Самозванцы

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

На следующий день Нельсон проснулся на животе Ирины. Ему казалось, что мир — это жара на русской даче, икона Андрея Рублева и мелодичное стихотворение Маяковского. Ах, проклятый Маяковский…

Он мог проехать по всему маршруту Транссибирской магистрали на легендарном экспрессе, который отправляется из Пекина, пересекает пустыню Гоби и прибывает в Москву, только лишь протянув руку и прикоснувшись к ней, касаясь подушечками пальцев этого красивого молодого тела, задержавшись на пупке, на ее подтянутом животе, на розовых сосках, проведя ладонью по ее носу и губам. «Если собираешься провести ночь с женщиной, — размышлял он, как эпикуреец, — лучше не пить спиртного». Ирина спала, слегка прикрытая простыней, и он встал бесшумно, стараясь не разбудить ее. Потом вышел в коридор, чтобы позвонить в кафе.

Заказав завтрак, Нельсон сел за рабочий стол, решив продолжить изучение писем своего двоюродного деда, потому что подумал, что, хотя его китайские друзья и собираются прочесть и перевести их, он все-таки может продолжать один, разгадывая содержание каждого. Он полагал, что необходима литературная обработка, чтобы поместить их в свою повесть. После у него еще останется время, чтобы прочитать книги Ван Мина…

Нельсон погладил свой подбородок. Рукопись, о которой упомянул его двоюродный дедушка, — «Далекая прозрачность воздуха» Ван Мина, та самая, о которой говорил ему Вень Чен. Кто, интересно, этот французский лейтенант? Если рукопись была обнаружена в архивах французской католической церкви, — значит, лейтенант так ее и не вернул, либо никто не пришел у него ее потребовать, либо послание не удалось передать. В остальных письмах Ху его деду, написанных из Лицзяна, пересказывались домашние события; несмотря на то, что в них всегда содержались намеки на великое дело ихэтуани, или Боксеров, там не встречалось больше никаких упоминаний о рукописи. Вероятнее всего, заключил Нельсон, что все сто лет и находилась в архиве, в свободном доступе. Иногда самый лучший тайник — открытое место, как в «Похищенном письме» По. Черт, подумал он, вечно литература кружит над жизнью. А чего можно ожидать, если он по натуре писатель? Нельсон нашел Чистый лист бумаги и написал:

Перечитывая, он почувствовал сладкий аромат. Копна светлых волос закрыла ему глаза. Открыв их, он увидел Ирину, которая, нагая, сидела у него на коленях.

— Я голодна. Закажем чего-нибудь, — попросила она.

Нельсон поцеловал ее веки, еще припухшие от сна.

— Заказ уже, должно быть, готов, подожди, — ответил он, поднимаясь и направляясь к телефону. — Я велел, чтобы не приносили, пока я не позвоню. Ты хочешь чего-нибудь особенного?

— Да, икры и шампанского.

Нельсон сглотнул слюну.

— Ты с ума сошла! — воскликнул он. — Ирина, пожалуйста. Мы в пекинской гостинице, а не в Зимнем дворце.

— Ну хорошо, тогда кофе с молоком, апельсиновый сок и тосты.

— Это лучше.

Сделав заказ, он вернулся и снова поцеловал ее.

— Ты должен мне кучу денег, sweet heart, — заметила Ирина.

Сказав это, она откинулась на стул, подняла ногу и разомкнула ляжки. На ягодице была небольшая татуировка. Он что, бредит? Серп и молот!

— Мои друзья заплатят тебе. Ты коммунистка?

Ирина сдвинула ноги и закурила сигарету.

— Да. Мой дед сражался вместе с маршалом Георгием Жуковым, оборонял Москву, когда Гитлер вторгся на нашу родину. Мой отец тоже был военный, лейтенант, но попал в тюрьму за попытку государственного переворота. Он хотел свергнуть Горбачева. Он еще сидит. Мама умерла, а я приехала в Пекин, чтобы зарабатывать на жизнь, потому что не могла бы заниматься этим ремеслом у себя на родине. Мой дед защищал Москву от нацистов не для того, чтоб его внучка была шлюхой, понимаешь?

— Отлично понимаю, но не говори так грубо о самой себе, — отозвался Нельсон, лаская ее волосы.

— Не надо меня жалеть, — ответила Ирина, — я знаю, чем занимаюсь. Я изучаю медицину, но с прошлого года иностранцы должны платить за диплом. А это очень дорого. Потом я хочу уехать в Европу.

— У тебя есть парень?

Ирина почесала пальцы на ноге.

— Да, он в Москве. Я его два года не видела и думаю, что у него уже другая женщина. Но я все равно его люблю. Вероятно, мы никогда не увидимся.

— Если это так, почему же ты продолжаешь его любить?

— Потому что любить — это хорошо, — ответила Ирина. — Это для меня. Что он думает или делает, мне не важно.

— Благородная философия! — воскликнул Нельсон.

— Сначала я хотела сыграть с тобой шутку, — вдруг заметила она.

— Сначала?

— Да, когда я сказала про икру и шампанское. Хотела знать, насколько ты глуп. Это была проверка.

— И как я ее выдержал?

— Хорошо, — улыбнулась Ирина, — ты не глуп. Или, по крайней мере, ты не так глуп, как другие.

— Сколько у тебя было мужчин? — спросил Нельсон.

— Семьдесят шесть. Я начала недавно и не часто работаю.

— Неплохо для человека, который прибыл издалека, — пробормотал Нельсон. — Я — номер семьдесят шесть у Ирины Жуковой. Звучит хорошо.

— Звучит хорошо, но это неверно. Ты семьдесят пятый. Вчера днем у меня был еще один клиент.

Нельсон посмотрел на нее удивленно.

— Не знаю, как ты можешь быть такой холодной.

— Это коммерция, чувства здесь ни при чем. Не забывай, что я — фирма. Тело, которое ты так страстно целуешь, — как офисное здание: в каждом кабинете сидят люди и работают допоздна, чтобы получить прибыль. Откуда ты знаешь, холодная я или горячая? Ты ничего обо мне не знаешь.

— Я знаю, чем ты пахнешь.

— Как тонко, — засмеялась Ирина. — Теперь ты действительно кажешься мне глупцом. Пониже пупка все мы, женщины, пахнем одинаково. Хочешь, чтобы я ушла?

— Нет, останься, я заказал кофе.

Нельсон подумал, что он сам — тоже огромное здание, но не офисное. Строение с длинными коридорами, наполненными доверху книгами и бумагами, с салонами для дискуссий и эстрадами для публичного чтения. Внутренние комнаты творца… Там встречались друг с другом множество поэтов, философов, мистиков, современных писателей и классиков. Бодлер, Уильям Берроуз и Порфирио Барба Хакоб курили марихуану и слушали джаз под инквизиторским взглядом бенедиктинца Фейхоо; Гомбрович украдкой запускал руку в штаны Артюру Рембо, который, в свою очередь, переглядывался с Витгенштейном; Рубен Дарио оживленно беседовал с Ли По и заставлял его пообещать, что они как-нибудь устроят отличную пьянку в Манагуа; Генри Миллер пил вино с Омаром Хайямом, указывая тому на луну и одновременно лаская интимные места Лу Андреас Саломе; Рикардо Пальма вслух читал Фолкнеру стихи, ища его одобрения, а тот без конца наливал себе виски и обсуждал с Федором Достоевским партию в кости, имевшую место прошлой ночью на квартире у Малларме; Селин и Хосе Эустасио Ривера болтали о нищете экваториальной сельвы и насмехались над мнением Шатобриана по этому вопросу; Лесама Лима обсуждал с Тертуллианом изобретение арабами нуля; Ницше спрашивал у Софокла, откуда тот откопал идею «Царя Эдипа». В его здании, равно как и в его творческом сознании, царили движение, беспорядок, суматоха. Нужно что-нибудь написать на эту тему, сказал себе Нельсон, какое-нибудь эссе. Оно будет посвящено Ирине.

Они завтракали и смотрели Си-эн-эн, а Нельсон не уставал восхищаться ею. Русская была очень хороша, красота ее была вызывающей и властной. Допив кофе, Ирина прошла в ванную и через пару минут вернулась одетая.

— До свидания, — попрощалась она по-русски. — Потребуй у своих друзей мои деньги. Да, и если ты меня захочешь еще раз, поговори с ними. Прости, если я была слишком болтлива. Но это твоя вина. Ты заставил меня говорить.

Минуту спустя кто-то дважды постучал в дверь. Открыв, Нельсон увидел Вень Чена.

— Вынужден со всем почтением просить вас, друг мой, — сказал старик, — чтобы вы следовали за мной. Случилось кое-что важное.

— Я весь внимание.

Они вышли на улицу. Там их ждала машина.

— Ваш друг, немецкий профессор, исчез. Неизвестные люди посадили его этой ночью в машину, и в отель он не вернулся.

— Профессор Гисберт Клаус? Не могу поверить, — сказал Нельсон. — То есть это значит, что он — агент?

— Есть такая вероятность, хотя и слабая. Увидим. Перед тем как его увезли, профессор был в немецком посольстве. Потом поехал во французское. Оттуда он укатил в сопровождении чиновника-дипломата и направился в архивы французской католической церкви. Его похитили ночью, когда он был один.

— Кто это мог сделать?

— Мы этим занимаемся. Один из наших людей сумел проследить за машиной до промышленной зоны на юго-востоке города, но там он потерял их из виду. Это большой район. Многие наши люди занимаются поисками.

— Почему вы не дали мне знать ночью?

— Предпочли подождать до утра, в надежде, что будут какие-нибудь результаты, — пояснил Вень Чен. — Мне показалось бестактным беспокоить вас, особенно учитывая, что вы были не один.

— Благодарю вас, — ответил Нельсон.

Они приехали в тот же дом, что и накануне. В кабинете Нельсон налил себе чаю, начал размышлять вслух. В окружении китайских товарищей он чувствовал себя очень хорошо.

— Надо задаться вопросом о том, высокочтимые друзья, — сказал Нельсон, — каков мог быть мотив похищения. Именно так мы можем напасть на след преступника.

Вень Чен переводил для тех, кто не понимал английского; кругом раздавались невнятные бормотания. Все с уважением смотрели на Нельсона. Некоторые записывали.

— Необходимо быстро проанализировать ситуацию, — продолжал тот, довольный эффектом, который его речь производила на слушателей. — Пункт первый: что делал Гисберт Клаус в Пекине? Пункт второй: какой интерес может быть у кого-либо в том, чтобы похищать немецкого профессора-синолога? Кроме того, если в день похищения Клаус был в посольствах Германии и Франции, нужно исключить из списка возможных организаторов похищения французских и немецких агентов, по крайней мере для начала. Господа?

Присутствовавшие тихо переговаривались, производили какие-то расчеты. Лица хмурились, многие нервно записывали. В конце концов один из них поднял руку и начал говорить:

— Мы знаем, что профессор Клаус исследовал творчество Ван Мина, а это значит, что он знал о существовании рукописи. У его похитителей могло быть две причины: либо что-то из того, что он знал, могло помочь им, либо они хотели остановить его.

Говоривший был очень худым. Другой, пожилой китаец, поднялся со своего места.

— Если похитители — те же самые люди, которые держат у себя французского священника, а значит, и рукопись, то я склоняюсь к мнению моего товарища. В противном случае не вижу, какой интерес может представлять Клаус для тех, кто ищет рукопись. Для нас, например. Каким образом он мог бы нам помочь?

— Возможно, его захватил кто-то, у кого меньше информации, — высказался еще один из присутствующих. — Кто-то, кто считает, что профессор благодаря своей эрудиции может знать что-то, что позволит найти рукопись.

— Не согласен, при всем уважении, — возразил пожилой китаец. — В этом вопросе значение имеют не специальные научные знания, а информация. Эрудиция профессора мало чем поможет, если нужно найти рукопись. Я склоняюсь к первоначальной версии: те, кто его похитил, завладели и рукописью.

Нельсон обвел глазами присутствующих и увидел, что многие кивают в знак согласия. Казалось, все сошлись на этом предположении.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Будем считать, что те, кто его похитил, держат у себя рукопись. А теперь пункт первый: что именно Гисберт Клаус делал в Пекине?

Надолго воцарилась тишина. Все чертили схемы и что-то писали в блокнотах.

— Профессор Клаус, — начал Вень Чен, — прибыл в Пекин, исследуя творчество Ван Мина. Однако вчера поступила информация, касающаяся его визита в немецкое посольство.

Тут Вень Чен вынул свои очки и прочел рапорт, лежавший у него в папке.

Мне сообщают, что Клаус просил рекомендательное письмо для посольства Франции, — сказал он, — поскольку хлопотал о разрешении на работу в архивах. Во время обоих своих визитов Клаус объяснил, что ведет исследование о восстании ихэтуаней. Значит, наш профессор искал кое-что еще.

Возможно, Клаус действительно агент, — заключил Нельсон, — и был похищен теми, у кого находится рукопись, чтобы нейтрализовать его. В любом случае предлагаю ждать результата сегодняшних поисков. Возможно, наши люди найдут что-нибудь в том районе. Вы продолжаете наблюдение за отелем?

— Да, господин, — ответил Вень Чен.

Наблюдение действительно продолжалось.

Улицы промышленной зоны, где пропали из вида похитители Гисберта Клауса, были очень малолюдны, наблюдателю трудно было остаться незамеченным. Старик с тележкой фруктов стоял на углу. Несколько молодых людей проезжали туда-сюда на велосипедах в надежде, что какая-нибудь дверь откроется и выдаст свой секрет или что в каком-нибудь гараже отыщутся две машины завода «Красное знамя» с тонированными стеклами китайского производства, в которых был похищен немецкий шпион. Парочка студентов прогуливалась, держась за руки, иногда заходя в подъезды. У всех наготове были сотовые телефоны.

Я проснулся, одержимый одной мыслью: Омайра. Простыни хранили запах ее духов, смешанный с потом, поэтому я сделал нечто, совершенно для себя необычное: заверялся в них, как зверь, который идет по следу, припорошенному снегом. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поднять трубку и не позвонить ей. Кроме того, была назначена встреча с Чжэном, поэтому я быстро собрался, позавтракал в кафе самообслуживания: яйца всмятку, кофе с молоком, апельсиновый сок и круассаны — и выбежал на улицу. Увидев меня, Чжэн по-военному отдал мне честь.

— Я о многом должен вам рассказать, пойдемте, — сказал он мне, садясь в джип. — В первую очередь о том, что случилось вчера. Имя и адрес, которые дал нам наш любезный заложник, оказались очень полезными. Речь действительно идет об одном из вождей новых «боксеров» в Пекине, хотя это вовсе не вождь экстремистской группы «Белый лотос». Его зовут Вень Чен; из того, что мне удалось выяснить, следует, что он очень уважаемый агроном, человек, которого трудно заподозрить в подобных делах, по крайней мере, на первый взгляд. Я был в доме, где они собираются, и смог удостовериться, что у него и вправду сотни сотрудников, они незаметно входят и выходят, это простые люди, которые могут, не привлекая к себе внимания, проникать в любые места, при любых обстоятельствах. В этом, кстати, их огромная сила, благодаря этому им и удалось узнать о существовании рукописи.

— Значит, — спросил я, — наш кюре у них?

— Весьма вероятно, хотя не стоит отвергать и другие гипотезы. Если священник не непосредственно у Вень Чена, то, видимо, у кого-то из той же организации. Этим утром я установил за ним наблюдение. В полдень агент сообщит мне новости.

