Самые красивые корабли

ВИКТОР ТЫНЭН

В пятьдесят втором году Виктор Тынэн пошел в школу, в ту самую, где когда-то училась его мать, Татьяна Тынэна, ныне заведующая детским комбинатом.

Начальство долго думало, как назвать учреждение, которое вмещало в себе и детские ясли, и детский сад, и не нашло ничего лучше, как назвать его деткомбинатом.

В этом комбинате Виктор прожил с младенчества до того дня, когда пошел в школу. Долго всех воспитанников матери он считал своими братьями и сестрами и, когда начал кое-что соображать, с большим сожалением расстался с этим представлением.

Мать Виктор помнит всегда занятой каким-либо делом: то растапливающей печь, то за кухонной плитой, то перетаскивающей синие глыбы льда в котел, вмазанный в плиту.

От постоянных объятий со льдом мама была вечно простужена, говорила хриплым голосом, кашляла.

К тому времени, когда Виктор пошел в школу, для интерната выстроили новое здание, а старое отдали под деткомбинат, так что они с матерью так и остались там. Деткомбинат для Виктора был родным домом, с привычным плачем совсем крохотных младенцев, с горластыми ребятишками старшей группы, с шумливыми скандалами матерей, которым всегда почему-то казалось, что именно к их детям относятся хуже, чем к другим.

Виктор с матерью жили все в той же крохотной комнатушке. Мама спала на железной кровати с продавленной сеткой, а Виктор – на деревянном топчане, на котором, по мере того как он вырастал, менялись доски – все длиннее и длиннее.

На стене в деревянной рамке висела крохотная фотография молодого черноволосого парня – отца Виктора. Карточка была неважная, да еще от времени выцвела, и надо было пристально вглядываться, чтобы как следует рассмотреть человека, которого Виктор ни разу не видел и никогда не увидит…

Мама хранила пачку писем, полученных от отца. Часто по вечерам она садилась поодаль от сына, который делал уроки, осторожно разглаживала потертые листы и читала, беззвучно шевеля губами. Часто при этом она улыбалась, но порой на ее глаза навертывались слезы.

Так они и жили вдвоем. Тынэна заочно окончила Анадырское педагогическое училище, но из деткомбината не ушла: она любила возиться с малышами, да и охотников идти на эту хлопотливую работу не находилось.

Когда Виктор перешел в седьмой класс, мать слегла в больницу, врач обнаружил у нее открытую форму туберкулеза.

Она уезжала в районную больницу, а Виктор оставался в интернате заканчивать семилетку. На рейде покачивалась старенькая шхуна «Вымпел». Паруса с нее давно сняли, и она развозила почту и пассажиров по прибрежным селениям Чукотки.

Виктор провожал маму и поразился перемене в ней, когда она увидела это жалкое суденышко.

– Витя! – горячо зашептала она на ухо сыну. – Капитаном этого корабля был твой отец – Виктор Айван. Витенька, это был самый красивый корабль в моей жизни. Помнишь, когда ты был маленький, я тебе пела песенку моей матери, твоей бабушки Юнэу:

Мама закашлялась, слезы потекли у нее по щекам. Она поцеловала сына, и Виктор ясно ощутил запах вина.

– Ты выпила, мама? – строго спросил он ее.

– Чуть-чуть, – виновато ответила мама. – Подруги провожали, прощались.

Мама часто писала из больницы. Она давала всякие житейские советы, а о себе сообщала, что дела у нее идут на поправку, но почему-то ее всё не выписывали.

"Наверное, отправят в санаторий под Магадан, – сообщала она в одном из писем. – Это для того, чтобы закрепить результат лечения. При кашле крови больше нет, и в мокроте палочек Коха больше не обнаруживают… Дорогой мой сыночек, я тут разузнала: когда закончишь седьмой класс, можешь пойти учиться во Владивостокское мореходное училище. Будешь капитаном, как твой отец. Я всю жизнь об этом мечтала…"

После окончания семилетки Виктор решил прежде повидаться с матерью и поехал в районный центр. Но пока он добирался, маму отвезли в санаторий.

Тогда Виктор решил поступить в Магаданский горный техникум, чтобы быть поближе к матери. Сдав вступительные экзамены, он перед занятиями попросил разрешения съездить к матери.

Мама выглядела хорошо. Она пополнела, на щеках появился румянец. И хотя она была в смешной полосатой пижаме, Виктор снова поразился, какая она красивая и совсем молодая.

Они пошли гулять на берег Колымы. Мать шла рядом и любовно поглядывала на сына. Она не упрекала его за то, что он не послушался ее совета и поступил в горный техникум вместо мореходного училища.

