Самая страшная книга 2019 (сборник)

Семечко

Дед прикрыл ладонью глаза от солнца и сквозь дрожащее, тяжелое марево различил вдалеке клубы пыли, вьющиеся по дороге.

Лето стояло жгучее – хоть помирай. Воздух словно налился свинцом, сделался плотным и тяжелым. Которую неделю не шел дождь, земля покрылась паутиной трещин, а деревья склонились к земле в слабой надежде укрыться от бесконечного зноя. Клубника пропадала.

От такой жары не избавиться. Ее надо пережить, укрывшись в прохладе дома. А если найдет нужда выйти на улицу, то следует перебегать от одного пятна спасительной тени к другому. Иначе дурно станет, как будто на раскаленную сковороду угодил.

Горячий воздух обжигал легкие. Глаза слезились. Налетела мелкая мошкара, от которой не было здесь спасенья.

Клубы пыли извивались в воздухе, точно повторяя изгибы дороги. Прошло несколько секунд, из-за рыжих холмов выскочил автомобиль, подъехал к забору и затормозил, брызгая в стороны мелкой галькой.

Хлопнула дверца, скрипнула калитка, и дед разглядел вошедшего во двор.

Вернее – вошедшую.

– Деда, здравствуй! Разрешишь?

Ленка почти не изменилась. Такая же бледнолицая, одетая черт те во что – очередная городская мода – и в черных очках на пол-лица. Когда он ее видел в последний раз? Около года назад. Приезжала на новенькой машине, просила о помощи. К старым родителям только за двумя вещами и приезжают – либо похвалиться, либо попросить чего-нибудь. Иной нужды нет.

– Заезжай. Защелка знаешь где, – сказал дед и, развернувшись, вернулся в дом.

За его спиной заскрипели ворота, горячий воздух тяжело вздохнул. Дед не обернулся, а только стряхнул пот со лба и, переступив порог, нырнул в спасительную прохладу.

Он как раз доставал из холодильника кастрюлю с окрошкой, когда через сени, пригнувшись, прошла Ленка, заглянула в комнатку и сказала:

– А я не одна… – В полумраке дома, под этими низкими потолками, среди побеленных известкой стен, старых кроватей, шкафов и столов ей явно было неуютно. Отвыкла. – Внучку привезла. Она по дороге заснула. Там, на заднем сиденье спит пока.

– Внучка, значит, – пробормотал дед.

Ленка потопталась на пороге, потом прошла в уголок, где сидела обычно, когда приезжала – и год, и пять лет назад, – опустилась на скрипучий деревянный стул, между столом и оконцем. Несколько минут наблюдала, как дед расставляет посуду, наливает окрошку и нарезает кусками хлеб.

– Ешь, – буркнул он, пододвигая тарелку. – Свежая, на кефире. Редиска с огорода, никакого этого вашего шлака.

Сам сел с противоположной стороны стола, налил из графина воду и принялся пить небольшими глотками, ощущая, как снова выступает на висках холодный мерзкий пот.

До вечера он старался из дома не выходить. В его возрасте схлопотать солнечный удар – плевое дело. А с недавних пор еще и заносить стало. Ощущение, будто внутри головы запускался волчок, и все тело приходило в движение, крутилось следом за ним. Не было сил сопротивляться. Крутился, терял равновесие, падал. От последнего такого падения на губе осталась тонкая темная ссадина, было больно жевать.

Ленка сняла очки, и дед увидел мешки под глазами, а еще – бледный желтоватый синяк на скуле справа.

– Вкусная окрошка, – пробормотала Ленка, хотя успела съесть всего одну ложку.

– Другого не держим.

– Как ты тут?

– Потихоньку. Огород вон вычистил. Ни одного сорняка. Картошку собрал, огурцы тоже… Колодец выкопал новый. Вода в нем чистая, родниковая, холодная, аж зубы сводит.

– А я на работу перешла в администрацию. Надоела старая, плюнула, дай, думаю, посижу в кабинетах, с бумажками. Пусть на окладе, но зато тихо и спокойно. Свету надо нормально воспитать, а не как меня в свое время…

Ленка говорила еще минут десять, будто только и ехала затем, чтобы выговориться. Про работу, жизнь в Москве, столичную жару, затаившуюся среди многоэтажек, асфальта и на забитых автомобилями дорогах. Потом как-то резко замолчала, зачерпнула окрошку и посмотрела на деда исподлобья, выжидающе.

– Как голова? – спросил дед. – Беспокоит?

– Нет, а должна? – Ленка шевельнула плечом и сама не заметила, как ее рука потянулась к затылку, примяла волосы за левым ухом.

Дед проследил взглядом, потом отломил мякиш хлеба, забросил в рот и принялся жевать.

– Дело есть, – сказала Ленка. – Помощь нужна.

– Ты бы по другому поводу и не приехала, верно?

– Знаю, что виновата. После маминых похорон не заглядывала. Жизнь закрутила знаешь как?

– Рассказывай.

Ленка вздохнула, отодвинула тарелку с окрошкой.

– С Пашей не сложилось. Помнишь моего молодого человека? Отец Светы. Приезжали как-то.

– Бьет?

– И не только… – Ленка тряхнула головой. – Курить в доме можно?

– На крыльцо ступай. А я следом.

Он прихватил графин с водой. От проклятой жары всегда хотелось пить, а еще лучше – положить бы на голову влажное холодное полотенце и вздремнуть около печки, на деревянной лавочке. В доме пол земляной, стены отштукатурены – жара внутрь никогда не пробиралась.

Ленка спустилась к машине, стояла, облокотившись о багажник, и курила, разглядывая ухоженный чистый двор, с несколькими яблонями вдоль забора и аккуратным палисадом. Дед неторопливо подошел, ощущая плотную тяжесть воздуха. Снова закружилась мошкара, будто ждала.

Стекла у новенькой «мазды» были темные, не разглядеть, кто в салоне. Мягко урчал работающий двигатель. Такая машина, прикинул дед, миллиона два стоит, не меньше.

– Чтоб долго не объяснять, вот… – Ленка открыла багажник, и дед увидел лежащее внутри скрюченное тело.

Лица было не разглядеть – вместо него кровавая каша с желтыми и синеватыми подтеками. В согнутых ногах валялась пластиковая канистра. Руки на запястьях были связаны скотчем – кожа на пальцах потемнела и вздулась. Человек был одет в серый деловой костюм. Галстук плотно стянул шею. Брюки взбились, обнажая носки и волосатые лодыжки. На правом ботинке размазались кляксами капли крови.

– Кто это? – спросил дед.

– Пашка. Тот самый. – Голос у Лены был спокойный. Только дрожали пальцы с зажатой сигаретой.

– Что случилось?

Ленка выдохнула сизый дым:

– Ну, знаешь, как это и бывает… в фильмах или книгах… поссорились слегка. Слово за слово, он руки распустил, ну я и…

Было видно, что говорить ей тяжело, слова вязли в жарком воздухе, словно мухи в варенье.

– Не очень хорошо у вас жизнь сложилась.

Ленка посмотрела на деда, видимо, пытаясь понять, шутит он или нет. Выдохнула.

– Не очень, верно. Оказалось, знаешь ли, не судьба.

– Слегка поссорились, значит? – Дед склонился над телом. Из багажника дыхнуло спертым горячим воздухом, стало как-то совсем нехорошо. – Чтобы так человека, прости, конечно, изуродовать, надо было его молотком по голове минут десять бить. Ни одна домохозяйка бы не справилась.

– Ты же меня знаешь, – буркнула Ленка. – Долго терплю, а потом срываюсь. Он решил, что я изменяю. Начал проверять телефон, компьютер. Закатил скандал. Раз, другой. При ребенке. Потом руки распустил. Опять же, при Свете. Ну, я дождалась, пока уснет, взяла молоток… А дальше вот. К тебе поехала, больше не к кому.

