарнизон о грядущих событиях. Потом разыщи сводного брата и извести его.

Сводный брат Осферта был королем Уэссекса, а чтобы разгромить Кнута, потребуется сильная армия западных саксов.

– Скажи, что даны вторгнутся либо в Мерсию, либо в Уэссекс, что придут с большими силами, – продолжил я. – И пусть король ищет меня на западе.

– На западе, – важно повторил Осферт.

– Не знаю точно где, но, если Кнут нападет на Мерсию, Эдуарду следует сосредоточить войско у Глевекестра. Если Кнут ударит на Уэссекс, я сам присоединюсь к королю. Но, скорее всего, это будет Мерсия, поэтому отправь брата под Глевекестр.

– А почему именно Глевекестр? – осведомился один из танов. – Нам неизвестно, что предпримет Кнут!

– Мы знаем, что он атакует, – пояснил я. – И может идти куда захочет и творить что вздумается, так что нам следует связать его. Надо заставить его драться там, где выгодно нам, а не ему.

– Но…

– Я выбираю запад, – рявкнул я. – И заставлю его биться там, где решу!

Никто не возразил. Они, думаю, не верили мне, но я говорил правду.

– Мне нужна сотня твоих людей, – сказал я Меревалю. – Лучших, на самых быстрых лошадях. Ты можешь возглавить их.

Он медленно кивнул:

– Чтобы идти куда?

– Со мной. Остальные могут вернуться к Этельреду. Передайте, что мне жаль, но святого Освальда развеяли по ветру уже давно.

– Ему это не понравится, – заявил кряжистый мужчина по имени Освин.

– Его ни одна из нынешних новостей не обрадует, – заметил я. – И он откажется поверить им. Проторчит в Восточной Англии, пока не поймет, что просчитался, а потом испугается возвращаться домой. А вот к Глевекестру пойдет. – Я глянул на Осферта. – Пусть твой брат пошлет Этельреду приказ.

– Хорошо, – кивнул Осферт.

– И пусть Эдуард напишет Этельреду, что, если тот хочет остаться повелителем Мерсии, ему следует живо шевелить задницей.

– А что ты задумал? – вскинулся Освин.

– Врезать Кнуту по яйцам, – ответил я. – Причем так крепко, что он вынужден будет повернуться и иметь дело со мной. Я задержу его на одном месте, пока вы не подтянетесь и не раздавите ублюдка раз и навсегда.

– Да мы даже не уверены, что Кнут нападет, – нервно выпалил еще один из танов.

– Очнитесь! – гаркнул я, отчего собравшиеся вокруг повозки вздрогнули. – Война уже началась! Мы просто не знаем где и как. Кнут начал ее, но нам предстоит с ней покончить.

Никто не сказал больше ни слова, потому как именно в это мгновение послышался другой крик, крик торжества. Я видел, как люди бегут со стороны ручья, протекающего по западной границе лагеря. Среди них был размахивающий руками отец Кеолберт и двое других священников, рухнувших на колени.

– Хвала Господу! – возопил один из них.

– Мы нашли его! – воскликнул Кеолберт. – Мы нашли святого!

– Хвала Господу! – снова вскричал один из попов.

Мы все пошли к потоку.

– Как ты заблуждался! – поприветствовал меня Кеолберт, шепелявя из-за выбитых зубов. – Наш Бог сильнее, чем ты думаешь. Он вернул нам святого! Утред ошибался, а мы были правы!

Воины выудили скелет из воды, очистили от водорослей и ивовых прутьев из сломанной верши. Потом бережно понесли кости к повозке.

– Ты ошибался, – прошептал мне Мереваль.

– Ошибался, – согласился я. – Воистину так.

– Победа будет наша! – заявил Кеолберт. – Глядите, крест! – Он извлек из ребер серебряный крест. – Крест благословенного святого Освальда. – Он поцеловал серебро и ожег меня полным ненависти взглядом.

– Ты насмехался над нами, но ты был не прав! – сказал церковник. – Наш Бог куда могущественнее, чем ты полагаешь! Это чудо! Чудо! Господь уберег святого после всех испытаний и терзаний и теперь обещает нам победу над язычниками!

– Слава Богу! – воскликнул Мереваль, и он и его люди почтительно расступились, давая уложить пожелтевшие кости покойника на дно повозки.

Предоставив христианам наслаждаться минутой счастья, я отвел Осферта в сторону:

– Отведи «Полуночную» в Лунден. Захвати с собой Ингульфрид и мальчика.

Осферт кивнул, хотел сказать что-то, но передумал.

– Не знаю пока, как поступлю с парнем, – продолжил я. – Сначала мне надо разобраться с Кнутом, но береги его. Малец стоит кучу золота.

– Я выкуплю его у тебя, – заупрямился Осферт.

– Пусть отец его выкупает, – ответил я. – А ты позаботишься о матери. Но береги обоих!

– Сберегу, – пообещал Осферт.

Священники затянули песню, и Осферт наблюдал за ними с привычной своей серьезностью. Бывали времена, когда он выглядел настолько похожим на отца, что меня так и подмывало обратиться к нему «господин».

– Помнится, – заговорив, он продолжал таращиться на трех распевающих священников, – ты обронил однажды, что твоему дяде дали руку святого Освальда.

– Верно. Ингульфрид видела ее. Можешь у нее спросить.

– Левую руку, так ты упоминал?

– Неужели?

– У меня хорошая память на такие вещи, – мрачно заявил он. – Ты говорил, что это была левая рука.

– Не помню. Откуда мне знать, какая то была рука?

– Ты говорил, что левая, – настаивал Осферт. – Должно быть, это сообщил один из твоих лазутчиков.

– Ну, пусть будет левая.

– Тогда пред нами воистину чудо, – продолжил Осферт, не сводя глаз с толпы у повозки. – Потому как у того скелета отсутствует правая рука.

– Вот как?

– Так, господин. – Он перевел взгляд на меня и удивил, расплывшись в улыбке. – Я передам Финану, чтобы поспешил, господин.

– Скажи ему, чтобы был здесь завтра.

– Будет, господин. И да поможет тебе Бог!

– А тебе пусть даст сил поспешить до Лундена, – отозвался я. – Нам нужна армия твоего брата.

Осферт замялся:

– А что ты собираешься сделать, господин?

– Ты никому не скажешь?

– Обещаю, господин, – заявил он, а уж если Осферт дает слово, то держит его.

– Я намерен сделать то, в чем меня обвиняли все эти недели. Пойти и захватить жену Кнута и его детей.

Он кивнул, словно ожидал такого ответа, потом нахмурился:

– И ты позаботишься о безопасности моей сестры?

– Это превыше всего, – подтвердил я.

Я ведь поклялся Этельфлэд, а я таких клятв никогда не нарушаю.

Это означало, что мне предстоит ехать на запад. Чтобы встретиться с Кнутом по прозвищу Длинный Меч.

Глава 3

Два утра спустя после того, как останки святого Освальда были чудесным образом обнаружены в обнимку с вершей, мы покинули под покровом густого тумана Беардан-Игге.

Всего нас было сто тридцать три всадника. Мы захватили пятьдесят вьючных лошадей для перевозки доспехов и оружия и несли два знамени: волчью голову Беббанбурга и белую лошадь Мерсии. Впрочем, бо́льшую часть пути оба штандарта оставались спрятанными. Еще мы взяли одного из клириков, отца Виссиана. Мереваль настоял на том, чтобы нас сопровождал священник. Сказал, что его люди будут лучше сражаться, если рядом окажется пастырь их душ. Я на это буркнул, что они вроде как воины, а не овцы, но Мереваль вежливо упорствовал, и я неохотно разрешил Виссиану ехать с нами. Это был мерсиец, высокий и худой молодой человек с постоянно тревожным взглядом и нечесаной гривой преждевременно поседевших волос.

– Нам придется ехать через земли данов, – предупредил я его. – Им ни к чему знать, что мы саксы, поэтому тебе нельзя носить это одеяние. – Я указал на рясу. – Так что снимай.

– Я не могу… – начал он, но сбился на лепет.

– Снимай! – приказал я. – И позаимствуй у кого-нибудь кольчугу или кожаный камзол.

– Мне… – промямлил Виссиан, обнаружив, что язык по-прежнему отказывается повиноваться ему.

Однако он подчинился и переоделся в холщовую рубаху слуги, поверх которой накинул длинный черный плащ. Перехваченный в поясе бечевкой, плащ снова придал владельцу сходство со священником, но хотя бы скрыл тяжелый деревянный крест.

Мы мчались, чтобы спасти христианство в Британии. Но правда ли это? Отец Кеолберт именно это утверждал в пылкой проповеди в тот день, когда мы ждали подхода Финана. Священник вдохновлял воинов Мереваля, убеждал, что в главной книге христиан есть пророчество, что король севера нападет на короля юга. Это пророчество ныне исполняется, а значит, эта война угодна Господу. Возможно, так и было, но Кнут не был королем, хоть и пришел с севера. Я часто размышлял: если бы даны победили и я жил сейчас в стране, называемой Данеланд, то были бы мы христианами? Я предпочитаю думать, что нет. Хотя, по правде говоря, христианство пустило уже корни и среди данов. Та затянувшаяся война никогда не шла за религию. Альфред считал иначе, церковь провозглашала ее священной борьбой. Воины умирали под знаменем креста в уверенности, что как только мы все, саксы и даны, окрестимся, наступит вечный мир. Но они заблуждались. Даны Восточной Англии были христианами, но это не помешало саксам напасть на них. Простая истина заключалась в том, что и данам, и саксам нужна была одна и та же земля. Священники учили, что лев и ягненок будут пастись вместе, но я такого никогда не видел. Впрочем, я и не знаю, что это за лев такой. Я спросил однажды у Мехразы, смуглой жены отца Катберта, приходилось ли ей видеть льва. Она сказала, что да – в бытность ее ребенком львы пришли из пустыни, чтобы убивать скот в деревне. И дескать, то были звери крупнее лошади и о шести ногах, двух раздвоенных хвостах, трех чугунных рогах и с зубами как кинжалы. Эорик, бывший королем Восточной Англии до того, как мы убили его, поместил на свое знамя изображение льва, однако у его животного было всего четыре лапы и один рог. Я сомневаюсь, что Эорик видел когда-нибудь это животное, и думаю, что права была Мехраза.

Мы отправились спасать если не христианство, то саксов.

Наверное, самой опасной частью путешествия было его начало, хотя тогда оно таким не казалось. Нам предстояло пересечь реку под Линдкольном, чтобы сохранить время. Уповая на густой туман, я решил воспользоваться мостом. Мы знали про мост, потому как перепуганный пастух в Беардан-Игге пролепетал, что видел его. Малый стоял передо мной на коленях, впечатленный моими кольчугой, шлемом, отороченным мехом плащом и сапогами с серебряными шпорами.

– Ты видел мост? – спросил я у него.

– Один раз, господин.

– Рядом с фортом?

– Нет, господин, не рядом. – Пастух задумчиво нахмурился. – Форт на холме, – добавил он, будто это все объясняло.

– Его охраняют? Мост, в смысле.

– Охраняют? – Вопрос явно озадачил его.

– Если ты пойдешь через мост, тебя остановят вооруженные люди? – терпеливо подсказал я.

– Нет-нет, господин! – уверенно ответил крестьянин. – Нельзя переводить коров по мосту, иначе водяной дух разозлится и нашлет на скот водянку.

– Значит, там есть броды?

Он покачал головой, хотя я сомневался, что ему и на этот вопрос под силу ответить. Этот человек жил близ Линдкольна, однако, насколько я смог понять, был там всего однажды. Если у гарнизона данов в Линдкольне есть хоть капля разума, мост будут охранять. Но я прикинул, что мы задавим караул числом и, пока с холма подоспеет подмога, уже растворимся в тумане.

Найти Линдкольн оказалось нетрудно, потому как дорогу строили римляне, и мильные столбы отсчитывали расстояние до места, но туман был таким густым, что я не разглядел форта на высоком холме и понял, что мы въехали в город, только когда проскакал под осыпавшейся и неохраняемой аркой ворот. Ворота давно исчезли, как и стены по обе стороны от них.

И я въехал в обитель теней.

Мы, саксы, не любим жить в римских домах, разве что спрячем их под соломенной крышей и грязью. Обитатели Лундена вынуждены были поселиться в старом городе, когда напали даны, потому как только эту часть поселения защищала стена. Но едва угроза спадала, предпочитали перебираться в свои бревенчатые хижины с соломенной кровлей в новом городе на западе. Я квартировал с Гизелой в большом римском доме на берегу реки в Лундене и ни разу не встретил призраков, но замечал, как проходящие мимо христиане осеняют себя крестом и боязливо всматриваются в темные углы. Теперь наши кони ехали по пустынным улицам среди брошенных домов. Крыши провалились, колонны разрушились, стены потрескались и густо поросли мхом. Строения можно было восстановить, но оставшиеся в городе саксы предпочитали хибары из глины и прутьев. Кое-где древние дома были обитаемы, но только если жители выстраивали хижины внутри старинного каменного остова.

Мост тоже был из камня. Парапеты его обрушились, а в центральном пролете зияла громадная дыра, зато его никто не охранял, и мы перебрались через реку и оказались на затянутом туманом противоположном берегу.

Никто из нас не знал местности и пути, которому надо следовать. Потому я просто повел отряд по римской дороге до ее пересечения с другой, идущей с юга на север.

– Нам надо на запад, – сказал я Финану.

– Прямо на запад?

– Тогда мы упремся во что-то, что знаем.

– Или прямо в край света, – весело отозвался ирландец.

Туман рассеивался, а дорога шла в гору, и мы наконец выбрались на холмистую возвышенность, где раскинулись богатые фермы и большие усадьбы, наполовину скрытые рощами высоких деревьев. Хотя я не сомневался, что местные нас видят, никто не вышел поинтересоваться, что привело нас на их землю. К вооруженным людям лучше не приставать. Я выслал вперед разведчиков, как всегда поступал на вражеской земле, а этот край определенно был враждебным. Мы ехали по владениям либо Кнута, либо Зигурда, и все встреченные холлы принадлежали данам. Разведчики передвигались по обе стороны от дороги, используя лес и кустарник для прикрытия, и постоянно высматривали признаки неприятеля, но не обнаружили его. Как-то раз, на второй день, нам навстречу попались пятеро всадников. Прикинув, сколько нас, они быстро повернули обратно.

Теперь наш путь лежал среди гор. Деревни становились меньше и встречались все реже, усадьбы были беднее. Я разослал своих данов скупать еду и эль в усадьбах, а саксов – в деревнях, но лишних припасов нигде не было, потому как перед нами тут прошло много военных отрядов. Я подъехал к одной из усадеб, где меня встретил пожилой человек.

– Меня зовут Орлиг Орлигсон, – гордо объявил он.

– Вульф Ранулфсон, – представился я.

– Я про тебя не слышал, но добро пожаловать. – Он хромал из-за раненой левой ноги. – И куда скачет Вульф Ранулфсон?

– Хочу присоединиться к ярлу Кнуту.

– Ты опоздал, – сказал дед. – Сбор был назначен к умирающей луне. А теперь она растет снова.

– Мы найдем ярла.

– Хотел бы и я пойти, но какой прок от старика? – Орлиг похлопал по больной ноге, потом посмотрел на моих спутников. – Вас только семеро?

Я неопределенно махнул в сторону севера:

– У меня три корабельные команды на дороге.

– Три! Мне столько не прокормить. Но мой дворецкий найдет для вас что-нибудь. Проходите! Проходите!

Ему хотелось поболтать. Как все мы, он радовался путникам, приносящим вести, поэтому я сидел в его большом зале, гладил его собак и сочинял истории про Фризию. Сказал, что урожай там ожидается скверный.

– Здесь тоже, – мрачно изрек Орлиг.

– Но есть и хорошие новости, – продолжал я. – Я слышал, что Утред Утредсон напал на Беббанбург и был разбит.

– Не просто разбит, но и погиб там, – заявил старик. Я уставился на него, и при виде моего изумления Орлиг ухмыльнулся. – А ты что, не слыхал?

– Утреда Утредсона убили? Я слышал, что его затея не удалась, но он якобы выжил.

– О нет, он погиб, – уверенно заявил дед. – Тот, кто мне это сказал, видел бой собственными глазами. – Он залез пальцами под спутанную белую бороду и коснулся молота на груди. – Его срубил господин Эльфрик. Или сын господина Эльфрика. Тот человек не знает точно, но это был один из них.

– Я слышал, что Эльфрик убит, – осторожно возразил я.

– Ну тогда, значит, удар нанес его сын, – произнес Орлиг. – Но дело верное, Утред Утредсон мертв.

– Это облегчит жизнь ярлу Кнуту, – заметил я.

– Все боялись Утреда, – продолжил дед. – И не диво – это был великий воин! – На миг его лицо приняло задумчивое выражение. – Мне довелось видеть его однажды.

– Правда?

– Здоровенный мужик, настоящий верзила. У него был железный щит.

– Слышал про такой, – подтвердил я, хотя в жизни не носил железного щита.

– Жуткий был человек, чего и говорить, – продолжал Орлиг. – Но настоящий воин.

– Ну, теперь он у Пожирателя трупов.

– Кому-нибудь следует пойти к лорду Эльфрику, – заявил старик, – и выкупить тело этого вражины.

– Зачем?

– Чтобы сделать из его черепа кубок, ясное дело! Славный будет подарок для ярла Кнута.

– У ярла и без того будет много кубков, когда он побьет Этельреда и Эдуарда, – вставил я.

– Точно, – восторженно подхватил Орлиг и улыбнулся. – Празднуя Йоль, друг мой, мы будем пить из черепа Эдуарда, пировать во дворце Эдуарда и пользовать жену Эдуарда для своего наслаждения!

– Я слышал, что Утред захватил жену ярла Кнута, – сказал я.

– Болтовня, друг мой, болтовня. Не верь всему, что слышишь. Я за годы много всего наслушался. Вот так приходит человек, приносит весть, мы празднуем ее, а потом узнаем, что все это выдумки! – Он хмыкнул.

– Так, может, и Утред жив? – коварно поинтересовался я.

– Ну уж нет! Тут дело верное, друг. Его изрубили в битве, но он еще жил, поэтому его привязали к столбу и спустили собак. Те порвали Утреда на куски! – Дед покачал головой. – Я рад, что он мертв, но это неподходящая смерть для воина.

Я смотрел, как слуги несут эль, хлеб и копченое мясо моим людям, ожидающим в саду.

– Нам следует идти на запад, чтобы найти ярла? – спросил я у Орлига.

– Перевали через горы и просто держись дороги, – ответил хозяин. – Ярла нет ни в одной из его усадеб, потому как теперь он уже отплыл на юг.

– В Уэссекс?

– Куда ему вздумалось! – отрезал Орлиг. – Но если пойдешь по дороге на запад, доберешься до Сестерфельды, а там спросишь. – Он нахмурился. – Можешь отправиться отсюда в Буккестан. У ярла там дом, прекрасный дом! Один из его любимых. Там должны быть люди, которые подскажут, где найти его.

– Буккестан, – повторил я, будто слышал название впервые.

Однако во мне проснулся интерес. Кнут сказал, что его жену и детей пленили по пути в Буккестан. Возможно, упоминание о нем Орлига просто совпадение, но судьба не любит совпадений. Я почувствовал, как волосы у меня на затылке встопорщились.

– Хороший город, – размышлял Орлиг. – Там есть горячие источники. Я был там года два назад и сидел в воде. Снимает боль.

Я заплатил за гостеприимство золотом. Дед сказал, что его сын с двадцатью тремя людьми на службе у Кнута. Я пожелал им вернуться с победой и распрощался.

– Я умер, – сообщил я Финану.

– Неужели?

Я передал ему болтовню старика, и друг хохотал до слез. Ту ночь мы провели в Сестерфельде – деревне, о которой я никогда не слышал и которую, скорее всего, никогда больше не увижу. Но местечко было довольно славное, с добрыми пахотными полями, обступающими селение, которое, в свою очередь, выросло вокруг римских строений. Последние, разумеется, давным-давно пришли в упадок. Величественный дом с колоннами, бывший, как я предполагаю, храмом римских богов, превратился в загон для скота. Там нашлась упавшая статуя мужчины с крючковатым носом, завернутого в простыню и с венком из листьев на коротко стриженной голове. Статую явно использовали в качестве точильного камня, поскольку на ней остались глубокие прорезы от клинков.

– Жаль, что не мраморная, – сказал Финан, пнув статую.

– Будь она из мрамора, не лежала бы тут, – заметил я.

Иногда крестьяне находили римские мраморные статуи, и это считалось большой удачей, потому как после пережигания в печи из мрамора получали известь. Статуя из простого камня не стоила ни гроша. Я посмотрел на крючковатый нос скульптуры и спросил у Финана:

– Это их бог, что ли?

– Римляне были христианами, – ответил вместо него мой сын.

– Некоторые христианами, – поправил его ирландец. – Но мне сдается, что другие почитали орлов.

– Орлов?

– Думается, что так. – Он посмотрел на фронтон теперешнего загона для скота, искусно украшенный изображениями полунагих дев, убегающих по лесу от мужчины с козлиными ногами. – А может, поклонялись козлам?

– Или сиськам, – брякнул сын, любуясь проворными девицами.

– Хотел бы я иметь такую религию, – проворчал я.

К нам подошел Мереваль и тоже засмотрелся на фронтон. Лепнина была хорошо различима, потому как солнце опустилось низко и тени стали густыми и резкими.

– Когда отвоюем эту землю, – заявил он, – мы все это сровняем с землей.

– Почему? – удивился я.

– Потому что священникам это не понравится. – Мерсиец кивнул на длинноногих девушек. – Они прикажут уничтожить эти изображения. Разве они не языческие?

– Думаю, мне понравилось бы быть римлянином, – проговорил я, задрав голову.

Собеседники рассмеялись, но на меня напала грусть. Остатки Рима всегда печалят меня, просто потому, что они доказательство нашего неизбежного сползания во тьму. Некогда свет играл на этом резном великолепии, а теперь мы копошимся в грязи. Wyrd bið ful āræd – от судьбы не уйти.

Закупив масла, овсяных лепешек, сыра и бобов, мы провели ночь под обнаженными девицами в пустующем загоне для скота, а на следующее утро поскакали дальше на запад. Ветер усилился, снова пошел дождь, а ближе к полудню мы попали в настоящую бурю. Земля раскисла, дорога превратилась в реку. Молнии полыхали на севере, на небе рокотал гром. Я вскинул голову навстречу ветру и дождю и подумал, что Тор здесь. Я молился ему. Сказал, что принесу в жертву лучшее из своих животных, что останусь верен ему и он обязан мне помочь. Но я знал: Кнут молится о том же самом, что и его друг Зигурд Торрсон, а боги, как я опасался, охотнее поддержат данов, поскольку среди них больше их почитателей.

Ливень усилился, вой ветра перешел в рев, некоторые из лошадей испугались гнева молота Тора, поэтому нам пришлось укрыться под гнущимися под напором бури ветвями дубравы. Едва ли это стоило называть укрытием, поскольку дождь проникал сквозь листву и лил не переставая. Воины подводили коней, а тем временем мы с Финаном укрылись среди колючих кустов на западной опушке лесочка.

– Не упомню такого лета, – проворчал ирландец.

– Зима будет суровой.

– Помоги нам Господь, – произнес он угрюмо и перекрестился. – Так что мы делаем?

– Едем в Буккестан.

– Чтобы повидать колдунью?

Я тряхнул головой и сразу пожалел об этом, потому что от движения дождевая вода струйками потекла мне за шиворот.

– Ну разве что ее внучку, – с улыбкой ответил я. – Кнут утверждает, что колдунья еще жива, но она должна быть старой, как само время.

Ее звали Эльфаделль, она считалась самой могущественной из аглэквиф – колдуний – в Британии. Я посещал ее, и пил ее снадобье, и видел сны, предрекавшие будущее. Семь королей погибнут, сказала чародейка, семь королей умрут в одной великой битве.

– Чтобы повидать ее внучку? – переспросил Финан. – Это ту, которая глухонемая?

– И одновременно самое прекрасное создание из всех, что мне приходилось встречать. – Я грустно вздохнул.

Ирландец улыбнулся.

– Так раз мы не собираемся навестить это создание, то зачем идем туда? – осведомился он после недолгого молчания.

– Потому что Буккестан расположен на пути в Сестер.

– Только поэтому?

Я покачал головой:

– Кнут сказал, что его жену и сына захватили по пути в Буккестан. А вчерашний старикан обмолвился, что у Кнута есть там дом, очень красивый.

– И что?

– А то, что десять лет назад никакой усадьбы там не было. Она появилась недавно.

– Насколько помнится, в Буккестане нет стен.

Мне было понятно, к чему клонит мой друг. Я высказал мнение, что новая усадьба важна для Кнута, а Финан предположил, что усадьба не защищена и потому не так ценна, как я думаю.

– Десять лет назад стен не было, – согласился я. – Но сейчас могут быть.

– Думаешь, его жена там?

– Не знаю. Может быть.

Ирландец нахмурился, потом поморщился, когда порыв ветра швырнул нам в лицо заряд дождя.

– Может?

– Нам известно, что Кнут отправился в Сестер, – пояснил я. – Она, вероятно, поехала тоже, но едва ли уплыла вместе с ним. Их дети слишком маленькие. Маленьких детей на войну не берут, поэтому та женщина или все еще в Сестере, или Кнут услал ее куда-нибудь подальше от Мерсии.

– Это может быть где угодно.

– Я блуждаю во тьме, – признался я.

– Но тебе всегда везло.

– Иногда везло, – возразил я и подумал о колесе судьбы.

Тор громыхал в небе, а резкий ветер бил в лицо. Дурные предзнаменования.

– Иногда, – повторил я.

Мы переждали до конца дождя, потом поскакали дальше.

Блуждая во тьме.

В Буккестан мы прибыли на следующий день. Из страха быть узнанным, я не решился в него въезжать, поэтому отрядил в долину, где приютился между холмов маленький городок, Ролло, Элдгрима и Кеттила, своих трех данов. Я заметил, что Кнут обнес Буккестан частоколом, хотя назвать тот устрашающим не поворачивался язык – просто стена с человеческий рост, пригодная скорее для загона скота, чем для обороны от врагов.

Дождь все сыпал. Тучи нависали низко, почва отсырела, капало непрестанно, но ветер поутих. Я привел всадников к лесу близ пещеры, в которой колдунья творила свои заклятья, потом вместе с сыном, Финаном и Меревалем поднялся на высокий утес из известняка, испещренный выходами родников. Скалу прорезала густо поросшая мхом и лишайником расселина. Она вела к пещере. Я помедлил у входа, припоминая свой страх.

Пещеры суть ворота в преисподнюю, в темный край, где рыщет Пожиратель трупов и где правит Хель, мрачная богиня. Это страна мертвых, по которой даже боги ступают с опаской, где тишина оглушает как вой, где воспоминания всех живущих отражаются скорбным эхом, где три норны прядут нить судьбы и разыгрывают свои шутки. Таков нижний мир.

За низким узким проходом нас встретила тьма, но когда стук моих подошв отозвался гулким эхом, я понял, что вошел в большой зал. Сочилась вода. Я ждал. Финан врезался в меня, я слышал дыхание сына. Медленно, очень медленно глаза привыкли к темноте. Благодаря этому и серому лучику, доходившему сюда из расселины, мне удалось разглядеть плоский камень, на котором колдунья творила свое волшебство.

– Есть тут кто? – крикнул я, но ответом было только эхо.

– Что это за место? – спросил благоговейно мой сын.

– Тут колдунья Эльфаделль предсказывала будущее, – пояснил я. – А быть может, предсказывает до сих пор.

– И ты приходил сюда? – осведомился Мереваль.

– Лишь однажды, – бросил я, будто вел речь о пустяке.

Что-то шевельнулось в глубине пещеры, издав скребущий звук. Трое христиан ухватились за кресты, я коснулся молота Тора.

– Кто здесь? – воззвал я, но снова безответно.

– Крыса, – предположил Финан.

– И какое будущее тебе открылось, господин? – спросил Мереваль.

Я замялся. Потом бросил резко:

– Чушь.

Семь королей умрут, поведала мне колдунья. Семь королей и женщина, которую ты любишь. И сын Альфреда не будет править, Уэссекс умрет, Сакс убьет все, что ему дорого, даны заполучат все, все изменится и все останется по-прежнему.

– Это была чушь, – повторил я и солгал, хотя и не знал этого. Теперь я знаю, потому как все ее пророчества сбылись, за исключением одного, но, быть может, исполнение его еще кроется в будущем.

Сын Альфреда правил, разве не так? В свое время я понял смысл ее слов, но в тот день, стоя на скользком от помета летучих мышей полу и слушая шум стекающей под землю воды, я не осознавал значения предсказаний. Вместо этого я думал об Эрсе.

Эрсе была внучкой колдуньи. Настоящего ее имени я не знал, только то, которое ей дали в честь богини, и в трансе мне показалось, что сама богиня сошла ко мне. Это была нагая и прекрасная, бледная, как слоновая кость, гибкая, как побег ивы, темноволосая девушка, которая улыбалась, скача на мне. Ее нежные ладони касались моего лица, тогда как мои руки ласкали ее маленькие груди. Было это на самом деле или во сне? Люди говорили, что она настоящая и что она глуха и нема, но после той ночи я усомнился в этих рассказах. Быть может, у колдуньи имелась внучка, не способная ни слышать, ни говорить, но это явно было не то чудесное существо, что предстало мне в душной пещере. То была богиня, сошедшая в наш срединный мир, чтобы коснуться наших душ волшебством, и именно память о ней привлекла меня в эту пещеру. Ожидал ли я увидеть Эрсе снова? Или просто хотел вспомнить о той странной ночи?

Утред, мой сын, подошел к плоскому камню и провел рукой по гладкой, как стол, поверхности.

– Мне хотелось бы узнать будущее, – задумчиво промолвил он.

– В Уэссексе есть колдунья, – пробормотал Финан. – Люди говорят, она вещает правду.

– Женщина из Кеодра? – уточнил я.

– Именно.

– Но она же язычница, – с упреком бросил сын.

– Не будь придурком, – фыркнул я. – Думаешь, боги говорят только с христианами?

– Но колдунья… – начал было он.

– Некоторые лучше других понимают волю богов. Эльфаделль была одной из таких. Ведунья говорила здесь с ними, они использовали ее. И да, она была и есть язычница, но это не значит, что ей не дано видеть дальше прочих из нас.

– Так что она провидела? – спросил сын. – Что рассказала о твоем будущем?

– Что я нарожу глупцов, которые будут задавать глупые вопросы.

– Выходит, ей и впрямь открыто будущее! – воскликнул Утред и рассмеялся. Финан и Мереваль расхохотались тоже.

– Эльфаделль сказала, что будет великая битва и погибнут семь королей, – глухо проронил я. – Говорю же, чушь.

– В Британии нет семи королей, – согласился сын.

– Есть, – возразил Мереваль. – У шотландцев по меньшей мере трое, и одному Богу ведомо, сколько найдется в Уэльсе тех, которые величают себя королями. Потом есть еще ирландские короли.

– Битва, которая соберет всех их? – Финан хмыкнул. – Такого нам нельзя пропустить!

Ролло и его спутники вернулись ближе к вечеру, с хлебом и чечевицей. Дождь поутих, и разведчики застали нас в лесу, где мы развели костер и пытались просушить одежду.

– Женщины там нет, – доложил Ролло, имея в виду жену Кнута.

– Тогда кто есть?

– Человек тридцать-сорок, – пренебрежительно бросил он. – По большей части слишком старые для войны и дворецкий Кнута. Я сказал ему то, что ты велел.

– Он тебе поверил?

– Был впечатлен!

Я знал, что народ внутри обнесенного частоколом Буккестана сочтет любопытным, даже подозрительным мое решение не въезжать в город, но остаться снаружи, поэтому велел Ролло передать, что я поклялся проходить мимо всех городских стен, пока не осажу какую-нибудь крепость саксов.

– Я сообщил, что ты Вульф Ранулфсон из Хайтабу, – продолжил Ролло. – Дворецкий сказал, что Кнут будет рад нам.

– Но где его искать?

– Он посоветовал идти до Сестера, а потом, если нет кораблей, просто скакать на юг.

– На юг – и все?

– Это точные его слова.

Юг мог означать и Мерсию, и Уэссекс, но чутье, этот голос богов, которому мы так часто не доверяем, подсказывал мне, что речь о Мерсии. Кнут и Зигурд напали на Уэссекс десять лет назад и не достигли ничего. Они высадили войска на берегах Уиска, прошли две мили до Эксанкестера и обломали зубы о стены этого бурга. А Уэссекс полон таких бургов – укрепленных городов, которые возвел Альфред и где местное население укрывалось, пока даны бессильно рыскали по окрестностям. В Мерсии бурги тоже имелись, но в меньшем количестве, а мерсийская армия, которой полагалось нападать на осаждающих бург данов, находилась за много миль в Восточной Англии.

