Самое справедливое убийство

Глава 3

Анатолий Иванович Корниец лежал у распахнутой двери своей шикарной квартиры в элитном доме в луже крови. Кто-то довольно хорошо прицелился, и пуля угодила прямехонько в лоб, не оставив мужчине шанса выжить. Именно об этом подумал Павел, стоя над неподвижным телом, возле которого уже суетился Станислав Михайлович.

– Пока могу сказать только то, что вы и сами видите, – проговорил судмедэксперт, – стреляли с близкого расстояния.

– Покойный знал убийцу – это и коту понятно, – заметил Константин. – Более того, сам открыл ему дверь, впустил его. Иначе в дом не проникнешь: домофон.

– Значит, круг подозреваемых сузился до знакомых? – радостно улыбнулся Прохоров.

– Не вижу причин для радости, – отрезал Киселев. – По-моему, тебе пора уже знать, как тяжело искать любого убийцу. Дай бог, чтобы наш Корниец жил отшельником и список подозреваемых уместился на одной строчке.

– Вряд ли, – успокоил их Константин, когда они зашли в квартиру, – отшельники в такой роскоши не живут. Впрочем, Анатолий Иванович наверняка боялся, как бы о нем так не подумали, – оперативник указал на стену над внушительной двуспальной кроватью, увешанную фотографиями обнаженных и полуобнаженных женщин. – Боюсь, список будет просто огромен.

Павел внимательно осматривал большую четырехкомнатную квартиру. Кабинет покойного вызвал у него недоумение. В спальне сыщики наблюдали откровенную порнографию (кроме фото на стене, Прохоров отыскал видеокассеты и диски подобного содержания). В кабинете же царила совсем другая атмосфера. На стеллажах мирно стояли не дешевые бестселлеры в кричащих обложках, а научные труды по физике и масса справочников. Судя по обилию подобных книг, это вряд ли было хобби. Вероятно, покойный имел отношение к данной отрасли. Разумеется, Киселев не исключил того, что квартира могла достаться убитому по наследству и все это добро принадлежало когда-то его отцу или матери: дом как-никак элитный, в нем издавна селилось либо начальство, как гражданское, так и военное, либо представители науки. Правда, в последнее время некоторые обедневшие представители этой братии продавали квартиры предпринимателям. Так что Корниец вполне мог приобрести жилплощадь за деньги, но книги! При таком раскладе они должны были либо отправиться за своими владельцами, либо их сдали бы в макулатуру или выкинули на помойку. Нет, определенно, Анатолий Иванович имел какое-то отношение к физике.

– Ступай к соседке в пятнадцатую, к той, которая милицию вызвала, – распорядился Скворцов, так же недоуменно взирая на полки с книгами, – мы с Прохоровым здесь все закончим.

Павел вышел на лестничную клетку и позвонил в дверь напротив, которая сразу же распахнулась. Видимо, хозяйка ждала, что ее обязательно посетят.

– Здравствуйте, – улыбнулся Павел сухонькой старушке, впрочем, очень чисто одетой и ухоженной: аккуратная стрижка, маникюр. – Я из уголовного розыска. – Он полез в карман за удостоверением.

– Не надо, – остановила его женщина, – я видела вас в глазок. Проходите в комнату.

Квартира соседки была не меньше квартиры Корнийца, правда, ремонт в ней, видно, не делали давно.

– Наталья Михайловна, – представилась пожилая дама. – Чай будете?

Только после этого предложения мужчина почувствовал, как голоден. Нет слов, мать накормила его на убой, но сколько времени прошло с тех пор?

– Спасибо, не откажусь, – улыбнулся Павел.

Старушка засеменила на кухню, а оперативник принялся разглядывать комнату своей собеседницы. В стареньком шкафчике за стеклом стояли фотографии нескольких мужчин и женщин, как молодых, так и пожилых, и детские снимки.

