Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев

Глава 12 Мятеж под Кромами

После своего избрания на трон Борис Годунов сделал сына соправителем и приказал именовать его государем, царевичем «всеа Руси». Поэтому передача власти Федору Годунову не вызвала осложнений. Бояре и духовенство нарекли царевича Федора на царство через три дня после кончины Бориса. После этого бояре, дворяне, купцы и простой народ были вызваны в Кремль и приведены к присяге.

Вслед за тем царица Мария и царь Федор Борисович разослали в города наказ, повелев созвать в церковь дворян, служилых и посадских людей, пашенных крестьян и прочую чернь, чтобы привести их к присяге. Приказные чиновники записывали имена присягнувших в особые книги, подлежавшие отправке в Москву,

В главных городах — Новгороде, Пскове, Казани, Астрахани, городах Замосковья, Поморья и Сибири — присяга прошла без затруднений. Составленные там книги были спешно присланы в столицу. В царском архиве хранилась «свяска, а в ней записи целовальные… после царя Бориса царице Марьи и царевичу Федору всяким людем по чином, а записи шертовальные по чином иноземцом»[84]. Православные целовали крест, иноземцев приводили к шерти (присяга для иноверцев) в соответствии с их обрядами и вероисповеданием.

«Подкрестная запись» царя Федора полностью повторяла текст присяги, составленный при воцарении Бориса Годунова. Он содержал непомерно длинный перечень обязательств, ограждавших безопасность царской семьи. Подданные обещали царице и ее детям «в еде и питье, ни в платье, ни в ином чем лиха никакого не учинить и не испортить и зелья лихого и коренья не давать», «и людей своих с ведовством и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылать и ведунов не добывать на (царское. — Р.С.) лихо», когда государь куда пойдет, «на следу (его. — Р.С.) всяким ведовским мечтанием не испортить и ведовством по ветру никакого лиха не насылать»[85].

Некогда царь Иван возвел на московский трон своего вассала Симеона Бекбулатовича. Претензии служилого хана давно утратили значение. Тем не менее советники Федора упомянули его имя в тексте присяги, запретив подданным всякие сношения с ним. Реальная угроза династии исходила от самозванца. Но в «целовальной записи» пояснения насчет самозванца были краткими и маловразумительными. Подданные клятвенно обязывались «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать, и с ним и с его советники ни с кем не ссылатись ни на какое лихо и не изменити и не отъехати…».

Текст присяги отразил замешательство кремлевских властителей. Длительное время церковь предавала анафеме «вора» и самозванца Гришку Отрепьева. Затем в Путивле на всеобщее обозрение был выставлен Лжеотрепьев, а чудовские монахи, посланные для обличения расстриги, прислали царю Борису письмо, подтверждавшее истинность сына Грозного. В Москве не могли сразу разобраться в новых мистификациях и не знали, что думать. Вместо того чтобы следовать раз принятой линии обличения «вора», царица и ее советники решили вовсе не упоминать в «записи» имени Отрепьева. Составители присяги сделали худшее, что могли, сведя на нет успехи официальной пропаганды.

Династия Годуновых имела мало шансов на то, чтобы уцелеть в обстановке кризиса и гражданской войны. Федор получил превосходное для своего времени образование, но в шестнадцать лет ему недоставало политической опытности и самостоятельности. Царица Мария Григорьевна была фигурой крайне непопулярной. Знать и население столицы не забыли массовых избиений и казней, организованных ее отцом — опричным палачом Малютой Скуратовым. По Москве ходила молва о крайней жестокости царицы.

Борис наводнил Боярскую думу своими родственниками. Но к началу 1605 года все наиболее значительные деятели из рода Годуновых сошли со сцены. Оставшиеся не пользовались никаким авторитетом, несмотря на свои блистательные титулы. В трудный час подле Федора не оказалось никого, кто мог бы твердой рукой поддержать пошатнувшуюся власть.

Прошло несколько дней после присяги, и бессилие правительства перед лицом глубокого кризиса обнаружилось с полной очевидностью. Крушению власти немало способствовало то, что в решающий момент в столице не оказалось достаточных военных сил, ибо в течение многих месяцев царь Борис отправлял всех способных носить оружие в действующую армию, включая стольников, жильцов (дворцовую охрану), конюхов и псарей.

