Самоубийство Земли

ПЛАНЕТА НОМЕР НОЛЬ Повесть

— Ты можешь мне объяснить, чего тебе не хватает? — раздраженно спросил отец и вытер о брюки жир с пальцев; он не отличался изысканным воспитанием. — Почему ты задумал это идиотское путешествие именно сейчас?

— Потому что сегодня исполняется ровно десять лет с того дня, как первая экспедиция не вернулась с Планеты номер ноль. Завтра начинается новое десятилетие в освоении планеты. И открою его я, — ответил сын, раскуривая трубку.

А что он мог еще ответить? Что ему существенно не хватает в жизни? Но как объяснить это отцу, который в ранней юности нашел себя, а потом только и делал, что тратил?

— Это ж надо было вырастить такого идиота! — Отец вскочил и включил телевизор.

Шел фильм про любовь. С экрана веяло запахом весенних цветов. Отец сразу успокоился.

— Ты посмотри-ка, посмотри, какая у бабы грудь, — захохотал отец. — В груди ведь что главное? Объем. Я вообще так думаю: у бабы должно быть много того, чего у мужика нет, то есть — грудь побольше и волосы подлиннее. А у мужика, само собой, тот орган должен быть побольше, который у бабы вовсе отсутствует. Правильно я говорю?

Но вот персонажи на телеэкране перестали ласкать зрительское вожделение и обратились к зрительской душе; заговорили об изменах, верности и чувстве долга.

Отец отвернулся от телевизора.

«Если он завтра не отвезет меня — все может сорваться, — подумал сын, — один я растеряюсь. Надо с ним поговорить хоть о чем-нибудь. Отец злится, когда я молчу».

И сын сказал первое, что пришло ему в голову:

— Знаешь, отец, чем больше я читаю про прошлое, тем больше удивляюсь: как все-таки мало изменений принесла с собой наша суперцивилизация.

— Перестань! У нас построили общество, в котором каждый человек может делать то, что ему хочется. Может и вовсе ничего не делать — как ты, например, — и жить припеваючи. А посмотри на мою работу. Топливо Серова перевернуло космонавтику, мы не только открыли множество планет в иных Галактиках, но и освоили все эти миры, оборудовали их для собственной пользы.

— Не все. Планета номер ноль нам пока так и не подчинилась.

— Это твоя любимая планета — черт с ней и с тобой! Хотя на самом деле ее как бы нет: во-первых, она безымянна, а во-вторых, вроде и без номера, вне наших подсчетов.

Они сидели друг против друга: старый пилот и его молодой сын. Впрочем, старый пилот вовсе не был старым. Он мог отжаться от земли столько раз, что зрителям на пляже надоедало считать. Он по-прежнему ловил на себе любопытные взгляды женщин, которые годились ему по крайней мере в дочери, и когда ему становилось особенно скучно — позволял улыбнуться в ответ. Обмен улыбками завершался весьма бурными ночами. Если бы не закон, он мог бы еще прекрасно работать. Но закон гласил: до 50 лет человек может заниматься, чем ему угодно, но после 50-ти обязан отдыхать. Ибо есть время для работы и есть время для отдыха. Работающие старики в свое время уже наделали немало бед…

А сын не был воистину молод, если, разумеется, считать молодость не прожитыми годами, но той невостребованной энергией, которая должна клокотать в молодом организме и требовать выхода. В сыне не клокотала. Он производил впечатление человека, которого только что разбудили, и он совершенно не понимает, кто и с какой целью это сделал. Единственное, что делал сын с удовольствием, — это читал и разговаривал. У него не было любви — хотя бы такой, о которой можно тосковать. У него не было дела. У него ничего не было, кроме тщательно упакованного в лень тщеславия. Но годы развернули тщеславие, и тогда сын посмотрел на небо.

Отец не очень-то верил, что сын способен совершить подвиг. Опыт жизни подсказывал старому пилоту, что, во-первых, подвиги давно уже никто не совершает, ибо в хорошо организованной жизни нет места подвигу. А во-вторых, подвиг, как женщина, требует, чтобы к его приходу хорошо подготовились, иначе можно опростоволоситься.

С экрана снова повеяло весенними цветами: герои фильма перешли от слов к делу. Камера подробно разглядывала женскую фигуру, отец с удовольствием занимался тем же.

Сын посмотрел в стеклянную стену дома. Красные лучи солнца, отражаясь от многочисленных стекол, скакали по чистым улицам, прыгая то на бесшумно двигающиеся машины, то на одиноких пешеходов с собаками.

«А вдруг это мой последний вечер на Земле», — подумал сын со смешанным чувством тоски и гордости.

А вслух сказал:

— И все-таки, отец, разве появилось в нашей жизни что-нибудь такое, чего не было, скажем, лет сто назад? Все стало больше. Всего стало больше. И вся разница? Ты ведь еще, наверное, помнишь, как еду пытались заменить таблетками, а экраны телевизоров делали во всю стену?

— Ну, — буркнул отец. — Ты погляди лучше, какая задница! Это что же надо с собой делать, чтобы при такой талии была такая задница?

— Пытались, — продолжал сын. — А не вышло. Потому что привычка оказалась сильнее прогресса. — Сын бросил пустую банку в стену, и банка мягко растворилась в стене. — И мы по-прежнему ломаем курицу, потому что нам это нравится, и смотрим небольшие экраны телевизоров, потому что только небольшой экран создает уют. И даже вопрос: «Для чего жить?» никуда не исчез, хотя, казалось, в нашей стране есть все условия, чтобы жить в полное удовольствие.

— Ты мешаешь смотреть кино, — отрезал отец.

Сын замолчал. «Как объяснить моему родному отцу, — думал сын, — что человек не может проживать жизнь бессмысленно? Мне тридцать лет, но если бы я сегодня предстал перед Господом, мне нечего было бы ему ответить на вопрос: „Зачем ты жил? Что ты сделал?“ Вот ведь сколько прогресс всего наотменял, а Бог — остался. Потому что Бог — это смысл, оправдание жизни. Надо стать великим человеком, совершить великое дело, чтобы предстать перед Богом совершенно спокойно».

А отец смотрел в телевизор и думал: «В сыне — частица меня. Удивительно, что он взял всякую ерунду, а стоящего — не ухватил».

Но вслух отец сказал совсем другие слова:

— Ненавижу, когда ты философствуешь! Завтра ты сядешь в аппарат, который, в сущности, не знаешь, нажмешь три кнопки и окажешься там, где тебе надо. Понял? Вот что такое прогресс!

По телевизору пошли новости. От экрана ничем не пахло: новости не пахнут.

— Сегодня исполнилось ровно десять лет с того дня, когда последняя экспедиция не вернулась с Планеты номер ноль, — сообщил диктор и вздохнул. Вздох его был хорошо отрепетирован. — Сегодня у нас в гостях известный исследователь космоса, чьи труды…

— Ну, вот, — сын раскурил потухшую трубку. — А ты говорил: забудут про эту дату. Все-таки помнят еще про мою Планету.

Отец ничего не ответил — он слушал. И отец и сын знали: ничего нового им не сообщат, новостей просто не могло быть. Но все, что касалось Планеты номер ноль было им интересно.

— Напомню суть дела, — длинные пальцы ученого бегали по столу, словно искали точку опоры. — Планета номер ноль находится относительно близко к Земле, однако, после того, как несколько экспедиций не вернулись с нее, нам пришлось прекратить исследования. Мы занялись иными, более важными делами, приносящими практическую пользу нашему хозяйству.

— Если не ошибаюсь, все экспедиции, посланные на Планету номер ноль, исчезают? — спросил диктор, всем своим видом показывая, что ошибаться он не может.

— Вы правы, — вздохнул ученый.

И отец и сын знали: все экспедиции благополучно совершали посадку, вступали в контакт с разумными существами, судя по всему, очень похожими на людей, после чего связь с ними пропадала.

— Есть ли у вас объяснения этому феномену? — хитро прищурившись, спросил диктор.

У ученого, конечно, не было никаких объяснений, и поэтому он начал издалека:

— Последние слова, которые передавали пилоты всех экспедиций, очень похожи. Это слова одобрения и привета, типа: «Не волнуйтесь. У нас все хорошо», — после чего связь с ними исчезала. Возможно, пилоты связывались с Землей под гипнозом. Возможно, землян заманивали на загадочную планету, и они остаются там по доброй воле. Однако, трудно себе представить, чем можно, сегодня заманить людей…

— У нас ведь на Земле все есть, мы ни в чем не нуждаемся, — пояснил диктор.

Ученый не обратил на его слова никакого внимания.

— Мы пытались послать на Планету номер ноль автоматические станции, но связь с ними прерывалась, как только станции достигали поверхности Планеты. Сегодня проще и логичней не продолжать исследования, а вычеркнуть Планету номер ноль из наших изысканий, расчетов и планов, а затем и из нашей памяти. Но имена тех пилотов, которые отдали свои жизни на благо науки, отныне и навсегда золотыми буквами вписаны в историю Земли.

Запахло горячим воском, пламя свечи озарило экран, и один за другим стали возникать портреты пилотов.

— Последний иконостас Земли, — сказал сын.

— Чего сказал? — не понял отец.

— Наши последние святые. Святым можно стать только после смерти.

— Это парни, которые надеялись только на себя, на свои силы, — жестко сказал отец. — Парни, которых нельзя было ни испугать, ни заманить. Они не святые, они — рыцари. Тебе, который так любит исторические книжки, должно быть известно это слово.

— Так, значит, завтра?

Отец ничего не ответил.

Утро было туманным и седым. В этот ранний час улицы города казались длинными коридорами огромного нежилого дома.

— Какую машину берем? — спросил отец.

Можно было взять любую — сын не видел разницы.

— Эту, — открыл он дверь стоящего рядом автомобиля.

— На красном не поеду ни за что, — возразил отец. — Цвет крови — только несчастья приносит.

Они сели в огромный белый кадиллак. По привычке сын протянул руку, чтобы включить автоводитель, но вспомнил: отец предпочитает водить сам.

Лучи фар пробивали туман, словно иголки папиросную бумагу. Туман клочьями летал по городу. Сквозь клочья тумана пыталось пробиться солнце.

В общем все было привычно: деревья за окном, разумеется, проносились, небо, само собой, навевало, ветерок, как водится, освежал. Сын думал о том, что этот лирико-банальный пейзаж — единственное, что оставляет он на Земле. За свою, почти тридцатилетнюю жизнь, он ничего не нажил, ничего не приобрел. Бог дал ему отца, Бог отобрал у него мать. Родители дали ему жизнь. А он ее тратил. Погибнуть на Планете номер ноль и войти в список последних святых Земли куда приятней, чем жить, постоянно мучаясь ощущением бессмысленности жизни. И те, кто не верил в него, — в первую очередь отец — поймут, что он просто копил силы для поступка — единственного, но бессмертного.

Размышления эти сыну очень понравились, и он даже пожалел, что не записал их для потомков.

Указатель в виде огромной, неестественно рыжей ракеты показывал правильное направление пути — космодром.

Около развилки «Метьешерово-!» и «Метьешерово-2» отец невольно притормозил. Отец привык поворачивать направо, ведь именно с «Метьешерово-2» отправлялись рейсы на далекие планеты. Отсюда приятно было улетать, и сюда приятно возвращаться.

Но сегодня улетал не старый пилот. Старый пилот больше уже никогда и никуда не полетит.

Взвизгнув тормозами, машина повернула налево.

После «Метьешерово-2» космодром близких полетов показался отцу маленьким и несолидным. Миновав здание космодрома, отец и сын вышли на летное поле.

Ракеты стояли ровно, как солдаты в строю. И, словно солдаты, казались абсолютно одинаковыми.

Они выбрали третью ракету с краю. Поднялись на лифте, постояли на площадке. Сын знал: он непременно должен бросить на Землю прощальный взгляд — такова традиция. А традиция — это то, что ни один пилот не нарушит.

Сейчас отец наберет шифр на пульте — шифр, известный только пилотам — раздастся щелчок, после этого можно будет взяться за ручку и открыть дверь. Земные двери с массивными ручками появились на кораблях относительно недавно. И это было здорово придумано! Старый пилот помнил те удивительные ощущения, которые испытываешь, когда на далекой планете берешься за обычную ручку обычной земной двери.

А потом будет репетиция. И отец внимательно посмотрит: все ли правильно делает сын. У пилотов все помнят руки. Руки не ошибаются, а память может подвести.

Отец медлил. Запах ракеты — тот запах, который могут почувствовать лишь пилоты — возбуждал столько воспоминаний, что отец едва не задохнулся. Если бы было можно, он бы отдал все за то, чтобы лететь сейчас вместо сына. Но было — нельзя.

И отец набрал шифр. Руки проделали все сами — этот набор цифр он не забудет теперь до самой смерти.

Щелчка не было.