– Это мои родные, – сказала Наталья Михайловна, входя с чайником и вазочкой печенья, она явно поймала взгляд Киселева, – вот это папа, он был академиком, известным исследователем в области биологии, это мама. Как вы поняли, квартира досталась мне по наследству. А вот это мой покойный муж, вот дочка с зятем, внуки. Они сейчас проживают в Санкт-Петербурге. Вам крепкий?

Оперативник кивнул.

– Догадываюсь, о чем вы меня будете спрашивать. – Женщина аккуратно разливала чай. – Никогда в молодости детективами не увлекалась, я по образованию биолог и проработала до пенсии в научно-исследовательском институте, ну а на старости лет, оставшись одна... Телевизор, знаете, не смотрю: не хочу давления на ночь. Сейчас там такое показывают! То происшествия по городу – кровь, то стихийное бедствие или катастрофу – опять кровь, а уж фильм новый – там без этого никак не обойтись. Вот и увлеклась беллетристикой. Пробовала любовные романы – тьфу, секс один, да в таких подробностях, как будто любовь только в этом и заключается. Перешла на детективы, присмотрела себе парочку авторов наподобие Агаты Кристи. Так вот и отвлекаюсь, когда дурные мысли лезут в голову.

– Какие же дурные мысли? – поинтересовался Киселев, хрустя печеньем.

– О смерти, молодой человек, о смерти, – вздохнула старушка. – Как говорят, так мало прожил и так много еще надо сделать!

– По-моему, вам рано еще об этом думать, – заметил Павел.

– Я тоже иногда так думаю, – вздохнула Наталья Михайловна, – да болезни напоминают о себе. Не было бы их, проклятых... – она сделала паузу. – А впрочем, я вас заговорила. Вы ждали от меня совсем другого рассказа. Только в поимке убийцы я мало чем могу помочь. Есть такие любопытные бабули, которые, чуть у соседа дверь скрипнет, – сразу к глазку: кто это там к нему пришел? Я к таким не отношусь.

– Значит, вы все-таки слышали, как дверь вашего соседа открылась? – Павел отставил кружку.

– Это слышала, – кивнула пожилая женщина, – а вот выстрела – нет.

– Можете приблизительно сказать, когда у соседа хлопнула дверь? – Киселев впился в нее глазами.

– Это могу сказать точно, – обрадовала его Наталья Михайловна, – я яйца всмятку варить поставила и все время на часы смотрела. Ровно в полшестого этот хлопок и раздался.

– Значит, больше вы ничего не слышали? – уточнял Павел.

– Нет, – покачала головой женщина. – А через полчаса Верочка с пятого этажа спускалась, она на него и наткнулась. Закричала не своим голосом, я быстренько дверь открыла, увидела Корнийца – и давай вам звонить.

– Вы хорошо его знали?

– Тольку-то? – Наталья Михайловна вздохнула. – Да, к сожалению.

– Почему же к сожалению? – поинтересовался Киселев.

– А потому, что негодяй ваш потерпевший. – Старушка с негодованием хлопнула ладонью по столу. – Я в Бога верю, а то бы сказала: поделом ему. Он-то Бога не боялся. Вы чай еще наливайте.

– Можно поподробнее? – Оперативник с удовольствием воспользовался предложением хозяйки и налил себе ароматного чаю.

– Можно и поподробнее, – собеседница снова вздохнула. – Мне будет тяжело, но я справлюсь. Тяжело, потому что речь пойдет о моей близкой подруге. – Она подошла к шкафчику и вынула фотографию симпатичной пожилой улыбающейся женщины. – Это Мария Ивановна Сергеева-Клемма.

– Мария Клемма? – Мужчина с любопытством смотрел на снимок. – Та самая Клемма? Академик с мировым именем, профессор, доктор физических наук?

– Похвально, что вы о ней слышали, – улыбнулась Наталья Михайловна. – В наше время молодежь этим не интересуется, что для меня более чем странно. Разве мы не должны знать в лицо гордость нашего города? Согласитесь, великих людей у нас не так уж и много.

