Самострел

Бахча

Разваренная пресная гречневая каша не лезла в горло, от баланды под кодовым названием «суп на м/б» – тошнило, ну а на перловку Гришин вообще смотреть не мог. Такая еда за полтора года службы осточертела, другой на оставшиеся полгода не предвиделось.

Рядовой Гришин заходился в злобе и тоске. В полукилометре от полка, за колючей проволокой и минными полями, раскинулась афганская бахча.

Солдат смотрел на огромное поле с четырехугольным шалашиком в центре и все гадал: как же ему дотянуться до бахчи? Близок локоть, да не укусишь. Гришин это прекрасно понимал. Как выйдешь, когда все вокруг охраняется? Да и страшно было. Не афганцев боялся солдат, а своих – офицеров. Заметят, накажут. Начхим точно свинцовыми кулаками грудную клетку вобьет в позвоночник. Короче говоря – сплошная безнадега.

Гришин смотрел на бахчу, затем вздыхал и плелся на пост, где на «зушке» – двуствольной спаренной зенитной установке – дежурил его друг.

Под маскировочной сетью сидели Гришин с земляком Ивантеевым, курили и разговаривали о наболевшем.

– Это херня какая-то, Серега, – жаловался Гришин товарищу. – Лето в разгаре. У духов арбузы, виноград, яблоки, дыни, груши – все, что душе угодно, а мы консервами давимся.

– Если бы консервами, – щурился от дыма Ивантеев. – Когда ты сгущенку видел? А в каше тушенка есть? То-то! Я сам чувствую – еще немного, и листья с деревьев жрать начну. Слышь, я читал где-то, что в одной семье было малое дитя. И, значит, подходит оно к стенке и начинает лизать известку. Родители били ребенка, а он все равно языком по стенкам водит. Короче, предки стали следить за ним, всячески отгоняли, малый чуть не умер.

– ???

– Не понял?

– Избили до смерти?

– Бестолочь! В организме у него этого, как его, тьфу ты, черт, – Ивантеев взъерошил волосы, задумался, а потом хлопнул себя ладонью по лбу. – Во, вспомнил, кальция не хватало. Организм требовал, поэтому дитя известку и лизало… Бабка старая родителям малыша мозги вправила, а то бы хана…

– А у меня витаминов не хватает, – загрустил Гришин. – Я тоже, наверное, скоро сковырнусь. Слушай, когда ты последний раз арбуз точил?

Ивантеев бухнул с размаху, не задумываясь:

– Неделю назад.

Гришин выпучил глаза и посмотрел на друга так, словно ему уже завтра на дембель.

– Врешь!!!

Ивантеев ногтем большого пальца зацепил за передний зуб, поддел его, словно пытался выломать, а потом этим же ногтем резко чиркнул по горлу.

– На козла, – коротко сказал он.

– Вот это да!

– Димка-водитель с командирского бэтээра угостил. Они только-только из города приехали. Арбуз в бэтээре жрали и мне кусок отрезали. Я Димке когда-то классную дембельскую запонку на галстук выточил. Вот он и вспомнил.

– Везучие они. Ездят кругом. Что хотят – продают, что хотят – покупают. А тут сидишь день-деньской за колючей проволокой и никуда не выйти. Угораздило меня в химики попасть. Ни боевых, ни выездов, ни черта нет. Окочурюсь я с такой житухи!