– Тогда воспользуемся его советом, – решил я. – Мы едем в Сестер.

– А почему не сразу на юг? – поинтересовался Мереваль.

Я понимал, к чему он клонит. Поехав на юг, мы доберемся до Мерсии быстрее, чем следуя вдоль западного побережья Британии. Да и приехав в Сестер, мы окажемся на самом краю Мерсии, в стране, уже заселенной данами. Меревалю хотелось поскорее вернуться на родину, выяснить, что там творится, и, возможно, присоединиться со своими людьми к силам Этельреда. А тот разозлится, что Мереваль сопровождал меня, и беспокойство подтачивало мерсийца.

– Ты ничего не выиграешь, если пойдешь на юг сейчас, – пояснил я.

– Мы сбережем время.

– Я не хочу сберегать время. Я хочу его выиграть. Хочу, чтобы Эдуард Уэссекский и Этельред объединили силы.

– Тогда давай направимся в Восточную Англию, – не очень убежденно предложил Мереваль.

– Кнуту того и надо, чтобы Этельред торчал в Восточной Англии, – убеждал я. – Так зачем делать то, что хочется Кнуту? Он желает, чтобы Этельред пришел к нему, а сам станет поджидать его на холме или на берегу реки, и Этельреду придется идти в бой, взбираясь наверх или переправляясь через глубокую воду. И к концу дня Этельред будет мертв, а Кнут выварит из его черепа кубок. К этому ты стремишься?

– Господин! – возмутился Мереваль.

– Мы должны заставить Кнута делать то, что хотим мы, – продолжил я. – Поэтому наш путь лежит в Сестер.

И мы поскакали в Сестер. Местность была странно пустынной. Крестьяне собирали жатву в полях, коровы бродили по пастбищам, встречались пастухи и лесорубы, но воины исчезли. Никто не охотился с соколами, никто не упражнялся в выездке или построении «стены щитов» – все, кто носил оружие, ушли на юг. Дома остались под защитой стариков и увечных. Нас должны были остановить раз сто за время путешествия, но по этим дорогам прошли бесчисленные отряды, и народ счел нас еще одной шайкой, уповающей на щедрость ярла Кнута.

Следуя римской дорогой, мы покинули горы. Поля по обе стороны усеивали отпечатки копыт, все следы вели на запад. Мильные столбы отсчитывали расстояние до Девы, ибо так римляне называли Сестер. Я знал тамошние места, так же как Финан и Мереваль, да и большинство наших людей побывало к югу от города, в полях и лесах на южном берегу реки Ди, когда наблюдали за данами на укреплениях Сестера. Город защищали стены и река, и, если бы мы собирались напасть с этого направления, нам пришлось бы пересечь римский мост, ведущий к южным городским воротам. Но теперь мы ехали с востока, и дорога шла по северному берегу Ди. Наш путь лежал через пустоши, на которых редкие деревья клонились под напором западного ветра. Я ощущал дыхание моря. Дождь перестал, по небу стремительно неслись облака, отбрасывавшие тень на низину, расстилавшуюся перед нами. Излучины реки оживляли местность, которая за пустошами становилась болотистой, а где-то на горизонте в туманной дымке лежало море.

Я скакал впереди вместе с Финаном, Меревалем и сыном. Мы уклонились влево, к купе деревьев на вершине небольшого холма, откуда открывался Сестер. От укрытых за стенами соломенных крыш поднимался дымок. Некоторые кровли были черепичные, иные дома возвышались над другими, а камень могучих стен отсвечивал золотом в проблесках солнечного света. Укрепления города производили впечатление. Спереди он был обнесен рвом, заполненным водой из реки. За рвом возвышался земляной вал, увенчанный каменными стенами. Кое-где камень осыпался, и бреши были заделаны бревнами. Стены стыковались каменными башнями, а над воротами возвышались башни из дерева. Их было четыре, посередине каждой из длинных стен, но мы достаточно долго наблюдали за Сестером и знали, что двое ворот никогда не используются. Северные и южные обычно кишели путниками, но никто из нас не видел пеших или конных, проходящих через восточные и западные. Потому я и сделал вывод, что они замурованы. Сразу за стенами располагалась каменная арена, на которой римляне проводили бои и травли, но теперь под выщербленными арками пасся скот. Ниже моста по течению стояли четыре корабля – всего четыре, но перед отплытием Кнута их наверняка было две или три сотни. Те корабли на веслах прошли по излучинам реки, мимо диких морских птиц устья Ди, и выгребли в море. Но куда потом?

– Вот это бург! – восхищенно воскликнул Финан. – Чертовски трудно брать такое местечко!

– Этельреду следовало взять его лет десять назад, – буркнул я.

– Этельред не способен поймать даже блоху, тяпнувшую его за яйца, – презрительно хмыкнул Финан.

Мереваль прокашлялся в слабой попытке возразить против оскорбления, нанесенного его повелителю.

На надвратной башне в южной стене реял стяг. Мы были слишком далеко, чтобы разглядеть изображение на ткани, но я и так знал. Там герб Кнута – секира и разрубленный крест. И этот флаг находится на южных укреплениях, обращенных к землям саксов, – оттуда гарнизон ожидает атаки.

– Сколько воинов видишь? – спросил я у Финана, глаза которого были поострее моих.

– Негусто, – ответил ирландец.

– Кнут сказал, что гарнизон насчитывает полторы сотни человек, – припомнил я наш разговор в Тэмворпиге. – Врал, конечно.

– Полутора сотен для охраны вполне достаточно, – возразил Финан.

Сто пятьдесят воинов не смогли бы отразить одновременный решительный штурм двух или более стен, но этого за глаза хватало для того, чтобы остановить атаку через длинный мост, ведущий к южным воротам. При угрозе войны гарнизон следовало усилить. Король Альфред, всегда скрупулезный в подсчетах, требовал, чтобы на каждый пролет стены бурга приходилось самое меньшее четыре человека. Пролет насчитывал около шести шагов. Я прикинул длину стен Сестера и пришел к выводу, что для их обороны против решительного приступа необходимо не меньше тысячи человек. Но с какой стати ожидать такого приступа? Этельред никогда ничего не предпринимал, тем более сейчас он был далеко. Кнут буйствовал где-то и нуждался в каждом, кто способен носить оружие, чтобы выиграть предстоящую битву. Сестер, как я подозревал, был защищен очень слабо.

– Мы просто въедем в город, – решил я.

– Въедем? – Голос Мереваля прозвучал удивленно.

– Они не ожидают нападения, – пояснил я. – И сомневаюсь, что тут осталось даже сотни полторы воинов. Человек восемьдесят от силы.

Восемь десятков вполне могли остановить нас, полезь мы на стены, хотя без лестниц такая затея была немыслима. Но станут ли нас задерживать, если мы мирно поедем по дороге? Чем мы отличаемся от прочих отрядов, спешащих на призыв Кнута?

– А почему восемьдесят? – заинтересовался сын.

– Понятия не имею, – бросил я. – Первое число, которое пришло в голову. Там может быть полтыщи воинов.

– И мы просто возьмем и въедем в город? – уточнил Финан.

– У тебя есть план получше?

Ирландец помотал головой и усмехнулся.

– Прямо как в Беббанбурге, – напомнил он. – Просто въедем, и все.

– И будем уповать на более удачное завершение, – мрачно добавил я.

Так мы и поступили – просто въехали в город.

Ведущая к северным воротам дорога была вымощена широкими деревянными плашками, бо́льшая часть которых потрескалась или покосилась. По обочинам густо росла трава, удобренная сотнями лошадей. По обе стороны размещались богатые фермы, где рабы жали серпами высокую рожь и побитый дождями ячмень. Дома были сложены из камня, хотя все залатаны обмазанными глиной плетнями и, как обычно, перекрыты соломой. Дома, как и город, остались от римлян.

– Хотелось бы мне побывать в Риме, – пробормотал я.

– Король Альфред был, – заметил Мереваль.

– Дважды. Он мне рассказывал, – отозвался я. – И видел только развалины. Огромные развалины.

– Говорят, Рим был сделан из золота. – В голосе Мереваля прорезалась мечтательность.

– Город из золота на реке из серебра, – кивнул я. – Как только разобьем Кнута, отправимся туда и все выкопаем.

Ехали мы медленно, как усталые люди на утомленных конях. Не одели кольчуг и не держали щитов. Вьючные лошади, груженные длинными боевыми секирами и тяжелыми круглыми щитами, плелись в хвосте колонны, а вот данов я отрядил в голову.

– Держите свои саксонские рты на запоре, пока не пройдем ворота, – предупредил я Мереваля.

– Река из серебра? – спросил тот. – Это правда?

– Скорее она похожа на наши и полна мочи, дерьма и ила, – ответил я.

Нищий с наполовину изъеденным язвами лицом сидел, скорчившись, во рву. Когда мы проезжали мимо, он замычал и протянул скрюченную руку. Виссиан, наш христианский священник, перекрестился, отгоняя зло, которое могло исходить от нищего.

– Даны заметят твой жест, дурак! – обрушился я на священника. – Подожди, пока мы не скроемся у них из виду.

Мой сын уронил рядом с нищим кусок хлеба, и тот на четвереньках пополз за ним.

Мы миновали большую излучину реки к востоку от крепости, дорога поворачивала на юг и по прямой устремлялась к городу. На повороте вырос римский храм – простое каменное укрытие, где некогда, как мне подумалось, стояла статуя бога. Теперь в этом маленьком здании поселился одноногий старик, который плел корзины из ивовой лозы.

– Ярл Кнут ушел? – спросил я у него.

– Ушел и пропал, – ответил он. – Полмира ушло.

– Кто же остался?

– Самые негодные, не способные грести, скакать, летать или ползать. – Старик гоготнул. – Полмира ушло, и полмира пропало. Только эльф остался!

– Эльф?

– Эльф тут, – серьезно подтвердил корзинщик. – Но остальные ушли.

Спятил дед, подумалось мне, но морщинистые руки ловко управлялись с лозой. Бросив законченную корзину в кучу, старик взял новые прутья.

– Все ушли, – повторил он. – Только эльф остался.

Я тронул коня шпорами. По обе стороны от дороги возвышались столбы, и к каждому пеньковой веревкой был привязан скелет. Это, естественно, служило предупреждением, что воров ждет казнь. Большинство правителей удовольствовались бы парой черепов, но Хэстен любил производить впечатление. Скелеты напомнили мне об Освальде, но я сразу забыл о святом, так как дорога устремилась к северным воротам Сестера, и прямо на моих глаза створки замкнулись.

– Вот вам и добро пожаловать, – пробормотал Финан.

– Если бы ты заметил приближающийся отряд всадников, то как бы поступил?

– Я полагал, что ублюдки откроют их пошире и облегчат нам дело, – буркнул ирландец.

Ворота выглядели внушительно. По бокам от арки возвышались две каменные башни, хотя одна из них частично обрушилась в ров, через который был переброшен бревенчатый мост. Обвалившийся камень заменили деревом. Наверху арки соорудили площадку, с нее за нашим приближением наблюдал воин. Потом к нему присоединились еще трое.

Створки ворот были высотой в два человеческих роста. Выглядели они могучими, как скала. Над ними оставалось свободное пространство, потому как створки не достигали подножия боевой площадки, защищенной бревенчатой стеной и надежно выглядевшей крышей. Один из мужчин, стоявших в тени этой кровли, сложил руки ковшиком и поднес ко рту.

– Вы кто такие? – вопросил он.

Я сделал вид, что не слышу. Мы двигались дальше.

– Кто вы такие? – закричал дозорный снова.

– Ролло из Хайтабу! – сообщил Ролло.

Я намеренно держался позади первых рядов и пригнул голову – кто-то из стражей мог быть в Тэмворпиге и узнать меня.

– Вы опоздали! – заявил сестерец. Ролло молчал. – Пришли примкнуть к ярлу Кнуту?

– Из Хайтабу, – гаркнул Ролло.

– Вы не можете войти! – завопил дозорный. Мы подошли уже так близко, что надобность кричать отпала.

– И что нам делать? – спросил Ролло. – Торчать тут и подыхать с голоду? Нам нужна еда!

Наши кони остановились прямо перед мостом, который по ширине не уступал дороге и был шагов десять в длину.

– Езжайте вокруг, – приказал сестерец. – К южным воротам. Переберетесь по мосту здесь, а еду можете купить в деревне.

– Где ярл Кнут? – осведомился Ролло.

– Поворачивайте на юг, но сначала переберитесь через реку, – велел дружинник. – Лейкнир подскажет вам, что делать.

– Кто такой Лейкнир?

– Он главный тут.

– Но почему нам нельзя войти? – допытывался Ролло.

– Потому что я так сказал. Не велено. Ярл распорядился.

Ролло замялся. Он не знал, как быть, и оглянулся на меня, ожидая подсказки. В этот момент мой сын тронул лошадь и въехал на мост. Он поднял голову и посмотрел на тех четверых.

– Брана все еще здесь? – спросил Утред. Язык данов он усвоил от матери и от меня.

– Брана? – Караульный растерялся, и неудивительно, потому как Браной звали жену Хэстена. Я, впрочем, сомневался, что моему сыну известен сей факт.

– Ну, Брана, – повторил мой сын тоном, словно это имя знают все. – Брана! Ты ведь должен знать Малышку Брану, славную потаскушку с пышной грудью и с задницей, о которой можно только мечтать?

Парень сделал кулаком жест, словно взбивает подушку.

Человек наверху рассмеялся:

– Нет, эту Брану я не знаю!

– Тебе стоит с ней познакомиться, – вдохновенно заявил сын. – Но только после меня.

– Я пришлю ее за реку, – пообещал заинтригованный дозорный.

– Эге! – воскликнул Утред, но не от восторга, а потому, что его лошадь шарахнулась вдруг в сторону.

Происшествие выглядело случайным, но я заметил, как он тронул бок коня шпорой. От боли тот дернулся, и Утред оказался под боевой платформой в месте, где его нельзя было увидеть сверху. Затем, к моему удивлению, парень вынул ноги из стремян и встал на седло. Проделал он это ловко, но сильно рисковал, ведь лошадь была не его собственная, а позаимствованная у людей Мереваля, и Утред не мог поручиться, как она себя поведет в ответ на его странные действия. Я затаил дыхание, но конь только мотнул головой и не пошевелился, позволив юноше ухватиться обеими руками за верхний край створки. Утред подтянулся, оседлал ворота, потом спрыгнул на противоположную сторону. Это произошло в мгновение ока.

– Что за… – Караульный на площадке перегнулся, пытаясь разглядеть, что происходит.

– Может, пошлешь за реку всех городских шлюх? – крикнул я, отвлекая его внимание.

Утред исчез, оказавшись внутри стен. Я ожидал криков, звона мечей, но вместо этого услышал, как скрипнул вынимаемый из скоб запорный брус и глухой стук, с каким он упал на землю. Потом одна из створок распахнулась. Тяжелые петли заскрежетали.

– Эй! – взвизгнул дозорный сверху.

– Вперед! – скомандовал я. – Вперед!

Я пришпорил коня, гоня перед собой сиротливую лошадь Утреда. Мы договорились, как будем действовать, оказавшись внутри, но этот план следовало поменять. Римляне строили города по одному образцу, с четырьмя стенами, четырьмя воротами и двумя улицами, соединяющими ворота и пересекающимися в центре. Моя идея состояла в том, чтобы стремительно добраться до центра и построить там «стену щитов», приглашая сестерцев нападать и гибнуть. Затем двадцать человек следовало отправить к южным воротам, чтобы запереть и завалить их. Теперь я предположил, что бо́льшая часть гарнизона сосредоточена как раз у южных ворот, поэтому «стену щитов» надо строить именно там.

– Мереваль!

– Господин!

– Двадцать человек – охранять эти ворота! Затворить, запереть, удерживать! Финан, южные ворота!

Мой сын бежал рядом со своей лошадью, потом ухватился за луку и запрыгнул в седло. И обнажил меч.

А я обнажил свой.

Копыта наших коней загремели по мостовой. Собаки лаяли, женщины визжали.

Потому что саксы ворвались в Сестер.

Глава 4

Передо мной расстилалась улица. Длинная и прямая. А у меня за спиной конники врывались в ворота. Они вопили, устремляясь внутрь города.

Сестер показался мне вдруг необъятным. Помнится, я подумал в тот миг, как был глуп, что мне нужно в три раза больше воинов, чтобы взять город, но отступать было поздно.

– Ты дурак! – выругал я сына. Тот повернулся в седле и ухмыльнулся. – Хорошая работа! – добавил я.

Длинная улица шла вдоль каменных домов. Утки бросились по сторонам от передовых всадников, одна не успела и попала под тяжелые копыта. Послышался кряк, полетели белые перья. Я ударил жеребца пятками, и тут вдруг из переулка вынырнули двое вооруженных мужчин. Оба замерли, оторопев. Одному хватило ума нырнуть обратно в тень, на другого налетел Ролло. Его меч опустился с силой, и на белесый камень стены близлежащего дома брызнула кровь. Кровь и перья. Взвизгнула женщина. Наша сотня с небольшим мчалась по улице. Некогда она была мощеной, но кое-где булыжники выломались, и копыта месили грязь, а потом снова громыхали по мостовой. Я рассчитывал увидеть в дальнем конце улицы южные ворота, но большое здание с колоннами загораживало обзор. Приблизившись, я разглядел среди колонн четырех убегавших копейщиков. Элдгрим и Кеттил, стремя в стремя, заставили лошадей перемахнуть две ступеньки, ведущие в окружающую массивное сооружение галерею. Я принял влево, услышал, как взвыл разрубленный человек, потом завернул коня вправо и увидел еще воинов, быть может с полдюжины. Они стояли у высокой двери, ведущей в здание с колоннами.

– Ролло, двенадцать человек. Держи тех ублюдков внутри!

Я забрал дальше вправо, потом влево, мы пересекли широкую площадь и галопом влетели в новую длинную улицу по прямой, словно копье. Улица вела к южным воротам. Пятеро удирали от нас, не сообразив нырнуть в любой из переулков. Я погнался за одним, увидел перекошенное страхом лицо, когда беглец обернулся, а потом Вздох Змея опустился на его шею, а я снова пришпорил жеребца, при этом заметив, как сын срубил еще одного из сестерцев. На краю улицы стояли три коровы. Краснорожая баба, доившая одну из них, возмущенно поглядела на нас, но не переставала тянуть за соски, пока мы громыхали мимо. Я видел копья и мечи над южными воротами. Здесь реял стяг Кнута с секирой и разрубленным крестом. Арку ворот обрамляли две каменные башни, но выше укрепления были деревянными. На площадке располагалось по меньшей мере человек двадцать, и число их пополнялось. Лестницы наверх я не видел и предположил, что она проходит внутри одной из башен. Громадные створки были закрыты, запорный брус лежал в скобах. Я был уже близко, все еще летя галопом, и видел, как с площадки сорвалась стрела и скользнула по булыжникам мостовой. Заметив, что второй лучник берет прицел, я натянул поводья и выдернул ноги из стремян.

– Кенвал! – бросил я одному из моих молодых саксов. – Пригляди за лошадьми!

И соскочил с седла. С боевой площадки прилетел камень, расколов плиту мостовой. В правой башне виднелась дверь, и я устремился к ней, едва увернувшись от второго камня. Заржала раненая стрелой лошадь. В темноту уходил винтовой пролет, но он кончился через несколько ступенек, потому как внутренняя часть кладки обрушилась. Камень был заменен тяжелыми дубовыми бревнами, а наверх вела массивная деревянная лестница. Я преодолел несколько старинных римских порогов, потом отпрянул, когда вниз полетел тяжелый булыжник. Он врезался в нижнюю перекладину лестницы, отскочил, не сломав ее, и прикатился мне под ноги. За ним следом отправилась стрела – легкая, охотничья, но, поскольку я не надел кольчуги, она вполне могла пробить мне грудь.

– Финан! – крикнул я, возвращаясь к двери. – Нам нужны щиты!

– Скоро будут! – отозвался ирландец.

Он отвел спешившихся воинов в проулок, потому что с площадки летели стрелы. Мы не взяли щиты, чтобы не возбуждать подозрений у стражей северных ворот, и это значило, что самая надежная наша защита еще болтается где-то на вьючных лошадях.

– Где вьюки? – спросил я.

– Скоро будут! – снова отозвался Финан.

Я помедлил пару мгновений, потом выскочил из башни, виляя вправо и влево, пока перебегал открытое пространство. После сражения при Этандуне я стал слегка припадать на одну ногу и не мог сравниться в скорости с молодым человеком. Стрела чиркнула о мостовую справа от меня, я повернул в ту же сторону, и вторая пролетела над левым плечом. Потом я благополучно нырнул в проулок.

– Там два ублюдка-лучника, – сообщил Финан.

– Где щиты?

– Я же сказал, скоро будут. Эйнар схлопотал стрелу в ногу.

Эйнар был дан, добрый дружинник. Он сидел на земле, с торчащей из бедра стрелой, и собирался ножом вырезать наконечник.

– Подожди отца Виссиана, – велел ему я. Мереваль обмолвился, что у священника есть дар врачевания.

– А что он может такого, чего не могу я? – спросил Эйнар.

Стиснув зубы, он вогнал лезвие в ногу.

– Господи! – сорвалось у Финана.

Я выглянул из-за угла и тут же отпрянул. Будь у меня кольчуга и щит, я бы чувствовал себя достаточно спокойно, но незащищенного человека можно убить даже охотничьей стрелой.

– Нужны дрова, – бросил я Финану. – Много дров. И щепки на растопку.

Я отправился на поиск Мереваля и нашел его подходящим с вьючными лошадьми. Планировка города напоминала решетку, и обозным хватило ума воспользоваться параллельной улицей, избежав таким образом лучников на площадке.

– Мы перебили охрану северных ворот, – доложил Мереваль. Он накинул кольчужный капюшон, и голос его звучал приглушенно. – Я оставил двенадцать человек охранять их.

– Нужны еще две группы, – сказал я. – Они должны подняться на стены по обе стороны от этих ворот.

Я имел в виду восточную и западную стены.

– По двенадцать человек в каждом отряде, – продолжил я. Мереваль промычал, что понял. – И прикажи им проверить остальные ворота. Думаю, они замурованы, но лучше в этом убедиться!

Я не знал точно, сколько людей было на боевой площадке южных ворот, но человек двадцать самое меньшее. Отрядив парней Мереваля на стены, я мог взять защитников в клещи.

– Предупреди своих насчет лучников, – бросил я Меревалю.

Потом снял пояс с мечом и плащ. Натянул через голову кольчугу. Кожаная поддевка воняла как помет хорька. Наконец надел шлем, снова застегнул пояс и набросил плащ. Дружинники разбирали свои кольчуги. Финан сунул мне щит.

– Раздобудь дрова! – крикнул я ему.

– Уже несут, – терпеливо ответил он.

Воины ворвались в соседний дом и ломали стол и лавки. На заднем дворе был свинарник, мы скинули наземь его кровлю и разобрали стропила. Тут же горел очаг – всего лишь дымящие угли в кольце камней. Сбоку от него стоял старый котел, с дюжину глиняных горшков помещались на прикрепленной к стене полочке. Взял один из горшков, высыпал сушеные бобы и оглянулся в поисках лопаты. Вместо нее подвернулся черпак. С его помощью я сгреб угли в горшок, который поставил в котел.

Все это заняло время. Я по-прежнему не представлял, сколько врагов внутри города, и при этом делил свои силы на отряды. Это чревато тем, что мои отряды могут задавить числом по отдельности. Мы застали гарнизон врасплох, но сестерцы быстро оправились, и если их много, то им ничего не стоит перещелкать нас, как клопов. Необходимо было поторапливаться. Я знал, что охрана северных ворот уже перебита, и предположил, что Ролло запер данов в большом доме с колоннами. Но это не значит, что в других кварталах города не окажется еще три или четыре сотни рассерженных северян. Защитники южных ворот держатся уверенно, выходит, полагаются на помощь. Они выкрикивали оскорбления, приглашая нас высунуться из переулка и умереть.

– Можете подождать там! – гаркнул один из них. – Все равно подохнете! Добро пожаловать в Сестер!

Необходимо овладеть стенами. Я подозревал, что за пределами города есть еще воины, и, следовательно, нельзя дать им войти. Мои люди охапками сносили солому и разломанные деревяшки на улицу.

– Мне нужно четыре человека, – сказал я. Большее количество не могло поместиться в нижнем этаже башни. – И еще шестеро в кольчугах и со щитами!

Шестерых я послал вперед. Они побежали к башне. Как и следовало ожидать, лучники спустили тетивы, и стрелы бессильно вонзились в щиты. Увидев, что луки разряжены, я повел четверку. Полетели камни. Щит я держал над головой, и он вздрагивал от ударов булыжников по ивовым доскам. В правой руке у меня был котел.

Я нырнул в башню. Будь у защитников мозги, они выслали бы людей оборонять подходы к древней римской лестнице, но, чувствуя себя в безопасности на площадке, сестерцы предпочли остаться там. Зная, что мы внутри башни, даны засыпали нас камнями. Прикрывшись щитом, я поднялся на пару ступенек. Доски щита трещали, но держались, прикрывая меня и тех, кто подносил дрова и солому. Свободной рукой я разложил горючее вокруг лестницы, затем снова взял котел, вытащил раскалившийся горшок и высыпал угли в солому.

– Еще дров! – взревел я. – Еще!

Впрочем, добавки не потребовалось – костер вспыхнул сразу, вынудив меня скатиться по каменным порогам. Растопка трещала, дрова моментально занялись, и дым и пламя устремились наверх башни, как в трубу. Враги там немедленно стали задыхаться, град камней прекратился. Быстро загорелась лестница, потом дубовые бревна башни. От них огонь перекинулся на площадку, вытесняя защитников на примыкающие стены, где их должны поджидать парни Мереваля. Я выбежал на воздух и увидел, что дым столбом валит из обрушенной крыши башни, а воины покидают площадку, как крысы тонущий корабль. Они помедлили, оказавшись на стенах, но, видимо, заметили бегущих людей Мереваля и бросили укрепления, попрыгали в ров и удрали по направлению к предместью.

– Утред! – Я указал сыну на ворота. – Пожар может перекинуться на створки, подыщи, чем перекрыть арку, когда ворота сгорят. Отбери дюжину парней. Тебе предстоит охранять ворота.

– Ты полагаешь, что враги…

– Не знаю, что они думают, – прервал я его. – И не знаю, сколько их. Зато знаю, что мы не должны дать им попасть обратно в город.

– Нам не задержать их надолго.

– Конечно. Нас слишком мало. Но им-то об этом неведомо.

Пламя лизнуло штандарт Кнута, и полотнище вспыхнуло. Мгновение назад оно реяло, а теперь превратилось в пепел, развеянный ветром.

– Мереваль! – обратился я к мерсийцу. – Выведи половину своих людей на укрепления! – Я хотел, чтобы даны снаружи видели копья, мечи и секиры на стенах и решили, что нас много. – Вторую половину используй для очистки города.

Основную часть своих дружинников я отправил на стены, а Финана и еще семерых повел в центр, к большому зданию с колоннами, где оставил Ролло. Дан был там.

– Вход только один, – сообщил он. – Они там заперлись. Щиты и копья.

– Сколько их?

– Я видел восьмерых, может, и больше. – Ролло дернул головой, указывая наверх. – Там окна, но они высоко и зарешечены.

– Зарешечены?

– Железные прутья. Думаю, единственный путь лежит через эти двери.

Защитники заперли двери, створки которых были из толстых досок, привинченных железными болтами. На одной из створок имелась ручка, но, потянув ее, я убедился, что обе они заперты на засов или завалены изнутри. Я поманил к себе Фолькбальда, вооруженного утяжеленной свинцом секирой.

– Руби!

Фолькбальд был фриз, сильный как бык. Соображал он туго, но дай ему простую работу, и дело сделано. Воин кивнул, глубоко вздохнул и занес топор.

Стальное лезвие врезалось в створку. Полетели щепки. Фолькбальд высвободил секиру и размахнулся снова. Обе большие створки вздрогнули от могучего удара. Фриз изготовился рубануть в третий раз, когда засов заскрежетал в скобах.

– Довольно, – скомандовал я. – Отойди.

Семеро, которых я привел, были в кольчугах и со щитами, поэтому мы образовали стену между двумя ближайшими к двери колоннами. Ролло и его люди расположились позади нас. Засов снова скрипнул, я услышал, как он глухо стукнулся об пол. Последовала заминка, потом правая створка очень медленно приотворилась. Она остановилась, едва щель стала достаточной, чтобы просунуть руку. Из нее высунулся меч и упал на мостовую.

– Мы дадим бой, если вы этого хотите, – раздался голос изнутри. – Но предпочли бы жизнь.

– Кто ты? – спросил я.

– Лейкнир Олафсон.

– Кому служишь?

– Ярлу Кнуту. А ты кто?

– Тот, кто зарежет тебя, если ты не сдашься. Теперь открывай обе створки.

Я опустил нащечные пластины и стал ждать. Из здания доносились оживленные голоса, но спор быстро кончился, и дверь распахнулась. В сумрачном коридоре, ведущем в темную глубину дома, сгрудилось около дюжины человек. Воины были в кольчугах, шлемах и со щитами, но, едва дверь открылась, побросали мечи и копья на мостовую. Вперед выступил высокий седобородый мужчина.

– Это я Лейкнир, – объявил он.

– Прикажи своим бросить щиты, – велел я. – Щиты и шлемы. И ты сам брось.

– Ты сохранишь нам жизнь?

– Еще не решил. Назови причину сделать это.

– Здесь моя жена, – сказал Лейкнир. – А еще дочь и ее малютки. Моя семья.

– Твоя жена может найти другого мужа, – бросил я.

Лейкнира это задело.

– А у тебя есть семья? – спросил он.

Я не ответил.

– Быть может, я пощажу тебя и просто продам твою семью, – издевался я. – Норманны в Ирландии щедро платят за рабов.

– Кто ты такой? – потребовал сообщить он.

– Утред Беббанбургский, – отрезал я.

Его отклик был странным, но приятным в силу неприкрытого страха, проступившего на лице. Лейкнир отступил на шаг и коснулся висящего на шее молота Тора.

– Утред убит, – выдохнул он.

Мне этот слух передавали уже второй раз, и Лейкнир явно ему верил, потому что смотрел на меня с ужасом.

– Хочешь, расскажу, как все было? – осведомился я. – Я умер. Умер без меча в руке, поэтому был сослан к Хель и слышал крик ее черных петухов! Они известили о моем приходе, Лейкнир, и Пожиратель трупов пришел за мной. – Я сделал шаг вперед, и дан отступил. – Пожиратель трупов, Лейкнир! Гнилая плоть висит у него на желтых костях, глаза пылают огнем, зубы как рога, а когти как ножи для холощения! На земле валялась кость, берцовая кость. Я схватил ее, обглодал до острой кромки собственными зубами и убил Пожирателя трупов.

Я крутанул Вздохом Змея:

– Я мертв, Лейкнир, и пришел собирать души живых. А теперь кидайте через дверь мечи, копья, щиты и шлемы!

– Умоляю, не истребляй мою семью! – промямлил Лейкнир.

– Ты обо мне слышал? – прогромыхал я, заранее зная ответ.

– Разумеется.

– И приходилось тебе слышать хоть раз, что я убиваю женщин и детей?

– Никогда, господин! – Он затряс головой.

– Тогда бросайте оружие и становитесь на колени.

Сестерцы повиновались, опустившись на колени у стены коридора.

– Стереги их, – велел я Ролло, потом прошел мимо согбенных людей и повернулся к Лейкниру. – Ты пойдешь со мной.

Стены прохода были обиты нестругаными досками, значит сделаны не римлянами. В обе стороны выходили двери, за ними были небольшие комнаты с соломенными матрасами. В другом помещении нашлись бочки. Людей нигде не было. В конце коридора обнаружилась дверь побольше, ведущая в западную половину громадного здания. Я распахнул ее. Раздался женский визг.

У меня же расширились глаза. В комнате собралось шесть женщин. Четыре – явно были служанки, поскольку в ужасе стояли на коленях за двумя другими. А этих я знал. Одна была Брана, жена Хэстена, седовласая, полная, круглолицая, с тяжелым крестом на шее. Она судорожно сжимала крест и шептала молитву. Брану крестили по приказу короля Альфреда, и я всегда считал, что ее переход в христианство лишь бессовестная уловка мужа, но, похоже, заблуждался.

– Это твоя жена? – спросил я у Лейкнира, последовавшего за мной в комнату.

– Да, господин.