Павел кивнул, ничего не ответив. Имя Клемма было на устах всех средств массовой информации города еще пять лет назад. Киселев никогда не интересовался физикой, однако не пропускал интервью с этой женщиной, буквально впитывая в себя каждое сказанное ею слово. Он с восхищением взирал на мировую знаменитость и думал, сколько ей удалось сделать для науки, особенно для отечественной. Такие женщины всегда вызывали в нем восторг.

– При чем же тут Клемма? – оперативник вернулся к разговору.

– Я расскажу все по порядку, хорошо? – Старушка достала носовой платок и вытерла выступившие слезы. – Иначе потом мне трудно будет собираться с мыслями, отвечая на ваши вопросы.

Киселев в знак согласия махнул рукой.

– Маша Клемма была моей близкой подругой, – начала хозяйка. – К сожалению, наша дружба с ней длилась недолго: ровно два года назад Машеньки не стало. И познакомились мы с ней поздно. Я переехала в эту квартиру пять лет назад, когда умерла мама. Мой муж, чудесный человек, умер еще раньше. Дочь к тому времени давно уже вышла замуж и жила в Санкт-Петербурге у свекрови. Мой отец так и не смог смириться со смертью мамы, приходил ко мне каждый день, засиживался допоздна, вспоминая прожитые ими годы. От переживаний у него развился рассеянный склероз. Он стал говорить о матери в настоящем времени, ждал ее прихода, пребывая в своем мире, а когда возвращался в реальность, хотел покончить с собой. Его состояние меня встревожило, и я переехала к нему, поменяв свою квартиру на Санкт-Петербург и отдав ее дочери и внукам. Маша жила в этом же доме, но в другом подъезде. Однажды мы столкнулись при подходе к дому, папа поздоровался с ней и познакомил нас. Я была поражена! Передо мной стояла знаменитая Клемма, о которой я столько слышала и которой восхищалась. Помню, тогда подумала о том, что она очень привлекательна, со вкусом одета – в общем, далеко не синий чулок, как мы привыкли думать о подобных ей. После этой коротенькой встречи мы не виделись два года – вполне нормально для многоэтажки. Вторая наша встреча произошла в довольно неприятном месте: в поликлинике мы ожидали приема у гинеколога. Разумеется, мы сразу узнали друг друга: я и не могла ее забыть, а она обладала хорошей памятью. Мы сели рядышком и разговорились. Выяснилось, что мы проходим одинаковое лечение, у нас один и тот же диагноз и лечащий врач – Анна Петровна Белозерова, которая в недалеком будущем предрекала нам оперативное вмешательство, если ничего не изменится. После осмотра Маша пригласила меня в гости на чай, и я с радостью согласилась. Папа к тому времени уже умер, я ушла на пенсию, но к дочери ехать не хотела, хотя она постоянно звала меня. Знаете, я до фанатизма преданна нашему городу. Возможно, когда-нибудь я решусь переехать, однако мне нужен подготовительный этап, чтобы смириться с этой мыслью. Сейчас я почти готова к переезду. Вы, наверное, не представляете, как тяжело сидеть одной в пустой огромной квартире, где каждая вещь напоминает тебе о лучших годах твоей жизни, о близких тебе людях, которых ты никогда больше не увидишь.

Она снова поднесла платок к глазам.