Еще при жизни царь Борис стал жертвой политической клеветы. Его обвиняли в убийстве последних членов законной династии, включая царя Ивана, царя Федора и царевича Дмитрия. Клевета подготовила почву для торжества сторонников Лжедмитрия. По Москве распространялись самые невероятные слухи. Упорно толковали, будто Борис сам наложил на себя руки в страхе перед сыном Грозного.

Волнения в Москве нарастали с каждым днем. Следуя традиции, новый царь объявил о прощании всех преступников и опальных. Однако амнистия не распространялась на политических противников Годунова. Жители столицы не желали мириться с такой несправедливостью. Как записал очевидец, «народ становился все бесчинней, большими толпами сбегался ко дворцу, крича о знатных боярах, бывших при Борисе в немилости и ссылке, другие кричали о матери Дмитрия, старой царице, что ее надобно посадить у городских ворот, дабы каждый мог услышать от нее, жив ли еще ее сын или нет»[86]. Власти принуждены были уступить требованиям народа. Они вернули в столицу Б. Я. Бельского, находившегося в ссылке в деревне, удельного князя И. М. Воротынского, бывшего в опале и изгнании, и других бояр. В лице Бельского династия приобрела опаснейшего противника, великого мастера политических интриг, озлобленного преследованиями со стороны царя Бориса. Правительство могло бы использовать Марфу Угличскую для обличения самозванца. Но царица Мария Годунова и слышать не желала о ее возвращении в Москву.

Воеводы расставили заставы на всех дорогах и отдали приказ вешать гонцов Лжедмитрия без промедления, Тем не менее лазутчики продолжали проникать в столицу и доставлять «прелестные» листы. Царь Федор предпринимал отчаянные усилия, чтобы прекратить беспорядки в столице. Казна раздала населению огромные суммы на помин души Бориса, на самом же деле, чтобы успокоить население. Но щедрая милостыня не достигла цели. Не видя иного выхода, царица Мария и ее сын срочно вызвали из армии в Москву руководителей Боярской думы Мстиславского и братьев Шуйских. Подобная мера казалась вполне оправданной. Страх перед назревавшим выступлением низов побуждал бояр заботиться о порядке и действовать в интересах династии, невзирая на собственные политические симпатии.

Когда толпа в очередной раз заполнила площадь перед кремлевским дворцом, князь В. И. Шуйский вышел на крыльцо и долго увещевал народ одуматься и не требовать перемен, которые приведут к распаду царства и ниспровержению православия. Боярин поклялся самыми страшными клятвами, что царевича Дмитрия давно нет на свете, что он сам своими руками положил его в гроб в Угличе, а путивльский «вор» — это беглый монах и расстрига Отрепьев, подученный дьяволом и посланный в наказание за грехи. Возвращение главных бояр в Москву и речи Шуйского внесли успокоение в умы. Волнения в столице на время утихли.

Почти сразу после смерти Бориса правительство осуществило смену высшего командования в армии под Кромами. Среди Годуновых и их родни не оказалось никого, кто мог бы взять на себя руководство военными действиями, и царю Федору поневоле пришлось вверить свою судьбу людям, не связанным с династией родством. Новым главнокомандующим в армию был назначен князь Михаил Петрович Катырев-Ростовский, его помощником — боярин Петр Федорович Басманов.

Наибольшие надежды Годуновы возлагали на П. Ф. Басманова, пользовавшегося особой популярностью среди населения столицы. По словам английских современников, простой народ «считал его единственным своим защитником». Карьеру Басманов сделал в считанные месяцы, благодаря успешной обороне Новгорода-Северского. Услуги, оказанные им династии, имели особый характер. Общее руководство обороной крепости осуществлял старший воевода. У младшего воеводы П. Ф. Басманова была своя роль. Он своевременно обнаружил измену в гарнизоне Новгорода-Северского и железной рукой подавил мятеж. Отправляя воеводу в действующую армию весной 1605 года, власти руководствовались несложным расчетом. Они имели много соглядатаев в лагере и своевременно получили сведения о «шатости» в людях. Басманову отводилась та же роль, какую он уже сыграл однажды при обороне Новгорода-Северского.