– Лжецов я убиваю.

– Это моя жена, – подтвердил он снова, но как бы оправдываясь, – так отстаивают ложь, даже когда уже глупо что-то скрывать.

– А это твоя дочь? – Я кивнул на молодую женщину, сидевшую рядом с Браной.

На этот раз Лейкнир промолчал. Закричала Брана, требуя отпустить ее, но я и ухом не повел.

За юбку другой – молодой женщины – цеплялись двое малышей, близняшки. Она тоже затихла, просто смотрела на меня большими черными глазами, которые я так хорошо помнил. Женщина была так красива, так хрупка, так испугана и просто смотрела на меня, не говоря ни слова. Возраст изменил ее, но не так, как меняет большинство из нас. На момент первой встречи, думается, ей было лет пятнадцать-шестнадцать. Теперь она стала на десять лет старше, но годы только прибавили к красоте достоинство.

– Это твоя дочь? – повторил я с яростью, и Лейкнир опять промолчал. – Как ее зовут?

– Фригг, – почти шепотом выдавил Лейкнир.

Фригг, жена Одина, предводительница всех богинь Асгарда, единственная, кому дозволено восседать на высоком троне Одина, создание неземной красоты и обладательница пророческого дара, которой, однако, запрещено открывать кому-либо свое знание.

Возможно, эта Фригг тоже прозревала будущее, но не могла сказать, потому как девочка, известная мне как Эрсе, внучка колдуньи Эльфаделль, была глуха и нема.

А еще, как я сообразил, являлась женой ярла Кнута.

И я нашел ее.

Две сотни данов остались защищать Сестер, хотя многие из этих сотен были стары и отягощены ранами.

– Почему так мало? – поинтересовался я у Лейкнира.

– Никто не ожидал, что на Сестер нападут, – горько пробомотал он.

Я прогулялся по захваченному городу, изучая и удивляясь. Даже в старинной части Лундена, построенной на холмах, не было такого количества так хорошо отремонтированных римских зданий. Если не обращать внимания на соломенные кровли, легко было представить, что я перенесся во время, когда люди строили такие чудеса, когда половина мира управлялась из одной блистательной столицы. Меня не переставало удивлять, как им это удалось. И как такой народ, столь сильный и умный, мог потерпеть поражение?

Финан и мой сын ходили со мной. Мереваль и его люди оставались на стенах, создавая впечатление, что нас не сто тридцать три человека, а гораздо больше. Основная часть разбитого гарнизона находилась вне стен и сосредоточилась на обширной арене, где римляне развлекали себя смертью. Но мы пленили лошадей данов, захватили почти все их припасы и большинство жен.

– Выходит, тебя оставили охранять Фригг? – уточнил я у Лейкнира.

– Да.

– Ярл Кнут будет недоволен тобой, – хмыкнул я. – На твоем месте, Лейкнир, я отправился бы куда подальше и затаился там. – Он на это ничего не сказал. – Хэстен отплыл с Кнутом?

– Отплыл.

– Куда?

– Не знаю.

Мы находились в гончарной мастерской. Печь, сложенная из римских кирпичей, еще горела. На полках выстроились сработанные горшки и сосуды, рядом стояло колесо, на котором глине придают форму.

– Не знаешь? – переспросил я.

– Он не сказал, господин, – смиренно произнес Лейкнир.

Я притронулся к глине на колесе. Ком был твердый.

– Финан!

– Господин?

– Где топливо для этой печи?

– Вот оно.

– Почему бы не растопить печь как следует и не сунуть внутрь руки и ноги Лейкнира? Начнем с левой ноги. – Я повернулся к пленному. – Снимай сапоги. Они тебе больше не пригодятся.

– Да я правда не знаю! – почти простонал дан.

Финан подкинул поленьев в зев печи.

– Тебя оставили охранять самое ценное для ярла Кнута, – заметил я. – И ярл Кнут не просто так исчез. Он должен был сообщить тебе, куда посылать новости.

Я наблюдал за тем, как разгорается огонь. Жар заставил меня на шаг отступить от топки.

– У тебя не останется ни рук, ни ног, – продолжил я. – Но думаю, ты сумеешь ползать на коленях и локтях.

– Они отправились к Сэферну, – выдавил он.

И я поверил ему. Он только что раскрыл намерения Кнута, и они согласовывались со здравым смыслом. Кнут мог повести свой флот вокруг Корнуолума и обрушиться на южное побережье Уэссекса. Но он уже попробовал однажды и проиграл. Поэтому ярл использует реку Сэферн, чтобы пробраться глубоко в Мерсию, и первым большим препятствием для него станет Глевекестр. Глевекестр – дом Этельреда, важнейшая из крепостей Мерсии, хорошо защищенный бург с высокими римскими стенами. Но много ли воинов будут оборонять эти укрепления? Не собрал ли Этельред всех способных носить оружие для вторжения в Восточную Англию? Я внезапно похолодел, потому как Этельфлэд наверняка укрывается в Глевекестре. С того самого часа, как разнесется слух про данов на реке, про тысячи людей и коней, высаженных на берег Сэферна, народ толпами пойдет к ближайшему бургу. Но если этот бург недостаточно защищен, он станет ловушкой для укрывшихся в нем.

– Так что ты должен делать, если надо отправить сообщение Кнуту? – спросил я у Лейкнира, с испугом смотревшего на печь.

– Послать гонцов на юг, господин. Ярл сказал, что они найдут его.

Скорее всего, это тоже было правдой. Армия Кнута растечется по саксонской Мерсии, сжигая усадьбы, церкви и деревни, и дым пожаров окажется маяком для любого посланца.

– Сколько воинов у Кнута? – спросил я.

– Около четырех тысяч.

– Сколько кораблей отплыло отсюда?

– Сто шестьдесят восемь, господин.

Такое количество кораблей легко могло доставить пять тысяч воинов, но на них плыли также кони, слуги и поклажа, поэтому цифра в четыре тысячи вполне правдоподобна. Это большое войско, и Кнут все рассчитал. Он выманил Этельреда в Восточную Англию, а сам теперь в глубине его земель. Как повел себя Уэссекс? Эдуард наверняка созывает армию, но он одновременно вынужден рассылать воинов по бургам из опасения удара данов в южном направлении, через Темез. Я предполагал, что Эдуард озаботится обороной Уэссекса, предоставив Кнуту грабить Мерсию и разбить Этельреда, когда этот придурок решит-таки вернуться домой. Через месяц вся Мерсия будет принадлежать данам.

Вот только у меня в руках Фригг. Это не настоящее ее имя, да и кому известно ее настоящее? Она не скажет, потому как нема, и, вероятно, сама не знает, потому что глуха. Эльфаделль называла ее внучкой Эрсе, но это имя богини было призвано впечатлять наивных.

– Ярл Кнут без ума от Фригг?

– Он как мужчина с новым мечом, – подтвердил тот. – Не может и дня провести, не видя ее.

– Никто его не осудит, она ведь так красива, – заметил я. – Тогда почему Кнут не взял ее с собой?

– Боялся за ее безопасность.

– И оставил под охраной всего двух сотен воинов?

– Он посчитал, этого хватит, – ответил Лейкнир. Потом немного помедлил. – Сказал, что был только один человек, достаточно хитрый, чтобы напасть на Сестер, но теперь он мертв.

– А я тут как тут, вернулся из царства Хель. – Я пинком закрыл железную дверцу топки. – Ты сохранил свои ноги и руки.

Наступили сумерки. Мы вышли из гончарной мастерской и зашагали к центру города. Тут меня удивил вид небольшого здания, украшенного крестом.

– Жена Хэстена, – пояснил Лейкнир.

– Его не раздражало, что она христианка?

– Говорит, что недурно иметь на своей стороне и христианского бога.

– Очень похоже на Хэстена, – фыркнул я. – Умеет танцевать с двумя разными женщинами под две разные мелодии.

– Сомневаюсь, что он танцевал с Браной, – заметил Лейкнир.

Я расхохотался. Эта женщина была настоящей каргой: твердая, как кремень, своенравная, толстая, как бочка, с подбородком, как нос корабля, и с языком острым, как клинок.

– Ты не можешь держать нас в плену! – завопила она, едва мы вернулись в большой дом с колоннами. Я не обратил на нее внимания.

Здание некогда имело огромный зал. Возможно, тут размещался храм, или даже дворец римского правителя, но кто-то, наверняка Хэстен, разделил зал на отдельные комнаты. Деревянные перегородки достигали лишь половины высоты, и днем свет лился через верхние окна, закрытые железными решетками. По ночам зажигали лампы, а еще в комнате, где ютились женщины и дети, имелся открытый очаг, от которого расписные потолки покрылись копотью и сажей. Пол был сложен из тысяч малюсеньких плиток, образовывавших рисунок: странных морских существ с изогнутыми хвостами преследовали трое обнаженных мужчин с трезубцами. Две голые женщины, сидя верхом на гигантских устричных раковинах, наблюдали за охотой.

Брана продолжала досаждать мне, а я ее упорно не замечал. Четыре служанки сгрудились вместе с близнецами Фригг в углу и тревожно наблюдали за мной. Фригг, укутанная в «пернатый» плащ, восседала в деревянном кресле посреди комнаты. Она тоже смотрела на меня, теперь уже без страха, но с каким-то детским любопытством. Взгляд ее больших глаз следовал за моим, пока я разглядывал причудливые картинки на полу.

– Ну и здоровенные устрицы были в Риме, наверное, – заметил я, но все промолчали.

Я подошел к креслу Фригг и посмотрел сверху вниз на жену Кнута. Та спокойно встретила мой взгляд. Плащ ее состоял из тысяч перьев, вшитых в подкладку из холста. Перья повыдергали из соек и воронов, поэтому одеяние словно переливалось синим и черным. Женщина под этим странным нарядом была увешана золотом. Тонкие запястья унизаны браслетами, на пальцах сверкали камни в золотой оправе, на шее висела золотая цепь, а волосы, черные, как крыло ворона Одина, были собраны на затылке и удерживались золотой сеточкой.

– Прикоснись к ней – и ты покойник! – прошипела Брана.

Прежде я уже брал Брану в плен, но Альфред, уверенный в ее искреннем обращении в христианство, заставил отпустить ее. Он даже выступил в качестве крестного для двоих ее сыновей, Хэстена Младшего и Хорика. Помню день, когда Брану окунули в святую воду в лунденской церкви и дали новое христианское имя – Этельбрун.

Теперь хоть она и называла себя Брана, но носила на персях массивный серебряный крест.

– Мой муж убьет тебя, – выпалила она.

– Он пытался много раз, только я все еще жив.

– Мы сами можем убить ее, – предложил Ролло, который явно устал стеречь женщин, по крайней мере Брану. Едва ли какому мужчине надоест смотреть на Фригг.

Я присел перед креслом Фригг и заглянул ей в глаза. Она улыбнулась.

– Ты помнишь меня? – спросил я.

– Она не слышит, – напомнил Лейкнир.

– Знаю. Но понимает?

– Как собака? – Он пожал плечами. – Иногда кажется, что ей известно все, а иногда… – Лейкнир снова пожал плечами.

– А дети? – спросил я, посмотрев на близнецов, которые молча глядели на меня широко раскрытыми глазами из угла комнаты. На вид им было лет по шесть-семь, мальчик и девочка, оба с черными, как у матери, волосами.

– Они говорят, – сообщил Лейкнир. – И слышат.

– Как их зовут?

– Девочку – Сигрил, а мальчика – Кнут Кнутсон.

– И они разговаривают достаточно хорошо?

– Обычно их не заткнешь, – фыркнул дан.

И близнецы действительно умели говорить, потому как в следующую минуту случилось нечто странное, чему я в тот момент не придал значения. В палату вошел Мереваль, а вместе с ним отец Виссиан, священник с преждевременно поседевшей головой и в длинном черном плаще, подвязанном на манер рясы. Лица детей просветлели.

– Дядя Витред! – завопил Кнут Кнутсон. – Дядя Витред!

– Дядя Витред! – радостно подхватила девочка.

Церковник вышел из тени на свет.

– Меня зовут Виссиан, – сказал он, и личики близнецов погрустнели.

В тот миг я не думал об этом, потому что смотрел на Фригг, а вид этой красоты способен изгнать все иные мысли из головы мужчины. Все еще сидя на корточках, я взял ее бледную руку. Ладонь казалась невесомой и хрупкой, как пташка в кулаке.

– Ты помнишь меня? – снова спросил я. – Мы встречались у Эльфаделль.

Она просто улыбнулась. Когда мы только вошли, Фригг испугалась, но теперь выглядела достаточно довольной.

– Помнишь Эльфаделль? – допытывался я. Женщина, разумеется, ничего не ответила, и я нежно сжал ее ладонь. – Ты пойдешь со мной. Ты и твои дети. Но обещаю, что никому не будет причинено вреда. Никому.

– Ярл Кнут убьет тебя! – взвизгнула Брана.

– Еще одно слово – и я вырежу тебе язык, – процедил я.

– Ты смеешь… – начала была толстуха, но заверещала, стоило мне извлечь из-за пояса нож.

Тут, к моему удивлению, Фригг засмеялась. Это был не совсем смех, скорее, какой-то гортанный клокочущий звук, но лицо ее озарилось неожиданным весельем.

Я подошел к Бране, которая вся сжалась.

– Умеешь ездить верхом, женщина? – уточнил я у нее. Она только кивнула. – Тогда поутру ты поскачешь на юг. Найдешь презренного червя, которого величаешь супругом, и передашь, что Утред Беббанбургский захватил жену ярла Кнута и его детей. И скажешь, что Утред Беббанбургский в настроении проливать кровь.

Я сунул нож на место и повернулся к Ролло:

– Они ели?

– При мне нет.

– Проследи, чтобы их покормили. И чтобы их никто и пальцем не тронул.

– Понял, – уныло отозвался дан.

– Только прикоснись к ней – и будешь биться со мной, – предупредил я.

– Им ничто не грозит, господин, – пообещал Ролло.

Этельред начал эту войну, а Кнут обвел его вокруг пальца, и теперь Кнут бесчинствовал в Мерсии, будучи убежден, что его враги в растерянности. Извечная мечта данов, завоевание саксонской Британии, воплощалась в реальность.

Вот только я был все еще жив.

Той ночью мы почти не сомкнули глаз – работы было невпроворот.

Финан отобрал самых лучших лошадей из захваченных, их мы забирали с собой. Мой сын возглавил отряды, прочесывающие город на предмет кладов с монетами или ценностями, которые можно увезти. Половина людей Мереваля охраняла стены, а вторая – ломала дома, чтобы получить топливо.

Южные ворота прогорели, и сын перегородил вход двумя тяжелыми возами. Даны за пределами города превосходили нас числом, хотя не знали этого. Я опасался ночного приступа, но его не произошло. Костры горели на старой арене, значительно больше их было за мостом, чуть дальше к югу. А скоро их еще прибавится.

Мереваль и его воины складывали растопку и дрова у бревенчатого частокола. Все отремонтированные участки стены предстояло сжечь. Сжечь ворота, сжечь палисад – нам придется уничтожить все городские укрепления, за исключением возведенных из камня.

Я не мог удержать Сестер. Для этого требовалось в десять раз больше людей, поэтому мне придется его оставить. Даны, без сомнения, вернутся за римские стены, но я хотя бы облегчу саксам задачу: пусть их войско атакует врага. Я рассчитывал нанести большой урон. Шесть месяцев данам придется рубить деревья, обтесывать стволы и утрамбовывать их в почву среди поврежденных укреплений. Я надеялся, что у данов не окажется этих шести месяцев. И вот, с наступлением ночи мы зажгли костры, начав с северной стороны города. Пожар за пожаром вспыхивали в летней ночи. Пламя устремлялось к звездам, а дым затягивал небо. Сестер оказался в кольце огня. Огонь ревел, искры падали на соломенные крыши внутри укреплений, и те тоже занялись. Но к тому часу, как вспыхнул последний костер, а бо́льшая часть города заполыхала, мы уже были в седлах и готовы выступить. На небе зажглась утренняя звезда, Эрендель – так ее называют. Эрендель еще не померкла, когда мы расцепили возы и выехали через южные ворота.

Мы уводили всех коней, поэтому наблюдающие за нами даны видели целую орду, покидающую горящий город. Мы взяли жену Хэстена, жену Кнута и обоих ее детей. Всех их бдительно стерегли мои люди. Забрали также сдавшихся данов. Мы ехали в боевом убранстве, облачившись в кольчуги и со щитами, отблески пожаров играли на обнаженных клинках. Галопом летели по длинной прямой дороге, и я видел людей, поджидающих нас у моста, но они были подавлены, напуганы и значительно уступали нам числом. Сестерцы даже не попытались остановить нас, но обратились в бегство вдоль речных берегов, и вскоре копыта моего коня застучали по дощатому настилу моста. Мы перебрались на южный берег Ди.

– Топоры! – скомандовал я.

За рекой полыхала крепость Сестер. Солома и дерево горели, обращаясь в дым, искры и угли. Сам город наверняка уцелеет. Его подпалит, мостовые покроются пеплом, но то, что возвели римляне, останется и после того, как уйдем мы.

– Мы не строим, только разрушаем, – буркнул я сыну.

Он посмотрел на меня как на безумца, но я лишь кивнул в сторону наших парней с топорами, которые крушили настил. Нужно было помешать остающимся в Сестере данам погнаться за нами, а самый быстрый способ добиться этого – лишить их моста.

– Пора тебе жениться, – сообщил я Утреду.

Тот удивленно посмотрел на меня, потом ухмыльнулся:

– Фригг скоро овдовеет.

– Тебе ни к чему глухонемая жена. Но я тебе кого-нибудь подыщу.

Последняя доска, соединяющая каменные арки, рухнула в воду. Светало, и на востоке уже поднималось солнце, окрасив низкие облака розовым и золотым. Люди наблюдали за нами из-за реки.

Пленники скакали с нами, у каждого на шею была накинута петля. Теперь я приказал снять петли.

– Вы вольны идти, – сообщил я им. – Но если увижу вас снова, то убью. Заберите ее с собой. – Я кивнул в сторону Браны, которая обвисла на крепкой кобыле, словно мешок с мукой.

– Господин, – Лейкнир подвел свою лошадь к моей, – я хотел бы пойти с тобой.

Я посмотрел на него, седовласого и побитого жизнью.

– Ты присягнул ярлу Кнуту, – сурово напомнил я.

– Прошу, господин! – взмолился он.

Еще один из пленников, молодой человек, подъехал к Лейкниру:

– Господин, можно нам один меч?

– Возьмите, – кивнул я.

– Прошу, господин! – скулил Лейкнир. Он знал, что случится.

– Два меча, – велел я.

Лейкнир не справился. Ему поручили дело, и он его провалил. Если он вернется к Кнуту, его накажут за неудачу, и я не сомневался, что кара будет долгой, мучительной и смертельной. Но мне он не был нужен. Неудачник.

– Как тебя зовут? – спросил я у молодого.

– Йорунд, господин.

– Сделай это быстро, Йорунд. Я не нахожу наслаждения в боли.

Он кивнул и спешился. Мои люди отвели коней по сторонам, образовав грубое кольцо вокруг лужайки. Лейкнир слез с седла. Он уже выглядел проигравшим.

Мы швырнули в траву два меча. Лейкнир предоставил Йорунду первому выбрать оружие, потом взял второй меч, но почти не делал попыток защищаться. Вскинул меч, но без воодушевления. Он просто смотрел на Йорунда, и я видел, как ладони Лейкнира изо всех сил сжимают рукоять, чтобы не выпустить оружие в миг смерти.

– Дерись! – дразнил его Йорунд, но тот уже покорился смерти.

Он сделал робкий выпад, и Йорунд отвел его, отбил меч противника в сторону, и Лейкнир не вернул его назад, а остался стоять, раскинув руки. И Йорунд погрузил взятый у нас меч глубоко в беззащитный живот врага. Лейкнир согнулся, застонал, сжимающая рукоять меча ладонь побелела. Йорунд высвободил клинок, за которым хлынул фонтан черной крови, и ударил снова, на этот раз в горло. Он не извлекал меча до тех пор, пока Лейкнир не опустился на колени, а затем не упал ничком. Старый воин подергался в траве несколько мгновений, потом затих. Ладонь, как я заметил, так и сжимала рукоять.

– Мечи! – потребовал я.

– Мне нужна его голова, господин, – попросил Йорунд.

– Так возьми ее.

Голова ему была нужна, дабы доказать Кнуту, что Лейкнир мертв, что он наказан за неспособность защитить Фригг. Если Йорунд явится к господину без свидетельства, его самого ждет наказание. Голова покойника – залог безопасности Йорунда, знак, что он исполнил кару и может избежать ее сам.

Близ дороги располагалась каменоломня. Никто явно не работал в ней много лет, потому как подножие ее заросло травой и пестрело молодыми деревцами. Я подозревал, что именно здесь римляне добывали известняк для постройки Сестера. Теперь мы оставили обезглавленное тело Лейкнира лежать между камней. Йорунд вернул оба меча и замотал окровавленную голову плащом.

– Мы еще увидимся, господин, – пообещал он.

– Передай от меня привет ярлу Кнуту, – ответил я. – И скажи, что с его женой и детьми ничего не случится, если он повернет домой.

– А если он подчинится, господин, ты вернешь их ему?

– Кнуту придется выкупить их, так и передай. А теперь уходи.

Даны ускакали на восток. Брана жаловалась, уезжая с ними. Она требовала, чтобы ее сопровождали две служанки, но я оставил их приглядывать за Фригг и детьми. Жена Кнута восседала на серой кобыле, одетая в свой пернатый плащ, и в то летнее утро ею трудно было не залюбоваться. Фригг видела, как умер Лейкнир, и слабая улыбка на ее губах не дрогнула, когда старый воин поперхнулся кровью, затрепыхался и стих.

Вот так мы выступили на юг.

Глава 5

– Кнут повернет домой? – спросил мой сын, когда мы скакали сквозь буковую рощу вдоль узкого быстрого ручейка.

– Нет, пока не закончит в Мерсии, а может, и после тоже, – ответил я. – Ему захочется захватить и Уэссекс.

Утред повернулся в седле и посмотрел на Фригг:

– Но ты вернешь ее, если он возвратится? Значит, такое возможно?

– Не будь глупцом, – урезонил его я. – Мы знаем, что Кнут без ума от нее, но он и десяти шагов не сделает, чтобы спасти ей жизнь.

Парень недоверчиво хохотнул:

– Да я бы полмира прошел ради нее!

– Это потому, что ты идиот. А Кнут – нет. Ему нужна Мерсия, нужна Восточная Англия, нужен Уэссекс. А в тех местах полно женщин, и среди них найдутся красавицы не хуже Фригг.

– Но…

– Я задел его гордость, – прервал я сына. – Фригг на самом деле не заложница, поскольку Кнут и кусок крысиного помета не отдаст в обмен на нее. Возможно, он пошевелит пальцем, чтобы спасти сына, но женщину… Длинный Меч не из-за нее погонится за мной, а из-за того, что задета его гордыня. Из-за меня он оказался в дураках, а ему этого не стерпеть. Он придет.

– С четырьмя тысячами воинов?

– С четырьмя тысячами, – спокойно подтвердил я.

– Но Кнут может махнуть на тебя рукой, – предположил Утред. – Ты сам сказал, что Мерсия для него дороже.

– Он придет, – повторил я.

– Почему ты так уверен?

– Потому что Кнут похож на меня. Он такой же, как я, – гордый.

Сын проехал молча несколько шагов, затем сурово поглядел на меня.

– Гордыня суть грех, отец, – произнес он назидательно, подражая священнику.

– Ах ты, эрслинг! – Я не удержался от хохота.

– Нас учат этому, – продолжил парень серьезно.

– Церковники? – спросил я. – Помнишь Оффу?

– Собачника?

– Именно.

– Мне нравились его псы, – сказал Утред.

Оффа был священник-расстрига, который странствовал по Британии со сворой ученых собак и показывал фокусы. На самом деле псы всего лишь служили ему пропуском в усадьбу любого правителя. Оказавшись в большом зале, Оффа вострил уши. Это был умный человек, способный складывать два и два. Он всегда знал, что где замышляется, кто кого ненавидит, а кто наоборот, и продавал свои сведения. В итоге Оффа предал меня, но мне не хватало его осведомленности.

– Священники похожи на Оффу, – продолжил я. – Они хотят, чтобы мы были их собаками: хорошо обученными, благодарными и покорными. Почему? Просто это помогает им богатеть. Они учат тебя, что гордость – грех? Но ты ведь мужчина! Это все равно что говорить, будто грешно дышать, – как только ты станешь испытывать стыд за то, что дышишь, церковники сунут тебе отпущение в обмен на пригоршню серебра.

Я нагнул голову, проезжая под низкой веткой. Мы ехали по лесной дороге, ведущей на юг вдоль берега стремительного потока. Снова пошел дождь, но не сильный.

– Священники никогда не корили меня за гордыню, пока даны жгли их церкви, – продолжил я. – Но как только настал мир и храмы перестали рушить, они обратились против меня. Ты сам увидишь: через неделю святоши будут лизать мне зад и умолять спасти их.

– И ты спасешь, – подтвердил Утред.

– И буду дураком, – мрачно проронил я. – Но спасу.

Мы ехали по знакомой местности, потому как много лет посылали большие отряды воинов присматривать за данами в Сестере. Вся Северная Мерсия находилась под властью данов, но земли, по которым пролегал наш путь, постоянно подвергались угрозе со стороны диких валлийских племен. Трудно было сказать, кому эти земли принадлежали на самом деле. Ярл Кнут называл их своими, но ему хватало ума не враждовать с валлийцами, которые дрались как демоны, а стоило их прижать, без труда укрывались в горах. Этельред тоже претендовал на них и предлагал серебро всем мерсийцам, которые отважатся обосноваться в этих спорных владениях, но не предпринимал ничего, чтобы защитить этих поселенцев. Так далеко на севере не располагался ни один из его бургов, и он не спешил захватывать Сестер, потому как и даны, и валлийцы рассматривали бы этот поступок как угрозу. Меньше всего на свете Этельреду хотелось втягивать Мерсию в войну с такими беспощадными врагами, поэтому он довольствовался простым наблюдением за Сестером. Теперь Этельред получил войну с данами, и я молился, чтобы валлийцы не втянулись в нее. Они тоже претендовали на эту область, однако за все те годы, что мои люди надзирали за Сестером, ни разу не вмешались. Теперь искушение могло оказаться слишком сильным. Уповать оставалось на то, что валлийцы были христианами, и большинство их священников скрепя сердце выступали за саксов, потому как оба народа поклонялись одному и тому же распятому Богу. Но раз даны и саксы принялись резать друг друга, то даже валлийское священство могло увидеть в этом ниспосланный свыше шанс пограбить богатые районы вдоль западной границы Мерсии. Может, так, а может, и нет. Но просто на случай, если с гор спустится шайка валлийских воинов, я отрядил вперед дозор.

И когда один из разведчиков вернулся доложить о замеченном в небе дыме, я счел, что мы наткнулись на такую вот шайку. Дыма так далеко к северу я не ожидал. Люди Кнута разоряют Южную Мерсию, не северную, но толстый столб дыма указывал на горящую усадьбу. Столб виднелся слева от нас, к востоку, и достаточно далеко, чтобы не беспокоиться. Но мне хотелось знать, присоединились ли валлийцы к творящемуся хаосу, поэтому мы пересекли ручей и поскакали через густую дубраву к пожарищу.

Горела ферма. Частокола не было, просто группа бревенчатых строений на расчищенной от леса лужайке. Кто-то поселился здесь, построил дом и амбар, рубил деревья, вскармливал скот и растил ячмень, но теперь маленькая усадьба полыхала. Мы смотрели из-за дубов. Я видел восемь или девять вооруженных мужчин, пару мальчишек и два трупа. Несколько женщин и детей были согнаны в кучку и взяты под охрану.

– Это не валлийцы, – сказал Финан.

– Откуда знаешь?

– Слишком их мало. Это даны.

У мужчин с мечами и копьями были длинные волосы. Это еще не делало их данами, хотя большинство данов и носило длинные волосы. Саксы предпочитали коротко стричься, и я решил, что Финан прав.

– Заведи двадцать человек на восточную сторону, – велел я ему. – Потом покажитесь.

– Просто показаться?

– Просто.

Я выждал, пока люди у горящей фермы заметят Финана. Двое мальчишек тут же устремились за лошадьми, а пленных женщин и детей заставили встать с земли. Даны, если это были они, начали сгонять в стадо семь коров и почти преуспели в этом, когда я вывел своих воинов из-под деревьев и увлек их вниз по склону, по недавно сжатому полю. Девять мужчин заметили нас, переполошились, поняв, что зажаты в клещи, но успокоились, не увидев в нас угрозы. Мы не шли в атаку, просто ехали неспешно, и у многих из нас были длинные волосы. Девятеро сжимали оружие и держались вместе, но не изготовились к бою. Это была ошибка.

Остановив бо́льшую часть своего отряда на стерне, я отобрал только троих, с которыми перешел ручей и оказался близ полыхающих построек. Я дал знак людям Финана присоединиться к нам, потом посмотрел на горящий амбар.

– Хороший день для пожара, – сказал я на данском.

– Давно было пора, – ответил один из мужчин на том же языке.

– Это почему? – Я слез с седла и удивился, каким разбитым и уставшим себя чувствую.

– Им тут не место, – буркнул мужчина, кивнув на два трупа.

Оба мужские, они были выпотрошены, как олени, и лежали в лужах крови, медленно расплывающихся под моросящим дождем.

– Можешь называть меня господином, – любезно предложил я.

– Да, господин, – сказал вожак. У него был только один глаз, соседняя глазница зияла шрамом, из нее сочился гной.

– Кто ты такой? – осведомился я.

Это и впрямь оказались даны, все пожилые. Ободренные висящим поверх моей кольчуги молотом, они охотно сообщили, что пришли из поселений на востоке и положили конец проникновению саксов на их земли.

– Все они саксы, – сказал вожак, кивнув на сбившихся в кучку возле ручья детей и женщин. До этого пленники плакали, но теперь смотрели на меня в немом ужасе.

– А отныне рабы? – спросил я.

– Да, господин.

– Тут еще два трупа, – сообщил Финан. – Старухи.

– Какой прок от старух? – хмыкнул дан. Один из его спутников сказал что-то, чего я не разобрал, и все загоготали.

– Как тебя зовут? – спросил я у одноглазого.

– Гейтнир Колфинсон.

– Вы служите ярлу Кнуту?

– Да, господин.

– Я еду к нему, – пояснил я и в некотором смысле не соврал. – Это он приказал вам напасть на этих людей?

– Он желал, чтобы саксонский сброд прогнали, господин.

Я оглядел отряд Гейтнира Колфинсона, отметив седые бороды, морщинистые лица и щербатые рты.

– Молодые мужчины ушли с ярлом?

– Да, господин.

– А вы решили очистить край от саксонского сброда?

– Так хотел ярл, – заявил Гейтнир.

– Вы славно справились, – уважительно кивнул я.

– Почли за удовольствие, – отозвался дан. – Я лет шесть как мечтал спалить дотла это место.

– Так почему не сделал этого раньше?

Гейтнир пожал плечами:

– Ярл Кнут говорил, что нам нельзя будить Этельреда Мерсийского.

– Ярл не хотел зачинать войну?

– Тогда нет, – согласился одноглазый. – А вот теперь…

– Теперь ты можешь обойтись с саксонским сбродом так, как он того заслуживает.

– И самое время, господин, честное слово!

– А я как раз саксонский сброд, – заявил я.

Повисла тишина. Похоже, они не знали, правильно ли поняли меня. В конце концов, перед ними стоял мужчина с длинными волосами, молотом Тора, руками в браслетах, которые даны носят как боевой трофей. Я улыбнулся и повторил:

– Я – саксонский сброд.

– Господин? – переспросил озадаченный Гейтнир.

Я повернулся к двоим мальчишкам:

– Вы кто?

Это оказались внуки Гейтнира, которых дед захватил на расправу с саксами.

– Вас я не собираюсь убивать, – бросил я парнишкам. – Поэтому скачите домой и передайте матери, что пришел Утред Беббанбургский. Повторите имя! – Они покорно исполнили приказ. – И еще передайте, что я двигаюсь в Снотенгахам – сжечь усадьбу ярла Кнута. Куда я еду?

– В Снотенгахам, – пробормотал один.

Я сомневался, что им доводилось слышать про это место, и не имел намерения приближаться к городу. Надо было лишь распустить слухи и вывести Кнута из равновесия.

– Хорошие мальчики. А теперь пошли прочь.

Мальцы замялись, переживая за судьбу деда и других мужчин.

– Прочь! – рявкнул я. – Убирайтесь, пока я и вас не надумал убить!