– Простите меня за лирические отступления, – Наталья Михайловна улыбнулась Киселеву. – Это свойственно старикам. На чем мы остановились? Конечно, я приняла ее приглашение. За столом мы разговорились. Клемма много рассказывала о себе и своей семье. Ее предки – выходцы из Франции, перебравшиеся в Россию в пушкинскую эпоху. Эта фамилия дала стране ученых, искусствоведов, писателей, поэтов, артистов, не забывавших, впрочем, и свою историческую родину: знать французский было для них обязательным делом. Мария вспоминала, сколько людей посещало дом ее родителей, а французскому ее обучали, можно сказать, с пеленок. И тут грянула Великая Отечественная. Отец отправился на фронт, хотя его, известного ученого, оставляли в тылу. Он погиб в первые месяцы войны, и мама решила переехать к бабушке в Ленинград. Жестокая блокада унесла жизни обеих женщин. Девочка чудом выжила в пустой холодной квартире: ее случайно обнаружила зашедшая к ним соседка. Потом в детдоме Марии рассказывали: она старалась согреться, прижавшись к окоченевшему телу матери. Война словно острым плугом прошлась по этой некогда счастливой и большой семье. Позже, уже будучи взрослой, Клемма пыталась разыскать родственников, но безуспешно. Она осталась одна-одинешенька на всем белом свете. Знаете, Маша – очень открытая натура. Таким людям трудно переживать одиночество. И когда в детдоме она встретила родственную душу – Колю Сергеева, то была несказанно счастлива. Детская дружба переросла в любовь, и они поженились сразу после окончания института. Николай, как и его жена, физик по образованию, мог часами просиживать на работе и говорить о любимой науке.

– Ты не представляешь, сколько у нас с Колей было общего, – рассказывала она мне.

Имя доктора физических наук, профессора Сергеева, конечно, не так известно, как имя его жены, но его знают все, кто соприкасается с физикой. Впрочем, известность, стремление к славе никогда не волновали талантливых молодых ученых. Им нравилось заниматься исследовательской деятельностью, и они рука об руку шли к новым научным открытиям, одновременно защищая кандидатские и докторские. Когда защитилась Маша, Николай пригласил жену в самый респектабельный ресторан, сказав, что у него к ней есть очень важный разговор.

– Знаешь, Маша, – проговорил он, разливая по бокалам шампанское, – я подумал и пришел к выводу: на время нам надо остановиться.

– Как остановиться? Почему? О чем ты говоришь? – не поняла Клемма.

– Ты еще не забыла, сколько нам лет? – улыбнулся Николай. – Наука может подождать, а годы – никогда. Поэтому мы должны подумать о ребенке.

Маша потупилась. Действительно, в этой суете им некогда было поразмыслить о детях. Разумеется, Николай прав. За плечами уже тридцатник. Пора остановиться.

– Ты у меня умница. – Она погладила руку мужа. – Кого ты больше хочешь – девочку или мальчика?

– Хочу, чтобы ребенок был похож на тебя, – рассмеялся Николай.

Машенька рассказывала, что никогда еще не чувствовала себя такой счастливой, как в тот вечер. Вернувшись из ресторана, они почти до утра проговорили о будущем ребенке и, довольные, быстро заснули, не подозревая, что беда уже поджидает их. На следующий день Марию вызвали в поликлинику и сообщили результаты очередного профосмотра мужа. Диагноз поверг ее в шок: Николаю ставили рак крови.

– Тогда врачи были гуманнее, – заметила Наталья Михайловна. – Они ничего не хотели сообщать больному, не посоветовавшись с его женой.

– Я почувствовала, как внутри меня что-то оборвалось, – рассказывала Мария. – Побелевшими губами я спросила, есть ли какой-нибудь шанс, ведь жизнь для нас только начиналась. Но врачи развели руками: от силы три месяца. Не помню, как я вернулась домой. Ничего не подозревающий Николай приготовил вкусный ужин, ожидая меня, суетился, приговаривая, что теперь должен вдвойне оберегать мать своих будущих детей, а я, собрав волю в комок, улыбалась, стараясь ничем не выдать своего подлинного настроения. И все же он что-то почувствовал. Я тут же придумала удачную отговорку: с детьми придется подождать, я была у врача, необходимо кратковременное лечение, иначе беременность невозможна. Помню, как он успокаивал меня, а я, дождавшись, когда он заснет, вышла на балкон и разрыдалась, понимая: моя жизнь кончена. Николая тоже вызвали в поликлинику. Не знаю, что ему сказали, объясняя необходимость некоторых процедур и постоянной сдачи анализов, однако он обо всем догадался. Даже понимая, что умирает, этот человек думал обо мне и никогда не позволял себе пасть духом. За несколько дней до смерти, лежа в больнице, Коля сказал мне: «Машенька, спасибо тебе за все. Если хочешь, чтобы я умер со спокойным сердцем, пообещай мне...»