– Ты уже большой, – ответила она на сбивчивые и невнятные объяснения сына. – Решай сам. Вот я иду рядом с тобой, и мне даже не верится, что у меня такой большой сын, студент. И доктор, когда меня звал из палаты, сказал: "К вам, Татьяна, молодой человек приехал…" Давно ли это было? А как быстро пролетело время! Даже не верится… Ты в Магадане береги себя. Город большой, движение сильное… Поправлюсь, приеду в Магадан, устроюсь там на работу и буду ждать, когда закончишь учение. Вместе и поедем домой.

На этом свидании все больше говорила мама. Виктор только поддакивал ей, а к горлу подступала жалость и горечь. Вот так всегда – все для него, для сына. Она сторонилась мужчин, запиралась в своей маленькой комнатушке и долгими зимними вечерами перечитывала старые письма.

– Здесь хорошо, – продолжала мама. – Лечение, еда. Но тоска. Моря нет, простора нет. Некуда выйти подышать.

Жители небольшого санаторного поселка приметили Тынэну и Виктора и не сводили с них глаз.

Тынэна проводила сына на автобус, заплакала и на прощание сказала:

– Учись хорошо. А я от тебя отставать не буду – готовлюсь поступить в пединститут.

В зимние каникулы Виктор снова съездил в санаторий. Несмотря на то, что мать писала бодрые письма, он нашел ее осунувшейся и сильно похудевшей.

Был морозный день. Они гуляли по расчищенной дорожке, и кашель то и дело сгибал пополам худое тело матери. Когда она сплюнула на снег, Виктор заметил красное пятнышко, слоено упала искорка.

Он ничего не сказал матери, но перед отъездом встретился с главным врачом и поговорил с ним. Пожилой седоусый врач показал Виктору рентгеновские снимки, в которых он ровным счетом ничего не понял.

– Вы должны подействовать на мать, – сказал врач. – Тоскует она по родным местам. Только и твердит, чтобы ее отправили обратно. Убеждает, что дома она скорее поправится и вся болезнь у нее оттого, что она не видит моря… Я понимаю ее, понимаю ваших земляков, попавших в такую беду и вынужденных покинуть милые сердцу просторы. Но ничего не поделаешь – лечиться надо. Так что поговорите с ней. Это только при вас она такая послушная, а как уедете, ляжет на кровать и целыми днями не встает. И на процедуры иной раз не ходит, все просит отправить ее домой. Она прекрасный человек. Ей еще жить и жить, она молода и красива, может еще найти свое счастье. Помогите ей.

Виктор, стараясь быть построже, сказал матери все. Тынэна покраснела и спрятала лицо.

– Хорошо, хорошо, – быстро кивала она, словно прося сына побыстрее закончить неприятный для нее разговор. – Я постараюсь.

Весной Виктор получил от матери письмо, где она сообщала, что находится на пути домой. В Магадан не заехала, потому что аэропорт далеко от города, времени не было, самолет скоро улетал.

За годы учебы Виктору ни разу не удалось съездить домой. Практику проходили поблизости – в Тенькинской долине. С матерью, судя по ее письмам, как будто все было в порядке. Она даже присылала немного денег, хотя Виктор просил ее этого не делать.

Земляки, приезжающие из Нымныма, подтверждали, что Тынэна здорова, работает в школе.

Лишь в последний год из Нымныма стали приходить тревожные вести: матери стало хуже, но она наотрез отказалась поехать на лечение. Виктор написал ей большое письмо, умоляя послушаться врачей. Мать ответила, что подождет его приезда.

Утро выдалось прекрасное. Небо было синее-синее и отражалось в просторных снегах. Солнечные лучи резали глаза, и пришлось нацепить светозащитные очки. Оленье стадо растеклось по южному склону холма. Клей уже вернулся из стада, куда уходил на рассвете.

Каюры быстро запрягли собак, повойдали полозья, и нарты тронулись к побережью, покинув гостеприимное стойбище.

Солнце ощутимо припекло. Римма откинула капюшон и подставила лицо лучам. За день езды она загорит, как на жарком южном курорте.

Днем сделали привал. Каюры разожгли примус, набили снегом чайник и через полчаса вместе с пассажирами наслаждались горячим крепким чаем.

Римма не уставала всем восхищаться.

– Ой, как это романтично! – восклицала она, прихлебывая из жестяной кружки обжигающий напиток. – Ты только взгляни, Виктор! Какой свет! Ну прямо картина Рокуэлла Кента!

Но мысли Виктора были далеко от прекрасного пейзажа, от хорошей погоды. Он уже давно видел себя в родном селении, разговаривал с земляками, ухаживал за матерью… Как-то она там?

И снова в путь.

По часам уже наступил вечер, а солнце еще высоко в небе – стояли Длинные Дни. Около одиннадцати вечера показались знакомые холмы и занесенные снегом озера. Это уже были родные места. Еще один подъем, и с холма будут видны яранги родного селения.