Они исчезли, а потом мы прикончили девятерых стариков. Мы забрали их коней, не считая тех, на которых ускакали полуживые от страха ребята. Мне хотелось, чтобы слух расползся среди данов по всей Мерсии. Слух, что Утред вернулся и жаждет крови. Кнут считает, будто может творить что хочет в сакской Мерсии, но через день-другой, как только Брана найдет его, а слухи станут громче, Длинный Меч начнет оглядываться через плечо. Может, даже пошлет отряд в Снотенгахам, где у него одно из богатейших поместий.

Оставив саксонских детей и женщин самих заботиться о себе, мы поскакали на юг. Нам больше не встретились ни отряды данов, ни валлийские воины, и два дня спустя мы очутились в саксонской Мерсии. Небо на юге и на востоке чернело от дыма, – это означало, что Кнут жжет, убивает и грабит.

И мы направили коней к Глевекестру.

Глевекестр был твердыней Этельреда. Бург стоял в западной части Мерсии на реке Сэферн и охранял земли Этельреда от набегов валлийцев. Таково было первоначальное предназначение бурга, но он разросся достаточно, чтобы служить убежищем для жителей окрестных деревень в случае прихода врага. Подобно Сестеру и многим другим поселениям в Мерсии и Уэссексе, стены Глевекестра построили римляне. А римляне строили на совесть.

Город лежал на равнине, которую не так-то просто оборонять, но, как и в Сестере, здешняя стена была обведена рвом, заполненным водой из близлежащей реки. Только этот ров был гораздо глубже и шире. Берег с внутренней стороны рва укрепили сваями, на которых возвышалась сооруженная из камня стена высотой в два человеческих роста. Стену усиливали три с лишним десятка боевых башен. Этельред поддерживал укрепления в исправном состоянии, не жалел денег на каменщиков, подновлявших стены там, где время подточило их. Глевекестр был для Этельреда столицей и домом, и когда правитель Мерсии отправился захватывать Восточную Англию, то позаботился, чтобы его оплот не остался без надежной защиты.

Задача оборонять Глевекестр была возложена на фирд. Фирд – это ополчение из простолюдинов, которые в мирное время работают на земле, куют железо или рубят лес. Это не профессиональные воины, но поставьте фирд за полной воды канавой или на каменной стене – и получите опасного врага. Услышав, что Кнут отплыл в Сэферн, я поначалу испугался. Но по мере продвижения на юг убедил себя, что Глевекестр и его обитатели, скорее всего, в безопасности. Этельред скопил в городе слишком много богатств, чтобы бросить его без хорошей защиты, и вполне мог оставить внутри городских стен тысячи две воинов. Да, большинство из них – это фирд, но попробуй взять их за надежными укреплениями.

Кнут мог поддаться искушению и напасть на город, но даны никогда не любили осад. Люди будут гибнуть под каменными стенами и тонуть в городских рвах, а ярлу нужно сохранить силу армии для битвы с войском Этельреда, когда оно вернется из Восточной Англии. Сначала Кнут победит в этом сражении и только затем пойдет приступом на римский город-форт. Бросив Глевекестр без внимания, Длинный Меч рискует получить удар в спину со стороны гарнизона, но ему известны свойства саксонского фирда. Тот крепок в обороне, но слаб в нападении. Я предполагал, что Кнут оставит две-три сотни воинов надзирать за крепостью и сдерживать гарнизон. Трех сотен будет вполне достаточно, потому как один обученный воин стоит шести или семи человек из фирда. Кроме того, стремясь сберечь припасы, в городе не станут держать много лошадей, а при атаке на данов без них не обойтись. Гарнизон будет не нападать на Кнута, а оберегать богатый дворец и изобильную казну Этельреда. Больше всего ярл может опасаться попытки Эдуарда Уэссекского двинуться на выручку Глевекестру. Потому Кнут наверняка выставил заслон на Темезе, готовый сдержать любую армию западных саксов. А быстро она не подойдет: Эдуарду потребуется не один день, чтобы созвать фирд для обороны западносаксонских бургов, сосредоточить армию и решить, что делать с хаосом, который творится к северу от него.

По крайней мере, так я полагал.

Наш путь лежал по опустошенной стране.

То был богатый край с плодородной почвой, жирными овцами и зелеными садами, страна изобилия. Всего несколько дней назад тут стояли процветающие деревни, гордые усадьбы и вместительные амбары, а теперь остались лишь дым, пепел и смерть. Забитый скот лежал в полях, гниющим мясом коров питались волки, одичавшие псы и вороны. Людей не было, только мертвецы. Даны, устроившие этот разор, ушли в поисках новой добычи, а уцелевшие жители, если таковые вообще остались, бежали в бурги. Мы скакали молча.

Мы следовали по римской дороге, проходящей прямо посреди этого опустошения. Сохранившиеся мильные камни отсчитывали расстояние до Глевекестра. Близ камня с вырезанной на нем цифрой VII даны впервые заметили нас. Их было человек тридцать-сорок, и они, видно, приняли нас за своих, потому как без опаски поскакали навстречу.

– Вы кто? – окликнул один из них, когда мы сблизились.

– Ваши враги, – ответил я.

Даны вздыбили коней. Было слишком поздно, чтобы поворачивать и бежать, да и, возможно, даны оказались сбиты с толку моим ответом. Я остановил своих и выехал вперед один.

– Кто вы? – снова спросил их предводитель.

На нем была кольчуга, красивый шлем обрамлял смуглое худощавое лицо, руки густо унизаны серебром.

– У меня больше воинов, чем у тебя, – сказал я. – Поэтому назовись первым.

Несколько мгновений он размышлял. Мои воины развернулись, образовав линию хорошо вооруженных всадников, совершенно очевидно готовых к атаке.

– Меня зовут Торфи Оттарсон. – Дан пожал плечами.

– Ты служишь Кнуту?

– А кто ему не служит?

– Я.

Торфи глянул на молот у меня на шее.

– Кто ты? – снова поинтересовался он.

– Меня кличут Утредом Беббанбургским, – представился я и был вознагражден выражением тревоги, проступившим вдруг на его лице.

– Торфи Оттарсон, ты думал, что я мертв? – осведомился я. – Может, так и есть. Но кто сказал, что покойник не может вернуться, чтобы мстить живым?

Дан коснулся собственного молота и раскрыл рот, но не проронил ни слова. Его люди таращились на меня.

– Поведай мне, Торфи Оттарсон, ты и твои воины пришли из-под Глевекестра?

– Где осталось еще множество воинов, – с вызовом заявил он.

– Вас оставили наблюдать за городом? – уточнил я.

– Мы делаем то, что нам велено.

– Тогда и я скажу тебе, что делать, Торфи Оттарсон. Кто командует вашими войсками под Глевекестром?

Дан замялся, потом счел, что вреда в ответе не будет.

– Ярл Бьоргульф.

Мне этого имени не доводилось слышать. Скорее всего, один из доверенных людей Кнута.

– Тогда отправляйся к ярлу Бьоргульфу и передай, что Утред Беббанбургский направляется в Глевекестр и требует дать ему свободный проход. И ярл даст его.

Торфи мрачно улыбнулся:

– Ты стяжал славу, господин, но даже тебе не под силу разбить отряд, который стоит у нас под Глевекестром.

– Я не сражаться иду.

– А если ярл Бьоргульф решит иначе?

– Вполне вероятно. Но ты передашь ему еще кое-что.

Я вскинул руку и принялся наблюдать за лицом Торфи, когда Финан и трое его парней вывели Фригг и близняшек.

– Знаешь, кто это такие? – уточнил я. Торфи только кивнул. – Тогда доложи ярлу Бьоргульфу, что, если он окажет сопротивление, я сначала убью девочку, потом ее мать, а последним – мальчишку. – Я ухмыльнулся. – Ярл Кнут будет счастлив, не так ли? Его жену и детей зарежут только потому, что Бьоргульфу захотелось подраться!

Торфи таращился на Фригг и близнецов. Мне кажется, он с трудом заставил себя поверить своим глазам, но наконец обрел дар речи.

– Я все передам ярлу Бьоргульфу, – сдавленным от изумления голосом произнес дан. – И сообщу тебе его ответ.

– Не трудись, – отмахнулся я. – Ответ мне известен. Скачи и передай ему, что Утред Беббанбургский едет в Глевекестр и что нам не следует мешать. И, Торфи, считай себя везунчиком.

– Везунчиком?!

– Ты повстречался со мной и остался жив. Теперь поезжай.

Даны развернулись и ускакали. Их кони были гораздо свежее наших, и вскоре отряд Торфи скрылся из виду.

– Нам это понравится! – Я усмехнулся, обращаясь к Финану.

– Если только им не вздумается корчить из себя героев и спасать заложников.

– Не вздумается.

Я усадил Сигрил на лошадь Ролло, тот скакал с обнаженным мечом. Кнут Кнутсон сидел перед Свитуном, и тот, как и Ролло, держал клинок на изготовку. Фригг ехала между Элдгримом и Кеттилом и, видимо, не интересовалась происходящим. Она просто улыбалась. Перед Фригг и детьми, возглавляя нашу колонну, размещались два знаменосца – впервые со дня выступления с Беардан-Игге мы развернули наши флаги: гарцующую лошадь Мерсии и волчью голову Беббанбурга.

И даны просто смотрели, как мы проходим.

Мы приблизились к Глевекестру, и я увидел, что дома предместий сожжены, чтобы защитники могли наблюдать с высоких стен за врагом. Сами стены ощетинились остриями копий, блестевшими в лучах клонящегося к закату солнца. По левую от меня руку виднелись палатки данов Бьоргульфа – отряда, оставленного, чтобы не дать фирду пойти на вылазку. Данов оказалось сотни четыре – точно сосчитать было сложно, поскольку при нашем появлении они разбились на две части и сопровождали нас с двух сторон, хотя и на почтительном расстоянии. Враги даже не выкрикивали оскорблений, просто таращились.

За милю или около того от северных ворот мужчина крепкого сложения с рыжими усами повернул коня и погнал его к нам. С ним ехали двое молодых парней. Ни у кого не было щита, только вложенные в ножны мечи.

– Ты, наверное, ярл Бьоргульф? – приветствовал я его.

– Да.

– Здорово снова увидеть солнце, не так ли? Даже не припомню другого столь дождливого лета. Мне начало уже казаться, что лить так и не перестанет.

– С твоей стороны было бы мудро передать мне семью ярла Кнута, – заявил Бьоргульф.

– Вся рожь сгнила от влаги, – продолжал я. – Никогда не видел столько полегших хлебов.

– Ярл Кнут будет милостив, – гнул свое Бьоргульф.

– Тебе следует беспокоиться о моей милости, не его.

– Если им причинят вред… – начал было он.

– Не говори ерунды, – оборвал его я. – Конечно причинят, если ты не исполнишь в точности все, что я говорю.

– Я… – заикнулся ярл снова.

– Бьоргульф, завтра поутру, – продолжил я, будто совсем не слышал его попыток заговорить, – ты уведешь отсюда своих людей. Скачи на восток, в те холмы, и чтобы к полудню тут и духу твоего не было.

– Мы…

– Вы все, лошади и люди, уйдете в холмы. И сидите там, не показываясь перед городом. И если после полудня я увижу близ Глевекестра хоть одного дана, то выпущу из дочери Кнута кишки и пришлю их тебе в подарок. – Я улыбнулся. – Рад был поболтать, Бьоргульф. Когда пошлешь гонца к ярлу, не забудь передать привет от меня и скажи, что я исполнил то, о чем он меня просил.

– Ярл просил тебя об услуге? – Бьоргульф нахмурился.

– Да. Он просил меня узнать, кто ненавидит его и кто захватил его жену и детей. Вот ответ на оба вопроса: Утред Беббанбургский. Так и передай. Теперь проваливай: от тебя воняет, как от козлиного помета, сбрызнутого кошачьей мочой.

Мы въехали в Глевекестр. Большие северные ворота открылись, завалы внутри были разобраны, люди приветственно кричали со стен, когда оба наших стяга склонились, чтобы проплыть под римской аркой. Конские копыта звонко цокали по древней мостовой. На улице нас дожидался Осферт, который выглядел счастливым как никогда. Рядом с ним стоял епископ Вульфхерд, спаливший мой дом. Над ними возвышалась, сидя на убранном в серебряную попону коне, моя золотая женщина. Этельфлэд Мерсийская.

– Я ведь говорил, что найду тебя, – радостно заявил я.

И нашел.

Всякий раз, посещая моего кузена Этельреда, что делал нечасто и неохотно, я встречался с ним в доме за стенами Глевекестра. Теперь тот дом, насколько я понимал, обратился в пепел. Глевекестр вообще был более внушительным, чем Сестер. А дворец, где мы оказались, представлял собой высоченное здание из римского кирпича. Некогда стены были облицованы мраморными плитами, но их почти все пережгли на известь, остались только ржавые скобы, которыми эти плиты крепились. Кирпич закрывали кожаные полотнища с изображением разных святых. Имелся тут и рисунок, на котором детина с кровожадным оскалом рассекал на части святого Освальда, а тот безмятежно улыбался, словно приветствуя смерть. Ирония крылась в том, что кровожадным детиной был мерсиец Пенда, а его глуповатой жертвой – нортумбриец, враг Мерсии. Впрочем, упоминать об этом в присутствии христиан было бессмысленно. Бывшие враги теперь почитали Освальда, и отряд мерсийцев пересек всю Британию в поисках его останков.

Пол дворца устилала одна из затейливых римских мозаик. Она изображала воинов, приветствующих своего вождя. Тот стоял в колеснице, которую влекли два лебедя и рыба. Наверное, жизнь в те дни была иной. Высокие колонны поддерживали сводчатую крышу, кое-где на потолке сохранилась штукатурка, на остатках которой едва проступали среди водяных разводов следы росписи, а в дальнем конце зала возвышался помост, где кузен разместил задрапированный алой материей трон. Трон поменьше предназначался, надо полагать, для женщины, так отчаянно мечтавшей стать королевой. Пинком скинув это седалище с помоста, я уселся на обитое алым кресло и с высоты посмотрел на городских старейшин. Эти мужи, как светские, так и церковные, замерли с постным видом на картине с колесницей.

– Вы идиоты! – рыкнул я. – Мокроштанные, задирающие нос глупцы!

Мне хотелось позабавиться.

В большом зале собралось человек сорок мерсийцев: сплошь олдермены, священники и таны – люди, которым Этельред поручил оберегать Глевекестр, пока сам добывает славу в Восточной Англии. Этельфлэд тоже присутствовала, но ее окружали мои люди, отделив от прочих мерсийцев. Она не была единственной женщиной в зале. Моя дочь Стиорра, жившая при дворе Этельфлэд, стояла у одной из колонн. Ее продолговатое серьезное и прекрасное лицо пробудило во мне отчетливые воспоминания о ее матери. Рядом с ней застыла другая девушка, почти такая же рослая, но белокурая, в отличие от моей темноволосой дочки. Ее облик был мне знаком, но вспомнить, кто она, не получалось. Я вперил в нее пристальный взгляд, скорее отдавая дань ее бесспорной миловидности, чем пытаясь подстегнуть память. Узнать ее так и не удалось, поэтому я обратился к мужской части зала.

– И кто из вас командует гарнизоном крепости? – потребовал я.

Последовала пауза. Наконец епископ Вульфхерд выступил на шаг и прочистил горло.

– Я, – заявил он.

– Ты? – Мне не удалось скрыть удивления.

– Господин Этельред доверил мне заботу о безопасности города, – стал оправдываться прелат.

Я воззрился на него. Выдержал паузу.

– Здесь есть церковь? – осведомился я.

– Разумеется.

– Тогда завтра я отслужу мессу, – сообщил я. – И прочитаю проповедь. Я не хуже других умею раздавать черствый хлеб и глупые советы, разве не так?

Наступило молчание, нарушенное только девичьим смешком. Этельфлэд сердито повернулась на звук, который исходил от белокурой красотки, стоявшей рядом с моей дочерью. Тут я признал девушку, и именно благодаря легкомысленному и непосредственному поведению. То была Эльфинн, дочь Этельреда. Я привык думать о ней как о ребенке, но она уже вышла из нежного возраста. Я подмигнул ей, чем вызвал еще один смешок.

– С какой стати Этельред поручил епископу командовать гарнизоном? – поинтересовался я, снова обращаясь к Вульфхерду. – Ты хоть раз сражался в битве? Знаю, ты спалил мои дворовые постройки, только это еще не бой, вонючий кусок крысиного помета. Бой – это «стена щитов». Бой – это ощущать дыхание врага, который стремится выпотрошить тебя своей секирой, это кровь, дерьмо, крики, боль и страх. Это ноги, путающиеся в кишках твоих друзей, которых зарубил противник. Это люди, которые сжимают зубы так, что те крошатся. Участвовал ты в битве? – Прелат молчал, только глядел гневно. Я повысил голос: – Я тебя спрашиваю!

– Нет, – признался Вульфхерд.

– Тогда ты не годишься командовать гарнизоном, – заключил я.

– Господин Этельред… – пробормотал он.

– Пачкает свои штанишки в Восточной Англии и гадает, сумеет ли добраться до дому. И тебя он поставил во главе воинов лишь потому, что ты жалкий подхалим, которому он доверял, как доверял Хэстену. Это ведь Хэстен убедил вас, что пленил семью Кнута? Так?

Несколько человек промычали в знак согласия. Епископ не проронил ни слова.

– Хэстен – коварный кусок слизи, который обманул вас. Он с самого начала служил Кнуту, но вы верили ему, потому как ваши дерьмоголовые церковники твердили, что Бог на вашей стороне. Ну, теперь это так. Бог направил меня, и я привел вам жену Кнута и его детей. А еще я зол.

Произнося последние четыре слова, я спустился с помоста и подошел к Вульфхерду:

– Я злюсь за то, что ты сжег мои постройки. Что подстрекал толпу убить меня. Ты визжал, что сразивший меня стяжает благодать Господа. Ты это помнишь, вонючий крысиный кал?

Вульфхерд молчал.

– Ты называл меня мерзостью, – продолжил я. – Не забыл?

Я извлек из ножен Вздох Змея. Проходя через их горловину, длинный клинок издал скрежещущий звук, неожиданно громкий. Епископ испуганно взвизгнул и отступил под защиту четырех священников, явно своих подручных. Но я не стал угрожать ему, а протянул меч рукоятью вперед:

– Вот, пердеж лягушачий, заслужи благодать Господню, убив языческую мерзость. – (Прелат озадаченно уставился на меня.) – Убей меня, желчноголовый слизняк!

– Мне… – промямлил он и отступил еще на шаг.

Я напирал, и один из священников, совсем еще молоденький, преградил мне путь.

– Прикоснись ко мне, – предупредил я, – и я размотаю твои потроха по всему полу. Я ведь убийца священников, не забыл? Я изгой и мерзость. Я тот, кого следует ненавидеть. Я убиваю святош, как другие давят ос. Я Утред.

Я посмотрел на Вульфхерда и снова сунул ему меч.

– Ну, хорек бесхвостый, хватит тебе духу меня прикончить? – с вызовом спросил я. Епископ замотал головой, не говоря ни слова. – Я ведь тот, кто убил аббата Витреда, и ты проклял меня за это. Так почему же ты не хочешь меня зарубить?

Я ждал, наблюдая за страхом на лице церковника, и тут вдруг вспомнил про странное поведение беглецов, когда отец Виссиан вошел в большой зал в Сестере. Я повернулся к Этельфлэд:

– Ты говорила, что аббат Витред пришел из Нортумбрии?

– Это так.

– И ни с того ни с сего начал проповедовать о святом Освальде? – уточнил я.

– Преподобный святой Освальд был нортумбрийцем, – вставил епископ, будто это могло смягчить меня.

– Знаю! – рявкнул я. – И никому из вас не пришло в голову, что это Кнут убедил аббата Витреда отправиться на юг? Кнут правит в Нортумбрии, ему хотелось, чтобы мерсийская армия увязла в Восточной Англии, поэтому он закинул наживку в виде обещания чудотворных костей святого. Витред был его человеком! Дети Кнута называли его дядей!

Я не знал, все ли сказанное мной правда, но это было весьма вероятно. Кнут был очень хитер.

– Вы дураки, все до единого! – Я снова сунул меч Вульфхерду. – Убей меня, слизняк! – (Он только замотал головой.) – Нет? Тогда тебе придется заплатить мне за разорение, устроенное в Фагранфорде. Ты заплатишь мне золотом и серебром, и я отстрою свою усадьбу и амбары за твой счет. Согласен?

Вульфхерд кивнул. Выбор у него был небогатый.

– Отлично! – жизнерадостно заявил я и с лязгом отправил Вздох Змея обратно в ножны. – Госпожа Этельфлэд! – Мой голос прозвучал совершенно официально.

– Господин Утред? – отозвалась она в том же тоне.

– Кто должен командовать здесь?

Этельфлэд замялась, обводя взглядом мерсийцев.

– Мереваль вполне сойдет для этого, – решила она.

– А как ты? – спросил я. – Почему бы тебе не возглавить гарнизон самой?

– Потому что я пойду туда, куда пойдешь ты, – отчеканила женщина.

Мужчины в зале смущенно поежились, но не проронили ни слова. Я хотел было возразить ей, но потом решил не тратить сил попусту.

– Мереваль, – сказал я вместо этого. – Ты остаешься во главе гарнизона. Сомневаюсь, что Кнут нападет на вас, – я намерен завлечь его на север, – но могу и ошибаться. Сколько в городе обученных воинов?

– Сто сорок шесть, – ответила Этельфлэд. – Большинство из них мои. Некоторые раньше были твоими.

– Все они поедут со мной, – заявил я. – Мереваль, можешь забрать десятерых из своих, прочие останутся у меня. И я могу послать за тобой, если уверюсь, что городу ничего не грозит, – обидно будет не дать тебе поучаствовать в битве. А битва будет знатная! Епископ, не желаешь сразиться с язычниками?

Вульфхерд вытаращил глаза. Он явно заклинал распятого Бога послать молнию и испепелить меня, но распятый Бог не подчинился.

– Дайте мне объяснить, что происходит, – произнес я, расхаживая по помосту. – Ярл Кнут привел в Мерсию четыре тысячи воинов. Он разоряет Мерсию, жжет и убивает, и Этельред, – я намеренно избегал называть его господином, – придет, чтобы воспрепятствовать погрому. Сколько человек у Этельреда?

– Пятнадцать сотен, – пробормотал кто-то.

– А если даже не вернется, – продолжил я, – то Кнут сам найдет его в Восточной Англии. Вполне вероятно, именно этим он сейчас и занят: охотится за Этельредом и рассчитывает уничтожить его прежде, чем западные саксы подтянутся на север. Поэтому наша задача – отвлечь Кнута от Этельреда и удерживать его до тех пор, пока уэссекцы не соберут армию и не выступят на соединение с Этельредом. Сколько воинов может выставить Эдуард? – обратился я к Осферту.

– От трех до четырех тысяч, – сообщил тот.

– Отлично! – Я улыбнулся. – Мы превзойдем Кнута числом, вынем ему кишки и скормим собакам.

Олдермен Деогол, тугодум, владевший землями к северу от Глевекестра, посмотрел на меня и нахмурился:

– Ты поведешь людей на север?

– Поведу, – ответил я.

– И заберешь с собой всех обученных воинов? – В его голосе прозвучало осуждение.

– Заберу.

– Но даны ведь окружают город, – печально провозгласил он.

– Я проник сюда и сумею выбраться обратно.

– Но если они увидят, что все опытные воины ушли, – олдермен возвысил голос, – что помешает им напасть?

– Так даны завтра уходят, разве я не говорил? – воскликнул я. – Они уходят, и мы отправляемся жечь их корабли.

– Уходят? – недоверчиво переспросил Деогол.

– Да, – подтвердил я.

И надеялся, что не ошибаюсь.

– Ты сурово обошелся с епископом Вульфхердом, – пожурила меня Этельфлэд той ночью. Мы лежали в постели ее мужа, но меня это не волновало. – Очень сурово.

– Недостаточно сурово.

– Он хороший человек.

– Эрслинг он, – буркнул я.

Она вздохнула.

– Эльфинн выросла в милую девицу, – продолжил я.

– У нее голова перьями набита, – резко ответила ее мать.

– Зато такими прелестными перышками!

– И ей это известно, – проворчала Этельфлэд. – Она ведет себя как дурочка. Лучше бы я родила сына.

– Мне Эльфинн всегда нравилась.

– Тебе всегда нравились смазливые девицы, – с упреком бросила она.

– Это верно, но люблю я только тебя.

– А также Сигунн и еще с полдюжины прочих.

– Всего с полдюжины?

Она ущипнула меня:

– Фригг красивая.

– Фригг так красива, что нет слов, – согласился я.

Этельфлэд поразмыслила, потом мрачно кивнула:

– Да, так и есть. И Кнут придет за ней?

– Он придет за мной.

– От скромности ты не умрешь.

– Я задел его гордость. Он придет.

– Ох уж эти мужчины и их гордость!

– Хочешь, чтобы я стал скромным?

– Да уж скорее я увижу, как луна перевернется в небе, – сказала Этельфлэд. Потом склонила голову и чмокнула меня в щеку. – Осферт влюбился – это так трогательно!

– В Ингульфрид?

– Мне она понравилась, – заметила Этельфлэд.

– Умная женщина, – кивнул я. – Очень умная.

– Как и Осферт. И он заслуживает кого-то себе под стать.

– Я снова посылаю его к брату, – сообщил я.

Осферт передал мое пожелание Эдуарду, и тот отправил его в Глевекестр, чтобы перевезти Этельфлэд в Уэссекс. Та, как и следовало ожидать, не послушалась. Осферт въехал в город буквально за несколько часов до того, как даны высадились к югу от крепости. Теперь ему предстояло вернуться в Уэссекс и поторопить западных саксов.

– Король созывает армию?

– Осферт говорит, что да.

– Но поведет ли он ее на север? – задумался я вслух.

– Должен, – не очень уверенно промолвила Этельфлэд.

– Я прикажу Осферту, чтобы он дал Эдуарду пинка под зад, – решил я.

– Осферт этого не сделает, – фыркнула она. – И будет рад вернуться в Уэссекс. Он оставил свою даму в Винтанкестере.

– А я оставил свою в Глевекестре.

– Я знала, что ты вернешься. – Этельфлэд зашевелилась рядом, нежная ладонь коснулась моей груди.

– Я подумывал присоединиться к Кнуту.

– Нет, это неправда.

– Он хотел сделать из меня союзника, но вместо этого мне предстоит убить его.

Я подумал о Ледяной Злости, мече Кнута, о пресловутом мастерстве ярла, и ночь показалась зябкой.

– Ты убьешь.

– Убью.

Интересно, стал ли Кнут с годами не таким проворным? А я?

– Как ты поступишь с мальчиком? – поинтересовалась Этельфлэд.

– С сыном Ингульфрид? Когда покончу с Кнутом, пошлю обратно к отцу.

– Осферт рассказывал, что ты почти взял Беббанбург.

– Почти – не считается.

– Да, наверное, так. Что стал бы ты делать, если бы преуспел? Остался там?

– И никогда не выходил бы наружу, – отрезал я.

– А я?

– Я послал бы за тобой.

– Но мое место здесь. Я теперь мерсийка.

– Мерсии не будет, – искренне предрек я, – если мы не убьем Кнута.

Продолжительное время Этельфлэд молчала.

– Что будет, если ярл победит? – спросила она наконец.

– Тогда с севера к нему придет тысяча кораблей, явятся фризы и все северяне, жаждущие земли, и поднимут меч. И перейдут через Темез.

– И Уэссекса не будет, – промолвила она.

– Не будет, – кивнул я. – И не будет Ангелкинна.

Как странно звучит это название. То была мечта ее отца – создать страну по имени Ангелкинн. Ангелкинн… Я погрузился в сон.

Глава 1

Даны не ушли из-под Глевекестра.

Это не было решение Бьоргульфа, – по крайней мере, я так полагал. Он наверняка выслал на восток гонца за приказом или советом, потому как на следующее утро к стенам Глевекестра направилась делегация данов. Они ехали верхом, и их скакунам приходилось осторожно ступать среди развалин домов, которые разрушили, чтобы они не мешали обороне. Послов было шестеро, их возглавлял знаменосец с зеленой веткой в руке – знак того, что они идут говорить, а не драться. Среди шестерых находился и Бьоргульф, но переговоры вел не он, а высокий мужчина с густыми бровями и длинной рыжей бородой, заплетенной в косички и увешанной серебряными колечками. Одет верзила был в кольчугу, на боку – меч, но ни шлема, ни щита при нем не имелось. Руки его блестели военными браслетами, а на шее висела тяжелая золотая цепь. Сделав своим подчиненным знак остановиться шагах в двадцати от рва, вожак поехал дальше один, вздыбил коня на краю и воззрился на стены.

– Это ты господин Утред? – обратился он ко мне.

– Я.

– Меня зовут Гейрмунд Элдгримсон.

– Мне приходилось о тебе слышать, – сказал я и не солгал.

Это был один из военачальников Кнута, знаменитый бесстрашием и свирепостью. Владения его, насколько я знал, располагались в Северной Нортумбрии. Он стяжал себе славу в битвах с шотландцами, вечно приходившими на юг, чтобы разорять, насиловать и грабить.

– Ярл Кнут шлет тебе привет, – сообщил Гейрмунд.

– Передай и ему мое почтение, – ответил я столь же вежливо.

– До него дошли слухи, что ты умер. – Дан погладил гриву лошади рукой в перчатке.

– Я тоже слыхал.

– И очень огорчился.

– Неужели? – удивился я.

Гейрмунд скорчил гримасу, которая, как понимаю, означала улыбку.

– Он мечтал об удовольствии прикончить тебя лично, – пояснил он. Говорил Гейрмунд спокойно, не желая вызвать обмен оскорблениями. По крайней мере, пока.

– Тогда ему не менее меня приятно будет узнать, что я жив, – также миролюбиво заявил я.

Гейрмунд кивнул.

– Но ярл не видит нужды драться с тобой, – продолжил он. – И делает тебе предложение.

– Которое я выслушаю с большим интересом.

Верзила помолчал, посмотрел по сторонам. Он оглядывал стены, рвы и частокол, прикидывал число копий, которыми ощетинился высокий римский парапет. Я ему не мешал – хотел, чтобы дан убедился, как сильны здешние укрепления. Гейрмунд снова повернулся ко мне:

– Вот что предлагает тебе ярл Кнут: ты невредимыми возвращаешь ему его женщину и детей, а он затем уходит в свои земли.

– Щедро, – заметил я.

– Ярл вообще щедрый человек! – воскликнул Гейрмунд.

– Я тут не главный, но я поговорю с городскими старейшинами и сообщу тебе их ответ через час.

– Советую тебе согласиться, – напутствовал меня Гейрмунд. – Ярл щедр, но не слишком терпелив.

– Всего один час, – повторил я и скрылся из виду.

Интересно, подумал я. Неужели Кнут действительно выдвинул такое предложение? Если так, то он не собирается его выполнять. Стоит нам передать Фригг и детей, и мы утратим то ничтожное преимущество над Кнутом, какое имеем, а он примется бесчинствовать вдвойне. Я подозревал, что Кнут с основными силами находится в противоположной стороне Мерсии, с целью подстеречь уступающее числом войско Этельреда на обратном пути из Восточной Англии. Если эта догадка верна, гонец не мог добраться до него и вернуться назад всего за день. Похоже, Гейрмунд сам состряпал свое предложение.

Епископ Вульфхерд, разумеется, думал иначе.

– Если Кнут вернется в свои земли, – заявил он, – то мы стяжаем победу без пролития крови.

– Победу? – недоуменно спросил я.

– Язычники покинут нашу страну! – провозгласил прелат.

– Разоренную дотла.

– Ну, можно предусмотреть выкуп, конечно. – Епископ понял мой намек.

– Ты самовлюбленный идиот, – бросил я.

Мы снова собрались в большом зале, и я рассказал танам и церковникам о предложении данов. И убеждал их, что это уловка.

– Кнут далеко отсюда, – втолковывал я. – Он где-то на границе с Восточной Англией, и у Гейрмунда не было времени послать к нему гонца и получить ответ, поэтому он сам придумал это предложение. Гейрмунд пытается обманом выманить у нас семью Кнута. Нам же следует убеждать его уйти из-под Глевекестра.

– Почему? – спросил один из танов. – Я имею в виду, что мы знаем, где даны, а город неприступен.

– Здесь флот Кнута. Если дела ярла примут скверный оборот – а я постараюсь это устроить, – он отступит к судам. Ему не захочется терять сто шестьдесят восемь кораблей. Но если мы сожжем их, Кнут пойдет на север, а именно это мне и нужно.