Пока мы ехали, нашему взгляду открылась стена, которая окружает Запретный город, с ее широким каналом и оборонительными башнями. Зрелище было впечатляющее. По другую сторону проспекта виднелся холм парка Янгшан, увенчанный башней с фарфоровыми крышами. У меня создалось такое впечатление, что я прожил в Пекине целую жизнь и тем не менее у меня еще не было времени осмотреть город. Я решил, что непременно сделаю это до отъезда, и представил себе эту прогулку вместе с Омайрой Тинахо. Сколько сейчас времени? Я обещал ей позвонить в полдень, казалось, стрелки нарочно двигаются медленно.

— Второе дело, о котором я хотел с вами поговорить, касается немецкого агента, — продолжал Чжэн. — Вчера, каким бы невероятным это ни казалось, случилось нечто весьма забавное: Гисберт Клаус был во французском посольстве.

— Во французском посольстве? — повторил я удивленно.

Именно, — подтвердил Чжэн. — То есть, пока мы пытались обыскать его номер, он сам пришел к нам в логово, а потом ушел, представьте себе.

— А почему нас никто об этом не предупредил?

Чжэн развел руками, потом дотронулся до лба.

— Откуда я знаю? Бюрократия. Не все дипломаты осведомлены о нашей деятельности. Он испросил разрешения работать в архиве и провел там весь день в сопровождении французского чиновника.

Я не смог сдержать издевки.

— Ну да, а я в это время был в отеле «Кемпински», причем не в том номере. По правде говоря, нам над многим стоит поработать.

— Вы правы… — признал Чжэн, посрамленный. — Из-за таких вот ошибок проигрывают войны. Представьте себе, всего через час после того, как он вышел из архива, Ословски об этом сообщили, но мы уже потеряли немца из виду. Этим утром, очень рано, один из наших сотрудников установил наблюдение за отелем, но, судя по всему, Клаус уже покинул свой номер, поскольку ночью он в него не возвращался. Возможно, он нас вычислил и обосновался в другом месте. Странно, что он оставил вещи. Среди них — несколько оригинальных изданий Ван Мина, а кроме того, множество книг на французском и испанском, которые нам следует изучить. Мой человек принес их. Сейчас вы можете оказать нам очень большую помощь, ведь, насколько я понимаю, вас интересуют книги, не так ли?

Эта последняя фраза меня удивила.

— Да, а откуда вы знаете? — спросил я.

— Я профессионал, сеньор Суарес Сальседо, — ответил Чжэн. — Представьте себе, перед тем как с вами познакомиться, я изучил рапорт, который нам прислали из Парижа.

— И о чем же еще говорилось в том рапорте?

— Обо всем понемногу. Между прочим, вам была дана не самая лестная характеристика; я смог удостовериться в том, что она неверна.

— То есть?

— Там говорилось, что вы — человек трусливый, податливый, очень подверженный влиянию и слабохарактерный, — ответил Чжэн.

— Черт, неужели поэтому меня отправили в Пекин?

— Я тоже так подумал, — сказал он. — Но это неправда — то, что вы податливый и трусливый.

— Благодарю за вашу оценку, Чжэн, — ответил я.

Я подумал, что за всем этим стоит Кастран — и возненавидел его, главным образом потому, что все это была правда. Я боязлив и сговорчив. Никогда ни на кого не повышал голоса, разве что на собственное отражение в зеркале. Что тут поделаешь!

— Кстати, Чжэн, — спохватился я, — а куда мы едем?

— Хороший вопрос, — ответил он. — Мы едем на встречу с одним из моих людей. С тем, который следил за номером немецкого агента.

Моя реакция была незамедлительной: кровь ударила мне в лицо, если б она могла говорить, то произнесла бы одно имя: Омайра Тинахо. Почему? Это был и ее отель.

— В «Кемпински»? — спросил я, затаив дыхание.

— Нет, мы увидимся с ним в более надежном месте, — к моему величайшему огорчению, ответил Чжэн. — В «Кемпински» повсюду слежка.

— Серьезно?

— Да, — сказал он со значением, — обнаружив убежище Вень Чена, мы стали следить за некоторыми из его сотрудников. У него четырнадцать человек в «Кемпински».

— Ах… — не сдержался я.

Мы подъехали к тому же старому зданию, в котором я встречался с Ословски; однако, увидев сотрудника Чжэна, я чуть не упал от изумления: это оказался Чжоу, карлик! Поборов свою природную робость, я все же решил выразить замечание.

— Должен сказать вам, что у меня есть сомнения, — сказал я Чжэну на ухо, — по поводу целесообразности использования Чжоу в качестве секретного агента.

— Вот как?

— Его внешность несколько бросается в глаза, — пояснил я.

— Благодаря своей комплекции он обладает необычайной подвижностью, которой лишены другие агенты. Тем не менее я принимаю ваше замечание. Учту его в отношении будущих заданий.

Мы сели. Ословски и Сунь Чэна не было. Вместо них присутствовали два других человека, китайцы, очень молчаливые, я видел их впервые. Кто-то принес чашки с чаем и чайник с кипятком. Чжоу скрестил руки на груди и начал говорить.

— Информация, собранная этим утром, а также рапорт, полученный вчера из посольства Франции, позволяют нам утверждать, что немецкий агент Гисберт Клаус — рабочий псевдоним неизвестен — находится в Пекине, осуществляя исследование касательно восстания Боксеров и творчества Ван Мина, многие работы которого в оригинальных изданиях я обнаружил в спальне профессора, так же как и книгу мемуарного характера, написанную автором по имени Пьер Лоти. Все книги сейчас внизу, в сумке.

Чжоу откашлялся, вдохнул побольше воздуха и смачно плюнул в окно, после чего продолжил свою речь:

— Все это позволяет высказать гипотезу, что Клаус прибыл в наш город в поисках рукописи «Далекая прозрачность воздуха», несомненно, по заданию властей. Я дол жен напомнить вам некий исторический факт, а именно: многие из христианских конгрегации, работавших в Северном и Центральном районах Китая, были с 1950 года представлены немецкими священниками, и значительная часть духовенства, убитого во время восстания, была как раз из них. Германия, несомненно, имеет свои интересы здесь, в Китае, и если мы вспомним, что «боксеры» убили их выдающегося военного маршала, мы поймем, что их интерес с исторической точки зрения обоснован.

Мы продолжали внимать ораторским изыскам Чжоу, как вдруг у Чжэна зазвонил телефон. Он ответил по-китайски, но выражением лица дал мне понять — случилось нечто важное.

— Только что сообщили, — прошептал Чжэн, — что Вень Чен распределил двадцать пять своих агентов в промышленной зоне на юго-востоке Пекина. Это означает две вещи: первое — что священник не у них, и второе — что, возможно, его уже нашли. Пойдемте.

Чжэн бегом спустился по лестнице. Перед тем как выйти наружу, он схватил сумку с книгами, найденными в номере Клауса, и подал мне.

— Ах да, и кое-что еще, — сказал он. — Согласно моему информатору с ними агент, который прибыл из Соединенных Штатов. Перуанец китайского происхождения, Шоушэнь. Кажется, он писатель.

— Писатель? — переспросил я.

— Омайра Тинахо упоминала о каком-то перуанском прозаике. Как его звали? Кажется, Нельсон, да. Писателей с таким именем не существует. Не он ли это?

Сев в джип, я достал сотовый и набрал номер «Кемпински». Задыхаясь, попросил номер 907.

— Это ты? — вместо приветствия спросила Омайра.

— Да, — ответил я ей. — В том случае, если «ты», произнесенное тобой, относится к колумбийскому журналисту, с которым ты познакомилась этой ночью.

— Ха, а к кому еще может относиться это «ты», можно узнать? — сказала Омайра.

— Ну, оно могло бы откоситься к перуанскому писателю и танцору или к бразильскому проктологу, — ответил я.

— Малыш, не говори чепухи, — прервала меня Омайра. — Слава Богу, ты позвонил, я уже десять минут сижу с телефоном на коленях, ожидая твоего звонка. Ты далеко?

— На юго-востоке города, собираюсь взять интервью. Днем у меня другие дела. А ты?

— Ну, я свободна до трех, а потом начинаются дневные заседания. Кстати, я сказала Рубенсу, что ты сегодня ночью почувствовал себя плохо, и я отвезла тебя в клинику. Не знаю, поверил ли он. По правде говоря, я уверена, что нет, но какая разница? А ночью?

— Э-э… Ночью? Ну, пока я полагаю, что буду свободен, — ответил я. — Позже, когда ясно станет, как продвигается сегодняшняя работа, я сообщу тебе в отель.

— Не продавай себя так дорого, Серафин, скажи мне, да или нет.

— Если бы это зависело от меня, я сейчас же пришел бы к тебе, но все сложно. Проблема журналистов в том, что мы зависим от распорядка дня других людей, понимаешь?

— Хорошо, но ты позвони мне, а? — попросила она. — Я думала о тебе все утро. Не понимала, о чем говорили на первом заседании. Я все еще схожу с ума, но мне это нравится.

— Я тоже схожу с ума по тебе.

— Значит, увидимся ночью?

— Да, конечно, да.

Я повесил трубку, размышляя о том, как бы это можно было устроить. Если в «Кемпински» полно агентов, то идти туда значило ставить все под угрозу. Я не мог рассказать Омайре правду, потому что не хотел втягивать ее в это дело. И наконец, оставалась еще проблема с этим непонятным перуанским писателем. Если тот, о котором упоминала Омайра, и тот, о котором говорил Чжэн, — одно и то же лицо, я должен был вопреки своему желанию учитывать вероятность, что Омайра тоже шпионка и, следовательно, отношения со мной — часть заранее продуманного плана.

Размышляя об этом, я открыл сумку с книгами немецкого агента и стал просматривать заглавия. «Пекинский дневник» Пьера Лоти, несколько томов на китайском, книга Хосе Марии Аргедаса на испанском (честно говоря, это меня удивило) и еще вроде бы повесть, тоже на испанском, под названием «Блюз Куско»… Нельсона Чоучэня Оталоры!!!

Мое изумление было столь велико и так ясно отразилось на моем лице, что Чжэн резко затормозил, свернул с дороги и припарковал джип на тротуаре.

— Что случилось?

— Взгляните, Чжэн, — ответил я, показывая ему обложку книги. — Это тот самый перуанский агент китайского происхождения. Чоучэнь Оталора. Очень похоже на ту фамилию, которую вам назвали, не правда ли? Значит, Клаус мог разыскивать этого агента и даже, возможно, знал его.

— Звучит логично, — любезно сказал Чжэн.

После того как я открыл книгу, места сомнениям не осталось: на титульной странице было посвящение «Филологу Гисберту Клаусу, коллеге и другу, обнаружившему перуанские инкунабулы в пекинских книжных магазинах. С сердечным приветом от Нельсона Чоучэня Оталоры». Судя по дате, надпись была сделана три дня назад.

— Да, они знакомы, — заключил я. — Они встречались в Пекине.

Чжэн в задумчивости теребил гладко выбритый подбородок.

— Это обязывает нас принять в расчет еще одну версию, — сказал он, — а именно, что и перуанец, и Клаус работают вместе. С Вень Ченом, я имею в виду.

Слушая его, я пребывал как будто в тумане, поскольку моя способность к восприятию происходящего сошла на нет. В душе шла битва между циничным мозгом и чувствами. Казалось, все указывает на то, что Омайра вовлечена в интригу, но я видел ее лицо, слышал ее голос, вдыхал запах, и рассуждения растворялись в воздухе, как растворяется сахар в воде. Я вспомнил о мадам Баттерфляй, «Шпиона, который меня любил», Мату Хари. Была ли Омайра искренней, когда настаивала на встрече, или это часть плана, цель которого — получить информацию? Будь как будет. У меня есть одно преимущество, щит, которым я мог прикрыться: подозрения.

Такой расклад событий ставил меня в неловкое положение: я должен был утаивать от Чжэна часть фактов, поскольку не мог рассказать ему ничего, по крайней мере до тех пор, пока еще раз не увижусь с ней. Мне нужно было что-либо, что позволило бы глубже анализировать происходящее. Черт, сказал я про себя. Как я был далек от реальной жизни в своей удобной парижской башне из слоновой кости, занимаясь рутинной журналистской работой, оплакивая любовные и литературные неудачи. Правда состоит в том, подумал я, что, с тех пор как я сделался шпионом, жизнь оказалась очень сложной штукой. Кто бы мог представить? Еще вчера — подневольный журналист государственного радио Франции, сегодня — тайный агент, участвующий в выполнении деликатной миссии на Дальнем Востоке, которого пленили огненные бедра кубинской Маты Хари. Но этот образ, мною же отвергнутый, очень быстро улетучился, поскольку, по правде говоря, даже если бы я был обманут, я не собирался отказываться от Омайры.

Чжэн завел мотор, мы поехали дальше по проспекту, который постепенно сужался; в конце концов мы оказались в гараже какого-то старого здания. Строение выглядело заброшенным, оно было частью полуразрушенного городского квартала.

— Если они увидят западного человека, это покажется им очень подозрительным, — сказал Чжэн, — поэтому нам лучше остановиться здесь, С террасы здания проглядывался весь район: индустриальные бараки, чудовищные сараи, ряды серых домов, в которых еще, казалось, кто-то жил. Светящиеся надписи по-китайски навели меня на мысль о роскошной декорации. Со старого рекламного плаката прохожим улыбалась девушка в рабочем комбинезоне.

— Мои люди расположились через три улицы отсюда, видите? — сказал он, передавая мне бинокль. — Приблизительно на высоте вон того красного табло.

— Да, вижу, — ответил я. — Люди Вень Чена тоже там?

— Они везде, и здесь тоже, их ведь много. Они следят за происходящим, двигаясь туда-сюда по улице, наблюдают с крыш. Нужно быть осторожными. Они могут нас заметить.

— А как нашим удается ускользнуть от наблюдения? — спросил я.

— Ну, они ходят среди толпы. Те не знают, что мы за ними следим, это наше преимущество.

Я сел в старое кресло, держа в руках сумку с книгами агента Клауса. Чжэн курил на диване. Глядя на кольца дыма, мой товарищ заявил, что в такой работе бывает много мертвого времени и что главное здесь — терпение.

— Мы как рыбаки на озере, — говорил он. — Нужно дождаться именно того мгновения, когда рыба клюнет. Это мгновение вообще может не настать, но если рыбак заснет на секунду, возможно, он его упустит.

— На Западе мы называем это законом Мерфи, — сказал я ему.

Он посмотрел на меня без удивления.

— В данном случае лучше представлять себе путь, который проделывает рыба, прежде чем попасть на крючок. Прогулка по глубинам озера.

Я просмотрел французские книги. В сочинении Лоти действительно речь шла о восстании Боксеров. На полях было много пометок, комментариев.

— Вы понимаете по-немецки? — спросил я Чжэна.

— Нет, — ответил он. — Я получил образование во время холодной войны, Германии тогда не разрешалось иметь собственную армию. Это была не та страна, к войне с которой надо было быть готовыми.

— Но вы говорите по-испански и по-французски, — возразил я. — Какая угроза могла исходить от этих двух цивилизаций?

— По-французски в Китае всегда много говорили, а кроме того, это язык моей религиозной конгрегации. Испанский я выучил сам. Английский и русский преподавали в военной академии. В случае настоятельной необходимости я сумею объясниться по-японски.

— Жаль, что Германию не считали опасной, — сказал я ему, — поскольку здесь есть некоторое количество примечаний на немецком, которого я не знаю.

— Мы отдадим их Ословски, — ответил Чжэн, — он по происхождению поляк и, как каждый хороший поляк, немного говорит по-немецки.

— У них-то считалось, что Германия и впрямь представляет собой угрозу.