Явившись в лагерь под Кромы, Катырев и Басманов привели армию к присяге. Патриарх Иов по немощи не мог покинуть Москву, и поэтому церемонией присяги руководил новгородский митрополит Исидор — второе в церковной иерархии лицо. Полки повиновались воеводам. Но, по свидетельству русских летописей, некоторые ратные люди в общей сутолоке уклонились от церемонии крестоцелования.

После смерти Бориса вопрос о единстве в думе и высшем военном командовании приобрел первостепенное политическое значение. Новому руководству надо было любой ценой избежать раскола. Но правительство не имело авторитетного вождя, и раскол оказался неизбежным. Катырев и Басманов, прибыв в лагерь под Кромами, объявили о новых назначениях воевод. Однако тотчас после их отъезда из Москвы Семен Годунов пересмотрел эти назначения, не согласовав дело с боярами. Своей властью глава сыскного ведомства назначил первым воеводой сторожевого полка своего зятя князя Андрея Телятевского, бывшего опричника.

Пока положение династии казалось прочным, знать не выступала против нее. Преданность Годуновым более всего поддерживал страх перед восстаниями низов в пользу самозванца. Однако смерть Бориса и появление знатных дворян в Путивле изменили ситуацию.

Родовитая знать не смирилась со своим поражением в период династического кризиса, и ей не всегда удавалось скрыть свое истинное отношение к выборному земскому царю Борису. За два-три года до вторжения самозванца власти получили донос о том, что князь Борис Михайлович Лыков, «сходясь с Голицыными да с князем Борисом Татевым, про него, царя Бориса, разсуждает и умышляет всякое зло»[87]. Круг названных лиц был связан тесной дружбой, а отчасти и родственными узами.

В силу превратностей гражданской войны одни члены этого кружка оказались заброшенными в путивльский лагерь, где их обласкал самозванец, другие же остались в царских полках. В былые времена злые речи Голицыных и их друзей против царя Бориса не были подкреплены никакими практическими шагами, а потому Годунов не придал доносу никакого значения. После смерти Бориса недовольные от слов перешли к делу. Голицыны вели свой род от литовской великокняжеской династии. По знатности они превосходили главу Боярской думы Мстиславского из младшей линии династии. Но к концу XVI века местническое положение Голицыных пошатнулось: попытки тягаться с Трубецкими и Шуйскими закончились для них полной неудачей. После смерти царя Федора Ивановича Голицыны не попали в число претендентов на трон. Кончина Бориса пробудила в них честолюбивые надежды. Положение династии Годуновых стало непрочным, и Голицыны первыми из бояр покинули ряды ее сторонников.

В течение долгого времени Голицыны командовали передовым полком, в составе которого числилось не менее тысячи рязанских дворян. Рязанцы не скрывали своего негодования на Бориса, запретившего им зимовать в своих поместьях. Голицыны могли рассчитывать на их помощь. Не случайно одним из главных инициаторов заговора под Кромами стал видный рязанский дворянин Прокопий Ляпунов.

Заговорщики поспешили установить связи со своими давними друзьями и единомышленниками в Путивле. Князья Борис Петрович Татев и Борис Михайлович Лыков оказали Лжедмитрию исключительные услуги, поскольку первый вскоре же получил боярство, а второй стал кравчим самозванца. Вероятно, Лыков поддерживал наиболее тесные связи с заговорщиками, поскольку именно ему Лжедмитрий вскоре же поручил организовать присягу в сдавшихся царских полках.

В числе других лиц повстанцы захватили в южных городах Артемия Измайлова. Очень скоро этот пленник получил от Лжедмитрия чин дворецкого, думного дворянина и ближнего человека. Измайлов был рязанским дворянином и приятелем Ляпунова. Многие его родственники служили в армии Мстиславского. Скорее всего, именно он помог организовать заговор среди рязанских помещиков, за что и был удостоен исключительных милостей.