– Я все для тебя сделаю. – Слезы сами текли по моим щекам, и муж не успевал вытирать их.

– Не надо скорбеть обо мне всю жизнь, – попросил он. – Выходи замуж и рожай детей. Фамилия Клемма нуждается в продолжении рода.

Я не стала говорить Коле, что не смогу выполнить его просьбу, хотя уже тогда знала об этом, знала, что другие мужчины для меня не будут существовать.

– Так сделаешь, как я просил? – Он с надеждой заглядывал мне в глаза.

– Да. – Я разрыдалась и выскочила из палаты.

Три года после Колиной смерти Маша не находила себе места. Она снова с головой ушла в науку: только занимаясь любимым делом, женщина могла забыть о съедающей ее боли. Боль постепенно утихала, но окончательно не прошла. В жизни Маши так и не появился другой мужчина. Будучи верующим человеком, Клемма говорила:

– Когда мы встретимся на небесах, он простит меня, он поймет...

И выйдя на пенсию, Мария продолжала служить науке.

– Все, что я сделала, посвящено ему, – говорила она. – Знаете, я договорилась с астрономами, и они назвали новую звезду именем Коленьки.

После этого разговора мы подружились. Она была так же одинока, как и я, так же нуждалась в человеческом общении, хотя ее телефон не умолкал: многие мечтали писать кандидатские и докторские под ее руководством.

– Они знают, что у меня материала на весь факультет, – смеялась моя подруга. – И они правы: он не должен лежать. Написать еще одну диссертацию я уже не могу, так пусть это сделают другие. Пусть мои открытия послужат стране.

Аспиранты не заставляли себя ждать. Мало того, от них не было отбоя. Но Маша больше двух никогда не брала. Вот и в последний год ее жизни с ней работали Ашот Геворкян и небез-ызвестный вам Анатолий Корниец.

– Корниец писал диссертацию? – вырвался у Павла возглас удивления.

– Представьте себе, молодой человек, – усмехнулась Наталья Михайловна. – Моя подруга говорила: Ашотик очень талантливый, и его ждет большое будущее, а Толик – просто трудяга поневоле, который пишет диссертацию ради самой диссертации. Однако она оценила это трудолюбие, к тому же Корниец жил с нами в одном доме, мы знали его родителей (этому парню, как и мне, жилплощадь досталась по наследству). Помогая своим подопечным, Клемма опять окуналась в любимый научный мир и забывала обо всем на свете. Помню, я даже ревновала ее: как ни придешь, сидят эти двое и слушают, разинув рты. «Их работы будут как конфетки», – гордилась приятельница. День защиты приближался, а вместе с ним – переломный момент в истории страны. Короче, грянула перестройка. Родители Геворкяна вместе с отпрыском благополучно отбыли в Штаты, ни словом не предупредив об этом Клемма. Все ее надежды теперь были связаны с Корнийцом, но тот в одночасье потерял интерес к диссертации, занявшись бизнесом.

– На меня неожиданно свалилось наследство, – говорил он мне при встрече, когда я начинала стыдить его. – Кандидатская не убежит, да и вообще, на кой черт она теперь нужна? Если есть возможность зарабатывать большие деньги, надо этим пользоваться.

Маша тяжело переживала их уход, но время шло, и подруга начинала смиряться с этим фактом. Я радовалась, видя, как обида и сожаление постепенно покидают ее, однако данной истории не суждено было закончиться. Однажды Маша прибежала ко мне вечером. Ее трясло, лицо покрылось испариной, руки дрожали.

– Посмотри. – Она бросила на стол журнал «ВИНИТИ», трясущимися руками открыв нужную страницу. Я неплохо знаю английский, но, естественно, могу оперировать терминологией только в своей области. Несколько знакомых слов в реферате мне ничего не сказали, зато имя автора прочитал бы любой. Им являлся Ашот Геворкян.