– Почему? – не унимался любопытный. Это был один из танов Этельреда, а значит, мой недоброжелатель. Вся саксонская Мерсия делилась на последователей Этельреда и сторонников его отстраненной жены Этельфлэд.

– Потому что прямо сейчас, – сердито рыкнул я, – его армия находится между войском Этельреда и отрядами Эдуарда, и, пока он там, эти обе армии не смогут соединиться. Так что мне нужно заставить его убраться с их пути.

– Лорд Утред знает, что делает, – мягко укорила Этельфлэд тана.

– Ты заявил, что убьешь детей, если даны не уйдут. – Теперь заговорил один из священников Вульфхерда.

– Пустая угроза, – буркнул я.

– Пустая?! – гневно спросил епископ.

– Знаю, это удивит тебя, но я заслужил себе имя, убивая вовсе не детей и женщин, – съязвил я. – Быть может, это потому, что я язычник, а не христианин.

Этельфлэд вздохнула.

– Но тем не менее нам нужно удалить данов из-под Глевекестра, – продолжил я. – А пока я не прикончу одного из близнецов, Гейрмунд не тронется с места.

Это им было ясно. Я мог не нравиться этим людям, но они не отрицали моих доводов.

– Тогда девочку, – решил епископ.

– Девочку?! – воскликнул я.

– Она менее ценная, – пояснил Вульфхерд. Не дождавшись от меня ответа, он добавил: – Это ведь всего лишь девочка!

– Значит, мы просто зарежем ее? – уточнил я.

– А разве не это ты предлагаешь?

– Может, сделаешь это сам? – предложил я.

Прелат открыл рот, но обнаружил, что сказать нечего, и закрыл его снова.

– Мы не режем маленьких детей, – заявил я. – Мы даем им стать взрослыми и потом убиваем. Вот так. Но как нам убедить Гейрмунда убраться прочь?

Никто не ответил. Этельфлэд настороженно наблюдала за мной.

– Ну? – спросил я.

– Заплатить ему? – робко предложил олдермен Деогол.

Я промолчал, и Деогол обвел взглядом зал в поисках поддержки.

– У нас на хранении казна лорда Этельреда, – напомнил он, – поэтому мы можем заплатить.

– Заплати дану, и он уйдет, чтобы вернуться на следующий день и получить плату снова, – отрезал я.

– Так как же нам быть? – Деогол горестно вздохнул.

– Зарезать девочку, разумеется, – сообщил я. И повернулся к Вульфхерду. – Епископ, принеси пользу. Переговори с приходскими священниками и выясни, не умерла ли на прошлой неделе какая-нибудь девочка лет шести или семи. Если да, выкопайте ее. Скажите родителям, что их малютка станет святой, ангелом или кем там еще, лишь бы успокоились. Потом принесите тело на стену, только чтобы даны не видели. Мереваль!

– Господин?

– Найди поросенка. Подними на укрепления, но прячь за парапетом, чтобы даны не прознали о его присутствии. Финан, ты приведешь на стены Фригг и близнецов.

– Поросенка? – презрительно хмыкнул Вульфхерд.

Я посмотрел на него, потом вскинул руку, остановив готового уйти Мереваля.

– Быть может, поросенок и не понадобится, – процедил я, словно обдумывая какую-то идею. – Зачем расточать добрую свинину, когда под рукой есть епископ?

Вульфхерд убежал. А Мереваль раздобыл поросенка.

Гейрмунд ждал, хотя теперь к нему присоединилось еще человек двадцать. Лошади их остались шагах в ста ото рва, тогда как сами даны подошли значительно ближе и все пребывали в радостном настроении. Слуги принесли эль, хлеб и мясо, тут же шныряло с полдюжины мальчишек – явно сыновья воинов, подоспевших к Гейрмунду, чтобы понаблюдать за его противоборством с Утредом Беббанбургским, жестокая слава которого не включала избиения женщин и детей. Когда я появился, Гейрмунд жевал гусиную ножку, но он откинул ее и направился к укреплениям.

– Ты принял решение? – крикнул он мне.

– Ты вынудил меня к нему прийти, – подтвердил я.

Дан улыбнулся. Улыбки давались ему нелегко, поэтому напоминали скорее оскал. Но Гейрмунд хотя бы старался.

– Я же говорил, что ярл милостив.

– И Кнут покинет саксонскую Мерсию?

– Он обещал!

– И возместит ущерб, причиненный землям лорда Этельреда? – спросил я.

Гейрмунд поколебался, потом кивнул:

– Выплатит, я уверен. Ярл человек благоразумный.

А ты, подумал я, подлый врун.

– Итак, ярл заплатит нам золотом и уйдет восвояси?

– Таково его желание, но только если ты вернешь его семью целой и невредимой.

– Им никто не причинил вреда или обиды, – уверил его я. – Клянусь слюной Тора. – И плюнул в подкрепление слов.

– Рад слышать это, – сказал Гейрмунд и тоже сплюнул, принимая мою клятву. – Ярл будет доволен.

Он снова попытался улыбнуться, потому как Фригг и ее двойня как раз появились на стене. Их сопровождал Финан с пятью воинами. Фригг выглядела испуганной и невыразимо прекрасной. Она надела льняное платье, одолженное Этельфлэд. Платье было выкрашено в бледно-желтый цвет, и близнецы держались за пышные юбки. Гейрмунд поклонился.

– Моя госпожа, – торжественно начал он, потом глянул на меня. – Лорд Утред, не лучше ли будет позволить леди и ее детям выйти через ворота?

– Ворота? – Я сделал вид, что не понимаю.

– Ты же не предлагаешь им плыть через вонючий ров?

– Нет. Я сброшу их к тебе.

– Ты… – начал дан, но осекся, потому как я схватил девочку и поставил перед собой.

Сигрил заверещала от ужаса, а мать кинулась к дочери, но Финан удержал ее. Я обхватил малютку за шею левой рукой, а правой вытащил из-за пояса нож.

– Я скину ее к тебе по частям, – обратился я к Гейрмунду и собрал в ладонь длинные черные волосы Сигрил. – Подержи ее, – приказал я Осферту, а сам отрезал девочке волосы и швырнул за стену, чтобы их развеял ветер. А когда наклонял малышку к камням, где парапет скрывал ее от глаз Гейрмунда, она орала просто великолепно. Я зажал ей рот ладонью и кивнул спрятавшемуся на стене человеку, который вонзил кинжал в шею поросенку. Тот взвизгнул, кровь хлынула фонтаном. Даны внизу видели только кровь и слышали испуганный вскрик, потом наблюдали, как Ролло заносит топор.

Мертвая девочка была желтой, склизкой и воняла. Ролло отсек ногу, и засмердило, как в логове у Пожирателя трупов. Ролло наклонился, обмакнул обрубок в свиную кровь и кинул его через стену. Он с плеском упал в ров, а дан отчленил еще часть, на этот раз руку.

– О, пресвятая Матерь Божия! – едва слышно промолвил Осферт.

Фригг вырывалась, ее рот открывался и закрывался в страхе, глаза расширились. Милое платьице забрызгалось кровью. Даны наверняка должны были поверить, что она видит, как у нее на глазах кромсают дочь. На самом деле ее привел в такой ужас вид полуразложившегося тела, расчленяемого на куски. Ее сын кричал. Я зажимал ладонью рот Сигрил, и маленькая ведьма искусала меня до крови.

– Теперь голова! – известил я Гейрмунда. – Потом мы убьем мальчишку, а с матерью сначала позабавимся.

– Прекрати! – взвыл он.

– С какой стати? Мне нравится!

Свободной рукой я поднял вторую отрубленную ногу покойницы и помахал ею над стеной. Ролло занес алый от свиной крови топор.

– Руби голову! – приказал я громогласно.

– Чего ты хочешь? – спросил Гейрмунд.

Я вскинул руку, останавливая Ролло:

– Хочу, чтобы ты перестал мне врать.

Потом подозвал Осферта, тот опустился рядом на колени и зажал рот Сигрил своей ладонью. Ей удалось издать визг в момент, когда моя искусанная ладонь освободила ее губы, а ладонь Осферта еще не легла на них, но ни один из данов не обратил внимания. Все смотрели на оцепеневшую Фригг и перепуганного донельзя мальчика. Я стоял в луже поросячьей крови и глядел на Гейрмунда.

– Кнут тебе ничего не передавал. И ты не посылал к нему гонца. Ярл слишком далеко отсюда. – (Верзила промолчал, но его лицо выдало, что я угадал.) – Но теперь ты направишь ему послание! – Я повысил голос, чтобы все спутники Гейрмунда слышали меня. – Передай ярлу Кнуту, что его дочь мертва и что его сын умрет, если через час вы будете еще здесь! Убирайтесь! Все! Немедленно! Уходите в холмы и за них. Покиньте это место! Если через час, считая с этой минуты, я замечу в окрестностях Глевекестра хоть одного дана, то скормлю мальчонку своим псам, а мать отдам воинам на забаву.

Схватив Фригг за руку, я рывком поставил ее на парапет, чтобы даны видели красивое платье в пятнах крови.

– Если не уйдете через час, женщина ярла Кнута станет нашей шлюхой! – крикнул я Гейрмунду. – Ты понял? Уходи на восток, в холмы! – Я махнул рукой в ту сторону. – Иди к ярлу Кнуту и сообщи, что его жена и сын вернутся невредимыми, если он отступит в Нортумбрию. Передай слово в слово! А теперь уходи! Или увидишь, как собаки рвут тело Кнута Кнутсона!

Даны поверили мне.

В течение следующего часа, пока затянутое облачной пеленой солнце взбиралось к зениту, мы наблюдали, как они покидают окрестности Глевекестра. Они скакали на восток, к Коддесволдским холмам. За всадниками тянулась череда пеших: женщины, дети, слуги. Ногу мертвого ребенка прибило к берегу рва, где два ворона устроили пир.

– Похороните покойницу снова, – велел я священнику. – И пришлите ко мне ее родителей.

– К тебе?

– Чтобы я мог дать им золото, – пояснил я. – Иди.

Потом я посмотрел на сына, глядевшего вслед отступающим данам.

– Искусство войны заключается в умении заставить врага исполнять твою волю, – напомнил я ему.

– Да, отец. – Он покорно кивнул.

Он был сокрушен бессловесным испугом Фригг, хотя к этой минуте Этельфлэд наверняка уже немного успокоила бедную женщину. Я попортил маленькой Сигрил волосы, но они отрастут. В утешение дал девочке сочащиеся медом соты.

Вот так, ценой поросенка и клока девичьих волос, мы заставили данов уйти из-под Глевекестра. Как только они ушли, я повел сотню всадников туда, где на реке ждали корабли Кнута. Некоторые вытащили на отмель, но большинство просто привязали к берегу Сэферна. Мы сожгли все, за исключением одного маленького суденышка. Один за одним занимались они огнем. Пламя прыгало по пеньковым канатам, и мачты падали в облаке искр и дыма, и даны видели это. Я приказал Гейрмунду убираться далеко в холмы, но знал, что он оставит дозор и тот увидит, как их флот обращается в пепел и посеревшая от него вода реки бежит к морю. Корабль за кораблем сгорали, украшенные драконами носы изрыгали пламя, трещали шпангоуты, а обугленные доски шипели, когда корпус начинал тонуть. Оставив на плаву одно судно, я отозвал в сторону Осферта.

– Этот корабль твой, – сказал я ему.

– Мой?

– Возьми дюжину парней и греби вниз по реке. Потом вверх по Афену. Захвати с собой Рэдвулфа.

Рэдвулф был моим старым дружинником, неторопливым и надежным. Он родился и вырос в Вилтунскире и хорошо знал здешние реки.

– Афен заведет тебя глубоко в Уэссекс, – наставлял его я. – И мне нужно, чтобы ты оказался там как можно скорее!

Вот почему я не сжег корабль – путешествовать по воде быстрее, чем по суше.

– Хочешь, чтобы я пошел к королю Эдуарду? – спросил Осферт.

– Хочу, чтобы ты одел самые тяжелые сапоги и хорошенько пнул его под зад! Скажи ему, чтобы вел армию на север от Темеза, но при этом следил за подходом Этельреда с востока. В лучшем случае они соединятся. Пусть затем идут к Тэмворпигу. Не берусь утверждать, где буду я сам или где будет Кнут, но постараюсь заманить его на север, в его собственные земли.

– Тэмворпиг? – переспросил Осферт.

– Я начну с Тэмворпига и пойду дальше на северо-восток, и Кнут отправится за мной. Он быстр, и у него будет перевес надо мной двадцать или тридцать к одному, поэтому мне нужны Эдуард и Этельред.

Осферт нахмурился:

– Господин, тогда почему бы тебе не остаться в Глевекестре?

– Потому что Кнут выделит пять сотен воинов, чтобы запереть нас в этой клетке и, пока мы будем скрести свои задницы, станет делать, что ему вздумается. Я не позволю ему захлопнуть меня в бурге. Он должен гнаться за мной. Я поведу его в танце, на тебя же ложится задача заставить Эдуарда и Этельреда присоединиться к потехе.

– Понял, господин. – Осферт посмотрел на пылающие корабли, на столб густого дыма, поднимающегося к темным тучам над рекой. Два лебедя пролетели мимо нас на юг, и я расценил это как добрый знак. Осферт повернулся ко мне. – Господин?

– Что?

– Мальчик. – В голосе Осферта угадывалось смущение.

– Сын Кнута?

– Нет, сын Ингульфрид. Как ты поступишь с ним?

– Я бы предпочел перерезать его тощую глотку, но отдам за выкуп его отцу.

– Пообещай, что не причинишь ему вреда, господин, и не продашь в рабство.

– Пообещать тебе?

Он обиженно посмотрел на меня:

– Это для меня важно, господин. Просил ли я тебя раньше об одолжении?

– Да, – ответил я. – Ты просил спасти тебя от участи стать священником, и я спас.

– Тогда у меня будет к тебе вторая просьба, господин. Пожалуйста, позволь мне выкупить мальчонку.

– Это тебе не по карману! – Я расхохотался.

– Я расплачусь, даже если это займет всю мою оставшуюся жизнь. – В его устремленном на меня взгляде светилась искренность. – Клянусь. Клянусь кровью Спасителя нашего!

– Ты заплатишь мне? – воскликнул я. – Золотом?

– Господин, даже если у меня уйдет на это вся жизнь, я расплачусь с тобой!

Я сделал вид, что размышляю над предложением, потом покачал головой.

– Парень не продается, разве что его отцу, – оповестил я Осферта и добавил: – Но я отдам его тебе.

Осферт вытаращился на меня – испугался, что ослышался.

– Отдашь? – робко переспросил он.

– Ты приведешь ко мне армию Эдуарда, а я отдам тебе мальчика.

– Отдашь? – снова промямлил Осферт.

– Клянусь на молоте Тора, что отдам тебе парнишку, если ты приведешь ко мне армию Эдуарда.

– Честно, господин? – По его лицу расплылась улыбка.

– Тащи свою тощую задницу на тот корабль и плыви, – оборвал я его. – И получишь мальца. Но только если приведешь ко мне Эдуарда и Этельреда. Или хотя бы Эдуарда. Впрочем, если ты не приведешь никого, он все равно твой.

– Как это?

– Потому что меня убьют. Иди.

Корабли горели всю ночь. Гейрмунд наверняка смотрел за заревом на закатном небе и понимал, что все переменилось. Его гонцы мчались к Кнуту с вестью, что его флот обратился в пепел, дочь мертва, а Утред Беббанбургский бесчинствует на западе.

А это значило, что танец смерти начинается.

На следующее утро, когда небо еще затягивал дым пожарища, мы поскакали на север.

Из Глевекестра выступило двести шестьдесят девять воинов-мужчин.

И одна женщина-воин. Этельфлэд настояла, что пойдет с нами, а если Этельфлэд вбила себе в голову что-то, то всем богам Асгарда не сладить с ней. Я пытался. Но с равным успехом мог пытаться остановить ураган, повернувшись к нему задницей и пустив ветры.

Захватили мы и Фригг вместе с ее сыном, стриженой дочерью и служанками. Взяли и десятка два мальчишек, которым предстояло приглядывать за заводными лошадьми. Одним из этих мальчишек был Этельстан – старший сын короля Эдуарда, но не его наследник. Я настоял, чтобы он остался под надзором Мереваля и епископа Вульфхерда, под защитой безопасных римских стен Глевекестра, но, проехав миль пятнадцать, обнаружил, что он несется на серой лошади по лугу наперегонки с другим парнем.

– Эй, ты! – взревел я.

Этельстан развернул коня и погнал его ко мне.

– Господин? – спросил он невинным тоном.

– Я приказал тебе оставаться в Глевекестре!

– Так я и сделал, господин, – уважительно заявил нахал. – Я всегда тебя слушаюсь.

– Я изобью тебя до крови, маленький подлый врун!

– Господин, но ты ведь не уточнил, сколько именно должен я там оставаться, – упрекнул меня он. – Поэтому я побыл немного и отправился вслед за тобой. Но ведь я же послушался – остался.

– А что скажет отец, когда тебя убьют? – поинтересовался я. – Отвечай, наглый переросток!

Он сделал вид, что думает, потом устремил на меня совершенно невинный взгляд:

– Скорее всего, поблагодарит тебя, господин. От незаконнорожденных одна морока!

Этельфлэд захихикала, я тоже не удержался.

– Да уж, морока ты еще та, – проворчал я. – А теперь убирайся с глаз моих, пока я не проломил тебе череп!

– Слушаюсь, господин, – с усмешкой ответил он. – И спасибо, господин.

Этельстан повернул коня и направился к своим приятелям.

– У него есть характер, – с улыбкой заметила Этельфлэд.

– Характер, из-за которого его убьют, но это, наверное, не важно. Мы все обречены.

– Все?

– Нас двести шестьдесят девять мужчин и одна женщина, тогда как у Кнута от трех до четырех тысяч воинов. Что ты об этом думаешь?

– Что никому еще не удавалось жить вечно, – ответила Этельфлэд.

Мне почему-то вспомнилась Исеулт. Исеулт – королева-тень, рожденная во тьме и наделенная даром прорицания. По крайней мере, так она говорила. Исеулт предсказала, что Альфред даст мне силу, и я вернусь в свой северный дом, и у меня будет женщина из золота, я буду предводительствовать армией, от мощи и численности которой содрогнется земля. Двести шестьдесят девять человек. Я расхохотался.

– Ты смеешься, потому что меня ждет смерть? – удивилась Этельфлэд.

– Потому что почти не одно из пророчеств не сбылось, – объяснил я.

– Каких пророчеств?

– Мне обещали, что твой отец даст мне силу, и я отобью Беббанбург, и от моих войск почернеет земля и что семь королей погибнут. Все ложь.

– Мой отец дал тебе силу.

– Он дал, – кивнул я, – он и взял. Одолжил. Я был псом, которого Альфред держал на поводке.

– И ты возьмешь Беббанбург, – добавила она.

– Я попытался, но проиграл.

– Попытаешься снова, – уверенно сказала Этельфлэд.

– Если выживу.

– Если выживешь. А ты выживешь.

– А семь королей?

– Мы узнаем, кто это такие, когда они погибнут.

Дружинники, отрекшиеся от меня при Фагранфорде, теперь вернулись. Со времени моего отъезда они служили Этельфлэд, но сейчас возвращались по одному и снова присягали мне. Вид у них был смущенный. Ситрик забормотал что-то в свое оправдание, но я оборвал его:

– Ты был напуган.

– Напуган?

– Тем, что попадешь в ад.

– Епископ заявил, что мы прокляты навек, мы и наши дети. А Эльсвит сказала… – Его голос дрогнул.

Эльсвит была когда-то шлюхой, причем хорошей. Ситрик влюбился в нее и, вопреки моему совету, женился. Оказалось, что он был прав, а я ошибался, потому как брак получился счастливый. Но в уплату Ситрик стал христианином, причем христианином, боявшимся жены ничуть не меньше, чем пламени ада.

– А теперь? – поинтересовался я.

– Что теперь, господин?

– С чего ты решил, что я теперь не проклят? Ты ведь вернулся под мое начало.

По губам парня пробежала улыбка.

– Это теперь епископ боится, господин.

– И правильно делает, – кивнул я. – Даны заставят его сожрать собственные яйца, а потом выпотрошат наизнанку, причем без спешки.

– Господин, он дал нам отпущение, – кое-как выговорил непривычное слово Ситрик. – И уверил, что мы не будем прокляты, если последуем за тобой.

На это я рассмеялся, затем хлопнул его по плечу:

– Рад, что ты здесь, Ситрик. Ты нужен мне!

– Господин! – только и смог выдавить он.

Я действительно нуждался в нем. Нуждался в каждом. А больше всего в том, чтобы Эдуард Уэссекский поспешил. Переменив свои планы – если он пойдет на это, – Кнут станет действовать молниеносно. Его воины, все конные, громом прокатятся по Мерсии. Это будет дикая охота с тысячами охотников, а добычей буду я.

Но сначала мне требовалось приманить его, поэтому мы скакали на север, в земли данов. Я знал, что нас преследуют. Гейрмунд Элдгримсон обязательно отрядит погоню, и я подумывал развернуться и обрушиться на нее, но, заметив угрозу, преследователи, скорее всего, отступят на безопасное расстояние. Пусть себе тащатся. Потребуется два или три дня, чтобы вести о нашем местонахождении дошли до Кнута. И еще два или три дня, прежде чем его силы догонят нас, а я не желал торчать больше дня на одном месте. Кроме того, я ведь и хотел, чтобы Кнут нашел меня. Что не входило в мои планы, так это чтобы он меня поймал.

Мы пересекали принадлежащую данам Мерсию и предавали ее огню. Жгли усадьбы, амбары и лачуги. Любое обиталище дана обращалось в пепелище. Мы наполнили небо дымом. Мы посылали сигналы, указывающие данам, где мы есть, но после каждого поджога ускоряли ход, и казалось, что мы повсюду. Нам никто не препятствовал. Здешние мужчины отправились на призыв Кнута, оставив дома стариков, детей и женщин. Я не убивал, даже скот не резал. Мы давали населению время покинуть дома, затем брали угли из их же очагов и поджигали соломенные кровли. Иные жители замечали дым и разбегались до нашего прибытия, и мы обыскивали окрестности на предмет недавно раскопанной земли. Так нашли два клада: один представлял собой глубокую дыру, набитую тяжелыми серебряными сосудами и блюдами, которые мы порубили на куски. Помню одно блюдо – такое большое, что вместилась бы целая кабанья голова, и украшенное изображением танцующих голоногих девушек. Увешанные гирляндами, они были гибкие, грациозные и улыбались, словно танцевали на лесной опушке исключительно ради удовольствия.

– Римское, должно быть, – сказал я Этельфлэд. Ни один из известных мне народов не мог создать такой тонкой вещи.

– Римское, – подтвердила она, указывая на надпись, идущую по краю.

Я прочитал ее вслух, спотыкаясь на незнакомых сочетаниях букв:

– Moribus et forma conciliandus amor. И что это значит?

– Не знаю, – она пожала плечами. – Амор – это любовь, кажется. Священник сказал бы.

– К счастью, церковников у нас крайне мало, – бросил я. Но двое все же сопровождало, так как большинство наших воинов были христиане и хотели иметь под рукой священников.

Этельфлэд провела пальцем по краю блюда:

– Как оно прекрасно! Жаль его ломать.

Но мы все равно его сломали, изрубив на части топорами. Работа древнего умельца, вещь неземной красоты, обратилась в рубленое серебро, а от него куда больше пользы, чем от блюда с полуголыми танцовщицами. Рубленое серебро легко переносить, и оно суть деньги. Из блюда получилось по меньшей мере три сотни кусков. Мы разделили их и поехали дальше.

Ночевали в рощах, иногда в брошенных усадьбах, которые сжигали на рассвете. Недостатка в еде не было. Урожай уже собрали, и нам хватало зерна и овощей. Был еще скот. Добрую неделю мы грабили земли Кнута, ели его еду, жгли его поместья. Но ни один поджог не принес мне такого удовольствия, как пожар, устроенный нами в большом пиршественном зале Тэмворпига.

Мы опустошали местность к северу от этого города, углубившись внутрь территории Кнута, но потом повернули на юг, к слиянию рек, где король Оффа построил на укрепленном холме Тэмворпига величественный дом. Деревянный частокол обороняли копейщики, но их было мало, скорее всего одни старики или увечные. Они не пытались сдержать нас. Едва мы появились с севера, защитники кинулись бежать по римскому мосту, переброшенному через Тэм, и скрылись на юге.

Мы обыскали старинный высокий дом, ища серебро или что получше, но ничего не нашли. Глиняная пиршественная посуда, рога для эля не имели орнамента. Все сокровища, если они тут были, исчезли. Саксы обитали в городе, выстроенном к северу от холма, на котором возвышалась усадьба. Они поведали нам, что некие люди буквально за два дня до нашего появления вывезли на восток четыре груженные добром повозки. Эти люди очистили весь дом, бросив только рога да черепа, даже продовольствия почти не осталось. Мы прикупили за рубленое серебро хлеб, копченое мясо и соленую рыбу у горожан, провели ночь в доме Кнута, при этом я позаботился выставить дозорных на стене и на римском мосту, ведущем на юг.

А поутру мы спалили дворец Оффы. Принадлежал ли он самому Оффе? Не знаю. Знаю только то, что он почернел от времени и что Оффа построил форт, а стало быть, должен был иметь жилой дом внутри этих стен. Быть может, дворец был перестроен после его смерти, но, как бы то ни было, теперь он горел. Полыхал. Огонь распространялся с сумасшедшей скоростью, старые бревна словно покорились судьбе, и мы благоговейно попятились, когда балки рухнули и вверх взметнулись искры, дым и новые языки пламени. Этот пожар был виден, наверное, миль за пятьдесят. Не упомню усадьбы, которая горела бы так яростно и так быстро. Крысы улепетывали со всех ног, птицы в страхе выпархивали из соломенной кровли, и жар прогнал нас вниз, в город, где ждали лошади.

Мы зажгли сигнал, бросая данам вызов, и на следующее утро, когда пожар еще бушевал, а дым стелился под напором холодного сырого ветра, я вывел две сотни людей на обращенную к реке стену. Часть стены сгорела, остальная закоптилась, но для любого, кто пойдет с реки, с юга, она покажется внушительным оборонительным сооружением. Крепость из дыма. Прочих воинов я вывел на мост, где мы и приготовились ждать.

– Думаешь, он придет? – спросил меня сын.

– Думаю, да. Сегодня или завтра.

– И мы сразимся с ним здесь?

– Как бы ты поступил? – поинтересовался я.

Утред нахмурил лоб.

– Можно перекрыть мост, – неуверенно предложил он. – Но Кнут способен пересечь реку выше или ниже по течению. Глубина невелика.

– Поэтому ты сразился бы с ним здесь?

– Нет.

– Тогда не будем, – сказал я. – Мне хочется убедить его в том, что мы встретим его тут, но это не так.

– Тогда где?

– Сам скажи.

Сын задумался.

– Назад, на север, ты не пойдешь, – заявил он наконец, – потому как это отдалит нас от короля Эдуарда.

– Если тот идет, – заметил я.

– На юг тоже не пойдешь, – продолжал Утред, не обратив внимания на мое уныние. – А идти на восток – значит поставить Кнута между нами и Эдуардом. Выходит, мы идем на запад.

– Вот видишь, все просто, стоит только подумать.

– Но путь на запад приближает нас к валлийцам, – промолвил Утред.

– Будем надеяться, что ублюдки дрыхнут.

Он смотрел на длинные зеленые водоросли, лениво колыхаемые течением. Лоб его прорезала глубокая складка.

– Но почему не пойти на юг? – спросил сын спустя некоторое время. – Почему не попробовать прорваться к войску Эдуарда?

– Если тот идет, – повторил я. – Нам это неизвестно.

– Коли нет, то нам все равно терять нечего, – мрачно напомнил Утред. – Поэтому предположим, что идет. Почему нам не соединиться с ним?

– Ты только что сказал, что это невозможно.

– Но если выступить прямо сейчас? Если скакать быстро?

Я подумывал об этом. Мы действительно могли поспешить на юг, пробиваясь к армии западных саксов, которая, я надеялся, движется на север. Но я не был уверен, что Кнут уже не перекрыл нам путь или что не перехватит нас на дороге. Тогда нам придется драться в том месте, которое выберет он, а не я. Так почему бы не пойти на запад в надежде, что валлийцы упились и спят?

Римский мост состоял из четырех каменных арок и был на удивление добротно отремонтирован. В самой середине, встроенная в парапет, лежала широкая плита известняка с вырезанной на ней надписью: pontem perpetui mansurum in saecula[4]. Я опять понятия не имел о смысле, хотя слово perpetui наводило на мысль, что мост должен был стоять вечно. Но если так, это оказалось ложью, поскольку мои люди разломали один из двух центральных пролетов. Мы использовали тяжелые молоты, и работа заняла бо́льшую часть дня, но в итоге старинные камни полетели на дно реки, а мы залатали прореху принесенными из города бревнами. Другие бревна пошли на сооружение преграды на северной оконечности моста. Позади нее мы выстроили свою «стену щитов».

И ждали.

На следующий день, когда солнце залило багрянцем закат, Кнут пришел.

Сначала появились разведчики – воины на легких лошадках, способных быстро бегать. Разведчики достигли реки и остановились, наблюдая за нами. Только небольшая группа отделилась и поскакала вдоль берега Тэма, явно с намерением выяснить, перекрыли мы брод выше по течению или нет.

Основные силы Кнута подошли примерно час спустя после разведчиков. Они покрыли землю – настоящая орда всадников в кольчугах и шлемах, с круглыми щитами, украшенными воронами, секирами, молотами и соколами. Несметное воинство – армия исчислялась тысячами. И почти у всех к седлам были приторочены мешки или тюки с награбленной в Мерсии добычей. В эти мешки они сложили только самое ценное: серебро, янтарь или золото, потому как остальное добро перевозили вьючные лошади, которые плелись далеко позади многочисленной армии, отбрасывавшей длинные тени по мере приближения к мосту.

Даны не дошли до него шагов пятьдесят и остановились. Вперед выехал Кнут. На нем была длинная кольчуга, отполированная до серебристого блеска. Поверх ярл накинул белый плащ и скакал на серой лошади. Рядом с ним ехал близкий друг, Зигурд Торрсон. Если Кнут был весь в серебре и в белом, то Зигурд предпочитал черное. Вороной конь, черный плащ, шлем, украшенный перьями ворона. Зигурд ненавидел меня, и я не осуждал его за эту ненависть. Я тоже ненавидел бы человека, убившего моего сына. Это был здоровяк с огромными мускулами, он башней возвышался на могучем скакуне, и рядом с ним Кнут выглядел худеньким и бледным. Но из этих двоих Кнут вызывал у меня больше опасений. Ярл был быстр, как змея, хитер, как куница, а его меч, Ледяная Злость, славился как знатный кровопийца.

Позади ярлов держались знаменосцы. Стяг Кнута – секира и разрубленный крест, штандарт ярла Зигурда – летящий ворон. Над армией реяла еще сотня знамен, но я искал глазами лишь одно и нашел его. Выбеленный череп, знак Хэстена, вздымался на шесте в самом центре вражеского построения. Значит, и он здесь, но не удостоился чести ехать с Кнутом и Зигурдом.

Стяги со сломанным крестом и летящим воином остановились у южного конца моста, а оба ярла приблизились к нам. Они осадили лошадей невдалеке от бревенчатого настила. Этельфлэд рядом со мной поежилась. Она ненавидела данов, а теперь два самых могущественных ярла Британии стояли в нескольких шагах от нее.

– Вот как я поступлю, – начал Кнут, не утруждая себя приветствием или даже оскорблением. Говорил он спокойно, словно всего лишь устраивал пир или конские состязания. – Я возьму тебя живым, Утред Беббанбургский, и не убью. Я привяжу тебя к двум столбам, чтобы чернь могла потешаться над тобой, а мои люди будут пользовать твою женщину у тебя на глазах.

Он впился в Этельфлэд белесыми холодными глазами:

– Я раздену тебя догола, женщина, и отдам своим воинам, а потом рабам, а ты, Утред Беббанбургский, будешь слушать ее стоны, смотреть на ее позор и увидишь ее смерть. Потом я займусь тобой. Я мечтал об этом, Утред Беббанбургский. Мечтал, как буду кромсать тебя кусок за куском, пока у тебя не останется ни рук, ни ног, ни носа, ни ушей, ни языка, ни мужского достоинства. А затем мы станем заживо сдирать с тебя кожу, дюйм за дюймом, и сыпать соль на мясо, и упиваться твоими криками. Мужчины будут мочиться на тебя, а женщины смеяться над тобой, и ты все это увидишь, потому что глаза я тебе оставлю. Но потом заберу и их. А за ними уйдешь и ты, и так придет конец твоей жалкой жизни.