– Ага. И руки спящему скотчем связала?

Ленка не ответила, лишь неопределенно пожала плечами.

– Сколько дочери лет? – спросил дед, все еще разглядывая труп.

– Что?

– Сколько лет, спрашиваю, дочери.

– Ты серьезно? – Ленка нахмурилась, будто пыталась вспомнить. С трудом выдавила: – Дед… У тебя все хорошо с памятью? Света, милая наша, пять лет ей. На похороны же мамы приезжали вместе. Забыл совсем?

Дед захлопнул багажник и направился к дому. Жара сковывала. Хотелось быстрее окунуться в прохладу.

– Деда! – спросила в спину Ленка. – Так ты поможешь или как?

– Помогу, – ответил он, не оборачиваясь. – Окрошку только доешь. Жалко выбрасывать.

Дед выстукивал костяшками пальцев дробь по столу, дожидаясь, пока дочь доест. Разглядывал ее синяк под глазом, приметил несколько царапин на щеке, пятно грязи на скуле; еще грязь под ногтями, а верхняя пуговка на блузке оторвана – торчат кусочки белых нитей.

– То есть ты его ночью?

Ленка кивнула, скребя ложкой по тарелке.

– Потом до утра ждала и сразу ко мне?

– Извини, что не позвонила. Не подумала. Свалилась как снег на голову.

Ленка принесла в дом едкий запах табака. Тотчас захотелось раскрыть окна и проветрить, но дед знал, что вместо ветра в дом ввалится маслянистая летняя жара, выдавит остатки свежего воздуха и станет здесь полноправной хозяйкой.

– Доела?

Ленка кивнула и, как в детстве, показала пустую тарелку с зелеными пятнышками укропа на дне.

Дед поднялся, поманил дочь за собой. Вдвоем они вышли на улицу, обогнули дом по узкой бетонной тропинке. Дед отметил мимолетом клочья рыжей травы, торчащей из трещин в бетоне. Надо бы выдрать к чертям.

За домом, в глубине двора, стояла саманная летняя кухня. Справа от нее пристроился летний же душ с ржавым баком от «КамАЗа» наверху. Сразу за душем – сарай с подвалом.

– Сначала избавляешься от этого мужика из машины, – сказал дед, снимая навесной замок с двери сарая. – Потом решаем, что делать с девочкой.

– То есть как – что делать? – не поняла Ленка и добавила быстро: – Она ничего не видела. Спала уже. Я тихонько все сама…

Дед молча отворил дверь. Сарай был забит хламом. Выбросить жалко, использовать незачем. Тут тебе и разобранные старые велосипеды, давно неработающий холодильник, сгоревший телевизор, ржавые обухи, запылившиеся ящики с одеждой, постельным бельем, рулоны обоев. Что-то от жены осталось, что-то от дочери. Отдельной большой кучей лежали автомобильные шины.

– Свету мы не тронем, – повторила Ленка нерешительно. – Это же внучка твоя!

– Ага. Не тронем, – буркнул дед, расчистил носком калоши мусор под ногами, поднял пыль и расчихался шумно, звонко, чувствуя, как закладывает уши и бьется гулко сердце. Перед глазами потемнело, пришло головокружение, даже вроде занесло немного в сторону – пришлось опереться о полку, чтобы удержать равновесие.

Ну почему именно сейчас, в жару, нужно было ей приезжать?

Дед злился. На Ленку, на мертвого человека в багажнике, но прежде всего – на себя. Потому что знал причину, по которой все это происходило. И изменить ничего было нельзя.

Жена говорила: главное – смирение. Бог не дает нам испытаний больше, чем мы можем вынести. Когда-нибудь Бог простит, и мы умрем с улыбкой на губах.

Она умерла без улыбки. Бог не простил. Дед был уверен, что не простит никогда.

Из пола торчал металлический загнутый крюк.

– Хватай и тяни, – распорядился дед.

Ленка безропотно бросилась выполнять приказ. Скрипя, распахнулась деревянная квадратная крышка, с которой ссыпались в черноту подвала опилки и песок. Изнутри дыхнуло спертой влагой и гнильем. Похоже, от жары лопнуло несколько закруток с помидорами.

– Лезь.

– Что там?

– Слева внизу выключатель. На полках надо найти свернутый брезент, серого цвета. Старый такой.

Ленка посмотрела в темноту, погладила неосознанно затылок, где под всклоченными волосами давным-давно была прилажена титановая пластина.

– Ну же, – поторопил дед. – Возиться тут с тобой до ночи, что ли?

Ленка нырнула в темноту. Зажегся свет.

– Компот прихвати! – посоветовал дед, вспомнив, что закручивал в прошлом году яблочный, четыре банки. Кислый, как муравьиная задница. Но полезный.

В квадрате света появилась Ленка, тащившая на плече сложенный брезент. Поднялась, тяжело перевалила его на пол, взбила пыль. Спустилась обратно. Подняла на поверхность запыленную и темную банку с компотом.

– Одной хватит?

– Вполне. Пошли.

Через калитку за забор, где высыхал под жарой огород. Овощи давно были собраны. Подвязанные хвосты огурцов и помидоров пожелтели и съежились. Трава тоже пожелтела и размазалась по земле, будто кто-то набрызгал кляксами чернила.

Ленка плелась сзади. В глубине огорода у деда росли фруктовые деревья. За двумя толстыми яблоневыми стволами высился оголовок старого кирпичного колодца. Верх был прикрыт железным листом и придавлен несколькими кирпичами. На вороте болтался обрывок ржавой цепи.

Дед поставил банку с компотом на землю, стал стаскивать кирпичи.

– Мы его… туда? – оторопело спросила Ленка.

– Нет тела – нет дела, – ответил дед. – Помощи просила? Получай. Вечером поедешь домой, к себе на квартирку, а завтра как ни в чем не бывало отправишься на работу, будешь строить карьеру, забудешь об отце еще на какое-то время. Я все равно трубку не беру, на письма не отвечаю, на праздники не езжу. Да?

Дед стащил железный лист, посмотрел в черное нутро старого колодца. В который уже раз за много лет пытался разглядеть дно, хотя бы блики света в мутной воде, движение. Не видел ничего.

– Сиди и жди, – велел он Ленке и вернулся к машине, прихватив брезент.

Солнце стояло в зените, пекло нещадно, прожаривало старые косточки. Пот сначала катился градом, потом высох, оставшись только под мышками и в области паха. Дед зашел в дом, поставил банку с компотом на стол, приник к графину с водой и долго, жадно пил. Знал, что скоро почувствует себя еще хуже, потому что нельзя вот так сразу много пить, вредно; но не останавливался, пока не заныло внизу живота.

Наконец он вышел к автомобилю. Подошел к багажнику, распахнул его. Похлопал руками по карманам мертвеца, стараясь смотреть куда угодно, только не на размозженное до осколков черепа лицо. Вытащил из нагрудного кармана пиджака документы – паспорт, водительские права. Еще там лежало несколько пятитысячных купюр, пара кредитных карточек. Все это засунул себе в карман. Потом расстелил старый брезент, густо усеянный темными разводами, обхватил тело, перевалил его через багажник.

– Бог простит, – буркнул дед, взялся за край брезента и потащил через двор к колодцу.

Ленка ждала под деревьями, суетливо нарезая круги, не в силах успокоиться. То и дело чесала затылок, но не замечала этого.

– Хватайся, – кивнул дед на брезент. – Надо сбросить вниз. Как обычно.

Ленка посмотрела странно, как на безумца. Впрочем, деду было все равно. Вместе они подняли тело и сбросили в нутро колодца.

– Займись уборкой, – сказал дед. – Сложи, как надо. И обратно в подвал.

Он отошел в сторону и, пока Ленка возилась с брезентом, достал паспорт, пролистал.

С фотографии смотрело молодое лицо, все в веснушках, с небольшой рыжей бородой.