Я начал читать книгу Лоти и очень быстро забыл, что нахожусь в доме с террасой, под пекинским небом, поскольку был загипнотизирован великолепной прозой и лаконичными описаниями. Я знал, кто такой Лоти, знал о его славе литератора и путешественника, но никогда его не читал. На страницах книги рассказывалось о том, что пережил город после восстания Боксеров, то есть после выступления предшественников Вень Чена и всех этих людей, находившихся сейчас всего в трех улицах от нас. Никогда раньше у меня не было таких странных взаимоотношений с книгой.

Хоть я и не понимал пометок Клауса, но мог задерживаться на абзацах, которые он отметил, и очень скоро наткнулся на множество упоминаний о рукописи, — полагаю, той самой, которую мы сейчас искали. Я решил прервать философскую задумчивость Чжэна — «прогулку по глубинам озера», — чтобы прочитать ему несколько абзацев.

— Итак, был какой-то французский лейтенант, чьей задачей было спрятать ее, — заключил он, выслушав. — Черт, и как же Клаус нашел этот документ? Видно, спецслужбы в Берлине, Бонне, или где они там, очень хорошо информированы.

После Лоти я прочел два отмеченных параграфа бельгийского автора, Доминика Аристида, там содержалось подтверждение открытию Гисберта Клауса.

— Поэтому он и обратился в посольство Франции и попросился в архив, — сказал я, — и это указывает на тот факт, что Гисберт Клаус не знал, что документ был обнаружен, а потом выкраден. Он упоминал о рукописи в разговоре с атташе по культуре, когда ходатайствовал о разрешении?

— Нет. Просто сказал, что проводит исследования о восстании Боксеров. Кстати, я еще не показал вам фотографии, которые сделали в посольстве. Они здесь, в папке.

Лицо Гисберта Клауса было лицом ученого. Ему было лет шестьдесят. Никак не больше шестидесяти пяти. В нем непросто было заподозрить тайного агента. Интересно, его, как и меня, завербовали в последнюю минуту, или он опытный шпион? Ничего, узнаем, пообещал я себе. Согласно полученной информации и судя по кругу чтения, мы имели дело с большим эрудитом. Черт, не каждый день в номере немецкого агента можно обнаружить первое издание Хосе Марии Аргедаса.

Чжэна, казалось, не интересовал Клаус — он едва взглянул на книги. Вместо этого он время от времени выходил на террасу и обозревал окрестности в бинокль. Но все было тихо.

Я подумал, что, раз мы находимся так близко от объекта, их антенны должны улавливать малейшие волны.

Потом я открыл книгу перуанца, «Блюз Куско», и начал читать. Первые же строчки вызвали у меня некоторые сомнения.

Сумерки просачивались в окна, а вместе с ними и нетерпение. Я должен был что-нибудь придумать, чтобы объяснить, почему мне нужно уйти, и отправиться к Омайре Тинахо — необходимость, о которой в голос кричало все мое тело. Если «Кемпински» полон шпионов, разумно будет назначить ей встречу в моей гостинице. Я достал сотовый и позвонил. В номере никого не было, поэтому я оставил следующее сообщение: «Жду тебя в моем отеле в девять, поужинаем. Целую. Серафин». И сам удивился, с какой естественностью произнес свое имя.

Около восьми — никаких новостей не было — Нельсон решил вернуться в свою гостиницу. Пора, сказал он себе, начинать писать мой великий роман. Сегодня вечером он чувствовал вдохновение. Материала было много, и он считал, что нашел нужный тон повествования: «Нам нравился дом на Чжинлу бацзе, 7, не только потому, что он был большим и просторным, но и потому, что был расположен рядом с озером Сихуань…» Да. Именно то, что нужно. Он начнет с рассказа о доме, сделав в первой главе описание пекинской жизни в конце XIX века; потом сделает смелый — и новаторский, в согласии с канонами современной литературы, — прыжок в Куско тридцатых годов, когда ребенок, которого читатель видит в начале романа, уже превратился в зрелого человека, закаленного борьбой и перипетиями иммиграции; в третьей главе — новый прыжок, не только новаторский, но, скажем так, без тормозов, — в Остин (Техас, Соединенные Штаты), в конец XX века, где речь будет идти от первого лица. Книга должна бросить всем вызов. Восток и Запад, соединенные в одном повествовании. Тройная иммиграция: из Пекина в Куско, из Куско в Техас, из Техаса в Пекин. Один век мировой истории. Семейная сага. Если в Голливуде не снимут по этому роману фильм, то они просто козлы. Итак, Нельсон направился в гостиницу пешком, разглядывая огни торговых центров и освещенные верхушки небоскребов, мечтая о своей книге, о предложениях от кинематографистов, о долларовых чеках на кругленькую сумму. Очень скоро мир узнает, кто он такой, и все эти эстетствующие господа из Лимы, которые унижали его, приползут на коленях просить прощения: «Мы ошибались, Нельсон, протяни нам руку, мир, да?» — и он, конечно, протянет им руку; поговорит со своими друзьями из Голливуда, и те дадут им какую-нибудь солидную работу; и вдруг, даже не осознав как следует, как это случилось, он увидел в своем воображении фотографию, опубликованную одновременно в «Нью-Йорк таймс», «Комерсио», издаваемой в Лиме, и мадридской «Эль Паис». «Нельсон Чоучэнь Оталора и Стивен Спилберг беседуют во время премьеры „Восток — красный“, нового фильма американского режиссера, поставленного по одноименной повести Чоучэня Оталоры». Когда он представил себе этот день, такой выстраданный, такой долгожданный, глаза его наполнились слезами; и сразу же на мысленном экране возник Норберто Флорес Арминьо, в своем кабинете, окруженный придворными — подхалимами и всезнайками, собравшимися вокруг газетного листа. Все они говорили, что это уже слишком, что на такую высоту их стрелы не долетают, лучше не связываться с профессором Чоучэнем. И эти тоже, один за другим, приползут к нему под дверь клянчить милостыню. Конечно, так и будет.

Покинув Вень Чена и оказавшись у себя в номере, он обнаружил сообщение на автоответчике. Оно было от Ирины. «Я хочу видеть тебя этой ночью, но без твоих друзей. Выходи из гостиницы через служебный вход, он находится за тренажерным залом. Встретимся в девять и пойдем ко мне домой. Прости меня за утреннюю холодность. Целую. Ирина». Черт, сказал себе Нельсон, жизнь оправдывает самые заветные ожидания. Какой писатель пренебрег бы этой нежной, развратной девушкой ради работы? Бальзак, который был его учителем, не сделал бы этого, а это было для Нельсона более чем оправданием — это было почти приказом. Он посмотрел на часы и понял, что нужно поторопиться. Достал выглаженную рубашку, пошел в ванную, чтобы почистить зубы, подушиться и еще раз воспользоваться дезодорантом, и вышел из номера. Указания Ирины были очень ясными, но, чтобы последовать им, он должен был улизнуть от своих телохранителей. Это казалось ему относительно легким, поскольку они дежурили у главного выхода.

Итак, Нельсон направился по внутреннему коридору до тренажерного зала. Три толстяка, несомненно, американцы, крутили педали велотренажеров; молодой китаец качал пресс; какая-то дама истекала потом на движущейся дорожке, то и дело ощупывая свои ягодицы. Он без труда разыскал позади душевых кабин дверь и вышел на улицу.

Окинул темноту взглядом; у машины, стоявшей в отдалении, включились фары. Это она? Да. Как только он поднял руку, автомобиль тронулся. Нельсон прыгнул внутрь, и они поехали.

— Я тоже очень хотел увидеть тебя, моя прекрасная матрешка, — сказал Нельсон, целуя Ирину в шею. — Я знал, что твоя холодность при соприкосновении с горячей латиноамериканской кровью в конце концов улетучится.

— Честно говоря, sweet heart, в эту минуту моя кровь кипит, но по другим причинам. На заднем сиденье для тебя сюрприз. Посмотри и поздоровайся.

Обернувшись, Нельсон увидел человека в темном костюме и тканевой маске, закрывавшей лицо. И дуло пистолета.

— Но что?! — воскликнул Нельсон. — …Кто, черт возьми, этот тип?! Он вооружен. Останови, пожалуйста, думаю, мне лучше выйти. Отложим нашу встречу до другой ночи…

— Не знаю, понял ли ты, — заметила Ирина. — Пистолет не для того, чтобы просто показать его тебе. Он может в тебя выстрелить.

Нельсон нервным движением опустил руку на бардачок, и человек в маске приложил ему пистолет ко лбу.

— Насколько я знаю, он мало говорит, — объяснила Ирина, — зато действует очень убедительно. Не пытайся делать глупости; он проворнее мухи.

Впервые перед носом Нельсона оказался пистолет. Проанализировав свое внутреннее состояние, он нашел, что испытывает прежде всего огорчение, чувство нелепости происходящего и только потом страх. Кто-то посмеялся над ним. Он решил, что Вень Чен и его люди вытащат его из этой передряги, поэтому глубоко вдохнул и постарался успокоить свои нервы. Что, черт возьми, у Ирины общего со всем этим? Мягко говоря, она была красивая предательница. Наживка, которую он должен был проглотить.

— Для кого ты меня похищаешь? — спросил Нельсон.

— На самом деле это не я тебя похищаю, — усмехнулась Ирина. — Я только оказываю им эту помощь, и, хотя ты, конечно, не поверишь, это получилось совершенно случайно. Но в конце концов я не могу тебе многого объяснить сейчас. Задашь свои вопросы позже.

Мелькали улицы, переулки, проспекты. Поскольку Нельсон не понимал надписей, все казалось ему одинаковым. На одном из зданий он увидел ряд красных лампочек с желтой окантовкой. Потом они пересекли парк — видно было основание древней стены — и очутились в более малолюдном районе. Человек в маске надел ему на глаза повязку.

Он почувствовал, как машина свернула и они въехали в какой-то гараж, где пахло маринованной рыбой, жареной соей и специями; казалось, что это служебный вход ресторана. Потом запахи исчезли. В пункте конечного назначения все трое вышли, Нельсон смог снять повязку; человек в маске следовал позади, не вынимая пистолета. Сначала они поднялись на несколько этажей на грузовом лифте, а потом пошли по сырому коридору со стенами, на которых облупилась краска.

Похоже на заброшенные кабинеты мореходной компании, подумал Нельсон, как всегда, во власти поэтических аналогий, хотя в этом случае, поскольку речь шла о городе, не имеющем выхода к морю, это казалось полнейшей чепухой. Когда они дошли до конца коридора, человек в маске открыл какую-то дверь, втолкнул туда Нельсона и снова запер ее.

— До свидания, sweet heart, — услышал он голос Ирины.

Нельсон упал на пустые деревянные ящики и одним прыжком поднялся, поскольку почувствовал некую опасность. Он напряг в темноте мышцы, как если бы ожидал неминуемой атаки дикого зверя. Потемки становились все более прозрачными, до тех пор, пока он не смог видеть; то, что он увидел, было огромной комнатой, чем-то вроде гигантского чердака, — в Китае, он уже пенял, все было большим… все, кроме китайцев, — наполненного деревянными ящиками. Потом он услышал шум, который привел его в состояние боевой готовности. Из-за пирамиды ящиков явился луч света, и потом, почти паря в воздухе, человеческая голова. Нельсона охватило чувство нереальности происходящего. Человек, который вышел из-за пирамиды ящиков, был не нищий, это был… Гисберт Клаус, профессор из Германии! Трудно сказать, кто из них двоих был более изумлен.

— Вы — прозаик из Перу? — спросил Гисберт Клаус, глядя на него глазами, расширенными, как две луны.

— А вы… — Клаус! — отозвался Нельсон.

Если бы Нельсону нужно было описать эту сцену в одной из своих повестей, он бы подпустил апокалипсической атмосферы в стиле Томаса Пинчона или даже больше, в стиле Филипа Кей Дика. Что-то вроде: «Человек поднял голову и понял, что оказался среди гнили, пустых ящиков и каких-то запчастей. На этом кладбище вещей лицо его не выражало никакого героизма; скорее некоторое смирение, как если бы горы беспризорных предметов передали ему свое прочное неверие в жизнь».

— Что вы здесь делаете? — спросил профессор Клаус.

— Честно говоря, именно это я и хотел бы знать, — ответил Нельсон. — Какого черта я здесь делаю.

И еще одна груда ящиков, подобно фосфоресцирующему грибу, осветилась среди потемок. Персонаж, появившийся из-за нее, показался Нельсону человеком, когда-то потерпевшим кораблекрушение, приговоренным к тюремному заключению на острове, как Эдмон Дантес, — кстати, фигура графа Монте-Кристо должна была ему потребоваться в час его триумфального возвращения, для наказания всех тех, кто смеялся над ним; он также подумал о «Сумасшедшем Максе», с некоторым опозданием сообразив, что странные предметы, висевшие у незнакомца на шее, были крест и четки.

— Разрешите представить вам отца Жерара, — сказал Гисберт Клаус. — Он наш предшественник в этом стран ном и негостеприимном месте. Кстати, падре, вы говори те по-английски?

Жерар ответил утвердительно. Потом подошел так близко, что Нельсону показалось, будто тот собирается его обнюхать.

— Вы колумбиец? — спросил он.

— Нет, — ответил Нельсон. — Перуанец.

— А, уже ближе, — сказал священник. — В таком случае, возможно, вы и есть тот человек, которого я жду. Я вас проверю: вы интересуетесь китайской поэзией XVIII века?

Нельсон посмотрел на Клауса, не понимая, и тот сделал ему жест, которым хотел сказать: «Он действительно кажется сумасшедшим, но через некоторое время перестает им казаться. Это всего лишь человек, который слишком много времени провел в одиночестве. Послушайте его. Оно того стоит».

— Я ничего в этом не понимаю, падре, извините, — ответил Нельсон. — У меня сегодня вечером было назначено свидание, и когда я шел на него, кто-то силой притащил меня сюда. Я знаю профессора, но вас…

Сказав это, он вспомнил о Вень Чене. Он говорил ему о пропавшем французском священнике, том, что охранял рукопись, которую все искали. И его немедленным заключением было: это он, и он в руках Клауса, который действительно немецкий шпион и организовал его, Нельсона, похищение! Кроме Вень Чена, только Клаус знал, в какой гостинице он живет. Кроме того, он мог видеть Нельсона с Ириной — ведь с ней Нельсон познакомился в «Кемпински», где остановился Клаус. Эти мысли возникли в его голове в десятые доли секунды, как обычно бывает с великими откровениями. И он с недоверием посмотрел на Клауса.

— Надеюсь, вы не думаете, что я… — сказал Клаус. Нельсон напряг все мускулы своего тела и прыжком взлетел на один из ящиков.

— Здесь что-то нечисто, — заявил он сверху. — Я не спущусь отсюда до тех пор, пока происходящее не прояснится!

— Осторожно! — предупредил его Клаус. — Вы можете упасть спиной и удариться затылком или пораниться ржавым гвоздем.

— По мне, так можете хоть навечно оставаться на этом ящике, — пожал плечами Жерар. — Если вы не мой связной, делайте что хотите, господа…

Сказав это, он удалился в свое убежище из дерева и жести. Потом погасил фонарь, и «гриб» исчез в потемках. Клаус продолжал настаивать:

— Спускайтесь оттуда, ради Бога. Вы можете повредить себе что-нибудь. Идите сюда, позвольте объяснить вам то, что мне известно.

Нельсон засомневался. Возможно, у Клауса инструкция — заставить его поверить, что они оба пленники, и, таким образом, воспользовавшись доверием, обычно рождающимся между двумя людьми, пережившими одно и то же несчастье, выудить у него то, что ему было известно. Но что-то тут не сходилось: если кюре, с которым Нельсон только что познакомился, — тот самый, о котором говорил Вень Чен, значит, и рукопись здесь, в этом темном помещении.