Отец улыбнулся. Не столько ободряющей, сколько почему-то виноватой улыбкой. Набрал шифр еще раз.

Мертвая утренняя тишина аэродрома не нарушилась ничем.

Конечно, можно спуститься и перейти в другую ракету, — кто его знает, почему дверь не закрыта герметично, а может, внутри кто-то есть? Но возвращаться? Нет. На это не решился бы ни один пилот. Дорога с площадки была лишь одна — в космос.

Отец толкнул дверь — она бесшумно открылась.

Как только вступили на пол корабля — автоматически зажегся свет.

— Кого сюда несет? — услышали они голос из пилотской кабины.

Сын шарахнулся к двери. Но отец знал: есть только один способ победить невидимую опасность — пойти ей навстречу.

И он осторожно двинулся навстречу голосу.

Сын пошел следом, отставая от отца совсем ненамного, на каких-нибудь полшага. Или в крайнем случае — на шаг. Корабли, вылетающие из «Метьешерово-1» были достаточно компактны, ведь они летали на относительно близкие расстояния, но сыну этот путь показался бесконечным.

Наконец они дошли до пилотской кабины.

Отец распахнул дверь и, на всякий случай, отпрянул.

— Какая сука сюда приперлась? — судя по всему, в кабине сидел человек крутого нрава.

Сын, на всякий случай, сделал три шага назад.

Отец же наоборот вошел в кабину и спросил:

— Неужели это ты? Какого черта ты здесь делаешь?

Тут и сын смело вошел в кабину.

В кресле пилота сидел пожилой человек — чуть старше отца — и удивленно смотрел на вошедших.

— Знакомься, — сказал отец. — Это мой сын. Вот привел его поглядеть на корабль. А это — самый знаменитый пилот нашей страны. У тебя не хватит пальцев на руках и ногах, чтобы сосчитать, сколько больших и малых планет открыл Джек.

— Да, — подтвердил пилот. — Это так. Хоть кто-то еще помнит об этом. А они меня вышвырнули! Козлы! На хрена мне их отдых, если у меня еще полно сил? — Он полез куда-то под кресло и достал бутылку. — Хочешь? — Не дожидаясь ответа, выпил из горлышка. — Если бы я подох на какой-нибудь мудацкой планете, меня бы уже внесли в золотой список пилотов, мое имя выкрикивали по праздникам. Но я был кретином и хотел жить! Разве это жизнь? На одной планете я видел существ, которые рождались для того, чтобы прыгать. Всю свою жизнь они прыгали, даже жрали прыгая! Так вот. Их жизнь имела куда больше смысла, чем моя. Потому что, прыгая, они двигали планету, и она неслась к ядреной фене, как огромный космический корабль. А я ни хрена не двигаю. Скажи мне, молодой, зачем жить, если ни хрена не двигаешь?

Отец понял, что этот старый пилот может испортить все дело. А еще он понял, что не сможет проследить: на те ли кнопки нажмет сын.

— Мы — старые пилоты, Джек, — сказал отец. — Наше место на Земле. Пойдем отсюда.

— Да? — человек еще пригубил из бутылки. — Уйти? А известно ли тебе, что вне ракеты я даже уснуть не могу. Ты почуял, как она пахнет? Почуял? Я прихожу сюда, чтобы дрыхнуть. Ты понял? Это лучшая моя кровать.

— Тебя называли Гагарин! — Отец схватил старого пилота за плечи. — Только тебя называли Гагарин, а ты, сволочь, до чего себя довел? Если уж тебе так невмоготу, давно плюнул бы на все и полетел. Или боишься оказаться вне закона?

— Боюсь, — тихо ответил тот, кого называли Гагарин.

В книгах по истории сын читал, что раньше людей казнили. А это значит, что находился кто-то (сын точно не знал, кто именно), кто считал себя вправе отнимать у другого человека жизнь. Современные законы были несравненно гуманней: человека просто объявляли вне закона, то есть как бы выбрасывали за черту людей, а там уж — как получится. Правда, и это делалось все реже: зачем нарушать закон, если и так можно жить хорошо?

Тот, кого называли Гагарин, замер в кресле, съежился, поднял на отца влажные глаза и сказал тихо-тихо:

— Но когда я стану совсем старым, и мне будет вовсе нечего бояться, я обязательно стартую, я еще рвану, я еще двину эту махину к небу.

Он допил остатки и, шатаясь, вышел.

— Мне придется помочь ему добраться до дому, — сказал отец. — Поверь мне: это был великий пилот. Ты все помнишь, сын?

Сын кивнул.

Он понял: репетиции не будет. Придется все делать самому.

Отец пожал ему руку.

— Вот эти три кнопки — и все будет в порядке. Советую нажать еще и эту, — отец показал на красную кнопку с огромным восклицательным знаком. — Забыл, что это такое?

— Забыл, — признался сын.

— Хорош пилот! Станет не по себе, нажмешь и уснешь спокойно. Тот самый прогресс, которого ты не замечаешь, прекрасно домчит тебя до твоей любимой планеты. Только не перестарайся — а то все подвиги проспишь. Впрочем, если хочешь, можешь по пути молиться Богу — благо, дорога не длинная. — В дверях отец обернулся. — Если честно, я так и не понял, зачем тебе это надо.

Сын остался на корабле один.

Три движения отделяли его от Планеты номер ноль. Три движения и удача.

Первое: включить автопилот.

Второе: набрать на пульте автопилота код Планеты номер ноль.

Третье: нажать кнопку «старт».

Ракета мелко задрожала, будто испугавшись чего-то.

Механизм запущен. Ничего не поправить, не изменить. А то, что представлялось красивым путешествием в вечность, может оказаться жуткой дорогой к смерти.

Он нажал красную кнопку с восклицательным знаком.

На мгновение увидел голубой туман, погрузился в него, подумал: «Господи! Помоги мне!».

Мысли стали путаться. Сын отвалился на кресле, руки его беспомощно упали.

И приснился ему сон.

Будто идет он по чужой планете. Планета эта очень похожа на Землю, но он точно знает: она чужая. И еще он знает: здесь подстерегают его опасности.

Идет он себе в тревожном таком настроении. Как вдруг видит Джека — того самого пилота, которого раньше называли Гагарин, а теперь он вовсе спился. Джек движется ему навстречу как-то странно, прыжками. Игорь поглядел по сторонам и увидел, что все вокруг прыгают. И люди и звери.

Некоторые, прыгая, едят. Некоторые, прыгая, спорят. Но прыгают абсолютно все.

Джек подскочил к нему и закричал:

— Ты тоже давай прыгай!

И все — и люди, и звери — начали кричать:

— Прыгай! Прыгай!

Еще он увидел пару из того фильма: мужчину и женщину. Прыгая, они занимались тем, чем люди занимаются в постели. Им было явно неудобно, но они все равно прыгали.

А потом он увидел отца.

Отец стоял на земле и смотрел на сына снизу вверх.

Планета номер ноль летела как бы над отцом. Отец ничего не говорил, но в глазах его сын читал вопрос: «Что ты делаешь?».

И сын попробовал остановиться, но не мог. Продолжал прыгать, хотя этого ему ужасно не хотелось.

Отец исчезал, пока не превратился в маленькую и почему-то голубую точку.

А сын все прыгал, прыгал и не мог остановиться.

Игорь проснулся. Ракета стояла на твердом грунте. Голова гудела так, будто накануне он страшно напился.

«Все-таки дурацкая штука этот прогресс. — Игорь даже плюнул от злости. — Принять бы таблетку, уснуть — и все дела. Так нет же, нажимай, пожалуйста, кнопку, чтобы снотворное распространялось по всей кабине. Потому что, видишь ли, это полезнее для здоровья. Вот я и перестарался. Сколько ж я проспал, интересно…».

Игорь глянул в иллюминатор, будто там надеялся найти ответ. А увидел совершенно земной летний пейзаж и понял: он — на месте.

Надо было выходить на Планету под номером ноль, он ведь и так потерял неизвестно сколько времени. К тому же Игорь знал: для того, чтобы не дать страху победить себя, необходимо все время что-то делать. Разум и страх — союзники. Дело и страх — враги. Сколько ни размышляй, сидя в корабле, сколько ни рассматривай в иллюминатор совершенно земной пейзаж — ни на сантиметр не приблизишься к разгадке. Зато чувство одиночества, а значит и паника, завладеют тобой.

И все-таки он не смог сразу открыть дверь и шагнуть в мир, в котором, скорее всего, ему предстояло остаться навсегда. В мир, который сделает его имя бессмертным.

Чтобы хоть как-то оправдать свою нерешительность, он начал вспоминать все то немногое, что знал про Планету номер ноль.

Из коротких сообщений, который успели передать пилоты, было ясно, что Планета номер ноль представляет собой практически копию Земли. Здесь точно такой же состав воздуха, почвы и воды, такие же деревья, трава и цветы (правда, их значительно больше, чем осталось на Земле), и такое же желтое солнце поднимается на такое же голубое небо.

Вот, пожалуй, и все, что знал Игорь о Планете номер ноль. И еще он знал: отсюда никто никогда не возвращался.

Больше медлить было нельзя. Игорь ловил себя на том, что начинает вспоминать Землю, отца, дом… А это верный признак приближающегося страха.

Он резко распахнул двери. На него пахнуло свежим запахом травы и цветов. На земле такой аромат можно было ощутить лишь с экрана телевизора, когда шел фильм о прошлом веке. Но то был сконструированный запах, этот — настоящий. Игоря поразил шум птиц: не печальное пение одинокой пичуги, но воистину шум, состоящий из множества голосов.

Он осторожно спустился на поверхность планеты.

И тут же чьи-то сильные руки увлекли его в траву.

— Джек? — удивленно спросил Игорь.

Перед ним, действительно, стоял старый пилот Джек — тот, кого раньше называли Гагарин.

— Так, значит, вы все-таки решились, — обрадовался Игорь. — Наплевали на закон, и — сюда. Правильно! Только объясните, как вам удалось оказаться здесь раньше меня?

— Ты слишком долго спал, парень, — сказал Джек, посасывая длинную, совершенно зеленую травинку. — А теперь слушай сюда: наша главная задача добраться до города — он тут единственный, собственно, планета — это и есть город. Здесь недалеко, только вот живет на планете какое-то дьявольское племя, и, сдается мне, эти прыгающие люди могут принести нам тьму неприятностей.

— Какие прыгающие люди?

— Они не все прыгающие. Часть прыгает, другая нет. Общее и у тех, и у других одно: они чрезвычайно агрессивны. Сам от них еле ноги унес.

— Так что, это и есть та самая планета, про которую вы рассказывали перед отлетом? Я ничего не понимаю… Ладно, попробуем разобраться. А пока нужно вернуться на корабль, взять оружие, вывести вездеход…

— Ничего не выйдет, — перебил Джек. — Вообще-то настоящий пилот никогда не выходит из корабля безоружным.

Игорь посмотрел туда, куда указывал старый пилот, и на другом конце поляны увидел существ, очень похожих на людей. Да это и были люди, пешие и конные, — люди, во всяком случае внешне. Но среди них попадались и те, кто передвигался как-то странно — прыжками. Все аборигены имели оружие, и катастрофически напоминали военный отряд.

— Скорее бежим, — крикнул Джек и бросился в чащу.

Игорь бросился за ним. Бежать было трудно. Длинные стебли трав обвивали ноги с такой страстью, будто хотели выразить свой восторг по поводу встречи с жителем Земли. Ветки били по лицу, труха попала в глаза, и Игорь бежал теперь с закрытыми глазами, то и дело падая и поднимаясь.

Их заметили сразу. И очень скоро Игорь почувствовал за спиной чье-то холодное дыхание. На то, чтобы обернуться, не было времени. Он услышал выстрел — пуля обожгла руку.

Игорь упал на мягкий податливый мох, почувствовал, как кто-то, зацепившись за него, упал рядом.

Вскочил, протер глаза.

Вокруг него стояли и прыгали люди. Тупые глаза пистолетов уставились Игорю в лоб. Пистолетов было много… Впрочем, ему хватило бы и одного.

Один из людей подпрыгнул к Игорю, и, не переставая прыгать, начал его обыскивать. Убедившись, что у Игоря нет ничего, кроме табака и трубки, он подтолкнул его в спину.

«Господи, — с ужасом подумал Игорь, — они ведь могут начать меня пытать. Но для чего? Я и так скажу им все, что надо».

Два пистолета уперлись Игорю в спину, и он двинулся вперед.

«Хорошо, хоть Джек вроде бы убежал», — попытался успокоить себя Игорь, но, оглянувшись на своих конвоиров, понял: вряд ли старый пилот сможет спасти его от этих молодых людей с пустыми равнодушными взглядами.

По выражению лиц тех, кто его конвоировал, Игорь пытался понять их намерения. Но лица были одинаково бесстрастны.

