Самосожжение, Книга 1, Лист 2

Через слезы, через кровь, через боли

Я к пристани тихой приду,

В своей переменчивой доле

Я стороны хорошие найду.

И буду довольствоваться малым,

И тихие слова понимать,

Весною питаться снегом талым,

И нищенку обнимать.

Насмешки, ядовитые шутки

Я с улыбкой отстраню.

Мой близкий, мой дальний, мой чуткий,

Я свое прошлое хороню.

Я буду ждать нашей встречи

И четки перебирать.

Будут медленно таять свечи

И огоньки дрожать.

Книгу маленькую держать я буду

На коленях худых.

Я слов никогда не забуду

Твоих.

Мне стыдно громко молиться

И стыдно об этом говорить,

Хочется куда-нибудь укрыться,

Обо всем забыть.

Чулан ли, заброшенный садик,

Или жаркий чердак…

Чтобы все осталось сзади,

А впереди был новый знак.

Мне стыдно признаться во многом,

Но когда-нибудь я пойду

Туда, где, отмеченные Богом,

Зажигают восковую звезду.

Молиться, молиться, быть может,

Чем тише, тем лучше мне.

Ах, кто мне, кто мне поможет

Найти любовь в огне!

Можно выйти из тела,

Точно из комнаты, закрыв дверь,

И пойти в глубь леса смело

И сказать: Подойди, зверь!

Можно взять лапы медвежьи

И к ним припасть…

И с людьми встречаться реже,

И целовать пасть.

Будут ветки хрустеть звучно,

Йоги заплетаться во мху.

Нет! Не будет никогда скучно

Преклоняться стиху.

Можно выйти из тела,

Из проклятой комнаты, закрыв дверь на крючок,

И устроить жизнь умело,

Так, что позавидует даже беззаботный сверчок.

Я ненавижу тело бренное,

И сердце злое не люблю.

Пусть жизнь берет меня аренная;

Молчу. Прощения молю.

И свист бича, как обжигающий,

Как изнуряющий огонь.

Вот я, больной и умирающий,

Целую белую ладонь.

Во мне смеется сердце грубое,

Во мне поет шальная кровь.

Картонные целую губы я

И нарисованную бровь.

Горит, горит свеча недвижная.

Сильна прижатая рука,

Ах нет, не выдуманно-книжная

Моя зажженная тоска!

Я ненавижу тело сочное,

Изгибы рук, изгибы ног.

И вот сознательно, нарочно я

Свое мучение зажег.

Пусть будет вечер с тихой ласкою,

Пусть будут очи, как огонь.

Лицо закрою бледной маскою

И прикушу свою ладонь.

Ответить я не сумею

На прямой, твердый вопрос.

Лишь возьму, обниму за шею

И пролью белоструйность слёз.

И на длинные, хмурые речи

Я открою большие глаза.

Задрожат и запрыгают плечи

Потому, что в душе гроза.

За старческой дряхлой рукою

Разутый, разбитый пойду.

Быть может, как старец, открою

Сокрытую в тучах звезду.

И если жесток перекресток

Двух белых, двух тихих дорог,

Я буду стоять, как подросток,

Который от горя продрог…

И, взявши цветочную руку,

Припавши к цветочным губам,

Я тихую, гордую муку

Беззвучно, бесслезно отдам.

Враг! Слово Враг! Сколько муки

В нем. Сколько ужаса в слове Враг.

Поцелуйте растянутые руки

И примите из крови знак!

Пусть безумно и страшно будет,

Пусть разумники кричат: – Идиот! –

Помолиться бы о дивном чуде,

Пока не выступит теплый пот.

Враг! Слово Враг! Сколько звуков,

Сколько звуков в сочетании букв.

Я не помню железного стука,

И ослабевших я не помню рук!

И вот только помню: поцелуй последний,

И вот только нижу – бледный лик.

И крик: жалкий привередник,

Молодой старик!