Переговоры между советниками самозванца и заговорщиками под Кромами были окружены глубочайшей тайной. Но некоторые подробности все же стали известны в Польше. Некто Петр Арсудий, подвизавшийся в Польше в качестве доверенного лица Ватикана по делам восточной церкви, получил подробные сведения о секретных переговорах «царевича» с боярами от виленского епископа Войны. Покровители самозванца попытались заручиться поддержкой. Войны в начальный момент организации самозванческой интриги. С тех пор епископ имел возможность получать доверительную информацию от лиц, окружавших «царевича».

По словам епископа, заговорщики обещали «истинному» Дмитрию престол на следующих условиях: православная вера остается нерушимой, самодержавная власть сохраняется, и «Дмитрий» будет пользоваться теми же правами, что и Иван IV; царь не будет жаловать боярского чина иноземцам и не назначит их в Боярскую думу, но волен принимать иноземцев на службу ко двору и даст им право приобретать земли и другую собственность в Русском государстве; принятые на службу иноземцы могут строить себе костелы на русской земле[88].

Приведенные сведения позволяют сделать интересные выводы. По-видимому, соглашение о будущем устройстве Русского государства было в основных чертах выработано в результате переговоров между членами «воровской» Боярской думы и польскими советниками самозванца. Вместе с Мнишеком лагерь Отрепьева покинула почти вся польская знать, принимавшая участие в авантюре. Это обстоятельство должно было облегчить сговор. Московская знать, оказавшаяся в Путивле, заботилась о сохранении своих привилегий. Немногие польские советники (Бучинский, Дворжецкий, Иваницкий), остававшиеся при особе «царевича» в Путивле, выговорили себе право служить при царском дворе, владеть вотчинами и поместьями, устроить церкви по своему вероисповеданию.

В последних числах апреля 1605 года к самозванцу в Путивль из-под Кром прискакал сын боярский арзамасец Абрам Бахметев и сообщил, что царь Борис умер, Петр Басманов прибыл под Кромы и 19 апреля привел полки к присяге. Аналогичное известие путивляне получили из Кром. Казаки атамана Корелы сделали вылазку из крепости и захватили языков, от которых узнали, что «Бориса не стало и что в войске их великое смятение: одни держатся стороны Борисова сына, а другие — нашей».

Положение в царских полках стало критическим к началу мая. Когда Басманов прибыл под Кромы, он горячо убеждал войско служить Федору Годунову. Одновременно в лагере началась охота за тайными приверженцами Лжедмитрия. Что ни день воеводы рассылали «по всему лагерю людей, которые подслушивали, что там говорили, и доносили обо всем ему, так что открылось, что больше (людей. — Р.С.) на стороне Дмитрия, чем на стороне московитов»[89]. Сведения Басманова полностью совпадали с показаниями языков, захваченных казаками Корелы. Воеводе предстояло железной рукой покарать сторонников Лжедмитрия в интересах Годуновых. Но положение династии было шатким.

Сохранив верность Годуновым, Басманов должен был бы пролить потоки крови. В числе первых ему пришлось бы арестовать воевод князей Голицыных, истинных вдохновителей заговора. Однако по матери Голицыны доводились братьями Басманову, и он издавна привык считаться с авторитетом старшей по знатности родни. Все это не могло не повлиять на исход дела.

Голицыны понимали, что рискуют головой, и не жалели сил, чтобы втянуть Басманов в заговор. Кроме милостей Бориса, ничто не привязывало Басманова к правящей династии. Переход власти к царице Марии Скуратовой и Семену Годунову не мог не поколебать его верности трону. Между родом Бельских и родом Басмановых существовала кровная вражда. Именно отец царицы Малюта Скуратов положил конец блестящей карьере Басмановых в опричнине. По его навету инициатор опричнины А. Д. Басманов был казнен, а его сын Ф. А. Басманов умерщвлен в тюрьме. П. Ф. Басманов не имел оснований щадить дочь Малюты и его внука царевича Федора Борисовича.