«Может быть, они и не думают меня убивать? — снова успокаивал себя Игорь. — Может быть, у них вполне добрые намерения?».

Но лица конвоиров и дула пистолетов с необычайной легкостью опровергали эти мысли.

И тогда Игорь рухнул прямо посреди дороги на колени, поднял руки к небу и начал говорить быстро-быстро, боясь, что в любой момент его могут прервать:

— Братья! Я пришел к вам с другой планеты не как завоеватель, но как друг! Я пришел с миром! Вы посмотрите, как похожи мы с вами! И у вас, и у меня есть руки — они для дружеских рукопожатий! Есть глаза — они для того, чтобы разглядеть добро друг в друге! Есть ноги — для того, чтобы сделать шаг навстречу! Зачем же вы встречаете меня, как врага? Я несу вам только добро, только мир…

Игорь чувствовал, что запас слов и темперамента у него заканчивается, а люди — и те, кто сидел на лошадях, и те, кто просто стоял, и те, кто неостановимо прыгал, — все смотрели на него все так же бесстрастно и равнодушно.

Один из них, прыгая, приблизился к Игорю и попытался его поднять.

«Может быть, они не понимают русского языка, — подумал Игорь. — С чего это я решил, что они должны говорить по-русски?»

И он заговорил по-английски:

— Мир! Я несу вам мир! Я несу вам дружбу! У нас есть руки — они для дружеских рукопожатий…

Конвоиры смотрели на него тем взглядом, каким пьяный человек смотрит на ползающего по стене таракана, ожидая, когда же он наконец упадет.

— Мир! Я несу вам мир! — повторял Игорь на всех языках, какие знал. — Я ваш друг.

Никакой реакции. Ни проблеска в глазах. Его не слышали. Его не понимали.

— Мир! Я несу вам мир! — снова повторял Игорь. Он не мог замолчать: даже в короткие паузы его обуревал такой страх, что он едва не терял сознание.

И тут Игорь услышал топот копыт. Из-за поворота, на полном скаку, выскочила лошадь.

На лошади мчался Джек и орал безумным голосом.

Игорь не успел ничего сообразить — сильные руки Джека уже подхватили его, и он упал поперек лошади: голова с одной стороны, ноги с другой.

«Все будет в порядке, парень!», — крикнул Джек.

И его лошадь припустилась, казалось, еще быстрей.

Под собой Игорь видел землю. Попытался сесть, но понял, что свалится и закрыл глаза.

Только тут он услышал топот копыт сзади. Погоня!

Раздались выстрелы. Их конь словно наткнулся на какое-то препятствие, оступился…

«Вот и все, — спокойно подумал Игорь. — Господи, прими меня к себе!».

Голова раскалывалась так, будто ее веревками тянули за уши в разные стороны.

Он снова стоял на коленях, только на этот раз руки его были связаны. Его окружали те же самые люди.

Игорь оглянулся, увидел Джека, привязанного к дереву. Вскочил, дернулся к старому пилоту, но перед ним сразу возникло два прыгающих человека.

— Джек! — позвал Игорь.

Джек не ответил — видимо, ему было совсем худо.

И тут окружающие его люди закричали. Причем, на чистом русском языке.

— Прыгай! — кричали они. — Прыгай! Прыгай!

Все это подозрительно смахивало на сон, который он видел на корабле.

«Может быть, это планета, на которой сбываются сновидения?», — подумал Игорь, но додумать мысль не успел.

— Прыгай давай! — кричали все. Особенно усердствовали те, кто сам прыгал.

Игорь подпрыгнул, чем вызвал приступ восторга.

— Еще давай! — кричали вокруг. — Нечего прикидываться, давай прыгай!

Игорь подчинился. Но уже через минуту почувствовал страшную усталость. Упал.

— Прыгай! — не унимались прыгающие. — Прыгай!

Игорь снова встал, прыгнул пару раз и упал опять.

— Хватит! — услышал он властный голос.

Прыгающие сразу как-то притихли, вжали головы в плечи и отодвинулись, пропуская вперед высокого, широкоплечего человека. Глядя на него, можно было подумать, что природа создавала его из кубиков — как ребенок дом. У человека этого все было квадратным: туловище, голова, плечи и даже пальцы. И человек этот кого-то Игорю ужасно напоминал, но он не мог вспомнить, кого именно.

— Похоже, ты не прыгающий! — С такими странными словами обратился человек к Игорю.

— Чего? — не понял Игорь.

— А если ты не прыгающий, ты — человек!

По рядам прыгающих прошел ропот, было очевидно, что им не нравится такой вывод.

— Доказательств! — крикнул кто-то из них.

— Справедливо, — сказал квадратный человек и квадратно улыбнулся.

«Кого же он мне напоминает?», — мучительно спрашивал себя Игорь, словно ответ на этот вопрос мог хоть как-то повлиять на его судьбу.

Атаман подошел к Игорю, рывком поставил его на ноги.

— Мне понравились слова, с которыми ты к нам обращался, — сказал он. — И твоя смелость понравилась. Но этого мало. Теперь тебе нужно доказать, что ты — человек. Это очень важно.

Атаман щелкнул пальцами. Прыгающие стали приводить в себя Джека. Они вылили на него ведра два воды, пока он наконец не открыл глаза. Потребовалась еще пара пощечин, чтобы пилот пришел в себя окончательно.

Потом прыгающие поставили Джека на одном краю поляны, Игоря — на другом, вложили в их руки по пистолету.

— Один из вас должен убить другого, — спокойно сказал атаман. — Мужчина должен уметь убивать. Кто из вас убьет — тот и докажет, что он — человек. Я понятно изъясняюсь?

Джек слабо улыбнулся и поднял пистолет.

— Ты что, Джек, — тихо сказал Игорь. — Разве ты не видишь, что они издеваются над нами? Мы не должны им подчиняться. Мы с тобой сгорим в аду, если ценой жизни другого человека спасем свою.

А вокруг пели птицы, светило солнце, сонно веял ветерок — короче, обстановка была самая подходящая для смерти.

— Извини, — сказал Джек. — Но не для того я летел сюда, чтоб так запросто умереть.

Он прицелился, выстрелил и промахнулся.

Прыгающие заволновались и стали подпрыгивать еще яростнее.

— Давай, — подбодрил Игоря атаман, расправив свои квадратные плечи. — Этот человек тебя не пожалел, и ты его жалеть не должен.

Игорь поднял пистолет. Прикрыл правый глаз, потом левый.

Джек стоял, чуть расставив ноги, и улыбался.

— Не бойся, — сказал Джек. — Стреляй. Хоть один из нас выживет.

Игорь отшвырнул пистолет.

Прыгающие — будто они только этого и ждали — бросились к Джеку, схватили его и снова привязали к дереву.

— Ну что ж, будем разбираться с вами порознь, — и он обратился к Игорю. — Я предоставляю тебе еще один шанс доказать, что ты — человек, что ты — мужчина.

Он снова щелкнул пальцами, и к нему подошел молодой человек. Атаман прошептал ему что-то на ухо. Молодой человек усмехнулся, подошел к Игорю и плюнул ему в лицо.

После чего спросил, улыбаясь:

— Достаточно?

— Тебя оскорбили, парень, — усмехнулся атаман. — Или ты не знаешь, как должен отвечать на оскорбления настоящий человек?

Игорь вытер слюну с лица.

Странное дело, но он не испытывал к незнакомцу никакой злости. Скорее, ощущал дикую усталость, желание, чтобы все это поскорее кончилось. Как угодно — лишь бы поскорее.

Молодой человек встал на место, где только что стоял Джек.

— Ты не захотел убивать своего друга, — сказал атаман. — Может быть, убьешь обидчика.

— Убей его, — услышал Игорь голос Джека. — Он ведь не промахнется. Ты должен жить. Ты должен рассказать на Земле про эту планету.

Но Игорь не умел убивать и не собирался учиться этому — тем более на чужой планете. Он летел сюда, чтобы умереть. И он умрет. Только бы не мучали…

И Игорь отшвырнул пистолет.

— Идиот, — закричал атаман. — Смотри, это делается так!

Он схватил пистолет и дважды выстрелил в несчастного парня. Пули попали в голову — парень упал.

Игорь отвернулся, а когда невольно снова посмотрел на труп, увидел две черные дыры, зияющие во лбу, а крови не было. Ни капли.

— Ты оказался в трудном положении, — сказал атаман. — Потому что человек должен доказывать, что он — человек. Иначе, кто же ему поверит?

— Дурак же ты, парень, — прохрипел Джек. — Теперь мы оба сдохнем.

— Заткните его, — приказал атаман, — его очередь еще не пришла.

Прыгающие поскакали к Джеку. Два удара. И тело Джека безжизненно повисло на веревках.

— Я предоставляю тебе третий шанс доказать, что ты — человек, что ты — мужчина, — продолжал атаман. — Третий шанс — последний.

И он снова щелкнул пальцами. Надо сказать, что делал он это несколько картинно, неестественно.

И тут Игорь вспомнил, наконец, на кого так похож атаман. Он был похож на героя фильма, который они с отцом видели по телевизору перед самым отлетом Игоря.

А женщина, которую вывели прыгающие, ужасно походила на героиню того фильма. Она была совершенно голая, и Игорь вспомнил, как поражался отец ее фигуре.

Перед ним стояла абсолютно голая молодая женщина, глядя на фигуру которой любой человек неминуемо начинает завидовать ее мужу. Женщина не испытывала никакого стыда — более того, подставляла свое тело чужим взглядам с той ленивой негой, с какой на пляже подставляют его лучам солнца.

Игорь испуганно отшатнулся.

Тогда женщина легла на траву и, соблазнительно выставив соблазнительные части тела, прошептала:

— Иди же ко мне! Неужели я тебе не нравлюсь?

— Возьми ее, — крикнул атаман. Квадратные глаза его перекатывались, и было даже странно, что они не ранят веки своими углами. — Здесь! На наших глазах возьми ее, если ты — человек, если ты — мужчина.

— Возьми… Возьми… Возьми… — зашептали прыгающие.

Игорь увидел, как у одного из них потекла липкая слюна изо рта, он подскочил к женщине, схватил ее за грудь и тут же отпрыгнул.

Женщина взвизгнула, а потом сказала:

— Видишь, даже эти бесполые прыгающие хотят меня. А ты! Ну же! Это ведь не страшное испытание: показать всем, на что ты способен.

Она встала, отбросила волосы и, протянув вперед руки, медленно пошла к Игорю, облизывая губы.

Игорь отступил.

Женщина шла на него медленно и молча.

— Возьми ее… возьми, возьми… — шептали прыгающие.

И Игорь читал в их глазах невероятное любопытство.

Женщина шла, протягивая руки, и Игорь со страхом понял, что она действительно прекрасна.

Он отступил снова, зацепился о какую-то ветку и упал.

И тут раздался смех.

Смех громыхал прямо с небес, как гром. Он был нечеловечески могучим, этот смех. Затих он также внезапно, как и возник, и с небес полился голос:

— Ты выдержал эту проверку, мой мальчик. Твоя доброта победила. Ты заслужил счастье.

— Господи, ты нашел меня, — прошептал Игорь, упав на колени. — Ты меня не оставил…

А голос продолжал литься с неба. Правда, это был глухой мужской голос, но когда он исходит с небес, любому покажется, будто он льется:

— Сейчас ты уснешь, потому что устал от приключений. А завтра пойдешь по этой дороге, и она выведет тебя в удивительный город, и ты по праву можешь стать одним из его жителей, и тогда наступит счастье. Потому что счастье возможно только в этом городе, только в нем. Этот город создан для счастья. Для счастья таких людей, как ты. Иди! И ничего не бойся.

Игорь стоял на коленях, ожидая продолжения. Но его не было. Странно только, как мог Бог предлагать ему остаться на этой планете, пусть даже в самом распрекрасном городе? Он прилетел открыть тайну, только смерть могла его заставить остаться здесь навсегда. И разве Бог мог не знать об этом?

Игорь поднялся с колен и с удивлением обнаружил, что все исчезли. И прыгающие, и стоящие, и атаман, и даже Джек — все.

В город он решил идти прямо сейчас: немедленно выяснить, что ж это за город такой, из которого никто не возвращается.

Но едва сделав пару шагов, Игорь понял, что у него, действительно, нет сил. Лег прямо на траву и мгновенно уснул.

Приснился Игорю отец. Отец пытался что-то сказать ему, кричал, жестикулировал. Но сын ничего не слышал, и потому лишь глупо улыбался.

Едва первые солнечные лучи, разумеется, робко, разумеется, позолотили все то, что им положено было позолотить, Игорь поднялся и отправился в путь.