Пареньку едва стукнуло двадцать четыре. Молодой еще совсем. На десять лет младше Ленки, но по возрасту – как ее парень, который пропал пять лет назад.

Он даже похож был немного на того самого Пашку. Улыбкой, что ли. Ямочками на щеках. Цветом глаз… Но звали его по-другому – Леонидом.

– Деда, а где звуки? – спросила Ленка. – Когда упало тело?

– Об этом, дочка, лучше не спрашивай, – ответил дед, убирая паспорт обратно в карман. – Пойдем, займемся девочкой.

Пять лет назад Ленка тоже прикатила в такую вот несусветную жару, на закате лета, на каком-то дорогом автомобиле. Залетела, не поздоровавшись, закрыла ворота и бросилась к деду, испуганно тараторя:

– Я не хотела! Я правда не хотела! Как-то само собой получилось. Понимаешь… не хотела! Не знала, что делать. Не поехала в больницу. Не собиралась. Подумала, вы поможете! Поможете ведь? Поможете?

А потом рухнула у дедовых ног без сознания.

Низ живота – край джинсов и выбившийся ворот рубашки – будто окунули в красную краску. Кровь. Вся рубашка была в мелких частых каплях. Руки тоже заляпаны. Лицо в ссадинах, а над правой бровью глубокая рваная рана.

Бабка запричитала, крестясь. С крыльца ей было тяжело спускаться, поэтому она торопила:

– Тащи живее в хату! Забинтовать надо! Отпоить! Промыть! Что творится, прости господи, что творится!..

Дед приобнял дочь, поволок по ступенькам. Угодил пятерней во влажную дыру на затылке, разглядел между волос кровь, а еще – кусочки черепа, будто кто-то разбил Ленке голову, как фарфоровую вазу. Как она вообще сюда добралась живая?

В груди гулко колотилось сердце, и с каждым его ударом дед чувствовал, как уходят силы. Сердце могло не выдержать. С ним уже случались перебои. Будет тогда у бабки в доме два трупа разом.

Все же справился, затащил. Пронес сквозь сени в комнатку, уложил на диван, а сам растянулся на полу, тяжело дыша. Пот катился по глазам, жег.

– Что стряслось-то? Что случилось? – причитала бабка, суетясь вокруг дочери.

Нашла где-то йод, шмат ваты. Принесла влажную тряпицу. Принялась вытирать кровь. Дед то и дело ловил бабкин испуганный взгляд. Она боялась произнести вслух то, что и так было видно.

– Ребенка нет, – подтвердил дед. – Нет внучки, видишь?

Бабка застыла, тревожно жуя губами. Глаза вращались в желтых морщинистых глазницах.

– Я не перенесу, – наконец сказала она. – Ей же рожать через три месяца только…

– Проверю в машине. Отдышусь и проверю. Ты на затылок посмотри. Там пробито.

Бабка когда-то давно проходила фельдшерские курсы, а потом работала в сельской школе медсестрой: бинтовала разбитые коленки детям, смазывала зеленкой ссадины, закапывала в носы капли. Кое в чем разбиралась, одним словом. Она тут же раздвинула волосы, охнула, принялась суетиться еще больше.

Дед же пытался осознать случившееся.

Дочка стабильно приезжала раз в месяц, проведать. Много лет назад она уехала из села в город, поступила учиться на PR-менеджера – современная, непонятная профессия, – закрутилась в студенческой жизни, потом быстро нашла работу, взяла в ипотеку квартирку и вроде как стала совсем взрослой.

Где-то около двух лет назад случился в ее жизни мужчина, какой-то знакомый по Интернету. Влюбилась, значит, начала привозить его тоже. Мужчину звали Пашей, был он бизнесмен средней руки – выкупал вокруг города земельные участки и сдавал фермерам в аренду.

Паша сюда ездить не любил, и это было видно. Держался отстраненно, все время, что называется, сидел в телефоне и при удобном случае предпочитал уезжать «по делам». Оставлял Ленке деньги на такси, забирал автомобиль и мчался в город.

Ленка ночами сиживала с бабкой в летней кухне. Пили чай, откровенничали. Дочь вываливала на мать все свои городские проблемы. Ну, а кто еще выслушает?

У Пашки был скверный, тяжелый характер. Мог вспылить просто так, мог наорать, оперировал шаблонами поведения из Интернета – считал, что девушка должна готовить, убираться, стирать, ждать своего мужчину у окна, денно и нощно тоскуя о любимом. Иногда запрещал общаться с подругами, иногда – проверял переписки в телефоне и устраивал скандалы, если начинал подозревать Ленку в измене. Такое поведение вскрылось не сразу, а походило на тягучий, желтоватый гной, вытекающий из вздувшегося пузыря. Сначала вспышки гнева носили локальный характер, потом их становилось больше, а затем Ленка не успела оглянуться, а уже погрузилась в вонючую жижу подозрений, скандалов и ссор с головой.

Однажды во время такой ссоры Пашка не удержался и отвесил Ленке звонкую оплеуху за то, что она приготовила окрошку не так, как надо.

Вареной морковки не добавила!

Ленка тут же собрала вещи и съехала к подруге. Два дня Пашка искал, звонил, извинялся, просил вернуться, а потом написал: «Прощай, дурочка», – и удалил ее из всех социальных сетей, заблокировал во всех мессенджерах и вроде бы пропал навсегда.

Через несколько дней после ухода Ленку начало тошнить, появилась слабость во всем теле, разрослась непонятная ломота без температуры. Уже в больнице ей сообщили, что это токсикоз, шестая неделя беременности.

Если проблемы приходят, говаривала бабка, то сразу все вместе.

Ленка размышляла, надо ли оставлять ребенка. Стандартная мысль: «ребенок ни в чем не виноват» накладывалась на другую: «а зачем он вообще нужен в ее жизни?». Вечное напоминание о несчастной любви? Постоянные мысли о том, каким отцом был бы Пашка? Растерянная Ленка решила пока не торопиться, подождать немного, собраться с силами.

Первый месяц провела в раздумьях. А потом в ее жизнь внезапно вновь вернулся Пашка. Кто-то ему рассказал о беременности (наверняка подруга, кто же еще?).

Он остановил Ленку около работы – вышел из машины с огромным букетом роз, в дорогущем костюме, прилизанный, вкусно пахнущий, красивый. Упал перед Ленкой на колено, признался в любви, просил прощения, чуть ли не рыдал. У Ленки на душе было тяжело. Она сказала, что подумает, и с того момента Пашка уже не отступал.

Прошло две или три недели, они сблизились: сначала вместе обедали, потом Пашка сводил Ленку в кино. Потом она вдруг оказалась у него в квартире и провела там ночь. Вернулись старые эмоции, старые чувства. Как будто не было скандалов, мелких придирок, тяжелого Пашкиного характера. Как будто он действительно изменился.

Где-то через два месяца Пашка вдруг задал вопрос:

– А ребенок действительно мой?

Ленка от удивления не нашлась сразу что ответить – и это ее неловкое молчание стремительно, как выбитая из камня искра, взорвало Пашку.

Он устроил Ленке допрос с пристрастием: с кем встречалась в последний год, с кем дружила, с кем спала? Заставил показать всех ее коллег по работе – нашел каждого в социальной сети и долго прикидывал, могла ли Ленка изменить с тем или иным. Пашка был подозрителен, едок, резок. Тот самый старый Пашка вернулся. Экзекуция длилась целую ночь, а под утро Пашка ушел «проветриться». Ленка лежала в кровати, закрывшись одеялом до подбородка, и понимала, как же она сильно, до безумия, боится Пашкиного возвращения. Ей хотелось собрать вещи и снова съехать, сбежать как можно дальше.