Получив предложение примкнуть к заговору, Басманов недолго колебался. Сын знаменитого опричника, он был всецело поглощен собственной карьерой и плохо помнил благодеяния. После взлета в опричнине Плещеевы-Басмановы надолго сошли со сцены, и воеводе предстояла жестокая борьба, чтобы возродить былую «честь» фамилии.

Разрядная роспись, присланная в полки после присяги, нанесла удар честолюбивым надеждам П. Ф. Басманова. Когда дьяк огласил роспись в присутствии бояр и воевод, Басманов, «патчи на стол, плакал с час, лежа на столе, а встав с стола, евлял и бил челом бояром и воеводам всем: „Отец, государи мои, Федор Алексеевич точма был дважды болыни деда князя Ондреева… а ныне Семен Годунов выдает меня зятю своему в холопи, князю Ондрею Телятевскому, и я не хочю жив быти, смерть прииму лутче тово позору“»[90], Басманов не мог смириться с «потерькой» фамильной чести. Но вернее будет предположить, что он искал благовидный предлог для предательства.

Примкнув к заговорщикам, Басманов быстро привел дело к решительной развязке. Гражданская война расколола русское общество. Низы (горожане, крестьяне, холопы, стрельцы) были главной силой, выступившей в пользу «доброго царя Дмитрия». Затем заколебалось дворянство. Этому способствовали существенные перемены в структуре и составе дворянского ополчения, наметившиеся к концу правления Бориса Годунова.

В связи с развитием поместной системы на южных окраинах государства возникла категория детей боярских, владевших мелкими поместьями и несших службу не в конном дворянском ополчении, а с пищалями в пехоте. Такие помещики получали нераспаханные земли без крестьян и должны были сами обрабатывать пашню. Власти принимали на службу не только мелких безземельных детей боярских, но и казаков, крестьян и их детей. По своему положению степные помещики резко отличались от старого дворянства, владевшего большими земельными богатствами в центральных и западных уездах государства. Не случайно в мятеже под Кромами наиболее активно участвовали помещики южных уездов, тогда как московские, новгородские, суздальские дворяне сохранили верность династии.

Запустение поместных земель и дробление поместий побудило правительство провести реформу: если при Иване IV каждый феодальный землевладелец был обязан снарядить в поход одного боевого холопа со ста четвертей пашни, то при Борисе Годунове — по два холопа с той же пашни. Традиционное соотношение численности дворян и воинов-холопов в армии оказалось нарушено.

Дисциплина в царских полках держалась, пока дворяне громили «воров»-казаков и комарицких мужиков. Неудача под Кромами и бездеятельность деморализовали армию. Помещики осуждали приказ Бориса, воспрещавший воеводам распускать ратных людей на отдых. Они не понимали, зачем царю понадобилось держать пятидесятитысячную армию под стенами крохотной крепости, для осады которой достаточно было небольшого отряда.

Мелкие помещики не могли оправиться от последствий трехлетнего голода. Многие опасались, что из-за их длительного отсутствия дела в поместьях придут в полное расстройство. С наступлением весны бегство землевладельцев из армии усилилось. Немало столичных дворян использовали смерть Бориса в качестве предлога к тому, чтобы выехать в Москву «на царское погребенье».

Дворянское ополчение таяло, тогда как число даточных людей и посошных мужиков в лагере росло. Под Кромы были доставлены огромный артиллерийский парк, большие запасы пороха и ядер. Лагерь оказался наводнен посошными людьми, занятыми перевозкой пушек и подвозом боеприпасов. При военном лагере возникло торжище. Каждый день окрестные и дальние крестьяне везли на продажу продукты питания и разные товары. Вместе с ними на торг беспрепятственно проникали лазутчики из Путивля с «воровскими» листами. Чем больше ратники в сермягах заполняли лагерь, тем успешнее шла агитация в пользу «истинного» царя Дмитрия.