Его голова была приятно пуста. В этот утренний свежий час, когда — небо! когда — трава! когда — птицы! когда… Вобщем, в этот утренний свежий час все напасти вчерашнего дня казались произошедшими не с ним, а увиденными в кино. Нельзя было себе представить, чтобы здесь, на этой совершенно земной планете, где — небо! где — трава! где — птицы! — где… Короче, чтобы именно здесь приключилось что-нибудь ужасное и трагическое.

Игорь хотел побыстрее забыть, что с ним произошло вчера и это ему легко удалось. Даже про Божественный голос с высот он старался не думать. Успокоил себя: «Бог смотрит за мной», — и пошел навстречу городу.

Город начинался сразу, вдруг, будто огромной рукой его воткнули в землю со всеми этими домами, небоскребами, башенками, церквями. И чем ближе Игорь к нему приближался — тем странней казался город.

Дома были совершенно земными, и жители, которые начали ему попадаться все чаще, без сомнения, были людьми. Но нигде на земле невозможно не то что увидеть такой город, но даже представить нечто подобное.

В городе этом безо всякой системы перемещались эпохи и стили. Здесь высились старинные — из XX века — небоскребы и еще более древние каменные дворцы. Одни улицы были выложены камнем, но стоило свернуть — появлялся асфальт, а за следующим углом — современные движущиеся тротуары. Здесь мчались машины всех марок, — начиная от самых первых, с огромными колесами, и кончая современными, едущими почти бесшумно, и тут же рядом — скользили кареты. Очень скоро Игорь понял, что люди здесь одеты в наряды едва ли не всех эпох, какие были на Земле.

Его удивляло, что проходящие мимо люди — будем называть этих существ так — кивали ему, улыбались. Будто узнавали в нем давнего знакомого.

Игорь сел на лавку, закурил трубку… Только тот, кто понимает разницу между бессмысленным курением сигареты и благородным процессом раскуривания трубки, может понять то блаженное состояние, в которое впал Игорь. Забыл, что он черт-те где, а не дома, что испытания еще наверняка не кончились, что, наконец, он ни на сантиметр не приблизился к разгадке тайны этой планеты… Игорь сидел на лавке, курил трубку и разглядывал очаровательных женщин, которые, проходя мимо, обязательно улыбались ему. И если они не были француженками, то кем же они были!

Его одиночество длилось недолго. К нему подошел человек в форме русского офицера XIX века, щелкнул каблуками, представился:

— Честь имею. Лейб-гвардии конного полка корнет князь Александр Одоевский.

— Декабрист? — удивился Игорь.

Вместо ответа Одоевский спросил:

— Разрешите присесть?

Игорь разрешил. Разумеется.

Кто такие декабристы, Игорь знал хорошо. И не только потому, что вообще увлекался прошлым. С особым вниманием он изучал судьбы тех, кто сознательно шел в историю, кто хотел стать историческим человеком. Он любил декабристов не за то, что они выступили против царя, — Игорь как раз не очень понимал, зачем это надо было делать, — он любил их за то, что они шли на смерть только ради того, чтобы их помнили потомки.

Покосился на сидящего рядом человека. Одоевский был катастрофически молод. Ясно, что и усы-то он отрастил исключительно для того, чтобы выглядеть старше. Огромные глаза Одоевского глядели печально, такие глаза могли принадлежать только человеку, который постоянно думает о чем-то грустном, даже безысходном.

Продолжая глядеть в небо, Одоевский не прочел, а произнес:

— Это ваши стихи? — наобум спросил Игорь.

— Узнали? — обрадовался Одоевский. — Балуюсь иногда. Хочется, знаете ли, чтобы потомкам, кроме имени моего, что-то еще осталось.

— Имя — это не так уж мало, — сказал Игорь. — Посчитайте, сколько на Земле было людей, и скольких мы помним имена. Были миллиарды, помним — единицы. И с каждым годом попасть в этот список становится все труднее. Чем лучше становится жизнь, тем труднее попасть в историю.

Одоевский рассмеялся.

— Неплохой афоризм. Мы с друзьями много думали об этом, но, сказать по правде, так сформулировать никто не додумался.

— Я, знаете ли, тут недавно, — Игорь улыбнулся, и улыбка почему-то получилась подобострастной. — Я с Земли. Так вот, может быть, вы объясните мне, что это за город такой странный? Пока я не могу ничего понять.

Одоевский смерил Игоря взглядом и спросил неожиданно:

— А самому хочется в историю попасть?

Игорь не знал, что ответить. Ему казалось, что Одоевский спрашивает не просто так, и от того, как Игорь ответит, зависит что-то важное в его жизни.

Он промолчал.

— Зачем же вы молчите? — Одоевский улыбнулся ободряюще. — Вы скажите: тщеславие? А что в нем худого? По трупам к благополучию идти — дурно, а с открытым забралом в историю… Ничего предосудительного в том не вижу. Видите ли, история не терпит людей слабых, пустых, никчемных. Так что легко понять: ежели хочешь избежать всех этих пороков — невольно приближаешь себя к человеку историческому. В сущности, у любого из нас есть два выбора: либо стремиться к тому, чтобы стать мещанином, эдакой, знаете ли, букашкой, жаждущей лишь есть да спать, либо воспитывать в себе человека исторического. Вот оно как все получается.

— А просто так жить нельзя? — спросил Игорь.

— Ежели представить, что Бог просто так создал человека, — тогда, наверное, можно, — усмехнулся Одоевский и предложил. — Если угодно, я могу проводить вас до русского сектора.

— Хотя бы название города вы мне можете сказать, — попросил Игорь.

— Разве в названии дело? — Одоевский на минуту словно бы задумался и сказал, показывая на трубку. — Хороший табак, французский, наверное.

Во внутренний дворик дворца, рядом с которым они сидели, вышла женщина, лицо которой было исполнено той робкой печали, какую так любят мужчины.

Одоевский встал и, поклонившись, поздоровался по-французски.

Игорь сделал то же самое.

Женщина послала им грустную, но весьма зовущую улыбку.

Одоевский прошептал Игорю на ухо:

— Это Мария-Антуанетта, та самая, которую казнили эти сумасшедшие французы. После казни она очень полюбила вышивать. Весь французский сектор снабжается ее вышивкой. Иногда и нам перепадает.

— Я все-таки хотел бы… — начал Игорь.

Но Одоевский перебил его, и снова неожиданным вопросом:

— Вы ведь — русский?

— Русский, — согласился Игорь.

— Значит вам надо в русский сектор. Если угодно — я провожу.

Игорь понял, что тот, кто назвался Одоевский (и, судя по всему, им был), не намерен ничего объяснять, и ему ничего не остается, как взять Одоевского в провожатые.

Сзади послышался топот копыт. Игорь испуганно обернулся. Мимо промчались двое всадников.

— Это мушкетеры, — объяснил Одоевский. — Любят, знаете ли, соревноваться, кто быстрее проскачит от американского до английского сектора. Французы, сами понимаете.

Игорь кивнул. Хотя мало что понимал.

— Вы, может быть, проголодались? — поинтересовался Одоевский. — Если угодно, можем зайти в трактир — здесь неплохо кормят.

Едва они вошли, им навстречу бросился невысокий человек в треуголке.

— Здравствуйте, господин Наполеон, — радостно воскликнул Одоевский.

— Очень приятно, — улыбнулся Наполеон. — Я вам не помешаю?

Слушая, как разговаривают о каких-то мелочах Наполеон и Одоевский, Игорь подумал о том, что все-таки интересно устроен человек: с какой легкостью привыкает он ко всему, даже самому невероятному. Вот ведь сидят перед ним Наполеон и Одоевский — ему бы в обморок упасть, с ума сойти, а он ничего — сидит, слушает.

Потом Игорь подумал: как все-таки здорово, что на Земле не привился один всеобщий язык. То ли сила привычки сработала, то ли какие-то более глубокие причины, однако все земляне по-прежнему говорят на разных языках, правда, не знать основные языки считается неприличным.

— За ваше удивительное искусство, — поднял Одоевский бокал вина.

Наполеон скромно потупил взгляд.

Игорь не понял за что пьют, но выпил с удовольствием. И с удовольствием съел кусок горячего, дымящегося мяса.

И еда и вино придали ему уверенности, и Игорь решил обратиться к Наполеону.

— Ваше императорское величество, — начал он, пожалуй, излишне театрально. Но так уж и продолжил. — Для меня большая честь оказаться здесь рядом с вами. Я только недавно с Земли и еще не могу всего понять. Может быть, вы мне объясните, что это за странный город?

Тут дверь таверны открылась, вошел высокий человек с тростью.

Наполеон, Одоевский, а вслед за ними и Игорь встали и поклонились вошедшему.

Как только высокий человек отошел от их стола, Одоевский объяснил:

— Это Авраам Линкольн. Очень любит захаживать во французский сектор и беседовать о политике. Страшный говорун! В американском уж всем надоел.

— Он занимается здесь тем, что пишет книги о том, как создается настоящее государство, — включился в разговор Наполеон. — Но они такие толстые, я даже не берусь их читать. От одного взгляда на них скулы сводит зевотой.

— Я все-таки хотел бы… — начал Игорь.

Но император не дал ему задать вопрос. Наполеон заговорил сам.

— Меня очень волнуют проблемы воспитания. Особенно нравственное воспитание. Не понимаю, как можно воспитывать нравственность, не объяснив людям самого главного. А именно то, что все люди делятся только на два типа — победители и проигравшие. Середины нет. Жизнь — это залог, данный Богом. И залог этот можно либо спустить, либо увеличить стократ. Разве не так? — Неожиданно император начал вытаскивать из кармана деревянных солдатиков. Фигурки, надо сказать, были замечательные, вырезанные весьма искусно. — Вот что так необходимо для нравственного воспитания молодежи, — солдатики. А почему? Именно потому, что солдат — это такое существо, которое направлено только на победу, лишь в ней смысл его жизни. Вы понимаете, о чем я говорю? Солдат — существо высоконравственное потому, что он раз и навсегда ответил на вопрос: «Зачем живу?». Он живет для победы. И поэтому он — пример для всех, а особенно — для молодых. — Одну из фигурок Наполеон протянул Игорю. — В залог нашей будущей дружбы.

— Спасибо, спасибо, — залопотал Игорь и сунул солдатика в карман.

— Так выпьем за тех, кто стал победителем. — Наполеон встал. — За тех, кто не упустил свой шанс.

Они вышли из трактира, и Игорь успел заметить, как Наполеон подсел к Линкольну.

— После смерти на острове Святой Елены император начал вытачивать солдатиков из дерева, — объяснил Одоевский, когда они продолжали путь по странному городу. — У него это прекрасно получается. Такие армии выпиливает! Я был на одной его выставке — это производит впечатление, доложу я вам. Он считает, что его искусство способствует нравственному воспитанию молодежи.

«Сомнительный вывод», — подумал Игорь, но спорить не стал. Он изо всех сил пытался сосредоточиться и понять, что с ним происходит.

Похоже на то, что это планета, где живут великие люди. Видимо, Богу было угодно, чтобы все земные гении жили здесь. «За тех, кто не упустил свой шанс», — так, кажется, сказал Наполеон, а Бог сказал, что только здесь может быть счастье. Конечно, жить среди великих людей — прекрасно, но он ведь должен, должен разгадать тайну этой планеты. Пока же возникает слишком много вопросов.

Игорь попытался перетасовать в голове вопросы, чтобы выбрать самый главный и вдруг вспомнил о Джеке, об этом старом пилоте, которого он так и не успел ни о чем расспросить.

— Скажите, — обратился Игорь к Одоевскому, — вы не знаете старого пилота Джека, его еще называли Гагариным.

— Гагарина знаю, целыми днями летает на самолетах, а пилота Джека… Извините, а как его фамилия?

Этого Игорь не знал.

— Да я… простите… так просто… — улыбнулся он Одоевскому и снова углубился в свои мысли.

Вопросов было множество. Та ли это планета прыгающих людей, о которой рассказывал Джек? А если та, то почему после того, как Игорь услышал Глас Божий, ему перестали попадаться прыгающие люди? И почему его собственный сон так странно воплотился? Или сон был предчувствием — так ведь тоже бывает… Нет, с этой стороны не подобраться.

Предположим, это планета великих людей. Но почему они все уходят от разговора про эту планету — скрывают что-то или, действительно, не могут ничего объяснить? И потом, здесь ведь не только великие, а по какому принципу отбирает Бог остальных? Устраивает им проверки, вроде той, что прошел Игорь? А как он ее, собственно, прошел, и что вообще была за странная проверка? Предположим, он бы смалодушничал — выстрелил или подчинился голой бабе, перекочевавшей из фильма на эту планету? Что тогда? Нет, и здесь сплошные загадки.

И, главное, остается совершенно неясным: где же остальные пилоты? Где их корабли? Где автоматические станции, которые сюда прилетали?

Нет, как ни крути, как ни подкапывайся — ни одного ответа.