В какой-то момент она вскочила и принялась лихорадочно набивать сумки платьями, обувью, смела из ванной все свои полотенца, крема, шампуни. Торопилась. Но не успела. Пашка застал ее в дверях. В руках у него был букет роз. Пашка снова извинялся и ползал в ногах. Он отчаянно хотел сыграть свадьбу в ближайшее время. Ленка же, присев на край кровати, закрыла лицо руками и боялась смотреть на Пашку, боялась что-то сказать, потому что теперь-то она знала наверняка, что старый Пашка, отвесивший ей оплеуху, может вернуться в любой момент.

Ленка просила у бабки совета – как быть дальше, что делать? Ленка редко обращалась за помощью. Она старалась быть самостоятельной по жизни, ни в чем ни от кого не зависимой. Бабка ответила по-простому: у ребенка должен быть отец, а хочешь ты или нет – это вопрос не важный. Все в свое время терпели. Потерпишь и ты.

Непонятно, что в итоге решила Ленка, но вот итог – лежала сейчас с проломленной головой на кровати, избитая и без ребенка.

Дед все стоял в тесном дверном проеме, отирая плечом потрескавшуюся краску, прокручивал в голове Ленкины ночные беседы (у бабки не было тайн, она давно все рассказала) и ловил себя на мысли, что не хочет идти к машине. Никакими силами не может себя заставить.

Бабка крутилась вокруг Ленки. Поглаживала, заматывала, смазывала. Бормотала под нос: «В больничку надо везти. И чем быстрее, тем лучше». Дед и сам знал, что надо. Но прежде все же другое… развернулся, тяжело вздохнув, побрел через сени на улицу, выбрался в духоту. Что-то будто держало его за ноги, тормозило. В груди стало тяжело. Дед подошел к машине, дернул ручку передней левой двери. Дверь открылась плавно, дыхнуло прохладой, но запах был спертый, гнилой, дурной. У деда перехватило дыхание. Он заглянул в салон и в ярких лучах дневного жаркого солнца увидел то, чего бы никогда в жизни не хотел видеть.

На заднем сиденье скрючился мертвый (без сомнения) Пашка. Голова его была разбита, лицо – изломано. Будто били по этому лицу чем-то тяжелым много-много раз. Сквозь порванные губы вывалился темный набухший, похожий на губку язык.

А на переднем, пассажирском, лежал крохотный окровавленный сверток.

Дед отлично помнил, что происходило дальше. Память, коварная дама, не дала забыть ни секунды. Подбрасывала воспоминания, разбавляла запахами, чувствами, эмоциями.

Помнил, помнил от и до.

Сквозь призму духоты и палящего солнца. Сквозь туман и грохот сердца в ушах – будто в груди перекатывались камни. Тогда он впервые почувствовал головокружение, утратил опору и чуть не «улетел» вместе с миром в бессознательное.

Вернулся в дом и сказал бабке, чтобы вызывала скорую. Несчастный случай. Пашка избил их дочь, она вырвалась, сбежала. Больше никто ничего не знает. Понятно?

Подошел к Ленке, похлопал ее по щекам, всматривался, стараясь поймать миг, когда дочь придет в себя. Она не пришла. Только под веками лихорадочно бегали туда-сюда глаза. Дыхание у Ленки было горячее, тяжелое.

Тогда дед сам принял решение.

Он занялся сначала Пашкой. Вытащил из салона, положил на заранее расстеленный кусок брезента от старой палатки, завернул и потащил на задний двор. Плана никакого не было, но в голове крутились варианты. Закопать. Сжечь. Выбросить. Что там еще можно сделать с трупом, чтобы его никто больше никогда не нашел?

Пока тащил, ощущая дрожь в ногах от напряжения, а еще колющую боль в пояснице, вспомнил про старый колодец, который вырыл еще до революции его прадед – самый первый житель этой деревни. Сколько дед себя помнил, колодцем никто никогда не пользовался. Воды там тоже давно не было. Место обросло деревьями, колодец был неприметный и заброшенный.

Дед протащил брезент через огород к колодцу. Стащил ржавый металлический лист и – не задумываясь особо, что делает, – сбросил Пашку вниз, в прохладную черноту. Было слышно, как тело несколько раз ударилось о стенки колодца, а затем наступила тишина. Мягкая и пугливая. Не было слышно ни всплеска, ни звука удара. Будто тело никуда в итоге и не упало. Дед посмотрел вниз, но ничего не разглядел. Возможно, темнота шевелилась. Возможно, дедовское сердце вот-вот выскочит из груди.

Он вернулся к машине и минут двадцать отмывал задние сиденья, стараясь не смотреть на сверток, лежащий спереди. Менял воду, которая сначала была темно-красной, потом сделалась розовой, а затем и вовсе посветлела.

Тут вышла бабка, позвала. Ленка очнулась – шипела и царапалась, просила помощи. Кажется, бредила. Дед склонился над ней, дал воды из спешно протянутого бабкой стакана. Спросил шепотом:

– Что делать с девочкой? Что мне с ней делать?

Глаза Ленки – до этого беспорядочно мечущиеся в глазницах, вдруг вперились в деда.

– Забыть о ней надо, – сказала Ленка. – Навсегда!

– Это твой выбор, – сказал дед.

– Я знаю. Сделай так.

Спустя секунду-две она снова заметалась в бреду, принялась кашлять кровью, просила помощи, чтобы кто-нибудь пришел, чтобы Пашка перестал бить, бить, бить…

…Дед шел в сторону колодца, когда из района приехала наконец скорая помощь. Он слышал, как бабка переговаривается с медиками, повторяя сочиненную историю. Дед свернул за дом, и мир вокруг снова окутала тяжелая жаркая тишина.

В колодце было черно. Сердце выпрыгивало из груди. Вот бы свалиться и больше никогда не вставать.

Пальцы не слушались, не хотели разжиматься. Со свертка капала кровь.

Наконец – сделал то, что должен. Не услышал вновь ни всплеска, ни звуков удара. Постоял у колодца, в прохладной тени деревьев, бессмысленно разглядывая голубое небо. Медленно побрел обратно, во двор.

Ленку как раз выносили из дома. Она металась и кричала, звала на помощь. Хорошо, что в малолюдной деревне мало кто услышит ее крики. Дед прислонился к винограднику, запустив руки в карманы, чтобы никто не видел, как трясутся от напряжения пальцы.

После того дня он несколько дней не мог спать. Бродил по тихому дому, терзаясь мыслью, которая не давала покоя: шевелился ли сверток в его руках, или просто показалось?

Через два дня после случившегося приехали районные полицейские. Расспрашивали. Дед отвечал угрюмо, односложно. Мол, дочь примчалась на машине своего парня, вся в крови, голова разбита, еле живая. Успела рассказать, как Пашка ее чуть не убил, а она вырвалась из квартиры, каким-то чудом доехала до деревни к единственным родным, близким.

Говорил, переводя тяжелый взгляд с одного милиционера на другого. За эти два дня под глазами у деда вспухли темно-синие мешки, которые так больше никогда и не рассосались. Руки стали мелко дрожать, а подушечки пальцев покалывали, будто завелся под кожей невидимый паразит.

Бабка поддакивала, но помалкивала. Врать она не умела. А еще постоянно начинала рыдать, чем неимоверно смущала молоденького лейтенанта. Он доверительно сообщил, что ведется розыск Пашки как виновного в «покушении на убийство». Нигде Пашку найти не могут. Видимо, сбежал, когда понял, что натворил.

– Вылечат вашу дочь, – говорил лейтенант утешительно. – Не переживайте. Молодая еще, здоровая. Такие выкарабкиваются.

Еще через два дня он приехал вновь, вместе с двумя следователями. Нужно было провести плановый обыск, чтобы закрыть одну из разработок. Все же нельзя исключать разные варианты.

Следователи осмотрели дом, летнюю кухню, спустились в подвал в сарае. Потом добрались до старого колодца, стащили металлический лист, долго светили фонариками в темноту, но ничего не разглядели.

– Надо спуститься, – предложил лейтенант.