– Это тезисы его диссертации. – Маша тяжело опустилась на стул. – Здесь есть засекреченные данные. Мы ведь работали с ним в секретных архивах. Ты понимаешь, о чем я хочу сказать?

Ее состояние сбивало меня с толку и мешало собраться с мыслями. Я покачала головой.

– Этот негодяй продал материал за деньги, – пояснила Маша. – И наш соседушка приложил к этому руку. Автор второй статьи – некий Юрий Иванов, имя, абсолютно мне ничего не говорящее. Зато узнаю материал. Это отрывки из кандидатской Корнийца. Теперь тебе понятно, откуда на него в одночасье свалилось наследство? Геворкян поделился с приятелем.

Я похолодела. Такой подлости от парней не ожидал никто.

– Налей мне чаю, – попросила подруга.

Я метнулась на кухню, Маша, тяжело ступая, шла следом. Открыв форточку, она достала сигарету и жадно затянулась. Мне стало ужасно жаль эту несчастную женщину. Я вспомнила: она рассказывала, что единственный раз в жизни позволила себе выкурить пачку сигарет – в день смерти мужа. Значит, данное событие почти так же сильно потрясло ее.

– Успокойся, – я осторожно наливала чай, придвигая ей пепельницу, – на белом свете всегда хватало негодяев.

– Совершенно верно. – Мария загасила сигарету и придвинула к себе чашку. – Только этих подонков я собираюсь наказать. То, что они сделали, называется преступлением против Родины. Все наши открытия должны находиться здесь.

Она резко поднялась со стула и, не допив чай, ушла.

Маша начала бороться за справедливость буквально со следующего дня. К сожалению, в научно-исследовательском институте не все разделяли ее мнение.

– Самое неприятное для меня, – говорила Клемма, – разочаровываться в людях. Хорошо, если разочаровываешься в положительную сторону. Но если человек, которого ты считал своим другом, в нужный момент оказывается по ту сторону баррикад – как это тяжело, Наташа!

Из ее рассказов я узнала, что по данному вопросу образовались две группировки. Одни полностью поддерживали подругу, считая поступок Геворкяна и Корнийца предательством и требуя наказания, другие оправдывали парней: мол, сейчас другое время и каждый зарабатывает как может, хватит жить совдеповскими принципами.

– Принципы чести и совести не должны меняться с изменением правительства и общественного строя, – замечала Маша. – Кто бы там что ни говорил, я найду на них управу.

Она потребовала от Корнийца вернуть еще не попавшие в прессу материалы, грозя разоблачением в средствах массовой информации, что ему, как начинающему бизнесмену, было вовсе не нужно, однако он клялся и божился: мол, понятия не имеет, откуда в американском журнале сведения из его работы, вот она, в целости и сохранности, лежит у него дома, а если Ашот каким-то образом добрался до нее (что вполне возможно, они ведь работали рука об руку), за это он не ответчик. Разумеется, Мария не верила ни единому слову моего соседа и готовила выступление на телевидении и статью в газету. Наверное, многим после этого пришлось бы туго, для них смерть Маши стала спасением от позора и, возможно, наказания.

– Да, правду сказать, вовремя она умерла, – заметил Павел. – Инфаркт, инсульт?

– Ни то ни другое, молодой человек, – Наталья Михайловна снова достала платок. – Смерть на операционном столе от сердечной недостаточности. Помните, я рассказывала вам, где мы познакомились поближе? В неприятном месте, с неприятными, правда, не смертельными диагнозами, но врач Белозерова готовила нас к операции. Знаете, после любой операции за человеком нужен уход. Так как у Маши не было родственников, а я не хотела расстраивать и обременять дочь, мы договорились помогать друг другу. Первой в больницу легла Мария. На следующий день после операции, придя ее навестить, я даже в мыслях не держала ничего плохого. Представьте себе мое изумление и отчаяние, когда врач сообщила мне о смерти подруги.