Между тем, они шли уже по американскому сектору. Здесь вовсе не было дворцов, зато высилось много старинных, нелепых небоскребов.

Мимо них пробежала абсолютно голая девица, следом за ней мчался худой длинноволосый парень тоже весьма относительно одетый.

— Кто это? — удивился Игорь.

— Американцы развлекаются, — улыбнулся Одоевский.

«Эти двое идиотов не могут быть великими, — думал Игорь. — А почему же они здесь?»

— Послушайте, — обратился он к Одоевскому. — Вы ведь житель этой планеты. Может быть, вы мне все-таки объясните вашу тайну?

— Какую тайну? — искренне удивился Одоевский и тут же поздоровался с каким-то человеком. — Это Роберт Шекли — великий американский фантаст. Не читали?

Игорь не читал. Он вообще не любил фантастику. Рассказам про будущее он всегда предпочитал воспоминания о прошлом.

Народу было немного, но почти с каждым Одоевский здоровался и объяснял Игорю:

— Джордж Вашингтон… Луи Армстронг. Как не слышали? Это был великий музыкант… Джим Холлинз… Да-да, тот самый, который первый из землян ступил на Марс…

Наконец, показались деревянные избы.

— Вот мы и пришли, — сообщил Одоевский. — Это русский сектор. Я оставлю вас, но мы еще непременно встретимся, не так ли?

И он снова исчез с такой скоростью, что Игорь даже не успел попрощаться.

Он остался один в странном городе.

В русском секторе, точно так же, как и во всех остальных, смешались стили и эпохи. Однако надписи на русском языке и русская речь приятно успокаивали.

Игорь шел без цели, надеясь, что дорога сама приведет его куда надо.

Мимо него прошел невысокий человек в котелке. Он приподнял котелок, здороваясь. Игорь тоже поздоровался, мучительно вспоминая, где же он видел это лицо.

Невысокий человек уже скрылся за углом, когда Игорь вспомнил, кто это.

— Александр Сергеевич! — крикнул он.

Человек тут же вернулся.

— Чем могу служить?

— Неужели вы Пушкин?

— А что такое? Что-то с моим заводом?

— Вы ответьте, пожалуйста, конкретно, — Игорь переминался с ноги на ногу. — Значит вы — Пушкин Александр Сергеевич, классик русской литературы, автор «Евгения Онегина», «Капитанской дочки», «Бориса Годунова»?..

— Ну я, я, — перебил Пушкин. — Странно, что вы меня не узнали. Так что с моим заводом?

— С каким заводом?

— Фу ты, Господи, — с облегчением вздохнул Пушкин. — Вы, наверное, здесь недавно, раз ничего не знаете про мой заводик. Небольшой такой, оружейный заводик, делаем пистолеты. А то ведь черт-те что творится: поэтов убивают все, кому не лень, а им бывает и защититься нечем. Вы, кстати, не поэт? Жаль… А то, знаете ли, замечательный образец появился. Пистолет, который чует бездарность. Милостивый государь, вы мне можете не поверить, но, клянусь честью, оно так и есть. Смотрите сами: бездарный человек — завистлив, зависть порождает злобу, а от этого образуется совершенно особый состав крови. Пистолет чует эту самую кровь, как борзая зайца, и — будьте любезны! — стреляет сам. Изумительная, доложу вам, вещица. Впрочем, если вас интересуют подробности, вам бы лучше Саша Блок объяснил, он у меня инженером на заводе работает. Говорит, что сам модель изобрел, но я подозреваю, что ему сильно помог его тесть, Любкин отец, Дмитрий Иванович Менделеев…

Пушкин говорил странно, пошловато даже. Игорь совсем не таким представлял себе великого поэта, но в том, что перед ним Александр Сергеевич Пушкин, сомнений не было.

— Александр Сергеевич, вы ведь русский человек…

— Н-да? — удивленно вскинул брови Пушкин.

Но Игорь не обратил на это внимания и продолжил:

— Объясните мне, что здесь вообще происходит? Что это за планета такая? Что за люди? Что за город?

Пушкин улыбнулся. Улыбка у него была дружеская.

— Знаете что, молодой человек, заходите вы лучше вечерком в кондитерскую Вольфа… Тут недалеко, вам любой покажет… Посидим, поговорим… А сейчас, извините, дела. Совещание надо проводить по поводу внедрения новой модели пистолета.

Пушкин церемонно поклонился и быстро зашагал по мощеной булыжной мостовой.

«Неужели сегодня вечером я смогу просто так посидеть и пообщаться с самим Пушкиным, — думал Игорь, и подобные мысли как-то затмевали в его голове размышления о тайне этой планеты. — Посидеть вечер с Пушкиным! Черт-те что…»

Размышляя над приятной перспективой, Игорь свернул в трактир.

В трактире сидели несколько человек, но, сколько ни приглядывался, Игорь не узнал ни одного лица.

Он взял квасу, но успел отпить совсем немного, как отворилась дверь, и в трактир вошел невысокий лысый человек в кепке. Его лицо Игорь узнал сразу. Его лицо нельзя было не узнать.

Человек подходил к каждому, приподнимал кепку, говорил, чуть картавя:

— Здгаствуйте, — смотрел в лицо, слегка прищурившись, и спрашивал тихо. — Вы не видели мою маму?

Странно было слышать от вполне взрослого (чтобы не сказать стареющего) мужчины столь детский вопрос. Но присутствующих, кажется, это нисколько не удивило — привыкли, наверное, — и они отвечали совершенно спокойно:

— Нет, Владимир Ильич, не видели.

Человек и к Игорю подошел, и тоже кепку слегка приподнял, и тоже спросил, поздоровавшись:

— А вы мою маму не видели?

Игорь растерялся, не зная, что ответить.

— Никто не видел мою маму, — вздохнул Владимир Ильич. — А мне ужасно хочется ее увидеть. Сколько лет хочется увидеть — и не могу. Здесь так много людей, а мамы нет. Мне бы с ней поговорить.

— А вы не боитесь, что она будет вас ругать за все, что вы натворили? — неожиданно даже для себя спросил Игорь.

Владимир Ильич посмотрел на него взглядом спокойным и усталым, а потом сказал:

— Не видели, значит. А жаль. Почему же здесь нет моей мамы?

Владимир Ильич снова приподнял кепку — на этот раз прощаясь — и ушел.

Игорь вышел на улицу, твердо решив: обязательно встретиться с вождем и о многом его расспросить. Он понял, что здесь его ожидают интересные встречи. Настолько интересные, что даже самому не верится.

На улице мелькали знакомые по учебникам и книгам лица. Кого-то Игорь вспомнил сразу, кого-то припомнить не мог.

Вот быстрым шагом прошел Лев Толстой, неся косу через плечо.

Промчалась машина, — показалось, в окошке мелькнуло лицо Юрия Гагарина.

На велосипеде проехал человек и поздоровался так приветливо, будто они с Игорем давно знакомы. Вроде бы это был тот самый академик, который в девяностые годы XX века придумал, как вывести Россию из экономического кризиса. Игорь напрочь забыл его фамилию.

А химика Серова — изобретателя нового космического топлива, с которого, собственно, революция в космонавтике и началась, Игорь узнал. Это и неудивительно — лицо Серова было знакомо всем.

Но попадались и те, на чьих лицах вовсе не было печати величия. Особенно много почему-то шаталось юношей и девушек с гитарами. Некоторые даже пели песни, что, впрочем, никого из жителей города не раздражало.

Как приблизиться к разгадке планеты, Игорь совершенно не представлял. Спрашивать? Но что и у кого?

Игорь вышел к озеру. Небольшое уютное озеро с совершенно гладкой поверхностью лежало, словно летающая тарелка, непонятным образом залетевшая к городским громадам.

На берегу озера сидел человек и ловил рыбу.

— Добрый день, — поздоровался Игорь.

— Угу, — ответил человек, не оборачиваясь.

Игорь сел рядом на траву. Трава была мягкой и чуть мокрой от росы.

— Извините, — сказал рыбак и повернулся к Игорю. — Если вы хотите что-то у меня узнать, я отвечу на ваши вопросы. Я привык беседовать с людьми. Но, признаться, чрезвычайно устал от людей — хотелось бы побыть одному.

С именем этого человека связывались крупнейшие социальные преобразования в конце прошлого столетия. Это он начал третью революцию в России.

— Видите, — он дернул удочку. — Сорвалось… Чего-то все время срывается в последнее время. Знаете, от чего я устал? Очень трудно быть борцом, когда про твои победы тут же забывают, а поражения ставят в вину многие годы.

— Ну что вы, Михаил Сергеевич, — искренне удивился Игорь. — Ваше имя печатается у нас до сих пор, хотя, конечно, не все вы делали верно, но вы начали новую эру в России — это факт.

— Перестаньте! Рты людей, выходящих на митинги, можно заткнуть только куском хлеба. Но где ж его взять? — Рыбаку, наконец, удалось поймать довольно крупную рыбину. Он осторожно снял ее с крючка и снова зашвырнул в реку. — Не нужна мне эта рыба, просто нервы успокаивает, — ответил он на безмолвный вопрос Игоря. — Вы молоды, молодой человек, и вам довольно трудно меня понять. Но запомните: устают не от работы — а от отсутствия результата. А самое страшное занятие, какое есть на земле — доказывать дуракам, что они умные.

— А зачем доказывать? — не понял Игорь.

— Вы позволите мне побыть одному?

— Но, может быть, хоть вы объясните мне…

И снова Игорю не дали договорить.

— Мы можем с вами встретиться позже, поговорить. А сейчас — извините, — и рыбак вернулся к своему странному занятию.

Непроизвольно Игорь подумал, что у него тут намечаются интересные встречи… настолько интересные, что даже самому не верится.

Он остановился у церкви и долго разглядывал икону, висящую над входом: печальные женские глаза и нимб, столь похожий на скафандр, которым пользовались космонавты прошлого.

«Что же мне делать дальше, — думал Игорь. — Я хожу по городу, встречаю великих людей, но никто из них не может ответить на мои вопросы. И я так же далек от разгадки Планеты номер ноль, как был, когда спускался на нее. Куда идти мне теперь? Где искать ответы?»

Даже себе самому не хотел Игорь признаваться в том, что чем больше ходит он по этому городу — тем больше нравится ему это путешествие, и тем меньше думает он о главной своей цели: разгадать тайну Планеты номер ноль.

Он стоял, размышляя, куда пойти и вдруг услышал за спиной голос, который менее всего ожидал услышать:

— Здравствуй, сын.

Игорь обернулся. Сомнений не было: по широкой мощеной улице приближался к нему отец.

Игорь хотел броситься — обнять, но тот жестом остановил его — он не любил сантиментов — и повторил:

— Здравствуй, сын.

— Здравствуй, отец. Почему ты здесь? Ты ведь не имеешь права. Неужели ты поставил себя вне закона?

— Я здесь только по одной-единственной причине, — перебил отец Игоря, — признано, что я — великий пилот. Так что жить на этой планете имею полное право.

Рядом с ними остановился Николай II — последний российский император. На шее у него болтался фотоаппарат.

— Не могли бы вы встать рядом? Снимок на память. Все-таки встреча отца с сыном.

Игорь подошел к отцу. Встал рядом и сразу почувствовал невероятное облегчение: рядом с отцом ему ничего не было страшно.

Два раза щелкнул фотоаппарат. Император удалился.

— Знаешь, что отличает жителей этого города? — спросил отец и сам себе ответил. — У нас у всех есть имена. У большинства людей имя и фамилия — все равно, что кличка у собаки: ничего никому не объясняет, а у нас…

Отец говорил странным языком: в его словах звучала патетика, чего раньше за ним не замечалось. Но, впрочем, кто знает, как должен говорить человек после того, как становится великим.

— Так, значит, ты узнал тайну Планеты номер ноль? Попал сюда после меня и уже узнал тайну? — И тут Игорь изменился в лице. — Отец, раз ты здесь — значит, ты умер?

Отец поздоровался с каким-то человеком — вроде это был Борис Николаевич Ельцин, тот, под чьим руководством Россия вышла из самого затяжного кризиса в своей истории.

— Брось мыслить этими категориями: жизнь — смерть. На нашей Планете есть только бессмертие. А тайны, кстати, никакой не существует. То, что земляне называют Планетой номер ноль — это такое место в космосе, где живут великие люди. Подумай сам: великий человек — это, возможно, самое замечательное из того, что создает природа. Что такое история человечества? Это история ее великих людей. Выбрось из истории толпу, оставь только Имена и ты легко воссоздашь все события. Неужто природа может создавать великого человека, а потом — по истечении в лучшем случае восьмидесяти лет — выбрасывать его на свалку? Что она, дура, что ли? Великие люди живут здесь. Представляешь, какая сказочная, невероятная жизнь должна быть там, где живут гении?