— Спускайтесь, пожалуйста, — настаивал немец. — Не ведите себя, как ребенок, подвергая опасности прежде все го себя. Идите сюда, дайте руку.

Нельсон решил спуститься, но без помощи профессора. Он тихо спрыгнул. Потом зажег сигарету, закурил.

— Что это все значит, профессор? — спросил он.

— Я расскажу вам прежде всего, как я сам здесь оказался, — сказал Клаус. — Это некоторым образом объяснит ваше присутствие. Все это — моя вина. Вы с этим никак не связаны.

Нельсон был благодарен, что разговор ведется по-английски, на языке, которым оба прекрасно владели, поскольку ошибки профессора в испанском доводили его до белого каления. Что же такое «это», с чем он никак не связан? Нельсон сел на старый ящик из-под прохладительных напитков и стал слушать.

— Я был ночью в парке Пурпурного бамбука, знаете это место? — спросил Гисберт Клаус. — Ну, не важно, это красивейшее место на северо-западе Пекина. Я пил чай и делал некоторые заметки касательно своего пребывания в городе, книг, которые нашел, писал и о том, что я здесь узнал. Когда я вышел из чайного домика и уже собирался возвращаться в отель, рядом остановились два автомобиля, и двое незнакомцев, которых я, кстати, раньше не видел, притащили меня сюда. Полагаю, ваша история похожа на мою, но боюсь, вас вовлекли во все это по моей вине. Видите ли, вполне возможно, что в моем номере нашли ваш роман, который вы так любезно сочли возможным мне посвятить, и карточку с координатами вашего отеля. Вся эта история кажется безумной, но если вы немного успокоитесь, я вам ее расскажу. Повторяю вам, все произошло по моей вине. Виновато мое тщеславие и гордость знакомством с вами.

Сказав это, немец рассказал Нельсону с самого начала о своем интересе к творчеству Ван Мина, о научных статьях об этом поэте и о своем намерении, которое сейчас он считал легкомысленным, совершить переворот в синологии, сделав открытие такого значения, что имя Гисберта Клауса вознеслось и пребывало бы в веках наравне с именами мэтров этой столь сложной науки, основоположником которой был отец Матео Риччи, иезуит, которым Гисберт так восхищался. Профессор Клаус так и выразился — «пребывало бы в веках», однако потом объяснил, что некоторым образом в научных дисциплинах идея этого пребывания в веках иная, чем в искусствах, где среди других значится и имя высокочтимого писателя из Перу, знаменитого прозаика, поскольку в науке открытия живут, да позволено будет высказать эту азбучную истину, до тех пор, пока не будут превзойдены новым открытием, что почти всегда рано или поздно происходит, или же, что еще хуже, они превращаются во всем известные вещи, что делает его поведение еще более легкомысленным и безответственным. Тут он наконец заговорил о рукописи «Далекая прозрачность воздуха», обо всем том, что видел и не смог рассказать, о том, как впервые узнал о ее существовании от любезного букиниста с улицы Донгси, где он нашел и первое издание Хосе Марии Аргедаса, с которого, заметил профессор, и началась эта интрига, хотя здесь была своя хорошая сторона, по крайней мере для него — а именно, возможность познакомиться со столь выдающимся представителем американской литературы. Затем Гисберт подробно остановился на открытиях, сделанных им при чтении книги Пьера Лоти, на непосредственной причине этого любопытства, возникшей еще в Париже, а также на внезапном и властном желании предпринять путешествие в Пекин, позволившее ему некоторым образом заново открыть жизнь, которой он так пренебрегал, что посвятил последние пять десятилетий своего существования учебе, библиофилии и читальным залам, в то время как за их пределами пульсировало настоящее, которым он никогда не интересовался. Никогда, вплоть до этого путешествия, естественно. Теперь же он был здесь и думал, что зашел слишком далеко, что вот такой ценой он заплатил за свою неопытность, поскольку эта рукопись приносит несчастья, и его предупреждали, но он, по своему высокомерию, продолжал, будучи слепым к предупреждениям, до тех пор, пока не попал в это место, и мимоходом втянул в приключение его, высокочтимого поэта. Профессор поклялся, что если представится случай, он все объяснит и сделает все возможное, чтобы Нельсона освободили. Друг мой писатель, вы не заслуживаете этого, и — это он сказал очень убежденно, — он догадывается, кто такие могут быть похитители — тайное общество в действительности, секта. Он посоветовал Нельсону не волноваться на этот счет: дескать, друг мой, я вас втянул в круговорот событий, и я вас вытащу, будьте уверены, пусть даже это будет последнее, что я сделаю в жизни.

Нельсон остался под очень большим впечатлением от того, что только что услышал. Если все это была правда — а на данный момент ему не приходило в голову ни единого соображения, почему бы это не могло быть правдой, — то Клаус самостоятельно добрался до рукописи и не имел ни малейшего представления о его, Нельсона, отношениях с Вень Ченом и тайным обществом, членов которого, по-видимому, и считал организаторами тройного похищения. По правде говоря, многое из того, о чем рассказал Клаус, Нельсон уже знал. Возможна ли такая цепь случайностей? Трудно было свыкнуться с этой мыслью. Но очевидно было одно — до сих пор Клаус ни о чем его не спросил.

— А рукопись, о которой вы говорите, профессор, — осторожно спросил Нельсон, — где она?

— Здесь… — ответил Клаус. — Она у Жерара, французского священника. Я сам имел возможность видеть ее этой ночью. Его миссия состоит в том, чтобы охранять ее, но, несмотря на это, он позволил мне поглядеть. Это оригинал. Она привязана у него стальным канатом к спине.

Нельсон замер от изумления. Он все-таки нашел ее! Господи, сказал он себе, если удастся выйти отсюда вместе с рукописью, тайное общество будет преклоняться перед ним. И у него было одно преимущество, по крайней мере, создавалось такое впечатление. Ни Клаус, ни кюре не знали, кто он на самом деле и какую роль играет в этой истории. Конечно, была еще куча проблем, начиная с этого странного похищения. Кто их захватил? Нельсон решил действовать с осторожностью. Первое, что нужно сделать, думал он, — это узнать, в каком месте их держат, в целях возможного бегства. Второе — подружиться со священником, чтобы он и ему показал свое бесценное сокровище, и, наконец, придумать что-нибудь, чтобы отобрать рукопись и освободиться, или по крайней мере сделать нечто, что привлекло бы внимание наблюдателей Вень Чена, которые должны были быть поблизости.

Сказав себе это, он решил, что план его безупречен. Который час? Два часа ночи. Скоро рассвет — время, когда можно попытаться что-то предпринять. Он предложил Гисберту Клаусу сигарету, намерившись обратить в преимущество его чувство вины на то время, пока это будет нужно, как вдруг они услышали шорох в глубине комнаты. Гисберт прижал палец к губам. «Тсс», — сказал он. Нельсон посмотрел в сторону хижины французского кюре, но свет не зажигался — знак того, что тот их не слушал. Тогда они на цыпочках подошли к месту, из которого исходил шум, и как раз вовремя: оба увидели, как в полу открылся люк, замаскированный под грудой деталей из сероватой пластмассы, и в темноте возник темный человеческий силуэт.

Один из агентов Чжэна отвез меня в гостиницу, предупредив, что, если будут какие-нибудь новости, я должен буду немедленно вернуться. Чжэн, воспитанный на традициях Красной Армии, не доверял своим и считал, что, если возникнет хоть малейший намек на путь, который может привести к священнику, действовать должны мы с ним вдвоем. Он сказал мне, что каждый день менял своих агентов, чтобы те не догадались, каков мотив наших поисков. Я был согласен на все, чтобы только уйти.

— Ах, жизнь моя, я думала, тебя не будет, — голос Омайры Тинахо лился в мои уши, как глицерин. — Я уже поднимаюсь.

Как я должен был принять ее? Держать дистанцию, чтобы она занервничала и допустила какую-нибудь ошибку? Это могло бы быть хорошим методом: избегать основного интересующего меня момента, а дальше, по мере того как встреча будет становиться более теплой, постепенно заставить ее рассказать все. «Тук-тук», — услышал я и побежал открывать, полный решимости, взволнованный, счастливый, довольный тем, что знаю, как себя вести.

— Привет, малыш, — сказала она мне, прекрасная в своем платье с летящей юбкой и глубоким декольте. — Я умирала от желания увидеть тебя.

Она поцеловала меня, страстно дыша, исследовав языком все уголки моего рта. Потом подняла юбку и опустила мою голову себе между ног, и я оказался среди увлажненных зарослей вьющихся волос, которые скрывали розоватый шрам от кесарева сечения. Я решил поменять план действий, потому что тактика «бдительного равнодушия» явно не удалась. Потом Омайра раздела меня, целуя, и это еще более поколебало мои первоначальные намерения, и в конце концов я решительно отбросил их в сторону, когда, нагая, она откинулась на стол, развела ноги и вскрикнула: «Возьми меня и ничего больше не говори». Тогда я забыл о планах, потому что правда состояла в том, что я не хотел больше ничего на свете, кроме как соединиться с ней, забыв обо всем, как в первый раз, и у меня разрывалось сердце, когда я прикасался к ней, когда входил в ее плоть, и тогда я понял сущность звука, поэзию темнокожего Гильена, ча-ча-ча, «сахар!» Селии Крус, игривую прозу Кабреры Инфанте, все, все одновременно в эту вечную секунду, потому что я влюблялся; я понимал, как прекрасен мир, если смотреть на него вместе с Омайрой, и как тускл, уродлив, враждебен мир без Омайры, и я отважился сказать: «Я люблю тебя», а она закричала: «Ах, малыш, если ты скажешь мне это еще раз, я кончу», и я, безумный, сказал ей: «Омайра, не покидай меня никогда», и она снова закричала: «Серафин, но как же я оставлю тебя, посмотри на меня, если я здесь, прикована к тебе», и я предпочел больше не задавать вопросов, подумав, что ее слова — это миражи опьянения, а потом, когда ее тело начало сотрясаться в судорогах, когда дыхание ее стало похожим на дыхание быка и она сказала мне на ухо: «Ах, командир, разряди в меня свою пушку», я почувствовал «Маэлстром» По, Биг-Бен, метеоритный дождь, целую вселенную у себя в позвоночнике, а она, задыхаясь от собственной слюны, тихо проговорила: «О, чувственный член, почему ты мне столько даешь, это счастье», и стала успокаиваться, очень медленно, полная неги, с полузакрытыми глазами; и тогда я помог ей подняться, и мы перешли на постель и там переплелись в слепом объятии, под одеялами, ища защиты от чего-то, что рано или поздно явится, чтоб разлучить нас, причинить боль, вернуть нас тому миру потемок, в котором мы пребывали раньше, заблудившись, не зная, где настоящая жизнь.

— Ты хочешь есть? — спросил я.

— Нет, какое там, — ответила она, снова целуя меня. — Я хочу остаться здесь, с тобой. Я не хочу, чтобы ты двигался. Я хочу слышать, как ты дышишь.

Мадам Баттерфляй, Мата Хари, кто бы ты ни была, я люблю тебя, я верю тебе, какое мне, к черту, дело до рукописи, сказал я себе и погасил свет, опутанный ее объятиями, я тоже хочу слышать, как ты дышишь; и так, очень медленно, мы засыпали, и я, давно мечтавший стать писателем, вспомнил стихотворение Леона де Грейффа и прочитал ей: «О, эта ночь, навсегда уснем мы, / наутро нас не разбудят, и никогда нас не разбудят».

Однако реальность — это единственное, что всегда настигает нас, и около часа ночи раздался телефонный звонок.

— Алло?

— Думаю, они у нас. — Это был голос Чжэна. — Спускайтесь в холл. Я уже послал за вами человека.

— Мы не можем сделать это утром? — взмолился я, сжимая тело Омайры.

— Нет, поторопитесь. Все объясню на месте.

Сам Пекин этой ночью казался нереальным, но мне было легче оттого, что я знал: Омайра ждет моего возвращения. «Если тебе нужно уйти, иди, но я останусь здесь, — сказала она и добавила: — Не знаю, во что ты впутался, Серафим… Не буду ни о чем тебя спрашивать, но, если здесь замешаны женщины, предупреждаю: у меня на это хороший нюх!» Мне понравилось, что она ревнует. Это был своего рода способ сказать: ты уже мой.

Когда я приехал, Чжэн повел меня на террасу и протянул бинокль:

— Вон там, смотрите.

Вначале я увидел только два темных круга, но потом среди бликов смог различить очертания некого строения.

— Как вы это обнаружили? — спросил я.

— Один из моих людей увидел, как из гаража выезжает автомобиль через служебную часть ресторана. Его вела блондинка. Это весьма необычно. Возможно, это ничего не значит, но стоит проверить. Идемте.

Я почувствовал бешенство. Меня выдернули посреди ночи из ложа любви из-за простого подозрения? По правде говоря, мне уже было все равно, я хотел лишь вернуться обратно.

— Мы оба должны идти? — спросил я.

— Да, — ответил Чжэн. — Напоминаю, что вы — единственный, кто имеет право получить рукопись. Я только должен отвести вас к ней.

— Мой Бог! — воскликнул я. — Какая привилегия! Ну хорошо, идемте.

Прежде чем уйти, Чжэн дал мне черный пиджак, фонарь, шапку и перчатки.

После того как свои дали нам знак, что опасности нет, мы в тени пробрались к дверям гаража. Чжэн вошел первым, я за ним, подумав, что, если кто-нибудь попадется нам по дороге, он по меньшей мере испугается, особенно из-за серых шерстяных шапок, которые были на нас. Они, кстати, кусались, будто сделанные из проволоки. Действительно, через гараж ресторана шла узкая мощеная дорога, ведущая в центральную часть группы зданий.

Чжэн прыгал, прячась в тени, а я очень быстро двигался следом, как если бы не знал, что умею двигаться, испытывая страх, беспокойство, удивление перед самим собой, но и уверенность, пьянящее ощущение своего бессмертия, которое, несомненно, было результатом недавней эротической сцены с Омайрой. Как меняется человек, когда его любят, философствовал я, но идея эта так и осталась невоплощенным черновиком, поскольку в ту же минуту мы приблизились к воротам, сделанным, по всей видимости, из стали. При помощи рычага Чжэну удалось приподнять их на несколько сантиметров, и через щель мы пробрались внутрь. За ними оказался пахнувший сыростью заброшенный двор, который сообщался с другим двором, а тот, в свою очередь, — с третьим. Там заканчивалась мощеная дорога.

Мы стояли перед полуразрушенным сараем. Открыть одно из окон было просто, поскольку во всех стекла были разбиты, петли ржавые. Через мгновение мы залезли внутрь. Откуда начинать наши поиски в этом просторном помещении, разделенном на два темных нефа, с железными лестницами, которые вели наверх неизвестно куда?

— Вы гуда, — сказал Чжэн. — И помните: передвигаться медленно, смотреть, что находится под тем местом, куда вы собираетесь поставить ногу, держаться в тени. Если что-нибудь найдете, нажмите на кнопку своего телефона; если не сможете говорить и будете в опасности, дважды ударьте пальцем по микрофону. Когда ваш осмотр будет закончен, поднимайтесь наверх вон по той лестнице и продолжайте на верхнем этаже. Я буду обследовать эту сторону. Если ничего не найдем, встретимся наверху. Есть вопросы?

— Да. Это действительно опасно?

Чжэн почесал подбородок.

— Как посмотреть. Из каждой тени может кто-то выпрыгнуть и вцепиться вам в шею. Лучше быть готовым ко всему.