Дед принес моток тяжелой маслянистой веревки, которой много лет назад вытаскивал трактором из грязи застревающие грузовики при сборе урожая. Лейтенант скинул китель, обмотал живот, начал спускаться. Следователи помогли ему, удерживая другой конец веревки.

Где-то во дворе охала бабка. Дед едва сдерживался, чтобы не кинуться на милиционеров с кулаками. В груди у него дрожало. Лейтенант исчез в колодце по пояс, потом целиком. Дед подошел ближе, заметил, как лейтенант исчезает в темноте. Сейчас она его сожрет. И никто не услышит звука падения. Или – наоборот – колодец разверзнет свою шевелящуюся утробу и обнажит следы преступления. Покажет сверток, лежащий в глинистой жиже.

Темнота и правда расступилась, но не просто так, а под светом фонарика. Колодец оказался неглубоким, метров пять или шесть. Лейтенант быстро достиг влажного потрескавшегося дна, скользнул лучом по каменным стенкам и стал выбираться обратно. Исследовать на дне колодца было нечего.

Когда полицейские уехали, дед вернулся к колодцу. Поднял с земли камень, бросил вниз.

Темнота беззвучно проглотила подарок.

С тех пор прошло два года. Снова стоял жаркий август, солнце вспахивало землю раскаленными лучами, воздух был вязкий, его тяжело было вдыхать.

Снова застучали в ворота, и когда дед открыл, увидел Ленку за рулем автомобиля.

Ленка въехала во двор, вышла, смущенно поправляя темные очки, закрывающие пол-лица. Торопливо и сбивчиво, в своей манере, принялась извиняться, что долго не звонила и не навещала. Забегалась. Новая работа, новые отношения, карьера, суета большого города. Увидела на крыльце бабку, бросилась к ней в объятия. Щебетала:

– Я так по вам соскучилась! Так соскучилась!

Густые длинные волосы скрывали титановую пластину на затылке, которой заменили кусочки разбитого черепа. Шрам на левой скуле превратился в тонкую белую полоску.

– Проходи, – пригласил дед. – Обедать будешь? Надолго к нам или как всегда?

Последний раз они видели ее в больнице, при выписке. Ленка была молчаливая и бледная, почти ничего не говорила и хотела скорее вернуться в город, отлежаться и прийти в себя. С тех пор иногда звонила, но не приезжала ни разу.

– Как всегда, – сказала Ленка. – Я по делу вообще-то… можно тебя? Один на один, пожалуйста.

Она отвела деда на задний двор. Закурила, нервно подергивая тонкой сигаретой в губах. Сразу исчезли улыбка и хорошее настроение, будто их стерли небрежным движением.

«Сейчас спросит про ребенка, – подумал дед, ощущая ломоту в висках из-за жары. – И я поведу ее к колодцу, дам веревку, пусть проверяет».

– Я Пашку убила, – сказала Ленка. – Понимаешь, да?

– Понимаю.

– У него тяжелый характер. Ревнует. Телефон проверяет. Не разрешает общаться с другими мужчинами. Ну, я сначала не обращала внимания. Это вообще нормально, когда мужик деньги зарабатывает, женщину свою содержит. Имеет права, значит, проверять, чтобы она налево не бегала. Но потом стал палку перегибать. Раз за разом. Один раз ударил меня. Пощечину отвесил. При подругах. Назвал шлюхой. И потом еще один раз схватил за волосы и потаскал хорошенько по квартире… Я от него уходить хотела, понимаешь? С мыслями собиралась…

Дед кивал. В ноздри лез сладковатый запах сигаретного дыма. Хотелось вернуться в прохладу дома. Непонятно было, почему Ленка вдруг приехала спустя два года и начала откровенничать. Совесть замучила? Высказаться захотела? Так она всегда высказывалась бабке. Дед-то ей на что сдался?

– Я думала, когда он уйдет на работу, перевезу вещи к подруге, отключу телефон и неделю вообще никуда выходить не буду, пока не успокоится. В наше время только так, – тараторила Ленка, не глядя на деда, а глядя на деревья, на небо, на черепичную крышу летней кухни. – И вот сегодня решилась. Он уехал, я стала вещи собирать. Два чемодана. Позвонила подруге, предупредила. Вышла на порог – а Пашка там. Заподозрил что-то. Интуиция. На встречу, говорит, ехал и решил заглянуть. Вот и заглянул…

– То есть как – сегодня? – спросил дед. – Пашка? Еще один?

– Почему еще один? Он же и был. Я вам его привозила знакомиться. Ну. Ямочки на щеках. Милый такой, но молчаливый. На самом деле он ни фига не милый. Набросился на меня с кулаками. Начал избивать. Думала, не остановится, так и убьет. Вырвалась. Побежала на кухню, схватила стеклянную бутылку из-под оливкового масла и ударила его тоже, а потом…

Они сняла очки, под которыми обнаружился набухающий свежий синяк – желтый, с фиолетовыми прожилками. Сказала:

– Пойдем покажу, – и повела деда к машине.

Дед шел на негнущихся ногах. Вспотел. Соленые едкие капли заливали глаза. Солнце казалось размытой жирной кляксой.

Ленка открыла багажник. Внутри лежал незнакомый мужчина, мертвый, окровавленный, с выпученными глазами, смотрящими в никуда. Был он одет в спортивные шорты и футболку, на ногах кроссовки. Особенно ярко почему-то выделялись загорелые волосатые лодыжки. На груди спутались провода от наушников.

– Я его ударила, – сказала Ленка. – И когда он упал, я еще несколько раз, по виску, вот здесь, пока не хрустнуло. Не удержалась.

Дед молчал, разглядывая сначала труп, а потом Ленку. Она неосознанно, инстинктивно растирала затылок в том месте, где в череп была вставлена пластина.

Закружилась голова.

– Это же… – он хотел объяснить, что в багажнике не Пашка, а кто-то другой, незнакомый. Что-то всколыхнулось в животе, обожгло горячим. Обернулся, почувствовав, будто зовет его кто-то. Двор был пуст. Ветер гнал по траве первые опавшие листья. Из-за дома, из самых глубин сада донесся едва слышный звук, похожий на неразборчивый шепот.

– Есть хочет, – сказала Ленка не своим голосом.

– Что?

– Есть, говорю, хочется. С утра крошки во рту не было. С ума сойду скоро…

Ленка продолжала остервенело расчесывать затылок. Сигарета выпала из губ и тлела под ногами.

– Ты встречалась с ним? – спросил дед. – Жила?

– Конечно. Забыли совсем? Не могла же я так надолго уехать от вас, – Ленка сдавленно хихикнула, будто что-то держало ее за горло.

Человек в багажнике был похож на Пашку – почти такого же телосложения, такой же овал лица, те же темные волосы…

Дед похлопал его по карманам, вытащил бумажник, обнаружил водительские права на имя Ярослава Перепелкина, восемьдесят девятого года рождения. Машина, на которой приехала Ленка, была оформлена на него.

– Отдай его мне, – сказала Ленка из-за плеча тем самым голосом.

У деда по коже пробежали мурашки.

– Зачем? – спросил он.

– Много будешь знать – совсем старым станешь, – ответила Ленка, потом вздохнула с присвистом и добавила уже своим голосом: – Странно, что у него фотография какой-то другой девушки в бумажнике. Сестра, наверное.

– Иди в сарай, – велел дед хмуро. – Брезент возьми. Тащи сюда. Решим вопрос.

Ленка нацепила очки на нос и исчезла за домом.

– Есть хочет… – пробормотал дед, разглядывая фото. – Ну, конечно…

В этот раз все закончилось быстро. Дед смотрел в темноту колодца, ожидая звука падения тела, но снова ничего не услышал. Ленка сразу же начала улыбаться и рассказывать о своей новой работе, о том, как хочет снять квартиру просторнее, выветрить из головы воспоминания о Пашке.