Яранг не было. Перед Виктором лежал совсем новый поселок, сплошь застроенный аккуратными домиками. Лишь кое-где виднелись оставшиеся подставки для байдар.

Виктор с волнением искал глазами знакомые яранги и ничего не находил. Да, это был прежний Нымным, и в то же время – совсем новое селение. С трудом Виктор отыскал здание старой школы и интерната.

Нарты спустились на лагуну, и собаки, почуявшие близкое жилье, натянули постромки и понеслись к селению.

Так уж повелось, что все приезжающие в Нымным нартовой дорогой сначала подъезжали к большому зданию, где размещались почта и сельский Совет. Сюда обычно, еще издали завидев приближающиеся нарты, собирались встречающие.

Первой к толпе подкатила упряжка, на которой ехала Римма, за ней – нарты Виктора.

Лица были знакомые, как будто Виктор никуда и не уезжал. Мужчины были одеты в серые и белые камлейки, женщины – в яркие цветные балахоны и в высокие торбаса.

– Смотрите, да никак это Виктор Тынэн! – сказал с удивлением кто-то из толпы.

– И правда, правда Виктор Тынэн! – хором закричали встречающие.

Виктор соскочил с нарт и стал пожимать протянутые руки. Одна из старушек вдруг всхлипнула и по старинному обычаю обнюхала Виктора.

Ковыляющей, слегка покачивающейся походкой подошел сильно постаревший Кукы. Он давно отошел от больших должностей и вернулся к своему исконному занятию – стал морским охотником. За эти годы в селении выросли новые, более грамотные руководители. В сельсовете теперь сидел дальний родственник Кукы, и вместо Гоголя висел другой портрет.

Виктор смотрел через головы и спины встречающих, надеясь увидеть родное лицо. Но матери нигде не было. Может быть, она просто не видела, что к селению идут нарты, или плохо себя чувствует…

Женщины, глядя на Виктора, утирали слезы. Кукы, заметив ищущий взгляд Виктора, взял парня за рукав и отвел его в сторону.

– Твой мама умер, – сказал он почему-то по-русски и уже по-чукотски продолжал: – Не дождалась она. Послали мы тебе телеграмму, но она вернулась обратно: адресат выбыл.

Потемнело небо перед глазами Виктора, померк ослепительный солнечный свет, почернел снег. Он чувствовал, как по щекам катятся слезы, и не мог выговорить ни слова: в горле стал комок – ни проглотить, ни вытолкнуть.

– Похоронили мы ее хорошо, – продолжал тихим голосом Кукы. – Я сам гроб смастерил. На дно уложил стружки, чтобы мягко было. И памятник сделал из фанеры, и звезду из желтой жести.

Виктор не заметил, как дошел до деткомбината, и опомнился только на пороге маминой комнатки. Все тут было таким, каким он оставил несколько лет назад. Та же маленькая выцветшая фотография на стене. Только рядом прибавилась новая – Виктор, студент Магаданского горного техникума…

Он присел на кровать. Перед ним стоял старый Кукы – видно, шел молча за ним всю дорогу.

– И мужчине можно поплакать, когда он теряет такую мать, – веско произнес старик. – Посиди один. Легче будет.

Старик ушел.

Сколько времени просидел Виктор, он не знал – дни стояли долгие, и свет, лившийся в окно, был ровен и не меркнул.

Перед глазами все стояло лицо матери, красивое, чуть похудевшее, такое, каким он запомнил его в день последнего свидания в санатории на берегу Колымы. Не дождалась…

В дверь постучали. Виктор встал с кровати и открыл дверь.

Это был Кукы. Он сказал:

– Хочешь, я покажу, где похоронена мама?

Они долго поднимались по крутой тропе. Горизонт все расширялся, уходил вдаль, открывая и тундровый, и морской просторы. Селение оставалось внизу – ровное, новое, ставшее немного чужим. Только этот простор, дальние горы, море – все это было давним, привычным, родным…

Могила матери находилась немного в стороне от остальных, почти над самым обрывом к морю. Свежий, нежнейшей белизны снег покрывал насыпанные холмиком камни.

В лучах низкого солнца ярко блестела пятиконечная жестяная звезда. Фанерный обелиск был выкрашен в яркую зеленую краску – постарался старик Кукы. Виктор подошел ближе. На звезде были аккуратно выбиты слова:

Виктор присел на припорошенный жестким весенним снегом камень. Прямо перед ним расстилалось еще скованное льдом море. Но далеко, на самой линии горизонта, небо было темнее – там угадывалось уже открытое море.

Еще месяца два-три, и мимо мыса пойдут корабли.