Когда он закончил, я не сказал ни слова. Река журчала, переливаясь через обрушенные камни моста.

– Уже проглотил язык, вонючий ублюдок? – осклабился ярл Зигурд.

Я улыбнулся Кнуту.

– И за что сулишь ты мне такие муки? – изумился я. – Разве я не исполнил твоей просьбы? Разве не выяснил, кто захватил твоих жену и детей?

– Дитя! – яростно зарычал Кнут. – Маленькая девочка! В чем она провинилась? Я разыщу твою дочь, Утред Беббанбургский, и, когда она ублажит столько моих воинов, сколько пожелает позабавиться ей, я убью ее так, как ты убил мою девочку! И я найду ее прежде твоей смерти, чтобы ты увидел и это тоже.

– Выходит, ты сделаешь с ней то же самое, что я сделал с твоей дочерью? – уточнил я.

– Обещаю! – воскликнул Кнут.

– Честно?

– Клянусь в этом, – заявил ярл, прикоснувшись к висящему поверх отливающей серебром кольчуги молоту.

Я махнул рукой. «Стена щитов» у меня за спиной расступилась, и мой сын вывел к преграде дочь Кнута. Он держал ее за руку.

– Отец! – вскричала Сигрил, когда увидела Кнута, а тот только изумленно смотрел на нее. – Отец! – снова позвала девочка, пытаясь вырвать руку.

Я принял ее у Утреда.

– Мне жаль ее волос, – сказал я Кнуту. – Возможно, я немножко поранил ее, когда отрезал их, потому как нож был не слишком острый. Но волосы снова отрастут, и через несколько месяцев она станет такой же красавицей, как была. – Я подсадил Сигрил, помогая перебраться через преграду, и отпустил. Она подбежала к Кнуту, и я заметил радость и облегчение на его лице. Он склонился и протянул ей руку. Сигрил ухватилась за нее, отец подтянул дочь, усаживая перед собой в седло. Он обнял ее, затем озадаченно посмотрел на меня.

– Уже проглотил язык, вонючий ублюдок? – с усмешкой спросил я, потом снова махнул рукой, и на этот раз через «стену щитов» пропустили Фригг. Женщина подбежала к преграде, посмотрела на меня, и я кивнул. Она перебралась через нее, издала какой-то нечленораздельный хлюпающий звук и побежала к Кнуту. Когда ее руки ухватили его за ногу и за стремя, цепляясь так, будто от этого зависела ее жизнь, вид у ярла стал еще более удивленный.

– Ей не причинили вреда, – сказал я. – Даже не тронули.

– Ты… – начал ярл.

– Гейрмунда не составило труда обмануть, – заявил я. – Поросенок и труп – вот и все, что нам понадобилось. Этого хватило, чтобы заставить его убраться прочь и дать нам сжечь твои корабли. Твой тоже, – обратился я к Зигурду. – Впрочем, тебе об этом наверняка известно.

– Нам известно и еще кое-что, свиной навоз, – выпалил Зигурд. Он возвысил голос, чтобы его слышали стоящие позади меня воины. – Эдуард Уэссекский не придет. Он решил отсидеться за городским стенами. Вы надеялись, что он спасет вас?

– Спасет? – переспросил я. – С какой стати я буду делиться славой победы с Эдуардом Уэссекским?

Кнут все еще таращился на меня и молчал, уступив право говорить Зигурду.

– Этельред все еще в Восточной Англии, – прокричал тот. – Потому что боится высунуть нос за реку: вдруг дана встретит!

– Вполне похоже на Этельреда, – подтвердил я.

– Ты остался один, вонючий ублюдок! – Зигурда почти трясло от ярости.

– У меня самого огромная армия, – заявил я, указывая на куцую «стену щитов» за моей спиной.

– Твоя армия? – Зигурд осклабился, но смолк, когда Кнут коснулся его унизанной золотыми браслетами руки.

Кнут все еще крепко прижимал к себе дочь.

– Можешь уходить, – сообщил ярл мне.

– Уходить? – изумился я. – Куда?

– Я дарю тебе жизнь, – продолжил Кнут, снова тронув руку Зигурда, когда тот попытался возразить.

– Моя жизнь не принадлежит тебе, чтобы ее дарить, – возразил я.

– Уходи, господин Утред, – сказал Кнут, почти умоляя. – Ступай на юг, в Уэссекс. Забирай всех своих людей и просто уходи.

– Ты умеешь считать, ярл Кнут? – осведомился я.

– У тебя нет и трех сотен воинов. – Ярл усмехнулся. – А у меня? Моих людей не сочтешь. Их много, как песчинок на морском берегу. – Одной рукой он прижал к себе дочь, другой погладил по щеке Фригг. – Я благодарен тебе за это, господин Утред, но лучше тебе уйти.

Зигурд зарычал. Он хотел моей смерти, но вынужден был соглашаться на все предложения Кнута.

– Я спросил, умеешь ли ты считать, – обратился я к Кнуту.

– Умею, – подтвердил он, сбитый с толку.

– Тогда ты должен помнить, что у тебя двое детей. Девочка и мальчик, не забыл? И мальчик все еще у меня. – Кнут вздрогнул. – Если ты останешься в саксонской Мерсии или нападешь на Уэссекс, – продолжил я, – то, может, обойдешься одной дочерью?

– Я могу родить других сыновей, – заявил он, но без особой уверенности.

– Уходи в свои земли, – посоветовал я ему, – и твой сын вернется к тебе.

Зигурд порывался проорать ругательства, но Кнут одернул союзника.

– Мы поговорим утром, – объявил он мне и развернул коня.

– Поговорим утром, – согласился я и потом смотрел, как ярлы уезжают, а Фригг бежит вслед за ними.

Вот только разговору поутру не суждено было состояться, потому как, едва даны ускакали, я дал приказ сбросить бревенчатый настил с моста и мы ушли.

Ушли на запад.

И Кнут, я был уверен, последует за мной.

Глава 2

Решил ли Эдуард Уэссекский отсидеться за стенами своих бургов? Я охотно верил в то, что Этельред прячется в Восточной Англии. Возвращаясь в Мерсию, он рисковал столкнуться с превосходящими силами врага, да и, вполне вероятно, боялся сойтись с данами в открытой битве. Но неужели Эдуард просто так отдаст Мерсию на произвол орды Кнута? Это тоже возможно. Его советники – люди осторожные, они опасались северян, зато были убеждены в том, что крепкие стены уэссекских бургов способны отразить любой приступ. Но дураками их все же не назовешь. Им понятно, что если Кнут и Зигурд займут и Мерсию и Восточную Англию, то через море к ним хлынут тысячи воинов, жаждущих попировать на останках Уэссекса. Пока Эдуард будет пережидать угрозу за крепостными стенами, его враги многократно умножатся. И придется иметь дело не с четырьмя тысячами данов, но с десятью или двенадцатью. Его просто задавят числом.

И все же не исключено, что он решил ограничиться обороной.

С другой стороны, что еще мог сообщить мне ярл Зигурд? Что западные саксы на подходе? С какой стати? Ему требовалось выбить меня из равновесия. Я это понимал, но все равно беспокоился.

И что еще я мог сказать своим людям, кроме того, что Зигурд лжет? Нужно только говорить с уверенностью.

– У Зигурда подлый язык куницы, – обратился я к ним. – Эдуард определенно на подходе!

И мы мчались, скакали на запад под покровом ночи. В молодости я любил это время. Я приучал себя не бояться рыщущих в темноте духов, красться как тень среди теней, слышать лай лисицы и уханье совы и не вздрагивать. Ночь – время мертвых, и живые страшатся ее, но в ту ночь мы мчались под покровом тьмы так, будто принадлежали ей.

Сперва мы прибыли в Ликкелфилд. Я хорошо знал этот город. Тут я бросил в реку труп двуличного Оффы. Этот человек тренировал собак, продавал новости, и я считал его своим приятелем, а затем он предал меня. Город был населен саксами. Как правило, обитающие вокруг даны не трогали его. Я подозревал, что большинство здешних саксов, подобно Оффе, покупало мир службой данам. Многие из них наверняка состоят в армии Кнута и наверняка ходили к усыпальнице святого Чеда в большой церкви Ликкелфилда и возносили мольбы о победе Кнута. Даны дозволяли содержать христианские церкви, но попробуй я воздвигнуть алтарь Одину где-нибудь на саксонской земле, святоши тут же начнут точить ножики. Они поклоняются ревнивому Богу.

Над крышами города кружили летучие мыши. Собаки лаяли на нас и получали взбучку от боязливого народа, которому хватало ума бояться стука копыт в ночи. Ставни накрепко заперты. Мы пересекли поток, в который я кинул труп Оффы, и мне припомнились пронзительные вопли его вдовы. Светила почти полная луна, серебрившая дорогу, которая поднималась теперь в невысокие лесистые холмы. Деревья отбрасывали густые черные тени. Мы ехали в тишине, если не считать стука копыт да звяканья сбруи. Путь наш лежал по римской дороге, уводившей на запад от Ликкелфилда. Дороге, которая прямо, как древко копья, пролегала между низких холмов и широких долин. Нам приходилось пользоваться этой дорогой прежде. Даже в свете луны местность выглядела знакомой.

Финан и я остановились на лысой вершине и глядели на юг, пока ряды всадников струились мимо по дороге. Впереди уходило вниз по склону сжатое поле, за ним темнели лес и другие холмы, но где-то далеко-далеко виднелся слабый отблеск света. Я посмотрел на восток, откуда мы пришли. Нет ли в той стороне зарева? Мне хотелось получить доказательства, что Кнут остался в Тэмворпиге, что его огромная армия выступит только с рассветом, но отблеска костров на горизонте я не видел.

– Ублюдок идет за нами, – буркнул Финан.

– Скорее всего.

Но далеко на востоке виднелось сияние. По крайней мере, мне так казалось. Сказать определенно я не мог, слишком велико было расстояние. Возможно, это просто фокусы ночи. Усадьба горит? Или это лагерные костры армии? Войска, на которое я уповал? Финан тоже смотрел. Я знал, о чем он думает, на что надеется. То были наши общие мысли и чаяния, но ирландец не сказал ничего. Мне почудилось на миг, что зарево стало ярче, но я не был уверен. Иногда тьму ночи рассеивал свет – огромное сверкающее полотно, которое переливалось и струилось как вода. Мне подумалось, не является ли и это тем загадочным свечением, что боги посылают в ночи, но чем пристальнее я вглядывался, тем меньше видел. Только ночь, горизонт и черные деревья.

– Долгий мы путь проделали со времен того невольничьего корабля, – задумчиво произнес Финан.

Я удивился, с какой стати ему вспомнились те далекие дни, потом понял: он думает, что его часы сочтены, а на пороге смерти человек возвращается мыслями в прошлое.

– Ты говоришь так, будто это конец, – укорил я его.

Ирландец улыбнулся:

– Как ты любишь повторять: Wyrd bið ful āræd?

– Wyrd bið ful āræd, – повторил я.

От судьбы не уйти. И быть может, как раз в этот самый миг, пока мы вглядываемся во тьму в надежде увидеть свет, три норны прядут нить моей жизни под сенью великого дерева. И одна берет ножницы. Финан продолжал смотреть на юг, стараясь разглядеть в небе зарево, говорящее о наличии другой армии, но горизонт в той стороне освещали лишь звезды.

– Западные саксы всегда были осторожны, – заметил Финан уныло. – Если только не ты вел их.

– А Кнут не из боязливых.

– И он идет за нами, – проворчал ирландец и повернулся к востоку.

– Даны в часе позади нас?

– Их разведчики – пожалуй. Но как только он окажется на другом берегу… – Финан не договорил.

– Мы не можем убегать вечно, – заметил я. – Но способны задержать их.

– В любом случае к рассвету в наши задницы вцепятся две или три сотни парней, – заметил ирландец.

– Это точно. Что бы ни было, это случится завтра.

– Поэтому стоит поискать место для боя.

– Верно, а заодно задержать их в ночи. – Я бросил последний взгляд на юг и решил, что зарево привиделось мне в мечтах.

– Как помнится, – произнес Финан, разворачивая коня к западу, – на этой дороге лежит старинный форт.

– Да, только он слишком велик для нас, – напомнил я.

Форт был римский: четыре земляных вала, очерчивающих обширный квадрат в месте слияния двух дорог. Поселений на перекрестке вроде как не было, только остатки этой могучей крепости. Для чего ее построили? Неужели римские дороги кишели разбойниками?

– Велик, чтобы его защищать, – согласился ирландец. – Но вполне подойдет, чтобы задержать этих ублюдков.

Мы поспешили на запад, вслед за колонной. Я то и дело поворачивался в седле, высматривая преследователей, но никого не заметил. Кнут наверняка понимает, что мы попытаемся улизнуть, и вышлет за реку разведчиков на легких конях отыскать нас. Их задача – выследить беглецов, чтобы Кнут мог догнать и сокрушить их. Кнут будет стремителен и зол. Зол не на меня, но на себя. Ярл бросил охоту на Этельреда и теперь сообразил, что это было ошибочное решение. Его орда много дней опустошала Мерсию, но не разбила пока еще ни одной сакской армии. А армии эти усиливаются и, возможно, выступили в поход, и время работает против него. Но я отвлек Кнута – захватил его семью, сжег его корабли, уничтожил его поместья. Кнут в ярости кинулся за мной и обнаружил, что это была уловка и его жена и дети живы. Будь у него мозги, он бросил бы меня, потому как я не тот враг, которого ему следует бить. Ярлу стоило бы разгромить Этельреда, а затем обрушиться на западных саксов Эдуарда, но я полагал, что Кнут погонится за мной. Я был слишком близкой приманкой, слишком соблазнительной. Убив меня, Длинный Меч снискал бы еще большую славу, да и потом, наш маленький военный отряд – легкая добыча. Истребить нас, спасти сына, затем повернуть на юг и развязать настоящую войну. Чтобы разгромить нас, требуется всего один день, а потом можно разобраться и с врагом покрупнее.

А моя единственная надежда заключалась в том, что этот враг покрупнее не испугался и идет мне на выручку.

Огромный форт казался черным в тени лунного света. Это было могучее сооружение, возведенное из земли на пересечении двух дорог. Думаю, некогда тут имелись деревянные строения, в которых размещались римские солдаты, но теперь внутри поросших травой валов не было ничего, кроме обширного пастбища, населенного стадом коров. Я перебрался через обмельчавший ров и невысокую насыпь. Меня встретили два завывающих пса, на которых тут же шикнул пастух. Разглядев кольчугу и шлем, он бухнулся на колени, склонил голову, обхватил за шеи рычащих собак и задрожал от страха.

– Как называете вы это место? – спросил я у него.

– Старый форт, господин, – ответил пастух, не разгибаясь.

– Есть тут деревня?

– В той стороне, – мотнул он головой на север.

– Как называется?

– Пенкрик, господин.

Стоило ему произнести это название, как я его вспомнил.

– Тут и река есть? – осведомился я, стараясь восстановить в памяти последний свой приезд в эти края.

– Да, там, – подтвердил пастух, кивнув на запад.

Я швырнул ему обрубок серебра:

– Следи, чтобы твои собаки не лаяли.

– Ни звука, господин. – Он воззрился на серебро в залитой лунным светом траве, наконец поднял голову и посмотрел на меня. – Да благословит тебя Бог, господин. – И тут заметил молот. – Да защитят тебя боги, господин.

– Ты христианин?

– Думаю, да, господин. – Пастух нахмурился.

– Тогда твой Бог ненавидит меня, – проворчал я. – И ты будешь ненавидеть, если твои псы хотя бы пискнут.

– Будут сидеть тише мыши, господин. Как маленькие мышки. Никакого шума, клянусь.

Бо́льшую часть своих людей я отправил на запад, но с наказом повернуть на юг, едва они достигнут близлежащей реки, которая, если память мне не изменяет, не была ни глубокой, ни широкой.

– Просто следуйте вдоль берега на юг, и я найду вас, – напутствовал я воинов.

Я хотел внушить Кнуту, что мы бежим на запад в сомнительной надежде обрести укрытие в валлийских горах, однако отпечатки копыт выдадут наш поворот на юг. Тем не менее, даже если он задержится хоть немного, это уже успех, потому что мне требовалась любая выигранная минута. И вот мои всадники исчезли на западе, уходя к реке, тогда как я с полусотней дружинников укрылся за поросшими травой валами древнего форта. Вооружены мы были легко, только мечами и копьями, однако фриз Вибрунд прихватил по моему приказу топор.

– Несподручно махать секирой, сидя на коне, господин, – проворчал фриз.

– Топор тебе понадобится, так что бери, – настоял я.

Долго ждать не пришлось. Не минуло и часа, как с востока на дороге появились всадники. Они спешили.

– Шестнадцать, – доложил Финан.

– Семнадцать, – поправил мой сын.

– Наверняка это еще не все, – заметил я и стал наблюдать за дорогой в ожидании новых гостей, выезжающих из далекого леса.

Они появятся, причем скоро, однако эти шестнадцать или семнадцать вырвались вперед, горя рвением найти нас и доложить Кнуту. Мы дали им подойти ближе, потом погнали лошадей через восточную сторону вала. Финан повел двадцать человек прямо на восток с целью отрезать разведчикам путь к отступлению, а я с оставшимися бросился на надвигающегося врага.

Мы перебили большинство. Это не составило труда. Даны сваляли дурака: гнали без оглядки, не были начеку, оказались в меньшинстве и погибли. Горстка сбежала на юг, потом в панике повернула на восток. Я приказал Финану пропустить их. После крикнул фризу:

– А теперь, Вибрунд, руби им головы, и быстро!

Одиннадцать раз упала секира. Обезглавленные тела мы сбросили в старый ров, а головы разложили на римской дороге так, чтобы мертвые глаза глядели на восток. Эти мертвые очи встретят людей Кнута, и те, как я предполагал, заподозрят что-то грязное и колдовское в этом ритуале. Они почуют магию и оробеют.

Дай мне время, молил я Тора. Только дай время.

И мы поспешили на юг.

Вскоре мы нагнали основной отряд и поскакали в рассветной мгле. Повсюду щебетали птицы, приветствуя песней новый день. Мне ненавистен был этот звук, потому что он знаменовал день, который, как я думал, станет для меня последним. Мы продолжали гнать коней на юг, к далекому Уэссексу, и надеялись вопреки всему, что западные саксы идут нам навстречу.

А затем мы просто остановились.

Остановились, потому что устали лошади, устали люди. Мы миновали невысокие холмы и плодородные поля, и нигде не нашел я места, где хотел бы дать бой. Чего я ожидал? Найти римский форт, достаточно маленький, чтобы его могли защищать двести шестьдесят девять воинов? Форт на подходящем холме? Выступ отвесной скалы, где человек умрет от старости, прежде чем рассвирепевшие враги сумеют взобраться наверх? Но нам встречались лишь сжатые поля, пастбища с овечьими отарами, ясеневые рощи и дубравы, мелкие потоки и пологие склоны. Солнце поднималось по небу. День выдался жарким, лошади хотели пить.

И вот мы вышли к реке и просто оцепенели.

Это была не столько речка, сколько ручей, стремящийся стать речкой, но которому удавалось лишь выглядеть глубокой канавой. Однако перебраться через него было непросто. Берега были крутыми и илистыми, но там, где его пересекала дорога, спуск оказался удобным. Брод не был глубоким. Русло здесь расширялось, и на середине его медленно текущая вода доходила человеку до бедра. Вдоль западного берега тянулась цепочка ив с плоскими верхушками, а еще западнее виднелся невысокий гребень, где стояло несколько бедных домишек. Я выслал Финана разведать возвышенность, тогда как сам обрыскал реку вверх и вниз по течению. И не обнаружил ни форта, ни крутого холма, зато здесь имелся ручей в виде рва, достаточно широкого и глубокого, чтобы замедлить атаку.

Поэтому мы остались здесь. Заперли лошадей в обнесенном каменной оградой загоне на западном берегу и принялись ждать.

Можно было бежать дальше на юг, но Кнут догнал бы нас рано или поздно, а тут имелась хотя бы речушка. По крайней мере, так я себя убеждал. На самом деле надежда была слабой. Ее не осталось совсем, когда Финан спустился с невысокого гребня.

– Всадники, – выпалил он. – На западе.

– На западе? – переспросил я, думая, что ирландец оговорился.

– На западе, – настаивал он.

Люди Кнута находились к северу и востоку от нас, поэтому я не ожидал врагов с запада. Точнее, надеялся, что с запада враги не зайдут.

– Сколько?

– Разведчики. Не много.

– Воины Кнута?

– Трудно сказать. – Он пожал плечами.

– Ублюдок не мог перебраться через этот ров, – проговорил я, подумав, что Кнут вполне мог предпринять именно это.

– Это не ров, – поправил Финан. – Это река Тэм.

Я поглядел на лениво текущую воду:

– Это Тэм?!

– Так утверждают деревенские.

Я горько рассмеялся. Мы все это время убегали из Тэмворпига, чтобы оказаться выше по течению той же самой реки? Угадывалась во всем этом какая-то тщета, очень подходящая для дня, в который я предполагал умереть.

– Так как называется это место? – спросил я у Финана.

– Местные ублюдки сами толком не знают, – хмыкнул ирландец. – Один малый назвал его Теотанхель, а его жена сказала, что это Воднесфилд.

Получается, это дол Теотты, или поле Одина. Но, как бы ни называлось это место, оно знаменовало конец нашего пути: здесь мне предстоит сойтись с жаждущим мести врагом. И этот враг приближался. Разведчики появились с противоположной стороны брода, а это означало, что всадники находятся к северу, к востоку и к западу от нас. По меньшей мере пятьдесят человек показались на дальнем берегу Тэма, но еще довольно далеко от реки. Финан заметил всадников на западе, и я предположил, что Кнут разделил армию, выслав один отряд вдоль западного берега, а другой вдоль восточного.

– У нас еще есть возможность идти на юг, – заметил я.

– Он нас перехватит, – мрачно возразил Финан. – И нам придется принять бой на открытой местности. Здесь мы хотя бы можем отступить к тому гребню. – Он кивнул в направлении кучки хижин, оседлавших невысокий холм.

– Сожги их, – велел я.

– Кого?

– Дома. Скажи нашим людям, что это сигнал для Эдуарда.

Вера в то, что Эдуард достаточно близко и заметит дым, вселит в людей надежду, а с надеждой воин сражается лучше. Потом я поглядел на загон с лошадьми. У меня мелькнула мысль поскакать на запад, проложить себе путь через горстку разведчиков, рыщущих в том направлении, и попытаться достичь более удобной возвышенности. Вероятно, то была пустая надежда. Внезапно я с удивлением заметил, что загон обнесен каменной оградой. То был край живых изгородей, но кто-то взял на себя невероятный труд таскать тяжелые камни для низкой стены.

– Утред! – взревел я, призывая сына.

Тот подбежал ко мне:

– Отец?

– Разбери ту стену. Бери людей сколько хочешь, пусть тащат ко мне все камни размером с человеческую голову.

– С человеческую голову? – Сын вытаращился на меня.

– Просто сделай это! Тащи камни сюда, и побыстрее! Ролло!

Верзила-дан неторопливо порысил ко мне:

– Господин?

– Я поднимаюсь на тот гребень, а ты швыряешь камни в реку.

– Что?

Я объяснил ему, чего хочу, и на его губах появилась усмешка.

– И позаботься, чтобы те ублюдки, – я указал на разведчиков Кнута, остановившихся на изрядном расстоянии к востоку, – не видели, что ты делаешь. Если подойдут ближе, просто прекрати работу. Ситрик!

– Господин?

– Стяги сюда. – Я указал на место, где дорога уходила от форда к западу. Я хотел поместить штандарты там, чтобы показать Кнуту, где хочу дать бой. Показать ему место, на котором приму смерть.

– Моя госпожа! – обратился я к Этельфлэд.

– Я не уйду, – упрямо заявила она.

– А разве я прошу?

– Собирался.

Мы подошли к невысокому гребню, где Финан с дюжиной людей выгоняли жителей из хижин.

– Забирайте что хотите! – кричал ирландец. – Собак, кошек, даже детей. Тащите горшки, черепки, все, что угодно! Мы будем жечь дома!

Элдгрим выносил из одной хибары старуху, ее дочь визжала.

– Нам так необходимо жечь дома? – спросила Этельфлэд.

– Если Эдуард идет, – пробурчал я без воодушевления, – он должен знать, где мы.

– Да, наверное, так, – согласилась она. Потом посмотрела на восток. Разведчики все еще следили за нами с безопасного расстояния, но никаких признаков приближения орды Кнута пока не наблюдалось. – Как ты поступишь с мальчиком?

Речь шла о сыне Кнута. Я пожал плечами:

– Я обещал убить его.

– Но ты ведь не сможешь. И Кнут знает это.

– Смогу.

Этельфлэд рассмеялась в ответ горьким смехом:

– Нет, не сможешь.

– Если выживу, – напомнил я. – Он станет безотцовщиной.

Она озадаченно нахмурилась, потом поняла мой намек и усмехнулась:

– Думаешь, у тебя хватит сил побить Кнута?

– Мы остановились и будем драться, – заявил я. – Быть может, твой брат придет? Мы ведь пока еще живы.

– Так ты станешь растить его?

– Сына Кнута? – Я покачал головой. – Продам, скорее всего. Окажись он в рабстве, и никто не скажет, кем был его отец. Мальчишка не узнает, что родился волком, и будет считать себя щенком.

Если я выживу. А я, честно говоря, не рассчитывал пережить тот день.

– А тебе, – я коснулся руки Этельфлэд, – следует уехать.

– Я…

– Ты – это Мерсия! – рявкнул я. – Народ любит тебя, идет за тобой! Если ты умрешь здесь, Мерсия потеряет сердце.

– А если убегу, это будет означать, что Мерсия струсила, – сказала она.

– Отступишь сейчас, чтобы сразиться в другой день.

– Но куда мне отступать? – спросила Этельфлэд.

Она смотрела на запад, и я заметил в той стороне всадников. Всего горсть, но они тоже наблюдали за нами. Человек шесть или семь, милях по меньшей мере в двух от нас, но мы у них были как на ладони. Возможно, есть еще и другие, которые подобрались ближе. Если я отошлю Этельфлэд, эти люди увяжутся за ней, а если отправлю под надежным эскортом, способным отразить врага, она придет к выводу, что я сделал свою смерть еще более неизбежной.

– Возьми пятьдесят человек, – предложил я. – Возьми пятьдесят человек и скачи на юг.

– Я остаюсь.

– Если тебя схватят… – начал я.

– Меня изнасилуют и убьют, – спокойно заявила она. Потом коснулась пальцем моей руки. – Утред, это называют мученичеством.

– Это называют глупостью.

Она ничего не ответила, просто повернулась и посмотрела на север и на восток, где наконец появились люди Кнута. Сотня за сотней покрывали землю черной тучей, прибывая по дороге с юга, со стороны римского форта, где мы оставили отрубленные головы. Передовые всадники данов почти достигли поворота дороги, ведущего на запад, к броду, где на мелководье сновали мои люди. Ролло заметил, видимо, подход врага, потому что отозвал своих на западный берег реки, где мы строили нашу «стену щитов».

– Ты слышала когда-нибудь о холме Эска? – спросил я у Этельфлэд.

– Еще бы. Отец любил рассказывать эту историю.

Битва на холме Эска произошла давно, в мою бытность мальчишкой, и в тот зимний день я находился в армии данов и мы не сомневались в победе. Однако схваченная морозом почва оросилась тогда кровью данов, а ледяной воздух наполнился криками торжества саксов. Харальд, Багсег, Сидрок-младший, рулевой Токи – имена из моего прошлого… Все они были убиты западными саксами, расположившимися под началом Альфреда за рвом. Священники, естественно, приписывали невероятную победу своему Богу, но на самом деле данов разбил тот ров. «Стена щитов» крепка до тех пор, пока стоит незыблемо, плечо к плечу, щит против щита: стена кольчуг, дерева, плоти и стали. Но если стена даст трещину, последует резня. Переправа через ров при холме Эска нарушила заслон данов, и неприятели-саксы учинили знатную бойню.

Вот и мою маленькую «стену щитов» защищал ров. Вот только этот ров разрывался бродом, и именно тут, на мелководье, нам и предстояло сражаться.

Первую хижину объяло пламя. Солома просохла под слоем мха, и огонь пожирал ее жадно. Крысы побежали с крыши, а мои люди поджигали другие дома. Кому я посылал сигнал? Эдуарду, который вполне мог отсиживаться сейчас за стенами своего бурга? Я поглядел на юг, вопреки всему надеясь увидеть подходящих всадников, но разглядел только сокола, реющего в верхних потоках ветра над пустыми полями и лесами. Птица казалась неподвижной, едва шевеля крыльями, потом, сложив их, молнией стала падать на добычу. Плохой знак? Я коснулся молота.

– Тебе надо уходить на юг, – велел я Этельфлэд. – Скачи во весь опор! Не останавливайся в Глевекестре, поезжай в Уэссекс. Поезжай в Лунден! Его стены крепки, но если падут и они, ты сможешь отплыть во Франкию.

– Мое знамя здесь, – произнесла она, указывая на брод. – А где мой стяг, там и я.

На ее флаге был изображен белый гусь, сжимающий в лапах меч и крест. Уродливое знамя, но гусь являлся символом святой Вербурх, благочестивой женщины, спугнувшей однажды стаю гусей с хлебного поля, и за этот поступок ее возвели в сан святых. Это гусиное пугало считалось покровительницей Этельфлэд. Святой предстоит сегодня немало потрудиться.

– Кому ты доверяешь? – спросил я.

Вопрос заставил ее нахмуриться.

– Доверяю? Тебе, конечно, твоим людям, своим людям. А что?

– Найди человека, которому доверяешь, – посоветовал я, ежась от жара пламени, которым полыхала ближайшая хижина. – Прикажи ему убить тебя прежде, чем попадешь в руки к данам. Пусть стоит у тебя за спиной и ударит по шее. – Я просунул палец под ее волосы и коснулся места, где череп соединяется с позвоночником. – Вот здесь. Быстро и безболезненно. Не надо мученичества.

Этельфлэд улыбнулась:

– Утред, Бог на нашей стороне. Мы победим. – Она говорила спокойно, будто слова ее никто не мог опровергнуть, и я просто посмотрел на нее. – Мы победим, потому что с нами Господь.

Какие же глупцы эти христиане!

Я спустился к месту, где мне предстояло погибнуть, и стал наблюдать за подходом данов.

У битвы свой порядок. В конце концов «стены щитов» столкнутся и польется кровь, и одна сторона возьмет верх, а другая поляжет в безжалостной бойне, но прежде, чем лязгнут клинки и затрещат щиты, воины распаляются перед атакой. Противники смотрят друг на друга, осыпают насмешками и оскорблениями. Юные дураки обеих армий выбегают из стены и вызывают врага на поединок, поминают жен неприятелей, которых сделают вдовами, и детей, которым предстоит оплакивать отцов. Юные дураки сражаются, и половина из них погибнет, а вторая половина будет торжествовать победу. Но это не настоящая победа, потому как «стены щитов» еще не сошлись. А ожидание все тянется. Некоторых тошнит от страха, другие поют, иные молятся. И вот наконец одна из сторон приходит в движение. Обычно неспешно. Воины пригибаются за щитами, помня, что до столкновения щитов их встретят копья, секиры и стрелы. И только подойдя близко, по-настоящему близко, они бросаются вперед. Поднимается оглушительный шум, рев ярости и страха, и щиты сталкиваются с громовым грохотом, топоры взлетают и опускаются, мечи колют, и крики возносятся к небу. Вот что происходит, когда две «стены щитов» бьются насмерть. Таков черед битвы.

Но Кнут нарушил его.

Начиналось все как обычно. Моя «стена щитов» стояла на самом краю брода, не превышавшего двадцати шагов в ширину. Мы расположились на западном берегу, люди Кнута подходили с востока и, доскакав до перекрестка, спешивались. Мальчики уводили лошадей на пастбище, а воины одевали на руку щиты и оглядывались в поисках боевых побратимов. Прибывали даны группами. Было заметно, что они спешили и растянулись по дороге, но число их быстро росло. Сосредоточившись шагах в пятистах от нас, они образовали «свиное рыло». Этого я и ожидал.

– Уверенные ублюдки, – проворчал Финан.

– А ты бы на их месте не был уверен?

– Скорее всего, – согласился он.

Финан располагался слева от меня, сын – справа. Я сопротивлялся искушению дать Утреду совет. Он много лет тренировался в «стене щитов», усвоил все мои уроки, и повторять их вновь только значило выдать свое волнение. Сын молчал. Просто смотрел на врага и понимал, что через несколько минут ему предстоит первый бой в «стене щитов». И почти наверняка последний.