— Спасибо за совет, — ответил я.

— Удачи, увидимся наверху.

Он пожал мне руку и удалился короткими прыжками. Даже я, видя его, не слышал его шагов.

Я попытался подражать ему, но лишь только повернулся, как наткнулся на деревянный ящик и загремел. Не знаю, насколько сильным был звук, но у меня кровь застыла в жилах. Тогда я зажег фонарь, чтобы посмотреть, куда иду, потом погасил и начал продвигаться вперед. Впервые я вышел на ночную «вылазку». Я видел это в фильмах и, по правде говоря, в своих движениях подражал Харрисону Форду в «Беглеце», когда тот ищет на крыше здания врага, чтобы убить. Кстати, это место имело некоторое сходство с декорациями фильма — старый, заброшенный промышленный склад.

Я дошел до конца помещения, не обнаружив ничего особенного, и поэтому — делать нечего — решил карабкаться по лестнице; в действительности это были поставленные друг над другом и приделанные к стене железные скобы. Начав подниматься, я заметил, что мой обычный лишний вес как бы уменьшился, я чувствовал себя легче. Или это нервы? Не знаю… Суть в том, что, не глядя вниз, чтобы избежать головокружения, я сумел добраться до какой-то антресоли, которая, согласно моим подсчетам, находилась метрах в пятнадцати от пола, там я перевел дух, дал отдохнуть рукам, снова зажег фонарь, узкий луч которого не должен быть очень заметен для тех, кто мог встретиться на моем пути. Держась за железные поручни, я поискал взглядом Чжэна, но не увидел его. Что я увидел в глубине своей антресоли, так это витую лестницу, которая кончалась на потолке. Я со всеми предосторожностями подошел поближе и снова зажег фонарь. Три витка спиральной лестницы и закрытый деревянный люк наверху. Я знаю по своему опыту кинозрителя, что у каждой лестницы есть одна-две ступеньки, которые ломаются, особенно если человек пытается двигаться бесшумно, поэтому я испытал на прочность каждую, прежде чем подняться. Таким образом я добрался до люка, который, естественно, был заперт, но замок, по счастью, был с нижней стороны. Светя себе фонарем, я изучил ржавые петли и увидел, что его уже долгое время не открывали. С первой попытки дверца не поддалась, но со второй, толкнув плечом, я сумел приподнять ее. Петли, повернувшись вверх, хрустнули с металлическим звуком. Я замер, держа люк приподнятым, ожидая, пока эхо от этого шума не рассеется. Как будто ничего не произошло, поэтому я открыл люк полностью и попал на верхний этаж, который, как я полагал, будет таким же, как и нижний.

Разница была в том, что, подняв голову, я увидел двух мужчин, смотревших прямо на меня; четыре глаза, с выражением, представлявшим нечто среднее между любопытством и беспокойством, следили за моими неуклюжими движениями. Для моих нервов это было слишком. Фонарь покатился по полу, кровь ударила мне в мозг, и весь мир обрушился на меня.

Гисберт Клаус и Нельсон Чоучэнь Оталора недоверчиво наблюдали за странным человеком, который возник из темноты, но когда тот повернулся и заметил их, на лице его отобразилась паника, глаза его завертелись, как числа на игральном автомате, и он в обмороке рухнул на пол.

Это еще больше возбудило любопытство Гисберта и Нельсона, которые сомневались, обыскать ли его, чтобы забрать оружие, или оказать ему помощь. Но в обоих победила человечность, они приподняли его голову. Гисберт, вспомнив о своем давнишнем опыте бойскаута, расстегнул пиджак, чтобы тот не давил ему на грудь.

Через несколько секунд неизвестный открыл глаза, поморгал и пробормотал: «Омайра». Оба пленника, стоя над ним, переглянулись, не понимая, и продолжали ждать, что будет дальше. Нельсон подумал о кубинке и сказал себе, что это невозможно, что это случайность. Потом вновь прибывший почесал голову и, вместо того чтобы нанести удар, снова посмотрел на них и спросил:

— Ду ю спик инглиш?

Гисберт и Нельсон переглянулись. Стоит ли им отвечать? Откуда вообще возник этот незнакомец, неуклюжий, одетый в черное? Разглядев его, они поняли, что он слабый человек и не причинит им вреда. Он не смог бы.

— Йес, — откликнулись мужчины одновременно.

— В таком случае скажите мне, пожалуйста, что это, черт возьми, за место и кто вы такие?

— Видите ли, — сказал Нельсон, — первым представляется тот, кто пришел. Полагаю, это вы должны сказать нам, кто вы такой и прежде всего где мы. Кстати, судя по вашему выраженному акценту, я бы мог утверждать, что вы родом из испаноязычной страны.

— Действительно, я колумбиец, — сообщил тот. — Меня зовут Суарес Сальседо.

Пленники переглянулись: тот самый знаменитый колумбиец, которого ждет священник Жерар!

Они посмотрели на него с интересом, как если б он был животным в террариуме или корнем диковинного растения. Нельсон подумал: «Если это — знаменитый спаситель, полагаю, нам не повезло». Гисберт, человек пожилой и умудренный опытом, подумал противоположное: «Черт, до чего изменился образ героя в конце нашего века».

— Я — Нельсон Чоучэнь, — сказал Нельсон, — перуанец.

Вновь прибывший снова уронил фонарь. Казалось, он крайне изумился, услышав это имя.

— А я — Гисберт Клаус, из Германии.

Снова колумбиец широко раскрыл глаза, и к выражению удивления добавилось нечто новое: страх. Два шпиона, немец и перуанец! Вместе! Несомненно, именно здесь держат знаменитого французского кюре, а следовательно, и рукопись. Он должен бы нажать кнопку телефона, чтобы предупредить Чжэна, но что-то его удерживало. Ни один из этих двоих, честно говоря, не вызывал у него страха. И он решил подождать.

— Значит, вы… — произнес Суарес Сальседо. — Вы… Я хочу сказать, что вы — профессор Гамбургского университета, а вы — писатель, не так ли?

Оба пленника сели. Нельсону, несмотря на обстоятельства, было лестно, что незнакомец признает его писателем.

— Объясните, пожалуйста, как вы сюда попали и где мы? — поинтересовался Нельсон.

Суарес Сальседо посмотрел на них с любопытством. Возможно ли, что они ничего не знают? Поведение обоих больше напоминало поведение пленников, чем стражников. Так или иначе, он решил внести ясность.

— Где мы и что это за место — это вы должны мне объяснить, — твердо сказал Суарес Сальседо. — Для начала я хочу, чтобы вы знали: здание окружено, не существует ни малейшей возможности бежать. Советую сдаться, не оказывая сопротивления, поскольку вскоре сюда прибудут вооруженные агенты. Нижние этажи находятся под контролем, несколько машин блокируют улицы. Если у вас есть оружие, пожалуйста, положите его на пол.

— Оружие? Сдаться?! — воскликнул Гисберт Клаус, удивленный и взбешенный одновременно. — Это самая идиотская вещь, которую я когда-либо в жизни слышал! Мы же здесь против нашей воли. Лучше скажите, кто, черт возьми, вы такой!

— Я уже сказал вам, кто я такой, и это имеет сейчас наименьшее значение, — ответил Суарес Сальседо. — Я пришел освободить священника, которого вы держите в плену. Покажите мне, где он, и с вами ничего не случится. Вы, профессор Клаус, сможете укрыться в своем посольстве, ну а вам, глубокоуважаемый писатель, во имя некоей латиноамериканской солидарности я позволю уехать, куда хотите. Но только после того, как вы отдадите мне священника. Вам ясно?

Глаза Гисберта Клауса излучали огонь, он был в ярости оттого, что считал «иррациональной ситуацией», поскольку «иррациональное» было для него синонимом «смешного». Видя, что профессор совсем разнервничался, Нельсон сказал ему на ухо:

— Профессор, разрешите мне это уладить самому. Он колумбиец, а я перуанец. Позвольте мне попробовать. А вы глубоко вдохните и стойте в стороне. Прошу вас, пожалуйста.

— Хорошо, — кивнул Клаус.

Нельсон повернулся и подошел к Суаресу Сальседо. Он взял его за предплечье, подвел к окну и сказал на чистейшем латиноамериканском испанском:

— Ну, браток, мы сейчас быстренько уладим эту передрягу. Профессор нервничает, но он неплохой человек. Дело в том, что он к этому всему не имеет абсолютно никакого отношения. Оставим притворство и поговорим начистоту: вы ищете рукопись, так?

— Да, и предупреждаю вас, — ответил Суарес Сальседо, — я не уйду, пока не получу ее в собственные руки и пока не освобожу французского кюре, хотя последнее менее важно.

— Да, да, но не нервничайте так… — успокоил его Нельсон. — Послушайте, я расскажу вам, кто я, что делаю и на кого работаю, и кто в действительности этот немецкий господин, который вон там сидит. Потом вы расскажете мне, кто вы и на кого работаете, а затем мы уладим это дело. Кстати, прежде чем углубиться в суть проблемы, мне хотелось бы задать вам личный вопрос, если вам не слишком сложно ответить: вы читали что-нибудь из моих произведений? Некоторое время назад вы сказали, что я писатель.

Суарес Сальседо попытался вспомнить что-нибудь из книги, которую они нашли в номере Гисберта Клауса, и пожалел, что прочел всего один абзац. Теперь он мог поладить с этим несчастным.

— Ну, видите ли, я действительно начал читать одно ваше произведение, «Блюз Куско», но, поскольку я получил его совсем недавно, еще не закончил, — наконец сказал Суарес Сальседо. — У вашей книги красивая обложка, с этой фотографией площади Армас на голубом фоне, и там очень живая проза.

Грудь Нельсона раздулась, как у павлина; новый знакомый немедленно показался ему утонченным, высококультурным человеком.

— Если у вас хороший вкус, вы, вероятно, оцените роман, — веско сказал Нельсон. — По крайней мере я надеюсь.

— Что у меня хороший вкус или что я его оценю?

— И то и другое.

— Он мне понравится, не волнуйтесь, — уверил перуанца Суарес Сальседо. — Признаюсь, что я тоже в молодости хотел стать писателем и где-то, в каком-то ящике стола, у меня сохранилось несколько отредактированных грешков юности.

— А, ну если мы не только оба латиноамериканцы, но и коллеги, — продолжал Нельсон, — то мы уладим это дело в два счета. Жаль, что у вас нет с собой бутылочки виноградной водки. Или рома. Вы любите ром, правда? Я хочу сказать, вы, колумбийцы.

Гисберт, сидя возле люка, наблюдал, как разговаривают два латиноамериканца. Они ходили туда-сюда, останавливались и жестикулировали, ударяли друг друга по плечу и продолжали беседу, бродя взад-вперед. В одну из пауз Чоучэнь нарисовал график на пыльном оконном стекле — по крайней мере так показалось профессору, — а Суарес Сальседо в это время кивал головой. Странным Гисберту показалось, что они вдруг как будто стали не соглашаться друг с другом, поскольку жестикулировали и говорили «нет». Клаус как раз размышлял над этим, как вдруг на его плечо осторожно опустилась рука. Это был священник Жерар.

— Кто этот другой? — спросил он.

— Колумбиец, — ответил Гисберт. — Полагаю, падре, ваше заточение вот-вот окончится. И надеюсь, мое тоже.

— Значит, это спаситель?

— Ну, — сказал профессор Клаус, — называть его так кажется мне чрезмерным. Я бы сказал проще: это человек, которого вы ждали.

— Хвала Господу! — произнес Жерар, вглядываясь в полумрак. — А что там происходит?

— Точно не знаю, — прошептал Клаус. — Полагаю, они пытаются прийти к согласию. И надеюсь, они сделают это прежде, чем придет кто-нибудь еще. Если это случится, для всех на складе не хватит места.

Латиноамериканцы заметили, что священник вышел из своего логова, и подошли ближе.

— Вы Режи Жерар? — спросил Суарес Сальседо.

— Да, это я, — ответил кюре. — А вы…

— Суарес Сальседо. Я пришел, чтоб вытащить вас отсюда.

Священник молча подошел и внимательно посмотрел ему в лицо. Он вглядывался в его лоб, глаза, рот. Очень медленно. Он осмотрел журналиста сверху вниз, не сделав ни жеста. В конце концов он сел.

— Это точно, — сказал Жерар. — Это вы. Я узнал ваше лицо. Идемте со мной, у меня для вас кое-что есть.

— Солнцезащитные очки посла? — спросил Суарес Сальседо.

— Именно! — воскликнул Жерар. — Наконец-то пришел человек, который понимает, о чем я говорю. Идемте. Господа, прошу извинить нас, мы покинем вас на минутку.

Жерар отвел Суареса Сальседо в свое убежище. Тем временем Нельсон пригласил Гисберта к окну, чтобы объяснить, о чем они говорили с колумбийцем.

— Сюда, вперед, пожалуйста, — сказал Жерар Суаресу Сальседо.

Священник украсил свое убежище рухлядью, которую нашел в помещении. Спал он на груде картона, а сбоку, на ящике поменьше, который исполнял функции ночного столика, стоял газовый фонарь.

— Сначала меня прятали в месте получше, где было больше света и открывался вид на город, — говорил священник, — но несколько недель назад перевезли сюда, здесь безопаснее.

Суарес Сальседо решил: не стоит объяснять священнику, что его обманули. Что в действительности в этом месте его удерживали те, кто не имел никакого отношения к французской католической церкви. Странно было, что у него не отняли рукопись.

— А кто перевел вас сюда?

— Честно сказать, сам не знаю, — признался Жерар. — Китайцы, я полагаю, но я их никогда не видел, так же как никогда не видел и тех, кто прятал меня раньше, с самого первого дня. Меня спрашивали о рукописи, но я только ответил, что она в надежном месте. Приказ преподобного Ословски был не отдавать ее никому, кроме вас. Даже ему самому. В любом случае никому, кто не знает пароля. Так он мне сказал.

— Так где же она?

— Подождите минутку.

Жерар снял свое одеяние, потом шерстяную кофту, наконец, фланелевую рубашку. Суарес Сальседо поморщился от отвращения, когда увидел металлический трос, впившийся в тело, запекшуюся кровь, помертвевшую кожу. Жерар начал снимать его, ни единым жестом не показав, что ему больно. За спиной оказался пластиковый пакет, запачканный запекшейся кровью и корками. Внутри находилась рукопись.

— Солнцезащитные очки посла! — воскликнул Суарес Сальседо, беря ее в свои руки.

— Я выполнил свою миссию, — откликнулся Жерар, — и теперь могу вернуться к моим молитвам, к работе в квартале и к чтению Евангелия.

— А что вы делали все это время? — спросил Суарес Сальседо.

— Молился в тишине, размышлял о своем заточении и об одиночестве, рассматривал рукопись и делал, под диктовку моих мыслей, некоторые заметки. Вызнаете, теперь, когда все кончено, я могу сказать вам, что стал другим человеком.

Суарес Сальседо увидел, что в конверте лежит еще что-то: маленькая тетрадка, на обложке которой он заметил надпись: «Человек, который прячется в сарае». Это были записи Жерара.

— Я могу их прочесть? — спросил он, открывая их.

— Оставьте их себе, пожалуйста. Эти заметки принадлежат рукописи, а не мне.

— Но это ваше.

— Нет, это только мысли, — сказал он. — Мысли приходят и уходят, они не принадлежат никому. Возьмите их себе, а после того как прочитаете, если вам это интересно, подарите их, уничтожьте… Делайте что хотите. Я возвращаюсь к Богу, это моя главная мысль.

Суарес Сальседо убрал конверт во внутренний карман своего пиджака. Потом он вышел наружу. Клаус и Нельсон Чоучэнь ждали его.