Этим же вечером она отправилась в город, не проронив ни слова о случившемся. Машину оставила во дворе, а сама пошла к трассе, к старой бетонной остановке, мимо которой раз в час проезжали рейсовые автобусы.

Дед и бабка тоже старательно обходили эту тему. Разве что иногда бабка вдруг начинала шумно креститься да заводила разговор о местном священнике.

– Два трупа и младенец! – говорила бабка. – Нет сил моих такое терпеть под сердцем! Как глаза закрою, так сразу и вижу! Снятся они мне.

– А что же ты два года молчала? – угрюмо спрашивал дед. – Раньше не снились, что ли?

– И раньше снились! Но теперь совсем страшно. А вдруг повторится? А вдруг искать будут у нас?

Никто, однако, к ним не приехал. Через неделю дед съездил в город, купил несколько газет и поискал объявления о пропаже Ярослава Перепелкина. Наткнулся на одну небольшую заметку: «Вышел из дома… был одет в… уехал на встречу на машине… Последний раз его видели…»

Потом еще увидел два объявления, приклеенных на остановках. С фото смотрело лицо Ярослава. Как они встретились с Ленкой? Что он сделал такого, что она его убила? А главное – был ли вообще мотив?

Вопросы посложнее дед старался сам себе не задавать. Боялся, что копнет так, что сойдет с ума. Отгонял назойливые мысли, как мух, и злился, что не наберется храбрости и не спустится в проклятый колодец, не проверит. Ему стало бы спокойнее, если бы на дне среди ила и грязи нашлись бы трупы и сгнивший сверток. Парадоксально – но легче.

Он отогнал машину на задний двор и неторопливо разобрал. В какой-то момент это занятие начало его успокаивать, позволило собраться с мыслями.

В третий раз Ленка приехала через полтора года.

Снова на чужой машине, снова нервная, с синяками и ссадинами на лице. Снова извинялась за долгое молчание, рассказывала о суетливой жизни в городе, которая замотала и не давала приехать погостить.

Снова позвала деда, открыла багажник и показала труп незнакомого мужчины, похожего на Пашку.

– Дай догадаюсь, – сказал дед. – Ты хотела от него уйти, он начал тебя избивать, ты взяла бутылку и разбила ему голову.

– Ножом, – сказала Ленка. – Нож, кухонный. Как раз лежал на столе. Но в целом ты прав.

Февраль выдался морозным, колючим. То и дело срывался снег. Солнце показывалось редко. В густой маслянистой хмари от уличного фонаря дед разглядывал документы мертвого человека из багажника, но уже не запоминал имени и фамилии. На заднем дворе, издалека, задребезжал металлический лист, и тотчас ветер швырнул сухой снег деду в лицо, обжег холодом.

– Есть хочет? – спросил дед у Ленки. Взгляд у нее был стеклянный и чужой.

Та кивнула, пытаясь дрожащими руками воткнуть в угол губ сигарету. Сказала не своим голосом:

– Растет.

– Тащи брезент из сарая, – вздохнул дед.

На крыльце крестилась бабка. Стояла она в старом халате, босиком, седые волосы растрепались.

Дело заняло около часа. Ветер хлестал по щекам, вышибал из глаз холодные слезы. Внутри колодца как будто что-то шевелилось – нетерпеливое, жадное.

Едва тело исчезло в темноте, Ленка направилась в дом, отогреваться. Выпила с бабкой чай, односложно отвечая на короткие вопросы, а потом быстро собралась и уехала.

Дед проводил ее до остановки. Вдвоем они стояли среди разыгравшейся февральской метели, выглядывая в снежной кутерьме блики фар.

– Это ведь был не Пашка, – сказал дед. – И в прошлый раз тоже. Ты знаешь об этом?

– Какой прошлый раз? – спросила Ленка после едва уловимой запинки. – Не было прошлого раза. Ты что-то запутался.

– Ты его убила по-настоящему, Пашку, три с половиной года назад. И еще ребенок у тебя был. Девочка. Не успела родиться. Помнишь?

Ленка не ответила, а только кусала остервенело губы. Капли крови набухали и медленно стекали по влажному подбородку.

– Я не хочу, чтобы ты приезжала, – произнес дед. – Никогда. Ни на чужой машине, ни на своей. Ни с трупом, ни без.

– Она родилась, – сказала Ленка едва слышно. – Светой зовут. Разве ты не помнишь?

– Не говори ерунды. Я сам нес сверток. Вот этими самыми руками. Трясутся теперь. И покалывает под кожей… как будто грызет меня что-то.

– Не буду приезжать, – легко согласилась Ленка.

Подъехал автобус, она забралась в салон, не обернувшись. Дед постоял у дороги, пока автобус не исчез в темноте, и после этого зашагал к дому.

Он примотал один конец веревки к дереву и стал медленно спускаться вниз. В узкой круглой черноте подвывал ветер. На лице оседали и тут же таяли снежинки. Дыхание было горячим, неровным. Дед размышлял, как у него замерзнут пальцы, он разожмет веревку и полетит вниз, к трупам. Или провалится в черноту, не издав ни звука.

Между зубов был зажат старый пластмассовый фонарик на батарейках. Пятно света выхватывало из темноты фрагменты старой кирпичной кладки. Куски ее кое-где покрошились, обнажая комья земли. Торчали корни, нарос сизый губчатый мох, похожий на множество языков.

Дед спустился на метр или два, мир сузился, а сверху в пятаке мелькали снежинки. Звук ветра здесь был приглушенный и тяжелый. В ушах колотилось сердце.

Уперев колено в стену, он высвободил руку, взял фонарик, посветил вниз и ничего не увидел. Стал медленно спускаться дальше. Еще метр, два, а то и все десять. В какой-то момент ощущение времени стерлось. Пятак неба превратился в копеечную монетку. Чернота вокруг сделалась гуще и как будто плотнее. Стены колодца здесь уже были не кирпичные, а земляные. А еще казалось, что колодец делается шире.

Дед попытался еще раз упереться коленом в стену, но не смог – пришлось вытягивать ногу, и то он едва коснулся стенки носком ботинка. Спиной оперся о неровную стену. Снова посветил вниз.

А внизу шевелилось что-то. Огромное, рыхлое, влажное. Оно было как будто грубо слеплено из шариков пластилина. Ему было тесно здесь, на дне колодца. Его мягкие бока терлись о стены, крошки земли ссыпались в глубокие морщины слизистой кожи.

У деда сперло дыхание. Луч света затрясся следом за фонариком, зажатым в старческой руке.

Нечто на дне колодца выгнулось и вдруг задрало вверх округлую морду. Дед увидел множество мелких белых глаз. А еще увидел несколько ртов, и зубы внутри – мелкие, несомненно острые, окровавленные. Эти рты перемалывали пищу: торчала мужская кисть, свисал рваный кусок рубашки, прилип пучок темных волос.

В этот момент дед понял, что звук ветра давно уже сменился другим звуком – хрустом, треском, перемалыванием костей.

– Отстань от моей дочери! – заорал дед, хотя понимал, что крик этот – всего лишь облаченный в слова вопль ужаса.

Существо смотрело, продолжая жрать. Оно походило на гусеницу.

– Не лезь к ней! Не заставляй! Она уже и так много пережила!

Кисть исчезла между зубов, а следом раздался сухой звонкий треск.

Показалось, что существо кивнуло. Наверное, просто показалось.

Дед швырнул вниз фонарик и начал тяжело подниматься сквозь плотную темноту. Руки дрожали. Сил не оставалось. Если тварь задумает сейчас подняться и сцапать его – проблем не будет. Дед уже не сможет сопротивляться.

Снизу мелькнул и погас короткий блик света. Дед затылком ощущал, как что-то приближается из темноты. Что-то ползет. Раздался звук ссыпающейся земли. Как будто терлись друг о дружку камешки.

– Не лезь к нам! – дед вытолкнул горячие слова с остатками воздуха.