— Извини, — перебил сын. — Но я никак не могу понять, почему здесь не только великие люди, но и самые обычные?

— Это совсем просто, — улыбнулся отец. — Гениям с гениями может стать скучно. Ты пойми: здесь та же самая жизнь, что и на Земле. Но! Здесь можно поговорить с Пушкиным, Лениным, Горбачевым, Серовым… Короче, со всеми, кто воистину может называться гением, вне зависимости от того, велик он в добродетели или в подлости. А если вдруг тебе надоест отечественная история, ты можешь перейти в другой сектор и вступить, скажем в клуб яхтсменов, которым руководит Колумб, или посмотреть спектакль, в котором главную роль играет Шекспир. Представляешь, оказывается, больше всего на свете великому англичанину нравилось играть на сцене, он и пьесы писал для того лишь, чтобы иметь хорошие роли. Всю жизнь разговоры о том, что такое счастье, казались мне пустопорожней брехней, но теперь-то я точно знаю: счастье — это жизнь на этой планете.

Игорь вспомнил, что очень похожие слова он уже слышал совсем недавно, и тогда и сейчас они были произнесены теми, кому он не мог не верить.

Проходящий мимо человек неожиданно остановился, подошел к Игорю, сказал:

— Добрый день, Игорь. И вы у нас? Рад. Весьма рад. Вы придете завтра на концерт? Приходите непременно. Мои отроки покажут невероятное искусство, невероятное, я вас уверяю.

И он удалился, придерживая свою длинную бороду.

— Кто это? — спросил Игорь.

— Это царь русский Иван по прозвищу Грозный. Он очень любит детей — организовал здесь детский сад, так я тебе скажу: его питомцы красиво поют. Если хочешь — сходим послушаем.

— Откуда он знает мое имя?

— Здесь все друг друга знают. Нас — избранных — не так уж много. И если он знает твое имя — значит ты наш. Понимаешь?

Словно в подтверждение этих слов мимо промчался на велосипеде знаменитый писатель XXI века Фазиль Белов и приветливо улыбнулся.

Отец продолжал говорить что-то про прекрасную жизнь на Планете номер ноль, но Игорь его уже почти не слышал. Мысль его лихорадочно работала: «Зачем я летел на эту планету? Чтобы открыть ее тайну. Зачем открывать тайну? Чтобы стать великим. А великими становятся, чтобы оказаться здесь. На Земле меня, действительно, запишут в великие пилоты — я погиб на Планете номер ноль».

— Я второй раз спрашиваю тебя, — услышал Игорь голос отца. — Ты согласен?

— Согласен на что? — не понял Игорь.

— Остаться здесь.

«Остаться здесь? Среди великих людей? Или? Возвращаться на Землю, где его никто не ждет, — ведь отец здесь, а кроме отца у него и нет никого. На Землю — в это пресное тупое существование? Ну, расскажет он про тайну этой планеты, возьмут у него пару интервью, напишут в газетах? А дальше? Продолжится та жизнь, от которой он улетел сюда? Возвращаться на Землю или ежедневно общаться с лучшими умами Земли и быть среди них равным? Какое может быть „или“ — когда лучшая Земля здесь — на Планете номер ноль? Какое может быть „или“ — когда и Бог и отец говорят ему, что только здесь обретет он счастье».

— Тебя что-то смущает, — по-своему расценил отец молчание Игоря. — Может быть, ты боишься прыгающих людей?

— Я их боюсь, — вздохнул Игорь. — Просто я слышал голос… Ты, наверное, не поверишь мне, но я слышал Голос с небес, Голос Бога, и он сказал мне, что я прошел какую-то проверку, и теперь начнется счастье. Но я не понял, о чем он говорил, что за проверка…

— Я верю, что так и было. Мы ведь не на Земле, здесь — своя жизнь, свои законы. А проверка… Ее все проходят. И здесь, и на Земле. Прогресс — конечно, великая штука, но он ведь не отменил человеческих пороков. Разве на Земле не приходится нам терпеть всякие унижения ради собственного спасения? Разве на Земле не приходится постоянно доказывать, что мы такие же, как все, и разве, доказывая это, мы не унижаем других? Иногда идем по трупам, лишь бы доказать: мы — такие же. Только земные испытания растягиваются на целую жизнь, а здесь занимают совсем мало времени, другая планета — другие законы. Вот и все. Но ты выдержал эту проверку. Ты не сломался. И теперь — ты с нами. Ты вправе остаться в городе великих людей. Впрочем, может быть, ты мне не веришь? — Не дожидаясь ответа, отец повернул за угол.

Верит ли он отцу?.. Он, может быть, только ему и верит из всех живых людей. Ему и Богу. А они говорят — одно и то же.

Правда, что-то смущало в словах отца, и более всего то, что отец сумел так хорошо здесь освоиться. Но ведь это — отец. Он всегда умел быстро разбираться в любой обстановке, и везде чувствовать себя своим.

И Игорь пошел вслед за отцом.

На соседней улице их поджидала машина — абсолютная копия той, на которой они с отцом ехали на аэродром.

— Сейчас мы с тобой поедем к кораблю, — сказал отец, открывая дверь «кадиллака». — Ты передашь сигнал на Землю, чтобы там не волновались, а затем взорвешь ракету.

— Зачем? — удивился Игорь.

— А для чего она тебе нужна? Так поступали все пилоты, которых на Земле считали погибшими, хотя они оставались жить здесь. Ибо не родился еще человек, который бы добровольно согласился вычеркнуть свое имя из истории. Впрочем, если тебе что-то не нравится, возвращайся на Землю. Но я бы не советовал этого делать.

Игорь сел в машину. По привычке на заднее сиденье, хотя место рядом с отцом было свободно. Ехали через лес. Игорь опять почувствовал аромат травы и цветов и решил: в самое ближайшее время непременно прийти сюда и просто погулять. Непременно.

Когда он взялся за знакомую ручку на двери корабля, у него перехватило дыхание.

— Не бойся, — подбодрил отец.

«Взять что-нибудь на память? — думал Игорь в последний раз шагая по кораблю. А впрочем — зачем? Меня ожидает бессмертие, а бессмертию сувениры не нужны».

Он занял место пилота. Передал на Землю: «У меня все в порядке. Не волнуйтесь. Прощайте».

Отец стоял сзади, потом обнял за плечи:

— Ну вот и все. Пойдем. Мне кажется, я вижу второе рождение своего сына.

Они спустились на землю. Какие-то люди копошились около ракеты. Игорь понял: сейчас корабль взорвут.

«Неужели я больше никогда не буду на Земле? Никогда?» — подумал Игорь.

Отец словно угадал его мысли:

— Ты прожил на Земле немало лет. И что же? В поисках счастья ты летишь на другую планету, потому что на Земле не нужны ни герои, ни гении. Они никогда не были ей нужны, и никогда не будут. А здесь мы станем с тобой прекрасно жить. Мы — единственная династия великих людей на Земле: отец и сын. Оба равны, и оба — великие пилоты.

Раздался грохот, столб пламени поднялся на том месте, где была ракета. Казалось, пламя хотело взлететь, но у него не хватило сил и оно рухнуло вниз, в объятия белой пены. Началась короткая и трагическая история любви двух стихий. Белая пена, извиваясь, обнимала пламя, кокетничала, шипела, вертелась так и эдак. А пламя хотело подняться, выпрямиться, показать свою стать, но тщетны были его потуги, не выдерживало оно страсти воды. Через минуту все было кончено: белая пена покрыла обгорелые обломки.

Игорь не выдержал, заплакал:

— Не надо, мой мальчик, — успокоил его отец. — Не надо. Прошлое кончилось. Впереди — новая жизнь! Впереди — бессмертие!

Они стояли и смотрели туда, где исчезла последняя ниточка, связывающая их с Землей.

И вдруг, сквозь оседающий дым, Игорь увидел очень знакомую фигуру, а потом услышал знакомый голос:

— Здорово, сын! Наконец-то я тебя нашел. Вижу, долбануло. Ну, думаю, не иначе мой сын шалит. И вправду…

Один отец стоял рядом с Игорем и удивленно смотрел на другого отца, который приближался к ним, разбрасывая ногами остатки ракеты.

Силы оставили Игоря, и он потерял сознание.

Он очнулся в ракете.

Увидел накрытый стол, за которым сидел отец и ел помидоры. Сок стекал у него по губам, и он со свистом втягивал его.

— Прочухался? — спросил отец.

— Ты кто? — Игорь сам удивился нелепости своего вопроса.

— Есть хочешь? Мясо горячее — подкрепись.

Игорь и вправду почувствовал дикий голод и набросился на еду. Когда он закончил есть и отвалился на спинку кресла, отец подошел к нему и со словами: «Что ж ты, сука, родного отца отличить не можешь!» дал прицельный удар в челюсть.

Сын рухнул на пол.

— Здравствуй, отец, — радостно заулыбался он, стирая кровь с разбитой губы.

— Здоровались, — буркнул отец.

— Но ведь если ты здесь… значит ты поставил себя вне закона. — Игорь с ужасом понял, что несколько часов назад уже говорил эти слова собственному отцу. Но этот-то уж точно — настоящий. Сомнений не было.

— Только завывать не надо. Что я, по-твоему, должен был делать, когда от тебя долго не было вестей? Конечно, ты — кретин, но это не повод, чтобы тебя бросать. И — хватит об этом. Рассказывай — только подробно — что с тобой тут было.

Сын старался говорить, не упуская ничего. И все равно его рассказ занял довольно мало времени, а ведь казалось, он прожил здесь годы.

— Так, — сказал отец, когда сын закончил. — Ни хрена не ясно, кроме того, что здесь нам придется несладко. Плохо, конечно, что я прилетел один. Кстати предлагал Джеку лететь сюда — он отказался. Пилот, который никогда и ничего не боялся, испугался закона.

— Извини, отец, ты, наверное, меня не понял: я видел Джека — того самого пилота, которого называли Гагарин, — так же близко, как тебя. Мы оба убегали от прыгающих людей, он даже пытался спасти меня, а потом исчез. Это был Джек, отец, Джек, — я это точно знаю.

— Какой к черту — Джек! Если хочешь знать, я отвез Джека в больницу, где его безуспешно пытаются вылечить от алкоголизма. Я навещал его перед самым полетом… Тот, кого ты встретил здесь, такой же Джек, как ты — пилот, и оба вы — идиоты!

— Тогда кто же он?

— Не знаю… Но думаю: эту планету населяют роботы. Роботы или люди. Больше нет оболочек, в которых могло бы существовать сознание.

Игорь уставился в одну точку, и вдруг вскочил, схватился за голову и закричал:

— Господи Боже мой, так значит я не стал стрелять в робота? В кусок дерьма, нашпигованный электроникой? Надо было расстрелять их, как… как…

Отец отхлебнул вина и сказал совершенно спокойно:

— Ты не стал стрелять в человека. Если бы ты поступил иначе, ты бы не был моим сыном. И хватит об этом. Будем размышлять дальше. Если есть роботы — значит должен быть и роботопроизводитель. Подозреваю, что это именно его голос ты называешь Голосом неба.

— Но это был Голос Бога, отец, я тебе говорю точно.

— А если есть роботопроизводитель, — продолжал отец, не обращая внимания на слова сына. — Если есть роботы — значит, должен быть завод или какое-то иное место, где их делают. Так?

День серел. В иллюминатор ракеты было видно, как опускается солнце. В это время суток все в природе приобретает какое-то испуганное выражение, словно сама природа боится той недолговечности, непрочности, которые всегда ощущаются в мире перед наступлением темноты.

Отец говорил, как всегда, доказательно, но что-то в его рассуждениях смущало сына. Не верилось, что все, кого встречал он на этой планете, были искусно сделанными роботами. Робот — существо без эмоций, он не умеет получать удовольствие, а все, кого он встречал, только этим и занимались.

Можно и другие аргументы найти, но не в них дело. Сын был совершенно убежден — не роботы это, точно не роботы. Убеждения у него были, а доказательств не было…

И он спросил:

— Отец, подумай сам, кому могло прийти в голову создавать таких странных роботов? Для чего?

— Этого я не знаю, но многое бы дал, чтоб посмотреть в глаза местному Богу, которого, признаться, мне больше бы хотелось называть «хозяином», по-моему, так будет точнее. Так значит, говоришь, твой сон воплотился? Ладно, завтра мы пойдем на поиски хозяина. А сейчас — спать.

Ночью Игорю снился сон.

Будто бы пришел на корабль великий композитор Чайковский и позвал его за собой. И Игорь пошел. И только они отошли буквально метров на сто, как вдруг прямо с неба заиграла мелодия «Лебединого озера» — его любимая мелодия — выскочили в танце четыре балерины, но были они совершенно голые. Балерины Игорю очень понравились, и он решил с ними познакомиться. И вот он к ним приближается — а они отступают, танцуя. Он приближается — они отступают. Игорь злится чрезвычайно, но поделать ничего не может. А Чайковский при этом хитро улыбается и говорит: «Не надо бы шалить, молодой человек, ой, не надо бы вам шалить».