Я пытался считать прибывающих данов, и, по моим прикидкам, в «свиное рыло» построились около пяти сотен воинов. Получается, у них перевес два к одному, а на подходе другие. Кнут и Зигурд были здесь, их знамена реяли высоко над щитами. Я видел Кнута, потому как он все еще сидел верхом и его светлая лошадь находилась в гуще пехотинцев.

«Свиное рыло». Я обратил внимание, что никто не подошел ближе, чтобы осмотреть брод. Это свидетельствовало о том, что данам хорошо известна эта местность. По крайней мере, кто-то в их армии с ней знаком. Они знали, что здесь есть похожая на ров речка и что уходящая на запад дорога пересекает ее мелким бродом, через который не составит труда перейти, поэтому не утруждали себя разведкой. Даны просто будут напирать, и Кнут построил их в «свиное рыло», чтобы сделать этот напор безудержным.

«Стена щитов» обычно прямая. Две прямые линии сталкиваются, и воины сражаются, пытаясь прорвать строй противника. Но «свиное рыло» – это клин. Он движется быстро. Самые сильные и отважные собираются на его острие. Их работа – проломить ряды неприятелей, подобно тому как копье пробивает дверь. И как только линия будет прорвана, клин раздастся вширь и его бойцы атакуют врага с флангов. И мои люди погибнут.

Чтобы обеспечить истребление, Кнут выслал отряд пересечь реку к северу от нас. Эту дурную весть принес мне мальчишка, спустившийся с гребня, на котором горели дома.

– Господин! – воскликнул он взволнованно.

– Как тебя зовут, парень?

– Годрик, господин.

– Ты сын Гриндана?

– Да, господин.

– Тогда твое имя – Годрик Гриндансон, – сказал я. – Сколько тебе лет?

– Одиннадцать, господин. Вроде бы.

У парнишки был нос картошкой, голубые глаза, и красовался он в потертом кожаном плаще явно с отцовского плеча – такой был длинный.

– Так что мне хочет сообщить Годрик Гриндансон? – осведомился я.

Мальчонка указал трясущимся пальцем на север:

– Они перешли через реку, господин.

– Сколько их? И как далеко?

– Хродгейр говорит, там сотни три воинов, господин. Они еще далеко к северу, но другие продолжают переправляться.

Хродгейр был дан, которого я оставил на гребне наблюдать за перемещениями врага.

– И еще, господин… – Голос изменил Годрику.

– Рассказывай!

– Хродгейр говорит, что воины появились и на западе. Сотни!

– Сотни?

– Они среди леса, и Хродгейр не может сосчитать их.

– У него пальцев не хватает! – вставил Финан.

Я поглядел на перепуганного мальца:

– Могу я рассказать тебе одну вещь про битвы, Годрик Гриндансон?

– Конечно, господин.

– Один человек всегда выживает, – заявил я. – Это обычно поэт, и его работа – сложить песнь о том, как храбро погибли его товарищи. Возможно, этот труд выпадет сегодня на твою долю. Ты поэт?

– Нет, господин.

– Тогда придется поучиться. Когда увидишь, как мы умираем, Годрик Гриндансон, скачи на юг так быстро, как только сможешь. Мчись как ветер, пока не окажешься в безопасности, и сочиняй в голове стих, который поведает саксам о том, что мы умерли как герои. Ты сделаешь это для меня?

Парнишка кивнул.

– Возвращайся к Хродгейру, – напутствовал я его, – и доложи мне, когда всадники с севера или те, другие, с запада, подойдут ближе.

Он уехал.

– Ублюдки обложили нас с трех сторон! – Финан ухмыльнулся.

– Боятся, надо полагать.

– Ага, все штаны обделали, наверное.

Я ждал, что Кнут поскачет к броду, ведя за собой вожаков, чтобы потешиться оскорблениями. Я подумывал поставить рядом с собой его сына с ножом у горла, но отбросил эту идею. Лучше держать Кнута Кнутсона с Этельфлэд. Оставь я его при себе, Кнут может предложить перерезать мальчонке горло, и что мне тогда делать? Резать? Драться все равно придется. Не убивать? Тогда Кнут станет презирать меня за слабость. Парень сыграл свою роль, уведя отца от границ Восточной Англии в эти окраины Мерсии, и теперь ему придется ждать исхода битвы, которая решит его судьбу. Я покрепче перехватил щит и вытащил Вздох Змея. Почти всегда во время столкновения «стен щитов» я предпочитал Осиное Жало, короткий клинок которого так смертоносен, когда ты вынужден обниматься с врагом. Но сегодня я начну с более длинного и тяжелого клинка. Я поднял оружие, поцеловал рукоять и стал поджидать Кнута.

Только ярл не пришел оскорблять меня и не послал молодежь вызывать наших бойцов на поединки.

Вместо этого он послал «свиное рыло».

Взамен потока вызовов и оскорблений плотная боевая масса под знаменами Кнута и Зигурда взревела и двинулась на нас. Она быстро текла по дороге. Местность была ровной, никаких препятствий, и даны держали плотный строй. Щиты их заходили один за другой. Мы видели нарисованные на них эмблемы: разломанные кресты, вороны, молоты, секиры, орлы. Поверх больших круглых щитов выступали шлемы с забралами, поэтому закованные в сталь враги казались темноглазыми. Перед щитами торчала щетина тяжелых копий, на остриях которых играло выглядывающее из-за туч солнце. Под щитами сотни ног попирали землю. Одновременно расположенные за «свиным рылом» барабаны начали отбивать ритм.

Никаких вызовов, никаких оскорблений. Зная о своем численном превосходстве, Кнут позволил себе разделить армию. Я глянул налево и увидел, что еще больше всадников переправляется через ров к северу. Пятьсот или шестьсот человек двигались к нам «свиным рылом», и по меньшей мере еще столько же находились на нашей стороне реки, готовясь ударить нам в левый фланг. Прибывали и новые воины – те, кто не обладал быстрыми лошадьми, – но Кнут понимал, что хватит и одного «свиного рыла». Оно громыхало по направлению к нам, и когда приблизилось, а за нащечниками стали различимы лица, я увидел злые глаза и мрачно стиснутые рты. И понял, что даны пришли убивать нас.

– С нами Бог! – возопил Ситрик.

Оба священника все утро исповедовали воинов, но теперь отступили за «стену щитов» и преклонили колена в молитве, воздев к небу сложенные руки.

– Ждать приказа! – крикнул я.

Моя «стена щитов» знала, что нужно делать. Когда «свиное рыло» достигнет дальнего берега реки, мы зайдем в воду. Я собирался встретить атаку почти на середине реки и хорошенько пустить врагам кровь перед смертью.

– Ждать! – повторил я.

Еще я думал, что Кнут тоже выждет – остановит «свиное рыло» до поры, когда люди на севере изготовятся к удару, но он был слишком уверен в себе. Да и почему нет? «Рыло» превосходило нас числом и должно было разметать нашу стену, рассеять моих людей и устроить побоище в реке. Так зачем ждать? Ярл гнал свой строй и уже почти достиг берега.

– Вперед! – скомандовал я. – Медленно!

Мы неспешно двинулись, заведя щиты один за другой и крепко держа оружие. Наш строй насчитывал в глубину четыре шеренги. Я стоял в середине первой, и острие «свиного рыла» нацеливалось прямо на меня, как кабаний клык, готовый прорвать плоть, мышцы, сухожилия и кольчугу, чтобы раздробить кости, вырвать внутренности и обагрить воды реки саксонской кровью.

– Бей! – взревел кто-то в рядах данов.

Те видели, как нас мало, и знали, что раздавят нас, и ускорили шаг, горя желанием убивать. Они кричали на ходу, их голоса полнились угрозой, щиты сомкнуты, рты искажены яростью битвы. Воины спешили сойтись с нами в схватке, которую их поэты, без всякого сомнения, воспоют как беспримерную бойню.

И тут они наткнулись на камни.

Ролло выложил их неровной цепочкой в самом глубоком месте брода. Булыжники были большие, каждый с человеческую голову, и невидимые. Почти невидимые. Я знал, где они, и смутно различал их очертания и то, как течение возмущенно рябит над ними. Но даны их не видели, потому как высоко держали щиты и не могли глядеть себе под ноги. Глаза их были устремлены на нас. Враги предвкушали нашу смерть, но вместо этого с разгона врезались в камни и споткнулись. То, что мгновение назад было острием нацеленного на резню воинского строя, превратилось в толчею валящихся с ног людей. Хотя расположенные по бокам клина ряды пытались остановиться, задние напирали, вынуждая спотыкаться о незримые камни. А потом мы ударили.

И мы убивали.

Так просто убивать людей, пребывающих в хаосе, и каждый, кого мы сражали, становился препятствием для тех, кто шел позади него. На острие «рыла» располагался здоровенный черноволосый воин. Его волосы выбивались подобно нечесаной конской гриве из-под шлема, борода наполовину скрывалась под кольчугой, на щите красовался ворон Зигурда, а руки были унизаны золотыми и серебряными браслетами, полученными за подвиги на поле боя. Ему отвели почетное место на острие «свиного рыла». Он держал секиру, которой намеревался разрубить мой щит, снести мне голову и проложить путь через нашу стену.

Вместо этого он кувырнулся носом в реку, и Вздох Змея с силой нанес укол сверху вниз, пронзив кольчугу и спину. Воин выгнулся, когда я провернул и дернул меч. Затем ударил щитом стоящего на коленях дана. Тот отчаянно пытался достать меня клинком. Наступив ногой на спину умирающего верзилы, я высвободил меч и вогнал острие в раскрытый рот противника. Он будто проглотил Вздох Змея. Я продвинул клинок глубже и смотрел, как глаза дана выпучились, а из разжатых губ хлынула кровь. Тем временем в реке мои люди кололи и рубили врагов: упавших, пошатнувшихся или умирающих.

И мы кричали. Издавали наш боевой клич, наш призыв к убийству, изливали радость быть воинами, сеющими ужас в битве. В этот миг не важно было, что мы обречены, что неприятелей больше, что мы можем перебить все «свиное рыло» и все равно данов останется достаточно, чтобы растоптать нас. В этот момент мы превратились в спущенных со сворки слуг смерти. Мы жили, а враги умирали, и все наслаждение быть живым находило выход в убийстве. И мы были убийцами. «Свиное рыло» встало намертво, пришло в полный беспорядок, линия щитов нарушилась, и мы крушили. Наши щиты по-прежнему соприкасались друг с другом, мы стояли плечом к плечу и медленно продвигались, переступая через убитых. Секиры раскалывали шлемы, мечи пронзали плоть, а даны все еще не могли сообразить, что произошло. Задние ряды напирали, толкая передние на камни и под наши клинки. Хотя едва ли стоило называть их рядами, поскольку «свиное рыло» Кнута превратилось в толчею. Хаос и страх охватывали его воинов по мере того, как река струилась кровью, а небо полнилось криками умирающих, потроха которых омывал Тэм.

Кто-то в шеренгах данов смекнул, что упорство лишь усугубляет беду и нет смысла подставлять новых отважных парней под мечи саксов.

– Назад! – закричал он. – Отступай!

Мы смеялись, мы издевались над ними. Следом мы не пошли, поскольку нам оставалось лишь держаться к западу от лежащих в реке камней. Теперь эти камни были завалены телами мертвых и умирающих. Эти тела, которые утягивали на дно доспехи, образовали низкий вал вдоль по течению. Мы стояли за этим валом и обзывали данов трусами, слабаками, потешались над отсутствием у них мужества. То была ложь, разумеется. Перед нами были настоящие воины и отважные парни, но мы были обречены и переживали миг торжества, стоя с окровавленными клинками по колено в воде, а облегчение, приправленное страхом и гневом, пульсировало по нашим жилам.

Остатки «свиного рыла» – силы, до сих пор превосходящие нас числом, – подались назад, к восточному берегу, и там перестроились в могучую «стену щитов», еще более крупную, потому как к ней присоединились запоздавшие. Она состояла из многих сотен, возможно, даже тысяч воинов. Мы же напоминали хвастливых дураков, что раздразнили вепря, готового растоптать их.

– Господин! – Это дан Хродгейр прискакал вниз с холма, где до сих пор горели хижины, посылая напрасный сигнал в пустое небо. – Господин! – В его голосе звучала озабоченность.

– Хродгейр?

– Господин! – Дан повернулся в седле и указал рукой.

И я увидел на гребне, над рекой, вторую «стену щитов». И она тоже насчитывала сотни воинов, и те прибывали. Эти люди перебрались через похожую на ров реку, спешились и теперь надвигались на нас.

– Господин, мне жаль, – промолвил Хродгейр, как будто мог сдержать эту атаку с тыла, но не сделал этого.

– Утред! – раздался возглас из-за реки. На берегу стоял Кнут, расставив ноги и держа в руке Ледяную Злость. – Утред Червяк, выходи и дерись!

– Господин! – Это снова был Хродгейр, и он указывал на запад.

Я обернулся и заметил, как поток всадников выливается из леса и начинает подниматься на холм. Сотни конных. Получается, враг перед нами, позади нас и еще с севера.

– Утред Червяк! – орал Кнут. – Отважишься сразиться? Или растерял свою храбрость? Выходи и умри, кусок дерьма, слизняк, кучка вонючего навоза! Иди к Ледяной Злости! Она ждет тебя! Если погибнешь, я отпущу твоих людей! Слышишь меня?

Я выступил из «стены щитов» и посмотрел на врага:

– Ты сохранишь жизнь моим людям?

– Даже твоя шлюха останется жить. Все смогут уйти! Не умрут!

– А какова цена обещаний того, кто при родах вывалился у матери из задницы? – крикнул я в ответ.

– Мой сын жив?

– Невредим.

– Твои люди заберут его как заложника. Я дарю им жизнь.

– Не делай этого, господин, – с жаром проговорил Финан. – Он слишком быстр. Позволь мне сразиться с ним!

Три норны хохотали. Они сидели у подножия дерева, две из них натягивали нить, а третья держала ножницы.

– Отец, дай я пойду, – попросил Утред.

Но wyrd bið ful āræd. Я всегда знал, что этим кончится: Вздох Змея против Ледяной Злости. Поэтому я перебрался через тела своих врагов и пошел, чтобы сразиться с Кнутом.

Глава 3

Урд, Верданди и Скульд – так зовут норн, трех женщин, что плетут нити жизни у подножия Иггдрасиля, могучего ясеня, который поддерживает наш мир. В своем воображении я представляю их в пещере: не такой, где Эрсе оседлала меня, но куда более просторной и почти бесконечной, в пугающей пустоте, через которую вздымается гигантский ствол мирового дерева. И там, где корни Иггдрасиля переплетаются, образуя краеугольный камень творения, три женщины ткут полотно нашей жизни.

И в тот день они выдернули из основы две нити. Я всегда думал, что моя нить должна быть желтой, как солнце. Не знаю почему, но мне так казалось. А вот нити Кнута полагалось быть белой, как его волосы, как слоновой кости рукоять Ледяной Злости, как плащ, упавший с его плеч, когда он шагнул навстречу мне.

Урд, Верданди и Скульд предстояло решить нашу судьбу. Они вовсе не добрые женщины – на самом деле это злобные и жуткие ведьмы, а ножницы Скульд остры. Когда их лезвия перерезают нить, у людей текут слезы, которые питают источник Урд близ мирового древа, и этот источник дает влагу, поддерживая жизнь в Иггдрасиле. Если Иггдрасиль засохнет, мир погибнет, поэтому источник нужно пополнять, а для этого должны литься слезы. Мы плачем, чтобы мир жил.

Желтая нить и белая нить. И занесенные ножницы.

Кнут приближался медленно. Нам предстояло сойтись у восточного края брода, где река мелкая, едва по щиколотку. Ледяную Злость он держал низко опущенной в правой руке, но по рассказам я знал, что ярл одинаково ловко владеет обеими руками. Кнут был быстрее всех известных мне воинов и защищен Ледяной Злостью.

Я нес Вздох Змея. В сравнении с Ледяной Злостью он выглядел громоздким: в два раза тяжелее, длиннее на ладонь. Со стороны могло показаться, что мой клинок способен переломить меч Кнута, но, если верить слухам, лезвие последнего калилось в ледяных пещерах богов, где пламя холоднее льда, и что этот меч нельзя сломать, и он стремительнее языка змеи.

Десять шагов разделяли нас. Кнут остановился и ждал. На его губах играла легкая усмешка.

Я сделал еще шаг. Река журчала вокруг моих сапог. Надо подобраться ближе, чтобы у него не осталось простора для хищного клинка. Кнут ожидает этого. Быть может, не стоит лезть вперед, пусть подходит сам?

– Господин! – раздался возглас у меня за спиной.

Кнут поднял Ледяную Злость, но пока держал ее расслабленно. Клинок отливал серебром, по которому при движении пробегала рябь. Ярл смотрел мне в глаза. Человек, с такой смертоносной ловкостью владеющий мечом, всегда смотрит противнику в глаза.

– Господин! – Это звал Финан.

– Отец! – возбужденно кричал Утред.

Кнут посмотрел поверх моего плеча и переменился в лице. До этого он словно забавлялся, а теперь вдруг встревожился. Я сделал шаг назад и обернулся.

И увидел всадников, скачущих с запада, – сотни всадников взбирались на склон, где еще горели хижины, посылая свой темный сигнал в небо. Сколько точнее? Трудно судить: сотни две, быть может, три. Я перевел взгляд на Кнута, и по лицу ярла понял, что пришельцы не из его людей. Он отрядил воинов перебираться через ров к северу от нас, но вновь прибывшие всадники не дадут им ударить нам во фланг. Если это саксы.

Я снова обернулся и заметил, что конные спешиваются, и мальчишки уводят их лошадей вниз по склону, а на невысоком холме с горящими хибарами строится «стена щитов».

– Кто это такие? – обратился я к Финану.

– Бог весть! – отозвался ирландец.

И распятый Бог точно ведал, потому как на ветру заполоскалось вдруг знамя: огромное полотнище с христианским крестом.

Мы теперь были не одни.

Я отступил еще на шаг и едва не споткнулся об убитого.

– Трус! – крикнул мне Кнут.

– Ты рассказывал, что будет, если я умру, – ответил я. – Но что случится, если умрешь ты?

– Если умру я? – Вопрос явно озадачил его, словно ярл не допускал подобной возможности.

– Твои воины сдадутся? – уточнил я.

– Они тебя убьют, – буркнул он.

Я мотнул головой, указывая на гребень, где под знаменем креста стояли незнакомцы:

– Теперь это окажется чуть сложнее.

– Еще горстка саксов, которых надо перерезать, – заявил Кнут. – Еще немного навоза, который надо убрать.

– Значит, если мы сразимся и ты победишь, – продолжил я, – ты пойдешь на юг, против Эдуарда?

– Быть может.

– А если проиграешь, твоя армия все равно двинется на юг?

– Я не проиграю, – отрезал он.

– Ты не честный поединок предлагаешь, – укорил его я. – Если проиграешь, твоему войску следует сдаться мне.

– Утред Беббанбургский, ты дурак! – Он расхохотался.

– Если от моей гибели ничего не изменится, то зачем мне сражаться?

– Потому что это судьба, – заявил Кнут. – Ты и я.

– Если умрешь, то твоя армия должна подчиниться моим приказам, – не сдавался я. – Вели это своим.

– Я прикажу им помочиться на твой труп! – рявкнул ярл.

Но для начала ему нужно было убить меня, а я теперь стал сильнее. Прибывшие под большим стягом с крестом воины – союзники, не враги. Видимо, это их разведчиков заметили мы прежде на западе, и сейчас пусть не армия, но отряд из двух-трех сотен воинов расположился на гребне – этого хватит, чтобы преградить путь данам.

– Если сражаться, так по справедливости, – обратился я к Кнуту. – Если победишь, мои люди останутся жить. Если проиграешь, пусть твои повинуются моим приказам.

Он ничего не ответил, и я повернулся и ушел к своим. Я заметил, что даны на севере, обеспокоенные появлением незнакомцев, перестали наступать, а основные силы Кнута по другую сторону брода от нас еще не построили «стену щитов». Воины сгрудились на краю брода, чтобы понаблюдать за поединком, и ярл теперь орал на них, ровняя ряды. Ему хотелось атаковать быстрее, но людям требовалось время, чтобы распределиться по шеренгам и сомкнуть щиты.

Пока они занимались этим, я протолкался через наш строй. Юный Этельстан летел сломя голову вниз по склону.

– Господин! – вопил он. – Господин!

За ним следовала Этельфлэд, но я не обращал на обоих внимания, потому как с гребня спускались еще два всадника. Первым шел здоровенный бородач в кольчуге и шлеме, а вторым – священник. На церковнике доспехов не было, только длинная черная ряса. Он с улыбкой приблизился ко мне и воскликнул:

– Сдается мне, тебе нужна помощь!

– Ему постоянно нужна помощь, – подхватил верзила. – Лорд Утред вляпался в лужу дерьма, и нам придется его вытаскивать. – Он расплылся в улыбке. – Привет, друг мой!

Это был отец Пирлиг, и правда мой друг. Перед тем как принять сан, он был великим воином. Пирлиг – валлиец и гордился своим племенем. Борода его подернулась сединой, и волосы, выбивающиеся из-под шлема, тоже поседели, но лицо осталось таким же живым, как прежде.

– Веришь или нет, но я рад тебя видеть, – отозвался я.

– Верю! Потому как такой кучи дерьма я ни разу не видел, – заявил Пирлиг. – У меня тут двести тридцать восемь парней. А сколько ублюдков привел он?

– Тысячи четыре.

– Отлично! – воскликнул священник. – Здорово, что мы валлийцы. Четыре тысячи данов – сущий пустяк для горстки валлийцев.

– Вы все валлийцы? – уточнил я.

– Мы просили помощи, – объяснил другой священник, – чтобы свет Писания не погас в Британии, чтобы язычники были уничтожены окончательно и чтобы любовь Христова наполнила эту землю.

– Это означает, – добавил Пирлиг, – что он прознал про дерьмо, в которое ты вляпался, и попросил о помощи, и я сделал что мог.

– Мы обратились к добрым христианам за подмогой, – пояснил священник помоложе, – и они пришли.

– И тут услышал я голос Господа, говорящего: кого мне послать? – произнес Пирлиг торжественно, и я догадался, что он цитирует священную книгу христиан. – И кто пойдет для нас? И я сказал: вот я, пошли меня. – Мой друг помолчал, потом улыбнулся. – Утред, я всегда был идиотом.

– И король Эдуард на подходе, – заверил молодой священник. – Нам нужно только задержать данов на короткое время.

– Тебе это точно известно? – спросил я, все еще не придя в себя.

– Знаю, что… – Он замялся. – Папа.

Молодым священником был отец Иуда, мой сын. Сын, которого я оскорбил, которого избил и от которого отрекся. Я отвернулся, чтобы он не заметил слезы на моих глазах.

– Армии соединились к северу от Лундена, – продолжал отец Иуда. – Но с того времени прошло больше недели. Господин Этельред примкнул со своими людьми к королю Эдуарду, и оба выступили на север.

– Этельред ушел из Восточной Англии? – удивился я, отказываясь поверить в такую новость.

– Сразу, как только ты увел Кнута от границы. Он ушел на юг, к Лундену.

– Лундену? – неопределенно переспросил я.

– Они с Эдуардом встретились, насколько мне известно, к северу от Лундена.

Я фыркнул. За рекой к разрастающейся «стене щитов» Кнута подтягивались новые воины. Теперь его строй мог охватить нас с обоих флангов. Это означало неминуемое поражение. Я снова посмотрел на юношу, бывшего некогда моим сыном.

– Ты осудил меня за убийство аббата Витреда, – напомнил я.

– То был святой человек, – с упреком сказал он.

– Это был предатель! Его подослал Кнут. Аббат исполнял его приказы. – Я указал Вздохом Змея в сторону данов. – Это все придумал Кнут!

Отец Иуда уставился на меня, напряженно пытаясь понять, лгу я или говорю правду.

– Спроси у Финана или у Ролло, – продолжил я. – Они оба присутствовали, когда дети Кнута болтали про дядю Витреда. Я оказал вашим треклятым христианам очередную услугу, но, как обычно, никто мне даже спасибо не сказал.

– Но с какой стати Кнуту побуждать Этельреда разыскивать святые мощи Освальда? – поинтересовался Пирлиг. – Он ведь знал, что находка воодушевит саксов. Зачем же делал это?

– Потому что он уже растолок кости в порошок или бросил в море. Кнут знал, что никаких мощей нет.

– Но они нашлись! – ликующе воскликнул отец Иуда. – Саксы обнаружили их, хвала Небесам!

– Саксы обнаружили скелет, который я для них покромсал, молодой дурень! Спроси у Осферта, если доживешь, конечно, до свидания с ним. Я отсек не ту руку. А твоего драгоценного Витреда подослал Кнут! Ну и что ты мне на это скажешь?

– Скажу, отец, – промолвил он, посмотрев в сторону врага, – что тебе лучше отступить на возвышенность.

– Дерзкий ублюдок, – буркнул я.

Но сын был прав. Даны почти изготовились к наступлению, и их «стена щитов» была гораздо шире моей. Это означало, что нас окружат и перебьют и единственной надеждой было присоединиться к валлийцам на невысоком холме и уповать на шанс продержаться совместными усилиями до прихода подмоги.

– Финан! – вскричал я. – Вверх по склону! Живо!

Я опасался, что Кнут может ударить по нам во время отступления, но ярл был слишком занят, распределяя прибывающих воинов по «стене щитов», которая достигла восьми шеренг в глубину. Он мог бы перебраться через реку и атаковать, пока мы поднимались на холм, но счел, надо полагать, что мы все равно успеем добраться до вершины раньше и лучше напасть в свое время и превосходящими силами.

Вот так мы добрались до гребня – последнего нашего рубежа. Этот холм едва ли мог испугать неприятеля. Склон был пологим и доступным, но тут имелись горящие дома, представлявшие изрядное препятствие. Их было семь, и они еще полыхали. Кровли обрушились, поэтому каждая из хижин превратилась в огненную яму, и наша «стена щитов» заполнила проемы между яростными пожарищами. Валлийцы построились лицом на север, сдерживая перешедших реку данов. Мои же люди развернулись на юг и на восток, навстречу более многочисленной рати Кнута. Сдвинув щиты, мы наблюдали за тем, как орда ярла переправляется через брод.

Валлийцы распевали псалом в честь своего распятого Бога. Голоса их звучали сильно, глубоко и уверенно. Мы образовали кольцо вокруг вершины холма – кольцо щитов, оружия и огня. Этельфлэд находилась в центре круга, где реяли флаги и где, как я полагал, предстоит в итоге найти смерть последним из наших. Отец Иуда и двое других священников сновали вдоль рядов, благословляя воинов. Один за другим христиане преклоняли колени, и попы касались навершия их шлемов.

– Верь в воскрешение мертвых, – наставлял отец Иуда Ситрика, который стоял достаточно близко, чтобы я слышал. – И в жизнь вечную, и тогда мир Божий воссияет над тобой навечно.

– Ты правду сказал насчет Витреда? – спросил у меня Пирлиг.

Он стоял позади меня во второй шеренге. Сегодня, похоже, ему предстояло снова стать воином. В одной руке валлиец держал тяжелый щит, украшенный обвивающимся вокруг креста драконом, а в другой короткое крепкое копье.

– Что аббат действовал по указке Кнута? Да.

– Хитрый ублюдок этот Кнут, – хмыкнул Пирлиг. – Ты как?

– Зол.

– Ну, как обычно. – Он улыбнулся. – И на кого же ты зол?

– На всех.

– Гнев перед боем – это хорошо.

Я поглядел на юг, высматривая армию Эдуарда. Странно, какой мирной выглядела местность: невысокие холмы и богатые пастбища, стерня на полях, купы деревьев, лебедь, летящий на запад, и сокол, описывающий круги на распростертых неподвижных крыльях. Все казалось таким прекрасным, таким пустынным. Никаких воинов.

– Госпожа! – Я пробрался через нашу жидкую «стену щитов» к Этельфлэд. Сын Кнута находился рядом, его охранял высокий дружинник с саксом наголо.

– Господин Утред? – отозвалась она.

– Ты выбрала человека, о котором я говорил?

Она поколебалась, потом кивнула:

– Но Бог дарует нам победу.

Я посмотрел на верзилу с мечом, и тот лишь приподнял клинок в знак того, что готов.

– Острый? – спросил я у него.

– Будет резать глубоко и быстро, господин, – отозвался воин.

– Я люблю тебя, – сказал я Этельфлэд, не заботясь, что нас услышат.

Я смотрел на нее краткий миг, на мою женщину из золота с твердым подбородком и голубыми глазами, потом стремительно обернулся – по ушам ударил могучий рев.

Кнут наступал.

Он шел, как я и ожидал, медленно. Его массивная «стена щитов» получилась такой огромной, что большинству ее воинов так и не доведется принять участие в битве, они будут просто плестись позади длинных первых шеренг, продвигающихся к гребню. Флаги данов реяли высоко. Даны отбивали мечами о щиты ритм, который задавали боевые барабаны позади строя. Еще воины пели, хотя слов разобрать я не мог. Валлийцы тоже пели.

Я протиснулся в первый ряд, заняв свое место между Финаном и Утредом. Пирлиг снова оказался за мной и поднял свой большой щит так, чтобы защитить меня от копий и топоров, которые метают перед столкновением стен.

Но сначала полетели оскорбления. Даны подошли достаточно близко, чтобы различить их обрамленные шлемами лица, гримасы, оскал.

– Вы трусы! – дразнили нас они. – Ваши женщины станут нашими шлюхами!

Кнут стоял напротив меня. С боков его подпирали двое высоких воинов в роскошных доспехах. Воинов с руками в браслетах. Воинов, чья слава добыта на полях сражений. Я вложил в ножны Вздох Змея и вытащил Осиное Жало, мой сакс. Он был гораздо короче Вздоха Змея, но в тесном пространстве «стены щитов» длинный клинок только мешал, тогда как короткий становился смертоносным оружием. Я поцеловал рукоять меча, затем приложил ее к висящему на шее молоту. В руке у Кнута по-прежнему оставалась Ледяная Злость, хотя для предстоящей схватки он прихватил щит. Щит обтянули воловьей кожей, на которой черной краской нарисовали знак ярла – разрубленный секирой крест. Двое парней по флангам от вождя вооружились боевыми топорами с широким лезвием и длинной ручкой.

– Они постараются зацепить секирами мой щит и опустить его, чтобы Кнут смог меня прикончить, – сказал я. – Когда начнут, убейте воинов с топорами.

Утред ничего не ответил. Его трясло. Ему никогда не доводилось сражаться в «стене щитов» и, скорее всего, больше и не придется, но он старался выглядеть спокойным. Лицо сына было угрюмым. Я знал, что он испытывает сейчас. Мне известен страх. Финан бормотал что-то по-ирландски, молитву наверное. В руке у него был короткий меч вроде моего.

Даны продолжали горланить. Мы, по их словам, были женщинами, мальчишками, дерьмом. Мы были трусами, покойниками. Они неподвижно стояли всего шагах в двадцати – набирались храбрости для последнего рывка вверх по склону, для убийства. Двое воинов помоложе вышли вперед и стали вызывать наших, но Кнут рявкнул на юнцов, и те нырнули обратно в строй. Ярл не желал отвлекаться. Ему не терпелось перебить нас всех. Позади глубокого строя располагались конные: если мы сломаемся и побежим на запад, в единственную сторону, где нет данов, эти всадники станут рубить нас. Кнуту не просто хотелось победить нас, но уничтожить целиком, чтобы его поэты слагали песни про битву, в которой не выжил ни один враг, где земля пропиталась кровью саксов. Его люди выкрикивали оскорбления, а мы наблюдали за их лицами, их клинками, их сомкнутыми щитами. И видели, как взметнулись копья. Копья и топоры вылетели из задних рядов строя, и мы пригнулись, ловя метательное оружие на щиты. Копье гулко ударило в мой, но не засело. В ответ полетели наши копья. Едва ли стоит надеяться, что они могут пробить «стену», но человек со щитом, отягощенным застрявшим тяжелым копьем или секирой, оказывается в невыгодном положении. Еще одно острие ударило в мой щит, а потом Кнут взревел:

– Вперед!

– С нами Бог! – провозгласил отец Иуда.

– Держись! – гаркнул Финан.

И они пришли: гул боевых кличей, лица, искаженные ненавистью, воздетые щиты, оружие на изготовку. Наверное, мы тоже кричали, и наши лица тоже затуманила ярость, и уж точно наши щиты были выставлены и оружие поднято. Даны ударили, и я упал на колено, когда щит Кнута врезался в мой. Ярл метил в нижнюю его половину, с расчетом заставить верхнюю часть отклониться вперед и дать секирщикам шанс зацепить щит и опустить еще ниже. Но я ожидал этого, и щиты сошлись один с другим плотно. Я был тяжелее Кнута, поэтому отбросил его, а когда пара секир опустилась, над моей головой оказался щит Пирлига, а я бился.