– Уже поздно. Семечко посажено, – сказал он другим голосом, и непослушный язык заворочался внутри рта, ощупывая зубы, небо, щеки.

Показалось, что стены колодца превратились в зубы. Сейчас они медленно сожмутся и…

Дед перевалился через край колодца и упал лицом в снег.

Он лежал минут десять, пытаясь отдышаться. Поднялся и побрел к дому, не оглядываясь. Прошел мимо бабки, которая все еще стояла на крыльце, будто надеялась разглядеть на дороге вернувшуюся Ленку, и лег спать. Всю ночь ему снились кошмары. Да и последующие полтора года – тоже.

Дед думал, что все закончилось. Ленка приезжала иногда, ненадолго. Звонила. С работой у нее все было в порядке, с личной жизнью вроде бы тоже. Время от времени она рассказывала о новых знакомствах, но к серьезным отношениям не переходила.

Когда умерла бабка, Ленка приехала на похороны, помогла с организацией и оплатой, устроила поминки. Суетилась, хлопотала.

Еще около полугода она не приезжала и даже почти не звонила. А затем появилась с очередным трупом в машине и ребенком в салоне. Разом вернулось все – кошмары и воспоминания…

Дед шел от колодца неторопливо, почти физически ощущая вязкую жару, будто угодил в желе из солнечного света. За ним шла Ленка, пытающаяся закурить. Спички ломались в дрожащих руках одна за одной.

– То есть и дочку туда? – бормотала она. – Не понимаю. Ее-то зачем? Она же не видела ничего. Она не виновата. Не скажет…

Дед не отвечал. Вспоминал тугой окровавленный комочек, исчезнувший в темноте колодца пять лет назад.

– Я не дам, – сказала Ленка. – Не позволю, слышишь? Ладно Пашка! Но внучку-то за что?

– Лень объяснять, – ответил дед.

Ну как рассказать ей, что внучка в машине ненастоящая и наверняка мертвая? Никого живого Ленка не привозила. Существо из колодца, похоже, не любило живых. Не могло быть там никакой Светы, потому что внучка не родилась.

Они пересекли огород, мимо летней кухни вышли на задний двор. Дед услышал, как за спиной что-то звякнуло, обернулся. Ленка держала в руках топор, который до этого был воткнут в пень у сарая. За сетчатым забором суетливо бегали курицы.

– Дочку не дам, – повторила Ленка.

– Ты же сама все это начала.

– Я просила помочь… но не таким же способом.

– А каким? – устало спросил дед. Закружилась голова. Очень не вовремя подступила темнота. – Как, ты думала, я разберусь с мертвым мужиком в твоей машине? Почему вообще решила приехать сюда? Почему не в полицию, не к каким-нибудь друзьям? У тебя же вроде как самооборона, все дела. Никто бы тебя не посадил.

– Потому что… – Ленка свободной рукой начала растирать затылок. – Потому что так надо. К тебе. Всегда так было.

– Когда – всегда?

Ленкино лицо искривилось, будто она все разом вспомнила. Вереницу трупов, новые машины, колодец.

– Ты всегда помогал, если мне что-то надо было. С самого первого раза!

Дед махнул рукой.

– Хватит, – сказал он. – Если хочешь меня остановить – валяй.

Он развернулся и пошел к машине. Ожидал удара в спину, ощущал затылком, как холодная сталь топора вонзится между лопаток. Что ж, еще одно лакомство для твари из колодца.

Ленка не ударила. Дед подошел к машине, рывком распахнул заднюю боковую дверцу. Из салона ударило холодом, да так, что на лбу проступила испарина. Играло радио. Что-то детское и веселое. На заднем сиденье скрутилась калачиком девочка лет пяти. Красивая, длинноволосая. Сонно заморгала от яркого света. Увидев деда, улыбнулась, протянула руки, сказала негромко:

– Привет! Я соскучилась!

– Соскучилась? – переспросил дед.

Контраст жары и холода ударил по вискам. Перед глазами на мгновение потемнело. Проклятое головокружение.

– Маму просила приехать пораньше… А она все отказывалась.

Дед поднял голову, посмотрел широко раскрытыми глазами на подошедшую Ленку. Топор она оставила на заднем дворе.

– Не узнал родную внучку? – спросила Ленка, растирая затылок.

– Моя внучка… – дед сглотнул. – Мою внучку я…

– Что? Убить хочешь? В колодец, к ее тупому отцу?

Дед мотнул головой. Тугой комочек, завернутый в окровавленные тряпки, снова выплыл из глубин памяти.

– А кого же я тогда?..

– Меня, – сказала Ленка чужим голосом. – Меня ты тогда. Бросил семечко. Вскормил и вырастил. Дочь привезла из города, а ты все сделал. Хорошо я провернул, не так ли?

Воспоминания вдруг взорвались яркими красками внутри головы.

Беременная Ленка в больнице. Показания свидетелей. Полиция.

Ленка с двухлетней дочкой, приехавшая на старенькой «Шкоде». Труп в багажнике. Бабка, кормящая внучку окрошкой, пока дед и Ленка тащили брезент с телом через двор.

Еще одна машина, внучке уже три с половиной. Жгучий лохматый февраль. Испуганная бабка, спрятавшая внучку в доме, загородившая двери, крестившаяся бесконечно долго.

Все это стиралось потом из памяти. Замещалось. Как у Ленки с этим ее вечным повторением…

Что-то заставляло его забыть. Не помогали ни Бог, ни бабкины молитвы, ни вера во что-то еще:

– Ты всегда приезжала с ней. Каждый раз.

– Конечно, всегда, – сказала Ленка. – Я к вам ее который год вожу. Природа ведь, а не город. Полезно.

Потом вздохнула и добавила другим голосом:

– А теперь пора ее тоже ко мне. Выросла и настоялась.

Дед замотал головой.

– Пора. Ты не можешь отказаться. Или ты, или я сам возьму, – повторила Ленка.

Жара обволакивала, делала движения замедленными и вялыми. Но дед все же нашел силы. Шагнул к Ленке, ударил ее по лицу, и, не дав сообразить, повалил на землю. Развернул, прижал голову к горячему асфальту. Ленка возилась и шипела. Дед нащупал в спутавшихся волосах пластину, вцепился пальцами в ее края и принялся отрывать. Ленка закричала. Из машины выскочила внучка и закричала тоже. Дед сопел от напряжения, не отвлекаясь. Потянул, рванул на себя. Раздался чавкающий треск, потекла под пальцами густая черная кровь.

– Давай же, давай!

Еще один рывок, пластина с хрустом отклеилась. Дед встал и, не оглядываясь, заторопился через двор, к колодцу. Его пошатывало. Из-за спины закричала внучка:

– Мама! Мамочка!

По дороге пришла в голову отчаянная, злая мысль. Дед рванул к сараю, сорвал цепь с двери, зашел внутрь. Раскаленный воздух выталкивал его обратно. Тяжело было дышать и двигаться. Перед глазами мельтешили черные пятнышки.

В углу стояли баллоны с газом, для летней кухни. Три штуки. Старые, про запас. Поволок их по очереди к колодцу.

Увидел во дворе Ленку. Она стояла, пошатываясь, держала в руках тот самый топор. Сил не было разговаривать с ней, объяснять. Сердце и так скакало дикой лошадью. Лишь бы не свалиться прямо здесь, под солнцем. Лишь бы не забыть ничего снова…

Торопливо набрал сухое тряпье, какие-то старые рубашки и истлевшие простыни. Взял канистру с бензином. Все, что горит. Все, что можно сжечь.

Облитые бензином бока газовых баллонов воняли, вызывали тошноту. Дед поливал обильно, потом рвал зубами тряпье, обматывал плотно, снова поливал.

– Вот сейчас! – говорил дед. – Будет тебе внучка, ага. Три внучки. Семечко, говоришь, забросил? Подменил, значит? Обыграл, да? Давай посмотрим, кто кого!