Игорь проснулся с больной головой и подумал: «Пора на Землю». Потом вспомнил, что на Земле его никто не ждет, — и ему стало грустно.

Едва сели завтракать — раздался стук в дверь корабля. Стук был вежливый, но настойчивый.

— Не надо открывать, — испуганно сказал сын.

— Откроем. Может, хозяин сам к нам пришел?

Отец взял оружие и открыл дверь.

Они увидели довольно высокого человека с седой бородой. Под руку его держала абсолютно голая девица, лишь относительно прикрытая балетной пачкой.

— Ты — кто? — спросил отец.

— Это Чайковский, — ответил Игорь. — Великий русский композитор.

Человек снял котелок.

— Вы абсолютно правы: Чайковский. Петр Ильич. У нас тут пикник намечается — так мы хотели бы вас пригласить. Там музыки будет много. Еще Илья Ефимович Репин обещал зайти — шаржи на всех рисовать.

Пока Чайковский говорил, сын внимательно рассматривал девицу и нашел ее весьма привлекательной. Смущала, правда, ее несколько непривычная открытость, но на этой планете, наверное, были свои законы. Сын даже завел с девушкой тот безмолвный разговор глазами, который всегда предшествует знакомству.

— Пойдемте с нами, — сказала балерина. — Там еще три моих подруги. Будет очень весело.

— А если у вас — дела, вы после все успеете сделать. Мы ж ненадолго, — улыбнулся Чайковский.

Сын спустился и подошел к девушке.

Чайковский отеческим взглядом осмотрел молодую пару и произнес:

— Вот видите, молодые люди уже обрели друг друга. Знаете ли, мне доставляет огромное удовольствие знакомить молодых людей. Я тут даже открыл небольшое «Бюро знакомств». Прелюбопытнейшее занятие!

Отец вел себя как-то странно: он подошел сначала к девице, потрогал ее, будто убеждаясь, что она живая. Потом подергал Чайковского за бороду, а потом сказал тихо-тихо:

— Исчезните оба. Я сказал: оба — испаритесь.

В ту же секунду Чайковский и девица растворились в воздухе, как не было.

— По-моему, я понял, в чем тут дело, — сказал отец, садясь в вездеход, — и теперь мне еще больше хочется встретиться с хозяином.

Сын не стал ни о чем спрашивать потому, что знал: о своих предположениях отец никогда не рассказывает, говорит только о том, что знает совершенно точно.

Чтобы не молчать, сын рассказал отцу свой сон.

— А чего это тебе Чайковский снится? — неожиданно спросил отец.

Сын не знал, как ответить: снится и снится.

— А то, что к тебе голые бабы во сне приходят, говорит о том, что парню пора на Землю, — отец улыбнулся. — Ладно, не злись. Если хозяин стал нас заманивать таким идиотским способом, значит не так уж он силен против нас.

Они ехали по тем самым местам, где напали на сына прыгающие. Вот здесь стоял он перед ними на коленях — идиот! — и молил о дружбе. А вот у этого дерева — или у этого? — привязали Джека, точнее того, кто Джека изображал. А вот здесь, совершенно точно — здесь услышал он голос Бога — или хозяина? — и под этим кустом спал. Господи, кажется, что это было так давно! И какое счастье, что теперь рядом с ним — отец.

Прыгающие возникли неожиданно. Они выскочили прямо под колеса, отец едва успел затормозить.

На этот раз людей было очень много: и конных, и пеших, но особенно — прыгающих. Они приблизились к вездеходу, выставив вперед пистолеты и ружья.

— Эти кретины приготовились к настоящему бою, — вздохнул отец.

О том, чтобы выйти к этим существам, не могло быть и речи. Но и двигаться вперед тоже было невозможно.

К лобовому стеклу вездехода подошел «квадратный» атаман и помахал сыну с таким радостным выражением лица, будто встретил доброго знакомого.

Приглядевшись, сын увидел и женщину, напоминавшую героиню фильма, и парня, убитого атаманом.

Прыгающим явно надоело бессмысленное ожидание, и они начали палить из своих ружей и пистолетов. Сначала они выстрелили в лобовое стекло, но, поняв, что пробить его не удастся, стали палить беспорядочно, бессмысленно.

— Может, ответить хотя бы одним выстрелом? — неуверенно спросил сын. — Мы, конечно, не имеем права стрелять на чужой планете, но ведь они угрожают нашей жизни…

— Мы не будем делать эту глупость, — ответил отец совершенно спокойно. — Если это — люди, то нам с ними не справиться: посмотри их сколько, а если не люди, то мне будет достаточно несколько секунд, чтобы они все исчезли. Но откуда эти секунды взять?

Атаман подал какую-то команду, и человек сорок прыгающих вплотную подошли к вездеходу.

— Что они задумали? — испуганно спросил сын.

Тут вездеход закачался, будто поплыл.

— Как это мило, — усмехнулся отец. — Они решили отнести нас на руках. Но мы им не окажем этой чести. Мы не можем всяким идиотам позволить носить на руках наше семейство.

Отец выстрелил вверх несколькими сигнальными ракетами. Вреда они нанести не могли, но грохот от них стоял страшный.

Вездеход снова оказался на твердой почве, а прыгающие отскочили метров на двадцать.

— Пора, — сказал отец. — Пока они не прочухались. Если со мной что-то случится, попытайся все-таки прорваться и найти хозяина планеты. Я абсолютно уверен, что здесь есть хозяин.

Сын не успел ничего сообразить, а отец уже открыл нижний люк. Потом он встал сзади вездехода, так, чтобы машина отделяла его от прыгающих и заорал:

— Исчезните, сволочи, суки! Исчезните, призраки чертовы! Все, все исчезните!

Прыгающие, пешие, конные — все — исчезли мгновенно. Но еще до того как растворился последний из них, сын снова услышал Божественный голос:

— Вот и все. Вы разгадали меня. Я не буду прятаться — вы теперь легко меня найдете. Потому что нельзя спрятаться от неизбежного.

Сын выскочил из вездехода, бросился к отцу:

— Отец! Это он! Это Бог! Что он говорит?

Отец грозил кулаком небесам и орал:

— То-то же, сука! Испугать меня хотел! Я еще посмотрю в твои глаза! Еще посмотрю!

Огромный, похожий на средневековый, замок стоял среди городских зданий словно гигант среди карликов. И сын понял: они у цели. Замок отличался не только размерами. Все остальные дома — сын заметил это только сейчас — походили на театральную бутафорию, в которой все как бы настоящее, но не живое.

Замок был совершенно живой. В отличие от бутафорских домов, у него был характер. Чем-то зловещим, даже мистическим веяло от его стен.

Замок окружал глубокий ров. Едва они подъехали — сам по себе опустился навесной мост.

Вездеход прогрохотал по нему и замер у широких ворот. Ворота открылись.

— А вдруг — ловушка? — испуганно спросил сын.

— Ты предлагаешь вернуться? — усмехнулся отец. — Отсюда у нас два пути: либо на Землю, либо — на тот свет.

Вездеход въехал во двор.

В здание вело несколько массивных дверей. У каждой стояли прозрачные люди, казалось, их тела сделаны из огромных медуз.

Увидев вездеход, прозрачные люди радостно заулыбались, но с места при этом не двинулись.

Отец и сын вышли из вездехода.

Прозрачные люди, как по команде, открыли двери: какую выбрать? Отец не стал долго раздумывать, и через мгновение они вошли в замок.

Дверь тут же затворилась, и их накрыло одеялом темноты. Стало трудно дышать.

И вдруг замок ожил. Где-то закапала вода. Раздался истошный женский крик и смолк.

Сверху раздался какой-то шум — сын поднял глаза.

С потолка на него планировал скелет.

— Извините, если у меня кости слишком стучат, вас, наверное, раздражает? — скелет явно намеревался сесть сыну на шею.

Сын поднял пистолет и выстрелил.

Скелет расхохотался.

— Забавное желание: убить скелет, забавное… — Он спустился на пол и протянул то, что когда-то было рукой. — Разрешите представиться: Йорик. Конечно, я литературный персонаж, но нет в мире более знаменитого скелета, чем я.

— Эй, ты где? — услышал он голос отца.

Голос звучал откуда-то сверху, сын медленно побрел на голос.

— Куда же вы? — воскликнул Йорик. — А поговорить? Неужто вам не любопытно поговорить со скелетом?

Йорик перегородил сыну дорогу, он пытался улыбаться своим страшным ртом, от этого становилось еще более жутко.

— Исчезни! — услышал сын голос отца. — Исчезни, костлявый идиот!

И скелет исчез.

— Вот черт! — выругался отец. — Никогда со мной такого не случалось: фонарик забыл. Ну ладно, ты иди на мой голос, а я пока расскажу тебе, в чем тут дело… Если я не ошибаюсь — а я не ошибаюсь никогда — мы имеем дело с самыми обычными привидениями. Почему они появились именно здесь? Почему они обрели облик великих людей? Об этом нам расскажет хозяин… Кстати, тебе не кажется, что у него дурной вкус? Жить в замке с привидениями — это уж как-то чересчур банально. Так вот, запомни: привидение боится человека и всегда выполняет желания людей. Потому что чувствует, падла, что оно своего рода «недочеловек», и стоит тебе сказать: «Исчезни!» — и любая тварь исчезнет. Ты понял?

И тут перед сыном закружили хоровод четыре женщины в длинных белых платьях. Платья касались лица сына и рождали в его душе вовсе не те чувства, которые необходимы в столь важном деле.

— Исчезните! — закричал сын.

— Ну почему? Почему? — удивилась одна из женщин и опустилась перед сыном.

— Я сказал: исчезни! — крикнул сын.

— Ну и дурак! — ответила женщина и исчезла.

А вокруг кричали, шептали, говорили голоса. Пролетали и пробегали мужчины и женщины, одетые в длинные белые одежды.

— Ну где ты там? — услышал сын голос отца.

Ему казалось, что отец где-то совсем близко, но он никак не мог до него дойти.

А тут еще прямо из-под земли возник человек и начал быстро-быстро расти. Вот он уже ростом с ребенка, вот уже чуть выше сына, вот выше на голову, на две…

Когда глаза сына уперлись в колено великана, тот заговорил:

— Отсюда путь только в могилу! Еще ни один человек не мог меня победить!

Огромная рука тянулась к сыну. Каждый палец — величиной с фонарный столб.

— Ты останешься здесь, — громыхал голос с высоты. — Здесь твое последнее пристанище.

Все, что только что говорил отец, мигом выскочило у сына из головы. Он представлял себе, как огромные пальцы сейчас схватят его и сломают, словно спичку.

— Переигрываешь, — неожиданно крикнул отец великану. — Таким громадинам незачем говорить страшным голосом, они и так жуткие.

— Да? — удивился великан. — А как надо?

— А надо рассказать нам, какой дурак тебя подослал, — посоветовал отец.

— Мне нельзя говорить об этом, — голос великана стал даже как будто тише. — А то бы я точно рассказал.

— Ну нельзя — тогда исчезни.

Сын наконец добрался до отца, и они начали путь по винтовой лестнице.

Время от времени от стен отделялись совершенно плоские мужчины. Все они были одеты в смокинги и котелки. Плоскими пальцами снимали котелки и кланялись плоскими головами. Отец на эти приветствия не обращал внимания. А сын поначалу здоровался из вежливости, а потом перестал.

Лестнице, казалось, не будет конца. Но вот она уперлась в маленькую дверку.

Отец толкнул дверь — она открылась.

За дверью начиналась точно такая же лестница, которая тоже вела вверх.

— Ты уверен, что хозяин планеты находится именно здесь? — спросил сын. — Может быть, нам надо было войти через другую дверь? Прозрачные люди предлагали нам много входов…

Мы уже вошли через этот, — ответил отец. — Вперед!

От стен стали отделяться совершенно плоские, будто вырезанные из картона, женщины в старинных платьях… Каждая из них делала книксен и пыталась изобразить на своем плоском лице подобие улыбки.

Теперь уже и сын не обращал на это никакого внимания. Надо было лезть вверх, то есть вперед. Вариантов не было.

Им попадались женщины с метлами в руках, и мужчины, тщетно старающиеся спрятать рога под шляпой. Великанши в белых саванах и лилипуты, которые все норовили укусить их за ноги.

Однажды им встретились три женщины, которые играли в карты — они двигали карты взглядом, не прикасаясь к ним. Увидев сына с отцом, они хором сказали: «Извините» и исчезли.