– Скорее ты на войне окочуришься от пули, – справедливо заметил Ивантеев. – Радуйся, что жив-здоров. Сколько полк на последней операции потерял людей? А наш призыв возьми. Жорка без ноги, Юрик Бахтин – слепой, Колька-Мерседес подорвался на фугасе. Вообще ничего от него не собрали. Дряни всякой напихали в цинковый гроб, запаяли и домой отправили. А что делать было? Я подсчитал как-то: из нас, нашего призыва, из ста шестидесяти трех человек девять убито, четырнадцать – калеки, сорок два ранены были. Я уже контуженых и всех тех, кто желтухами, тифами и прочей гадостью переболел, не считаю. Думаешь, инвалидом жить хорошо? Кому Юрик сейчас нужен? Он письмо прислал. Фиг разберешь. Буквы перекореженные – писал через какую-то картонку. Хреново, говорит, мужики. Блуждаю по дому, на углы натыкаюсь, никуда не выйти. С отчимом несколько раз дрался. Тот пьяный приходит – и на мать с кулаками. Юрик – защищать. Особо не помахаешься, когда ничего не видишь! – Ивантеев сплюнул. – Юрик просил Баклана к нему после дембеля заехать – помочь с отчимом разобраться. Но, говорит, я его, наверное, еще раньше прибью. Издевается он над Юриком, падла. Веревки в доме исподтишка вяжет, а Юрец через них падает. А ты говоришь! Я вот тоже на сопровождение колонн рвался. Лучше, думал, ездить, чем на одном месте сидеть. Время так быстрее летит. А как под Кабулом нашу колонну сожгли и мне ногу прострелили – никуда не хочу. Из госпиталя вышел – сюда посадили. Я сижу и не рыпаюсь. И ранение вроде не тяжелое, а ведь болит, собака. Иногда как схватит, так слезы из глаз. Не хочу, а они льются и льются, – Ивантеев скривился и закончил: – Так что, братан, сиди и не дергайся. Дома нахаваешься арбузов и ананасов…

– Декабрь будет. Какие фрукты? Сдать бы что-нибудь и нажраться всего досыта, – размечтался вслух Гришин. – Ведь на третьем посту проход в минном поле есть?

– Есть, – подтвердил Ивантеев. – Туда по ночам афганцы приходят, мужики с поста им товар сдают. Пайсу делают хорошую. А то! Сгущенку, тушенку, муку, рис – все, что тащат им со склада или столовой, то они и продают. А потом делятся с теми, кто им все это приносил.

– Мне и сдать нечего. Что у нас сопрешь? Противогазы?

– Кто на что учился, – ухмыльнулся Ивантеев.

Гришин вяло пожал ему руку и побрел в казарму. Настроение было окончательно испорчено, и продолжать разговор не хотелось.

И в расположении, лежа на кровати, думал солдат об арбузах. Ну не смешно ли? Вокруг фруктов полным-полно, продаются они по дешевке, кто-то ими обжирается, а они – весь полк – только слюну глотают.

Запрещено было русским покупать у афганцев фрукты. Везли их на машинах или перебрасывали на самолетах из Союза, но все равно ничего из этого до бойцов не доходило. А самим частям, чтобы что-то купить, – ни-ни. Боялись, что подсунут отравленные фрукты. А как они подсунут? Если мужик с соседнего поля их продает, а сам живет рядом и дом его тут же стоит, где детей – орава. Разве будет он этим заниматься? Понимает прекрасно, что за такие шутки шурави-советские в порошок сотрут всю его семью, а от дома камня на камне не оставят. И потом, то ли все это на базар таскать и там продавать по килограмму, то ли сразу – оптом – все сдать. Есть разница? Конечно, есть. А что касается денег, то их в полку полным-полно. Под ногами валяются. Какая свалка битых машин за автопарком! Переводчик Каримов рассказывал, что из кишлака афганцы приходили к командиру полка. Разговаривали о свалке. Предлагали два миллиона афошек, чтобы ее к себе перетащить. Они молодцы. Ребята говорят, что наши сожженные машины афганцы до болтика разбирают. Все у них в дело идет. А здесь такое богатство ржавеет!

Два миллиона! У Гришина перехватывало дыхание, и он судорожно начинал думать, что же на эти деньги можно купить. Выходило так много, что у солдата сдавливало грудь, и он отгонял от себя эти мысли. Еще бы! Видеомагнитофон стоит в дукане сто тысяч. Да за два миллиона всю долину, все поля, наверное, можно купить.

Но кто купит? Гришин прекрасно понимал, что никто не отважится продать этот металлолом: ни командир, ни его заместитель, ни начальник штаба. Дорого им эта сделка обойдется, ведь настучат… А то, что сделает это кто-нибудь, Гришин не сомневался. Зависть да жадность – подружки подлости, все втроем ходят, под ручку. Вон у них два прапора продали машину бензина, да деньги не поделили. Рассорились и в штаб друг на друга стуканули. В итоге – разбирательство, шум и суета.