И продвигался дальше. Вперед и вверх. Топоры громыхнули по щиту Пирлига, и щит сильно ударил меня по шлему, но я почти не ощутил удара, потому что перемещался быстро, с яростным рыком. Теперь мой щит был ниже щита Кнута, и уже я давил вверх. Секирщики старались высвободить оружие из щита Пирлига, а Финан с Утредом кричали, атакуя эту пару, но все, что я видел перед собой, – это внутреннюю поверхность своего щита. И я давил, давил наверх. Ледяная Злость была слишком длинной, чтобы пригодиться в подобном тесном столкновении, зато Осиное Жало короткое, прочное и острое. Отведя руку со щитом влево, я заметил открывшийся за ним проблеск серебристой кольчуги и нанес удар.

Я вложил в него всю свою силу. Годы упражнений с мечом, тренировки, опыт – все соединилось в том выпаде. Мой щит отвел щит Кнута, ярл открылся, Ледяная Злость сцепилась с древком топора. Стиснув зубы, я мертвой хваткой сжал рукоять Осиного Жала.

И оно ужалило.

От удара заныла рука. Короткое лезвие Осиного Жала с силой достало Кнута, я ощутил, как он подался назад под этим диким напором, а я все давил в расчете выпустить ему кишки из брюха. Но тут человек слева от Кнута резко опустил щит, и обод обрушился мне на предплечье с мощью, заставившей меня рухнуть на колени, а Осиное Жало отбросило назад. Секира взметнулась, но не упала, потому как сила покинула руку воина. Стоящий за мной сакс пронзил его грудь копьем, я же взмахнул Осиным Жалом снова. На этот раз, чтобы свалить секирщика, кровь которого уже сочилась сквозь звенья кольчуги. Дан упал. Утред полоснул по лицу умирающего, я же снова укрылся за щитом и выглянул поверх него, ища глазами Кнута.

И не нашел. Ярл исчез. Убил ли я его? Тот удар мог свалить быка, но я не ощутил, как клинок протыкает кольчугу и проходит сквозь кожу и мышцы. Я ударил с чудовищной силой, как посланный Одином гром, и знал, что ранил, если не прикончил дана, но нигде не видел Кнута. Видел лишь человека с рыжей бородой и серебряным обручем на шее, который заполнил место, где только что стоял Кнут. Рыжебородый взревел, его щит врезался в мой, и мы стали давить друг на друга. Я пытался достать его Осиным Жалом, но не нашел бреши. Пирлиг призывал Бога, но щит держал высоко. Копье царапнуло мою левую лодыжку – значит дан во второй шеренге присел. Я с силой толкнул щит вперед, рыжебородый отшатнулся, споткнулся о согнувшегося заднего и упал. Финан ворвался в возникший прогал с проворством пьяной от меда куницы. Его меч напился крови: острие вонзилось в шею копейщика, неглубоко, но кровь хлынула потоком, бурным и ярким. Ирландец провернул клинок, я же нацелил Осиное Жало на противника справа. От сильного удара предплечье ныло в том месте, где на него обрушился обод щита, но Осиное Жало нашло добычу и насытилось вдоволь. Я воткнул его врагу между ребер, а мой сын нанес удар снизу вверх, погрузив меч в живот врагу. Утред дернул меч еще выше, и дан подскочил.

Полилась кровь, а потроха, эти блестящие кольца, воняющие дерьмом, посыпались из распоротого брюха умирающего в грязь. Воины кричали, щиты разбивались в щепы, а бой длился всего несколько мгновений. Я понятия не имел, что происходит на том невысоком, затянутом дымом холме. Не знал, кто из моих людей погиб и не проломили ли враги нашу стену, потому как, когда «стены щитов» сходятся, ты видишь пространство только перед собой и непосредственно справа и слева.

Следующий удар пришелся по мне, но не причинил вреда, и я даже не заметил, кто нанес его, просто отступил назад, приподнял щит и сомкнул со щитами Финана слева и Утреда справа. Я знал только, что наш участок «стены» держится, мы выбили Кнута и данам теперь мешают их же убитые товарищи, образовывающие перед нами невысокий вал. Это затрудняло задачу им, а нам помогало их убивать, но они все прибывали.

Валлийцы перестали петь, и я понял, что они тоже сражаются. До меня смутно долетали звуки битвы, разгоревшейся позади нас: грохот сталкивающихся щитов, звон клинков, но оглянуться я не смел, потому как секирщик размахивал своим топором, норовя опустить его мне на голову. Я шагнул назад, вскинул щит, принимая на него удар, а Утред перешагнул через лежащего передо мной убитого и поразил секирщика под подбородок. Один укол, быстрый, направленный вверх – лезвие прошло через рот, язык, за носом. Потом сын отступил, уклоняясь от выпада меченосца-дана, а парень с секирой затрясся как осиновый лист, выронил топор из ослабевшей вдруг руки, а кровь хлынула изо рта и побежала ручейками по бороде, увешанной тусклыми железными кольцами.

Ужасный вопль раздался слева от меня, и внезапно, перекрывая запах крови, эля и дерьма, вокруг распространился смрад горящей плоти. Одного из воинов толкнули в пылающую хижину.

– Мы их держим! – крикнул я. – Держим! Пусть ублюдки попробуют нас взять! – Мне не хотелось, чтобы мои люди ломали строй, преследуя раненых. – С места не сходить!

Мы перебили первую шеренгу данов и изрядно пощипали вторую, и теперь передо мной они подались шага на два или на три назад. Чтобы добраться до нас им приходилось перебираться через груду своих убитых и умирающих, поэтому враги колебались.

– Идите сюда! – издевался я. – Идите и умрите!

Но где же Кнут? Мне не удавалось его увидеть. Я ранил ярла? Его унесли умирать вниз по склону, где большие барабаны по-прежнему отбивают боевой ритм?

Но если ярла не наблюдалось, то Зигурд Торрсон был здесь. Друг Кнута, человек, сына которого я убил, прорычал данам приказ расчистить для него место.

– Я тебя выпотрошу! – крикнул он мне.

Зигурд взбирался по склону: глаза налиты кровью, толстая прочная кольчуга, меч с длинным смертоносным лезвием, шея увешана золотом, руки в браслетах. Он вызвал меня, но навстречу выступил мой сын.

– Утред! – заорал я, но сын не слушал.

Он принял на щит меч Зигурда и выбросил вперед свой сакс с быстротой и силой юности. Кинжал скользнул по железному ободу щита ярла, и исполинский дан попытался поразить мечом живот моего сына, но удар не получился, потому что Зигурд потерял равновесие. Оба расступились, оценивая друг друга.

– Я прикончу твоего щенка, – прорычал Зигурд мне. – А потом убью тебя самого.

Он сделал знак своим отступить на шаг-другой, чтобы дать ему пространство для боя, потом указал тяжелым клинком на моего сына:

– Иди сюда, мальчишка. Иди и умри!

Утред расхохотался.

– Ты жирный, как епископ, – крикнул он Зигурду. – Ты похож на борова, откормленного для Йоля. Ты толстый кусок дерьма!

– Щенок! – заорал Зигурд и кинулся вперед, вскинув щит и замахиваясь мечом справа.

Я подумал, что у него большое преимущество перед моим сыном, потому как Утред дрался саксом. Мне пришла в голову идея кинуть ему Вздох Змея, но тут Утред упал.

Он упал на колено, держа щит над собой как крышу, и длинный меч Зигурда бесполезно скользнул по нему, а сын поднялся, твердо держа сакс, и проделал все так быстро и ловко, что ему словно не составило труда пронзить коротким клинком кольчугу Зигурда и погрузить его в живот дана. А Утред все поднимался с колен, вкладывая всю силу в короткое лезвие, проникающее все глубже.

– Это за моего отца! – провозгласил сын, поднимаясь.

– Хороший мальчик! – воскликнул Финан.

– А это – за Бога Отца, – продолжал Утред, дернув сакс вверх. – И за Бога Сына. – Еще рывок. – И за треклятого Святого Духа!

С этим он окончательно выпрямился, распоров доспех и плоть ярла от брюшины до груди. Бросив клинок, рукоять которого торчала из выпотрошенного трупа, Утред вырвал меч из ладони Зигурда, огрел им дана по шлему, и верзила повалился наземь в переплетение кишок, опутавших его сапоги. Затем группа данов кинулась мстить, я же выскочил вперед и втянул Утреда обратно в строй, где он составил щит вместе с моим. Парень смеялся.

– Ты идиот! – рявкнул я.

Он продолжал хохотать, когда щиты ударили о щиты, но даны спотыкались о трупы и скользили на внутренностях, и мы пополнили счет убитых. Осиное Жало снова прошло через кольчугу и ребра, выпив жизнь человека, дохнувшего мне в лицо кислым элем. Потом его пронесло, и я мог чуять только запах дерьма. Я тут же двинул щитом по лицу другого дана, а Осиное Жало метнулось к его брюху, но едва успело проломить звено кольчуги, как воин отпрянул.

– Помоги нам Бог! – удивленно воскликнул Пирлиг. – Но мы держимся!

– С вами Господь! – кричал отец Иуда. – Язычники гибнут!

– Только не этот! – буркнул я и посоветовал данам прийти и умереть. Я дразнил их, умолял сразиться со мной.

Я пытался объяснить это женщинам, но редко кто из них понимал. Гизела понимала, как и Этельфлэд, но большинство, когда я рассказывал о радости битвы, смотрели на меня с некоторым отвращением. Это и правда отвратительно. Бессмысленно. Ужасно. Воняет. Это приносит страдания. После боя остаются погибшие друзья и раненые, боль, слезы, кошмар агонии. И все-таки это радость. Христиане толкуют о душе, только мне ни разу не приходилось видеть, пробовать или осязать эту штуку. Быть может, в бою душа мужчины воспаряет подобно соколу в небе. Битва ставит человека на край пропасти, позволяет узреть хаос конца света, и ему приходится жить в хаосе, на самом краю, и в этом есть радость. Мы плачем и ликуем. Порой, когда ночи длятся вечно, а холодные дни коротки, зовем в большой зал шутов. Они поют, показывают фокусы, танцуют, жонглируют. Я видел, как один подбрасывал пять острых мечей в сверкающем хороводе. Казалось, не тот, так другой вот-вот поразит смельчака, но тот всякий раз ухитрялся подхватить меч и снова закружить в воздухе. Вот это край гибели. Удержись на нем, и ты ощутишь себя богом, но оступись на шаг, и твои потроха упадут на землю.

Нам удавалось. Мы отступили на холм, где образовали кольцо щитов. Именно поэтому нас невозможно было обойти с флангов, и теперь огромный численный перевес врага обратился в ничто. В конце концов он сказался бы. Даже сражайся мы как демоны из преисподней, даны измотали бы нас и мы бы полегли один за одним, но у людей Кнута не осталось времени. Они яростно дрались и начали одолевать нас, гоня друг друга вперед одной только массой. Мне уже показалось, что пришел наш черед умереть, но натиск обреченных со щитами в руках, которых подталкивали стоящие сзади, внезапно ослаб.

Поначалу дело представлялось безнадежным. Даны перебрались через вал из убитых и ударили о наши щиты. Задние ряды давили на передние, а из самых последних шеренг в нас летели топоры и копья. Я убил противника передо мной – погрузил Осиное Жало ему в грудь и ощутил, как горячая кровь побежала по моей одетой в перчатку руке, и видел, как глаза его померкли, а голова повисла, но он не упал. Его удерживали мой меч и щит стоявшего за ним дана. Задние напирали и напирали, и мертвец вынуждал меня пятиться. Я ничего не мог поделать, только пытался стряхнуть его на землю щитом, но мне угрожала секира на длинной рукояти. Пирлиг старался отбить ее, а значит, не мог давить мне в спину. И мы пятились шаг за шагом, и я понимал, что даны сожмут нас так в тесный кружок и перебьют.

Потом мне удалось резко отступить и таким образом ослабить напор. Мертвец упал ничком, я поставил ему на спину ногу и нанес Осиным Жалом удар секирщику. Что-то со звоном обрушилось на мой шлем, и на миг у меня перед глазами все помутилось, осталась только темнота, рассекаемая сполохами. Но сакс я не выпустил и разил снова и снова. Затем давление возобновилось. Треск щита о щит. Топор обрушивается на мой щит, опуская его, над ободом проскакивает копье и поражает меня в левое плечо, царапнув по кости. Я вновь вскинул щит, чувствуя, как боль разливается вниз по руке, а Осиное Жало снова нашло плоть, и я провернул клинок. Утред откинул щит – тот превратился в щепки, удерживаемые воловьей кожей, – ухватил меч Зигурда обеими руками и отмахивался от данов. Финан присел, выбрасывая клинок между щитами, а воины из наших задних шеренг норовили попасть копьями в бородатые лица. Никто больше не кричал. Люди хрипели, ругались, стонали и снова ругались.

Нас теснили. Через миг, я чувствовал, нас выдавят за линию огней горящих домов. Даны заметят прорехи в «стене» и устремятся в них, поражая нас с тыла. Вот так я и погибну, подумал я и перехватил покрепче рукоять Осиного Жала. Умирая, я должен сжимать ее и тогда попаду в Валгаллу и буду пировать вместе с врагами.

А потом вдруг давление исчезло. Даны неожиданно подались назад. Они продолжали драться. Рычащий гигант молотил секирой по моему щиту. Он расщепил доски и едва не вырывал щит из моей раненой руки, но Утред выступил вперед и нанес удар снизу. Дан опустил щит, и меч сына взметнулся стремительно, как полет зимородка, и рассек врагу горло, так что каштановая борода окрасилась алым. Утред отступил. Один из данов бросился за ним. Сын небрежно отмел его меч и вонзил клинок ему в грудь. Воин рухнул навзничь, никто не удержал его, и я понял, что даны отступают.

Потому что пришел Эдуард Уэссекский.

Поэты воспевают убийство, хотя редко мне доводилось встречать на поле брани поэтов, а те, которых я видел, обычно скулили в тылу, закрывая глаза руками. Но то побоище при Теотанхеле было достойно величайшего из поэтов. Наверняка вы слышали песни про победу короля Эдуарда, как он резал недругов-данов, как купался в крови язычников, как Бог даровал ему торжество, которое будут помнить до скончания веков.

Все было не совсем так. Эдуард явился, когда все почти уже закончилось, хотя он сражался, и сражался отважно. Это Стеапа, мой друг, вселил ужас в данов. Его прозывали Стеапа Снотор – Стеапа Умный, что звучало злой шуткой, потому как ума в нем не было ни на грош. Это был тугодум, зато человек преданный и наводящий страх в бою. Родился Стеапа рабом, но поднялся до командира придворной дружины Альфреда. Эдуарду хватило мозгов оставить его на этой должности. И теперь Стеапа возглавил яростную атаку конницы в тыл данам.

Правду говорят, что те, кто не испытывает радости боя, кто боится «стены щитов», будет жаться в задних рядах. Кое-кто, если не большинство из них, был пьян, потому как многие прибегают к элю или медовухе, чтобы обрести храбрость. Это худшие из воинов, а теперь на них обрушились лучшие дружинники короля под предводительством Стеапы. Тут началась резня, а следом за резней быстро приходит паника.

Даны дрогнули.

Последние ряды данов стояли не плотно, не сомкнув щиты. Воины не ожидали нападения и разбежались даже прежде, чем Стеапа доскакал до них. Даны помчались к своим лошадям, и саксы смяли их. Другой отряд саксов строил «стену щитов» у брода, и я понял, что, ожидая подхода Эдуарда, смотрел не в ту сторону. Мне казалось, что король придет с юга, а он следовал по римской дороге из Тэмворпига и подошел с востока. Развернулось драконье знамя Уэссекса, рядом с ним заполоскал стяг Этельреда со скачущей лошадью. Тут я вдруг рассмеялся – недалеко от двух штандартов над центром быстро собирающейся «стены щитов» высилось еще одно древко. Древко без полотнища, зато с привязанным к нему скелетом, костяком без черепа и одной руки. Святой Освальд пожаловал, чтобы сразиться за своих, и его мощи реяли над армией западных саксов и мерсийцев. «Стена щитов» удлинялась, а Стеапа гнал удирающих врагов, как волкодав, охотящийся на коз.

Кто-то остановил панику среди данов. Их битва еще не была проиграна. Воины в задних шеренгах побежали и полегли под мечами всадников Стеапы, но сотни других отходили на восток к похожей на ров реке, где некто отдавал им приказы строить новую «стену щитов». И они ее построили. «Как хороши эти воины!» – подумалось, помнится, мне. Их застали врасплох, обратили в бегство, но они нашли в себе силы остановиться. Их командир сидел на коне.

– Это Кнут, – буркнул Финан.

– Мне казалось, ублюдок мертв.

Сражение прекратилось. Даны отошли от нас, и мы стояли на гребне в окружении окровавленных тел. Кольца из тел, многие из которых еще шевелились.

– Это Кнут, – повторил Финан.

Это был ярл. Теперь и я его узнал – человек в белом посреди облаченных в серые кольчуги воинов. Он разыскал лошадь и разъезжал под своим знаменем, постоянно оглядываясь на западных саксов, переходящих через брод. Кнут, очевидно, намеревался спасти как можно больше своих людей, и лучший способ – увести их на север. Силы Эдуарда и Этельреда преграждали путь на юг, всадники Стеапы буйствовали на западе, но на севере по-прежнему оставались даны. Пусть им не удалось сломить стену валлийцев, но они сохранили порядок и теперь отступали вниз по холму. Кнут повел остатки своего войска на соединение с ними, используя полосу пастбища между рекой и гребнем. Он лишился всех лошадей и примерно четверти людей убитыми, ранеными и сбежавшими, но все равно имел под рукой внушительное войско и собирался увести его на север, где можно подыскать удобное место для обороны.

«Стена щитов» Эдуарда еще формировалась, а отряд Стеапы был бессилен против восстановленного плотного строя Кнута. Конным сподручно рубить бегущих, но ни одна лошадь не кинется на «стену щитов». Получается, на некоторое время Кнут оказался в безопасности. Никто не мешал ему уйти, и я знал лишь один способ помешать этому.

Я ухватил лошадь Этельстана и стащил мальчишку с седла. Тот возмущенно верещал, но я оттолкнул его, вдел ногу в стремя и уселся верхом. Потом взял поводья и помчался к реке. Валлийцы на восточном склоне холма расступились, пропуская меня, я проехал сквозь облако едкого дыма от затухающего пожара, потом перевалил за гребень и галопом поскакал к данам.

– Убегаешь, трус? – проревел я Кнуту. – Растерял храбрость, слизняк вонючий?

Ярл остановился и повернулся ко мне. Его люди тоже замерли. Один из них метнул в меня копье, но оно не долетело.

– Удираешь? – Я осклабился. – Бросаешь сына? Я продам его в рабство, Кнут Слизняксон. Сбуду с рук какому-нибудь жирному франку, любителю мальчиков. Такие люди щедро платят за свежее мясцо!

И Кнут заглотил наживку. Он пришпорил коня, выехал из рядов и остановился шагах в двадцати от меня. Потом вынул ноги из стремян и соскользнул с седла.

– Только ты и я, – процедил он, извлекая из ножен Ледяную Злость. Щита при нем не было. – Утред, это судьба, – продолжил он буднично, словно мы обсуждали погоду. – Боги хотят этого: ты против меня. Хотят знать, кто лучший.

– Времени у тебя мало, – ответил я.

«Стена щитов» Эдуарда почти выстроилась. Я слышал, как командиры отдают приказы, сплачивая ряды.

– Мне не требуется много времени, чтобы забрать твою презренную жизнь, – заявил Кнут. – А теперь слезай с лошади и дерись.

Я спешился. Помню, как странно это выглядело, но за рекой две женщины бродили по сжатому полю, отыскивая драгоценные зерна. Им явно не было дела до армий, встретившихся по другую сторону канавы. У меня был щит, но рука и плечо болели. Боль огнем терзала мышцы. Когда я попробовал поднять щит, острая боль заставила меня вздрогнуть.

Кнут напал. Ледяной Злостью в правой руке он метил мне в левый висок. Превозмогая боль, я поднял щит, но как-то, до сих пор не понимаю как, меч дана полетел на меня уже справа и метил мне в ребра. Помнится, я удивился ловкости и искусству этого удара, но Вздох Змея отразил его, и я попытался перейти в атаку сам, однако клинок ярла уже взметнулся к моей шее, и мне пришлось присесть. Сталь проскрежетала по моему шлему, я ударил врага щитом, пользуясь своей массой, но Кнут отскочил, снова сделал выпад, и Ледяная Злость пробила кольчугу и рассекла мне живот. Я проворно отпрянул, вырвав острие из раны, и почувствовал, как кровь сбегает по коже. А потом наконец мне удалось атаковать Вздохом Змея. Удар получился на обратном замахе, серпом метнулся к его плечу, и ярл подался назад, но вернулся, едва клинок прошел мимо. Я поймал острие Ледяной Злости на нижний обод щита и крутанул Вздох Змея, целя в голову. Лезвие со звоном чиркнуло по стали, но дан уже ускользал, и удар не получился по-настоящему сильным. Но все-таки ошеломил его – он стиснул зубы. Кнут сумел вырвать Ледяную Злость из моего щита и нанес нижний укол, метя мне в левую ногу. Я ощутил боль и ударил его рукоятью Вздоха Змея по лицу, заставив отпрянуть. Кнут отступил, я пошел следом, замахиваясь, но раненая нога поехала на коровьей лепешке, и я упал на правое колено. Ярл, из носу у которого текла кровь, сделал выпад.

Дан был быстр. Быстр как молния. Единственный способ замедлить его – сблизиться, слиться с ним. И я рывком поднялся, отразил щитом выпад и попытался ударить им в лицо врагу. Я был выше его, крупнее и собирался использовать преимущество в массе, но он разгадал мое намерение. Кнут ухмыльнулся сквозь кровь и рубанул Ледяной Злостью так, что та зацепила боковину моего шлема. Дан подался назад, словно замявшись. Но эта растерянность была напускной, так как, стоило мне двинуться вперед, бледное лезвие метнулось к моему лицу, я отпрянул, и оно снова чиркнуло меня по шлему.

– Утред, ты не так уж хорош! – Кнут рассмеялся.

Я остановился, тяжело дыша, и смотрел на него, но он раскусил мою уловку и усмехнулся, потом опустил Ледяную Злость, приглашая атаковать.

– Странное дело, но ты мне нравишься, – сказал ярл.

– Ты мне тоже. Я думал, что убил тебя там, на вершине холма.

Свободной рукой дан коснулся массивной железной пряжки на поясе с мечом.

– Ты оставил тут зазубрину, – признался он. – И выбил из меня весь дух. Было больно, по-настоящему. Некоторое время я не мог вдохнуть, и мои парни меня утащили.

Я вскинул Вздох Змея, и Ледяная Злость тут же блеснула.

– На следующий раз это будет твое горло, – пообещал я.

– Ты быстрее многих, – заметил ярл, – но недостаточно быстр.

Его воины наблюдали за нами с подножия холма, а мои воины и их валлийские спасители – с вершины. Даже «стена щитов» Эдуарда остановилась, чтобы посмотреть.

– Увидев твою смерть, они падут духом, – бросил Кнут, указав мечом на армию западных саксов и мерсийцев. – Вот почему я тебя убью, но сделаю это быстро. – Он ухмыльнулся. Белесые усы перепачкала кровь, капавшая из сломанного носа. – Очень больно не будет, клянусь, поэтому держи меч крепко, друг, чтобы мы встретились в Валгалле. Готов? – Ярл сделал полшага ко мне.

Я глянул направо, где воины Эдуарда перебирались через брод.

– Они снова пошли, – объявил я.

Он тоже посмотрел в ту сторону, и я кинулся вперед. Я прыгнул к нему, и какую-то долю мгновения Кнут таращился на наступающих западных саксов, но быстро оправился, и Ледяная Злость метнулась к моему лицу. Она царапнула меня по скуле, проникнув между головой и шлемом. Не сознавая того сам, я издал боевой клич и ударил противника щитом в расчете сбить его с ног, но он выскользнул как угорь, отдернул руку с мечом, и лезвие рассекло мне щеку. Щит опустился ему на правую руку, и я вложил все свои силу и вес в этот удар, но Кнут смог отклониться. Я попытался рубануть Вздохом Змея на обратном замахе, но Кнут опять улизнул, и клинок пролетел мимо. В результате я совсем раскрылся: рука со щитом ушла влево, а державшая Вздох Змея – вправо. Тут я заметил, как ярл меняет руки, и Ледяная Злость оказалась в левой. Он бросился на меня с быстротой молнии, клинок пронзил мою кольчугу, кожаную поддевку, сломал ребро и вошел в тело. Кнут заорал, торжествуя победу, а я последним отчаянным движением махнул Вздохом Змея, и тот, ударив дана по шлему, оглушил его. Кнут повалился на спину, я упал на него, чувствуя, что грудь с засевшей в ней Ледяной Злостью полыхает болью, как горнило. Вздох Змея лег ему поперек горла. Помню, я стал пилить и видел рану, видел, как кровь фонтаном брызнула мне в лицо, как мой боевой клич перешел в крик боли и оба мы распростерлись на лугу.

Все исчезло.

– Тише! – раздался голос. Потом громче: – Тихо!

Пылал огонь. Я чувствовал, что в маленькой комнате собралась толпа. Запах крови, горелого хлеба, дыма, гнилой соломы на полу.

– Он не умрет, – произнес другой голос, но не так близко.

– Копье проломило ему череп?

– Я вправил кость, теперь остается только молиться.

– Но меня не в голову ранили, – возразил я. – В грудь. Его меч попал мне в грудь. Снизу слева.

Меня никто не слушал. Я недоумевал, почему ничего не вижу. Повернул голову и смутно различил сияние.

– Господин Утред пошевелился. – Голос принадлежал Этельфлэд. Я ощутил, что ее маленькая ладонь покоится на моей левой руке.

– Это грудь, – настаивал я. – Передай им, что меня ранили в грудь, не в голову.

– Череп заживет, – произнес человек, тот же самый, который говорил про вправленную кость.

– Я ранен в грудь, болван! – заорал я.

– Похоже, он пытается что-то сказать, – заметила Этельфлэд.

Я сжал пальцы правой руки и ощутил знакомую шершавость кожаной оплетки. Вздох Змея. Волна облегчения разлилась по мне: что бы ни случилось, я держу меч в руке, и он перенесет меня в Валгаллу.

– Валгалла, – промолвил я.

– Похоже, просто стонет, – шепнул мужчина поблизости.

– Он так и не узнает, что убил Кнута, – произнес другой.

– Узнает! – яростно возразила Этельфлэд.

– Госпожа…

– Узнает! – не сдавалась она, и ее пальцы крепче сжали мои.

– Я знаю. Я перерезал ему глотку, мне бы не знать.

– Просто стонет, – повторил мужской голос совсем близко.

По моим губам мазнули груботканым полотном. Пронесся поток холодного воздуха, послышался шум – в комнату явно входили. С полдюжины человек затараторили разом, потом кто-то склонился надо мной и провел ладонью по лбу.

– Он не умер, Финан, – тихо сообщила Этельфлэд.

Финан промолчал.

– Я убил его, – сказал я ирландцу. – Но он был быстр, даже быстрее тебя.

– Иисус милосердный! – воскликнул Финан. – Не представляю, как буду жить без него. – В голосе его звучала тоска.

– Я не умер, ирландский ты ублюдок, – выругался я. – Нам еще предстоит сражаться вместе, тебе и мне.

– Он говорит? – спросил Финан.

– Просто стонет, – ответил мужской голос.

Я догадался, что народу в комнате прибыло. Ладонь Финана исчезла, ее место заняла другая.

– Отец! – Это был Утред.

– Прости, если был суров с тобой! – похвалил я. – Ты молодец! Ты сразил Зигурда! Теперь твое имя узнают.

– Господь милосердный! – воскликнул Утред, потом убрал руку. – Господин!

– Как он? – Это произнес король Эдуард Уэссекский. Послышался шорох – это присутствующие опускались на колени.

– Долго не протянет, – доложил кто-то.

– А господин Этельред?

– Его рана серьезна, господин, но, полагаю, он будет жить.

– Слава Богу! Как это случилось?

Последовала пауза, никто не хотел отвечать.

– Я не умираю, – сказал я, но никто не обращал на меня ни малейшего внимания.

– На господина Этельреда напала шайка данов, – начал один из присутствующих. – В конце битвы. Большинство язычников сдались, но эти попытались убить господина Этельреда.

– Я не вижу раны, – произнес король.

– Она в задней части черепа, господин. Шлем смягчил удар, но острие копья пробило его.

«Задняя часть черепа, – подумал я. – Задняя, какая же еще!»

Я засмеялся. Это было больно. Я перестал смеяться.

– Он отходит? – спросил голос поблизости.

Пальцы Этельфлэд сжали мои еще крепче.

– Просто задыхается, – сказала она.

– Сестра, – произнес король.

– Тише, Эдуард, – резко оборвала его Этельфлэд.

– Тебе следует быть у одра мужа, – строго заметил король.

– Назойливый маленький пердун, – бросил я ему.

– Я там, где хочу быть, – произнесла Этельфлэд тоном, который прекрасно был мне известен. Теперь никто не смог бы ее переспорить. Но никто и не пытался, хотя некий голос пробормотал о непристойности такого поведения.

– Все они вонючие придурки, – сказал я ей и почувствовал, как ее ладонь гладит меня по лбу.

Наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием поленьев в очаге.

– Его приобщили святых тайн? – осведомился король немного спустя.

– Он бы этого не хотел, – сказал Финан.

– Ему следует приобщиться, – настаивал Эдуард. – Отец Утред!

– Не Утред это! – огрызнулся я. – Его зовут отцом Иудой. Ублюдок должен был стать воином!

К моему удивлению, отец Иуда рыдал. Когда же прикоснулся ко мне, руки его дрожали. Он прочитал надо мной отходную молитву. Когда закончил, то приложил пальцы к моим губам.

– Он был любящим отцом, – сказал отец Иуда.

– Да ничего подобного! – возразил я.

– Трудный был человек, – произнес Эдуард, но не без симпатии.

– Вовсе не трудный! – яростно воскликнула Этельфлэд. – Просто он был счастлив, только когда сражался. Вы все боялись его, а на самом деле он был благородным, добрым и упрямым. – Она разрыдалась.

– Эй, женщина, прекрати! – велел я. – Тебе ведь известно, что я терпеть не могу плачущих баб!

– Завтра мы выступаем на юг, – объявил король. – И возблагодарим Бога за великую победу.

– Победу, которую принес тебе господин Утред, – сказала Этельфлэд.

– Которую он нам принес, – согласился король. – А Господь позволил ему это сделать. И мы будем строить бурги в Мерсии. Эта работа угодна Господу.

– Отец хотел бы, чтобы его погребли в Беббанбурге, – вставил отец Иуда.

– Я хочу, чтобы меня похоронили с Гизелой! – заявил я. – Только я не умираю!

Разглядеть я ничего не мог, даже огонь очага. Точнее, я видел какую-то гигантскую пещеру, в которой было темно и светло одновременно. Пещеру, озаренную какими-то странными огнями. Где-то далеко в полумраке маячили фигуры, и мне показалось, что одна из них – Гизела. Я крепче сжал рукоять Вздоха Змея, когда боль снова пронзила меня, заставив дугой выгнуть спину, отчего боль стала еще сильнее. Этельфлэд охнула и стиснула мою руку, а другая ладонь легла на пальцы, сжимающие Вздох Змея, и помогла им крепче держать рукоять.

– Он отходит, – произнесла Этельфлэд.

– Да примет Господь его душу! – Это был Финан, который помогал мне удерживать Вздох Змея.

– Я не отхожу! – сказал я. – Нет!

Женщина в пещере осталась одна, и это действительно была Гизела, милая Гизела! Она улыбалась мне, протягивала руки и говорила что-то, только я не мог разобрать слов.

– Тише, вы! – крикнул я. – Я хочу слышать Гизелу.

– Уже вот-вот, – промолвил чей-то приглушенный голос.

Долгая пауза. Ладонь коснулась моего лица.

– Он еще жив, хвала Господу, – неуверенно произнес отец Иуда.

Снова тишина. Продолжительная тишина. Образ Гизелы померк, и перед моими глазами повисла мглистая пелена. Я сознавал, что вокруг ложа толпятся люди. Заржала лошадь, где-то во тьме заухала сова.

– Wyrd bið ful āræd, – сказал я. И когда никто не ответил, повторил: – Wyrd bið ful āræd.