— Как вам наше предложение, профессор Клаус? — спросил Суарес Сальседо.

— Согласен. Теперь мы можем идти?

— Да, — сказал Нельсон Чоучэнь. — Пойдемте.

Падре Режи Жерар в последний раз с тоской окинул взглядом свое пристанище, и все заметили, что, несмотря на заточение и лишения, какой-то частью души он сожалел о том, что покидает это место. Остальные в молчании предоставили ему минутку, чтобы взять себя в руки, но, когда все уже собирались спускаться по лестнице через люк, какой-то голос на ломаном английском приказал остановиться.

— Никому не двигаться! — Человек в маске с пистолетами в обеих руках шел на них. — Куда это вы направляетесь? Опуститесь на пол, очень медленно, руки на затылке.

Нельсон подумал, что это слишком. Во второй раз за одну и ту же ночь у него перед носом был пистолет! Профессор Клаус упал на колени, на пол, спеша исполнить приказ. Суарес Сальседо и Жерар в ужасе остановились.

— На пол! — вновь крикнул человек в маске.

Когда все четверо оказались на полу — они лежали в форме креста, — человек подошел поближе. Потом они услышали звук двух взводящихся курков.

— Не знаю, у кого из вас рукопись, — сказал нападавший. — Считаю до пяти. Если она не появится, начинаю стрелять по ногам. Раз, два, три…

Суарес Сальседо очень медленно протянул руку к карману своего пиджака.

— Четыре, пять…

— Вот она, не стреляйте… — И он бросил конверт к ногам человека в маске.

Тот медленно наклонился, подобрал конверт и начал пятиться.

— А теперь послушайте, — сказал он. — Я уйду, но если кто-нибудь из вас попытается подняться, мой товарищ пустит ему пулю в лоб. Он снайпер.

После того как он это сказал, послышался грохот, а потом три выстрела. Неясная фигура покатилась по полу, Суарес Сальседо отважился поднять голову и увидел Чжэна. Он приблизился ползком и был рядом как раз в тот момент, когда тот снимал капюшон с человека в маске.

— Криспин! — воскликнули оба.

Суарес Сальседо удостоверился в том, что испанец не ранен: пули были выпущены из его пистолета.

— Всего лишь удар по голове, ничего страшного, — пояснил Чжэн, забирая у него оружие. — Но, как предатель, он заслуживал большего. Все вставайте! Нужно уходить отсюда.

Суарес Сальседо подобрал конверт. Клаус первым полез в люк. За ним последовал Жерар, потом Нельсон. Когда Суарес Сальседо уже собирался спускаться, он услышал свист пули у своего уха.

— На пол, — крикнул Чжэн, — в нас стреляют!

От пулеметной очереди воздух наполнился порохом. Чжэн, вооруженный пистолетами Криспина, стрелял в ответ.

— Спускайтесь, спускайтесь, — прокричал он Суаресу Сальседо, и тот головой вниз бросился в люк.

Упав на нижний этаж, он увидел своих трех товарищей по бегству, они прятались за металлическим ящиком.

— Что там, наверху, происходит? — спросил Клаус.

— Человек в маске был не один. Пошли, нужно спускаться дальше.

Он указал им на лестницу в стене, но Нельсон вдруг удержал всех.

— Минутку, — сказал он, — кто-нибудь может выстрелить сверху. Слишком рискованно.

На верхнем этаже Чжэн один противостоял нескольким вооруженным наемникам. Он ползком добрался до Криспина, который так и не пришел в себя, и вынул из его карманов несколько обойм с пулями. Лотом вернулся к проему люка, таща за собой испанца, и стал стрелять, рассудив, что если двое снайперов стреляли из более высокого здания, то остальные — из-за двери. Тогда он спустил вниз тело Криспина, бросился туда сам, ногами вниз, закрыл люк и спустился.

— Зачем вы его притащили? — спросил Суарес Сальседо, указывая на бывшего «человека в маске».

— Только он может объяснить, кто там стреляет, — ответил Чжэн. — Вы, когда это закончится, уедете, а мне здесь жить. Не лишним будет узнать, кто это палил по мне с таким ожесточением.

— Наше положение очень серьезно?

— Не беспокойтесь, — ответил Чжэн. — Меня готовили и к более опасным вещам. Нужно поискать другой выход, с правой стороны здания. Это единственное место, откуда не стреляют.

— Вы намерены попросить подкрепления? — спросил Суарес Сальседо.

— Об этом и речи быть не может, — возразил тот. — Мне нравится решать проблемы в небольшой компании. Возьмите этот пистолет и прицельтесь в него, он вот-вот очухается.

Действительно, Криспин начал приоткрывать один глаз, издавая слабые жалобные стоны. Когда он узнал Чжэна, на лице его отобразилась паника, а потом бешенство.

— Черт, Чжэн, как сильно меня ударили! Не может быть, что это был ты.

— Я должен был бы пустить тебе пулю в лоб, — холодно заметил Чжэн. — Вставай и пошли с нами. Мой товарищ целится в тебя, поэтому без фокусов.

Чжэн подошел ко второй лестнице, той, что вела на нижний этаж, и бросил вниз пустую банку из-под специй. Немедленно послышались шесть автоматных очередей. Три насквозь пробили латунь.

— АК-47, — заключил Чжэн. — Мы не можем спуститься, придется уходить вон через те окна.

И показал на балкон над правым фасадом. За ним была плоская крыша, с которой можно было перебраться на соседнее здание.

Гисберт первым перепрыгнул на ту сторону. Несмотря на свой возраст, он был, кажется, самым ловким. В мозгу Нельсона промелькнуло все сразу — Эльза, его мечты о славе, мысль о собственных обязательствах перед литературой, — и он спросил себя: а не окончится ли все здесь этой ночью?

— Не могли бы вы перестать молиться вслух? — попросил он отца Жерара. — Если в меня выстрелят, я не хотел бы, чтобы это было последнее, что я услышу.

Все перебрались на ту сторону, включая Криспина; Чжэн шел первым, во все стороны направляя дула своих пистолетов. Но когда они уже почти достигли соседнего здания, снова раздались очереди. Все бросились на пол. Одному из снайперов удалось спуститься на антресоль, и он стрелял через окно.

Чжэн, быстрый как молния, сделал три выстрела в том направлении, где были снайперы. Послышался шум, что-то упало. Он попал. Мы продолжили свой путь бегом, только отец Жерар не вставал. Суарес Сальседо, который был рядом, попытался помочь священнику, но, повернув его, увидел, что из груди вытекала лужа крови. Еще три выстрела просвистели мимо.

— Оставьте его, — тихо сказал Чжэн, — он мертв.

— Мертв? — повторил Суарес Сальседо в ужасе. — Что вы имеете в виду под словом «мертв»?

— Антоним слова «жив», — отрезал Чжэн. — Успокойтесь, это со всеми случается. Пойдемте. Мы должны двигаться дальше.

— Он молился, Матерь Божья, — сморщился Нельсон. — А я попросил его замолчать. О, жалкий я человек!

После этих слов прозвучал выстрел. Чжэн выстрелил в ответ, и они двинулись дальше, ползком, как черви. Струя крови хлынула из руки Нельсона Чоучэня.

— Черт, — сказал он, — в меня попали.

— Вы можете двигаться? — спросил Клаус.

— Да, ничего страшного.

Наконец они добрались до стены. Это был единственный проход между двумя зданиями, так что на данный момент они оказались в безопасности.

— Кто-нибудь еще ранен? — спросил Чжэн. Молчание, потом они услышали голос Криспина:

— Еще я, мачо. Ты почти раскроил мне череп!

— Что значит «мачо»? — спросил немец.

— Не самый подходящий момент, чтобы совершенствоваться в испанском, профессор, — возразил Нельсон. — Полагаю, нам нужно уходить отсюда. Все это становится слишком неприглядным.

— Сообщите мне по телефону, когда доберетесь донизу, — сказал Чжэн. — Я вас прикрою отсюда.

И остался, отстреливаясь из-за края стены, поскольку несколько человек попытались последовать за беглецами по крыше. Суарес Сальседо шел первым, таща за собой Криспина, и внимательно смотрел по сторонам, ища способа спуститься на улицу. Это был не склад, а старое офисное здание, поэтому они спустились по одной из лестниц. Добравшись до первого этажа, они увидели просвет на небе. Приближался рассвет. Суарес Сальседо позвонил Чжэну. Тот ответил, в трубке были слышны выстрелы.

— Мы уже снаружи.

— Как называется улица? Мне нужно предупредить одного из шоферов… подождите минутку, не вешайте трубку. — Чжэн прервал разговор, и Суарес Сальседо услышал автоматную очередь. — Сейчас вы меня слышите? Я говорил, что мне нужно знать название улицы, так я смогу устроить, чтобы вас подобрали.

— Не могу прочесть, Чжэн, — сказал Суарес Сальседо. — Написано по-китайски. Минутку… Кто-нибудь умеет читать по-китайски?

Криспин молчал. Гисберт Клаус сделал шаг вперед.

— Я, — сказал он. — Что вы хотите узнать?

— Прочитайте моему товарищу название улицы, — сказал он, передавая профессору телефон.

Клаус, гордый тем, что может внести свой вклад вдело общего спасения, взял трубку и прочел название.

— Через две минуты приедет фургончик и заберет вас отсюда, — сообщил Чжэн.

— А вы? — спросил Суарес Сальседо.

— Когда у меня закончатся патроны, я уйду. Я мог бы уйти сейчас, но хочу развлечься. Я буду на явочной квартире раньше вас.

— Помните, нам еще нужно допросить Криспина.

— Да, — сказал Чжэн, — этого я не упущу ни за что на свете.

Пока они разговаривали, выстрелы усилились. Суарес Сальседо с беспокойством стал ждать приезда машины. В этот момент он вспомнил, что в руке у него пистолет и что он должен держать на мушке Криспина, но сам себе показался смешным. Нельсон Чоучэнь Оталора исследовал свою рану, осторожно приподняв ткань пиджака.

— На десять сантиметров левее — и все. По счастью, это всего лишь царапина.

— Это была бы огромная потеря для испаноязычной прозы, — заметил Клаус. — Я рад, что тот наемник был не слишком метким.

— Я переживаю из-за пиджака, — объяснил Нельсон. — Это был один из самых изысканных. Огромная потеря для моего гардероба.

Фургон прибыл, и все сели в него. Водитель из предосторожности надел на голову Криспину капюшон и привязал его руки к заднему сиденью. Всем это показалось чрезмерным, ведь испанец уже продемонстрировал желание сотрудничать и, казалось, смирился с тем, что проиграл.

По приезде в надежное место все были поражены: Чжэн, сидя на диване, пил большими глотками чай из чашки. Одна рука его была перевязана.

— Вас ранили, — сказал Суарес Сальседо.

— В каждом сражении что-нибудь случается, — пожал плечами Чжэн. — Пустяки.

Один из сотрудников занялся Нельсоном Чоучэнем и его раной, Гисберт Клаус в это время вытянулся на диване.

— Ноги отваливаются, — пожаловался он. — Лет сорок я столько не бегал.

Чжэн допил свой чай, поднялся и отозвал в сторону Суареса Сальседо.

— Идемте, Криспин нас ждет.

Они пошли в комнату в глубине дома. Там, привязанный руками и ногами к металлическому стулу, сидел испанец.

— Ну, Криспин, — начал Чжэн, — в такого рода положениях бывает два решения: медленный путь и ускоренный. Оба они приводят к одному и тому же, только на медленном люди немного мучаются.

Криспин поднял голову и в бешенстве посмотрел на противника.

— Не собираюсь ничего говорить тебе, особенно после того удара, который ты мне нанес, сукин сын!

— Этот удар покажется тебе цыганскими ласками по сравнению с тем, что мой друг, колумбиец, способен причинить тебе.

Чжэн посмотрел на Суареса Сальседо, подмигнув ему. Тот сделал зверское лицо. Криспин занервничал.

— А что, черт возьми, вы хотите знать?

— Немногое, — сказал Чжэн. — Первое: почему ты оказался в этом сарае в маске и с пистолетом. Поскольку, полагаю, у тебя недостаточно смелости, чтобы действовать одному, второй вопрос напрашивается сам собой: на кого ты работаешь и кто были другие вооруженные люди? Для начала вполне достаточно.

Криспин, нервничая, проговорил:

— Да насрать я хотел на все.

Потом прикусил верхнюю губу.

— Видишь ли, Чжэн, ты знаешь: я человек подневольный. У меня серьезные долги. А тут пришел один мужик и предложил мне лакомый кусок за эту работу, у меня и выбора не оставалось.

Чжэн поднял подбородок, посмотрел испанцу в глаза. Вслед за этим он залепил ему оплеуху в левую щеку, такую смачную, что Суарес Сальседо закрыл лицо руками. Криспин едва не упал со стула, веревки удержали его.

— Козел! — крикнул испанец. — Если ты мне зуб сломаешь, я тебя убью! Черт, Чжэн, не усложняй мне жизнь. Это был тот мужик, о котором я тебе говорил. Тони, канадец.

Чжэн налил стакан воды, подошел к Криспину и плеснул в лицо. Тому, кажется, полегчало.

— Уже лучше, — одобрительно произнес Чжэн. — Это канадцы наняли тебя? Вооруженные люди — агенты методистской конгрегации?

Суарес Сальседо стоял за спиной у Криспина. Он был не согласен с методами Чжэна, но не делал ничего, чтобы удержать его. По правде говоря, эти методы приносили свои результаты.

— Послушай, — сказал наконец Криспин. — Я все рас скажу, если ты пообещаешь защитить меня. Эти мужики очень опасны.

— Сомневаюсь, что в твоем положении уместно выставлять требования, — ответил Чжэн. — Впрочем, говори, а там посмотрим.

Криспин сплюнул. На пол упало несколько сгустков крови, перемешанных со слюной. Потом он заговорил.

— Тони, канадец, — никакой не племянник преподобного. Насколько я понимаю, он приехал в Пекин, потому что его наняли, чтобы завладеть рукописью и отдать ее им, чтобы они себя поспокойней чувствовали. Но этот козел оказался более шустрым, чем от него ожидали, и, прежде чем приехать, он предложил ее каким-то китайцам из Нью-Йорка. Я точно не знаю, кто они такие. Слышал только, что это тайное общество, которое не хочет, чтобы рукопись всплыла, потому что иначе другая секта, которая хочет заполучить ее здесь, в Пекине, усилит свое могущество и переманит их приверженцев. Что-то вроде того. Тони должен был получить за рукопись пятьсот тысяч долларов. А мужиков с «Калашниковыми» Тони нанял здесь.

— А методисты, — спросил Чжэн, — что они думают по поводу всего этого?

— Они ничего не знают. Преподобный считает, что Тони работает на него, хотя тот его обманывает. Говорю тебе. Этот тип — он такой.

— А тебе, что он тебе предложил?

— Три тысячи долларов. Знаешь, я хотел заплатить долги и купить новый телевизор. Цветной, с дистанционным управлением. Я уже по горло сыт черно-белым дерьмом, которое у меня дома стоит.

Чжэн сжал руку в кулак и поднес его к лицу Криспина.

— И за это ты посчитал возможным взять в руки пистолет и угрожать нам?

— Черт, Чжэн, успокойся, я же не стрелял. Сам понимаешь — мужики, которым я должен бабки, шутить не любят. Они сказали, что ноги мне отрежут, если я до конца месяца не заплачу!

Чжэн пододвинул стул и сел. Суарес Сальседо подошел поближе и предложил всем закурить.

— Кажется, теперь все ясно, — проговорил Суарес Сальседо. — Что будем делать?