Горы винограда и сочные, продолговатые арбузы вкупе с ароматными янтарными дынями постепенно исчезали в воображении Гришина и от этого казались ему еще желанней. Настолько, что если бы добрый волшебник на соседние кровати с одной стороны от Гришина положил девушку, а с другой – сочный, аппетитный арбуз, то солдат бы надолго задумался, что выбрать.

До чего дошел Гришин… Девушка и арбуз… Арбуз слаще… Афган гребаный, до чего довел пацана…

По ночам снилась Гришину бахча.

А за колючей проволокой наяву, а не во сне созревали огромные арбузы, уткнувшись огромными мордами в сухую землю.

Однажды после обеда пришел Гришин к Ивантееву. Настроен он был решительно.

– Ну его на хрен, Серега! Пойдем на бахчу.

– Каким образом?

– Да через третий пост, по проходу.

– Прямо сейчас?

– Конечно.

– А ты не того? – Ивантеев покрутил пальцем у виска. – Офицеры сцапают – умрешь, бегая в полной боевой выкладке по плацу.

– Сам ты того, – обиделся Гришин. – Что я, придурок, просто так дело предлагать? Я же все продумал. Сегодня в пять часов в клубе собрание офицеров и прапорщиков полка. Все до одного туда сползутся – это точно. Думаю, что не меньше часа будут заседать. Да мы за двадцать минут все сбацаем. Вещмешки с собой возьмем, гранаты на всякий случай – и всех делов.

Ивантеев задумался.

– А сторож?

Гришин захохотал:

– Да он же одноногий. Прыгает на своей деревяшке еле-еле. Что он нам сделает? А если подойдет, ругаться начнет, то дадим ему в тыкву, и все.

– Вообще-то можно, – неопределенно сказал Ивантеев.

– Не можно, а нужно, – напирал Гришин. – Вещмешки и гранаты я уже приготовил.

И в конце концов Ивантеев согласился.

В начале шестого, проинструктировав ребят на третьем посту и пообещав им парочку спелых арбузов, друзья подались на бахчу.

Солнце скатывалось за горы. Его лучи уже не испепеляли землю, а лишь скользили по ней.

Задыхаясь, солдаты подбежали к бахче и начали торопливо ворочать арбузы, выбирая самые лучшие.

Вещмешки постепенно раздувались. Из шалашика выглянул смуглолицый парнишка, всмотрелся в солдат, а потом приветливо замахал рукой. Друзья переглянулись.

– Подойдем, что ли? – спросил Гришин.

– Давай.

Афганец торопливо скакал навстречу. Он радостно улыбался, показывая мелкие частые крысиные зубки. Протянул немытую руку, зацепился ею за крепкие мозолистые солдатские ладони. Приглашая, ткнул пальцем в сторону шалашика.

– Бийо. Унджа бийо. На тарс. Душман нист.

Слова «душман» и «нист» были друзьям знакомы. Гришин кивнул головой.

– Нист так нист. Пойдем, мужик.

«Мужик», как птица с перебитой лапой, запрыгал к шалашу. Солдаты посмотрели на пост, убедились, что знака тревоги нет, и зашагали за пацаном.

В шалаше уселись они на землю треугольником.

– Ангур бухо?

Ивантеев с Гришиным непонимающе переглянулись.

Парнишка потянулся к узелку, развязал его. Там оказались спелые большие грозди винограда.

– Ин ангур аст! – сказал афганец и вложил виноград в руки солдат.

Гришин угостил пацана сигаретой.

Не успел парнишка сделать несколько затяжек, как друзья выбросили пустые кисти.

– Хороший виноградик, – вздохнул Ивантеев. – Вот такого бы набрать.

Мальчишка, казалось, понял, о чем сказал солдат. Он вытащил сигарету изо рта и быстро заговорил, высовываясь из шалаша и указывая на два одиноких дувала, которые стояли почти у самого подножия гор. Расстояние до них – с километр.