Враг! Слово Враг! Сколько мыслей,

Сколько мыслей и сколько мук.

Пусть к кликушным я буду причислен,

Вот поцелуй мой, – жестокий друг!

Прости, Господи, мои грехи,

Прости, Господи, темные мысли,

Отгони эти тучи, что повисли

Над головой, где ютятся грехи.

С каждым днём грубее и хуже

Становлюсь, как камень, как пень,

Укажи мне, Господи, ступень,

Где бы мои муки были уже.

Моё сердце, как злой король,

Всемогуще и безответно.

Я зову Тебя, повторяю несметно,

Прикоснуться к тебе позволь.

Распластайте меня на стене,

Груз горячий к ногам привяжите,

Проводите по голой спине

Раскаленно-железные нити;

А потом воспалите глаза

И обрежьте усталые губы,

И скажите: с тобой, егоза,

Мы еще недостаточно грубы.

А когда, захрипев, потяну

К отдаленному образу шею,

Не давайте могильному сну

Отхватить боевую траншею.

Но когда затрепещет едва

Пламя жизни, едва пробужденной,

Говорите хмельные слова

О любви, о любви пригвожденной.

И потом, взяв за ноги меня,

Завертите в изысканной пляске,

И орите о радостях дня

И о девственной, трепетной ласке.

Затаив изможденную плоть

В бесконечно крутящемся верте,

Начинайте сжигать и колоть,

Ждя пришествия радостной смерти.

Казни меня, казни пренебреженьем!

Я муки горькие готов принять твои,

И для тебя готов самосожженьем

Окончить жизнь под знаменем любви.

Казни меня, казни пренебреженьем!

Пусть Огнь души страданья опалит

И будет яростней и громче подниматься,

Глаза мои, как нежный малахит

Не будут тихою печалью заниматься.

Пусть Огнь души страданья опалит.

Я – раб, незнающий и жалкий,

Я – тела бледного комок.

Удар приму от злобной палки,

Дрожа от головы до ног.

Пусть будут яростны удары,

Пусть тело бьется, как змея.

Достоин мук, достоин кары,

Достоин слез и крови я.

Одно лишь слово понимаю,

Одну молитву лишь творю:

«Сгореть», но сердцем не сгораю,

А только медленно горю.

Вижу желтые искры и плачу,

Далеко, далеко до конца,

И не скоро еще обозначу

Душу светлым сияньем венца.

Будут искры и море немое

Золотого, святого дождя,

А в груди это сердце пустое

Затихает. Безмолвствую я.

И зову. И прошу окончанья.

Путь, как нить телеграфная, строг,

И лежу, затаивши рыданье,

У Твоих осязаемых ног.

По дорожке иду и хватаюсь

За деревья, за ветки, за кусты.

Я многого не понимаю,

Не люблю долгой версты.

А идти надо. В движении

Ветер сильней и острей.

Иногда у меня головокружение,

Иногда – виденье морей.

Но все это, право, не к делу,

Кто душу мою разменял?

Мне оставил черную, а белую,

Завернувши в фартук, – взял…

Жгучий стыд до боли, до униженья,

Крик сдавленный, удар и боль!

Мысли, плачи без звука, без движения

Я ненавижу свою роль.

Ужасная, убивающая середина!

Не очень хороший и не очень плохой,

С сантиментальной душой арлекина

И с игрушечной сохой.

Ах, куда мне, куда склониться,

И кому, кому мне сказать,

Что все лица, все лица, все лица

Отразили ужасную печать!

Жгучий стыд до боли, до униженья,

И обжигающий крик кнута.

Мои мысли, мои крики без движения

И головокружительна моя мечта.

Мое сердце еще недостаточно каменно,

Но я окаменения хотел,

Чтобы кровь не горела пламенно,

Чтобы я за других не болел.