Отрепьев не имел ни сил, ни решимости, чтобы отважиться на новое сражение с воеводами. Но когда Корела сообщил ему о заговоре в царских полках, он тотчас отдал приказ о выступлении в поход. Войск в Путивле было совсем немного, и капитан Ян Запорский, возглавивший поход, получил в свое распоряжение всего двести-триста наемных солдат и восемьсот донских казаков. С такими силами нечего было и думать о битве с царскими полками. Тогда Запорский прибегнул к хитрости. Он послал трех лазутчиков с письмами к Кореле с тем расчетом, что кто-нибудь из них попадет в руки бояр. Так оно и случилось. Из захваченных писем воеводы узнали, что «царевич» послал на помощь Кромам сорок тысяч войска при трехстах орудиях. Весть о приближении войска «Дмитрия» укрепила решимость заговорщиков. Они вошли в тайный сговор с атаманом Корелой в Кромах и подали сигнал к мятежу, не дожидаясь подхода поляков.

Басманов, Голицын и Ляпунов вовлекли в заговор дворян из Рязани, Тулы, Алексина, Каширы. Подавляющая часть дворянского ополчения вместе с главнокомандующим М. П. Катыревым, боярами А. А. Телятевским, И. И. Годуновым, М. Г. Салтыковым остались верны присяге. Князь Василий Голицын был настолько не уверен в успехе предприятия, что в первые же минуты мятежа велел слугам связать себя, чтобы иметь возможность оправдаться в случае провала. Мятеж в расположении многотысячной армии казался безрассудной авантюрой. Верные воеводы без труда раздавили бы его, если бы армия не вышла из повиновения. События в лагере развивались с той же неумолимой последовательностью, что и события в северских городах. Дворянские конные сотни разгромили бы мятежников, если бы на стороне тех не выступила лагерная чернь — многочисленные посошные мужики, холопы, казаки и пр. В обстановке общего хаоса дворянские отряды оказались разобщены и дезорганизованы.

Лагерь был разбужен на рассвете 7 мая. Заговорщики сделали все, чтобы посеять в полках панику. Их люди подожгли лагерные постройки в нескольких местах. Ратные люди выбегали из палаток и землянок, не успев как следует одеться. Поднялась страшная суматоха. Как говорили очевидцы, никто «не мог уразуметь, как и каким образом это случилось, и не знали, кто враг и кто друг, и метались, подобно пыли, ветром вздымаемой». Одни кричали: «Да хранит бог Дмитрия!», другие: «Да хранит бог нашего Федора Борисовича!». Очень многие старались как можно быстрее покинуть лагерь. Они бросали оружие, оставляли повозки и телеги, выпрягали лошадей, чтобы бежать скорее.

Ляпуновы позаботились о том, чтобы захватить наплавной мост через реку и соединиться с войском, выступавшим из Кром. Вскоре на мосту собралось так много народа, что мост стал тонуть. Много людей оказалось в воде. Конные пытались переправиться за реку вплавь.

Среди общей неразберихи одни немцы-наемники сохраняли некоторый порядок. В Большом полку с начала кампании числилось до тысячи иноземцев. Они выстроились под знаменем и приготовились к отпору. Басманов послал свой шишак со значками капитану иноземцев Вальтеру фон Розену и потребовал, чтобы он присягнул «законному» государю. Немцы колебались и выжидали. Верные воеводы не использовали их колебаний. Басманов оказался расторопнее их.

Главный воевода Сторожевого полка князь А. Телятевский пытался воодушевить сторонников Федора Годунова. Он «до последней возможности оставался у пушек, крича: „Стойте твердо и не изменяйте своему государю!“». Главный воевода «у наряда» (артиллерии) был заодно с Телятевским. Воеводы могли пустить в ход пушки, разбить наплавной мост, рассеять собравшуюся на нем толпу и помешать соединению мятежников с гарнизоном Кром. Однако Телятевский не решился начать кровопролитие. По молчаливому согласию, обе стороны, по-видимому, так и не пустили в ход оружие. Переворот был бескровным. Мятежники беспрепятственно переправились за реку Крому и соединились с кромчанами, «даша им путь скрозь войско свое».