Чжэн погладил свою раненую руку. Потом встал, пошел в смежную комнату и только там ответил:

— Полагаю, что ничего. Согласно моим расчетам, четверо из наемников Тони отправились ко Всевышнему, а рукопись у вас. Моя миссия выполнена.

— Это точно, но я должен попросить вас еще об одной услуге, — сказал Суарес Сальседо. — Мне нужно еще один день пробыть в Пекине. Я полечу в Гонконг этой ночью, последним рейсом.

— И о какой же услуге?

— Не говорите Ословски, что рукопись уже у нас. Я сам скажу ему об этом, позже.

— Этот вопрос не входит в мою компетенцию, — ответил Чжэн. — Вам лучше знать, когда сообщить ему. Моя задача была привести вас к рукописи. Единственное, о чем вам следует помнить, — о том, что там, на крыше, остался французский священник.

— Мы не можем послать за его телом?

— Полагаю, можем.

Чжэн достал свой телефон и сказал что-то по-китайски. Потом повесил трубку и сказал:

— Все улажено. Я отдал приказ, чтобы его принесли, никому не говоря ни слова. Полагаю, он может остаться у нас до наступления ночи.

— Спасибо, — ответил Суарес Сальседо. — Я также вынужден попросить вас еще об одной маленькой услуге, но для этого нам нужно быть чрезвычайно осторожными. Пойдемте к окну, нас никто не должен услышать.

Мужчины, облокотившись о подоконник, несколько минут о чем-то переговаривались. Чжэн кивнул, потом они пожали друг другу руки. Сделав это, вернулись в зал. Нельсон Чоучэнь Оталора и Гисберт Клаус лежали на диване и, казалось, спали.

— Мы уже можем идти? — вдруг спросил Гисберт Клаус голосом, осипшим от усталости.

— Да, Чжэн нам поможет, — кивнул Суарес Сальседо. Вслед за этим он позвонил к себе в гостиницу и по просил соединить с его номером. Было семь утра.

— Алло?

Голос Омайры.

Это Серафин.

— Малыш, куда же ты пропал? Уже семь часов утра!

Суарес Сальседо попытался сложить в голове все заготовленные слова, потом он произнес:

— У меня к тебе просьба: сделай в точности то, что я тебе сейчас скажу. Не жди меня сейчас. Уходи и занимайся своими делами, но возвращайся в мой номер в пять часов вечера. Ровно в пять, а? Нам нужно поговорить.

— Ты пугаешь меня, Серафин, — сказала Омайра. — Я не хочу знать, во что ты ввязался, но скажи мне только, ты в порядке?

— Да. Пожалуйста, ровно в пять.

— Хорошо, хорошо. И ты мне ничего больше не скажешь?

— Скажу, — ответил он. — Я буду любить тебя всю жизнь.

Все четверо вышли на улицу и сели в черный автомобиль завода «Красное знамя». Утреннее движение было оживленным. Дымка придавала Пекину сказочный, нереальный облик, но на самом деле это они, тесно сгрудившиеся на сиденьях автомобиля, не вписывались в реальность. Чуть подальше, в парке, толпа совершала свои привычные утренние движения. Начался обычный день, такой же, как любой другой.

Подъехав к гостинице, я вспомнил диалог боксера из «Дикого быка», которого играл Роберт де Ниро. Он говорит своей подруге: «Поцелуй мои раны, так они заживут быстрее». Я много времени провел израненный, покрытый невидимыми трещинами, которые не кровоточили, но болели и вновь открывались со временем. Придет ли Омайра? Конечно, придет. Когда знаешь, что правильно, трудно этого не сделать. Это сказал Ословски.

Прежде чем подняться в свой номер, я зашел в торговый центр и отыскал там офис «Эйр Франс». Достав свои командировочные доллары, воспользовавшись кредитной карточкой, набрал необходимую сумму на билет Пекин — Париж в первом классе и, недолго поколебавшись, купил его на имя Омайры Тинахо. Положив билет в карман, я пошел в свой номер, чтобы ждать ее там. Пришел момент все поставить на карту. Можно сосуществовать с поражениями определенного рода, можно даже обрести легкое, декоративное счастье, но сначала надо сделать ставку. Я подумал о Коринн, о Лилиане. Подумал о трупе священника Жерара на крыше сарая и о его записях, хранившихся в кармане моего пиджака. Я подумал о Кастране, и о Мальро, и о себе самом, каким я был до того, как приехал в Пекин, но не нашел никакого отклика. Все эти имена были пустыми звуками. Наконец она пришла. Она очень нервничала. — Что означает вся эта таинственность, Серафим? — спросила она, бросаясь мне на шею.

— Лучше, если сейчас ты не будешь задавать мне этого вопроса, Омайра, — ответил я. — Он уже не имеет смысла. В девять я улетаю в Гонконг. Это прощание.

Омайра с силой обняла меня. Ее глаза наполнились слезами.

— Ах, малыш. Я продолжаю сходить с ума по тебе. Останься со мной еще на одну ночь.

Я опустился на пол. Стоя на коленях, обнял ее ноги. Я зарыл лицо в ее юбку и сказал:

— Ответь мне, да или нет, на то, о чем я тебя сейчас спрошу. Не говори мне о причинах, скажи только, да или нет.

Она молча кивнула. Тогда я протянул билет на самолет. Я показал ей, что она может воспользоваться им в любой день, из Пекина или из Гаваны. Это был билет с открытой датой.

— Ты приедешь? — спросил я.

Омайра упала на пол и снова обняла меня. Она уже не плакала.

— Да, — ответила она. — Жди меня там.

Я укусил ее губы и почувствовал что-то не то сладкое, не то горькое. Потом она подняла юбку и, откинувшись на край кровати, сняла колготки и трусики.

— Иди ко мне, Серафин, возьми меня, — попросила она. — Возьми меня всю.

Когда все было окончено, она оделась, потом подошла к зеркалу, чтобы поправить макияж и прическу. Я проводил ее до двери.

— Какая погода в Париже? — спросила Омайра.

— Через несколько дней начнутся холода.

Она задумалась на мгновение; я снова внутренне задрожал.

— Тогда лучше всего будет купить себе здесь пальто, — закончила она.

Поцеловала меня в губы и пошла к лифту. Из глубины коридора она снова сказала:

— Жди меня там.

Через несколько часов я был в аэропорту и отправлялся в Гонконг. Когда самолет взлетел, я почувствовал, что оставляю позади какой-то очень плотный, насыщенный кусок жизни и ностальгию, сильную ностальгию, Я смотрел на огни города. Океан освещенных точек. В какой-нибудь из них Омайра, должно быть, разглядывает билет на самолет и решает свою судьбу. И мою. Может быть, мне следовало остаться, рискнуть, но рукопись жгла мне грудь. Необходимо было положить конец авантюре, я должен был лететь этим ночным рейсом.

Пети и Гассо ждали меня в аэропорту после полуночи. Как ни странно, ни один из них не выразил своего удовлетворения, получив рукопись. Гассо просто открыл ее, проверил содержимое и сказал:

— В конце концов, вы проделали хорошую работу.

— Этого нельзя отрицать, — добавил Пети. — Хорошая работа.

Я отправился спать в тот же отель, в котором останавливался сразу по прибытии, но на этот раз ни огни, ни сумасшедшее движение на улицах не произвели на меня прежнего впечатления. Завтра в полдень я сяду на самолет и вернусь в Париж, а сейчас единственное, чего я страстно желал, — побыть одному. Я не смел думать об Омайре. У меня было абсурдное ощущение, что если я это сделаю, если разрешу себе мечтать о ее приезде и возможной счастливой жизни, все рухнет. Моя судьба некоторым образом была в руках незнакомки. Единственное мое срочное и необходимое дело — выспаться.

После того как двух других товарищей по несчастью высадили у дверей их гостиниц, профессор Гисберт Клаус остался наедине с Чжэном, который предложил ему помочь собрать личные вещи. Действительно, Чжэн послал кого-то в «Кемпински» с приказом войти в номер, положить все в чемодан и снова выйти, не привлекая внимания, так, чтобы профессору не нужно было возвращаться в отель. Так и произошло. Встреча с агентом должна была состояться на парковке перед Лавкой дружбы, в достаточно надежном и людном месте; туда они и направились, как раз в тот час, когда небо начинало становиться матовым.

— Встреча назначена на шесть, профессор, — сказал Чжэн. — Мой агент с большим почтением проводит вас в аэропорт, а мне еще нужно кое-что уладить в городе.

— Вы были очень любезны и отважны, молодой человек, — ответил Гисберт Клаус. — Все мы так или иначе обязаны вам жизнью. — Он дотронулся до своей сумки, где лежала рукопись, и с пылающим сердцем добавил: — Не говоря уж о том, что филологическая наука и литература перед вами в огромном долгу.

Чжэн промолчал. Он был одним из тех людей, которые чувствуют себя неловко, выслушивая благодарность, даже заслуженную.

Они прибыли на парковку, и Чжэн остановил машину у кафе. Гисберт Клаус, казалось, нервничал, хотя, если разобраться в его внутреннем состоянии, его поглотила усталость — огромная усталость после такой эйфории. Наконец-то она у него. Он получил ее. Профессору не терпелось подняться в самолет и покинуть Пекин, поскольку только в тишине своего кабинета или в читальном зале библиотеки он мог, ни на что не отвлекаясь, предаться чтению захватывающего текста. Он будет скучать по Пекину, конечно. Он уже по нему соскучился, потому что чувствовал, что человек, который этой ночью собирался вернуться в Германию, — не тот, каким был несколько дней назад. Теперь он лучше знал жизнь. Он испытал нечто, что возвысило его и наполнило существование смыслом. Он сумел ответить на вызов, брошенный ему судьбой при чтении книги Лоти, получив удовлетворение, которое приведет в движение не только его пассивное чувство читателя, ценителя и обожателя книг, но и научную карьеру. Вывод, который сделал профессор, хотя еще и находился на уровне рабочей гипотезы, был следующим: нельзя игнорировать какую-либо одну сторону жизни с целью усилить и усовершенствовать другую, не обедняя всю жизнь в целом, а следовательно, и ту область ее, которую мы собирались возвысить. Он подумал, что нужно будет записать эту мысль в самолете и отточить, поскольку она может положить начало тетради размышлений о его новом понимании жизни, которую — кто знает? — возможно, со временем опубликует, использовав это самое название: «Тетрадь размышлений о новом понимании жизни».

Гисберт как раз раздумывал об этом, когда рядом остановился автомобиль. Чжэн вышел из джипа и поздоровался с невысоким человеком. Потом сделал знак профессору, чтобы тот подошел.

— Он отвезет вас в аэропорт, — сказал он. — Теперь мы можем попрощаться.

Гисберт Клаус колебался, обнять китайца или нет. В конце концов он предпочел сдержанное, но горячее рукопожатие.

— Я в долгу перед вами, Чжэн, — повторил он, кладя ему в карман одну из своих визитных карточек. — Когда вам что-нибудь понадобится, звоните по этому номеру.

Чжэн проследил, как автомобиль удаляется по проспекту по направлению к четвертому кольцу; теперь, когда все уехали, ему оставалось неприятное завершение банкета, то есть грязные тарелки и запачканные скатерти. Так было всегда. Его этому учили.

В машине агента, на заднем сиденье, был еще один человек, который — в целях безопасности, как объяснили Гисберту, — поедет вместе с ними в аэропорт. Профессор учтиво поприветствовал его, представился и вслед за этим принялся в последний раз рассматривать роскошные небоскребы. «Такими темпами Пекин станет, в конце концов, „Метрополисом“ Фрица Ланга, но в Азии», — подумал он. Через некоторое время они выехали на шоссе, прибавили скорость. Темнело. Холодный ветер поддувал в приоткрытое окно, и Гисберт подумал, что, прежде чем сдавать чемодан в багаж, неплохо было бы достать шарф.

Огни аэропорта горели, как огромное пламя среди ночи. Все трое через один из боковых въездов направились на парковку; у них было более получаса в запасе.

Все случилось очень быстро. Гисберт составлял в уме список вещей, которые хотел купить в дьюти-фри: бутылку рисового ликера, немного чая для Юты и, пожалуй, какой-нибудь сувенир из нефрита, как вдруг ход его мысли прервали выстрелы. Стекла машины разбились вдребезги, и это было последнее, что он заметил. Первая пуля попала ему в лопатку, вторая — в шею, третья — в правую сторону груди. Прежде чем потерять сознание, Гисберт интуитивно упал на левый бок, несомненно, защищая рукопись.

Через три дня, очнувшись в Рокфеллеровской больнице в Пекине и удивившись присутствию Юты, которая не отпускала его руку, профессор Клаус узнал, что на них напали члены той же самой банды, что похищала их и держала в заточении, головорезы Тони, канадского агента. И он, и водитель получили серьезные ранения, но молодой человек на заднем сиденье, отстреливаясь, спас им жизнь. Китайская полиция немедленно прибыла на место и арестовала всех троих стрелявших; один отдал Богу душу, другой получил два пулевых ранения, но уже пошел на поправку; все они немедленно выдали Тони, который некоторое время спустя был задержан в международной зоне аэропорта, поскольку ожидал там то, что сообщники должны были ему отдать, то есть рукопись, и этой же ночью собирался отбыть в Токио. Чжэн, который сидел рядом с Ютой, рассказал профессору все подробности, когда тот открыл глаза.

Что касается рукописи, она была в безопасности, поскольку полиция не придала ей значения; вроде бы стрелявшие не упомянули о ней в своих признаниях, возможно даже, что он и не знали, что именно лежало в сумке, которую они должны были выкрасть, так как по парадоксальной случайности знал это именно тот человек, который погиб.

— Тебе нравится Пекин? — спросил Гисберт жену.

— Не знаю, — ответила она, — я вижу только то, что за окном. На данный момент этот город внушает мне тревогу.

Врачи ждали, пока Гисберт оправится от первой операции на шее, чтобы сделать вторую и, возможно, третью, на лопатке. Он потерял много крови. Согласно тому, что сказал Чжэну один из медбратьев, хотя информацию нельзя было назвать стопроцентно достоверной, Гисберт Клаус побывал в состоянии клинической смерти. Теперь он был рядом с Ютой, которая целовала мужа с беспокойством и говорила на ухо: «Когда мы вернемся в Германию, ты мне во всех подробностях расскажешь, что это все значит и в какой переплет ты тут попал, герр профессор».

Нельсон Чоучэнь Оталора приехал к себе в отель; как он и предполагал, автомобиль с людьми Вень Чена ждал его у главного входа. Из предосторожности Чжэн находился поблизости, не выключая мотора, пока Нельсон разговаривал со своими, сидя у них в машине; они были очень обеспокоены его внезапным исчезновением, искали его много часов подряд. Прощание было скорым — рукопожатие с Чжэном и с Гисбертом Клаусом.

Последнему Нельсон сказал:

— Когда я поеду в Гамбург представлять немецкое издание одной из моих книг, я попрошу, чтобы вам направили приглашение, профессор. Мне очень приятно будет снова вас увидеть.

Гисберт Клаус, взволнованный, решил попрощаться на языке своего нового друга:

— Это будет большая удовольствия. Я буду ожидать нее. Желаю вам большой удачи для вас.

Человек Вень Чена передал Нельсону совет переехать, поскольку кто-нибудь, возможно, за ними следит, что приведет к новым осложнениям. И действительно, прежде чем приехать в секретное место, где проходили предыдущие собрания, водитель кружил по городу, останавливался, несколько раз менял маршрут и постоянно смотрел в зеркало заднего вида.