– Дар унджа ангур бесийор зияд аст!

Парнишка широко разводил в стороны руки, надувал щеки и качал головой.

Друзья задумались.

– Сходим, что ли? – предложил Гришин. – Гулять так гулять! Я и винограда хочу.

Ивантеев посмотрел в сторону полка:

– А если заметят?

– Тоже верно, – согласился Гришин и повернулся к афганцу: – Понимаешь, бача, мы бы сходили, но нам нельзя. Командор, понимаешь, – Гришин ткнул пальцем в сторону вышек, а затем свел пальцы в кулак и ударил им несколько раз себя по челюсти, – голову оторвет. Сходи лучше ты. А мы тебя подождем здесь.

Гришин показал на пацана и задвигал двумя пальцами, будто шагает тот в сторону дувалов. Парнишка понял, вздохнул и так же выразительно показал на деревяшку.

– На ней много не набегаешь, – согласился Гришин.

Он посмотрел на Ивантеева.

– Сходим, что ли?

Афганец потянул Гришина за рукав, выполз из шалаша, показал на арык, который проходил рядом, и быстро заговорил.

– По арыку предлагает проскочить. Шурупит, бача. Точно, арык сейчас сухой.

Гришин вскочил с земли, захлопал по штанинам ладонями, отряхивая пыль.

– Давай сходим. Вещмешки здесь оставим. Виноград в майки собирать будем, узлом их с одной стороны свяжем.

Солдаты бросили взгляд на пост – по-прежнему все спокойно. И они, пригибаясь, побежали к арыку.

Гришин с Ивантеевым зашли за дувал и остолбенели: два бородатых афганца целились в них из автоматов. Пацан что-то радостно закричал за спинами солдат.

– Бежим! – всхрипнул Гришин и опрометью бросился за угол. Тенью метнулся за ним Ивантеев.

Одноногий, который стал калекой из-за советской противопехотной мины, пискнул и кинулся в ноги Гришину. Тот покатился по земле, судорожно вырывая из кармана гранату, затем дернул за кольцо и швырнул «эфку» за дувал. Взрыв.

Гришин вскочил, с силой вбил носок полусапога в ребра пацану и помчался к полку. Далеко впереди маячил Ивантеев, быстро перебирая ногами.

Услышав взрыв, на посту заволновались. Солдаты увидели, как по полю, спотыкаясь, бежали две фигурки. Они размахивали руками и не оглядывались.

Застучали прицельные автоматные очереди. Первым споткнулся и врезался в землю Ивантеев. Петляя, как заяц, мокрый и задыхающийся, к нему подбежал Гришин. Рванул за плечо, перевернул, заглянул в угасающие глаза друга.

– Серега, ты чего? Сере…

Договорить он не смог. Пули пробили ему грудь и горло, сорвав напоследок кусок черепа на затылке. Мозг цвета горчицы каплями усеял спину солдата. Кровь хлынула на Ивантеева, и Гришин упал рядом с земляком, с силой ударяя ногами по земле. Вскоре и он затих.

Остервенело заработали «зушки» на постах, разбивая серые стены. Потом по дувалам била артиллерия. Танк, выползший из капонира на прямую наводку, бухал монотонно и однообразно. Стены строений вздувались пузырями пыли.

На следующее утро на трибуне стоял командир полка. Перед трибуной – на старых плащ-палатках – тела Ивантеева и Гришина.

На плацу – общее построение полка.

Сначала говорил командир, потом замполит. Они рычали, матерились и грозили всеми карами тем, кто еще хоть раз попытается выбраться за пределы полка.

Затем командир, как всегда, рявкнул в микрофон:

– К торжественному маршу! По-рот-но! Дистанция – двадцать метров! Управление прямо, остальные на-пра-во! Шагом марш!!!

Из динамиков грохнула музыка. Полк зашагал по периметру. А вдоль трибуны уже рубили строевым шагом первые роты, повернув головы направо и вздернув подбородки. Командир стоял как чугунный…