И когда вдруг внезапно расчувствуюсь

И помочь безкровным хочу,

Я в сердце не каменном чувствую

Дрожание, приближение к лучу.

И молитвой тогда неумелою

Обращаюсь к Тебе, мой Бог!

Я тоскою безмозглой, безтелою

От добрости Твоей далек…

А потом, склонившись к железному

Или каменному столбу,

Я целую немного грязную,

Порыжевшую трубу.

Я убил залетевшего в щели,

Залетевшего в щели жука,

И потом на измятой постели

Я без жизни, без мысли, без цели

Больно сдавливал жилы виска.

Он был вредный, жестокий, опасный,

Но он жил, он шумел, он жужжал.

Ах, зачем я комок желтокрасный

С отвращеньем, со злобой напрасной,

Завернувши в бумагу, держал?

А потом, позабыв свои бредни,

С постной миною нищему грош

Протяну, возвращаясь с обедни,

Как наглец, как обманщик последний!..

Боже правый! Простишь ли? Поймешь?

Целовать нарисованные ноги

И думать и не думать в этот миг,

И берег видеть пологий,

И прятать в полотно свой лик.

Может быть это лучше, чем плакать,

Чем кричать хрипло: караул!

Запретит ли Он железом звякать

И ненавидеть людской аул?

Я не знаю. Сонно. Пусто.

Где-то вдали гудит паровоз.

И размякли все мысли и чувства,

И зазвенели стекляшки слез.

Я хотел бы, взяв руку и положив

Ее себе на грудь, заплакать

Мой Господи! Я еле жив,

Я, как снег растаявший, как слякоть

Я изолгавшийся, уставший крот,

Ненавидящий блеск алмазный!

Ты видишь, как змеится мой рот,

Какой я грязный?

И сердце… но есть-ли оно?

И голое. Боже! Поймешь-ли?

Почему, я, как темное дно,

Почему я такой нехороший?

Я пробовал, молился, жег

Свою душу, свою кровь, тело,

Но дух мой любить не мог

И плоть моя не горела.

Теперь – равнина путь.

Все прямо, без извилистых точек.

О, Господи, подыши мне на грудь

И пошли на меня ветерочек.

Я оградил себя от буден,

И поднял душу в синеву.

Пусть сон застывших непробуден,

Я пламя встречу наяву.

И душу хмурую, как вечер,

Зажгу сжигающим лучом,

И электрические свечи

В ней вспыхнут яростный мечом.

Забыть бы прошлое, узнать-бы

Как будет звонок новый шаг,

Как обрученные в день свадьбы

Волнуюсь, жду заветный знак.

И феерические песни

И гимны слышу наяву…

Моя душа! Сквозь Огнь воскресни

И воплотися в синеву.

Себя ударить мне жалко,

Я такой нежный и голубой,

Да и не послушается палка,

Обструганная тобой.

Но вот подойдешь ты дорогой,

Которой я навстречу шел.

И вспомню я карающего Бога,

И вспомню вершины зол.

Теперь твой удар ужасен,

И не сладок и не могуч.

Ты видишь – мой взгляд стал ясен.

Еще камней навьючь!

Быть может станет легче,

А может быть и тяжелей.

Я предчувствую свой поздний вечер.

Ударь! Приласкай! Согрей!

Ах, не надо звонких и колючих

И беспощадно ужасных слов.

Пусть на небе вытанцовывают тучи,

Постукивая, гвоздиками каблуков.

Мне некуда устремиться и заплакать,

Хочется быть малюсеньким совсем;

Вымазаться чернилами, лаком,

И не решать жизненных теорем.

Ах, не надо жестокостей и уколов –

Я изнервничался, дайте мне покой.

Вокруг, будто осенью, все голо,

И нельзя побеседовать с сочувствующей душой.

Довольно наркотических откровений,

Довольно играть с огнем!

Где-нибудь в сыром подвале стать на колени,

И без дум, без слез, без мучений

Кончить со вчерашним днем!