Пропустив нестройную толпу ратников, Корела с донскими и путивльскими казаками и «с кромляны» ворвался в лагерь и «на достальную силу московскую ударишася». Даже после соединения восставших отрядов с кромским гарнизоном численное превосходство оставалось на стороне верных правительству войск. По словам современников, мятежников было полторы сотни на тысячу. Однако нападение казаков усугубило панику в полках, и помешало Катыреву, Телятевскому и другим воеводам организовать сопротивление и удержать лагерь за собой. Характерно, что Корела отдал приказ не применять оружия. Деморализованные изменой ратники «плещи даша и побегоша», донцы же «гоняще их, сетчи же их щадяху», «в сечи же и убиства место плетми бьюще их и, гоняще, глаголюще: „Да потом на бой не ходите противу нас!“». Как отметил П. Петрей, казаки выбили воевод из лагеря, воспользовавшись возникшей там смутой и суматохой.

Верные правительству бояре и воеводы бежали в Москву. Вместе с ними лагерь покинуло много тысяч дворян, детей боярских и прочих ратных людей. В течение трех дней беглецы шли через Москву толпами, возвращаясь в замосковные и северные города. Когда бояре спрашивали их, почему они так поспешно бежали из-под Кром, они «не умели ничего ответить».

Руководители мятежа предпринимали энергичные усилия к тому, чтобы удержать инициативу в своих руках. Без армии династия Годуновых была обречена на гибель. Голицын и Басманов сделали все, чтобы ускорить ход событий в Москве. Они отправили с тайной миссией к столичным боярам — противникам Годуновых нескольких знатных лиц, чтобы привлечь думу и население Москвы на свою сторону. Мятеж под Кромами обнаружил, что процесс разложения в рядах армии резко усилился. Восстание южных помещиков фактически привело к распаду дворянского ополчения, а это оказало огромное влияние на весь ход гражданской войны в России.

Главные вожди переворота не спешили на поклон к самозванцу. Располагая многотысячной армией, они имели все основания считать себя господами положения. Самозванец сознавал это и сделал все, чтобы не попасть в западню. По свидетельству поляков, в походе на Москву «царевич», не доверяя «тому войску (бояр Голицыных и Басманова. — Р.С.), приказывал ставить его в полумиле от себя, а иногда в расстоянии мили, а около царевича при остановках и в пути до самой столицы были мы — поляки; ночью мы ставили караул по 100 человек»[91].

Настроения в лагере под Кромами были неопределенными и изменчивыми. Среди ратников внезапно распространился слух, будто царь бежал в Польшу, что он «не истинный (Дмитрий. — Р.С.), а злой дух, смутивший всю землю». После пира наступило похмелье. Трудно сказать, от кого исходили неблагоприятные для самозванца слухи. Голицыны и прочие бояре, унимая ратников, были, во всяком случае, весьма немногословны. «Дождитесь конца, — будто бы говорили они, — а до тех пор молчите»[92].

На пятый день после переворота в Путивль явился брат В. В. Голицына князь Иван. С ним прибыло несколько сот дворян, стольников и «всяких чинов людей», представлявших дворян разных уездов и городов. Объясняя свой переход на сторону «Дмитрия», Голицын ссылался на двусмысленность присяги, данной им и другими воеводами царевичу Федору Годунову. Прежде и патриарх и царь Борис неизменно называли «царевича» Отрепьевым. В присяге это имя вовсе не было названо. Если «царевич» — не Гришка, то почему он не может быть настоящим сыном царя Ивана Васильевича?

Голицын клеймил Бориса Годунова самыми бранными словами, клялся в вечной верности «прирожденному» государю и умолял немедленно идти в Москву и занять престол. Отрепьев, как видно, не слишком доверял словам Голицына и не спешил в Кромы. Через несколько дней после переворота он прислал туда князя Б. М. Лыкова, который привел к присяге полки.

Отрепьев сделал то, что ждали от него уставшие ратники. Он приказал немедленно распустить на отдых (на три-четыре недели) всех дворян и детей боярских, у которых были земли «по эту сторону от Москвы». Иначе говоря, отпуск получили прежде всего дворяне из заокских городов — Рязани, Тулы, Алексина, Каширы и пр. Самозванец велел отпустить со службы также многих стрельцов и казаков. Это имело самые губительные последствия для Годуновых: «А стрельцов и казаков, приветчи х крестному целованью, отпустили по городом, и от того в городех учинилась большая смута»[93]. Половина армии была распущена по домам, а оставшаяся отправлена из лагеря на Орел и далее на Тулу. Названные города были заняты без всякого сопротивления, и их воеводы присягнули на верность Лжедмитрию.