Нельсон улыбался. То, что лежало у него в кармане пиджака, было настоящей бомбой, которая навсегда закрепит за ним надлежащее место в китайской культуре, со всеми вытекающими отсюда последствиями, о которых он так страстно мечтал: резкое увеличение продаж, — ведь если только каждый второй последователь тайного общества будет покупать его книги, цифры подскочат до небес — контракты с газетами и журналами по всему миру на кругленькие суммы, рецензии в газетах Европы, Соединенных Штатов и Латинской Америки, членство в привилегированном клубе лидеров продаж наряду с Умберто Эко, Салманом Рушди, Гарсией Маркесом, Найпулом, Варгасом Льосой, Сарамаго, Уильямом Стайроном и другими; возможно, номинация на Нобелевскую премию и — почему бы и нет — присуждение ее; он уже представил себе свою речь: «Премия делает больше чести тому, кто присуждает ее, чем тому, кто ее получает, поэтому я хочу поздравить Шведскую академию…» И так далее. Он наконец мог свободно вздохнуть, потому что именно таким было теперь его место в мире. Ни больше ни меньше. Литературная слава была единственным возможным вознаграждением за все мытарства и тревоги его утонченной души. Как прекрасна жизнь, от которой можно столько получить, сказал он себе.

Визг тормозов пробудил писателя от мечтаний как раз в тот момент, когда он представлял себе фотографию в «Нью-Йорк таймс» со следующей подписью: «Лауреат Нельсон Чоучэнь Оталора приветствует короля Швеции Густава». Они прибыли на место.

— Достопочтенный друг, — сказал Вень Чен, увидев его. — Куда, черт возьми, вы подевались? Наши люди всю ночь прочесывали гостиницу и прилежащие районы. Мы были в отчаянии. Кроме того, произошло нечто необычное: сильная перестрелка в промышленной зоне, в том квартале, за которым мы следили уже два дня. Когда нам удалось собрать наших профессиональных агентов и мы почти уже окружили склад, прибыла полиция, и мы вынуждены были уйти. Мои люди с утра стараются выяснить, что там произошло.

Нельсон посмотрел на Вень Чена снисходительно, как настоящий герой. На его лице было выражение человека, который с достоинством идет к своей славе.

— Мне нужно было исполнить поручение, в высшей степени деликатное, — ответил он. — Нечто, что я должен был сделать один, потому что это было сопряжено с большим риском. И вот результат.

Он вынул из своего кармана сверток и равнодушно бросил его на стол. Вень Чен открыл его и, увидев, что там, встал на колени. Он сказал что-то по-китайски, и все, кто находился в зале, пали ниц. Нельсон спокойно сел и закурил.

— Мой двоюродный дед спас рукопись от катастрофы, — сказал Нельсон. — Моим фамильным долгом было отдать ее вам. Я никогда не простил бы себе, если бы вернулся в Соединенные Штаты, не закончив этого дела. Теперь моя совесть спокойна.

Вень Чен перевел его слова; все, стоя на коленях, повернули к нему головы с молитвенным видом.

— Я узнаю кровь бойцов и воинов Шоушэней, исторических вождей ихэтуаней, — сказал Вень Чен. — Теперь, когда у нас есть рукопись, мы можем воскреснуть заново. Сила этого текста передастся нам. Мы спасены. Наше право называться новыми последователями общества «Кулак во имя справедливости» теперь реальность, и те сторонники насилия, которые осмеливаются носить наше имя, исчезнут. Наши принципы будут теми же, что и у предшественников, хотя мы постараемся осуществить их иными методами: честь родины, духовное и физическое здоровье, достоинство народа. Кто хочет видеть воплощенной эту мечту, объединяйтесь вокруг нас. Кто хочет гордиться самим собой, родиной и нашей историей, объединяйтесь вокруг нас. Кто хочет жить полной жизнью, с достоинством и смыслом, идите к нам.

Спустя некоторое время Нельсон Чоучэнь Оталора был с единодушного одобрения собравшихся избран почетным руководителем; эту честь он принял с условием, что ему позволят вернуться в свой дом в Остине, в США, где была его жизнь, чтобы оттуда поддерживать постоянный контакт с тайным обществом, совершая частые поездки в Пекин и проводя ежемесячные заседания общества в Соединенных Штатах. Все согласились. Решили, что Вень Чен будет реальным вождем общества, так как хорошо знает традицию, но в иерархии его статус — доверенное лицо, фактотум при Чоучэне Оталора. Члены организации поддержали и то, что Нельсон должен вернуться к своей прежней жизни во имя написания великой книги, которая должна возвысить их всех, книги, в которой будет рассказываться о жизни китайско-перуанской семьи в течение века. По совету Нельсона заранее было решено — его произведение будет переведено на китайский и прочитано членами общества, потому что в ней, уверял Нельсон, он собирался изложить некий образ мыслей, который, как он чувствовал, кипел в нем и который, теперь он был в этом уверен, имел прямое отношение к наследию его деда, мятежника и освободителя, — образ мыслей, который нельзя было передать иным способом, поскольку у него писательский склад ума.

Обретение рукописи было отмечено грандиозным банкетом в главной штаб-квартире; рукопись поместили в хрустальный сосуд и поставили в нишу с пуленепробиваемыми стеклами, где ее собирались охранять денно и нощно вооруженные стражи. Каждый месяц наметили проводить собрание членов общества с публичным чтением; было постановлено также, что будет запрещено изготовление копий, чтобы не вульгаризировать содержание книги и прежде всего чтобы она не попала в чужие руки. Нельсон пережил момент славы, принимая поклонение от семисот великих магистров общества, которые поклялись проповедовать его образ мыслей и доктрину.

Само собой, кто-то взялся собрать его вещи, а сам он немедленно был отправлен в загородную резиденцию в ожидании рейса в Соединенные Штаты.

Два дня спустя Нельсон спросил у Вень Чена, не посвящая старика в подробности о случившемся ранее, можно ли найти Ирину.

— Разумеется, достопочтенный друг, — ответил тот. — Этой же ночью мы приведем ее к вам.

К великому удивлению Нельсона, часов в семь вечера машина завода «Красное знамя» припарковалась у входа в резиденцию, и из нее вышла Ирина, прекрасная русская предательница. Увидев ее из окна третьего этажа, Нельсон понял, что допустил роковую ошибку: раз он не рассказал всего, что произошло несколько дней назад, Вень Чену, ни он, ни его люди не предприняли предосторожностей, и, вполне возможно, те, кто похитил его, могли пробраться и сюда, следя за ней.

Прежде чем выйти к ней навстречу, Нельсон отозвал Вень Чена в отдельную комнату и объяснил, что визит красавицы может быть опасным, все же не посвящая его в подробности.

— Знаю, друг мой, — кивнул Вень Чен. — Я уже принял соответствующие предосторожности. Такие женщины красивы, но, к сожалению, у них есть своя цена. Раз они продают свое тело, можно предполагать, что они продают и свою преданность. Не беспокойтесь, я все устроил. Мы сделали так, что она останется здесь, с вами, до момента вашего отъезда. Если вы не захотите ее видеть, мы удалим ее в другую часть дома.

— Хорошо, Вень, — сказал Нельсон. — А теперь позовите ее, пожалуйста.

На Нельсоне был шелковый халат с вышивкой, который отчасти придавал ему вид даосского философа. Услышав хлопок открывшейся двери, он поставил на стол чашку с чаем и пошел ей навстречу.

— Привет, sweet heart, — сказала Ирина. — Я знала, что ты меня не забудешь. Что хотели от тебя эти люди той ночью? Надеюсь, они не причинили тебе вреда.

— Нет, ничего страшного, — ответил Нельсон. — Видишь, я здесь, в целости и сохранности.

— Я умираю от желания провести досмотр твоего тела, sweet heart, — сказала она, приближаясь к нему. — Я покажу тебе, что я не холодная. Я с Дона, который не так тих, как сказал Шолохов.

— Черт, — воскликнул Нельсон, — у тебя что, есть литературное образование?

— Я училась в советской общеобразовательной школе, — проговорила она, глядя на Нельсона бирюзовыми глазами. — Я считаю оскорблением тот факт, что ты удивлен, ведь Шолохов русский писатель. Странно, что ты его знаешь.

— Ну хорошо, хорошо, — перевел разговор Нельсон. — Прежде чем дискутировать с тобой о литературе, а именно об этом я, между прочим, и мечтал, я считаю, что ты должна объясниться.

— Ты имеешь в виду человека с пистолетом?

— Именно.

Лицо Ирины стало детски наивным. Потом она села напротив него, слегка разведя ноги.

— Очень просто, они знали, что ты мой клиент, и предложили кругленькую сумму за то, чтобы я выманила тебя из гостиницы. Все очень просто.

— И сколько тебе заплатили?

— Тысячу долларов. Неплохая сумма, — ответила Ирина. — Ты не представляешь, что мне приходится делать, чтобы заработать эти деньги.

— И у тебя не было никаких сомнений, скажем так, морального свойства, когда ты предавала меня?

— Нет, абсолютно, — ответила она очень спокойно. — Человек может предать только то, чему он принадлежит. Остальное — часть первозданной жестокости жизни. Ты, вставляя свой пенис в мой нежный цветочек, как ты назвал мой половой орган однажды ночью, тоже предатель, потому что ты женатый человек. И это не считая того, что оба мы преступаем закон: ведь проституция в Китае запрещена. В общем, то, что ты и я вместе, — это нечто отвратительное и беззаконное, и несмотря на это, ты продолжаешь щупать меня. Поэтому я скажу тебе напрямик: не время читать нравоучительные лекции, sweet heart. Скоро оба мы умрем, наши тела сожрут полчища червей, личинки которых уже живут в нашем кишечнике. Забудь о том, что хорошо и плохо. Лучше спускай свои штаны, и я хорошенько пососу тебе. Это, по крайней мере, будет реально.

Нельсон так и сделал, и через мгновение, царапая пальцами воздух, погружаясь в ее тело, вскрикивая от удовольствия, бросая вызов вселенной и звездам, он забыл обо всем. Ирина была права: если человек сознает, что смертен, все, что не есть наслаждение, лишено смысла.

Потом, утопая в блаженстве, они долго сидели в горячей ванне, и вышли только к ужину, который был накрыт на террасе дома; рядом стоял фонарь.

— Ты играешь в шахматы? — спросил Нельсон.

Ирина, завернутая в шелковый халат, сказала ему:

— Я считаю оскорблением тот факт, что ты спрашиваешь у русской девушки, умеет ли она играть в шахматы. Странно, если ты умеешь.

Они сели за шахматную доску; китайская служанка подбросила дров в камин и зажгла огонь.

— Ненавижу начинать белыми, — сказал Нельсон, — ну что, победитель определяется по десяти партиям?

— Платить будешь ты.

Нельсон подумал, что эта сцена может оказаться очень хорошим концом для книги, и поднялся, чтобы записать ее в том виде, в каком она пришла ему в голову: «С той минуты, как я увидел ее, я сказал себе: в конце концов Ирина будет играть со мной в шахматы». Это что-то напомнило ему, но фраза была хороша.

Сидя в салоне самолета «Катай Пасифик», на обратном пути я подумал о жизни, которая ожидала меня по возвращении в Париж, и тоскливое чувство потери овладело мной. Что происходило? Мудрый и брюзгливый карлик, который сидит внутри каждого человека, настойчиво шептал мне на ухо: «Она не приедет, не приедет», а я возражал: «Но ведь она сама сказала очень ясно: „Жди меня там, Серафин“. Это были ее слова». Но мой карлик снова скептически говорил: «Она не приедет, потому что если бы она решила изменить свою жизнь, то полетела бы с тобой и сидела бы сейчас здесь, а я бы не говорил тебе этого». Быть может, ты прав, жестокий карла, и поэтому я тебя ненавижу, ответил я ему и заказал бутылку джина, а также попросил газету и журнал, пожалуйста, побыстрее что-нибудь, что меня отвлечет, что уберет этого злобного уродца у меня из души.

Газета и бутылочка джина с тоником подоспели вовремя, поэтому я углубился в чтение, хотя мой интерес к новостям и был нулевым. Нулевым, пока на третьей странице я не наткнулся на нечто, отчего у меня виски пошло не в то горло, и я закашлялся. Это была короткая заметка в криминальном разделе.

Все это произошло незадолго до моего прибытия в аэропорт! Я не мог поверить в то, что Гисберт Клаус ранен. Учитывая, что в газете не сообщались имена раненых китайцев, — возможно, по соображениям секретности, — я подумал, что Чжэн мог быть одним из них. Но потом вспомнил, что Клауса должен был везти сотрудник Чжэна, и предположил, что с последним все в порядке.

Идея с тремя рукописями принадлежала Чоучэню Оталоре, и, как мне ни тяжело об этом говорить, я бы предпочел, чтобы такая идея исходила от меня. Именно благодаря ей мы смогли развязать этот узел. Но нужно сказать также, что окончательный выход нам подсказал Чжэн, предложив нам сделать копии у своего приятеля, антиквара с улицы Лиуличанг, — Чоучэнь говорил только о цветных ксерокопиях, — эксперта в области фальсификации подлинников, чья деятельность, по словам Чжэна, не всегда укладывалась в тесные рамки закона, что превращало его в идеального помощника для нас.

Антиквар, человек преклонных лет, который, улыбнувшись, показал всем присутствовавшим превосходную коллекцию гнилых зубов, выслушал задание с чрезвычайной серьезностью, поскольку был обязан нашему другу значительным количеством одолжений. Мы пришли в его мастерскую около восьми часов утра, а к четырем, работая с двумя помощниками, столь же умелыми, как и он, в искусстве каллиграфии, он вручил нам оригинал и две копии. Надо сказать, что они были столь совершенны, что только профессор Клаус, специалист и библиофил, мог распознать, где что. Я решил, что оригинал рукописи по праву нужно отдать новым ихэтуаням, его настоящим хозяевам, поэтому она отправилась в карман Нельсону Чоучэню Оталоре, которого мы посчитали их полноправным представителем. Нам с Клаусом достались подделки, выполненные антикваром, поскольку я был уверен, что то, что я вручу Пети в Гонконге, в конце концов будет спать сном праведным в каком-нибудь сейфе министерства иностранных дел Франции, пока лет через сто или двести кто-нибудь снова не найдет его снова, — эпоха, когда за давностью времени даже эта копия будет считаться оригиналом. Что касается Гисберта Клауса, поскольку речь здесь идет о, так сказать, более личном случае, ни он сам, ни кто-либо другой не был огорчен тем, что ему досталась фальшивка.

— Это прекрасная древность, — сказал антиквар. — Поздравляю вас, профессор.

— Ну, — уточнил профессор, — это фальшивая древность. Прекрасная, но фальшивая.

— Нет, профессор, это древность, — возразил старик. — Вам только нужно вооружиться терпением.

Омайра не прилетела ни следующим рейсом, ни другим, ни одним из тех рейсов, которые прибывали из Пекина или из Гаваны в течение ближайших трех месяцев, как и предсказывал мой брюзгливый карлик. Однако по возвращении я провел множество вечеров в кафе зала ожидания аэровокзала. Оттуда я смотрю на прибывающих пассажиров и, глотая чай, представляю Омайру Тинахо в синем платье, с чемоданом в руке, я вижу, как она машет мне рукой и говорит: «Я приехала издалека, Серафин, вот я, я ведь обещала тебе», — и представляю, как я в волнении встаю, иду обнять ее, и, когда я представляю все это, глаза мои наполняются слезами, как если б это случилось на самом деле, поэтому я вынужден опускать их, чтобы не показаться безумцем, — одинокий человек, который вечер за вечером возвращается в это местечко встречать кого-то, кто не приедет никогда, пассажира, который никогда не сядет на самолет.