Самайн

— Мы всегда праздновали самайн семь дней: три дня до и три дня после, — Малфой задумчиво качает бокал в ладонях. Вино окрашивает грани в темно-красный. — А в саму ночь Беллатрикс порывалась разжечь костер на месте любимой беседки матери. Отец грозился, что в таком случае она непременно отправиться передавать привет нашим родственникам напрямую, без костров и заклинаний.

Гермиона фыркает и делает еще один глоток. В голове уже немного шумит.

— Мне сложно это представить. Беллатрикс, которую я знала, угрозы твоего отца не остановили бы.

Он усмехается, ставит бокал на журнальный столик и откидывается на спинку дивана.

— Мы не монстры, Грейнджер. Мы были обычной семьей. Отец учил меня кататься на лошадях, мать занималась со мной французским и латынью. Летом мы ездили к морю, зимой, во время каникул, отправлялись в горы. В основном, в Швейцарию, там у отца… было, где остановиться.

— Я нигде не была.

Он кривит губы, неровный свет свечи бросает жуткие тени на его лицо.

— Я не устану повторять, что Уизли — просто идиот.

Гермиона вздрагивает от злобной насмешки в его голосе. Она тянется отставить бокал, но он перехватывает ее на середине движения. Пальцы скользят по тонкой ножке, накрывают ее ладонь, и она отдергивает руку, будто обжёгшись. Он лишь пожимает плечами и ставит бокал рядом со своим.

Гермиона смотрит на светлые волосы, отливающие золотом в сумерках гостиной, на блики на бледной тонкой коже. И почему она никак не включит лампы, почему не произнесет одно лишь заклинание? Но ведь самайн продолжается, а она сама поставила это условие — никакой магии…

— Почему ты здесь?

Он оборачивается и долго смотрит на нее. Она не понимает, что отражается в его глазах — слишком мало света.

— Это ты мне скажи, Грейнджер. Вчера ты сказала мне больше не появляться, а сегодня распахнула дверь и поишь вином.

Она чувствует, как щеки заливает румянец, но упрямо вскидывает голову.

— Сегодня второй день. Я думала, Рон придет раньше, и поэтому приготовила ужин, — она замолкает, все еще злясь от мысли, что муж променял ее на ночное дежурство. Опять. — Это не для тебя.

— Да куда уж мне, — он хмыкает и качает головой в знак согласия.

Она вскидывается вся резко, реагируя даже не на насмешку, на намек на насмешку в его голосе. Выпрямляет спину, разглаживает короткую юбку на коленях и смотрит ему в глаза яростно, гневно. А он вдруг улыбается. Склоняет голову к плечу, ухмыляется.

— Грейнджер, а Грейнджер, почему ты не сменила фамилию?

Она вскакивает на ноги, тянется за палочкой. И вспоминает, что оставила ее на втором этаже. К ней Малфой пришел, а она оставила палочку!

— Уходи!

Он опускает голову и тихо смеется. Гермиона застывает.

— Да ладно тебе, Грейнджер, ставлю галлеон на то, что готовила не ты.

Вальяжно раскидывает руки на спинке дивана, закидывает ногу на ногу и самодовольно усмехается. Породистый, чистокровный... обожравшийся сметаны кот!

Гермиона поджимает губы, вздергивает подбородок и цедит презрительно:

— Вот, значит, каково оно, благородное воспитание Малфоев? В доме хозяйки оскорблять ее честь недостойными выдумками?!

Малфой замирает и бросает на нее настороженный взгляд, недоуменно хмурится на вино, нетронутые фрукты и пасту и вновь возвращается к ней.

— Что из этого ты смогла приготовить самостоятельно? Фрукты?

Гермиона не успевает придумать ответ. Она лишь пожимает плечами и пытается спрятать улыбку, потому что нервный Малфой — невозможно забавный, а крепкое вино ничуть не помогает его ненавидеть. Но он, видимо, что-то определяет для себя сам. Мгновение спустя его глаза вдруг расширяются, рот в неверии распахивается, и он тычет пальцем в фигурно нарезанное яблоко.

— Ты же не транфигурировала это все? Грейнджер, не говори мне, что это грязные носки Уизли! В тебе не может быть столько подлости! Ты же чертова гриффиндорка в конце концов!

Она смеется неприлично громко. Смаргивает выступившие слезы, вновь видит возмущенный румянец на бледном лице и хохочет так, что начинает сводить живот. Малфой кривит губы, уже тянется рукой к палочке, но движение обрывается на середине, а потом он резко оказывается как-то слишком близко. Гермиона не успевает. Смех застывает в груди, и что-то темное взбрызгивается в кровь. Густое, горячее…

Раз. Его дыхание касается шеи.

Два. Руки ложатся на её талию.

Три. Она закрывает глаза.

И вздрагивает, когда тонкие пальцы пробегаются по её ребрам. Она морщит нос, упирается в его грудь руками, но он продолжает методично находить ее слабые места, и Гермиона сдается.

Её смех звенит в теплой тишине, разгоняет подобравшуюся к сердцу тьму по дальним углам, а Малфой, будь он неладен, все продолжает и продолжает ее щекотать. Свечка на низком столике смеется вместе с ней, танцует огонек на фитиле, а Гермиона стонет от смеха и ослабевшими руками хватается за белую рубашку Драко. Он смеется вместе с ней, выкрикивает что-то о том, что должен отомстить за нанесенное оскорбление, и в серебристых глазах его танцуют золотые смешинки.

Когда она, уставшая, сорвавшая голос, растрепанная, приваливается к его боку, он лишь фыркает тихо и обнимает ее за плечи.

— Зачем ты приходишь?

— Не задавай глупых вопросов, Грейнджер, над тобой тыквы в окне смеются.

Её не устраивает то, как он уходит от ответа, но она молчит и слушает почти незаметное биение его сердца.

О Роне она не вспоминает ни разу за целый вечер.