В какой-то момент снова увидел Ленку совсем рядом. Обернулся. За Ленкиной спиной стояла перепуганная внучка.

– Все равно не поможет, – сказала Ленка и ударила топором.

Дед попробовал увернуться, но лезвие тяжело вошло ему в левое плечо, чиркнуло по кости. Сразу же по шее, к челюсти, рванулась острая боль. Дед закричал, перехватил правой рукой топор, потянул на себя. Ленка пошатнулась, шагнула вперед. Света тоже закричала. Изнутри колодца раздался клокочущий звук, будто кто-то поднимался наружу, всаживая когти в кирпичные стены.

Дед понимал, что если остановится, потеряет время, то – конец. Сил не хватит. Он толкнул Ленку, а сам навалился на нее сверху, схватил что-то из груды тряпья и принялся крепко обматывать ее запястья. Левое плечо похрустывало и болело. Рука почти не слушалась.

Клокочущий звук становился громче и ближе. Дед оглянулся. Из колодца потянулась в неподвижный воздух струйка сизого дыма.

– Я все равно приду! – бормотала Ленка, звонко клацая зубами. – Все равно заберу!

– Заберешь, заберешь, – ответил дед, выгнулся, подобрал с земли окровавленную металлическую пластину и швырнул в колодец.

Он поднес зажигалку к тряпке, намотанной на первый газовый баллон, поджег. Пламя пожирало ее нехотя, медленно. Потом дед приоткрыл вентиль, перевалил баллон через край колодца.

Перед глазами потемнело. Ноги подкосились. Дед едва удержал равновесие.

– Пойдем, – сказал он внучке. – Живее. Спасаться надо.

Девочка смотрела на колодец. Стенки его тряслись. Дым становился глуше. Звук нарастал.

Времени оставалось немного. Дед поджег тряпье на двух оставшихся баллонах, пустил газ. Поднял Ленку под мышки, потащил. Света побежала впереди.

Как и раньше, он чувствовал затылком приближение чего-то ужасного, огромного, страшного.

Пересек двор, положил Ленку на заднее сиденье автомобиля. Рядом забралась внучка.

Ленка притихла, только безумно шевелила выпученными глазами.

Дед сел за руль. Последний раз водил машину лет тридцать назад… В салоне было прохладно. На месте ручки переключения скоростей стоял пластиковый стаканчик из-под кофе. Ага, автомат. Еще проще.

Из-за летней кухни рвануло в небо ярко-рыжее пламя вперемешку с густым дымом. Деду показалось, что он расслышал болезненный вопль сквозь накативший раскат грохота.

Сдал назад, высаживая старенькие деревянные ворота. Развернулся и помчался прочь от дома по песчаной извилистой дороге.

Из радио играла какая-то детская песенка. Левое плечо онемело. Через полкилометра автомобиль выскочил на трассу и помчался в сторону города. Дед взял стаканчик, встряхнул и выпил остатки холодного горького кофе, смывая налет жары, песка и сажи из горла. Поймал взглядом в зеркальце заднего вида взгляд внучки и подмигнул ей.

– Кажется, вырвались, – пробормотал он.

– Все равно вернетесь, – раздался глухой чужой голос. – Не сегодня, так позже. Когда все забудете.

Внучка закричала, смотря куда-то вниз, на сиденье, на Ленку.

Внутри салона раздался тот самый громкий клокочущий звук. В этот момент дед понял, что теряет сознание. Темнота обволокла его, сделала движения мягкими и непослушными. Мир закружился. Дед куда-то падал, слыша крики, скрежет металла, звон разбитого стекла.

Он падал в колодец, полный острых мелких зубов.

Нажал на тормоз. Почувствовал, как вильнуло машину, давление сдавило виски. Дед помнил, как крепко держался за руль. Кричала Света. Кто-то смеялся.

Потом наступила темнота.

Пахло гарью. Тонкая пепельная дымка расстелилась над землей – не было ветра, чтобы разогнать ее.

Дед прикрыл ладонью глаза и сквозь дрожащее, тяжелое марево различил на дороге крохотный силуэт.

Силуэт приближался, петляя и покачиваясь. Через минуту стало понятно, что это женщина, держащая на руках ребенка.

Дед торопливо спустился с крыльца, вышел со двора, прихрамывая, направился к женщине.

– Ленка! Ленка! – бормотал он, что-то вспоминая. Перед глазами бегали темные пятнышки. Кружилась голова. Чувствовал дед себя отвратительно. Будто изломали ему все косточки, разорвали мышцы, да так и бросили в духоту лета, будто цыпленка в гриль.

Левое плечо почему-то болело. Одежда оказалась залита кровью.

Ленка, впрочем, выглядела еще хуже. С ее носа свисали темные очки, левое стекло которых было выдавлено, а правое – потрескалось. Джинсы порвались, блузка тоже была порвана, на обнаженной коже кровоточило множество порезов.

– Возьми… Свету, – пробормотала Ленка, едва дед приблизился. – Помочь надо. Поможешь?

Дел перехватил внучку. Она была без сознания, а еще от нее пахло гарью.

– Что случилось?

– Пашка, – сказала Ленка и вдруг плюхнулась на сухую землю, будто кто-то ударил ее по ногам. – Мы поссорились, понимаешь? Слово за слово, ну и… Я машину взяла, помчалась к тебе, но по дороге, там… мы разбились, в общем. Надо помочь.

Голова болела так сильно, что дед плохо понимал смысл слов. Хотелось быстрее убраться с жары в тень, нырнуть в прохладу комнаты, выпить воды из графина.

– Пойдем, – сказал он, – в дом. Там хорошо.

Он направился к открытым воротам, разглядывая под ногами свежую колею от колес какой-то машины. Пытался вспомнить, кто вообще приезжал сюда в последнее время. Не вспомнил.

На руках зашевелилась внучка. Открыла глаза.

– Деда, – пробормотала она слабо. – Не отдавай меня, ладно?

Дед обернулся. Ленка все еще сидела, уперев руки в землю, задрала голову и, щурясь, смотрела в безоблачное небо.

– Не отдам, конечно, – ответил он. – Мать у тебя совсем рехнулась. Что она вообще такое натворила? Где машина? Где твой отец? Что происходит?

Дед почему-то торопился. Вошел во двор. За крышей летней кухни поднимался густой черный дым. Нужно было пойти туда и посмотреть. Обязательно посмотреть. Заглянуть в старый колодец. Поздороваться. Семечко проросло. Ему надо много питаться.

Внучка шевельнулась снова. Дед смотрел то на крыльцо, то на дым. Ему нужно было принять решение. Он не мог вспомнить какое. Пот заливал лицо. А еще вдруг снова потемнело перед глазами.

Он очень хотел вспомнить, почему оказался здесь с внучкой на руках и почему откуда-то из-за спины доносится странный клокочущий звук.

– Не отдавай, хорошо? – попросила Света, но дед так и не понял, о чем вообще речь.

В голове болезненно гудело. Дым на заднем дворе как будто стал гуще, плотнее, закрывал небо, солнце, нагнетал огромную извивающуюся тень. Будто бы в воздухе парила гигантская гусеница.

Эти ее глаза. Эти челюсти…

Дед стоял перед домом, смотрел на дым сухими, раскрасневшимися глазами. В горле пересохло. На руках шевелилась внучка. Порыв ветра швырнул к ногам старую окровавленную ткань.

Очень тяжело было сделать выбор.

– Деда? – спросили из-за спины.

Он обернулся и увидел нечто, отдаленно похожее на его дочь.

– Деда, – сказало оно. – Давай я помогу. Отнесу куда надо. Дальше сама. А ты ступай в дом. Жарко тут.

Жара надавила и окончательно сломила волю. Действительно… в доме графин с водой. Тишина, прохлада, без суеты. Выбор, стало быть, очевиден.

Александр Матюхин