Отрепьев покинул Путивль 16 мая, на девятый день после мятежа. 19 мая он прибыл в лагерь под Кромами, где уже не было никаких войск. Сопровождавший самозванца капитан С. Борша утверждал, будто в войске у «царевича» было две тысячи поляков-копейщиков и около десяти тысяч русских. В своих записках Борша желал доказать, что именно поляки сыграли решающую роль в московском походе, и потому преувеличил численность польского войска. На самом деле силы Отрепьева были весьма невелики. Уже после мятежа под Кромами пан Ратомский привел в Путивль пятьсот конных шляхтичей. Никакого участия в военных действиях они не принимали. Кроме семисот-восьмисот поляков при особе самозванца находились восемьсот донских казаков и несколько русских отрядов, численность которых не установлена. Я. Маржарет утверждал, что «царь Дмитрий» держал при себе поляков и казаков и лишь «немного» русских, так что общая численность его войска не превышала двух тысяч человек.

Самозванца окружали его «думные» люди, которые, однако, не занимали никаких постов в его польско-казацком войске. Согласно «воровским» Разрядам, при нем были путивльские бояре князья Б. Татев, В. Мосальский и Б. Лыков, окольничий князь Д. Туренин, думные дворяне А. Измайлов и Г. Микулин. Что касается царских бояр из кромского лагеря, они присоединились к свите Лжедмитрия где-то на пути между Путивлем и Орлом.

В Кромах самозванец оставался несколько дней. Его спутники с удивлением разглядывали лагерные укрепления, множество палаток и брошенные русскими пушки. Лжедмитрию достались семьдесят больших орудий, значительные запасы пороха и ядер, войсковая казна, много лошадей и прочее имущество.

Будучи под Орлом, Отрепьев устроил судилище над теми из воевод, которые, попав в плен, отказались ему присягать: «…приидоша ж под Орел и, кои стояху за правду, не хотяху на дьявольскую прелесть прельститися, оне же ему оклеветаны быша, тех же повеле переимати и разослати по темницам»[94]. Среди других в тюрьму был отправлен боярин И. И. Годунов. На всем пути до Орла бесчисленное множество народа из всех сословий и званий собиралось большими толпами, чтобы увидеть новообретенного государя. Имеются сведения о том, что первая делегация от москвичей явилась к Отрепьеву уже во время его остановки в Орле. Посланцы из Москвы заявили, что столица готова признать своего «прирожденного государя». Вскоре после этого Лжедмитрий решил послать в Москву своих гонцов с обращением к московской думе и чинам. Выполнить опасное поручение взялся дворянин Гаврила Григорьевич Пушкин. Современники подчеркивали, что Г. Г. Пушкин сам напросился («назвался») на «воровство».

Лжедмитрий поручил Пушкину доставить в Москву грамоту, в которой он требовал от москвичей покорности и старался убедить их, что провинция уже прекратила всякое сопротивление. Чтобы подтвердить эту ложь, Лжедмитрий послал вместе с Пушкиным захваченного царицынского воеводу Наума Плещеева, велев ему «на Москве объявить, что ему (Дмитрию. — Р.С.) низовые города добили челом».

Самозванец приказал своим войскам войти в Москву. Но сделать это оказалось не так-то просто. В распоряжении правительства оставалось несколько тысяч дворовых стрельцов. Царь Федор отправил их на Оку и приказал занять все переправы под Серпуховом. 28 мая стрельцы дали бой отрядам Лжедмитрия и отбили все их попытки перейти Оку. По словам очевидцев, московские стрельцы, «пребывая верными до конца, сражались за Москву».

Приведенные из-под Кром войска самозванца, выступившие на завоевание Москвы, обнаружили полную небоеспособность: свой первый и единственный бой они проиграли.