Им встретился скелет, играющий на собственных костях «Полонез Огинского», и полуразложившийся труп, который предлагал поиграть в салочки…

Всем им отец говорил «Исчезни!», и они исчезали столь же внезапно, как и появлялись. Правда, некоторые призраки пытались завести разговор, но отец оставался непреклонен, повторяя одно слово: «Исчезни!»

Сын чувствовал, что у него нет больше сил, что пересохло горло, а ноги гудят так, что этот гул должен быть слышен вокруг.

Но сын знал: жаловаться отцу бесполезно: не пожалеет, а то и высмеет. А о том, чтобы остаться отдохнуть среди приведений было даже страшно подумать. И он шел по бесконечной лестнице, видя перед собой только спину отца.

Лестница кончилась так внезапно, что отец едва не сорвался вниз.

Сын встал рядом на узкой площадке.

Снизу поднималось голубое облако поразительной красоты. Поднималось оно медленно, уютно покачивая своими округлыми боками. Облако не вызывало страха — наоборот, оно казалось столь нежным, что у него немедленно хотелось опуститься. После всего, что они видели в этом замке, облако представлялось воплощенной красотой и гармонией. Отец и сын смотрели на него, не в силах отвести взгляда. А облако поднималось все выше, выше, и уже можно было дотронуться до него рукой…

И тут раздался дикий хохот, вспыхнул яркий, до боли в глазах, свет.

Отец и сын увидели человека, который хохотал с неподдельным восторгом, не успевая вытирать слезы с глаз.

— Исчезни! — крикнул отец.

Но человек продолжал хохотать.

— Исчезни, черт тебя возьми! — крикнул отец.

Человек на секунду оборвал свой смех и сказал:

— Здорово, да? Люди не завораживают. Сам Чайковский с голой бабой — не завлекают. Великаны? А вы на них плюете. Летающие женщины? Вам хоть бы что. Отряд прыгающих, конных, пеших? Вы их обманываете. А облачко — подкрашенный кусочек воздуха — гипнотизирует. С ума сойти! Эти люди… дураки… я не могу… — и он снова захохотал.

Сын понял, что они с отцом стоят на маленькой площадке, которая поднимается над полом сантиметров на двадцать — не больше. Они сошли с площадки и огляделись.

Зал, в котором они находились, был настолько огромен, что в нем не только спокойно умещался гигантских размеров стол, десяток мягких кресел, два дивана и три шкафа, но при этом еще свободного места оставалось больше, чем занятого.

— Так это, значит, вы — хозяин планеты? — обратился отец к человеку, когда тот, наконец, кончил смеяться.

— Хозяин, — снова захохотал он. — Надо же слово какое: хозяин.

Внезапно он оборвал свой смех, посмотрел серьезно, даже строго, и медленно произнес:

— Я — не хозяин. Я — создатель.

Отец и сын сидели в креслах и внимательно рассматривали того, кто назвал себя создателем. Это был человек невысокого роста, лет пятидесяти. Описать его лицо невозможно — перед ними на диване сидел человек с никаким лицом. Есть такие усредненные лица, которые природа создала будто специально, как некий безликий трафарет. Это усредненное лицо жило своей нервной жизнью: то его рассекала улыбка, то затемняла печаль, а то вдруг губы начинали беззвучно шевелиться, словно доказывая что-то невидимому собеседнику.

Вслух, однако, хозяин ничего не говорил.

Отец и сын тоже молчали, приходя в себя после восхождения.

Во дворце стояла тишина, и можно было подумать, что страшный путь им попросту привиделся.

Отец решил начать разговор издалека:

— Я не знаю, кто вы — хоть создатель, хоть хозяин. По мне все одно: важный человек. Отчего ж тогда ваш дворец не охраняется?

Хозяин хмыкнул, сыграл пальцами на зубах какую-то мелодию, и только, после этого сообщил:

— Незачем. Видите ли, господа пришельцы, планета, которую вы на Земле называете Планета номер ноль, населена призраками. А призраки не могут принести вреда людям. Напугать могут, а навредить — нет. — Хозяин хмыкнул. — Здорово вас прыгающие напугали, да?

Неожиданно он вскочил, подбежал к сыну, схватил его за плечо:

— Спасибо тебе за идею с прыгающими, парень, — это все, что он успел сказать прежде, чем получить от отца его коронный удар в челюсть.

Хозяин встал, как ни в чем не бывало.

— Не понимаю, извините, за что, — улыбнулся он. — Я, видите ли, очень благодарен вашему сыну. Я, видите ли, умею заглядывать в сознание, ну и в сны, само собой. Ваш сын увидел во сне прыгающих людей… Какая идея, а? Какой образ вашей земной жизни? Потрясающе… Ну а уж устроить с ними спектакль — это, извините, было делом техники.

— Я не понимаю, что вы говорите, — признался сын.

Признание это хозяина ничуть не удивило.

— А ты вообще не все понимаешь. Даже со второго раза. Тебе ведь тот, кого ты, дурачок, принял за родного отца, — все рассказал. Ну разве мог я отказать себе в удовольствии устроить человеку за какой-то час проверку, которую на Земле он проходит всю жизнь? Очень люблю устраивать такие спектакли. Но к нам все время прилетают пилоты, а у них, знаете ли, ограниченная фантазия. Кстати сказать, — обратился он к отцу, — ваш сын достойно ее прошел.

— Меня совершенно не интересует то, что вы думаете о моем сыне, — отрезал отец. — А что нас интересует — вы прекрасно знаете. И потому не буду вас ни о чем спрашивать. Расскажите все сами.

— Да-а, — протянул хозяин. — Вот, собственно, и все. Я знал, что рано или поздно сюда придет человек, который меня уничтожит. Рано или поздно люди уничтожают любую жизнь. Вы ведь и созданы природой для уничтожения. Дурачки. — Он хмыкнул, и словно подавил в себе новый приступ хохота. — И вот вы пришли, чтобы убить меня. Выслушать и убить. Это так похоже на людей. Ну что же — слушайте.

Итак, вы попали на планету призраков. В мире ведь ничего не существует в единственном числе, неужто вы, странные люди, не понимали, что где-то обязательно должна быть вторая Земля. Она — здесь. И хозяйничаем здесь мы, призраки людей.

Так было испокон веков. Планета призраков, жизнь которой похожа на земную, только не было в ней организованности, порядка. Кто-то строил дома, а кто-то нет. Кто-то обретал человеческую плоть, а кому-то было лень этим заниматься.

Так продолжалось долго. До той поры, пока здесь не появился я, — хозяин поднялся и вскочил на стол. Он ощущал себя трибуном — видел перед собой не двух пришельцев, а огромный гудящий зал. — Я явился в те давние времена, когда у вас, на Земле, еще существовали правительства, и я являл собой призрак второго человека в государстве.

О! Эти вторые, великие люди, которые всегда шли через запятую. Мы вершили историю, совершали перевороты, придумывали жизнь нашим согражданам и воплощали придуманное в жизнь, но страшная запятая отделяла нас от вечности, отделяла нас от истории. Мы были всегда около — и никогда внутри.

Нас миллионы, тьмы. Советники при царях, премьер-министры при президентах, исполнители воли при диктаторах… Да разве только политики? А талантливые поэты, навсегда остававшиеся в тени гения? А ученые, чьи изыскания предшествовали великим открытиям? А художники, философы, композиторы? А те, кто вторыми вступал на неизведанные планеты?

Призрак, в котором воплотились вторые люди всех эпох и народов, — те, кто был унижен постоянным взглядом на корону и невозможностью ее надеть, — обязательно должен был возникнуть, слишком велика была наша обида, веками копилась она и не могла просто так исчезнуть. Она не исчезла. Она воплотилась во мне.

Я знал, что должен мстить гениям, этим выскочкам, которые считают, будто им все позволено и в земной жизни и после нее. Задача эта благородная, но сложная. Я начал готовиться к ее осуществлению. Начал изучать историю — и преуспел в этом, мне стало ясно, кто нужен на моей планете, а кто так и останется бестелесным призраком.

Потом я овладел великим искусством воплощать души призраков в плоть. Я мог наделить плотью кого хотел. Рядом с гениями я воплотил людей попроще, чтобы гениям не было скучно… И началась жизнь — жизнь, которую я создал! Все эти великие стали подвластны мне. Я — настоящий гений! Я — Бог! Я — творец! — Хозяин закончил, но продолжал стоять на столе, будто ожидая аплодисментов. Поскольку их не последовало, он слез, сел на диван и спокойно спросил: «Вопросы есть?».

— Значит, вы мстите гениям, заставляя их делать то, что вам хочется? — спросил Игорь. — И поэтому они такие странные?

— Дерьмо они, а не гении, — отрезал хозяин. — Они занимаются тем, что более всего соответствует их собственным интересам. Вот и все. Я так решил. А что до странностей, так разве вы сами можете с уверенностью сказать, какими, на самом деле, были те, кого вы называете гениями человечества? На протяжении веков историки занимаются тем, что переписывают жизнь исторических деятелей на свой лад. Я не знаю людей, которые издевались бы над великими больше, чем историки. Но я — гений! Я пошел дальше их, ибо они придумывали историю на бумаге, а я создал ее в действительности.

И действительность эта настолько притягательна, что она засасывает живых людей. Это поразительно: мне стали подчиняться живые люди. — Хозяин снова вскочил.

Но отец остановил его:

— Сидите спокойно и рассказывайте. Не нужно этих театральных жестов.

— Если вы так считаете, — хозяин сел. — Хотя могли бы позволить напоследок выглядеть красиво. Впрочем, люди жестоки… Ладно, не буду отвлекаться… Что я мог сделать с пилотами, которые прилетали сюда? Максимум — сыграть с ними спектакль, это мне очень нравилось: изобразить из себя Глас Божий, чтобы они быстрей мне поверили, мог проникнуть в их сознание и вытащить оттуда образы наиболее дорогих им людей, которые помогли бы уговорить их не улетать на Землю. Но дальше? Я ведь не мог заставить остаться здесь. А они оставались. Сами… дурачки… Я готов каждый день благодарить человека, придумавшего закон, согласно которому пилотами могли быть только молодые люди. Старик бы так просто не поддался. А эти поддавались! Они были счастливы войти в историю! Они меняли земную жизнь на существование в городе великих людей. Правда, на всякий случай я всячески старался помешать пилотам встречаться. Но даже если они и виделись — не узнавали друг друга. Им не хотелось друг друга узнавать. Это поразительно, но это так.

Но когда на моей Планете остался человек не ради того, чтобы приблизиться к гениям, но для того лишь, чтобы спасти своего сына — я понял: мое время кончилось. Можно оставить на этой планете молодых и тщеславных, но ничего нельзя сделать с отцом, который прилетел в другой мир, чтобы спасать сына.

И тут хозяин встал, подошел к одному из шкафов, мгновение — и в его руках оказался пистолет.

Он наставил дуло сначала на отца, потом на сына.

Отец и сын вскочили, подняли оружие.

— Страшно? — поинтересовался хозяин. — А мне — нет. Мое время ушло, и я ухожу следом за ним, ухожу с радостью. И мои знания уходят вместе со мной. Лишь одному дано созидать историю и руководить ею. Теперь вы знаете обо мне все, и вы поможете осуществить мою главную месть. Мое имя затмит в истории имена гениев всех эпох. Всех!

Хозяин выстрелил себе в висок. Пуля снесла половину головы.

Пол залила огромная лужа черной крови.

Отец подошел, внимательно посмотрел и сказал:

— Удивительно, но это воистину кровь.

— Идиоты! — вдруг заорал сын. — Мы ведь не узнали его имя! О ком же расскажем мы на Земле? Чье имя увековечим?

Отец сел на диван и закурил:

— А его и не надо увековечивать. Неужели ты всерьез поверил в то, что он здесь наплел? Неужели ты не понял, что в этом хозяине воплотилась бездарность, серость, зависть, которая на протяжении веков преследовала гениев? Беда этой планеты в том, что у нее бездарный Бог. Вспомни, какие идиотские испытания он тебе посылал. А эти призраки в замке — никакой фантазии…

— Но ведь, чтобы отомстить гениям, он столькому научился, — неуверенно возразил Игорь.

— А разве на Земле бездарность на что только не идет, чтобы испортить жизнь великим людям?

Сын покосился на окровавленный труп, достал трубку и сказал:

— Если мы сейчас же не уйдем, меня вырвет.

Отец и сын в последний раз шли по пустой планете.

К ним стали подходить люди, в которых отец с большим трудом узнавал пилотов, пропавших с кораблей.

— Извините, а вы не знаете, куда все делись? — спрашивали они. — Где же все люди?

— Они умерли давно, идиоты. Давно уже умерли те, кто здесь жил, — ответил отец и, довольный своей шуткой, прибавил шаг.

— А за вами мы пришлем корабль, — сказал сын и поспешил за отцом, сжимая в кармане фигурку деревянного солдатика. Как-никак подарок Наполеона.