– Она скончалась от сердечной недостаточности, – равнодушно констатировала Белозерова.

Я побелела.

– Как такое могло случиться? – Мой голос дрожал от боли и возмущения. – Моя подруга никогда не жаловалась на сердце. Мы каждый день бегали с ней до речки. Здесь какая-то ошибка.

– Ошибки здесь нет никакой – Белозерова не давала мне и рта раскрыть. – Так, как вы, рассуждают многие пожилые люди. Пройдут пару лишних километров – и считают, что в их возрасте это подвиг и у них все в порядке со здоровьем.

– Но это совсем разные вещи... – я пыталась возражать.

– Не будем об этом говорить, – прервала она меня. – У вас впереди много тяжелых дней. Надо похоронить подругу и самой готовиться к операции. Всего доброго.

Она развернулась на высоких каблуках, а я, глядя ей вслед, подумала, что никогда не приду сюда, и сдержала слово. Похоронив Машу, я позвонила дочери, объяснила ситуацию, при-ехала в Санкт-Петербург, где мне сказали, что можно вполне обойтись без хирургического вмешательства, выписали лекарства и отправили домой. Теперь, если мне надо проконсультироваться с врачом, я еду туда. Вот, молодой человек, пожалуй, и все.

Киселев поднялся со стула и стал прощаться.

– Квартиру Клемма сдали государству? – поинтересовался он. – Ведь вы говорили, у нее не было родственников.

Наталья Михайловна взмахнула руками:

– Конечно, надо было сказать и об этом. Представьте себе, нет. Там поселилась известная нам личность – врач Белозерова. Когда я встретила ее возле Машиного подъезда и поинтересовалась, что она здесь делает, то услышала: мол, покойная Клемма написала на нее завещание, и теперь эта квартира принадлежит ее дочери Эллочке.

– Может быть, ваша подруга действительно сделала это? – спросил Киселев.

– Сделать это, милый, она никак не могла. – Хозяйку даже затрясло от возмущения. – Перед тем как лечь на операцию, она хотела написать завещание на мою дочь Анечку, но я категорически воспрепятствовала этому. Во-первых, у дочери уже есть квартира, и не одна: я умру – достанется эта. Во-вторых, я имею какое-то предубеждение насчет завещаний. Я понимаю: за границей их пишут сплошь и рядом, молодые и старые. Ну, а до нас это еще не дошло, поэтому у меня завещание ассоциируется со скорой смертью. Тогда я не дала Маше это сделать. Правда, подруга все равно хотела завещать квартиру моей семье.

– Не желаю, чтобы она отходила государству, – объясняла Маша. – Пусть за ней ухаживают близкие мне люди, слишком здесь мне все дорого. И не спорь, Наташа. Рано или поздно твоя Анечка станет ее владелицей. Как вы думаете, – обратилась старушка к Павлу, – после таких слов Клемма могла отдать ее Белозеровой?

Киселев пожал плечами:

– В жизни бывает всякое.

– И все равно, – пожилая женщина упрямо закусила губу.

– Скажите, а у нее действительно никого не было? – задал вопрос оперативник. – Может быть, ей все же удалось кого-нибудь найти?

– Она бы сказала, – уверенно произнесла Наталья Михайловна. – Хотя постойте... Однажды я была у нее в гостях, и вдруг кто-то позвонил. Маша взяла трубку..

– Ах, это опять вы, – недовольно сказала она, – по-моему, на данном вопросе мы поставили точку. Я еще раз повторяю: я отыскала внучатого племянника, проживающего в Марселе. Что же тут непонятного? И перестаньте сюда звонить.

Когда же я спросила, о чем идет речь и что это за внучатый племянник во Франции, подруга лишь отмахнулась:

– А, не обращай внимания.

Видя, что она не хочет говорить на эту тему, я больше никогда не спрашивала о ее родственниках.

Киселев почувствовал, как вспотели ладони. Версия убийства Корнийца росла как грибы после дождя.