Я слез с автобуса в этой техасской дыре, там стоял жуткий холод, а у меня запор, но зарекаться не стоило: комната здоровенная, чистая, всего за 5 баксов в неделю, к тому же с камином, и только я разлатался, как залетает в комнату этот черный дедуля и ну кочергой такой длинной в камине шурудить. Дровишек-то там не было, вот я и думаю: чего это он тут кочергой своей в моем камине расшурудился?
А он смотрит на меня, крантик свой в кулачке зажал и шипит этак вот: "иссссссс, иссссссс!" И тут я подумал: что ж, он с чего-то решил, что я распиздяй залетный, но поскольку я не из таких, то помочь ему ничем не могу. М-да, подумал я, таков весь мир, так уж он устроен. Он навил еше несколько кругов по комнате со своей кочергой, потом отчалил.
После этого я забрался в постель. От длинных автобусных перегонов у меня всегда запор - и бессонница к тому же, впрочем бессонница у меня постоянно.
Как бы то ни было, значит, только дедуля с кочергой из комнаты вымелся, как я растянулся на кровати и подумал: ну вот, может, через несколько дней удастся опростаться.
Тут дверь открывается снова, и заходит такое нехило втаренное существо женского пола, опускается на колени и давай полы драить, а задница у нее так и ходит, так и ходит, так и ходит, а она полы-то все драит и драит.
- Как насчет хорошей девчушки? - спрашивает.
- Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться надо.
- Славный кусочек жопки тебя как раз и убаюкает. К тому же - всего пятерка.
- Я устал.
- Хорошая чистенькая девчушка.
- Где она?
- Она - это я.
Она поднялась с колен и повернулась ко мне.
- Прости, но я действительно слишком устал, правда.
- Всего 2 доллара.
- Нет, прости.
Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика.
- Слушай, ты хочешь сказать, что жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему самый лучший номер всего за пятерку. И ты теперь хочешь сказать, что не смогла ему толкнуть жопу?
- Бруно, я пыталась! Чесслово, ей-бо, пыталась, Бруно!
- Блядина ты грязная!
Я знал этот звук хорошо. Не пошечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по шеке, у самой челюсти, подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, тут большая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Она взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еше разок - так, что стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда - действительно штука интересная, но что-то не очень мне хочется все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей кусочек уделил.
Потом я заснул.
Наутро я встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться по-прежнему не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать мастерские фотографии. Зашел в первую.
- Слушаю вас, сэр? Хотите сняться на карточку?
Она неплохо выглядела - рыжие волосы, улыбается мне снизу вверх.
- С такой-то рожей - зачем мне на карточку сниматься? Я ишу Глорию Вестхэвен.
- Я Глория Вестхэвен, - ответила она, закинула одну ногу на другую и поддернула юбку. А я думал, нужно сдохнуть, чтобы попасть в рай.
- Что это с вами такое? - спросил я ее. - Какая вы Глория Вестхэвен? Я познакомился с Глорией Вестхэвен в автобусе из Лос-Анжелеса.
- А у нее тут что?
- Ну, я слыхал, что у ее матери тут фотостудия. Пытаюсь ее найти. В автобусе между нами кое-что было.
- Хотите сказать, что в автобусе между вами ничего не было?
- Мы с нею познакомились. Когда она выходила, у нее слезы в глазах стояли. Я доехал до самого Нового Орлеана, потом поймал автобус обратно. Ни одна женщина раньше из-за меня не плакала.
- Может, она плакала из-за чего-то другого.
- Я тоже так думал, пока все остальные пассажиры не начали меня материть.
- И вы знаете только, что у ее матери тут фотостудия?
- Только это и знаю.
- Ладно, послушайте, я знакома с редактором главной газеты в этом городе.
- Меня это не удивляет, - заметил я, глядя на ее ноги.
- Хорошо, запишите мне, как вас зовут и где вы остановились. Я позвоню ему и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Теперь вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке "М--- К---". Договорились?
- Договорились, - ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, когда она уже начала набирать номер. Вот я во 2-ом или З-ем крупнейшем городе Техаса - и он уже у моих ног. Я направился к ближайшему бару...
Внутри было довольно людно для такого времени суток. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табурета было два - по обе стороны от какого-то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на один из табуретов и заказал себе пива.
Опорожнил стакан и заказал другой.
- Вот когда так пьют, мне нравится, - произнес парняга. - А то эти задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак.
Чем занимаешься и откуда ты?
- Ничем не занимаюсь, - ответил я, - и я из Калифорнии.
- Думаешь чем-нибудь заняться?
- Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
Я выпил половину своего второго стакана.
- Ты мне нравишься, чужак, - сказал парняга, - поэтому я тебе доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык, боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.
- Запуливай, - сказал я.
Парняга склонился к моему уху:
- Техасцы - говно, - прошептал он.
Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу....
В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
- Эй, впустите меня, - сказал я.
- Ты кто? - спросили меня.
- Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
- А ты не в сапогах, а?
- В сапогах? С какой стати?
- Рейнджеры.
- Рейнджеры? Это еше что такое?
- Тогда заходи, - ответили мне....
Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать - причем, немалая, да еше и с крышей - была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине - а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем-нибудь другим.
Мало того - в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
- Дорогуша, пора простынки менять.
А я ей:
- Так я же вчера только заехал.
- Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.
- Угу, - сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.
- Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, - сообщила она мне. - У тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.
- Наверное, мне повезло.
Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила.
Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
- Ладно, дорогуша, простыни я постелила. Что-нибудь еше надо?
- Ну, 12-15 кварт пивка бы не помешали.
- Принесу. Только денежки - вперед.
Я дал ей денег и прикинул: ну, всё. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сидели, болтали и пили пиво.
- Расскажи мне о себе, - попросил я.
Она рассмеялась и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов, она вскарабкалась на эту мою постель и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось...
На следующий день я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе, милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку милая дамочка не лезла у меня из головы. Зная только, что у ее матери здесь - фотостудия.
Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и наконец просрался - что за радостное действо! Должно быть, газетная колонка повлияла.
Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Я выпростал руку и снял трубку.
- Вам звонят, мистер Буковски. Редактор "--- ---". Разговаривать будете?
- Буду, - ответил я, - алё.
- Вы - Чарльз Буковски?
- Да.
- Как вы оказались в такой дыре?
- Что вы имеете в виду? Я обнаружил, что люди здесь довольно славные.
- Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить их отсюда.
Что вас туда привело?
- Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с автобуса, а тут холодища.
- Вы прилетели на самолете. Не забыли?
- Не забыл.
- Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?
- Надо, если не возражаете. Если не хотите мне его давать, ну его на фиг.
- Я просто не понимаю, зачем вы живете в таком месте.
- Ладно, вы - редактор самой большой газеты в этом городе и разговариваете со мной по телефону, а я живу в техасском борделе. Слушайте, давайте просто расстанемся и обо всем забудем. Барышня плакала или что-то в этом роде; мне это запало в душу. Я уеду отсюда первым же автобусом.
- Подождите!
- Чего ждать?
- Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк. Позвонила мне.
Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас тут в Техасе - народ гостеприимный.
- Да, я как-то вечером зашел в один ваш бар. На себе это почувствовал.
- Вы еще и пьете?
- Не просто пью - запоем.
- Мне кажется, я не должен давать вам адрес этой девушки.
- Так забудьте тогда про все это к ебеней матери, - сказал я и повесил трубку.
Телефон зазвонил снова.
- Вам звонок, мистер Буковски, от редактора "--- ---".
- Давайте его сюда.
- Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории. Многие читатели интересуются.
- Скажите своему обозревателю, чтобы черпал из своего воображения.
- Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?
- Ничем не зарабатываю.
- Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?
- Это не всякому дано.
- Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.
- А может, это я рискую?
Он продиктовал мне адрес.
- Вам рассказать, как туда добраться?
- Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.
- Мне в вас что-то не совсем нравится, - сказал он.
- Да идите вы... Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.
И повесил трубку...
У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.
- Я ищу Чарльза Буковски, - сообщил я ей. - Нет, прошу прошения, сказал я.
- Я ищу некую Глорию Вестхэвен.
- Я ее мама, - ответила старушка. - А вы - человек из аэроплана?
- Я - человек из автобуса.
- Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
- Чудесно. Что теперь будем делать?
- О, заходите же.
Я зашел же.
- Глория, - завопила старушка.
Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.
- Проходите сюда, прошу вас, - сказала она. - Извини нас, мама.
Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели подальше друг от друга.
- Чем занимаетесь? - спросила она.
- Я писатель.
- О, как мило! Где вы публиковались?
- Я не публиковался.
- Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
- Точно. И живу я в борделе.
- Что?
- Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
- Нет, я имею в виду другую фразу.
- Я живу в борделе.
- Вы постоянно живете в борделях?
- Нет.
- А почему вы не в армии?
- Не прошел психиатра.
- Вы шутите.
- Я рад, что нет.
- Вы не хотите воевать?
- Нет.
- Они Пёрл-Харбор разбомбили.
- Я слышал.
- Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
- Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
- Вы трус.
- Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь придурок-недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.
- Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.
- Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.
- Может, вам следует кожей и писать.
- Может, вам следут писать своей пиздой.
- Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
- Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.
- По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.
- Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
- Конечно.
- Пойду запишусь немедленно.
- Вас не взяли. Помните?
- Помню.
Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом я сказал:
- Послушайте, вы не против, если я у вас что-то спрошу?
- Давайте, - отозвалась она.
- Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?
- Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?
- Да, знаю.
- Ну, оно уродливое и еше трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу "трагедию". Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо таким трагичным стало?
- Ох ты ж господи боже мой, - сказал я, затем встал и вышел вон.
И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:
- Эй, чемпион, где губу расквасили?
- Да тут из-за Техаса схлестнулись.
- Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?
- За, конечно.
- Умнеешь, чемпион.
- Я знаю.
Я поднялся наверх, сел на телефон и заставил парня набрать мне редактора газеты.
- Это Буковски, друг мой.
- Вы встретились с девушкой?
- Я встретился с девушкой.
- Как получилось?
- Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.
И я повесил трубку.
Спустился вниз, вышел наружу и отыскал тот же самый бар. Ничего не изменилось.
Здоровенный парняга по-прежнему сидел на месте, по пустому табурету с обеих сторон. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.
- А я тебя помню, - сказал парняга, - что там с тобой было?
- Кожа. Чувствительная очень.
- А ты меня помнишь? - спросил он.
- Я тебя помню.
- Я думал, ты сюда никогда не вернешься.
- Я вернулся. Сыграем?
- Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.
- Вот как?
- Ты по-прежнему думаешь, что техасцы - говно?
- Некоторые - да.
И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Дошел до борделя.
На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмутки и пошел на автовокзал. Добрался до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатёшку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что оставили?